Моя навсегда

Глава 2 И все пятеро одновременно говорили о себе…

Тридцатое мая. Я запомнила дату, потому что в последние выходные мая должна была собрать вещи, освободить комнату и уехать обратно к маме в Солнечногорск. Сначала на лето, потом, возможно, насовсем. Квартиру около Донского монастыря снимала Лариса, меня туда просто пустили – по большому одолжению и за относительно небольшие деньги. Относительно – это смотря для кого. Для меня, вернее, для мамы – большие. После свадьбы, конечно, меня в квартире не должно было быть.

Меньше всего я хотела возвращаться домой. Одно дело – приезжать по выходным, совсем другое – ездить в университет из Подмосковья, каждый божий день садиться в набитую сонными людьми электричку, забиваться в метро, дышать затхлым воздухом, перегаром, только что докуренными дешевыми сигаретами, пытаться читать, стоя в толпе.

Из магазина он пришел с двумя пакетами в руках. В одном лежали три банки джина с тоником и почему-то связка бананов, в другом – бутылка «Охотничьей». Я присвистнула.

– Ничего себе планы. Не боишься?

– Чего мне бояться? – переспросил он с самым серьезным видом.

– Что из окна вывалишься, к примеру. Ты что, планируешь вот это выпить в одиночку? Решил покончить с собой из-за Ларисы? Убиться при помощи такой жути?

– Чем тебе не нравится эта бурда? – «обиделся» он. – Я попросил дать мне самое бронебойное пойло, чтобы разом забыть не только девушку, но и вообще все, что происходило со мной в этом году, и продавщица дала мне вот это. Значит, буду пить. Однако думаю, чтобы со мной покончить, нужно больше, чем бутылка «Охотничьей».

– Две бутылки? – усмехнулась я. – Ты всерьез намерен закусывать бананами? Это тебе тоже продавщица посоветовала?

– А ты что, эксперт по тому, как именно и что надо пить? Почетный дегустатор? – Он демонстративно выложил бананы на стол, а затем бросил мне (или в меня) банку джин-тоника. – Пей свою ерунду и не жалуйся. Из окна я не вывалюсь, оно тут узкое.

– Нормальное окно, ты пролезешь, – ответила я, с характерным щелчком открывая банку. – Ты мне все-таки имя свое скажи, а то как я тебя хоронить-то буду?

– Напишешь – светлой памяти Ласточкина, – ухмыльнулся он, явно не собираясь выдавать мне свое чертово имя.

Я отхлебнула джин-тоника. Я пила его второй раз в жизни, но совсем не хотела, чтобы Ласточкин это понял. По какой-то причине именно когда тебе семнадцать, хочется, чтобы все считали тебя умудренной опытом и попробовавшей все джин-тоники на свете.

– Значит, не скажешь? Смотри, я вообще тогда могу взять и назвать тебя как захочу. Как называют подобранных собак. Может, у них уже и были хозяева, и, может, у них уже есть имя – какой-нибудь Бобик.

– Ну, хуже Бобика-то не будет, – рассмеялся он.

– Могу что-нибудь придумать, – пожала плечами я, попивая джин-тоник. – Называть тебя, к примеру… Эркюлем.

– Как-как? – Он обернулся и хмыкнул, а затем подошел к холодильнику и заглянул внутрь. Его лицо озарил свет.

Внутри холодильника ждала почти космическая пустота и чистота. Лариса почти не ела, потому что почти не бывала дома, я почти не ела, чтобы не тратиться. Вообще-то очень многое в моей жизни я делала или не делала, именно чтобы не тратиться. Не пила спиртного и вообще ничего, чтобы не тратиться.

Предаваться порокам и учиться на первом курсе университета – это очень сложно, дорого и по карману тем, кого пристроили в университет богатые родители. Моя мама сидела в поликлинике «на картах», так что ее помощи еле хватало на оплату моей комнаты у Ларисы и более чем скромного питания. Я почти не покупала одежду, исписывала тетрадки до упора, ездила только на городских автобусах, потому что для студентов там был бесплатный проезд. Я не испытывала никаких особенных неудобств, просто так была устроена моя жизнь. Я никогда не жаловалась, просто делала все, что могла, чтобы выжить.

Иногда – делала больше, чем хотела.

– Эркюль, будешь картошку жареную?

– Воображаемую? – уточнил он, кивнув на белоснежные глубины холодильника. – Тогда мне с луком и с грибами.

– Воображаемую можешь есть любую, а у меня белорусская. С луком – пожалуйста, а по грибы сначала придется сходить. К твоему сведению, картошку в холодильнике хранить нельзя, она может там померзнуть.

– Я так понимаю, большую часть ваших запасов нельзя хранить в холодильнике, да? И вообще в доме.

– У нас полно еды, – обиделась я.

– Хозяйственная и отличница. Я начинаю понимать, зачем Лариса тебя пустила, – пошутил он, но по его лицу тут же пробежала тень, словно одно упоминание имени невесты возвращало нас в пасмурный осенний день, под противный мелкий дождик.

Пить он, как и я, тогда тоже не умел, что и было установлено нами опытным путем. Рюмок в квартире не было, из посуды – только тяжелые бежевые икеевские кружки из дешевой глины. Он налил «Охотничьей» в одну, с чуть отколотой ручкой, и попытался отпить так, словно это был не крепкий алкоголь, а чай. Отпил – и отшатнулся, и скривился, и открыл рот так, словно обжегся.

– Господи, ну и гадость, – сказал он, смешно вытянув руку, словно чашка – ядовитая змея, которую он поймал и держит за голову.

– А у меня все хорошо, – улыбнулась я и отхлебнула еще чуть-чуть. – С другой стороны, может, от твоего будет больше эффекта. Что-нибудь чувствуешь?

– Чувствую, словно мне бензина в рот налили и подожгли, – кивнул он.

Затем осторожно поднес кружку к лицу, склонился, понюхал, поморщился. Подождал еще, посмотрел на меня так, как смотрят перед тем, как прыгнуть в прорубь в крещенские морозы. Решился – и выпил, на этот раз резко, опрокинув кружку одним махом. Затем долго кряхтел и плевался, но дело было сделано, Ромео принял яд. Его глаза заблестели от навернувшейся влаги, он задышал глубже. Затем он кивнул и налил еще.

Я чистила картошку и думала, что вовсе не хочу узнавать его ближе. Я вообще не собиралась встречаться с ним. С того момента, как между ними разгорелся этот огромный, ядерно-радиоактивный скандал, я надеялась, что в какой-то момент именно он выскочит из квартиры, бросив ключи на пол, и исчезнет, а Лариса – и соответственно я – останемся тут. Надежды, надежды.

Я сделала приличный глоток и принялась нарезать картошку ломтиками.

– Ты давно ее знаешь? – спросил он.

Я оторвалась от картошки, удивилась или, вернее, сделала вид.

Он фыркнул и недобро рассмеялся.

– Опять дурочку валять? – добавил он. – Сколько лет ты ее знаешь?

– Лет? – Я покачала головой. – Да еще года нет пока. Мы, собственно, с сентября знакомы.

– С этого сентября? Нет, не выходит.

– Чего у тебя не выходит?

Я с удвоенной яростью принялась резать картошку. Не выходит у него.

Он помолчал, затем озадаченно спросил:

– В университете познакомились, что ли?

Я удивилась, что он удивился. Наша с Ларисой история была вполне типичной для студенток.

– Мне общежитие не давали, потому что я из Подмосковья, но попробовали бы они сами поездить в Москву на «Юго-Западную» из Солнечногорска, я бы посмотрела. Пара часов в одну сторону. Так что я с самого начала искала кого-то для подселения, если честно.

– Для подселения. Подожди, я не понимаю. Что значит – искала подселение?

– Меня однокурсница Ларисе сосватала… ну, то есть познакомила.

– Но ведь ты же подруга Ларисы, она тебе помогает по-дружески, да? – уточнил он.

– Помогает, да, – согласилась я. – Но до подруг нам все-таки далеко. Мы общаемся, конечно, но не так близко. То есть… она со мной общается довольно близко, но такова уж Лариса. Она больше всего на свете любит говорить о себе.

– Все люди больше всего на свете любят говорить о самих себе, София.

– Я не люблю говорить о себе, – возразила я.

– Это ты просто еще не прожила достаточно долго, чтобы было о чем говорить. Так ты мне поясни, ты что, Ларке деньги платила? – спросил.

Я бросила нож и картошку, повернулась к нему.

– А в чем проблема? Я понимаю, что мало, но у меня ситуация такая. И потом, я уходила, когда она просила побыть где-нибудь и не путаться под ногами. Я ж понимаю. Хотя однажды мне пришлось сидеть около метро в пирожковой четыре с половиной часа, до двенадцати ночи. А по выходным я уезжала. И вообще она меня о том, что мне в мае нужно съезжать, предупредила буквально неделю назад. У меня вообще-то сессия сейчас. Нет, я сказала, что уеду, когда вы поженитесь. Я просто говорю, что при прочих равных условиях другой человек мог бы и не согласиться. Не такие уж и маленькие были наши деньги…

Я закипала, большей частью от мысли, что мне все-таки придется ехать домой, в Солнечногорск. Прощай, моя самостоятельность. Прощай, утренний сон.

– Софа, Софа, Софа, подожди, остановись. И сколько ты ей платила?

– Ну, началось! – всплеснула руками я. – Во-первых, не называй меня Софой, я это ненавижу, звучит, словно я диван какой-то.

– И как же тебя звать? – удивился он. – Соня разве лучше? Спящая соня. Или Софи?

Это я проигнорировала.

– Во-вторых, сколько мы договорились, столько и платила. Задним числом такие вещи не меняют, я доплачивать не буду.

– Я не собираюсь ничего менять, я спрашиваю – сколько. Если хочешь, из чистого любопытства. У меня сегодня такой вот день удивительных открытий. Впрочем, не важно, на самом деле, сколько. Можешь вообще не отвечать, мне плевать. Плевать! – почти крикнул он, но не мне, а скорее самому себе.

– Да успокойся ты, нервный какой-то.

– Нервный? Еще бы. Мне, между прочим, Лариса сказала, что ты – подруга в стесненных обстоятельствах, что тебе нужно просто несколько месяцев пожить, перекантоваться, так сказать. Что ты – близкая подруга. А с подруг же, понимаешь, денег не берут. Нехорошо это – брать с подруг деньги. Тем более когда все равно за квартиру уже уплачено.

– Что? – Пришел мой черед изумляться. – Лариса…

– Нет, она не платила за квартиру, я платил. У нее, ты не поверишь, та же история, что и у тебя. Тоже прописка в Подмосковье, ей тоже общаги не дали. А мне – дали. Потому что я из Ярославля, понимаешь ли. А тут моя родственница предложила эту квартиру, и недорого. Повезло, да? Я не хотел сразу переезжать, потому что у меня шел сопромат, и я хотел закрыть предмет. Потом переехать. Но Лариса захотела снять квартиру немедленно. Лариса была не против, чтобы я переехал попозже, понимаешь?! Не против! – сказал он жестко. А потом он так засмеялся, что у меня по коже побежали мурашки.

– Я въехала в конце сентября, – вспомнила я.

– Да я помню. Она мне рассказала, как ты умоляла ее дать тебе пару-тройку недель решить вопрос, а потом эта пара-тройка недель выросла в пару месяцев, да так и не закончилась. Она говорила, мол, чего кипятишься, она же никому не мешает. Она – это ты, София. И что на выходные ты все равно уезжаешь, тоже говорила. Подожди, а у тебя реально мать болеет, живет в коммуналке, и ты к ней ездишь на выходные ухаживать?

Я медленно покачала головой.

– Моя мама, слава богу, совершенно здорова. Я просто к ней езжу. Далеко ездить, ну и так далее. Много там, знаешь, факторов.

– Черт, мог бы и сам догадаться. Все это даже звучит как часть какого-то дикого сериала. Больная мать в коммуналке.

– Слушай, как она могла такое сказать?! – пробормотала я, с трудом сглатывая непривычный комок в горле. Ярость. Вот что я чувствовала. – Я хочу ей… влепить по роже. Как она посмела!

– Значит, с тебя она понемногу получала на карманные расходы. Нормально. А что? Прямо очень даже неглупо все придумано. А я еще удивлялся, чего это она не хочет, чтобы я из общаги до конца года выезжал. Такая забота! Все мозги мне проела твоим тяжелым положением. А моя общага – она ж бесплатная. Только там одна душевая на этаж и в тазике парни носки замачивают на месяц – так, чисто для того, чтобы все отстиралось. Я не жалуюсь, не думай, в конце концов я не так уж и чувствителен к запаху протухших носков, он мне даже нравится. Просто это было так глупо – снимать квартиру и не жить там, потому что у нее была ты.

– Знаешь, тоже не нужно было быть таким дебилом. Хоть немного нужно думать головой. Нельзя так давать себя дурить. Я-то откуда могла знать? Я тебя даже не встречала. Я даже имени твоего не знаю. Лариса предложила мне комнату, я согласилась. По деньгам выходило выгодно, остальное меня не интересовало. Как можно платить за квартиру, в которой не живешь? Не месяц или два – девять месяцев платить! Ты на кого учишься? На доброго волшебника? Хрустальные туфельки для каждой принцессы? А потом они этими самыми туфельками по тебе и пройдутся.

И тут я наткнулась на больные от горя глаза. Он смотрел на меня, словно молил о пощаде. Я осеклась.

– Продолжай, не останавливайся.

– Черт, прости. Я не хотела, – покачала головой я, но он только развел руками и с театральной улыбкой добавил:

– Ничего-ничего. Все – правда, все – про меня. Идиот. Учусь, правда, на аэрокосмическом, но это тоже оттого, что дурак. Люблю всякие летающие штуковины. Романтик, да? А ты на кого учишься? На учетчика? – обиженно нахохлился он. – Чужие деньги считаешь?

– Ты знаешь… – замялась я, невольно улыбнувшись.

Он явно не рассчитывал на такую реакцию, на улыбку.

– Что? Определенно, я ни черта не знаю.

– Я учусь на экономическом, – добавила я. – Так что ты не так и не прав. Наша специальность только звучит красиво – экономисты. На деле большая часть станет бухгалтерами.

– И ты, Софи? – ужаснулся он. – Станешь бухгалтером, что, реально? На самом деле, будешь сидеть и сводить баланс?

– Ты говоришь так, словно нет хуже судьбы! – возмутилась я. – Работа как работа. Оплачивается хорошо. Блин, на аэрокосмический, знаешь, не всем дано поступить. Даже звучит красиво. Обалдеть. И где это – аэрокосмический?

– В космосе.

– В каком институте, придурок?! – усмехнулась я.

– А! Бауманка. А ты, значит, деньги изучаешь. Тебе никогда не говорили, что деньги – не главное?

– Ты ничего обо мне не знаешь, – теперь уже обиделась я.

Он махнул рукой и махом опрокинул содержимое своей чашки со сколом. Затем выдохнул и крикнул, как кричат бойцы из единоборств, нанося удар.

– Без разницы, София. Потому что ты права. Я ничего не знаю о тебе, а ты – обо мне. Хотя мне от этого, знаешь, не легче. Я все никак не могу понять, как такое могло случиться со мной. А, с другой стороны, разве был хоть единственный шанс, что выйдет по-другому? Ну разве не лучше, что все закончилось именно сейчас, а не через десять лет и двоих детей? И разве не случалось такое со всеми? Наверное, у каждого есть своя Лариса. Вот у тебя есть своя Лариса?

– У тебя язык заплетается, Эркюль, – усмехнулась я. – А у меня картошка не готова. Что мне с тобой тут делать без картошки? Ты подожди, не пей больше.

– Не, не могу обещать, София. Потому что мне так, знаешь, обидно, что хочется найти ее и трясти, пока из нее не вывалится эта ее беззаботная улыбка. Пока она меня не испугается. Черт, никогда больше ни одна женщина не заставит меня так чувствовать. Слышишь, София, ни одна женщина никогда больше не разобьет мне сердце. Я разобью им сердце, а они мне – нет. Вот так-то, София. Я, кстати, Митя.

– Митя? – удивилась я. И добавила: – Ты уверен?

– Я уверен, – с нарочитой серьезностью кивнул он.

– Это вообще что за имя, сокращенное от чего? Дмитрий? – не унималась я.

Митя расхохотался, а затем протянул мне недопитую банку джина с тоником, и мы чокнулись. Два незнакомца в безвоздушном пространстве неясного будущего. Так мы познакомились. Судьбоносная встреча, одна из тех, что случается с каждым из нас время от времени. Незаметно, почти неопределимо, как беременность или возраст, как нежданное письмо в почтовом ящике, как все, что потом изменит нашу жизнь самым невероятным образом.