Моя 2-я половинка [СИ]

Глава 1 Пришла беда — отворяй ворота

— Собрали деньги? — ехидно ухмыляясь, прогнусавил сборщик налогов.

Вот и что ему скажешь? Он уже третий год от нас несолоно хлебавши уезжает. Для графа наши грошики — это так, мелочи, конечно, но у Фрола работа такая — эти самые грошики выбивать. Да только что с нас взять? Как отца не стало, так и нет у нас денег. Мать крутится, как белка в колесе, я тоже, чем могу, подсобить стараюсь, но попробуй прокорми ватагу детворы, где мал мала меньше?

К тому же, семью нашу в округе недолюбливают. За спиной о чём только не шепчутся: и ведьмы мы, и злодейки. Мол, не зря же испокон веков считалось, что мельники все с нечистой силой в родстве состоят. Живём мы в хибаре, и как раз при мельнице, так что оно даже и хорошо, что от села поодаль, так выходит подальше от злопыхателей. Раньше селяне языками так открыто не чесали, батьки побаивались, а ныне им никто не указ, ведь мужика в доме теперь нет.

В те времена мы и от голода не сильно пухли. Хоть наша мельничка и не единственная в округе, но отец народ приманивал цену сбавляя, да ещё и заказы аж из города брал. Сам зерно вёз оттуда, муку обратно, а теперь кому в такую даль тащиться? Матери не до дальних дорог при троих малых детках на руках. Да и меня одну она не отпустит, вот и перебиваемся мелкими заказами от жителей ближайшей деревеньки. Прожить бы как-нибудь, не до налогов.

Вот такая беда. Хотя… стоит заметить, пухну я от голода в правильных местах. Сельские мужики-то вон как слюни распускают. Да только толку от того? Мне уже двадцать, а я всё в девках. Что и не мудрено. У нас же как принято? Женился, и если у жены в доме кормильца не осталось, то либо всё семейство к себе забираешь, либо уходишь в дом к жене. А кому оно надобно к нам-то идти? Это ж помимо меня ещё и мать мою корми, и братьев младших, а про долги, что выплатить придётся, вообще молчу.

Да и хозяйство у нас куценькое: пара кур да огород кой-какой. Вот только на каменистой почве много ли вырастет? Ну и мука, конечно, куда ж без неё-то на мельнице, у кого денег нет, натурой, то есть — зерном платят. А мы не гордые, мы и продуктами порой за работу берём, и вещами. В хозяйстве всё пригодится. Так что не жируем. С хлеба на воду перебиваемся. Ну ещё грибы да ягоды из леса таскаем, когда время есть, но это хоть и подспорье, да времени на гулянки по лесу нет. Кому такое приданое надобно? Правильно — никому. Хотя… был у меня дружок сердечный когда-то, даже свататься собирался, да не срослось.

— Предлагал я тебе, — масляно поблёскивая крохотными, как у поросёнка, глазками, вкрадчиво проворковал сборщик налогов, намекая на весеннее предложение в полюбовницы к нему пойти, на время, покамест жена его на сносях. — Каталась бы как сыр в масле.

Вспомнился тот день, как мамка, заслышав его реченьки, прогнала охальника метлой с нашего двора, и непрошеная улыбка сама на губах расцвела. Ох и не ожидал старый кобель, что отпор ему посмеют дать. Уж такое забавное лицо у него было, аж вспомнить приятно!

— Что скалишься, — сразу набычился мужичок. — Отскалилась ты своё, Лейка. Граф велел вам два месяца сроку дать.

— Ой ли? — не поверила я. — Что графу до наших грошиков…

— Грошик к грошику складывается, — выдал Фрол народную мудрость, с таким лицом, словно сам только что измыслил. — На меня возложена обязанность налоги собирать. А от таких как вы — одни хлопоты. В общем, не сыщете всю сумму за последние три года, заберут у вас в счёт долга и мельницу, и халупу, а на остаток долга… — его глазки окинули придирчиво-оценивающим взглядом мою фигуру, — даже не знаю, что ещё взять-то можно…

У меня от этих намёков всё внутри перевернулось. Кипит, бурлит душа, а тело так и рвётся, в буквальном смысле слова, зубами в глотку его поганую вцепиться. Да уж… бывают у меня такие странные порывы, но пока контролирую, и то хорошо.

— Шёл бы ты, дядька Фрол, подобру-поздорову, — пытаясь держать себя в руках, тихо говорю, а он то ли не расслышал, то ли сделал вид, и дальше свою палку гнёт:

— Ну… в кабак при тракте можешь в конце концов податься, коль я тебе не мил, — продолжает распинаться этот гад. — С пьяни может кто на тебя и позарится, в глаза не заглянув.

Вот же гад! На себя бы в зеркало глянул. Пороси и то краше. Ишь! Глаза ему мои не нравятся. Ну странные они у меня, да. И что? Дело в том, что там, где у всех зрачок, у меня лишь серебристый кружочек, а радужка настолько светло-серая, что кажется будто прозрачная. Благо брови да ресницы тёмные, густые. Вкупе пусть и непривычно смотрится, но, по-моему, красиво!

— Ну или к графу… — не унимался гость непрошенный. — Гладиаторы-то народ хоть и подневольный, да до баб охочий, не бельма ж им твои мять. Может и сгодишься. Что, не хочешь?! Аль рискнёшь на арену вылезти? Ха! А чо… — опять окидывает меня взглядом, и весело ему, гаду. — Ты ж не мечом, так грудью своей многих завалить сумеешь. Они ж прям сами к твоим ногам падать будут, на лету порты стягивая.

— Р-р-р-р-р… — вырвалось из моего горла непроизвольное, а мужичонка тут же отшатнулся, осенил себя святым кругом, да помаленьку-потихоньку стал к дороге-то отступать.

— Да ну тебя, малахольная, — выкрикнул и, вскочив на свою клячу, припустил прочь. — Два месяца у вас!

Он-то уехал, а внутри словно огонь горит. Всё тело прямо-таки рвётся ему вслед. И явно не затем, чтобы приголубить. Стою, сжимаю, разжимаю кулаки, дышу глубоко, но медленно, пытаясь успокоиться. Вот вроде и пелена с глаз спала, и мыслить трезво уже могу.

Это что ж выходит-то? Через два месяца холода придут, а нас из дома погонят?! И куда идти? Ну я-то выкручусь как-нибудь. Пусть и не знаю пока, как именно. А мамка с малыми? Значит… значит, срочно нужно деньги искать. Сколько он там говорил? Тридцать золотых? Вот же демоны! Да я ж таких денег не то чтобы в руках не держала, а даже и не видывала никогда.

Так, в размышлениях, прихватила мешок с зерном да к мельничке-кормилице и побрела. Как ни крути, а с Фролом не поспоришь, ведь что ему стоит перед графом словечко супротив нас-то замолвить? Земли-то его. Возжелает и выгонит, как пить дать, выгонит.

Дума думается, а руки знай себе дело делают. Засыпала я зерно, прихватила мешок с уже готовой мукой, оттащила в сторонку, да так, пригорюнившись, на него и села. Благо крепкий оказался, по швам не треснул.

Почему я в мамку не пошла — хрупкая да голубоглазая? К такой бы точно посватались. Кстати, мысли о своей непохожести на родных меня частенько посещают. Батька-то был светловолос да зеленоглаз, мать голубоглазая, а косы гладкие, блестящие и яркие словно огонь. А я? Волосы тёмные, и не понять, в кого курчавятся, да не волною или красивыми завитушками, а этаким барашком. И в кого я такая дылда? Батя, когда жив был, макушкой едва до уха мне доставал. Словно подкидыш какой-то, ей богу.

— Лейка! Лейка! — со стороны недалёкого подлеска донёсся запыхавшийся голосок старшенького из братцев.

Кинула взгляд в его сторону и чуть с мешка не сверзилась. Дети всей оравой тащили волоком мамино тело, благо она миниатюрная, хрупкая, не то что я. Как рядом очутилась, сама не помню.

— Что случилось? — осматривая её, спрашиваю.

— Серебрянка на кусте была, — всхлипывая, произнёс явно запыхавшийся Земка.

Оно-то и понятно, пацанёнку-то всего пять годков, легко ли ему было на пару со старшеньким-погодкой мать тащить? Ведь ещё и за малым глаз да глаз при этом нужен.

— Серебрянка — это плохо… — обречённо вздыхаю.

Так зовётся небольшая, но очень ядовитая змейка, изредка встречающаяся в наших лесах. Мало кто после её укуса выживал, а уж без помощи знахарки и вовсе шансов нет.

— Парим, быстро к матушке Катион беги. Что хочешь делай: моли, в ноги падай, но приведи сюда. Да чтоб одна нога там, другая тут. Ясно?

Старшенький закивал и тут же решил слишком буквально всё исполнить: шаг та-а-акой огромный сделал, что и растянулся во весь рост на травке. С миг полежал с видом, мол, так всё и задумано, потом подскочил да и кинулся напрямки через луг к ближайшему селению. Несмотря на ситуацию, у меня невольно улыбка по губам скользнула: этот шалопай никогда не упустит случая подурачиться.

— Вот уж истинно говорят: пришла беда — отворяй ворота, — бормочу. — До селения путь неблизкий… поспеют ли?

Затащила маму в избу, уложила на скамью. Смочила тряпки колодезной водицей, положила на лоб, чтобы жар поуменьшить. А что дальше делать — ума не приложу. Малых из дома пришлось выгнать, чтоб не орали белугами да мать лишний раз своими криками не изводили, со двора-то их не так слыхать будет. Старшенький-то перепуган, видать понял, что можем мы мамки лишиться, вот и рыдает в три ручья, а малой неразумный ещё, но за компанию повыть сам не свой. Бывало, мамка кого-нибудь из старших накажет, те стоят хнычут в углу, и младшенький тут же присоединяется. Вот и сейчас так же.

Вот только если знахарка придёт, надо ей заплатить будет, а чем рассчитываться-то? Разве что мукой, да и та не наша же. Но пусть хоть всю забирает, коли надобно будет так, лишь бы мамку вытащила с того света… Без неё мы недолго протянем. Она-то юркая, всё у неё споро получается, и малые её слушаются, не то что меня. Беги же, Парим… Беги. Дайте боги, чтоб знахарка не отказала и помочь успела.

А деньги… Деньги я соберу. Как? Сама пока не ведаю. Хотя, что уж лукавить? Фрол всё по полочкам разложил. Ох… ждёт меня кабак придорожный… как пить дать, ждёт! И представились мне пьяные морды тамошних завсегдатаев, да их липкие потные руки на моём теле, аж передёрнуло. Нет уж. Лучше к гладиаторам. Вот же демоны, хрен редьки не слаще, что и выбрать-то — не знаю даже.

Бывала я там как-то, ещё когда батя жив был. Бои гладиаторские — нечастое событие. Только если королевский двор на выезде в наших краях, тогда да, тогда не на жизнь, а на смерть бьются. А так… есть, конечно, те, кто специально этому делу обучен, но по большей части на кулаках да дубинами метелят друг друга. Убить не убьют, разве что покалечатся, а народу развлечение. Причём разделяют бои мужские, женские и смешанные. На последние-то Фрол и намекал своими похабными шуточками.

И вообще, не понимаю, в чём удовольствие на мордобой глазеть, но денег это стоит баснословных. Мы тогда с батей внутрь по чистой случайности попали — купец один зажиточный не желал время даром тратить, совмещал полезное с приятным: и с батей дела решал, и на бои смотрел. Нас по его требованию и пропустили.

Благо я девушка не изнеженная, да и батя, пока жив был, учил кой-чему, чтоб постоять за себя могла. Меча в руках, конечно, не держала, откуда ему взяться-то, мечу этому. А в рукопашном что-то да могу. Того гляди выживу, да деньжат на оплату долгов поднакоплю за месяцок-другой. Хотя нет, за кулачки столько не заплатят. Тут уж точно придётся бойцов обслуживать. Мерзко от такой мысли, да всё лучше, чем к этому подонку в услужение идти. Или в кабак, что и того хуже.

Думки думаются, а руки всё снуют. Мамка-то в бреду по кровати мечется. Бормочет что-то, но слов не разобрать. На бледном и как-то слишком уж быстро осунувшемся лице испарина выступила, сколько ни протираю, а она вновь тут как тут. Дыхание хриплое. Ещё и жар не отступает. Плохо дело. Где ж уже знахарка-то? Неужто не придёт?

Словно боги меня услышали: скрипнула дверь, впуская невысокую худощавую старушку.

— Матушка Катиона… — бросилась я к ней, готовясь в ноги упасть, но та отстранила меня прочь, прошла к больной.

А тут ещё и малые заскочили в хибару, да всей сворой-то к матери на кровать кинулись, насилу отогнала.

— Поспели мы, — осматривая маму, молвила старуха. — Забирай детей и иди на улицу. И чтоб никто! Слышишь? Никто сюда не входил, покамест я сама не выйду.

Вышли мы. Малые ревут, я и сама едва сдерживаюсь. Как подумаю, что будет, если ещё и мамы не станет… Ух… Тогда уж проще сразу с камнем на шее в запруду на реке. Одна с тремя шалопаями нипочём не управлюсь.

— Спит она. Полежит денька три и как новенькая будет, — произнесла появившаяся из-за покосившейся двери знахарка. — Чай тебе и расплатиться-то нечем, — догадалась старуха.

— Нечем, — понурив взгляд, признаюсь.

— А платить-то надобно, чтоб здоровьице было, — задумчиво так, с хитринкой в голосе, произносит. — Есть у меня задание для тебя. Быстро не управишься, но оно и к лучшему. Покамест от выполнения по собственной воле не откажешься, все живы будут, а коли отказаться вздумаешь, тут весь их род и зачахнет.

— Чей — их? — не поняла я.

Бабка странный пасс рукой сделала, и весь мир вокруг словно застыл. Даже пёрышко, что летело… в воздухе зависло. Я же в шоке озираюсь по сторонам, ничего не понимая.

— Это ж магия! — против воли восклицаю.

А ведь магия у нас под запретом строжайшим. У богатеев правда есть всякие магические штучки, ещё в древности заговорённые, но они дороже золота стоят. А за использование магии в чистом виде казнь уже много столетий как введена. Считается, что искоренили это зло. Ан нет, оказывается.

— Может и магия, да никто того не заметит, а ты не скажешь, — отозвалась старуха. — Так вот, к вопросу твоему: не родня они тебе. Подкидыш ты. Далеко да высоко кровинушки твои, но в тебе тоже магия есть, вот пробудишь её и найдёшь, что судьбой предсказано.

Смотрю на неё как на малахольную. Вот и что она лопочет? Сама-то понимает, интересно? Магия! Во мне?! Ух, и насмешила бабка! Хотя… насчёт того, что неродная я им, у меня и самой думки были. Уж больно не похожа. Но иной родни я не ведала, так что какая есть. И так боязно: что ж ведьма затребует в итоге за их жизни?

— Не ведьма я, — ощерилась в щербатой улыбке старуха.

Ох… она что, ещё и в голову мою забралась? А та — усмехается только, вот и гадай теперь: да аль нет?

— Мамочка… — как-то совсем уж жалко проблеяла я и уставилась на старуху в ожидании поручения, противоречить ей и мысли не было, мало ли какую гадость учинить решит.

— Чётких инструкций не жди, — вмиг посерьёзнев, произносит, а я голову ломаю: что это за «инструкции» такие? — Ох и дикий народ здесь, — явно вновь угадав мои мысли, вздыхает. — Сколько живу, а привыкнуть никак не могу.

Хм… а я сколько себя помню, столько матушка Катиона народ и врачевала. Никогда б не подумала, что не местная. А оно вон как, получается!

— В общем, сила твоя проснётся скоро, в полнолуние, но лишь отчасти. Полную обретёшь лишь свою вторую половинку разыскав, — говорит. — Вот тогда-то и сумеешь поручение моё выполнить.

— И какое же? — для приличия интересуюсь, с горечью осознавая, что никогда этому не бывать. Ну какая у меня может быть вторая половинка, если мужики на меня только слюни издали пускают, а стоит приблизиться, тут же прочь шарахаются.

— Освободить наше королевство от гнёта Артемилиана.

— Что? — решив, что ослышалась, переспрашиваю.

— Свергнуть императора… Уговорить его вернуть престол королевской династии… Убить в конце концов.

— Что-о-о?! — выпучила глаза я.

— Ты меня услышала, — отвечает. — Знала б, что это тебе не по силам, не заставила бы делать. Управишься, будут они, — её взгляд скользнул по замершим малышам, — здравствовать да как сыр в масле кататься. Нет… ну, на нет и суда нет. Что тогда будет, думаю, помнишь.

Киваю — мол, помню, как уж не помнить-то? Вот только где я, а где император? Да ещё и эта вторая половинка. Где ж я найду её? И про необходимость денег на налоги набрать забывать не стоит, иначе… а ещё и мамка лежит, и хозяйство сейчас всё на мне. Ух… Даже думать не хочется.

— Да ладно тебе, Лейнара, — неожиданно мелодичным и молодым голосом произносит старуха, и в её исполнении моё полное имя как-то странно на слух воспринимается, словно я не дочь мельника, а леди какая-нибудь. — Я ж тебе не месячный срок поставила, а так-то точно управишься рано или поздно. И о деньгах, что Фролу отдать надобно, не печалься. Будут они, куда ж им деваться-то от судьбы. Матушка их, — кивает на малышей, — едва оправиться успеет, и деньги сами к вам придут.

Взмах руки, и пёрышко продолжает падение. Ничего не заметившая малышня хнычет, забившись за лавку у крыльца. Старушка, не простившись, ковыляет уже в сторону дороги. А я так и сижу, словно пыльным мешком пришибленная. Вот уж задала старая ведьма загадку. Как теперь родных от лихой судьбинушки уберечь? Ясно же — никакой второй половины не найду и императора не свергну. Да ещё и про силу какую-то упомянула, типа в полнолуние появится…

Минуло уже три дня к тому моменту, как мама впервые самостоятельно смогла выбраться на улицу. Тяжко мне было одной по хозяйству всё это время вертеться.

— Ма-ам, — в очередной раз припомнив разговор со знахаркой, не выдерживаю я. — Скажи… только честно, ладно? Я вам не родная?

— Что ты такое говоришь, доченька? — встрепенулась она.

— Ну сама-то посмотри, малые все в вас. Глаза зелёные — папкины, волосы огненно-рыжие — в тебя, ну и комплекции некрупной, а я в кого такая здоровенная лошадь уродилась? И глаза что вода прозрачные, и… в общем, расстройство сплошное.

— Ты на себя напраслину-то не наводи. Девка ты видная. А что не похожа… Бывает так, доча, — пожимает плечами мать, а мне обидно становится, что не желает правду говорить, а уж что-что, но ложь я за версту чую. — Катиона тебе что-то нашептала, да? — вопрошает. Киваю. Вздыхает мать, и начинает недолгий рассказ: — Мы с твоим… с моим мужем только-только в новых землях обживаться стали, он в лес за хворостом как-то раз пошёл, а вернулся… с тобой.

Молчу. Осмыслить услышанное пытаюсь. Нет, не то, чтобы я удивилась. Но одно дело догадываться или от ведьмы услыхать, а другое — от матери.

— Крохой ты совсем была. Месяца от роду не было. Мы в этих землях чужаками ещё были, несколько дней как пришли. Никто, окромя графа, и не знал, что мы здесь поселились-то. Вот и выдали тебя за своё дитя, люди-то и поверили.

— Ты не выяснила, кто мои настоящие родители? — интересуюсь, а самой даже стыдно становится, словно этими словами отрекаюсь от тех, кто кров дал да вырастил.

Если она и обиделась, то вида не подала, лишь плечиками передёрнула и головой покачала, мол, нет, не нашла. А может и не искала? Вот только переспрашивать у меня язык не повернулся.

Неделя пролетела в суете как один миг. Мама уже поправилась, по хозяйству вовсю хлопочет, вот тут я и поняла — тянуть дальше никак нельзя, иначе без крыши над головой останемся. Всю ночь я вертелась, места себе не находила: как из дома-то отпроситься? Ведь и полнолуние уже не за горами. Ну не рассказывать же обо всех напастях. А деньги-то обещанные всё никак сами приходить не желают, вот и что делать?

— Кстати, а чем ты с матушкой Катионой-то расплатилась? — словно мысли мои угадав, молвила мать за завтраком.

— Обещание она с меня одно взяла, — отводя взгляд, говорю.

— Ох… — только и выдохнула мама, да за сердце схватилась.

— Ты не волнуйся так, ничего страшного. В услужение к ней пойти обещала, — на ходу соврала я. Хотя почему соврала? Доля правды в моих словах есть. Услугу обещала? Обещала. Значит в услужении.

— Добро ли девке к ведьме в дом идти, — вздыхает. — Кто ж потом тебя в жёны-то взять решится…

— Ой-ё-ой… Можно подумать, сейчас женихи нам пороги обивают, прям-таки проходу мне не дают, — фыркнула я, припоминая, куда мне пойти придётся, если те сказочные деньги к нам сами не придут.

— Ну не век же такому быть, — пригорюнилась мать.

— Истинно говорят: материны глаза слепы. Вот и ты не желаешь замечать, что никому я тут не надобна, а там… кто ж знает? Авось с мужем вернусь?

— Дай-то боги, доченька, дай-то боги, — смахивая скупую слезу, шепчет женщина. — Когда собираешься-то?

— А вот прямо сейчас и пойду, — не желая затягивать прощание, отозвалась я.

Нелегко прощаться было, но и выбора у меня нет. Вышла из дому, на душе грусть-тоска из-за расставания с родными. Как там матушка одна со всем управляться будет? Но делать нечего, обещала свершить несвершаемое, вот и пойду удачу искать, авось да повезёт. Не зря ж ведьма сказывала, что не поручила бы задание, не будь она уверена, что справлюсь.

Хотя и про деньги она зарекалась, мол, появятся, а вот нет их, а как раз их-то первым делом найти и надобно. Дай-то бог, чтобы матушка про позор мой не прознала, ей после болезни лишние волнения ни к чему. Одна надежда — где-то там друг мой сердечный, может он и есть та самая вторая половинка? Не зря ж свататься когда-то хотел.

По обыкновению, если кто-то в дальнюю дорогу собирается, то на порог его не провожают, а то дороги назад не будет. Так и сейчас, распрощались в доме, и вот уже стою я во дворе. Кинула последний взгляд на родную халупу, поклонилась на прощание родной мельничке-кормилице.

— А хозяюшка где? — раздался из-за спины знакомый мужской голос.

Оборачиваюсь. И чувствую, как щёки жарким румянцем заливаются, а ноги-предательницы вот-вот подогнутся. Стоит возле нашей калитки друг мой сердечный, тот самый, о котором только что вспоминала. Возликовало всё в душе: вот и решилась одна из задачек. Он же ещё три зимы назад, слухов не боясь, свататься хотел, да увы, не успел. Забрали его за долги семейные в гладиаторы. Так и не сложилось у нас тогда, а теперь вот пришёл.

А как заматерел-то! Любо-дорого посмотреть. Вытянулся больше прежнего, в плечах раздался, в волосах серебрятся пряди ранней седины. Видать, потрепала его жизнь. Но ему идёт. Хо-о-оро-ош, м-да-а…

— Лея, — смотря своими зелёными глазищами в самую душу, шепчет он.

— Рен… — выдыхаю. — Как ты… здесь-то?

— Долг пришёл вернуть, — молвит и неожиданно отводит взгляд.

— А-а-а… — с тоской вздыхаю, надеялась-то услышать, что откупился он да за мной пришёл. Вот так надежды и крушатся. Ни звона, ни осколков тебе, только боль в груди, и глаза защипало. Нашла, называется, вторую половинку, не отходя от дома. Одной проблемой стало бы меньше. Ан нет. Хотя… — Долг?

— Да. Вот. Тут тридцать пять золотых, — отвечает, а я голову ломаю: это когда же он столько задолжать нам успел? — Выкупила меня вдова герцога Евлентия.

— Кто? — не поняла я.

— Леди… — он запнулся на полуслове, но продолжил: — Вдова герцога Евлентия Велонширского, — а сам всматривается в моё лицо, словно ищет в нём что-то, а мне… мне бы в чувствах собственных разобраться.

— Зачем выкупила? — прищурилась я, уже подозревая, что ответ мне не понравится. — И мы к этому каким боком? Что за долг-то такой?

— Ну-у-у… не знаю зачем, — ускользнул от необходимости пояснять. — Вот я… и это… ну-у-у… В общем, решил, коли не смог тогда мужем стать… я ж слыхал про горе ваше… про батю твоего…

Сердечко аж выпрыгивает из груди, бьётся где-то в горле. Значит, неправильно я всё поняла. Не забыл он обо мне, на арене богами проклятой кровью да потом обливаясь. Неужто всё-таки свататься будет?!

— Так вот… сказал, мол, долг у меня перед вами. Вот леди и отсыпала денег, велела отнести… — он замялся. — На вот. Думаю, в хозяйстве не помешают.

Внутри всё закипело вмиг. Откупиться вздумал! Гад. Сволочь! Да я ж… А вот что я-то? Деньги нужны? Нужны. Хотела их найти? Хотела. Так чего ерепенюсь, коль они сами в руки идут? Чай и так давно надежду потеряла, да по сути засватанной-то так и не была. Поняла я всё: и зачем он герцогине надобен, и почему ко мне в дом заявился. Не без труда, но внутренний огонь погасила. Деньги приняла.

— Уходи, — говорю, ощущая, что в любой момент опять сорвусь и рычать начну, аки дикий зверь.

Отвернулась я, слёзы непрошенные скрывая, и замерла, ожидая — вот сейчас лягут сильные мужские руки на мои плечи, обнимет, покается. Ан нет. Ушёл, ни единого слова не молвив. Усмирила я выскакивающее из груди сердечко, слёзы вытерла да вернулась в хибару.

— Что ж ты воротилась-то?! — всполошилась мать. — Примета ж дурная, пути не будет…

— Вот, — протягиваю ей деньги.

А та за сердце схватилась и с места сойти не может.

— Откуда ж это столько-то?

— Где было, там уж нет больше, — не желая вдаваться в подробности, отвечаю. — В тот день, как тебя змея укусила, Фрол приходил.

— Да никак ты матери соврала, да сама к этому ироду бегать повадилась? — побледнела она.

— Нет, мама, — грустно вздыхаю, думая, что может так бы оно и проще было бы. Пусть мерзок Фрол, но хоть бы душа не болела. — Не его это деньги, но ему отдать тридцать золотых надобно.

— Что ж так много-то… — воззрилась на меня мать, словно я чудо какое заморское.

— Мне то не ведомо, но сказано было: не отдадим в срок, отберут и дом, и мельницу.

— Ох… — только и смогла выдохнуть она, но за деньгами всё же потянулась. — Когда ж срок-то?

— Полтора месяца осталось, — отвечаю. — Так что спрячь. Не дай бог в холодную пору вас со двора погонят. А так… так спокойна буду. И не спрашивай, где деньги взяла, — заметив немой вопрос в её глазах, предупредила я. — Вот теперь пойду, с чистым сердцем.