Моя любимая жена

Глава 21

Он вошел в палату. Если не считать краткого визита к шанхайскому иглотерапевту, Билл никогда не видел отца на больничной койке. Постаравшись скрыть охвативший его ужас, он бросился к отцу и торопливо поцеловал в щеку.

«И это мой старик, — думал взрослый сын, стыдясь слез и не позволяя им вырваться наружу. — Что же стряслось с моим стариком?»

Впервые на больничной койке и впервые — неопрятный, прямо как старики из трущоб. Небритый. С непривычно длинными всклокоченными волосами. Глаза слезятся. Биллу показалось, что он прикоснулся губами не к отцовской щетине, а к наждачной бумаге. Но не это самое страшное. Страшнее было интуитивное ощущение, что его отец не выкарабкается.

За несколько месяцев болезнь буквально сожрала Уильяма Холдена-старшего, и от сильного, гордого человека осталась лишь оболочка. Перед Биллом на больничной постели лежал тщедушный старик, настолько немощный, что молоденькой филиппинской медсестре пришлось усаживать его и подкладывать под спину подушку. Рядом с койкой, словно часовой, застыл черный кислородный баллон. Отец Билла стал похож на больного ребенка: слабого, вялого, которому и пальцем не пошевелить без посторонней помощи.

Билл обнял отца. Их глаза встретились всего на мгновение, потому что потом к старику подошли Бекка и Холли. Но в это мгновение Холден-старший сумел сказать ему взглядом что-то невыразимое и непроизносимое. Потом все сменилось наигранной бодростью, как часто бывает в больничной палате.

— А что у нас здесь? — тоном Санта-Клауса спросил Билл, указывая на принесенные мешки.

— Подарки! — радостно выкрикнула Холли.

Билл выложил на тумбочку большую коробку шоколадных конфет, украшенную панорамой пудунских небоскребов. Из другого мешка он достал портативный DVD-плеер и несколько коробок с дисками. Все это он купил в беспошлинном магазине пудунского аэропорта.

— Все, что ты любишь, папа, — все тем же фальшиво-веселым голосом продолжал Билл. — Шоколадное ассорти с ликером и ковбойские фильмы. — Не зная, что говорить дальше, Билл принялся раскладывать диски. — Кажется, я ничего не забыл… «Дикая банда»… «Шейн»… «Человек, который застрелил Либерти Вэланса»… «Настоящее мужество»… «Ровно в полдень»…[69]

Старик взглянул на конфеты.

— Гэри Купер[70] и Берти Бассетт,[71] — хриплым, совершенно непривычным для Билла голосом произнес он. — Разве можно желать большего? — Да, прежний отцовский голос исчез навсегда. Холден-старший повернулся к медсестре. — Это мой сын. Юрист высокого ранга. Работает в солидной фирме.

Медсестра одарила Билла широкой белозубой улыбкой.

— Вашего отца постоянно навещают, — сказала филиппинка и добавила уже громче, словно оба Холдена плохо слышали: — Мистер Холден очень популярен.

В больничной палате эта фраза звучала нелепо. Вероятно, медсестра позаимствовала ее из какой-то телепередачи.

— Просто они меня плохо знают, — усмехнулся старик и подмигнул ей.

Было видно, что медсестра — добрая и заботливая девушка. Тем не менее ее тон чем-то задел Билла. К доброте примешивалась снисходительность. Ему стало противно: значит, стоит оказаться в этой палате, и тебя уже отделяют от всего остального мира.

Бекка и Холли присели на краешек кровати. Внучка тут же принялась рассказывать деду о своих занятиях танцами. Бекка и старик улыбались, слушая невинную детскую болтовню. Билл мучительно искал себе занятие. Увидев, что принесенные отцу цветы завяли, он осторожно вынул их из вазы и запихнул в опустевшие мешки. Он сказал, что вынесет мусор и попросит, чтобы отцу сделали чай.

Когда он вернулся, то увидел в палате новых посетителей — пожилую супружескую пару, соседей отца. Вероятно, по дороге сюда они заезжали на заправку, поскольку в палате ощутимо пахло бензином. Разговор, как всегда в подобных случаях, вертелся вокруг повседневных пустяков. Сосед добродушно подшучивал над отцом, говоря, что на него, наверное, заглядываются все хорошенькие сиделки и медсестрички.

Возможно, причиной стали бензиновые «ароматы». А возможно — очередной приступ удушья. Холден-старший потянулся к пластиковой маске. Соседи молча смотрели, как он привычным движением поворачивает вентиль и чистый кислород помогает его изношенным легким дышать.

— По-моему, кто-то еще в такси просился в туалет, — сказала Бекка, чтобы увести дочь от тяжкого для детских глаз зрелища.

Когда обе вернулись, маска лежала на своем месте, а землистое, небритое лицо старика улыбалось.

Медсестра сказала правду: к отцу Билла часто приходили. После супружеской пары явились другие соседи. Они принесли Холдену-старшему виноград. Тесная палата с трудом вмещала всех посетителей. А Билл-то думал, что его старик лежит в одиночестве. Ничего подобного! Многие искренне любили этого человека, невзирая на его тяжелый характер, и не оставили его умирать одного.

Когда умерла мать Билла, их семья стала совсем маленькой. И в этой маленькой семье он рос, взрослел, а потом ушел, чтобы построить собственную. Да и была ли у них с отцом семья? Исчезло связующее звено — женщина. Жена. Мать.

Но у отца оставались родственники. У его родителей была большая семья, и несколько братьев здравствовали до сих пор. Все они навещали Холдена-старшего. Приходили вдовы тех братьев, что уже покинули мир земной. Билл даже не предполагал, что столько людей любят его ворчливого, упрямого старика таким, какой он есть. И эта любовь отнюдь не обусловливалась кровным родством. Билл радовался за отца, одновременно испытывая жгучую, пронзительную грусть. Почему родственники, друзья, соседи, давние сослуживцы почти не заглядывали к нему домой? Почему только эта палата в отделении для раковых больных стала местом выражения их любви к его отцу?

В самолете Билла крепко зацепил вопрос: а кто бы оказался у его постели, случись с ним такое? Нет, вовсе не мысли об умирающем одиноком старике мешали ему уснуть в мягком самолетном кресле. Билл вдруг впервые понял, что через какое-то время — пусть и весьма отдаленное — та же участь ожидает и его.

Холли устало ерзала на краю дедовской койки. Как здорово было вначале! Дед слушал только ее. И зачем все эти люди пришли сюда? Бекка сказала свекру, что ей с дочерью пора домой. Они обе поцеловали Холдена-старшего. Билл вышел их проводить.

За стеклянными дверьми, на улице, какой-то старик в полосатой больничной пижаме курил сигарету. Билл обнял жену и дочь.

— Ты устал с дороги, — вздохнула Бекка. — Едем домой, Билл.

Но куда домой? Свой дом они сдали семье нью-йоркского юриста. Отец Бекки чувствовал себя лучше, и теперь она тоже жила у сестры.

— Я не могу его оставить, Бекки, — признался Билл.

Жена не стала спорить. Билл поцеловал ее и Холли и вернулся в отцовскую палату. За это время там сменились посетители. Кое-кого из них он знал, однако очень давно не видел. Были и совсем незнакомые ему люди. Холден-старший оживился, знакомя их с сыном. Билл стойко выдерживал рукопожатия, поцелуи в щеку и вежливые, ничего не значащие фразы.

Постепенно все посетители разошлись. Час был уже поздний, и Билл подумал, что и его тоже попросят из палаты. Но на раковом отделении действовали иные правила. Еще одно напоминание о неизбежном. По словам врача, старику оставалось жить несколько недель. Сколько именно — никто не знал. Билл подозревал, что каждый день Холдена-старшего может стать последним.

На дежурство заступила другая медсестра, молодая чешка. Когда она поправляла постель, у старика вновь начался приступ удушья. Женщина быстро надела ему маску и открыла кислород. Холден-старший взглянул на Билла, потом закрыл глаза. Билл понимал: отцу страшно. Это удивило его: он не помнил, чтобы отец чего-либо боялся. Но сейчас…

Нечему тут удивляться; кто бы сейчас не боялся, оказавшись на месте Холдена-старшего?

— А симпатичный у меня парень, правда? — спросил старик, когда санитарка сняла пластиковую маску.

Билл впервые слышал, как отец хвалится им перед другими людьми. В этом было что-то нелепое и даже фальшивое.

Санитарка подоткнула ему простыни. Внизу лежала прорезиненная клеенка. Точно такую же клали в кроватку Холли, когда дочь была совсем маленькой.

— Я потом приду и помою вашего отца, — сказала санитарка.

— Нам с тобой… многое… надо наверстать, — вдруг произнес старик, задыхаясь на каждом слове.

Он весь дрожал, и Билл испуганно подумал, не опустел ли кислородный баллон.

Уходя из палаты, санитарка погасила свет. Отец и сын остались наедине. В сумрак палаты прорывались звуки: шаги по коридору, приглушенные голоса, стоны в соседнем помещении. Звуки одинаковы во всех больницах — и в Лондоне, и в Шанхае.

Отец и сын улыбнулись друг другу. Билл взял отцовскую ладонь, он не держал ее в своей с пятилетнего возраста… Рука строительного рабочего, сильного и крепкого человека. Всю жизнь его отец работал руками и не очень представлял, как работают головой.

— Пап, не умирай, — сказал Билл, моргая от жгучих слез. — Прошу тебя, не умирай.

Им нужно было многое наверстать.

Среди ночи отец проснулся. Он тяжело ворочался. Сидевший на стуле Билл тоже проснулся и сразу же нажал кнопку вызова медсестры. Старика скрутило от невыносимой боли. Пришла чернокожая медсестра (Билл видел ее впервые) и спокойно подала отцу белую таблетку. Потом она снова поправила простыни, устало улыбнулась Биллу и ушла. Больной в соседней палате бредил, зовя какую-то женщину. Билл вновь взял отца за руку. Холден-старший лежал на спине, закрыв глаза, и боролся за каждый вдох.

— Жаль, что мы с тобой столько ссорились по пустякам, — сказал Билл.

Он произнес это почти шепотом, будто говорил сам с собой. И очень многое из того, что он носил в себе, о чем не решался даже заикнуться отцу, сейчас беспрепятственно складывалось в нужные слова.

— Ты всегда был моим героем. Я восхищался тобой. Я считал тебя самым лучшим отцом. — Билл слегка коснулся отцовской руки. Возможно, старик этого даже не почувствовал. — Мне всегда хотелось, чтобы в моей жизни было так, как у вас с мамой. — Он перевел дыхание. — И я всегда любил тебя, папа. Может, внешне это выглядело по-другому, но я никогда не переставал любить тебя.

Холден-старший спал.

Несколько часов спустя забрезжил рассвет. Билл проснулся, когда в палату вошла медсестра-чешка. Ловко удерживая одной рукой поднос, другой она включила свет.

— Ваш завтрак, мистер Холден, — сказала она.

Билл посмотрел на часы. Восемь утра. Больница просыпалась.

— Если хочешь, поешь, — предложил отец, когда они снова остались одни. — Мне сейчас ничего в глотку не лезет.

— Я тоже не хочу. Ты давно узнал… об этом? — спросил Билл.

— Почти сразу, как вернулся от вас.

— И почему ты молчал? Наверняка думал, что обойдется! — вдруг рассердился на отца Билл.

— Ну, думал. Не любил я никогда по врачам ходить. Только не говори мне сейчас: «надо было следить за собой». Раку все равно, следишь ты за собой или плюешь на себя. Лучше расскажи, как ты там в своем Китае. И вообще, как у вас.

Несколько фраз забрали у Холдена-старшего силы. Он снова закрыл глаза.

— У нас нормально, — соврал Билл, пододвигая стул к койке. — И у тебя все будет нормально. Как только тебе станет лучше, ты приедешь к нам. Вот Бекка с Холли вернутся в Шанхай, и я закажу тебе билет. На этот раз полетишь первым классом. Нечего экономить.

Стоило отцу серьезно заболеть… да что там… смертельно заболеть, как он сделался дорогим и желанным гостем. Билл со стыдом вспоминал, сколько раз он спорил с Беккой, не желая приглашать отца в гости. О чем они будут говорить? Или они давно не сцеплялись из-за очередной ерунды? Иногда он стыдился узколобых и прямолинейных отцовских рассуждений.

Билл с удовольствием стер бы из памяти все эти эпизоды, но было поздно. Если хочешь что-то исправить в прошлом, всегда бывает слишком поздно.

— Мы все встретим тебя в аэропорту. И ты останешься с нами, — продолжал Билл, ощущая прорвавшиеся слезы. С таким же успехом он мог обещать отцу полет на Луну и обратно. — Пап, ты будешь жить с нами, и все пойдет замечательно.

Холден-старший вдруг протянул свою, такую слабую теперь, руку и потрепал Билла по плечу, словно не он сам, а его молодой и здоровый сын нуждался в утешении.

Днем поговорить о серьезных вещах не удавалось — мешали посетители с типично больничной болтовней и бодрыми заверениями, что отец обязательно поправится. Билл надеялся на поздний вечер, если только старика не скрутит от боли или его сознание не затуманится от сильнодействующих лекарств. Если пронесет, тогда они «наверстают упущенное».

— Билл, как у вас с Беккой? — вдруг спросил отец.

Билл не думал, что их вечерний разговор начнется с этого вопроса. У него не хватило сил соврать отцу, отгородиться лживыми заверениями. Вранье незаметно пожирает человека, что-то отбирая у него. Насовсем. Как ни странно, это всегда уберегало Билла от лжи.

— Не знаю, папа, — ответил он на отцовский вопрос.

Старик глядел на него сквозь прищуренные веки. В душе Билла зашевелилось давнишнее, еще детское ощущение, которое он всегда испытывал, огорчая отца.

— У тебя появилась другая женщина? — спросил отец.

Откуда этот однолюб столько знал о хрупкости современных супружеских отношений?

Билл не воспользовался последним шансом солгать, а молча кивнул. Он ждал новых вопросов, однако старик молчал. Тогда Билл заговорил сам:

— Вам с мамой не приходилось разлучаться. Если бы не ее смерть, вы и сейчас были бы вместе. Как тебе это удавалось? Как у тебя получалось всю жизнь хранить верность одной женщине?

Холдена-старшего скрючило от нового приступа боли. Он тяжело выдохнул и заерзал на подушках. Билл вскочил, готовый помочь, но отец жестом велел ему сесть.

— Во-первых, не всю жизнь, а восемнадцать лет. Мы не были образцовыми супругами. Детям кажется, что родители сделаны из другого теста. Нет, Билл. У нас тоже случались увлечения.

Билл попытался представить, как выглядели родительские увлечения. Все равно мир тогда был несколько иным. Он пытался поставить отца на свое место, а мать — на место Бекки. Не получалось. Даже мысленно он не мог вообразить родителей в «Райском квартале». А чтобы его старик увяз в истории, в которой сейчас барахтался он сам, — это выходило за пределы воображения.

— Но вы оставались вместе, — сокрушенно произнес Билл. — Что бы ни происходило, вы оставались вместе.

Боль снова навалилась на старика. Он схватил с тумбочки пульт вызова медсестры — металлическую коробочку с большой красной кнопкой, но кнопку пока не нажимал.

— Мы оставались, потому что… ты же не бросишь своего ребенка ради другой женщины. — Старик поглядел на Билла так, словно он ничего не знал. — Все они одинаковы… в постели, — с трудом произнес Холден-старший и вдавил красную кнопку.

Отцу Билла нравилось хвастаться перед сиделками и медсестрами. Он никогда не страдал тщеславием, а тут его вдруг словно подменили. Вот и сейчас он старался пустить пыль в глаза молодой чешке, которая пришла взглянуть на график его самочувствия.

— Ну, как вам? — спрашивал Холден-старший, вертя в руках портативный DVD-плеер. — Одна из последних моделей. Это мне папа купил.

От неожиданности Билл даже рассмеялся. Но смешного тут ничего не было. Отец не просто оговорился. Такие слова вполне могли оказаться первыми «звоночками» помутнения рассудка. Билл дотронулся до высохшей отцовской руки, покрытой черными и желтыми следами от анализов крови, обезболивающих уколов и капельниц.

— Тебя сегодня что-то тянет шутить, — проговорил Билл, ободряюще улыбаясь. — А ты помнишь, как я принес тебе этот плеер? Это было в тот день, когда я прилетел из Шанхая. Я принес тебе его, диски с фильмами и конфеты. Неужели забыл?

По старческим щекам вдруг потекли слезы, словно Билл сказал ему что-то обидное.

— Но мой отец был здесь, — упрямо заявил Холден-старший. — Я его видел.

Чешка взглянула на Билла. Внешне лицо медсестры сохраняло полное бесстрастие, но Билл сумел прочитать адресованное ему послание: «Вы же знаете, что у таких больных из-за лекарств слабеет разум. Они погружаются в свой придуманный мир, и их все труднее вытянуть оттуда».

— Хотите побриться? — спросила она старика. — Вас хотите я побрею?

«Почему они все делают одинаковые ошибки в английском языке?» — подумал Билл.

— Спасибо, я сам побрею отца, — сказал он медсестре.

На седьмой день глаза у Билла закрывались сами собой. Его кренило то вперед, то вбок. Усталость была чудовищной.

— Отправляйся домой, — прохрипел отец. — Поезжай и выспись как следует.

За эти дни Билл успел привыкнуть к новому отцовскому голосу. Он почти забыл прежний голос Холдена-старшего. И новый голос казался ему вполне нормальным: не столько голос, сколько треск, создаваемый легкими, в которых почти нет воздуха, зато предостаточно боли.

Как ни странно, сегодня отец выглядел бодрее, нежели в предыдущие дни. Боль отступила, а вместе с нею отпала необходимость в отупляющих уколах морфина. Если не голос, то характер старика обрел знакомые властные черты. Холден-старший безапелляционным тоном приказывал сыну. Он снова лучше Билла знал, что тому нужно делать.

— Я тебе сказал: отправляйся домой, — повторил старик. — Или ты хочешь, чтобы тебе поставили койку рядом с моей?

Билл встал, разминая затекшую спину.

— Пожалуй, я действительно ненадолго тебя покину. Высплюсь, а утром снова приеду.

— Здравая мысль.

Холден-старший сидел на койке. Правда, теперь он находился в этой позе постоянно, даже когда спал. Уже мягче он добавил, что бессонница еще никому не шла на пользу.

— Я всего на несколько часов, — повторил Билл.

Он посмотрел на свежевыбритое отцовское лицо. Кожа у Холдена-старшего была гладкая, как у младенца. Билл вдруг вспомнил, что должен сказать отцу очень важные слова.

— Папа!

Отец опустился на подушку. Удивительно, сегодня движения давались ему легко, и боль не сминала его лицо в жуткую гримасу. Похоже, он и сам собирался вздремнуть. Вопрос сына заставил Холдена-старшего открыть глаза.

— Что еще?

А еще сын должен был сказать отцу простые, очевидные и такие необходимые слова.

— Я люблю тебя, папа, — произнес Билл и смущенно засмеялся.

— Я знаю, что ты меня любишь. — Старик улыбнулся. — И я тоже тебя люблю. Ты ведь знаешь: я не вру.

— Прости меня, отец. — Билл понурил голову.

— За что?

— За то, что я не говорил тебе этих слов раньше.

Старик улыбнулся и поглядел на своего взрослого сына.

— Одного раза хватит с избытком.

Утром Биллу позвонили из больницы и сообщили о смерти отца.

Билл догадался об этом, едва зазвонил его мобильный телефон. Он еще вчера чувствовал, что это может случиться, но упорно гнал от себя ужасную мысль.

Отныне ему предстояло жить в мире без отца.

Короткий звонок от служащего больничной администрации, которого Билл не видел и не увидит. Наверное, служащих специально учили сообщать людям о смерти их близких. Слова соболезнования и сочувствия звучали вполне искренне. Билл машинально поблагодарил, отключился и теперь сидел на постели в комнате дома Сары и вертел в руках мобильник. Одним стариком на земле стало меньше. Заурядное событие, когда оно касается неизвестных тебе людей. А когда умирает твой отец?

Билл подошел к небольшому окну, глядевшему на тихую улицу. Он ничего не ощущал. Он даже не мог заплакать. Нет, одно чувство все-таки было: слабое утешение, что отец отмучился. Потом нахлынуло чувство вины. Биллу стало стыдно, что в последние минуты жизни отца его не было рядом. Вина сменилось ощущением благодарности Богу за то, что его отцом был Холден-старший.

Билл спустился вниз. Из кухни слышались голоса Бекки и Сары. Кроме жены, ему не хотелось никого видеть, но он не мог ждать, пока Бекка выйдет в коридор. Едва Билл вошел в кухню, Бекка мгновенно все поняла. Она подбежала к мужу, обняла его и долго не отпускала. Сара коснулась его руки и дипломатично покинула кухню.

Бекка обняла его еще крепче, прижав к себе. Билл зарылся в ее светлые волосы, губы ощутили ее лицо. Он дышал Беккой, мечтая раствориться в ней.

— Я скорблю вместе с тобой, Билл, — тихо сказала жена. — Твой отец был замечательным человеком… Может, ты еще немножко поспишь? — спросила Бекка, прекрасно зная, что он откажется.

— Не получится, Бекки. Надо еще много сделать.

Надо забрать из больницы отцовские вещи. Нужно заняться похоронами. Нужно сообщить всем, кто знал и любил его старика, что отец умер. И в первую очередь, ему требовалось оформить свидетельство о смерти. Билл не представлял, с чего начинать и как вообще все это делается.

— Несколько часов роли не играют, — проговорила Бекка, гладя его по спине. — И потом, ты же не один.

В коридоре Сара выпроваживала детей на улицу. Их у нее было трое: дочери шести и восьми лет и десятилетний сын. Как ни странно, дети не упирались, а тут же пошли одеваться. Увидев вышедшего Билла, Сара бросилась к нему и обняла. Ее лицо повлажнело от слез. Билл до сих пор не понимал, почему другие способны плакать по его отцу, а сам он — нет.

Сара была старшей сестрой Бекки, похожей на нее, но более спортивной и подвижной. Судя по футболке с эмблемой пилатес-центра, она собиралась на тренировку. Из прежних привычек Сара сохранила лишь пристрастие к коротким, крашенным в рыжий цвет волосам.

Все слова Бекки о позитивных переменах в жизни сестры оказались правдой. Полоса приключений осталась позади. Сара вынырнула из прежнего хаоса, превратившись в заботливую сестру для Бекки и любящую тетку для Холли. Она стала настоящей опорой для их семьи, о чем Билл до вчерашнего вечера даже не подозревал.

К ним спустился Джо — бойфренд Сары. Он стиснул руку Билла, выразив свои соболезнования. Высокий немногословный человек в тренировочном костюме. Вероятно, личный тренер в каком-нибудь спортивном центре. Увидев одетых детей, Джо сказал Саре, что они все отправятся в парк. И вновь Биллу стало стыдно за свои превратные суждения о Джо.

Семья нормальных, достойных людей. Они заботились о его дочери, пока Бекка находилась рядом с отцом. Сейчас они были искренне огорчены известием о смерти его отца. Память, как назло, развернула перед Биллом его телефонную ссору с Беккой. Он покраснел. Противнее всего было сознавать, что он усомнился в своей жене. Разве Бекка могла оставить их ребенка у кого попало? Кто дал ему право навешивать на людей ярлыки и судить о тех, кого он вообще ни разу не видел? Что с ним происходит?

— Спасибо вам, — смущенно пробормотал Билл. — Спасибо за все… Я пойду к Холли.

Его дочь сидела в гостиной и смотрела на DVD мультсериал «Удивительные животные».[72]

Билл поднял Холли, но она извивалась, пытаясь выскользнуть из его рук. Глаза девочки словно приклеились к телеэкрану.

— Я хочу смотреть мультик, — заявила Холли.

В гостиной было прохладно и сумрачно. Единственный свет исходил от экрана телевизора, где тройка храбрых друзей спасала яйцо какой-то птицы.

— Ну когда у них наступит хороший конец? — нетерпеливо спросила Холли.

— Я не знаю, но он обязательно наступит, — улыбнулся Билл.

Девочка еще выросла и прибавила в весе, но она все равно оставалась его малышкой. Холли продолжала следить за приключениями на экране через отцовское плечо. Сейчас он скажет ей, что деда Вилла больше нет. Биллу захотелось побыстрее пережить это тяжкое мгновение.

— Холли, дорогая… твой дедушка… он теперь на небесах.

Билл произнес эту затертую фразу, не зная, как еще сообщить дочери о смерти деда, как растолковать четырехлетнему человечку, что такое смерть.

— Я знаю, — вдруг ответила Холли, поворачиваясь к отцу. — Деда был здесь.

— Конечно. Дедушка Джо часто навещает тебя. Он тоже тебя любит. Но я сейчас говорю не про маминого папу. Не про дедушку Джо.

— Какой ты непонятливый! — нетерпеливо тряхнула головой Холли. — И я говорю не про дедушку Джо. Я про другого деда. Который умер.

Биллу стоило немалых сил выдержать взгляд этих невинных голубых глаз.

— Я про твоего папу. Он был здесь. Он мне улыбнулся. — Холли говорила об этом как о чем-то само собой разумеющемся. — Это правда. Ты сам знаешь.

Билл взглянул на нее и вдруг крепко сжал в объятиях. Сквозь шторы в гостиную хлынуло яркое февральское солнце. Окна дома в лондонском пригороде мгновенно сделались золотыми. Биллу даже пришлось зажмуриться.

— Да, дорогая. Я знаю, — прошептал Билл, не понимая, как в его сердце уживаются сейчас любовь, скорбь и… страх.

Повернув ключ, Билл приналег на дверь. Она открылась с большим трудом, преодолевая сопротивление валявшихся на полу рекламных буклетов и бесплатных газет. Пока отец находился в больнице, почтальоны исправно бросали все это в почтовую щель в двери.

Бекка вошла вслед за мужем в затхлую темноту прихожей. В этом доме Билл родился и вырос. Но сейчас он оглядывался по сторонам, словно попал в чужое жилище.

Нащупав выключатель, Бекка зажгла свет.

— Ты как? — спросила она, касаясь руки Билла.

— Здесь не продохнуть.

— Я сейчас открою окна. — Жена оглядела стены прихожей, ища ключ от задней двери.

— Тут ты ключа не найдешь, — сказал ей Билл. — Ищи под ковриком.

Бекка прошла к задней двери и приподняла коврик с выцветшей надписью «Наш дом». Действительно, ключ лежал там. Она открыла заднюю дверь, которая выходила в изрядно запущенный садик, и с наслаждением втянула носом воздух. На дворе пахло уходящей зимой. В доме — застарелым табачным дымом и болезнью.

Когда она вернулась, Билл стоял в гостиной, осматривая книжный шкаф. В одной руке он держал упаковку разобранных картонных коробок, в другой — голубой рулон мешков для мусора. Что-то из отцовского имущества еще годилось для благотворительных организаций. Остальное придется выбросить.

— А это помнишь? — спросил он.

Бекка кивнула, обрадованная его улыбкой. Билл глядел на снимок трехлетней Холли. Их дочь держала в руке большой красный карандаш и улыбалась худенькой чернокожей девочке, стоящей рядом.

— Ее первый день в детском саду, — сказала Бекка.

Они принялись вдвоем исследовать содержимое книжного шкафа. Книг там не было — только несколько потрепанных номеров «Ридерс дайджест» и «Нэшнл джиогрэфик». Сувениры, привезенные из-за границы: испанские кастаньеты, китайская кукла. Все остальное пространство занимали альбомы с семейными фотографиями.

День свадьбы родителей Билла… Новорожденный Билл на руках у матери… Двухлетний малыш с короткой стрижкой держится за отцовское колено… Свадьба Билла и Бекки… А дальше — Холли от первых в ее жизни снимков до тех, что сделаны в Китае.

— Ему было очень одиноко.

— Я раньше тоже так думала. А оказалось — очень многие любили твоего отца. Сам видел на похоронах.

На кофейном столике лежал буклет с программами телепередач. В тот день отца спешно увезли в больницу, и передачи, обведенные красным, остались непросмотренными. Боевики, вестерны, семейные сериалы, спорт.

— Так как, начинаем? — спросила Бекка. — Или, если не хочешь сейчас, приедем в другой день.

Билл покачал головой.

Бекка занялась кухонными шкафами и полками. Почти все продукты, которые там хранились, исчерпали свой срок годности еще в прошлом веке. Доверху наполнив несколько голубых мешков, Бекка поднялась на второй этаж. Билл сидел на кровати перед раскрытой зеленой шкатулкой для документов. Она молча примостилась рядом. Ее муж держал снимок, вырезанный из журнала: Билл в строгом черном костюме и черном галстуке, а рядом — она в вечернем платье. Они обнимали друг друга за талию, держа в свободных руках длинные бокалы с шампанским и смущенно улыбаясь.

— Наш первый корпоративный вечер в твоей фирме. Мы тут совсем юные.

Билл молча кивнул. Шкатулка была полна вырезок из деловых изданий. Билл смотрел на них, не притрагиваясь. Тогда Бекка начала сама доставать листки из шкатулки. Она брала их очень осторожно, словно это были древние манускрипты и Бекка опасалась, что они могут рассыпаться.

— А это помнишь? — спросила жена, показывая свидетельство о награде, которую Билл получил еще в студенческие годы.

Порванный край свидетельства был аккуратно заклеен скотчем.

— И он хранил всю эту дребедень! — воскликнул Билл. Он покачал головой и спрятал лицо в ладонях. — Мне так хотелось, чтобы отец мной гордился.

— Ты этого добился. — Бекка обняла его за плечи.

Билл сидел, не отнимая ладоней от лица.

— Ты только не теряй в меня веру, Бекки. Что бы ни случилось.

Эти слова рассмешили Бекку.

— Да с чего бы это?

Они втроем стояли у подножия холма и ждали. Издали доносился негромкий шум дороги. В парке кричала резвившаяся малышня. В голых ветвях шелестел ветер.

— Сегодня нам не повезло, — наконец сказал Билл. — Идемте домой.

Бекка колебалась.

— Может, подождем еще немного?

Холли театрально вздохнула.

— Мамочка, надо подождать еще, — произнесла она, столь же театрально опуская плечи. Чувствовалось, что девочка устала, но изо всех сил скрывала это от родителей. — Ну пожалуйста.

— Только одну минуту, — согласилась Бекка.

Муж и дочь сомневались, а в чудесах сомневаться нельзя. Бекка не сомневалась. Она знала: это обязательно произойдет.

Потом она увидела их — спрятанных жирафов. Пока Билл и Холли глазели по сторонам, Бекка вдруг заметила над частоколом голых деревьев пятнистую шею жирафа. Казалось, он тоже глядел на их семью, задумчиво пережевывая листья. Бекка не успела и рта раскрыть, как появился второй, а затем и третий жираф. И все они с некоторой укоризной смотрели на этих странных людей, которые позволяют себе сомневаться в чудесах.

— Да смотрите же! Вон они! — наконец крикнула Бекка, боясь, что жирафы в любую секунду исчезнут.

Холли прыгала и хлопала в ладоши. А жирафьи шеи неторопливо покачивались в лучах неяркого зимнего солнца. Потом Билл и Бекка, совсем как малые дети, тоже принялись аплодировать спрятанным жирафам.

Ночь перед отлетом в Шанхай Биллу хотелось провести наедине с женой и дочерью, но не в неуютном отцовском доме, а в каком-нибудь отеле. Узнав об этом, Сара бурно запротестовала. После всего, что она сделала для Холли и Бекки, упорствовать было совестно.

Холли спала вместе с двоюродными сестрами. Билл с Беккой легли в комнате для гостей. Бекка понимала: мужу хотелось не так. Билл жаждал несколько часов побыть с семьей, закрывшись от окружающего мира.

Бекка не стала надевать пижаму. Она осталась в футболке и трусиках. Еще подходя к кровати, Бекка поймала на себе выразительный взгляд мужа. Она улыбнулась.

— Где же ваша стальная воля, мистер юрист? Я вернусь в Шанхай через неделю. А слышимость в этом доме просто потрясающая. Я серьезно.

— Мы немножечко пообнимаемся и будем спать, — пообещал он.

— Знаю я твои «немножечко пообнимаемся».

Стоило ей лечь, Билл сразу же обнял ее, словно целую вечность дожидался этой минуты. Он прошептал ее имя, потом еще раз.

— Только очень тихо, Билл. Слышишь? Стены здесь тонюсенькие.

Билл кивнул, готовый обещать что угодно. Одним движением он задрал и скинул с жены футболку.

— У меня есть замечательная заглушка, — прошептал Билл.

Он поцеловал ее в губы, потом покрыл поцелуями лоб, щеки, шею и двинулся ниже. Бекка чувствовала, как он хотел ее, и чувство это было знакомым и новым одновременно.

Как давно они не лежали в этой позе: Билл на спине, а она на боку, в его объятиях. А ведь когда-то они каждую ночь засыпали именно так. Точнее, плавно проваливались в сон. Когда они перестали так спать? Когда поженились? Когда родилась Холли? Бекка попыталась вспомнить, но не сумела.

— Давайте полетим все вместе, — прошептал Билл. — Утром. Еще можно оформить для вас билеты на мой рейс.

— Мы скоро приедем, — осторожно возразила Бекка. — Очень скоро.

— Ну почему не завтра? — с отчаянием спросил Билл.

— Потому что нужно выписать Холли из школы. Я же не могу и это вешать на Сару. Я хочу еще раз переговорить с кардиологом отца. И потом… кажется, мы нашли не самых аккуратных квартирантов. Я как раз собиралась туда наведаться и выяснить, что к чему… Пойми, Билл, у меня есть дела, и за несколько дней я их все закончу. На следующей неделе будешь встречать нас в Пудуне. Договорились?

Утром Билл улетел в Шанхай один.

Глава 22

Лин-Юань сжалась на заднем сиденье машины. Вид фабричных рабочих пугал ее, хотя она и пыталась прогнать страх с миловидного личика. Ее старшая сестра сидела впереди и спокойно объясняла что-то ей на мандаринском диалекте.

«Обычные слова поддержки, — думал Билл, слушая их разговор. — Сестринская забота до последней минуты. До того момента, когда Лин-Юань окунется в самостоятельную жизнь».

Над фабрикой разносился записанный на пленку звон колокола — сигнал окончания смены. Понятно, отчего Лин-Юань испугалась. В этом месте работали преимущественно девушки и молодые женщины. Многие из них даже не переодевались и выходили из ворот в синих рабочих халатах. Некоторые ухитрялись есть на ходу, цепляя пластиковыми палочками лапшу с пластиковых тарелок. Ели торопливо и жадно. Видом своим работницы фабрики больше напоминали китайских беженцев.

— Что делают на этой фабрике? — спросила Цзинь-Цзинь, поворачиваясь к Биллу.

— Рождественские украшения, — ответил он. Обе сестры недоуменно глядели на него. — Здесь делают Санта-Клаусов, оленей, ангелочков, серебряные колокольчики. В общем, все то, чем украшают рождественские елки.

Сестры не знали про елки! Они действительно не знали. Если они и видели нечто похожее, то лишь в торговых центрах, где на Рождество выставляют искусственных монстров, густо обвешанных игрушками и мигающими гирляндами. Но неужели им не попадалось ни одного голливудского фильма с Рождеством в домашнем кругу?

Билл старательно объяснил им про рождественскую елку и украшения.

— А, так это фабрика игрушек, — заключила Цзинь-Цзинь.

«Нет особой разницы, делают ли здесь игрушки или кроссовки, — подумал Билл. — Все китайские фабрики одинаковы».

Лин-Юань что-то сказала. Старшая сестра ответила ей так, как отвечают капризным детям, пытающимся настаивать на своем. Билл вопросительно посмотрел на Цзинь-Цзинь.

— Опять она про модельный бизнес, — нахмурилась она. — А я ей говорю: пока что и думать об этом забудь.

Лин-Юань хотела быть моделью. Новое поветрие среди юных китаянок. Что ж, по возрасту она вполне подходила для этого бизнеса, да и лицо у нее симпатичное. Однако даже Билл понимал, что Лин-Юань подводит маленький рост и полнота. Чтобы что-то сделать со своей фигурой, ей нужно упорно заниматься собой, а не просто заплатить за месячные курсы в Шеньяне. Деньги ей, естественно, дала Цзинь-Цзинь. По своей наивности младшая сестра думала, что после курсов она сразу найдет работу. Ведь ей дали сертификат! Билл не знал, объяснила ли ей старшая сестра, какова истинная ценность подобных сертификатов. Во всяком случае, Лин-Юань не получила ни одного предложения и теперь сидела в машине, опасливо глядя на фабричных работниц.

Цзинь-Цзинь что-то проговорила, на этот раз мягче. Лин-Юань подалась вперед. Ее лицо было бледным.

— Спасибо, Вильям, — почти прошептала она.

Билл покачал головой. Он с удовольствием нашел бы ей более интересную и легкую работу. Но у китайского «экономического чуда» не было интересной и легкой работы для молодых девчонок, не имеющих профессии.

— Мне пойти с вами? — спросил Билл.

Цзинь-Цзинь резко замотала головой.

— Я знаю, к кому обратиться, — сказала она, глядя на клочок бумаги.

Сестры вылезли из машины и пошли к фабричным воротам: одна — высокая и худощавая, вторая — коренастая и кругленькая. Лин-Юань несла сумку, с какой на Западе девушки ее возраста обычно ходят в фитнес-центры. Но путь Лин-Юань лежал сейчас не в фитнес-центр, а в новую жизнь. Неудивительно, что она пугала девушку.

Лин-Юань слишком слабо знала английский. Билл и вовсе не знал китайского, иначе он бы рассказал ей, как хорошо ему знаком страх перемен и оцепенение, которое испытываешь, когда нужно шагнуть в неизвестность. Но насколько он понимал, общаясь с Лин-Юань, ее тело повзрослело раньше, чем мозги. По уму она все еще оставалось девочкой-подростком.

Сестры скрылись за фабричными воротами. Мимо машины шли измученные работницы. Билл смотрел на них, пока не вернулась Цзинь-Цзинь. Одна, без младшей сестры.

Кроме кровати, на которой они сейчас лежали, обессиленные после секса, в новом жилище Цзинь-Цзинь почти не имелось мебели. Билл перевел деньги на ее счет, и она сняла эту квартиру.

Приятная истома сменилась стыдом. Билл знал, что любит Цзинь-Цзинь и она ему нужна. И в то же время ему было стыдно за нее; стыдно за то, что она бросила преподавание в школе ради владельца серебристого «порше» (мысленно Билл называл его «мужчиной, который был у нее до меня»). Ему было стыдно за себя, за эти мгновения наслаждения. Билл понимал: у них с Цзинь-Цзинь никогда не будет счастливого конца. Как бы они ни любили друг друга, стыд из иной реальности не даст ему сполна наслаждаться счастьем.

— Это наша квартира, — уверенно заявила ему Цзинь-Цзинь.

Ее невинный оптимизм разбивал Биллу сердце. Это не их квартира. Аренда была оформлена на имя Цзинь-Цзинь. Минимум и максимум того, что он мог сделать, поскольку Билл не представлял себе жизнь на два дома.

Они были счастливы. Самое удивительное и самое безумное — они были счастливы. Они смеялись просто так, без всякой причины. Они были счастливы, находясь вместе. Но всегда наступал момент, когда Биллу приходилось вылезать из их постели, одеваться и ехать домой. Цзинь-Цзинь прятала лицо в подушку, скрывая глаза под разметавшимися черными волосами. Она никогда не перечила Биллу, не ставила ультиматумов, и от этого ему делалось еще паршивее.

— Я не могу остаться, — сказал он, готовясь к возвращению в реальный мир. — Ты ведь знаешь.

Она знала и, как всякий нормальный человек после секса, потихоньку засыпала. Билл и сам с удовольствием уснул бы сейчас. Но его ждал путь домой. День сегодня выдался длинный и суетный. Поездка в северный пригород Шанхая, куда они с Цзинь-Цзинь отвезли ее сестру, затем возвращение в город — сюда, в ее квартиру. Время никогда не останавливалось. Оно лишь отступало в сторонку, чтобы затем безжалостно напомнить о себе.

Сейчас любой нормальный человек просто разделся бы и лег.

Билл заглянул в спальню — в его прежнюю спальню, где теперь спала Холли. Потом прошел в «большую» спальню и лег рядом со спящей Беккой, понимая, что никогда уже не будет чувствовать себя нормальным человеком.

Сон не шел. Билл вспомнил, как сразу же после возвращения Бекки и Холли Цзинь-Цзинь сделала немыслимую вещь: явилась к нему и постучала в дверь квартиры. Она ведь знала, что его жена и дочь вернулись. И все равно пришла. Когда Билл открыл дверь, Цзинь-Цзинь стояла и улыбалась.

— Ничего удивительного, дружище, — сказал ему потом Шейн. — Она заявила на тебя права.

Билл очень в этом сомневался. Какие права? У него и в мыслях не было бросать жену и дочь, и он ни разу не дал Цзинь-Цзинь даже малейшего повода думать так. Возможно, ей просто захотелось увидеть Билла, и она, как ребенок, последовала велению своего сердца. И пресловутая практичность китайских женщин тут ни при чем.

Увидев ее на пороге, Билл поначалу опешил. Потом содрогнулся. А если бы дверь открыла Бекка? А если бы из-за перемены часового пояса его жена и дочь сейчас не спали?

— Я не могу тебя впустить, — пробормотал он. — Тебе вообще нельзя сюда приходить. Понимаешь?

Цзинь-Цзинь молча ушла. Запершись у себя, она проплакала несколько дней, удивляясь собственному безумию. И в самом деле, на что она рассчитывала?

Бекка тогда все-таки проснулась и спросила, кто приходил. Билл соврал, что ошиблись этажом, и она снова провалилась в сон.

Вернувшись в Шанхай, Билл сразу предложил Цзинь-Цзинь переехать в другое место. Она не возражала. Когда и как она переезжала, Билл не знал. Однажды он не увидел света в знакомых окнах. На следующий вечер — тоже. Телефон не отвечал. Тогда Билл понял, что Цзинь-Цзинь покинула «Райский квартал».

Их первая встреча в ее новом жилище была напряженной. Цзинь-Цзинь держалась холодно. Билл обнял ее, стал гладить по волосам и снова, как когда-то, втолковывать ей простую истину: «Я не свободен». Цзинь-Цзинь молчала, потом вдруг разрыдалась. Совсем как обманутый ребенок. И только потом повела его в постель.

После примирения они не виделись целый месяц.

Честно сказать, Билл здорово устал от этой двойной жизни. По вечерам его тянуло домой, и он старался без крайней надобности не засиживаться в офисе. В субботу приезжал туда только на полдня, а потом возвращался, брал жену и дочь, и они куда-нибудь шли или ехали. Холли понравился дельфинарий в парке Чанфэн, и они часто там бывали. По воскресеньям семья Холденов развлекалась в городке аттракционов Чжуншаньского парка,[73] а устав и проголодавшись, отправлялась в какой-нибудь ресторан. Однажды Биллу показалось, что он заметил Цзинь-Цзинь. Скорее всего, он обознался: издали многие шанхайские женщины выглядели как она.

Наконец он не выдержал и поехал к ней. Билл ненавидел себя за то, что обрек Цзинь-Цзинь на одинокие вечера. Увидев сборники кроссвордов, он едва удержался, чтобы не начать их рвать. Потом спохватился: Цзинь-Цзинь заполняла время так, как умела. А ведь в любой из вечеров, прежде чем ехать домой, он мог бы на пару часов заглянуть к ней. Цзинь-Цзинь приготовила лапшу. Билл ел, старясь придумать, как с наименьшим риском сделать их встречи постоянными.

На Новом Губэе пришлось поставить крест. Бунд безопаснее, но ненамного. Район Хунцяо, где находилась новая квартира Цзинь-Цзинь, был для них неизведанной территорией. Вскоре Билл устал от местных ресторанов, куда состоятельные мужчины приводили своих разодетых содержанок. Как и он, эти мужчины предпочитали Хунцяо, где их никто не знал. В здешних многоквартирных домах легче затеряться. «Канарейки» не вызывали у Билла неприязни, а вот их хозяев он презирал и ненавидел. Ему претило находиться рядом с ними; ему претила сама мысль, что он — один из них.

Самым лучшим вариантом стали поездки. Во время путешествий шансы, что их могут увидеть вдвоем, значительно снижались. Когда им надоело прятаться в стенах нового жилища Цзинь-Цзинь, она предложила поездку по реке Чанцзян — Длинной реке, которую западные люди привыкли называть Янцзы.

Ни дома, ни на работе эта поездка не вызвала подозрений. В фирме знали, что Биллу нужно уладить неотложные дела с клиентами из Чунцина — большого и безликого города на юго-западе Китая. Когда они с Цзинь-Цзинь прилетели в местный аэропорт (в сравнении с шанхайским — помойная яма), Билл отправился на встречу со своими клиентами, а Цзинь-Цзинь пошла покупать билеты на теплоход.

Оказалось, что наилучшая ложь — это ложь, соседствующая с правдой, такая, в которую готов поверить и сам. Интересно, что же тогда представляла собой наихудшая ложь?

По иллюминатору каюты хлестал дождь.

Он хлестал по теплоходу, по реке, по высоким известняковым скалам, поросшим не то травой, не то кустарниками. Высоко, гораздо выше клочьев тумана, на скалах белели отметины, оставленные человеческой рукой. Это был расчетный уровень, до которого поднимется вода после завершения строительства гигантской плотины «Три ущелья».[74] У Билла не укладывалось в голове, что через несколько лет изумительная красота этих мест навсегда скроется под водой. Возможно, будь сейчас рядом с ним Девлин, босс стал бы вдохновенно рассказывать о могучем толчке для развития всего региона. Биллу это виделось чистейшим абсурдом. Затопить этот уголок природы — все равно что залить бетоном Большой каньон и устроить там величайшую в мире автостоянку. Но китайцы, похоже, думали по-другому. По судовой трансляции без конца звучали трескучие фразы, восхвалявшие «могучую поступь прогресса». Во всяком случае, так сказала Цзинь-Цзинь, когда Билл спросил ее, о чем там говорят.

Строительство плотины уничтожало не только окрестный ландшафт. Два миллиона человек становились вынужденными переселенцами. Еще немного, и под водой окажутся целые деревни.

Билл проглотил слюну, борясь с подступающей тошнотой. Он не страдал морской болезнью. Просто он находился слишком далеко от родного дома.

С самого начала все указывало на то, что им не стоило отправляться в это путешествие.

— Не понимаю, почему бы тебе не вернуться в школу, — бросил Билл, меряя шагами тесную каюту. — Тебе нравилось преподавать. И ученики тебя любили.

Цзинь-Цзинь сидела на одной из двух коек каюты и рассматривала улыбающееся лицо дикторши государственного телевидения.

— Хорошая лошадь движется только вперед, — сказала она, не отрываясь от телеэкрана.

— Не вижу смысла. Откуда эти слова? Очередное старое мудрое китайское изречение?

На самом деле он прекрасно понимал смысл сказанного. Откуда бы ни были эти слова, они констатировали простую истину: нельзя вернуться в прошлое.

— Да, — тихо и отчетливо произнесла Цзинь-Цзинь. Знакомая интонация, предвещавшая ссору. — Очередное старое мудрое китайское изречение. Их у нас очень много.

Биллу вовсе не хотелось ссориться. Он повернулся к окну, глядя на проплывавшую мимо отвесную зеленую громаду.

«Зачем им эта красота, если из нее нельзя извлечь выгоду? Сейчас туристы разевают рты на скалы, а когда скалы зальют бетоном и появится водохранилище, они будут точно так же таращиться на водную гладь и щелкать фотоаппаратами».

Теплоход представлял собой плавучий вариант убогого муниципального жилья. Биллу сразу вспомнились кварталы бетонных коробок в Чанчуне. Пока они ждали на пристани, Цзинь-Цзинь с довольным видом протянула Биллу рекламный буклет с описанием круиза. Видно было, что его составители изрядно потрудились, сочиняя текст.

Вопреки рекламным заверениям, ни о каком покое на этой посудине, плотно нашпигованной туристами, не могло быть и речи. В ресторане Биллу и Цзинь-Цзинь пришлось делить стол с двумя молчаливыми тайваньцами. Те ели так, словно их рты были пароходными топками, а пища — углем. При этом тайваньцы безотрывно глазели на своих соседей за столом, будто никогда ничего подобного не видели.

На теплоходе плыла и компания веселых пожилых американских туристов. Все они были в бейсболках и шортах цвета хаки. В первый же вечер, когда Билл и Цзинь-Цзинь танцевали, один из стариков любезно согласился их сфотографировать. Они танцевали под песню о любви, которую пела Фэй Вонг.[75] Билл старался вести партнершу в старомодном стиле, как он это понимал. Ему казалось, что так танцевали его родители. Пока американец снимал, они все время улыбались. Пожалуй, это были лучшие минуты за весь круиз.

Кроме Билла и американцев, все остальные пассажиры оказались китайцами. Он вновь столкнулся с разницей в восприятии. Китайцам теплоход «Кунлин» на самом деле казался судном класса «люкс». А Билл ощущал себя почти как в тюрьме, где скверная еда и в изобилии всевозможные правила и ограничения.

Подали сигнал на обед, потолок каюты загудел от топота спешащих на кормежку туристов. Билл представил, что опять напротив них окажутся вечно голодные тайваньцы. А сейчас перед ним, скрестив ноги, сидела Цзинь-Цзинь. Она была в белой мини-юбке, сапожках и черном свитере с высоким воротником. Биллу нравилось, когда Цзинь-Цзинь стягивала волосы в «конский хвост», открывая лицо. Сколь бы просто она ни одевалась, в ней всегда сохранялся «шанхайский стиль».

Они переглянулись и поняли, что ни на какой обед не пойдут.

«Три ущелья» теплоход проходил под непрекращающийся шум дождя. Разум твердил: «Не все ли тебе равно?» Но сердцем Билл чувствовал, что никогда не забудет этого зрелища. Почему, он сам не знал.

Шейн советовал ему запоминать хотя бы по пять иероглифов в день. Для австралийца это не составляло труда, но Билл не отличался способностью к языкам. Иероглифы путались у него в памяти. Единственный, который он твердо запомнил, был иероглиф Ли, обозначавший фамилию Цзинь-Цзинь.

Когда они прилетели в пудунский аэропорт, в зале, среди толпы водителей, он заметил человека, держащего плакатик с иероглифом Ли. Билл взял Цзинь-Цзинь за руку, кивком головы указал на плакатик, и они оба засмеялись.

А потом Билл увидел Тигра.

Водитель их фирмы переминался с ноги на ногу, стоя у другого выхода.

— Вильям, хочешь посмотреть, как выглядит мистер Ли? — спросила продолжавшая улыбаться Цзинь-Цзинь.

Билл лишь мельком взглянул на китайского бизнесмена средних лет, направлявшегося к водителю с плакатиком. Вряд ли Тигр встречал кого-то из своих родных или друзей. Тогда кого?

Вскоре он это увидел.

Первым из дверей выскочил младший отпрыск с плеером в руках. За ним появились старшие братья, успевавшие на ходу тузить друг друга. Следом вышли родители. Девлин катил тележку с багажом. Заметив Тигра, он помахал водителю. Рядом шла Тесса, неся большую сумку с эмблемой нового Гонконгского аэропорта.

«Устроили себе длинный уик-энд в Гонконге», — мысленно отметил Билл. И как раз в этот момент Тесса вдруг повернула голову и посмотрела прямо в его сторону.

Билл тут же спрятался за спины пассажиров, но это уже не имело смысла. Он понял, что Тесса видела его.

Он повернулся и почти побежал в противоположную сторону. Цзинь-Цзинь устремилась следом. Он ненавидел свою трусость, ненавидел себя, стыдливо убегающего прочь, подальше от места, где его засекли. О Цзинь-Цзинь он сейчас вообще не думал.

К счастью, очередь на такси была недлинной. Билл встал в конец.

— Что случилось? — спросила подошедшая Цзинь-Цзинь. — Скажи мне, в чем дело?

— Ничего особенного, — буркнул он, не глядя на нее.

Билл вообще боялся поднимать голову.

Он мечтал только об одном: поскорее оказаться в салоне такси. И боялся только одного: услышать рядом насмешливый голос Тессы.

Вскоре они уже сидели на заднем сиденье старой «сантаны». Цзинь-Цзинь молчала. Она достаточно хорошо изучила Билла, чтобы сейчас приставать с вопросами. Тем более что она и так догадывалась, в чем дело.

— Вильям, ну почему ты не скажешь мне, что случилось? Может, я сумею помочь?

Цзинь-Цзинь сидела в кровати со сборником кроссвордов. На ней была футболка и трусики. Билл даже зажмурился. Он сразу вспомнил Бекку в их последнюю лондонскую ночь.

Потом его догнала еще более абсурдная мысль: они вернулись сюда как супруги, ездившие путешествовать. Нормальная пара, живущая в нормальном мире. Оказывается, не так уж сложно привыкнуть жить на два дома.

Эта мысль взвинтила Билла. Услышав новый вопрос Цзинь-Цзинь, он с трудом взял себя в руки, чтобы не накричать на нее.

— Говорю тебе, ничего не случилось!

Он говорил не своим голосом, почти фальцетом, вибрирующим от напряжения. Цзинь-Цзинь не заслуживала такого обращения. Она ни при чем, а виноват только он один. Но Билл не мог сдержаться.

— Ничего не случилось, и давай забудем об этом. Договорились?

— Это из-за женщины в аэропорту? Я ее помню. Я видела ее в чайном домике. Это из-за нее?

«Боже милосердный! Ну куда мне убежать из этого ада?»

Он стоял у окна, глядя на запруженную машинами Чжуншань-Силу. Вдали светились огни Шанхайского стадиона. Но Билл сейчас не видел ни машин, ни огней.

Ему нечего здесь делать. Он должен вернуться домой, к семье. Изменить свою жизнь, потому что у него есть дочь, которой нужен отец. Потому что Тесса Девлин видела его, и вскоре об этом узнают остальные. Еще немного, и его грязный маленький секрет станет общим достоянием.

Лучше бы он умер тогда от этой чертовой амебной дизентерии. Так жить невыносимо! Это вообще не жизнь, когда тебя разрывает пополам.

— Вильям, — услышал он вслед за шуршанием отложенного сборника кроссвордов.

— Ну что тебе? — не поворачиваясь, спросил он.

Ее голос звучал нежно и понимающе. Цзинь-Цзинь была готова все ему простить. Она любила его.

— Почему бы тебе просто не лечь сейчас?

Билл повернулся к ней.

— А почему бы тебе сейчас не исчезнуть из моей жизни? — Он прошагал в ванную и с шумом захлопнул дверь.

Билл смотрел на свое отражение в зеркале и был готов разнести ни в чем не повинное стекло. До чего он докатился, если срывает зло на любящей его женщине! Она-то тут при чем? Ей нечего стыдиться. Это он все запутал до крайности. Билл открыл кран и стал плескать себе на лицо холодную воду.

Сейчас он вернется в спальню, обнимет Цзинь-Цзинь и попросит у нее прощения за свое идиотское поведение, начиная с аэропорта.

Когда Билл вернулся в спальню, Цзинь-Цзинь там не было. Не было ее и в квартире. Она успела одеться и исчезнуть из его жизни.

Глава 23

— Это надо видеть, — сказала Бекка.

Она стояла у окна и смотрела на двор «Райского квартала». Билл подошел к жене. Он хорошо помнил эти слова… Тогда, в их самый первый вечер в Шанхае, она вот так же стояла и смотрела на принаряженных женщин, садившихся в дорогие автомобили. Тогда же он впервые увидел Цзинь-Цзинь и серебристый «порше» ее «мужа». Похоже, Бекка так и не привыкла к особенностям шанхайской жизни, если зрелище «канареек» до сих пор удивляло ее.

Потом Бекка повернулась к нему.

— Билл, ты хорошо себя чувствуешь? — вдруг спросила она, проводя пальцем по дневной щетине на его щеке. — Боже мой, да из тебя словно все соки выжали!

— А ты до сих пор не знала, что из юристов выжимают все соки? — попытался отшутиться он.

Они встали рядом. Бекка обняла мужа за талию. На сей раз во дворе происходил не разъезд «канареек», а шумный скандал. Одно из окон противоположного корпуса было распахнуто настежь. Оттуда во двор летели платья, нижнее белье, простыни. Китаянке, что их выбрасывала, было за пятьдесят. Она отрывисто выкрикивала слова, потрясая кулаками. По двору металась рыдающая Энни, пытаясь собрать свое имущество.

— Чья-то жена, — заключила Бекка, кивая в сторону орущей китаянки. — Расправляется с пассией своего мужа. Наверное, только что узнала.

— Может, и так, — пожал плечами Билл, отворачиваясь от окна. У него не хватало духу смотреть на неподдельное горе Энни. — А может, жена знала уже давно, но ждала подходящего момента, — добавил он.

— Послушать тебя — прямо знаток! — улыбнулась Бекка.

— Как будто мы мало фильмов таких видели, — фальшиво ухмыльнулся он, мечтая как можно скорее сменить опасную тему.

Покончив с тряпками, законная жена стала выбрасывать более тяжелые предметы. Рыдания Энни перешли в пронзительные вопли страха и отчаяния. Пожилая китаянка обнаружила коллекцию сумочек от Луи Вуитона. Они с глухим стуком ударялись о плитки двора. По воплям Энни можно было подумать, что от нее отрывали куски мяса.

Биллу сразу вспомнилась татуировка на руке Энни и то, как неодобрительно воспринял этот знак верности ее мужчина. Все началось еще тогда, а сейчас они наблюдали финал. Интересно, этот спонсор сам покаялся перед женой, продав себя и Энни и спихнув на жену всю грязную работу по выдворению любовницы? Или же жена каким-то образом прознала сама?

«Ну и дрянь же ты!» — с ненавистью подумал Билл о том, кого никогда не видел.

— Удивляюсь, зачем они на это идут? — Бекка тоже отвернулась от окна. — Я имею в виду… таких женщин.

Будь он сейчас один, он спустился бы вниз и хотя бы помог Энни собрать вещи. Но он был не один. Более того, Билл сам балансировал на краю пропасти.

— Такие женщины, — повторил он. — Наверное, они просто хотят лучше жить. Чтобы их жизнь напоминала жизнь на телеэкране. Вполне понятное желание.

Бекка покачала головой. Она уселась на диван и взяла каталог с глянцевыми страницами.

— Если женщина заводит роман с женатым мужчиной, ей в жизни явно чего-то не хватает. Либо воображения, либо мужества. Не знаю. Какой-то безумный оптимизм.

Бекка листала страницы. Стулья, столы, бокалы, украшенные китайскими символами «двойной удачи». Во дворе всхлипывающая Энни собирала свои драгоценные сумочки. Порыв ветра поднял одну из простыней и обвил ей ноги. Законная жена показывала на нее пальцем и громко смеялась. В окнах стали появляться лица жильцов.

— Это безжалостно, — заметила Бекка.

— Наверное, она сильно разозлилась. Можно представить ее состояние. Жили, жили, и вдруг такое открытие.

Бекка оторвалась от каталога.

— Я говорю не об обманутой жене, Билл. Речь о той глупой сучке, закрутившей с женатым мужчиной. Неужели ты не понимаешь? Ей же было совершенно наплевать, что она ломает семью.

Они отправились побродить по магазинам. Теперь Холли проводила в школе больше времени и уже не так стремилась поскорее вернуться домой. У Билла и Бекки появились промежутки времени, принадлежавшие только им. Чем дальше, тем эти промежутки будут все длиннее, пока дочь не научится вовсе обходиться без родителей.

— Как тебе эти? — спросила Бекка, вертя в руках один из бокалов с безупречно выгравированными иероглифами. — Возьмем их?

— Мне они тоже нравятся, — кивнул Билл. — А знаешь, Девлин предложил сводить Холли в «Царство насекомых» на Фенхэ-лу. Специальное шоу для детей. Его мальчишки любят там бывать. Глазеют на больших волосатых пауков.

Бекка засмеялась.

— Его мальчишки должны любить больших волосатых пауков, — сказала она, разглядывая бокалы на свет. — Только вряд ли эти страшилища понравятся Холли. Чего доброго, она убежит, едва завидит паука. — Бекка коснулась руки мужа. — Нам не обязательно постоянно что-то придумывать.

Билл насторожился, не зная, какие слова он услышит дальше.

— Я же вижу: с тех пор как мы вернулись, ты буквально из кожи лезешь, придумывая ей развлечения. Дельфины. Электромобили. Всякие ползучие тварюшки на батарейках. А ведь можно просто отправиться в ближайший парк. Взять велосипед и попробовать снять стабилизирующие колесики. Пусть наш ангел учится ездить, как взрослая. Или можно вообще никуда не ходить и остаться дома. Холли обожает рисовать. Теперь у нее появилась новая страсть — раскрашивать все картинки. — Бекка провела рукой по его лицу. — Иногда нам достаточно просто быть всем вместе.

Она поставила бокал на прилавок и взглянула на часы.

— Пора забирать Холли из танцевальной школы.

— Я могу сам сходить за ней, — предложил Билл.

— Ты серьезно? — Бекка дотронулась пальцами до лакированной деревянной ножки лампы, сделанной в традиционном китайском стиле. — Билл, сделай мне такое одолжение. А я еще немного здесь попасусь.

Она вновь потянулась к бокалу и принялась вертеть его в руках, наслаждаясь игрой света. Иероглиф на его стенке казался сделанным из инея.

— Ты, случайно, не знаешь, что означает этот иероглиф? — спросила она.

— Древний символ двойной удачи, — ответил Билл. — Хеппи-энд по-китайски. Как раз для нас с тобой.

— Полная луна! — скомандовала строгая преподавательница танцев, и дети послушно подняли руки над головой.

Билл смотрел на бледное, сосредоточенное личико Холли и представлял ее на сцене в составе труппы Королевского балета. Его дочь прижимала к груди большой букет, восторженные зрители аплодировали стоя, а гордый и счастливый отец вытирал слезы.

— Полумесяц! — раздался голос преподавательницы.

Девочки в розовых пачках и один курчавый мальчуган в майке и белых шортах опустили правую руку. Все, кроме Холли, которая почему-то перепутала руки.

Билл улыбнулся, видя, как она удивленно завертела головой по сторонам и спешно исправилась.

— А теперь — луна ушла.

Балетный класс опустил вторую руку.

Удивительно, но еще год назад Холли была хрупкой тростиночкой, а сейчас она все ощутимее превращалась в сгусток неисчерпаемой энергии. Правда, она уступала сверстникам в росте и в ней еще оставалась знакомая хрупкость. Зато приступы астмы случались все реже и проходили гораздо легче. И Билл уже не опасался, что его дочь может сдуть порывом ветра.

Теперь дети бегали по кругу, размахивая руками. Это упражнение им особенно нравилось.

— Я сказала — ваши руки должны напоминать крылышки, а не ветряные мельницы, — умерила их пыл учительница.

Билл с радостью смотрел на дочь, чувствуя, что она все больше приобретает характер.

После занятий Билл помог Холли снять пачку, трико и балетные туфельки. Повседневная одежда дочери состояла из слаксов, безрукавки и кроссовок.

— Папа, ну что ты со мной, как с маленькой, возишься? — наморщила лобик Холли. — Я сама умею, — заявила она, упрямо пытаясь заставить правую кроссовку налезть на левую ногу.

Бекка назначила им встречу в кафетерии напротив Губэйской международной школы. Столики располагались в кабинках по обе стороны прохода.

— Пап, я хочу рисовать, — заявила Холли.

— Сейчас, ангел мой. Мы найдем свободную кабинку, я достану твой альбом и карандаши, и ты будешь рисовать.

Но вначале Биллу пришлось сдвинуть на один край стола тарелки с недоеденными кексами, смести крошки и вытереть бумажными салфетками липкие следы от кофейных чашек. Только после этого он открыл дочкин ранец и извлек оттуда карандаши и альбом.

— А фломастеры, пап?

Билл послушно достал пластиковый футляр с фломастерами.

— Этого достаточно?

— Угу, — ответила дочь.

Холли было уже не до отца. Она сняла колпачок с фломастера и погрузилась в рисование.

Билл пошел к стойке заказать кофе для себя и сок для Холли, а когда вернулся, дочь заканчивала первый рисунок.

— Пап, посмотри.

На листе красовалось тощее, криво улыбающееся существо в розовом платье с желтыми всклокоченными волосами. Руки и ноги Холли по-прежнему рисовала в виде палочек, но на круглых личиках ее персонажей начинало появляться выражение. Может, Билл ошибался, и Холли станет вовсе не балериной, а художницей? Вторым Матиссом? Или талантом такой величины, который вообще не с кем будет сравнить?

— Восхитительно, ангел мой, — сказал Билл, открепляя пластиковую соломинку от ее пакета с апельсиновым соком. — А кого ты нарисовала?

— Какой ты непонятливый! — досадливо воскликнула Холли. — Это же я! Неужели не видишь?

— Теперь вижу, — смущенно пробормотал он.

Кабинки разделялись невысокими стенками. В соседней громко спорили по-английски двое белых парней в деловых костюмах.

— Нечего и сравнивать Бангкок с Манилой, — заявил один из них. — Тут разница как между командой опытных, тертых профессионалов и сборищем любителей.

— Ну чего ты дергаешься, как обкуренный? — удивился другой. — Я ж об этом и говорю. Не врубился, что ли?

«Англичане», — понял Билл. Судя по их акценту, парни родились не в Лондоне.

— В Маниле тебе за так дадут во все дырки, — продолжал первый. — А в Бангкоке девки сначала захотят взглянуть на твою кредитную карточку и только потом — в штаны.

— Пап, я еще нарисовала. Посмотри. — Довольная Холли подала ему рисунок с другим тощим существом, но повыше. На круглом лице человечка застыла дурацкая ухмылка. — Это ты, пап. Ждешь меня.

По проходу кафетерия шла улыбающаяся Бекка. Заметив своих, она вошла в кабинку, поцеловала обоих и выдвинула себе стул.

— Какие картинки!.. Билл, что-нибудь случилось?

— А вот Гонконг в добрые старые времена дал бы сто очков и Маниле, и Бангкоку, — продолжал один из парней.

Их разговор становился все громче. Холли с головой ушла в рисование. Бекка ошеломленно глядела на мужа, тупо уставившегося в стенку.

— Мой дед Пит попал в Гонконг в самом конце войны. Так знаешь, ему там отсосали прямо через колючую проволоку.

Парни засмеялись.

— Ты серьезно? — с оттенком недоверия спросил второй. — Он что, подошел к проволоке, спустил штаны и просунул своего петуха?

— Дед у меня никогда не врет. Он служил в пограничном отряде. Тогда с китайской стороны беженцы в Гонконг перли почем зря. Вот наши и поставили кордон, проволоку натянули, и все такое. Пока стоял в карауле, кайф словил. Отсос был — по самые яйца. И всего за шиллинг.

— А тогдашний шиллинг — это много?

— Билл! — окликнула его Бекка, но муж ее уже не слышал.

Он встал, задев дочкин ранец, который стоял у него под столиком, и направился в соседнюю кабинку. Еще через мгновение парни недоуменно пялились на него.

— Может, вы все-таки попридержите язык? — спросил Билл.

Самое паршивое — у него дрожал голос, и он никак не мог преодолеть эту дрожь.

— Рядом — маленький ребенок. Я не желаю, чтобы моя дочь слушала эти…

Он не договорил. Парни все так же недоуменно смотрели на него, затем переглянулись. Билл понял, что они привыкли делать все, что им нравится. Потом один из них нагловато засмеялся.

— По-моему, мы в относительно свободной стране, — сказал он.

— И не на детской площадке, — добавил второй.

Они засмеялись и гоготали до тех пор, пока Билл не запустил сахарницей в стену. Тогда парни вскочили и, отряхивая с костюмов осколки и крупинки сахара, выбрались в проход.

Билл подумал, что сейчас они накинутся на него. Он уже представил, как они втроем катаются по полу кафетерия. Что ж, драка так драка. Он с наслаждением отделает их… правда, больше вероятности, что они отделают его. Билла это не волновало. Главное — он прекратил это дерьмовое словоизлияние, которое и взрослым-то противно слушать, не говоря уже о Холли.

Но парни не собирались драться с ним. Они молча направились к выходу.

Холли пугливо жалась к матери, держась за ее руку. Они с Беккой молча смотрели на Билла, словно видели его впервые.

Только у самого выхода один из великовозрастных оболтусов повернулся и крикнул:

— Не забудь навестить сексолога, папаша! У тебя, видно, с этим проблемы. Или завидно стало.

Билл вернулся за столик, взял чашку с остывшим кофе. У него тряслись руки, и пришлось поставить чашку обратно. Он молчал, упершись глазами в пластик стола, и ждал, когда успокоится дыхание. Он ждал не только этого. Быть может, Бекка скажет что-то вроде: «Как здорово, что есть кому за нас вступиться, — и добавит, обращаясь к Холли: — Твой отец — настоящий мужчина». Но шансов услышать подобные слова из уст жены было мало.

— А знаешь, как надо поступать с такими идиотами? — вдруг спросила Бекка.

Билл поднял глаза. Холли стояла за стулом матери, прячась в ее волосы и выглядывая оттуда. Чтобы не сказать жене резкость, он лишь пожал плечами.

— Просто не обращать на них внимания. Не замечать, потому что они — ничто. А если ты опускаешься до их уровня, то сам превращаешься в ничто.

Билл устало провел ладонью по глазам. Он действительно устал и мог уснуть прямо здесь, на стуле. Потом он перехватил взгляд Бекки и все понял. Мешок с ее покупками лежал на боку. Он задел его, когда вскочил. Билл протянул руку, поднял мешок и поставил на стол, словно это он купил подарок для жены и дочери. Бекка вздрогнула, услышав жалобный звон разбитого стекла.

Почти весь вечер он разыскивал Цзинь-Цзинь. Он искал ее на Мао-Мин-Нань-Лу, на Тун-Жэнь-Лу, проталкиваясь сквозь толпы местных тусовщиков, не спешащих по домам. Биллу вдруг показалось, что он видел ее лицо среди танцующих на тесном пятачке «Настоящей любви», где со стены светило красное пульсирующее неоновое сердце. Нет, то была не Цзинь-Цзинь. Он заглянул в «Ни дна ни покрышки» и в каком-то дальнем углу увидел ее, целующуюся с западным мужчиной. Столик, за которым они сидели, был густо залит пивом. Билл подошел ближе. Заметив его, мужчина повернул голову и погрозил ему кулаком. Этого хватило, чтобы понять: он снова обознался.

Воображение рисовало ему жуткие, отвратительные картины. Билл то видел ее избитой и брошенной на заднее сиденье машины, то изнасилованной в глухом переулке. Даже убитой в чужой квартире. Иногда ему казалось, что она вернулась к владельцу серебристого «порше», в привычную жизнь, где все знакомо и понятно и где она снова щебечет о пустяках и стонет, изображая страсть.

Он потребовал, чтобы Цзинь-Цзинь исчезла из его жизни. Вот она и исчезла. Так зачем искать, если у него есть любимая жена и любимая дочь?

Билл побывал и в полицейском отделении на площади Жэньминь,[76] где собирался заявить об исчезновении Цзинь-Цзинь Ли. Но там никто не говорил по-английски. Дежурный офицер вообще не понимал, что понадобилось здесь «большеносому идиоту».

Пока Билл пытался втолковать офицеру цель своего прихода, мимо проволокли оборванных людей. Скорее всего, рабочих-мигрантов. Их затолкали в камеру и заперли. На грязной скамейке сидел уличный попрошайка лет десяти. У него был сломан нос. Мальчишка всхлипывал и утирал грязным рукавом кровь и слезы. Вскоре явились пассажир такси и водитель. Они громко кричали, готовые наброситься друг на друга с кулаками. Хохочущие полицейские растащили их в стороны. Билл тихо вышел, не зная, где еще ему искать Цзинь-Цзинь.

И вдруг он вспомнил: скейтинг-ринг! Почему он до сих пор не заглянул туда?

Ну вот же она! Знакомая улыбка во весь рот с выступающими зубами, развевающийся «конский хвост», выцветшие джинсы. Знакомые пируэты на старинных роликовых коньках… Это была не Цзинь-Цзинь. Очень похожа, но не она.

У стены катка Билла дернула за рукав девочка лет пятнадцати. Он обернулся и вдруг подумал: может, это одна из бывших ее учениц?

— Ищете девушку, босс? — спросила она по-английски.

— Да. Я ищу Цзинь-Цзинь Ли. Ты ее знаешь? Она была учительницей.

Девчонка понимающе кивала, затем сказала:

— Возьмите меня, босс. Я не хуже. Я — симпатичная девушка.

Откуда-то появилась еще одна девчонка, затараторившая по-китайски, затем вторая, знавшая лишь несколько английских фраз. «Я — симпатичная девушка, босс». Эту фразу знали они все, словно она входила в курс проституции для начинающих. Грязные руки шарили в его карманах. Билл выбежал. В ушах у него звенело: «Симпатичная девушка, босс».

Скейтинг-ринг помещался в обшарпанном бетонном здании. На стене Билл увидел большой плакат с английской надписью: «ПРИОБРЕТЕНО ПОД РЕКОНСТРУКЦИЮ. АРЕНДУЙТЕ У НАС ЗАРАНЕЕ И НА ВЫГОДНЫХ УСЛОВИЯХ».

Почти на каждом из ветхих домов висели одинаковые плакаты: «ПРЕДНАЗНАЧЕНО К СНОСУ». Билл поплелся по неосвещенной улице, думая о странной двусмысленности этих слов.[77]

Глава 24

У Билла имелся второй комплект ключей от снятой в Хунцяо квартиры. Отчаявшись найти Цзинь-Цзинь, он как-то поехал прямо туда и прождал ее почти до полуночи. Напрасно. Цзинь-Цзинь так и не появилась. Он покинул квартиру, взял такси и вернулся домой. Объем работы в Шанхайском филиале фирмы снова вырос, и сейчас не только Биллу приходилось засиживаться допоздна. Он мог бы вернуться и позже — Бекка и Холли все равно уже спали, — однако с некоторых пор он предпочитал вести себя осторожно.

В тот первый вечер Билл мучительно слонялся по квартире, где все напоминало о Цзинь-Цзинь. Он вертел в руках видеокамеру, вспоминая, как Цзинь-Цзинь мечтала стать диктором телевидения, чтобы вырваться из «Райского квартала». Рядом, на полке, лежали сборники кроссвордов и диски. Концерт Фэй Вонг (Цзинь-Цзинь слушала его постоянно). Один из фильмов с участием Чжан Цзыи,[78] смысл которого так и остался ему непонятен, сколько бы Цзинь-Цзинь ни пыталась объяснять ему символику картины. И фотографии.

Вот они оба стоят под дождем на деревянном мосту в Гуйлине. Этот снимок был в красивой рамке. В более скромные рамки Цзинь-Цзинь поместила фотографию Билла, сделанную еще в Лондоне: молодой целеустремленный юрист в своем скромном кабинетике. Третий снимок запечатлел ее в момент окончания средней школы: улыбающаяся Цзинь-Цзинь вместе с матерью и сестрой. Еще одна маленькая семья, только чисто женская.

Во второй раз Билл уже не перебирал вещи. Он даже не замечал их, а просто сидел на диване и ждал. Мобильный телефон Цзинь-Цзинь отвечал стандартным: «Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети». Билл понял, что хватит пытаться звонить и оставлять голосовые сообщения.

В третий раз… он толком не знал, зачем вообще он приехал сюда в третий раз. Билл открыл шкаф, плотно завешанный одеждой Цзинь-Цзинь, и зарылся лицом в ее зеленое ципао. Наверное, внешне это выглядело как банальная сцена из «мыльной оперы». Но ему было плевать, как это выглядело.

Когда же она надевала это платье? Билл стал вспоминать и вдруг услышал, как в двери поворачивается ключ.

Цзинь-Цзинь вошла в квартиру с Чо-Чо на руках. Увидев Билла, оба они удивились. Билл бросился к ним и обнял.

Цзинь-Цзинь улыбнулась, потом опустила сына на пол.

— Пришлось съездить домой, — объяснила она. — Сестра теперь работает. А мама заболела. Ее в больницу положили.

— Что с твоей мамой?

Цзинь-Цзинь сжала кулачок.

— Вот так. Жесткие суставы. И боль.

— Так у нее артрит? — спросил Билл. — Когда жесткие суставы и боль, это называется ревматоидный артрит.

— Стареет, — сказала она, морща лоб. — Моя мама стареет.

— Цзинь-Цзинь… ты прости меня… за те слова. Мне до сих пор стыдно.

Билл крепко обнял ее. Цзинь-Цзинь засмеялась и поцеловала его. Чо-Чо внимательно смотрел на взрослых серьезными, совсем не детскими глазами. И тут в квартиру вошел молодой человек, неся сложенную детскую коляску и потертый чемодан.

— Большое спасибо, Брэд, — с такой знакомой чопорной вежливостью поблагодарила его Цзинь-Цзинь.

Брэд? Откуда взялся этот долбаный Брэд?

Билл смотрел, как этот парень вносит вещи в гостиную. Футболка, джинсы, накачанные мускулы. Дело портили лишь очки. А так — почти секс-символ в духе Лиама Нисона.[79] Странное противоречие: очки придавали Брэду вид человека слабого, тогда как мускулы не позволяли счесть его законченным хлюпиком. По его облику было видно, что живет он в свое удовольствие, а не гнет спину, чтобы содержать семью. Наверное, преподает китайцам английский. Ублюдок Брэд.

— Брэд, познакомься: этой мой бойфренд Билл, — сказала Цзинь-Цзинь, улыбаясь им обоим.

Они пожали друг другу руки. Билл нацепил маску вежливого безразличия.

«Кем бы ты ни был, мне на это наплевать».

— Я живу этажом выше, — сообщил Брэд.

Австралиец? Нет, скорее из Новой Зеландии.

— Возвращался из спортзала. Смотрю, Цзинь-Цзинь с ребенком вылезают из такси.

У него еще хватало наглости потрепать Чо-Чо по щеке волосатыми пальцами!

— Не буду вам мешать, — сказал Брэд, улыбаясь Цзинь-Цзинь.

Билл прекрасно понимал, чего этому красавчику от нее нужно. Как же, помог вещи занести. Ублюдок…

Когда он ушел, Билл подхватил Чо-Чо на руки. Цзинь-Цзинь занялась обычными делами, какими занимается любая женщина, вернувшаяся из поездки. Радость Билла сменилась подозрением. Пока Цзинь-Цзинь гремела посудой на кухне, он качал малыша и одновременно воссоздавал в памяти все недавние эпизоды. Билл вспомнил, как Брэд ей улыбался, внося чемодан и коляску, как она коснулась его руки, знакомя их. Он вспомнил интонацию, с которой Цзинь-Цзинь произнесла «мой бойфренд». Решила раззадорить этого парня? Показать очкарику, что она востребована?

А может, наоборот? Может, она показывала ему, Биллу, что такие, как она, не останутся в одиночестве?

Появляясь из кухни, Цзинь-Цзинь улыбалась Биллу. И он тоже улыбался, продолжая думать о своем. Смазливый новозеландец быстро сообразит, что бойфренд бывает здесь редко, и у него предостаточно шансов трахнуть Цзинь-Цзинь. Он не дурак, этот ублюдок Брэд. Скоро он поймет, что она не доверяет бойфренду. Да и как доверять тому, кто однажды уже предал? Так почему Цзинь-Цзинь обязана хранить верность предавшему ее?

Мысль была чудовищная. Билл гнал ее, хотя что-то внутри его подсказывало: Цзинь-Цзинь отплатит ему той же монетой.

— А мы вчера ездили в Яндун. Место преображается прямо на глазах, — сказала Тесса Девлин. — Настоящая ожившая сказка. Вы даже не представляете. Восхитительные дома на месте… козьих ферм, что ли? Не знаю, что у них там было.

Она взглянула на мужа, словно ожидала подсказки. Девлин молчал.

— Знаете, мы всерьез подумываем купить один из тех прелестных домиков. Если бонусы на следующий год оправдают наши надежды… — Она подняла бокал, качнув им в сторону Шейна и Билла. — Не сбавляйте темпов, мальчики.

Билл и Шейн вежливо засмеялись.

— Мы и так трудимся не покладая рук, — сказал Шейн.

— Наверное, там воздух намного чище шанхайского, — вступила в разговор Бекка. — Должен быть чище.

— Естественно. Это так здорово — выбираться на уик-энд из шанхайской клетки. — Тесса махнула официанту, требуя принести еще шампанского. — Представляете, мальчишкам есть где побегать по настоящей земле. Это вам не вылизанные шанхайские парки.

— Согласен, — подхватил изрядно захмелевший Девлин.

Честно говоря, остальные мужчины тоже были далеко не трезвыми. Поводом собраться послужило возвращение Бекки и разрыв Шейна с Росалитой. Одна жена вернулась, другая ушла. Сначала решили, что просто посидят часик-другой. Но когда попадаешь в рестораны Бунда, время начинает течь по-иному. Количество выпитых бутылок растет само собой, а желание встать и разойтись тоже само собой пропадает.

— Пусть сорванцы резвятся. А то так и вырастут, не понюхав настоящей мальчишеской жизни, — пьяно засмеялся Девлин.

Их было шестеро: Билл с Беккой, Девлин с Тессой, Шейн и блондинка из Южной Африки — новая приятельница Тессы по фитнес-центру. Блондинка принадлежала к прослойке иностранцев, которая появилась в Шанхае совсем недавно. На вопрос, чем она занимается, женщина назвалась стилисткой. Сама она в подробности не вдавалась, а собравшихся это не особо интересовало. Тесса пригласила ее для Шейна, желая помочь ему исцелить душевную рану, нанесенную внезапным уходом Росалиты. Однако замысел не удался. Шейн с его прямолинейностью мачо пришелся блондинке не по вкусу. Австралийцу она тоже не понравилась. Он больше пил, чем говорил. Чувствовалось, что он предпочел бы сейчас оказаться в каком-нибудь баре, среди незнакомых людей, чем слушать всю эту болтовню. Но по мере того как на столе прибавлялось пустых бутылок, его интерес к южноафриканской стилистке начал проявляться все заметнее.

— А не закончить ли нам этот милый вечер в постели? — без обиняков спросил австралиец.

— Я непременно закончу его в постели, — ответила блондинка, глядя перед собой. — Только не с вами.

— Видела местных крестьян, — рассказывала Бекке Тесса. — В целом выражение «чумазые китаёзы» — не преувеличение. Дети у них похожи на маленьких трубочистов. Просто уличные мальчишки из романов Диккенса. Честное слово. Сразу вспоминаешь этого… как его… Ловкого Плута.[80] Они тупо глазеют на вас и все. Представляете? Стоят и глазеют. Похоже, больше они вообще ничего не умеют.

— Я тоже видела нечто подобное в «Плаза-66»,[81] — оживилась блондинка, поворачиваясь к Тессе. — Они там торгуют часами. Вонь от этих торговцев такая, что меня едва не стошнило.

— Не надо их так строго судить, — мягко, не собираясь вступать в спор, сказал Билл. — Половина из этих ребят вообще не бывала в школе. И почему они грязные — тоже понятно. Они целыми днями работают на полях вместе с родителями. Хотите знать, куда уходит половина бюджета китайских сельских школ? На обильные банкеты для школьных инспекторов. Учителя не смеют заявить этим важным шишкам, что сами живут впроголодь.

— Да будет вам, Билл! — засмеялась Тесса, считая это розыгрышем.

— Это правда! — упрямо произнес он.

Ему почему-то захотелось убедить Тессу в правоте своих слов. Часть его, еще сохранявшая трезвый рассудок, призывала ни в коем случае не затевать спор. Но Билл слишком много выпил, чтобы прислушиваться к голосу разума. Он вспомнил яндунского мальчишку, бросавшего камни в «чудо-дома», и жестокость охранников. Тесса должна знать об этом. Они все должны знать об этом.

— Понимаете, детям яндунских крестьян отказывают в праве на будущее. Они уже сейчас не нужны государству, а когда вырастут — тем более не будут нужны. Нет никакой разницы между этими ребятами и фабричными рабочими Дунбэя, которых государство «временно уволило». Временно! До конца их жизни! Но те-то хоть взрослые. А здесь — дети. Китаю не нужны его дети!

Бекка встала, чтобы посетить туалет. Перехватив взгляд мужа, она выразительно постучала по своим часикам. Пора возвращаться и отпустить аму, которую они оставили с Холли.

— Определенное неравенство, что и говорить, существует, и его нельзя отрицать, — кивнул Девлин.

Он поднес к губам бокал. Бокал был пуст, и это чрезвычайно удивило главу Шанхайского филиала.

— Согласна, — заявила стилистка, поняв слова Девлина по-своему. — Взять тех же мигрантов. Полиция должна принять какие-то меры.

Проходя мимо Билла, Бекка слегка дотронулась до его макушки. Это был второй сигнал не затевать спора.

— Определенное неравенство? — переспросил Билл, игнорируя болтовню модной южноафриканской дурочки.

— Дружище, лучше пропустим еще по бокальчику, — попытался отвлечь его Шейн.

Билл проигнорировал и его.

— Все китайское «экономическое чудо» построено на неравенстве. Говорят, к середине века Китай по уровню производства превзойдет Штаты. Возможно. Но и тогда полмиллиарда китайцев будут жить на два доллара в день. Это у них называется коммунизмом.

— Китайцы давно уже не коммунисты, и вы это прекрасно знаете, — раздраженно возразил Девлин.

— Я что-то не понимаю, на чьей вы стороне, Билл? — со смехом спросила Тесса.

— Но вы ждете хотя бы символического заявления о равенстве. Формального кивка. Разве не так? — допытывался Билл. Сейчас, как никогда, ему было важно добиться от босса понимания. Он залпом осушил бокал и продолжал: — Вы ждете, что правительство хотя бы осторожно признает существование неравенства и кинет жалкие крохи помощи тем же яндунским детям. А зачем Китаю равенство? Оно здесь не работает. Я скажу больше: западный мир тоже не заинтересован в здешнем равенстве.

Девлин поморщился, будто жевал лимон. Шейн махнул официанту, заказывая очередную бутылку.

— Если здесь установится равенство, кто согласится работать за миску лапши? — все больше распалялся Билл. — Себестоимость производства резко взлетит, и тогда Китай потеряет привлекательность. Китай богатеет, пока в нем сохраняется обездоленное большинство. — Он нетерпеливо повернулся к Шейну. — Да где же это чертово шампанское?

— Ох, Билл! — Тесса засмеялась так, как обычно смеются взрослые над рассуждениями подростков. — Что за речи, Билл?

Шейн наполнил бокалы. Едва пригубив, Билл понял, что переполнен шампанским. Пьяный задор остывал, однако желание растолковать этим людям очевидные вещи не исчезало.

— А что вам не нравится в моих речах, Тесса? — с вызовом спросил он. — Что вы желаете от меня услышать? Панегирик китайским «чудесам»?

Тесса перегнулась к нему через стол, как будто они сидели здесь только вдвоем.

— Без этого ужасающего неравенства, Билл, вы бы все потеряли, — почти шепотом сказала она.

— Как это понимать? — спросил он, тоже подаваясь вперед и глуповато улыбаясь.

Жена Девлина сердито тряхнула головой.

— Нечего лить слезы по чумазым китаезам, Билл. Все, что мы имеем, построено на вопиющем неравенстве. Или вы впервые слышите об этом? Я поверила бы вам, если бы вы только вчера приехали в Китай. Но вы живете здесь почти год. Так усвойте наконец: в этой стране все строится на неравенстве. Да, Билл. Все, что вы имеете сейчас. Все, что вы будете иметь, когда станете партнером. И все, что вы имели до сих пор.

— Как прикажете понимать ваши слова?

За столом вдруг стало тихо. Билл прекрасно знал, как понимать ее слова.

— Как это ни цинично, но нам нужно радоваться, что это чумазое большинство существует. Им нужно выживать. Любой ценой. И потому они готовы работать на самых жутких фабриках, скрести наши туалеты и делать еще десятки и сотни тяжелых и скучных работ. Кто половчее, зарабатывает раздвиганием ног. А иначе у нас не было бы образа жизни, к которому мы привыкли, вторых домов, бонусов и много чего еще. — Тесса умолкла, решая, стоит ли продолжать. Но она тоже достаточно выпила сегодня. — Да, Билл, у нас не было бы ничего, чем мы вдоволь наслаждаемся сейчас. И вам бы не видать вашего великого маленького приключения как своих ушей.

Они молча глядели друг на друга. Билл ждал, не зная, осмелится ли она выдать его тайну.

— А не пора ли нам отправиться по домам? — спросил Шейн.

Он заметил официанта и что-то пролаял ему на мандаринском диалекте.

Девлин взял жену за руку. Тесса даже не шелохнулась.

— Не понимаю, о чем вы, — сказал Билл.

Опьянение не прогоняло страх, а лишь опускало поглубже, где он продолжал бурлить, норовя вырваться на поверхность.

— Неужели не понимаете? — притворно удивилась Тесса. — Попробую объяснить еще проще. Нечего лить слезы об участи китаез. Все, что они продают, — это подделка. Фальшивка.

— Их часы — это точно подделка, — закивала головой стилистка. — У меня в Дурбане есть младший брат. Еще совсем мальчишка. Хотела ему купить часы, а как посмотрела… Позвонила ему и сказала: «Питер, у меня рука не поднимается покупать тебе подделку».

— Китайцы — мастера по части фальшивок, — с нескрываемым презрением повторила Тесса. — У них не только полно фальшивых часов и пиратских дисков с фильмами и компьютерными программами. У них наверняка и оргазмы фальшивые. А их любовь? Тоже явная фальшивка. — Она допила шампанское, поставила бокал и насмешливо поглядела Биллу в глаза. — Китайская любовь…

— Вы опять не знаете, о чем говорите, — бросил ей Билл. — Глупо сваливать в одну кучу какие-то часы и любовь. Сомневаюсь, чтобы вы знали хотя бы одного китайца.

— Как именно знала? В библейском смысле? — усмехнулась Тесса.

— А идите вы к черту! Что с вами говорить?!

— Полегче, Холден, — встрепенулся Девлин. — Вы все-таки разговариваете с моей женой.

Шейн, стоявший возле стола, потянул Билла за руку.

— Вставай, дружище. Пора ехать домой, баиньки, — сказал он. — Тигр ждет.

— Кто-нибудь может вызвать мне такси? — вопрошала южноафриканская стилистка. — Бунд просто кишит попрошайками.

Однако Билл продолжал сидеть. Тесса вновь перегнулась через стол и ткнула в него пальцем.

— А я вас предупреждала, — заявила она. — Еще тогда, когда у вас все только начиналось с этой маньчжурской шлюшкой. Но вы не пожелали прислушаться, Билл. Я тогда еще говорила вам, что все кончается одним из двух: вам придется либо бросить жену, либо расстаться с этой девкой. Я говорила вам, Билл… говорила вам, поганцу. Но вы не слышали. Вы предпочитали не слышать. Вы верили, что у вас все будет по-другому. Нет, Билл, это всегда кончается одним из двух, и всегда кончается плохо.

Тесса подняла голову, и Билл тоже. У другого края стола стояла Бекка; лицо ее бледнело на глазах. Она поняла. Наконец-то все разрозненные нити соединились в целостную картину.

В зале кто-то уронил бокал. Послышался звон стекла и смех.

— Цин бан во цзиечжан, хао ма? — крикнул Шейн, прищелкнув пальцами.

Пора платить по счету!

Все это Тигр видел не впервые.

Он вез их в Губэй, наблюдая за ними в зеркало заднего обзора. И с чего он тогда решил, что эти двое окажутся другими? Шанхай крайне редко укрепляюще действовал на браки.

Эти босс и леди отличались лишь тем, что оба молчали. Ни ругани, ни криков. Нет, они не плевались друг в друга словами. Все дорогу до дома они молчали, будто слова, которые им нужно сказать другу, были слишком ужасны и для языка, и для ушей.

Приехав домой, Билл и Бекка вели себя как нормальная супружеская пара, вернувшаяся из гостей. Они вежливо и дружелюбно поговорили с амой, и та рассказала, что Холли плохо засыпала. Вероятно, и сейчас не спит. Потом они поблагодарили аму и проводили ее до дверей. Бекка прошла в спальню дочери. Билл, остававшийся в комнате для гостей, слышал, как она уговаривает полусонную Холли:

— Спи, дорогая. Я вернулась. Я с тобой. Давай закрывай глазки и спи.

Билл сидел на постели. Заслышав шаги жены, он поднял голову и тут же опустил. Он не мог смотреть Бекке в глаза.

— И кто же она? — сухо, по-деловому спросила Бекка, входя в спальню и откидывая волосы с лица. — Одна из местных шлюх или одна из тех, которые кучкуются во «Вместе с Сюзи»?

Заметив удивление на его лице, она печально улыбнулась.

— Представь себе, я все знаю об этом месте. Думаешь, женам о нем ничего не известно? Как же! Жены — круглые дуры, которые верят, что их мужья сутками пропадают на работе. Так кто она? Местная шлюха или тамошняя?

Билл что-то пробормотал. Бекка приблизилась еще на шаг и, будто глуховатая старуха, поднесла к уху сложенную чашечкой ладонь.

— Что ты сказал? Не слышу ответа.

Билл поднял голову.

— Я сказал, что она — не шлюха.

— Идиот… идиот… идиот.

Она била его обеими руками: по рту, по носу, по щекам и даже по глазам. Билл лишь опустил голову, даже не пытаясь прикрыться. Обручальное кольцо жены оцарапало ему нос, отчего у него заслезились глаза.

— Плевать мне на вас обоих! — выдохнула Бекка, наконец опустив руки. — Я тебя не держу. Вы с ней стоите друг друга. Представляю, что ты говорил ей. «Жена меня не понимает… мы так и не нашли с ней общего языка… малышка, у нас с тобой все всегда будет так… верь мне, маленькая моя, мы сумеем найти способ… я еще никогда не был так счастлив, как с тобой…»

Бекка мастерски пародировала вкрадчивые голоса актеров из дурацких сентиментальных фильмов о любви.

«Наверное, так оно и было, — подумал Билл. — И наверное, так было бы и дальше. Жалкая пародия на реальную жизнь».

Бекка села рядом и закрыла лицо руками.

— Ты разбил мне сердце, — дрогнувшим голосом сказала она. — Ты разбил мне сердце, Билл.

«Что это? Кино наяву? Неужели мы разучились говорить своими словами? Наверное, других слов просто нет. Все зависит от того, чем они являются для тебя: ролью или…»

— Прости меня, — сказал Билл, обнимая ее за плечо. — Прости меня. — Он несколько раз повторил ее имя, добавив: — Бекки, только не разлюби меня. Слышишь?

— Не прикасайся ко мне! — Бекка сбросила с плеча его руку. Она перестала плакать, вытерла нос и вдруг обрела ледяное спокойствие. — Не трогай меня после того, как ты лапал ее.

Это прозвучало как новое правило для их новой жизни.

— И не смей целовать Холли после того, как твои губы целовали эту грязную шлюху из Третьего мира!

— Ты мне запрещаешь целовать мою дочь?

— Да. Держись от Холли подальше. — Глаза Бекки сузились до щелочек, полных ненависти. — Держись подальше от моей дочери, грязный кобель.

Билл бормотал что-то, непонятное даже ему самому. Это заставило Бекку поднять голову. Глаза ее покраснели, а на щеках, вместе со слезами, блестели недовытертые сопли.

— Ты разучился внятно говорить?

— Я сказал: Холли — и моя дочь тоже.

Бекка оскалила зубы.

— Твоей шлюхе стоило бы обо всем этом подумать, прежде чем тянуть тебя в постель. Если, конечно, она способна думать. — Бекка встряхнула головой. — Когда собираешься уходить? Сейчас или утром?

— Никогда. — Билл опустил голову.

— Что-о?!

Бекка вскочила и стала мерить шагами их просторную спальню. Билл с горькой усмешкой подумал, что и эта сцена встречается чуть ли не в каждом фильме: разъяренная женщина, мечущаяся среди красивого интерьера.

— Я никуда не уйду. — Он говорил ровно, даже равнодушно. Все эмоции кончились. Он говорил, сам не слишком веря своим словам, как будто право решать теперь принадлежало не ему, а Бекке. — Я никуда не уйду.

Бекка заговорила с ним… даже не как с ребенком, а как с деревенским дурачком.

— Но, Билл… ты нам здесь не нужен.

— Говори за себя. Так и скажи, что тебе я здесь не нужен.

— Да. Ты мне здесь не нужен.

— Но я не хочу уходить.

— Это почему, Билл?

— Потому что я люблю тебя.

— Я сейчас умру от смеха!

— И дочь свою я тоже люблю.

Билл думал, что уж в этом Бекка не посмеет усомниться. Он ошибся.

— Ты любишь свою дочь? А о чем ты думал, когда ложился с этой грязной китайской шлюхой? Или ты вообще не подозревал, как все это ударит по ребенку?

— Ударит? Как?

— Билл, ты что, действительно идиот?! Тесса тебе правильно сказала: рано или поздно эти игры кончаются. И на что ты надеялся? Что я не узнаю? Или, узнав, буду терпеть ради дочери? Может, тебе и в голову не приходило, что я могу развестись с тобой?

Да, такое ему в голову не приходило. Билл запоздало понял, что слишком многое не приходило ему в голову.

— Твои родители не разводились. Твоя мать умерла. Наверное, я скажу страшную вещь, но тебе повезло, Билл. Для детей развод хуже смерти. Да, смерть — это горе. Но развод — еще худшее горе. Отец или мать уходят не из жизни вообще. Один из них уходит из твоей жизни. И ты ощущаешь… свою никчемность, свою ненужность. Ребенок думает не так, как взрослые. Ты можешь объяснять ему что угодно, но в глубине души ребенок всегда считает причиной развода себя. И эта рана остается на всю жизнь. Из несчастных детей вырастают несчастные взрослые. Хуже всего — они начинают верить, что заслужили такую жизнь.

— Тогда зачем ломать жизнь Холли? Я должен остаться. Если я тебе больше не нужен, я по-прежнему нужен дочери.

— Неужели ты не понимаешь, что это невозможно? — Вопрос был задан уже иным, надломленным голосом. — Билл, как ты мог так жестоко поступить с нами? С теми, кому ты был дороже всего?

Бекка села на постель, оцепенев от горя. Билл не осмеливался протянуть к ней руку. Потом она совладала с собой, вытерла глаза тыльной стороной ладони и сказала:

— Ответь мне на один вопрос, Билл.

— На какой? — спросил он, страшась услышать ее вопрос.

— Тебе это действительно было нужно?

Билл ощутил ее ненависть. Он разрушил свою жизнь с Беккой. Скорее всего, и жизнь Холли теперь бесповоротно изменится. Тоже по его вине. И сколько бы он ни говорил о своей любви к ним, как бы ни просил разрешения остаться, их маленькая семья уже не будет прежней.

— Ничего мне не было нужно, — тихо произнес Билл.

Он верил, что говорит правду. Жена с изумлением глядела на него, пытаясь понять. Она вдруг перестала понимать человека, за которого семь лет назад вышла замуж.

— Билл, неужели нам с тобой было плохо? Неужели наш брак так мало для тебя значил? Брак — это время. Брак — это доверие. Брак… не знаю, что это еще, но я знаю… это что-то такое, чего ты никогда не получишь от шлюшки, которую подцепил в баре. Может, ты считаешь себя… изобретательным? Ловкачом, умеющим жить двойной жизнью, не возбуждая ни малейших подозрений?

— Никем я себя не считаю.

— Какой же ты глупый… — Бекка не слушала его. Ее голос снова начал дрожать, и она держалась из последних сил, чтобы не расплакаться. Прежде, чем расстаться, она должна ему кое-что сказать. — Да, Билл, ты очень глупый. Заурядный кобель — вот в кого ты превратился. Теперь Холли будет жить лишь с матерью. Одним несчастным ребенком на свете станет больше. Она все равно узнает, когда повзрослеет. Не удивлюсь, если она вообще возненавидит мужчин. Такое бывает. И все из-за папочки, который променял дочь на грязную китайскую шлюху.

Билл думал, что Бекка вновь ударит его. Нет. Она была слишком удручена горем. Смята. Раздавлена.

— И во всем будешь виноват ты, — всхлипнула Бекка. — Ты предал нас обеих. Я любила тебя, верила тебе, а ты бездумно растоптал все это. Я вот думаю, почему? Наверное, для тебя это ничего не значило. Время, что мы провели вместе, — чепуха. Все, через что мы прошли, — тоже чепуха. Ты испоганил все хорошее, что было в моей жизни. — Она уронила голову на грудь. Плечи ее затряслись.

— Бекки, не плачь. Прошу тебя, не плачь. — Но она плакала, не в силах остановиться.

Билл попытался обнять жену, однако Бекка оттолкнула его руку и загородилась ладонями.

— Она ведь вовсе не любовь твоей жизни, Билл. Неужели ты думал, что это на всю жизнь? Нет. Она — всего лишь твой грязный секрет. Даже не страсть. Ты думал, это страсть? Нет, страсть выражается совсем по-другому. А тут куча лжи, каждый шаг рассчитан. Для этого требуется холодное сердце. Кобель с холодным сердцем — вот ты кто.

Бекка вновь закрыла лицо руками, но уже не плакала.

— И почему я выбрала тебя? Почему я выбрала в спутники жизни кобеля с холодным сердцем? А ведь моя жизнь могла сложиться совсем иначе. Я сейчас жила бы не в этом поганом Шанхае…

— Бекка, я все исправлю. Клянусь тебе! Слышишь? Я все исправлю, — с отчаянием повторил Билл.

Она покачала головой.

— Проще было не портить. — Бекка встала. — Я лягу с Холли. Мне противно находиться рядом с тобой. Я так тебя любила, а теперь видеть не хочу. Просто удивительно, как ты сумел испоганить мне жизнь.

— Перенеси Холли сюда. Я лягу там, — предложил Билл.

Но с нее уже было довольно.

— Нет, Билл. Исчезни из моей жизни, — тихо и устало сказала она, как будто и впрямь не ощущала ничего, кроме изнеможения. — Собирай вещи и проваливай. Меня тошнит от одного твоего присутствия.

Он встал, однако к ней не подошел.

— Прости меня, Бекка. Я очень, очень виноват перед тобой.

— И сколько раз ты намерен это повторять? — все так же устало выдохнула Бекка.

— Пока ты мне не поверишь.

Она стояла в дверном проеме. Билл едва не подскочил от пронзившей его мысли: Бекка плакала об их браке, как плачут, когда умирает кто-то из близких.

— Слишком поздно просить прощения, — сказала Бекка и ушла в спальню к Холли.

Он слышал, как Бекка раздевается, как ложится рядом с дочерью. Потом Билл тоже разделся и лег, уставившись в потолок. Он лежал, прислушиваясь в звукам, доносившимся из соседней спальни. Раза два Холли просыпалась и начинала хныкать. Бекка что-то говорила ей, и потом вновь воцарялась тишина. Наверное, как и он, Бекка сейчас лежала с открытыми глазами и пыталась заснуть.

Билл все-таки задремал. Потом что-то вытолкнуло его из дремы. Он открыл глаза. У изголовья стояла Бекка. Усталая, но готовая продолжать разговор.

— Так все-таки, кто это? — охрипшим от слез голосом спросила она. — Какая-нибудь из здешних «канареек»?

Билл кивнул.

— Но она съехала отсюда, — добавил он вслух.

Билл вдруг представил, как Бекка стоит у открытого окна квартиры Цзинь-Цзинь и выбрасывает ее вещи. Дурацкое видение. У Бекки другое воспитание и слишком развитое чувство собственного достоинства, чтобы опускаться до уровня разгневанной пожилой китаянки. Вместо этого она выбросила бы из своей жизни его. Разве Цзинь-Цзинь ей соперница? Никто не уводил у нее мужа; она его сама выпроводила.

— Интересно, которая? — Невзирая на распухшие глаза, голос Бекки звучал вполне спокойно. — Впрочем, можешь не говорить. Я сама догадалась. Та, длинноногая, что ездила в красном «мини-купере». Она?

Взглянув на мужа, Бекка даже не стала дожидаться его кивка или словесного ответа.

— Даже обидно за тебя, Билл. Девочка — не бог весть что. Есть помоложе и покрасивее.

Билл поморщился, и Бекка это заметила. Да, есть помоложе и покрасивее. Мир так устроен, что в нем всегда будут помоложе и покрасивее. Но это еще не значит, что нужно за ними гоняться.

— Мне все равно, где ты теперь встречаешься с этой шлюхой. Только учти: держи ее подальше от Холли. Слышишь? Держи свою шлюху подальше от моей дочери! — На нее вновь нахлынула ярость, сдавив горло и превратив лицо в каменную маску. — И ты еще считаешь себя хорошим отцом?

— Я этого не говорил, — покачал головой Билл.

— Для хорошего отца его ребенок — важнее всего, — сказала Бекка, пропуская его слова мимо ушей. — Важнее женщины, с которой ты собираешься провести всю жизнь. Важнее женщины, которую тебе хочется трахать, — твоей китайской шлюшки.

Бекка подошла к двери, остановилась и принялась стаскивать с пальца обручальное кольцо. Оно снялось, хотя и с трудом. Не глядя, Бекка бросила кольцо в глубину спальни. Оно ударилось о стену, отскочило и запрыгало по полу.

Пока они с Беккой не поженились, Билл по своей наивности думал, что, однажды надев обручальное кольцо, люди носят его всю жизнь. Позже он узнал другое. Обручальные кольца терялись, их воровали, ими бросались в порыве гнева. Он узнал, что многие относились к обручальному кольцу как к украшению, которое можно поменять, если надоело прежнее.

Бекка пришла в спальню утром, когда он собирал чемодан. На ней был теплый махровый халат, но ее все равно трясло, будто она сидела в морозильной камере.

— Я тебя очень люблю, — не поднимая головы, сказал Билл. — Ты всегда была моим самым лучшим другом. И ты не заслужила… такого.

Слезы были совсем близко. Билл сжимал зубы, боясь, что его может прорвать.

— Я причинил тебе столько боли. Прости меня, Бекки. Знаю, тебя уже тошнит от этих слов, но я говорю правду.

Бекка села на кровать. Ее глаза совсем распухли. Она поставила босую ступню на край чемодана.

— Как я могу тебя простить, Билл?

— Не знаю. Даже не представляю как.

— По правде говоря, не могу.

Даже после этой ужасной ночи ее лицо оставалось прекрасным.

«А ведь многие ее добивались, — подумал Билл. — Почему же она все-таки выбрала меня?»

— Я не могу тебе доверять, Билл. Даже если мы… как мне теперь тебе верить? И если сохранять этот брак, то уже не ради нас с тобой. Согласен? Ради нашей дочери.

Взглянув на жену, Билл сообразил, к чему она ведет этот разговор и что предлагает. Бекка подняла руку, веля ему не перебивать.

— Ты разрушил наш брак, Билл. Разрушил навсегда.

Рот Бекки скривился, будто все, содеянное Биллом, причиняло ей невыносимую физическую боль.

— Ты все протрахал, — сказала она, вытирая глаза. — Я могу найти лучшего мужа, чем ты. — Она не сказала «возможно» или «вероятно». Она констатировала факт, давая понять, что это вообще не подлежит обсуждению. — Я могу найти лучшего мужчину, чем ты. Я знаю, что могу. Думаешь, ты — единственный? Нет, Билл. Таких, как ты, много. Но…

Бекка нервно засмеялась и вновь спрятала лицо в ладонях.

— Но я не знаю, сумею ли найти лучшего отца для Холли. Понимаешь? Я не уверена, что я найду лучшего отца для своей дочери. Того, кто любил бы ее так, как ты. И того, кого Холли будет любить так же, как тебя. Вот в этом… в этом я сомневаюсь. — Она встряхнула волосами. — Мне стыдно признаваться в этом, но это так.

— Ты имеешь полное право разлюбить меня, — сказал Билл. — Но я умоляю тебя: не делай этого. Умоляю, только не разлюби меня!

— А зачем тебе моя любовь? Если такое случилось, значит, ты пресытился нашими отношениями. Они тебе надоели. Захотелось разнообразия. Я никогда не чувствовала пресыщенности. Не считала, что мы можем друг другу наскучить. Я любила тебя, Билл. Хотела прожить с тобой всю жизнь. Сентиментально, правда? И глупо.

Билл покачал головой.

— В нашей жизни может все так круто поменяться, что у тебя появится новая жена, а у меня — новый муж. Я не говорю о твоей китайской шлюшке. Этот зуд между ног рано или поздно пройдет. Я говорю, что ты можешь жениться на другой женщине, а я — выйти замуж за другого мужчину. И мы будем неплохо жить с новыми супругами. Возможно, даже полюбим их. Но мы всегда будем чувствовать, что это другие супруги.

Билл взял ее за руку. Бекка сидела, словно в ступоре. Новая, незнакомая ему Бекка.

— Браки начинаются как союз двух любящих сердец, а превращаются… как бы это лучше сказать… в экономическое партнерство, — продолжала Бекка. — Райский шалаш становится местом, где растят детей. Влюбленность проходит, остается семья.

Она стремительно повернулась к нему, словно боясь, что он не уловит смысла ее слов.

— Это не значит, что я разлюбила тебя. Но нашу дочь я люблю по-иному. Намного сильнее. И только поэтому я позволяю тебе остаться. Я полюбила Холли с ее первого вздоха и буду любить до своего последнего вздоха. Только из-за нее я не выгоняю тебя. Возможно, во мне говорит рационализм. Возможно, я становлюсь зрелой женщиной. А может, просто не хочу, чтобы Холли росла без отца. Я была бы рада проучить тебя, Билл. Найти кого-то и заставить тебя испытать все, что испытала я… Скажи, почему ты меня разлюбил? — вдруг спросила она.

— У меня и в мыслях не было разлюбить тебя.

— Общая черта всех мужчин. Вам почему-то кажется, что право выбора есть только у вас.

О чем она говорит? О ком? Бекка не вдавалась в подробности, а Билл не спрашивал. Он откровенно боялся услышать в ответ чье-то имя. Бекка позволила ему остаться. Это уже много. Сейчас это главное.

Он опустил голову. Бекка обняла его, но некрепко. Она дрожала всем телом, хрупкая, словно бокал с иероглифом двойной удачи.

Они лежали и вместе плакали, прощаясь с прежней жизнью.

То, что случилось, — это не ссора и даже не размолвка. Те раны заживали бесследно. Шрам от нынешней ночи останется навсегда, как и память о ней. Смогут ли они жить с этим шрамом? Билл знал: вскоре появятся вопросы. Ужасающие, разрывающие душу вопросы, которые задаешь своему разбитому сердцу. А пока, собираясь будить заспавшуюся Холли, Бекка спросила его только об одном:

— Это кончилось?

Глава 25

Вертолет начал стремительно подниматься, влившись в панораму Гонконга. Гигантским насекомым проплыл он мимо «Бэнк оф Чайна» — рукотворной скалы из стекла и стали. А впереди разворачивалась зубчатка других знаменитых гонконгских небоскребов. Некоторые из них по высоте достигали почти середины пика Виктория. Его зеленую вершину окаймляло ожерелье из жемчужного тумана. Выше тумана, в синеве небес, парили орлы.

В панораме Гонконга не было и примеси сентиментальной тоски по «старым добрым временам». Если величественные здания шанхайского Бунда смотрелись осколком несбывшейся колониальной мечты, в Гонконге всегда присутствовал трезвый практицизм. Город счастливо избежал власти какой-либо идеологии; из всех богов он поклонялся лишь богу денег. Даже сейчас, отойдя под власть континентального Китая, Гонконг все еще оставался для остальных китайских городов недосягаемой мечтой.

Они летели в Макао: Билл, Шейн, Митч, Нэнси, оба немца из «Дойче Монде» и председатель Сунь. Пилот-австралиец скороговоркой произнес по местному радио какое-то сообщение. Вертолет накренил нос, повернул на запад и полетел над акваторией порта. Многочисленные джонки выглядели серыми щепками. Поодаль двигался массивный круизный лайнер. Между Коулунем и Гонконгским островом сновали юркие бело-зеленые паромы.

Вскоре Гонконг остался позади. Внизу не было ничего, кроме простора Южно-Китайского моря и рыбачьих лодок. Такие же лодки плавали здесь и сто, и двести, и пятьсот лет назад. Правда, тогда их видели сверху только птицы. Суденышки то выныривали из тумана, словно корабли-призраки, то снова исчезали.

Желтые восковые затычки для ушей ненамного ослабляли гудение вертолетных моторов. Удивительно, но вскоре шум сделался привычным, и Билл перестал его замечать. Шум избавлял от разговоров, оставляя каждого наедине со своими мыслями.

В последние дни Билл жил одной мыслью. Она будила его среди ночи, и тогда он лежал с открытыми глазами, слушая дыхание спящей Бекки.

«Это кончилось?»

Такой вопрос задала ему Бекка в утро их «примирения». Да, у него с Цзинь-Цзинь все кончилось. Билл знал, что не сможет оставить жену и дочь, зато Бекка могла бросить его при малейшем подозрении.

«Это кончилось?» Внешне это кончилось. Но внутри это продолжало жить. Билл не мог вытравить из памяти красные фонарики в ночь празднования китайского Нового года, каток в парке, желтую куртку Цзинь-Цзинь и ее улыбающееся, счастливое лицо. Пока он жив, эти воспоминания останутся с ним.

«Это кончилось?» Он, возможно, никогда больше не увидит Цзинь-Цзинь, и все равно это не кончится. Она может выйти замуж, и у нее появится еще один ребенок, но и тогда это не кончится.

Это кончится только тогда, когда у него очерствеет сердце. Когда Цзинь-Цзинь перестанет любить его и видеть в нем «хорошего человека»; когда она окончательно разлюбит его и поймет, как ей хорошо без него. Только тогда это кончится.

Пару дней назад Билл вернулся домой за полночь. Бекка не спала. Она устроилась на диване с книгой. Лицо жены было бледным и напряженным. Когда Билл вошел в гостиную, ему показалось, что она даже вздрогнула. Одной рукой Бекка цеплялась за ворот халата, и этот жест почему-то сразу напомнил Биллу о болезни и больницах.

Ему захотелось обнять Бекку, но он знал, что не посмеет этого сделать.

— Напрасно ты отрываешь время от сна, дожидаясь меня, — сказал Билл, ненавидя официальный уровень общения, установившийся между ними.

— Нет, Билл, не напрасно, — засмеявшись, столь же официально ответила она. — Откуда же мне знать, где ты и с кем?

Она говорила спокойно, без упреков и обвинений, как говорят об известном факте. Однако за этим спокойствием ощущалась свежая, еще не начавшая покрываться коркой рана. Бекка дожидалась его возвращения, поскольку больше не доверяла ему. Возможно, прежнее доверие вообще не восстановится. Билл не представлял, как они будут жить в такой обстановке.

— Мы все сейчас вынуждены заниматься исключительно Яндуном, — объяснил Билл, используя правдоподобный и безотказный аргумент. — На носу открытие, а китайцы только сейчас объявили, что у нас еще не согласована куча документов. — Он посмотрел ей в глаза и беспомощно развел руками. — Я был в офисе, Бекки.

— Знаю. — Она продолжала улыбаться. — Только не верю.

Билл присел на диван. Бекка встала, держа в одной руке книгу, а второй по-прежнему теребя ворот халата.

— Мне очень жаль, что ты мне не веришь, — сказал Билл, готовый повторять эту фразу хоть миллион раз.

— Одних сожалений недостаточно.

Книгу Билл узнал по зеленой обложке. Он помнил эту книгу еще со школьных времен: «Листья травы» Уолта Уитмена. Он и не подозревал, что его жена любит поэзию.

Он приехал к Цзинь-Цзинь, рассказал все как было и произнес затертые до дыр слова о том, что им нужно расстаться. Они обнялись, по лицам обоих струились слезы.

— Ты сама подумай, — говорил Билл. — Так могло бы длиться еще пять лет. Еще десять лет. А что потом? Ты хочешь состариться в ожидании несбыточного? Неужели тебе нужна такая жизнь?

Цзинь-Цзинь задумалась над его словами. Она вытерла глаза и стала думать. Наверное, впервые за все это время она жила не одним днем, а пыталась заглянуть в будущее. Во всяком случае, Биллу так показалось. Цзинь-Цзинь увидела себя чьей-то «канарейкой»: сорокалетней, спящей в одиночестве, готовой исполнить любую прихоть своего содержателя, ибо все шансы на перемены в жизни остались позади.

— Я не хочу разбивать твою семью, — сказала Цзинь-Цзинь, вытирая лицо кухонным полотенцем. — Не хочу делать больно твоей маленькой дочке. Твоей жене. Твоя жена не сделала мне ничего плохого. Я не хочу тебя воровать.

— Людей нельзя украсть, — возразил Билл.

Цзинь-Цзинь возлагала весь груз вины на себя, и ее самобичевание больно ударило по нему.

— Людей нельзя украсть, — повторил он.

Они снова говорили и снова плакали, пока оба не обессилели. Билл встал, чтобы уйти, но Цзинь-Цзинь порывисто схватила его руку и прижала к своему лицу, потом к шее, а потом опустила ниже, себе на бедро.

Билл замотал головой и попытался вырвать руку. Только не это. И не сейчас. Тогда Цзинь-Цзинь прижала его руку к своей груди. Билл стиснул зубы и что есть силы дернул руку. Тогда он почувствовал. Вернее, почувствовала его ладонь… Бугорок справа, размером с мяч для гольфа. Твердый, как реальность этого мира.

Вертолет вынырнул из тумана прямо в неоновое зарево Макао. Крепостные сооружения времен португальского владычества выглядели совсем игрушечными. Их увядшую славу затмевали ослепительные огни громадных игорных заведений.

Город находился на самой оконечности Аомыньского полуострова. Здесь кончался Китай или, наоборот, начинался. Словно маяк в серых сумерках, вспыхивала и гасла неоновая вывеска отеля «Лиссабон» — самого пестрого и безвкусного казино из всех заведений Макао. Это был храм самой главной религии китайцев — религии азартных игр. Никакая другая идеология, коммунистическая или капиталистическая, не могла похвастаться таким количеством ревностных приверженцев.

— Рано или поздно в Китае обязательно легализуют игорный бизнес, — не раз повторял Девлин. — Но не раньше, чем кончится власть компартии. Скорее всего, после краха их авантюры с Тайванем.

Среди иностранных юристов, работающих в Шанхае (особенно среди высшего звена), была весьма популярны рассуждения о том, как компартия Китая в конце концов лишится власти. Девлин и другие боссы его уровня считали, что «пекинские старцы» все-таки развяжут давно обещанную войну за «освобождение» Тайваня и потерпят сокрушительное поражение. За Тайвань вступится все мировое сообщество, и поэтому самолеты Народно-освободительной армии Китая будут сбиты еще на подлете к Тайваню, несовершенные китайские ракеты полетят мимо целей или будут перехвачены, а китайским солдатам не удастся погрузиться на транспортные корабли. Режим «пекинских старцев» канет в Лету, унеся с собой прогнившую идеологию и памятники председателю Мао. В качестве примера всегда приводилась Берлинская стена, казавшаяся вечной и рухнувшая за одну ночь.

— У китайцев пристрастие к азартным играм сидит в их ДНК, — говорил Девлин, провожая сослуживцев в Макао. — Мы еще застанем времена, когда в континентальном Китае появятся настоящие игорные мегаполисы. По сравнению с ними Лас-Вегас и Атлантик-Сити покажутся нам жалкими залами игровых автоматов на какой-нибудь заштатной английской пристани. А пока главной точкой притяжения станет Макао.

Слушая его, Билл сразу вспомнил отца Цзинь-Цзинь, главной страстью которого был маджонг.[82] Туда уходило практически все, что он зарабатывал на своей фабрике. Но удача неизменно ускользала, а жена и дочери, на которых можно сорвать злость и досаду, всегда были рядом… Сколько миллионов китайских семей ждет участь семьи Цзинь-Цзинь?

Мама-сан[83] привела им шестерых девушек. После обеда Нэнси вернулась в отель. Митч тоже куда-то пропал. Из их компании осталось пятеро, и сейчас все они сидели на потертых кожаных диванчиках, потягивали коктейли и смотрели на девушек.

Девушкам было примерно от семнадцати до двадцати двух. Слишком молоды, чтобы скрывать свои истинные чувства. Естественно, их учили делать бесстрастные лица, но такое умение приходит не сразу, и сейчас их заученные маски то и дело слетали. На их лицах отражались скука, презрение, усталость, любопытство, страх и нежность. Но Билл знал, во что превратится нежность, когда эта девушка почувствует добычу. В холодную, профессиональную расчетливость.

Он перевел взгляд на громадный экран плазменного телевизора. Там по пляжу брели двое влюбленных. Вдалеке маячили унылые силуэты городских небоскребов, а на песке вспыхивали иероглифы слов песни со слащаво-сентиментальной мелодией. Этой песни Билл не знал. Он вообще не слышал ни одной из здешних песен. Впрочем, и не должен был слышать. Заведение, куда он попал, не предназначалось для западных клиентов.

— Не уделяй им много внимания, — наставлял его Шейн. — Излишек внимания к женщине — теперь я понимаю свою главную ошибку. Я всегда был слишком внимателен к женщинам. И к своей жене тоже. Куда внимательнее, чем она ко мне. Это большая ошибка. Не забывай мои слова, дружище. Чем ты равнодушнее к женщинам, тем сильнее твоя власть над ними.

Караоке-бар обслуживал исключительно китайцев. Этажом ниже помещалось казино, и сюда приходили отпраздновать выигрыш или залить горечь проигрыша. В этом же здании, четырьмя этажами выше, находились гостиничные номера.

Купля-продажа любовных услуг велась здесь на куда более жестких условиях, чем в Шанхае. Девушки были гораздо красивее шанхайских, но обстановка караоке-бара создавала ощущение, что занятие сексом с ними чем-то похоже на покупку куска пиццы. Заплатил и съел.

— А чем тебе не нравится пицца? — спросил Шейн, когда Билл вполголоса поделился с ним этой мыслью.

Итак, девушки стояли в тесной комнатке и ждали, пока сидящие мужчины начнут выбирать. Телевизор с двумя микрофонами тоже ждал, готовый послушно воспроизвести еще какую-нибудь сентиментальную любовную дребедень. Однако дальше переглядываний дело пока не шло.

Шейн заговорил с мамой-сан на кантонском диалекте. Та отвечала, заученно скаля пожелтевшие зубы. Если бы не давние следы ветрянки на лице, мама-сан считалась бы красавицей. Однако Билла поразили не оспины, а совершенно мертвые глаза. Мама-сан старательно играла роль опытной хозяйки заведения, но она явно не привыкла находиться в обществе западных людей.

Шейн уже бывал здесь и всегда щедро платил. Это плюс. К тому же он бегло говорил по-китайски. Второй плюс. Третьим и несомненным плюсом был председатель Сунь, который держался властно и сразу же снискал уважение мамы-сан. Только это делало терпимым присутствие «большеносых идиотов». Однако терпение хозяйки караоке-бара заметно таяло.

Билл давно усвоил, что существуют разные караоке-бары. И в каждом свои правила. Вначале мама-сан приводила к посетителям девушек, те угощали их выпивкой и, если хотели, вместе пели какую-нибудь песенку. Потом мама-сан уводила девушек и являлась к мужчинам одна (как сейчас). Она заговорщически улыбалась и ждала, когда клиенты сделают выбор: кого позвать снова, кого заменить, а кого прислать к ним в номер.

С тех пор как у китайцев появились деньги на путешествия и развлечения, вечера в караоке-баре были самым доходным и напряженным временем. Заведение представляло собой лабиринт душных комнатенок, и в каждой были клиенты, и всем им требовалось юное женское тело, а штат мамы-сан исчислялся не сотнями девушек. За приклеенной улыбкой хозяйки заведения улавливалось отчаяние. Ну когда же эти «большеносые идиоты» наконец решат, кого из девиц он возьмут к себе на ночь?

— Так ты берешь эту? — спросил у Билла Шейн.

Билл кивнул. Последний час он провел в обществе совсем молодой девчонки из Чжухая — соседнего с Макао городка. Девушки мамы-сан почти не говорили по-английски. Даже над дверью караоке-бара светились только китайские иероглифы; никаких дурацких английских названий, вызывавших издевательскую улыбку. Но Шейн сумел договориться с мамой-сан, и Биллу нашли девушку, несколько лет изучавшую английский в школе. Девушка была из новеньких и держалась настороженно.

Билл показал ей снимки Холли, которые всегда носил в бумажнике. Китаянка восхищенно охала, потягивая апельсиновый сок. У нее было труднопроизносимое имя. Билл несколько раз добросовестно попытался выговорить его, но так и не смог. Девушка сообщила, что здесь у нее другое имя — Милашка, однако у Билла язык не поворачивался называть ее столь глупым именем.

В таких заведениях девушкам всегда давали глупые имена.

Милашка листала репертуар караоке, пытаясь найти для Билла какую-нибудь знакомую песню.

— Элвис, — подсказал ей Билл. — Найди мне что-нибудь из репертуара Элвиса Пресли.

Оказалось, девушка не знала, кто это такой. К тому же подобных песен в репертуаре не было. Людей из западного мира здесь терпели, но не нуждались ни в них, ни в их музыке. Билл чувствовал, что попал в иное столетие. «Большеносые идиоты» привыкли, что азиатский мир долго заискивал перед ними и стремился им подражать. И вдруг… азиаты перестали в них нуждаться.

Милашка знала достаточно английских слов и смогла объяснить, что хочет стать косметологом, а ее младший брат мечтает об актерской карьере и ее родителям уже пришлось заплатить немало денег за его учебу. Билл незаметно сунул ей пачку гонконгских долларов.

— Хочешь оплатить ее увольнительные? — спросил Шейн.

Австралиец и так знал ответ, но у него за спиной стояла мама-сан. Увольнительными назывались деньги, которые клиент платил маме-сан за выбранную девушку. Они-то и были главной целью всего этого спектакля. Билл отвернулся и покачал головой. Мама-сан сердито зыркнула на него.

«Секс со случайной девчонкой, — подумал Билл. — Только этого мне сейчас не хватает. Вместе с дыркой в голове».

Вечер тянулся как-то вяло. Костюм Билла пропах сигаретным дымом нескольких казино. Он чувствовал, что перебрал «Чинтао». Напитки здесь были оскорбительно дорогими, однако маме-сан не улыбалось, чтобы «большеносые идиоты» торчали у нее допоздна. Выпили, оплатили увольнительные девчонкам и… убрались.

Шейн что-то объяснял маме-сан. Мартин — один из немцев — наконец выбрал себе подружку на ночь. Сорокалетний Вольфганг, тот, что ходил в кожаной куртке, взял еще бутылку пива, но сказал, что в отель вернется один. Причину он не объяснил, как и Митч несколько часами ранее. Наверное, они оба ощущали какую-то робость, попадая в подобные места. Возможно, так и должен чувствовать себя порядочный мужчина.

Шейн сидел с девушкой, знакомой ему по прошлому визиту сюда. Он намеревался взять ее в номер, хотя мысль об этом не доставляла ему удовольствия.

Председатель Сунь весь вечер развлекал одну девушку, донимая ее слащавыми балладами на мандаринском диалекте. Голос у председателя был, как у дохлой лягушки-вола. Все шло замечательно, пока девушка не допустила грубейшую ошибку: налила Суню бокал красного вина до краев, не оставив места для «Спрайта». Председатель рассердился и потребовал привести ему другую девушку. Он был уже сильно пьян.

Кантонского диалекта Сунь не знал и стал жестами показывать, какая девушка ему нужна. Поднеся руки к груди, он широко растопырил желтые от никотина пальцы. Итак, председателю требовалась грудастая девушка.

— Еще один круг, — сказал Шейн, повторив те же слова по-китайски.

Мама-сан увела девушек и вскоре привела их снова, кроме той, что отверг председатель Сунь. Билл взглянул на замену, и девушка показалась ему подозрительно знакомой. Он уставился на нее и содрогнулся всем телом. Он узнал эту девушку.

Мама-сан улыбнулась и развела руками, словно фокусник, удачно завершивший трюк. Девушка была невысокого роста и достаточно толстенькая, с приятным лицом, а главное — с большой налитой грудью.

Председатель Сунь сощурил глаза, выражая свое удовлетворение. Билл продолжал смотреть на новенькую. На ней, как и на всех остальных девушках караоке-бара, была балетная пачка, искусно разорванная в нужных местах. Девушка неуклюже переминалась с ноги на ногу, еще не привыкнув к высоким каблукам. Ни дать ни взять — несостоявшаяся актриса, попавшая вместо сцены в публичный дом. Билл смотрел, смотрел, а потом вдруг вскочил, схватил девушку за руку и потащил к двери.

Это была Лин-Юань, младшая сестра Цзинь-Цзинь.

— Что ты здесь делаешь? — спросил Билл.

Она молчала. Билл спросил снова, потом в третий раз. Краем уха он слышал сердитые голоса мамы-сан и председателя Суня.

Лин-Юань взглянула на него и наконец узнала. Удивление пропало. Она глядела исподлобья, как ученик, нарвавшийся на учительские нотации. Билл думал, она испугается. Нет, Лин-Юань ничуть его не испугалась. Ведь он здесь не хозяин, чтобы распоряжаться.

— Что ты здесь делаешь? — Билл сердито встряхнул ее. — Отвечай мне, Лин-Юань.

К нему подошел Шейн, дотронулся до плеча и стал что-то говорить. Кажется, просил успокоиться. Однако Билл смотрел только на Лин-Юань, которую крепко держал за руку. Девушка пробовала вывернуться. Не тут-то было. Пальцы Билла впились ей в запястье.

Потом до него дошло, что он ведет себя, как идиот, и надо объяснить, в чем дело.

— Я ее знаю, — сказал Билл, словно этого было достаточно. — Я знаю эту девушку.

— Ее зовут Черри,[84] — вступила мама-сан. — Хорошая девушка.

— Никакая она не Черри, — сердито возразил Билл. — Я ее знаю.

Председатель Сунь дважды щелкнул пальцами. Лин-Юань опять попыталась вырваться, но Билл ее не отпускал. Сунь что-то орал Шейну на мандаринском диалекте, мама-сан тявкала на кантонском. Лин-Юань хныкала, словно избалованная девочка-подросток, которую не пускают развлекаться.

— Мы уходим, — заявил ей Билл и повернулся к Шейну. — Я не собираюсь спорить. Эта девушка — младшая сестра Цзинь-Цзинь. И он не будет ее трахать. — Он оглянулся на маму-сан. — Никто сегодня не будет трахать эту девушку. Она уходит от вас. А вы, — крикнул он председателю Суню, — найдите себе другую!

— Но она не может просто так уйти, — сказал Биллу побледневший Шейн. — Здесь другие правила.

— Тогда заплати ее увольнительные. Мне плевать на их правила. Но она сейчас пойдет со мной. Шейн, я не шучу. Она переоденется, и мы сразу же уйдем.

У двери появилось двое рослых вышибал. Шейн попытался успокоить председателя Суня, одновременно торгуясь с мамой-сан. Однако ни того ни другую его слова не убеждали. Сунь яростно тряс головой, ни на секунду не отводя глаз от грудей Лин-Юань. Мама-сан встала между двумя вышибалами. Приклеенной улыбки как не бывало.

— Что ты здесь делаешь? — вновь спросил у девушки Билл, как будто кроме них в комнатенке никого не было.

— Работаю, — огрызнулась она, искренне удивляясь его тупости.

Билл ждал встречного вопроса: «А что ты здесь делаешь?» Но Лин-Юань не спросила. Больше она вообще не произнесла ни слова. Наверное, ей и так все было ясно.

Шейн еще раз переговорил с мама-сан. Похоже, они нашли компромиссное решение.

— Ты можешь заплатить ее увольнительные, — сказал ему Шейн. — Но правила здесь общие для всех девушек.

Билл попытался возразить, однако австралиец предупреждающе махнул рукой.

— Прости, дружище. Это все, чего мне удалось добиться. Мы платим маме-сан деньги. Мы сообщаем ей название отеля, номер комнаты и время. И тогда девчонка постучится тебе в дверь.

— Но это…

Шейну тоже начинало надоедать упрямство Билла.

— Ты либо платишь маме-сан увольнительные и соглашаешься на эти условия, либо тебя просто выставят отсюда. Выбирай.

Билл разжал пальцы, высвободив запястье Лин-Юань. Она сердито посмотрела на него. Непослушный ребенок, в жизнь которого вечно суются взрослые.

Шейн обнял Билла за плечи. Чувствовалось, что ему было больно и обидно за друга.

— Теперь здесь многое по-другому, — тихо сказал Шейн. — Мы либо играем по их правилам, либо… выбываем из игры.

Из окна его номера был виден Китай. Вернее, небольшой кусочек Китая — прибрежная дорога, ведущая в ближайший континентальный город Чжухай. В отдалении маячили беспорядочно разбросанные домики с белеными стенами. Большинство из них стояло пустыми. Вдоль дороги вилась двойная цепь желтых огней, они освещали раскачиваемые ветром стволы пальм. Несколько раз ландшафт озаряли яркие молнии. Вместе с раскатами грома хлынул дождь.

Билл подумал, не позвонить ли ему Цзинь-Цзинь. Потом он решил позвонить Бекке. Кончилось тем, что он не стал никому звонить, а просто стоял и ждал прихода Лин-Юань. Он смотрел на поздние машины, несущиеся в направлении Чжухая, то и дело поглядывая на часы.

Возможно, Лин-Юань вообще не придет. Чем больше Билл думал об этом, тем убедительнее казался ему такой вариант. А с какой стати ей приходить? Мама-сан ее не выгонит; та свои денежки получила. В самом деле, зачем ей сюда являться? Чтобы слушать, как на нее будет орать бойфренд старшей сестры? Нечего и ждать. Она не придет.

Когда Билл уже собрался ложиться спать, раздался стук в дверь.

Лин-Юань преобразилась. Наряд шлюхи из караоке-бара и аляповатая косметика исчезли. На ней была черная футболка, джинсы и кроссовки. На заднем кармане джинсов красовалось надпись «Джуси».[85] Лин-Юань одевалась, как старшая сестра. Быть может, даже эти джинсы ей достались от Цзинь-Цзинь. Впрочем, нет, в джинсы сестры она бы не влезла. Теперь Лин-Юань сама покупает себе одежду. Хватит с нее сестринских нарядов, которые вечно надо расставлять и укорачивать, переделывая под себя. У нее есть собственные деньги.

Лин-Юань вошла в номер. Билл заметил, что футболка у нее, как и требовала мода, укороченная, а на полоске тела между футболкой и джинсами кокетливо завязан кушак. Девушка остановилась, глядя прямо ему в глаза. Билл покачал головой.

— Я тебя не понимаю, — сказал он. — Что бы сказала твоя мать, узнав, где ты? Что бы сказала Цзинь-Цзинь?

Однако Лин-Юань была готова к подобным вопросам. Билл понял, зачем она к нему пришла. Оправдаться.

— У моей сестры кто-то есть, — сердито бросила ему Лин-Юань.

Как и многие китайцы, она мгновенно взрывалась. Секунда — и китаянка была уже охвачена праведным гневом.

— У моей сестры всегда кто-то есть. О ней всегда кто-то заботится. Сначала тот человек из Шанхая. Потом ты, богатый иностранец. А у меня нет никого.

Билл снова покачал головой. Это не причина. Сколько ни ищи, не найдешь причин, оправдывающих бордельное ремесло.

— Послушай, Лин-Юань. Если тебе требовались деньги, я бы тебе их дал. И сестра дала бы. — Он старался говорить мягко, совсем не так, как в караоке-баре. Он все еще думал спасти ее. — Но ты избрала не лучший способ заработка, Лин-Юань. Это не тот способ.

Лин-Юань сердито оскалила белые зубки.

— А фабрика — тот способ? — с вызовом спросила она. — Фабрика, куда вы меня привезли… совсем плохо. Деньги — только поесть. Босс — совсем плохой человек. Он делал с девушками… как в караоке-баре, но без денег. Не хватало денег послать домой. Понимаешь? Моя мать больна. Это ты понимаешь?

— Я знаю о болезни твой матери.

Лин-Юань растопырила пальцы.

— Деньги от караоке в четыре раза лучше… в пять раз лучше, чем та фабрика. В десять раз лучше, когда хорошая ночь.

— Торговать собой? Ты этого хочешь? Не могу поверить, что тебе хочется торговать собой.

— Фабрика — плохое место. Очень плохое.

Лин-Юань подошла к окну. Как и Билл, она смотрела на огни шоссе, на гнущиеся стволы пальм. Дождь почти превратился в ливень. Рядом с дорогой что-то двигалось. Поначалу Билл решил, что это тяжелый грузовик, у которого испортились тормоза. Нет, это был большой рекламный плакат, сорванный ветром с растяжек. С плаката беззаботно улыбалась девушка, держа в руке красный мобильный телефон. Биллу почудилась, что она подмигнула ему, прежде чем ветер смял и унес плакат в темноту. Потом он снова увидел сорванную рекламу. Ее несло в сторону Чжухая. Современный воздушный змей.

— Начинается время тайфунов, — сказала Лин-Юань так, будто она читала телевизионный прогноз погоды. — В июне всегда так. В июне приходят тайфуны. В июле тоже. И в августе. Этот год очень плохой. Может быть много тайфунов.

Билл встал рядом с ней, не зная, о чем говорить. Опять тайфуны. Значит, жди новых разрушений. Новых жертв.

— Эта дорога ведет в Чжухай, — проговорил он. — Днем отсюда виден материковый Китай.

— Я знаю. Я уже была в этом отеле. — Ей определенно нравилось удивлять и даже шокировать Билла своими словами. — Может, даже в этом номере. — Видя ужас на его лице, Лин-Юань довольно улыбнулась. — Я в Макао только месяц — и уже знаю каждый отель.

Она принялась перечислять их названия, по-детски загибая пальцы:

— Отель «Лиссабон», «Вилла Тинь-Тинь», «Фортуна», «Мандарин Ориентл»…

От списка отелей Биллу стало дурно.

— И везде тебя щедро вознаграждали? — спросил он.

Лин-Юань с гордостью кивнула.

— Очень… популярная девушка. Мама-сан говорит: «Ты хорошая девушка, Черри. Ты лучшая девушка в баре».

— Пожалуйста, прошу, не называй себя Черри. У тебя ведь другое имя! — Билл схватил ее за руку.

Лин-Юань снова вспыхнула.

— Черри — красивое имя. Американское имя.

— Дурацкое имя! — Билл тоже вспыхнул. — На Западе такого имени нет. В настоящем мире так женщин не зовут. Ни в Америке, ни в Англии, нигде. Ни одни родители не назовут свою новорожденную дочь Черри. Это имя для глупой азиатской девушки из бара. Мама-сан прилепила тебе это имя, а ты и радуешься. Ты слышишь, что я говорю?

Билл схватил ее за руки, искренне желая, чтобы она поняла всю нелепость этой клички. Попытка провалилась. Он вдруг узнал в ней сестру. Перед ним стояла более молодая и толстая копия Цзинь-Цзинь.

Внешне сестры были полной противоположностью: одна высокая, худощавая, с небольшой грудью, а другая, наоборот, — совсем маленькая, но состоящая из сплошных округлостей. Если старшая напоминала танцовщицу, то младшая скорее походила на продавщицу или барменшу. Но держа сейчас руки Лин-Юань в своих и глядя на нее, Билл вдруг увидел призрак той женщины, которую любил.

— Тебя зовут Лин-Юань, — громко сказал он, напоминая собственное имя ей, всем мужчинам из номеров и самому себе.

Она вновь показала белые остренькие зубки, раскрыв их в полуулыбке-полугримасе.

— Это там. А здесь, в моей новой жизни, меня зовут Черри.

— Не знаю, что мне с тобой делать, — растерянно произнес Билл.

Ее толстенькие ручки были совсем холодными. Другие руки. Билл вдруг почувствовал комок в горле. Лин-Юань изогнула выщипанные брови (с бровями она явно переусердствовала) и улыбнулась, как взрослая опытная женщина, заподозрившая хитрость со стороны мужчины. Он не знает, что с ней делать?

Билл отпустил ее руки и отошел. Однако и он, и Лин-Юань продолжали глядеть друг на друга, как будто виделись впервые.

Она перестала улыбаться, а когда вновь заговорила, ее голос был едва слышен сквозь гудение кондиционера.

— Приятно провести время, — произнесла Лин-Юань, кивая в такт словам.

Фразу эту она явно где-то слышала и запомнила. Возможно, даже от сестры. Но прозвучало это цинично и жестко, словно она вколачивала слова ему в голову.

А потом… потом наступил краткий миг. Возможно, только этот миг и был его прошлым и настоящим, а все мысли о вечной любви — просто фантазия в красивой упаковке на западный манер.

Наступил краткий миг: девушка, полумрак номера, вспыхнувшее желание. Билл обнял ее, и его обдало жаркой волной. Лин-Юань откликнулась. Она повернулась и медленно повела его к постели.

Затем он вдруг отстранил ее, взял под локоть, подтащил к двери и вытолкал в коридор, не давая себе ни малейшего шанса передумать.

— Возвращайся к своей матери, — буркнул Билл.

Лин-Юань опять изогнула почти несуществующие брови и рассмеялась ему в лицо, как смеются над глупой шуткой.

Билл захлопнул дверь и вернулся к окну. Он смотрел на разыгравшуюся бурю, стараясь восстановить дыхание и успокоить бешено колотящееся сердце. Молнии все так же разрывали небо, освещая каждую капельку дождя. Билл нажал кнопку на столике возле кровати. Шторы начали закрываться. Билл облегченно вздохнул. Он до тошноты устал смотреть на Китай.

Глава 26

Начавшись, проливные дожди уже не прекращались.

Все три последние недели природные катаклизмы оставались главной новостью, оттеснив на задний план все прочие. Реки, выплеснувшиеся из берегов в восточных и юго-восточных провинциях Китая. Число погибших и оставшихся без крова. Миллион человек, которых пришлось эвакуировать из районов бедствий в провинциях Чжэцзян, Фуцзянь, Цзянси, Хунань и Гуанси. На всем пространстве от Шанхая до вьетнамской границы бушевали дожди и ветры, и их владычество казалось бесконечным.

На любом телеканале, на любой радиостанции — везде только сводки о наступлении природной стихии. Разливы рек, оползни, затопленные поля, смытые или разрушенные жилища. Над районами бедствий кружили военные вертолеты, разбрасывая бутылки с водой и пакеты лапши быстрого приготовления. Из Хунаня сообщали о заболевших тифом. И ежедневно, ежечасно — данные о количестве погибших и пропавших без вести.

Шейн подъехал к многоквартирному дому, где жил, но из машины не вылез. Вместо пассажира на переднем сиденье лежала его дорожная сумка. Его костюм полностью вымок — следствие спринтерской пробежки от стоянки до здания аэровокзала.

Сегодня он вместе с немцами должен был лететь в Гонконг, однако нелетная погода заставила пудунский аэропорт отменить все рейсы. В представительстве «Дрэгон Эйр» он услышал стандартные извинения и такое же стандартное: «Приходите завтра. Возможно, к завтрашнему утру погода улучшится».

Слушая, как дождь барабанит по стеклам и корпусу машины, Шейн не очень верил в завтрашнее чудо. Мокрый костюм превратился в панцирь, но австралиец продолжал сидеть, оттягивая момент неизбежного возвращения в квартиру. Честно говоря, он боялся туда подниматься. Восстановленные отношения с Росалитой держались на волоске, и Шейн одинаково страшился застать и не застать ее дома.

Билл приник к стеклянной стене родильного отделения.

В Международном семейном госпитале на свет появлялись младенцы всех цветов кожи, однако всех их, по китайской традиции, плотно пеленали, отчего они становились похожими на аккуратные пакетики. Приятно ли младенцам лежать с туго прижатыми к бокам ручками, Билл не знал. Сейчас его внимание было приковано к одному такому «пакетику».

Девочка. Билл почему-то не сомневался, что это девочка, хотя его уверенность ничем не подкреплялась. Половина ее крови была китайской, вторая половина — европейской. Трудно сказать, спала ли она или бодрствовала. Но маленький ротик двигался, словно младенец уже высказывал свои претензии миру, в который недавно пришел. Глядя на этого ребенка, Билл невольно улыбнулся. Смешение кровей давало удивительно красивых детей. Он смотрел на крошечную девочку и видел в ней всю красоту мира.

Потом Билл вспомнил, зачем пришел сюда, и взглянул на часы. В этот момент из лифта вышел доктор Сарфраз Кхан. Он прошел мимо, на ходу просматривая какие-то бумаги, и это избавило обоих от ненужной встречи.

Цзинь-Цзинь успела собрать вещи и сейчас сидела на койке в своей палате, готовая отправиться домой. Ее лицо все еще было бледным после общей анестезии. Войдя, Билл поцеловал ее в щеку.

— Жду лекарств, — объяснила она. — Мне дадут антибиотики и болеутоляющее, а потом выпишут.

Билл присел на койку и взял Цзинь-Цзинь за руку. В ее лексиконе появились новые слова из мира врачей и болезней. Они пришли к ней вместе с грустным осознанием: здоровье — категория непостоянная.

Вначале Цзинь-Цзинь обратилась в китайскую клинику. Там ей сказали, что опухоль в груди доброкачественная, и посоветовали «смириться и привыкнуть». Традиционный китайский подход: терпеть то, что вовсе не нужно терпеть. Билл уговорил Цзинь-Цзинь не смиряться, а пройти обследование в Международном семейном госпитале. Оказалось, такие опухоли легко и быстро удаляются. Шрам после операции будет настолько мал, что вскоре она забудет о его существовании. Однако необходимость даже пустяковой операции испугала и Цзинь-Цзинь, и Билла. Им вдруг показалось, что мир начал предъявлять им счет.

Билл обнял ее, но очень осторожно. Он знал, что боль после операции еще сохранялась. Анестезия вызывала у Цзинь-Цзинь головокружение и тошноту. Его порыв не был объятием любовника. Нет, ни в коем случае. Те объятия кончились навсегда.

Билл снова поцеловал ее в щеку. И опять не как любовник, а как друг. Так целуются мужчина и женщина, прошедшие вместе через радость и горе. Так целуются супруги, давно живущие в браке.

Когда они вернулись в дом, где она жила, на лестнице им встретился сосед сверху. Брэд.

— Как ты, Цзинь-Цзинь? — участливо спросил он.

«Неужели он решил, что можно вот так просто влезть в ее жизнь и всем своим видом показывать, насколько ты волнуешься?» — подумал Билл.

У этого парня даже хватило наглости взять Цзинь-Цзинь за руки!

— Все прошло хорошо? — спросил Брэд.

Значит, она ему рассказала. Значит, их отношения были близкими настолько, чтобы рассказывать о подобных вещах. И сейчас этот новозеландский красавчик стоял, подпирая стенку, и держал ее руки в своих.

Цзинь-Цзинь улыбнулась и выдернула руки. Не глядя на Брэда, Билл протиснулся между ней и новозеландцем, неся ее сумки.

— Все отлично, — на ходу бросил ему Билл.

В квартире Цзинь-Цзинь встала под душ. Билл остановился в проеме ванной и смотрел, как она моется, стараясь не задеть повязку на левой груди — белый бинт с черным пятнышком запекшейся крови. Потом она вытерлась, и они легли рядом.

Билл не мог остаться. Даже в этот вечер ее возвращения из госпиталя. Им было невыразимо грустно. Оба понимали: в двенадцатом часу он встанет, оденется и поедет домой. Биллу так хотелось не на словах, а на деле показать ей свою заботу. Какая же это забота, если он даже не может остаться с нею на ночь? Все остальное — просто словесная шелуха.

Сейчас он лежал рядом и слушал ее слова, похожие на мысли вслух.

— Сначала ты говоришь себе: «Ну и что такого, если он женат? Ведь тебе с ним хорошо». А потом замечаешь, как он постоянно смотрит на часы. Уходя, он обязательно смотрится в зеркало — не осталось ли следов губной помады. Ты даришь ему подарки на Рождество, на его день рождения, но он не может взять их домой, а если и берет, то прячет. И ты начинаешь думать: а вдруг он просто выбрасывает твои подарки? Ты долго и тщательно их выбирала. Тебе хотелось, чтобы они сказали ему, как сильно ты его любишь. Но дома у него другая жизнь… А когда вы вместе и все хорошо, ты чувствуешь, насколько это прекрасно… Я выбрала правильное слово? Я знаю, иногда я употребляю неверные слова, но сейчас я выбрала правильное слово. Да, ты чувствуешь: все прекрасно… Но потом он уходит, и ты остаешься одна. Днем, вечером, ночью. И тогда все становится отвратительно. Это слово я тоже выбрала правильно. Отвратительно. — Цзинь-Цзинь повернулась к нему. — Билл, что мне теперь делать? Что будет со мною дальше?

Он тоже повернулся на бок, провел рукой по ее животу, потом обнял ее. Ложь тоже имеет свой предел, и сейчас он добрался до этого предела. Дальше надо говорить только правду.

— Мне пора, — сказал Билл, выбираясь из постели.

— Но прежде чем ты уйдешь, я хочу показать тебе несколько снимков.

Он понял, что это желание возникло не спонтанно, а было заранее ею обдумано.

Цзинь-Цзинь показала ему фотографии младшей сестры. Улыбающаяся, довольная Лин-Юань стояла в обнимку со своим бойфрендом — рослым и тоже улыбающимся немцем. С того момента, как Билл видел ее в Макао, Лин-Юань еще растолстела. Но главным было не это. Главным было кольцо на ее пальце. Кольцо, подаренное в знак помолвки.

— Он очень симпатичный, — сказала Цзинь-Цзинь. — Как по-твоему?

Заурядный, склонный к полноте немец. Поскольку это не касалось его отношений с Цзинь-Цзинь, Билл позволил себе солгать.

— Превосходный парень, — сказал он и, не удержавшись, все-таки спросил: — А что ты думаешь о том, что она делала, когда сбежала с фабрики?

Они переглянулись.

— Что ты скажешь о том времени? — снова спросил Билл.

Цзинь-Цзинь покачала головой, быстро тасуя снимки, как крупье тасует новую колоду карт.

— Нечего говорить об этом. Сейчас это уже не важно. — Она задумчиво глядела на улыбающуюся Лин-Юань. — Наверное, я все-таки больше заботилась о ней, чем она обо мне.

Билл потянулся к ней. Цзинь-Цзинь не отстранилась, не вздрогнула, как он того ожидал. Этим и отличались миры, к которым они принадлежали. Тут их миры диаметрально противоположны. Цзинь-Цзинь не могла прекратить их отношения столь же быстро, как он.

— Я жалею только об одном, — проговорила она. — Я жалею, что у нас с тобой нет ребенка. Мне все равно, что ты останешься со своей женой… Нет, не все равно, но я ничего не скажу. — Она помолчала. — Но мне очень хочется нашего ребенка. Вот этого мне хочется.

Она и здесь выбрала правильное слово: «бэби». Она не сказала «чайлд». Именно «бэби». Малыш. Младенец. Цзинь-Цзинь всегда растягивала слоги в этом слове, и у нее выходило «бэй-бии».

Какая-то часть Билла тоже хотела их общего ребенка. Даже сейчас, поскольку у них родился бы замечательный малыш. Скорее всего, ребенок был бы похож на мать. На Цзинь-Цзинь. И в то же время он сознавал: им ни в коем случае нельзя заводить общего ребенка. Это означало бы новую жизнь и неминуемый конец прежней. Два дома, две жены, две жизни. Его попросту разорвало бы. Пока длились их отношения, Биллу нравилось убаюкивать себя мыслями, что он непременно позаботится о Цзинь-Цзинь, обязательно что-то сделает для нее. В действительности же он ничего не мог сделать. У него уже есть жена и ребенок. Его сердце занято ими. И даже если Бекка отвергнет его, и она, и Холли все равно останутся в его сердце.

— Мне пора, — тихо повторил Билл.

Цзинь-Цзинь кивнула. Она не пыталась вытирать хлынувшие слезы. Совместного будущего у них нет, прошлого не вернешь, и говорить тут не о чем.

Ее голос остановил Билла у самой двери.

— Я тут видела одну передачу. Там говорили, что мужчина никогда не женится на женщине, которую по-настоящему любит. Как по-твоему, это правда?

Билл покачал головой.

— Отчасти правда, — ответил он, понимая, что недосказанность ударит по ней меньше, чем любое другое его слово.

В квартире играла музыка. Шейн услышал ее еще на подходе к двери. И совсем не та, что нравилась ему. Не «Eddie and the Hot Rods».[86] И не «Thin Lizzy».[87] Он поворачивал ключ, слушая: «Угадай, кто сегодня заявится к нам? Наши парни — ведь ты стосковалась по их рукам». Такие песенки нравились его жене. И такие певцы ей тоже нравились: бритоголовые, увешанные цепями, густо покрытые татуировкой. Слова, обычные для песен о любви, у них звучали как угроза физического насилия. Нет, это тебе не «96 Tears»[88] в исполнении старины Эдди и его ребят, и не их знаменитая «Do Anything You Wanna Do».[89] И конечно же, не «The Boys Are Back In Town».[90] Росалита и ее дружок не играли любимых песен Шейна. Они играли одну из новых песен.

Они играли их собственную песню.

Шейн не сразу узнал того, кого сейчас ублажала в постели Росалита. Владелец бара с Мао-Мин-Нань-Лу. Его заведение находилось в двух шагах от «Вместе с Сюзи», и там была живая музыка. Надо же! А Шейн все время подозревал бас-гитариста из бывшего оркестра Росалиты. Он даже готов был побиться об заклад, что это бас-гитарист. Тот с самого начала возненавидел его, словно Шейн вторгся в их жизнь и все испортил. В этом парень оказался прав: все испорчено. Бесповоротно испорчено.

Одеяло они отбросили в сторону. Владелец бара лежал на груде подушек. Росалита стояла на коленях, склонив голову к его раскинутым ногам. Смуглость ее кожи лишь подчеркивала бледную кожу европейца.

Кто он? Француз? Немец? В Шанхае было полно французов и немцев; это тебе не Гонконг, где по-прежнему доминировал англоязычный мир. Другие европейские страны не слишком лезли в Гонконг. Они лезли туда, куда могли влезть.

Этот немец или француз тоже влез туда, куда мог влезть. И сейчас Росалита удовлетворяла его ртом. Тем самым ртом, который целовал Шейна в день свадьбы. Шейн всегда восхищался ее ртом, умеющим дарить идеальные поцелуи… Оказалось, ее рот способен и на другое.

Из-за гремящей музыки парочка не услышала появления Шейна. Но теперь, увидев его, они с проклятиями оттолкнули друг друга. Владелец бара зло смотрел на Шейна. Австралиец подумал, что сейчас они с ним подерутся. Шейн чувствовал, что справится с ним. Плевать он хотел на бурлящую кровь этого козла.

Однако владелец бара с живой музыкой осерчал вовсе не на Шейна. Он был зол на Росалиту. Какого черта она позвала его, не будучи уверена, что ее муж протирает задницу в офисе или болтается в командировке?

— Глупая ты корова, — процедил владелец бара, вылезая из постели.

Росалита прикрыла скомканной простыней грудь. Шейна взбесило не то, что владелец бара явился к нему в дом и оказался в его постели. Как это ничтожество посмело оскорбить его жену?

Внутри Шейна тоже все забурлило. Самое удивительное, но его задела не измена жены, не то, что она делала своими пухленькими губками, и даже не эта дурацкая музыка, до сих пор орущая на всю квартиру. Шейна доконали три слова: «Глупая ты корова».

«Зря ты не попридержал язык, парень, — подумал Шейн. — Теперь ты заплатишь мне за эти слова».

Владелец бара и Росалита стали переругиваться. Шейн прошел к сейфу, набрал шифр — дату рождения Росалиты — и вернулся в спальню с пистолетом Макарова.

Они уставились на Шейна. Они глядели на оружие — старый дешевый пистолет советского производства. Наконец-то они замолчали. А музыка продолжала греметь. Чужая музыка.

«Какая отвратительная песня. Сколько в ней ненависти», — подумал Шейн.

Он был очень спокоен. Настолько спокоен, что, кажется, даже перестал дышать.

Владелец бара рассмеялся Шейну в лицо и сказал, что уже бывал здесь.

— Брось эти ковбойские шуточки, — сказал он, натягивая брюки и застегивая молнию ширинки. — Ты меня не застрелишь. Не надо быть таким жадным. Росалита — твоя подружка, не спорю. Но и моя тоже. Поэтому ты меня не застрелишь.

Шейн выстрелил ему прямо в живот. Это было проще, чем бить кулаками. Он лишь слегка шевельнул указательным пальцем, лежащим на курке, и пистолет послушно выплюнул пулю. Владелец бара упал на спину, держась за живот. Шейн вовсе не собирался устраивать ему мучительную смерть. Так получилось. Этот человек все еще не мог поверить в случившееся. Он громко ругался, пытаясь подняться, но сумел лишь встать на колени, продолжая зажимать простреленный живот. Его голова свесилась на грудь, как будто ему впервые стало стыдно. А кровь струилась у него между пальцами, заливая белые простыни.

Однако Шейн ничего этого не видел. Он смотрел только на свою жену. Росалита стала звать на помощь, крича, что ее сейчас убьют. Она кричала на филиппинском наречии, по-испански и по-английски с испанским акцентом, характерным для многих филиппинцев. Забыв о своей наготе, Росалита переползла на другой край постели, а оттуда — на пол. И тогда Шейн почувствовал, как его указательный палец снова сгибается. Надо только слегка нажать на податливый металлический курок. Палец замер.

Волосы Росалиты не были убраны и перекинуты через плечо, как обычно. Волосы Росалита распускала, только когда спала. И еще — когда занималась любовью.

Она ползла, дергая головой, и сквозь гриву волос отчетливо проступало большое родимое пятно на ее шее. Пятно чернильного цвета… Шейн смотрел на это пятно и понимал, что он все равно любит Росалиту. Он был рад, что женился на ней, и, если повернуть время вспять, он бы не задумываясь сделал то же самое.

Шейн смотрел на ее родимое пятно. Он слишком любил Росалиту, чтобы лишить ее жизни. Но у него имелся другой вариант. Австралиец опустил пистолет, затем снова поднял, приставил дуло к виску и нажал курок.

За мгновение до небытия Шейн вспомнил, какой была Росалита, когда он впервые ее увидел. Сколько огня, сколько жизни. Он поблагодарил судьбу, подарившую ему такой праздник… Он увидел себя подростком, спешащим на берег с доской для серфинга. Потом он вошел в прохладную воду, и ему стало зябко, невзирая на палящее утреннее солнце. Но он упрямо брел дальше… Его первый вечер в Азии. Кажется, в Гонконге. Он забыл название ресторана, но помнил, как впервые попробовал утку по-пекински со всеми специями и овощами. Тогда же он впервые попробовал пиво «Чинтао». Он даже не подозревал о существовании таких блюд и такого пива. Он ел, пил и смотрел на тысячи огней, заменявших звезды… А потом он снова шел наперекор упрямым волнам, сжимая в руках доску для серфинга. И солнце становилось все ярче, все ослепительнее.

Мгновение вместило воспоминания обо всем хорошем, что он успел узнать и пережить, ощущение скоротечности всего этого и еще — грусть оттого, что все это уже никогда не повторится.