Моя единственная

8

— Нет, нет, Федор, вы опять-таки слишком много внимания уделяете внешним обстоятельствам. Ну, представьте себе, что у вас уже есть все то, о чем вы с таким возбуждением говорите, — и машина, и деньги, и возможность поездить по свету. Так что, вам этого хватит для счастья?

— Да, конечно, — кивнул круглолицый, плотный и энергичный студент. — Только вы, Наталья Николаевна, забыли еще о красивой, как вы сами, жене и любовнице.

По аудитории прокатился веселый смех, вмиг ожививший то напряженное внимание, с которым все следили за этой, неожиданно возникшей дискуссией.

— Хорошо, — в свою очередь, кивнула Наталья, — пусть будет еще и любовница. Но вы сейчас представляете все это, исходя из своего нынешнего настроения, а я призываю вас заглянуть подальше. Вы похожи на голодного человека, у которого все мысли только об обеде, и обед кажется ему самодостаточной целью. Но, вообразите себе, что вы уже наелись до отвала и перед вами вновь встает тот же вопрос — что же делать дальше, неужели только в этом и заключается счастье?

— А дальше — искать новый обед.

— Ну, а если не придется искать, если уже есть уверенность, что он обязательно состоится в назначенное время?

— Наталья Николаевна, вы-то что хотите доказать? — спросил студент со второго ряда — худенький, симпатичный, с очень живыми и такими же, как у нее, карими глазами.

Наталья приняла академическую позу и стала, не торопясь, прохаживаться вдоль доски, чувствуя, как с каждым поворотом двадцать пар внимательных мужских глаз поворачиваются вместе с ней.

— Ну, во-первых, я хочу доказать, что для счастья необходимы внешние условия, которые можно с некоторой долей иронии назвать «много-много денег». — Она усмехнулась, вспомнив, сколько денег у нее самой. — А во-вторых, — и неизвестно, что здесь главнее, — необходим душевный настрой, те душевные силы, то умение тонко и глубоко чувствовать, которые можно назвать внутренним состоянием счастья. Если этого в душе нет, то никакими внешними благами невозможно сделать человека счастливым — и в самом золотом дворце он будет тосковать и злиться. Да, да, не перебивайте, — воскликнула Наталья, увидев возражения на лицах, — я знаю, что вы хотите сказать. Конечно, в золотом дворце тосковать намного приятнее, чем в хижине, но это не меняет дела. В математике это называется обратно пропорциональной зависимостью — чем сильнее развита внутренняя способность к счастью, тем меньше внешних благ требуется. И наоборот — чем слабее это чувство, тем сильнее зависимость от внешних условий. Знаете, как у Лермонтова:

Раньше, когда Наталья увлеченно рассказывала о тех проблемах, над которыми размышляла в своей будущей диссертации, то начинала ощущать себя актрисой на сцене, которая полностью входит в роль и забывает собственное «я». Ее речь тогда лилась быстро и звонко, она розовела, хорошела (как уверяли студенты) и совершенно забывала о времени, прерываясь только со звонком. Но теперь, к концу семестра, когда приходилось говорить об одном и том же много раз подряд, играть одну и ту же роль перед разными аудиториями, она начинала все больше охладевать к этому «театру». Нет, Наталья продолжала вести себя точно так же, и студенты слушали ее столь же увлеченно, но внутренне она оставалась холодной, не слишком радовалась вопросам, а звонку уже не удавалось застать ее врасплох, поскольку она украдкой то и дело посматривала на часы. Может, это называлось профессионализмом, а может, нечто подобное испытывает посредственный актер, который всякий раз, изображая на сцене бурное объяснение в любви, думает при этом о скором конце спектакля и предстоящем скандале с тещей. И этот скандал волнует его гораздо сильнее всех сценических коллизий.

Возможно, Наталья просто не родилась преподавателем, да и актрисой тоже.

— …Могу вам сказать больше. Это чувство счастья, которое я имела в виду, является наиболее точным индикатором того, насколько близки мы к цели своей жизни, насколько довольны тем, что нам удалось и удается сделать, воплотив замыслы и реализовав желания. И потому жизнь не может быть счастливой, но бессмысленной — во всяком случае, для здоровых людей.

Все слушали, затаив дыхание, и наступил тот самый момент, который, как уверяют в своих интервью актеры, является высшей целью мастерства, когда зритель полностью в их власти и готов внимать и сочувствовать всему, что слышит со сцены. Но Наталью это уже не вдохновляло — что ей восторги этих восемнадцатилетних, что ей их юношеские порывы, то искренние, то циничные, когда у нее такие проблемы с деньгами!

Наталья встряхнула запястьем — еще пятнадцать минут надо о чем-то говорить, но, видит Бог, как же ей все это надоело!

— И в заключение выслушайте еще одну мысль, которую мы, может быть, обсудим в следующий раз. Конечно, сейчас мы живем в трудные времена, и нам кажется, что именно они-то и являются главным препятствием для счастья. Но задумайтесь над тем, что, кроме временных общественных трудностей, существуют и вечные, непреходящие, от которых не избавиться никакими реформами, — и вот они-то гораздо страшнее. Время и смерть! — у нее даже голос осекся. — Вот, что у самых благополучных людей способно вызвать тоску и уныние. Главное препятствие для счастья — знать, что оно неизбежно кончится! Для вас, — тут она, усмехнувшись, поправилась, — для нас, поскольку я ненамного старше, это пока еще вещи абстрактные, но вовсе не значит, что о них следует забывать. Смерть гораздо страшнее, чем отсутствие красивой любовницы или японского автомобиля, а счастье возможно лишь тогда, когда мы забываем о смерти…

В этот момент дверь в аудиторию приоткрылась и показалась голова Надежды, которая сделала ей знак. Наталья извинилась перед студентами и вышла в коридор.

— Ну, ты чего?

— Тебе звонит какой-то солидный мужик.

— Это ты по голосу определила? — усмехнулась Наталья.

— Нет, просто у него есть секретарша. Именно она сначала все выяснила, а потом передала ему трубку. — Надежда хитро прищурилась. — Кого это ты увлекла, красавица?

— Понятия не имею. У меня еще занятие.

— Да брось ты, пять минут до звонка. Отпусти их и все.

До звонка оставалось не пять минут, а десять, но Наталья уже и сама заинтересовалась, тем более что ее рабочий телефон знали только родственники. Она простилась со студентами и вслед за Надеждой направилась на кафедру. Единственное предположение, которое у нее было, когда она брала трубку, — что это очевидная ошибка, которая тут же выяснится.

— Алло.

— Добрый день. Это говорит Афанасьев Дмитрий Анатольевич. Я надеюсь, вы меня еще помните?

— Да, конечно. — Она сразу все сообразила. Зная институт и кафедру, определить телефон не составило труда.

— У вас все в порядке?

— Да, в порядке.

— Я бы хотел поздравить вас с наступающим Новым годом и пожелать успехов в научном творчестве. Мне кажется, это главное, что вам нужно, поскольку все остальное вы можете иметь в тот момент, когда пожелаете… — Голос был спокойный, уверенный, доброжелательный.

Наталья не знала, что отвечать, а потому молчала.

— Новый год, вероятно, встречаете с мужем?

— Да, конечно.

— А что вы скажете о встрече старого Нового года?

— Ничего не скажу, кроме того, что его придется встретить.

Он рассмеялся.

— Браво, вы все такая же остроумная. А то я, слушая только ваши «да», начал беспокоиться: с вами ли говорю? Мне бы хотелось узнать, не могли бы мы встретить его вместе?

— Нет, вряд ли, боюсь, не получится. — Необходимо было резко встряхнуться от этого обволакивающего и гипнотизирующего голоса.

— Но почему? — Мужчина, кажется, искренне огорчился, потому что торопливо продолжил разговор.

Однако Наталья уже не воспринимала его слова, так как ее внимание в этот момент отвлекло неожиданное явление. В дверь кафедры постучали, затем она приоткрылась, и на пороге появился один из ее недавних спасателей, тот самый, что «вырубил» Зефира. В руках у него был огромный букет темно-красных роз, завернутых в блестящий золотистый целлофан. Этот букет казался просто чудом среди дешевой канцелярской мебели, во всяком случае, они с Надеждой слегка оторопели. Увидев, что Наталья разговаривает по телефону, телохранитель Афанасьева кивнул ей с улыбкой, положил букет на свободный стол, знаком показал — «это вам», и исчез.

— Спасибо за цветы, я их только что получила, — прервала она Афанасьева на полуслове. — Вы что, решили изображать из себя доброго волшебника? — Видимо, в ее голосе послышались нотки злости, потому что он сразу сменил тон.

— Нет, Наталья, просто вы мне очень нравитесь, и я был бы откровенно счастлив встретиться с вами вновь. Я не назойлив и не станут вам досаждать, но, прошу вас, не отказывайтесь.

Она почувствовала, что одержала победу, и теперь испытывала по этому поводу какое-то успокаивающее удовлетворение. Ну что ж, к побежденным следует проявлять снисходительность.

— Хорошо, позвоните мне после Нового года еще раз.

— Ну, с наступающим! — первым изрек я, поднимая свой стакан.

— Будем здоровы! — отозвался Валера (мой бывший однокурсник, а ныне один из арендаторов булочной, находившейся на Ленинском проспекте), стряхивая крошки хлеба со своего объемистого живота, который в сочетании с черной бородой делал его похожим на классического булочника из старинных немецких сказок.

Выпивка происходила в разгар рабочего дня в подсобном помещении этой самой булочной, куда я заглянул, чтобы «проведать старого приятеля».

Мы выпили, закусили свежей колбаской и закурили. Пока Валера вновь наполнял стаканы, я взял в руки газету «Все для вас».

— Обрати внимание на брачные объявления. Никто не ищет счастья! Всем женщинам требуются обеспеченные мужчины, которым они гарантируют нежность и страстность, а всем мужчинам требуется красота и секс, причем совершенно бесплатно.

— А чего бы ты хотел? — усмехнулся Валера. — Чтобы так и писали — хочу быть счастливым или счастливой?

— Да, это, пожалуй, было бы глупо… Счастье — это такая трудноуловимая штука, что его нельзя ни планировать, ни загадывать, ни даже искать. Оно появляется спонтанно — или не появляется вовсе. Кстати, по поводу этих самых знакомств по объявлению. Однажды я попытался позвонить одной такой даме, и она согласилась со мной встретиться.

— Ну и как?

— Честно сказать, внешне она мне совершенно не понравилась, хотя мы довольно мило побеседовали. Она мне даже рассказала о своих предыдущих встречах по тому же самому объявлению.

— И что же она рассказала?

— О, ты знаешь, она казалась дамой неглупой, поэтому ухитрилась составить весьма занятную классификацию своих собеседников. Первыми в этой классификации шли агрессивные хамы. Этим обладателям самых неприятных голосов ничего не стоило, даже не поздоровавшись, заявить примерно следующее: «Ну что, мать, ты готова? Я беру пузырь и выезжаю, а ты пока порежь закуску и разбери нам постель».

— А как она реагировала на такие заявления? — поинтересовался Валера.

— Сначала цепенела от ужаса, бросала трубку и несколько часов подряд не подходила к телефону. Потом изобрела другую тактику и стала самым холодным тоном объяснять «товарищу», что ему следует поискать где-нибудь в другом месте. Вскоре, однако, неугомонные хамы довели ее до того, что она начала материться не хуже кладовщицы. Самое интересное, что, услышав «родную речь», хамы моментально добрели, а некоторые даже перезванивали, чтобы извиниться и «поговорить по душам».

Второй тип по вежливости обращений мало чем уступал первому. Она называла его «кавказцы». Эти дети гор порой принимали ее за диспетчера службы «досуга» и радостно кричали своими гортанными голосами: «Скажи, мамаша, сколько стоит дэвочка?» Ну, от них она быстро нашла противоядие — купила номер «Московского комсомольца» и стала говорить следующее: «Вы знаете, телефон нашей фирмы поменялся, поэтому перезвоните по следующему номеру…» — и давала телефон первой попавшейся фирмы досуга.

— Неплохо!

— Но ты, слушай дальше, — третьими в ее списке шли самые «озабоченные». Эта категория была достаточно разнообразной. Иногда ей просто предлагали побеседовать на эротические темы, а то, дескать, все эти телефонные службы такие дорогие. Иногда начинали вежливо интересоваться ее темпераментом и тем, какого рода секс ей нравится. Одни были весьма развязны и громко похвалялись своими сексуальными талантами, другие, напротив, — весьма застенчивы и, произнеся «добрый вечер», робко умолкали, так что ей приходилось задавать наводящие вопросы. И, ты знаешь, благодаря таким вопросам она выяснила удивительную вещь — самыми одинокими мужчинами оказались повара! Видимо, они подходили к браку с более утонченными запросами, чем остальные представители мужского пола, остро нуждающиеся в том, чтобы им кто-то готовил. Ну и наконец, четвертую и самую малочисленную категорию составляли так называемые «нормальные люди».

— Интересно, к какой категории она отнесла тебя?

— Надеюсь, что к последней. Слушай, да ведь это… Неужели она?

Случайно подойдя к окну подсобки, выходившему на Ленинский проспект, я вдруг увидел Наталью, которая в этот момент выбиралась из белого «мерседеса» с помощью элегантного джентльмена в очках.

— Кого ты там увидел?

— Наталью Гончарову! Ты ее помнишь?

— Она не со мной училась, — довольно равнодушно заметил Валера. — Откуда же я мшу ее помнить?

— Ну, что ты, — усмехнулся я, — такие женщины, как Наталья, мелькают перед нами яркими звездами, исчезая в пространстве, но навсегда оставаясь в памяти. Пойдем, поздороваемся.

Мы вышли из подсобки, оставив недопитую бутылку водки, и зашли в торговый зал. При этом Валера стал за прилавок, а я облокотился рядом, изображая случайно зашедшего покупателя. Наталья со своим спутником появились внутри. Мне показалось, что у нее удивленно блеснули глаза при виде нас.

— Привет, — сказали мы с ней одновременно, пока ее спутник протирал платком запотевшие очки.

— Откуда ты взялась? — поторопился спросить я.

— А ты?

— Зашел в гости к хозяину. — И я кивнул в сторону молчаливого Валеры, который поклонился ей, изобразив на своем лице довольно-таки постную улыбку.

— А мы поспорили с Дмитрием, что он не знает цену на хлеб. Ну-ка, вот этот батон сколько стоит?

— Кажется, рубля три.

— Шесть, — отозвался Валера.

— Вот видите, проиграли, — заявила со смехом Наталья.

— На что хоть спорили? — поинтересовался было я, но ее спутник уже торопился к выходу.

— Идемте, Наталья, нам пора.

— Была рада тебя повидать, — сказала она мне уже от дверей, расходясь с какой-то толстой, краснощекой теткой.

Я лишь грустно улыбнулся и кивнул в ответ, испытывая в этот момент чувство, которое трудно описать, но легко представить. Оставалось утешаться, что пока она с ним «на вы»!

— Ну, что скажешь, понравилась девушка? — первым делом поинтересовался я, когда Валеру снова сменил напарник, и мы вернулись в подсобку.

— Да… Но тебе она явно не по зубам. У тебя нет такого «мерседеса».

— Сам знаю, — вздохнул я.

— А чего ты вздыхаешь? Надеялся на что-то другое?

— Не знаю. Женская любовь всегда лотерея, другое дело, что богатые могут купить множество билетов и тем самым обеспечить себе гарантированный выигрыш, а вот бедные…

— А бедные пьют водку и философствуют в подсобке.

— Спасибо. Но «философия торжествует над горестями прошлого и будущего, а горести настоящего торжествуют над философией», как говорил мой любимый Ларошфуко.

— Ну, еще раз со старым Новым годом!

— Со старым Новым годом!

— А теперь рассказывай, что у тебя с ней было.

— Ничего особенного, кроме безумной влюбленности и пошлейшей глупости. Когда я увидел ее на первой же лекции, то подсел и все полтора часа развлекал анекдотами и двусмысленными предложениями…

…Она явно кокетничала со мной «просто так», не принимая всерьез болтовню нахального юнца, — а в те годы я был, точнее, стремился казаться именно таким. Пару раз она даже позволила мне проводить себя до Ярославского вокзала — и таким образом я узнал, где она живет. Кстати, по той же дороге, но далеко за Мытищами находилась и дача моих родителей.

Однако дальше этих проводов дело не пошло — от всех моих предложений Наталья вежливо отказывалась, да и предложить-то мне, собственно говоря, было особенно нечего — так, «скромный товарищеский ужин», как любил выражаться один мой друг. А как же вытянулась моя бедная физиономия, когда однажды, на выходе из университета, ее ждали новенькие «Жигули» с солидным мужиком внутри!

Красавцем я не был, особыми талантами тоже не блистал, поэтому мои надежды увлечь ее внимание были, мягко говоря, ни на чем не основаны. Впрочем, когда же еще и дерзать, как не во времена «нищей» юности!

И все же чем-то я ей, видимо, запомнился, если спустя два года она вдруг дала мне шанс — и какой шанс! Забегая вперед, в очередной раз «посыплю голову пеплом» — как же глупо, пошло и бездарно я его загубил!

А все вышло совершенно случайно — во время летних каникул, когда я возвращался с дачи и, подъезжая к Мытищам, случайно увидел на платформе Наталью в обществе какой-то стройной, черноволосой девушки. Судя по всему, та приехала из Москвы, а Наталья вышла ее встречать.

Стоило электричке остановиться, как я мгновенно выскочил из вагона и бегом бросился за обеими девушками. Мне удалось догнать их только на переходе.

— Привет! — запыхавшись, пробормотал я. — Какая удивительная встреча!

— О, это ты? — Наталья приветливо улыбнулась. — Откуда появился в наших краях? Кстати, познакомься — это моя сестра Галина.

— Олег, — сказал я, кивая этой очень милой девушке с каким-то задумчиво-детским лицом. — Ну, как оно?

— Что — оно?

— Быть сестрой суперкрасивой девушки, от которой сходит с ума весь наш факультет.

— Нормально, — без тени улыбки заявила та.

Кажется, я ей не слишком понравился. Однако сама Наталья была на удивление приветлива — более того, она даже пригласила меня в гости, сказав, что сегодня у них никого не будет дома.

Мы взяли три бутылки шампанского — хотя сама Наталья предложила купить только одну, — и направились к ним. Стоило нам выпить первую бутылку, как Галине позвонил какой-то поклонник и она тут же умчалась. Судя по тому, что ей говорила Наталья за плотно прикрытой дверью прихожей, старшей сестре не слишком-то хотелось оставаться со мной наедине. Она явно опасалась определенных действий с моей стороны — и, увы, не ошиблась!

Я практически один выпил вторую бутылку и уже нацеливался открыть третью, когда Наталья остановила меня, устало уселась на диван и указала на кресло напротив.

— Сядь и постарайся расслабиться. Сегодня ты просто неузнаваем — очень возбужден и все время дергаешься.

— Это потому, что именно сегодня должна решиться моя судьба, — глядя в сторону, произнес я и тут же мысленно обругал себя за эту «пошлейшую фразу».

— Каким же образом?

Мне было неясно — догадывается ли она о том, что я собираюсь ей сказать, или задает вопрос из вечной женской привычки прикидываться, когда это удобно, ничего не понимающей. В любом случае, она предоставляла мне возможность высказаться — а это в тот момент было самым главным. Я мельком взглянул на Наталью — такую красивую в своем открытом летнем платье — смущенно потер рукой лоб и начал говорить:

— Я хочу предложить тебе… То есть, нет, не так, я хочу сделать тебе предложение. Я люблю тебя, Наталья, и мечтаю увидеть тебя своей женой. Разумеется, я не очень-то богат, но сумел бы обеспечить тебе достойную жизнь. Впрочем, наверное, я говорю что-то не то… Ты столь прекрасна, что заслуживаешь какого-то суперкрасавца, а я… Не знаю, может быть, тебе кто-то нравится… Конечно, ты притягиваешь столько мужчин и наверняка среди них есть весьма достойные персонажи, но… Впрочем, опять что-то не то. Наталья!

Только теперь я осмелился поднять на нее глаза и, завороженный выражением лица девушки, уже не стал отводить их в сторону. Она сидела в такой позе… Мне вдруг подумалось, что, наверное, в такой же позе сидела Клеопатра, выслушивая признания своих знаменитых поклонников. Черт, как жаль, что я не Цезарь и не Марк Антоний, и не могу предложить любимой женщине стать царицей покоренного мной мира! Как жаль, что я всего лишь скромный студент философии с не очень ясными перспективами! Никогда прежде меня не волновали проблемы власти и славы, богатства и могущества; напротив, я искренне верил, что мои нынешние литературно-философские изыскания гораздо выше всех этих «тщетных и суетных» дел. И вот теперь, поставив свое счастье в зависимость от решения этой чудной девушки, я вдруг понял, насколько же мало могу бросить к ее восхитительным ногам!

Изящная маленькая ножка, закинутая на другую, игриво покачивалась в воздухе, а я, затаив дыхание перед этим упруго-рельефным чудом, жадными глазами следил за восхитительным маятником. Мне вдруг страстно захотелось упасть на колени и прижаться к ней губами, причем с такой неистовой силой, что я задрожал.

Стоило мне увидеть глаза Натальи, как я мгновенно понял: она угадала мое желание. Угадала — и, устало улыбнувшись, покачала головой.

— Не стоит, Олег.

К чему относилось это «не стоит»? Только лишь к желанию целовать ее ножки или к моему предложению выйти за меня замуж? Я не понял этого, но уныло поник головой.

— Я не готова принять твое предложение, — после небольшой паузы снова заговорила Наталья. — Не спрашивай меня почему и не огорчайся! Ты все равно сейчас не поймешь моих чувств и нынешнего положения…

— А к этому имеет отношение какой-то другой мужчина? — Я прекрасно понимал, что задаю глупый вопрос, хотя в подобной ситуации любой вопрос выглядел бы глупым.

Все! — мне отказали, так что надо вставать и с достоинством уходить. Но, Боже, как же меня тянет к этой девушке, как же невыносима мысль о том, что мне никогда не держать ее в объятиях!

— О нет, — Наталья засмеялась, — какой же ты, оказывается, глупый и ревнивый!

— Но ты кого-нибудь любишь?

— Нет… не знаю… не спрашивай! Я не могу тебе сказать ничего определенного, кроме одного, — я счастлива, что меня все любят! А теперь — прощай.

— Мы с тобой еще увидимся?

— Разумеется, ты забыл, сколько нам еще учиться?

Я поцеловал протянутую руку и быстро вышел в прихожую. И только тут вдруг осознал, насколько же тяжелые испытания меня теперь ожидают. Видеться с любимой девушкой, у которой получил отказ и которая постоянно окружена другими поклонниками… Вздыхать и томиться невдалеке, надеясь получить очередную приветливую улыбку. Не лучше ли самому отказаться от дальнейшего общения и, переборов душевную боль, вернуться к своим прежним занятиям?

Но разве это возможно? Без Натальи мне неинтересно жить, неинтересно заниматься философией, неинтересно и бессмысленно все на свете… А жить бессмысленно могут только сумасшедшие. И что за утешение думать о том, что все переживания рано или поздно пройдут… Разумеется, пройдут, но вместе с ними исчезнет и та надежда на счастье, которой я в этот вечер, кажется, лишился… но навсегда ли?

Мысль о том, что Наталья остается вечером одна и, как только я уйду, сможет позвонить какому-нибудь поклоннику и пригласить его выпить третью из принесенных мной бутылок, обожгла мое сознание. И, разумеется, не потому, что мне было жалко бутылки…

Немного потоптавшись в прихожей, я вдруг не выдержал и вернулся в комнату. Наталья продолжала задумчиво сидеть на диване спиной ко мне. Я осторожно приблизился и, глядя на себя в зеркало трюмо, стоявшее у окна, вдруг положил обе ладони на ее обнаженные плечи.

— Что это, юноша! — возмущенно-весело вскричала Наталья, резко меняя тон и вскакивая с места. — Ты, кажется, решил начать боевые действия? Разве я дала тебе для этого хоть какой-нибудь повод?

— Нет, но я…

— Не смей, и немедленно убирайся вон!

Однако я уже успел плотно обхватить ее за талию и теперь, прижав к туалетному столику, на котором попадали все флаконы, пытался притянуть к себе и поцеловать в губы. Наталья упорно отворачивалась, упиралась мне в грудь обеими руками, и тогда я удвоил усилия. В тот момент, когда она высвободила руку, чтобы залепить мне пощечину, я успел наклонить голову и уткнуться своими влажными губами в теплую и смуглую ложбинку между грудями.

— Наталья…

— Да перестань же ты!

Напряженная борьба истощала наши силы. Мы оба запыхались, и поэтому каждая новая фраза давалась нам с заметным трудом.

— Я позову на помощь!

— Зачем? Неужели я тебе настолько отвратителен?

— В данный момент — да!

— Один поцелуй — и я тебя отпускаю.

— Никаких поцелуев!

— В таком случае…

— Ах, так?

Увидев, что даже повторная пощечина не охладила мой возбужденный пыл, Наталья вдруг зло сузила глаза и как-то по-кошачьи резко и сильно провела ногтями по моей щеке, оставив на ней четыре кровоточащие царапины. Почувствовав боль, я оцепенел, разжал объятия и полез в карман джинсов за носовым платком.

Взглянув в зеркало и увидев свою окровавленную щеку, я изумленно присвистнул.

— Да, мой дорогой, — с нескрываемой насмешкой заметила Наталья, — твоя драгоценная голубая кровь пролилась в моей комнате по моей вине… Но, согласись, что ты тоже в этом виноват!

Прижимая платок к щеке, я взглянул ей в глаза и, не увидев там ненависти, снова приободрился.

— Но, получив такую жестокую рану, неужели я не получу и исцеления?

— Что ты имеешь в виду?

— Один дружеский поцелуй…

— Ах, ты опять!

Наталья попыталась увернуться, но я стремительно бросился на нее, снова схватил за талию и, прижимая к себе, ухитрился оттащить от трюмо и повалить на диван.

— Оставь меня, ты отвратителен!

— А ты — прекрасна!

— Не смей!

Последний, самый возмущенный возглас был вызван тем, что в пылу борьбы я ухитрился задрать на ней платье и теперь жадно ощупывал тугие, плотно сдвинутые женские бедра — такие горячие, атласные, возбуждающие…

— Отпусти же меня, скотина! — Наталья произнесла эти слова сквозь зубы и с такой ненавистью, что я начал понимать — еще немного и я перейду ту грань, за которой никакие извинения уже будут невозможны. Но, черт возьми, как можно отпустить эту невероятно соблазнительную женщину, которая чем больше злилась, тем сильнее меня возбуждала?

— Звонят! Ты, животное, неужели ты не слышишь, что в дверь звонят! Это, наверное, Галка вернулась…

Я вспомнил о том, что у сестры наверняка есть ключи, и на мгновение приостановил свой натиск. Вот, дуреха, неужели не может подождать? Какого черта звонить так настойчиво?

— Да отпусти же меня, — воспользовавшись моим замешательством, повторила Наталья и, с силой толкнув меня в грудь, выпрямилась и села. Стоило ей одернуть платье, как послышался звук открываемой двери, и через мгновение в комнату всунулась голова сестры:

— А чем это вы тут занимаетесь?

— Короче, — взволнованный всеми этими воспоминаниями, принялся оправдываться я, — какая-то чертова, непонятно откуда взявшаяся юношеская закомплексованность, глубоко спрятанная под веселостью, развязностью и непринужденностью, вдруг дала о себе знать в самый неподходящий момент! Я повел себя с ней откровенно развязно и грубо, словно уже имел на нее какие-то права. А ведь Наталья привыкла общаться не с пьяными щенками, а с солидными, умеющими красиво ухаживать мужчинами! Одно меня оправдывает — до сих пор я вспоминаю ту сцену с чувством глубокого отвращения к самому себе.

— Так чем все-таки закончилось? — спросил Валера, слушавший очень внимательно и на протяжении всего моего рассказа не проронивший ни слова.

— А все закончилось моим позорнейшим поражением — я вынужден был уйти под угрозой «вызова милиции» со стороны все той же сестры. После этого мы не разговаривали с Натальей целый семестр и помирились только в зимнюю сессию. Потом, правда, я писал ей письма, но это уже другая история…

— Мягше надо было действовать, мягше! — посочувствовал Валера.

Я грустно усмехнулся, кивнул и в очередной раз поднял свой стакан.

— Знаешь, существует всего два повода, чтобы взять и повеситься в какой-нибудь подсобке, — когда смертельно болен и когда безнадежно влюблен…