Мрачные ноты

Глава 1

АЙВОРИ

Нищета.

Раньше было намного легче.

Может, потому что я мало что помню из детства. Поскольку была счастлива.

А теперь всё, что осталось, это боль, вопли и неоплаченные счета.

В свои семнадцать лет я мало знаю о мире, но признаю, что быть нежеланной и несчастливой — перенести труднее всего, чем не иметь никакой еды.

Мой желудок стягивается узлом. Возможно, если меня стошнит до того, как я выйду из дома, это ослабит мои нервы и очистит голову. Только я не могу позволить себе потерять калории.

Глубоко вздохнув, проверяю, как на моей самой красивой рубашке держатся пуговицы, и что мое существенное декольте по-прежнему скромно прикрыто. Юбка длиной до колен сегодня вписывается лучше, чем она выглядела в дешевом комиссионном магазине, а балетки... Проехали. Ничего не могу поделать с треснувшими подошвами и разодранными носками. Это единственная моя обувь.

Выхожу из ванной и на цыпочках прокрадываюсь на кухню, расчесывая дрожащими пальцами свои волосы. Влажные пряди спадают мне на спину и от этого моя рубашка мокнет. Дерьмо, теперь мой лифчик виден через влажную ткань? Мне следовало приподнять или высушить свои волосы, но у меня нет времени, и от этого мой желудок еще больше сжимается.

Господи, я не должна так беспокоиться. Это всего лишь один из первых дней в школе, я уже справлялась с этим несколько раз.

Но это мой выпускной год.

От него будет зависеть вся моя жизнь.

Одна ошибка, далекий от совершенства средний бал, нарушение дресс-кода, малейший проступок переключит всеобщее внимание с моего таланта на бедную девушку из Трема. Каждый мой шаг в мраморных залах Академии Ле Мойн, — это попытка доказать, что я больше, чем просто та девушка.

Ле Мойн — одна из самых признанных, элитных и дорогих высших школ искусства в стране. И это, черт побери, пугает. Не имеет значения, являюсь я наилучшей пианисткой в Новом Орлеане или нет. Начиная с девятого класса, администрация академии всегда искала причины, чтобы исключить меня и заполнить мое конкурентное местечко студентом, который привнесет талант и финансовые возможности.

Вонь затхлого дыма возвращает меня к реальности моей жизни. Щелкаю выключателем на кухонной стене, освещая груды сдавленных пивных банок и пустых коробок из-под пиццы. Грязные тарелки заполняют раковину, на полу валяются окурки. А это еще что, черт возьми? Я опираюсь на стол и фокусируюсь на сгоревшем остатке, находящемся в углублении ложки.

Вот ублюдок. Неужели мой брат использовал нашу лучшую посуду для приготовления кокса? Я в гневе выбрасываю ложку в мусорное ведро.

Шейн утверждает, что он не в состоянии оплачивать счета, но у безработного ублюдка всегда есть деньги на вечеринку. Мало того, когда я уснула, кухня была безупречной, несмотря на цветущую на стенах плесень и отслоившийся от досок ламинат. Это наш дом, черт побери. Он — единственное, что у нас осталось. Шейн и мама даже не догадываются, через что мне пришлось пройти, чтобы погашать ипотечные платежи. Но ради их же блага, надеюсь, они никогда не узнают.

Прикосновение к моей лодыжке пушистого меха привлекает мое внимание к полу. На меня таращатся огромные светящиеся глаза из-под оранжево-полосатой мордочки, и я расслабляюсь.

Шуберт наклоняет свою потрепанную кошачью мордочку и трется усами о мою ногу, а хвостик подергивается в воздухе. Он всегда знает, когда я нуждаюсь в любви. Иногда мне кажется, что только он излучает любовь в этом доме.

— Мне пора идти, мой сладкий, — шепчу ему, почесывая его шерсть за ухом. — Будь послушным котиком, хорошо?

Я с облегчением достаю последний кусочек бананового хлеба, спрятанного в задней части буфета, осознавая, что Шейн его не обнаружил. Заворачиваю кусок хлеба в бумажное полотенце и пытаюсь пройти к входной двери как можно тише.

Наш полуразрушенный дом — это одна широкая комната, длиною в пять комнат. Без коридоров. С расположенными рядом друг с другом комнатами и с выстроенными в линию дверями таким образом, что, если бы я стояла во дворе с дробовиком и стреляла по входной двери, то не задела бы при этом стены.

Но я могла бы задеть Шейна. Умышленно. Потому что он чертова обуза и попусту тратит свою жизнь. А еще он на девять лет старше и на сто пятьдесят фунтов тяжелее меня, и он мой единственный брат.

Под моими ногами скрипят столетние деревянные доски, и я перестаю дышать, ожидая рычание пьяного Шейна.

Тишина. Спасибо, господи.

Прижимая к груди завернутый в салфетку хлеб, миную комнату матери первой. Я проходила здесь полчаса назад, сонная, шаркая в темноте на пути к ванной комнате. Но благодаря кухонному свету, пробивающемуся сквозь дверной проем, я вижу схожие с человеком очертания на ее постели.

Удивленно спотыкаясь, пытаюсь вспомнить, когда видела ее в последний раз. Две... три недели назад?

В груди трепещет волнение. Может, она пришла домой, чтобы пожелать мне удачи в мой первый учебный день?

За три тихих шага я подхожу к кровати. Прямоугольные комнаты такие тесные и узкие, но потолки имеют высоту в двенадцать футов, а, возможно, и выше. Папочка говорил, что скатная крыша и длинное горизонтальное расположение были вентиляционной конструкцией, по которой распространялась вся его любовь.

Но папочка умер, и все, что осталось циркулировать по дому, — это затхлый запах от оконных блоков, вызывающий кашель

Я склоняюсь над матрасом, напрягая зрение, чтобы увидеть в тени коротко постриженные мамины волосы. Вместо этого, меня встречает горький запах пива и травки. Ну, конечно. По крайней мере, она одна. Я не заинтересована во встрече с ее мужчиной-на-один-месяц для развлечения.

Должна ли я разбудить ее? Инстинкт подсказывает мне не делать этого, но, черт побери, я так хочу почувствовать ее объятия.

— Мама? — шепчу.

Комок на постели шевелится, и громкий, глубокий стон доносится из-под одеяла. Стон человека, который я узнаю с ужасом.

По спине бежит холодок, когда я отскакиваю назад. Почему лучший друг моего брата находится в постели мамы?

Лоренцо взмахивает вверх своей мощной рукой и хватает меня за шею, подталкивая к себе.

Я бросаю хлеб, пытаясь оттолкнуться от него, но он сильный, противный и никогда не реагирует на слово «нет».

— Нет, — все равно говорю я, страх усиливается в моем голосе, и пульс грохочет в ушах. — Прекрати!

Он опрокидывает меня на кровать, толкая лицом вниз к своему потному телу. Я задыхаюсь от пивного перегара. Затем от веса его тела, рук... о боже, его эрекции. Он шлепает меня по заднице, сминает мою юбку, и его тяжелое дыхание отдается скрежетом в моих ушах.

— Отвали от меня! — Я дико трясусь, цепляясь пальцами за одеяло, но от этого никакого толку. — Я не хочу. Пожалуйста, не...

Он накрывает мой рот ладонью, затыкая меня и ограничивая своей силой мои движения.

Тело становится холодным, онемевшим, разваливается, словно мертвая вещь, отделяясь от собственного сознания. Я позволяю себе испариться, переношусь в знакомое и любимое убежище, поскольку окутываю все свое существо темнотой, легкими касаниями клавиш фортепиано, атональным ритмом. Соната Скрябина №9. Вижу, как мои пальцы пробегают по фортепьяно, слышу навязчивую мелодию и ощущаю каждую дребезжащую ноту, которая затягивает меня глубоко в черноту. Подальше от моего тела. И от Лоренцо.

Рука ползет по моей груди, сжимая ее, стягивая с меня рубашку, но я теряюсь в диссонирующих нотах, воссоздавая их со всей осторожностью, отвлекая собственные мысли. Он не может причинить мне боли. Не здесь, не с моей музыкой. Никогда больше.

Он меняет положение, засовывая в мои трусики свою ладонь между ягодицами, грубо исследуя анальное отверстие, заставляя всегда кровоточить это место.

Соната разбивается на осколки, и я пытаюсь собрать воедино аккорды. Но неумолимые пальцы заставляют меня терпеть его прикосновение, заглушая мой крик своей ладонью. Я задыхаюсь от нехватки воздуха и отчаянно пинаю ногами по прикроватному столику. Моя нога сталкивается с лампой и сбрасывает ее на пол.

Лоренцо замирает, а его рука зажимает мой рот.

Рядом с моей головой раздается громкий стук об стену, удар кулаком исходит из комнаты Шейна. В моих венах стынет кровь.

— Айвори! — голос Шейна отдается рокотом сквозь стену. — Бл*дь, ты разбудила меня, никчемная гребаная сука!

Лоренцо отскакивает от меня и пятится к лучу света, исходящего из кухонного дверного проема. Племенные татуировки очерчивают его грудь, и широкие штаны свисают с узких бедер. Ничего не подозревающий человек может посчитать его крепкое телосложение и латиноамериканские черты лица привлекательными. Но внешность — это всего лишь оболочка души, а у него она гнилая.

Я скатываюсь с кровати, одергивая юбку вниз, и хватаю упакованный с пола хлеб. Чтобы добраться до входной двери мне нужно пройти через комнату Шейна, затем в гостиную. Может, он еще не вылез из постели.

С грохочущим сердцем в груди, бросаюсь в черную как смоль пещеру — комнату брата Шейна и... Уумф! Врезаюсь в его голую грудь.

Ожидая реакции, уклоняюсь от его первого удара, только для того, чтобы подвергнуть свою щеку тяжелой пощечине от его второй руки. Удар возвращает меня в комнату матери, и он следует за мной, его глаза застланы дымкой пелены, а веки полуопущены от алкоголя и наркотиков.

Когда-то я думала, что он был похож на папочку. Но это было до... Каждый день светлые волосы на голове Шейна становятся редкими, его щеки глубже впадают в бледное лицо, и живот свисает ниже нелепых тренировочных шорт.

Он безработный с тех пор, как четыре года назад отправился в самоволку из морской пехоты. В тот год наша жизнь превратилась в дерьмо.

— Какого. Хера... — Шейн говорит, прижимая свое лицо к моему. — ...ты просыпаешься в чертовом доме в пять утра, мать твою?

В принципе, уже почти шесть часов, и мне нужно еще кое-куда заскочить, перед тем как совершить сорокапятиминутную поездку.

— У меня занятия, придурок. — Я выпрямляюсь, встаю ровно и уверенно, несмотря на ужасный страх, который скручивает мой желудок. — Все, о чем ты должен был спросить, — это почему Лоренцо спит в постели мамы, лапает меня своими руками, и почему я кричала, умоляя его остановиться.

Я наблюдаю, как Шейн сосредоточенно смотрит на своего друга. Тусклые татуировки нанесены неразборчиво на щеках Лоренцо, едва различимые под его темными бакенбардами. Однако новая татуировка на его горле горит так же дерзко, как и его темные глаза, которые так и кричат: «Уничтожу», когда он смотрит на меня. Это его обещание.

— Она снова приперлась ко мне. — Взгляд Лоренцо останавливается на мне, он выражает открытую злобу. — Ты же знаешь, какая она.

— Это чушь собачья! — Я оборачиваюсь к Шейну и произношу умоляющим голосом. — Он никогда не оставит меня в покое. Каждый раз, когда ты поворачиваешься спиной, он сдирает с меня одежду и...

Шейн хватает меня за шею и отбрасывает лицом в направлении дверного косяка. Я пытаюсь уклониться, дергаясь вопреки силы его ярости, но ударяюсь губой об острый угол.

Боль мгновенно распространяется по ней. Когда ощущаю привкус крови, я выпячиваю подбородок, чтобы не забрызгать кровью одежду.

Шейн отпускает меня, его глаза тусклые и веки тяжелые, никогда еще они не пронзали меня такой своей ненавистью.

— Если ты еще раз будешь светить своими сиськами перед моими друзьями, то я отрублю их на хрен. Ты меня слышишь?

Прикасаюсь рукой к груди, и мое сердце замирает, когда скольжу ладонью по V-образному вырезу своей рубашки. На ней отсутствуют, по крайней мере, две пуговицы. Дерьмо! В Академии пожалуются на меня или выставят прочь, что еще хуже. Я отчаянно осматриваю кровать и пол в поиске маленьких пластиковых кнопок в ворохе разбросанной одежды. Мне никогда их не найти, и если я сейчас же не уйду, будет еще больше крови и оторванных пуговиц.

Разворачиваюсь и бегу через комнату Шейна, своими яростными криками он заставляет меня бежать еще быстрее. Хватаю свою сумку с дивана гостиной, где в последнее время сплю, и уже в следующее мгновение стою за дверью, выдыхая облегчение в серое небо. Солнца не будет еще в течение часа, и на пустой улице все выглядит спокойным.

Когда ступаю на переднюю лужайку, пытаюсь выбросить из своего разума последние десять минут, отделяя и складывая это в отдельный чемодан в голове. Он старомодного вида, обтянутый коричневой кожей с этими маленькими бронзовыми пряжками. Затем представляю, как чемодан покоится на крыльце. Он лежит здесь, потому что только я в состоянии носить его с собой.

Короткая пробежка приводит меня к месту отправки девяносто первого маршрута. Если поспешу, у меня будет время, чтобы проведать Стоджи перед следующим автобусом.

Обходя ухабы на усаженных деревьями улицах, я прохожу ряды коттеджей и одноэтажные дома, каждый из которых ярко окрашен в разные цвета и украшен товарными знаками Юга. Кованые железные перила, фонари, подъемные окна и фронтоны крыш с декором в виде завитков — все это можно увидеть сквозь прогнувшиеся подъезды, граффити и гнилой мусор. Множество пустых и заросших зданий обезображивают городской пейзаж, как будто мы нуждаемся в напоминании о последнем урагане. Но резонанс Трема состоит в процветании на плодородной почве, в истории культуры и в выдержанных улыбках людей, которые называют окраину города своим домом.

Такие люди, как Стоджи.

Я подхожу к тяжелой, запирающейся на засов двери его музыкального магазина и обнаруживаю, что она не заперта. Несмотря на нехватку покупателей, он открывает магазин в тот момент, когда просыпается. В конце концов, это его жизнь.

Когда вхожу, звенит колокольчик, и непроизвольно я обращаю внимание на стоящее в углу старое фортепьяно «Стейнвэй». Я проводила за ним каждое лето и помню, как стучала по клавишам этого пианино до боли в спине и потери ощущения в пальцах. В конце концов, мои визиты превратились в трудоустройство. Я справляюсь с его покупателями, бухгалтерией, инвентарем, со всем, в чем он нуждается. Но это происходит только летом, когда у меня нет возможности зарабатывать иначе.

— Айвори? — хриплый баритон Стоджи отдается в небольшом магазине.

Я кладу банановый хлеб на стеклянную стойку и кричу:

— Просто принесла завтрак.

Звук шаркающей обуви сигнализирует о его приближении, и сгорбившийся силуэт показывается из гостиной задней комнаты. Девяностолетний мужчина все еще в состоянии двигаться быстро, пересекая магазин, будто его немощное тело не поражено артритом.

Мутное пятно, отражающееся в его темных глазах, указывает на то, что у него слабое зрение, но, как только он появляется рядом, то мгновенно находит недостающие пуговицы на моей рубашке, а также опухший порез на моей губе. Морщины под ободком его бейсбольной кепки становятся еще глубже. Он и раньше видел дело рук Шейна, и я так благодарна, что он не задает вопросов и не жалеет меня. Я могла бы быть единственной белой девушкой в этом районе, и я определенно единственный ребенок, имеющий обучение в частной школе, и на этом различия заканчиваются. Моя ноша такая же обычная, как выброшенные бусы на Бурбон-Стрит.

Пока Стоджи осматривает меня с головы до ног, он почесывает свои бакенбарды; седина его волос резко контрастирует с его угольно-черным цветом лица. Заметная судорога прокатывается по его рукам, и он расправляет плечи, без сомнения, пытаясь скрыть свою боль. Я наблюдала за его упадком сил в течение нескольких месяцев, жаль, что не в состоянии предотвратить это. Не знаю, как поддержать его или облегчить страдания, и это медленно убивает меня изнутри.

Я видела его финансовые возможности. Он не может купить себе медикаменты, еду или посетить врача. Конечно, он не в состоянии позволить себе наемного работника, что горько отразилось на его финансах прошлым летом из-за меня. Весной, когда я закончу Ле Мойн, я уеду из Трема, и Стоджи больше не будет чувствовать себя обязанным заботиться обо мне.

Но кто позаботится о нем?

Он вытаскивает из кармана носовой платок и дрожащей рукой тянется к моей губе.

— Ты прекрасно выглядишь сегодня утром. — Он проникает в меня своим проницательным взглядом. — И нервничаешь.

Я закрываю глаза, пока он вытирает кровь. Стоджи уже знает, что мой сильнейший союзник в академии уволился с должности ведущего музыкального преподавателя. Мои отношения с миссис Маккракен длились три года. Она была единственным человеком в Ле Мойн, кто поддерживал меня. Потерять ее одобрение на стипендию — это как начать все сначала.

— У меня имеется всего лишь год. — Я открываю глаза, фиксируя свой взгляд на Стоджи. — Один год, чтобы произвести впечатление на нового преподавателя.

— И все, что тебе нужно, это мгновение. Просто будь уверена, что ты там ради этого.

Я поймаю девяносто первый маршрут в нескольких кварталах от отеля. Поездка на автобусе занимает двадцать пять минут. И десять минут понадобится, чтобы добраться до кампуса. Проверяю свои часы. Несмотря на недостающие пуговицы и разодранную губу, я все равно буду там, и мои пальцы по-прежнему функционируют. Я сделаю все возможное.

Провожу языком по порезу и морщусь от опухлости вокруг пораненной кожи.

— Заметно?

— Да. — Старик смотрит на меня с прищуром. — Но не так, как твоя улыбка.

Невольно, уголки моих губ приподнимаются, и я уверена, это было его намерением.

— Ты такой обаяшка.

— Только когда она этого заслуживает. — Он оттопыривает карман со всяким барахлом, который полон медиаторов, дудочек, гвоздей, и лезет своей дрожащей рукой во внутрь. Что он ищет?

Ох! Я выхватываю булавку, находящуюся рядом с его ищущим пальцем и шарю в поисках еще одной.

— У тебя есть еще одна?

— Нет, только эта.

После нескольких хитрых приемчиков, мне удается скрепить переднюю часть своей рубашки и одарить Стоджи благодарной улыбкой.

Слегка погладив меня по голове, он подгоняет меня.

— Давай. Уходи отсюда.

Он имеет в виду, идти в школу, чтобы я смогла выбраться из этого дома. Из Трема. И этой жизни.

— Я так и планирую. — Кладу на стол кусочек хлеба.

— О, нет, не в этот раз. Забирай его.

— Меня накормят в школе.

Я знаю, он отчетливо слышит ложь в моих словах, но все равно соглашается.

Когда поворачиваюсь, чтобы уйти, Стоджи хватает меня за запястье так сильно, что я никогда бы не подумала, что он на такое способен.

— Им повезло, что ты есть у них. — Его темные глаза сверкают. — Этим сукиным сынам чертовски повезло. Не позволяй им забывать об этом.

Он прав. То, что моя семья не в состоянии предложить состоятельные пожертвования, или у меня отсутствуют влиятельные связей, не делает меня человеком, принимающим подачки. Моя четырехгодичная стоимость обучения была полностью оплачена, когда мне было десять лет, а в четырнадцать я прошла необходимые прослушивания, так же, как и мои сверстники. Пока я продолжаю затмевать остальных в курсовой работе, концертах, эссе и поведении, академия, возможно, не будет так сурова по отношению ко мне и не исключит меня.

Оставив поцелуй на морщинистой щеке Стоджи, я направляюсь к автобусной остановке, не в состоянии преодолеть вновь вернувшийся страх. Что, если мой новый преподаватель музыки возненавидит меня, откажется наставлять или поддерживать в процессе обучения в колледже? Папочка был бы в отчаянии. Боже, это такая невыносимая боль. Папочка наблюдает за мной? Видел ли он то, чем я занималась, чтобы свести концы с концами? То, чем я собираюсь заняться снова, как только наступит вечер? Скучает ли он по мне так же, как я по нему?

Иногда жуткая дыра в сердце, оставленная им, так сильно болит, что я не в силах вынести. Случается так, что хочется причинить себе боль и присоединиться к нему, где бы он ни был.

Вот почему я перехожу к самой большой проблеме из списка моих задач.

Сегодня я собираюсь улыбаться.

Глава 2

ЭМЕРИК

Поскольку утреннее собрание факультета подходит к концу, мои новые коллеги покидают библиотеку в чопорных черно-белых костюмах, стуча каблуками. Я остаюсь сидеть за столом и жду, когда же разойдется стадо, наблюдая краем глаза за Беверли Ривард.

Находясь во главе стола, она не сменила свою величавую позу и удостоила меня всего лишь взглядом, когда представляла в начале собрания. Но как только комнату покинут все, она даст мне намного больше. Несомненно, на повестке дня у нее есть что обсудить со мной. Наедине.

— Мистер Марсо. — Она сужает на мне свой взгляд, когда удивительно тихонько скользит по мраморному полу в своих помпезных лакированных туфлях и закрывает двери за последним сотрудником. — На два слова, перед тем, как вы уйдете.

Это будет больше, чем два слова, но я не стану использовать семантику, чтобы развеять ее заблуждение, будто она имеет надо мной власть. Есть более изобретательные способы поставить ее на колени.

Откидываюсь в кожаном кресле, сложа руки на коленях. Мой локоть упирается о стол, а лодыжка покоится на одной из ног. Я смотрю на нее со всей строгостью, потому что она из тех женщин, которые все время что-то от кого-то хотят, нечто могущественное, чем она может манипулировать согласно своей воле и дальновидности. А пока она получает от меня всего лишь внимание.

Беверли обходит длинный стол, ее скромный костюм облегает худую фигуру. Будучи старше меня на двадцать лет, она выглядит поразительно изящно. Выраженные высокие скулы. Узкие, аристократические черты. Едва ли видна морщинка на бледном лице.

Трудно сказать, какого цвета ее волосы: русые или блондинистые, которые она собирает на затылке. Могу поспорить, она никогда не распускает их. Привлечь к себе внимание со стороны мужчин — это не главное ее стремление. Нет, ее беспощадная гордыня заключается в чувстве превосходства, когда она отдает приказы и наблюдает за тем, как подчиненные лезут из кожи вон, чтобы поцеловать ее задницу.

Наша первая и единственная встреча тет-а-тет во время лета продемонстрировала некоторую часть ее сущности. В остальном я сделал вывод. Она не стала деканом Ле Мойн по своей доброте душевной или избежав конкуренции.

Я знаю не понаслышке, что необходимо для того, чтобы контролировать такую школу, как эта.

Так же знаю, как легко потерять эту должность.

Не торопясь, она подходит ко мне, ее цепкий взгляд проходит по щелям между книжными шкафами из красного дерева, пустому библиотечному столу и никем не занятым креслам в дальнем конце помещения. Да, Беверли. Мы одни.

Она опускается на кресло рядом со мной, скрещивая ноги и посылая мне ожидаемую улыбочку.

— Вы уже все обустроили в своем новом доме?

— Не прикидывайтесь, что вам есть до этого дело.

— Отлично. — Она сминает поверхность юбки своими подстриженными ногтями. — Со мной связался адвокат Барбы Маккракен. Как оказалось, она не собиралась уходить мирно.

Это не моя проблема. Я пожимаю плечами.

— Вы говорили, что разберетесь с этим.

Возможно, Беверли не настолько компетентна, как я предполагал.

Беверли выражает недовольство, при этом продолжая улыбаться, но ее улыбка теперь выглядит натянутой.

— Я разобралась с этим.

— Потратили кучу денег?

Улыбка соскальзывает с ее лица.

— Больше, чем того стоило, немного жадная... — Ее губы растягиваются в усмешке, когда она отклоняется на спинку кресла и смотрит в другой конец комнаты. — В любом случае, все кончено.

Криво ухмыляюсь, умышленно изображая веселье.

— Уже сомневаетесь в правильности нашего договора?

Она сверкает по мне своим взглядом.

— А вы предоставляете риск, мистер Марсо. — Беверли прищуривается, источая взглядом холод, когда разворачивается в кресле ко мне лицом. — Сколько у вас было предложений о работе со времен фиаско в Шривпорте? Хм?

Ее насмешка пробуждает поток гнева и отступление, который ускоряет мой пульс. Мне хочется сказать ей что-нибудь неприятное, но я всего лишь приподнимаю вопросительно бровь.

— Ну что же, хорошо. — Она нагло намекает. Или неуверенно. Наверное, и то и другое. — Ле Мойн имеет непревзойденную репутацию, одна я несу ответственность за сохранность. Отъезд Маккракен и моя готовность взять вас на ее место вызвали нежелательные подозрения.

В то время как Шривпорт разрушал мою профессиональную репутацию, причина моей отставки никому не была известна. Тем не менее, люди говорят об этом. Я подозреваю, что большинство преподавателей и семей учеников Ле Мойна что-нибудь услышат. Я бы предпочел изложить правду, чем подвергать себя суждениям, основанных на извращенных слухах. Но условия предложения рабочего места Беверли требуют моего молчания.

— Помните о нашем соглашении. — Ее локти прижаты по бокам кресла, глаза почти стеклянные и слишком ярко сверкают. — Держите свой рот на замке и позвольте мне пасти стадо овец с их нескончаемой болтовней.

Она так говорит об этом, как будто я должен быть впечатлен ее неэтичным методом работы. Но она непроизвольно раскрыла все свои карты. Я ощущаю ее страх. Она незаконно уволила преподавателя университета и заплатила женщине за молчание, и все это привело меня сюда ради ее личной выгоды. Если бы она действительно имела контроль над ситуацией, то не чувствовала бы необходимости начинать этот разговор. Она достаточно хладнокровна, чтобы уничтожить жизни людей, но это не значит, что она готова играть в эту игру. В мою игру.

Я потираю большим пальцем нижнюю губу, радуясь тому, как ее глаза вынуждены следить за моим движением.

Кожа над ее воротом рубашки краснеет.

— Это крайне важно, что мы уделяем внимание вашим достижениям в качестве педагога. — Она приподнимает подбородок. — Я предполагаю, что вы продемонстрируете профессиональный пример в классе...

— Не стоит говорить мне, как выполнять мою работу. — Я был уважаемым педагогом до того, как пополнил административные ряды. К черту ее и ее самодовольную наглость.

— Как и у большинства учителей, у вас, кажется, есть проблемы с обучением. Так что постарайтесь обратить внимание. — Она наклоняется вперед, ее тон низкий и невыразительный. — Вы не омрачите своими извращениями углы моей школы. Если ваш проступок в Шривпорте повторится здесь, сделка отменяется.

Внутри груди горит огнем из-за напоминания о том, что я потерял.

— Это второй раз, когда вы упомянули Шривпорт. Причина? Вам любопытно? — Я смотрю на нее с вызовом. — Давайте, Беверли. Задайте свои животрепещущие вопросы.

Она прерывает зрительный контакт, ее шея напряжена.

— Никто не нанимает шлюху, чтобы услышать о ее подвигах.

— О, теперь я шлюха? Вы меняете условия нашей договоренности?

— Нет, мистер Марсо. Вы знаете, для чего я нанимаю вас. — Ее голос становится на октаву выше. — С четкой уверенностью о том, что не будет неосмотрительности. — Она понижает интонацию. — И больше ни слова об этом.

Я позволил ей быть хозяйкой положения с того момента, когда она связалась со мной. Теперь пора насладиться небольшим унижением.

Наклоняясь ближе к ней, я хватаюсь за подлокотники кресла, в котором она сидит, заключая ее в ловушку.

— Вы врете, Беверли. Я думаю, вы желаете услышать грязные подробности моих проступков. Стоит ли мне описывать позиции, которые были использованы, звуки, которые она издавала, размер моего члена?

— Прекратите! — Ривард всасывает воздух сквозь зубы, рука дрожит возле груди перед тем, как она сжимает ее в кулак и нацепляет на лицо представительное выражение, которое демонстрирует всему миру. — Вы отвратительны.

Посмеиваясь, откидываюсь назад на спинку кресла.

Она вскакивает на ноги, глядя на меня.

— Держитесь подальше от моего факультета, особенно от женщин, которые находятся в моем подчинении.

— Я осмотрел предложения на утреннем собрании. Вы действительно необходимо обновить декорации.

Там было несколько фигуристых учительниц, бросающих достаточно заинтересованные на меня взгляды, но я здесь не для этого. У меня имеется десятки женщин, готовых лечь под меня по первому зову, и моя ошибка в Шривпорте... Я сжимаю челюсть. Больше ее не допущу.

— С другой стороны, вы... — Я позволяю своему взгляду путешествовать по ее напряженному телу. — Вы выглядите так, будто вам не помешает хороший трах.

— Вы переходите границы. — Интонация ее голоса ослабевает, когда она отходит назад.

Она поворачивается и быстрым шагом переходит к своей части стола. Чем дальше отходит от меня, тем увереннее становится ее походка. Еще несколько шагов, и женщина смотрит через плечо, как будто ожидает поймать мой взгляд на своей тощей заднице. Я содрогаюсь. Самонадеянная сучка думает, что я заинтересован в ней.

Я стою, скользя рукой в карман своих брюк, и направляюсь к ней.

— Неужели мистер Ривард не отвечает вашим требованиям в постели?

Она тянется к концу стола и собирает свои бумаги, отказываясь встретиться со мной взглядом.

— Продолжайте в том же духе, и я уверена, что вы больше никогда не побываете внутри классной комнаты.

Из-за ее иллюзии контроля чертовски трудно держать язык за зубами.

Я врываюсь в ее пространство, подходя к ней вплотную.

— Еще одна угроза и в конечном итоге пожалеете.

— Отойдите назад.

Склоняясь, я шепчу ей на ухо.

— У каждого есть свои секреты.

— У меня не...

— Мистер Ривард согревает еще чью-то постель?

Это всего лишь предположение, но незначительная дрожь в ее руке говорит о том, что я на верном пути.

У нее раздуваются ноздри от ярости.

— Это возмутительно.

— Что насчет вашего безупречного сына? Что он натворил такого, чтобы поставить вас в такое шаткое положение?

— Он не сделал ничего плохого!

Меня бы не было здесь, не окажись это правдой.

— Вы дрожите, Беверли.

— Разговор окончен. — Глядя на дверь, она обходит меня и направляется к ней быстрой походкой.

Она пошатывается, бумаги вываливаются из рук, и женщина опускается передо мной на колени. Идеально.

Беверли бросает на меня испуганный взгляд, и когда до нее доходит, что я не попытался ей помочь, ее лицо заливается краской смущения.

Уставившись взглядом в пол, резкими движениями она собирает свои вещи.

— Нанимать вас было ошибкой.

Наступаю на лист бумаги, к которой тянется ее рука, и не отвожу взгляда от ее головы.

— Тогда увольте меня.

— Я ... — Она пялится на змеиную кожу моих ботинок Doc Martens, ее голос тихий и удрученный. — Просто используйте свои связи.

Связи для того, чтобы помочь ее сыну незаслуженно поступить в Леопольд — высшее музыкальный заведение страны. Вот в чем состоит сделка.

Она дала мне работу, когда никто другой бы не осмелился, и я выполню свою часть сделки. Но не буду прогибаться или падать перед ней на колени, как это делают ее подчиненные. Она понятия не имеет, с кем связалась. Но она узнает.

Я перемещаю бумагу поближе к ее пальцам, придерживая ботинком.

— Я думаю, что наши условия очевидны, — приподнимаю ногу, позволяя ей вырвать лист, — а также наши позиции в этом соглашении.

Она напрягается всем телом, опуская голову ниже.

Унижение окончено.

Я поворачиваюсь и выхожу из библиотеки.

Глава 3

АЙВОРИ

— Я слышала, что она запихивает всякую ерунду в свой лифчик.

— Ну и шлюха.

— Разве не эти же самые туфли она носила в прошлом году?

По всему переполненному коридору проносится шепот, обсуждение темы, как правильно ухаживать за своими руками все-таки доходит до моих ушей. Неужели, спустя три года, эти девушки так и не придумали что-то более существенное?

Когда прохожу мимо и слышу шепотки о названиях брендов, коллекциях «Айфонов» и картах «Американ Экспресс», я уверенно улыбаюсь, напоминая себе о том, что, несмотря на то, что мы разные, я заслуживаю право находиться здесь.

— Интересно, из чьей постели она выползла этим утром.

— Действительно, я даже отсюда чувствую ее вонь.

Мне плевать на их комментарии. Это просто слова. Пустые, глупые, лишенные смысла слова.

Кого я дурачу? Некоторые из этих замечаний достаточно правдивы, и я задыхаюсь, когда слышу их обсуждения. Но я уяснила, что мои слезы только подбадривают их.

— Прескотт сказал, что ему пришлось принять душ три раза после ее трущоб.

Я останавливаюсь в центре коридора. Люди расступаются вокруг меня, когда я глубоко вдыхаю и возвращаюсь обратно к толпе девушек.

Несколько девушек разбегаются, когда замечают, что я иду к ним. Энн и Хизер остаются на месте, наблюдая за тем, как я приближаюсь, с тем же нездоровым любопытством, как и туристы за моими соседями. Они не моргают, стоят ровно, не двигая своими ногами танцовщиц под юбками до колен.

— Эй. — Я опираюсь на шкафчики рядом с ними, улыбаясь, пока они обмениваются взглядами. — Я кое-что скажу вам, но вы должны держать это при себе.

Они прищуриваются, но интерес в их глазах определенно есть. Они обожают сплетни.

— Правда в том, что ...— Я указываю на свою грудь. — Терпеть не могу их. Так трудно подобрать под них подходящие рубашки, — не говоря уже о том, чтобы их себе позволить, — и когда я застегиваю, взгляните на это. — Я тычу пальцем на булавку. — Отлетают пуговицы. — Я пробегаюсь взглядом по плоской груди девушек и, когда ощущаю щепотку зависти к их не таким выдающимся формам, стараюсь скрыть это за саркастическим тоном. — Должно быть, так здорово не беспокоиться об этом.

Энн, высокая девушка, выдает возмущенное фырканье. Худая, изящная и уверенная в себе, самая лучшая танцовщица в Ле Мойн. Она также пугающе красива, с оценивающим взглядом, полными губами и темно-коричневым оттенком кожи.

Если бы в Ле Мойн официальными считались танцы, она была бы королевой выпускного бала. И почему-то она всегда ненавидела меня. И даже никогда не давала шанса, чтобы это казалось чем-то другим.

А вот и ее подпевала. Я уверена, что это Хизер прокомментировала мою обувь, но она более трусливая, чем ее подруга, слишком слабая, чтобы сказать высказать все в лицо.

Я поднимаю ногу, поворачивая ее таким образом, чтобы они увидели дырку на пластиковой подошве.

— Я носила их в прошлом году. И в позапрошлом. И в позапозапрошлом. На самом деле, это единственная обувь, которую вы могли на мне видеть.

Хизер перебирает пальцами свою темную косу и, хмурясь, смотрит на мои потрепанные балетки.

— Какой размер обуви ты носишь? Я могу дать тебе...

— Я не хочу брать твои обноски.

Но я хочу, однако ни за что не признаюсь в этом. Так трудно постоять за себя в залах этого заведения. Я уверена, что, черт возьми, не собираюсь делать этого в одолженной обуви.

С самого первого дня сталкиваюсь с их колкостями, прямотой и честностью. Это то, что сделал бы папочка. И все же мы здесь, новый учебный год, а они уже насмехаются надо мной, выплескивая достаточное количество яда, который прожигает мою кожу.

Поэтому я решила попробовать другую тактику, безобидную ложь, чтобы заткнуть им рты.

— Это были туфли моей бабушки, единственное, что ей принадлежало, когда она иммигрировала в Штаты. Она передала их моей матери, которая передала их мне как символ силы и жизнестойкости.

У меня нет бабушки, но вина во взгляде Хизер говорит мне, что, возможно, я наконец-то лопнула ее драгоценный золотой пузырь.

Триумф ползет спиралью по моему позвоночнику.

— В следующий раз, когда откроешь свой снисходительный рот, учти, что ты ни хрена об этом не знаешь.

Хизер втягивает воздух, будто я обидела ее.

— Идем дальше. — Я наклоняюсь к ним. — Кое-что о Прескотте Риварде … — Я бросаю взгляд на переполненный коридор, будто мне есть дело до того, что кто-то услышит меня. — У него проблема с сексом. Как и у всех парней. Они хотят его, и если ты отказываешься, они берут силой, понимаете?

Энн и Хизер, не моргая, смотрят на меня. Бестолковые. Неужели им не ясно?

Я поправляю на плече ремень от сумки, под которым зудит моя кожа, когда я продолжаю им рассказывать:

— Кто-то должен проявить инициативу и сделать ребят счастливыми. Я просто играю свою роль, чтобы не допустить сексуального насилия в нашей школе. Вы должны быть благодарны мне.

Стараюсь произнести это более милосердно, чем есть на самом деле — я занимаюсь этим, чтобы выжить. И плевать на всех остальных.

Энн смотрит на меня, сморщив свой нос.

— Ты такая шлюха.

Ярлык, который повесили на меня с девятого класса. Я никогда не старалась развеять их предположениям обо мне. Сексуальное неправомерное поведение требует доказательств. Пока этого не произойдет на территории школы и не выяснится, что я беременна, меня не выгонят. Конечно, слухи портят мою и без того отвратительную репутацию, но они также отвлекают от истинной причины, по которой я провожу время с ребятами в Ле Мойн. Узнай настоящую правду, меня бы исключили в мгновении ока.

— Шлюха? — я понижаю свой голос до заговорщического шепота. — Давненько у меня не было секса. Я имею в виду, с тех пор прошло сорок восемь часов. — Я отворачиваюсь в ожидании их вздохов, и поворачиваюсь назад, широко ухмыляясь Энн. — Но твой отец обещал исправиться сегодня.

— О, боже мой. — Она сгибается пополам, хватаясь за живот и прикрывая свой разинутый рот. — Какая мерзость!

Её отец? Я не знаю, но секс в целом отвратительный. Ужасный. Невыносимый.

И желаемый.

Я покидаю их в гробовой тишине, и в течение первой половины дня улыбка не сходит с моих уст. По утрам занятия в Ле Мойн — пустяковое дело, которые состоят из самого простого блока базовых уроков, таких как английский язык и история, наука и математика, а также языки мира. По мере приближения полудня мы расходимся на час, чтобы пообедать и потренироваться перед тем, как сменить деятельность и направиться в специализированные классы.

Ежедневные упражнения и еда необходимы, как часть сбалансированного питания музыкантов, но прием пищи становится неудобством, учитывая, что у меня нет еды и денег.

Когда я стою у шкафчика в центре кампуса, мой живот урчит от голода, который покрыт слоем жесткого комка страха. Или волнения.

Нет, определенно волнения.

Я смотрю вниз на свое расписание.

Теория музыки.

Семинар фортепиано.

Мастер-класс по исполнению.

Частные уроки.

Остальная часть моего дня проходит в Кресент Холл. Кабинет 1А. Преподаватель: мистер Марсо.

Во время английской литературы я слышала, как некоторые девушки обсуждали, какой мистер Марсо сексуальный, но я так и не набралась смелости, чтобы побродить по Кресент Холлу.

Мои внутренности стягиваются в узел, пока я бормочу вслух: «Почему он должен быть мужчиной»?

Рядом со мной хлопает дверь шкафчика, и Элли смотрит мне под руку, чтобы взглянуть на расписание.

— Он очень симпатичный, Айвори.

Я оборачиваюсь к ней.

— Ты его видела?

— Мимолетно. — Она шмыгает своим маленьким мышиным носиком. — Почему мужской пол тебя так волнует?

Потому что мне комфортнее рядом с женщинами. Потому что они не подавляют меня мышцами и размерами. Потому что мужчины берут с силой. Они крадут у меня мое мужество, мою силу, мою уверенность. Потому что они заинтересованы только в одном, и это не является моей способностью проиграть последние такты Трансцендентного Этюда №2.

Но я не могу всем этим поделиться с Элли, моей милой, безобидной, воспитанной в строгой китайской семье подругой. Думаю, что могу называть ее так. Мы никогда не обсуждали это, но она всегда добра ко мне.

Я запихиваю расписание в свою сумку.

— Думаю, я ожидала кого-то вроде миссис Маккракен.

Может быть, мистер Марсо другой. Возможно, он добрый и безопасный, как папочка и Стоджи.

Элли примерно на голову ниже меня, рукой она приглаживает свои черные, как смоль, непослушные волосы, поднимаясь на носочки. Думаю, таким образом, она пытается вытянуться в росте, но в основном это выглядит так, будто ей нужно пописать. Она такая крошечная и милая, что мне так и хочется потянуть ее за хвостик. Что я собственно и делаю.

Улыбаясь, шутя, ударяет по моей руке и опускается на пятки.

— Не волнуйся насчет Марсо. Все будет хорошо. Вот увидишь.

Ей легко говорить. На следующий год ей уже оставили место в Бостонской консерватории по игре на виолончели. Ее будущее не зависит от того, понравится она Марсо или нет.

— Я иду в тренажерный зал. — Она тянет через плечо огромный рюкзак, размером в половину своего роста. — Ты идешь?

Вместо обычного организованного урока физкультуры, Ле Мойн предоставляет полный фитнес-центр, с персональными тренерами и множеством секций, как йога и кикбоксинг.

Я бы предпочла отрезать себе несколько пальцев, нежели прыгать в комнате с зеркалами и осуждающими меня девушками.

— Нет. Я собираюсь пробежаться снаружи.

Мы прощаемся, но мое любопытство насчет Марсо побуждает меня крикнуть ей вслед.

— Элли? Насколько он привлекателен?

Она оборачивается, пятясь назад.

— Поразительно привлекательный. Это был всего лишь взгляд, но, уверяю тебя, я почувствовала это вот здесь. — Она похлопывает себя по животу и узкий разрез ее глаз округляется. — Возможно, даже ниже.

У меня все сжимается в груди. У самых привлекательных самое уродливое нутро.

Но ведь я привлекательна, не так ли? В основном моей красотой восхищаются именно те люди, которым я не доверяю.

Возможно, мое нутро такое же уродливое.

Когда Элли отворачивается, посылая мне свою красивую улыбку через плечо, я признаю, что ошибалась в своих рассуждениях. В Элли нет ничего уродливого.

В раздевалке я переодеваюсь в шорты и майку, а затем направляюсь к дорожке, которая окружает двадцатиакровый кампус снаружи.

Из-за влажного воздуха большинство учеников воздерживаются покинуть свои проветренные помещения в это время года, кроме некоторых бездельников, которые сидят на скамейках парка, смеясь и поедая свои обеды. Пара танцоров оттачивают свои синхронные движения под внушительными шпилями центрального здания кампуса.

Когда я выполняю растяжку ног в тени большого дуба, смотрю на пышную зеленую почву и прорезиненные пешеходные тропы. Та же тропа, по которой я прогуливалась с папой, когда моя голова едва доходила до его бедра. Я все еще чувствую, как моя ладонь утопала в его большой руке, пока он вел меня за собой. Его улыбка была полна солнечного света, когда он указывал на старинный облицованный каменными стенами собор Кресент Холл и размышлял о величии комнат для занятий в нем.

Ле Мойн был его мечтой, которую его родители не могли себе позволить. Но он никогда не расстраивался из-за этого. Потому что он не был потребителем, даже когда мечтал. Вместо этого передал свою мечту мне.

Сгибаясь в талии, я тянусь к пальцам ног, растягивая подколенные сухожилия, пока воспоминания согревают меня изнутри. Я похожа на маму с темными волосами и темными глазами, но у меня папина улыбка. Хотелось бы, чтобы он видел меня сейчас, как я стою здесь, на территории кампуса, живя его мечтой с улыбкой на лице.

Я улыбаюсь шире, потому что его мечта, улыбка... они и мои тоже.

— Святая Матерь Божья, я скучал по этой заднице.

Я выпрямляюсь, улыбка исчезает с моего лица, а тело слишком окаменело, чтобы обернуться на звук голоса, который заставляет вжать голову в плечи.

— Чего ты хочешь, Прескотт?

— Тебя. Голую. На своем члене.

Мой желудок сковывает, и капелька пота стекает по моему виску. Я выпрямляюсь.

— У меня есть идея получше. Как насчет того, чтобы ты засунул свой член между ног, станцевал, как Буффало Билл (прим. перев.: маньяк из фильма «Молчание ягнят») и отвалил на хрен.

— Какая же ты мерзкая, — с улыбкой говорит Прескотт, пока приближается ко мне.

Он останавливается на недостаточно далеком расстоянии. Я делаю шаг назад.

Его отросшие волосы доходят до подбородка, светлые пряди выгорели из-за солнечных лучей Карибского моря, или где бы он там провел лето. Если его галстук и рубашка на пуговицах и душат его в сегодняшнюю жару, он не показывает это, поскольку раздражает меня своим блуждающим, пристальным взглядом.

Я не понимаю, почему девушки в Ле Мойн борются за его внимание. Нос у него слишком длинный, передний зуб кривой, и язык у него словно червь, когда он всякий раз его засовывает мне в рот.

— Господи, Айвори. — Его взгляд фокусируется на моей груди, обжигая кожу под рубашкой. — За лето твои сиськи выросли еще больше.

Я расправляю плечи.

— Если ты просишь меня о помощи тебе в этом году, попробуй еще раз.

Его взгляд остается прикованным к моей груди, длинные пальцы крепче сжимают пакет с обедом.

— Я хочу тебя.

— Ты хочешь, чтобы я делала за тебя домашнюю работу.

— И это тоже.

Мое тело дрожит от его охрипшего голоса. Я обнимаю себя руками, ненавидя свою грудь за то, что она слишком заметна, и то, как он вызывающе пялится на меня, и что я зависима от него.

Наконец-то его взгляд поднимается вверх и останавливается на моих губах.

— Что случилась с твоим ртом? Получила по губам колечком для члена?

Я пожимаю плечами.

— Это было большое... большое кольцо.

Выражение его лица мрачнеет под маской ревности, и меня это тоже бесит.

— Тебе стоит приобрести подобное. — Я наклоняю голову из-за его вынужденного смеха. — Почему бы и нет? Это усиливает ощущение наслаждения. — Вообще-то, я ничего не знаю о пирсинге, но не могу упустить шанс задеть его. — Если бы у тебя был такой, то ты бы действительно заставил девушку кончить.

Он давится своим напряженным смехом.

— Погоди, что? — Его взгляд становится жестким. — Ты и так кончаешь со мной.

Секс с ним очень похож на вытаскивание тампона. Быстрый рывок, который приводит к отвратительной неразберихе, которую я стараюсь выбросить из своих мыслей, пока это не повториться вновь. Я не хочу говорить ему об этом. Он все это видит в моем взгляде.

— Дерьмо собачье, — он сыплет обвинениями, выходя за рамки того, что зеваки сочли бы дружественным разговором.

Когда Прескотт дотрагивается до моей руки, я бросаю взгляд на здание центрального кампуса и нахожу пустое окно деканата.

— Твоя мама наблюдает.

— Ты лживая сука. — Он не смотрит вверх, но опускает руку.

— Если хочешь моей помощи, то я нуждаюсь в авансе.

Из него вырывается отвратительный смешок.

— Черт, нет.

— Как пожелаешь. — Я срываюсь на бег, придерживаясь травы, которая не так сильно обжигает мои босые ступни.

Для длинных ног Прескотта занимает всего лишь пара секунд, чтобы догнать меня.

— Погоди, Айвори. — Пот стекает по его лицу на воротник рубашки, пока он бежит рядом со мной. — Ты можешь остановиться на минуту?

Я замедляю свои шаги, упираясь кулаками в бока, и жду, пока он отдышится.

— Слушай, у меня нет сейчас при себе налички. — Он оттягивает карманы своих брюк. — Но я заплачу тебе сегодня вечером.

Сегодня вечером. У меня скручивает внутренности, но я улыбаюсь и вырываю из его руки пакет с обедом.

— А пока это подойдет.

Обед — это единственное, что мне было нужно. У него безлимитный баланс на счету в кафетерии, так что он не проголодается.

Прескотт смотрит на босые ноги, на бумажный пакет в моей руке и останавливает свой взгляд на моей разбитой губе. Он далеко не глупый для парня, который бьется над математикой. Скорее равнодушен. Не заинтересован в моих проблемах и учебе.

Мы здесь не для того, чтобы решать квадратные уравнения или изучать клеточную биологию. Мы поступили для того, чтобы обучаться художественной программе: танцевать, петь, играть на наших инструментах, чтобы быть принятым в музыкальную консерваторию по своему выбору. Прескотт предпочел бы посвятить свое время гребаной игре на классической гитаре, а не писать реферат по истории Франции. К счастью для него, ему не нужно заниматься написанием курсовых работ. Не тогда, когда он в состоянии заплатить мне за это.

Он не единственный высокомерный придурок в Ле Мойн, но я ограничиваю свои услуги теми, у кого имеются самые большие кошельки и которые могут больше всего потерять. Мы все знаем о рисках. Если кто-то из нас пойдет на дно, то и все остальные за ним. К сожалению, мой маленький круг мошенников во многом состоит из Прескотта и его друзей.

И иногда они берут от меня больше, чем платят.

Я заглядываю в пакет с едой, даваясь слюной при виде жареной говядины на ломтике хрустящего хлеба, винограда и шоколадного печенья.

— Где именно сегодня вечером?

— Как обычно.

Это означает, что он отвезет меня за десять кварталов от школы, припаркуется в безлюдном месте и выполнит гораздо больше, нежели чем просто домашнюю работу. Но я та, кто установил правила. Никакого обмена домашним заданием на территории школы или общественных местах. Это слишком опасно, особенно, когда декан не сводит глаз со своего сына.

— Увидимся в классе. — Он уходит прочь, сосредотачивая свое внимание на тени силуэта в окне кабинета деканата.

Он клянется, что она ничего не подозревает, но его мать точит на меня зуб с десятого класса, когда она стала нашей наставницей. Может, из-за моей репутации шлюхи или отсутствия у меня богатства. А может, из-за моего выбора колледжа.

Консерватория имени Леопольда в Нью-Йорке является наиболее выборочным университетом в стране и принимает каждый год только одного музыканта из академии Ле Мойн. То есть, примут ли они любого из нас вообще. Десятки моих сверстников подали заявки, включая Прескотта, но миссис Маккракен сказала, что я лучшая из всех. Именно меня она собиралась рекомендовать. Из-за этого я являюсь самым большим конкурентом Прескотта. Была, по крайней мере. Без ее рекомендаций я вполне могу вернуться на круги своя.

Вернувшись под дерево, я съедаю обед Прескотта и убеждаю себя не обращать на него внимания. Я понравлюсь Марсо. Он увидит, что я заслужила это место. И сегодня... сегодня вечером я не сяду в машину Прескотта. Мы можем проверить его задания, сидя на тротуаре, и если он будет против, я уйду. Пусть хоть провалит свою курсовую и забросит поступление в Леопольд. Я найду другого бездельника, чтобы компенсировать потерю дохода.

Пока пробегаю три мили пути, мысленно подбадриваю себя, доверяясь прочности этого плана.

Когда звенит предупреждающий звонок за пять минут до начала занятий, я уже приняла душ, оделась и протискиваюсь сквозь толпу в Кресент Холл. Меня начинает мутить.

«Всё, что тебе нужно, — это мгновение. От уверенности Стоджи моя походка приобретает легкость, но это память о папиной жизненной энергии, при воспоминании о которой появляется улыбка на моем лице. Если бы он был на моем месте, прохаживаясь по коридорам, о которых мечтал, он бы напевал с безудержным энтузиазмом и благодарностью. Я чувствую это, его заразительную динамичность, которая подпитывает мою кровь, поторапливая меня, когда я вхожу в кабинет 1А, ту же музыкальную учебную аудиторию, что и в прошлом году.

Впечатляющий вид медно-духовых, струнных и ударных инструментов простираются у дальней стены. Около шести моих коллег-музыкантов собираются вокруг столов в центре огромного L-образного пространства. Если зайти за угол, то можно увидеть находящийся в нише рояль Bösendorfer. Но мое внимание привлекает человек в центре зала.

Сидя за столом и скрестив руки на груди, он наблюдает за собранием учеников с задумчивым и раздраженным выражением лица. Слава богу, он не заметил еще меня, потому что я не в состоянии оторвать свои ноги от пола или отвести взгляд.

Неожиданно для себя я отмечаю, что он молод, не как студент, возможно, он ровесник моего брата. Привлекательный очерченный профиль, тщательно выбритый подбородок, но подозреваю, что даже самая острая бритва не в состоянии соскрести его легкую небритость.

Чем дольше я смотрю, тем больше понимаю, что не столько его лицо выглядит молодым, сколько его стиль, такой непохожий на других учителей с их консервативными костюмами и скромными манерами.

Именно так уложены его темные волосы, коротко состриженные по бокам, длинные, будто он своими пальцами взлохматил их на макушке, позволяя им спадать на лоб в полном беспорядке. Его длинные ноги словно заключены в темные джинсы, но если присмотреться, то можно увидеть на нем брюки схожего покроя. Рукава его клетчатой, застегнутой на все пуговицы рубашки, подвернуты до локтей, а его галстук иного клетчатого дизайна, который не соответствует, но каким-то образом неплохо смотрится на нем. Подогнанный жилет коричневого цвета похож на тот, который обычно мужчина носит под пиджаком. Только на нем нет пиджака.

Его внешний вид как у профессионала с личным стилем, бросившего вызов дресс-коду, при этом не нарушая его.

— Присаживайтесь. — Его громкий голос гулко разносится по комнате, терзая мои внутренности, но не пугая меня.

Я выдыхаю на секунду с облегчением, прежде чем он поворачивается ко мне. Сначала взгляд его голубых глаз, затем все тело. Руками он сжимает край стола, пока его лицо не попадает полностью в поле моего зрения. Твою же мать, слова довольно-таки поразительно разбавляют эффект от его привлекательного образа. Да, первое впечатление — это шок, но не из-за одной его привлекательности. Своим присутствием, исходящей от него уверенности в себе и подчинения, он заставляет меня чувствовать себя сбитой с толку, бездыханной и, черт побери, будит что-то в моем самом чувствительном местечке.

Он, кажется, смотрит на меня вечность, не проявляя какого-либо интереса, а затем сводит брови.

— Вы?.. — Он смотрит на зал позади меня и возвращается к моему лицу. — Вас не было на собрании сотрудников сегодня утром.

— Собрание сотрудников? — Понимание происходящего ударяет меня под дых.

Он думает, что я учительница, и теперь он смотрит на меня, как все парни, его взгляд перемещается по моему телу, вызывая тошнотворные позывы в животе. Это напоминает мне о том, что я выгляжу иначе, чем другие девушки моего возраста, и как сильно я ненавижу эти различия.

Я притягиваю сумку к груди, скрывая свою самую заметную часть.

— Я не... — Прочищаю горло и заставляю себя подойти к ближайшей парте. — Я ученица. Фортепиано.

— Да, конечно. — Он стоит, засунув руки в карманы. — Садитесь, — продолжает грубым голосом.

Мужчина провожает меня своим строгим, ледяным взглядом, и, черт возьми, я не хочу его бояться. Я стараюсь быстро и уверенно пройтись на своих неустойчивых ногах.

Когда опускаю сумку рядом с пустым местом за пустым столом, нетерпеливость громче и четче проявляется в его словах:

— Поторопитесь!

Я практически падаю на стул, мои руки дрожат, а пульс отдает мощным молотком в висках. Если бы я была сильнее, увереннее, мне было бы абсолютно все равно от того, что он сверлит меня насквозь своим взглядом и заставляет биться чаще мое сердце.

Если бы я была смелее, то бы смогла отвести взгляд.

Глава 4

ЭМЕРИК

Застигнутый врасплох. Это лучшее объяснение тому, почему мой обычно сдержанный голос — суровый и напряженный. Я не был готов к тому, что высокая, с красивыми округлыми формами, запредельно сексуальная женщина войдет в стены моего класса. Какова моя первая мысль? Беверли Ривард нашла самую горячую преподавательницу музыки в стране, чтобы устроить ее на работу для моей проверки.

Но она не учительница.

Я перестаю сжимать пальцами край стола. Господи, это было бы ужасно затруднительно.

За исключением того, что данная ситуация даже хуже.

Девушка осматривает меня стальным и недоверчивым взглядом, расположившись на первом ряду. Сидя скованно на стуле, она тянет вниз подол юбки, прикрывая колени, сводя вместе ноги. Это не та реакция, которую я привык видеть от женщин или учениц, если уж на то пошло.

Я горжусь тем, что я строгий и уважаемый педагог. И зная, как девушки-ученицы глазеют на меня, имею иммунитет к их легкомысленно-сердечному увлечению в невинных взглядах. Но сейчас мне не видно ни единого намека на наивное обожание в глубоких карих глазах. За шесть лет преподавания я никогда не сталкивался с ученицей, которая рассматривала меня оценивающим взглядом и не одобряла моих намерений.

Может быть, эта девушка наслышана об ошибках, которые я совершил с Джоанн, о разврате, который позволил ей отобрать у меня работу. Ну что ж, тогда к черту такую работу. Только мои родители знают всю важность того, что я потерял в Шривпорте, и характер моих намерений.

Неважно, что эта девушка думает обо мне, я не исключаю силы или запугивания, чтобы потребовать от нее сосредоточенной работы в классе.

Я испытываю на себе ее колкий взгляд, когда обращаюсь к классу:

— Присаживайтесь на свои места и отложите в сторону телефоны.

Появляются еще несколько учеников, и быстрый подсчет одиннадцати девушек и девяти парней подтверждает, что все на месте.

Пока звенит звонок, опоздавшие выбирают себе места. Я узнаю сына Беверли по фотографиям из ее кабинета. Улыбка Прескотта Риварда более дерзкая, чем на фото. Он садится рядом с кареглазой красавицей и наклоняется к ней ближе, наматывая себе на палец локон ее волос.

Она одергивает его руку.

— Прекрати.

С другой стороны ее зажимает тощий парень-хиппи, одетый в узкие брюки, пеструю рубашку с клетчатой бабочкой-галстуком. Он пялится на рот девушки сквозь очки в черной оправе и шепчет очень тихо, что я не могу разобрать.

Девушка поджимает губы, а ее выражение лица выглядит мрачнее, чем обычное раздражение.

Мне нужно знать, что он там ей шепчет. Странный интерес зарождается в груди, когда я поднимаю взгляд на парня.

— Как вас зовут?

Он откидывается на спинку стула, демонстративно ссутулившись и вытянув под столом свои ноги.

— Себастьян Рот.

Я подхожу к нему и предупреждающе пинаю по носку его обуви, отчего он садится прямо.

— Что вы сказали ей, мистер Рот?

Он с вожделением смотрит на девушку, потирая губы, едва скрывая свою усмешку.

— Я просто сказал, какая большая у нее... э-э-э... — Смотрит на грудь и поднимает взгляд к ее рту. — Губа. Какая большая у нее губа.

Прескотт прыскает со смеху, и несколько парней следуют его примеру.

Вот тогда я замечаю распределение на сидячих местах. Девушки на одном ряду, парни — на другом. За исключением только одной, которая выглядит как женщина. Независимо от того, выбрала ли она свое место по причине безотлагательной необходимости, либо намеренно сидит там, где могут околачиваться вокруг нее озабоченные парни, я собираюсь это выяснить.

Я подхожу к ней и останавливаюсь, засунув кончики пальцев в карманы.

— Ваше имя?

Ее нижняя губа действительно повреждена и опухла. Она прикусывает ее слегка зубами, медленно расправляя плечи, пытаясь показаться самоуверенной. Затем приподнимает подбородок и встречает мой взгляд своим.

— Айвори Вестбрук.

Айвори. Сразу же возникает образ бледности цвета слоновой кости (с англ. Ivory перев. как «слоновая кость») с жесткими изношенными кромками, как клыки или клавиши фортепиано. Совсем ей не подходит. Она — темный портрет, состоящий из мягких изгибов и каштановых волос с позолоченной кожей, которая, кажется, поглощает любую тень в классе. Я не замечал этого ранее.

Черт, мне определенно сегодня нужно выбраться куда-нибудь и потрахаться.

— Мисс Вестбрук, сядьте там, где вас меньше всего будут отвлекать. — Указываю на ряд с девушками.

Огромные глаза Айвори смотрят на меня так, будто ослеплены ярким светом софитов. Моргая, она глядит на девушек, а затем переводит взгляд на парту, когда те предупреждающе ухмыляются. А вот и ответ на мой вопрос, почему она с парнями.

— Я здесь не для того, чтобы потакать вашей уязвимостью. — Хлопаю ладонью по ее столу, отчего она подпрыгивает на месте. — Поторопитесь.

С рваным вдохом она хватает сумку и нерешительной походкой направляется к хихикающим девушкам

Каждый парень в классе наблюдает за тем, как она обходит ряд столов, и мне нет необходимости следовать их примеру, чтобы понять, на что они смотрят. Ноги, созданные для шеста стриптиза, божественные и приподнятые сиськи, круглая задница, изгибающаяся при каждом ее шаге.

Примитивная изголодавшаяся часть меня желает присоединиться к их оценивающим взглядам, в то время как другая — защитная — хочет укрыть ее огромным пальто. Вместо этого строгий воспитатель побеждает во мне и дает предупреждающий подзатыльник рядом сидящему подростку.

Себастьян вздрагивает и испуганно смотрит на меня.

— За что?

Я выхватываю телефон из его рук и швыряю недалеко от моего стола. Он отскакивает, скользит ребром и падает на пол.

Остальная часть аудитории поднимает шум, запихивая телефоны в карманы и сумки. Все, кроме Айвори, руки которой расположены на столе, а телефона поблизости не видно. Она наблюдает за мной с осторожностью.

Себастьян играет с прядью своих слишком сильно намазанных гелем волос.

— Если вы сломали мой телефон...

Я вопросительно смотрю на него и отвечаю жестким тоном:

— Продолжай.

Он пожимает плечами.

— Мой отец купит мне новый.

Конечно, было бы лицемерным с моей стороны осуждать этого высокомерного придурка. Я ничем не отличался в его годы, имея обеспеченных родителей и раздутое эго. Черт, я еще тот мудак, только теперь я несу ответственность за свои действия.

Возвращаюсь к передней части аудитории, сложив руки за спиной.

— Добро пожаловать на теорию музыки двенадцатого класса. Я мистер Марсо, и на протяжении вашего последнего года пребывания в Академии Ле Мойн я буду вашим музыкальным наставником. После этого класса вы перейдете к мастер-классам по определенным дисциплинам. Ученики-пианисты останутся со мной. Прежде чем мы начнем, что бы вы хотели узнать обо мне?

Девушка азиатской внешности, с которой рядом сидит Айвори, поднимает руку.

Я указываю на нее.

— Представьтесь, пожалуйста.

Она поднимается со своего места.

— Элли Лаи. Виолончелистка. — Приподнимается на стопах. — Какова ваша история?

Киваю и дожидаюсь, когда она обратно сядет на свое место.

— У меня имеется степень музыкального магистра консерватории Леопольда в Нью-Йорке. Также я являюсь членом Симфонического Оркестра Луизианы. Последнее место, где я работал директором школы — это подготовительное учебное заведение в Шривпорте, где также руководил музыкальной программой.

На лице Прескотта широко растягивается улыбка. Затем он беззаботно вскидывает вверх руку и, не дожидаясь моего разрешения, начинает говорить:

— Вам около... двадцати семи? Двадцати восьми лет? — В звуке его голоса чувствуется вражда. — Как вы получили степень магистра, занимаясь преподавательской деятельностью, стали деканом, и все за такое короткое время? Как вы это объясните, мистер М?

Я работал, надрывая свою задницу, ты, маленький ленивый ублюдок.

И подумать только, благодаря расстегиванию одной молнии я все это потерял, включая то, что никогда не собирался иметь, что в конечном итоге имело самое важное значение.

Мысль о Джоанне, сидящей за моим рабочим столом в Шривпорте, вызывает у меня вибрирующую ярость. Но мысль, что она продолжает жить без меня, вызывает настолько сильный приступ гнева, что я чувствую запах предательства с каждым удушающим вздохом.

Я медленно разминаю шею, очищаю свои мысли, сдерживая себя.

— Я рано закончил последний курс и преподавал в средней школе Манхэттена, пока работал над своей степенью магистра. Еще вопросы?

Айвори поднимает руку.

— Да?

Она остается сидеть, не ерзает, и ее темный взгляд внимательно сосредоточен на мне.

— Вы играете на пианино? Я имею в виду, конечно, да, потому что вы теперь мой наставник. Но вы играете на фортепиано в Симфоническом оркестре?

Господи, ее голос... Не растянутый и пронзительный, как у большинства девушек ее возраста. Он многогранный и чарующий, словно капли дождя в полночь.

— Верно, я играю на фортепиано в Оркестре.

Ее улыбка — медленное создание ноктюрна, спокойно растягивающаяся ото рта к глазам.

— Соло?

— Иногда.

— Вау.

Я не столько шокирован ее вопросом, сколько благоговейным взглядом, который она бросает на меня, заставляя мою чертову кожу покрываться мурашками. Мне совсем это не нравится. Я горжусь своими достижениями, но не тогда, когда это возвышенное чувство отвлекает меня от с трудом заработанной мною строгости.

Я пропускаю мимо все еще поднятые руки и властным тоном заявляю:

— Откройте книги по теории музыки на третьей главе. Прямо сейчас мы с вами займемся... — Мое внимание цепляется за Айвори, поскольку вся аудитория следует моим указаниям, кроме нее. — Неужели вам нужен слуховой аппарат, мисс Вестбрук?

— Нет. — Она опускает руки на колени и встречает мой взгляд с высоко поднятой головой. — Другие мои учителя давали мне неделю на то, чтобы я смогла купить себе учебники.

— Разве я похож на ваших других учителей?

— Нет, мистер Марсо, — напевает высоким голосом. — Определенно не похожи.

Все хором хихикают, и я сжимаю пальцы от раздражения.

Вытаскиваю книгу из своего портфеля и бросаю на ее парту.

— Глава три. — Приближаю свое лицо к ней вплотную. — Не отставайте.

Айвори часто моргает.

— Да, сэр.

Ее ответ шепотом затрагивает во мне дрожащий, разрушительный и такой древний голод. Кожа горит, а ладони становятся скользкими от пота.

Господи, сегодня вечером мне понадобится умопомрачительно-жесткий трах. Кожа, веревка и изнывающие удары. И никакого стоп-слова. Или сюсюканий. Хлоя или Деб помогут мне в этом. Возможно, даже обе сразу.

Сконцентрируйся, Эмерик.

— Достаньте свои планшеты и откройте страницу моего вебсайта. — Повернувшись к классу спиной, продолжаю говорить, записывая URL на доске. — Здесь все мои лекции. Я хочу, чтобы вы изучили их.

Когда я вновь оборачиваюсь лицом к аудитории, Айвори не шелохнулась, чтобы последовать моим указаниям.

Чувствую на своем лбу пульсирующую вену и упираюсь кулаками в бока.

— Дайте угадаю. Нет планшета?

— Она может присесть сюда, — говорит Прескотт, похлопывая по своим коленям, — я поделюсь своим.

Айвори сжимает челюсти и показывает ему средний палец.

Я разрываюсь между тем, чтобы врезать по роже Прескотту и отшлепать идеальную задницу Айвори. Ни один из вариантов не является законным методом воспитания, однако, последнее подогревает мою кровь только лишь от одной этой мысли.

Слишком долго фокусируюсь на ее губах, прежде чем обратиться к классу.

— Прочтите главу и ответьте на вопросы в конце лекции.

— Жду вас в холле. — Я подзываю к себе пальцем Айвори, чтобы она следовала за мной.

Глава 5

АЙВОРИ

Я следую за мистером Марсо из класса; ладони вспотели, во рту пересохло. В то время как позади нас закрывается дверь, мой живот скручивает, словно от сотни ударов кулаками.

Он не такой высокий мужчина, но кажется большим в пустующем коридоре заведения, словно отражение возвышающейся разъяренной горы.

Если мое будущее теперь зависит от первого впечатления, которое я произвела на него, то я испортила свою жизнь.

Мужчина проводит рукой по лицу, задерживаясь возле рта, и смотрит на меня целую вечность.

— Вы пришли ко мне на урок неподготовленной и...

— Я объяснила свою проблему с учебниками в офисе приемной. Они всегда предоставляют мне первую неделю для...

— Не перебивайте меня, — произносит резко и наклоняется, упираясь рукой в стену возле моей головы.

Мои щеки вспыхивают от прилива крови под пугающей синевой его взгляда. Его рот находится так близко к моему лицу, что я чувствую аромат корицы и жвачки в его дыхании, и внутренности скручивает от беспокойства.

— Вы намеренно тратите мое время? — Он стискивает челюсти. — Никаких отговорок и никакой лжи. У вас есть пять слов, чтобы объяснить отсутствие обучающих материалов.

Пять слов? Он что, серьезно? Хрен ему, потому что я предоставлю всего четыре.

— Я живу в Треме.

— Треме, — повторяет он невозмутимо.

Не люблю, как скованно и неудобно чувствую себя из-за его взгляда. Мне хочется, чтобы он отвернулся, потому что я ненавижу его глаза, ненавижу яркие грани сапфира и то, как ледяные зрачки сосредоточены на мне под люминесцентными лампами. Нет ничего нежного и безопасного в этом взгляде.

Его кадык дергается над галстуком.

— Почему?

— Что почему?

— Почему вы живете в Треме?

Он не просто спрашивает, а бьет, словно кнутом. Как наказание, которое я не заслужила.

Я нахожусь всего в нескольких сантиметрах от него, и упираюсь спиной в стену, чувствуя себя в безвыходной ситуации, чувствуя, что должна защищаться. Все мое тело напрягается, желая возмездия.

— Ох, точно. Я забыла, что у вас имеется шикарная степень образования. Что же, мне придется вам разжевывать.

— Следи за своим гребаным тоном.

Он говорит едва слышным шепотом, пойманным и удержанным в маленьком пространстве между нами, но я чувствую его вибрацию по всему своему телу, будто громогласный рев.

Он сказал, никаких отговорок и лжи? Отлично.

Я убираю прочь неподобающие нотки в своем голосе и предоставляю ему грубую, неприкрытую правду.

— Я живу в Треме, потому что моя семья не может себе позволить особняк в районе Гарден, мистер Марсо. Я не могу позволить себе сотовый или любой другой телефон, кроссовки или даже еду для своего кота. И эти... эти электронные браслеты, которые носят мои одноклассники, когда тренируются? Я даже не знаю, для чего они, но их я тоже не могу себе позволить. А сейчас у меня нет денег на школьные принадлежности. Но я достану. К концу недели.

Выпрямившись, он отступает, опуская голову. Неужели он прячет сраную улыбку? Клянусь богом, я увидела ее. Он действительно наслаждается рассказом о моей убогой жизни? Какой ужасный, глупый человек! И это учитель, на которого я должна равняться? Тот, кто возвысит или разрушит меня? Чувствую тупую боль в своих легких.

Когда мужчина поднимает голову без улыбки на лице, холодная глубина его глаз, кажется, манипулирует всем его выражением, превращая его в комбинацию из других лиц, которые преследуют меня во сне.

— Я должен пожалеть тебя?

— Нет, — скриплю зубами. — Я ни за что не позволю.

— Нет? Тогда что? Похоже, ты ожидаешь, что я сделаю для тебя исключение?

— Нет. Просто... — Я еще не встречала более черствого, самодовольного придурка. — Напишите на меня докладную, или что вы там собираетесь сделать.

Я понимаю, что что-то не так, когда он осматривает коридор, чтобы убедиться, что мы одни. Соображаю, что вся эта конфронтация неуместна, когда он наклоняется ко мне и располагает руки на стене, удерживая меня в ловушке. И я знаю, что ничего не могу с этим поделать, когда он шепчет мне на ухо:

— Можешь не беспокоиться насчет своего наказания. — Его внимание сосредоточено на моих губах, затем возвращается к глазам. — Я позабочусь об этом позже.

Вот так, моя сила, храбрость, все, что я хотела бы иметь прямо сейчас, бросает меня в тяжелые объятия страха. Я находилась в таком положении не один раз. Это впервые с учителем, но он ничем не отличается от остальных. Я могу пожаловаться на него, но кому они поверят? Девушке с распутной репутацией или бывшему декану Шривпорта? И хотя я не в состоянии одолеть его, знаю, что смогу выдержать это. Я могла бы даже все это время управлять своими эмоциями, как будто играю Ноктюрн Шопена ре-бимоль мажор.

Я вздрагиваю, когда его рука поднимается, ожидая, что мистер Марсо схватит меня за грудь, но он берет мой подбородок, всматриваясь в мои губы.

— Тебе нужно в медпункт, чтобы оказали помощь с порезом на губе.

Пока он не освобождает меня, опуская руки в карманы, я осознаю, что дрожу. Мужчина делает шаг назад, широко расправив плечи. И сильный холод охватывает мое тело.

Он смотрит на меня арктическими голубыми глазами, и я не уверена, должна ли идти в кабинет медсестры или ждать, когда меня отпустят. Почему-то это важно. Как будто он проверяет меня. Но я жду.

Он взбалмошный, бессердечный мудак, однако удивил меня тем, что не прижался своим ртом к моему, не шарил своими пальцами между моих ног. Он... отступил?

Может быть, у меня все еще есть шанс доказать, что я не просто нищенка, которую можно облапить за пять минут в коридоре учебного заведения.

Повторяющееся отчетливое тиканье наполняет образовавшуюся между нами тишину. Я следую за шумом своим взглядом вдоль его галстука и жилета, визуально прослеживая темные волосы на его обнаженном предплечье, и останавливаюсь на механических часах на запястье.

Движущиеся колесики с зубчатыми наконечниками кружатся внутри огромного циферблата, тикают, измеряя ритм времени, как метроном. Будет ли каждый тикающий момент, который я провожу с ним, необратимой связью в будущем? Или он будет держать меня здесь, теряя время в настоящем?

— Мисс Вестбрук.

Он резко привлекает мое внимание к своему лицу: заостренные линии его челюсти, темные оттенки щек, которые вскоре покроются щетиной, и изгиб губ, которые не были травмированы обстоятельствами. Он кажется неприкасаемым. Возможно, его кулаки такие же жестокие, как и его привлекательность. Просто, глядя на него, складывается ощущение, что я вдыхаю полные легкие огня.

Потому что он опасен, и он, кажется, знает об этом также, поскольку нетерпеливо тычет своим пальцем по направлению кабинета медсестры, и его голос сквозит безотлагательностью.

— Иди.

Я разворачиваюсь и спешу по коридору, ощущая его тяжелый и приклеенный взгляд к моей заднице.

Глава 6

ЭМЕРИК

Айвори не оборачивается, даже не осмеливается посмотреть на меня, когда стремглав мчится по коридору. Но безумный темп ее шагов говорит о многом. Я оказываю эффект на нее. Не своей профессиональной значимостью, а мужским присутствием. И пугаю ее.

На моем лице растягивается широкая улыбка.

Стоя в одиночестве в длинном коридоре, я все еще ощущаю происходящее «что, если» между нами. Догадываюсь, что она представляла нас вместе, когда была прижата мною к стене. Я также уверен, что она чувствовала обмен энергией, возможно, даже ненавидел это, из-за чего задерживалось ее дыхание, и расширялись зрачки. И все же она ждала, когда я разрешу ей уйти.

Зная о том, что я наблюдаю ее бегство, ее фигуристое тела невинно покачивается, будоража хищника внутри меня. Просыпается потребность преследования.

Но я этого не сделаю. Никогда. Делаю вдох и жду, когда мой стояк тоже поймет это.

Когда Айвори исчезает за угол, я прислоняюсь к стене.

Она именно тот тип женщины, который притягивает меня. Женщина, которая убегает во время охоты и оживает, будучи в ловушке. Женщина, которая склоняется перед наказаниями и ищет признания в своем унижении. Женщина, впивающаяся зубами в огромную руку для того, чтобы расплавиться под неумолимой хваткой, перекрывающей ее кислород.

Я требовал от нее честности — никакой лжи и плаксивых оправданий — и предполагал ее отрицательной реакции, неподчинения, или того, что она пошлет меня. Но она этого не сделала, не смогла. Именно в этот момент я осознал, что такова ее природа — давать мне то, чего я хочу. Когда Айвори приоткрыла постыдные детали своей бедности, предлагая мне посмеяться над своей уязвимостью, да помогут мне небеса, это было так прекрасно и трагично, и одновременно соблазнительно — троица искушения.

Жадная пульсация натягивает спереди мои брюки, и к черту все это. Всё просто. Я хочу секса. Грязного, извращенного секса. И больше ничего. Словно неукротимый и разъяренный, будто собираюсь совершить свою последнюю ошибку. Я не желаю двигаться вперед и не в состоянии отпустить Джоан. Но я также жесток в своей ненависти и достаточно мстителен, чтобы с жестким доминированием оттрахать как можно больше женщин, грубо властвую, чего так жаждет Джоанн, но не имеет больше такой возможности. Пожалуй, таким образом она подавится своей же ревностью.

Что делает Айвори соблазнительной приманкой. Я могу дать ей то, в чем она нуждается. Могу тренировать ее, унижать и осквернять, и она позволит мне это. Потому что сдаться — это сама суть ее сексуальности.

Я также могу забыться в ней, потому что она из тех женщин, по причине которых я делаю ошибки.

Только она не женщина.

Она выпускница, ей, по крайней мере, семнадцать лет — возраст для выражения согласия. Но она все еще ребенок, на десять лет младше меня, сексуальное отношения между учителем и ученицей, независимо от возраста, караются тюремным заключением.

Это напоминание отрезвляет меня, и моя эрекция спадает, отчего становится чертовски легче держать себя в руках.

Вернувшись в класс, ученики забрасывают меня вопросами о хроматической гамме и квинтовом круге. Очень медленно моя зацикленность на Айвори начинает забываться.

Пока не открывается дверь, и темные глаза мгновенно обнаруживают мои.

Когда она проскальзывает за парту, я стараюсь продолжать лекцию. Ее нижняя губа поблескивает от слоя мази. Я не задерживаюсь на девушке взглядом. Я здесь самый взрослый, тот, кто контролирует наши взаимодействия. Игнорируя свое увлечение этой девушкой и притворяясь, что не хочу пожирать ее своим взглядом, я устанавливаю соответствующие границы. Я здесь для того, чтобы обучать ее, и как правильно сосать мой член, не входит в мои инструкции.

Если быть честным, то, несмотря на мой позорный провал в качестве главы школы в Шривпорте, я рад, что вернулся к преподаванию. Ничто не наполняет меня чувством значимости, как стоять перед восторженной аудиторией и привлекать внимание звуком своего голоса. Это не просто работа. Это заслуживающее похвалы использование собственной потребности влиять и доминировать в месте, где я могу дисциплинировать бесхребетных, формировать доверчивые умы и вдохновлять учеников своей страстью к музыке.

Энергия наполняет мои вены, когда я слышу, как класс обсуждает применение инвариантной гексахорды. Широко расставив ноги, сижу на стуле в передней части класса, ободряюще кивая и вмешиваясь только тогда, когда ученики отклоняются от темы. Они ожидают от меня знаний, дрожа от моих указаний, и я ловлю от этого кайф.

Вот почему я не боролся за рабочее место в Шривпорте. Мне нужна эта свобода, чтобы оставить в стороне все административное дерьмо и сосредоточиться на собственной любви к преподаванию.

Дискуссия в классе становится громче, голоса спорят, так как возникают дебаты по поводу использовании звукорядов. Я в нескольких секундах от того, чтобы положить этому конец, когда Айвори вскакивает с места.

— У вас, ребята, сложились стереотипные представления в отношении звуков. — Она хмурит лоб. — Но вы все еще можете получить эмоциональный восторг от музыки. — Девушка быстро подтверждает свои точки зрения настоящими примерами из концерта для скрипки Шенберга.

Она ни разу не ссылается на содержание учебника. Даже когда цитирует орнаментальные музыкальные композиции по номеру опуса. Класс слушает тихо, и к тому времени, когда звенит звонок, она блестяще побеждает в дебатах.

Я... впечатлен. Она знает материал практически так же, как и я. Если она играет на пианино с такими же способностями, то я должен буду наказать ее только за то, что она чертовски очаровала меня.

Ее взгляд улавливает, когда аудитория становится полупустой. Остаются пятеро учеников, но я слишком сосредоточен на одной, чтобы замечать остальных. В ее взгляде есть что-то распознаваемое. Недоверие? Обвинение? Надругательство. Чему бы она ни подвергалась, это одновременно мучительно и оскорбительно.

Я ожесточаю взгляд, делая молчаливый выговор. Она смотрит в сторону, потирая вместе намазанные смягчающим средством губы, наблюдая за своими сверстниками.

Трое парней и две девушки представляют ведущих пианистов в Ле Мойн, в том числе и гребаный хипстер Себастьян Рот. Он передвигал стулья, подсаживаясь ближе к Айвори, оставляя ряд между ними. Я не стану обращать на это внимания до его первого долбаного взгляда на девушку.

Так как личные дела учеников не были сданы до обеда, я не смог их прочесть. Но я знал, что заключительные занятия в моем расписании будут проходить в небольшой группе. Большинство привилегированных, готовых раскошелиться за дорогостоящее обучение, проиллюстрированное на глянцевой брошюре Ле Мойна целой страницей, присутствуют здесь в соотношении 1: 5 учитель-ученики.

— Так вот, значит, как выглядят самые лучшие пианисты Ле Мойн? — спрашиваю с сомнением в голосе, намекая на то, что им придется проявить себя. — Вы думаете, что у вас есть то, что необходимо, чтобы стать пианистами-виртуозами, композиторами, профессорами... кем-то еще, нежели быть привилегированными сопливыми отродьями?

Кроме Айвори с ее потрепанной одеждой и обувью, неспособностью оплачивать обучающие материалы. От нее не пахнет этой привилегией. Что девушка из бедного района делает здесь? Это странно и сбивает с толку.

Заставляя себя выкинуть ее из головы, прохожу мимо рядов, сложив руки за спиной, и изучаю каждого из пяти учеников, не обращая внимания на индивидуальные особенности. Мне плевать, как они выглядят. Мне нужны прямые спины, приоткрытые рты и бдительные взгляды.

Пять пар глаз впериваются в меня. Затаив дыхание и наклонившись вперед, они следят за моими движениями, когда я прохожу мимо каждой парты. Их внимание сконцентрировано на мне.

— Мы будем проводить вместе по три часа каждый день до конца обучения. Теория музыки, семинар по фортепиано, мастер-класс по представлению, а также частные уроки для некоторых из вас... За это вложили большие деньги ваши мамочки и папочки. — Я неторопливо дохожу до передней части аудитории и разворачиваюсь к ним лицом. — Не тратьте мое время, и я не буду тратить деньги ваших родителей. Не воспримите меня всерьез, и я на самом деле испорчу ваше будущее. Все ясно?

В тишине чувствуется смесь трепета и охваченного страхом уважения.

— Я не собираюсь сегодня читать вам лекции или присаживать вас за фортепиано. — Бросаю взгляд на документы студентов на моем столе. — В течение следующих нескольких часов я проведу тет-а-тет с каждым из вас. Не думайте, что это будет в форме интервью. Обычная короткая беседа, чтобы ознакомиться с вашим опытом и академическими целями.

Невольно, мои мысли устремляются к Айвори и способам, к которым я не смогу прибегнуть при знакомстве с ней. Я провожу рукой по волосам, избегая ее колкого взгляда. Мне не терпится поговорить с ней снова, узнать, каким образом девушка из Трема позволяет себе самое дорогое обучение в стране.

Возможно, я не хочу знать об этом.

Но я понимаю, что мне нужно время, чтобы собраться с чертовым самообладанием.

— Мистер Рот, я начну с вас.

А искушение оставлю напоследок.

Глава 7

АЙВОРИ

Я кручу между пальцами карандаш и пытаюсь не прикусывать рану на губе. Сидя на полу в заднем углу L-образной аудитории, я наблюдаю за мистером Марсо через лабиринт стульев и ног, пока он проводит личные собеседования за своим столом.

Нас окружает огромное пространство, длиной в две обычные классные комнаты, заполненные партами и инструментами. Но я могу видеть его, когда он поглядывает в мою сторону, что делает очень часто. Я также могу немного наклониться и помешать этому зрительному контакту.

Иногда я не в состоянии сдвинуться из-за его сильного парализующего взгляда. Почему? Самое странное — это заинтересованность, которую я чувствую в нем. Мне хочется узнать о нем больше: предпочтения в еде, музыке, и чем он занимается, когда не здесь. Мне хочется изучать его расчетливые движения, наблюдать за тем, как он проводит пальцами вдоль линии челюсти, смотреть на жесткие черты лица и запомнить, как сидят на нем его брюки, облегая изгибы. Он очаровывает, отвлекает и определенно пугает.

Почему я не могу сосредоточиться на чем-нибудь другом? Это не имеет ничего общего с моими стремлениями в колледже и его ролью в нем. Боже правый, я даже не подумала об этом. Я просто хочу... что? Чтобы он смотрел на меня? Я ненавижу его глаза, но не могу оторваться от них, жду, когда они поймают мой взгляд. Я в полной заднице.

Он сказал, что мы можем использовать свободное время для учебы, но я не могу ни на чем сконцентрироваться, кроме загадочного человека в передней части аудитории.

Двое учеников, Себастьян и Лестер, уехали по окончанию своих собеседований. Сара предпочитает задержаться после своего, пока Крис сидит смирно на краю стула, согласно кивая головой на информацию, которую рассказывает ему мистер Марсо.

Это дает мне время, и ожидание моей очереди выворачивает наизнанку мои внутренности.

— Псс. Айвори.

Я оборачиваюсь к Саре, которая сидит у стены в другом конце комнаты. Ее ноги скрещены в точности, как у меня, а наши свободного покроя юбки натянуты до колен, чтобы прикрыть все нужные части тела.

— Иди сюда, — шепчет она.

Я мотаю головой, не в состоянии оторвать своего взгляда.

Вздохнув, она кладет свою тетрадь на пол и ползет ко мне.

Это становится интересно. Кажется, за последние три года она говорила со мной дважды. Я бросила все надежды подружиться с ней, когда она отозвалась о моем гамбургере, который, по ее словам, был приготовлен из жадности, лжи и убийства. У меня нет такой роскоши, чтобы выбирать еду, которая спасет сельскохозяйственных животных и бойкотирует политические программы.

Ее прямые каштановые волосы настолько длинные, что когда она ползет ко мне на руках и коленях, они тянутся по полу. Сара придерживается стиля хиппи, с веревочками из разноцветных бусин, свисающих с ее шеи, в длинном струящемся платье, которое обтягивает ее бедра, и озорным мерцанием во взгляде. Я почти убеждена, что она не носит бюстгальтер, но у нее довольно изящное строение тела, которое этого не требует.

Она неуклюже вваливается рядом со мной, выпрямляя руки, ноги и при этом улыбается. Что она задумала?

— Что думаешь о нем? — спрашивает слишком тихо, чтобы не быть услышанной.

Убейте меня. Я не собираюсь с ней это обсуждать.

— Он строгий.

Она глядит на мистера Марсо и морщит лоб.

— Не о нем. То есть, да, он строгий и сексуальный... эй! Разве ты не слышала о других его способах использования собственного ремня?

Ремня? Я качаю головой.

— Что ты имеешь в виду?

— Это просто слухи. Сейчас я хочу поговорить о Крисе Стивенсе.

Мне вообще наплевать на Криса, и даже на то, что он пытался переспать со мной в десятом классе, из-за чего я избегаю его с тех пор.

— А что с ним?

— Ты трахнула его?

Мои щеки пылают.

— Что?

Мистер Марсо бросает на меня свой взгляд.

Черт. Я понижаю голос, отчеканивая каждое слово.

— У меня с ним ничего не было.

— Прости, прости. Просто... — Она отделяет прядь волос и начинает заплетать ее в узкую косичку. — Я знаю, что ты была с Прескоттом и Себастьяном, и... другими парнями. Они болтают об этом, и, ну... Не бери в голову. Было невежливо с моей стороны предположить. — Она отпускает косу, сверкая мне ямочками. — Ты не злишься на меня?

— Да, все хорошо. — Я полагаю?

— Клево, потому что мне необходим чей-либо совет. — Она наклоняется и шепчет. — В сексе. И так, как ты... эм...

Шлюха? Падшая? Грязная проститутка? Я стараюсь расслабиться.

— Кто?

— Опытная.

Я сжимаю челюсти.

Кажется, она не заметила.

— Мы с Крисом вроде как встречаемся. Типа, мы целовались и все такое, и я... Я не знаю, сохранять ли свою девственность для кого-то особенного, понимаешь?

Нет, не понимаю. Я не могу представить, чтобы кто-то или что-то было особенным, чтобы пережить это.

Ее лицо настолько близко, что я вижу только веснушки.

— На что это похоже?

Я отклоняюсь назад из-за неловкого вопроса.

— Что? Секс?

— Да. — Облизывает свои губы. — Это.

Только от одной мысли о сексе мои внутренности атакует тысяча пчел. Терпеть его еще хуже, чем облизывать сочащуюся холодную рану, покрытую мертвой кожей и гноем. Но я не знаю, как это для всех — люди ведут себя так, будто девушкам секс должен нравиться, — поэтому пожимаю плечами.

Сара склоняет голову набок.

— Это больно? В первый раз?

— Да. — Мой голос дрожит, и я откашливаюсь. — Это больно. — Никогда не перестает болеть.

— Сколько тебе было лет?

Мне совсем не хочется говорить об этом, но в то же время мою грудь раздирает от огромной необходимости поделиться с кем-то. Никто никогда не спрашивал меня о моем сексуальном опыте. Определенно, не моя мама, и у меня никогда не было близкой подруги. Разве это не то, чего я всегда хотела? Девчачьи разговоры без осуждения?

Я ищу на ее лице признаки бессердечности, а нахожу только яркое любопытство. Оно порождает теплое ощущение внутри меня. Она заинтересована, может, даже завидует. Потому что у меня есть то, чего нет у нее. Опыт.

Вытянув ноги, я наклоняю голову к стене.

— Мне было тринадцать.

— Ничего себе. — Ее лицо сияет в удивлении. — С кем? Как? Расскажи мне обо всем.

Слова приходят легко, льются из памяти, будто вытатуированы на каждой клетке моего тела.

— Мой брат только вернулся домой после службы в морской пехоте, и он привез с собой одного из ребят своего отряда — лучшего друга.

Тогда я была увлечена Лоренцо, его головокружительной привлекательностью, отточенными боями мускулами и суровым очарованием. И он смотрел на меня, как на самую красивую девушку, которую когда-либо видел.

Он все еще смотрит на меня, и я боюсь его до мозга костей.

Сара закрывает рот, скрывая пальцами свою улыбку.

— Ты отдала свою девственность лучшему другу своего брата?

Мурашки бегут по моей спине.

— Он оставался жить у нас, пока не нашел себе квартиру. Однажды ночью я проснулась, не могла заснуть, поэтому вышла на улицу, чтобы посидеть на задней веранде.

Папочка ушел из жизни всего месяц назад, и его потеря все еще ощущалась постоянной сжимающейся болью в груди. Он говорил, что нет ничего невозможного. Доказательство существует в магии музыки. Так что я сидела и напевала его любимую песню Херби Хэнкока, желая невозможного, чтобы он вернулся.

Сара давит на меня, ее выражение излучает гораздо больше восторга, чем того заслуживает реальность той ночи.

— Что случилось?

— Друг моего брата вышел из дома и прижал меня к ступенькам. Он был таким большим. Везде большим. И сильным. Он знал, чего хочет, и я не в силах была остановить его.

Я не могла предпринять какие-либо конкретные меры, чтобы защитить грудь и ноги от царапания о бетон, когда он брал меня сзади. Рука на моем рте заглушала крики. Звук рвущейся ночнушки раздавался в тишине. Запах его гнилостного дыхания заполнял воздух. И боль между моих ног... разрыв, кровь, болезненность в течение нескольких дней после того, как он брал меня снова и снова.

— Боже. — Сара облокачивается на стену. — Звучит горячо.

Разве?

— Ты такая счастливая. — Она играет с кончиками своих волос. — У тебя огромные сиськи и опыт, и парни, которые постоянно крутятся вокруг тебя. Я хочу этого. Полагаю, я была напугана, но определенно готова к... ну, ты понимаешь... с Крисом.

Должно быть, со мной что-то не так, потому что сиськи, секс и все, что она только что сказала, вызывают у меня тошноту.

— Сара, не надо...

— Между нами говоря, девочки здесь грубы с тобой только потому, что ревнуют. Я имею в виду, посмотри на себя. Парни хотят именно этого. — Она машет рукой, указывая на мое тело. — Неудивительно, что ты переспала с половиной школы.

Желчь комом встает в задней части горла, и я сглатываю несколько раз, чтобы удержать ее внутри.

— О, смотри. Он закончил. — Сара вскакивает на ноги, хватает свои книги и мчится по аудитории, прямиком к Крису.

Часть меня хочет затащить ее на пол и умолять держаться от него подальше. Но другая часть, эгоистичная часть, желает ее согласия. Если у нее будет секс с Крисом, она станет такой же, как я. Может быть, она будет больше общаться со мной, доверять мне. Может быть, я смогу поделиться с ней и другим, более страшным, рассказать о мужчинах и их потребностях.

— Мисс Вестбрук. — Мистер Марсо встает со своего стула, упираясь руками в бедра с холодным взглядом. — Не заставляйте меня ждать.

Глава 8

ЭМЕРИК

Я старательно вчитываюсь в ее ученическое досье, но все буквы сливаются в одно. Я слишком увлечен, все мои мысли обращены к девушке, сидящей по другую сторону моего стола. Другие ученики ушли домой, теперь только я и Айвори, и это необъяснимое влечение.

Ее длинные пальцы сцеплены вместе на коленях, когда она сидит, выпрямив спину, а темные волосы спадают по изящной линии шеи. На губах естественная, как ей кажется, улыбка, но не такая широкая, как у ее предшественников. Сомнительная. Такие улыбки маленькие девочки носят, когда им страшно.

Бросив документы на стол, я наклоняюсь вперед, разрывая невидимый пузырь напряжения.

— Чем вы обеспокоены?

Я знаю ответ, но мне хочется услышать его из ее уст.

— Ничем. — Почесывает пальцем свой нос. Маленький подсказывающий жест. Она лжет.

Достаточно громко ударяю кулаком по столу, чтобы она испуганно ахнула.

— Это последний раз, когда вы лжете мне. — Если придется, богом клянусь, выбью из нее правду. — Скажите, что вам ясно.

На ее горле трепещет выступающая венка.

— Да, я поняла.

— Отлично. — Бросаю взгляд на вырез ее рубашки, глубокую линию декольте и булавку, опасно держащую все это вместе. Быстро отвожу взгляд, сосредотачиваясь на ее лице. — Теперь, ответьте на вопрос.

Девушка обтирает ладонями свои бедра и удерживает меня взглядом.

— Вы, мистер Марсо. Вы беспокоите меня.

Уже лучше. Я хочу, чтобы она кормила меня своей честностью, при этом дрожаще дыша.

— Объясните, что вы имеете в виду.

Она кивает, будто призывает себя к мужеству.

— Вы умный, строгий, как и другие учителя, но с вашим методом и темпераментом грубого ч.. — Поджимает губы.

— Ругательства допускаются в моем классе, мисс Вестбрук. — Я прищуриваюсь. — До тех пор, пока они используются в конструктивной манере.

Она отвечает мне тем же взглядом.

— Я собиралась назвать вас членоголовым, но не уверена, что это конструктивно.

Получается, она все-таки думала о члене.

— Приведите пример моего предполагаемого поведения, и я решу, насколько оно конструктивно.

В ошеломлении она открывает рот.

— Как насчет того, когда мы были в холле? Когда я рассказала вам о своем финансовом положении, и вы... вы улыбались?

Черт, это было заметно?

Я не могу рассказать ей, что улыбнулся, потому что из-за ее уязвимости мой член встал по стойке смирно и затвердел, будто гребаный камень. Но я могу ответить ей честно.

— Вы правы. Я ошибался и прошу прощения. — Поднимаю со стола папку и пролистываю распечатки. — Давайте обсудим ваши обстоятельства.

Сканирую страницу биографии и убеждаюсь, что она живет в Треме. Пропуская резюме ее исключительных баллов GPA и SAT, цепляюсь за факты, о которых больше всего забочусь.

Дата рождения?

Весной ей исполнится восемнадцать.

Родители?

Уильям Вестбрук. Погиб.

Лиса Вестбрук. Уволена.

Это объясняет ее нехватку средств, но не то, каким образом она оплачивает обучение в частной школе. Погодите…

Я возвращаюсь к имени ее отца.

— Уильям Вестбрук?

Ее глаза закрываются. Я возвращаюсь на страницу, пытаясь соединить детали. Вестбрук, мертвый, из Трема, дочь играет на пианино…

Господи, не могу поверить, как я раньше не догадался.

— Ты дочь Уильяма Вестбрука?

Ее глаза горят ярко, открыто, обнадеживающе, как улыбка.

— Вы слышали о нем?

— Я вырос в Новом Орлеане, дорогуша. Каждый, кто отсюда, слышал о фортепианном баре Уилла.

Она прячет взгляд, и улыбка смягчается на губах.

— Говорят, что это крутое место. Туристам нравится.

Она говорит об этом месте, будто никогда не была там, что противоречит образу, который имеется в моей голове, когда она часами сидит за столь известным фортепиано Уилли, мечтая достичь его таланта.

Я упираюсь локтями в стол, наклоняясь ближе.

— Разве вы не проживаете поблизости? Вы никогда не были там?

Девушка в удивлении приподнимает брови.

— Этот бар предназначен для совершеннолетних. Мне туда не попасть.

Я пытаюсь справиться с замешательством.

— Вы не посещаете его, когда он закрыт, для развития бизнеса? Он все еще принадлежит вашей семье, верно?

Кроме того, в папке говорится о безработице ее матери.

Взгляд Айвори упирается в колени.

— Папочка продал бар, когда мне было десять лет.

Я раздражаюсь, когда не могу заглянуть в ее глаза.

— Смотрите на меня, когда разговариваете.

Она мигом поднимает голову, отвечая тихим, пониженным тоном голоса.

— Новый владелец сохранил название и позволил папочке продолжать играть на пианино до тех пор, пока…

Пока не вспыхнула в баре драка и не были произведены выстрелы, в то время как Уилли поймал одну в грудь, пытаясь усмирить драчунов.

Должно быть, на моем лице написано о том, что я знаком с историей, потому как она произносит:

— Вы знаете, что тогда произошло.

— Это было во всех новостях.

Сглатывая, она кивает.

Смерть Уилли привлекла обширное внимание. Мало того, что он был белым джазовым пианистом в черном районе, он также был обожаемый и уважаемый обществом. Его бар приносит огромный туристический доход в Треме. Из того, что я слышал, его популярность держала окружающий бизнес на плаву в течение многих лет.

Я особенно помню, как смотрел телевизионные сообщения о его убийстве, когда приезжал в Новый Орлеан — этот конкретный визит домой был ключевым моментом в моей жизни. Это было... четыре года назад? Я только что получил степень магистра Леопольда и подумывал о том, сохранить ли свою преподавательскую работу в Нью-Йорке или искать работу ближе к моему родному городу.

На той же неделе я принял предложение о работе в Шривпорте. И встретил Джоанн.

Тогда мне было двадцать три, а Айвори тринадцать, когда убили ее отца.

Она сидит напротив меня тихо и настороженно. По мере того, как продолжается тишина, проявляется небольшое изменение в ее позе, девушка вся сжимается и становится еще меньше. Она теребит нитку на рукаве, тем самым привлекая мое внимание к пошиву рубашки, и там, где расползаются швы. На ней старая, дешевая или поношенная одежда. Скорее всего, и то, и другое.

На ее загорелом лице нет следов макияжа. Никаких колец, браслетов или украшений. И аромата духов. Она, конечно, не нуждается во всем этом, чтобы быть красивой. Ее естественная красота затмевает красоту любой женщины, на которую я обращаю внимание. Но не поэтому она не пользуется косметикой.

Я не стану притворяться, что понимаю, каково это жить в бедности, не говоря уже о том, чтобы потерять родителя, как это произошло с ней. Мой отец — успешный медик, а мать ушла на пенсию, будучи проректором и деканом Леопольда. Когда после колледжа я вернулся в Луизиану, они переехали ко мне, чтобы находиться рядом с единственным сыном. Их любовь и поддержка для меня так же надежны, как и их материальное состояние, и тот факт, что они богаты — слабо сказано. У семьи Марсо патент на деревянные крепления, используемые в роялях. Я обеспечен на всю жизнь, как и мои дети, и их дети, и так далее, пока производят фортепиано.

Аристократы распространены среди семей Ле-Мойн. Кроме семьи Айвори. Так почему же Уилл Вэстбрук продал свой процветающий бизнес только для того, чтобы продолжать работать там в качестве артиста, зарабатывая такую мизерную зарплату, которая оставила его дочь в нищете?

Я просматриваю ее досье, ищу график оплаты обучения. Небольшая запись на последней странице указывает на то, что все четыре года были полностью оплачены семь лет назад.

— Папочка продал бар, когда мне было десять.

Я встречаюсь с ней взглядом.

— Он продал свой бизнес для того, чтобы вы смогли учиться здесь?

Сутулясь, она ерзает на стуле, но не отводит взгляд.

— Он получил предложение, которого было достаточно для того, чтобы покрыть четырехлетнюю программу, поэтому он... — Она закрывает глаза, затем открывает. — Да. Он продал все, чтобы обеспечить мне обучение здесь.

И спустя три года он умирает, оставляя ее чертовски разрушенной настолько, что она не в состоянии покупать себе учебники.

Я не стараюсь скрывать презрения в собственном голосе.

— Это было глупым поступком.

В ее глазах сверкает пламя, когда она дергается вперед, сжимая руками край стола.

— Когда папочка смотрел на меня, то видел то, во что стоит верить, еще задолго до того, как я поверила в себя. В этом нет ничего глупого.

Айвори смотрит на меня так, будто ожидает, что я примкну к этому мнению и тоже поверю в нее. Но на самом деле она выглядит как разъяренная, защищающая себя злая, маленькая девочка. Ей это не к лицу.

— Вам больше не тринадцать. Повзрослейте и перестаньте называть его папочкой.

— Не говорите мне, как я должна или не должна его называть! — Ее лицо краснеет в прекрасном оттенке ярости. — Он мой отец, моя жизнь, и вас это не касается!

Господи, над этой девушкой висит груз прошлого, и, учитывая порез на губе, это выходит за рамки проблем с папой. Нетрудно распознать физическое насилие. Однако сексуальная травма — это серьезно. Но от природы я недоверчив, и слишком любопытствую о ней. Несмотря на эти смелые искры в ее глазах, она имеет привычку держать все в себе в целях самообороны, что свидетельствует о том, что кто-то в ее прошлом или настоящем причиняет ей боль.

Я хочу покопаться в ней, выкроить полезные аспекты ее страданий и уничтожить все остальное.

— Он был вашим отцом, и у вас своя жизнь. Двигайтесь дальше.

Мышцы ее лица дергаются.

— Я ненавижу вас.

А я ненавижу, как сильно хочу наказать ее рот, засунув в него свой член.

— Вам удалось продемонстрировать свою незрелость, мисс Вестбрук. Если вы и дальше хотите оставаться ученицей под моей опекой, то прекращаете рыдать как школьница и начинаете вести себя как взрослый человек.

Она шмыгает носом, ее плечи напряжены.

— Вы не очень-то высокого мнения обо мне. — Она осматривает аудиторию, блуждая взглядом по стене из музыкальных инструментов. — Я действительно все испортила.

— Взгляните на меня.

Моментально переводит на меня свой взгляд.

Пресыщенный аромат ее послушания облизывает мою кожу. Я хочу искупаться в нем, попробовать и испытать его.

— Для чего вы здесь? Потому что, когда вам было десять лет, ваш отец решил, что вы станете пианисткой?

Она хмурит брови.

— Нет, это также моя мечта, и я вынуждена проявлять трудолюбие.

Айвори в состоянии цитировать Баха. Тем лучше для нее.

— О чем именно вы мечтаете? — Я открываю файл в разделе приема колледжа. — Согласно этому, у вас нет ни целей, ни амбиций. Что вы собираете делать после школы?

— Что? — В ее голосе дребезжит возмущение. Она встает из-за стола и вырывает лист из моих рук, пробегая взглядом над незаполненными колонками. — Почему здесь пусто? Должно быть, это какая-то ошибка. Я...Я... Я ... Боже! Я была твердо убеждена...

— Сядьте!

— Мистер Марсо, это не так. Вы должны выслушать... — Голос ее ослабевает, испуганно уступая тишине под силой моего взгляда.

Она опускается в кресло с румяным лицом, шелестя бумагой дрожащими руками.

Я прижимаю пальцы к подбородку.

— Теперь спокойным голосом скажите мне, что вы ожидали увидеть на этой бумаге.

— Я собираюсь поступать в Леопольд.

Даже не надейся.

За исключением того, что непоколебимая сила в ее взгляде утверждает, что она решительно настроена сделать это. И то, как она приподнимает подбородок, заставляет меня утверждать обратное.

Я принимаю вызов.

— Вы понимаете, что только три процента претендентов принимаются каждый год? Десятки ваших сокурсников подали заявки, хотя Леопольд не принимал ни единого студента Ле-Мойн в течение трех лет. Возможно, лишь одному из вас под силу это сделать в следующем году.

Здесь нет никаких «возможно». Моя мать все еще занимает место в совете попечителей Леопольда и имеет средства, чтобы протолкнуть одного из моих протеже. Я уверен, что она сделает это. Ради меня.

В любом случае, прием одного студента, прошедшего строгую процедуру поступления, не должно вызвать подозрений. Определенно прозвенят тревожные звоночки, когда их будет двое, поставив вопрос о добросовестности моей матери. Я бы никогда не поступил бы так с ней.

Откидываюсь на спинку стула, листая распечатки, чтобы убедиться, что я не пропустил заметки о целях Айвори.

— Вы уже должны были подать заявление о поступлении. Здесь ничего не говорится о вашей заинтересованности в таком невозможном поступке.

— Все возможно, мистер Марсо. — Она бросает чистый лист бумаги на мой стол. — И я подавала заявление. Три года назад. На самом деле, миссис Маккракен намеревалась обратить на меня внимание, как на лидирующего претендента.

Это объясняет, почему Беверли заставила Барбу Маккрекен уйти на пенсию и пригласила меня сюда в качестве ее замены. Когда я согласился на сделку, я знал, что будут более достойные моей направленности студенты, нежели сын Беверли. Но я не ожидал, что почувствую столько вины, которая скручивает мои внутренности.

Айвори Вестбрук ставит меня в затруднительное положение, а я даже не слышал, как она играет. Может быть, ее талант средненький, и я могу отложить этот конфликт интересов в сторону.

Она смотрит на мой галстук, куча мыслей мелькают в ее глазах, пока секунды длятся вечность. Где-то по коридору слышится идеальное исполнение на кларнете.

Наконец, она встречает мой взгляд.

— Мое присутствие в этих стенах не желанно. Я не ношу соответствующую одежду, не вожу подходящий автомобиль. — Она смеется. — У меня его даже нет. И я определенно не вношу пожертвования и не имею гламурных связей. Единственное, что я могу предложить, — это мой талант. Этого должно быть достаточно. Это должно быть единственное, что имеет значение. Но школа была против меня с самого первого дня.

Ничто из того, что она сказала, не удивило меня. Она маленькая потерянная овечка среди стаи беспощадных волков. Так почему бы ей не прицелиться и попробовать себя в более простом колледже, уйти из-под прицела? Почему Леопольд?

Откладывая эти вопросы, я смотрю на нее с бесстрастным выражением на лице. Жду, пока она не закончит.

Айвори касается пустой страницы и скользит ею по столу ко мне.

— Кто-то удалил мое предложение для Леопольда, а также всю подготовительную работу, которую я сделала, для поддержания своего права на участие. Миссис Маккракен сказала мне, что положила все это в мое дело. Я не хочу указывать пальцем, но я не нравлюсь кое-кому в этой школе. И у кого-то есть сын, который претендует на мое место.

Беверли Ривард уничтожила ее жизнь — вывод, который я уже сделал.

— Почему Леопольд?

— Это лучшая музыкальная консерватория в стране.

— И?

— И? — в ее глазах сверкает огонек. — За счет серьезного обучения учащиеся получают несравненное. У них есть элитный факультет, первоклассное обслуживание и лучший послужной список в продвижении студентов в музыкальную карьеру. — Считая на собственных пальцах, она перечисляет известных выпускников: всемирно известных композиторов, дирижеров и пианистов, а затем добавляет: — И вы, мистер Марсо. Потому что вы играете в Симфоническом оркестре Луизианы.

Я практически собираюсь назвать ее подхалимкой, но она удивляет меня следующим.

— Я не просто хочу выступать. — С отстраненным взглядом складывает руки вместе. — Я хочу занимать основное место в главной симфонии и сидеть рядом с лучшими из лучших, дрожа под сценическими софитами. Я хочу быть частью всего этого, когда начнет играть музыка.

Это не та речь, которую она подготовила заранее. Страсть в ее голосе, словно тысяча децибел интенсивности, все ее тело вибрирует от перспективы слов.

Девушка опускает руки и встречается со мной взглядом.

— Кроме того, как вы уже знаете, каждый студент, принятый в Леопольд, получает стипендию в полном объеме. Не имеет значения, кто ты и какое происхождение имеешь...

Мы обмениваемся взглядами, и в этой атмосфере взаимопонимания я мысленно заканчиваю ее фразу. У Леопольда достаточно престижа и богатства, чтобы не затрагивать студенческие банковские счета. Школа оценивает своих абитуриентов только по талантам.

— Очень хорошо. — Я потираю затылок в надежде, что она ужасная пианистка. — Я обновлю ваше личное дело, а дальше разберемся.

При нормальных обстоятельствах, будучи лучшей в своем классе, все бы привело Айвори в Леопольд. Но Беверли наняла меня, чтобы быть уверенной, что это не произойдет. Леопольд примет Прескотта Риварда, потому что это сделаю я. Все остальные из Ле-Мойн будут проигнорированы. Это отстойно для Айвори, но жизнь такая сука.

— Благодарю вас. — Ее напряженность ослабевает, и она улыбается.

— Нам нужно обсудить еще один вопрос.

Я прячу папку, поднимаюсь со стула и обхожу стол, чтобы сесть на его край, поближе к Айвори, повернувшись к ней лицом.

Сжав вместе ноги, она складывает их — одну оголенную ногу поверх другой, которая находится возле моего стола. Я просматриваю пол и вижу под стулом ее поношенную обувь. Догадываюсь, что разорванные, сделанные из пластика, края раздражают ее кожу после ежедневного ношения.

Когда она поднимает на меня взгляд, я придерживаю пальцем ее подбородок, останавливая любое движение головы девушки.

— Что случилось с губой?

Как и ожидалось, она пытается опустить подбородок, уклоняясь от ответа. Все инстинкты моего тела говорят мне, что кто-то причинил ей боль.

Я применяю незначительное, но безошибочное давление на ее мягкую кожу.

— Встань.

Учащенно дыша, она поднимается со стула, ведомая моим прикосновением под ее подбородком.

Когда она полностью встает, я опускаю руку.

— Я задал тебе вопрос, и прежде чем ты ответишь, вспомни, что я говорил о лжи.

Айвори поджимает губы.

Пытаюсь говорить по-другому:

— Как твой учитель, я уполномочен доложить о тебе. Ты знаешь, что это означает?

В ответ она моргает черными, как смоль, глазами. Айвори ужасно красива, и я в полной заднице.

Сидя на столе перед ней, я нахожусь в высоком положении. Я на голову выше и намного больше этой девушки.

— Это означает, что я должен сообщить о предполагаемом жестоком обращении над детьми в службу защиты.

— Нет! — Ее пальцы дотрагиваются до разреза на губе. — Вам не нужно этого делать. Мой брат... мы с ним сцепились этим утром, как брат и сестра. Это абсолютно нормально.

Нормально? Я так не думаю.

— Сколько ему лет?

В непринужденной позе она прислоняется бедром к краю стола. Но меня не одурачишь.

— Двадцать шесть.

Двадцать шесть — ему уже как десять лет нужно быть благоразумным. Если этот ублюдок ее ударил, я не буду о нем сообщать. Я найду его и набью ему рожу.

— Он ударил тебя?

— Он... ну, мы спорили и... — нахмурившись, она тщательно подбирает свои слова, без сомнения, пытаясь избежать лжи. — В итоге я въехала в дверной косяк.

— Он. Тебя. Ударил?

Она делает глубокий вдох.

— Он отшвырнул меня. Это, — указывает на губу, — была дверная рама.

Внутри меня вспыхивает бушующий огонь, искря на поверхности и обжигая мою кожу.

— Как часто?

Она обнимает себя руками, смотрит на пол, еще больше раздражая меня.

— Отвечай мне!

— Не делайте этого. Я не могу... у меня и так хватает проблем.

— Приподними рубашку. — Что я творю? Бл*дь, это плохая идея, но мне нужно знать. — Покажи мне свои ребра.

Она осматривается, ее глаза прикованы к коридору.

— Если кто-то будет проходить мимо, мое тело помешает им что-либо разглядеть. — Согнувшись в коленях, я приближаю к ней свое лицо. — Я обязан оповестить о вас, мисс Вестбрук. Докажите мне, что вы не покрыты синяками, и я не стану писать докладную.

Вместо этого я отметелю ее брата.

Пальцы девушки сжимают подол рубашки. Выражение лица напряжено, глаза зажмурены. Уверен, она до сих не дышит.

— Это просто осмотр, для вашего же блага. Ничего неприемлемого. — Это на хрен незаконно, но я не могу остановиться. — Я жду.

Ее взгляд направлен на пуговицы моего жилета, поднимается к узлу галстука, ненадолго задерживается там, прежде чем глаза ползут вверх в мучительно медленном путешествии по моим губам. Когда она встречается с моими глазами, тяжело сглатывает.

Затем Айвори поднимает свою рубашку.

Глава 9

АЙВОРИ

Он мой учитель. Он не причинит мне вреда.

Медленно трясущимися руками я собираю подол рубашки на животе.

Он просто выполняет свою работу.

По телу бегут мурашки от его пристального взгляда. Сердце стучит и кожу обдает холодным воздухом, когда я приподнимаю ткань выше, обнажая свои ребра.

Он обещал ничего неуместного.

Так почему же я чувствую, что это неправильно?

Так не должно быть.

Я опускаю вниз рубашку и отворачиваюсь, чтобы забрать свои вещи. Он ловит меня за руку и, сжимая пальцами, возвращает обратно.

— Покажите мне, или я доложу о травме.

Его резкий и бескомпромиссный голос отдается рикошетом в моей голове. Если он донесет на меня, я могу потерять дом, образование и своего кота. И Шейн ... Боже, мой брат будет мстить.

В животе все клокочет, когда я поднимаю рубашку. Пока он отпускает мою руку, я придерживаю ткань под грудью и встречаю его взгляд.

Все, что я вижу, это голубой лед — бесконечный арктический пейзаж, — как будто гляжу на неизвестный для себя мир.

Его ноздри раздуваются, а выражение лица приобретает вид неизвестных мне эмоций. Я ничего не скрываю. Под моей рубашкой ничего нет. Кроме пореза на моей губе, Шейн не оставил на мне ни царапины с той ночи, когда я пришла домой и застала его, трахающего какую-то бедную девушку на моей кровати. Я заработала жуткий синяк в районе живота от того, что не постучалась в дверь собственной комнаты. Но мистер Марсо его не обнаружит. Он исчез еще на прошлой неделе.

Он опускается на корточки, когда ледяным взглядом осматривает мой торс; спускается к ремню юбки, а затем проходится взглядом до подола, который закрывает мои колени.

— Теперь, поднимите юбку.

Мое внимание приковано к дверям и пустому коридору. Находясь в согнутом положении, взгляд мистера Марсо находится напротив моих бедер, а тело больше не закрывает меня от происходящего в коридоре. Последний звонок прозвенел час назад, но многие ученики остаются после уроков. Даже сейчас по холлу разносится безостановочное звучание кларнета.

Любой может пройти мимо и предположить худшее. Вот она я — здешняя потаскуха, — выставляю напоказ свое тело учителю.

Холодный пол под моими босыми ногами заставляет меня чувствовать себя еще более обнаженной. Лучше бы я не снимала обувь во время нашей встречи.

— Тут негде уединиться. Кто-нибудь может заметить меня.

— Об этом я должен беспокоиться. — Его сильные руки свисают между коленей. — Я больше не буду приказывать.

Я опускаю блузку, пряча живот. Теперь юбка? Господи, что мне делать? Находясь ниже меня в необычном для мужчины положении, его лицо находится на уровне пояса моей юбки. Наиболее уязвимое положение, верно? Но он все еще настаивает на своем. Я могла бы врезать ему коленом в нос и убежать. Но я не уверена, что нуждаюсь в этом. Или что хочу этого.

Черт. Сжимая пальцами переднюю часть юбки, приподнимаю ее до тех пор, пока не открывается вид на мои бедра.

— Выше.

Я приподнимаю подол еще на дюйм. Неужели он не видит, как дрожат мои ноги? Насколько высоко он хочет, чтобы я подняла юбку?

— Выше.

Небрежно шепчет в отведенное для ног пространство, которое отделяет его лицо и мои бедра. Прямо здесь находятся его руки, между нами, на достаточно близком расстоянии, чтобы схватить меня за ноги, если это понадобится. Легкая дрожь пробегает по телу до кончиков пальцев, напрягая все мышцы.

Но он учитель. Он не позволит себе прикоснуться ко мне.

Поскольку я его ученица, то должна доверять ему и выполнять все, о чем он меня просит.

Сжимая в комок свободный материал юбки под трусиками и прикрываясь своей рукой, демонстрирую ему вид своих ног, не раскрывая их полностью.

— Что вы ищете?

— Разведите ноги в стороны.

Я расставляю ноги шире, стараясь не качаться.

— Да, вот так, — выдыхает он. — Умница.

Его похвала окутывает меня, словно теплые объятия. Не могу вспомнить, когда в последний раз кто-то обнимал меня, не причиняя боли, но, если мистер Марсо проведет следующие девять месяцев, называя меня умницей, возможно, мне больше не понадобятся объятия.

Он опускает голову, наклоняясь ближе.

— Я ищу следы на внутренней стороне ваших бедер.

Лоренцо оставил несколько отметин в тех местах, наряду с другими парнями. Они всегда так делают: трутся, дергают, щипаются. Но мистер Марсо не знает о других парнях.

— Мой брат никогда бы не...

— Я и не предполагаю, что он мог бы.

Я затыкаюсь. Он уже слышал о моей репутации? Он ищет доказательства?

— У вас довольно смуглый цвет кожи. — Он поднимает взгляд, изучая выражение моего лица, всматриваясь слишком настойчиво и глубоко. — С таким типом кожи синяки не видны.

Из меня вырывается нервный смешок.

— Мама говорит мне, что у меня бледный цвет кожи. Черт, она жалуется, что она слишком бледная, при том, что наполовину смуглая.

— Можете опустить юбку. — Он встает, упершись руками в бока. — Расскажите о своей матери.

— Все говорят, она похожа на Холли Бэрри, но...

— Меня не интересует, на кого она похожа. Чем она занимается?

Наркотиками. Мужчинами. И когда не получает ничего из вышеперечисленного, сидит и плачет в своей комнате.

Если я расскажу ему об этом, вероятнее всего, он просто улыбнется от того, что я неудачница.

— Сейчас она в поисках работы.

— Как она отнеслась к тому, что ваш отец продал свой бизнес ради вас?

Она ненавидит меня из-за этого настолько, что при одном взгляде кривит губы.

— Они спорили по этому поводу. — Я поправляю булавку и пуговицы на рубашке. — Она не в восторге от того, что проиграла, поэтому не ждите, что моя мать появится на родительских собраниях.

— Люди подобны несчастным бедствиям. Они совершают ошибки, неправильные поступки. — Он потирает затылок. — Если она не передумает, то останется виновной.

Ничего себе... такого ответа я не ожидала. Удивительно заботливый и настолько мудрый. Хотя теперь мне интересно, какие ошибки совершает он. Надеюсь, это никак не помешает моим целям.

Он опускает руку, вращая ею.

— Повернитесь и покажите мне спину.

У меня подскакивает пульс. Ему мало осмотров? Если я развернусь к нему спиной, то не смогу видеть его рук.

Мой рот открывается, чтобы начать спор, но тяжелый взгляд в глазах мистера Марсо заставляет меня передумать.

Глубоко вздыхая, я подставляю ему спину, подцепляя дрожащими пальцами подол рубашки, и задираю ее до подмышек.

Скрип его кожаных ботинок, ощущение дыхания, жар тела, оставляет такое чувство, будто он нарушает неприкосновенность. Хотела бы я увидеть выражение его лица, потому что, скорее всего он передумал искать синяки на моем теле, и теперь уставился на татуировку, располагающуюся на моей спине. Выцветшие завитки простираются от одной стороны моей талии, ползут вверх по позвоночнику и заканчиваются вокруг противоположного плеча.

Мысленно готовлюсь к одному из его резких выговоров. Я слишком молода. Тату ужасного качества. Но мне все равно, что он думает по этому поводу. Татуировка затрагивает мою личность, она моя и слишком значимая для меня.

Он опускает руки к моей спине без предупреждения, но не затрагивает кожу, а прикасается к складкам рубашки. Выдергивая материал из моей хватки, резким движением стягивает вниз, чтобы прикрыть мою талию.

Вздрогнув, я резко разворачиваюсь.

— В чем дело?

Он отскакивает от меня, с заведенными за спину руками и взглядом, прикованным к двери.

Я следую за его взором, когда мисс Августин входит в аудиторию.

Она останавливается на пороге, сжимая ремень сумочки, который висит на плече.

— Ох, я и не предполагала, что ты будешь здесь с ученицей, — проходится хитрым взглядом между мной и мистером Марсо и останавливается на мне. — Привет, Айвори. Ты хорошо провела лето?

Я поджимаю пальцы ног, касаясь холодного, как мрамор, пола, мечтая о своих проклятых туфлях.

— Само собой.

— Чудненько. — Она обращает свое внимание к моему учителю, приподнимая руку, чтобы пройтись ею по шее и пригладить завитки светлых волос. — Мистер Марсо, вы... скоро уходите?

Она глядит на него так же, как моя мать смотрит на своих парней — слишком ярким взглядом, наполненным обожанием и глупостью.

Из всех учителей музыки мисс Августин самая молодая и красивая. Она также раздражающе любопытна, но Элли восторгается ею, поэтому, предполагаю, что она является неплохим преподавателем струнных инструментов.

Мистер Марсо кивает головой.

— Каждый вечер у мисс Вестбрук проводятся частные уроки до семи часов вечера.

Разве?

Внезапно мне становится легче дышать. Миссис Маккракен задерживалась со мной допоздна, но я так и не набралась смелости, чтобы попросить у него лишнее время для обучения.

Он стоит такой высокий и уверенный рядом со мной, с широко расставленными ногами. Каждый сантиметр его осанки отражает величие, пока он изучает мисс Августин.

— В ближайшее время я не собираюсь домой. Ни сегодня, ни в любой другой вечер.

— Ох. — Ее лицо мрачнеет, а тело, кажется, сдувается. — Окей. Ну…

Единственное, чем она двигает, это своей стройной ногой, шаркая высоким каблуком и покачивая им по полу, будто не решается сдвинуться с места. Ждет, когда он скажет что-нибудь еще?

Наконец, она выпрямляется.

— Я направляюсь домой. — Указывает на коридор, тихонько смеется, улыбается и ведет себя чертовски странно. — Итак, полагаю, приятного вечера?

Ее вопрос выводит меня из себя. Он уже сказал ей, что остается на частный урок со мной. Лучше бы ей уйти.

Но тогда я снова останусь с ним наедине. Как это возможно, что я и ревную, и напугана одновременно?

Без колебаний он заканчивает ее неловкое шарканье.

— Спокойной ночи, мисс Августин.

Когда она растворяется в коридоре, я повторяю их разговор с подтекстом.

— Она только что пригласила вас на свидание, не так ли?

— Это не ваше дело. — Он поворачивается ко мне с раздраженным хмурым взглядом.

Наверное, да, но от всего этого у меня кружится голова. Я имею в виду, он сказал ей «нет». Ни сегодня, ни ночью. Потому что будет помогать мне.

Может, я все-таки не так напортачила, как мне казалось.

— Сегодня будут уроки фортепиано?

На его шее пульсируют вены.

— Нет.

— Но вы же сказали...

— Вот сегодняшний урок. — Он сокращает между нами расстояние и врывается в мое пространство. — Не задавайте лишних вопросов. Не лгите мне. И никогда не отворачивайтесь от меня. — Он выпрямляется. — Сядьте.

Такие нелепые требования, но я практически падаю в кресло, встречая его взгляд.

Он почесывает пальцем свой щетинистый подбородок и дергает узел галстука. Отказываясь его расслабить, мистер Марсо приседает передо мной.

— Во сколько лет вы сделали себе татуировку?

Не могу ответить ему, не солгав, однако отвечаю на этот вопрос следующее.

— Мне было тринадцать.

Что-то мелькает в его глазах. Понимание? Он знает, во сколько лет я потеряла папочку. Мой отец. Боже, даже в мыслях я пытаюсь угодить ему. Но, возможно, он прав насчет моей незрелости. Если бы мой отец был жив, звала бы я все еще его папочкой?

Вместо того чтобы задавать вопросы о татуировке, мистер Марсо тянет руку под мой стул, перемещая оттуда мою обувь к своим ногам. Его тело согнуто таким образом, что лицо находится недалеко от моих коленей, но он не спускает с меня взгляда, пока его руки двигаются вокруг моих лодыжек.

Я не чувствую себя в ловушке, когда оказываюсь между его коленей, но трепет в животе ощущается постоянно. Не понимаю, почему он держит мои поношенные балетки, почему осматривает их внимательно, и что он придумал еще.

С обувью в одной руке он тянется к моей ноге. В тот момент, когда его пальцы касаются моей лодыжки, я подпрыгиваю.

Он приковывает меня суровым взглядом, его нахмуренный вид противоречит нежным прикосновением руки. Он неторопливо ласкает ею кожу моей лодыжки, следует по выпирающим косточкам, расположенным по бокам, и обхватывает пятку, приподнимая ее.

Я будто проглотила язык, обескураженная этой нежностью, потеряна в ощущении. Весь мир сузился до теплоты его ладони, которая аккуратно помогает скользнуть моим пальцам в обувь, делая это с абсолютным вниманием.

Я выдыхаю, когда он опускает мою ногу на пол. Затем принимается за вторую ногу.

Почему он делает это? Какую выгоду хочет получить? Неужели ожидает, что я покажу ему свои сиськи? Сделаю ему минет? Или займусь с ним сексом?

Я выдергиваю ногу из его хватки.

— Я могу сама.

Он сжимает пальцы в кулаки, опираясь ими на ноги, и лишает свободы этими холодными глазами.

— В чем состоит суть сегодняшнего урока?

— Не перечить вам.

Может, для него это мелочь, но для меня — нет. Мужчины не прикасаются ко мне просто так, а его прикосновение пугает меня. Это слишком мило. Слишком интимно. Для учителя и ученицы.

Он ждет, когда протягивает свою ладонь. Мне так хочется спросить, чего он хочет от меня, но этот вопрос сорвет урок.

Я двигаю ногой к его руке, и он уделяет ей такое же внимание, как и первой. Легкие прикосновения. Пальцы, словно бархат, обвивают мои хрупкие кости. Принимая? Отдавая? Я не знаю, что это. Каждое касание его пальцев отдается покалыванием в ногах, заставляя мое сердце трепетать, а тело становится гиперчувствительным. Это пугает меня. Он пугает меня.

Когда мистер Марсо надевает обувь на вторую ногу, я прячу их под стул, сжимая колени вместе, опасаясь дальнейших его требований.

Он поднимается с темным выражением лица и с шумом выдыхает. Мне знаком этот нуждающийся взгляд, этот голодный звук. В моих жилах стынет кровь.

Мне бы сейчас сбежать отсюда, но ноги не слушаются. Почему? Думаю, мне нужно его разрешение.

Я хочу его разрешения.

Повернувшись к столу, он опирается на него ладонями.

— Идите домой, мисс Вестбрук.

Облегчение прокатывается по моему позвоночнику, но тут же меня атакует следующая мысль.

Я могла бы выйти через любой выход из Кресент Холл, мчаться зигзагом через парковку или парк, по улицам и до автобусной остановки. Не имеет значения, куда я пойду. Прескотт наверстает упущенное. Он меня найдет. Он всегда так делает.

И дом, где может поджидать меня Лоренцо. Где Шейн может трахаться на моей кровати.

Кто страшнее? Прескотт? Лоренцо? Шейн?

Мистер Марсо.

Я хватаю свою сумку и быстро двигаюсь в сторону коридора.

Глава 10

АЙВОРИ

Мою кожу опаляет духота, пока двигаюсь от Ле Мойн до девяносто первой станции в течение десяти минут. Ох, черт, так приятно выдохнуть, покинув этот класс. Понятия не имею, это мистер Марсо или пугающие ощущения, которые он вызывает во мне, но я не могу бежать оттуда без оглядки.

Как и все мужчины, он агрессивен, но при этом крепко сложен. Но у него была возможность, чтобы взять меня, и он ей не воспользовался.

Потому что он учитель? Или потому что не такой, как все?

Сейчас я не могу довериться своим мыслям и чувствам.

Высоко в небе висит полумесяц, отражая тусклое свечение над старыми особняками, находящихся на окраине Колизей Стрит. Кирпичный тротуар вымощен рисунком «ёлочка» и окаймлен с одной стороны кованым забором, фонарями и цветущей растительностью, которая наполняет воздух ароматом лета.

Фундамент возвышающихся домов вплотную примыкает к этому забору, а яркое освещение в окнах позволяет полюбоваться интерьерами с мерцающими люстрами, парадными лестницами и богатой деревянной мебелью. Узкая улочка окружена роскошными автомобилями, а первозданные сады украшают дворы. Куда бы я ни посмотрела, повсюду богатство своего поколения, вид которого вызывает мысль о яхтах, дорогой одежде и украшениях.

Мистер Марсо живет в одном из этих особняков? Может, у него семья потомственных богачей? Ле Мойн привлекает много жителей в районе Гарден, в том числе и Беверли Ривард.

Я понятия не имею, какой из этих домов Риварда Прескотта, но он знает, по какой дороге я возвращаюсь домой. Существует множество вариантов, как дойти от школы до автобусной остановки. Мои ноги подгоняют меня идти быстрее, чтобы отложить встречу с ним еще на один день. Но чем дольше я буду оттягивать с ним связь, тем сложнее будет оплатить счета за этот месяц.

На полпути к автобусной остановке знакомый гул мотоцикла прерывает тишину улицы. Громко и быстро он приближается сзади.

Крошечные волоски на моем затылке встают дыбом. Я бросаю взгляд через плечо и вижу черный шлем, черную куртку и те самые противные оранжевые обтекатели. Мое сердцебиение ускоряется, и я принимаюсь идти быстрее. Если бы гонщик приподнял подбородок, я бы увидела, надпись чернилами «Уничтожу», написанную поперек его горла.

Каждый шаг отдается вибрацией сквозь тонкие подошвы моей обуви. Я должна была догадаться, что Лоренцо начнет меня искать. Он всегда так делает, когда устает ждать. Прошло две недели с тех пор, как он брал меня в последний раз, после чего я часами истекала из заднего прохода кровью.

Мой желудок судорожно сжимается, пока я лихорадочно продумываю варианты побега. В двух шагах от следующего перекрестка по дороге вниз имеется небольшая дорожка. Возможно, я смогу оторваться от него.

Разгоняюсь и просматриваю, нет ли прохода между особняками. Ничего не видно. Дорогие участки окружены заборами, оборудованными камерами наблюдения и сигнализацией. Ограждение из стальных прутьев и кирпичной кладки охватывает улицу с обеих сторон. Мне некуда идти, когда он подъезжает вплотную ко мне.

— Полезай на мотоцикл. — Его возглас, приглушенный шлемом, жесткий и суровый.

— Я собираюсь поехать на автобусе. — Сгорбившись, ускоряю шаг, стуча по ноге сумкой.

C заведенным двигателем он движется рядом со мной. Мои ноги дрожат, и выпирающий из обуви палец цепляется за осколок кирпича. Набранный мною темп заставляет меня споткнуться. Я стараюсь удержать равновесие, но... черт возьми, я потеряла туфлю.

Мой пульс отдается в горле, пока я разворачиваюсь назад и засовываю ногу внутрь треснувшей обуви.

Пара светящихся фар появляется на дороге позади мотоцикла Лоренцо. Меня ослепляют лучи света, пока я стою и жду. Что именно?

Темные волосы, голубые глаза, властное поведение...

Если бы.

Лоренцо останавливается рядом со мной, не дотрагиваясь до меня руками, просто опрокидывает шлем в предложенном жесте.

— Я не собираюсь повторять. Тащи свою задницу на мой байк.

Приближающаяся машина замедляется, объезжая Лоренцо. Кадиллак CTS Седан, с широкой передней решеткой, толстыми шинами и покрытой краской «серебристый металлик», — идеальная игрушка для богатых юных идиотов, чтобы прокатиться с ветерком.

Для таких идиотов, как Прескотт.

Он останавливается перед Лоренцо, наклоняется через переднее сиденье и распахивает пассажирскую дверь.

Голова мотоциклиста в шлеме поворачивается к машине.

— А это кто еще такой, мать твою?

Слава богу. Вот и отвлекающий маневр. Я не смогу постоянно избегать Лоренцо, и уж точно без особого удовольствия запрыгну в машину Прескотта. Но прямо сейчас я предпочту его, нежели Лоренцо. Прескотт никогда не причинял мне столько боли, как этот.

Я подаюсь вперед, минуя байк, и скольжу на переднее сиденье Кадиллака.

— Поехали.

Двигатель мотоцикла ревет, когда он разгоняется. Я хлопаю дверью, и шум исчезает.

Прескотт наклоняется над консолью, выворачивая шею, чтобы кинуть взгляд на Лоренцо.

— Кто этот парень?

— Какой-то урод. Просто езжай.

Он жмет на газ, и от рева двигателя я всем телом прижимаюсь к кожаному сиденью. Мое беспокойство и страх остаются позади нас в виде выхлопных газов. Расслабляюсь, но в любом случае, это ненадолго. Теперь я застряла с Прескоттом.

Его худощавое тело растягивается на кожаном сиденье, и он одним пальцем нажимает на различные светящиеся гаджеты на приборной панели. Даже и не предполагаю, сколько стоит эта машина. Его родители, конечно, должны хорошо зарабатывать, чтобы иметь возможность купить такую тачку. Она крутая? Абсолютно. Я что, завидую ему?

Предпочитаю никому не завидовать, особенно Прескотту. Я поглядываю на него, проходя взглядом по резко очерченным скулам, светлой шевелюре и длинному прямому профилю носа. Он худее, чем мистер Марсо. У него не такие развитые мышцы. Его руки слишком маленькие. И член поменьше. Не то чтобы я видела член мистера Марсо, но держу пари, он у него больше.

Всё плохо.

Мое сердце замирает. Какого черта я об этом думаю? Зачем я вообще их сравниваю?

Прескотт переключает передачи, затем тянется, чтобы подцепить пальцем подол моей юбки.

— Сегодня ты у меня кончишь.

Я шлепаю его по руке. Господи, я не должна была провоцировать его комментарием о пирсинге. Глупая, глупая, глупая!

— Где твое домашнее задание?

Он резко снижает скорость и указывает большим пальцем через плечо. Ремень безопасности сигналит, когда я практические падаю на колени в зазор между сидениями.

Пока я собираю папки с пола, одна фара ослепляет меня через заднее окно.

— Он следует за нами.

Прескотт прибавляет скорость. Особняки размываются. Знаки «стоп» и перекрестки появляются и исчезают. Думаю, он не беспокоится о нарушении закона. К счастью, Лоренцо не разделяет его глупость. Мотоцикл придерживается ограничения скорости и останавливается на каждом светофоре. Возможно, у Лоренцо с собой наркотики или есть неоплаченные штрафы. Какой бы ни была причина, он отстает и в конечном итоге пропадает из виду.

Тяжело дыша, я собираю остальные папки Прескотта.

— Он отстал.

Прескотт задирает мою юбку до бедра, ущипнув через трусики мою промежность.

— Детка, я собираюсь тебя жестко трахнуть этим вечером.

Я откидываюсь назад на сиденье и пытаюсь контролировать свое дыхание.

Трясущимися руками пристегиваю ремень безопасности.

— Нет, ты не посмеешь.

В моем ответе присутствует большая доза убеждения. И, возможно, малюсенькая капелька сомнения. Я и раньше избегала подобных предложений Прескотта, которые могу сосчитать по пальцам одной руки.

Он смеется.

— Это мы еще посмотрим.

Когда он поворачивает в сторону Джексон Авеню и уходит от реки, мне не приходится спрашивать, куда он направляется. Пока мы едем шесть минут пути до нашего обычного места, я использую лампочку над головой, чтобы пролистать его задания и заметки. Он довольно организованный для парня, которому нет дела до домашнего задания. Его задачи изложены аккуратным почерком и обозначены сроками. Все, что он описал, достаточно легко выполнимо.

Машина въезжает на пустырь, окруженный джунглями сорняков с заколоченными домами, которые не смогли пережить последний ураган.

Выключив двигатель, Прескотт поворачивается ко мне.

— У меня есть предложение.

Дрожь пробирает мои внутренности. Все, что он предлагает, оплачивается большей ценой.

— Полагаю, что ты выполняешь домашнее задание многим моим друзьям, и кто знает, скольким еще. — Он наклоняется ко мне. Его лицо находится в нескольких сантиметрах от моего.

У меня не было возможности поговорить с другими ребятами о расписании и заданиях. Еще один ужасающий пункт в списке моих дел.

Его рука, словно змея, пробирается над моим бедром к зазору между коленями. Дернув ими, мои ноги сталкиваются с дверью.

Фыркнув, он напряженно смотрит вперед, сжимая пальцами руль. Пальцами, которыми я не могу терпеть прикосновения.

Прескотт прислоняется головой к подголовнику.

— Не желаю тебя ни с кем делить.

— Какая жалость.

— Бл*д, Айвори! Какая же ты... — Он потирает гладко выбритую щеку и смягчает тон. — У меня появилось больше денег. Я заплачу тебе больше, намного больше остальных, только бы ты перестала с ними видеться. Назови сумму.

Он не сможет себе этого позволить. Я мысленно суммирую ежемесячные коммунальные услуги, ипотеку, продукты и школьные принадлежности. Черт, это большие деньги. Но сделав глубокий вдох, я называю ему сумму.

— Будет сделано.

Что? Его чертово пособие в состоянии оплатить все мои счета?

Я обнимаю себя руками.

— Все, что от меня требуется, это перестать помогать другим?

— Да, и перестать меня отвергать. — Его пальцы обхватывают мое колено, подтягивая к себе ногу.

— Я... я, — Задыхаюсь, когда пытаюсь ослабить его хватку. — Я не могу. — С ним бесполезно бороться. — Отпусти.

— Я собираюсь заполучить тебя в любом случае. Перестань всё усложнять. — Он отпускает ногу и поднимает руки. — Как, по-твоему, это выглядит?

Отстраняясь к двери, я закрываю лицо рукой. Черт, какой у меня выбор?

Могу отказаться от Прескотта, забыть о его деньгах, и попытаться компенсировать потерянные средства с другими парнями, которые хотят того же, чего и он.

Или скажу им всем отвалить, обрушив на себя ипотечный дефолт. Мне еще нет восемнадцати. Я могу пойти в социальную службу и объяснить свою ситуацию. Может, они возьмут меня на воспитание. Возможно, есть шанс, что новый дом будет слишком далеко от Ле Мойн. Могу ли я доверить свое будущее какому-то взрослому, который решит, какую школу мне посещать? И что насчет Шуберта? Временная семья может не позволить мне взять его с собой. Мое сердце сжимается при одной мысли об этом. Он ведь не просто кот. Шуберт — последний подарок моего отца перед смертью. Он единственное живое проявление любви, которое у меня осталось.

Или я могу принять предложение Прескотта, вытерпеть хотя бы один школьный член и оставить себе дом, учебу и кошку.

Слезы давят на глаза, когда я заставляю себя ответить.

— Окей.

— Окей? — Он приподнимается, поворачиваясь всем телом ко мне. — Значит, окей... — Он кружит по кругу в поисках пустого заросшего участка, и останавливается, когда его взгляд упирается на заднее сиденье. — Выходи.

Дрожащими руками кладу на пол папки с заданиями, открываю дверцу и шагаю в клубок виноградников.

Он выходит из машины и мгновенно оборачивается ко мне. Оскал искажает его лицо, когда он открывает дверцу заднего сиденья.

— Сюда. На спину.

Нет, нет, нет. Моим легким трудно дышать, а каждая мышца будто скованна.

— Айвориии, — рычит он. — Так не пойдет. Я не заплачу ни цента, пока не побалую свой член.

Боже, в его руках уже находится презерватив.

Высокая трава колет лодыжки. Щебетание ночных насекомых доносится из темного разбитого асфальта. Где-то вдалеке лает собака. Другая присоединяется к ней. Но этот ужасный звук расстегивающейся молнии скрипом отдается в ушах.

Прескотт держит в руке свой толстый и набухший член, указывая прямо на меня и раскатывая на нем презерватив. Подкатывает тошнота, и рот наполняется слюной.

Когда он встречает мой взгляд, его решительное выражение лица выглядит в лунном свете призрачным и зловещим.

— Выбирай: сдаешься сразу или чуток поборемся? Один из двух вариантов принесет тебе больше денег.

Все расплывается из-за слез. Я пошла на эту сделку, зная, что будет дальше. Необходимо собраться с духом, Айвори.

Поворачиваясь к двери и прикрыв глаза ладонями, скольжу на заднее сиденье.

Мой мозг уже тянется к мрачным нотам 9-й сонаты Скрябина. Мелодия проигрывается в голове, когда вес его тела прижимает мою спину к сиденью. Я представляю себе сложную комбинацию нажатия клавиш, когда он отодвигает в сторону трусики и, кряхтя, толкается в меня. Так сухо, так чертовски больно, жжение между ног вызывает еще больше слез. Я фокусируюсь внутри себя, блокируя его. И почти потерялась в неблагозвучной музыке собственного разума, когда из кармана Прескотта раздается мелодия звонка.

— Черт. — Он шарит руками в районе ног и вытаскивает телефон из кармана брюк. — Твою мать!

— Слезь с меня!

— Нет. Мне нужно ответить, поэтому держи рот на замке.

Я тычу ему в грудь, но он не шевелится. Его бедра толкаются сильнее, когда ненависть вытекает огромными каплями из моих глаз.

— Это моя мать. — Он располагает телефон на сиденье позади моей головы, звонок веселой трелью заставляет кровоточить мой слух. — Если она услышит тебя, я потеряю все карманные деньги. И ты... — Его палец парит над экраном, когда он упирается в меня бедрами. — Тебя вышвырнут из школы.

Прежде чем я собираюсь сказать ему, что он долбаный кретин, он пальцем нажимает на экран и включает громкую связь.

— Что случилось, мам? — Прескотт приподнимает таз и плюхается обратно на меня; от экрана исходило сияние, отображая на его лице голодный взгляд.

— Где ты? — голос декана рявкает в трубку.

— Дома у Эйвери.

Кто такая Эйвери? Я извиваюсь под ним всем телом, желая с этим покончить.

— Ты будто запыхался, — говорит она.

Он хватает меня за грудь и сжимает.

— Поднимаю тяжести. У нее есть милая комната для тренировок.

— Да? Передай ее матери от меня привет. Нам бы с ней встретиться за чашкой чая.

— Ага.

— Держи свои руки при себе, сынок. Я не хочу никаких проблем с ее родителями.

Я прикусываю губу, чтобы не заплакать. Его движения учащаются, превращаясь в неравномерные толчки. Слава богу, он уже близок. Но как он может заниматься этим, разговаривая со своей матерью? Он так омерзителен, что моя кожа испытывает отвращение повсюду, даже через одежду, где проникает его жар.

— Я видела, как ты разговаривал с этой девчонкой Вестбрук за обедом, — говорит декан.

Мой пульс зашкаливает, но Прескотт в совершенно другом измерении. С разинутым ртом в беззвучном крике, его тело судорожно подергивается, испуская освобождение. Как только он кончает, я отталкиваю его от себя.

— Прескотт? — декан выдыхает в трубку. — Ты слушаешь меня?

— Да, Айвори милая. — Он уставился на меня, опаляя своим дыханием. Милая, бл*дь. Не отводя взгляда, Прескотт проговаривает громко: — Не понимаю, почему ты ее не терпишь.

— Она пытается забрать у тебя место в Леопольде. Кроме того, у нее репутация той, кто водится с мальчиками в школе. Держись от нее подальше.

Он почесывает пальцем бровь.

— Да, хорошо. Мне нужно идти.

— Прескотт...

Он отключает телефон и бросает его на переднее сиденье.

— Ты кончила?

Я отворачиваюсь от него, тайно вытирая слезы и рыча в ответ.

— Конечно нет, придурок.

Он и впрямь думает, что мне понравилось? Я никогда не испытывала оргазма, по крайней мере, я даже об этом не знаю. Но если я способна почувствовать подобное, то только не с ним.

— Кто такая Эйвери? — Поправляю трусики и задираю юбку.

Он снимает презерватив и подтягивает брюки.

— Моя девушка.

— Девушка? — В горле образуется огромный комок. — Почему ты изменяешь ей?

— Она просто ханжа, а ты нет. Верно? — Он тянется к вырезу на моей рубашке.

Я бью его по руке и хватаю сумку с переднего сиденья.

— Могу поспорить, ты трахалась с бо́льшим количеством парней, чем количество клавиш на фортепиано.

Восемьдесят восемь? Когда я открываю дверь и выпрыгиваю наружу, духота обволакивает мое лицо. Правда в том, что я сама не уверена в количестве. Может, половина? Может, больше.

Он вылезает с другой стороны и встречает меня взглядом поверх машины.

— Пятьдесят два белых парня Ле Мойн и тридцать шесть черных парней Трема. Я прав?

Пятьдесят две белые клавиши и тридцать шесть черные.

Он думает, что умен, раз проводит такую больную аналогию. Но Прескотт понятия не имеет, насколько вредны его комментарии. Да, у меня было много секса с разными парнями. Не весь мой опыт был похож на такой, как этот. Иногда я настолько слаба, что физически не в силах остановить их. Иногда чувствую себя обманутой, продажной, пойманной в ловушку... Когда была моложе, я позволяла парням трогать себя от дурацкой безысходности в любви, но в конце концов поняла, что нет ничего ласкового в набухшем пенисе. Тем не менее, порой становится интересно, будет ли на этот раз по-другому. Возможно, кто-то станет любить и обнимать меня крепко. Наверное, мне станет лучше, чтобы вновь оказаться в ловушке.

Я не нуждаюсь в гребаных деньгах Прескотта после его ненавистных замечаний. Я шагаю прочь, перекинув ремень сумки через плечо. Жилой район Централ Сити простирается вокруг, но путь домой мне известен. Я шла этой дорогой каждый раз, после того как Прескотт трахал меня на этом месте. В пяти кварталах отсюда есть возможность сесть на автобус до дома.

Двигатель Кадиллака заводится, и через мгновение он подъезжает ко мне.

Парень протягивает руку из окна, наполненную пачкой купюр.

Я смотрю на нее, нуждаясь в этих деньгах и ненавидя себя за это.

— Как часто мне придется делать подобное?

— Так часто, как только я захочу. — Прядь светлых волос падает на его глаза. — Мое первое задание должно быть выполнено в понедельник, так что мы встретимся снова на этой неделе. В следующий раз, я все же заставлю тебя кончить.

Всплеск гнева вспыхивает в моей крови. Ненавижу его. Но он мне нужен.

Я проглатываю свою гордость и вырываю деньги из его рук.

Прескотт сверкает довольной ухмылкой и уезжает, оставляя меня стоять на обочине дороги, как шлюху, которой я являюсь.

Глава 11

ЭМЕРИК

С адресом Айвори, отмеченным на карте в своем телефоне из ее личного файла, я разворачиваю свой старый GTO на ее улицу. Это не похоже на преследование, но и сама идея не кажется разумной. Что я могу сказать? Мне не нужен предлог, чтобы надрать чью-то задницу. Я даже не имел представления, что задница, которую я сегодня надеру, будет принадлежать ее брату. И все же я здесь.

У меня нет плана, кроме того, чтобы Айвори не догадалась о том, что я здесь. Мне нужно было доложить об ее опухшей губе. Чертовски не уверен, что должен был шарить по ее телу в поисках синяков. Но это? Появиться возле ее дома? Я определенно перехожу гребаную черту.

Сумерки нависли над горизонтом, и на улице нет фонарей. Может быть, я смогу выманить ее брата наружу, чтобы она не увидела меня, и выбить ему глаз, прежде чем он запомнит мое лицо. Конечно, если она увидит мою машину, то поймет. Понтиак ГТО тысяча девятьсот семидесятого года слишком узнаваем. Если Айвори раньше не замечала машину на школьной парковке, это не значит, что она не увидит ее до конца года.

Мне нужно было взять такси, но я вовсе не подумал об этом, когда вышел из класса, направляясь прямо сюда.

Следуя GPS-навигатору, я незаметно подкрадываюсь вдоль ряда просевших домов. Вообще-то, нет, не подкрадываюсь. Американский двигатель под капотом 455 V8, с экологически вредным и громоподобным гулом заставляет жителей выглядывать из своих домов. Пешеходы останавливались, вытаращив глаза. Думается мне, что я не смогу оставить машину на этой улице, иначе ее взломают в считанные минуты.

Находясь всего в паре кварталах к северу от Французского Квартала, Трем — это место, о котором туристов предостерегают об опасности днем и ночью. Я не посещал этот район с тех пор, как был подростком-бунтарем. Я позабыл о граффити, заколоченных окнах и толпе мужчин, шарящихся в закоулках, будто они что-то скрывают. Как она может выживать здесь и не подвергаться ежедневному ограблению?

Хотя у нее нет ничего ценного, что можно было бы украсть.

Кроме ее невинности, которая, я уверен, была украдена давным-давно. Вопрос в том, каким именно способом? Мне знакома реакция Айвори при виде меня, взгляд страха и желания угодить одновременно. Это ее рефлекс на доминирующего мужчину. Но мрак и темнота таились в ее взгляде и переживаниях, которые сделали сильнее, поглощая своими долговыми обязанностями. Кроме жестокого брата и мертвого отца, здесь есть что-то еще. Какая-то нанесенная травма на сексуальной почве.

По моим венам течет гнев, подталкивая к ее дому и ожидающей меня неизвестности.

Я заметил номер ее дома на обветренной обшивке прямоугольного здания с облупленной белой краской вперемешку с гнилой древесиной. Стоять под поникшей крышей на крыльце вовсе небезопасно. Дома расположены слишком тесно друг к другу и к ним невозможно подъехать. Нет припаркованных машин у входа, внутри нет освещения, и никаких движений не отражается в окнах. Если только Айвори не сидит в темноте дома.

По дороге сюда я представлял себе худшее. Но можно утверждать, что находящийся дом рядом намного хуже. Фасад дома облицован остатками фанеры, и вся конструкция была отклонена от своего основания. Кто-то даже распылил краской надпись на соседской двери: «Дом — мимолетное чувство, которое я стараюсь исправить».

Пока я бездействую, находясь вблизи ее дома, представляя себе, насколько разрушенным выглядит ее дом внутри, меня одолевает беспокойство. Может, у нее нет электричества? Если ее мать безработная, кто оплачивает счета? Ее брат?

Мне не стоит тянуть. Боюсь, что Айвори вернется домой и заметит мою машину. В нескольких кварталах от ее дома, я въезжаю на многолюдную парковку, следуя собственной интуиции и извращенному чувству любопытства.

Ноты блюза проникают в мой слух, когда я вхожу в пиано-бар Вилли. Я никогда не был здесь, но это место не похоже на другие захудалые бары Нового Орлеана, которые я посещал на протяжении многих лет. Плохо пахнущий, похожий на пещеру со скудным освещением и стенами из кирпича, он представляет собой таверну. Именно в таких тавернах происходят перестрелки.

Где умер ее отец? Рядом с пианино? Или за теми высокими столами? Или прямо здесь, между дверью и баром, где я нахожусь?

Это место посещают любопытные туристы, поэтому я не удивлен, что никто не обращает на меня внимание. Я сканирую скромную толпу и нацеливаюсь на единственного белокожего парня. Здесь слишком темно, чтобы разглядеть его, но он, кажется, мой ровесник со светлыми волосами и бледным цветом лица, а также совпадает с найденным в Гугле изображением молодого Вилли Уэстбрука, которое я обнаружил, пока ехал к дому Айвори. Могу я быть более везучим?

Поправляя скрученные поля моей любимой фетровой шляпы и сдвигая ее на лоб, я иду к бару и подзываю барменшу.

— Это сын Вилли?

Она поднимает глаза, чтобы проследить за моим взглядом. Светлые волосы образуют нежное свечение вокруг ее темного лица.

— Ммхмм. — Она возвращает внимание на коктейль, который готовит. — Это он, сладенький.

— Благодарю. — Подцепив пальцами карманы, я передвигаюсь к полукруглой кабинке, возвышаясь над столом.

Обнимая руками девушек, его взгляд ползет вверх по моей расслабленной позе и фокусируется на моем лице.

— Я знаю тебя?

Тень от угла кабинки скрывает его выражение лица, но от меня не ускользают замедленные движения и невнятная речь парня. Наверное, он сейчас слишком пьяный или под кайфом, чтобы вспомнить меня на следующий день.

— Ты сын Вилли?

— Ага. — Он тянется за своим пивом, расплескивая его по столу. — А тебе-то что?

Мне не терпится сказать ему, для чего я здесь и что делаю, после того, как он причиняет боль своей сестре. Но если я упомяну Айвори, он может отомстить ей.

Находясь в тени, наклоняюсь над столом и ударяю кулаком ему в нос.

Девушки рассыпаются по сторонам и выскакивают из-за стола, когда его голова откидывается назад. Он закатывает глаза, а тело скользит вниз по сиденью.

Кровь течет из носа вниз по губам двумя одинаковыми струйками и капает на рубашку. Вероятнее всего, он вырубился из-за опьянения, а не от моего удара, особенно с моими нулевыми боксерскими навыками. Я надеялся увидеть, как он корчится в агонии, но хотя бы буду счастлив от того, что он проснется от пульсирующей боли сломанного носа.

Похоже, толпе абсолютно плевать на сына Вилли, потому что никто не предпринимает каких-либо попыток остановить меня, когда я шагаю к двери. Я знаю, что это прославленный хулиганский район, но, черт возьми, они даже не смотрят в мою сторону, когда я выскальзываю так же незаметно, как и вошел.

Через пару минут я паркуюсь недалеко от дома Айвори, заглушив двигатель и приковав свое внимание к двери ее дома. Она уже должна была вернуться, но в окнах было темно. Где она, черт возьми?

Я уже собираюсь уезжать, когда байк оранжевого цвета подъезжает на обочину. Байкер снимает шлем, обнажая черные волосы и темный цвет лица. Он чернокожий или латиноамериканец? Этот парень слишком молод, чтобы встречаться с Лизой Уэстбрук. Черт, лучше бы ему не быть парнем Айвори.

Я подаюсь вперед к рулю, наклоняя шею, когда он подходит к крыльцу и смотрит в окно. Он не стучит в дверь, а вместо этого заворачивает в узкий переулок между домами и исчезает на заднем дворе.

Мои нервы напряжены. Это друг семьи? Двоюродный брат? Гребаный грабитель? Я вбиваю номерной знак его байка в свой телефон, и через мгновение он выходит из переулка, затягиваясь сигаретой. Закидывает ногу на байк, надевает шлем, заводит двигатель и исчезает, не взглянув в мою сторону.

Странно.

Мне нужно уезжать. Здесь делать больше нечего.

Я все еще говорю себе это спустя полчаса.

Мое терпение сходит на нет с каждым проходящим мимо бандитом, каждой машиной, проезжающей по улице, скручивая мои внутренности спазматическими приступами. Одиннадцать часов вечера, а она неизвестно где, и бог знает, что делает. Я хочу привязать ее к кровати за безрассудство. Где же ее мать?

Это не моя проблема. Я дотягиваюсь до ключа зажигания, как только мой телефон подает звуковой сигнал с текстовым сообщением.

Деб: «Сегодняшний вечер еще в силе?»

Когда я переписывался с ней между встречами, глядя на стройное тело Айвори, я рвался на встречу с Деб. Но сейчас?

Я: «В следующий раз».

Деб: «Я была очень плохой девочкой сегодня. Накажи меня!»

Мой член даже не шевельнулся.

Деб: «Я могу снова притвориться ею».

Она о Джоанн. Только не Джоанн трахает мой мозг.

Я: «Банально и не сексуально».

Деб: «*надутые губы*».

Я: «Вообще не сексуально».

Деб: «Мне так жаль, сэр».

Я: «Ты можешь загладить свою вину, сделав мне одолжение, о котором я попросил».

Деб: «Ты о том парне — главном менеджере?»

Муж Беверли Ривард, Говард, владеет сетью дилерских центров GM. Я слышал, что он ведет свой бизнес так же грязно, как и его жена, но у меня пока нет доказательств его измены. Если кто и сможет его соблазнить, так это Деб.

Я: «Да. Будь осторожна и обращай внимание на освещение. Его лицо должно хорошо просматриваться на видео».

Деб: «Да, сэр».

Деб: «Я не смогу заставить тебя передумать по поводу сегодняшнего вечера?»

Я: «Доброй ночи, Деб».

Для чего я здесь и что я делаю? Чтобы убедиться, что Айвори доберется до дома в безопасности?

Да чтоб меня! Я просто хочу увидеть ее снова. Хоть одним глазом перед тем, как вернусь в свой опустевший дом.

Спустя десять минут мое желание исполняется. Даже в слабом лунном свете различимы изгиб ее груди, талии и широких бедер. Чертовски увлекательна и эротична.

Сидя за рулем машины, спрятанной за грузовиком, я всем телом наклоняюсь к дверной панели, чтобы держать ее в поле зрения.

Длинные ноги несут девушку к дому, медленно, неторопливо. Подбородок высоко поднят, плечи расслаблены. Она не боится находиться здесь, не так, как в моем классе. Какая ирония, учитывая, что это опасный район.

Внутри моя извращенная душа трепещет от того, чего она опасается. Я хочу отстаивать ее страх и неуверенность. Хочу взять на себя ответственность за все ее эмоции и быть единственной причиной, из-за которой она дрожит и плачет.

В этот момент я предпочитаю притворяться, что я не ее учитель. Обхватив рукой руль и прижав плечо к двери, я наблюдаю, как красивая девушка подходит к дому. Она настолько удивительна и экзотична с ее огромными глазами и невероятно потрясающими длинными темными волосами, что я не смог бы остановить себя, не приблизившись к ней. Я бы остался в нескольких футах вдали от нее, удерживая ее взгляд, позволив покорной тишине заключить нас в интимный кокон. Мне не нужны были бы слова, только ее понимание моего тела, моего намерения и моей уверенности, чтобы дать ей то, чего она жаждет.

Она может не знать этого, но ей нужны четко определенные границы, дисциплина и человек, которому она сможет доверять, чтобы вытолкнуть ее за пределы своей зоны комфорта. Возможно, она не догадывается, что этим человеком являюсь я, но скоро узнает. И что тогда?

Припаркованный в пяти домах от ее, я не могу сосредоточиться ни на чем другом, кроме нее. Что будет завтра, когда я сяду рядом с ней за фортепиано, вдыхая запах ее кожи? Бл*дь, как я тогда сосредоточусь?

С выключенным двигателем мне становится душно. Моя рубашка пропитана потом, галстук давно выброшен. Все тело горит, мой член болит из-за нее, и я п*здец как возбужден и взвинчен.

Айвори останавливается у входной двери, достает ключ из сумки и отпирает ее. Тянется, чтобы щелкнуть по выключателю, но не переступает порог до тех пор, пока из дома не выбегает рыжий кот. Когда он прыгает возле ее ног, соприкасаясь своей шерстью о лодыжки девушки, мне вспоминаются ее слова.

«Я не могу позволить себе кроссовки или еду для кошки».

Мои мышцы ноют, побуждая ворваться в ее жизнь и решить все ее проблемы. У меня есть деньги, решимость и желание, чтобы улучшить ее положение. Если я ее учитель, значит, она моя ответственность, чтобы воспитывать и защищать.

Все вышеперечисленное соответствует действительности, пока я не представляю хватку ее влагалища вокруг моего члена.

Айвори подхватывает на руки кошку и прижимает ее к шее, затем заходит с ней внутрь. Дверь закрывается, и занавески прикрывают окно, отгораживая ее от меня. Пора уезжать.

По дороге обратно в Садовый район я твердо намерен сохранить профессионализм по отношению к мисс Уэстбрук. Если мне удастся закончить год, не оказавшись у нее между ног, я мог бы найти приемлемое будущее в Ле Мойн. Конечно, держать ее подальше от себя также означает, что в моем будущем не предвидится тюремной камеры.

Когда вхожу в свой дом, меня приветствуют стопки упакованных коробок, голые стены и полное отсутствие тепла, несмотря на сильную влажность. Я переехал три месяца назад, но это не означает, что я переехал на самом деле. Распаковывание вещей означает принятие этого факта.

Принятие жизни без Джоанн.

Я медленно направляюсь через просторную гостиную, каминную комнату и кухню, минуя каждый угол и арку, украшенную лепниной в глубоких землистых тонах. Может быть, завтра я начну обставлять комнату мебелью и личными вещами. Все, что мне нужно на сегодня — это великолепное произведение искусства, которое находится в зале.

Я пробираюсь туда, двигаясь по направлению своей любимой комнаты — причины, по которой я купил это дорогое место. Первозданная твердая древесина сияет под люстрой, а готический арочный камин в дальнем углу вызывает образы далеких стран и мистических культур. Но центральное место в комнате требует моего полного внимания.

Подойдя к дедушкиному концертному роялю Фациоли, я провожу пальцем по изогнутому предмету. Редкий и чрезвычайно ценный, для создания которого потребовалось три года и превосходные материалы, вплоть до позолоченных петель и винтов. Сердце фортепиано вырезано из тех же красных свежеспиленных елей, которые Страдивари использовал для своих знаменитых скрипок. Но не поэтому я так дорожу этим сексуальным зверем.

Присаживаясь за фортепиано, позволяю своему настроению сыграть мелодию. Глубоко вдохнув, мои пальцы медленно проигрывают нарастающее интро «Toxicity» группы System Of A Down. Я задействую все мышцы тела по мере того, как музыка меняет темп, становясь тяжелее и агрессивнее. Мои пальцы подхватывают ноты, торс раскачивается, голова трясется в едином ритме стаккато. Я полностью захвачен и поглощен акустикой.

Величественное предвидение подталкивает меня к верхней ноте, когда я стучу пальцами по клавишам, борясь с каждой частицей могущественного фортепиано. Меня очаровывает и поглощает его кристальная чистота, когда я снова влюбляюсь в этот инструмент. Я завишу от этого познания. Я посвятил этому всю свою жизнь, и оно необходимо мне сейчас, чтобы прожить остальное время без Джоанн.

Возможно, я достиг вершины своего успеха в музыкальном мире, и мне суждено быть одиноким, озлобленным стариком.

Или, может быть, я еще не нашел свое место, свою роль во всем этом, и, возможно, — как горячо выразилась Айвори — я буду там, когда начнется музыка.

Глава 12

ЭМЕРИК

Всем известно, что запретный плод сладок. Подобная истина сжимает мои яйца, когда после ланча я вхожу в класс, обнаруживая плод моих желаний.

Айвори стоит в одиночестве возле моего рабочего стола, глядя на меня огромными темными глазами. Скрестив руки на груди, приподняв подбородок, излучая осанку, она понятия не имеет, как сильно я хочу усмирить ее, отхлестать и трахнуть.

Черное платье висит на ее крохотной фигурке как покрывало, которое еще больше будоражит мои воспоминания об ее обнаженном теле, наделяя силой наш с ней секрет. Неужели она не думает о вчерашнем, в то время как я запомнил каждый участок ее тела, которое она так старательно прячет? Родинка на ребрах ниже правой груди, нежные веснушки на крепком бедре, татуировка, размещенная на всей спине — все это теперь принадлежит мне. Я жажду взглянуть еще разок, на все тело, всю Айвори.

Непроизвольно она выпрямляется, выталкивая свою широкую грудь, и смотрит на меня так, словно читает мои мысли, считая их ужасными.

Я бы не смог уберечь свое сердце от разочарования в любви — спасибо за это Джоанн, — но должен контролировать собственное тело, которое примитивным способом реагирует на Айвори Вестбрук.

Жара разливается по всему телу, когда я сокращаю пространство между нами. Во рту пересохло, пока ее глаза следят за мной, когда я обхожу стол. В районе живота давит чувство голода, в то время как я наблюдаю за чувственной формой ее губ, выпирающими на шее венами и настороженностью во взгляде.

Скрещиваю руки за спиной, подавляя желание сдернуть душащий галстук вокруг шеи.

— Мисс Вестбрук. — Отрываю пристальный взгляд от ее рта. — Вы сегодня рано.

Она указывает пальцем на учебники, лежащие между нами на столе. — Я обнаружила их в своем шкафчике.

Я смотрю на учебный материал, который купил в школьном книжном магазине этим утром.

— Не за что.

— Значит, это вы. — Прикрывает глаза, делая глубокий вдох, а затем ее взгляд возвращается ко мне. — Я не возьму...

— Возьмете.

— Это? — Она выхватывает из стопки книг упакованный планшет и протягивает мне. — Я не могу это принять.

— Можете. — Отворачиваюсь к доске и начинаю записывать тему следующего урока.

Я слышу звуки приближающихся шагов, когда она останавливается рядом со мной. Я не смотрю на Айвори, но чувствую ее близость как электрический гул. Какофония эмоций излучается от ее учащенных вдохов и скрежета зубов. С тем же успехом она просто может сказать мне, что взволнована.

Вместо этого она произносит:

— Я не нуждаюсь в подачках, мистер Марсо.

Будь проклята ее гордость. Я предпочитаю не вникать в суть обыкновенных вещей, но все становится сложным, когда дело касается этой девушки.

— Вы слишком мечтательны, мисс Вестбрук. Деньги придется мне вернуть. — Я пишу маркером на доске, и фломастер скрипит в тишине.

— Это именно то, чего я опасаюсь.

Она бормочет себе под нос, и я не уверен, что услышал ее правильно.

Я закрываю фломастер колпачком и смотрю на нее свысока.

— Повторите.

— Я... — Ее руки напряженно свисают по сторонам, будто она сдерживает себя. — Как будет выглядеть оплата?

Пульс отбивает в висках, словно в моей голове сработал будильник. Она располагает великолепными формами, которые большинство людей ценили бы больше, чем деньги. Не знаю, в курсе ли она о своей соблазнительной красоте, но ее вопрос не исходит из наивности. Опыт показал ей, чего хотят от нее мужчины, и подобная мысль закипает в моей крови.

— Наличные. Персональный чек. — Мой дерзкий и злой голос разрезает тишину аудитории. — Что-то в этом роде. — Смягчаю свой тон. — О какой оплате говорите вы?

— Ох, я... — Она сильно сглатывает и посматривает в сторону двери. — Я не знаю.

Отдаленный шум голосов просачивается из коридора в кабинет, как напоминание того, что через несколько минут начнется занятие.

— Правду, мисс Вестбрук.

Ее взгляд устремляются в мой пах, затем Айвори резко отводит его в сторону.

Твою мать. Я не стану заставлять ее произносить это вслух. В данный момент, я не готов слышать что-то подобное.

Она догадывается о моем неподобающем к ней интересе, и теперь понимает, что я знаю о том, о чем знает она. Но Айвори явно недооценила то, как я привык действовать. Я бы никогда не склонил женщину к сексу, не говоря уже о студентке. Хотя меня бесит подобный факт настолько, что мои руки дрожат. Мне хочется пристрелить любого за то, с какой легкостью она предположила секс в качестве способа оплаты.

Возможно, у меня паранойя. Может, я и сошел с ума, но, черт возьми, уверен, что она подверглась сексуальному насилию. Он из ее прошлого? Или это происходит сейчас? Кто, бл*дь, смеет причинять ей боль?

Сжимая кулаки на бедрах, я смотрю на нее, пока внутри меня все готово взорваться.

—Другой учитель требовал непристойных услуг?

— Нет!

Мне не становится лучше после незначительного облегчения.

— Тогда кто?

Айвори отступает назад, когда несколько студентов вваливаются в класс, смеясь и не обращая внимания. Разговор придется отложить, но есть кое-что еще, что ждать не может. Я присаживаюсь на место за своим столом, когда она собирает стопку учебников.

Под видом включения ноутбука, я наблюдаю за ней краем глаза и произношу тише, чтобы было слышно только ей:

— Надеюсь, ваш брат не прикасался к вам прошлой ночью.

Едва заметная улыбка образовывает ямочки в уголках рта и ползет по губам.

— Шейн приплелся ночью со сломанным носом, скулил о головной боли, пока не вырубился. Полагаю, это карма, да?

— Да. — Мои губы дергаются в улыбке. — Карма.

Вооружившись книгами, Айвори поворачивается к классу, полному студентов, замирает, затем оборачивается ко мне.

— Благодарю вас. — Ее взгляд сосредоточен на моем галстуке, а подбородок придерживает сверху стопку книг. — Я верну вам деньги, как только смогу.

Согласно кивнув, я поворачиваюсь к доске.

Может быть, я только все усложнил для нее. Как бы она ни старалась заработать деньги, она должна напрячься изо всех сил, чтобы заплатить мне. Но школьные принадлежности — это требование. Кроме того, я не собираюсь принимать от нее компенсацию.

Хотя я знаю, что чувство собственного достоинства возникает, когда ей приходится обеспечивать себя самостоятельно, поэтому она не берет подачки. Следующие три часа я был одержим мыслью о том, как могу выбить из нее эту идею, не переходя границы.

Если мать безработная, как она вернет мне деньги? Ученики музыкальных специальностей не могут работать на обычных работах. У них нет времени ни на что, кроме школы и практики. Черт, студенты должны практиковаться на своих инструментах ежедневно четыре часа в день на протяжении многих лет. Если они не занимаются этим, они отстают, теряют свою конкурентоспособность, а также любую надежду на музыкальную карьеру.

Вопросы об ее финансовом положении засели в моей голове на следующие несколько часов. У такой молодой и красивой девушки, как Айвори, из такого района, как Трем, имеется множество нежелательных способов заработать быстрые деньги. Наркотики и проституция занимают первое место в этом списке, но мне не хочется представлять себе, что она унижает себя таким способом. Это слишком отвратительно.

Когда раздается последний звонок, ученики выходят из класса, за исключением Айвори, которая ставит свои вещи на стол, находящийся возле двери, и смотрит на меня с нетерпением.

— Разве у других студентов нет частных уроков?

— У Себастьяна Рот и Лестера Тьерри есть собственные репетиторы дома.

— Я знаю. — Она морщит лоб. — Но Крис и Сара всегда занимаются здесь.

— Они решили обучаться под руководством миссис Ромеро.

Вчера при встрече с Крисом и Сарой я подкинул им предложение, намекая, что у другого преподавателя фортепиано имеются некоторые свободные места, и ее более мягкий подход будет наилучшим для них. Это правда только отчасти. Миссис Ромеро обучает более младшие классы, и у нее забот полон рот. Но она работает на меня, поэтому я определяю ее график.

Губы Айвори приоткрывается, когда она переваривает новости.

— Означает ли это, что вы будете полностью принадлежать мне с трех до семи вечера каждый день?

Черт меня побери! Мне нравится, как это звучит.

Ее глаза становятся широкими.

— Вот черт, я имела в виду...

— Я понял, и, да, я буду вашим наставником.

Как правило, я предпочитаю подготавливать одного или двух студентов одновременно. Хотя мои намерения относительно Айвори имеют мало общего с развитием ее личности. Когда дело доходит до самобичевания, я стараюсь быть преподавателем, безрассудно пытающимся воздерживаться на протяжении школьного года с чересчур болезненными синими яйцами.

Я закрываю дверь и пробираюсь к углу L-образной комнаты. Прислонившись бедром к роялю «Бёзендорфер», я жду, когда она присоединится ко мне, а затем постукиваю костяшками пальцев по гладкой черной поверхности.

— Четыре часа каждый день.

Огромная усмешка овладевает ее прекрасным ртом.

— Не буду тратить ваше время.

— Нет, не будете. — Я мог бы смотреть на нее двадцать четыре часа в сутки и ощущать себя самым извращенным человеком в мире. Но если не выкину подобные мысли из головы, наше совместное времяпрепровождения закончится еще до того, как начнется. — Вы практиковались прошлой ночью?

— Безусловно.

Айвори полностью расслаблена и никоим образом не проявляет уязвимость. Она говорит правду, что объясняет ее вчерашнее местонахождение.

— Где именно вы практиковались? — Я стараюсь перефразировать вопрос, поскольку она поймет, что я знаю о том, что ее не было дома. — У вас есть пианино?

— Больше нет. — Прядь ее темно-каштановых волос выскальзывает из-за уха и спадает на плечо. Девушка собирает ее у изгиба шеи, скручивая у груди. — Моя мама продала пианино моего отца после его смерти.

Моего отца, а не моего папочки. Я прикусываю щеку с внутренней стороны, скрывая довольство.

— Недалеко от моего дома есть музыкальный магазин. — Глядя на меня, она упирается локтем о пианино, полностью отражая мое положение. — Его владелец разрешает мне тренироваться на «Стейнвэй» до одиннадцати часов каждый вечер.

Это совпадает с тем временем, когда она вернулась домой. Так почему я не могу избавиться от ощущения, что Айвори что-то скрывает?

Потому что она не смотрит на меня. Девушка играет с кончиками своих волос, и где бы она ни витала в облаках, она отвлечена молчанием.

Дотрагиваясь пальцем до ее подбородка, приподнимаю его, чтобы привлечь ее внимание.

— Пришло время окончить наш предыдущий разговор.

Она поджимает губы.

— Кто требовал от вас непристойных услуг?

Айвори поворачивается и присаживается за фортепиано.

— Никакой лжи?

— Я не обучаю лжецов, мисс Вестбрук.

Она согласно кивает головой, но выражение ее лиц мрачное.

— Правда в том, что мне нужна ваша помощь. — Ее пальцы с легкостью пробегаются по клавишам. — Вот с этим. Освоением фортепиано. — Она растягивает их. — Я лучшая пианистка в этой школе, знаете ли.

— Так ли это?

Девушка смотрит на меня сквозь ресницы.

— Возможно, я даже лучше вас.

Желудок ухает вниз, когда она так возбуждающе улыбается.

— Давайте не будем увлекаться.

— Вы правы. — Она изучает свои пальцы на клавишах. — Мне нужно еще многому научиться. Но, благодаря великолепному учителю и его достаточному вниманию, я смогу выйти отсюда в конце года. Из Трема. Вот вся честность, которую я могу дать вам, мистер Марсо. — Она опускает руки на колени и смотрит на меня умоляющими глазами. — Если вы будете уделять слишком много внимания другим аспектам моей жизни, вещам, не связанных с моим талантом, то это повредит моему будущему. И если вы привлечете социальные службы, они отнимут у меня все мои возможности.

Сейчас она признает, что мне вряд ли понравятся факты, которые я найду, когда буду рыться в ее истории. У меня нет намерения привлекать социальные службы, и ей не нужно знать о том, насколько я готов к расследованию, чтобы узнать о ней.

Но предпочитаю услышать ответ сначала от нее.

— Отвечайте на вопрос.

— Пожалуйста, я не могу.

Это все, что мне нужно. Соблазнительный звук ее мольбы одним придыханием — и она владеет каждым нервом моего тела. Я жажду услышать его, когда она будет стоять на коленях, освобождая меня от штанов, направляя к своему рту.

Держи себя в руках, придурок.

Понятно же, что она не скажет, кто использует ее. Но я выясню это.

— Ладно. — Указываю на фортепиано. — Сыграйте для меня.

Айвори поправляет сиденье, выскальзывает из поношенных туфель и кладет стопы на педали. Положив ладони на колени, она интересуется у меня.

— Барокко? Классика? Джаз?

— Удивите меня.

Она успокаивает свое дыхание, пока ее взгляд устремлен на клавиши. Кажется, будто поток спокойствия проходит через нее, когда Айвори расслабляется, а лицо смягчается. Затем, поднимая руки, наклоняя голову над клавишами, будь я проклят, ее пальцы кружат в воздухе. Исполнение концерта, который она выбрала, — чистое безумие, с высокой темповой сложностью и слишком большим количеством нот. «Исламей» Балакирева — одна из самых сложных каденций во всем классическом фортепианном репертуаре, и она исполняет ее как профессионал.

Айвори словно торнадо из ловких движений запястий, ожесточенных пальцев и раскачивающихся бедер. Ее подбородок колышется, голова дергается в такт сильным ударам, а выражение лица полностью сфокусированное. Но мой критический слух не упускает ее промахи. Когда она сильно ударяет по аккордам, ускоряясь слишком быстро, проигрывает все шестнадцать нот, как восьмые триоли.

Вот почему я не играю эту часть. Я освоил ее еще в колледже, но это же чертов кошмар. Трудность и неловкость в расположении пальцев, левая рука прыгает через правую, и последние восемь минут я весь в поту. Кроме того, я не поклонник классической интерпретации, что звучит иронично, поскольку занимаю место в симфоническом оркестре Луизианы.

Несмотря на минимальные ошибки Айвори, она блестяще манипулирует ритмом, следуя установленным правилам наряду со своими художественными убеждениями. В конце каждой музыкальной фразы я выдыхаю вместе с ней и наклоняюсь ближе, когда она ударяет по клавишам, полностью загипнотизированная взлетом и падением своих рук. Айвори вдыхает жизнь в ноты, соединяя их в поперечную и тактовую черту, что делает это лучшим исполнением, которое я когда-либо слышал.

Она заканчивает взмахом рук и тихонько вздыхает. Пот стекает капелькой вдоль линии волос, пока ее руки дрожат на коленях.

Проходит довольно много времени, прежде чем девушка прочищает горло, бросая на меня взгляд.

— Что скажете?

— Вы слишком тяжело тянете ноты. Ваше рубато грубое и быстрое. При исполнении вы допускаете слишком много ошибок.

Она кивает, опуская плечи.

— Это музыкальный инструмент, мисс Вестбрук. Не оружие. Вы создаете музыку, а не стреляете нотами по слушателям.

— Я знаю, — проговаривает она тихо. — Выступление — это искусство, которое я все еще... пытаюсь... — Подбородок Айвори дрожит, а слезы блестят в глазах, когда она отворачивается и шепчет себе под нос: «дерьмо».

Если ей нужен музыкальный инструктор, который только лишь хвалит, чтобы держать баланс между похвалой и критикой, то она не на того напоролась. Да, я мудак, и как сказал ей вчера вечером, я уважаю конструктивную обратную связь. Более того, я не закончил свою оценку.

Подходя к пианино, заставляю ее освободить место, чтобы присесть рядом. Она отскакивает к краю, сиденье едва держит нас двоих. Наши плечи, бедра и ноги соприкасаются неслучайно. Мне хочется, чтобы она прочувствовала каждую точку соприкосновения и доверилась этому чувству. Научилась доверять мне.

— Что я говорил по поводу нытья?

Выпрямляясь в плечах, Айвори смотрит впереди себя, отвечая тоненьким голоском:

— Прошу прощения. Я не знаю, почему... я немного выбита из колеи. Наверное, хотела, чтобы вы...

— Прекращайте болтать.

Она поджимает свои губы.

Я поворачиваюсь к ней лицом, и, находясь в подобном положении, полностью прижимаюсь к ней своим бедром. Исходящий от ее ноги жар просачивается сквозь меня, и, складывая руки на коленях, я едва сдерживаюсь, чтобы не протянуть руку и не поднять подол платья девушки.

— До колледжа я даже не пытался развивать навык игры «Исламея». И у меня не получалось играть его до конца последнего года обучения в аспирантуре.

Она сверкает на меня огромными, влажными глазами.

Обхватывая хрупкий изгиб подбородка девушки, провожу пальцем, чтобы поймать стекающую слезу.

— Немногим удается сыграть эту пьесу. На самом деле, Балакирев признался, что в его сочинении были пассажи, с которыми даже он не мог справиться.

Она льнет к моей руке, похоже, не подозревая, что таким образом проникает в мои слова.

— Ваша интерпретация необычайно страстная и потрясающая. — Прямо как ты. — Я тронут.

Дыхание Айвори учащается, когда вздымается ее грудь.

— О, господи, серьезно? Я... — Из ее глаз текут слезы, и она отклоняется, чтобы вытереть лицо. — Черт возьми, я не хнычу. Клянусь.

— Почему вы выбрали именно эту пьесу?

— Исламей?

— Да.

Она смотрит на меня с облегченной улыбкой.

— Владелец музыкального магазина, о котором я вам рассказывала, где я тренируюсь… Его зовут Стоджи и...

— Чем вы жертвуете для него в обмен на практику?

Улыбка сразу же опадает, когда девушка понимает, на что я намекаю.

— Ничего! Он самый добрый человек на свете. — Она вздрагивает. — Без обид.

— Нам обоим известно, что я вовсе не добрый человек. Продолжайте.

Она прикусывает губу, вновь улыбаясь, подергивая уголки своих губ.

— Он очень старый и упрямый, и отказывается принимать лекарства. Поэтому Стоджи заключил со мной сделку. Если я выучу «Исламей», он будет принимать свои таблетки без моего занудства. — Она пожимает плечами. — Это заняло у меня все лето. Каждый день.

— Посвящение.

— Мои пальцы до сих пор болят. — На ее лице растягивается улыбка.

— Привыкайте к этому. Пока вы красиво исполняли эту пьесу, она не была идеальной. Для тренировки более правильного нажатия на черные клавиши, мы начнем с этюда Шопена №5 Сочинение 10.

Когда она вытаскивает ноты и погружается в этюд, я не отодвигаюсь и не даю ей пространства. С неохотой позволяю какую-либо свободу действий для Айвори.

Я сидел этим утром рядом с Прескоттом Ривардом на импровизированной сессии с его репетитором по гитаре. Затем несколько раз с другими лучшими музыкантами в Ле-Мойн. Их талант впечатляет, но ни один из них не является столь опытным или музыкально развитым, как Айвори Вестбрук.

Я намерен помогать ей в дальнейшем развитии. Оттачивать ее мастерство и дисциплинировать Айвори, извлекая из этого любую каплю удовольствия. Но я не могу дать ей то, чего она хочет. Мне необходима эта работа, а это значит, что будущего в Леопольде для нее не существует.

Глава 13

АЙВОРИ

― Я собираюсь поступить в Леопольд. ― Прекращаю писать маркером, вдавливая его кончик в доску, когда звук скрипящих ботинок мистера Марсо приближается сзади.

Его тень появляется позади меня, а дыхание колышет мои волосы. Его шепот, как атласная лента, скользящая по моему плечу.

― Меньше разговоров, больше дела.

Этот день всего лишь пятый в школе, а я уже распланировала, какими способами убью его.

Мне хочется испортить его кофе, чтобы начать сегодняшний частный урок с наказания. Хотя я совсем забыла о том, как в первый день прервала его, а мистер Марсо был счастлив напомнить мне об этом, зажав в моей ладони маркер и указав на доску на стене.

Я хочу задушить его этим же отвратительным желто-цветочным галстуком за то, что он заставил меня написать бесконечное количество раз «я не буду тратить время мистера Марсо».

Гневно строчу большими буквами еще одно предложение и говорю:

― Мне семнадцать, а не семь.

Шлепок.

В районе бицепса руки разливается острая обжигающая боль. Я потираю кожу второй рукой.

Хочется вырвать дирижерскую палочку из его пальцев и вонзить ему в горло. Потому что... Где здесь оркестр? Нет ни одного, однако он крутит эту чертову штуку, как Ферекид из Патр (прим. пер.: Ферекид из Патр, известный в Древней Греции как «Задаватель ритма». Согласно историческим источникам, еще в 709 г. до н.э. он управлял группой из восьмисот музыкантов золотым жезлом, поднимая и опуская его и добиваясь, чтобы музыканты «начинали одновременно» и «все могли держаться вместе»), и хлопает ею по моим рукам, как нянька нашкодившего ребенка.

― Мы оба впустую тратим время, ― я мямлю, царапая другое предложение, в котором говорится обратное.

Шлепок.

Жара распространяется по спине прямо над копчиком. Ублюдок, это больно. Но это также терпимая боль. Если бы кто-нибудь поднял надо мной этот предмет ― Лоренцо или Прескотт, например, ― я бы огрызнулась и бросилась с кулаками. Но это мой наставник, и я хочу угодить ему. Пока помышляю о его смерти.

Я хочу вернуть того учителя, которым он был три дня назад. Того, кто так нежно коснулся моего лица и сказал, что выступление тронуло его. Куда делся этот парень?

Возможно, это моя вина. Я всю неделю находилась вне себя от страха. И больше не смогу избегать Прескотта. Его домашнее задание выполнено, а я словно комок нервов и гнева. И, начиная с завтрашнего дня, буду все выходные находиться дома. Два дня с Лоренцо, озлобленным из-за того, что он не мог меня выловить на протяжении всей недели.

― Что я говорил по поводу лишних вопросов? ― Шаги мистера Марсо слышны позади меня, мне становится страшно от его ледяного взгляда.

Если бы я знала его лучше ― а дело в том, что я вовсе его не знаю, ― то подумала бы, что ему это нравится.

― Вы говорили о том, что задавать вопросы учителю ― худшее правило из истории правил.

Я напрягаюсь в ожидании ещё одного шлепка, но ничего не происходит.

Мужчина опирается плечом на неисписанную часть доски, находящуюся рядом со мной, его руки за спиной, а на лице красуется ухмылка.

― Я перефразирую. Не сомневайтесь в моих методах. ― Его пристальный взгляд направлен на доску. ― Сотрите последние пять предложений и пробуйте снова манерой написания семнадцатилетней девчонки.

Я со злостью нажимаю ластиком на доску и начинаю все сначала.

― Я могу писать и говорить одновременно, и я хочу поговорить о Леопольде.

― Вы недостаточно хороши для Леопольда.

Я оборачиваюсь к нему, моё сердце стучит, отдаваясь в ушах.

― Вы сказали, что моя интерпретация «Исламея» была чрезвычайно страстной и ошеломляющей.

Стоя в паре шагах от меня, он наблюдает со скучающим видом и полуприкрытыми глазами.

Устал? Не выспался?

Мистер Марсо пожимает плечами вполсилы.

― Это бессмысленная, сказанная мной болтовня, о которой теперь я сожалею.

Поток ярости врезается в моё тело, заставляя содрогаться от злости. Мои руки сжимаются в кулаки, и прежде чем действие доходит до моего разума, я поднимаю маркер и бросаю его. Прямо ему в лоб.

Он отскакивает от хмурого лица учителя и катится по полу, минуя модные ботинки от Дока Мартенса. Эмерик смотрит на маркер, потрясенный и ужасающе неподвижный, прежде чем отбрасывает через стол дирижерскую палочку и обдает меня холодом своих ледяных глаз.

Вот черт. Нет! Нет! Нет!

Мое лицо горит, когда я спотыкаюсь. Плечо упирается в доску, но я продолжаю двигаться к двери, скользя вдоль стены. Да что со мной? Я никогда не теряю самообладания. Черт возьми, никогда не бросаю маркеры в своих учителей!

Рукой он вытирает лоб и на его пальцах остаётся след. Да, мистер Марсо, жирная черная точка моего стыда размазана по вашему яростно сморщенному лбу.

― Извините. ― Взором устремляюсь на закрытую дверь, мечтая оказаться по другую ее сторону ― направляясь в коридор, и прочь от того, что будет дальше.

Не отрывая от меня взгляда, он приподнимает подбородок и развязывает узел галстука.

Черт. Все плохо.

Когда его руки скользят по шелковой жёлтой ткани, я вспоминаю еще один слух, который слышала сегодня утром ― о развратных способах, что он использует при помощи своих галстуков, ремнях и других аксессуаров. Я не верю сплетням, но взглянув в эти жестокие глаза, погружаюсь в бездну воображения, от которых сводит все внутренности.

Узел расслабленно свисает под воротником, когда мистер Марсо сгибает свой палец.

― Следуйте за мной.

Три сказанные без особого усилия слова способны разрушить мое будущее. Страх пронзает мой желудок. Если он отведет в деканат, меня отчислят? Разве швыряние предметов в учителя является основанием для исключения?

Но он не приближается к выходу. Он шагает глубже в заднюю часть комнаты за угол и долой от посторонних глаз. Я смотрю через маленькое дверное окошко на пустой коридор и дрожу от нерешительности.

Бегство только усугубит ситуацию.

Подталкивая себя вперед, плетусь на шатких ногах через ряды столов. Каждая часть моего тела натянута, мои ноги словно дергают за нить, соединенную с тем, что ждет меня за этим углом. Пока я добираюсь до пианино и нахожу его сидящим боком на одном конце скамейки, мой тоненький пульс бьется изо всех сил.

Он указывает на пространство возле его раздвинутых в стороны ног и щелкает запястьем, будто регулирует положение своих огромных часов.

Рукава белой в тонкую серую полоску рубашки собираются вокруг его локтей. На нем еще один черный с маленькими серыми пуговицами жилет. Переключая внимание с желтого галстука на темную тень его челюсти, ровную линию губ, я проваливаюсь в леденящую ловушку его глаз, в страхе осознавая, что заставляю его ждать.

Спешу вперед и останавливаюсь там, где он указал, неуверенно покачиваясь между раздвинутыми ногами.

Снова этот кривой палец, указывающий подойти ближе и ближе. И, боже, помоги мне, когда я, наконец, оказываюсь в подобающем положении, мои сиськи находятся прямо перед его лицом. Я сутулюсь, пытаясь обуздать их, но, черт возьми, они такие, какие есть, и я ничего не могу с этим поделать.

Тепло покалывает щеки, когда он нагло смотрит на вырез моей рубашки, отчего я чувствую себя отвратительной, дешевой и чертовски сердитой.

Я хватаюсь за вырез, чтобы подтянуть его.

— Перестаньте ерзать и выпрямите спину. ― Мужская рука ловит мое запястье, притягивая меня за руку.

Я делаю, как он велит, даже когда собираюсь взорваться от беспокойства о положении наших тел и его молчании об инциденте с маркером.

— Вы собираетесь доложить обо мне декану?

— Я применяю свои собственные методы наказания. ― Он показывает на свой лоб. ― Исправьте.

― Исправить? ― Я сглатываю огромный ком в горле. ― Вы имеете в виду, стереть это?

Он смотрит на меня так, будто я самая глупая девушка в мире. Да, только такая глупая девушка, как я, ставит себя в такое положение.

Дрожащей рукой прижимаю большой палец к испачканному месту над его бровью. Не знаю, чего я ожидала ― холодную чешую рептилий? Но его кожа гладкая, теплая, как у человека. Когда нажимаю сильнее, моя свободная рука притрагивается к его затылку, а пальцы скользят по мягким черным прядям. Это так... лично, нежно, необычно.

Его лицо парит в сантиметрах подо мной, щеки расслаблены, губы слегка приоткрыты, и густые ресницы опускаются вниз. Он действительно красив, даже если все в нем мужское. От древесного запаха его шампуня и квадратной формы скул до сужающейся талии, и того, как мускулистые ноги растягивают его черные узкие брюки, ― все это напоминает мне, что мое будущее зависит от воли и желаний этого человека.

Человека с испачканным лбом.

Я тру пальцем сильнее.

― Не оттирается.

― Попробуйте слюной.

Я внутреннее морщусь и фукаю, но так как нахожусь по уши в дерьме, мне приходится лизнуть большой палец и возобновить очистку.

― Какое у меня наказание?

― Получается?

― Да. Мне очень жаль, мистер Марсо. ― Я вытираю последние следы и опускаю руки. ― Готово.

― Верните руки на место.

Зачем ему понадобились мои руки в его волосах и на лице? Это кажется таким... чуждым. Неправильным. Но он попросил. Точнее, он приказал. Черт возьми, почему так трудно ослушаться его?

В следующее мгновение, вернув руки на прежнее место, мне становится легче и менее неловко. Он пристально смотрит в ответ, и голубизна его глаз мерцает под флуоресцентными лампами. Слегка надутые губы, не в отвратном смысле, смягчают выражение его лица. Думаю, это моя любимая часть.

Это обстоятельство заставляет задуматься, однако я не припомню, чтобы когда-либо видела кого-то столь привлекательного, как мистер Марсо. Ни по телевизору, ни в журналах, ни лично. И, конечно, не так близко. Я остро ощущаю прикосновение его бедер к моим ногам, промежность сквозь его брюки, касающуюся моих коленей, и тепло его дыхания на своей ключице. И эту голову в моих руках хочется оттолкнуть и притянуть к себе одновременно.

Я никогда не прикасалась к мужчине таким образом. Волосы, щекочущие пальцы, мускулистые линии его лица под ладонью, царапающие едва заметной щетиной. Каждое ощущение наполняет меня страхом и волнением, и всем происходящим хаосом.

Я снова задаюсь вопросом о тех слухах, почему он покинул Шривпорт. Может ли то же самое произойти здесь со мной? Сжимаю пальцы на его голове.

― Скажи мне, о чем ты думаешь. ― Он облизывает свои губы.

Мне хочется убрать руки, но не решаюсь.

― Я подслушала, как несколько девушек распространяли о вас слухи в первый учебный день.

― Продолжай.

― Они сказали, что вас зовут Эмерик.

― Трудно назвать это слухами. ― Его запястья ложатся на собственные бедра, касаясь меня пальцами из-за близкого расстояния. ― Что еще?

― Шривпорт.

― О. ― Его пальцы касаются моих коленей. Уверена, он это делает намеренно. ― Мисс Вэстбрук, не заставляйте меня вытаскивать из вас каждую деталь.

― Они сказали, что вас уволили. ― Моя ладонь возле его щеки кажется слишком влажной, поэтому прикладываю руки к накрахмаленному воротнику его рубашки. ― Из-за того, что кто-то вошел в класс и застал вас с женщиной.

Он вопросительно выгибает бровь.

― И это все?

― Нет. ― Я прочищаю горло. ― Предположительно, ее рот был заткнут вашим галстуком.

― И?

― А запястья связаны вашим ремнем. ― Я спешу добавить все остальное: ― Ее тело было наклонено над столом, пока вы занимались с ней сексом сзади. Это все, что я слышала.

― Поразительно. ― Он смыкает руки вокруг моих коленей.

И, правда поразительно. Люди иногда болтают такую несуразицу...

― На удивление все верно. ― По его губам ползёт ухмылка.

― Что? ― Моя грудь вздымается, когда я отталкиваюсь от него.

Но он опережает меня, обвивая руки вокруг моих ног, перемещая их вверх, чтобы обвести мою талию, пока он встает. Эмерик пинает ногой скамейку с пути, и разворачивает нас к ближайшей стене.

Спиной я прижата к кирпичам. Своей грудью он придавливает меня к стене.

― Дыши глубже, Айвори.

Айвори. Самое сокровенное слово, которое я слышал из его уст. Моя кожа причудливо покрывается мурашками.

― Я не чувствую твоего дыхания. ― Он прикасается губами к моей шее.

Я наполняю легкие, но ничего не происходит. Я чувствую себя такой маленькой и несущественной в его сильных руках, прижатой к его огромному телу. Грудь, бицепсы, живот, бедра... Боже, он твердый там, где обычно я мягкая. И слишком воспламеняющий.

Кажется, у меня начинается лихорадка, и меня может стошнить, если он снимет галстук с ремнем.

Сжав руки на мужских плечах, я пытаюсь оттолкнуть каменные мышцы.

― Пожалуйста, не делайте этого со мной.

Он вздыхает, поглаживая носом мою челюсть.

― Все было по обоюдному согласию. Ты понимаешь, что это значит?

Я качаю головой. Не уверена, но, возможно, я понимаю, о чем он.

― Подобно договорённости?

― Именно. Только она не просто согласилась. Она умоляла.

― Почему? Зачем ей это было надо?

― Джоанн... ― Отводит взгляд и вытягивает шею, чтобы потереть подбородок о плечо. Он хмурится и внезапно все его поведение кажется странным и подавленным. Когда взгляд мужчины возвращается, его руки начинают интенсивно сжиматься вокруг моей талии. ― Она похожа на тебя.

― На меня? ― Я корчусь в его объятиях. ― Мне это не нужно. Вы даже ничего не знаете обо мне.

― Скажи мне, что ты сейчас ощущаешь?

― Страх. Вы пугаете меня.

Его губы слишком близки от поцелуя, а дыхание намекает на жвачку с привкусом корицы.

― Да, но есть кое-что еще. Опиши свои чувства.

― Сердце готово выпрыгнуть из груди, и я горю, пока все внутренности скованы холодом.

― Сердце и внутренности. Что еще? Опиши, какие ощущения испытывают твои соски.

Вспыхнувшее тепло проходит по моей шее, спускается по груди и обустраивается между ногами. Сжимаю бедра вместе, смущенная реакцией и потоком странных эмоций. Но я цепляюсь за осознанное ощущение.

― Это неправильно.

― Это не неправильно, скорее неуместно. Но мы прошли неуместное в первый же день. Скажи мне, как ощущаются твои соски. Я не стану критиковать твой ответ, если ты скажешь правду.

Сделав судорожный вдох, я даю ему тот ответ, которого он хочет:

― Они напряжены и возбуждены.

― Умница.

Покалывание между ног ощущается все сильнее, тяжелее и требовательнее.

Эмерик прижимается ко мне своими бедрами, пытаясь усмирить мои колебания, и самая твёрдая его часть, которую я ненавижу больше всего, упирается в мой живот.

― Теперь назови все эти чувства.

― Я не знаю. ― Не могу дышать и думать. ― Я не могу.

― Копни глубже, Айвори.

У меня перехватывает дыхание.

― Что ты чувствуешь, когда ничего не поела?

― Голод.

Его пристальный взгляд слишком близок и не безопасен.

― Как насчет того, когда ты видишь красивое пианино?

― Желание.

― А когда я похвалил тебя после твоего исполнения «Исламея»?

― Стремление к большему.

― Голод. Желание. Стремление к большему. Не это ли ты чувствуешь, пока я прижимаю тебя к стене?

Неужели это так?

Ноющая боль между ног, неконтролируемое сердцебиение и жгучая потребность выражается при помощи разговора? В моей голове все слишком запуталось. Да, он привлекательный мужчина, и я слышала, что все девушки говорят о том, что хотели бы его. И да, я жажду услышать о том, какая я умница и остальные восхищения в свой адрес, и ощущать его теплую руку на своём лице. Но это? Огромное тело, прижимающее меня к стене, делая неподвижной?

Он просто держит меня. Не хватает за грудь и не трется между моих ног. Просто обращает на меня внимание, интересуясь о моих чувствах, ничего не забирая взамен.

Господи, я так хочу этого ― доверять кому-то. Довериться моему учителю, от которого должна гнать свои мысли прочь.

― Я думаю, это желание. И стыд. ― И унижение.

Он прижимает свои губы к моему лбу.

― Ммм. Моя девочка.

― Я не хочу, чтобы мне затыкали рот и связывали...

Эмерик прикасается пальцем к моим губам, а затем убирает руку мне за спину.

― Не сейчас. Но ты будешь думать об этом. Эта идея поглотит тебя, и тогда мы поговорим об этом вновь.

― Но ведь вы же мой учитель!

― Я сказал, что мы поговорим об этом. ― Он откидывается назад и кладёт руки на мои бедра. ― Где ты возьмешь деньги, чтобы вернуть мне долг?

Смена темы выводит меня из себя.

― Я получу их к понедельнику, обещаю.

― Я не об этом спрашивал.

Закрываю глаза, избегая его проницательного взгляда. Ему известно о том, что моя мать безработная. Я здесь до семи вечера и репетирую до одиннадцати у Стоджи, так что он знает, что я просто не в состоянии работать. Никоим образом не могу сказать ему, что делаю домашнее задание для Прескотта и, по сути, продаю себя, чтобы оплатить счета. И я не знаю, почему, но ложь Эмерику пугает меня больше, чем открытие правды.

Открыв глаза, я делаю единственное, на что способна ― качаю головой.

Выражение его лица становится более твердым и хмурым, отчего захватывает весь мой мир.

― Давайте поговорим о наказании за то, что бросили эту хрень в своего учителя.

Мистер Марсо находится всего в нескольких дюймах от моего лица, с ужасающим взглядом и огромным телом. Разве этого для наказания недостаточно?

― У вас есть возможность выбора. Сказать мне, откуда вы берёте деньги или оголить свою задницу для порки.

Вся кровь отхлынула от лица.

Выбора нет.

Глава 14

ЭМЕРИК

Сжимаю в руках талию Айвори, а все мое тело трясет от мысли об ее покрасневшей упругой попке. Но в мыслях умоляю, чтобы она выбрала второе: рассказала мне свои секреты, держа меня на расстоянии от опасного искушения.

Прижимаясь спиной к стене и упираясь своими великолепными сиськами в мою грудь, она поднимает карие глаза и шепчет:

— Наказание.

Дыхание девушки отдаётся в моих внутренностях, устремляется в пах, вырывая гортанный звук из горла и заставляя толкаться в нее бедрами. Она задыхается, когда чувствует меня. Черт, она не может не чувствовать меня. Я в жизни еще не был так возбужден.

Это ошибка. Шривпорт, Джоанн и путь, приводящий к гибели.

Прижимаюсь к ней своим телом, мои пальцы впиваются в ее талию.

Она не Джоанн. Это вовсе не любовь или привязанность. И дело даже не в сексе. Я контролирую ситуацию, и она должна понести наказание.

Отпустив ее, делаю шаг назад и успокаиваю дыхание.

Я дал ей выбор и сдержу свое слово.

— Обернись и упрись руками в стену.

Лицо девушки бледнеет, когда она медленно поворачивается и следует моему приказу. Тонкая коричневая юбка прорисовывает дерзкий сексуальный контур ее задницы намного лучше, чем черная брезентовая вещь, которую она надевала несколько дней назад. Объем ягодиц не слишком велик и не слишком мал, пропорционален ее узкой талии и идеально подходит моим рукам.

Но потрепанный и грубо выцветший материал ее одежды приводит меня в чувство. Сейчас не имеет значения, что находится под ее юбкой. Помимо моей жажды дисциплины и удовольствия, я чувствую это глубокое мучительное желание позаботиться о ней любыми способами.

— Не двигайся.

Отойдя на шаг назад, поправляю выпуклость в своих штанах. Выйдя из ниши, захожу в основную часть класса и гляжу на дверь. Она по-прежнему закрыта. Там нет замка, но если её будут открывать, петли заскрипят. У меня будет около пяти секунд, прежде чем злоумышленник пройдет через комнату и свернет за угол.

Когда возвращаюсь к Айвори, в моем кармане вибрирует телефон. Раздраженный тем, что меня прервали, я решаю проигнорировать его. Хотя такой сигнал может отвлечь меня от совершаемой ошибки. Я бросаю взгляд на экран.

Джоанн: «На этих выходных я буду в городе. Мне нужно увидеться с тобой».

Сердце сжимается внутри. Я достаю жвачку из кармана, которая начинает скрипеть между моих зубов.

Телефон снова гудит.

Джоанн: «Мне необходим твой адрес».

Она слишком настойчива, но не получит его от меня.

Сейчас я еще больше взвинчен, чем тридцать секунд назад.

Я выключаю телефон, бросаю его на ближайший стол и возвращаю внимание на Айвори.

Упершись руками в стену и уставившись глазами в пол, она не двигается. Но её выдают ноги. Она сжимает их вместе, заметно дрожа коленями, колыша подол юбки.

Девушка понимает, что это неправильно, что мы делаем то, чего не должны делать. Сомневаюсь, что она знает об острых ощущениях риска. Шанс попасться в настоящее время увеличивает передачу дофамина ее мозгом и усиливает волнение, вибрируя по ее телу.

Возможность её побега от чего-то настолько запрещенного только дразнит голодного зверя внутри меня.

Я приближаюсь к девушке.

— Расставь ноги шире.

Айвори послушно раздвигает ноги и склоняет голову, будто прислушивается ко мне. Я бесшумно подкрадываюсь, заставляя ее сосредоточиться на звуках моих шагов.

Когда оказываюсь подле нее, прижимаюсь своим возбуждением к ее попке. Не шевелюсь. Просто позволяю ей почувствовать, как хорошо мы подходим друг другу, пока придерживаю ее, положив руки на бедра. Она приподнимает плечи и замирает.

Я отвожу ее волосы набок, проведя пальцем по девичьему затылку и скользя своей щекой вдоль ее щеки.

— Даю последнюю возможность передумать.

Только не передумай, прошу.

Ее слова вылетают, прерывая дыхание:

— Просто покончите с этим.

Сердце бешено колотится, когда я поворачиваюсь вправо и доминирующе хлопаю рукой по ее заднице. Это всего лишь разминка, но девушка приподнимается на цыпочки, издавая сексуальный писк.

Мой член изнывает, находясь в ловушке собственных ног. Пальцы покалывает от желания прикоснуться к ней, погладить ее безупречное тело.

— Открой рот.

Выражение ее профиля искажается. Затем губы нерешительно раздвигаются, подбородок дрожит от страха. Чертовски красивая.

Я вынимаю разжеванную жвачку изо рта и кладу ей в рот. Она дергается назад, но я держу голову, запихивая пальцем между её зубов.

— Прикуси, — приказываю ей, поглаживая челюсть, когда она изгибается. — Хорошая девочка. Теперь держи ее там и никаких криков.

Руками скольжу по бедрам Айвори, растягивая удовольствие, достигаю ощущение гладкой кожи. Дыхание девушки учащается, когда я собираю юбку в кулаки, поднимая выше великолепной попки до самой талии.

По ее коже пробегают мурашки, когда я ласкаю заднюю часть ног, впадинку между бедром и попкой, задеваю резинку трусиков, которые распределены высоко на ягодицах девушки. Зацепив пальцами нижнюю часть кружевных краев, я подтягиваю материал вверх, смещая крошечный кусочек раскрывая и обнажая больше плоти.

Ее ягодицы подрагивают в руках, отчего мой пульс учащается. Она такая мягкая и твердая, дрожащая и теплая. Чертовски отзывчивая.

Мне хочется сорвать с нее трусики, но стоит только взглянуть на ее киску, и я буду не в состоянии удержать член в штанах.

Прислушиваясь к двери, шагаю назад. Вид ее попки и кружевной ткани, обтягивающей форму влагалища, грозит преклонить перед ней колени.

— Четыре шлепка. По два на каждую ягодицу.

Она уставилась впереди себя, впиваясь пальцами в кирпичную стену, когда серия подергиваний прокатывается по ее ягодицам.

Глубоко вздохнув, я отвожу в сторону руку, на этот раз применяя больше силы. Но все еще сдерживаюсь. Шлепок эхом разносится по комнате, и тело Айвори реагирует, как гитарная струна: растягиваясь, вибрирует, в то время как голосовые связки девушки изысканно гудят. Затем она успокаивается и становится неподвижной.

Розовый отпечаток руки расцветает на ее плоти. Я массирую разгоряченную кожу, и она едва заметно виляет попкой. Такое действие говорит о многом. Она напугана, возможно, испытывает страх, но не убегает, не кричит и не отталкивает меня. Айвори трется своей задницей об мою ладонь, готовая для того, чтобы мне отдаться.

Шагнув в сторону, я словно отстреливаю подряд следующие три удара. На каждую ягодицу удары приходятся сильнее предыдущих. Она тихо всхлипывает, выгибает спину, покачивая бедрами, приподнимается на носках. Но держится за стену.

Она любит грубость, хочет быть униженной, нуждается в доминировании. Она бы никогда не призналась в этом. Возможно, потому, что никогда не испытывала этого в подходящей обстановке с подходящим человеком.

В классе со своим учителем... Все настолько неправильно. И все же она здесь, прижатая к стене, с раздвинутыми ногами и выставленный задницей, потому что я так приказал.

Эта девушка создана для меня, чтобы получать наставления, наказание и удовольствие. Я так хочу оказаться внутри нее, что мое тело дрожит. Отыметь ее рот, киску и душу. Я хочу разорвать ее на части своим членом, собрать воедино, чтобы сделать это снова. Черт, мне нужна эта девушка.

И я не могу ее получить.

Лбом она упирается в стену и, тяжело выдохнув, расслабляется.

Я приседаю позади нее, поправляя трусики, нежно потирая розовую кожу. Трепещу от вида её дрожащих ног при каждом моем прикосновении. Поправляю юбку с той же осторожностью, разминая пальцами ее ягодицы и бедра успокаивающими движениями. Когда возвращаюсь в положение стоя, разворачиваю ее лицом к себе, придерживая за бедра.

Глядя на меня, Айвори моргает. Ее глаза расфокусированы, и на лбу появляются морщинки.

— Где ты сейчас, красавица?

— Где-то далеко.

Эндорфины, адреналин, страх и возбуждение — как один опьяняющий коктейль, который заставляет Айвори выглядеть абсолютно чарующей, осознавая происходящее.

Я хватаю ее за подбородок, приподнимая его.

— Жвачка.

Она закрывает рот и шепчет сквозь пальцы:

— Я только что проглотила её.

В следующий раз я напомню, чтобы Айвори сохранила её и смогла передать, пока мой язык будет у неё во рту.

Руками подхватываю ее под коленями, прикасаясь к попке. Тело кажется таким крепким и подтянутым, несмотря на ее рост, изгибы и большого размера грудь. Прижавшись к моей груди, она ощущается легкой, как пушинка.

Сидя на скамье для пианино, я располагаю ее боком на своих бедрах и провожу пальцем по ее руке.

Она дрожит и извивается у меня на коленях, причиняя ущерб моей пульсирующей эрекции. Не обращая на это внимания, поворачивается ко мне лицом.

— То, что вы делали только что пальцем? — Зажав между нами одну руку, она смотрит на другую, покоящуюся на коленях. — Вы сделаете это снова?

Прикоснуться? Это то, чего она хочет?

Она хочет любви.

Мои губы в дюйме от её губ, когда я окидываю пристальным взглядом ее лицо.

— Умоляй.

Ее челюсть отвисает и тут же сжимается, не отводя от меня взгляда. Спустя несколько мгновений лицо Айвори расслабляется, а губы раздвигаются.

—Пожалуйста.

По мне прокатывается теплая волна. Я в плену этого слова, исходящего из ее рта.

Касаясь пальцами плеча девушки, провожу ими по коротким рукавам, атласной коже ее тонкой руки и задерживаюсь на костяшках пальцев. Когда она их выпрямляет, я прослеживаю их длину, удивляясь, как такие хрупкие кости могут столь яростно двигаться над клавишами фортепиано.

Ресницы трепещут, ноздри раздуваются от долгих глубоких вдохов. Ей нравится, как моя рука прикасается к ней, доставляя удовольствие.

— На что ещё вы способны? — спрашивает она, когда ее глаза открытые и, расширенные зрачки насыщены коричневым оттенком.

Господи, эта девушка убивает меня. Ее невинность, любопытство, драгоценная покорность — все это словно мастика, требующая своей формы. Но дело не только в этом. Ее искренность и отсутствие привилегий будоражат меня, заставляя чувствовать себя защитником. Властелином. Может быть, даже... ее мечтой?

— Я способен на многое, Айвори. — Касаюсь ее лица и провожу рукой по густым волосам. Пальцами дотрагиваюсь до её уха и обхватываю затылок. — Но данная ситуация... она деликатная. — Греховная. Опасная, несущая в себе уголовную ответственность.

Но я все равно хочу показать тебе.

Я наклоняюсь ближе, так близко, что наше дыхание сливается.

Я покажу тебе, когда буду глубоко у тебя во рту.

Наши губы смыкаются, отделяются друг от друга и парят в ожидании прикосновения.

Я покажу тебе, когда буду кончать внутри тебя.

Ее бедра прижимаются к моим, и сердце бешено колотится.

Я покажу тебе, пока буду оставлять отметины на твоём теле. Владеть тобой. Заботиться о тебе.

Я хочу поцеловать ее. Мне это необходимо. Просто, чтобы попробовать.

Зарывшись рукой в волосах Айвори, я притягиваю её к своим губам и...

Останавливаюсь.

Что за шорох за углом? Я дергаюсь вперед и замечаю скрипящие петли, отстающие на несколько секунд.

Миниатюрная учительница-блондинка с кафедры струнных инструментов появляется из-за угла, когда я отбрасываю Айвори на скамейку рядом с собой. Горький привкус появляется во рту. Мисс Августин видела ее у меня на коленях? Она определенно видела, как мы отделились друг от друга.

Ее суженные глаза-бусинки метаются туда-сюда между мной и студенткой, которую я только что отшлепал самым эротическим способом. Я задерживаю дыхание.

По поводу эрекции. Она не спадает только потому, что остальная часть тела сходит с ума. Пока школа может гореть в огне, проклятая штука будет стоять высоко и гордо, как флагшток, привлекая внимание в самый неподходящий момент.

К счастью, пианино стоит между моим стояком, размахивающим флагом, и мисс Августин.

— Я что-то прерываю? — Подозрение слышится в тоне её голоса. — Уже больше семи, и я подумала, что…

Она думала, что сможет полагаться на все эти горячие взгляды, бросающие всю неделю в мою сторону в холле, учительской и на собраниях персонала. Она думала, что сможет заскочить ко мне в пятницу вечером и продолжить разговор в моей постели.

— Нет проблем, — говорю я небрежно. Андреа Августин — вот проблема, которую мне необходимо решить. — Мисс Вэстбрук как раз собиралась уходить.

Айвори вскакивает со скамейки и уходит, не глядя на меня. Нет. Сейчас ее внимание сосредоточено на другом учителе. Мне не видно ее лица, но она уступает дорогу мисс Августин. Звук её шагов выдает напряжение, когда девушка исчезает за углом.

— Хороших выходных, Айвори, — окликает ее Андреа.

Дверь в зал закрывается с печальным щелчком.

Каждая мышца моего тела напрягаться от того, чтобы побежать за ней, но сначала я должен разобраться с проблемой по имени мисс Августин.

Андреа поворачивается ко мне. Опершись руками о бедра, ее голос меняется с приятного на сердитый тон.

— И чем вы с ней занимались?

Технически она находится ниже меня в иерархии факультета. Я завуч фортепианных клавиш, а она просто учитель. Я хочу использовать это в своих интересах, но, к сожалению, она видела то, что видела. Этого достаточно, чтобы пожаловаться на меня. Достаточно, чтобы меня уволили. Или арестовали.

Что касается Айвори, мне нужна от неё только чистая правда. Но Андреа? Все, что я ей позволю — это прекрасно сочиненную ложь.

— Я ждал тебя.

Опустив руки по бокам, она моргает.

— Вы оба. — Ее глаза превращаются в щелки. — Почему Айвори была у тебя на коленях?

Вздохнув для эффекта, я встаю. Теперь мой член наконец-то успокоился.

— Мне нужно собрать вещи. Следуй за мной. Я все объясню.

Когда мы подходим к передней части класса, я приближаюсь к ней настолько, насколько это социально приемлемо, касаясь её руки и вытягивая шею, чтобы полностью воздействовать своим взглядом.

— Ты знаешь о том, что ее отец умер? Он был убит несколько лет назад.

— Да. Каждый знает об этом.

— Кроме меня. — Находясь за столом, я делаю вид, что выключаю ноутбук, а вместо этого запускаю программу, наклоняя в её сторону заднюю крышку. — Она просто рассказала мне об этом, немного поплакала, и я утешил ее.

—У себя на коленях? — Андреа скрещивает руки на груди.

Это абсурдная ложь, схваченная на лету. Я должен исправить это наихудшим образом.

Спрятав руки за спину, прохаживаюсь вокруг стола, блуждая взглядом по ее телу.

— Я знаю, чего ты хочешь, Андреа.

Она отступает назад, натыкаясь на студенческий стол, находящийся позади неё. Пальцы тянутся поиграть с серьгой в ухе.

— Что ты имеешь в виду?

— Не строй из себя дурочку. Я видел, как ты смотришь на меня, как ты кокетливо улыбаешься, как играешь со своими волосами и украшениями, когда я обращаю на тебя внимание.

Ее рука падает, и она выдыхает:

— Эмерик…

В три шага я сокращаю дистанцию, прижимая ее к столу, без единого прикосновения. Я ослабляю галстук и снимаю его с шеи. Если Айвори слышала детали о Шривпорте, то и Андреа слышала, и думает об этом прямо сейчас. Держу пари, эти слухи — причина, по которой она здесь. Ее лицо становится румяным, затуманенные глаза наблюдают за движением шёлка, когда я обматываю его вокруг своей руки.

Прижимаясь ртом к ее уху, я шепчу:

— Ты хочешь, чтобы я тебя связал.

Она откидывается назад, примостившись задницей на стол, стоящий позади нее. Раздвигая в стороны колени, она желает поприветствовать толчок моих бедер.

— Ты жаждешь, чтобы я кончил в твой рот, — я повышаю голос и учащаю дыхание, намекая, что хочу того же самого.

К сожалению, мой невосприимчивый член отказывается участвовать в замысле, поэтому придерживаюсь небольшого пространства между мной и частью ее бедер, которые покрыты материалом юбки мисс Августин.

Она сжимает мои бицепсы и выпячивает вперёд свою жалкую крошечную грудь, переключая внимание на закрытую дверь.

Я нависаю ртом над ее шеей, выдыхая пар притворного желания.

— Все уехали домой на выходные, верно?

— Да.

— Кроме того, из окна нас никто не увидит. — Я отстраняюсь. — Я дам тебе один шанс, Андреа. Скажи мне, чего именно ты хочешь.

Ее взгляд опускается на галстук вокруг моей руки, а пальцы обводят шелковый материал.

— Я... я... хочу то, о чем ты только что говорил. Но мы не можем. Не здесь.

Она оглядывается на дверь и облизывает губы.

— Нет, не здесь. — Я отодвигаюсь и возвращаюсь к столу, опираясь на край рядом с ноутбуком. — Прежде чем я решу отвезти тебя домой, ты должна показать мне, как сильно хочешь меня.

На ее лице отображается волнение. Затем ее брови взлетают в удивлении.

— К-как?

— Покажи мне, какая ты мокрая. Не бойся. Никто не увидит.

Выражение лица искажается, словно неуверенность борется с желанием. Я знаю, что победит. Но она тянет время, превращая себя во вздымающийся, раскрасневшийся тревожный комок.

Наконец, ее дыхание успокаивается, ее руки блуждают по складкам юбки.

— Раздвинь ноги, Андреа.

Она выполняет приказ, глядя на дверь, зависнув пальцами над промежностью, спрятанной под атласной тканью.

— Как мне...

— Засунь руку в трусики. Вот так.

Она вскидывает голову и издает какой-то звук.

На самом деле я не обращаю внимания, но позволяю некоторое время ей потереть себя там.

— А теперь достань руку.

Она поднимает её и улыбается. Мне насрать, мокрые её пальцы или нет. Сейчас я получил то, что мне нужно.

Я нажимаю клавишу на ноутбуке, сомневаясь в том, чтобы рассказать ей, что я только что сделал.

Лучше быть проактивным, чем реактивным.

Сжимая экран, я поворачиваю к ней ноутбук, отматывая бесшумное видео назад на особенно пикантную часть.

Сначала наступает шок, заставляющий ее побледнеть, парализующий тело. Потом возмущение.

— Чт... — Она поправляет юбку, прижимает руки к груди и бросается в мою сторону. — Что ты? Боже мой, ты это записал!

Я зафиксировал все это с помощью камеры, расположенной на задней панели ноутбука. Сам же оставался вне кадра во время компрометирующего действия.

— Не шутите со мной, мисс Августин. — Хлопаю крышкой ноутбука.

Она дергается назад, обхватывает руками тело и с ужасом смотрит на меня.

— Зачем ты...? — Бордовый цвет заливает её щеки. — О боже, что ты собираешься с этим делать? Это из-за Айвори? — Она закрывает лицо руками, и рыдания искажают ее слова. — Мне нужна... работа. Я не могу её потерять... ты не можешь этого сделать.

— Я ничего не делал с Айвори. А ты только что мастурбировала в моем классе. — Я прячу ноутбук в сумку, затем поворачиваюсь к ней, с выражением, которое наиболее соответствует моему запугивающему тону. — Держись подальше от меня и моего класса, и никто не увидит это видео.

Она смотрит на меня. Пораженная. Преданная мной. Да, мне слишком хорошо известно это чувство. Только я не пытаюсь украсть работу у Андреа. Я просто хочу сохранить то, что у меня есть.

Ненависть пропитывает ее глаза.

— Значит, то, что о тебе говорят — правда.

— Ты и половины не знаешь. — Взвалив на плечо сумку, очаровательно улыбаюсь ей и шагаю в холл. — Спокойной ночи, мисс Августин.

Глава 15

АЙВОРИ

Рукой Прескотт путается в моих волосах, держа лицо возле своих коленей.

Меня тошнит от того, что его пенис вонзается в моё горло.

Галстук с жёлтыми цветочками. Жвачка с ароматом корицы.

Пряжка от пояса звенит, когда он делает сильные толчки. Грудью я впиваюсь в консоль между передними сиденьями.

Леденящие голубые глаза. Жар его ладони на моей заднице.

Из автомобильного радио звучит тяжёлый рок. Он мешает мне скрыться в безопасном для себя месте, мне не хватает оцепенения, и недостаточно расстояния, на котором я сейчас нахожусь. Но я пытаюсь, пытаюсь... И не могу собрать воедино ноты 9-ой Сонаты Скрябина.

Тиканье механических часов. Нежные ощущение его дыхания.

Слезы наворачиваются на глаза, собираясь на ресницах. Я не могу сосредоточиться. Не могу сбежать.

Все, о чем я могу думать — это о наказании. О том, что не буду возражать, если оно закончится почти поцелуем Мистера Марсо.

Глава 16

ЭМЕРИК

Между магазином Hook ' Em up deli и винтажным ювелирным магазином Pawn of the Dead находится единственный музыкальный магазин в Треме. По крайней мере, он так выглядит. Стоя на разбитом тротуаре, я цепляю солнцезащитные очки за воротник футболки и щурюсь от яркого солнца.

Решетки безопасности пересекают стеклянный фасад. Там нет открытой вывески или какой-либо рекламы, а из-за грязи на окнах невозможно рассмотреть интерьер. Так как сегодня суббота, магазин может быть закрыт, и обнаружить в нем Айвори — еще менее вероятно.

Но я здесь не ради нее. Я не мог уснуть прошлой ночью, думая о том, где она берет деньги и кто виновник её печального взгляда. Этот парень, Стоджи, может пролить свет на все вопросы и, надеюсь, этот визит успокоит меня, если я встречусь с человеком, с которым она проводит свое время.

Я проверяю телефон, сверяя адрес, и пытаюсь открыть дверь.

Когда вхожу в захламлённый магазин инструментов, звенящий колокольчик на двери объявляет о моем прибытии. Шепчущие голоса, заставляют ноги двигаться сквозь лабиринт полок, барабанных установок и прочего хлама.

— Ты должен больше питаться.

Айвори вне поля моего зрения, поскольку она скрывается где-то за стеллажами. Но ее сексуальный ритмичный голос заставляет ускорить мои шаги, а тело завибрировать от возбуждения.

Приехав сюда на встречу с человеком, названным в честь сигары, я ожидал, что попаду в атмосферу кожаных брюк и затхлого облака дыма, но вместо этого воздух здесь удивительно свеж, особенно для такого старого здания.

— Перестань ныть, — говорит глубокий голос, — и дай старику вздремнуть.

— У тебя клиент. — Ее вздох доносится из-за высокой полки, заполненной книгами.

Я делаю шаг и вижу её, сидящей на полу и прислонившейся спиной к стене, с вытянутыми перед собой обнаженными ногами. Мне хочется сложить ладони вместе, пока я молча благодарю тех, кто придумал эти короткие шорты. Она — наполовину обнажённая фантазия, с бронзовым оттенком кожи и соблазнительными изгибами тела. Но мне противозаконно фантазировать о ней.

Приподнимая веки, ее глаза встречаются с моими и от удивления округляются. Из её рук вываливается на пол учебник, присоединяясь к дюжине других, окружающих её книг.

— Мистер Марсо?

— Мисс Вэстбрук. — Меня распирает дикое желание ухмыльнуться, как придурку, но я стараюсь сохранять серьёзное выражение лица.

Ее взгляд касается моих растрепанных волос и скользит по футболке до темных джинсов и пары обуви от Дока Мартенса. Жаль, что я не могу прочитать ее мысли, пока она впервые принимает меня без великолепия жилета и галстука. Она еще раз оглядывает меня с головы до ног, покусывая губу, возбуждая мое тело.

Чуть выше рядом с ней на металлическом стуле сидит старик. На его голове потертая бейсболка, а на переносице морщины, уходящие в более глубокие линии на темнокожем лбу. Улыбка старика — это то, что демонстрируют беззубые мужчины в его возрасте... Ему восемьдесят? Девяносто? Я не знаю, но этот парень выглядит древним.

Его рука дрожит, когда он тянется к стене, пытаясь встать.

— Не вставайте. — Я подхожу к нему, предлагая свою ладонь. — Я Эмерик. Вы должно быть...

— Стоджи. — Он сжимает мою руку удивительно сильной хваткой и откидывается на спинку стула.

Айвори наклоняется, чтобы встать, и крошечная майка позволяет увидеть соблазнительный вид ее полной груди. Господи, твою ж мать, если она не поправит майку, мой член будет стоять по стойке смирно, лишая меня возможности скрыть это.

В спешке прикрывая глубокий вырез, она изучает меня с изумленным выражением.

— Что вы здесь делаете?

Я встречаю осторожный пристальный взгляд Стоджи и позволяю увидеть вопросы, отражающиеся в моих глазах. Знаете, кто я такой? Насколько хорошо вы знакомы с Айвори?

Большими пальцами он поддевает резинку красных подтяжек и откровенно смотрит на меня сверху вниз. Его улыбка исчезает, и худощавый образ застывает. Очевидно, мутные глаза старика видят намного больше, чем кажется.

— Айвори, почему бы тебе не пойти в подсобку и не разогреть замороженную еду?

Она скрещивает руки на груди, прищуриваясь.

— О, теперь ты хочешь есть?

— Я бы хотел свежий кофе и пирог, который ты приготовила. — Он вцепляется в кресло и поддается телом вперед.

— Не заставляй старика ждать.

Она хмурится и выходит из кучи книг, указывая на него пальцем.

— Будь приветливым.

Затем смотрит на меня, ее выражение лица уязвимо и нерешительно, как будто умоляет своего учителя поступать также.

В момент, когда Айвори исчезает в задней комнате, он мучительно медленно пытается подняться на ноги, удерживая мой взгляд.

— Я знаю таких, как ты.

Я закипаю, но моя мать воспитала во мне человека с хорошими манерами, поэтому я приближаюсь, чтобы помочь ему встать.

Он смотрит насмешливо на мою руку и поднимается на шатающихся ногах.

Я проглатываю свое раздражение.

— И каков же я, по-вашему?

Его сгорбленная фигура шаркает мимо меня к передней части магазина. Я следую за ним, радуясь, что мы покидаем зону вероятной слышимости для Айвори.

Он заходит за стойку и садится на высокий табурет. Неторопливо осматривает мои дорогие часы, подтянутое тело, уверенное поведение и приподнятый подбородок. Я знаю, кого он видит. Богатого, самоуверенного в расцвете сил мужчину, находящегося в захудалом районе по одной причине.

Возможно, он был бы прав.

Наконец, он наклоняется вперед и опирается обветренными предплечьями на прилавок.

— У этой девушки был тяжелый период, а ты из тех мужчин, которые сделают только хуже.

Его слова словно кладезь ответов, которые мне нужны.

— Объясните.

— Ты из тех людей, которые намечают себе цель и не отпускают, пока не добьются своего.

Он слишком умен, чтобы притворяться, так что я не утруждаю себя глупостями.

— Не имеет значения, на что я нацелился. Я ее преподаватель.

— Да. — Он смотрит на меня с осуждением. — Так и есть.

Я пытаюсь отдышаться.

— Она рассказывает вам. Обо мне.

— Она не говорила ничего компрометирующего, и не обязана была этого делать. За последнюю неделю она упоминала о тебе больше, чем обо всех учителях вместе взятых за три года. — Он барабанит скрюченными костяшками пальцев по стеклянному прилавку. — Что бы ты с ней ни делал, она хочет тебе доверять. — Его рука успокаивается, глаза пристально смотрят на меня. — Она никому так не доверяет. Но как только ты получишь то, чего хочешь, а потом откажешься от нее, как это делают такие, как ты, ее недоверие к мужчинам будет непоправимым.

У меня кружится голова, когда я представляю тошнотворные образы жестоких мужчин, насилующих девушку.

Опираясь на стойку ладонями, я наклоняюсь к нему.

— Расскажите мне, что с ней случилось?

Он оглядывается, его внимание приковано к задней комнате.

— Она не говорит о плохом. Я не уверен, что она различает плохое и не совсем хорошее. Все, что с ней случается, Айвори воспринимает как саму жизнь. — Его затуманенные глаза возвращаются ко мне. — Она не просто бедная. Ей не хватает любви, привязанности и защиты. Ей нужен хороший пример в жизни, кто-то такой, кто будет относиться к ней без какой-либо для себя выгоды.

— Вы не являетесь для нее этим примером?

— Я просто старый немощный человек, находящийся одной ногой в могиле. Я не могу купить ей учебники и модные штучки. Не могу осуществить ее мечту — поступить в музыкальный колледж. И у меня нет возможности украсть ее сердце.

Моя грудь наполняется всепоглощающим уважением к этому человеку. Я не могу завидовать ему, тому, что он заботился достаточно о ней, чтобы выплеснуть это дерьмо наружу. Я даже не могу с ним спорить, потому что в некотором смысле он прав. Мне нечего ей предложить, кроме душевной боли и разочарования.

— Но вы разрешаете ей приходить сюда и практиковаться. — Оглянувшись назад, я замечаю единственное пианино в магазине и указываю подбородком в сторону старого «Стейнвея». — Оно продается?

Напряженный взгляд в его глазах говорит «нет», однако треснувший паркет, шаткие стеллажи и обветшалый вид всего магазина подсказывают мне, что ему нужен доход. Причём срочно.

— Она не знает, что я получаю предложения относительно этого. — Его руки сжимаются на стойке. — Я не стану продавать ее пианино.

Когда-нибудь, возможно скоро, он будет вынужден принять предложение, потому что это самый ценный товар, который находится в этом магазине.

Я достаю бумажник из заднего кармана и кладу кредитную карту на прилавок.

— Запишите пианино на мой счет, а также стоимость доставки в ее дом.

Он смотрит на банковскую черную карточку Американ Экспресс, затем поднимает на меня свои стеклянные глаза.

— Она не хочет, чтобы у нее дома было пианино. Она здесь, потому что не хочет быть там.

Внутри меня все сжимается от страха.

— Ладно. Держите его здесь. Запишите чек на ее имя и не говорите Айвори, что это пианино принадлежит ей или кто купил его, если она сама не спросит. — Я пододвигаю карточку к его дрожащим рукам и жду, когда он посмотрит на меня. — Чего она остерегается в собственном доме? Вы знаете ее достаточно, чтобы не догадываться.

Он берет карточку и поворачивается к кассе.

— Какая для тебя из этого выгода? — Он указывает на пианино.

— Мне так спокойнее. Ответьте на мой вопрос.

Старик пробивает покупку, поджав губы, отказываясь говорить.

Айвори появляется из задней комнаты с подносом еды и ставит на прилавок одноразовое блюдо с лапшой и какой-то второсортной выпечкой.

— Я... хм... — Она смотрит на подгоревшие края. — Спалила его? Или, может быть... — Тычет пальцем, заставляя рыхлое тесто оседать внутри. Ее щеки вспыхивают. — Лучше буду делать то, что у меня получается.

Получать шлепки по заднице и играть на пианино? Или даже, получать их во время фортепианной игры?

Она смотрит на Стоджи, в руке которого моя карта, и встречает мой взгляд.

— Что вы купили?

Взглядом я намекаю ей, что её это не касается.

— Ты уже пообедала?

Она отрицательно качает головой.

— Собирай свои вещи и присоединяйся ко мне.

— О, я... — Она ловит мой нетерпеливый взгляд и потирает затылок. — Окей.

Как только она уходит, я поворачиваюсь к Стоджи.

— Как оплачиваются её счета?

— Думаю, она сама покрывает большую её часть. — Он настороженно смотрит на меня. — Я нанимаю Айвори летом, чтобы помочь ей с этим.

— А когда она учится в школе?

Он кладёт квитанцию и ручку на прилавок, почесывая щетинистую щеку.

— Я не знаю.

Противоречие в его темных глазах подтверждает, что она не разделяет с ним этих подробностей, но...

— Она может не рассказывать вам об этом, но вы сами знаете.

Он возвращает мою карточку. Я сжимаю ее, но он не отпускает, сосредоточившись на прямоугольном пластике, соединяющем наши руки. Затем Стоджи отпускает руку и поднимает глаза.

— Ты тоже знаешь об этом.

Поклонники, сталкеры и остальные придурки. Мужчины с деньгами и аморальными потребностями заманивают в ловушку красивую молодую девушку?

Я чувствую, как мышцы стягивают и сжимают мою шею, как гнев кипит внутри меня.

— Я не покупал это пианино, чтобы...

— Я знаю. Вот почему я продал его тебе, и почему я никогда не скажу ей, что это ты купил его, даже если она спросит. — Он наклоняется ближе, упираясь руками в прилавок. — Она ничего тебе не должна.

— Доверяете вы мне или нет, я беспокоюсь о ее благополучии и семейной жизни. — Я подписываю квитанцию и пишу наверху свой номер телефона. — Позвоните мне, если возникнет что-нибудь подозрительное.

Айвори возвращается с переполненной сумкой в руках. Я пытаюсь снять с нее тяжесть, но она качает головой.

— Я вернусь вечером. — Она кладёт сумку позади прилавка и прощается со Стоджи.

Держа дверь для нее открытой, я бросаю взгляд в сторону старика.

— Было приятно познакомиться.

Он кивает головой, поджимая губы.

Да. У него есть все основания не доверять мне. Даже я не доверяю самому себе.

Глава 17

АЙВОРИ

— Насколько хорош продуктовый магазин, что находится по соседству? — Мистер Марсо придерживает дверь, когда я выхожу за ним из магазина Стоджи.

— Самые лучшие сэндвичи только в Новом Орлеане. — В животе порхают бабочки. Из-за еды. Не потому что я иду обедать с мистером Марсо.

Вместо того чтобы повернуть в сторону гастронома, он подходит к обочине и отпирает пассажирскую дверь огромной блестящей черной машины.

— Будь здесь, а я схожу, прихвачу нам обед.

Я держусь за приоткрытую дверцу GTO. Древесный декор в стиле семидесяты-х годов, черный виниловый интерьер. Внутренне удивляюсь, почему он ездит на такой старой машине.

— Мы не будем там обедать?

Он снимает «авиаторы» с выреза футболки и надевает их.

— Нет.

Внутри меня все тает. От жары и ослепительного солнца? Определенно по этой причине.

Я опускаюсь в сиденье, пока он заводит двигатель и включает кондиционер.

Любуюсь походкой мистера Марсо, когда он длинными и плавными шагами направляется в сторону гастронома, потому что, господи Иисусе, я никогда не представляла его в чем-либо, кроме галстука, жилета и застегнутой рубашки с закатанными по локти рукавами. Но он носит синие джинсы, которые так прекрасно на нем сидят. Определенно, джинсовая ткань была придумана специально для него. Она обхватывает его задницу и растягивается по бедрам, когда он удлиняет походку. Тонкая серая футболка обтягивает мышцы спины и плеч, рукава напрягаются в районе бицепсов, как у моделей из фитнес-журналов.

Мне больше по душе его обычная одежда. Она безопаснее, как будто выступает профессиональным барьером, напоминающим о том, что в первую очередь он мой учитель.

Когда он заходит в магазин, я переключаю свое внимание на его машину. В салоне слышен гул двигателя и чувствуется дым выхлопных газов от сгоревшего масла. Запах теплой корицы доносится из пачки жевательной резинки, которая плавится на солнце на приборной панели. Подо мной жесткое сиденье, вибрирующее от силы мотора. Серебристые кнопки старого радио и вокал Аксела Роуз, звучащий из динамиков. Все это настолько своеобразное, мужественное и увлекательное. Так характерно для него.

Это кажется нереальным — сидеть здесь. В его личном пространстве. По собственной воле.

Это просто обед.

С учителем. В субботний день.

Я вытираю липкие ладони о бедра, жалея, что не надела что-нибудь получше. И менее вызывающее.

Почему он здесь? В моем районе? Никто из ЛеМойн не отважится войти в мой мир. Как будто бедность может запятнать их дорогие туфли или что-то в этом роде. И все же он здесь. Чего он хочет?

К тому времени, когда мистер Марсо возвращается, мои нервы на пределе.

— Куда мы направляемся? — спрашиваю я.

— Прямо по улице. — Он крепко сжимает руль и сливается с движением, уверенно и медленно, будто это его дорога и время всего мира принадлежит ему.

Через минуту он въезжает в парк Луи Армстронга и кладёт солнечные очки в подстаканник. Мы немного прогуливаемся пешком до тенистой скамейки в парке, где садимся бок о бок и сосредотачиваемся на своих бутербродах. Толстый хлеб с куском мяса и сыра, едва удаётся удержать двумя руками.

Я не в силах съесть свой сэндвичи, оттого что у меня болит живот. Поэтому сворачиваю объедки, вытираю рот салфеткой и смотрю на пруд с зеленоватыми утками.

— О чем вы говорили со Стоджи?

— О тебе.

Может, мне стоило удивиться его честности, но это не так. Теперь я завишу от этой черты. Если бы я могла сделать то же самое. Я хочу обо всем рассказать ему. Но он сразу же доложит обо мне. Почему до сих пор не сделал этого?

Мистер Марсо откусывает, и я незаметно изучаю, как двигается мужская челюсть, когда он жуёт. Странно наблюдать, как человек ест. Я никогда этого не делала раньше. Чувствую, будто вторгаюсь в его личную жизнь.

Когда он откусывает во второй раз, я понимаю, что мистер Марсо не собирается отвечать.

— О чем именно?

Улыбаясь, он проглатывает.

— Это очень вкусно.

Парк почти пустой, только двое молодых чернокожих мужчин идут по противоположной стороне пруда, солнце светит слишком ярко и высоко, отчего хочется воздержаться от прогулки.

— Мистер Марсо...

Он продолжает игнорировать меня, когда заканчивает свой обед, запивая водой из бутылки. Затем откладывает мою несъеденную порцию в сторону, выбрасывает мусор и откидывается на спинку скамейки рядом со мной, кладя руки на бедра.

— Я поинтересовался у него, как оплачиваются твои расходы на проживание.

Господи, он носится с этим, как собака с костью. Я откручиваю крышку от бутылки с водой. Что бы подумал обо мне Стоджи, если бы знал, чем я занимаюсь. А мистер Марсо? Он, вероятнее всего, отшлепал бы меня, а затем отчислил. В груди тяжело стучит сердце.

— О чем еще вы говорили?

Он поворачивается ко мне лицом.

— Скажи мне, почему я здесь.

У меня начинают трястись руки. Чтобы закончить тот несостоявшийся поцелуй? Хочу ли я этого?

— Я не знаю.

— Ты знаешь, и я хочу услышать, как ты скажешь это.

Я отвожу взгляд, чтобы посмотреть на пруд, но каждый дюйм моего тела фокусируется на нем. На изменении его дыхания, тиканье его часов, движении руки, когда он касается моего подбородка и заставляет повернуть голову назад.

Его глаза отражают все оттенки неба, но они пугающе холодные, и совсем близко. Я стараюсь сфокусироваться на чем-то более безопасном, например, на утках в пруду. Но его взгляд повсюду, лицо в нескольких сантиметрах от моего, а тело готово повторять за мной мои движения. Я хочу убежать, но он не позволит сделать этого.

И в то же время я хочу, чтобы он поймал меня.

Мышечное сопротивление испаряется в миг, когда он тянет меня к себе на колени. Мой пульс учащается, пока мистер Марсо располагает мои ноги, заставляя меня оседлать его. Бедра этого мужчины, словно мощные и поддерживающие каменные колонны.

Это не так плохо — сидеть верхом на нем. Намного безопаснее, чем быть под ним, как это обычно происходит у меня с другими мужчинами. Но я не знаю, куда положить руки. Спустя один неловкий момент я позволяю своим пальцам прикоснуться к его футболке.

Его грудь вздымается под моими ладонями, и я чувствую крепкие мышцы, словно кирпичи в моих руках.

Набираюсь смелости, чтобы посмотреть вверх, впитывая темную тень на его подбородке и четко очерченных скулах. Голубые оттенки в его ярком взгляде заряжают напряжением тепла в районе моей талии, между моих ног. От этого ощущения мне хочется протянуть руку и очертить форму его губ. Но я не уверена и слишком нервничаю.

Такое чувство, будто между нами существуют невидимые нити, которые притягивают нас все ближе и ближе, звеня от напряжения.

Я прижимаюсь к нему.

— Вы здесь ради этого?

Он поддается вперед, опускает голову и втягивает ртом воздух возле моей шеи.

Меня прошибает дрожь. Пальцами сжимаю его рубашку, бедра расслабляются на мужских коленях, и бушующие эмоции отчаянно борются между собой в моей голове. В такой позе моя промежность рядом с твердым доказательством его желания. Этого должно было быть достаточно, чтобы я отпрянула, отстранилась от него, но я не могу. Я не хочу этого делать.

—Айвори. — Он дышит возле моего рта. Руки сжимаются за спиной, прижимая меня к своей груди, и, едва сдерживаясь от удовольствия, он прослеживает губами дорожку возле уголка моих губ. — Да.

Его губы скользят по моим: теплые, мягкие, приятные. Сильные руки двигаются вверх по шее, обхватывают скулы и наклоняют голову. Он сильнее прижимается губами, раздвигая их и раскрывая мои, и от первого прикосновение его языка, меня обдает словно электрическим током.

Мое тело должно было сжиматься, съеживаться от отвращения, но этот язык, вкус его рта и давление пальцев на моей голове превращают мои внутренности в жидкость, от которой медленно закипают внутренности. Вместо того чтобы отодвинуться от поглаживаний его языка, я наклоняюсь, растягивая рот и углубляя наше соединение.

В его груди вибрирует стон, в то время как вырывается мой собственный, и мужские губы уверенно и восхитительно двигаются напротив моего рта, касаясь неизведанным образом. За последние четыре года, кроме бесчисленных слюнявых языков, пихающихся в мой рот, я других не знала. Но меня никогда не целовали. Только не так. И я никогда не целовалась в ответ. Никогда не испытывала такой близости с мужчиной, не желая, чтобы он останавливался.

Руки, покоящиеся на моей голове, требовательно прижимают к нему ближе, заставляя оставаться рядом с ним. Насколько безумно то, что в данный момент я не хочу быть где-то еще? Я даже не могу закрыть глаза, страшась, что он может исчезнуть.

Густые черные ресницы падают тенью на его скулы. Мышцы напрягаются на лице, сокращаясь от настойчивости его языка.

— Так чертовски красива, — шепчет он в губы, а затем атакует мой рот с новым желанием.

Грудь и бедра раскачиваются вместе с моими. Мои вдохи усиливаются, и его выдох сопровождает удовлетворенное ворчание.

— Я не могу держаться в стороне. — Еще один одурманивающий поцелуй. — Хочу тебя. — Он покусывает мою нижнюю губу, облизывает ее изнутри, потом прижимается лбом к моему. — Глядя на тебя, я хочу запретного.

Я наклоняюсь вперед, чтобы заново соединить наши рты, но он останавливает меня, удерживая мой подбородок пальцами.

— Нам нужно остановиться. — Он зарывается пятерней в моих волосах, отстраняясь от меня, оставляя покалывание на щеках.

Я прижимаю ладони к его влажной от пота груди.

— Я поцеловала вас не для того, чтобы увеличить свои шансы на поступление в Леопольд.

— О, Айвори. — Его дрожащие руки скользят по моей шее, плечам, устремляясь вниз по рукам. — Такая молодая и прямолинейная. — Он сжимает мои бедра чуть ниже кромки шорт, приподнимая свои руки прямо под моей задницей. — Такая совершенная.

Его твердая длина ощущается в районе моей промежности сквозь шорты. Почему это не вызывает у меня рвотный рефлекс? Почему я не свернулась калачиком и мысленно не ушла в безопасное место?

Почему меня переполняет желание расстегнуть его джинсы, чтобы взглянуть на эту таинственную часть его тела? Почему хочу держать его в руках, заставляя мужское тело изгибаться от удовольствия?

— Все должно закончиться прямо сейчас. — Он хватает меня за талию и сажает на скамейку рядом с собой.

От этих слов мне становится трудно дышать. Больше никаких прикосновений? Больше никаких поцелуев?

— Что? Почему?

— Это неразумно. Опасно. — Он наклоняется вперед и упирается локтями в колени, устремляя взгляд на парк.

— Из-за мисс Августин?

— Это ее не касается, но на месте мисс Августин могут быть и другие. — Я встречаю его взгляд, холодный и неподвижный. — Всегда есть тот, кто наблюдает, ждет, чтобы разрушить благополучную жизнь, которой у него нет.

Никому нет дела до моей жизни, и люди не заботятся о том, что происходит в Треме.

— Вы можете приезжать сюда и целовать меня, когда пожелаете...

— Я не школьник, Айвори. Это не невинные шуры-муры за трибунами. — В один миг он оказывается напротив меня, упираясь своей широкой грудью, сильно сжимая пальцами мою шею. — То, что я хочу сделать с тобой, может вызвать у тебя кошмары.

Он пытается напугать меня, не перекрывая кислород. Он управляет собственными наказаниями, но моя больная фантазия жаждет его шлепков. Эмерик не вызывает кошмаров. Он заставляет меня парить в мечтах.

Отпустив мою шею, учитель садится на край скамейки, оставляя нас в двух шагах от хаоса. Мои руки трясутся, чтобы дотянуться до него, тело жаждет забраться к нему на колени и вернуться в его объятия. Впервые в жизни я хочу, чтобы мужчина прикоснулся ко мне, когда он... отталкивает меня?

— Мне не хочется, чтобы это заканчивалось, — шепчу я, когда мои глаза обжигают слезы.

— Я не интересовался твоим мнением.

Его слова словно горячий удар под дых, который крадет дыхание, а глаза наполняет влагой.

—Дерьмо. — Он глядит на мои влажные от слез глаза, и его лицо бледнеет под блеском пота. — Ты не можешь влюбиться в меня.

— Не могу... что? — Мое тело дергается назад, когда я резко вдыхаю и смахиваю сбежавшую слезу. — Боже мой, что за дерзкие, высокомерные слова вы говорите! Я бы никогда не стала влюбляться в вас.

— Я оскорблен. — Он смеется, но его смешок выходит напряженным. — Старшеклассницам свойственно быстро и глупо влюбляться.

— Ну, я оскорблена, что вы считаете меня такой глупой. — Я дергаю подол своих шортов. — Не беспокойтесь, мистер Марсо. Мысли о любви даже не приходили мне в голову.

Он уставился на пруд.

— Я знаю, что ты не глупая, Айвори. Это просто…

Прижав руку ко рту, он наклоняется к коленям и смотрит, как плещутся и приводят себя в порядок утки в пруду. На самом деле он не наблюдает за ними, он сконцентрирован на себе, поскольку выражение его лица меняется от тех мыслей, что роятся у него в голове.

Зачем ему вообще было упоминать о любви? Если он подумал об этом, означает ли, что он что-то чувствует? Это был потрясающий поцелуй. Ради всего святого, это был поцелуй, который я запомню на всю оставшуюся жизнь, с которым я буду сравнивать все будущие поцелуи. Но любовь? Что он вообще знает об этом чувстве?

Я бросаю на него взгляд, и что-то болезненно щелкает у меня в голове.

— Вы любили ее, не так ли? Ту учительницу в Шривпорте? Джоан?

Пожалуйста, скажи «нет».

Держа руки между коленями, смотря вниз, он упирается в бедра своими предплечьями.

— Я по-прежнему люблю ее. — Он встречает мой взгляд. — Как бы я ее ни ненавидел.

Ревность невежественно разгорается внутри меня, рождая желчь в горле. Я бы хотела, чтобы меня любили, даже если это предполагало бы ненависть. Это лучше, чем вообще ничего.

— Вы расскажете мне, что случилось?

Он откидывается назад и кладет руку на спинку скамейки.

— Я ценю честность между нами. — Он рукой перебирает кончики моих волос. — Я не хочу, чтобы это заканчивалось.

Сердце сжимается при мысли о том, что между нами все может кончиться, но я никогда не стану лгать ему. По крайней мере, не о том, из-за чего меня не исключат.

— Мы были вместе четыре года. — Его пальцы двигаются по моим волосам мягко и магнетически. — В связи с запретом на «запрет на сближение» в Шривпорте, наша связь была тайной. Мы владели отдельными домами, но проживали в одном из них вместе. Приезжали по отдельности в школу. Поддерживали наше профессиональное взаимодействие на работе, пока...

Он не должен заканчивать это предложение. Меня мучает образ ее рта, заткнутого его галстуком, запястий, связанных его поясом, и ее согнутого тела, в то время как он трахает ее на столе. Она музыкальнее, чем я? Умнее? Красивее? Он также говорил ей, что она чертовски красива? Я сжимаю руки в кулаки. Представление о сексуальных позах не так сильно причиняют боль, как мысль о том, что он делает это с кем-то другим.

Держа одну руку в моих волосах, он придвигается ближе, чтобы другую положить на сжатые кисти моих рук и заставить их раскрыться.

— Мы просто поддались фантазии. Немного повеселились после работы.

— Что случилось потом? Как вы могли потерять?.. Черт, она вас подставила?

Его пальцы соприкасаются с моими.

— Нет. Но то, что мы так попались, поставило ее в неловкое положение. Она могла признать, что нарушила политику запрета сближения, что была по своей воле связана, и потерять работу из-за стыда, который бы преследовал ее повсюду. Или она могла бы сказать то, как все это выглядело на самом деле. Связали, заткнули рот и изнасиловали. Меня бы уволили в любом случае.

Изнасиловали. Я верчу это слово в голове, рассматривая его со всех сторон. Иногда мне кажется, что я испытываю именно это, но я никогда не знаю, что делать с этим чувством. Девушка может сказать, что ее заставили. Мужчина может заявить, что она этого хотела. Полиция решает, кто из них говорит правду, и если они оказываются на стороне мужчины? Он будет мстить девушке.

Но не похоже, чтобы мистер Марсо нанес ей ответный удар.

Сумасшедшее желание защитить его вибрирует в моей груди.

— Вы могли бы защитить себя. Рассказать всем о ваших отношениях. Доказать, что вы жили вместе. По крайней мере, она бы потеряла работу, а вас не обвинили бы в принуждении.

— Обвинения в изнасиловании не подтвердились. Клеймо выжжено, но мне плевать на это. Есть миллион вещей, которые я мог сделать, чтобы разрушить ее карьеру. Кое-что я все еще могу сделать.

— Но вы же любите её. — О боже, почему мое сердце так сильно болит?

Выражение его лица становится хмурым.

— И она любит свою карьеру. — Он отводит руки и садится на скамейку, его профиль искажен от боли. — Теперь она стоит во главе школы в Шривпорте.

Вот стерва.

— Простите, но это звучит ужасно. Как вы можете любить ее?

Он зажимает переносицу и закрывает глаза.

— Иногда мы любим тех, кого не должны любить, и в бесконечном пространстве этой любви ничто другое не имеет значения. — Он поднимает голову, и его поведение становится другим. Человек с холодным взглядом, в жилете и галстуке, возвращается, когда он поднимается и сцепляет руки за спиной. — Больше никаких прикосновений и поцелуев, мисс Вэстбрук. Я ваш учитель и наставник, и никто больше.

Я вскакиваю на ноги.

— Я бы никогда так с вами не поступила. Я даже представить не могу, что каким-то образом разрушу вашу карьеру.

Он смеется, но его смех походит больше на рычание.

— Если бы нас поймали за чем-то неуместным, вам пришлось бы выбирать между моей карьерой и вашим образованием, между человеком, которого вы знали всего неделю, и мечтой, за которой вы гонялись три года. Какой бы выбор сделали вы?

Образ Леопольда всплывает в моей голове, но я стараюсь отодвинуть его в сторону, отказываясь признавать действительность.

— Мы будем осторожны.

— Именно. Идите домой. — Он тычет пальцем в сторону моего дома.

Оглянувшись через плечо, я понимаю, что, если бы не деревья, то можно было бы увидеть вдалеке мой дом. Откуда он знает, где я живу? Разве в моем досье был адрес?

Когда я оборачиваюсь, то вижу, как он уходит, опустив голову, засунув руки в передние карманы. Тоска кровоточащей раной сжимает мою грудь. Он все решил.

Я хватаю не до конца съеденный бутерброд со скамейки и тащусь по дорожке к своему дому, каждый шаг для меня становится все тяжелее и тяжелее. Может, в этот раз мне не стоит подчиняться ему. Может быть, это одно из тех правил, которые должны быть нарушены?

Развернувшись, я мчусь за ним. Он замолкает, когда слышит шлепанье моих балеток, и его широкие плечи напрягаются. Но сам он не оборачивается в ответ.

Я обхожу его громадное как башня, стройное тело, и, черт возьми, он такой высокий, мрачный и красивый. И злой. Глубокие морщины рассеяны веером в уголках его ледяных глаз, губы выражают недовольство, а вены на шее натянуты под слегка небритой кожей.

Уверенная в себе, я подхожу к нему и обнимаю за мужскую талию. Под прикосновением я ощущаю каждую твёрдую мышцу.

Он держит руки в карманах, пока грудь вздымается с глубоким вздохом.

— Ты не слушаешься меня.

Я прижимаюсь щекой к его крепкой груди.

— Я не причиню вам вреда. Обещаю.

— Я причиню.

— Хорошо.

Руками он сжимает мои плечи, заставляя отступить на шаг, но не отпускает. Согнувшись в коленях, Эмерик наклоняется, чтобы заглянуть в мои глаза.

— Скажи мне, кто причинил тебе боль, и я дам тебе все, что ты захочешь.

Пульс отдаётся в висках, и челюсть сжимается в судорогах. Неужели он это спланировал? Прикасался ко мне и целовал до головокружения, только чтобы оставить все в прошлом и заставить меня признаться ему?

Я отступаю назад на расстоянии вытянутой руки и качаю головой.

Лицо Эмерика слишком напряжённо, в то время как мой желудок от страха ухает вниз. Ненавижу разочаровывать его.

Положив руку на бедро, а другой указывая на мой дом, он упирается взглядом в землю.

Что ж, отлично. Я ненавижу его глаза. И в то же время обожаю их. Особенно когда он прикасается ко мне и говорит, что я красивая. И теперь он наказывает меня, не желая смотреть мне в глаза.

Сгорая от стыда, я прижимаю бутерброд к груди и волочу ноги домой. По дороге украдкой бросаю взгляды через плечо. Мужчина не двигается. Даже если я не вижу его глаз, я знаю, они следят за мной, наблюдают и защищают меня.

Что бы это ни было, как бы неуместно и рискованно это ни выглядело, он не хочет, чтобы между нами все заканчивалось. Мое обучение и совместное нахождение наедине друг с другом по четыре часа в день до конца года — ещё больше увеличит наше обоюдное притяжение. Будет ещё больше наказаний, больше музыки и больше самого мистера Марсо. Мне все равно, что он говорит. Это еще не конец.

Глава 18

ЭМЕРИК

— Все кончено. — Я хлопаю пивной бутылкой сильнее, чем собирался, съеживаясь от звука треска на мамином стеклянном столе.

Дерьмо.

Я провожу пальцем по трещине и бросаю на нее извиняющийся взгляд.

— Прости, мам.

— Мне наплевать на этот дурацкий стол. Я беспокоюсь о тебе. — Она затыкает пробкой бутылку. Выходит из-за стойки, пересекает кухню и садится рядом, держа в руке бокал красного вина. Поставив его на стол, она крутит ножку, обдумывая свои слова. — Я знаю, ты был несчастлив все это время, но то, что происходит с тобой сейчас — совсем другое. Последние недели ты вспыльчив, словно заноза в заднице.

Пять недель, если быть точным.

Прошло пять недель, как я поцеловал Айвори, почувствовал ее кожу под своими руками, наказывая так, как нам обоим было необходимо. Пять мучительных недель прошло с тех пор, как я отправил ее домой с прискорбием, переполнявшим все мое нутро.

— Дорогой. — Мама кладет руку на плечо и крепко сжимает его. — А Джоанн известно о том, что все кончено?

Джоанн все еще пишет мне, но ее сообщения остаются без ответа. Я знаю, чего она хочет, она знает, чего хочу я, и никто из нас не желает идти на компромисс.

— Она упрямо отказывается принять мои условия. — Я запускаю руку в свои волосы, которые падают на лоб. Господи, мне нужно подстричься. — Это не имеет к ней никакого отношения.

— Ох. — Мамины настойчивые голубые глаза блуждают по моему лицу в поисках ответа. — Дело ведь не в твоей машине?

— Нет, мою машину вернули вчера вечером.

Хотя это привело меня в чертовски хорошее настроение. Проводив взглядом уходящую Айвори, я вернулся на стоянку, и не обнаружил машину. Она исчезла. Ее просто взяли и на хрен угнали. Мне пришлось позвонить Деб, чтобы она отвезла меня в полицейский участок. Когда она высадила меня у дома, стоя у порога, я заявил ей, что не собираюсь трахать ее. Хотя должен был быть благосклонен к ней за помощь в деле с мужем Беверли Ривард и за этот случай с машиной. Но я был чертовски расстроен, чтобы позволить ей войти.

GTO был не единственным, что я потерял в парке в тот день.

Копы нашли мою машину: она была полностью выпотрошена изнутри. Потребовались недели, чтобы привести ее в отличное состояние.

Но Айвори... Я сжимаю бутылку в руке. Я делаю все от себя зависящее, чтобы восстановить то, что происходит между нами. Притяжение сейчас сильнее обычного, оно возгорается, как раскаленный уголь. Шипит и искрит, когда я сажусь рядом с ней за пианино, когда я шлепаю ее по запястьям за то, что Айвори пропустила ноту. Трещит и лопается каждый раз, когда наши взгляды встречаются.

Первая совместная неделя прошла так чертовски быстро, что мои нервы все еще на пределе. Если бы я не отстранился, она была бы сейчас в моей постели, ее семнадцатилетнее тело изгибалось подо мной, а огромные обожающие глаза умоляли бы о невыполнимом: о Леопольде, открытых отношениях. О моем сердце…

Она слишком молода, чтобы отделять секс от любви, а я потерял интерес ко всему, кроме физического удовольствия.

Когда-нибудь мы добьемся того, чего хотим, а ее недоверие к мужчинам может стать невосполнимым.

Мама интуитивно наблюдает за мной, мягкое выражение ее лица окаймляют черные волосы, спадающие на плечи. Она протягивает руку, чтобы пальцами ухватиться за выбившийся локон, и, изучая меня, водит им взад и вперед по подбородку. Я пью пиво и игнорирую ее.

— Ты встретил кого-то. — Она опускает руку и наклоняет голову.

Приехали.

— Нет, Я...

— Эмерик Майкл Марсо, не лги своей матери.

Я встаю и иду к стойке. Опираясь на неё бутылкой, балансирую на выступе.

— Не собираюсь это обсуждать с тобой, мам.

Я хочу, но если произнесу это вслух, то все мои слова превратятся в реальность.

Слышу приближающиеся шаги отца.

— Что именно обсуждать?

Его очки съехали на кончик носа, а сам он уткнулся в телефон.

— Эмерик кое с кем познакомился. — Мама улыбается поверх бокала, не сводя с меня глаз.

Не отрывая взгляда от телефона, он проходит мимо, дотрагиваясь до ее шеи.

— Будем надеяться, что она лучше предыдущей.

Лучше? Джоанн — это реальность.

Что касается Айвори, она как дурманящий, покрытый мраком сон, что снится по ночам, преследует глубоко в сознании. Но днем она — предоставляющая угрозу фантазия, которая заставляет мужчин творить нечто, вытаращив глаза.

— Кто она? — Мама продолжает потягивать вино.

— Она под запретом, — быстро говорю я и поворачиваюсь к папе. — Ну и как новый врач, которого ты нанял для работы в клинике?

— Он... в порядке. — Сдержанность усиливает его голос.

Конечно, он понимает, что я меняю тему.

Отец кладет телефон в карман и опускается на стул напротив мамы.

— Эта женщина замужем?

Я качаю головой и гляжу себе под ноги.

Сегодня суббота. Предполагалось, что я буду находиться в номере отеля во Французском Квартале, сжимая огромные сиськи Хлои, и шлепая задницу Деб, заставляя источать запах секса. Но в тот момент, когда я забрался в GTO, я вспомнил об Айвори. Поддаваясь подсознанию, взялся за руль и спустя несколько минут уже был на подъездной дорожке родительского дома на Гарден Дистрикт.

Потому что мне необходимо поговорить об этом. Если и есть кто-то в этом мире, кому я доверяю, то они находятся в этой комнате. Моим родителям известно о сделке, которую я заключил с Беверли, а также о каждой грязной детали моих отношений с Джоанн. Они ни разу не осудили меня. Черт, они наняли команду адвокатов, которые убедили Джоанн отказаться от обвинения в изнасиловании.

— Неужели она... — Мамин вопрос звучит тревожно. Затем наступает осознание. — О нет, Эмерик.

До того, как мама стала проректором Леопольда, она была учительницей средней школы. Когда я был мальчишкой, миссис Лора Марсо была слишком хорошенькой, чтобы иметь уже сына с толпой поклонников-подростков, включая парней, с которыми я водился. Даже в свои пятьдесят с лишним лет она по-прежнему смотрит на меня с нежным выражением лица юной девушки, тепло улыбаясь.

Этот немигающий взгляд, проникает сквозь меня, потому что она знает. Я кое-что не договариваю.

Я поворачиваюсь к стойке и упираюсь руками в гранитную поверхность, плечи опускаются под тяжестью слов.

— Все кончено.

— Что именно? — наполненный беспокойством голос матери раздаётся позади меня.

— Садись, — велит не так ласково отец.

Я допиваю пиво, беру еще и сажусь на стул между ними.

— Она студентка последнего курса в Ле Мойн. — Я ставлю пиво на стол, прежде чем продолжить: — Когда она вошла в мой класс в первый день... клянусь богом, я подумал, что она учительница. — Провожу рукой по лицу и делаю еще один глоток алкоголя. — Она не похожа на старшеклассницу.

Мама перегибается через стол и кладет руку мне на запястье.

Родители не прерывают меня, когда я рассказываю о финансовом положении Айвори, о ее музыкальном таланте, о моих подозрениях в жестоком обращении, о визите к Стоджи и ее желании обучаться в Леопольде. Они обмениваются встревоженными взглядами, когда я упоминаю о поцелуе в парке и о своих последних пяти неделях ада. Я даже признаюсь, что ездил по улицам после частных уроков, пытаясь отследить ее путь до автобусной остановки. Но она никогда не пользуется одним и тем же путем, мне так и не удалось отследить ее.

Желание поделиться о самом важном и сокровенном одерживает надо мной вверх.

— Я отшлепал ее. На занятиях.

Их лица бледнеют, но никто не спрашивает, было ли это по обоюдному согласию. Доверие моих родителей ко мне безграничное, отчего становится легко выплюнуть последнее:

— Моя коллега застала нас, когда ученица сидела у меня на коленях. — Опять этот чертов Шривпорт. — Позже я шантажировал ее.

Мама тянется за вином, которое выпивает залпом.

Когда я встречаюсь с отцовским взглядом, он откидывается на спинку стула, снимает очки и протирает их складками рубашки.

— Каким образом?

— Тебе лучше не знать.

— Что ж, — мама встаёт и идет к стойке, чтобы наполнить свой бокал, — ты, определённо знаешь, как поиграть на нервах у общественного восприятия, но я догадываюсь, в кого это у тебя. — Она возвращается к столу, сверкая глазами в сторону папы. — Твой отец любитель шлепать...

— Мам, — стону я, — не начинай.

Она опускается в кресло, выражение ее лица становится серьезным.

— Ты говорил, она талантливая пианистка? Она заслуживает место в Леопольде больше, чем тот, кого ты хочешь, чтобы я протолкнула?

Несмотря на то, что мама на пенсии, она по-прежнему раз в месяц летает в Нью-Йорк на заседания правления. Даже после моего рассказа, я знаю, она придерживает место для одного из моих подопечных.

Сделка с Беверли мучает меня уже несколько недель. Айвори создана для Леопольда. Не потому, что она красива, искренна и её необходимо спасти. Она олицетворяет все вышеперечисленное собой. Но я в долгу перед ней, потому что она лучшая пианистка в Ле Мойн. — Без сомнения, она заслуживает это место. — Мне становится трудно дышать — Она невероятная.

— Ты в затруднительном положении. — Мамина рука находит мою и сжимает пальцы. — Я не завидую тебе, но, милый, если ты продолжишь с ней отношения, они не закончатся Шривпортом.

Я не совершал преступления с Джоанн. Наши отношения имели обоюдное согласие, они не являлись противозаконными. Но Айвори? Проступки между учениками и учителями не так просто взять и смести под ковер. Подобное пестрит в заголовках новостей. Даже самые лучшие адвокаты в мире не смогут спасти меня от обвинений, которые последуют, если нас застанут вместе.

— Ты должен сократить свои потери, сынок. — Отец надевает очки на нос, кладет руки на стол и наклоняется. — Бросай эту чертову работу, раз и навсегда покончи с Джоанн и, если придется, уезжай из штата. Дерьмо из Шривпорта может преследовать тебя до сих пор.

Мама качает головой.

— Фрэнк, не стоит говорить об этом. Наша семья наконец-то снова вместе в Новом Орлеане и...

— Нет, мам. Он прав. — Я встаю из-за стола и выливаю недопитое пиво в раковину.

Я уже безумно опьянен Айвори Вестбрук и не знаю, как долго ещё продержусь, не давая слабину.

Я могу сохранить работу, пытаться игнорировать это запретное влечение, в противном случае потерпеть неудачу, рискуя попасть в тюрьму. Или могу уйти из Ле Мойн, черт побери, избавиться от искушения, чтобы никогда больше ее не видеть.

Грудь сжимает боль от мучительной правды. Я знаю... Боже, помоги мне, я знаю, что мне нужно сделать.

Глава 19

АЙВОРИ

— Это ты во всем виновата!

Внутри меня все переворачивается от пронзительного крика матери и ненависти в ее темных глазах.

Я даже не знаю, в чем меня обвиняют. Сейчас середина ночи, и она ворвалась ко мне в комнату, включив свет и разбудив меня своим безумным воем.

Лежа на диване, на котором я всегда сплю, я подтягиваю ноги ближе к телу, сворачиваясь в клубок и прижимая Шуберта к груди.

— В чем? В чем моя вина?

Мама вернулась домой месяц назад, оплакивая парня, который ее бросил. Она плачет по нему до сих пор.

— Если бы не ты... — Она начинает шагать по гостиной и спотыкается о собственные ноги, дергая за стриженные пряди волос. — Чертова эгоистка!

Когда-то она была хорошенькой, пухленькой и соблазнительной, с радостным блеском в глазах. Но наркотики и горе высушили ее тело. При виде неё у папы разрывалось бы сердце.

Если меня не примут в Леопольд, если я никогда не найду выход из Трема, меня ждет то же самое? Всякий раз, когда я думаю о будущем, то вижу себя, навсегда прикованной к Лоренцо и его жестокости. Как я могла не пристраститься к наркотикам, чтобы избегать мучений от его прикосновений? Такое будущее пугает меня, но и закаляет. Я выберусь отсюда любой ценой.

Мама, спотыкаясь, идет по комнате, царапая свое впалое лицо, словно пытаясь убрать то, чего там на самом деле нет. Должно быть, она пришла в себя от того, что принимала. Все ее тело содрогается.

Она винит в этом меня. В своём несчастье. Я — причина, по которой она употребляет, причина, по которой бедна, причина, по которой не может найти работу или завести парня.

Полагаю, в каком-то смысле я виновата в ее страданиях. Мне хочется подойти к ней, обнять и утешить. Но она терпеть не может проявления моих чувств.

Позади дома раздаются шаги. Я утыкаюсь носом в успокаивающий кошачий запах Шуберта, стараясь выровнять дыхание.

Лоренцо и Шейн входят в гостиную, оба одетые в джинсы и футболки. Они куда-то собрались или откуда-то вернулись домой? Часы на столике показывают 3:15 утра. Я протираю глаза. Мне нужно быть готовой к учёбе уже через два часа.

Лоренцо отстраняется от мамы, когда Шейн подходит к ней, убирая руки с ее лица.

— Мам, прекрати. Ты делаешь себе больно. — Он поправляет бретельки ее ночной рубашки на костлявых плечах и сердито смотрит на меня. — Почему ты позволяешь ей проделывать это с собой?

Серьезно? Я сажусь, держа Шуберта на коленях.

— Я не собираюсь кормить ее наркотиками.

Лоренцо откидывается на противоположном конце дивана, с интересом наблюдая за мамой. Я провожу дрожащей рукой по шерстке Шуберта. Лоренцо ничего не предпримет. Возможно, он даже не посмотрит на меня.

Когда мама возвращается домой вся в слезах, её присутствие обеспечивает мне безопасность. Они с Шейном не верят моим обвинениям в том, что Лоренцо постоянно причиняет мне боль, но тот всегда ведет себя тихо в их присутствии. Я избегала грохота его мотоцикла по пути из школы, и он даже не прикасался ко мне с тех пор, как мама вернулась домой. Тем не менее, я ощущаю его нетерпеливое желание.

Мамин взгляд на мгновение смягчается, когда она смотрит на Шейна, пока он не пересекает комнату, чтобы остановиться возле меня.

— Ты забрала у меня все.

Мне становится тяжело глотать.

Мама подходит ко мне, почесывая костлявую руку.

— Лучше бы ты никогда не рождалась.

Слезы щиплют глаза. Это говорят в ней наркотики.

Подходя ближе, ее более трезвый, ясный взгляд выдаёт сам себя.

— Ненавижу тебя, маленькая эгоистичная сучка.

Слезы наворачиваются на глаза, и, хотя она говорила мне подобные слова тысячу раз, я все еще пытаюсь достучаться до нее.

— Я люблю тебя, мама.

Она бросается ко мне, крича во все горло, пока Шейн не ловит ее за локоть, оборачивая руки вокруг талии.

— Ненавижу тебя. Я ненавижу тебя. — Она дергается в его руках, пытаясь добраться до меня. Грудь выскакивает из тонкой ночной рубашки. — Ты разрушила мою жизнь!

— Да мам. — Шейн выпроваживает ее из комнаты. — Сейчас дам тебе все, что нужно.

Ей не нужны наркотики, которые он собирается влить в её исхудавшее тело. Ей нужна работа, стремление и чертов хребет.

Я сворачиваюсь калачиком рядом с Шубертом и сосредотачиваюсь на потолке, пытаясь остановить слезы. Может, мне тоже нужен хребет.

Ее крики эхом разносятся по дому, под конец перерастая в рыдания.

— Он любил ее больше. Он забрал у нас все, Шейн, и отдал ей.

Мое сердце сжимается в груди, и слезы катятся градом. Я жду, когда диван прогнется, и когда это случается, Шуберт вырывается из моих рук.

Бедром Лоренцо двигает мои ноги под себя. Он наклоняется и заставляет лечь на спину, вены на его шее бьются под татуировкой с надписью «разрушай».

— Думаешь, что сможешь избегать меня вечно?

— Таков план. — Я прижимаюсь к его груди, и новый поток слез щекочет мои уши.

Его черные глаза становятся еще темнее.

— Такая чертовски красивая.

Он засовывает руку между моих ног, но взбитое одеяло мешает ему. На мгновение я представляю, как открывается входная дверь и на пороге стоит мистер Марсо с ужасающим взглядом. Бьюсь об заклад, Лоренцо испугался бы его, и, возможно, оставил бы меня в покое.

Но мистер Марсо не вернется в Трем. Не сегодня. Не когда-либо.

В порыве гнева я пихаюсь и толкаюсь, ударяясь о ребра Лоренцо, и пытаюсь выпутаться из одеяла, чтобы убежать. Он хватает мои колени и держит их неподвижными. Я царапаю его руки, мои легкие задыхаются от учащенного пульса.

Когда тяжелые шаги Шейна приближаются, мы оба замираем.

Лоренцо убирает руки и смотрит перед собой, когда Шейн входит в комнату.

— Слишком близко сидишь к ней, придурок. — Брат шлепает Лоренцо по голове. — Отодвинься.

Я делаю глубокий вдох и поправляю одеяло.

— Я все равно еду домой. — Лоренцо встает и обменивается рукопожатием с Шейном, хлопая ладонями и постукивая костяшками пальцев.

Когда дверь закрывается позади него, Шейн плюхается на диван рядом со мной и достает пачку сигарет из кармана.

В моих венах бушует адреналин, поигрывая на нервах.

— Я не хочу, чтобы он приходил сюда.

— Закрой на хрен свой рот, Айвори. — Он закуривает и откидывается на спинку дивана.

Я решаю попробовать заново.

— Он меня насилует, Шейн.

Лицо его краснеет, затем становится темным, когда он тычет сигаретой в сторону двери.

— Этот парень спас мне жизнь в Ираке, — произносит он громким голосом, и его руки трясутся. — Если бы не он, меня бы здесь не было. Так что, пока ты не перестанешь скакать в своих маленьких шортах и дразнить его гребаными сиськами, помни об этом. Помни, этот парень — причина, по которой я жив.

Я уже слышала эту историю, но спасение чьей-то жизни не дает ему права заниматься сексом с сестрой друга. И разве братья не должны защищать своих сестер? Может, он думает, что я недостойна такой любви.

Я плотнее закутываюсь в одеяло, говоря тихо и бессмысленно:

— Я не скачу, просто у меня мало одежды. Это мамины шорты.

— Еще одна вещь, которую ты отняла у нее.

Может быть, он ударит меня, и тогда мистер Марсо доложит о новых ссадинах? Но, черт возьми, я не могу ему позволить дальше издеваться надо мной. — Я оплачиваю счета. Не ты. И не она. Мама ни разу не спросила меня о школе или о том, где я беру деньги. Но там я надрываю задницу, чтобы быть уверенной, что мы не потеряем этот дом.

Он затягивается сигаретой с напряженным выражением лица.

— Да, держу пари, ты работаешь своей задницей. Откуда ты их берёшь? — Он бросает на меня косой взгляд. — Ты, на хрен, шлюха?

Стыд подкатывает к горлу. Я качаю головой. Боже, если бы он знал? Даже не хочу представлять, чтобы он тогда сделал.

— Да и на*рать. — Он встает и стряхивает пепел на пол. — Пошла ты. — Он подходит к входной двери, открывает ее и смотрит на меня через плечо. — Знаешь, мама права. Отец продал наше будущее, чтобы купить твое. Он любил тебя больше.

Дверь захлопывается за ним, и из моих глаз брызжут слезы.

Все ясно. Что ж. Их неприязнь ко мне из-за двухсот тысяч долларов.

Когда я выключаю свет и возвращаюсь на диван, Шуберт присоединяется ко мне, в темноте мурлыча и уткнувшись носом в мою грудь. Иногда мне кажется, что любовь Шуберта — продолжение папиной любви. Он выбрал его, удивив меня этим подарком, и умер на следующий день, будто знал, что это произойдет. Он хотел убедиться, что часть его сердца осталась с этим котом для моего утешения в особенные для меня времена.

Но не думаю, что папа любил меня больше, чем их. Он просто пытался помочь мне с образованием. Хотя могу представить, что они должны чувствовать. Я едва могу дышать после отказа мистера Марсо, а это даже близко не было любовью.

По крайней мере, Марсо не отменил частные уроки. Я была бы рада этому, но последние пять недель только злили меня. Чертовски злили. Его строго профессиональные отношения и холодное поведение ежедневно напоминали о том, что я недостаточно хороша.

Недостаточно хороша для Леопольда. Не настолько, чтобы рисковать, имея отношения со мной.

Глава 20

ЭМЕРИК

Несмотря на мои опасения относительно будущего Айвори, я пытаюсь сосредоточиться на своей жизни. Остаток уик-энда провожу в поисках новой работы. К вечеру воскресенья я подал заявки на несколько вакансий на вторую половину учебного года за пределами штата.

Мне ненавистна мысль, что я могу покинуть Луизиану. Напоследок оставил еще не решенную проблему с Джоанн. Но у меня есть несколько вариантов, и, может быть, включив самоконтроль, я сохраню профессиональные отношения с Айвори, пока эти возможности не принесут результатов.

Но от этого мне не становится легче. На следующее утро, пересекая стоянку кампуса и предвкушая встречу с ней, я жизнерадостно насвистываю песню «Спокойствие», подражая манере исполнения Аксела Роуза. С каждым приближающимся шагом к Кресент-Холл моя кровь бурлит, а мышцы напрягаются сильнее.

Размышляя над случившимся дерьмом, вхожу в здание. Я смогу прикоснуться к ней сегодня, если уйду из школы. Всего лишь один раз. Ощутить еще раз вкус ее губ. Вот и все. Черт, почему я подумываю уйти? Я не могу ее бросить. Как я буду дышать без Айвори? Все это чушь собачья.

Удаляюсь подальше от класса и, словно одержимый, поворачиваю к центру кампуса.

Я провожу рукой по волосам и замедляю шаг. Не помню, чтобы чувствовал себя так бесконтрольно с Джоанн. Но и преследовать ее тоже не стал. Ни в начале, ни тем более после. Я никогда не гонялся за женщинами. Никогда не приходилось. Одного этого достаточно, чтобы заставить меня задуматься, почему я вытягиваю шею и оглядываю толпу студентов, надеясь мельком увидеть длинные темные волосы. Айвори Вэстбрук засела в моей голове.

Через несколько коридоров замечаю ее, прислонившуюся к шкафчикам и улыбающуюся Элли Лэй.

От ее вида по мне растекается тепло, от которого сковывает ноги и парализует тело. Мое увлечение может показаться смешным, но вот она реальность. Я полностью загипнотизирован ею.

Она выделяется среди всех в этой школе. Не из-за поношенной рубашки без пуговицы и рваной черной юбки, а потому, что её сияющий вид затмевает ее финансовое положение, излучает красоту, которую нельзя купить. Все выглядит тусклым по сравнению с блеском ее кожи, глаз и мощной ауры. Меня так тянет к ней, что я не в состоянии рассуждать здраво.

Между нами протекает поток студентов, но ей требуется всего мгновение, чтобы почувствовать меня. Когда ее глаза находят мои, улыбка исчезает. Губы Айвори раздвигаются, а рука сжимается в кулак.

Она обижается на меня за то, что я держу её на расстоянии, и понимает, почему так поступаю. Тем не менее, мы оба знаем, что это пространство не играет никакой роли. С каждым днем оно растягивается, становится тоньше, напрягается, чтобы лопнуть и разорваться. Как сейчас.

Взглядом Айвори удерживает меня, пронзая уязвимой мольбой. Рискни. Найди способ. Ты нужен мне. Может быть, это просто отражение моих собственных мыслей, но я хочу схватить ее за запястье, разжать пальцы и держать в своей руке, обещая дать ей все, чего она захочет.

Элли дёргает Айвори за руку, и та отводит взгляд. Чары разрушены.

Я моргаю и разочарованно вздыхаю, когда внимание Элли переключается между мной и Айвори. Бл*дь.

Расслабив плечи, я киваю им, приветствуя головой, и поворачиваюсь к выходу. Слава богу, никто из студентов не заметил моего поведения. Провожу рукой по лицу и борюсь с жгучим желанием оглянуться назад.

К тому времени как добираюсь до Кресент-Холл, в моей голове кишит беспорядок бессвязных аргументов. Я могу дать нам то, что мы хотим. Но в состоянии ли защитить ее от последствий? В безопасности ли она сейчас? Когда меня нет рядом каждую чертову секунду, я понятия не имею, кто или что угрожает ей. Терпеть не могу ощущение неизвестности.

Я подхожу к безлюдному пересечению коридоров и останавливаюсь на звук знакомого голоса.

— Мне плевать, на что она согласилась. — Я слышу пронзительный рев Себастьяна Рота.

Кто она? Оставаясь вне поля зрения, я зависаю на повороте.

— Чувак, отвали.

Гнусавый голос Прескотта Риварда я узнал бы где угодно. Эти два г*ндона — неразлучные друзья, что ещё больше вызывает любопытство по поводу их спора.

— У меня с ней была договоренность... на гребаную вечность, — сердито шепчет Себастьян. — Она тебе не принадлежит.

Меня атакует паранойя. Есть только одна девушка в этой школе, на которую они пялятся целыми днями, за честь которой я надеру любому задницу. Надеюсь, ради их же блага, они спорят о ком-то другом.

По коридору эхом разносится их тяжелое ворчание, сопровождаемое скрипом ботинок. Если они завернут за угол, то увидят меня, и я стану их допрашивать. Но жду, слушая, как они ругаются, затаив дыхание. Пусть назовут её имя. Назовите, мать вашу, её имя.

— Стой! Ты помнешь мою рубашку, — говорит Прескотт. — Мы не можем здесь драться. Если моя мама услышит нас...

— Мне насрать! — кричит Себастьян.

Вдалеке несколько девушек сворачивают за угол и замирают на полпути. Я резко указываю им в противоположном направлении. Они поворачиваются и убегают.

— У тебя будут неприятности. — Себастьян понижает голос, его дыхание учащается. — Ты больше остальных трахаешь ее. Может быть, я нанесу визит дорогой мамаше и дам ей знать, на кого ты тратишь свое пособие.

Все плывет перед глазами, и руки сжимаются в кулаки, когда я ассоциирую похотливых богатых парней с красивой девушкой и ее неизвестным источником дохода.

Адреналин сотрясает мое тело и сокращает дыхание. Хочу что-нибудь грохнуть прямо сейчас. Мои пальцы впиваются в ладони от желания прибить их на хрен.

— Ты не сделаешь этого, — ядовито выплевывает Прескотт.

— А то что? — рычит Себастьян.

До меня доносится звук костяшек пальцев, врезающихся в плоть, перед тем как Себастьян попадает в поле моего зрения. Он приземляется у моих ног, его очки в пластиковой оправе криво сидят на лбу.

Худощавый хипстер, прикрыв рот ладонью, стонет и перекатывается на бок.

— Ты чертов псих!

Прескотт выскакивает из-за угла. Ни один из них не замечает меня, когда он наклоняется над Себастьяном и поднимает кулак.

— А ну встать!

Они замирают от звука моего голоса и поднимают глаза, их лица бледнеют, выдавая выражение «вот дерьмо».

Первым приходит в себя Себастьян, выбирается из-под Прескотта и вскакивает на ноги. Он поправляет очки и указывает на сына декана.

— Он ударил меня. Вы же видели это, да?

Сученыш даже не кровоточит.

Прескотт ухмыляется, не спеша поправляя галстук и не обращая на меня внимание. Я могу это изменить.

Я хватаю его за галстук и рывком поднимаю. Он пошатывается, когда я разворачиваю его тело и прижимаю спиной к стене, обхватывая рукой за горло.

— Ее имя.

Светлые волосы падают ему на глаза, губы разжимаются.

— Что?

Да поможет мне Бог, если он пихал свой член в мою девочку…

Даже не думай об этом, Эмерик.

Я прижимаюсь лицом к его лицу и позволяю почувствовать ярость моего дыхания.

— Девушка, которую ты трахаешь. Назови мне ее имя.

Его кадык сжимается, я это чувствую. Мы с ним одного роста, но я на тридцать фунтов тяжелее его. Потому что взрослее и являюсь той авторитетной фигурой, которая должна разнимать драки в коридорах, а не участвовать в них.

Я ослабляю хватку, но не отпускаю. Желаю раздавить его нескладное горло только за то, что он заразил мою голову образами, связанными с Айвори.

— За сексуальные домогательства вас могут исключить, мистер Ривард. Кто эта девушка?

— Эйвери, — выдыхает он. — Но для ясности... мы н-не... занимаемся сексом.

Эйвери, не Айвори. Имена слишком похожи, как будто он имел в виду Айвори, но выплюнул что-то другое.

Я смотрю на Себастьяна.

— Кто такая Эйвери?

Он стреляет взглядом в Прескотта.

— Эйвери Перро — его девушка. Она учится в школе Святой Екатерины.

Он лжет? Я слишком взвинчен, чтобы понимать намеки.

— Расскажи мне о договоренности с ней.

Глаза Себастьяна вспыхивают за стеклами очков, тон низкий и резкий.

— Она тусовалась раньше со мной.

Если под словом «тусовка» он не имеет в виду секс, тогда я ничего не понимаю. И если речь идет об Айвори, зачем им лгать? Значит, она не может опровергнуть их версию? Есть что-то еще? Плата за секс выходит за рамки исключения из школы. В случае поимки всем троим будет предъявлено обвинение в нарушении законов о проституции. Моя грудь сжимается при мысли об аресте Айвори.

Я возвращаю свое внимание к слабоумному и хрипящему в моей руке.

— На что ты тратишь свое пособие?

— Я... я... покупаю вещи Эйвери. — Он хватается за мою руку. — Потому что она моя девушка.

Меня пошатывает от волнения. Я отпускаю его и протягиваю ладонь.

— Разблокируйте свои телефоны и отдайте их мне. Оба.

Они бросают враждебные взгляды, но делают, как я говорю. Быстрый просмотр контактов подтверждает, что они оба общаются с девушкой по имени Эйвери. Ни один из телефонов под именем Айвори в списках не значится.

Потому что у нее нет телефона.

Я возвращаю им устройства и тщательно изучаю их напряженные позы и возмущенные лица в поисках проблеска вранья. Я хочу произнести имя Айвори, как-нибудь вовлечь ее образ в разговор, просто чтобы изучить их реакцию. Но не могу, поскольку мои собственные интересы станут очевидными.

Тем не менее, я могу встать у них на пути.

Двадцать минут спустя стою у стола Беверли Ривард, заложив руки за спину. Я не говорю ни слова, пока мальчики объясняют свой спор об Эйвери Перро, как простое недоразумение, какие они ангелы и бла-бла-бла.

Прескотт наклоняется вперед и машет в мою сторону рукой.

— А потом он попытался задушить меня!

Декан переводит на мою персону свой прищуренный взгляд.

— Мистер Марсо, вам известно о политике «неприкосновенности»?

—Да. — Я наклоняю голову. — Вы в курсе, что ваш сын засранец?

— Видишь, я же говорил. — Прескотт вскидывает руки и падает на сиденье. — Он гребаный псих.

Беверли обходит стол, останавливается у окна и смотрит на ухоженные лужайки.

— Мистер Ривард и мистер Рот, вам будет вынесен выговор за неприемлемые выражения и драку. — Она поворачивается, скрестив руки на груди, и спокойно смотрит на их возмущенные лица. — Подождите в холле, я поговорю с мистером Марсо.

Меня одолевает буря эмоций. Предчувствие, что возглавлять атаку — это серьёзное и поспешное решение. Если они лгут об этой девушке, я не обнаружу здесь истины, как и во всей школе. Мне нужно провести собственное расследование их внешкольной деятельности.

Когда за ними закрывается дверь, Беверли опускает руки и выпрямляется, становится более напряженной.

— Если вы еще хоть раз хоть пальцем тронете моего сына...

— Протеже, которого вы хотите, чтобы я отправил в Леопольд? — Я ткнул пальцем на дверь. — Этот маленький говнюк не протянет там и месяца.

Ее голова трясется от крика.

— Хватит!

Глубоко вдохнув, она касается воротника блузки и закрывает глаза.

Я останавливаюсь в нескольких шагах от неё. Возвышаясь над ней, жду, когда она посмотрит на меня.

Внутри меня все полыхает яростью, но я стараюсь сохранять самообладание. Мой голос мягкий, глаза холодные.

— Если он вытворит что-то неподобающее, я поступлю так, как посчитаю нужным. Если вам это не нравится, наша сделка отменяется.

— Я уволю тебя, — говорит она, когда я шагаю к двери.

— Нет, не уволишь. — Ей не стоит говорить о том, что я собираюсь уйти. — Я единственный его путь в Леопольд.

Глава 21

АЙВОРИ

Сегодня происходит что-то не то. Как только я вхожу в кабинет 1А, ощущаю странную атмосферу. Прескотт и Себастьян сидят на противоположных концах класса. Очень непривычно. И смотрят на меня подозрительными и обиженными взглядами. Мистер Марсо стоит за столом и также пристально смотрит на меня. Но есть что-то еще в выражении его лица.

Чего я не наблюдала все пять недель.

Он смотрит на меня так, будто хочет отшлепать. Это едва заметный мерцающий огонек в его глазах, как будто он зарождался какое-то время, рос и укреплялся в его взгляде с пушистыми ресницами, и теперь, возможно, он стал слишком заметным и несдержанным.

Возможно, мне это кажется, но ощущение тяжёлых и мрачных басов, бьющихся внутри, чувствуются по-настоящему.

Когда я сажусь на свое место, внимательно изучаю мистера Марсо. Он ведёт лекцию для класса в течение следующего часа. В те бесчисленные моменты, когда он встречается со мной взглядом, от него исходит резонанс, как будто он переживает то, чем ему не терпится со мной поделиться.

Мистер Марсо пристально смотрит на меня.

— Каждую минуту, когда вас нет в школе, вы должны практиковаться на своем инструменте.

Теперь, когда наступил октябрь, для нас организованы несколько мероприятий для подготовки, самым масштабным из которых является праздник камерной музыки. Пока мистер Марсо листает календарь выступлений, я вспоминаю, что он не выбрал солиста для фортепиано. Я знаю, что я лучшая, но мне неизвестно, согласен ли он с этим. Он всегда грубо и унизительно оценивает мои способности, заставляя стараться сильнее, быть лучше, чтобы угодить ему.

Он продолжает смотреть на меня, пока говорит. Я всегда отворачиваюсь первой. Его напряженность сильно воздействует на меня. Я не могу долго воспринимать её, у меня кружится голова. Но я всегда возвращаюсь к нему. Замечаю, что его пальцы дрожат или язык облизывает нижнюю губу, подтверждая, что я не единственная, кто чувствует эту вибрацию между нами.

Что же изменилось? Как мог мужчина пройти путь от порки и поцелуя до пяти недель воздержания, чтобы не трахнуть меня?

Когда прозвенел звонок, и класс опустел, я стала настолько чувствительной к вспышкам огня в его глазах, что не нужно было говорить мне оставаться на месте. Как только мы оказываемся одни, он парализовал меня взглядом, командуя молча. «Не двигайся».

Тяжёлыми, размеренными шагами приближается к моему столу, хватается за края и наклоняется, вторгаясь в мое пространство, словно хищник.

Он смотрит на меня, я смотрю на него, и по всему телу пробегает легкое покалывание.

— Мистер Марсо? — Господи, сердце стучит так, что сейчас выскочит из груди. — Что вы делаете?

— Расскажи мне о Прескотте Риварде.

Мое сердце останавливается.

— Что, простите?

Он стучит кулаком по столу, и низкий тембр его голоса раздаётся эхом в унисон.

— Отвечай!

Горло сжимается, и голова уходит в плечи. Он узнал обо всем? Я должна была встретиться с Прескоттом сегодня вечером. Что, если этот гребаный ублюдок сдал меня? Но зачем ему это было делать? Он окажется в таком же дерьме, как и я.

Успокойся. Мистеру Марсо ничего неизвестно.

— Прескотт мой самый главный конкурент для поступления в Леопольд. Но я лучшая...

— Не то. — Его голос переходит в спокойную тесситуру. — Расскажи мне о своих отношениях с ним вне школы.

Я открываю рот, чтобы выдать очередную ложь, но слова не идут. Просто не могу врать ему. Поэтому говорю, как есть:

— Ненавижу его.

— Почему?

— Он разъезжает на своей шикарной машине, с улыбкой, которая говорит, как у него все хорошо, и ведет себя как использованный тампон.

Учитель поднимает бровь.

— Использованный тампон?

— Да. Как тампон. Использованный, липкий, отвратительный... тампон.

Он вытирает губы, глядя на меня так, будто я разговариваю на другом языке. Уронив руку на стол, мистер Марсо прищуривается.

— Объясни, что ты имеешь в виду.

— Вы действительно хотите, чтобы я... Ладно, хорошо. Тампон выглядит мерзко. Он расширяется и наполняется кровью, капает повсюду и воняет...

— Погоди. Почему Прескотт отвратителен?

— А вы не догадываетесь?

Он выпрямляется, прячет руки в передние карманы и впервые за несколько недель слегка улыбается мне.

— Нет, думаю, что нет.

Тишина окутывает нас, но это не похоже на молчание. Воздух накален и полон звуками сердцебиения, что я теряюсь в музыке, которая звучит между нами. Его взгляд... Боже, это невероятно сексуально. В них нет слов я-хочу-трахнуть-тебя. Возможно, он так думает, но его взгляд излучает чувственность, которая обещает больше, как если бы мы провели остаток вечности, глядя друг другу в глаза. Это было бы слишком интимно и умопомрачительно идеально без намека на секс.

Эту концепцию я пытаюсь постигнуть. Одна мысль о сексе с ним сводит меня с ума. Но мне не нужно понимать или анализировать. Я чувствую это.

Ритм нашего дыхания — как плавная мелодия страсти и желания, и, несмотря на то, что сексуальные оттенки являются лишними в молчаливом общении, они добавляют вкус ритму в самом сердце нашей музыки.

— Мистер Марсо… — Я потираю ладонями бедра, выдерживая его взгляд, и шепчу: — Вы излучаете ноты.

На его лбу образуются морщины, когда он трет шею.

— Что?

— Я чувствую ваши ноты. Здесь. — Я касаюсь своей груди, и мой голос дрожит. — Они мрачные и чарующие, как ваше дыхание и стук сердца.

Он делает шаг назад, потом еще один и еще. Расстояние не имеет значения. Я все еще слышу и чувствую его. Он внутри меня.

Отвернувшись, он двигается по классу, меняя направление, как будто не знает, куда идет. Затем оказывается за столом и начинает возиться с ноутбуком.

— Вы сегодня работаете над вторым концертом Прокофьева, — произносит он, стоя ко мне спиной. — Идите, разогрейтесь.

Черт. Это такая интенсивная часть, которая требует невероятного количества внимания. Поэтому он выбрал ее? Чтобы отвлечь меня?

Разочарование сжимает мою грудь, когда я встаю из-за стола и следую его приказу.

В течение следующих четырех часов я терплю его шлепки по рукам и резкую критику моего фортепианного исполнения, сожалея о том, что поделилась с ним своими чувствами. Я должна была сначала сосредоточиться на подготовке и осмыслить свои несвязные полусформированные слова, прежде чем оглашать их, в надежде, что это зацепит и удержит его возле меня дольше.

В семь часов вечера, ни минутой позже, он велит мне идти домой, с неизменным тоном, разбивающим сердце:

— Спокойной ночи, мисс Вэстбрук.

Только я не могу вернуться туда. Тридцать минут спустя я сижу посреди пустыря на заднем сиденье кадиллака Прескотта и смотрю, как с начала учебного года он в седьмой раз надевает презерватив.

Я смогу терпеть его. Пока он не трахнет меня в задницу — чего он никогда не делал, — я буду терпеть и всегда терплю.

— Меня не должно было быть здесь. — Он лезет руками под юбку.

Мое тело недостаточно онемело. Чувствую, как его пальцы стягивают с меня трусики, с жадностью, которую он выдыхает мне в лицо.

— Меня сегодня наказали. — Он стягивает белье по ногам. — На два месяца.

В ушах звоном отдается бесконечная пустота. Все кажется слишком тихим, слишком безжизненным, когда нет рядом мистера Марсо.

— Но я найду способ, чтобы встречаться с тобой. — Он толкает меня на спину.

Я не могу сделать это снова. Не смогу вынести его прикосновений, толчков, звуков удовольствия. То, что он делает, это не изнасилование, но все равно кажется вынужденным, ужасным действием против моей воли. Если я скажу ему «нет», он сможет применить силу. Может быть, мне и удастся отбиться от Прескотта, но что станет с моими счетами и моим будущим?

Прескотт раздвигает мои ноги, но я снова соединяю их вместе.

— Что ты делаешь? — Стоя на коленях, он нависает надо мной и стягивает свои брюки вниз по бедрам.

Итог моего решения нелогичен. Если я буду держать ноги закрытыми, то могу потерять свой дом и превратиться в шлюху, как моя мама. Если позволю Прескотту делать то, что хочет он, у меня будет шанс совершить что-то значимое. Бред какой-то.

Я прижимаю к нему руки, удерживая мужское тело на расстоянии.

— Я не хочу.

Но я хочу. Хочу этого по-другому: не способом захотел-взял-использовал. Я хочу иметь с мужчиной ту связь, что существует между музыкой и ее аудиторией. Эмоциональную, врожденную, искреннюю.

Я хочу её с тем, кто будет заботиться обо мне.

— В чем дело? — Прескотт просовывает свои бедра между моих ног и борется с отталкивающими его руками.

— В этом. — Локтями упираюсь ему в грудь. — В тебе.

Издалека доносится хриплый рокот двигателя, он становится громче, ближе, и моё тело непроизвольно вибрирует.

Волосы на руках встают дыбом, в темноте я напрягаю зрение, поскольку не в силах ничего разглядеть.

— Это... — Я хватаю Прескотта за плечи, когда он садится на меня верхом. Напрасно пытаюсь оттолкнуть его. — Это GTO?

— Чтоб я, мать твою, знал. — Он сжимает свой член, тычет им в мое отверстие. — Замри.

Грохочущая машина уже близко. Достаточно близко, чтобы остановиться на улице. Достаточно близко, чтобы Прескотт поднял голову и выглянул в заднее окно.

— Дерьмо, — шепчет он. — Здесь кто-то есть.

В моих венах стынет кровь. Он ищет меня? Я хватаю ртом воздух и толкаю Прескотта в окоченевшую грудь.

Он не может видеть меня такой. Он не может. НЕ МОЖЕТ.

Я дёргаюсь и брыкаюсь, пытаясь расправить юбку, не в состоянии перенести вес Прескотта.

— Быстрее! — О боже, я не могу сомкнуть ноги.

Позади него распахивается дверь, внезапный свет больно режет мои глаза. Из темноты возникает рука, и в мгновение ока выдергивает Прескотта из машины. Он отлетает назад, исчезая в кромешной ночной темноте.

Хриплые звуки боли гармонируют с шумом работающего на холостом ходу GTO. Я хватаюсь за юбку, одергиваю ее вниз, мой взгляд прикован к открытой двери.

Шаги приближаются, издавая хруст ботинок по гравию. Черные брюки, жилет, а затем галстук заполняют дверной проем. Он наклоняется, чтобы встретиться со мной глазами цвета убийственной синевы.

Я не могу пошевелиться. Не могу дышать. Это конец. С таким же успехом он мог бы убить меня, потому что моя жизнь заканчивается прямо сейчас.

Никакого Ле Мойна. Никакого Леопольда. Никакого будущего.

Больше никакой музыки с мистером Марсо.

Он тычет пальцем в сторону улицы и ревет:

— Быстро тащи свою задницу в мою машину!

Глава 22

ЭМЕРИК

Подонку не жить.

Я покидаю Айвори, чтобы она могла забрать свои вещи из машины, и мчусь к стонущему и лежащему на земле куску дерьма. Несмотря на облако ярости, мне удалось сдержаться от избиения Прескотта, когда я сорвал его с заднего сиденья. Но не сейчас. Пока он смотрит на меня, обхватив себя руками, мои кулаки чешутся от желания набить его искаженную от страха рожу.

Тени проектов Централ-Сити покрывают пустырь. Ветхие стены многоквартирных домов плохо освещены, кругом рощи деревьев и воняет мусором. Густолиственные лозы взбираются по фонарям и разрушающимся зданиям, образуя защитную завесу от яркого света полной луны.

Прескотт растягивается на спине, брюки спадают с его бедер. Я теряю контроль, когда бросаю взгляд на все еще свисающий презерватив с его вялого члена. Неведомое безумие разрывает меня изнутри, обжигая мышцы и сжимая грудь.

Этот пустырь — идеальное место для убийства. Никто не увидит. Никому не будет дела.

Я наклоняюсь над Прескоттом и обхватываю пальцами его горло.

— Ты покойник.

Цепляясь за мою руку, он хватает ртом воздух.

— Н-не только я. Она шлюха и т… т... трахается со всеми.

Внезапно меня одолевает ярость, ослепляя зрение и затуманивая разум. Наклоняясь к нему ближе, инстинктивными движениями вгоняю с силой кулаки в мальчишескую грудь.

— О, боже, нет! Пожалуйста, пожалуйста… — из его легких вырывается крик.

— Ты больше... — я бью его в живот, — не прикоснешься к ней… — ещё один удар по ребрам, — никогда.

Затем я атакую. Звуки криков, боль в руках, напряжённое дыхание, все это исчезает, когда я навлекаю на него свой адский гнев. Он пытается отбиваться, но, несмотря на выставленные перед собой руки, я задеваю каждый дюйм его тела.

— Мистер Марсо! — раздается позади крик Айвори.

— Садись в чертову машину! — Я зол, как черт, от ее неповиновения.

Прескотт пытается откатиться в сторону, но я дергаю его назад, ударяя кулаками в грудь.

— Мистер Марсо, остановитесь! — кричит она, находясь в нескольких метрах от меня.

Я одержим местью, видом крови и предвкушением сломанных костей. С каждым ударом ее мольбы и крики перестают восприниматься... пока рот Айвори не приближается совсем близко.

— Эмерик, — её дыхание касается уха.

Я замираю. В венах бурлит кровь, желая закончить то, что начал.

Стоя позади меня, она обвивает руками мои плечи, тесно прижимаясь грудью к спине, впиваясь пальцами в рубашку.

— Вы не просто потеряете работу, — шепчет она вблизи моего лица, — вы отправитесь в тюрьму. Он того не стоит.

Я перехватываю ее руку и прижимаю к своей вздымающейся груди.

— Все это ради тебя. Ты стоишь этого.

— Мне так жаль. — Она всхлипывает и сжимает мои пальцы. — Я никогда этого не хотела... — Она пытается оттащить меня назад. — Пожалуйста, отвезите меня домой.

«Пожалуйста». Черт. Это слово на ее губах...

Я вскакиваю на ноги, отбрасывая ее назад волной своего тела. Схватив за руку, чтобы удержать равновесие, вскидываю другую руку в сторону машины.

— Я больше повторять не буду.

Широко раскрыв стеклянные глаза, она прижимает к плечу лямку ранца, и ей ничего не остается, как волочить ноги к GTO.

Звук рвотных позывов возвращает меня к Прескотту. Со спущенными штанами он раскачивается на четвереньках и опорожняет желудок в сорняк, всхлипывая между каждым рывком.

Дожидаясь, когда он закончит, я делаю глубокий вдох и пытаюсь взять себя в руки. Я не убийца. Черт, до Айвори я не размахивал кулаками с тех самых пор, как был накачанным тестостероном подростком.

Я наблюдаю, как поверженная девушка опускается в машину с выражением ужаса в глазах. Затем перемещаю внимание на распухшие руки, которые слишком заметно дрожат. Она превратила меня в маньяка-убийцу.

И заплатит за то, что позволила трогать себя этому мудаку. Что касается синяков, которые будут покрывать его тело в течение следующих двух недель? Это за мой счет.

— Вставай. — Я хватаю его за волосы. Наслаждаясь воплями пацана, я тащу его к «Кадиллаку» и сажаю на водительское сиденье.

Он весь трясется, лицо бледное и мокрое от слез. Нет видимой крови или припухлости на открытых участках кожи. Если бы не страдальческое выражение лица Прескотта и грязная одежда, никто бы не догадался, что я надрал ему задницу.

Опираясь сверху рукой на дверь, я наклоняюсь к нему.

— Смотри на меня.

Мне так хочется врезать ему, чтобы почувствовать, как его тело поддается моей ярости. Но заглушаю ее ради Айвори.

Он съеживается, руки взлетают к голове в защитном жесте.

— Не бейте меня.

Как только он понимает, что я не собираюсь что-либо предпринимать, Прескотт поднимает на меня налитые кровью глаза.

— У тебя есть два варианта, — произношу каждое слово более мягко и обдуманно. — Первый: никому не говорить, что случилось. Ни слова о том, что вы делали с мисс Вэстбрук. Не станешь показывать эти синяки, тогда они будут твоим единственным наказанием за оплачиваемый тобой секс.

Он язвительно прищуривается.

Я отвечаю ему таким взглядом, от которого можно подохнуть.

— Второй: ведешь себя как хренов слабак, рассказываешь декану, откуда у тебя эти ссадины — прощаешься с Леопольдом. Усек? Не имеет значения, насколько сильны мои связи, в мире нет консерватории, которая примет кандидата, обвиняемого в оплате сексуальных услуг.

Его глаза вываливаются из орбит.

— Мне всего лишь семнадцать.

— Достаточно взрослый, чтобы быть обвиненным в поступках такого рода, и слишком молодой, чтобы стать королем бала в тюрьме штата.

Нужно было раздавить его. Оставить в кровавой куче на съедение падальщикам.

— О, господи, этого не может быть. — Он обхватывает себя рукой за живот и умоляюще смотрит на меня. — Вы же не расскажете моей матери об этом?

— Это только между нами. Держи свой рот на замке, держись подальше от мисс Вэстбрук... Говоря это, я имею в виду, не думай о ней, не разговаривай с ней и не смотри в ее сторону. Сотри образ этой девушки из своих озабоченных мыслей. Сделаешь так, как велю я, и декан ничего не узнает.

— Ладно. — Сжимая руль руками, он кивает головой и сглатывает скопившуюся во рту слюну. — Я могу это сделать.

А вот я не уверен. Если он хотя бы наполовину так же зависим от Айвори, как я, он не сможет остаться в стороне. Но самый лучший сейчас вариант — это напугать его до усрачки.

Я хлопаю дверью и направляюсь к GTO.

Неужели ей нравилось трахаться с ним? Возненавидит ли она меня за то, что я прервал их?

Вряд ли. Она сравнила его с использованным тампоном.

А как насчет других парней? Других клиентов?

В глубине души я знаю, что Айвори не хотела быть здесь. Она даже понятия не имела, что такое сексуальное влечение, пока не встретила меня. Но обнаружить ее с каким-то сопляком оказалось сокрушительным ударом по моей гордости. Господи, я даже не мог заставить себя посмотреть на другую женщину, в то время как она... была с ним.

Ревность пронзает мою грудь, забирая воздух, и заставляет ускориться к машине.

Она должна была прийти ко мне, чтобы довериться и попросить помочь ей. Но Айвори выбрала его.

Воспоминания о том, что могло произойти на заднем сиденье автомобиля, проносятся в моей голове, мучая образами раздвинутых ног с голой задницей и презервативом.

В ногах ломит от желания развернуться, кулаки покалывает, чтобы раздавить горло Прескотта до смерти. Но я продолжаю идти, сосредоточившись на ней, на том, что собираюсь сделать.

Повиновение женщины — самое волнующее из всех моих желаний. Оно наиболее возбуждающее. Повод, ради которого я работаю, дышу и трахаюсь. Я постараюсь не разрушить ее. Если буду держать себя в руках, то смогу открыть в Айвори ту ее часть, о которой она даже не подозревала. Боль и удовольствие. Страх и возбуждение. Умение принимать, отдавая взамен. Как только до нее дойдет вся суть вышеперечисленного взаимодействия, Айвори изменится, станет уверенней и увлечется мной безвозвратно.

Разумная часть меня требует, чтобы я отвез ее домой, бросил работу и покончил с этим опасным увлечением. Но я достиг точки невозврата.

В настоящий момент, мне уже все равно.

Сегодня она будет склоняться передо мной, трепеща от наказания, дрожать от моих прикосновений. И я рискну всем, чтобы показать ей, что она значит для меня.

Глава 23

ЭМЕРИК

Напряженная обстановка в GTO такая же удушающая и неконтролируемая, как мой гнев. Я позволяю Айвори молчать, но тайна ее мыслей злит меня все сильнее и сильнее, когда мы проезжаем одну улицу за другой.

И только когда я игнорирую поворот на Трем, она поворачивается на сидении, указывая в его сторону.

— Мой дом находится... — Ее взгляд устремляется в мою сторону. — Вы не собираетесь везти меня домой?

Остановившись на светофоре, я поворачиваюсь к ней.

— Кто-нибудь заметит, если ты сегодня не вернешься домой? Твоя мать? Брат?

Раньше я думал, что у нее темные глаза, но теперь в них плещется испуг. Даже в свете фар они соблазняют и пронизывают страхом до костей.

Она смотрит на свои колени, качает головой, ее голос — мягкое дрожащее пианиссимо:

— Что вы собираетесь со мной делать?

Она думает, я причиню ей вред, и это чувство просачивается сквозь резкие порывы ее дыхания, что приводит меня в бешенство. Но я не могу винить ее. Она видела, как я теряю контроль с Прескоттом и точно так же, как я ощущаю ее страх, она чувствует мою вибрирующую необходимость в искуплении вины.

Я наклоняюсь к ней и беру ее руку, покоящуюся на коленях.

— Слушай очень внимательно, Айвори. — Сжимаю дрожащие пальцы. — Я бы никогда не ударил тебя со злости. Если соберусь отшлепать тебя, то уверяю, тебе понравится так сильно, что ты это возненавидишь. Скажи мне, что ты поняла, что я имею в виду.

У нее перехватывает дыхание, и в голосе слышится всхлип.

— Вы не обидите меня. — Она касается ссадины на моих костяшках. — Как вы меня нашли?

— Себастьян Рот чересчур был готов пожертвовать любимым парковочным местом своего друга. — Неприязнь обжигает мое горло, заставляя меня продолжать. — Ты трахаешься с ним и Прескоттом? С кем еще?

Она пытается вырвать руку, но я крепко держу ее. Женские пальцы безвольно расслабляются, в то время как мои дрожат от затяжного адреналина.

Наверное, будет лучше, чтобы она не отвечала, пока я управляю автомобилем. Как только я взорвусь, то мне ничего не стоит сбросить чертову машину с моста.

Ласалль Стрит, пятнадцать кварталов, два поворота, а чуть позже ворота повышенной безопасности, и вот я нахожусь на подъездной дорожке у своего дома, готовясь совершить самую большую ошибку в своей жизни.

Уличный фонарь освещает салон машины, но мы припарковались позади него, окутанные массивными дубами и скрытые от улицы.

Когда поворачиваюсь к ней лицом, Айвори не смотрит с завистью на мой огромный дом. Не разглядывает ландшафт на миллион долларов с приоткрытыми губами. Она смотрит на меня. Как будто я единственный, кто существует в мире. Как будто я важнее всего богатства, окружающего ее.

Безоговорочно тону в этом взгляде, теряясь в тени трагедии, страха и беспризорности. Но есть проблеск света в темных глубинах. Когда она наклоняется ближе, в поисках меня, мое сердце бьется от осознания. Этот крошечный огонек в ее глазах ни что иное, как доверие.

Вот тогда я слышу то, о чем она говорила.

Темп нашего дыхания. Барабанный стук нашего сердцебиения. Искра в воздухе.

Во мне пульсирует изысканный ритм, пробуждая чувства, которых я никогда не ощущал, сочиняя мелодию, которую никогда не слышал.

Наши завораживающие мрачные ноты.

Это гораздо больше, чем наказание или запретное удовольствие.

Она никогда не будет моей ошибкой.

— Мы... — она наклоняет голову и изучает мое лицо, — собираемся так вибрировать всю ночь? Я готова к этому, но понятия не имея, что будет дальше, немного волнуюсь.

Я провожу пальцем по ее щеке и нижней губе.

— Скажи, что ты мне доверяешь.

Она покусывает уголок рта.

— Вы не дали мне причин не делать этого.

Я опускаю руку, но она ловит ее и поднимает к лицу.

— Вы также предоставили достаточно необходимых для меня оснований доверять вам. — Она крепко прижимает наши руки к своей щеке. — Спасибо, что нашли меня. — Ее пальцы скользят по порезам на моих костяшках, а глаза блестят от слез. — Спасибо, что защищаете меня.

Господи, эта девушка... она моя музыка, главная роль и смысл этой жизни.

Наклонившись, я прикасаюсь губами к ее губам.

— Ты пойдешь за мной, войдешь в этот дом… — я провожу рукой по ее густым волосам, — …и расскажешь мне все, что я захочу знать. — Крепче сжимаю ее руку и оттягиваю голову назад. — А затем я проверю, насколько ты доверяешь мне. Скажи «да».

Ее глаза мерцают уязвимостью и безысходностью. Моргнув, девушка глубоко вздыхает и расслабляется в моих руках.

— Да, мистер Марсо.

Глава 24

АЙВОРИ

Я следую за мистером Марсо по широким, гулким коридорам его ужасающего особняка. Ноги подкашиваются при каждом шаге, я опасаюсь тех вопросов, на которые мне придётся ответить, и наказания, которое последует за ними.

Он касается моей поясницы, направляя вперед. Как ни странно, дрожь в его руке придает мне силы. Как будто он так же напуган, как и я.

Пальцы дрожат с тех пор, как Эмерик забрался в GTO. Учащенное дыхание ощущалось на протяжении всего пути. Мне хорошо известны признаки мужчины, который желает обладать мной, но с ним все по-другому. С ним безопаснее. Может быть, потому что он не нападает на меня, как те, что были до него. Или из-за ощущения его руки, что направляет меня, а не принуждает.

Мы минуем гостиную, заставленную мягкой кожаной мебелью, комнату с камином и большим количеством диванов, а также массивную кухню, сверкающую нержавеющей сталью. По сравнению с мрачным Викторианским готическим экстерьером из камня и шпилей, с выставленной напоказ роскошью, которую обыкновенный учитель вряд ли может позволить, внутри тепло и светло.

Кованые железные люстры, длинные тяжелые драпировки, блестящие деревянные полы, черные стальные обои — все это так старомодно и в то же время современно. Такое глубокое отражение его личности. Он словно благородная душа, что любит знания и истину, которые интересуют его гораздо больше, чем последние сплетни или высокотехнологичный автомобиль. Но после двух месяцев лекций я заметила, что он также ценит быстротечность жизни, мимолетные тенденции и то, как со временем меняются люди и музыка.

После многочисленных комнат, винтовой лестницы, которая огибает холл, и лабиринта коридоров я потеряла направление. Зачем столько места одному человеку?

Мне действительно все равно, сколько у него денег, и каким образом он их зарабатывает. Меня больше интересует сам мужчина, что он задумал и куда меня ведёт.

— Мистер Марсо?

— Эмерик. — Он останавливается, поворачивает меня к себе лицом и проводит подушечкой большого пальца по моей щеке. — Мистер Марсо я в школе.

Прикосновение пальца вызывает дрожь по коже, ударяя током прямо в сердце.

— Если сейчас вы не мой учитель, тогда кто же вы?

Я слышу тикающие механизмы его часов, когда он проводит пальцами по моим волосам, придерживая за голову.

— Не думаю, что ты готова это услышать.

Может и нет, но в данный момент, он это демонстрирует. Пока я смотрю в синеву его глаз, настенные бра, арочные дверные проемы и темное дерево в коридоре растворяются в забвении. Он крайне серьезен, и на его лице написано, «я хочу тебя» и даже больше.

Такой взгляд переворачивает мои внутренности, заставляя задыхаться от счастья и замешательства. Он не смягчает чувство голода в своем взгляде, но и не предпринимает никакие шаги. Как будто позволяет эмоции появляться естественным путем, сдерживая и сохраняя при этом внутри. Словно ему нравится сам процесс ощущения, и он не старается использовать его против меня.

Я могла бы стоять здесь и смотреть на него всю ночь, на его идеальные черты лица, едва заметную щетину на необыкновенном подбородке, и пылающий жар в его глазах. Мои пальцы покалывает от желания снова пробежаться по его волосам. Мягче, не так, как он зарывается пальцами в свои черные пряди, когда сердится.

Эмерик просто... такой... чертовски красивый. Он выглядит слишком сексуально для учителя. Но больше всего меня привлекает его самообладание. Забавно, ведь с Прескоттом ни о какой сдержанности не было и речи, удивительно, что тот до сих пор жив. Или?

Когда дело касается меня, контроль Эмерика очевиден в напряженном выражении лица и еще более напряженном дыхании. Он хочет меня, но не нападает. Уже одно это заставляет чувствовать себя более привлекательной.

Я хватаю его за закатанные рукава на локтях и провожу пальцами по мускулистым предплечьям.

— Можно я перевяжу вам руки?

— Позже. — Его лицо придвигается на дюйм ближе.

— Я вас не понимаю, мистер Мар... Эмерик. Ты прошел путь от шлепков до пяти недель ничего-не-делания, от размахивания кулаками... — я нерешительно протягиваю руку и касаюсь его теплой выразительной скулы, — до взгляда, которым смотришь на меня. Почему?

— Ну, до недавнего времени кое-что произошло. — Он одаривает меня полуулыбкой. — Минут десять назад. — Он поворачивается лицом к моей руке и прижимается губами к запястью. — На меня снизошло озарение.

В машине? Сердце бьется в сумасшедшем ритме.

— Что ты имеешь в виду?

— Я понял, что какое-то время… — его взгляд на мгновение опускается на мой рот, затем возвращается к глазам, — лгу сам себе.

— По поводу чего?

Мистер Марсо подходит ближе, проводит рукой по моим волосам и прижимает к груди.

— Давай пока не будем давать этому имя.

Благодаря его объятиям в голове зарождается непрошенная любовь. Инстинктивно руки обнимают в ответ, сжимают его заднюю часть шерстяного жилета. Я чувствую каждую мышцу и расслабляюсь в его руках. Его пальцы скользят по моему позвоночнику, распространяя дрожь с головы до ног. Кольцо сильных рук сжимается, и внутренне отчетливо ощущаю каждый дюйм мужского тела.

Высокий рост и твердое телосложение кажутся пугающими и оберегающими, неподвижными и теплыми, странными и удивительно правильными.

С мучительной душевной болью я скучаю по объятиям отца и его любви. Стоджи любит меня и без объятий.

Само открытие, похожее на любовь к Эмерику, — безрассудно и пугает до ужаса. У него слишком переменчивый характер, он непредсказуем и безумно вспыльчив. Ответит ли мне Эмерик тем же или бросит на следующий же день? Или станет насмехаться надо мной, заставит умолять, чтобы потом использовать это чувство против себя же самой?

Несмотря на все это, я предпочла бы получать его порциями, чем вообще никак.

Но он мой учитель. Он нарочно сказал мне, что я не могу влюбиться в него. Тем более, он любит другую женщину.

Что же тогда я значу для него? Внутренности разрывает от ревности, но руки Эмерика успокаивают, держат меня близко, и рот покоится на макушке.

Что бы это ни было... Он отрицает именно это чувство, заставляя свое сердце биться чаще. Может быть, именно из-за объятий мой слух улавливает гулкие удары его сердца. Или, возможно, и то, и другое.

Я наклоняю голову и смотрю на него.

— Тебе страшно?

Он отпускает меня и делает шаг назад, сосредоточившись на своей руке, разглаживая черно-белый полосатый галстук.

Я стискиваю зубы. Черт возьми, я хочу, чтобы он научился справляться со своими чувствами, а не скрывал их и не отмахивался. Я почти готова сказать ему об этом, когда глаза Эмерика ловят мои, сбивая дыхание.

Боже, такое ощущение, что вся жизнь только начинается. Его руки обвиваются вокруг шеи, втягивая меня во всепоглощающий поцелуй, касаясь меня повсюду. Секунды как часы. Он ласкает рот, и мои коленки подкашиваются. В тот момент, когда он предлагает свой язык, по коже пробегает приятный холодок. Его тихий стон вибрирует у моих губ, вызывая теплую пульсацию между ног. И его ответ…

— Да. — он собственнически обхватывает руками мое горло и целует дрожащую дорожку к уху. — Я боюсь.

Пальцами нахожу его волосы и притягиваю рот к своему.

— Боишься?

— Быть пойманным. — Он поворачивает нас, прижимает мою спину к стене и шепчет между опьяненными поцелуями возле моих губ. — Отправиться в тюрьму.

Я хочу возразить, но у меня нет ни голоса, ни дыхания, только его грешный рот и давление мужской груди.

Он наклоняет голову. Переплетая наши языки, целует глубже, быстрее, и я плыву по теплому течению, проходящему между нами. Ткань моих трусиков кажется влажной, температура тела поднимается до лихорадочного уровня. Ткань рубашки и резинка лифчика зудят и сжимают кожу. Я хочу их снять.

— Боюсь причинить тебе боль. — Он наклоняет голову в противоположном направлении и под новым углом поедает мой рот, желая быть глубже. — Но я не остановлюсь, Айвори. — Еще один безумный поцелуй. — Ты моя.

Все кажется таким наполненным и прекрасным, что мне тяжело поверить в действительность. Ощущение принадлежности расцветает в моей груди. Не знаю, можно ли ему доверять. Я ослабеваю, и жар наряду с его силой исчезают, оставляя меня пошатнуться у стены.

Он хватает меня за запястье и подталкивает вперед в сторону коридора. Я пытаюсь сделать неуверенный шаг, но сильные руки Эмерика скользят от талии вниз по бедрам, а после обхватывают их.

Горячим ртом обводит линию моего плеча, покусывая шею.

— Последняя комната справа, — остановившись возле уха, произносит хриплым голосом.

Затаив дыхание, ноги несут меня вперед. Он следует позади меня на расстоянии, и я практически сворачиваю шею, чтобы выдержать его горячий взгляд. Дойдя до двери, поворачиваюсь и вхожу внутрь, мое внимание парализовано всеми безымянными эмоциями, застывшими на его грозном лице.

Мне следовало бы волноваться. Я должна быть чертовски напугана. Но он не Лоренцо, не Прескотт и не то бесчисленное количество людей, из-за которых мне хочется умереть. Сегодня за все семнадцать лет Эмерик заставил меня почувствовать себя более чем живой.

Краем глаза я вижу кровать, какую-то мебель в серых и черных тонах. Это его спальня? Я вовсе не заостряю внимание на обстановке в комнате, поскольку не свожу глаз с человека, который ради меня рискует не только своей карьерой, но и свободой.

Он будто подкрадывается, и я задыхаюсь от ошеломляющей близости, которая заставляет медленно отходить вглубь комнаты. Станет ли Эмерик теперь задавать вопросы? Неужели правда вызовет отвращение ко мне? В моей жизни было так мало людей, которые в меня верили. Мне ненавистна сама мысль о том, что я могу потерять его доверие.

Он хватает меня за талию и притягивает к себе, шепча низким, гортанным голосом:

—Ты даже не представляешь, что это значит для меня.

— Что именно?

— Как смотришь на меня, как будто я значу для тебя больше, чем... — взглядом обводит комнату, — этот большой шикарный дом.

Румянец обжигает мои щеки. Что он такое говорит? Из-за моей бедности я должна была растеряться при виде такой роскоши? Меня интересует он, а не все деньги мира. Может, он думает, что я влюбленная старшеклассница.

Я прищуриваюсь.

— Лепнина... она повсюду. Зубчатые узоры на потолке гостиной, квадратные панели на стенах, расставленные кресла по всей длине зала. Я бы все поменяла тут и похозяйничала, пока ты ...

— Шалунья. — Красивое лицо расплывается в улыбке, когда он тащит меня назад и сажает на край матраса.

Он оставляет меня там и шагает к комоду. Когда опустошает свои карманы, я принимаю на себя всю тяжесть реальности происходящего. Я нахожусь в спальне мистера Марсо. Сижу на его кровати. Находясь в его личной обстановке, наблюдаю за ним и вижу таким, каким в школе его никто не увидит.

Повернувшись ко мне спиной, он кладет бумажник и ключи на деревянную подставку. За ними следуют телефон и часы. Его жилет падает на спинку жесткого кожаного кресла, за ним галстук.

Когда его руки опускаются на пояс, у меня перехватывает дыхание.

Он поворачивается ко мне лицом, пальцами медленно расстегивает пряжку от пояса брюк.

— Пришло время решить проблему, которую мы избегали.

Все внутренности ухают вниз, меня поглощает мгновенная волна головокружения.

Он снимает ремень, сворачивает его в спираль и кладет на тумбочку рядом с кроватью.

— И никакой лжи. — Он сжимает руки за спиной, растягивая плечами рубашку на груди. — Умалчивание также относится к вранью, — говорит он с ожесточенным взглядом.

Дерьмо! Я жмурю глаза. Твою мать.

— Айвори.

Открыв их, я вижу, что он изучает меня. Конечно же, он это делает — всегда наблюдает и замечает очень многое. Прикусив губу, у меня возникает предчувствие, что все закончится плохо.

— Возможно, я вновь потеряю самообладание. — Он смотрит себе под ноги, при этом ухмыляясь. — Поскольку я не могу контролировать свои действия, когда дело касается тебя. — Затем его взгляд поднимается вверх, чтобы посмотреть на меня из-под густых ресниц. — Вспомни, что я говорил об этом.

— Ты никогда не ударишь в гневе женщину? — Брови приподнимаются вверх, когда я вспоминаю его слова.

— Умница.

От этих слов легкие наполняются кислородом.

Эмерик опускается передо мной на колени, его грудь касается моих сомкнутых колен, а руки располагаются на бедрах. — Я знаю, что тебе нужны деньги. Я догадался, что Прескотт и Себастьян платят тебе. — Его глаза сверкают яростью. — Расскажи мне, как и когда началась договоренность между вами.

Я хочу погладить его лицо, но мужские скулы вдруг кажутся слишком острыми, слишком неприкасаемыми. Поэтому кладу ладонь на теплую кожу предплечья, что покоится рядом с моим бедром.

— Я расскажу тебе. Обещаю. Но что станет с моим образованием и Лео...?

— Сейчас речь идет не о Леопольде. Между нами не встреча учителя и ученика. — Он сдвигается, хватает подол моей юбки и поднимает ее вверх по бедрам, открывая вид на трусики.

Мои колени сомкнуты вместе, но я не сопротивляюсь ему.

— Это ты и я, Айвори. — Пальцы скользят под собранной тканью, прослеживая скрытый изгиб между ногами и бедрами. — Мы просто мужчина и женщина, разделяющие интимный момент правды.

Мне нравится, как звучат его слова, словно успокаивающее прикосновение его пальцев. Между нами тянется молчаливая цензура, в течение которой время невесомо и не имеет счета. В конце концов, его ласки успокаивают меня настолько, чтобы довериться ему.

— Будучи на первом курсе, я отчаянно нуждалась в друзьях. Хотела вписаться в коллектив и предложила помощь некоторым ребятам с домашним заданием. — Руки потеют, и я мну ими свои обнаженные бедра. — Только мальчики откликнулись на помощь.

Прескотт и его друзья. В какой-то момент первый год моего обучения проходил под знаком помощи в решении домашнего задания.

— А то, что я видел в машине?

— Они прикасались, целовали и отбирали у меня то, что я отчаянно не хотела отдавать.

Эмерик встает, его руки пробегаются по волосам, когда симфония ярости вибрирует в мужском взгляде.

— Они отбирали... — Он опускает руки и сжимает кулаки по бокам. — Объясни.

Я рассказываю ему, как предупреждала о том, что перестану помогать им. Делюсь с ним об их предложении платить мне, если я продолжу свою помощь, и о том, как сильно нуждалась в доходе, чтобы содержать свой дом. К тому времени, как добираюсь до той части, где речь идет о большем, чем о помощи в домашнем задании, Эмерик в бешенстве мечется по комнате.

Пространство позволяет ему выпустить пар, поскольку его комната — самая большая спальня, которую я когда-либо видела, и на полу нет ничего, что заставило бы его споткнуться. Для парня он удивительно аккуратен.

И для девушки, которая сидит в клетке с разъяренным львом, я чувствую себя странно отстраненной. Даже освобожденной.

Наконец, рассказывая ему, я чувствую свободу, пока он впитывает каждое мое слово, как будто живет им, чувствует его. Да, он зол, но он ни разу не направил свой гнев на меня. Эмерик достаточно заботливый, чтобы срывать на мне свое зло.

— Ты говорила им «нет»? — Он останавливается передо мной, его лицо такое же красное, как и распухшие костяшки пальцев.

Я утвердительно киваю головой, уставившись на его ботинки Doc Martens.

— Какое-то время.

— Какое конкретное?

— Первые пару лет.

— Они насиловали тебя годами. — Его уничтожающий голос перекатывается в рев. — Взгляни на меня!

Поднимаю взгляд на него. Ужас, отразившийся на лице Эмерика, заставляет сердце биться сильнее, отчего становится слишком больно.

Как я могу объяснить те постыдные вещи, в которых я даже не уверена.

— Я не знаю.

— Это, черт возьми, не я-не-знаю, Айвори. — Он обхватывает руками заднюю часть шеи и ходит по кругу. — Ты либо сама хотела, либо нет. Что из этого?

— Иногда я чувствую себя в ловушке обстоятельств. Иногда сдерживаюсь, а бывает, просто позволяю этому случиться.

—Ты просто позволила этому случиться, — ядовито вторит он. — Дерьмо собачье!

Я вздрагиваю от грохота его крика. Он поворачивается и ударяет кулаком в стену, забирая у меня дыхание.

Спрыгнув с кровати, распрямляю юбку и осторожно приближаюсь к его спине.

— Эмерик.

Он ударяет еще раз и еще, и еще. Его руки сжимаются от удара, когда он прикасается к стене, образуя вокруг себя взрывающуюся пыль.

— Эмерик, прекрати!

Тяжело дыша, он опирается предплечьем о стену, кладет руку на лоб и наклоняет голову, чтобы взглянуть на меня.

— Кто из этих ублюдков лишил тебя девственности?

— Никто из Ле Мойна. — Я подхожу к нему ближе на расстояние вытянутой руки. — Я была уже...

Использованной. Разрушенной.

Он протягивает руку, привлекает к себе и прижимает между своей вздымающейся грудью и стеной.

Кровь и пыль покрывают костяшки его пальцев, которыми он нежно гладит меня по щеке.

— Есть еще кое-что, о чем ты мне не рассказала.

О большем количестве мужчин, которые использовали меня, о большей правде, которой я смогла бы с ним поделиться. Я расскажу ему все, потому что он ни разу не оттолкнул меня, ни разу не посмотрел на меня с отвращением.

Касаясь пальцами щеки, Эмерик прижимается лбом к моему лбу и тихо говорит:

— Мне хочется выпороть тебя за то, что ты ни черта не знаешь об изнасиловании.

Но я учусь различать. Учусь доверять и просить о помощи вовремя. Я всегда думала, что самое безопасное место — это моя голова, где никто не сможет причинить мне боль. Но, стоя между испорченной стеной и тем разъяренным человеком, который разрушил ее, я никогда не чувствовала себя в большей безопасности.

Я льну к его руке и встречаю на себе страстный взгляд.

— Я доверяю тебе.

Все мои отвратительные секреты наконец-то настигли меня. Но впервые в жизни мне не приходится сталкиваться с ними в одиночку.

Глава 25

ЭМЕРИК

Мое самообладание держится на грани, а невозмутимая часть мозга охвачена леденящими образами Айвори, загнанной в угол, такой раненой и одинокой. Руки дрожат, когда я балансирую на грани маниакальной жестокости, поглощенный пульсирующей головной болью, которую можно успокоить только кровопролитием.

Я догадывался о совершенном над ней насилии, но старался верить, что все было в прошлом, как будто это был единственный ужасный момент в ее жизни. Никогда не думал, что подобное будет происходить с ней годами.

Сколько ублюдков мне придется убить? Пока я прохожу путь через ее кошмары, убивая каждого, как могу остановить себя от того, чтобы не стать худшим из них?

Понятие Айвори о сексе, скорее всего, искажено к чертовой матери. Как она отреагирует на секс со мной? Она впадет в ступор? Я слишком тороплю ее? Какого хрена мне теперь делать касательно наших отношений?

Сердце стучит громче, быстрее, отдаваясь в мышцах.

— Эй. — Она прижимает мою больную руку к своей щеке. — Ты снова напряжен.

Я думаю, что она может быть более безумной, чем я. Поскольку девушка не съеживается и не пытается установить безопасную между нами дистанцию. Вместо этого она нежно улыбается и смотрит на меня огромными карими глазами, полными доверия.

Да, я привез ее домой, чтобы она была в безопасности, но она понятия не имеет, насколько я близок к срыву. Все мое тело трясется, чтобы наклонить ее и трахнуть так сильно, что она будет помнить только меня. И это уничтожит ее.

Шагаю назад и тычу дрожащим пальцем в сторону кровати.

— Садись.

Она разглаживает юбку и следует моему приказу, нервно поглядывая на лежащий на тумбочке пояс.

Моя ладонь горит и болит, рука напрягается, чтобы взяться за ремень — меньше из-за гнева и больше из-за того, что отчаянно хочу оставить все это дерьмо позади и провести остаток ночи, доводя ее до оргазма.

Но это не значит, что я могу просто отхлестать ее. Это подорвет доверие ко мне. Я должен научить ее, что есть боль лучше, более значимая, чем та, которую она испытала.

Для начала мне нужно взять себя в руки.

Размеренно дыша, я наслаждаюсь ее красотой, впитывая ее идеальный вздернутый нос, смуглый цвет лица и темные блестящие волосы. Но именно смелость в ее глазах, сила в улыбке и мощь женской ауры успокаивают меня. Невозможно не тянуться к ней, не быть очарованным изяществом и упорством, которые она излучает.

Глядя на нее, я с поразительной ясностью понимаю, что ей не нужно, чтобы я уничтожал ее прошлое. Она уже пережила это и продолжает жить с большей стойкостью, чем любой человек, которого я знаю.

Айвори нужно, чтобы я выслушал ее, поддержал, не теряя головы, и, самое главное, защитил от будущих бед.

Успокоившись, присоединяюсь к ней на краю кровати, мои ноги рядом с ее. Склонившись над коленями Айвори, я тянусь к ее лодыжкам. Я презирал ее склеенные туфли с самого первого дня, когда надел их ей на ноги. Она заслуживает другую обувь, и, глядя, как девушка ходит в них неделю за неделей, мне хочется отдать ей все до последнего пенни.

Я скидываю на пол маленькие черные туфли. Если бы она только знала, сколько пар на замену такого же размера я ей купил. Весь чертов шкаф за моей спиной забит не только обувью, но и одеждой, сумками и... Господи, я излагаю мысли как психопат.

Я вообще-то не шопологик. Черт, ненавижу это делать. Но за последние пять недель это был самый безопасный способ направить мою неприемлемую одержимость ею.

Посадив Айвори боком к себе на колени, я тяну нас на матрас и откидываюсь на спинку кровати.

Обхватив руками хрупкое тело, ласкаю ее спину.

— Расскажи мне о своем первом разе. Сколько тебе было лет?

Она прижимается щекой к моему плечу, ее голос неуверенный:

— Давай ты первый.

Возмущение давит на горло, но я проглатываю его, напоминая себе, что честность должна исходить от нас обоих.

Целую ее в висок.

— Мне было шестнадцать, как и ей. Подруга на лето. Это было... — Мило. Неловко. Ванильно. — Однообразно. Вскоре после этого мы расстались.

Айвори теребит пуговицу моей рубашки под подбородком.

— Это безумие, если я хочу выследить ее и выцарапать ей глаза за то, что она провела такое небольшое количество времени с тобой?

Из моей груди вырывается смех, когда я сгибаю свою опухшую руку у нее на коленях.

— Если это безумие, то я, наверное, должен быть уже в психушке. — За то, что безудержно, безумно, яростно хочу защищать эту девушку.

Она тихо хихикает, ее пальцы описывают круги вокруг месива на моих костяшках.

— Я хочу помыть твои руки.

— После того как мы закончим.

Сидя у меня на коленях, она прислоняется к груди и обхватывает рукой поясницу, прижимаясь лицом к моей шее, как будто хочет прижать к себе.

Я никуда не уйду.

— Мой первый раз случился со мной, когда мне было тринадцать лет.

Я закрываю глаза и забываю дышать.

— Со мной это сделал друг моего брата на лестнице за моим домом.

Я закипаю. Черт возьми, во мне кипит каждая клетка моего тела. Ее брат старше Айвори на девять лет. Если друг того же возраста, то этому больному грязному растлителю было двадцать два, когда он трахал ее тринадцатилетнее тело.

Все, что могу делать, просто сидеть там, прижимая ее к себе и пытаясь не взорваться в ревущем, пуленепробиваемом припадке ярости.

— Сколько ему лет?

Она приподнимается на моей груди и обнимает меня за плечи, прижимаясь лбом к моему лбу.

— Столько, сколько и тебе.

Я знаю, что сжимаю ее слишком сильно, когда она вскрикивает и впивается ногтями мне в шею. Вопросы накапливаются в моем горле, но я никак не могу произнести и звука, не говоря уже о словах.

Она гладит меня по плечу, словно успокаивает бешеную собаку.

— Я говорила ему «нет», боролась с ним, ненавидела то, что он делал. Теперь я знаю, что это означает, но тогда я этого не понимала.

— Айвори...

— Просто дай мне закончить. — Она отворачивается от моей груди, глядя на дверь в ванную комнату, пока ее пальцы играют с пуговицами на моей рубашке. — После того как это случилось, у меня голова пошла кругом. Я позволяла всем и каждому заниматься со мной сексом, как будто пыталась доказать себе, что я не слабая и не хотела из-за этого плакать, только управлять ситуацией. И каждым из них...

— Сколько их было? — выдавливаю я сквозь стиснутые зубы.

Она моргает и качает головой. Когда снова моргает, ее глаза блестят от слез.

— Все вышло не так, как я хотела.

— Перестань хныкать и скажи мне, сколько их было?

Ее челюсть сжимается, и она смотрит на меня взглядом, полным слез.

— Я не знаю, ладно? Шестьдесят? Восемьдесят? Больше? Я не слежу, потому что не хочу знать!

Меня тошнит. Черт возьми, я на десять лет старше ее, а шестьдесят — это вдвое больше партнеров, чем было у меня. И это могло быть больше, чем на самом деле.

Ее внимание возвращается в ванную.

— Давай, скажи это. Что я шлюха. Отвратительная шлюха.

Я крепко хватаю ее за подбородок и рывком притягиваю лицо к своему, говоря грубым тоном:

— Никогда больше не говори за меня.

Когда я отпускаю ее, она подтягивает колени между нами, впиваясь упругой задницей в мои бедра, продолжая сидеть боком на моих коленях. Ее ноги дергаются, чтобы крепче сомкнуться, когда она вновь глядит в сторону ванной комнаты. Моя первая мысль — ей нужно в туалет. Но, судя по разговору, я знаю, что происходит что-то еще.

Я заправляю ей волосы за ухо и провожу пальцами по шее.

— Прескотт... прикасался к тебе или занимался с тобой сексом до моего приезда?

Она обнимает колени, ее лицо темнеет.

— Нет.

Я так не думал, но то, что она была застигнутой в таком положении, вероятно, нанесло ущерб ее чувствам.

— Скажи мне, почему ты так пристально смотришь на ванную.

Ее ресницы опускаются вниз.

— Мне бы очень хотелось... принять душ.

— Почему?

— Я грязная, — шепчет она.

Я стискиваю зубы. Займёт достаточно много времени, чтобы восстановить ее достоинство, которое я собираюсь начать возрождать прямо сейчас.

— Ты знаешь, что произошло в тот момент, когда я вытащил Прескотта из машины? Я заявил о своей собственности на тебя. Я знаю, что ты не понимаешь всей важности, так что скажу проще. — Пальцами обхватываю ее за горло и удерживаю взгляд. — Ты моя. Это означает, что каждый дюйм твоего великолепного тела, каждая мысль в твоей голове и каждое слово из твоего рта воздействуют на меня особенно. Называть себя грязной или любым другим неприятным прилагательным — это оскорбление моей девушки, чего я не потерплю. Скажи мне, что ты понимаешь, о чем я.

Горло расслабляется под моей ладонью, глаза округляются.

— Я все понимаю.

Чертовски прекрасная.

Я отпускаю ее шею и касаюсь места соединения сомкнутых коленей.

— Раздвинь ноги.

Узкая юбка не позволит многого, но для моей руки места будет достаточно.

Она пристально смотрит на мои пальцы, и взгляд ее широко раскрытых глаз вспыхивает в ответ. Моё выражение на лице сглаживает тревожные морщинки. Руки Айвори опускаются по бокам, она дышит глубоко и раздвигает колени.

Черт возьми, я жажду раздеть ее догола и попробовать каждый восхитительный изгиб тела. Когда мы будем вместе, нас одолеет безумие; мы будем безрассудными, грязными и опьяненными от удовольствия. Я чувствую, как эмоции витают в воздухе, мои ноги дрожат под её попкой, когда ладонью скольжу по внутренней стороне ее бедра.

Чем глубже рукой я погружаюсь под юбку, тем теплее и более влажной становится девичья кожа. Я наблюдаю за ней в поисках признаков паники и медленно приближаюсь к ее киске.

В дюйме от своей цели я ласкаю женское бедро, дразня ее.

— Я не собираюсь стирать твой самоуничижительный комментарий словами вроде «ты красивая, сексуальная и совершенная», потому что я подозреваю, что все это ты слышала, скорее всего, произносимое совместно с тяжелым дыханием, которое преследует тебя, когда ты спишь.

Ее нижняя губа дрожит, остальная часть тела — неподвижна, будто замерла.

— Вместо этого я собираюсь показать тебе, насколько ты не являешься грязной. — Я пальцами касаюсь промежности ее трусиков.

Встречаю влажный атлас, и мой член дергается у бедра девушки. Господи, я хочу ее. Это такое сжимающее чувство у основания позвоночника, от которого твердеет в штанах и сжимает яйца. Понятия не имею, как остановлю себя от того, чтобы не взять ее, подобно тому варварскому м*даку, как только уберу преграды между нами.

Ее глаза встречаются с моими, когда она сжимает мое предплечье, вовсе не отталкивая, а скользя пальцами по мышце, как будто повторяя мои движения.

Я цепляю пальцем край атласа между ее ног. Долгим, медленным движением провожу своими пальцами от входа к клитору, раздвигая ее плоть и наслаждаясь ощущением мягких коротких волосков. Ещё одно трение, и она становится слишком влажной. Ее киска набухает, ноги дрожат, и я чертовски трепещу при мысли о том, что собираюсь доставить удовольствие, которого она еще не испытывала.

Айвори расслабляет ноги на кровати, цепляясь за меня обеими руками. Ее полная грудь поднимается и опускается, когда соблазнительный звук дыхания заполняет тишину в комнате.

Приоткрытые губы, изгиб задницы, расположенной у моих ног, и ощущение возбуждения, покрывающего мои пальцы, заводят как никогда. Это ощущение гораздо глубже, чем жесткое давление между ногами. Ее образ в моих венах, огненный и невесомый. Она в моей голове, как шепот обещаний. Она в моем сердце, делает его более мягким, возвращает к жизни и заставляет снова биться.

Я убираю руку и подношу пальцы ко рту. Удерживая ее пристальный взгляд, облизываю каждый палец, медленно и намеренно.

— Ты грязная на вкус, Айвори. В самом приятном, восхитительном, захватывающем смысле этого слова.

Девушка беззвучно выдыхает, приоткрыв рот. Она закрывает его, затем снова открывает, но я обрываю ее поцелуем. Мои руки скользят по лицу и волосам, прижимая к себе, пока я выслеживаю ее язык, ловлю его и переплетаю со своим. Она следует за мной, положив руки мне на голову, стонет в рот и слизывает свой вкус с моих губ.

Я слетаю с катушек. Кровать поскрипывает, когда я целую ее глубже, притягиваю ближе, преследуя ее пальцами и зубами, молча требуя, чтобы она взяла все, что я даю, поскольку принадлежу ей.

Айвори прижимает губы к моим, ее голос хриплый:

— Черт возьми, ты... ты действительно знаешь, как целоваться.

Ее страстный выдох наполняет мои легкие. Когда она прочищает горло, я словно слышу ее вопрос в следующем вдохе: что же теперь?

У меня есть огромное количество вопросов, больше, чем осталось минут в этой ночи. Но Айвори ничего не ела, усталость давила на ее веки, и мы не уйдем из этой комнаты, пока она не усвоит важный урок.

С большой неохотой снимаю ее с колен и сажаю на кровать. Взгляд девушки мгновенно падает на бугор в моих брюках. Она вполне может привыкнуть к этому.

Рукой поправляю стояк.

— Когда-то ты говорила, что не хочешь, чтобы тебе затыкали рот кляпом, связывали и все остальное, а также все то, что следует после этого. — Я тянусь к ремню и складываю его пополам, крепко держась за концы. — Но ты ведь уже думала об этом.

Она смотрит на кожаный ремешок и потирает руки о колени.

— Я... я не возражала против порки.

— Почти поверил. Попробуй еще раз.

Разочарование морщит ее лоб.

— Ладно, мне понравилось. Но это не имеет значения. Это было унизительно и больно.

— Опиши боль.

— Я не знаю. Это должно было напугать меня, но я просто почувствовала тепло и невесомость во всем теле. Может быть, потому что ты меня не пугаешь. Потому что мне... Мне это нравится. — Она опускает взгляд на свои руки.

— Взгляни на меня.

Впиваясь зубами в губу, Айвори смотрит на меня.

— Ты мне нравишься. Ты заставляешь меня хотеть того, чего я никогда... — она отворачивается и быстро возвращает взгляд. — Я хочу твоих шлепков, поцелуев и... даже больше.

— Умница.

Стоя над ней в согнутом положении, обхватываю ее подбородок свободной рукой и целую в губы.

В момент, когда наши языки соединяются, я теряюсь в бесцельном, чувственном скольжении наших губ. Она — фантазия во плоти, не связанная условностями, вибрирующая под моими руками и умоляющая взять над ней власть.

Я выпрямляюсь и делаю шаг назад.

— Боль, которую ты испытывала с другими мужчинами... это просто недопустимо, Айвори, потому что это было не по обоюдному согласию. — Я подчеркиваю каждый слог строгим тоном. — Ты ни в чем не виновата. Ты никогда не будешь винить себя. Скажи «да», если понимаешь, о чем я.

Она сидит ровно, приподнимая подбородок.

— Да.

Проблеск уверенности в ее позе творит чудеса с моим внутренним эго. Мы делаем успехи, и будь я проклят, если от этого не становлюсь тверже.

Ставлю ноги на ширину плеч. Ремень висит у меня в руке.

— Я собираюсь показать тебе некоторую боль, похожую на порку. Боль, которую ты сможешь контролировать. У тебя будет вся власть, потому что в момент, когда ты скажешь «нет»...

Ее плечи напрягаются, напоминая, что по опыту это бесполезно.

Новая вспышка гнева прошибает меня насквозь. Я провожу рукой по волосам и делаю глубокий вдох.

— Забудь. Назови мне слово, которое ты использовала бы вместо слова «нет». Что-то такое, что...

— Скрябин.

Меня шокирует, с какой скоростью она отвечает на просьбу. Почему фамилия русского композитора? Вглядываясь в ее темные, карие глаза, я решаю, что Скрябин вполне уместен, учитывая противоречивое, диссонирующее качество его музыки.

Сгибая руку, сердце бешено колотится в груди.

— Когда ты скажешь «Скрябин», я остановлюсь.

Девушка изучает мое лицо, плечи и ремень, находящийся в руке. Уголки ее губ опускаются.

— Мне необходимо твое доверие, Айвори.

Она смотрит вверх и отвечает:

— Оно в твоих руках.

— Покажи мне. — Член становится твёрже. — Ноги на пол, грудью на матрас.

Когда она повинуется, я расслабляюсь.

Подхожу к ней сзади и провожу кожаной петлей по ее ноге и круглой попке. Мои руки продолжают двигаться вверх, держась за пояс, когда я вытягиваю ее руки над головой.

— Скажи мне, за что тебя наказывают?

Вцепившись пальцами в одеяло, она прижимается щекой к кровати и встречает мой взгляд.

— За то, что продавала свое тело.

— Это не... — Я чувствую, как по мне пробегает дрожь моего гнева. — Слушай меня. Ты была в отчаянном положении, а эти ублюдки брали от тебя больше, чем ты позволяла. Я наказываю тебя за то, что ты села в машину вместо того чтобы приехать ко мне.

Она начинает подниматься, но я удерживаю ее тело своим весом, придавливая грудью, упираясь в попку изголодавшимся членом.

— Но ты же мой учитель, — тихо говорит она. — Я не знала, что ты собирался делать...

— У тебя был Стоджи. Полиция, социальные службы... у тебя были варианты.

Чувствую, как мышцы ее тела подчиняются мне.

— Ты прав.

— Прав и зол. Ты отказалась от моей помощи с учебниками, но все же приняла деньги от этих придурков. Ты не доверяла мне настолько, как доверилась этим парням и их опасному соглашению.

Она кивает в знак согласия. Но я знаю, что ее мысли, должно быть, устремлены вперед, в поисках новых решений затянувшихся проблем.

Я провожу губами по ее подбородку.

— Ты моя, Айвори. Это значит, что твои проблемы — мои. Твои счета, твои заботы, твоя безопасность... — целую ее в уголок рта, — все это принадлежит теперь мне.

Она тяжело вздыхает.

Переместившись вниз, провожу руками по ее одежде. Ее стройное плечо, изгиб позвоночника, приподнятая попка — в ней так много женственности, которую можно потрогать, поглотить и оставить на ней свой след.

Я приседаю позади нее, мои мышцы гудят от возбуждения. Держа ремень в руке, позволяю ей почувствовать скрежет кожи, когда задираю юбку до талии. Подтянутые бедра и веснушки, дерзкая попка и кремовая кожа, мурашки и розовый шелк — все это мое. Но трусики придется снять.

Когда я рывком поднимаю на ноги Айвори и отступаю назад, все внутри меня сужается до одного основного инстинкта. Господи, черт возьми, я хочу войти в нее с ослепительной яростью, но мне удается держать ноги на полу, а руку подальше от члена.

— Какое твое стоп-слово?

— Скрябин, — выдыхает она, вцепившись в одеяло.

Член болезненно дергается в брюках, едва не разрывая молнию, когда Айвори наклоняется ко мне. Трогает ли она себя, когда остается одна? Мужчина когда-нибудь доставлял ей удовольствие? Сомневаюсь в этом, но мне нужно подтверждение, несмотря на то, что меня так и соблазняет связать ее и трахать до потери пульса.

— Еще один вопрос. — Я поглаживаю пальцем ее бедро и провожу им по мягкой, влажной плоти между ног. — Ты когда-нибудь испытывала оргазм?

Глава 26

АЙВОРИ

Я прижимаюсь лицом к восхитительно пахнущему постельному белью Эмерика, удерживая дрожащие ноги от падения на пол. Прохладный воздух касается моей голой спины, и его пальцы... черт возьми, его пальцы скользят взад-вперед между моих бедер, производя незнакомое бодрящее тепло там, в самом низу.

Я не могу сосредоточиться ни на чем, кроме его прикосновений. Мое тело отзывается, просит, чтобы он продолжал делать это... именно таким образом. Пожалуйста, не останавливайся...

Он прекращает движения, обхватив меня своей огромной ладонью.

— Я не стану повторять вопрос.

Впиваясь зубами в губу, я ненавижу его грубый, нетерпеливый тон. Или, может быть, наоборот он мне нравится.

— Я не знаю. Я... я иногда прикасаюсь к себе. — Я пыталась доставлять удовольствие, касаясь пальцами между ног. О да, прямо здесь! Женщины в моем районе продолжают болтать о том, как это хорошо. Но я не верю их утверждениям. — Может ли случиться оргазм, когда мне это не нравится?

Его рука скользит по моей киске.

— Ни один из этих ублюдков так и не довёл тебя до оргазма. — Эмерик расслабляет пальцы, продолжая лениво поглаживать. — Теперь все будет по-другому.

Следующий толчок вызывает во мне вихрь ощущений, бросая в совершенно другой мир. Воздух вылетает из моих легких, и тело сжимается. О боже, это так... безболезненно. Абсолютно другие ощущения.

Скользкими движениями пальца он погружается снова и снова. Расплавленное, вызывающее кому удовольствие течет по моему телу. Соски напрягаются, сердце бешено колотится. Я зарываюсь пальцами ног в ковер, когда хлюпающие звуки его ритма наполняют комнату.

Жар обдает лицо. Я знаю, это желание, и он нашел этот спусковой крючок, чтобы высвободить мою естественную смазку, показывая мне, как я хочу этого. Но я вся растеклась по его руке. Разве это нормально, быть такой грязной?

Он приседает, погружая в меня палец, когда другой рукой проводит ремнем вдоль бедра. Кожа вибрирует на мне, как и его голос.

— Так чертовски мокро.

— Мне так жаль, я не знаю, почему...

— Не вздумай, — рычит он, погружая палец внутрь и вытаскивая наружу, мастерски массируя и растирая. — Вот каково это, когда о тебе заботятся, когда ты получаешь удовольствие от того, кто отчаянно его предоставляет. — Губы касаются внутренней поверхности моего бедра. — Я знаю, как прикоснуться к моей девочке.

Эмерик знает, как быть одновременно томным, мужественным, и как уговорить меня сдаться с помощью силы его слов. Я никогда не была с кем-то настолько сильным и уверенным, достаточно спокойным, чтобы вот так меня касаться.

Его пальцы покидают мое тело, и его тепло ускользает. Я поворачиваю голову и ловлю взгляд глубоких темно-синих глаз, когда он выпрямляется и проводит влажной рукой по губам.

Это уже второй раз, когда он пробует меня на вкус. Так непристойно и в то же время увлекательно.

Эмерик делает шаг в сторону.

— Не двигай руками.

Я сжимаю пальцами простыню над головой, и тут же за моей спиной слышится звук, рассекающий воздух. Огненный удар приземляется на задницу, и я не сдерживаюсь, опускаю руку, чтобы потереть ее.

Но его рот уже там, накрывающий колким пламенем, сосущий и облизывающий. Он хватает меня за запястье, прижимая руку к матрасу, а его губы превращают боль во что-то совершенно другое. Взмах языка прогоняет жжение, оставляя на коже подобие наркотического покалывания.

Может быть, это потому, что он провел так много времени, прикасаясь ко мне, заставляя меня пребывать в состоянии чрезмерной стимуляции. Но я не съеживаюсь, когда он встает, чтобы снова замахнуться. Мое тело уже гудит, словно зависимое от него. Я хочу большего.

Вот только он не нападает. Эмерик решительно отходит от кровати и исчезает в стенном шкафу. Какого черта?

Секунду спустя мужчина появляется с черной спортивной сумкой и расстегивает ее на кровати, ставя рядом с моей головой. Кожаные манжеты падают на матрас, за ними следуют нейлоновые ремни.

Сердце стучит так громко, что может заглушить целый оркестр.

— Для ч-чего это?

Он разматывает ремни и, присев на корточки, прикрепляет их к каркасу кровати.

— Если бы ты пошевелила рукой секундой раньше, ремень порезал бы тебе пальцы. Может быть, даже сломал их. Мы сделаем это, не подвергая опасности твою фортепианную карьеру.

И это говорит человек, который кулаками пробивает стены.

Я приподнимаюсь на локтях и показываю на его поврежденные костяшки пальцев.

— Когда у тебя будет следующее симфоническое выступление?

— Через две недели. — Эмерик протягивает свою распухшую руку и похлопывает по краю кровати. — Руки сюда.

— Ты собираешься связать меня?

— Я собираюсь защитить тебя. — Он расстегивает первую кожаную манжету. — Это или твое стоп-слово. Решай.

Я представляю себя в этих оковах, пойманной в ловушку и неспособной вырваться, когда он пристегивает мою задницу ремнями, целует ее лучше всех, превращая меня в центр своей вселенной. Он меня не принуждает, а дает мне право выбора, предлагает взять меня в какое-нибудь захватывающее место, когда всем остальным было наплевать.

Я прижимаюсь щекой к матрасу и вытягиваю руки над головой.

— Твое доверие опьяняет.

Внезапно мужские руки оказываются на моем лице, наклоняя голову, когда рот врезается в мой.

Я таю под требовательным взглядом его губ. Этот поцелуй жестче, голоднее и смертоноснее, чем предыдущие. Его язык переплетается с моим, а сильная челюсть в восхитительном ожоге царапает кожу.

Прервав поцелуй, мужчина возвращается к наручникам, соединяя их с ремнями и запирая мои запястья. Пальцы ловко перебирают пряжки и защелки.

Сколько раз он делал это? С каким количеством женщин?

Я не вправе ревновать его, имея свою историю, но это не останавливает сжимающую боль в моем животе.

Прикосновение его рук отвлекает от мыслей. Он здесь, со мной, и мурашки бегут по рукам, пока он закрепляет их в наручники.

Покончив с этим, Эмерик встает позади меня, положив руки мне на бедра, и притягивает мою задницу к себе. Ремни натягиваются при каждом движении, наручники держат мои руки над головой.

Но я не чувствую себя скованной и пойманной в ловушку. Я чувствую себя закрепленной, словно на якоре. Для него.

Сложенный пояс раскачивается вблизи моего тела перед тем, как новое жало воспламеняет нижнюю часть задницы. Мужчина дразнит рубец легкими прикосновениями, и его губы присоединяются к пальцам, целуя и успокаивая затянувшуюся боль. Затем он снова замахивается.

Удар, массаж, поцелуй. Я не знаю, сколько раз он повторяет одно и то же. В какой-то момент я впадаю в блаженный транс, теряясь в каком-то парящем месте, где есть только он, я и гармония нашего дыхания.

Именно так и должно быть, когда два человека находятся вместе, по собственной воле. На что будет похож секс с ним? Даже не могу себе представить. Одна только эмоциональная связь может взорвать мой мозг.

Он покрывает мой разгоряченный зад ласками и поцелуями, разжигая слишком большое чувство внутри меня. Между ногами усиливается набухшая пульсация, вспыхивает, наполняя энергией мои нервные окончания, расширяясь в неизведанных частях тела. Что-то приближается, что-то неизвестное и чудесное, но прежде чем это ощущение достигает критической точки, Эмерик делает шаг назад, чтобы снова замахнуться.

Каждый раз он подводит меня близко к краю, сжигая все сильнее от желания и дразня меня с каждым произведенным ударом.

Горячие обжигания ремнем и нежные прикосновения прекращаются, и я стону в одеяло.

— Ты закончил?

Смех мужчины раздается позади, когда он наклоняется, чтобы освободить наручники. Я слишком слаба и невесома, и не могу двигаться. Но моя киска, отбросив все смущения в сторону, отчаянно пульсирует, сжимается, не получив удовольствия.

Мне все равно. Мне нужно... нужно...

— Пожалуйста, — умоляю я.

Забравшись на кровать, он перекатывает меня на спину и оседлывает мои бедра. Его эрекция находится прямо там, пытаясь проткнуть дырку в штанах. Но он не освобождает себя и даже не смотрит вниз.

Вес Эмерика достаточный для того, чтобы раздавить меня, его мышцы сжимаются по бокам, выдавая его громадное тело. Взгляд мужчины опускается на мою пуговицу, и он хватает за воротник рубашки, разрывая его. Выражение лица мужчины мгновенно заставляет забыть о том, что это была моя самая красивая блузка.

Губы раздвигаются с силой его дыхания, глаза скользят по мне, как огромный океан, тяжелый и глубокий, погружая меня в изумление.

Мужчины и раньше садились на меня подобным образом, только во время борьбы, когда я била их руками и дергала бедрами. Они всегда применяли силу. Никто не садился на меня в таком уязвимом положении. Да еще в одних штанах.

Глаза Эмерика смотрят на белый атлас маминого лифчика, материал которого слишком мал, чтобы прикрывать мою грудь. Со стоном стягивает чашечки вниз, полностью ее обнажая.

— Если бы ты знала, сколько раз я представлял их себе за последние пару месяцев, как они будут выглядеть на ощупь, чувствоваться на вкус, как будут смотреться связанными веревкой…

— Я тоже представляла себе тебя. — Я поднимаю руку, чтобы дотянуться до жесткой длины, натягивающей его брюки.

Он перехватывает мое запястье и делает выпад вперед, прижимаясь грудью к моей груди, говоря гортанным голосом:

— Если ты прикоснешься ко мне, все будет кончено. Я едва держусь на ногах.

Часть меня хочет увидеть, как он кончает. Но я лучше уступлю своему любопытству и позволю ему довести дело до конца.

Дрожащей рукой он проводит по моей груди. Другой рукой запутывается в моих волосах, наклоняется и пробует мои губы на вкус.

Мне нравится сладость корицы на его языке. Его уникальность — просто одна из тысячи тех вещей, которые отделяют его от всех остальных. Когда я нахожусь рядом с ним, внутренняя боль исчезает сама собой. Или, может быть, она исчезает на самом деле. Я не чувствую ее и не чувствую страха, который она вызывает. Почему? Потому что он защищает? Потому что болезненно нежен, даже когда наказывает меня?

Этот мужчина — настоящая кладезь открытий, и я надеюсь, что он даст мне время и разрешение узнать о нем все.

Тело соскальзывает с моих бедер и ложится рядом лицом ко мне. Рука в моих волосах сжимается сильнее, когда губы остаются в моем плену. Каждый укус и движение его языка вызывают электрическую дрожь по всему телу.

Свободной ладонью скользит вниз по горлу, прокладывает дорожку между груди, по животу и ныряет между ног. Я задыхаюсь у его рта, мои пальцы сжимают его плечо.

Расположение большого пальца ошеломляет, и клитор пульсирует от дьявольского давления его пальца. Он погружает в меня сначала один, затем два, и я извиваюсь под его рукой. Кожа горит и обнажается под пристальным мужским взглядом.

Должно быть, я выгляжу нелепо с юбкой, обтянутой вокруг талии, и слишком маленьким лифчиком, свисающим с груди. Но ему, похоже, все равно.

Он украдкой поглядывает на мою большую обнаженную грудь, даже когда его рот вкушает мои губы. Я презираю ее, но мне нравится, как он смотрит, как будто ценит то, что видит, будто никогда не хотел другую женщину так, как хочет меня. Мое тело доставляет ему удовольствие. Я нравлюсь ему.

Его тело дрожит от прикосновений. Понятия не имею, когда он успел снять ботинки, но чувствую, как ноги в носках задевают мои пальцы. Рубашка и брюки, которые все еще на нем, не уменьшают исходящий от него жар. Эта напряженность душит меня, и от его шумных звуков вибрирует кожа. Он словно голодный мужчина, издающий рык, нуждающийся во мне, и я хочу накормить его.

Мужская рука сжимает волосы, примыкая губами к моим губам, пока наши языки сплетаются, — горячие и влажные, ненасытные и неосторожные. Его эрекция нарочно задевает мое бедро сводящими с ума движениями, и жар обдает кожу, превращая мои соски в болезненные окончания.

Он отрывает рот, чтобы поглотить мою грудь горячим языком. Посасывая и облизывая, втягивает бутон глубже, когда пальцы продолжают свою злую атаку.

Я сейчас взорвусь. Я чувствую, как все кипит в самой сердцевине, поднимаясь быстрее, лишая меня воздуха. Поцелуй, запах, ощущение его силы, что окружает меня, заставляет дрожать мышцы от всепоглощающего удовольствия.

Дрожь пробегает по его руке, пальцы двигаются быстрее, а бедра сильнее.

— Давай, Айвори, — пыхтит он, — кончи мне на руку.

Мой рот расслабляется, подбородок поднимается вверх, когда я почти достигаю того, о чем он просит. Падаю в его тлеющий взгляд и чувствую растущее давление, прямо там, как назревающий шторм внутри, который усиливается и собирается внутри меня. Но я не знаю, как это сделать.

— Я... я пытаюсь. Я не знаю…

— Выброси все из головы, — он продолжает вращать большим пальцем и проводит языком по моим податливым губам. — Отпусти все.

Я потрясающе справилась со всеми своими признаниями. Это должно было достаточно расслабить меня. Кажется, я без сил, но нервничаю из-за того, что происходит в данный момент, и от того, что все это значит.

Настойчивость мужского возбуждения заставляет Эмерика трястись всем телом. Он дико трется о мое бедро, доводя до безумия. С каждым прикосновением большого пальца и силой его руки, мое освобождение парит на выступе решимости, но колеблется от неуверенности.

— Перестань думать, черт возьми, и просто почувствуй меня. — Он прижимает свой член к моей ноге, и у него перехватывает дыхание. — Почувствуй, как я хочу тебя. Как сильно хочу, чтобы ты была со мной. Без тебя я не кончу.

Внутри меня рушится невидимая стена. Поток дрожащего, подавляющего жара изливается из позвоночника, взрывается через мое чрево и разрушает каждый нейрон в теле. От этого потрясения у меня перехватывает дыхание, спина сгибается под напором стольких новых и неистовых ощущений.

— Боже, да-а. Такая красивая, — хрипит он. — И такая чертовски моя. — Пальцы, бедра и хриплые стоны работают в тандеме, погружая в покалывающее блаженство и разрывая его голос. — Бл*дь, я собираюсь...

Эмерик кончает с придушенным криком. Его тело дергается, когда наполовину перекатывается на меня и захватывает рот в бездыханном поцелуе. Придавливая своим весом, рука скользит между моих ног, грудь тяжело вздымается, прижимаясь к моей. Но его движения медленны, нежны, когда он обхватывает подбородок и целует, унося за собой в томный, сказочный космос.

Я умерла где-то между нашим обоюдным освобождением. И теперь я знаю, каково это — быть живой.

Кажется, не могу пошевелить мускулами своего лица, чтобы поцеловать его в ответ. Моя кожа горячая и скользкая от пота, но кого это волнует? Каждый дюйм моего тела чувствует великолепное оцепенение. Оно вялое и счастливое.

Эмерик удерживает мой взгляд. Глаза широко раскрыты, гипнотизируют, когда он задыхается от рваного вздоха возле моих губ.

— Теперь я знаю, почему ты для меня под запретом.

Глава 27

ЭМЕРИК

Смело касаясь, я приподнимаю превосходно ослабленные руки Айвори, ладонями обхватываю ее изгибы, чтобы стянуть рубашку с рук.

— Ты все еще со мной, сонная девочка?

Карие глаза с опущенными веками медленно поднимаются, прежде чем встретиться со мной взглядом.

— М-м-м.

Улыбка наполняет мои легкие, рождая дыхание. У меня нет предела тому, что я собираюсь делать, только бы каждый вечер видеть подобное выражение на ее лице. Но каковы же пределы Айвори? Чем она готова рискнуть? Образованием? Своим будущим?

Если ее поймают в моем доме, то именно я окажусь в опасной ситуации. Я взрослый человек, у которого имеется преимущество над студенткой и жертвой. Пока я буду представать перед судом, Айвори будет в безопасности от всех обвинений.

Когда соберусь с мыслями, то придумаю какой-нибудь план. Но прямо сейчас ее безопасность перевешивает все последствия, которые мне под силу вынести.

Я снимаю с нее остальную одежду. Когда бросаю последний предмет на пол, передо мной открывается такой чертовски дразнящий вид, о котором я и мечтать не мог.

Распростертая на моей кровати, ее обнаженная фигура в виде песочных часов манит каждую часть моего тела. От ее влажного рта и расслабленности мышц до полной груди и раскрасневшегося клитора, она притягивает меня и держит в безумном очаровании.

Айвори не произнесла ни слова с тех пор, как кончила мне на пальцы. Похоже, она в шоке. Или парит в блаженстве. Определенно она находится в благоговейном страхе, учитывая ее расширенные глаза, когда скользит рукой между ног, прикасаясь к набухшей плоти своей киски.

Боже всемогущий, она окутанная грехом невинность.

И это пугает меня больше всего. Мало того, что я переступил черту, будучи ее учителем, между нами существует десятилетняя разница в возрасте. Добавьте к этому ее жестокое прошлое и мои безжалостные доминирующие в сексе пристрастия — мы ступаем по минному полю. Если я буду двигаться слишком быстро или сделаю неверный шаг, последствия могут оказаться разрушительными.

Я касаюсь рукой ее пальцев, расчесывая на лобке темные завитки.

— Только не сбривай.

Она смотрит на наши руки, затем взгляд возвращается к моему лицу.

— Почему нет?

— Я не хочу чувствовать себя так, как будто... притрагиваюсь к маленькой девочке. — Ты еще молода, Айвори. Мне не нужны напоминания.

— Я была со многими парнями старше тебя. — Ее щеки пылают, и она отдергивает руку. — Мне не следовало этого говорить.

Просьба прекратить упоминание других мужчин обжигает мое горло, но я сдерживаюсь.

— Если тебе нужно поговорить об этом, то я хочу быть тем человеком, которому ты доверишься. — Целую в губы и провожу пальцем по ее киске. — Хорошо?

— Хорошо. — Она перехватывает мою руку и сжимает в своей ладони. — Спасибо.

Соскальзывая с кровати, я шлепаю ее по бедру.

— Вставай.

Десять минут спустя пар заливает ванную комнату, затуманивая мое отражение в зеркале и дверь душа позади меня. Стекающие капли по плитке передают ее движения, а древесный аромат моего шампуня наполняет ноздри. Есть что-то глубоко удовлетворяющее в том, что Айвори пользуется моими вещами, пахнет, как я, и чувствует себя в моем пространстве, как дома.

Пока она принимает душ, я ополаскиваю свой член в раковине, одновременно потрясенный и прикованный к тому факту, что кончил в нижнее белье. Не поступал так со времен средней школы. Но меня это не должно удивлять. Я уже несколько недель дьявольски дрочу.

Мне требуется каждая унция сдержанности, чтобы не присоединиться к ней в душе. Я хочу основательно трахнуть ее, полностью и всеми мыслимыми способами, но должен доказать ей, что не такой, как другие. Каждый шаг с ней — это риск, когда все еще остается так много вопросов без ответа.

Чищу костяшки пальцев и намыливаю их антибактериальным кремом из запасов под раковиной.

— Ты принимаешь противозачаточные таблетки?

Ее туманный силуэт застывает за дверью душа.

— Нет.

Я поворачиваюсь к Айвори лицом, пытаясь разглядеть очертания тела в клубах пара.

— Презервативы?

Она прижимает ладонь к стеклянной двери, словно пытаясь успокоиться.

— Когда могу.

Мой кулак сжимается, я должен был заткнуть свой глупый рот. Могу ли я быть еще более бессердечным? Понятное дело, что она не всегда пользуется презервативами. Если человек не останавливается на слове «нет», то он, конечно же, не останавливается вообще.

Мне удается сдержать свой гнев, но учащенный пульс и ярость выталкивают меня из ванной.

— Я поищу тебе что-нибудь из одежды, — кричу из спальни. — Встретимся на кухне.

Бросив одну из своих рубашек на кровать, я раздеваюсь и натягиваю фланелевые штаны.

На обратном пути хватаю телефон и звоню в клинику отца. Как и ожидалось, звонок переходит на голосовую почту. Мои босые ноги мягко ступают на кухню по покрытой ковром лестнице, пока я рассказываю диктофону, кто я и что мне нужно.

Я мог бы позвонить отцу, чтобы назначить ей встречу, но не хочу отвечать на его вопросы сегодня вечером. Не тогда, когда у меня все еще нет на них ответов.

К тому времени, как девушка появляется в дверях кухни, я уже поставил на стол две тарелки с пастой карбонара.

Она застывает на пороге, ее темно-карие глаза мечутся между едой и моей обнаженной грудью. Выражение лица морщится от каждой существующей эмоции, прежде чем смягчаются улыбкой.

— Ты сам приготовил?

— Еду приготовила служба общественного питания. — Я беру два стакана и кувшин сладкого чая. — Я всего лишь разогрел в микроволновке.

Приближаясь к кухонному островку, Айвори стягивает вниз рубашку до середины бедер по загорелым ногам. Ее длинные влажные волосы пропитывают белый хлопок на груди, открывая тугие соски и нежные плечи. Невозможно отвести взгляд. Как будто каждая клеточка моего существа связана с ней, и каждое ее движение трогает меня, притягивает ближе, глубже.

У меня не было ни единого шанса.

— Спасибо. — Она садится на барный стул, зажав подол рубашки между ног. — Пахнет невероятно.

Я сажусь на табурет рядом, поворачиваюсь к ней лицом и вонзаю вилку в лапшу.

Ее глаза возвращаются к моей груди.

Я выгибаю бровь.

— Что?

Она держит палец передо мной, постукивая им по воздуху. Сосредоточенный взгляд перемещается от моих плеч к талии.

Она что, считает?

Твою мать. В моей груди тарабанит сердце, а тело реагирует на каждый ее взгляд.

Айвори опускает руку и поворачивается к своему ужину, бормоча:

— Двенадцать впадин и десять мускулистых бугорков.

Я смотрю вниз, пытаясь понять смысл ее цифр. Два часа в день семь дней в неделю в своем домашнем тренажерном зале я оттачиваю тело до идеальной формы по той же причине, по которой тренируются все остальные парни. Ради секса. Теперь мне хочется тренироваться, чтобы посмотреть, как она снова пересчитывает мои мышцы.

Девушка с ухмылкой на лице вытягивает губами лапшу с вилки.

— Ты совсем не похож на преподавателя.

— Ты совсем не похожа на студентку.

Ее улыбка исчезает.

Я вытираю лицо рукой, жалея, что не могу забрать эти слова обратно. Сколько раз ее внешность привлекала нежелательное внимание? Меня так точно.

Айвори машет вилкой вверх и вниз по всей длине моего тела.

— Ты бы больше зарабатывал, будь моделью, чем преподавателем.

— Разве я выгляжу так, будто нуждаюсь в деньгах?

— Хороший вопрос. — Она осматривает кухню, замечая первоклассные приборы, которыми я почти не пользуюсь. Айвори не спрашивает об источнике моего дохода, но я знаю, что ей интересно.

Я проглатываю маслянистый кусочек пасты и накручиваю еще лапши на вилку.

— Моя семья владеет патентом на деревянные крепления для пианино.

— Вау. Серьезно?

— Да. Так что деньги в моем случае — не стимул для работы.

— Зачем вообще работать? Можно жить на яхте, пить ром и отращивать вонючую бороду. — Ее брови приподнимаются. — Как делают пираты.

— Пираты. — Мои губы дергаются в улыбке. — Как бы привлекательно это ни звучало, скука мне не подходит. — Я бы сошел с ума. — Мне нужен вызов и самоотверженный успех, и я нахожу это в игре на пианино, обучая... — бросаю на нее прищуренный взгляд, — и дисциплинируя.

Ее глаза мерцают.

— В последнем ты очень хорош.

— Но не в остальном?

В уголках ее рта появляется лукавая усмешка.

— Я никогда не слышала, как ты играешь.

— Я играю каждый вечер. — Только не сегодня.

Смотрю на свою пульсирующую руку без сожаления.

Айвори скребет вилкой по тарелке.

— Знаю, что это большое помещение, но я не видела здесь пианино.

— Я устрою тебе экскурсию в другой раз. А сейчас заканчивай свой ужин.

Она всасывает в себя остатки пасты и запивает их сладким чаем.

Вскоре я допиваю свою порцию и отодвигаю тарелку.

— Я записал тебя на прием к врачу.

Вилка падает на тарелку, голос Айвори тихий.

— У меня нет ни страховки, ни денег.

Моя рука дергается. Хочется причинить боль ее матери и всем остальным людям, которые бросили девушку.

— Все под контролем.

— Я не могу...

Я стучу кулаком по столу, заставляя фарфор звенеть.

— Ты пойдешь на прием и пройдешь полное обследование, ради своего здоровья и моего гребаного спокойствия.

Стиснув зубы, она бросает на меня упрямый взгляд.

Айвори может хмуриться сколько угодно. Я еще не закончил.

— С этого момента слов «я не могу» больше нет в твоем лексиконе. — Я наклоняюсь телом вперед, чтобы она смотрела прямо в мои глаза. — Я ясно выразился?

— О, ты такой прямолинейный. — Она выдерживает мой взгляд. — И резкий, и угрюмый. У тебя ужасный характер.

В ее глазах поблескивает игривая юность, но есть в них что-то еще. Губы раздвигаются на вдохе, и она старается не моргать, придавая своему виду храбрости.

В глубине души девчонка боится. Противостоять мне? Разочаровать? Или поверить в то, что происходит между нами?

Я сокращаю расстояние и безжалостно целую ее в губы. Обхватив голову обеими руками, прижимаю свой язык к ее языку, сливая нас вместе, облизывая и покусывая, наполняя каждой последней каплей страсти, которую я чувствую к Айвори. Обожаю ее силу перед лицом страха, ее решимость, несмотря на все препятствия, и чертовски люблю ее рот. Такой горячий, влажный. Как губы обволакивают мой язык, заставляя меня твердеть.

Она откидывается назад, находясь во власти моих рук, и заглядывает мне в глаза. Мы смотрим друг на друга, задыхаясь от страсти.

После бесконечных ударов сердца она приходит в себя.

— У меня есть деньги, чтобы заплатить тебе за учебники... но... я вижу... — она съеживается от выражения моего лица, — сейчас не подходящее время, чтобы поднимать этот вопрос.

Я складываю тарелки и несу их в раковину.

— К завтрашнему вечеру мне нужен список твоих счетов и все, в чем ты нуждаешься. — Я бросаю на нее тяжелый взгляд через плечо. — Вещи, которые необходимо купить.

Она присоединяется ко мне у раковины, ее лицо искажено отчаянием.

Я ополаскиваю тарелку и протягиваю ей.

— Я знаю, что ты достаточно храбрая, чтобы постоять за себя. Черт возьми, ты противостоишь этим ублюдкам уже много лет. — Я провожу пальцами по ее подбородку. — Но теперь у тебя есть помощь. Я послан тебе для того, чтобы немного облегчить твои трудности. Буду служить тебе опорой.

Айвори смотрит на полку в посудомоечной машине, неправильно ставит тарелку, изучает с минуту, потом поворачивает ее.

— Вот так?

Я киваю. Осознание того, что она никогда не загружала посудомоечную машину, заставляет меня ценить многие вещи в жизни, определяя ее на первое место в этом списке.

С непоколебимым выражением лица она, молча, помогает мне с посудой. Я даю ей время подумать, взвесить свою гордость. Когда уборка закончена, я поворачиваюсь к ней.

Девушка стоит на расстоянии вытянутой руки, юное тело облачено в мою рубашку, и она смотрит на свои босые ноги.

— То, что я ценю больше всего, не стоит и десяти центов. Но людям труднее всего отдавать именно это взамен.

Дружбу? Защиту? Любовь? Моя голова кружится в поисках ответа.

— Скажи, что ты имеешь в виду, и я дам тебе это.

Ее глаза находят мои, затем она делает шаг вперед. Еще один шаг, и руки обвивают мою талию. Айвори прижимается щекой к моей груди, кожа к коже, и тяжело вздыхает.

Крепкое объятие. Вот что она ценит больше всего.

Мышцы напрягаются, когда я обнимаю ее, прижимая как можно ближе, не оставляя синяков на ее мягкой коже. Айвори на голову ниже меня, и я не могу чувствовать, как бьется ее сердце. Поэтому подхватываю ее, поднимаю и прижимаю к груди.

Щелкнув локтем выключатель, мы направляемся к лестнице.

Она прижимается ко мне, руки скользят по моим плечам и устремляются в волосы. Все ее тело расслабляется в моих руках, когда лицом она утыкается в щеку, касаясь, дыша, чувствуя меня.

— Следовало бы попросить тебя опустить меня, но мне это очень нравится.

Это хорошо, потому что я не собираюсь отпускать ее.

Когда мы добираемся до спальни, она шепчет мне в шею:

— Утром мне нужно вернуться домой, чтобы одеться и покормить Шуберта.

Я сдерживаю улыбку.

— Ты кормишь его мозгами?

— Что? — Ее удивленное выражение лица смягчается и превращается в мерцающую улыбку. — Я не о мертвом Шуберте, это мой кот.

— Мы заскочим домой перед школой, и тебе не нужна будет одежда.

Я вхожу в чулан и ставлю ее на ноги. Отступив назад, прислоняюсь к дверному косяку и блокирую ей выход. Когда она поймет, насколько я чертовски сумасшедший, то убежит без оглядки.

Айвори кружит в центре комнаты, потирая затылок.

— Твой шкаф больше, чем мой дом.

Я засовываю руки в карманы фланелевых брюк и жду.

Ее взгляд цепляется за дальнюю стену, а затем девушка неуверенно подходит к ней. Она проводит рукой по длинной полке с туфлями на высоких каблуках и плоской подошве, сандалиями и теннисной обувью. Наклонив голову, смотрит на вешалки с платьями, рубашками и брюками. Вся стена принадлежит ей.

Девичья спина напрягается, руки опускаются по бокам, когда она говорит, стоя ко мне спиной.

— Ты живешь еще какой-то альтернативной жизнью, о которой я не знаю? Фетиш с женской одеждой?

— Что-то наподобие этого.

Она хватает с полки бежевые «Лабутены» и проверяет размер.

— Как ты... — вздыхает она, осторожно возвращая туфли на место. — В тот день, когда ты помог мне надеть туфли.

В моих венах густо, и горячо пульсирует кровь. Разделенный островом и длиной комнатой, я наблюдаю, как она изучает одежду, ожидая ее следующих слов.

— Я не... — Айвори поворачивается ко мне, ее глаза блестят от непролитых слез. — Я все понимаю. Нет, я не могу. Никакого нытья. Никаких сомнений в твоих действиях. — Она обхватывает себя рукой за талию и прижимает кулак ко рту, глядя на меня из-под ресниц. — Это очень трудно принять, но я стараюсь. — Она выпрямляется, смотря на одежду позади себя. — Просто... это все слишком много, слишком быстро, и...

— Иди сюда. — Я вынимаю руки из карманов, приглашая к себе в объятия.

Когда она подходит ко мне, я поднимаю ее и несу на кровать, этот образ смуглой кожи, тонкого хлопка и очарования.

— Что мое, то и твое, Айвори. Чем скорее ты примешь это, тем станет легче.

Ерзая под одеялом, она смотрит на меня снизу вверх.

— А если я не приму?

Я проскальзываю к ней, прижимаю ее к своей груди, переплетая ноги вместе.

— Тогда тебе придется терпеть... Как ты говоришь? — Я наклоняюсь и целую ее в нижнюю губу. — Резкий и угрюмый характер.

— От этого есть лекарство.

— Ты — единственное лекарство, которое мне нужно.

Потянувшись назад, я выключаю свет и кладу голову на ее подушку, наши лица находятся в нескольких дюймах друг от друга.

Лунный свет просачивается в соседнее окно, окутывая нас тишиной. Ее глаза блестят от удивления, беспокойства и невысказанных слов, отражая все эмоции, которые я открыто выражаю своим взглядом.

— Я не делюсь. — Я убираю ей волосы за ухо. — Это значит, что больше не будет ни старшеклассников, ни соседских мальчишек. Ты в моей постели и больше ни в чьей.

Она открывает рот.

Я постукиваю по нему пальцем, затем провожу по мягкому изгибу ее губ.

— Я буду защищать тебя от тех, кто не понимает слова «нет».

— Что насчет тебя? — Она дергает ногой, спрашивая низким, подозрительным тоном. — Есть другие женщины?

— Ты единственная.

Я отвергал каждую из них с тех пор, как встретил ее. Впервые я так долго обходился без секса.

Айвори хмурится.

— А как же твоя любовно-ненавистническая связь с Джоанн?

— С ней было сложно. Но я не видел ее уже полгода.

Я еще не все рассказал Айвори, мне нужно принять решение по поводу этого бардака, прежде чем доложу обо всем. И есть еще один секрет, который я утаил, и который должен раскрыть сейчас. — Я хочу кое-что рассказать тебе о Прескотте Риварде.

Ее взгляд темнеет.

— Он будет добиваться, чтобы тебя уволили? Или попытается выдвинуть обвинение?

— Я достаточно напугал его, чтобы он помалкивал, но это ненадолго. Страх, в конце концов, померкнет. А потом... я не знаю.

— Я пойду в полицию и объясню, что произошло.

— Нет, ты этого не сделаешь. — Я обхватываю рукой ее талию, готовясь к тому, что она рванет прочь. — Я обещал его матери место в Леопольде.

Проходит целое мгновение, прежде чем Айвори напрягается в моих руках.

— Почему?

— Она дала мне работу в Ле Мойн в обмен на мои связи. Я должен буду сделать так, чтобы Прескотт попал в Леопольд.

— Связи? Леопольд принимает только талантливых студентов.

— Моя мать занимает место в Совете попечителей. Она пропустит его без официального прослушивания.

Айвори внимательно изучает выражение моего лица, упираясь рукой в мою грудь и выдерживая расстояние между нами.

— Это повлияет на мои шансы, не так ли?

— Если я направлю на тебя внимание, придут вербовщики. Они будут присутствовать на общешкольном представлении и…

У нее перехватывает дыхание.

— Они увидят игру Прескотта и, возможно, отклонят его заявку.

— И вместо этого примут твою. — Я провожу рукой по шелковистым волосам и прижимаюсь губами к ее лбу. — У тебя больше таланта, чем у кого бы то ни было в Ле Мойн, но если я попрошу свою маму пропихнуть двоих...

— Не получится. — Она откидывает голову назад. — Если меня примут в Леопольд, это будет зависеть только от моих заслуг и таланта.

Я прижимаю ее к себе, чувствуя, как за грудиной пульсирует боль. Сдерживаюсь, чтобы не трахнуть ее.

— Я сделаю все правильно.

— Каким образом? Ты ведь не просто так согласился на эту сделку, верно? Из-за Шривпорта?

— Да, но я могу получить работу за пределами штата. — Я приподнимаю ее подбородок и целую, улыбаясь ей в губы. — Или могу стать пиратом.

После случившегося дерьма с Прескоттом сегодня вечером моя отставка может принести для Айвори новые осложнения.

— Декан просто заменит тебя другим человеком. — Она пальцами поглаживает мой подбородок. — Она наняла тебя на неправомерных условиях и стерла рекомендации миссис Маккракен из моего досье. Понятно, что его мать затеяла дьявольскую миссию. Почему она так хочет, чтобы ее сын поехал туда?

— Это лучшая школа с самыми богатейшими ресурсами. Допуск Прескотта — это ее попытка поднять власть и статус Ле Мойн. Или кто знает? Может быть, она мечтает когда-нибудь восседать там на троне.

Айвори кивает головой, задумчиво нахмурившись.

— Если ты уйдешь, у Прескотта будет недостаточно стимула держать рот на замке. После сегодняшней ночи он может предоставить своей матери все рычаги, чтобы избавиться от меня.

Именно этим забита моя голова. Я совершенно точно знаю, что не покину ни Ле Мойн, ни Айвори. Я умнее и проворнее Беверли Ривард, и у меня есть несколько месяцев, чтобы решить, какой метод и уровень жестокости использовать, чтобы победить ее.

— Я понимаю, почему ты это сделал. Почему согласился на сделку. — Айвори проводит пальцами по моей груди, наблюдая за движением. — Даже после того, что натворила Джоанн, трудно отпустить. Отойти в сторону.

У меня перехватывает дыхание от точности ее заявления. Она права, но не знает настоящей проблемы, над решением которой я бьюсь все это время. А мои чувства к Джоанн? Они настолько притупились, что больше не управляют моими действиями.

Веки Айвори тяжело трепещут, ее конечности расслабляются вокруг меня, и она бормочет себе под нос:

— Все возможно.

— Что именно?

— Я собираюсь поступать в Леопольд.

Какая упрямая и до боли восхитительная. К сожалению, я понятия не имею, что с этим делать.

Я не хочу откладывать ее сон на потом, но есть еще одна вещь, которую мне нужно знать.

— Где друг твоего брата?

Ее глаза распахиваются, а голос срывается на крик.

— Что?

— Он исчез после того, как изнасиловал тебя? Или он все еще здесь?

В тусклом свете ее лицо становится бледным, скулы твердеют.

Внутри меня все замирает, сдавливая горло и заглушая голос.

— Скажи мне.

Она откидывает одеяло, перекатывается на меня и прижимается лбом к моему лбу.

— Больше никаких побоев на сегодня.

Я сжимаю упругую попку под рубашкой и пытаюсь сконцентрировать свою энергию на ее теле, а не на том, что с ней сделали.

— Когда он в последний раз прикасался к тебе?

Оседлав меня, Айвори держит мое лицо в своих руках.

— Он не насиловал меня с августа.

Августа?

Я принял сидячее положение, мое зрение затуманилось красной пеленой.

— В августе этого года, то есть два месяца назад?

Руки обхватывают мою голову, а губы прижимаются к моим губам. В тот момент, когда ее язык ищет вход, я целую в ответ сердито, собственнически, запутываясь рукой в длинных волосах и прижимая девичьи бедра к своим.

— Его имя. — Я кусаю ее за губу.

Она трется своей киской в районе моего члена, просовывая в рот свой язык, тем самым отвлекая меня.

Я отрываюсь от поцелуя.

— Его имя.

Ссутулившись, она шепчет глухим голосом:

— Лоренцо Гандара.

Латиноамериканец? Тот самый ублюдок, который прятался возле ее дома ночью?

— Он ездит на оранжевом спортивном байке?

Ее ногти впиваются мне в затылок.

— Откуда тебе об этом известно?

Глава 28

АЙВОРИ

— Давай спать.

Это единственный ответ, который я получаю от Эмерика на мои беспрестанные вопросы о Лоренцо. В конце концов, мои тревоги отходят на задний план под гнетом усталости.

Я прижимаюсь к его твердой как скала груди, защищенная его сильной рукой, обвивающей мою спину, и расслабляюсь под охраной несводимых с меня глаз. Моментально провалившись в сон, я теряюсь в бескрайнем вневременном пространстве, которое не измерить даже вечностью.

Я никогда не испытывала подобного ощущения легкости, словно мои кости и плоть вдруг стали легче воздуха, и осталось только мое дыхание. Трепетное и ровное. Каждый мой выдох превращался в облако, которое присоединялось к плавному движению остальных в безмятежной синеве неба.

Я спала и старалась удержать эти чары. Здесь было так безопасно и спокойно, что мне не хотелось расставаться с этим ощущением.

Но я просыпаюсь и моргаю от сапфирового свечения лампы.

— Доброе утро.

Я не вижу перед собой ничего кроме голубых глаз Эмерика, невероятно глубоких и завораживающе мерцающих, словно звездное небо,

Я потягиваюсь, упиваясь мягкостью его постели.

— Мне снился такой сон...

Он нависает надо мной, играя бицепсами, когда опирается руками на край матраса.

— И что это за сон?

— Ну... Я словно была на небесах. — Я протягиваю руку и провожу ладонью по его однодневной щетине. — А потом появился дьявол.

Его губы искажает соответствующая улыбка, а лицо заливает багрянцем. Его кожа под моими пальцами влажная, а мокрые волосы прилипли ко лбу.

— Ты уже побывал в душе? — Мой взгляд скользит с его лица на мокрую футболку, а затем на спортивные шорты. — Оу, ты уже неплохо выложился. Сколько сейчас времени?

Я поворачиваю голову, чтобы взглянуть на часы на прикроватном столике. Пять пятнадцать утра. До занятий еще целых два часа.

Он выпрямляется и расправляет плечи.

— Сколько тебе понадобится времени, чтобы собраться?

Я сажусь и ощущаю легкое головокружение, когда вспоминаю о разговоре, который мы так и не закончили прошлой ночью.

— Мне хватит. А ты так и не сказал, откуда знаешь Лоренцо.

— Он больше не твоя забота.

Эмерик направляется к ванной комнате.

— Ты не можешь вот так просто пойти и навалять ему. — Я соскальзываю с кровати, одергивая рубашку. — Он бывший морской пехотинец, дебошир, можно сказать, преступник, а ты...

Он одаривает меня испепеляющим взглядом, от интенсивности которого недосказанные слова застревают у меня в горле. Его кулаки сжимаются, и сбитые костяшки горят красным. Ладно, может, он и мог бы нанести несколько успешных ударов, но...

— Это слишком рискованно. — Я сажусь на край матраса, дрожа от мысли, что он собирается противостоять одному из моих монстров.

Лоренцо редко появляется в моем доме без Шейна, поэтому против моего учителя их будет двое. Это не сулило ничего хорошего.

Я смотрю ему в глаза.

— Они могут привлечь копов, и тогда ты рискуешь загреметь за решетку. Или еще хуже, продолжая пускать в ход руки, ты можешь получить травму и утратить возможность играть на пианино.

Он возвращается ко мне, и на его непоколебимом лице читается напряжение.

— Несмотря на то, что тебе выпало увидеть, я не сторонник решать проблемы кулаками. — Он поднимает руку и проводит пальцами по моему подбородку. — Я предпочитаю более изощренные и запутанные стратегии. Лоренцо Гандара даже ничего не заподозрит.

Таааак. Значит, он задумал... Что он задумал? Какую игру он затевает?

Эмерик снова следует к ванной.

— Я приму душ, а затем ванная полностью в твоем распоряжении, — громко бросает он через плечо.

Дверь за ним захлопывается, а следом раздается глухой щелчок замка.

Я плюхаюсь обратно на кровать, моя рубашка задирается до талии, предоставляя прохладе доступ к моему телу. Мне не известно, куда он дел мои трусики. Меня заботит не это. Он видел меня голой и ласкал меня своими пальцами. Но сам позволил мне лишь насладиться видом его торса.

Почему он заперся? Что скрывает? С каждой все более нелепой теорией мой пульс учащается. Может, его член деформирован? Или, возможно, он не хочет допускать меня до своего тела, пока я не предоставлю ему справку от венеролога?

Я теряюсь в догадках, но главное то, что он пробуждает внутри меня. От одной лишь мысли, что Эмерик там, за дверью, обнажен, мои бедра вздрагивают, а между ног ощущается вибрация.

Ощущения, которых мне не доводилось испытывать ранее, охватывают меня сродни лихорадке. Я чувствую себя чертовски возбужденной и жаждущей. Из-за моего учителя.

Это так неправильно. Мое нахождение здесь — ошибка. Скольжение моей руки между ног тоже греховно, но я все равно делаю это, лаская себя так, как это делал он, поглаживая и погружаясь подобно ему. Словно мои пальцы — это его пальцы, дарующие эти небывалые ощущения внутри меня.

Вскоре доверяюсь своим инстинктам, лаская себя так, как мне этого хочется, заставляя мое тело трепетать и источать невероятное количество теплой влаги с каждым прикосновением.

Я раздвигаю ноги шире, запрокидываю голову назад, играя со своим клитором и погружая в себя два пальца, раз за разом повторяя поступательные движения.

Он находится прямо за этой дверью, намыливая свой член, гладя его. Боже, как же я хочу видеть это. Держу пари, что его обнаженное тело — это потрясающее зрелище.

Я взрываюсь изнутри, и мой стон нарушает тишину, когда удовольствие электрическими волнами гуляет по моему телу. Я дрожу и всхлипываю. Святые угодники, может мне стоит повторить это? Как только я совладаю со своим дыханием. Сколько оргазмов к ряду я способна испытать?

Я погружаю свои пальцы обратно во влажное влагалище. Хотя бы еще разок, пока...

Подозрительно тихо. Душ выключен?

Дверь ванной отворяется, и он возникает из клубов пара.

Я отдергиваю руку и тяну подол рубашки вниз.

Его холодный взгляд встречается с моим, и он крепче сжимает полотенце у себя на талии.

Мы оба замираем. Не слышно даже нашего дыхания.

Он обо всем догадался.

— Ты трогала себя.

Мое лицо полыхает огнем.

Он хватается за дверной косяк, сжимая его настолько, что дерево скрипит. В его глазах читается борьба, которая сменяется несокрушимой решительностью, а затем он поспешно отступает назад и вновь захлопывает дверь, разделяющую нас.

Я выдыхаю, ощущая себя крайне смущенной.

До меня доносится глухой стук по древесине, а потом включается душ. Снова.

Какого хрена только что произошло? Как мне вести себя? Ведь когда он выйдет, мне все-таки придется встретиться с ним лицом к лицу.

Черт возьми, я не собираюсь испытывать неловкость из-за этого.

Я поспешно пересекаю пространство комнаты и стучусь в дверь.

—Эмерик?

— Еще пять минут! — Его голос звучит слишком близко, говоря о том, что он не в душевой.

— Ты злишься на меня?

— Нет, Айвори, — рычит он.

— Тогда в чем дело?

Из него вырывается глубокий гортанный звук.

— Черт, ты просто убиваешь меня.

Я отхожу от двери и возвращаюсь на кровать. Он не пытался овладеть мной, но его поцелуи, прикосновения, взгляды, абсолютно все кричит о том, что Эмерик хочет этого. У меня имеются предположения, почему он воздерживается от этого, учитывая мое сомнительное сексуальное прошлое.

Уверена я лишь в одном, что он сам все расскажет. Так что вместо того, чтобы мучать себя догадками, я решаю изучить скелеты в его шкафу.

Одежда и обувь размещены вдоль стены, которая в три раза выше моего роста. Качество тканей и пошива не идет в сравнение ни с чем, до чего мне доводилось прикасаться ранее. Я заглядываю внутрь выдвижных ящиков и обнаруживаю там груды кружевного, атласного и, святые угодники, кожаного белья. Оно выглядит совершенно новым, несмотря на отсутствие бирок, и словно подогнанным по моей фигуре. Я прикладываю чашечки красного кружевного лифчика к своей груди. Сидит идеально. Как, черт возьми, он так угадал с размерами?

Спустя пять минут дверь ванной снова распахивается. Я отстраняюсь от шкафа, будучи по-прежнему одетой в его рубашку, и возвращаюсь к кровати, присаживаясь на край.

Его черные волосы практически высохли, а напряжение в мышцах заметно спало. Я не могла не обратить внимания на выпуклость под его полотенцем. Что-то не так. Готова поклясться, он трогал себя, вот только почему за закрытой дверью и с включенным душем? Эмерик Марсо не из скромных.

Она садится на кровать рядом со мной, и кладет руку со сбитыми костяшками мне на колени, переплетая свои пальцы с моими.

— Немного о моей реакции чуть раньше... Я ни в коем случае не против, чтобы ты мастурбировала.

Я чувствую жар внутри себя, лишь услышав это непотребное слово.

— Ну и славненько, так как я буду делать это снова и снова. — Я дерзко приподнимаю бровь. — Независимо от того, одобряешь ты это или нет

— Издеваешься надо мной, — бормочет он себе под нос.

— Разве? Почему я не могу просто прикоснуться к себе?

Наши переплетенные руки оказываются между его раздвинутыми коленями, когда Эмерик опирается локтями на бедра, прикрытые полотенцем.

— Мне нравится, когда ты стремишься доставить себе удовольствие. — Он одаривает меня соблазнительной улыбкой. — Даже слишком нравится.

Я предчувствую, что дальше последует «но».

— Но... — Еще одна теплая улыбка в мой адрес. — Я не покажу тебе, как сильно мне это нравится, пока ты не будешь действительно готова к этому.

— Ты намекаешь на то, что не продемонстрируешь мне свою эрекцию?

Взгляд Эмерика падает в пол.

— Я не нежен в постели, Айвори. — Он поднимает глаза и сосредотачивается на моих губах. — Уверен, со временем и ты поймешь, что не нуждаешься в нежностях. А до тех пор я буду ждать.

— За закрытыми дверями?

Он кивает.

Я прикусываю губу.

— Будучи возбужденным?

Уголок его рта приподнимается.

Я бросаю взгляд на очертания его члена под полотенцем.

— Ты нуждался в разрядке?

Интенсивность его взгляда заставляет меня нервничать, когда он потирает рукой подбородок, что выглядит угрожающе.

Мне не стоило тревожить этого зверя, но... Глубокий вдох.

— В следующий раз, когда ты решишь подрочить, я хотела бы видеть это, — заявляю я решительно.

Не позволив себе даже вздохнуть, он устремляется в мою сторону, отбрасывая меня назад на матрас. С моих губ срывается крик, но его рот перехватывает его, поглощая мой голос, мое дыхание и мое здравомыслие.

Тяжесть тела вжимает меня в матрас, его сила концентрируется на мне, когда рука Эмерика скользит от моего бедра к ребрам, задирая рубашку. Мои пальцы погружаются в его шевелюру, путаясь в слегка влажных прядях, когда он целует меня своими жадными губами, подключая неистово настойчивый язык.

Сдерживаемая его габаритами и контролируемая его ртом, я закрываю глаза, позволяя себе упиваться его дикой страстью. Рука Эмерика достигает моего соска и резко сжимает его. Когда я всхлипываю, с его губ срывается стон. Мои бедра взметаются в воздух, и он прижимается ко мне, давая ощутить свой твердый член между моих ног. Его полотенце вот-вот соскользнет с него. Может мне стоит помочь ему?

Мои ладони скользят по рельефу его спины. Достигнув пальцами полотенца, я запускаю руки под него, где меня встречают твердые как орех ягодицы. Боже, неужели мужская задница может быть настолько неотразимой? Мне хочется вцепиться в нее обеими руками, но внушительный рост Эмерика не позволяет мне сделать этого. Я тянусь, пытаясь достичь желаемого...

Но тут он хватает меня за горло, сжимая его. Под этим натиском мой подбородок взметается вверх, а мои руки соскальзывают с драгоценных участков его тела.

Его рот получает больший доступ к моему, его язык схлестывается с моим, а его влажное дыхание обжигает мне лицо.

— Ты делаешь из меня гребаное дикое животное.

Мне хочется сказать, чтобы он делал со мной все, что позволит ему утолить этот голод, но, когда его пальцы крепче сжимаются на моем горле, это переходит границы. Мои легкие горят от недостатка кислорода, а перед глазами начинает темнеть. Мной овладевает паника, и теперь поцелуи больше походят на схватку.

Я не могу дышать. Мое тело извивается, а руки бьют по его спине, требуя освобождения. Отпусти. Отпусти.

Хватка на моем горле исчезает, а затем отстраняется и Эмерик. Я хватаюсь за шею, жадно глотая воздух и борясь со страхом, леденящим мои вены и слезами, застилающими глаза.

Он стоит возле кровати, поправляя через полотенце свой твердый восставший член, который я по-прежнему так и не видела.

Эмерик смотрит на меня сверху вниз, проводя рукой по своим волосам.

— Ты еще не готова.

Убрав руку с ноющего горла, я сажусь, несмотря на дрожь в теле.

— Не готова к чему? К сексу?

— Не готова для меня! — Он подходит к шкафу, извлекая оттуда черные трусы и клетчатые носки. — Так что хорошенько подумай в следующий раз, прежде чем заявлять о своем желании понаблюдать, как я дрочу.

Я судорожно сглатываю.

— Я не понимаю. Зачем ты душил меня? Для устрашения?

Если цель была такова, то она достигнута. Мое сердце все еще готово вырваться из груди.

— Это демонстрация. — Эмерик пересекает пространство комнаты, останавливаясь у изножья кровати и бросая хмурый взгляд на свою эрекцию. Затем его глаза встречаются с моими. — Я получаю удовольствие, видя, как твое тело подвергается боли, осознавая, что я причина слез на твоих глазах. Но это возможно лишь тогда, когда ты полностью доверяешь мне и даешь мне это добровольно.

Было ли это добровольным? Был ли вообще у меня выбор?

— Если ты так беспокоишься обо мне, то почему мы не можем сделать это без... слез?

Его взъерошенные волосы и густые ресницы сглаживают его суровость, но холод его голубых глаз напоминает мне, что если в нем и есть хоть немного нежности, то она меркнет перед его неудержимым темпераментом.

Он бросает взгляд на часы и вновь возвращается ко мне.

— У меня имеется укоренившаяся сексуальная потребность выводить женщину за пределы ее комфорта. Как только ты созреешь для того, чтобы я ввел тебя туда, тебе придется подавить свои инстинкты, но я обещаю... что результат превзойдет любой из оргазмов.

Может ли что-то превзойти оргазм? Возможно, это что-то более глубокое, сродни тому обжигающему чувству, которое наполняет меня, когда я понимаю, что он наслаждается мной? Даря ему наслаждение, я погружаюсь в состояние эйфории. Так что да, возможно интим — это нечто большее, чем просто лежать на спине, пока он совершает на мне телодвижения. Но я понятия не имею, каково это.

Я сглатываю. Мне не ясно, что я чувствую относительно удушья. За пределами ли это моего комфорта? На что еще он способен?

— Почему ты толкаешь меня на это?

— Это абсолютное доверие, и в этом неограниченная власть.

Несмотря на внутреннюю тревогу, мне удается сохранять самообладание.

— Я не хочу быть в чей-то власти...

— Все не так, Айвори. Власть заключена в тебе. Именно ты устанавливаешь границы и вправе решать, когда все прекратится. — Его суровый взгляд по-прежнему сосредоточен на мне, а грудь вздымается чаще. — Ты не воспользовалась стоп-словом.

Черт, совсем забыла.

— Я просто не могла говорить, когда твоя рука...

— Бред. Ты и не собиралась.

Я одергиваю подол рубашки.

— В этом и заключался урок, так ведь?

— Именно.

Не сказав больше ни слова, он скрывается в гардеробе, оставляя меня в полной растерянности.

Через несколько минут Эмерик возвращается полностью одетым и сообщает мне, чтобы я шла на кухню, как только буду готова.

Цель преподнесенного им урока завладевает моим разумом, пока принимаю душ, расчесываюсь, чищу зубы и одеваюсь в одиночестве в его спальне. Я отдаю себе отчет в том, что мои представления о сексе и мужчинах отчасти поверхностны, но все же его хватка на моем горле — это ничто по сравнению с последними четырьмя годами моей жизни, наполненными болью и страхами. Это ни в коей мере не оправдывает его методы, но ошеломляюще грубый подход, возможно, действительно имеет место быть.

В следующий раз, когда возникнет подобная ситуация, я не забуду о стоп-слове. И Эмерик точно не проигнорирует его. Сколько я его знаю, он ни разу не взял на себя больше, чем позволено мной. Боже, в этом и правда заключена сила. Будучи уверенной, что он остановится, услышав то самое слово, я чувствую себя сильнее, решительнее... спокойнее.

Спускаюсь по ступенькам, наслаждаясь мягкостью кожи новой обуви. Милые балетки с ненавязчивыми серебристыми стразами и черной сеткой в области пальцев. Они отлично гармонируют с красным кружевным платьем с рукавами в три четверти, которое не даст замерзнуть осенними вечерами. Прямой подол проходит ниже колен, а под лифом имеется плетенный пояс, который фиксируется на талии.

Вкупе этот наряд помогает мне чувствовать себя утонченной и... желанной. Мое сознание взывало к совести, напоминая, что я не заработала на эти вещи. Вот только Эмерик ясно дал понять, отдавая их мне, что я его, и, соответственно, все, чем он владеет, автоматически и мое Осознание этого давалось мне очень сложно. Но сейчас я надела этот наряд, так как его подарок значит для меня гораздо больше моей чертовой совести.

Я застаю его сидящем за столом на кухне, ковыряющимся вилкой в тарелке с тостом и яичницей с сыром и беконом. Увидев меня, Эмерик замирает. Двигаются лишь его глаза, полыхающие под темными бровями, когда он окидывает меня изучающим взглядом сверху вниз.

Безусловно, он купил мне эти вещи, потому что мой гардероб был нулевой. Но по мере того, как его взгляд скользит по мне, я осознаю, что он выбирал его, думая обо мне, возможно, представляя, как я буду выглядеть в том, что ему по вкусу.

В конце концов, непоколебимые черты его лица смягчаются от удовлетворения. Что-то внутри меня прорастает и укореняется. Он доволен, что я приняла его подарок. Мне это непривычно, но понимание, что я нравлюсь ему, идеально сочетается со всеми остальными чувствами, которые Эмерик пробуждает во мне.

Наши взгляды встречаются.

— Платье подходит тебе, как нельзя лучше.

Мое сердце готово выпрыгнуть из груди.

— Не ожидала, что оно настолько хорошо сядет.

Его взгляд перемещается на мои губы.

— Садись и поешь.

Его пестрый галстук, светлая рубашка и коричневые брюки смотрелись бы слегка старомодно на большинстве мужчин. Но Эмерик выглядел словно метросексуал. Черт возьми, чтобы ни было на нем одето, трусики девушек все равно становились бы мокрыми, когда он проходит мимо.

Меня окутывает аромат крепкого кофе, когда я сажусь рядом с ним.

— Сегодня без жилета?

— Погода располагает к куртке.

Замечаю коричневую замшевую куртку, висящую на спинке его стула. Ее длинные рукава помогут скрыть сбитые костяшки на его руках.

Он наполняет едой мою тарелку, наливает в стакан сок и кладет руку на мое бедро. Никто не заботился обо мне так после того, как отца не стало. Сейчас, сидя здесь в прекрасном наряде, наполняя свой желудок вкусной едой, я смотрела на него, как девушка без отца на того, кто может ее защитить, как ученица на своего учителя, но в придачу к этому я видела в нем мужчину, которому готова была открыть свое сердце.

Эмерик заполняет так много пустот в моей жизни, а моя страсть к нему только сильнее привязывает меня к миру, о котором я столько мечтала. К миру, в котором я общаюсь с мужчиной, потому что правда хочу этого, потому что он заботится обо мне, как и я о нем.

Вот только он утверждает, что я не готова.

До того, как повстречала его, я хотела только нежности, а что теперь?

Когда я всерьез занялась музыкой, меня постигло ошеломляющее открытие, что Бах использовал в своем творчестве контрапункт. Те, кто не разбираются в музыке, слышат лишь мешанину звуков, какофонию. Но, сочиненное им, это множество мелодий, причем каждая его рука играла свою версию одного и того же произведения.

Контрапункт — излюбленный прием Эмерика абсолютно во всем, что он делает. Одной рукой он играет с нежностью и сдержанностью, а другой — со всем темпераментом и желанием доминировать. Но как бы не были противоречивы его действия, он возводит их до совершенной гармонии.

Я выпускаю вилку из рук и сжимаю его руку, лежащую на моем бедре.

— Как я пойму, что уже готова?

Он берет мою руку и целует ее.

— Я почувствую.

Изучаю его лицо, задерживаясь на выразительных губах, свежевыбритом подбородке и глазах цвета ультрамарин.

— И что тогда?

Зловещий блеск вспыхивает в его глазах.

— Тогда ты будешь благодарна, что у тебя есть стоп-слово.

По моей спине пробегает холодок, но между ног становится жарко. Я жажду того, что он предлагает, так же сильно, как боюсь этого. Или, возможно, просто заставляю себя быть осторожной.

Провожу рукой по волосам и возвращаюсь к завтраку.

Эмерик заканчивает с трапезой и отодвигает свою тарелку.

— Если ты не в школе и не у меня дома, то ты не отходишь от меня.

Я закашливаюсь, чуть не подавившись откушенным куском сыра.

— Как ты себе это представляешь?

— Не говори с набитым ртом.

Поспешно прожевав, я проглатываю пищу.

— Ведь когда я вернусь к себе домой...

— Теперь твой дом здесь.

Его слова приводят меня в ступор. Я хорошо расслышала, что он сказал, но смысл сказанного никак не укладывается в моем сознании.

Эмерик делает глоток кофе, бросает взгляд на телефон, а затем смотрит на меня так, словно он просто пригласил меня на ужин, а не предложил переехать к нему, черт возьми.

Я таращусь на него, разинув рот.

— Ты, должно быть, шутишь.

Вновь поднеся кружку к губам, он продолжает смотреть на меня без всякого намека на шутку.

Он предельно серьезен.

Неужели я пропустила мимо ушей то, как он просил меня перебраться к нему? Хотя, о чем это я. Просить — это не про него.

Откидываюсь на спинку стула.

— Причина в Лоренцо?

— Весомый аргумент.

Сделав еще глоток, он возвращается к своему телефону.

Его проклятые правила, которым я не могу перечить, сдерживая в себе порывы высказаться раз за разом.

— Ты же мой учитель! Это противозаконно.

— Ты моя девочка. — Он лениво водит пальцем по дисплею своего телефона. — И это единственный закон, который тебя должен волновать.

Что? Мой мозг готов взорваться.

— Ты сумасшедший.

— Ты моя.

— А что, если кто-нибудь узнает?

Эмерик, как ни в чем не бывало, проверяет свою электронную почту.

— Это мои проблемы.

— Но Шуберт...

Эмерик выпускает мобильник из рук и припадает губами к моим губам, говоря поцелуем, чтобы я заткнулась и доверилась ему. Затем отстраняется и вновь возвращается к просмотру электронной почты.

— Мы заберем твоего кота сразу после учебы.

Глава 29

АЙВОРИ

Я припарковываю свой Понтиак GTO через три здания от дома Айвори, пока та отправилась кормить своего кота. Оранжевого мотоцикла я не вижу, но при этом не могу быть уверен, что она там одна.

Если бы у меня имелось законное обоснование того, что я приехал вместе с ней полседьмого утра, мы были бы в доме вместе. Но вместо этого вынужден присматривать за ней на расстоянии, используя телефонную связь, будучи готовым сделать все возможное, чтобы Айвори чувствовала себя полностью защищенной.

Первые лучи солнца пятнами освещают черепицу здешних домов. Я крепче сжимаю телефон в руках, коря себя за то, что не могу следить за передвижениями Айвори внутри. Но мне хотя бы удается слышать ее через динамик. Каждый шорох ее дыхания эхом отдается во мне.

Прежде чем выехать, я вручил ей телефон, который был куплен мною еще несколько недель назад. Она сжимала его в своих руках, словно бесценную скрипку Vieuxtemps, а на ее лице читалась плохо скрываемая благодарность. Мне не терпелось увидеть ее реакцию, когда я подарю ей автомобиль.

— Твоя мама или брат дома? — спрашиваю я в трубку.

— Оба дома, — шепчет она. — Спят.

Если до меня донесется хоть один настораживающий звук, я окажусь на пороге ее дома меньше, чем через десять секунд.

Усиливаю хватку на руле, и из-под чересчур длинного рукава показываются сбитые костяшки пальцев. Очевидно, что Айвори поняла, что истинной причиной, по которой я надел куртку, являются именно эти шрамы. Мне не хочется, чтобы она тревожилась о том, что подумают или не подумают окружающие. Это только мои проблемы.

Когда вновь сосредотачиваюсь на шорохах на другом конце провода, мои мысли уносятся к нашему утру в спальне и тому сексуальному порыву, когда моя рука сжимала ее горло. Она доверяет мне, но в тоже время слишком нервничает, ведется на инстинкты своего тела, умоляет глазами, как повела бы себя с любым из мужчин в подобной ситуации. Это не то, что нужно.

Удушение, порка, получение удовольствия от любого проявления боли и доминирования — удел не для слабонервных. Если бы я хоть малость сомневался в том, что ее возбуждает, мой подход был бы иным. Если бы Айвори была слишком робкой, чтобы выдержать мой взгляд, вероятно, он бы не стал тем, что она поймала в первую очередь.

Если бы она была другой, я бы не сидел здесь, полностью посвящая себя ей и рискуя своей головой ради того, чтобы быть с ней рядом.

Айвори Уэстбрук — та еще штучка. Она идеальна для моего покровительства и присущей мне склонности к доминированию. Будь я с ней снисходителен, это сослужило бы ей плохую службу.

Ее внутренняя сила — одна из множества причин, почему меня настолько сильно тянет к ней. Да, она самое прелестное создание, которое я когда-либо встречал, и я очарован этим. Она дерзит мне, когда заключает, что я не прав, но при этом становится влажной от моего властного тона и твердого желания держать все под контролем. Готов поспорить на фортепиано Fazioli моего деда, что посредственный и скучный секс с рядовым мужчиной быстро наскучил бы ей.

Не важно, продиктована ли эта предрасположенность к покорности ее природой или является следствием жестокого прошлого, я, как ее первый истинный сексуальный партнер, несу ответственность за то, чтобы Айвори познала все возможные грани удовольствия. Секс не обязан соответствовать стандартам, продиктованным обществом, чтобы считаться нормой. Ему необязательно быть нежным и размеренным, чтобы являться безопасным. И присутствие кожаных наручников никак не указывает на чье-то несогласие.

В Айвори заметен прогресс в этом плане, но насколько осознанно она идет к этому? В этом вся и сложность.

Я хочу ее, и эта потребность словно беспрестанно пульсирующий ритм внутри меня, сродни ненаписанной мелодии, которая пробивается сквозь грудную клетку, чтобы явить себя миру. Поселить ее в своем доме и спать рядом, не овладевая ей — это истинная пытка. Но я уверен, что она осознает причины моей сдержанности, и к тому же она ценит и уважает это.

В том, что я жажду связать ее, вонзить свои зубы в ее плоть, придушить ее стоны, нет никакой проблемы. Но факт пережитого ей жестокого обращения в совокупности с тем, что я являюсь ее учителем, делает даже самые нежные проявления близости с ней затруднительными. Мне ничего бы не стоило сладкими речами заставить ее раздвинуть ноги и мягко овладеть ею, и она бы позволила этому случиться, потому что это и есть тот единственный способ, которым она привыкла отвечать на мужское внимание.

Но к черту это все. Прежде чем войду в нее, она должна самостоятельно прийти к тому, чтобы быть со мной и мыслями и душой, сделав сознательный выбор между тем, чтобы остановить меня или оказаться в моей власти. Чтобы все было не так, как сегодня утром, когда моя рука сжимала ее горло. Она не сдалась, но и не использовала стоп-слово. И все потому, что она еще не осознала, что значит действительно быть готовой.

Спустя несколько минут она возвращается в авто и пристегивается ремнем безопасности.

Я трогаюсь с места, краем глаза отмечая ее расслабленную позу.

— Никого не разбудила?

— Нет. — Уголки ее губ дергаются в улыбке. — Шуберт тоскует без меня. — Она ерзает на сидении и смотрит на меня. — Эмерик, нам нужно поговорить...

— Если речь пойдет о переезде, то это не обсуждается.

— Я вольна сама решать, где мне жить.

— Только не тогда, когда речь идет о твоей безопасности. — Я сворачиваю на Рампарт-стрит и направляюсь в сторону ЛеМойна. — Думаю, мне не стоит объяснять насколько небезопасно твое пребывание в этом доме вместе с Шейном и Лоренцо.

Она обиженно надувает губы.

Я кладу руку ей на бедро.

— Просто перестань грузиться по этому поводу.

— Я твоя ученица. Если кто-то узнает, что я живу у тебя...

— Я загремлю за решетку, а ты будешь свободна от меня и от любых последствий.

— Вот именно! А я не хочу этого!

— Это мои проблемы. — Мой голос звучит властно, чтобы напомнить ей, что здесь я принимаю решения, потому что я главный и контролирую эту ситуацию, в первую очередь, чтобы защитить ее. — Я так решил, и мы больше не будем возвращаться к этой теме.

Когда притормаживаю на светофоре, она отстегивает ремень безопасности и тянется ко мне.

Улыбаясь, Айвори привычно проводит рукой по моим волосам.

— Ты просто восхитителен, когда становишься таким серьезным и властным. — Она опускает подбородок и нарочито понижает голос. — Типа, я мужчина и я устанавливаю законы. Как сказал, так и будет.

Очень мило. Мотаю головой, с трудом сдерживая улыбку.

Ее пальцы погружаются глубже в мои локоны, и она приближается ртом к моему уху.

— Но у меня есть своя голова и право голоса, и тебе придется прислушаться, когда я действительно этого захочу.

Не свожу глаз с ее губ, будучи слегка обескураженным и возбужденным.

— Что еще можно было от вас ожидать, мисс Уэстбрук.

Она точно также понимала, что я не позволю ей перечить моим решениям.

— Вот и славненько. — В ее глазах играет огонек. — Также тебе следует быть готовым, что я не откажусь от Леопольда.

Конечно, она не сделает этого, поэтому мне предстояло подумать, как сделать так, чтобы это обстоятельство работало на меня.

Айвори скользит пальцами по моему подбородку, обхватывая его и целуя меня. Никто из ЛеМойна не сунулся бы в этот район, поэтому можно было не беспокоиться о студентах, глазеющих из проезжающих машин.

Я облизываю ее губы и подаюсь вперед, чтобы проникнуть языком в ее рот. Не требуется ничего, кроме легкого намекающего движения, и она уже стонет, открываясь для более тесного контакта. Боже, ее желание настолько же ошеломительное, как и мое собственное.

Сигнал светофора может смениться в любую секунду. Но мне плевать. Я перехватываю инициативу, сжимая ее бедра и прижимая нас к панели передач. Не убирая ноги с педали тормоза, я продолжаю дразнить ее языком, орудующим между ее губами, в то время как рукой следую ниже, чтобы с силой вцепиться в ее ягодицы.

Позади нас раздается гудок. Мы отстраняемся друг от друга, смеясь и тяжело дыша, подобно школьникам.

Я трогаюсь с места, переводя взгляд с дороги на нее и обратно.

— Каждый раз, когда буду видеть тебя сегодня, я буду вспоминать этот поцелуй.

Айвори заправляет волосы за ухо и смотрит на меня игриво.

— Аналогично.

Пока за окном мелькают кварталы и здания, между нами вибрирует безмолвная связь, закрепленная долгими взглядами и улыбками. Это удивительно комфортное явление, эта связь между нами, словно мы находимся в нашем личном мирке, где не существует никаких ошибок прошлого, планов на колледж и законов, запрещающих связь между учителем и учеником. Здесь в нашем интимном пространстве, нет ничего, что способно разлучить нас.

Я переплетаю пальцы наших рук у нее на коленях.

— Расскажи мне, о чем ты думаешь?

Она нервно облизывает губы.

— Непривычно сейчас ехать в этой машине, одетой в прекрасную одежду, чувствуя себя сытой после плотного завтрака, от которого мой желудок счастлив. — Она закрывает глаза, а затем открывает их и устремляет свой взгляд на меня. — Я счастлива. И напугана. Я чувствую некий страх, потому что такое ощущение счастья... редкость, и я слишком боюсь его потерять.

Наверняка, ее мысли сейчас об отце и чувстве защищенности, которого она лишилась после того, как папы не стало.

Меня подбивает донести до нее, что теперь эти проблемы — моя забота, но это бессмысленно, поэтому предлагаю ей посмотреть на все с другой стороны.

— Когда мы вместе, Айвори, только ты и я, как сейчас, счастье только в наших руках. Мы устанавливаем правила и только нам решать, как распорядиться им. Наш мир настолько же реален и безграничен, как и наши чувства друг к другу.

Она поднимает мою руку и касается губами моих пальцев.

— Спасибо тебе.

— За что?

— За то, что ты всегда можешь найти нужные слова. — Она прижимает мою руку к своему подбородку. — За то, что накормил меня. Что дал мне возможность накормить Шуберта. За телефон, одежду и...

— Не нужно благодарностей.

Клянусь, я чувствовал, как ее сердце обнялось с моим, мурлыча и потираясь о мою грудную клетку. То, как стремительно она отыскала место внутри меня, интриговало и вызывало трепет.

Я припарковываюсь на тихой улочке в нескольких кварталах от здания школы.

— Как мне это не нравится.

Она распахивает дверь и одаривает меня добродушной улыбкой.

— Я хожу в школу ежедневно.

— Мне не нравится вся эта секретность.

Я уже проходил это с Джоанной. Айвори заслуживала гораздо большего.

Но если нас раскроют, она вернется в Треме к Лоренцо Гандаре, а, следовательно, и к финансовой пропасти. И только я ответственен за то, чтобы оградить ее от этого.

Хватаю ее за шею сзади и притягиваю к себе, чтобы поцеловать.

— Это не навсегда.

Как только она закончит школу, я перестану быть ее учителем. Наши отношения станут законными, и... она поступит в колледж, в какой ей вздумается. А что потом? Я последую за ней? Захочет ли она этого от меня? У нее просто не будет чертового выбора.

Айвори прижимается лбом к моему лбу.

— Не обещай того, что не сможешь выполнить.

Кровь приливает к моему лицу, ее убежденность пробуждает гнев во мне.

— Я сделаю все, что от меня...

Она нежно касается своими губами моих и мгновенно усмиряет растущую ярость, целуя меня и заставляя мой член набухать.

Затем она поспешно отстраняется.

— Мы обсудим наше будущее после того, как я разберусь с тем, что происходит в настоящем.

На этих словах она выскальзывает из машины. Ее сногсшибательное тело с шикарной задницей и длинными ногами ласкают солнечные лучи. Охренительно красиво.

Закинув на плечо свою новую сумку, она наклоняется и заглядывает в салон. Вырез ее красного платья дарует мне прекрасный обзор на ее упругую молодую грудь, выглядывающую из-под ткани такого же красного шелкового лифчика.

Она ловит мой взгляд и вскидывает бровь.

А что я могу поделать? Это естественно, учитывая, какие у Айвори чертовски классные сиськи.

Уголок ее рта дергается в дерзкой ухмылке.

— Увидимся в классе, мистер Марсо.

Айвори удаляется от машины, лишая меня кислорода. Я опускаю стекло и несколько раз сигналю, чтобы привлечь ее внимание.

Оглянувшись через плечо, она корчит ехидную гримасу.

— Ты так подгоняешь меня или пытаешься произвести впечатление?

Мне просто хотелось еще раз увидеть ее улыбку. Теперь я снова могу дышать.

Глава 30

ЭМЕРИК

Весь день я провел, прислушиваясь к перешептываниям и пристально наблюдая за выражениями лиц. Беверли Ривард встречает меня в учительской с презрительно поджатыми губами. Тут ничего нового. Андреа Огюстен сторонится меня, настороженная и оскорбленная. Она справится с этим. Прескотт избегает меня в коридорах и прячется на своем месте во время занятий. Он — именно тот, кто беспокоит меня больше всех. Вчера вечером я принизил его в глазах Айвори, нанеся сокрушительный удар по его юношескому самолюбию. Но если он только откроет рот, то потеряет куда больше, чем чувство собственного достоинства.

В классе Айвори ведет себя так, как подобает обычной студентке. Она старается надолго не встречаться со мной взглядом. Не флиртует и не демонстрирует заинтересованности. Но все же сексуальное напряжение вибрирует между нами подобно электрическим полям. Если бы кто-то знал, на чем акцентировать внимание, он бы уловил это. Исходя из того, как я защищал Айвори, Прескотту следовало бы догадаться, но он не решался взглянуть ни на меня, ни на нее. На данный момент все, что я могу сделать, это не спускать с него глаз.

После занятий с Айвори, мы возвращаемся к ней домой. Небо без звезд и отсутствие уличного освещения превращают ее район в единое темное пятно.

Припарковывая свой GTO там же, где и утром, я отмечаю отсутствия света в ее окнах.

— Дома никого?

— Вероятно, да. — Она открывает дверцу машины. — Я сделаю все быстро.

Глушу мотор и присоединяюсь к ней на улице.

Она мотает головой и кивает в сторону автомобиля.

— Останься здесь. Кто-нибудь может вернуться.

Я иду на риск, но не могу позволить ей отправиться в одиночку в темный дом в столь поздний час. И вряд ли она сможет самостоятельно вынести оттуда кота со всеми его пожитками. На случай, если вдруг объявится ее брат, мне стоит подготовить ее, что наше повторное знакомство может стать не из приятных.

Мы следуем к крыльцу, и я беру ее за руку.

— Мне довелось познакомиться с Шейном некоторое время назад.

— Что? — Она останавливается на подъездной дорожке и смотрит на меня вытаращенными глазами. — И когда же?

Я крепче сжимаю ее пальцы и тащу за собой вверх по ступенькам.

— Он не в курсе, кто я такой, а также по досадной случайности не знает, за что я сломал ему нос.

С ее губ срывается вздох, шаги замедляются, но я не останавливаюсь.

— Так это был ты? — Она хмурится, отпирая дверь. — Из-за какого-то шрама на губе?

— Никто не смеет причинять вред моей девочке.

— Мне нравится, когда ты так говоришь, — шепчет она.

Нежными движениями она поправляет мой галстук, и ее пальцы скользят по рубашке, прежде чем она отворачивается.

Как только она распахивает дверь, затхлый запах сигаретного дыма бьет мне в нос.

Через секунду откуда-то из темноты выбегает рыжий кот и останавливается возле ее ног, мурлыча, подобно мотору, и потираясь о лодыжки.

Айвори подхватывает его на руки и утыкается носом в его затылок, словно он — самое дорогое существо в мире для нее.

Я убираю руки в карманы, стараясь сдержать свои приступ ревности к чертовому коту.

— Ты планируешь впустить меня?

— Немного терпения. — Она щелкает выключателем на стене, и крохотная комната наполняется светом. Затем Айвори протягивает мне кота, побуждая взять его. — Мне просто нужно собрать все его принадлежности.

Пока она бежит через несколько дверных проемов к задней части дома, комок меха осыпает на мою замшевую куртку тысячи мелких оранжевых волосков.

Я бросаю на него взгляд сверху вниз, заходя внутрь.

— Ты планируешь мочиться на мои ковры?

Кот лишь лениво моргает своими круглыми желтыми глазами. Затем он утыкается своей волосатой щекой мне в грудь, зарываясь в нее.

У меня никогда не было опыта с домашними животными, но он кажется вполне дружелюбным. Если бы только не линька...

— Мы можем побрить этого приятеля? — Бросаю я в сторону задней части дома.

Скрип ее шагов затихает.

— Мне казалось, тебе не нравятся бритые киски.

Мое лицо расплывается в улыбке. Пять баллов, девочка моя.

Я следую с Шубертом на руках через прихожую в гостиную. Здесь довольно чисто, но только потому, что ни черта нет, кроме картонной коробки с одеждой в углу, небольшого столика и дивана с провисшими подушками. Продолжая движение к задней части дома, прохожу мимо спальни, а затем еще одной, настолько маленькой, что она вмещает в себя лишь матрас на полу, груду белья и пепельницы.

Ни одна из спален не подходит для девушки, которую я знаю. Айвори довольно аккуратна, ее немногочисленные вещи содержатся в порядке, и она не курит. От осознания происходящего у меня щемит грудь, и я ускоряю шаг.

Добравшись до последней комнаты, кухни, я вижу, как она возится с мусорным ведром у задней двери.

— Где ты спишь?

Она захватывает несколько банок кошачьего корма с захламленного стола и проскальзывает мимо меня по направлению к ближайшей спальне.

— Это комната моей мамы.

Я спешу за ней, поглаживая кота и цепляя на себя еще больше его шерсти. Мое сердцебиение учащается, когда я проникаюсь атмосферой нищеты, в которой она жила. Когда мы достигаем второй спальни, я уже знаю, что Айвори собирается сказать, и попросту не хочу этого слышать.

— Комната Шейна. — Она окидывает взглядом кучу одежды. — Раньше она была моей, но после смерти отца Шейн вернулся и...

Она продолжает передвигаться по дому, следуя в гостиную. Внутри меня все сжимается, когда я вновь смотрю на просиженный диван.

— Вот здесь я и сплю. — Айвори выжидающе смотрит на меня. — Готов идти?

Я проглатываю ком в горле, давая себе клятву, что она больше никогда не будет спать на подобной рухляди.

— И это все, что ты заберешь отсюда? — Я киваю в сторону мусорного мешка и банки с кормом в ее руках.

Она устремляет взгляд на кота, довольно устроившегося у меня на груди, и тепло улыбается.

— Он — это все, что у меня осталось.

Чем дальше мы отъезжаем от ее района, тем спокойнее я себя чувствую. Мне никогда не доводилось ощущать себя более правым в своем решении, чем сейчас. Теперь, когда кот свернулся в клубок и мурлыкает на заднем сидении, осталась только одна причина, способная вернуть ее в Треме.

Я делаю незапланированную остановку, припарковываясь у тротуара возле магазина с решеченными окнами.

Айвори разворачивается на сидении и смотрит мне прямо в глаза.

— Зачем мы приехали сюда?

— Старик не видел тебя уже пару дней. Ступай к нему, оставь ему свой номер телефона и пообещай, что с тобой все будет в порядке.

То как она выскакивает из машины и бросается внутрь, вызывает у меня искреннюю улыбку.

Час спустя, сидя за моим обеденном столом за тарелкой с кесадильей, Айвори вручает мне список своих расходов. Как я и просил, она включает туда предметы, которые ей необходимы, такие как различные школьные принадлежности, дезодорант, тампоны и прочее. Я с трудом сдерживаю улыбку, когда замечаю в списке противозачаточные таблетки. Она пытается давать мне указания, как именно я должен поступить с этим списком, но я, вынуждая ее замолчать, припадаю губами к ее губам и погружаю пальцы в ее влагалище. Ее спина выгибается, а наши пустые тарелки дребезжат. Спустя пару оргазмов, Айвори на заплетающихся ногах бредет в гостиную, чтобы заняться выполнением домашнего задания, напрочь забыв о пререканиях.

Мои сбитые костяшки все еще слишком болят, чтобы играть на пианино, поэтому отправляюсь на беговую дорожку, а затем принимаю душ, где дрочу на воспоминания о том, как беззащитная Айвори извивалась под моей рукой, запрокинув голову и раздвинув ноги. Она была открыта для всех постыдных, развратных вещей, которые я мечтал провернуть с каждой дырочкой в ее теле. Боже, если бы она только знала, какие у меня планы на нее!

Прежде чем выйти из ванной, решаю разрядиться еще раз, так как, черт возьми, мне предстоит провести целую ночь с ней в одной постели.

Я убеждаю себя, что она еще не готова к тому извращенному и дикому подходу в сексе, который я практикую, но в глубине сознания у меня все же установлены сроки окончания моего самоконтроля. Оно истечет после визита к врачу в эту субботу. Всего через четыре дня. У меня есть серьезная потребность в том, чтобы нам с Айвори ничего не мешало, в том числе презервативы. Как только у меня на руках окажутся результаты ее анализов, подтверждающие, что я могу это позволить, никаких преград не останется.

Айвори переходит в спальню, чтобы закончить домашнее задание с Шубертом, который свернулся калачиком возле нее. Я же удаляюсь в свой кабинет, чтобы разобраться с выплатами по счетам ее чертовой семейки. У меня проскальзывает мысль, чтобы сразу погасить их ипотеку. Это было бы проще, но, знаете, не пошли бы они. Я буду платить по их счетам до тех пор, пока Айвори не окончит школу, лишь по той причине, что не хочу давать им поводов искать ее. После этого они могут отправляться хоть на улицу.

Я связываюсь со своей службой доставки еды и прошу их добавить адрес Стоджи в свой ежедневный маршрут. Возможно, он не примет этого. А может быть, он увидит в моем жесте то, чем он и является: благодарностью за то, что он предоставлял Айвори место, где она могла укрыться на протяжении всех этих лет.

Разобравшись с этим, совершаю еще несколько телефонных звонков и нахожу надежного частного детектива, предоставляя ему вводные данные. У меня не особо много информации, но он и не задает лишних вопросов. Имя. Номер и марка автомобиля. Детектив убеждает меня, что этого достаточно.

Уже к концу недели он доказывает свою состоятельность, предоставляя мне все необходимые данные для моих дальнейших действий.

Теперь я точно знаю, как поступлю с Лоренцо Гандара.

Глава 31

АЙВОРИ

Днем в пятницу я спешу к своему шкафчику, расположенному в центре кампуса. Элли поспешно семенит рядом, беспрестанно талдыча о том, что не поспевает за мной. Оставив при себе комментарии по поводу того, что ее ноги короче моих, я сбавляю ход и игриво подталкиваю ее бедром.

— Ты стала какой-то другой, — с улыбкой отмечает она, моргая карими глазами. — Это я могу сказать наверняка.

Она ни слова не сказала о моем новом гардеробе. Ее полностью поглотили попытки откопать скрытые причины перемен в моем поведении.

— Ты... такая парящая. Ну, знаешь, словно легкий бриз. — Элли обгоняет меня, прислоняясь к нашим шкафчикам, и ее черные волосы, собранные в хвост, ложатся ей на плечо. — У тебя появился парень, не так ли?

Не думаю, что парень — это довольно емкое определение для Эмерика.

— Выходит, словно ты считаешь, что парень — это какое-то чудодейственное средство для похудения? Может, еще скажешь, что он причина моих газов?

Элли смеется и разворачивается, чтобы набрать код на шкафчике.

— Ты такая смешная.

Открываю свой шкафчик и обнаруживаю там маленькую аккуратно сложенную бумажку поверх учебников. Не сдерживая улыбки, протягиваю руку и касаюсь ее, поглаживая.

Всю неделю Эмерик оставлял для меня записки. Лишь от одной мысли о том, как он выписывает каждое слово своим выразительным почерком и приходит сюда, чтобы отправить записку в вентиляционное отверстие в дверце моего шкафчика, у меня трепещет в груди.

Элли, находящаяся на расстоянии вытянутой руки, отвлекается на телефон.

Я разворачиваю записку, не вынимая ее из шкафчика.

«Я хочу тебя».

«Я жду тебя».

«Я всегда с тобой».

Это цепляет меня за живое. Я перечитываю его слова снова и снова, и все мое тело изнывает. Закрыв глаза, слышу его глубокий голос, чувствую его обжигающие прикосновения, ощущаю запах корицы, наполняющий его дыхание. Словно он здесь, всегда рядом, окрыляя меня. Черт, возможно, я просто слишком романтична.

Позади меня раздается цокот каблуков. Сжав записку в кулаке, оглядываюсь через плечо.

Энн прислоняется к шкафчику между мной и Элли, окидывая меня оценивающим взглядом.

— Девочки секретничают.

Так-с. Она явилась сюда от имени женского населения, чтобы напомнить мне, кто тут самая красивая, умная и популярная.

Я опускаю свою руку в сумку, отправляя туда скомканную записку. Затем поворачиваюсь лицом к Энн, нацепив на лицо улыбку, которую мой отец всегда называл моим главным оружием.

Усмешка искажает ее гладкую черную кожу и идеальные черты лица.

— Это платье от Dolce & Gabbana.

Я опускаю глаза вниз, осматривая желто-белый принт в виде ромашек и любуясь, как это платье сидит на мне.

— Допустим.

— Вчера на тебе было платье от Valentino а еще днем раньше — Oscar de la Renta. Признайся, Айвори, ты заделалась в магазинные воришки?

Эх, ну что стоило Эмерику обновить мой гардероб где-нибудь в «Уолмарте»? Я бы все равно не заметила никакой чертовой разницы.

Действовать сверх меры — в этом весь Эмерик.

Элли перекидывает через плечо свой массивный рюкзак и приближается ко мне.

— Оставь ее в покое, Энн.

— Все в порядке. — Я киваю в сторону Кресент-Холла. — Я тебя догоню, хорошо?

Она подбадривающе улыбается мне и направляется в сторону аудитории.

Я возвращаюсь к Энн, обдумывая вариант колкого ответа, так как меня веселит наблюдать, за ее реакцией. Можно бы было сказать, что я переспала с управляющим бутика в «Нейман Маркус». Ведь именно там люди закупаются этим брендовым шмотьем? Я не уверена, да и этот вариант слишком близок к ее реальным предположениям. О, есть идея...

— Я начала приторговывать своими яйцеклетками.

Карие глаза Энн заметно округляются.

— Своим... Чем?

— Яйцеклетками. — Я пожимаю плечами. — Кто же мог знать, что овуляция может быть столь прибыльной? Учитывая мою привлекательную внешность и отличные показатели по здоровью, Центр Репродуктивного Здоровья платит мне вдвое больше стандарта.

— Это отвратительно, — брезгливо выдает Энн.

— Как и твое поведение. — Я захлопываю шкафчик и проскальзываю мимо нее. — Но я глубоко тронута твоим повышенным вниманием к моей персоне. Это заставляет меня по-другому взглянуть на наши взаимоотношения. Возможно, нам стоит замутить совместный шопинг и переночевать вместе. — Честно, я бы предпочла быть раздавленной огромным роялем. — Мы могли бы скрепить нашу дружбу кулонами и...

— Какая же ты сука.

— Хотя... нет. — Я похлопываю ее по костлявому плечу и удаляюсь. — Спасибо, что открыла мне глаза.

Спустя несколько часов я сижу за «Стейнвеем» на сцене университетского театра. Несколько дней назад Эмерик перенес наши частные уроки сюда, чтобы я привыкла к акустике. До фестиваля камерной музыки остается всего пару месяцев. Это одно из самых масштабных мероприятий Ле Мойна, демонстрирующее публике лучших музыкантов и танцоров академии.

Фортепиано — это лишь один из элементов постановки, но я мечтаю, наконец, стать частью всего этого. Эмерик до сих пор не объявил, кто именно удостоится этой чести. Он настолько серьезно подходит к своей работе, что на его решение никак не влияет тот факт, что мы вместе. Я действительно должна это заслужить, и у меня нет ни малейшего порыва упрекнуть его в этом.

Тем не менее, ему удается держать меня в томительном ожидании.

Сегодня утром, когда Эмерик присоединился ко мне за завтраком, он заявил, что его вдохновляет видеть меня в предвкушении.

И мне нравится изнывать в этом предвкушении. Ждать его наставлений. Его ласки. Пребывать в ожидании неизвестности.

— Начни сначала, — доносится его голос из темноты зрительного зала.

Театр полностью наш. Эмерик где-то на первых рядах, но я не вижу его за ярким светом софитов.

Склонившись над клавишами, погружаюсь в сюиту Чайковского «Щелкунчик». Мои руки разрывают полотно надрывного тремоло, пальцы парят, стремительно меняя клавиши. Я играла это произведение так много раз, что выучила его наизусть, и мои руки действуют по наитию, с легкостью извлекая ноты.

К тому моменту, когда стрелка на моих часах достигает семи, пот омывает мою кожу, а руки немеют от судорог. Эмерик лишь пару раз прерывал меня, чтобы указать на некие небрежности. Черт, он был настолько тих на протяжении последнего часа, что я задаюсь вопросом, не ушел ли он.

Я отстраняюсь от фортепиано и, щурясь, вглядываюсь сквозь свет.

— Ты там не заснул?

— Нет. — Эмерик откашливается. — Это было великолепно, мисс Уэстбрук. — Его бархатистый глубокий голос эхом заполняет пространство театра. — Эта сцена недостойна вас.

Волны тепла разливаются внутри меня, витиеватыми путями пробегая по моим рукам, между грудями и вдоль позвоночника.

— А как насчет сцены «Леопольда»? — Я слегка наклоняю голову в бок, щурясь от яркого освещения. — Ну, знаешь, если уж я туда стремлюсь...

— «Леопольд» — это лишь навязчивая идея, засевшая в твоей голове. Бери выше. Перспективнее.

— Что-то лучше престижной консерватории? — Я поджимаю губы. — Что это может быть?

— В мире нет такой сцены, которая бы заслуживала тебя в полной мере. Но тебе необходим кто-то достаточно страстный, чтобы питать тебя.

Вот это поворот. Я никогда раньше не задумывалась об этом.

— Подойдите сюда.

Это дежурный приказ, который мог быть обращен к любому из его учеников, как простое «сядьте», «прекратите болтать», «отвечайте на вопрос», но для меня в нем был более глубокий смысл.

Я ощущаю дрожь в ногах, когда поднимаюсь со стула. Мое дыхание замедляется с каждым шагом к нему, вниз по ступенькам сцены в темноту пустого зала.

Эмерик расположился в первом ряду, чуть в стороне, в тени от света рамп. С лодыжкой, положенной на колено, и предплечьями на подлокотниках, он олицетворяет собой спокойствие и абсолютное самообладание. Но его взгляд холодный и пронзающий, сверлящий меня насквозь.

Я останавливаюсь на расстоянии вытянутой руки, и мое внимание привлекает восставшая твердая плоть в его брюках.

— Айвори. — Его соблазнительный тон заставляет меня поднять голову.

Я потираю затылок.

— Ты... Эм, возбужден. Это из-за моего выступления?

— Что бы ты ни делала, это заводит меня, — шепчет он. — Особенно утонченные движения твоего тела, когда ты играешь. Я желаю, чтобы ты сидела обнаженной за фортепиано и двигала бедрами, словно совокупляешься с нотами.

Между моих ног вспыхивает пожар, охватывая каждый сантиметр моего тела. Я жажду освободить его из брюк и ощутить твердость члена в своих руках. Во рту.

Эмерик проводит пальцем по нижней губе.

— Должность солистки в постановке твоя.

Я восторженно вздыхаю, ощущая покалывания в конечностях.

— Благодарю.

— Мне нравится твоя благодарность. — Он облизывает губы. — Но ты правда заслужила это, Айвори. Ты станешь звездой этого шоу.

На словах он восхваляет лишь мой талант, но искры в его глазах, когда он скользит взглядом по изгибам моего тела, проникая прямо под кожу, говорят о том, что он восхищается мной всецело. Он видит меня глубже, знает меня лучше, чем кто-либо, и ему явно нравится то, что открывается его глазам.

Спонтанная и крайне странная потребность зарождается в моей груди, прорастая из самых потаенных глубин моего существа. Потребность доставить Эмерику удовольствие, познать ту самую силу, дарующую ему власть.

Я отвожу его ногу, лежащую на колене, пока та не оказывается на полу. Он приподнимается с места, но я останавливаю его, положив руки на его крепкие словно камень бедра. Затем опускаюсь на колени между его расставленных ног.

— Айвори, — предупреждающе рычит он, когда его рука оказывается у меня в волосах.

Преисполнившись решительностью, я впервые касаюсь его члена через ткань брюк.

— Я хочу попробовать это.

— Черт. — Его резкий выдох эхом разносится по огромному пространству зала. Хватка в моих волосах крепчает, неся за собой щиплющую боль. — Только не здесь.

Если мы потратим время на дорогу до его дома, то я растеряю все самообладание. Я презирала ощущение мужчины в своем рту после того, как Лоренцо провернул подобное со мной. Рвотные позывы, невозможность дышать и тотальное унизительное чувство от чего-то мерзкого, брызнувшего мне на язык...

Я хочу, чтобы с Эмериком все было иначе. Желаю, чтобы он показал мне, каково это — действовать по зову собственной природы.

Замкнутая в кольцо его железных мышц торса и ног, я скольжу рукой по его пульсирующему твердому стволу.

— Я готова быть у тебя в ногах. Преклоняться пред тобой. Исполнять любое твое желание. Просто... позволь мне это.

— Разрази меня гром. Как, черт возьми, я могу сказать на это «нет», — с его губ срывается глубокий, хриплый звук.

Намотав мои локоны себе на кулак, Эмерик окидывает взглядом зал, останавливаясь на закрытых дверях.

Вспоминает ли он в этот момент о Джоанне и о том, как их застукали?

Вечер пятницы. Время за семь вечера. Должно быть, в Кресент-холле нет никого кроме нас, да никто и не приходит в театр во внеурочные часы. Но даже если эти двери распахнутся, я поднимусь с колен раньше, чем кто-нибудь заметит нас. К тому же, в тусклом свете видна лишь моя спина, Эмерик же полностью скрыт в тени.

Я знаю, что он делает такие же выводы, прежде чем дать мне добро.

— Возьми его, — полушепотом рычит Эмерик.

Все внутри меня трепещет, когда я расправляюсь с ремнем и молнией на его брюках. Мои руки дрожат, а рот наполняется слюной.

Его тело расслабляется, но кулак в моих волосах сжимается крепче. Эмерик приподнимает бедра, свободной рукой освобождаясь от брюк. К тому моменту, когда его налитые яйца освобождаются от оков брюк, все мое естество изнывает от желания прикоснуться к нему.

В тусклом свете вырисовываются очертания его внушительных размеров члена: длинного, красивого, с пульсирующими венами. Мои руки тянутся к нему, и вскоре пальцы сжимаются вокруг толстого основания.

Эмерик тянет меня за волосы, запрокидывая мою голову и пристально всматриваясь в лицо своими чуть заметно сверкающими в полумраке голубыми глазами.

— Как только ты захочешь, чтобы все это прекратилось, просто подними руку вверх.

Это значит, что у меня не будет возможности ничего сказать? Проблески страха зарождаются во мне, но я отгоняю их. Во мне достаточно сил, чтобы позволить себе быть беззащитной рядом с ним.

Он убирает пальцы из моих волос и кладет обе руки на подлокотники, сжимая их.

— А сейчас отсоси мне.

Удобнее расположившись на коленях перед ним, чувствуя дрожащими пальцами короткие волосы на его лобке, я опускаю голову и скольжу щекой по всей длине его ствола, вдыхая запах, целуя и наслаждаясь ощущением стальной твердости плоти, заключенной в шелк кожи.

Тело Эмерика заметно напрягается в кресле.

Проводя носом по пульсирующей плоти, я втягиваю аромат мужчины, которому всецело доверяю, позволив ноткам древесного мускуса проникать глубоко в легкие.

Его тяжелое дыхание прерывается стоном, и он шире раздвигает ноги, вынуждая брюки практически трещать по швам.

— Прекращай играться с ним и отсоси.

Игриво улыбнувшись, я провожу языком по головке члена, срывая очередной стон с губ Эмерика. Вид побелевших костяшек его пальцев, вцепившихся в подлокотниках, разжигает пожар между моих ног. Резкий толчок его члена между моих губ заставляет меня гореть. Его удовольствие — мое удовольствие.

Посасывая и играя языком с головкой, я тянусь рукой к его яйцам, чтобы помассировать их пальцами. Затем закрываю глаза и принимаю член глубже.

— Черт, да! — рычит Эмерик. — Вот так. Глубже. Работай языком. Хорошо. — В его ногах появляется дрожь. — Боже, Айвори. Вот так отлично.

Вдохновленная его похвалой, наращиваю темп, отсасывая интенсивнее. В те моменты, когда он не отвлекается на дверь, Эмерик наблюдает за мной, считывая наслаждение от процесса на моем лице, и я чувствую это. Похотливые желания, затуманивающие его разум, заводят меня практически так же сильно, как и его неискоренимое стремление контролировать ситуацию. Используй слюну. Оближи головку. Работай рукой. Заставь меня кончить.

Святые угодники, этот мужчина, он просто не может позволить себе расслабиться и наслаждаться минетом. Полушепотом, но резким тоном, он требует исполнения всех его прихотей, руководя каждым моим движением. Соси быстрее. Возьми глубже. Высоси все.

Он помешан на контроле, но я предвидела это. За это я люблю его. Его дерзкий сквернословящий рот, а также его повелительный тон заставляют мои губы покалывать, а соски твердеть.

Распрощавшись с остатками самообладания, Эмерик не намеревается давать мне поблажек. В неистовом порыве, он хватает меня за волосы и резко подает мою голову вниз. Рвотный позыв не заставляет себя ждать, я пускаю слюни, хватая ртом воздух. Сладострастный стон вырывается из его груди, когда он начинает двигаться резче и проникать глубже, интенсивно двигая бедрами. Из моих глаз брызжут слезы, и я реально испытываю недостаток кислорода, крепче цепляясь пальцами за ткань его брюк.

Обе руки Эмерика лежат на моей голове, в то время как он прижимает мое лицо к своему паху, а его член упирается мне в горло.

— Черт подери, просто подними руку, и я остановлюсь, — хрипит он.

Мои руки свободны. Я могу поднять их в любую секунду, и Эмерик отпустит меня, прекратив эту пытку. Ощущение такой власти ломает что-то внутри меня.

Я не хочу этого. Всем своим нутром испытываю потребность в том, чтобы он имел мой рот: неистово, жестко, как ему вздумается. Возможно, это все от того, что Эмерик и так долго сдерживал себя, держал себя в узде ради меня, и таким образом я стремлюсь отблагодарить его. А может быть, просто жажду этих ощущений — чувствовать, что я всецело принадлежу ему и растворяться в нем.

Массивная головка, долбящая заднюю стенку моего горла и раздражающая дыхательные пути, реально делает мне больно. Мои миндалины ничто иное как ноющая от боли воспаленная плоть. Эмерик следует лишь своим желаниям, но мне нравится это, и я тоже жажду этого, как совсем не порядочная женщина.

Я и не была никогда порядочной, я порочна, как и Эмерик, и это болезненное удовольствие. Он стремится трахнуть меня так глубоко, насколько это возможно, потому что в его руках сосредоточена вся власть надо мной, и он тот мужчина, которого я жажду самым извращенным, самым пугающе прекрасным образом.

— Просто... Подними... Свою чертову... руку.

Его слова чередуются с неистовыми резкими толчками в моем рту.

Мои ногти впиваются в его бедра. Безмолвная мольба. Не останавливайся.

Хватка в моих волосах крепчает, его бедра двигаются размашистее, ноги дрожат, а дыхание выходит из-под контроля. Как только начинаю ловить себя на мысли, что больше не вынесу, натиск стихает. Эмерик замедляет свои толчки, двигаясь плавно, поглаживая мои волосы и наполняя мой рот своим семенем.

Тело Эмерика содрогается, и он выдыхает мое имя, которое эхом отдается от стен.

Я ощущаю силу. Растворяюсь в ней. Его руки дрожат, и я переплетаю наши пальцы воедино. Он мой.

Глава 32

АЙВОРИ

— Это еще что? — спрашиваю я на следующее утро, щурясь от слепящего солнца и шагая к незнакомой мне машине, припаркованной у дома Эмерика.

Он выходит из дома следом, обгоняя меня.

— Это Порш Кайен.

— И? Почему он здесь? — Я была уверена, что он отвезет меня в клинику на своем мощном авто. — Откуда он взялся?

На своих сильных ногах он спешит к белому спортивному автомобилю, его восхитительная задница в джинсах с низкой посадкой радует глаз. Чирикнув брелоком, Эмерик распахивает водительскую дверцу, а затем поворачивается ко мне и застывает в позе победителя, скрести руки на груди.

Футболка обтягивает его рельефные бицепсы и широкие плечи, а джинсы подчеркивают внушительную выпуклость между ног. Без зазрения совести мой взгляд блуждает по его телу, и лукавая улыбка вырисовывается на моем лице, когда я вспоминаю, как его набухший член вторгался в мое горло минувшей ночью.

— Посмотри на меня. — Тон Эмерика звучит слегка сурово, побуждая меня поднять глаза. — Его доставили сегодня утром.

Я прикусываю губу. Было бы лучше, если бы этот автомобиль предназначался не мне.

— Мне казалось, ты предпочитаешь прожорливые американские тачки.

Его голубые глаза чарующе блестят на солнце.

— Ты права. Но это один из самых безопасных автомобилей на рынке.

Проклятие, это действительно мне. Очередной совершенно неуместный подарок. Теперь я понимаю, зачем он интересовался в начале недели, есть ли у меня водительские права.

— Спасибо, но не стоит...

— Это не обсуждается.

— Эм, но... Мне сложно объяснить свой обновляющийся гардероб в школе. А тут машина? Нет уж. — Я встаю в позу с руками в боки. — Верни его.

— Нет. — Он бросает ключи в мою сторону.

Я позволяю им упасть на подъездную дорожку под моими ногами и одариваю Эмерика ехидным взглядом.

Его челюсть заметно напрягается.

Дерьмо. Это заставляет меня нервничать.

Сцепив руки за спиной, он медленно движется в мою сторону, размеренными шагами, не сводя с меня взгляда.

Дерьмо дерьмовое. Опускаю руки по швам и осматриваюсь по сторонам. Дом скрывает нас от оживленных улиц. Высокие раскидистые дубы служат живой стеной, ограждающей нас от соседних участков. Не могу сказать, что меня пугает перспектива остаться с ним наедине, когда он на взводе, хотя может так оно и есть. Но любое проявление страха приглушается сводящей с ума политикой «владеть-подчиняться», которая превосходно укоренилась между нами.

Но это вовсе не значит, что я обязана принять его подарок. Я бросаю взгляд на ключи.

— Не отводи глаз!

Мой взгляд фокусируется на идеальных чертах его лица и пульсирующей жилке на лбу. Минуло уже несколько дней с тех пор, как я заставила его закипеть, но я прекрасно помню, как он выглядит в такие моменты. Когда Эмерик кружит вокруг меня, все во мне одновременно трепещет и сжимается, и я замираю в ожидании удушающей хватки на моем горле или смачного шлепка по заднице. Может, он, наконец, трахнет меня? Прямо здесь, при свете дня. Я бы приветствовала, что угодно из этого или даже все вместе. После моего переезда сюда я нахожусь в настолько возбужденном состоянии, что с легкостью могла бы прямо сейчас раздеться и накинуться на него.

Эмерик останавливается позади меня, не касаясь, но достаточно близко для того, чтобы его дыхание скользило по моим волосам.

— Мои пальцы были в твоем влагалище, мой член был у тебя во рту, твой вкус ощущался на моих губах. Я единственный мужчина на свете, который знает, насколько ты прекрасна, когда бьешься в экстазе. Все эти веснушки на твоих бедрах, все эти звуки, которые ты издаешь во сне, страсть, которую ты разжигаешь во мне, когда играешь на фортепиано, — абсолютно все в тебе бесценно и неподражаемо, поэтому я намереваюсь облачить тебя в самые шикарные наряды и усадить за руль самого безопасного автомобиля. И ты отблагодаришь меня за все своими восхитительными губками, которые сомкнуться вокруг моего члена, как только ты вернешься домой.

С каждым его словом мое сердце намеревается вырваться из груди, а дыхание сбивается с ритма.

— В этом весь я, Айвори, и ты важная, самая значимая часть меня. — Он делает паузу. — А сейчас наклонись.

От его тона мои колени дрожат. Я тянусь к черным туфлям на моих ногах, и дизайнерские джинсы врезаются в мои бедра. На мне джинсы с низкой посадкой? Прямо сейчас его взору открылся весьма нечестивый вид на мою задницу.

Его ладонь приземляется на мою задницу с такой силой, что у меня перехватывает дыхание, и я падаю вперед. Но рука Эмерика обхватывает меня за талию, удерживая, а вторая рука ложится на спину, не давая разогнуться. Господи Иисусе, моя задница просто горит. Жар распространяется по телу, пульсируя в моих венах и концентрируясь между ног.

Он гладит место ушиба, которое прикрыто плотной тканью кармана моих джинсов.

— Подними ключи.

Удерживаемая его рукой, я подхватываю брелок с ключами с мощеной мостовой.

Затем Эмерик хватает меня за руку и ведет к машине.

— Я бы разукрасил твою дерзкую задницу, если бы ты не собиралась продемонстрировать ее доктору. — Мы останавливаемся у водительской дверцы. — Руки на крышу.

Черт. Это еще что? Я бросаю ключи на сидение и упираюсь ладонями в блестящую белоснежную поверхность, покрытую нетронутой краской.

Эмерик скользит пальцами по моим бедрам и расстегивает молнию джинсов. Мое сердце бьется в лихорадочном крещендо. Одним резким движением джинсы оказываются собранными у моих лодыжек.

В разгар дня я оказалась стоящей посреди улицы и обнаженной ниже пояса... Такое со мной впервые. Я даже не понимаю, дрожу ли я от страха быть застуканной кем-то, от предвкушения неминуемой боли или от неистовой жажды его прикосновений. Есть вероятность, что от всего перечисленного.

— Нагнись и ухватись за сидение.

Следуя его приказу, я испытываю чувство умиротворения. Что бы Эмерик ни сделал со мной дальше, я стану еще на шаг ближе к гармонии с собой. Каждый раз, ведя меня за собой, он демонстрирует мне новую грань моей природы. Человек, которого он раскрывает, вовсе не слаб и не закрыт от мира. Наконец-то я действительно знаю, куда идти.

Его «Мартинсы» шаркают по брусчатке, когда он опускается на корточки позади меня. Его руки ложатся на мои бедра, и в следующее мгновение он припадает ртом между моих ног.

Волна стыда окрашивает мое лицо багрянцем, но буквально в этот же момент сменяется вожделением, как только его дыхание касается моего лона. Затем следует глубокий вдох, и руки Эмерика крепче сжимают мои бедра.

Он исследует меня. Там внизу. С рвением и ненасытностью. Я даже представить не могла, что это будет так возбуждать меня, но мое тело содрогается от неведомого ранее фантастического ощущения. Он тоже дрожит и... О, боги, он лижет меня, целует меня так же, как целовал мой рот. Снова, черт подери, первым.

Я прикусываю губу, чтобы заглушить крик удовольствия, когда его язык проникает глубже в меня. Он буквально терзает мою плоть, покусывая чувствительную кожу и царапая ее щетиной. Боль, сопряженная с блаженством, бас и сопрано, и каждая чертова октава между ними. Я готова кончить. Ощущаю, как приближаюсь к этому моменту, и не хочу оттягивать этот момент, скользя киской по его языку и впиваясь пальцами в кожаную обивку сидений. Я уже почти достигла желаемого. Вот-вот...

Эмерик отстраняется.

Я выпрямляюсь и поворачиваюсь, чтобы вернуть его на место, но он уже хватает меня за бедра, не давая запутаться в скомканных джинсах, и припадает своим ртом к моему. Его язык скользит по моим губам, распространяя между нами терпкий вкус моего возбуждения.

Эмерик прерывает поцелуй и натягивает трусики по моих дрожащим ногам.

Все внутри меня изнывает от желания довести начатое до конца.

— Я не кончила.

— Я в курсе. — Он подтягивает мои джинсы и застегивает их. Затем Эмерик берет мою руку и кладет на выпирающий бугор внизу своего живота. — Я буду ждать тебя.

— Ты не поедешь со мной?

Тень сожаления проскальзывает по его лицу, и он отпускает мою руку.

Конечно же, Эмерик не может пойти. Нас может кто-нибудь застукать вместе. Я мысленно ругаюсь на себя.

— Поэтому ты приобрел автомобиль для меня.

Он обхватывает мое лицо ладонями и вновь целует меня.

— Прости. — Я виновато опускаю голову и смотрю на него из-под ресниц. — Я вела себя как недоумок.

— Крайне дерзко.

— Почему ты сразу не сказал мне?

На его безупречном лице вырисовывается ухмылка.

— Так было бы неинтересно.

Его заводит, когда я своим поведением напрашиваюсь на наказание? Из сегодняшнего урока я извлекла, что худшее наказание — это отказ в оргазме.

Как только устраиваюсь на водительском сидении, Эмерик наклоняется к открытому окну и одаривает меня весьма строгим взглядом.

— Не спорь с доктором.

— Не буду.

— Сдай анализ крови.

— Обязательно.

— И запиши все противозачаточные, что он порекомендует.

Я начинаю нервничать.

— Все сделаю.

Его суровый взгляд смягчается и становится таким, каким я его никогда не видела.

— Возвращайся ко мне.

Я тянусь к нему и провожу рукой по его щетине.

— Обязательно.

Глава 33

АЙВОРИ

Как только сворачиваю с подъездной дорожки дома Эмерика, на меня накатывает чувство тревоги. Возможно, из-за того, что на мне шмотки дизайнерских брендов, я езжу на дорогущей машине и одержима мужчиной, который не имеет понятия, куда я направляюсь. Речь не о поездке в клинику, а о том, что будет после этого? Допустим, через несколько месяцев? После того, как я закончу обучение? Куда последую и чего достигну?

Я отдаю себе отчет в том, что Эмерик намерен держать меня при себе. Это одновременно причина моей радости и разочарования. Главное, к чему я стремилась, это выбраться из Тримея. И вот, цель взята, сейчас я достигла того, чему позавидовала даже Энн. Но я жажду продолжать совершенствоваться в игре на фортепиано, и под руководством ни кого-нибудь, а самых лучших наставников, которых может предложить Леопольд. Могу ли я отказаться от своей мечты ради мужчины и не корить себя за это? Сможет ли Эмерик принять такое мое решение?

Думаю, нет. Из всех уроков, которые он преподал мне в классе и вне его, самый важный — это слушать свою природу и следовать за своей мечтой.

Среди хаоса в моих мыслях, я вспоминаю о матери и Шейне. Заботит ли их, что со мной сейчас? Эмерик не забывает об их счетах, поэтому, возможно, они не особо тревожатся. И, вполне вероятно, они настолько поглощены своими проблемами, что даже не замечают моего отсутствия. Я стараюсь не зацикливаться на этом. То, чего мне хотелось бы получать от них — внимание и заботу, — канули в небытие вслед за моим отцом. У меня больше нет семьи в полном понимании этого слова, и это горькая истина, с которой я уже давно смирилась.

Через пару минут езды я паркую свой «Порше» возле здания «Southern Family Health». Сунув мобильник в задний карман джинсов, устремляюсь внутрь современного одноэтажного здания.

В приемной уже есть несколько человек, но никто из них даже не отрывает глаз от своих гаджетов, когда я вхожу. Я регистрируюсь, заполняю все необходимые бланки и отдаю их женщине средних лет за стойкой.

— Присаживайтесь. — Женщина заправляет вьющийся каштановый локон за ухо. — Доктор Марсо скоро вас примет.

Я заметно напрягаюсь и судорожно осматриваюсь по сторонам, ища хоть какое-то подтверждение тому, что только что услышала.

— Простите, вы сказали Марсо?

— Что-то не так... — Она смотрит на экран компьютера. — Здесь указано, что вы записаны к доктору Марсо.

Кровь в моих венах леденеет. Эмерик упоминал, что его отец — врач, но я предполагала, что он работает в какой-то элитной клинике или типа того. Черт возьми, почему, по его мнению, мою вагину должен осмотреть именно его отец? Может, все же это какой-то другой Марсо? Это вообще распространенная фамилия?

— Не подскажите... — Не рискованно ли задавать такие вопросы? Плевать. — А у доктора Марсо есть сын? Преподаватель?

— О, да. — Лицо женщины расплывается в улыбке, и она откидывается на спинку стула, не сводя с меня глаз. — Судя по вашей реакции, вы тоже попали под его чары.

— Нет, я не... — Мои щеки горят огнем. — О чем вы вообще?

— Каждый раз, когда этот шикарный мужчина появляется здесь, девушки сходят с ума, — она ухмыляется. — Бери талончик, милочка. К нему длинная очередь из девушек, желающих отхватить лакомый кусочек.

Она сейчас это на полном серьезе? Едва сдерживаясь, я нахожу свободное местечко и достаю свой телефон. В моем списке контактов всего два имени и одно из них Мастер Лорд. Так Эмерик пытался пошутить, когда настраивал мои мобильник. Я так и не решилась переименовать его.

Я открываю окно сообщений.

Я: Ты отправил меня к своему отцу? Чтобы он прописал мне противозачаточные? Чем ты вообще думал?

Входная дверь распахивается, и к стойке спешит девушка на приличном сроке беременности. Живот очень внушительный, но сама она стройная и миниатюрная. Боже, как только ей удается так грациозно передвигаться на таких огромных каблуках?

Сигнал о входящем сообщении заставляет меня вновь вернуться к телефону.

Мастер Лорд: Он все сделает, как надо. Не задавай лишних вопросов.

Но он же увидит меня почти голой, проверяя на венерические болячки. От этой мысли меня тошнит.

Я: Он в курсе о нас?

Мастер Лорд: Да.

Да? И это все, что он может ответить?

Я потираю переносицу, размышляя о том, насколько правильным решением будет сбежать отсюда.

— Я должна увидеть его прямо сейчас.

Повышенный тон беременной девушки заставляет меня посмотреть в ее сторону.

Она поправляет свои длинные светлые волосы, убирая их со своего бледного лица. В том, насколько она напряжена, чувствуется степень ее недовольства.

— Мэм, — строго говорит женщина за стойкой, — если вы мне объясните, в чем дело, я постараюсь...

— Просто иди туда и скажи, что пришла Джоанна.

Все внутри меня сжимается, и все мои мысли вертятся вокруг ее живота. Она не может быть той самой Джоанной. Эта... эта девушка беременна. Серьезно беременна. Наверное, месяцев семь-восемь, не меньше.

Эмерик говорил, что не виделся с ней уже полгода.

Мое сердце обливается кровью... Нет, нет, нет. Эмерик бы не стал скрывать такое.

Женщина за стойкой встает с места.

— Вы записаны на прием к доктору Марсо?

— Я ношу его внука. — Девушка показывает на живот. — Это мой ВИП-пропуск. Мне нужно попасть к нему. Сейчас же.

Нахлынувший приступ тошноты заставляет меня согнуться пополам. Это неправда. Вероятно, я просто ослышалась.

Администратор удивленно хлопает глазами и направляется по коридору к дальней двери.

Вздохнув, Джоанна кладет руку с телефоном на свой живот. Живот с ребенком Эмерика.

Меня буквально выворачивает от желчи. Я осматриваюсь по сторонам в поисках уборной, и мой взгляд встречается со взглядом Джоанны. Она натянуто улыбается и следует по коридору, скользя глазами по посетителям, ожидающим в приемной вместе со мной.

Ее аккуратный нос, мягкие черты лица и близко посаженные глаза делают ее очень миловидной и красят ее. Она очень хороша. До боли красива, словно идеальное сочетание Кристен Белл и Киры Найтли.

Неудивительно, что он полюбил ее.

Мать его ребенка.

Я сжимаю кулаки, чтобы унять дрожь в теле. Почему он ничего не сказал мне? Эмерик пытается уладить все проблемы, связанные с ней? Чтобы они могли стать идеальной семьей?

На мои глаза накатываются слезы, обжигая их, а ужасная боль сдавливает горло. Я вскакиваю с места и, стараясь не выдавать своего состояния, иду в уборную, рассчитанную на одного человека. Как только я оказываюсь внутри, глубоко вдыхаю и нажимаю на кнопку вызова на моем телефоне.

— Айвори? — Хриплый голос Эмерика царапает мой слух.

— Здесь твоя беременная подружка.

Прошу тебя, скажи мне, что здесь какая-то ошибка. От сдавленности в груди мне тяжело дышать.

На мгновение на том конце провода воцаряется тишина, а затем на меня обрушивается шквал звуков. Его тяжелое дыхание, хлопание дверей, рев двигателя.

— Я буду там через три минуты.

Получается, это правда. От свалившегося груза мои ноги отказываются держать меня. Я соскальзываю вниз по двери, обрушиваясь на пол и пытаясь сдерживать слезы, чтобы мой голос не дрожал.

— Ты солгал мне.

— Умолчал...

— Умолчать — то же самое, что солгать. — Я крепче сжимаю телефон. — Ты сам говорил.

Он тяжело вздыхает.

— Скажи мне, что ты не разговаривала с ней.

— А почему бы и нет? — Мой голос срывается. — Потому что я твой грязный секрет. Развлечение на стороне... Пока ты строишь свои отношения...

— Святые угодники... — Его тон настолько холоден, что по моей коже пробегают мурашки. — Я собираюсь стереть свой чертов ремень о твою задницу.

Я опускаю телефон, делаю глубокий вдох, чтобы успокоиться, и вновь подношу трубку к уху.

— Ты просто ублюдок.

— Продолжай в том же духе, Айвори, и ты не сможешь ходить целую неделю.

— Почему ты ничего не рассказал мне?

В трубке раздается громкий стук, что идет в разрез с бархатистостью его голоса.

— Это моя проблема, которая вскоре исчезнет.

— О чем ты? — я едва не срываюсь на крик. — Ты не можешь просто так взять и заставить исчезнуть ребенка.

— Не повышай на меня свой чертов голос. Где ты?

— В аду!

— Разыгрывать драму тебе не к лицу.

— Да пошел ты!

Я ударяю кулаком о кафельный пол.

— А не пойти ли тебе за то, что делаешь гребаные выводы, абсолютно не зная сути! — рычит он.

— Ребенок твой?

— Я задал тебе вопрос! — выпаливает он, вновь уходя от темы. — Ты заставляешь меня ждать.

— Вот и отлично. — Сидя на полу уборной и прислонившись к двери, я вытягиваю ноги перед собой. — Пока ждешь, можешь потрахаться с кем-нибудь.

— Я подъехал. — Затем следует лишь его дыхание и звук захлопывающейся дверцы машины. — Послушай меня внимательно. Я понимаю, насколько тебе сейчас больно, и это моя вина. Но, поверь мне, черт возьми, ты справишься с этим.

Я не верю, что он сейчас серьезно. Мне нечего ответить ему.

— Я разберусь с Джоанной, — продолжает он, — а ты пройдешь это гребаное обследование.

Он вешает трубку, и я недоумевающе пялюсь на дисплей, по-прежнему оставаясь на полу и проклиная всех мужчин на свете.

Мужчины, которые осыпают тебя комплиментами и кормят обещаниями, — это те, кто по итогу причиняет больше всего боли. Они подчиняют тебя своей воли, подкупая и мороча тебе голову, а затем просто имеют твое тело, оставляя шрамы, незаметные человеческому глазу.

Я думала, что Эмерик другой. Но теперь в этом не уверена.

Но я уверена в одном, что он не из тех, кто обрюхатит кого-то, а потом просто умоет руки. Он слишком одержим желанием все контролировать, поэтому всецело будет включен в жизнь своего ребенка.

Именно поэтому он пошел на сделку с деканом, а не покинул штат.

Это в нем подкупает. Но в то же время я ненавижу это. Потому что я ревнивая эгоистка. Я снова ощущаю боль, ноющую у меня в груди. Боже, это чертовски больно.

Раздается стук в дверь.

— Айвори Уэстбрук?

Голос мне незнаком, но он очевидно мужской. Вероятно, это медбрат или же отец Эмерика. Что же мне делать? Я страшно боюсь увидеть Эмерика рядом с Джоанной, но и сидеть здесь вечно не получится.

Поднявшись на ноги, вытираю слезы и открываю дверь.

Мужчина по ту сторону сантиметров на тридцать выше меня. Фрэнк Марсо, доктор медицины, вышито на его белом халате, но в его благородных чертах нет ничего знакомого. Совсем немного морщин прослеживаются на его лбу. Должно быть, ему немного за пятьдесят? Его рыжевато-русые волосы аккуратно зачесаны назад от выразительного вдовьего пика. Густые брови венчают его зеленые глаза, а в мочке уха красуется небольшое золотое колечко.

Но энергия, исходящая от него, напоминает, чей он родственник. Руки за спиной, ноги широко расставлены и прожигающий изучающий взгляд. Дрожь пробегает по моей спине.

— Вы готовы? — спрашивает он, поведя рыжеватой бровью.

Нет, безусловно, нет.

— Да, — отвечаю я, убирая телефон в задний карман.

Следуя за доктором по коридору, я бросаю свой взгляд в окно и становлюсь свидетелем сцены, разворачивающейся за ним. Мои ноги буквально врастают в пол и все фибры моей души нацеливаются на Эмерика.

Он наворачивает круги вокруг Джоанны. Его губы в движении, глаза блестят, но в целом все его движения свидетельствуют о том, что он полон уверенности.

Она смотрит на свои руки, гладящие живот, опустив голову и поджав губы. Наверняка, я выгляжу примерно так же, когда Эмерик преподносит мне очередной урок.

Ревность разгорается во мне неистовым огнем.

— Айвори, — обращается ко мне доктор Марсо.

Я трогаюсь с места, чтобы вновь последовать за ним, но тут же останавливаюсь.

Эмерик стоит позади Джоанны, буквально дыша ей в затылок. Его руки упираются в бока, и он не касается ее, но все же они близки. Такая близость возможна только между людьми, которые проводят немало времени вместе. Между которыми установлена связь.

Мое сердце щемит от боли. Она знает его лучше, чем я. Эмерик был внутри нее, зачал с ней ребенка, а со мной... Мне неведомо, кто я для него. У нас даже не было секса.

— Айвори, — доктор Марсо становится передо мной, закрывая обзор, — следуйте за мной.

Мои ноги меня не слушаются, но зато глаза функционируют сверх меры, буквально выжигая образы Эмерика и Джоанны в моем мозгу и заливая чертовыми слезами мое лицо.

Доктор Марсо аккуратно берет меня за локоть и ведет за собой в кабинет для осмотра. Закрыв за нами дверь, он указывает рукой на стул возле стола.

— Сядь.

Его командный тон заставляет меня вздрогнуть, и я, шаркая ногами по полу и дрожа, как осенний лист, спешу к столу.

Он протягивает мне коробку с бумажными салфетками, отчего я чувствую себя глупой, излишне эмоциональной девчонкой. Но, несмотря на это, я все равно хватаю одну и вытираю лицо.

Сев на стул, он придвигается вплотную ко мне.

— Он не рассказывал тебе о ней?

Сжав салфетку в руках, я расправляю плечи.

— О беременности точно нет.

Его челюсть напрягается, а суровые глаза прищуриваются, обнажая морщины возле них.

— Это от него? — интересуюсь я.

— Он не в курсе.

У меня перехватывает дыхание.

— То есть он?.. Она была с кем-то еще? Неужели она изменяла ему?

— Никто не знает наверняка.

— О, — я выдыхаю, — она сказала администратору, что носит в животе вашего внука.

Он поворачивается к ящикам позади себя и извлекает оттуда необходимое оборудование и медикаменты, предоставляя мне немного времени отдохнуть от его приковывающего к месту взгляда.

— Мне известно, что вы живете вместе. — Он вскрывает упаковки с одноразовыми инструментами. — Я не собираюсь читать тебе нотаций и рассказывать о том, как вы рискуете. Свое мнение я озвучил ему вчера во время телефонного разговора. — Он вновь оборачивается ко мне с серьезным выражением лица. — Эмерик упертый и теряет контроль, как только им овладевает страсть.

Я не согласна по части контроля. По крайней мере, что касается его поведения со мной. Что касается страсти, то я уже два месяца поглощена ею. Возможно, поэтому каждый его секрет режет меня больнее ножа.

Доктор Марсо надевает очки и берет в руки тонометр. Он начинает осмотр выше пояса, не настаивая на том, чтобы я раздевалась. В течение следующих минут десяти он снимает измерения и берет кровь на анализ, задавая мне вопросы медицинского характера, в том числе довольно неудобные, касающиеся моей половой жизни и незащищенных сексуальных контактах.

Несмотря на то, что он ведет себя весьма профессионально, меня тревожит вопрос, не считает ли он меня просто шлюхой, жадной до денег.

В то время как он делает какие-то пометки в моей медицинской карте, дверь в кабинет распахивается.

Эмерик проскальзывает внутрь, закрывает за собой дверь, и его холодный взгляд встречается с моим.

Меня пробивает дрожь, и я с трудом отвожу глаза.

— Что ты здесь делаешь? — с недовольством спрашивает доктор Марсо, приподнимаясь с места.

Эмерик же продолжает сверлить меня глазами. От него исходит столько эмоций, что я с трудом могу их прочесть. Он явно злится, судя по его напряженной челюсти и набухших венах в предплечьях. Но есть в нем и что-то менее очевидное. Он нервно перебирает пальцами и судорожно сглатывает. Неужели он испугался? Боится потерять меня? Или я просто выдаю желаемое за действительное?

Доктор Марсо направляется к двери.

— Эмерик, сегодня дежурят пять медсестер, который видят каждый твой шаг. Сложно будет избежать сплетен. — Его тон резок и категоричен.

— После сцены, которую закатила Джоанна, для них будет очевидно, что мне было необходимо пообщаться с тобой, — отвечая своему отцу, Эмерик по-прежнему не сводит с меня глаз.

— Она все еще здесь? — Я стараюсь выглядеть собранной и серьезной. — О чем вы говорили?

— У вас будет возможность обсудить это дома. — Доктор Марсо достает из ящика халат и отдает его мне. — Доктор Хилл будет здесь с минуты на минуту, чтобы провести гинекологический осмотр.

— Я останусь здесь. — Эмерик прислоняется к стене, запустив руки в карманы и устраиваясь поудобнее.

— Нет, этого не будет. — Я хватаю халат, вертя его в руках и пытаясь понять, что к чему. — Во-первых, это будет выглядеть довольно неловко. А во-вторых, я злюсь на тебя.

Он выхватывает халат из моих рук, помогая мне разобраться.

— Ты так и не угомонишься.

— Пойдем, сынок. — Доктор Марсо берется за ручку двери.

Подобно молнии, Эмерик сокращает расстояние между нами, хватает меня за волосы и прижимается своими губами к моему уху.

— Мы еще не закончили.

Затем он следует из кабинета за своим отцом, оставляя меня взбудораженной и в полном смятении.

Дальше все как в тумане. Я мочусь в баночку и переодеваюсь в чудной халат в комнате для осмотра. Появляется пожилой доктор Хилл и сообщает мне, что я не беременна. После чего дает мне упаковку противозачаточных, проводит осмотр моей груди и ряд манипуляций с моим влагалищем.

Когда я, наконец, оказываюсь в своем автомобиле, в моей голове творится полный беспорядок. Куда мне идти? Как поступить дальше?

Вцепившись в руль, судорожно ищу решение. Если поеду к Эмерику, это вовсе не значит, что я делаю это от отчаяния или необходимости. В любой момент могу вернуться домой и начать все сначала.

В конце концов, я никогда не была из тех людей, кто бежит от проблем. Я нуждаюсь в ответах, а получить я их могу лишь в одном месте.

Уже спустя несколько минут набираю код на воротах. Пароль, который Эмерик позволил придумать мне самостоятельно. Затем припарковываюсь возле спортивного автомобиля и вхожу в дом с заднего двора.

Шуберт встречает меня у порога, мурлыча и кружа у моих ног. Я беру его на руки и улавливаю приглушенную мелодию пианино. Он играет?

Я целую кота, опускаю его на землю и следую за звуком по плутающим коридорам.

Несколько раз я заглядывала в его музыкальную обитель, издали восхищалась Фазиоли, но никогда не заходила туда. Я верила, что он сам пригласит меня туда, как только его руки заживут. А потом он садился за клавиши и играл что-то невероятно потрясающее, вроде Равеля и его «Гаспара де ля Нюи».

Подойдя ближе, я не слышу ни Равеля, ни Брэмса, ни Листа. Он играет «Металлику».

Я замираю в дверном проеме, словно завороженная, когда знакомая мелодия «Nothing Else Matters» обволакивает меня. Закрыв глаза, Эмерик с умиротворенным выражением лица раскачивается на скамейке всего в нескольких метрах от меня, пока его руки парят над клавишами.

Он преподает в консерватории, но играет метал на фортепиано? Без нотного листа. Лишь виртуозам дано с такой легкостью воспроизводить услышанные ими произведения. Я всецело потрясена и восхищена таким подходом к делу.

Вспомнив о необходимости дышать, набираю в легкие воздух, наполненный его великолепием, энергией и пронзительной вереницей нот.

Голова Эмерика опущена, черные локоны спадают на лоб, и его подбородок плавно двигается в такт музыке. Мелодия — словно отчаянное стремление, подпитываемое страстным желанием, и он умело управляет им, отстукивая ритм босой ногой. Мощная сила сосредоточена в этих играющих мышцах под белой футболкой.

Циферблат его наручных часов отбрасывает блики, пока руки летают между октавами. С каждым движением его запястья я представляю, как его рука опускается на мою кожу. Его гибкие пальцы порождают во мне желание почувствовать, как они обвиваются вокруг моего горла с такой же неистовой силой и желанием. Его бедра движутся, и я едва сдерживаюсь от жажды запрыгнуть к нему на колени и прокатиться на волнах его тела, когда он играет.

В умелых руках музыкальный инструмент способен стать оружием. Безусловно, руки Эмерика просто созданы для нот, потому что я не просто чувствую, как они западают мне в душу, я ощущаю, как они охватывают меня, словно всепоглощающее, ненасытное пламя.

Эмерик настолько горяч и талантлив, что я не понимаю, как справляться с теми опасными чувствами, которые он пробуждает во мне. Я должна злиться и требовать ответов, будучи ни в чем неуверенной.

Но вместо этого чувствую себя увереннее, чем когда-либо, словно каждую ноту он ласкает с мыслями обо мне. Мы еще не закончили. Эмерик хочет, чтобы я была здесь, хотя и делает вид, что не замечает моего присутствия.

Я не сразу отмечаю тот факт, что крышка Фазиоли закрыта. Неужели он забыл открыть ее? Присмотревшись, я замечаю, что-то не так.

Знакомые черные ремни закреплены под пианино, натянуты поперек черного верха и закреплены на кожаных манжетах возле клавиш.

Мой пульс учащается, и я снова бросаю взгляд на его лицо.

Его глаза по-прежнему закрыты. Я бы могла прошмыгнуть в холл и... какой в этом смысл? Я никуда не уйду, пока не поговорю с ним.

Боюсь ли я того, что он приготовил для меня? Ну, по крайней мере, мои губы онемели, а сердце готово вырваться из груди. Не сомневаюсь, что эти наручники приведут к ответам не только обо мне, но и о Джоанне. Если же правда окажется слишком болезненной, то одно слово станет ключом к моей свободе.

Это придает мне решимости, но недостаточно, чтобы ступить за порог.

Мелодия обрывается, и Эмерик опускает руки на колени.

Подняв голову, он пронзает меня своим холодным взглядом.

— Оставь всю свою одежду у дверей.

Глава 34

ЭМЕРИК

— Металлика, — Айвори робко улыбается мне, спрятав руки в задние карманы джинсов. — Это звучало хорошо.

У меня были лучшие учителя, я окончил университет Леопольда и являюсь частью Луизианского симфонического оркестра. За всю музыкальную карьеру меня ни разу не интересовало, кто и что думает о моем таланте.

До этого момента.

На протяжении пяти минут она наблюдала за мной, стоя в дверях, и единственное, что сорвалось с ее губ, — это комплимент, что это было хорошо?

Когда мы только встретились, я опасался того, что гармония между нами будет сложно достижима, что я подавлю ее, используя в своих интересах. Я вешу почти вдвое больше, чем она. Мне двадцать семь, а ей всего семнадцать. Я — доминант, а она моя ученица-старшеклассница. Святые небеса, как же меня терзали сомнения.

Но это пустое.

Сидя здесь и жадно упиваясь тем, как это гениальное дарование поет дифирамбы моей музыке, я осознаю, насколько она умеет держать власть. Она манипулирует моими эмоциями, проверяет меня на прочность, полностью овладевает моими мыслями. Ей подвластно уничтожить меня, не только то, чем я живу, но и саму суть того, кем я являюсь, хотя Айвори даже и не подозревает об этом.

Моя ответственность — сделать так, чтобы между нами установился баланс, и роли были четко определены. Прямо сейчас она чинит своеволие, и я собираюсь напомнить ей, что значит принадлежать мне.

— Твоя одежда. Сейчас же.

Вздрогнув от моего командного тона, она бросает взгляд на наручники, закрепленные на Фазиоли. Ее грудь вздымается раз, другой. Затем она закрывает глаза и стягивает топ через голову, бросая его на пол.

Ее грудь выпирает над кружевными розовыми чашечками лифчика, кожа ее подтянутого пресса имеет темно-золотистый цвет. А эти сексуальные ножки... Я сжимаю кулаки. Она вынуждает меня ждать, пока ее пальцы застыли на пуговице ее джинсов.

Я встаю из-за рояля. Доминирующая природа дает о себе знать. Я выпрямляю спину, расправляю плечи, стараясь держать себя в руках. Она смотрит на меня из-под ресниц, слегка приоткрыв рот, когда ее руки скользят по бедрам.

Признавая, что произошедшее в клинике подорвало ее доверие, я был чрезвычайно рад видеть Айвори, стоящей передо мной, не говоря уже о том, что она следовала моим командам. Но для того, чтобы наша связь крепчала, было жизненно важно подтолкнуть ее на грань, к той самой точке, где она одновременно уважает меня и трепещет передо мной, но не настолько, чтобы лишить ее возможности дышать.

Я даю себе установку сбавить обороты, проявляя меньше давления и больше ловкого обольщения.

Медленно приближаясь к ней, я смотрю прямо в глаза Айвори. Как только вторгаюсь в ее пространство, она опускает подбородок, дыхание становится сбивчивым, но эти выразительные карие глаза не сдаются перед моим взглядом. Такая храбрость. Это чертовски сводит с ума.

Опускаюсь на корточки и крайне медленно расстегиваю молнию ее джинсов. Мои губы всего в нескольких сантиметрах от трусиков Айвори, когда я спускаю джинсы вниз по ее ногам. Она дрожит, когда я смотрю ей в глаза и осторожно целую ее в живот чуть выше розового кружева.

— Сними обувь, — тихо, но требовательно шепчу я, скользя пальцами вверх по ее ногам.

Айвори подчиняется, и ее беспрекословное повиновение усиливает давление в моем паху. Мои руки исследуют изгибы ягодиц, а губы путешествуют по ее груди. Ее дыхание сбивчиво, бедра покачиваются, а пальцы погружаются в мои волосы, чтобы она хоть как-то могла держать равновесие.

Святые небеса, как же я хочу, чтобы она сидела на моем члене, сжимая его в себе и извиваясь всем телом. Отдаваясь мне во всех смыслах.

Отбрасываю ее кроссовки в сторону и освобождаю ее ноги от джинсов и носков. Едва заметными, как касание пера, прикосновениями я следую вдоль ее позвоночника, играя с застежкой лифчика и осыпая поцелуями пространство между ее грудей.

Айвори запрокидывает голову, а ее изящное тело извивается в моих руках. Она пахнет жасминовым лосьоном, пламенеющим вожделением, а также источает свой неповторимый аромат, присущий только ей.

Мой член, жаждущий, но запертый, дергается в моих джинсах. Еще не время.

Я все еще играю с застежкой, пока мои губы прокладывают свой путь по ключице Айвори. Продвигаясь выше, одариваю поцелуями ее тонкую шею, а затем слегка покусываю подбородок.

Мы соприкасаемся лбами, когда я, наконец, расстегиваю лифчик и прижимаю свою ладонь к ее спине. С наших губ срываются стоны, сливаясь в унисон, а наши губы становятся все ближе и ближе. Как только они схлестываются в едином порыве, Айвори тает в моих объятиях.

Мои руки устремляются к ее лицу, большие пальцы скользят по ее скулам, пока я упиваюсь ее соблазнительными стонами. Мои поцелуи настойчивы, без слов побуждающие довериться мне. Мой язык сплетается с ее, обещая неизбежную боль и удовольствие. Ее рот не сопротивляется, а рука Айвори обхватывает меня за талию, сокращая расстояние между нашими телами.

Я отстраняюсь и позволяю своим пальцам на мгновение задержаться на бретелях на ее плечах. Не разрывая зрительного контакта, я плавно спускаю лифчик по ее рукам. Соски Айвори настолько тверды, что становятся препятствием для лоскута кружева, но я все же обнажаю ее восхитительную плоть. Она всхлипывает, когда бюстгальтер отправляется на пол.

Господи, она являет собой совершенство. Я должен успеть всецело насладиться этим, пока во мне еще остались силы контролировать свой стояк.

Отступив на шаг назад, позволяю себе блуждать взглядом по ее высокому, стройному телу, восхищаясь каждым изгибом, каждым вздрагиванием и едва уловимой робостью в ее глазах, сосредоточенных на мне. Налитые дразнящие груди приподнимаются в такт дыханию Айвори, узкие бедра двигаются, выдавая волнение, а на розовом шелке ее трусиков выступает влажное пятнышко.

Ее тело тает от моих прикосновений, но ее разум еще не отпустил обиды. Если я не позволю ей самостоятельно сделать следующий шаг, все может только усугубиться.

— Сними их или используй контрольное слово.

Я киваю в сторону ее трусиков.

Закусив губу, Айвори скользит большими пальцами под ткань трусиков, спускает их по ногам и отбрасывает в сторону. Все это время ее взгляд безотрывно на мне, излучая страх перед неизвестностью, любопытство и нескрываемое желание.

Я вальсирую вокруг нее, упиваясь ее сногсшибательной наготой и тем, как ее дыхание сбивается с каждым моим шагом. Мои пальцы скользят по завиткам узора, начертанного чернилами на ее теле, от талии до плеча.

Она дрожит от моих прикосновений, поворачивая шею, чтобы взглянуть на меня.

Я прижимаюсь к ней сзади, мои руки теперь дразнят ее бедра.

— Ты поведаешь мне историю этой татуировки. Но не сейчас. — Скольжу языком по ее шее к плечу. — Возможно, не сегодня и даже не на этой неделе. — Проведя рукой по ее ягодицам, я ныряю между ее ног, прикасаясь к влажным складкам. — Но скоро ты мне все расскажешь.

Стон срывается с ее губ, и она выгибает шею, склоняя голову в сторону, предоставляя мне больше свободы действий.

Я склоняюсь к ее плечу и кусаю его. Айвори всхлипывает, прижимаясь ближе ко мне, поднимая руки и вплетая пальцы в мои волосы.

Поцеловав место укуса, я отстраняюсь.

— Иди за мной. — Я веду ее к Фазиоли и указываю на выступ над клавишами. — Садись на край и раздвинь ноги. Правая нога на низкие, а левая на высокие.

Ее лицо выражает смущение, но она подчиняется, разбавляя тишину спонтанными нотами.

Нейлоновые ремни, словно змеи, протянуты из-под пианино над крышкой, по паре с каждой стороны, и каждый венчается кожаной манжетой. Я закрепляю пару из них на запястьях Айвори и накрепко стягиваю их за спиной. У нее перехватывает дыхание.

Ее руки зафиксированы за спиной, глаза следят за каждым моим движением, губы слегка приоткрыты, а плечи напряжены. Кажется, что она пытается принять свое положение, преодолеть страх, который сковывает ее тело.

Встав перед ней, я провожу пальцами по внутренней стороне ее вытянутой ноги.

— Ты помнишь слово, которое может все прекратить?

— Скрябин, — выдыхает она, настороженно глядя на меня.

— Ты планируешь воспользоваться им?

— Если в этом будет потребность, — произносит она с дрожью в голосе.

— Хорошая девочка.

Две других манжеты, закрепленных ремнями на ножках пианино, оказываются на ее лодыжках. После чего я отхожу назад и любуюсь сексуальной картиной, развернувшейся передо мной.

Сидя на краю крышки, расставив ноги так, что в пространстве между ступнями уместились все клавиши, Айвори олицетворяет собой похоть и терзания, внутреннюю силу и покорность в одном лице. Ее руки связаны, лоно, розовое и влажное, открыто моему взору и словно взывает к моему члену. Она проводит языком по нижней губе.

Я никогда никого не хотел так, как ее. Не только в физическом плане. Абсолютно во всех смыслах. Айвори пробуждает во мне самые сильные эмоции, которые мне только было суждено испытывать.

Поправляю сквозь джинсы до боли налитый член.

— Я так чертовски возбужден, что предпочел бы сдохнуть.

— Смерть — один из способов справиться с эрекцией.

Дерзкий огонек в ее глазах делают меня еще тверже.

— Но... — Она закусывает губу. — Есть... другое решение... ну, ты понимаешь.

Наши взгляды прикованы друг к другу, пока я поглаживаю рукой свой изнывающий член.

— Ты хочешь этого, Айвори? Ты вся намокла и готова для меня, я мог бы сейчас войти в тебя и оттрахать так, что ты не смогла бы забыть об этом еще несколько дней.

Она отводит взгляд, ее ноздри раздуваются, а скованные манжетами руки сжимаются в кулаки. Возможно, она и была готова отдаться мне сегодня утром, но не сейчас. Не после того, как встретилась с моей бывшей.

— Смотри на меня. — Я жду, пока она выполнит приказ, а затем провожу рукой по своему ремню. — Ты будешь получать по два удара за то, что называешь кого-то, кроме себя, моей девушкой.

— Но Джоа...

— Не произноси это гребаное имя. — Кровь в моих венах закипает. — У нас еще будет время обсудить это, но прямо здесь и сейчас есть только мы. Ты, я и никого больше.

Она слегка хмурится, но тут же берет себя в руки.

— Превосходно. Два удара. — Уголок ее рта дергается в ухмылке. — Это все, на что ты способен?

Она ухмыляется, абсолютно не давая себе отчета, на что я действительно способен.

Я вновь смотрю ей в глаза.

— А что касается нашего общения по телефону... — Выдергиваю ремень из джинсов и складываю его пополам. — Шесть оргазмов за твои шесть попыток мне дерзить.

— Оргазмы? Вау... — Она смеется, чувствуя себя куда увереннее в своих оковах. — Ну и дела... похоже на пытку.

На моем лице лукавая улыбка. О, как же она права.

Глава 35

АЙВОРИ

Край крышки пианино впивается мне в задницу и мышцы внутренней стороны моих бедер напряжены, будучи зафиксированными в раздвинутом положении. Но по большей части я в плену обжигающих голубых глаз, которые изучают каждый изгиб моего тела. Я стараюсь не терять самообладания, несмотря на бешеное сердцебиение и ноющее желание в теле, порожденные болезненной одержимостью Эмерика.

Поскольку я сейчас сижу на его привычном объекте для порки, то куда же он нанесет удар? Бедра? Спина? Я бросаю взгляд на свое распростертое пред ним тело, и холодок пробегает вдоль моего позвоночника. С раздвинутыми бедрами и связанными руками, моя грудь и пространство между ног служат потенциальной мишенью. Наверняка, я заблуждаюсь...

Устремляю взгляд на Эмерика, но он не смотрит мне в глаза. Его внимание приковано к моей груди, а его кулак крепче сжимает концы ремня. Нет, он не пойдет на это. Не по столь же уязвимым местам? Мои соски набухают от одной только мысли об этом.

Медленно подойдя ко мне, он отодвигает скамейку в сторону и упирается лбом в мой лоб, изучая мои эмоции, наблюдая за моим дыханием, словно проникая в самые тайные, самые порочные уголки моей души.

Я сглатываю.

— Что ты задумал...

Эмерик накрывает своим ртом мой, покусывая мои губы, играя с моим мозгом, заставляя мой разум лететь в бездну. Его губы скользят по моей шее, вверх и вниз, медленно, томительно, словно окутывая мое горло шепотом вожделения. Я откидываю голову назад и издаю сладострастный стон. Эмерик настолько нежен и внимателен, словно лелеет в неге мою душу. Прошу, пусть это не заканчивается.

Его руки вступают в игру, ласково поглаживая мои бока и грудь. Эти подушечки пальцев через крошечные точки соприкосновения порождают в моих венах пульсации, подобные электрическим разрядам, пронзающим мое тело, словно несколько арпеджио взято всего за несколько секунд.

— Я так нуждаюсь в тебе, — дрожащие слова спонтанно слетают с моих губ.

— Я с тобой, — шепчет он, спускаясь ниже и кусая мой сосок.

Я всхлипываю, охваченная сладкой болью, дергаюсь в оковах и проваливаюсь все глубже.

Эмерик ухмыляется и стискивает зубы, смакуя бугорок груди, пока тот не начинает пульсировать.

Как только он переключается на второй, я задерживаю дыхание и опускаю взгляд вниз.

Его губы едва касаются моего соска, дразня меня, а его глаза горят животным желанием, играющим в бездонных синих глубинах.

— Дыши.

Как только я делаю вдох, его зубы смыкаются. Я кричу в агонии, и мои бедра непроизвольно сжимаются, а ягодицы соскальзывают с края. Эмерик ловит меня и возвращает на место, продолжая терзать мою чувствительную плоть, жадно посасывая ее и разжигая все больше огня во мне.

— Остановись! — Я стискиваю зубы и сжимаю кулаки в кандалах. — Прошу, хватит.

Орудуя языком, он облизывает место укуса.

— Я не слышу стоп-слова. — Его голос подобен хрипу.

Слезы застилают мои глаза, а все мое тело дрожит подобно струнам арфы.

Он смотрит на меня, скалясь в ухмылке.

— Скажи это.

Бросив взгляд вниз, я прикусываю нижнюю губу. Черт, кажется, словно мои соски отрезали, но они все еще на месте, такие набухшие, твердые и агрессивно-красные. Нет ни капли крови.

Эмерик отстраняется и отступает назад, похлопывая сложенным ремнем по ногам.

— Куда подевалась та дерзкая девчонка, которая была здесь буквально несколько минут назад?

— Ты укусил меня за грудь!

— А ты только что увеличила количество оргазмов до семи! Продолжишь?

Если он горит желанием выбить из меня «стоп-слово», то ему придется приложить куда больше усилий.

Я показываю средний палец за спиной. Жаль, что Эмерик этого не видит.

— Я в порядке.

Он поднимает ремень и прикасается кожаной петлей к моей груди. Мое тело накрывает волной озноба.

Его глаза встречаются с моими, скользят вниз к моим соскам, а затем вновь возвращаются к моему лицу.

Взглядом я бросаю ему вызов и гордо вздергиваю подбородок.

Время замирает, когда Эмерик наклоняет голову набок и ухмыляется. А затем он замахивается.

Кожа хлещет по моему набухшему соску подобно огненной вспышке. Мучительный стон застревает комом в моем горле, и слезы брызжут из глаз. Эмерик не дает мне ни секунды, чтобы отойти, и тут же наносит удар по другой груди.

Моя спина изгибается, и я едва сдерживаю крик, в то время пока мой разум пытается разобраться в хаосе происходящего. Как я дошла до этого? Почему позволяю этому случиться? Что, черт возьми, я творю?

Ремень падает на пол, и я вздрагиваю. Эмерик тянется к шее и стягивает свою футболку через голову. Ткань джинсов низко висит на его узкой талии, и обнаженный торс зачаровывает своими изгибами и рельефом мышц.

Спустя мгновение он вновь рядом со мной, его руки в моих волосах, у губы собирают слезы на моих щеках.

— Ты так прекрасна, когда плачешь из-за меня. — Эмерик осыпает поцелуями мои глаза, нос и рот, а его пальцы гуляют по моим локонам. — О, Айвори. Ты даже не представляешь, что делаешь со мной.

Его голос и нежность в его прикосновениях тушат пылающий жар в моих сосках, но воспламеняют что-то глубоко внутри меня.

— Расскажи мне, — умоляю я.

Он прижимается своим лбом к моему.

— Я тебе покажу.

Придвинув скамейку на место, он садится. Его рот останавливается всего в нескольких сантиметрах от моего лона. Положив пальцы на клавиши, Эмерик погружается в неистовую довольно жесткую мелодию. Это снова что-то из металл-рока, но я не могу понять, что. Я растворяюсь в нотах, вздрагивая от боли в груди и гадая, станут ли эти семь оргазмов его или моими.

Шевелю стопами в оковах, так как мои ноги затекли от столь продолжительной растяжки.

— Что это за мелодия?

Его взгляд скользит от моего лона к моим губам, а руки продолжают свой полет над клавишами.

— «Symphony Of Destruction» от Megadeth.

Никогда не слышала о такой, но, черт возьми, звучит действительно зловеще.

Эмерик подается вперед и касается губами внутренней стороны моего бедра. Все мое тело замирает в ожидании, когда он перемещается ближе к центру. Его пальцы в сумасшедшем танце двигаются по клавишам, и как только Эмерик достигает складочек, он меняет направление, ни на миг не прерывая игру. Его рот следует вверх к моему колену, а затем снова спускается к самому чувствительному месту.

Как только губы Эмерика оказываются непосредственно над моим клитором, мелодия тут же сменивается на до боли знакомую мне.

Я смеюсь сквозь сдавленный стон.

— Ты издеваешься?

Он лишь ухмыляется в ответ, прежде чем окунуться лицом между моих ног. Когда его язык скользит по моими половым губам, его пальцы выводят «Smells Like Teen Spirit» группы Nirvana.

Фейерверк ощущений, подаренный его ртом, превращает меня в задыхающийся комок возбуждения. Размеренная прелюдия настолько разгорячила меня, что, когда Эмерик переходит к делу, ему не требуется много времени, чтобы привести меня к краю. Святые небеса, даже удары по моей груди не мешают мне течь.

Я кончаю, не сдерживая криков, покачивая бедрами навстречу его беспощадному рту, пока мои конечности дергаются в оковах.

Его руки скользят по клавишам, сбиваясь с ритма, но тут же снова подхватывая его.

— Это первый, — шепчет он.

Я встречаюсь с ним взглядом, дрожа всем телом и едва справляясь с дыханием.

— Только не это. Я...

Я не могу признаться, что не готова. Но серьезно... Еще шесть? Он настолько дьявольски искусен в своих наказаниях. Так можно и умереть.

Он вновь припадает ртом к моему лону, а затем атакует зубами и языком мой клитор. Я кричу, когда меня накрывают второй и третий оргазмы. После чего больше не слышу музыки, не чувствую дрожи в своих конечностях и не вижу происходящее вокруг себя. Мои чувства возведены до предела, и я просто взлетаю и падаю всем своим существом.

После того как волна экстаза накатывает на меня в четвертый раз, я достигаю непривычного продолжительного состояния кататонии. Между ног покалывает от чрезмерной стимуляции, и мой клитор отзывается болью при каждом прикосновений языка Эмерика. Но это не останавливает его, даже тогда, когда я посылаю его к черту и обзываю его садистом и мерзавцем.

Эмерик заставляет меня замолчать, прикусив то, что стало комком нервов между моих ног.

Он больше не играет на пианино, потому что его талантливые пальцы орудуют внутри меня, продолжая адские пытки удовольствия.

— Прошу, остановись. — Я раскачиваюсь в оковах, мои раздвинутые ноги ноют от усталости. — Пожалуйста... Хватит.

Его жадные влажные губы и язык зарываются в мое лоно, целуя и вылизывая, а его стоны создают абсолютно новую мелодию внутри меня. Несколько мгновений спустя три пальца Эмерика вторгаются в мое влагалище и выдавливают из моего тела еще один мучительный оргазм.

— Шесть. — Он отстраняется, вытирая рот тыльной стороной ладони. — Последний будет нашим совместным.

— Больше не надо. — Моя голова отяжелела, и мой подбородок опускается на грудь, когда я пытаюсь набрать в легкие воздух. — Прошу тебя.

Эмерик приподнимает мою голову пальцем, его взгляд обжигает мои губы, а его голос сменяется шепотом.

— Мне нравится, когда ты умоляешь.

Он встает, и несколькими ловкими движениями рук освобождает мои запястья и лодыжки от оков.

Я обрушиваюсь на него, мои мышцы текучие, как вода. Но Эмерик удерживает меня, мое обессиленное тело в его сильных руках прислоняется к его чертовски красивой груди.

Тепло его рук исчезает с мой спины и сменяется твердой холодной поверхностью крышки пианино. Эмерик укладывает меня лицом вверх, мои ноги направлены в противоположную сторону от клавиш, плечи на краю, где я сидела. Моя голова вверх ногами, касается черно-белого полотна.

И без того сверхчувствительная кожа становится еще горячее, хотя кровь устремляется к мозгу под давлением.

— Что ты делаешь?

Он вальсирует вокруг пианино, сканируя взглядом мое тело, словно запечатлевая в памяти каждый его сантиметр. Его пальцы щекочут меня, когда прокладывают дорожку от моей шеи к груди, а затем очерчивают круг вокруг пупка и задерживаются между моих ног.

Мои бедра приподнимаются в ответ на эти касания, напрягаясь, чтобы зафиксировать точку соприкосновения. Несмотря на то, что Эмерик только что закончил терзать мою грудь и пытать меня оргазмами, я жажду большего. Должно быть, он заставил меня сойти с ума.

После того, как он вновь закрепил манжеты на моих запястьях и лодыжках, я оказываюсь распластанной в эффектной позе на его Фазиоли. Когда он возвращается к моей голове, моему взору предстает вид его налитого ствола, упирающегося в молнию джинсов.

Эмерик расстегивает ширинку.

— Ты же знаешь, что такое усердно сосать. — Спустив джинсы, он высвобождает свой внушительный член, обтянутый розовой кожей. — Ты же умеешь работать своим дерзким и колким язычком.

С каждым его словом жар между моих ног усиливается.

Прикоснувшись головкой к моему рту, он сжимает ствол в кулаке и размазывает солоноватый предэякулят по моим губам.

— Постучишь правой рукой по крышке пианино, если захочешь, чтобы я остановился. Скажи, что поняла меня.

— Я... — Мое влагалище сжимается от желания и ощущения пустоты. Столь непривычное чувство. — Я постучу, если в этом будет необходимость.

Он подводит руку под мою свисающую голову, и его пальцы служат своеобразной прокладкой между моим затылком и деревянным корпусом пианино. Прищурившись, но, не сводя с меня глаз, Эмерик берет свой член в руке, скользит им по моим щекам, а затем надавливает головкой на мои губы.

Я инстинктивно открываю рот. Сделай это уже.

Его испепеляющий взгляд скользит по моему телу, когда его ствол скользит по моему языку. С губ Эмерика срывается стон, и он делает толчок.

Эмерик неудержим в своем стремлении. Он неистово и размашисто совершает поступательные движения, снова и снова вторгаясь своим членом в мой рот, словно он трахает меня между ног.

Его бедра прижимаются к моему лбу, пока он сжимает пальцами мою голову, удерживая ее и путаясь в моих волосах. Я же могу лишь покорно лежать, с обездвиженными руками и ногами, расслабленным горлом, и губами, распахнутыми для его удовольствия.

Склонившись над моей грудью, Эмерик сжимает ее свободной рукой, играя с моим соском и вновь терзая его своим горячим ртом.

Я отдаюсь одурманивающему исступлению, когда его ствол вдалбливается все глубже в мою глотку, а его бедра раскачиваются взад-вперед в животном порыве. Он вел бы себя также, если наполнял собой мое влагалище. Напряженные мускулы, изгибы ягодиц и член, идущий на таран — все это представляет собой соблазнительный танец его страсти. Эмерик отдает ровно столько, сколько получает, поэтому его желание распространяется по моей коже, побуждая меня стонать, невзирая на его пульсирующий член во рту, ведя меня к пику.

Делая толчок за толчком и удерживая мою голову, он скользит рукой к моему животу и проникает двумя пальцами в меня, заставляя мышцы моего влагалища интенсивно сжиматься.

— Скоро все закончится. — Его прерывистое дыхание разрезает воздух. — Мы придем вместе.

Он переключается на мой чувствительный бутон, надавливая и скользя по нему рукой. Мои бедра подаются навстречу его ласкам, раскачиваясь в такт его пальцам. Сейчас. Мы уже здесь.

Искрящийся жар накрывает меня от его дьявольских манипуляций.

Его плоть дергается на моем языке, и Эмерик падает лбом на мою грудь, когда мы сливаемся в оргазмическом дуэте.

Я жадно сглатываю его сперму, задыхаясь от нахлынувшей на меня волны. Его член высвобождается от моих губ, а мой бедра вздрагивают от остаточных проявлений оргазма номер семь.

Эмерик исчезает из зоны видимости, поочередно освобождая мои руки и ноги от оков. Затем он берет меня на руки, и я повисаю на нем, словно тряпичная кукла, когда он несет меня к скамейке у пианино и усаживает меня к себе на колени так, что мои ноги обвивают его талию.

Я прижимаюсь к нему, кожа к коже, и обнимаю его широкие плечи.

— Это была самая ужасная пытка на свете.

Усмехнувшись, он чмокает меня в щеку, и тянется к клавишам. Глубоко вздохнув, он обволакивает нас волшебной мелодией, усмиряя мое колотящееся сердце «Comfortably Numb» от Pink Floyd.

Я еще крепче прижимаюсь к нему, впитывая каждое движение мышц и тела, пока он играет. Его дыхание сливается в унисон с мелодией, чудесным образом синхронизируясь с моим собственным. Кожа Эмерика, такая нежная и теплая, пахнет сандаловым деревом, мужественностью и безопасностью. Я утыкаюсь носом в его шею и вдыхаю, чтобы насладиться этим запахом сполна.

Обхватив его руками и ногами, я практически врастаю в его торс. Этот жестокий мужчина — моя судьба. И Ад, созданный им, — мой Рай.

Я — его Айвори, а он — моя самая мрачная нота.

Что бы ни произошло, я никогда не стану держать зла на него. Я никогда не пожалею о том, что есть между нами.

Эмерик обрывает мелодию на низкой тональности, и его руки скользят по моей спине.

Крепче притянув меня к себе, он прижимается губами к моему плечу.

Его голос такой умиротворяющий и тихий.

— Я узнал о том, что она беременна уже после...

После Шривпорта. После ее предательства.

Я целую его в шею и провожу ладонью по его волосам, чувствуя, как обида снова дает о себе знать.

— Она уже на седьмом месяце. — Он вздыхает. — Этот ребенок может быть моим. А может и не быть...

Я смотрю ему в глаза, отмечая в них проблески гнева.

— Ты думаешь?

Он мотает головой, но на его лице нескрываемое смятение.

— Даже не знаю. Я не замечал за ней какого-то обмана, а я ведь чертовски наблюдателен.

С этим трудно поспорить.

— Тогда в чем причина твоих сомнений?

Он убирает волосы с моего лица, и его пальцы задерживаются на моем подбородке.

— Я даже не мог подумать, что она сможет предать меня. Если она способна на это...

— То она способна на обман.

Его рука спускается ниже, чтобы погладить мое бедро, и его взгляд следует за ней.

— Возглавив Шривпорт, я полностью отдался работе. Посвящал ей дни и ночи и редко появлялся дома.

Все это время она имела возможность делать, что угодно. С кем угодно. Вероятно, Эмерик не такой уж наблюдательный?

Я стараюсь держать себя в руках.

— Зачем она пришла сегодня в клинику?

Эмерик смотрит мне в глаза.

— Я игнорирую ее сообщения, и у нее нет другого выхода, как выйти на меня через моего отца.

— Но чего она хочет? — Мой голос дрожит от нахлынувшего волнения. — Хочет вновь воссоединиться с тобой? Начать все с начала?

— Типа того. — Эмерик удерживает меня за шею, когда я пытаюсь отстраниться. — Она заинтересована лишь в моих деньгах, Айвори.

У меня не укладывается подобное в голове. Любой, у кого есть хоть немножко мозгов, должен понимать, что любовь, которую способен дать этот мужчина, важнее всех материальных благ этого мира.

Снова прижавшись к нему, я провожу рукой по коротким волосам на его затылке.

— Сколько она хочет?

— Половину того, что мне принадлежит. Миллионы. И я бы с легкостью удовлетворил ее требования, если бы не сомневался в том, что она носит моего ребенка. — Эмерик крепче обнимает меня. — Я сдал биоматериалы месяц назад, требуя провести тест на отцовство, но она до сих пор не предоставила мне результатов.

— Но ей же ничего не светит... Ну ,я имею в виду, если ребенок все же твой...

— Это все решит, и она станет очень состоятельной женщиной. — Он смотрит на меня сверху вниз, а затем закатывает глаза в задумчивости. — Ей известны все мои условия. Мне нужны результаты экспертизы. Если ребенок не мой, то она не получит ни цента, и мы разойдемся и навсегда забудем друг о друге. Если же ребенок мой, то я стану ему отцом во всех смыслах этого слова.

И Джоанна снова станет частью его жизни. Мое сердце обливается кровью.

Эмерик изучает мое лицо, а затем обнимает за шею.

— Меня и Джоанны не существует. Есть только ты и я. Скажи, что понимаешь это?

Я закрываю глаза, чтобы укрыться от давления его взгляда.

— Ты сказал, что любишь ее.

— А также я сказал, что ненавижу ее. — Вздохнув, он прижимается своим лбом к моему. — Тогда я познал нечто более существенное, чем любовь или ненависть.

У меня перехватывает дыхание, и я распахиваю глаза.

— Что же это?

— Это ты.

Мой пульс зашкаливает. Как ему удалось подорвать мое доверие и тут же, в мгновение ока, укрепить его в стократ?

— Прости, Айвори. Но я должен был рассказать тебе. — Эмерик проводит рукой по моей спине. — У тебя и так хватает своих забот, но просто... Я привык доверять своему чутью, а оно подсказывает мне, что она лжет.

— Я прощаю тебя. — Всецело. И во всем. Я кладу голову ему на плечо. — И что дальше?

— У меня не было в планах разрушать ее карьеру. Не хочу оставлять ее без работы с ребенком на руках. Но мне необходимо знать, мой ли это ребенок. — Я ощущаю, как напрягаются его мышцы, а тон становится резче: — У нее есть время до следующих выходных, чтобы предоставить мне результаты теста на отцовство. Если она не уложится в срок, то Высший совет Шривпорта получит гребаный компромат на грязного и лживого директора школы.

Глава 36

ЭМЕРИК

Следующая неделя проходит на нервах. Лоренцо Гандара по-прежнему на свободе, а мои беспрестанные раздумья о нашем совместном существовании с Айвори перерастают в паранойю, вследствие которой я становлюсь раздраженным и чертовски утомляюсь. Вдобавок ко всему на носу еще и выступление оркестра в эти выходные.

В череде ежевечерних репетиций, частных уроков Айвори и бытовых дел, выкроить свободное время было все сложнее. Несмотря на то, что половину дня мы проводили рядом друг с другом, большую часть мы посвящали учебе, игре на пианино и прочим рутинным занятиям.

В те редкие случаи, когда мне удавалось погрузить свои пальцы в ее горячее лоно, мы либо слишком спешили, либо были предельно вымотаны. Не иметь возможности овладеть ею — мучительнее самой смерти, но идеальный момент имел для меня первостепенное значение.

Я искренне желал того, чтобы встречаться с ней в полном понимании этого слова, и искренне был подавлен невозможностью этого. Айвори никогда не водили на свидания и не кружили с ней на танцполе, любуясь ею в вечернем платье и просто наслаждаясь ее присутствием. Я жаждал дать ей все это, без всякой сексуальной подоплеки. Но с нашим выходом в люди нужно было повременить.

Осознание того, что ей всего семнадцать, слегка усмиряло мое рвение. У нее впереди вся жизнь, и я намеревался стать неотъемлемой ее частью.

Сейчас же я наслаждаюсь нашими короткими моментами перед сном, теми ничтожно быстротечными отрезками времени, когда она прижимается своим телом ко мне. С уютно устроившимся в наших ногах линяющим комком шерсти, мы делимся нашими впечатлениями о прожитых днях, какими-то спонтанными откровениями, пока Айвори не улетает в царство Морфея, в то время как я лежу, обнимая ее, не в состоянии сомкнуть глаз из-за трех вещей, терзающих мой разум.

Во-первых, сегодня уже четверг, а Джоанна так и не дала о себе знать. Она могла хотя бы позвонить или написать. Что-то подсказывает мне, что, если бы ребенок действительно был моим, ей бы ничего не помешало предоставить мне доказательства еще несколько месяцев назад. Она же вынуждает меня ждать, играя на моих нервах и пытаясь манипулировать.

Во-вторых, по моей просьбе, отец ускорил процесс с анализами Айвори, и результаты появятся у меня на руках со дня на день. Как только получу подтверждение, что Айвори абсолютно здорова, я смогу не отказывать себе в удовольствии трахнуть ее уже на следующей неделе. Я знаю, что она уверена в своей готовности и до сих пор не использовала стоп-слово. Интересно, когда я овладею ею, Айвори будет лежать подо мной, как делала это с каждым из чертовых придурков, и молча ждать, когда это все закончится? Или же со мной это будет ее сознательный выбор принадлежать мужчине полностью?

Мне нужно хоть раз подвести Айвори к черте и заставить преодолеть ее. Тогда я обрету понимание.

И последнее, что тревожит меня, это Лоренцо Гандара. Реализовывая свой план по устранению его как угрозы для Айвори, я устал ждать, когда в этом деле, наконец, будет поставлена точка. Ожидание сводит с ума, вынуждая меня сомневаться в том, правильную ли тактику я выбрал. Возможно, мне стоило действовать в этом вопросе более жестко, без всей этой юридической волокиты.

Усугубляет ситуацию то, что Айвори постоянно спрашивает меня о нем. Каждый чертов день. Я не скрываю от нее текущего положения дел, но я утаил от нее тот факт, что если вдруг что-то застопорится, то я просто убью этого ублюдка своими руками.

Я сомневаюсь, что она закрыла бы на это глаза, если это может помешать ее мечте. Айвори очень амбициозна. Она идет по жизни с девизом «нет ничего невозможного» и ее цель сейчас Леопольд. Сейчас я не хочу вероломно ломать это и нарушать равновесие между Айвори, мной и деканом, но как только придет время, нам придется столкнуться с не самыми простыми решениями.

Из позитивного, Прескотт Ривард, похоже, идет навстречу. Я поручил наблюдение за ним моему частному детективу, все его телодвижения и звонки отслеживались и обо всем докладывалось мне. Никаких попыток отомстить.

Пятница становится переломным днем.

День начинается с беспрерывной череды звонков и сообщений. Груда информации лишает меня возможности толком читать лекции, поэтому я нагружаю студентов заданиями, а сам ухожу с головой в телефон. Все этой время Айвори с интересом наблюдает за мной, ее брови вздернуты вверх, словно она задает мне немой вопрос: что, черт возьми, происходит? Что-то подозревает.

Я одариваю ее суровым взглядом, хотя едва держу себя в руках. К тому времени, как раздается звонок, я больше не в силах контролировать свои проклятые порывы.

Как только последний из студентов выходит из аудитории, я захлопываю дверь, выдергиваю Айвори из-за парты и прижимаю к ближайшей стене.

Она всхлипывает, а ее ноги едва касаются пола.

— Что ты...?

Хладнокровный и подгоняемый желанием, я атакую ее рот, буквально пожирая ее губы, мои руки шарят по ее телу, поглаживая, сжимая, удерживая. Мой пульс зашкаливает, а член твердеет. Больше не хочу ждать. Я чертовски нуждаюсь в ней.

— Кто-нибудь... может... увидеть, — выдыхает она между поцелуями, не сводя глаз с окошка в двери, но, тем не менее, прижимаясь все ближе ко мне.

Я прикусываю ее губу, упиваясь ощущением ее тела.

— Сегодня никаких уроков. Ступай домой и жди меня там.

Превозмогая себя, я выпускаю ее и с объятий и возвращаюсь к столу.

— Что случилось? — Она не сводит с меня своих широко открытых глаз, не сходя с того места, где я ее оставил. — Это из-за?..

— Я же сказал, что делать, — шепчу я сквозь зубы.

Отвернувшись от нее, я складываю свои вещи в сумку, сгорая от едва преодолимой потребности. Если Айвори не исчезнет прямо сейчас, я возьму ее прямо у этой гребаной доски.

Как только ее шаги затихают в коридоре, я поправляю свои восставший член, заправляя головку под ремень, чтобы сделать эрекцию менее заметной. Затем следую за Айвори, держась на расстоянии. Выйдя на улицу, наблюдаю, как она пересекает парковку и наконец-то садится в свой «Порше». Нечто подобное мне приходилось переживать каждую ночь. Но уже сегодня все изменится.

Сегодня, всем ожиданиям будет положен конец.

Три минуты езды ощущаются словно три часа. Я спешу на кухню и застаю Айвори в обнимку с Шубертом, уткнувшимся ей в шею.

Она прикусывает губу, а в ее больших карих глазах любопытство смешивается с настороженностью.

— Ты получил результаты?

Она про тест на отцовство? Или про анализ крови? Что бы ни она имела в виду, я слишком на взводе, чтобы вдаваться в подробности.

Я делаю шаг вперед, пересекая пространство кухни.

— Ребенок не мой.

Она зарывается лицом в мохнатую спину Шуберта.

— Не делай так. — Я вновь сокращаю расстояние между нами, улавливая ее учащенное дыхание. — Не смей прятаться от меня.

Опустив кота на пол, она поглаживает его, а затем выпрямляется, встречаясь со мной взглядом. Губы Айвори поджаты, но глаза блестят.

— И ты... рад этому? Или же ждал, что?.. — Огонь в глазах гаснет, а голос начинает дрожать. — Что это твой ребенок?

Два месяца назад я был повержен осознанием того, что Джоанна так подло обманула меня, пустив под откос наши отношения. Что изменилось сейчас? Я парю от ощущения свободы и, главное, что движет мной, — это благодарность. Благодарность за то, что она оказалась предательницей. Если бы Джоанна не являлась таковой, то я до сих пор был бы рядом с ней, так и не поняв, что истинная, самая настоящая любовь плещется в карих глазах и живет в самоотверженном юном сердце семнадцатилетней девушки.

Еще пару шагов, и я останавливаюсь. Всего метр между нами. Мне необходимо рассказать Айвори все остальное, прежде чем прикоснуться к ней. Прежде чем потерять контроль над собой.

— Я хочу ребенка. Если честно, то даже не одного. Когда-нибудь. Очевидно, не скоро. С тобой.

Она касается пальцами своих губ, когда с них срывается встревоженный вздох.

— Лоренцо задержан.

Айвори не скрывает волнения и опирается на столешницу позади себя, глубоко дыша.

Ему вменяют грабежи, торговлю наркотиками и вооруженное нападение. Нанятое мной частное сыскное агентство тщательно следило за ним, а потом передало всю собранную информацию в полицию и добилось того, чтобы он был арестован.

На глазах Айвори навернулись слезы, а ее руки нервно задрожали.

— На сколько?

— Учитывая количество преступлений, ему придется провести за решеткой довольно долго. Залог установлен аж в двести тысяч долларов.

Она кивает, и у нее на лице вырисовывается неуверенная улыбка.

— Спасибо.

Айвори тянется ко мне, но я пресекаю ее порыв, стискивая зубы. Я хочу ее. Слишком.

Замешкавшись, она проводит языком по своим губам.

— Ты поверил в меня, когда даже моя собственная семья повесила на меня ярлык шлюхи и лгуньи. Я бегала от него на протяжении четырех лет, а ты вычеркнул его из моей жизни всего за неделю. — Она смотрит на меня и ее глаза преисполнены благодарности. — Эмерик, ты сделал для меня то, чего никто не смог сделать.

Айвори не уточняет, о чем именно идет речь, но я способен читать между строк. Я помог ей почувствовать себя в безопасности.

— Я не хотел бы останавливаться на достигнутом. — Опираюсь на столешницу, не сводя глаз с Айвори. — Я жажду, чтобы он понес наказание и за изнасилование, Айвори. Но, если ты вдруг передумаешь давать показания, я поддержу тебя в твоем выборе.

— Нет! — Ее челюсть напрягается. — Я готова идти дальше.

Она боится, что рано или поздно он все же доберется до нее, и, если честно, я тоже. Лоренцо неизбежно выйдет на свободу, и мне придется решать эту проблему, потому что я не хочу, чтобы Айвори хоть как-то тревожило это. В любом случае, несколько лет, что он проведет за решеткой, она в безопасности.

А сейчас переходим к лучшему известию, которое я получил сегодняшним утром... Я преодолеваю последний метр между нами и нависаю над ней, легко скользя костяшками пальцев по ее руке.

Она вздрагивает, но не отводит взгляд.

Завожу руки за нее и обхватываю ее запястья. Развернув Айвори лицом к стойке, я прижимаю ее ладони к дверце шкафчика над ее головой.

— Никаких движений руками.

Она игриво улыбается, глядя на меня через плечо.

— А что будет, если я не послушаюсь?

Дерзкая. Я шлепаю ладонью по ее аппетитной заднице.

Айвори приподнимается на цыпочках, вскидывает голову и вскрикивает от неожиданности. Но ее руки остаются на месте.

— Какая послушная девочка, — шепчу я ей на ухо, от чего ее тело трепещет.

Ее реакция чертовски заводит. С первого дня нашего знакомства я был строг и держал нас в узде, но сегодня наконец-то я планирую избавить нас обоих от болезненного ожидания.

Если только она не воспользуется стоп-словом.

Как безмолвное напоминание, накрываю ее руки своими, прижимая их к деревянной поверхности. Затем продвигаюсь ниже по ее обнаженным запястьям, мои пальцы гладят ее кожу, а потом соскальзывают на изгибы груди.

Казалось бы, Айвори стоит неподвижно, но все же ее тело слегка покачивается, когда она подается навстречу моим прикосновениям. Ее голова слегка повернута в мою сторону, а глаза вкрадчиво следят за каждым моим движением.

Мои руки следуют по плотному материалу ее черного платья, обрисовывая контуры мышц и бедер под ним. Достигнув подола, я задираю его вверх, так что ткань собирается на ее талии, поверх упругих ягодиц.

Она бросает на меня мимолетный взгляд, но как только мои губы касаются ее плеч, ресницы Айвори опускаются вниз. С ее губ слетает стон, а голова поникает между поднятыми руками.

Присев на корточки позади нее, обхватываю ладонями ее смачные подтянутые ягодицы. Черные кружевные трусики на ней заставляют мою кровь кипеть. Жаль, что это последний раз, когда она надела их для меня.

Запускаю большие пальцы под крошечные полоски на ее бедрах и дергаю изо всех сил.

Звук рвущегося кружева заставляет ее вздрогнуть.

— Я куплю тебе еще сотню таких же и сорву их все с твоей чертовски красивой задницы.

Поднявшись, завожу свои руки вперед и скольжу подушечками пальцев по внутренней стороне ее бедер. Трепет в ее теле, стоны и придыхания отдаются у меня между ног, делая меня болезненно твердым.

Когда моя ладонь оказывается на мягких волосках на ее лобке, я слегка пощипываю их. Айвори прикусывает губу, соблазнительно шипя.

Мое сердцебиение учащается. Я прижимаюсь грудью к ее спине, раздвигаю ее ноги и провожу пальцем меж половых губ.

Айвори кладет свою голову мне на плечо и она пытается поймать своими губами мои. Я отклоняюсь от нее, щекоча губами ее подбородок, спускаясь вниз по шее и согревая ее кожу своим дыханием.

— Боже, Эмерик, я никогда не ощущала ничего подобного.

— Ш-ш-ш. — Я покусываю ее плечо, давая ей почувствовать свои зубы, язык и жар, исходящий от меня.

Она запрокидывает голову, открывая шею для моих поцелуев. Я играю языком с мочкой ее уха, слегка покусывая, а затем погружаю свои пальцы во влагалище Айвори. Святые угодники, какая же она горячая, влажная и тугая.

Она шипит и трется задницей о мой восставший ствол, превращая мои дразнящие прикосновения в рычащую потребность. Наши тела двигаются синхронно, словно мы трахаемся без проникновения. Мой член сдерживают только брюки.

Я орудую пальцами в ее влажном лоне, которое сжимается, даря мне наслаждение.

— Ты чиста, Айвори.

Ее руки скользят по дверце шкафчика.

— Чиста?

— Я про результаты твоих анализов. — Мои пальцы перемещаются к ее анусу. — Мы оба чисты.

Ягодицы Айвори напрягаются.

— Мы собираемся?.. — Ее дырочка сжимается под моими надавливающими движениями. — Нет! Только не туда. — Ее дыхание сбивается. — Что ты делаешь?

— Я собираюсь взять тебя, Айвори. Прямо сейчас. — Я трусь о ее ягодицы, водя пальцем по промежности и надавливая на тугое кольцо. Я сгораю от желания вторгнуться туда, трахнуть каждую дырочку в ее теле.

Неистово сжимая ее бедро, я увеличиваю напор, в попытках проникнуть внутрь.

С ее губ срывается крик, и она убирает руки со шкафа.

— Скрябин.

Я резко отстраняюсь, поднимая руки в воздух, в то время как мой пульс зашкаливает.

— В чем дело, Айвори?

Черт возьми, она воспользовалась стоп-словом. Она произнесла это проклятое слово.

Ее всю трясет, тело по-прежнему согнуто над столешницей, бедра сжаты, а руки лежат на груди.

— Я не... не могу.

Меня накрывает разочарованием, яростным и беспощадным. Абсолютно нерациональным. Я стараюсь держать себя в руках, заглушая это и пытаясь вникнуть в суть.

— Поясни, — как можно спокойнее прошу я.

— Только не... — Она расправляет подол платья и смотрит на меня глазами, полными ужаса. — Только не там.

— К тебе кто-то прикасался там?

Айвори опускает глаза и складывает руки на груди, замыкаясь в себе.

Ярость сочится по моим венам, подобно пылающей лаве. Я не пытался заглянуть так глубоко, чтобы изучить все шрамы, но очевидно, что кто-то взял ее против воли. Возможно, он даже был не один.

Мое сознание рисует безобразные картины, порождая во мне желание убивать.

— Значит, никакого анального секса. — Сжимаю руки в кулаки и делаю шаг вперед. — Это твое единственное табу?

— Я не могу, Эмерик. — Она пятится от меня, пока не упирается в столешницу. Ее лицо преисполнено боли. — Прошу тебя, не вынуждай меня делать этого.

Внутри меня все сжимается. Неужели она думает, что я пойду против ее воли?

— Айвори. — Еще один шаг навстречу. Мой голос хрипит от мучительного сочувствия: — Я не трону тебя там. Обещаю.

Она бросает взгляд в сторону двери. Ее тело дрожит. Похоже, она собирается бежать.

— Посмотри на меня, — шепчу я и жду, когда она подчинится. — Это твой единственный предел?

Прошу тебя, скажи, что это так. У меня не было сомнений, что она жаждет секса со мной. Как, черт возьми, я мог так заблуждаться?

— Я... я... не знаю...

С трудом дыша, останавливаюсь на расстоянии вытянутой руки, уважая ее личное пространство. Но отступать не в моих правилах. Мать вашу, я не готов так просто сдаться.

Сейчас именно она диктует правила, и, черт возьми, я сделаю все, чтобы быть уверенным, что Айвори понимает это.

— У тебя есть два варианта. Первый. Ступай прямо по коридору, сядь за пианино и жди, когда мы начнем урок. Второй. Поднимайся наверх в спальню, сними с себя все и жди, пока я трахну тебя. — Я стараюсь не давить на нее, но мой тон уверенный. — Никакого анала, Айвори. Клянусь.

Обхватив себя руками, она потирает плечи, все еще не решаясь встретиться со мной взглядом.

— Что бы ты ни выбрала, это не повлечет за собой никаких обид и никак не повлияет на наши отношения. Понимаешь? — решительно заявляю я.

— Да, — неуверенно шепчет она в ответ.

— А теперь, ступай.

Как только она исчезает с моих глаз, я разворачиваюсь к столу и ударяю кулаком по гранитной поверхности. Черт! Черт! Дерьмо! Я должен был предугадать, что нельзя трогать ее там. Мне не следовало давить на нее.

Херня какая-то. Если бы я хоть на секунду отвлекся от своего ноющего члена... Я раздосадовано вздыхаю.

С другой стороны, только что мы сделали огромный шаг вперед. Она воспользовалась стоп-словом, тем самым продемонстрировав мне один из пределов. Теперь я знаю, что Айвори понимает правила игры. Я готов ждать ее целую вечность, если того потребует ситуация.

Цокот крошечных лап по полу возвращает меня в реальность. Шуберт вертится возле меня, ласкаясь у моих ног и покрывая мои черные брюки своей рыжей шерстью.

Я наклоняюсь и подхватываю кота с пола.

— Она теперь закроется от меня, как считаешь? — Я прижимаюсь губами к его загривку, прижимая котяру к своей груди. — Как же я хочу убить каждого гребаного ублюдка, посмевшего прикоснуться к ней.

Он мурлычет, подобно мотору, и поднимает голову, чтобы я почесал ему шею. Я удовлетворяю его желание. Вскоре успокаиваюсь, и мой пульс выравнивается.

— Пойдем проведаем нашу девочку.

Я опускаю его на пол и следую за ним из кухни через комнату с камином в гостиную. Шуберт запрыгивает на диван и устраивается на одной из подушек.

Комната для занятий музыкой находится прямо по коридору, а налево и за угол...

На дорожке валяется миниатюрная черная туфелька. Мой пульс снова учащается.

Я следую к ней, ослабляя на ходу узел галстука, а затем бросаю взгляд на лестницу. Вторая туфелька оставлена на одной из ступенек.

Айвори выбрала спальню.

Мой член твердеет. Я устремляюсь вперед, в два шага преодолевая лестницу и сворачивая за угол.

Вид ее черного платья, оставленного на полу, подстегивает меня двигаться еще быстрее, подгоняемым давлением внизу моего живота. Достигнув двери спальни, я вижу, что та закрыта, а ручку венчает кружевной лифчик.

Святые угодники, она сводит меня с ума. Я поправляю ноющий от возбуждения член в брюках и делаю несколько глубоких вдохов. Затем открываю дверь.

Глава 37

АЙВОРИ

Дверь спальни распахивается, и из моих легких вырывается вздох облегчения.

Я устраиваюсь на краю кровати, нагая и абсолютно беззащитная, и мы встречаемся взглядами. Его фигура в дверном проеме и пронзительный, приковывающий к месту взгляд лишают меня возможности нормально дышать.

Тот факт, что мной было использовано стоп-слово, превращает меня в чертов клубок противоречий. Как я могла допустить то, что жалкий кратковременный приступ страха затмил собой мое всеобъемлющее доверие к Эмерику?

Помимо того, что он незамедлительно отступил, не было ни единого видимого проявления гнева. Его железное терпение и непоколебимое умение контролировать ситуацию лишь доказывают мне, что мой страх являл собой лишь необоснованное и неуместное заблуждение. Неужели я настолько сломлена, что не в состоянии иметь интимных отношений даже с тем мужчиной, который скорее умрет, чем подвергнет меня какой-либо опасности?

Светло-голубая пуговица на воротнике его рубашки расстегнута, а галстук кобальтового цвета расслаблен и свободно болтается на шее. Жилет на нем — компиляция тканей черных, серых и синих цветов. Просто вися на вешалке, она бы выглядела невзрачно, но в сочетании с сапфировыми глазами Эмерика, его точеным подбородком и растрепанной копной черных волос, эта вещица выглядит так, словно взята со страниц модного каталога, диктующего актуальные тренды.

Святые угодники, какой же он шикарный! Прибавь к этому его властную ауру и беспрецедентную преданность, и мое сердце уже не может устоять перед ним.

Вместо того чтобы взять меня сзади или вышвырнуть из своей жизни, Эмерик предоставил мне право выбирать. Хотя мне не требовалось и миллисекунды, чтобы принять решение. Да, я никогда не дам добровольного согласия на анальный секс, но он и не станет ломать мою волю. Уверенность в этом позволила мне с легкостью проложить дорожку из своей одежды к спальне.

Сейчас, когда Эмерик передо мной, я теряюсь, не зная, что сказать и не понимая, стоит ли возвращаться к тому, на чем мы закончили. Но он делает все за меня.

Стремительно пересекая пространство спальни, Эмерик сжимает своими ладонями мое лицо и касается губами моих губ.

— Ты в порядке?

— Да, — несмело шепчу я. — Прости меня.

— Не смей извиняться за то, что использовала стоп-слово. — Он вновь целует меня, а затем слегка отстраняется, глядя мне прямо в глаза. — У каждого есть свои пределы.

Я киваю головой.

— И у тебя? Какие?

Эмерик опускается на корточки, оказываясь между моих ног. Его пальцы скользят вниз по моей шее.

— Копрофилия.

— Коп... Что?

— Грязь. Испражнения. Это абсолютное табу.

— Боже, и такое людям нравится?

— Да, — он пытается скрыть отвращение, и стискивает челюсть. — И еще зоофилия. Тоже табу.

Я нервно сглатываю.

— Откуда это в твоей голове?

— Тебе это правда интересно?

На моем лице вырисовывается ухмылка. Он чертовски раскрепощен и развратен, и, черт подери, мне это нравится.

— Ну, я хотя бы могу быть спокойна, что ты не станешь использовать Шуберта в своих интересах.

Он ошарашенно хмурится.

— И ты еще спрашиваешь, что творится в моей голове?

— Не я завела эту тему.

Его руки ложатся мне на талию, а затем пальцы скользят по моим бедрам.

— И никакого секса с другими. Никогда. Ты только моя. Я только твой. Это самый непоколебимый запрет.

— То есть, ты скорее предпочтешь, чтобы я испражнялась на тебя, нежели имела связь с другим мужчиной?

— Да, — его взгляд прожигает меня, челюсть напряжена, и тон становится резче. — Если другой мужчина хотя бы прикоснется к тебе, я за себя не ручаюсь. Помни об этом.

— Хорошо, — отвечаю я шепотом.

Эмерик поднимается на ноги, и его пальцы медленно расстегивают пуговицы жилета, одну за одной, пока его взгляд скользит по моему телу.

— Потрогай себя.

Раздвинув ноги, я опускаю руку между бедер. Его жилет падает на пол, а мои соски напрягаются от внезапного прилива возбуждения.

Эмерик избавляется от галстука и также не спеша расстегивает рубашку, излучая флюиды уверенного в себе мужчины. Он слегка наклоняет голову и приоткрывает рот, наблюдая за манипуляциями моих пальцев в области клитора.

Я нежно поглаживаю себя, и мой пульс растекается в ритмах легато по венам от его взгляда.

Он стягивает с себя рубашку, обнажая рельефные бицепсы, мускулистую грудь и точеный пресс. Затем наклоняется, по-прежнему не сводя с меня глаз, чтобы освободиться от обуви и носков.

— Ляг на спину и раздвинь ноги.

Я продвигаюсь к центру кровати, ложусь и провожу пальцами по влажным складкам. Мои чувственные прикосновения и интенсивность взгляда Эмерика разжигают пламя внутри меня. Я уже полностью настроена для него, в полной гармонии с его дыханием и плавным движением рук. Уже столь привычно получать сексуальное наслаждение лишь от одного его присутствия, приправленного его трепетным отношением ко мне.

Одним движением он расстегивает свой ремень, следом брюки, а затем сбрасывает с себя всю оставшуюся одежду, оставляя ее на полу. Я имела возможность созерцать его крепкие, словно скала, части тела по отдельности, но никогда еще не видела их в совокупности, когда Эмерик полностью обнажен. Святые небеса, его вид являет собой новые грани совершенства.

Его член устремлен вверх, возвышаясь над его накаченными бедрами. Он не касается своего налитого ствола, словно не замечая его, а просто медленно приближается ко мне, сверля взглядом и излучая сосредоточенность.

Эмерик берет меня за лодыжку и разворачивает мое тело на матрасе так, что моя голова оказывается у изголовья кровати. Остановившись у меня в ногах, он замирает, а затем подается вперед.

Когда его колено оказывается на матрасе, продавливая его, мое сердце ёкает. От хищного взгляда Эмерика у меня перехватывает дыхание. Он подползает ко мне, крадясь на четвереньках и нависая надо мной, его ноги с внешней стороны от моих.

Я ждала, что Эмерик раздвинет мои ноги и втиснется между ними, но он не раз доказывал, что может быть непредсказуемым.

Оказавшись надо мной, он накрывает мой рот своим, в то время как его руки блуждают по моему телу, сжимая мою грудь, поглаживая бедра и пространство между ними. Его жадный язык, жаркое дыхание и искушающие прикосновения сводят меня с ума.

Я кладу руку ему на плечо, пытаясь притянуть к себе.

— Ты не мог бы... Лечь на меня? Я хочу ощущать твой вес...

Эмерик прижимал меня к стене, привязывал к пианино, атаковал ласками на кухне, но еще никогда мы не были с ним в таком положении. Неважно, сколько раз я представляла себе это, мне ясно лишь одно, это будет не похоже ни на что испытанное мною ранее.

Зажав мои бедра между своими ногами, он обхватывает мою голову руками и опускается всем телом на меня. Его глаза изучают мое лицо, когда матрас под нами прожимается, а его мускулистая грудь накрывает своим жаром мою.

Мой рот открывается в стоне блаженства, и Эмерик припадает к нему. Его язык настойчив, а губы требовательны и напористы, но в то же время всецело мои. Его массивное тело — купол моей безопасности, его сила — моя защита, а его руки словно моя колыбель.

Наши тела сплетаются во всепоглощающей сонате, созданной из наших стонов и вздохов. Наши лбы соприкасаются, а бедра находятся в неистовом трении. Мы маневрируем на волне удовольствия, в то время как стальной член Эмерика упирается мне в живот.

На меня обрушиваются безумные мысли о том, что его агрегат может попросту порвать меня. Но я готова к этому. Я еще никогда не была в таком предвкушении.

Я напрягаюсь, в попытках дать ему доступ к пространству между моих бедер. Почему он до сих пор еще не раздвинул мне ноги?

— Не искушай меня, Айвори. — Его рука скользит между нами, и его пальцы скользят по моим влажным складкам. — Если я сейчас вторгнусь в тебя, могу сделать тебе больно.

Издав гортанный рык, он переворачивает нас, усаживая меня сверху и позволяя оседлать его бедра.

— Я передаю инициативу в твои руки. Но только в этот раз. — Эмерик тянется руками выше своей головы и хватается за прутья у изголовья кровати. — Мои руки бездействуют. Я буду лежать неподвижно, пока ты будешь трахать меня.

Вот как.

Вау.

Что ж, это... немного не то, что я ждала. Но заманчиво.

Точнее, кажется таковым, пока я не смотрю вниз на его массивный, внушительной длины член, устремленный вверх. И что мне с этим делать? Он действительно хочет, чтобы... я села на эту штуковину?

Я смотрю Эмерику прямо в глаза и мотаю головой.

— Я никогда не делала подобного ранее....

Костяшки его пальцев, замкнутых вокруг перекладин, белеют, а в глазах читается нетерпение. Кажется, он на взводе?

— Ты никогда не была сверху? — рычит Эмерик.

— Ни разу. — Меня охватывает волнение. Я обхватываю его член обеими руками, совершая плавные движения вверх-вниз, словно заново привыкая к размерам. — Даже не знаю, Эмерик, смогу ли я принять его в себя?

С его губ срывается томный стон.

— Черт возьми, Айвори. Все получится. — Сухожилия на его предплечьях становятся выраженными, когда он усиливает хватку. — Ты сейчас подвергаешь меня адским пыткам.

Напрягая бедра подо мной, Эмерик одаривает меня взглядом, заставляющим забыть обо всем, и в котором отражается вся его природа. Непоколебимая доминирующая сила в его глазах побуждает меня заткнуться и перейти к делу, так как он намеревается поделиться со мной бесценным и умопомрачительным опытом. В этом заключена власть Эмерика, которая, наверняка, дарует ему возможность без всякого лишнего разглагольствования получать куда больше секса, чем мне хотелось бы думать.

— У тебя такой взгляд... — Я сжимаю его член, упиваясь его шипением и сдавленными стонами. — Ты пользуешься им, выступая на сцене?

Эмерик ерзает подо мной, будучи изможденным ожиданием.

— Что?

— Ты также буквально трахаешь глазами женщин, присутствующих в зале?

— Айвори, оседлай мой член, пока я не свихнулся.

Я наклоняюсь и нежно касаюсь губами головки его ствола. Молчаливая просьба быть со мной нежным.

Затем приподнимаюсь и направляю его член между своих ног.

Следуя своему обещанию, Эмерик не пытается проникнуть в меня и не шевелит руками. В его глазах появляется блеск, когда он предвкушает, как я приму его в себя.

Я медленно опускаюсь, сантиметр за сантиметром, чувствуя растяжение, наполнение и то, как идеально мы подходим друг другу. Я еще никогда не была столь влажной, столь удовлетворенной. Черт, никогда мне не было так хорошо. Словно утоленный голод. Крайнее облегчение.

Гортанное рычание, исходящее от Эмерика, подстегивает меня действовать решительнее. Как только его ствол полностью погружается в меня, стенки моего влагалища сокращаются.

Эмерик закрывает глаза, его лицо напрягается, а тело содрогается, словно в агонии. Я даже не уверена, что он в порядке.

— Эмерик?

Единственным ответом мне служит шипение, которое лишь еще больше кружит мне голову. А ведь я еще даже не совершила ни единого движения.

Я склоняюсь вперед и осыпаю поцелуями его мускулистую грудь.

— Вот оно. Наконец-то мы делаем это.

Эмерик резко открывает глаза, и на его изможденном лице вырисовывается ухмылка.

— Мы еще ничего такого не делаем. — Его руки крепче сжимают прутья изголовья кровати, а взгляд по-прежнему излучает власть. — Трахни меня, Айвори.

Я начинаю двигать бедрами, усиливая трение и явственнее ощущая наполнение внутри меня.

Все тело Эмерика дрожит от желания большего.

— Вот так. Быстрее.

Положив ладони ему на грудь, я совершаю круговые движения бедрами, раскачиваясь на его стволе. Это сводит с ума. Ощутимые каждой клеточкой электрические разряды, наше прерывистое дыхание — все это находит кульминацию в главной точке нашего соприкосновения.

Эмерик приподнимает голову, следя за каждым моим движением.

— Оседлай меня.

Я это и делаю, самоотверженно и с полной самоотдачей.

Его рука соскальзывает с перекладины, но он также стремительно возвращает ее обратно.

— Вот так, Айвори, сильнее. Принимай его полностью.

Я отдалась процессу, запрокинула голову, закрыла глаза и интенсивнее задвигала бедрами. С каждым моим движением моя грудь подпрыгивает, а кровать скрипит. Как только я останавливаюсь, принимая Эмерика на всю длину, внизу моего живота расплывается жар.

Я в шаге от того, чтобы кончить. Испытать истинный оргазм. С членом внутри меня... членом мистера Марсо. Как ни крути, трудно игнорировать этот факт.

— Оу, черт. — Изголовье кровати кряхтит от силы хватки Эмерика. — Посмотри на меня.

Я открываю глаза и встречаюсь с ним взглядом, не в силах сдержать улыбку.

— Я трахаюсь со своим учителем.

— Боже, Айвори. — Его бицепсы напрягаются, а бедра слегка приподнимаются. — Дай мне поцеловать тебя.

Я скольжу вверх по его груди и двигаю бедрами, наслаждаясь ощущением проникновения в меня под новым углом. Как только мои губы находят его рот, язык Эмерика сплетается с моим, кружась и упиваясь моментом.

Он прикусывает мою губу, и его тело напрягается.

— Твоя похотливая п*зда пожирает меня.

Грязные слова, слетевшие с его языка, лишь усиливают мое возбуждение. Я провожу руками по его бицепсам, а затем обхватываю его лицо ладонями, ощущая покалывание от щетины. Он снова тянется ко мне, чтобы слиться со мной в поцелуе, и сильная линия его подбородка заводит меня ничуть не меньше, чем сладострастные движения его языка.

Но все же я тоскую по прикосновениям его рук, по жалящим укусам ремня, по боли, дарующей удовольствие. Также меня слегка напрягает его молчание. Я жажду его строгих приказов, контролирующих каждое мое движение. Но сейчас Эмерику явно не до этого. С этим напряжением в теле. Уверена, что необходима железная воля, чтобы сдерживать желание совершить толчок бедрами или пустить в ход руки.

Пора положить конец этим пыткам.

Сжимая его лицо в своих руках, я целую его жадно, со всей страстью, прыгая на его члене и приближаясь к пику. Как только я достигаю его, все мои ощущения и мысли устремляются к низу моего живота, концентрируясь там, а затем взрываясь подобно салюту через серию ударов.

Мой рот искажается в немом крике, а мои глаза прикованы к лицу Эмерика. Его рот приоткрывается синхронно с моим, зрачки заметно расширяются, а руки устремляются к моему затылку. А потом он неистово целует меня и начинает яростно двигать бедрами, провоцируя меня на очередной оргазм.

Он роняет меня на спину, оказываясь сверху. Его руки на моем лице, его рот поглощает мое дыхание. Наши языки в жаркой схватке, пока его вес давит мне на грудь, а член вдалбливается все глубже внутрь меня. Снова и снова Эмерик совершает ожесточенные толчки бедрами. Мои ладони впервые оказываются на его каменной заднице и сжимают ее.

Святые небеса, она просто идеальна. Эмерик совершенен абсолютно во всем. Коричный аромат его дыхания. Бархатный голос. Безумно талантливые руки музыканта. То, как он выглядит в джинсах и футболке, в жилете и галстуке, и полностью обнаженным. Никогда не смогу вдоволь насытиться всем этим.

Его стремительный темп сбивается, переходя в обрывистое стаккато. Из его груди вырывается рык, а рука падает на матрас, чтобы удержать вес его тела. Его глаза не отрываются от моих ни на секунду, крича о том, что именно я — источник его удовольствия, его смысл.

Опустив голову мне на плечо, он, кажется, усмиряет свой пыл, пытаясь совладать со своим дыханием. Но его зубы на моей коже не дают возбуждению отступить.

Мгновение спустя мои руки оказываются у меня над головой, бедра Эмерика вновь покачиваются, а его член пульсирует во мне.

— Не забывай о стоп-слове.

Мои глаза расширяются.

— Разве мы не закончили?

Он прищелкивает языком, обхватывает мою грудь своей сильной рукой и прикусывает сосок.

А потом он трахает меня.

Несколько часов к ряду.

Его темп варьируется от размеренного до неистового, позиции меняются также стремительно. Эмерик овладевает мной, ставя меня на четвереньки и шлепая по заднице, опрокидывает меня на спину, сжимая пальцами мое горло и трахая, зажав мои бедра между своими. Танец страсти становится слегка сумбурным, когда мое тело всецело отдается извращенному миру Эмерика Марсо.

Большая часть вечера пролетает, словно в тумане, в одеяле скользкой от пота кожи, нежных ласк и страстных поцелуев. Но это бы не был Эмерик, если бы он не доминировал во всем этом. Он требует эмоциональной и ментальной отдачи, выходящей далеко за рамки физического сексуального контакта. Именно он диктует мне, когда, как и насколько интенсивно, и я следую его приказам, жажду этого, так как моя потребность удовлетворить его сводит значимость всего остального на нет.

Тем самым он доставляет мне удовольствие. Вводит меня буквально в коматоз.

— Айвори? — Эмерик кусает нежную плоть бедра.

А я даже не в силах шелохнуться. А есть ли в этом потребность? Он сам все сделает.

Я просто лежу, уткнувшись лицом в простыни, только вернувшись из душевой, где он овладел мной, прижав к кафелю. Нагая, разгоряченная, удовлетворенная, я пытаюсь найти в себе силы пошевелить рукой, чтобы убрать с лица мокрые волосы. Это может подождать.

Он скользит рукой вверх по моему безвольному телу и заправляет мокрые пряди мне за ухо.

— Ты на десять лет младше меня. Только не говори мне, что такой старик, как я, вымотал тебя?

Я лишь фыркаю — на большее не хватает сил. Но должна отметить, чтобы как-то оправдать себя, в отличие от меня он по два часа в день проводит в спортзале.

Матрас ходит ходуном, когда он движется возле меня, осыпая поцелуями каждый сантиметр моего тела, с головы до ног. Требуется всего ничего, чтобы я провалилась в блаженный сон, убаюканная его ласками.

Когда я открываю глаза, Эмерик лежит рядом со мной. Его рука скользит по моей спине, а из одежды на нем только обернутое вокруг талии полотенце.

— Как долго я спала?

— Буквально пятнадцать минут.

Я подпираю щеку рукой и встречаюсь взглядом с его полуприкрытыми глазами.

— У меня никогда не было ничего подобного.

Он тянется к тумбочке и берет оттуда стакан воды, подавая его мне.

— Чего именно?

Вдоволь утолив жажду, возвращаю стакан Эмерику и ускользаю от ответа:

— Ты даже не поужинал.

— Уверен, ты тоже. Ответь на вопрос, который я задал, — говорит он, перевернувшись на бок и подперев рукой голову.

Я протягиваю руку и провожу пальцем по его верхней губе.

— Ну, того, что было после. После этого. Обычно, за сексом следовал бег, сопровождаемый плачем и желанием спрятаться ото всех. — Я улыбаюсь. — Мне это так понравилось. Очень.

Он прижимает меня к своей груди и целует в макушку. Есть только Эмерик, я и наше дыхание. Наши объятия настолько продолжительны, что я начинаю подумывать, что он уснул.

— Мне тоже нравится, Айвори. Настолько сильно, что я чертовски боюсь потерять это, — наконец-то шепчет он.

Я обнимаю его широкие плечи.

— Мы постараемся не допустить этого.

— Нам нужно вести себя поспокойнее во время учебы.

Я играю кончиком пальцем с его соском.

— Тебе нужно перестать смотреть на меня такими глазами...

— Какими такими глазами? — уточняет он, лукаво улыбаясь.

— Теми, что так и говорят, — я театрально понижаю голос, — подойдите, мисс Уэстбрук. Смотрите мне в глаза, мисс Уэстбрук. На колени...

Он вскакивает с постели с дерзким блеском в глазах.

Я отползаю в сторону от него, дразня, не сдерживая игривого смеха.

— Сосите мой член, мисс Уэстбрук.

Эмерик улыбается во все тридцать два зуба и ползет ко мне, теряя по ходу полотенце.

Мой взгляд скользит вниз по его груди и останавливается на члене. Он... не стоит? Черт, так непривычно. Я наклоняю голову, словно рассматривая.

Он плюхается на кровать и прищуривается.

— Ты пытаешься породить во мне комплекс?

— Нет, ты что... — Я запускаю руку между его ног и обхватываю член рукой. Он все еще внушительных размеров, просто... — Такой мягкий.

Эмерик не сводит с меня глаз.

— Продолжай свои манипуляции, и очень скоро это изменится.

Естественно, спустя пару мгновений его плоть начинает твердеть. Это не первый член в моих руках, но, абсолютно точно, этот самый впечатляющий и пугающий своими размерами. И по иронии судьбы, именно его мне не стоит бояться.

Эмерик шлепает меня по заднице.

— Не думай, что я закончил с тобой, но прежде нам нужно подкрепиться.

Мы уминаем половину вкуснейшей пиццы Пепперони, прежде чем он нагибает меня над кухонным столом и на деле доказывает, что реально не закончил со мной.

Я лелею надежду, что этого не случится никогда.

Глава 38

ЭМЕРИК

Следующим вечером во время антракта Девятой симфонии Малера я позволяю себе расслабиться за роялем и ослабляю удушающий галстук-бабочку. На мне смокинг — один из множества в моей коллекции, сшитый на заказ и сделанный с первоклассным качеством. Но, черт подери, его цена вообще не играет никакой роли. Ткань, из которой он выполнен, подобна тискам и вызывает у меня лишь зуд и перегрев. Вся эта претенциозная мишура — попросту не мое.

Как и эта музыка.

Джоанна всегда игнорировала мои концерты, утверждая, что ей крайне тоскливо слушать из раза в раз одни и те же шедевры, входящие в программу. И мог ли я обижаться на нее за это?

Несмотря на то, что я являюсь ценителем классики, я ни хрена не уверен, что Густав Малер мечтал о том, чтобы его симфонии бездумно звучали на каждом концерте, преследуя лишь коммерческие цели. За свои пятьдесят с лишним лет он сам исполнял свою вторую симфонию от силы лишь с десяток раз.

Я задумываюсь о том, чем дышит филармония. В первую очередь, это оркестр, состоящий их напыщенных старых пердунов и штатных музыкантов, большинство из которых способны сами собирать залы. Но вместо того, чтобы страстно сочинять свою новую музыку, они, по всей видимости, вполне удовлетворены тем, что бездарно растрачивают свои неоспоримые таланты на рутинную переработку классического репертуара.

Но я-то не удовлетворен. Ни капли.

Так что я забыл здесь, барахтаясь во всем этом и изливаясь в этой иеремиаде?

Получение места в филармонии, безусловно, служили показателем моего прогресса, причем довольно весомым. Это стало частью самоутверждения, доказательством того, что все мои усилия не напрасны, а талант оправдан. Вот только, когда эта вершина была взята, я поймал себя на мысли, что это вовсе не то, к чему я стремился.

Я мечтаю создавать свою авторскую музыку, подключая воображение и заставляя классическое пианино звучать новаторски с неведомой ранее страстью. Той, которой я смогу поделиться, открывая миру другие горизонты, непознанные до этого момента.

Сидя позади секции струнных, вглядываюсь в едва различимые силуэты зрителей на балконах. Ухмылка искажает мое лицо, когда вопрос Айвори всплывает в памяти, дразня мой разум.

Только не говори, что ты не трахаешь взглядом женщин в зале?

После Джоанны я уже через несколько месяцев пришел к тому, что неизбежной кульминацией моих выступлений было найти кого-то для очередной жаркой интрижки. Что изменилось сейчас?

Мой взгляд концентрируется на истинном украшении этого зала, той единственной причине, по которой я сегодня улыбаюсь.

Она сидит в первом ряду, излучая свет, словно ария, исполняемая в окружении мрачного оркестра. На ней красной платье от Версаче, которое повторяет каждый изгиб ее тела от груди до самых кончиков пальцев. Разрез до бедра украшен стразами Сваровски.

Мне известны все эти детали, потому что я лично выбирал его, точно так же, как и все вещи в ее гардеробе. Но это платье я выбирал именно для этого случая, рисуя в воображении, как роскошно она будет выглядеть в нем, наблюдая за моим выступлением.

Невзирая на все мои тревоги относительно ее присутствия на концерте, лицезрение ее в этом платье почти оправдывает все риски. Но только почти.

Родители студентов Академии частенько посещают эти места, и хотя Айвори прибыла на концерт отдельно в сопровождении Стоджи, я немного волнуюсь, что особо наблюдательные личности сведут воедино все кусочки мозаики наших отношений. Но Айвори умоляла меня о возможности находиться здесь, дразня меня с безмолвным «пожалуйста» на губах. Поэтому я забронировал два места в первом ряду, предусмотрев все нюансы ее появления здесь.

Стоджи сидит рядом с ней, в смокинге, который я купил для него. Он то и дело потирает рукой свою лысину, явно ощущая дискомфорт от отсутствия привычной бейсболки. Ну что за парочка! Словно два человека, увлеченных классической музыкой, пришли на первый в своей жизни концерт в филармонии.

Интересно, насколько он оправдает их ожидания? Я буду предельно внимателен к впечатлениям Айвори после концерта, а также к тому, как она будет реагировать на все, что заготовлено мной для нее на ближайшие два месяца. Она уверяет меня, что грезит попасть в Леопольд, что сидеть там, где сейчас сижу я, трепеща под софитами при полном аншлаге — это предел ее мечтаний.

Но что по большему счету ей известно о мире, в котором живут музыканты, и о том, какие возможности он открывает? Я намереваюсь показать ей это. И тогда, если ее мечты останутся неизменными, я приближу ее к ним, потому что уже знаю, как это сделать.

Через две секции от них расположились мои родители, которые, склонив голову, что-то обсуждают между собой. Сегодня вечером я попросил их не приближаться к Айвори, чтобы не нарушать легенду о нашей дистанцированности за пределами академии.

Мы с Айвори всецело даем себе отчет обо всех рисках, связанных с нашими отношениями. Но они к тому же ставят под угрозу благополучие моих родителей. Если нас уличат в связи, никто не будет гореть желанием стать пациентом врача, чей сын осужден за преступление сексуального характера. А что касается мамы? Леопольд просто уничтожит ее. Именно поэтому я и не спешу знакомить маму с Айвори.

Концерт позади, и следующие три недели пролетают в сладком ореоле Айвори.

С приближением Дня Благодарения я все же уступаю желанию моей матери познакомиться с моей зазнобой.

Следуя со своей семнадцатилетней студенткой в родительский дом, где нас ждет ужин с индейкой, я вновь чувствую себя словно на иголках из-за того, что мы вынуждены скрывать свои отношения.

В тот момент, когда мама распахивает перед нами дверь, бросая свой взгляд на мою руку, крепко сжимающую руку Айвори, каждый волосок на моем теле встает дыбом.

Да, я ее учитель. И, да, я трахаю ее своим членом, жестко и с присущим мне развратом, невзирая на время суток за окном. Но мои чувства к ней настолько глубоки и всеобъемлющи, что мне абсолютно плевать, что об этом думают другие.

Но, мои родители, несмотря на то, что чрезмерно рады за меня и готовы оказать любое содействие, все же неподдельно тревожатся за меня. Именно поэтому сегодня я здесь вместе с Айвори. Когда-то она тоже была окружена родительской любовью.

И я хочу, чтобы она испытала это вновь.

Глава 39

АЙВОРИ

Поужинав, я откидываюсь на спинку дивана, ослабляя пояс юбки, чтобы тот не сдавливал мой живот, который ноет, то ли от переизбытка картофельного пюре, индейки и тостов с маслом, то ли от того, что я слишком нервничаю, оказавшись один на один с Лаурой Марсо.

— Понимаю, почему он настолько увлечен тобой. — Она тепло улыбается мне, расположившись на кресле рядом с диваном.

Я скольжу взглядом к дверному проему кухни, концентрируясь на спине Эмерика, обтянутой белой тканью футболки. Стоя у стола и ведя беседу с отцом, он облокачивается на спинку стула. Мне не видно его лица и не разобрать, в чем суть разговора, но его бархатный тембр резонирует во мне, даря успокоение, словно самая нежная колыбельная.

Эмерик не носит нижнего белья под джинсами, и прямо сейчас они настолько низко висят на его бедрах, что едва прикрывают его накаченную задницу. Если он подастся еще чуточку вперед, я вовсе окажусь не в состоянии отвести от него глаз.

— Он мне нравится не меньше, — откашливаясь, отвечаю я.

Лаура изучающе смотрит на меня, вертя в руках бокал красного вина. Настолько странно видеть перед собой такие же голубые, как у Эмерика, глаза, но с таким обилием тепла во взгляде. Она просто завораживающе красива. Ее черные волосы до плеч абсолютно не тронуты сединой, но во всем ее виде читается мудрость, накопленная десятилетиями, когда эта женщина смотрит на меня так, словно может не только читать мои мысли, но и разделять их со мной.

— Вы оба выглядите счастливыми. Возможно, это на волне эйфории, но выглядит как счастье. Вы же живете вместе всего... месяц, кажется? — Она делает глоток вина.

— Пять недель.

Неужели она убеждена в том, что это вовсе не срок? Что пяти недель недостаточно, чтобы говорить о серьезности намерений?

Должна заметить, что мы были всецело поглощены друг другом три месяца к ряду, хоть и полноценная физическая связь случилась лишь три недели назад, но это наше личное. Тем более Эмерик по пути сюда настоятельно просил меня не строить барьеров. Быть откровенной. Вести себя естественно. Они не станут осуждать нас.

Оказалось, он не ошибся. Лаура не давит на меня и ведет себя так, словно все, что для нее важно, — это поведать мне истории о нелегком детстве Эмерика. В конце концов, ей удается настолько расположить меня к себе, что я не против поделиться с ней воспоминаниями о моем отце. Мы намеренно избегаем разговоров об академии, дабы не задевать чувств друг друга. Но это нисколько не мешает нам вести душевный разговор, словно я типичная девушка, которую знакомят с родителями.

Спустя час я уже преисполнена симпатией к ней. У нее настолько легкий и ненавязчивый характер. Ее теплый взгляд и искренняя улыбка даруют спокойствие, которое взрастает только из глубоко укоренившегося счастья.

Она — олицетворение материнской любви и заботы. Невероятный контраст с моей родной матерью. Лаура заставляет меня чувствовать себя нужной, окруженной вниманием... словно еще неоперившийся птенец, но в лучшем смысле данного сравнения.

На кухне доктор Марсо встает из-за стола, похлопывает Эмерика по плечу и удаляется по коридору, ведущему вглубь поместья.

— Если ты не против, — Лаура поднимается со стула, — я пойду узнаю, куда направился Фрэнк. — Проходя мимо дивана, она склоняется ко мне и берет меня за руку. — Я безумно счастлива наконец-то познакомиться с тобой, Айвори.

Я позволила ее словам окутать меня нежностью.

— Взаимно.

Эмерик на кухне остается неподвижным.

Встав с места, разглаживаю свою довольно кокетливую юбку, доходящую до середины бедер. Моя зеленая блузка застегнута на пуговицы чуть выше лифчика. Я чувствую, что выгляжу сексуально, но не вульгарно, и полностью одобряю выбор Эмерика в этом плане.

Подойдя к нему со спины, я могу сполна насладиться видами, открывающимися благодаря низко посаженным джинсам. Никакой пошлости. Эмерик бы не допустил этого. Но легкая тень так и манит к промежности меж его загорелых булок. Это слишком аппетитно, чтобы игнорировать.

Я скольжу рукой под ткань джинсов и провожу пальцем вдоль сексуальной ложбинки.

С губ Эмерика срывается стон.

— Айвори, — его голос звучит хрипло.

Продолжая дразнить его, я прижимаюсь губами к его уху.

— Я в восторге от твоей задницы, — шепчу я.

Он покачивает бедрами и кладет голову на сложенные руки.

— Моя задница отвечает тебе взаимностью.

Мое дыхание становится сбивчивым. Так у нас взаимно только с его задницей или и с ним тоже? Хочется верить, что в смысл этих слов заложено и то, и другое.

Плавно и нежно провожу рукой вдоль его позвоночника. До сих пор не могу поверить, что могу вот так запросто прикасаться к нему. Беспрепятственно показывать свою привязанность к нему, когда мы находимся наедине. Сколько безумия в том, что я действительно искренне хочу дарить ему свои прикосновения?

Последние пять недель напрочь сломали мое представление о себе и о том, каким может быть мое поведение в отношении мужчин.

Подавшись вперед, я обнимаю Эмерика за плечи и прижимаюсь к нему всем телом.

Эмерик сжимает своей большой рукой мои запястья и прижимает их к своей груди.

— Одна из самых эротичных вещей, доступных женщине, — это потереться грудью о спину мужчины. Ох, Айвори, твои сиськи наводят меня на грех.

Боже, это же могут услышать его родители. Я пытаюсь отстраниться, но он все еще держит меня в своей хватке. Мое внимание переключается на по-прежнему пустующий коридор.

— Ты заводишь меня, даже не прикладывая особых усилий.

Эмерик поворачивает голову, чтобы укусить меня за плечо.

От возбуждения у меня перехватывает дыхание, и немой стон срывается с моих губ. Ну как мне устоять перед этим соблазнителем? Если он продолжит свою дерзкую игру, мне будет уже плевать, где мы находимся и кто может нас застукать.

Он скользит губами по моей руке, и я буквально растекаюсь по его спине.

Свободная рука Эмерика пробирается мне под юбку, обжигая кожу моего бедра.

— Моя матушка устроила тебе допрос с пристрастием?

Я целую его в шею, упиваясь его согревающим ароматом.

— У меня выработался иммунитет к методам допроса Марсо.

— Неужели?

От того, как он сжимает мою руку, у меня учащается пульс. Большой палец Эмерика скользит по внутренней стороне моей ладони, и я не сомневаюсь, что он ощущает, насколько бешено колотится мое сердце.

Я зарываюсь носом в мягкую шевелюру, наслаждаясь древесным ароматом его шампуня.

— О чем ты беседовал с отцом?

— О тебе... обо мне.

Не ослабляя хватки на моем запястье, Эмерик тянет меня за собой. Затем хватает со стола свою фетровую шляпу и едва уловимым движением небрежно накидывает ее на голову.

Но меня не провести. Каждый его шаг коварно просчитан. Даже это сочетание джинсов, белой футболки и фетровой шляпы. Казалось, что тут такого? Вполне себе повседневно. Но, святые угодники, он не сомневался, что в сочетании с его сексуальным взглядом этот прикид мигом обратит меня в вожделеющую пену.

Именно его проницательный взгляд, бездонные голубые океаны под полями шляпы не оставляют мне шансов оторваться от него

Пространство комнаты тускнеет, и я ощущаю лишь вибрирующее притяжением между нами. Растворяюсь в манящих волнах желания, погружаясь в эту чарующе темную бездну и желая лишь чертовски крепких объятий, стонов и рычания в безудержном порыве похоти.

Только не здесь.

Превозмогая себя, я возвращаюсь в реальность и делаю глубокий вздох.

— Вы говорили с отцом о нас? И что же он сказал?

Его отец осуждает наши отношения? Неужели Эмерик уступит ему?

Пальцы на моем запястье сжимаются сильнее, и он заворачивает мне руку за спину, прижимая меня к своему восставшему члену.

Его глаза встречаются с моими.

— Он просто хотел убедиться, что я знаю, что делаю. — Эмерик обхватывает мое лицо свободной рукой, продолжая удерживать меня возле себя. — От меня требуются некоторые меры предосторожности до той поры, пока ты не закончишь учебу.

— Например?

Меня коробит от осознания постоянно нависающей над нами угрозы.

Он касается губами моих.

— Ты доверяешь мне?

— Всецело.

Он слегка прикусывает мою нижнюю губу.

— А сейчас, поедем домой и займемся твоей киской.

— Шубертом? — дразнюсь я.

— И им тоже.

Мы прощаемся с его родителями, прыгаем в машину и мчимся домой, едва сдерживаясь, чтобы не наброситься друг на друга. Как только оказываемся в гараже, Эмерик смотрит на меня так, что я вся теку.

Легким движением он отбрасывает шляпу на заднее сидение, отстегивает наши ремни безопасности и отодвигает свое сидение от руля.

Его рука поспешно расправляется с молнией джинсов, высвобождая набухший член.

— Оседлай меня.

Всего одна команда, и я уже на пике возбуждения.

Я набрасываюсь на него, ударяясь коленом об консоль и устраиваясь на нем сверху. Эмерик обхватывает мои бедра, и моя задница упирается в руль, отчего автомобиль сигналит. Едва сдерживая смех, мы сливаемся в поцелуе, пока руки Эмерика двигаются под юбкой, а мои пальцы гуляют в его чертовски сексуальной шевелюре.

Сдвинув мои трусики в сторону, он погружает в меня палец.

— Ты уже чертовски готова.

Затем, без лишних слов, он насаживает меня на свой член.

Будучи готовой взорваться от возбуждения, я не сдерживаю стонов, сжимая его в себе и выгибая спину. Одна рука Эмерика ложится мне на ягодицы, а другая — на затылок, пока он яростно толкается внутри меня, удерживая меня с такой хваткой, что для меня больше не существует ничего, кроме него.

Эмерик извивается, тараня меня резкими движениями, а рукой направляя мою голову и корректируя интенсивность поцелуя. Он трахает меня языком так же, как наполняет своим членом мою киску. Глубоко, уверенно и по-зверски безудержно.

Его мускулы играют и вибрируют. От его хриплых стонов мои соски твердеют, а сладострастные, неистовые движения его бедер превращают меня в дрожащее от возбуждения ничто.

Я таю в стальных оковах его рук, пока он целует меня до изнеможения, вторгаясь на всю длину в мое лоно.

Меня накрывает безжалостный и продолжительный оргазм, и мои пальцы вцепляются в его волосы, а с губ срывается его имя. Эмерик еще раз яростно входит в меня и достигает своего освобождения, роняя голову мне на плечо.

Затем, не прерывая объятий, мы смотрим друг на друга в попытках совладать с дыханием, то и дело сливаясь в нежных кратких поцелуях. Наши носы соприкасаются, и Эмерик не отводит с меня взгляда. Я настолько поглощена им, настолько потеряна в нем, что моя душа трепещет, а сердце бьется лишь для него.

Мы больше, чем просто учитель и ученица, дом и сабмиссив, женщина и мужчина.

— Мы — бесконечный концерт. — Я целую его губы. — Музыкальный шедевр.

Он скользит ртом по моему подбородку, пока его член все еще дергается во мне.

— Как «Черная месса» Скрябина?

Слишком диссонирует.

Я открываю ему доступ к шее, желая его губ.

— Скорее я имела в виду, что-то вроде «Оды к радости» Бетховена.

— Не катит. — Он кусает мочку моего уха. — Для нас больше подходит «Хочу учителя» от Van Halen (прим. пер.: Американская хард-рок-группа).

Святые угодники. Я едва сдерживаю смех.

— Тебя несет не в ту степь. Это же даже не концерт.

— Мы создадим наш собственный шедевр. — Он продолжает осыпать поцелуями мою шею. — Мелодию, которая будет жить вечно.

Мне нравится, как это звучит.

Глава 40

АЙВОРИ

Прошло две недели. Я плетусь через школьную парковку, роясь в сумочке в поисках ключей от автомобиля. Солнце уже давно скрылось за горизонтом, свидетельствуя о том, что я припозднилась. Черт, я еле стою на ногах от усталости.

В школе Эмерик усиленно натаскивал меня за роялем, подготавливая к выступлению в грядущие выходные. Дома же он неистово прижимал меня к стене, привязывал мои руки к изголовью кровати, ставил на колени, обжигая ударами ремня. Он — одна беспрерывная, сверхинтенсивная тренировка моей сердечно-сосудистой системы. Убейте меня, я представить не могу, откуда в нем столько неуемной энергии.

На стоянке всего несколько машин, припарковавшихся тут и там. Погруженная в сумрак, я ощущаю прохладу, лижущую мою кожу под тонким свитером. Скудное освещение только мешает мне в поисках ключей. Я безуспешно шарюсь в стопке учебной литературы в сумке, бормоча проклятия себе под нос.

Наконец отыскав их, нажимаю на кнопку разблокировки и вздрагиваю от громкого чирикания.

Подняв глаза, оказываюсь лицом к лицу с человеком, которого ожидала встретить здесь в последнюю очередь.

Прямо передо мной, облокотившись на крышу «Порше», стоит мой брат и улыбается мне так, что это не предвещает ничего хорошего.

Каждая клеточка моего тела напрягается. Откуда он узнал, что это моя машина? Мой брат следил за мной? Ему известно, где я живу? И с кем живу?

Мои пальцы судорожно теребят брелок машины. Уже нет смысла скрываться. Я уже показала, что автомобиль принадлежит мне, разблокировав двери.

— Ты потратил два месяца, чтобы отыскать меня? Надо же, Шеин. Наверное, мне стоит считать себя особенной, учитывая, что ты вообще заметил, что я пропала.

Шеин следует ко мне, доставая пачку сигарет из кармана. Его светлые волосы взъерошены и спадают на бледный лоб, щеки впалые, а под глазами мешки. Он выглядит столь же вымотанным, как и я. И еще худее, чем раньше. Его джинсы и фланелевая рубашка смотрятся на его высоком тощем теле мешковато.

Что, черт возьми, так потрепало его? Это как-то связано с арестом Лоренцо? Мое сердце инстинктивно сжимается.

— Отличная тачка. — Он закуривает и скользит рукой по белому капоту. — Как ты ее заполучила? Небось, пришлось «потрудиться»?

Я вцепляюсь дрожащими пальцами в ремень сумки. Эмерик должен появиться здесь с секунды на секунду, и Шеин непременно узнает того, кто сломал ему нос той ночью. Если я сейчас же вернусь в здание школы, возможно, все обойдется.

Я разворачиваюсь в сторону Кресент-холла. Слишком поздно. Эмерик уже пересекает решительными шагами пространство парковки, неизбежно приближаясь ко мне. С такого расстояния мне сложно рассмотреть выражение его лица, но мне уже заочно известно, что я прочту в его глазах. Холод пронзает все мое тело.

Как мне предупредить его о том, что темный силуэт за моей спиной — мой брат? Что бы я сейчас не предприняла, породит у Шейна ненужные подозрения. Он закрыл мне доступ к авто, но я могла бы бежать в противоположном направлении, например, спуститься вниз по дороге или еще что-то. Эмерик тут же устремится за мной.

И Шеин тоже. Зачем-то же он пришел сюда и, наверняка, не отступит, пока не добьется своего.

Я бессильна и никак не могу воспрепятствовать их столкновению.

Нервно сглотнув, я вновь поворачиваюсь к своему брату.

— Что ты хотел?

Он выпускает струйку дыма изо рта.

— Мама ушла.

— И что? Ей не впервой...

— В этот раз все не так, она собрала все свое барахло месяц назад и, черт возьми, испа... — Шеин переводит взгляд за мое плечо и прищуривается, а затем корчит недоуменную гримасу. — Кажись, этот чувак мне чертовски знаком.

Дерьмо. Мое сердце готово выпрыгнуть из груди. Почему Эмерик не мог просто позволить разрулить мне все самостоятельно?

— Какие-то проблемы? — Проникающий до костей голос раздается у меня за спиной.

Эмерик в дорогом костюме встает рядом со мной, сцепив руки за своей железной спиной. Все своим видом он источает власть.

Возможно, мой брат и схуднул, но он по-прежнему выше и крупнее, чем Эмерик. Если их столкновение перейдет в драку, есть риск, что Эмерик никогда больше не сможет играть на пианино.

Я продвигаюсь ближе к своему мужчине. Он тоже смещается, словно прикрывая меня собой, а затем застывает в уверенной стойке. Ему не меньше меня известно, насколько важно держать себя в руках в присутствии моего брата. Сейчас он должен делать вид, что просто следит за безопасностью на территории, а не защищает свою девушку.

Шеин окидывает его взглядом с головы до ног и агрессивно стряхивает пепел в нашу сторону.

— Так ты работаешь в школе Айвори? Типа препод, что ли?

Эмерик смотрит прямо на него.

— Мисс Уэстбрук, этот мужчина доставляет вам проблемы?

Моя задача — как мощно тщательнее подбирать слова. Напряженный взгляд Шейна, мечущийся между мной и Эмериком, буквально кричит мне о том, что мой брат пытается сообразить, с чего вдруг четыре месяца назад учитель из моей гребаной школы нарисовался в баре и врезал ему по лицу.

Я бросаю взгляд в сторону Эмерика, который все столь же невозмутим, а затем вновь на своего брата.

— Это мой брат. Он как раз собирался уходить.

Шеин ухмыляется.

— Сначала мне нужны ответы, сестренка. Допустим, я абсолютно не в курсе... С кем ты живешь? А также, почему этот чувак из школы, — он машет сигаретой в сторону Эмерика, — мать вашу, сломал мне чертов нос?

Эмерик не сводит глаз с Шеина, но остается безмолвным и невозмутимым. Его молчание выглядит слегка пугающим, но то, как он ведет себя сейчас, оправдано. Любое произнесенное слово может выдать истину. Молчание же хранит секреты. Но мой брат не собирается отступать, поэтому я беру на себя смелость ответить:

— Я остановилась у своей одноклассницы. — Я прикусываю губу. — У нее огромный особняк и нехилая коллекция автомобилей. — Киваю в сторону авто. — Станешь винить меня за то, что я променяла нашу дыру на жизнь в комфорте? В комфорте, Шеин. Без преувеличений.

Он скептически изучает меня.

— Никогда не думал, что ты настолько зависима от этого.

Конечно, нет. Но, черт возьми, я же не могу сказать ему правду.

— А куда ушла мама?

Шеин бросает окурок под ногу и растирает его ботинком по асфальту.

— Не знаю. — Он хмурится и вновь скользит взглядом от Эмерика ко мне. — Ее мобильник недоступен. Ни писем, ни звонков. Даже никакой гребаной прощальной записки.

Несмотря на то, что для мамы это не впервой, она всегда поддерживала связь с Шеином.

Я потираю ладони.

— Думаешь, у нее неприятности?

— Не-а. — Брат пожимает плечами, уставившись себе под ноги. — Просто она нашла что-то лучше, вот и все.

Что-то лучше семьи. В каком-то смысле я поступила также.

Наши взгляды пересекаются, и в это мгновение я вижу перед собой того самого мальчишку, каким я его знала еще до того, как он ушел служить в морскую пехоту. Брата, который провожал меня в школу, цеплял жвачку к моими волосам, изрисовывал похабными картинками мои нотные тетради. Сына, любящего своего отца так же сильно, как я. Сейчас, глядя друг на друга, мы оба чувствуем горький вкус потери нашего отца, матери и любви, которую когда-то разделяли.

Шеин отводит взгляд, разрывая связь, и проводит рукой по волосам.

— Кто-то до сих пор оплачивает все счета.

Я жду реакции Эмерика, но он все также собран и неподвижен, словно каменная глыба, хотя, несомненно, впитывает в себя каждое слово и, безусловно, готов в любое мгновение раскрыть наши отношения, если мой брат совершит какой-то неверный шаг.

— Я не могу оставить тебя без крыши над головой. Точно не сейчас.

Я безмолвно благодарю мужчину, стоящего рядом со мной за то, что взял на себя мои расходы, делая мою жизнь легче.

— Я вынужден уехать на неопределенный срок. — С угрюмым выражением и руками в карманах, Шеин делает шаг в нашу сторону. — Но я бы не хотел лишиться папиного дома.

— Куда это ты собрался? — интересуюсь я, будучи слегка сбитой с толку.

Мой брат протягивает руку и бесцеремонно убирает что-то с лацкана пиджака Эмерика.

Эмерик заметно напрягается и стискивает челюсть. У меня перехватывает дыхание.

Шеин сжимает между пальцами один из рыжих волосков Шуберта.

Ухмылка искажает его лицо.

— Раньше у меня тоже был кот. Вся одежда была в его гребаной шерсти. — Он выбрасывает волосок, и смотрит на меня, будучи уверенной, что я понимаю, о чем речь. — Я скучаю по нему.

Я нервно сглатываю комок, застывший в горле, и холодный пот выступает на моей коже. Он догадался. Боже, он, черт подери, все понял.

Мы снова встречаемся взглядом.

— Пошла ты. — Его голос звучит разочарованным. Шеин засовывает руки в карманы и разворачивается. — Желаю тебе всего хорошего по жизни.

Я все еще не решаюсь вздохнуть, пока наблюдаю, как его силуэт следует по дороге, растворяясь в сумраке улиц. По дороге, которая приведет его к автобусной остановке, и он отправится туда, куда собирался. Мне хочется верить, что там он забудет обо мне и о мужчине, который рядом со мной.

Тихий голос Эмерика выводит меня из оцепенения.

— Садись в машину.

Глава 41

ЭМЕРИК

Я регулирую темп, двигаюсь быстрее, интенсивнее, позволяя жару поглотить мои мышцы. Цифровой дисплей сигналит о почти тринадцати километрах. Еще пару километров до нормы. Но сегодня могу себе позволить пробежать меньше. На дворе суббота, и мне не терпится вернуться в постель к Айвори.

Я бы и не вылазил оттуда, если бы не мой внутренний будильник, который разбудил меня. А может, это был очередной кошмар. И бодрствуя, и спя, мне не по силам избавиться от чувства тревоги, словно это что-то хроническое.

Минуло уже пять дней с тех пор, как след Шейна Уэстбрука простыл. Он покинул парковку и все. Пропал. Отвезя Айвори домой, я еще долго патрулировал улицы в поисках его. Позже возложил эту задачу на своего частного детектива.

Дома его не было. У нас он тоже не появлялся, как и ни в одном из баров Трема, да и вообще где-либо в Новом Орлеане.

Он угрожал тем, что может разоблачить наши отношения с Айвори, но я беспрестанно задавался вопросом: зачем ему это? Ему нет в этом никакой выгоды. Ничего не светит, кроме возмездия. Зачем рубить сук, на котором сидишь? Кто будет оплачивать счета? По итогу он лишь лишится отцовского дома, который и стал поводом его нежданного визита. Ну, еще прощание с Айвори.

Так что пусть катится куда подальше. Ко всем чертям.

Стук моих кроссовок звучит в такт с моим дыханием, а все мои мысли устремлены к сегодняшнему вечеру. Торжественный вечер камерной музыки пройдет сегодня при полном аншлаге. Айвори на голову выше своих сверстников и слишком талантлива для концертов, которые играет сейчас.

Но я безумно хочу увидеть ее. Хочу провести с ней сегодняшнюю ночь и каждую последующую, чтобы быть свидетелем каждого мгновения, когда она трепещет, окутанная ореолом своих снов.

Когда моя утренняя тренировка почти закончена, раздается звонок в дверь. Я останавливаю тренажер и хватаю полотенце, ощущая, как бешено стучит мой пульс.

Ворота безопасности разблокированы, поэтому каждый может оказаться прямиком на крыльце нашего дома. Но кого, черт возьми, принесло сюда в семь утра?

Я поспешно пересекаю пространство дома, на ходу вытирая пот с обнаженной груди и шеи.

Айвори стоит в открытых дверях спиной ко мне, ласкаемая лучами утреннего солнца.

Что она дам делает? Айвори загораживает мне собой вид на того, кто стоит на крыльце. А что, если это кто-нибудь из школы...

— Я подруга Эмерика, — доносится до меня знакомый мурлыкающий голос.

Буквально в три шага достигаю двери и встречаюсь с искрящимися карими глазами Деб. Заметно, что сегодня утром ей пришлось встать довольно рано, чтобы уложить свои светло-русые волосы. Ее миниатюрное платье во всей красе демонстрируют ее объемную грудь и стройные ноги.

Предполагаю, что ее визит преследует не только деловые цели.

— Тебе стоило позвонить.

— Я просто думала... — Ее ухмылка выдает ее похотливые мысли. Но она тут исчезает с ее лица, как только Деб ловит на себе взгляд Айвори. — Я же не знала, что ты не один.

Не ее дело, с кем я провожу свое время, но Деб — хороший человек, и у меня нет основания вести себя с ней, как придурок.

Айвори скрещивает руки на груди, которая вот-вот грозит выпрыгнуть из ее топа. Затем она смотрит на меня.

— Ты знаешь ее?

— Да. — Я кладу свою руку ей на плечо и предупреждающе сжимаю. — Это Деб.

Моя девочка сжимает челюсть и отступает в сторону, демонстрируя свою задницу в дразнящих шортиках для сна, которые больше открывают ее задницу, нежели скрывают. Мой член инстинктивно дергается.

— Айвори. — Я жду, когда она посмотрит на меня. — Нам с Деб нужно кое-что обсудить. Ступай, сделай нам кофе.

Она еще раз окидывает Деб изучающим взглядом из-под ресниц, а затем поспешно удаляется на кухню.

Я с трудом подавляю в себе желание разорвать на ней эти миниатюрные сексуальные шортики и хорошенько отшлепать ее дерзкую задницу.

Как только она исчезает за углом, Деб входит внутрь и кладет свои руки мне на грудь.

— Боже, если бы ты знал, как я соскучилась.

Я накрепко вцепляюсь в ее запястья, отстраняя Деб от себя. Все это сопровождается моим осуждающим взглядом, от которого ее пыл тут же остывает.

Она выкручивает руки до тех пор, пока моя хватка не слабеет, и раздосадовано хмурится.

— Кто она вообще такая?

Я закрываю дверь.

— Она здесь неспроста.

— Это я поняла. А еще мне кажется, она жуткая собственница, не находишь? Где ты ее нашел?

— Не имеет значения. Главное, что она никуда отсюда не денется.

Деб изучающе смотрит на меня, не скрывая разочарования.

— Святые угодники. У тебя с ней все серьезно?

Это тоже не ее дело. Я просто разворачиваюсь и иду на кухню, ожидая, что Деб последует за мной.

— Тебе удалось раздобыть запись?

Она догоняет меня, лезет в свою сумочку и извлекает оттуда флэшку.

Я забираю ее, чертовски уповая на то, что мне никогда не придется воспользоваться этим.

На кухне Айвори возится с моей дорогостоящей кофемашиной, пытаясь разобраться в многообразии кнопок на панели управления. Как только отвлекается, посмотрев в нашу сторону, все написано у нее на лице. Она буквально испепеляет Деб взглядом.

Затем Айвори вновь переключается на кофемашину, бездумно щелкая на все кнопки подряд.

— Она попросту не работает.

Наивность моей девочки только усиливает мое возбуждение.

— Ты заложила туда бобы?

— Бобы? — Она бросает взгляд на воронку сверху. — Сюда?

Чертовски мило. Положив руки ей на бедро, я аккуратно отодвигаю ее в сторону.

Деб устраивается за столом позади нас.

— Миленькое местечко.

Я украдкой бросаю взгляд на Айвори. Фразочка, брошенная Деб, должна была послужить подтверждением, что она никогда не бывала здесь, и слегка усмирить необоснованную ревность Айвори.

Но это не сработало. Ее руки по-прежнему сложены на груди, которая аппетитно вздымается вверх.

Переключившись на приготовление кофе, я закладываю бобы в резервуар, убирая те, которые являются лишними. Это бестолковая привычка, которая является для меня приятной мелочью.

— Шестьдесят бобов? — интересуется Айвори.

— Именно, — отвечаю я с улыбкой, поражаясь, насколько моя девочка умна. — Как раз наполняется до краев.

— Почему именно шестьдесят, — любопытствует Деб, продолжая наблюдать за нами.

Айвори прислоняется к стойке.

— Бетховен отсчитывал ровно шестьдесят зерен каждый раз, когда варил кофе. Он утверждал, что именно это идеальный баланс. — Она вскидывает бровь. — Ему была свойственна чрезмерная дотошность.

Дерзость в ее голосе свидетельствует о том, что она пытается подколоть меня, но я-то знаю, что Айвори в восторге от моего внимания к деталям.

— Итак... Айвори? — Деб подпирает подбородок рукой. — Ты тоже музыкант, как Эмерик?

— Ну да. — Лицо Айвори озаряется улыбкой. — Мы с Эмериком оба учились в Леопольде.

Что она задумала?

Когда она стреляет взглядом в мою сторону, ее улыбка не выглядит такой уж милой.

— Эмерику до сих пор трудно принять тот факт, что я окончила академию с более высокими результатами, чем он.

Я прикусываю губу. В моих планах отшлепать ее так, чтобы у нее звезды из глаз посыпались.

Пока наш кофе готовится, Деб двадцать минут к ряду рассказывает о своей любовной связи с мужем декана, Говардом Ривардом. Она трахается с ним уже на протяжении нескольких недель, а тот даже не предполагает о том, что все записывается и зреет шантаж. И это замечательно.

Айвори так и не идет на то, чтобы присоединиться к нам за столом, продолжая подпирать своей задницей стойку. На протяжении всего повествования Деб, на ее лице мелькает то шок, то отвращение, сменяющие друг друга, но враждебность во взгляде все так же при ней.

Деб же, кажется, абсолютно ничего не замечает, будучи всецело поглощенной мной.

— Для старика он еще очень ничего. — Она подмигивает мне. — Но явно не ровня тебе.

— Хватит. — Айвори бросается к нам, ударяя ладонью по столешнице, а другой рукой неистова тыча в Деб. — Что у вас с ней?

Бросив взгляд на свое запястье, я отмечаю, что на мне нет часов. Но я уверен, что еще довольно рано, и у меня предостаточно времени до концерта, чтобы наказать Айвори как подобает.

Игнорируя выпад, я встаю из-за стола.

— Спасибо, Деб, что довела начатое до конца.

Она также поднимается с места, бросает взгляд на Айвори, затем снова на меня.

— Значит, теперь ты с ней? — говорит она, не скрывая разочарования.

— Да. — Мое будущее связано только с одной девушкой, и она нуждается в хорошей порке. — Я провожу тебя.

Испепеляющий взгляд Айвори преследует нас, пока мы не скрываемся за углом. Пожелав всего самого наилучшего, я прощаюсь с Деб, с облегчением закрываю за ней дверь и спешу обратно на кухню.

Айвори расхаживает туда-сюда возле стола, уперев руки в бока.

— У тебя был с ней секс. Тут все видно невооруженным глазом. Но что между вами сейчас? Почему она продолжает выполнять твои поручения? — В ее голосе проскальзывают нотки одержимости, шаги становятся все резче, пока она накручивает круги по кухне. — Все ясно. Она просто хочет тебя. Она настолько горячая штучка, что я даже удивлена, как ей удалось сдержаться, чтобы не вытащить твой член из штанов прямо здесь и не отсосать тебе...

— Айвори.

Мой приказной тон заставляет ее замолчать.

Сцепив пальцы за спиной, я даю ей несколько коротких, доходчивых приказов, подчеркивая все это строгим «Живо!»

На ее лице вспыхивает румянец, разливаясь по шее к груди, и у меня нет сомнений, что этот жар следует дальше вниз, обжигая ее между ног, словно горячий, страстный поцелуй. Айвори жаждет того, что я ей обещаю, куда больше, чем страшится этого.

Она поспешно уходит с кухни, а я наливаю себе еще чашечку кофе.

Ее потребности, желания и страхи глубинны. Они спрятались в настолько потаенных уголках ее души, что она запросто могла бы заблудиться в темноте. Ей необходима веревка, не та, что привязывает ее к ужасному прошлому, а прочная, надежная, способная вывести ее к свету. Веревки могут лишить ее возможности двигаться, но я уверенно тяну их концы вперед.

И никогда не отпущу.

Шуберт трется у моих ног, когда я готовлю ему смачную порцию еды из остатков курицы, ухмыляясь от воспоминания о суровом тоне Айвори, бросающей фразу: «Только никаких остатков со стола, Эмерик!»

Усадив котяру к себе на колени, я позволяю ему таскать еду с тарелки, поставленной посреди стола. Это наша с Шубертов невинная тайна.

Пока он ест, я глажу его по спине и наслаждаюсь своим кофе. Как только мы оба заканчиваем, я бегу в душ и натягиваю на себя джинсы. Затем беру свой любимый ремень, кусок веревки и следую к Айвори, ожидающей меня в кабинете для занятия музыкой.

Обнаженная, склонившись над клавишами, она послушно кладет руки на крышку рядом с манжетами. Все в точности, как я приказал. Ее дерзость может разжечь во мне искру, но ее покорность — это чертов пожар.

Не теряя времени на слова, заковываю ее руки в манжеты и использую веревку для элементарного бондажа на ее груди. Она смотрит на меня широко раскрытыми глазами, в которых любопытство мешается со злостью.

Как только убеждаюсь, что все веревки хорошенько завязаны, я стягиваю их, и Айвори прижимается к пианино так, что ее сиськи касаются клавиш.

Встав позади нее, я едва сдерживаю вулкан своего возбуждения, созерцая эротические виды, открывающиеся мне.

Дразнящими движениями провожу ремнем по ее идеально выпяченной заднице.

— Какие первые уроки я тебе преподал?

— Никакой лжи. Не подвергать сомнению твои методы. Не отводить взгляда, — выдавливает она из себя, прижимаясь щекой к поверхности пианино. Затем Айвори приподнимает голову, чтобы посмотреть на меня. — И не забывать высказать тебе, насколько ты придурок.

Я взмахиваю ремнем, и мой член болезненно пульсирует от свиста, с которым он разрезает воздух.

— Сейчас же извинись.

— Пошел ты. Таково мое правило, и оно непоколебимо. Что бы у тебя там ни было с этой девкой... — Ее подбородок вздрагивает, а в голосе слышится рычащее раздражение, — ты чистой воды придурок.

Я сдерживаюсь, чтобы не рассмеяться, и наношу очередной звенящий удар.

— Только что ты удвоила свое наказание. Может, расскажешь, о чем ты, черт возьми, думала, когда открыла дверь неизвестно кому?

— Я смотрела в окно предварительно. Мне она не встречалась раньше. Ни в школе, ни где бы...

— А ты точно уверена в этом? Неужели, ты знаешь в лицо родителей каждого из учеников?

Айвори зажмуривается и стонет.

— Нет.

— Выходит, ты облажалась.

— Да.

— Подвергая нас необоснованному риску, Айвори.

— Пусть будет так.

Она виляет бедрами.

Я снова позволяю ремню воспарить в воздухе, обрушиваясь чередой ударов на ягодицы Айвори, подобно игре на барабане. Каждый удар наполняет комнату ее стонами, складывающимися в единую мелодию.

Кода задница Айвори становится красной и пылает от жара, я склоняюсь над изгибами ее тела, крепко обнимая ее и позволяя почувствовать обжигающую страсть в моем дыхании. Мне доставляет удовольствие, как прерывисто она дышит, когда я скольжу губами по ее плечу, и как ее разгоряченные ягодицы прижимаются к моему закованному в джинсовую ткань члену, когда я крепко сжимаю ее связанную грудь.

Я одариваю ее ласками и поцелуями, пока наше дыхание не начинает звучать в унисон.

— Когда я впервые встретился с Деб летом, у нее имелись кое-какие финансовые проблемы. Я помог ей решить их в обмен на некоторые услуги. Наша связь с ней носила по большей части деловой, практичный характер, взаимовыгодный для нас обоих, — шепчу я, покусывая мочку уха Айвори и обжигая поцелуями ее шею. — Между нами не было никакой физической близости с тех пор, как начались занятия в школе.

Айвори кивает, мурлыча от моих ласк, а ее тело отзывается на мой шепот, трепеща под моими губами.

— Представлять тебя с ней — сродни мучению для меня.

Добро пожаловать в мой мир. Не выпуская ремня из рук, я дразню ее им, проводя кожей вверх и вниз по V-образной ложбинке над ее ягодицами.

— Ты больше никогда ее не увидишь.

— Слава богу.

Я резко отстраняюсь и отступаю на шаг назад.

— А ты не задумывалась, каково мне изо дня в день прокручивать в голове картинки, как всякие Прескотты, Себастьяны и другие ублюдки лапали твое тело.

— Черт. — Она закрывает глаза. — Я никогда не думала об этом.

Я вновь взмахиваю ремнем, нанося удар за ударом. Никаких передышек. Айвори напрягается всем телом, дергаясь и всхлипывая в оковах. Мой член реагирует на каждый хлопок ремня, на каждый стон, пока я любуюсь изгибами тела моей девочки, покрывая ожогами ее ягодицы, бедра и ноги.

Спустя несколько минут она растворяется в боли, мышцы ее тела расслабляются, а ее нежная, тронутая загаром кожа, превращается в единое полотно, покрытое розовыми полосами.

Каждая вспышка обжигающего жара служит ей напоминанием о том, что она не единственная, кем движут мучительные чувство собственности и ревность. Но эта боль преследует и более глубинные цели. Она дает ей возможность познать себя. Помогает залечить шрамы, оставленные мужчинами, использующими ее. Через боль она полностью отдает себя в мои руки, уповая на мою всеобъемлющую защиту.

— Эмерик, умоляю.

Айвори вновь приподнимает голову, чтобы посмотреть на меня. Ее взгляд затуманен от агонии и удовольствия, охвативших все ее существо.

Мольбы в ее глазах и вожделение, сбивающее ее дыхание, пробуждают во мне зверя. Я обожаю трахать Айвори, но ничто несравнимо с тем моментом, когда она всем своим видом молит о пощаде, ее пальцы сжимают кандалы, а нектар ее возбуждения сочится по ее ногам.

Сжимаю концы веревок на ее спине и крепче натягиваю их, пока с губ Айвори не срывается хриплый стон. Затем снова обрушиваю на нее череду ударов. Еще более резких, более интенсивных, упиваясь нашим зрительным контактом.

Она всецело моя, и в ее взгляде читается, что она знает это. Ее тело дрожит, умоляя меня овладеть ею. Ее боль и слезы только обо мне. У нее нет никаких сомнений, что я стану защищать ее от любого, кто помыслит причинить ей вред.

Когда слезы брызжут из ее глаз, тело Айвори обрушивается на полотно клавиш и роняет голову на крышку пианино. Ее кожа горит, а тело дрожит от неконтролируемого вожделения. Она так чертовски очаровательна, что я отбрасываю ремень в сторону, не в силах больше сдерживать себя.

Лихорадочно избавившись от джинсов, бросаюсь к Айвори, погружая свои пальцы в ее тугое влажное лоно, подготавливая ее для себя. Она стонет, подаваясь навстречу моим манипуляциям, делая меня настолько твердым, что я в шаге от того, чтобы взорваться.

Сжимая свой член дрожащими пальцами, я выравниваю наши тела и одним резким движением погружаюсь в нее. Наши стоны сливаются в единую песню, бедра с жаром соприкасаются, лишь упрочняя нашу связь. Святые угодники, какой же это кайф. Мои движения все резче, пока я раз за разом вхожу в нее, с энтузиазмом сумасшедшего наслаждаясь тем, с каким рвением она принимает меня.

Скользнув ладонями по рукам Айвори, я переплетаю наши пальцы. Она крепко сжимает мои руки, а ее лоно сжимается вокруг моего члена. Дыхание Айвори звучит, как саундтрек нашей страсти.

Ее реакции, эмоции, каждое движение тела в моей власти. Айвори полностью подчинена моей воле, но своей покорностью она управляет мной. Я тоже принадлежу ей.

Своими объятиями, ласками, жаром, заставляющим мое тело дрожать, я показываю ей, что она владеет мной. Пока продолжаю череду страстных толчков, растворяясь в ней, Айвори закрывает глаза и прижимается щекой к поверхности пианино. Ее нежные губы, ощущение тепла ее тела, сжимающееся кольцо мышц вокруг меня подстегивают меня к освобождению.

— Мы кончим вместе, Айвори. — Я яростно двигаю бедрами, усиливая хватку на ее пальцах, когда давление в моем члене достигает своего апогея. — Прямо сейчас.

Разумом и телом находясь в моей власти, Айвори прыгает в бездну удовольствия вместе со мной, задыхаясь от собственных стонов, погружаясь с головой в испепеляющую лавину нашего взаимного наслаждения.

Я скольжу губами по ее спине, осыпая ее тело поцелуями. Она трепещет от каждого прикосновения. Черт, я люблю это практически так же сильно, как то, как она дергается в оковах, желая меня. Я застываю, позволяя ей плавать на волнах удовлетворения, загипнотизированный ритмом наших сердцебиений.

В конце концов, мы оба выныриваем из состояния расслабляющего блаженства. После того как я освобождаю Айвори от оков, мы завтракаем, а затем возвращаемся в постель, где снова сплетаемся воедино. Там мы занимается любовью. С присущей мягкостью и размеренностью. Мои бедра плавно покачиваются между ее ног, а ее лодыжки скрещиваются у меня за спиной. Мой разум наслаждается атмосферой возбуждающей нежности между нами. Я могу трахать ее яростно или плавно, в миссионерской позе или даже вверх ногами. Но ничего из этого не меняет одного: пока я внутри нее, рядом с ней, мы всецело связаны.

Незаметно для нас солнце начинает скрываться за горизонтом. Мне искренне не хочется покидать уютный кокон ее тела, но нам пора собираться.

Приняв душ, побрившись и приведя себя в порядок, я стою возле зеркала в смокинге, пытаясь совладать с бабочкой на шее. Звук шагов Айвори, выходящей из гардеробной, заставляет меня обернуться.

Стоит мне только взглянуть на нее, и мое сердце замирает. По мере того, как я впитываю то, что вижу перед собой, мой пульс постепенно восстанавливается, а затем начинает бешено колотиться в состоянии абсолютного восторга.

Кружевное платье цвета слоновой кости от Louis Vuitton идеально облегает сногсшибательную фигуру Айвори от декольте до серебристых туфель-лодочек на ее ногах. Я купил ей это платье сразу после того, как впервые услышал ее игру на пианино, и у меня не было никаких сомнений, что именно его она выберет для сегодняшнего выступления перед полным залом в филармонии.

— Покрут... — Мой голос срывается, и я откашливаюсь в кулак. — Покрутись.

На ее лице вспыхивает застенчивая улыбка, когда она поворачивается вокруг оси. Ее длинные темные волосы собраны в изящный слегка беспорядочный пучок так, что несколько непослушных завитков спадают на ее шею. Тонкие бретельки цвета слоновой кости лежат на ее плечах, нисколько не мешая ей демонстрировать изгибы спины.

Черные линии ее татуировки образуют лозу, извивающуюся от талии до затылка. Айвори настолько очаровательна, что моя грудь горит от того, что при виде всего этого великолепия я попросту забываю дышать.

Я пересекаю пространство комнаты, оказываясь возле нее и касаюсь губами ее плеча.

— Ты настолько красива, что меня аж трясет.

Я позволяю ей почувствовать дрожь в моих пальцах, проводя ими по замысловатому рисунку на ее позвоночнике.

— Татуировка была моей первой сделкой, — шепотом произносит Айвори, слегка склонив голову.

Я на мгновение замираю, а затем продолжаю исследовать пальцами ее тело, ощущая, что все внутри меня сжимается.

— Тебе же было всего тринадцать.

— Да. Я сделала ее сразу после смерти моего отца. — Она тянется рукой назад, находя мою ладонь, и кладет ее себе на бедро. — Сразу после Лоренцо...

Лишь при одном упоминании его имени во мне просыпается дикое желание превратить его морду в месиво, чтобы он захлебнулся собственной кровью.

Айвори вздыхает, и ее плечи опускаются.

— Татуировщик тогда отказал мне из-за моего возраста. Пока я не предложила ему кое-что другое в качестве оплаты.

Я продолжаю пальцами повторять чернильный узор на ее спине, чтобы хоть как-то подавить неистовый гнев, растущий во мне.

— Ты предложила ему интим.

Она кивает.

— Мне была необходима эта татуировка.

Айвори стоит спиной ко мне, и я не могу видеть ее глаз, но то, как вздрогнул ее голос, заставляет мое сердце обливаться кровью.

— Мой отец всегда утверждал, что, играя на инструменте, он не просто слышит ноты, а видит их, наблюдает за тем, как они вьются в воздухе, рисуя замысловатые узоры. Каждая песня в его голове была подкреплена графическим образом, и он переносил их на листы своих нотных тетрадей.

Когда мне было тринадцать, я теребил свой член в мечтах о какой-нибудь мифической девчонке.

Когда ей было тринадцать, она продала свое тело татуировщику, чтобы навсегда оставить при себе память о своем отце.

Я бросаю взгляд на изгиб ее спины, и мой палец вновь с упоением скользит по замысловатым завиткам.

— Что это за песня?

Она смотрит на меня через плечо, одаривая теплой улыбкой.

— Его любимый Херби Хэнкок. «Когда-нибудь мой принц меня найдет».

Я, конечно, не принц. Но всегда буду рядом, пока Айвори нуждается во мне.

Обойдя ее, я извлекаю из кармана платиновый браслет и застегиваю его на ее запястье.

Она не скрывает изумления и любуется им, теребя пальцами крошечную фигурку лягушки, украшающую его.

— Эдвард Григ всегда носил с собой в кармане маленькую фигурку лягушки.

Я обнимаю ее за талию, касаясь пальцами обнаженной спины.

— Перед концертами он потирал ее на удачу.

Айвори кивает и целует меня в губы.

— Спасибо, — шепчет она.

В этот вечер она играет со всей страстью, с полной самоотдачей и мастерством, которому могли бы посоветовать все ее сверстники вместе взятые. Стоджи наблюдает из зала, и на его лице сияет широкая улыбка. Я же смотрю со сцены, пока мое сердце бьется в такт ее пальцам, порхающим над клавишами.

Все хорошо.

Джоанна, Шеин и Лоренцо исчезли. Прескотт и мисс Августин не смогут добраться до нас. У декана на меня ничего нет, а вот у меня достаточно компромата, чтобы разрушить ее карьеру. Я все предусмотрел.

Все просто прекрасно.

Даже слишком идеально. Словно судьба подарила мне мелодию, преисполненную радостью души, и велела смаковать каждую ноту.

Потому что рано или поздно любой мелодии суждено оборваться.

Глава 42

АЙВОРИ

Рождество проносится в вихре всевозможных подарков и теплых улыбок в доме родителей Эмерика. Мы проводим остаток наших двухнедельных каникул в постели, окутанные в прочный кокон блаженства, свитый из нашего дыхания, поцелуев и прикосновений. Каждая секунда, прожитая рядом с ним, подобна сну, который может в любой момент оборваться, как только кто-то бесцеремонно потрясет меня за плечо, побуждая проснуться.

С тех пор, как я перебралась к Эмерику, наши выходы за пределы дома сводились только к посещению школы, еженедельными визитами к Стоджи и ужинам у Марсо по выходным. Не было никаких свиданий, походов в кино, ресторанов и даже романтических прогулок за ручку вдоль берегов Миссисипи. Мы довольствуемся тем, что происходит внутри нашего личного мирка, например, просмотром фильмов о бородатых пиратах, которых играют актеры с идеальными улыбками.

Откровенно говоря, мне плевать, как мы проводим свой досуг, пока со мной рядом есть Эмерик, чтобы заниматься этим вместе.

Как только я закончу школу, мы сможем сбросить с себя оковы запретных отношений между учителем и ученицей. Больше не нужно будет жить в страхе и постоянно оглядываться. И что тогда?

Эмерик говорит, что я покорю Леопольд, если только захочу этого. Но я не уверена, какой путь верен. Если сделка с деканом потерпит крах, то весь наш мир рухнет вместе с ней. Я намереваюсь добиваться всего сама. Пусть даже на это уйдут годы. Возможно, мне придется бесконечно обивать пороги и стучаться в двери до тех самых пор, пока я не набью им оскомину своим упорством.

Эмерик обещает, что переберется со мной в Нью-Йорк, пока я буду заниматься своим образованием. Это безумно воодушевляет и окрыляет меня, но я не могу настаивать на том, чтобы он оставил ради меня свою работу и семью.

Он говорит, что я вольна поступать так, как захочу. И я верю ему.

Этот декабрь ставит точку в этом сложном периоде моей жизни. Своеобразный эпилог жизни в Треме и моей потерянной семьи.

Январь же служит прелюдией к новой песне, требующей от меня ряда волевых решений.

Февраль же подобен глиссандо из домашних заданий, уроков игры на фортепиано и уютных вечеров с Эмериком.

Март же знаменует собой начало обратного отсчета до весенних каникул, а также отмечается не по сезону теплой погодой и...

Воспалением мочевыводящих путей.

Я сижу на унитазе уже тридцать минут и корчусь от боли, боясь шелохнуться лишний раз. Каждая, даже самая скудная струйка мочи обжигает меня между ног адским пламенем.

— Я так точно опоздаю на учебу.

Эмерик опускается на корточки возле меня и касается моего лба тыльной стороной ладони. Его голубые глаза полны нескрываемого беспокойства.

— Температуры по-прежнему нет, но все же ты остаешься дома. Точка. — Он протягивает мне стакан с водой. — Пей.

Больше жидкости вызовет больше позывов к мочеиспусканию, а следовательно, и новые приливы нестерпимого жжения.

— Хватит.

Он заставляет меня взять стакан, смыкая мои пальцы вокруг него.

— Обезвоживание — главная причина, по которой ты оказалась в таком положении.

— А еще перебор с сексом, — ухмыляюсь я, превозмогая дискомфорт и делая глоток.

— А вот это ерунда. — Эмерик нежно скользит ладонями вверх по моим обнаженным бедрам. — Старайся пить побольше жидкости.

Я через силу делаю еще глоток, сверля его суровым взглядом. Взъерошенные пальцами черные волосы на его голове — это просто крик сексуальности, но в то же самое время аккуратно выбритые бока придают ему солидности профессора. Свежевыбритый, пахнущий настоящим мужчиной, облаченный в стильный серый жилет и пиджак, Эмерик реально способен покорить себе весь мир. Ну, по крайней мере, школу, заполненную самовлюбленными подростками из богатеньких семей.

Мои волосы немыты и собраны в небрежный хвост, и на мне нет ничего, кроме футболки Эмерика с логотипом Guns N’ Roses. Как бы я не спешила, мне уже не суждено успеть на учебу. Внутри меня пробуждается тревога. Впервые за четыре года я пропущу день занятий в школе.

— Я понимаю, насколько тебе сейчас больно. — Он забирает у меня стакан и проводит большим пальцем по моей нижней губе. — Мой отец принесет тебе лекарства.

Мое тело вновь пронизывает острая боль, когда из меня вырывается очередная струя мочи. Я взвываю от невыносимой рези, не в силах даже сдерживать слез.

— К черту все. — Эмерик ослабляет узел своего галстука. — Я остаюсь с тобой.

— Ты что? — Я хватаю за руку, решительно вцепившуюся в ворот рубашки. — И что это изменит? Ты будешь сидеть здесь и наблюдать за мной, оседлавшей этого фарфорового коня?

— Да.

Его глаза блестят.

— Ужасная и бредовая затея. — Я переплетаю наши пальцы и держу наши руки между своих колен. — Как будет выглядеть наше совместное отсутствие, учитывая, что никто из нас до этого не пропускал занятий? Люди обязательно заподозрят что-то.

Свободной рукой он проводит по моей щеке, выражение его лица полно терзаний. То, что нам приходится скрывать наши отношения, то, что я заболела, и он вынужден оставлять меня одну, все это душит Эмерика.

Я подаюсь вперед и целую его в губы, жалея, что все еще не успела почистить зубы.

— Мне и так неловко, представь, как мне будет под твоим пристальным взглядом.

Хотя, честно говоря, меня не так уж и смущает вся эта ситуация. Мне довольно быстро удалось свыкнуться с его опекой. Эмерик буквально лишил меня личного пространства, окутывая меня вниманием, изучая каждый мой шаг, независимо от того, наступило ли у меня время месячных или, например, я просто хочу принять душ. Он всегда рядом, и я не виню его в этом, так как сама буквально одержима им.

Выпрямившись, бросаю в его сторону один из его излюбленных приказов.

— Ступай.

В эту минуту я жду, что его челюсть напряжется, и в голосе послышится жесткость, но то, что я вижу в его глазах — нечто совершенно из другой оперы. Это что-то, что разрасталось между нами на протяжении нескольких месяцев, то, что множилось от каждой минуты, проведенной вместе, и даже когда нам приходилось расставаться, лишь набирало силу. Словно, достаточно окрепнув, все, что мы испытывали к друг другу, наконец-то окончательно сформировалось в цельное чувство и яростно рвется наружу.

Эмерик обхватывает мои бедра.

— Я люблю тебя.

Вот оно, то самое. Произнесенное без пафоса и лишней мишуры, встреченное без наигранных слез и принятое без ненужных ответных реакций.

Честно, по-настоящему, здесь и сейчас. Вот так вот запросто.

В уборной.

Я обнимаю ладонями его лицо, наши взгляды встречаются, а сердца звучат в унисон.

— Ты специально подбирал момент, чтобы сказать мне это?

Эмерик ухмыляется.

— Не говори мне, что ты не знала об этом до этой минуты.

— Ты прав. Но девушка навсегда сохраняет в памяти тот момент, когда тот, в кого она влюблена, признается в чувствах. — Я сдерживаю смешок. — И теперь я до конца своих дней обречена помнить момент, когда сиденье от унитаза впивалось в мою задницу.

Он прижимается лбом к моему.

— Ты сказала: «в кого влюблена»?

— Это не просто какая-то там влюбленность. — Я одариваю Эмерика поцелуем. — Влюблена в моего безумно горячего учителя, который ко всему прочему является чертовски самоуверенным. А еще он — мужчина, которого я люблю.

Совершенно не имеет значения: сижу ли я на унитазе, распластана ли на пианино Эмерика или оседлала его колени. Это наш сокровенный мир, и он куда важнее всего, о чем я только могу мечтать. Наши отношения рискованны и отчасти сокрушительны, и дело не только в физической тяге. Мы нуждаемся в друг друге не только по тому, что наши тела идеально сливаются в единое целое. Главная причина в том, что наши сердца бьются в едином ритме.

— Скажи это, — шепчет Эмерик.

— Я люблю тебя. — Я не первая женщина, от которой он слышит подобное признание, но меня переполняет уверенность, что буду последней. Я провожу рукой по его волосам. — Моя любовь — из тех, что никогда не закончится предательством.

Его хватка на моих бедрах снова усиливается.

— Наша любовь вовсе не закончится. Ни по какой бы там ни было причине...

Эмерик целует меня нежно, страстно, с полной самоотдачей, словно стремясь подчеркнуть всю глубину своих слов. Наш поцелуй длится до тех пор, пока меня не накрывает очередной позыв освободить мочевой пузырь.

И так уже прилично опаздывая, Эмерик тратит дополнительное время, чтобы уложить меня в постель и буквально завалить прикроватную тумбочку едой и напитками. Затем он покидает спальню, но лишь для того, чтобы вернуться через несколько секунд с Шубертом на руках.

Я перекатываюсь на бок, преодолевая дискомфорт.

— Я смотрю, ты предусмотрел абсолютно все.

— Не все. — Он сажает Шуберта рядом со мной, поглаживая его, на что тот отвечает довольным мурлыканьем. — Я так и не нашел способа остаться сегодня рядом с тобой.

— Вы опаздываете, мистер Марсо. Советую поспешить.

Он снова награждает меня горячим поцелуем.

— У папы есть свой пароль для входа, поэтому тебе не стоит тревожиться. Оставайся здесь. Он скоро будет.

Я закрываю глаза, запустив руку в шерсть кота, предпринимая попытку игнорировать вновь нарастающие позывы бежать в туалет. Эмерик на мгновение замирает в дверях, прежде чем его шаги стихают в коридоре.

Звуковой сигнал сообщает мне, что он поставил дом на сигнализацию, а хлопнувшая дверь свидетельствует о том, насколько Эмерик раздосадован тем, что вынужден уезжать.

Мне понадобилось всего несколько минут, чтобы погрузиться в сон. Но это сбивчивый, поверхностный сон, который вынуждает меня балансировать между явью и сладким забвением. Я совсем теряю счет времени, растворяясь в мыслях об Эмерике и нежности и заботе, которыми он меня окружил, несмотря на то, что мой организм настойчиво требует освобождения и очередного похода в туалет.

В какой-то момент система сигнализации оповещает меня об отключении и о том, что кто-то вошел в дом, заставляя меня открыть глаза. Заставив себя подняться, я стремглав мчусь в уборную. После очередного сеанса обжигающей боли, я судорожно пытаюсь отыскать какие-нибудь шорты. По крайней мере, лишнее белье мне точно не помешает.

К черту. В конце концов, я больна, а он — врач. Шкаф с вещами слишком далеко, поэтому я натягиваю футболку на бедра и возвращаюсь в постель, в ожидании столь долгожданной доставки лекарств.

Должно быть, я снова провалилась в сон. Шуберт спрыгивает с кровати, возвращая меня в реальность и побуждая моргать в полудреме в попытках разглядеть силуэт, нарисовавшийся дверном проеме.

Синие джинсы. Черная футболка с глубоким вырезом. Смуглая кожа. Довольно накаченные руки... Когда я вижу татуировку на шее, у меня перехватывает дыхание.

Я сплю? Это кошмар? Этого просто не может быть наяву. Я в панике осматриваюсь по сторонам. Мое сердце бешено бьется, дыхание затруднено, а к горлу подступает ком. Это действительно происходит. Я чувствую, что не в силах шевельнутся, словно тело охвачено судорогой.

Прямо передо мной Лоренцо, который сверлит меня взглядом.

— Ты должна быть в школе.

Кровь стынет в моих жилах, когда я с трудом отползаю назад, таща за собой простыни.

— А ты должен быть за решеткой!

Он делает шаг в моем направлении.

— Тебе-то откуда знать?

— Зачем ты пришел? Что тебе надо? — Стараясь совладать с дыханием, я засовываю руку под одеяло, стараясь нащупать свой мобильник. Где же он, черт подери? Я, мать вашу, уверена, что Эмерик оставил его рядом со мной. Где он? Где же?

Лоренцо пересекает пространство комнаты и останавливается перед шкафом. Кровать расположена в центре, а ванная комнату чуть поодаль от двери. Там можно запереться. Я медленно скольжу по матрасу, планируя рвануть в том направлении.

Наклонив голову, Лоренцо заглядывает в шкаф, марая его содержимое своим мерзким взглядом.

— Мы с Шейном хорошо изучили это место.

Шеин? Изучили?.. Моя голова идет кругом, пока я безрезультатно продолжаю искать телефон под одеялом.

Его взгляд сосредотачивается на моих шарящих руках, заставляя меня замереть. Я ни хочу давать ему никаких поводов применять ко мне силу.

Шеин тоже в доме? Они здесь с целью ограбления? Лоренцо уже задерживали за кражу со взломом, но...

— Как ты смог проникнуть сюда?

Я медленно переставляю ноги под одеялом, все еще не теряя надежды нащупать мобильник, и в то же самое время незаметно сдвигаясь к краю, поближе к ванной комнате.

Лоренцо скрещивает руки на груди, не сводя с меня глаз.

— Мне знакомы подобные системы сигнализации. Есть основной пароль, а также индивидуальные пароли для каждого из пользователей. Шеин сумел угадать твой с третьей попытки.

День смерти моего отца. Я сглатываю ком в горле.

Лоренцо издает цокающий звук.

— Человеческий фактор — самое уязвимое место в любой системе безопасности.

Внутри меня все сжимается. Почему это снова происходит? Я не вынесу, если он снова прикоснется ко мне. Что, черт возьми, мне делать?

На моих глазах выступают слезы.

— Ты должен уйти. С минуты на минуту сюда придут.

Он сокращает расстояние между нами.

— Твой брат стоит на шухере.

Шейн не знает, что я дома? Черт. Черт. Черт.

Оказавшись на краю кровати, я высвобождаю ноги из-под одеяла.

Лоренцо останавливается буквально в метре от меня.

— Не делай глупостей, Айвори. Я знаю, что мужик в костюме, по которому ты сохнешь, сейчас в школе. И у нас есть несколько часов до того момента, как он вернется. — На его лице вырисовывается зловеще-лукавая ухмылка. — Ты задолжала мне за несколько месяцев.

Развернувшись, Лоренцо плавно следует к изножью кровати. Он чувствует, что я хочу рвануть в ванную? Лоренцо быстрее и сильнее меня. Если я побегу, он по любому перехватит меня.

— Где сейф? — интересуется он, огибая матрас.

Он в кабинете Эмерика, и я даже знаю чертов код. Но Лоренцо интересуют не только деньги. Не сейчас, когда он увидел меня. Я бросаю взгляд в сторону шкафа.

Следуя за моим взглядом, Лоренцо отворачивается, отвлекаясь.

Буквально секунду я трачу на то, чтобы все же отыскать мобильник, а затем срываюсь с места и со всех ног мчусь в уборную. Мое сердце готово вырваться из груди, когда я проскальзываю за дверь, получая вдогонку недовольный окрик.

— Айвори!

Ловя ртом воздух, я захлопываю за собой дверь. Защелкиваю замок. Удар. Затем еще один. Я отступаю на шаг назад, чувствуя головокружение и приступы тошноты. Выдержит ли дверная рама его напор? По крайней мере, выглядит она довольно прочной и массивной, но сможет ли она защитить меня от Лоренцо?

На какое-то время.

Его кулак атакует дверь.

— Айвори! Открывай, сука!

Я осматриваю ванную комнату в поисках путей побега и чего-то для самообороны. Окно в форме полумесяца слишком высоко, к тому же оно слишком маленькое и из бронированного стекла. Я роюсь в ящиках и шкафах, в поисках чего-нибудь, чего угодно, что сможет меня защитить.

Боже, не верится, что это происходит наяву. Как ему удалось избежать тюрьмы? Почему он выбрал своей целью именно этот гребаный дом?

Шеин.

Этот эгоистичный ублюдок в курсе, что я живу с Эмериком. Он пропал на три месяца. Вполне достаточно времени, чтобы выяснить точный адрес. Или, возможно, он знал его с самого начала.

От настойчивого стука в дверь у меня сводит живот.

— Айвори, если ты не откроешь эту чертову дверь, нам придется действовать жестче.

Меня охватывает дрожь. Стук в дверь затихает.

Я хватаю зубную щетку, а затем меняю ее на расческу. Каким образом она защитит меня?

— Кис-кис-кис... Иди-ка сюда, — тихим голосом призывает Лоренцо.

Расческа с глухим стуком падает на пол, когда я выпускаю ее из рук, ощущая, как станет кровь в моих жилах. Нет, нет, только не это.

— Шуберт, где же ты.

Его нарочито сладкий голос и уговаривающий тон усиливает мои приступы тошноты, выворачивая наружу. Мои глаза полны слез. Затем Лоренцо присвистывает, используя тот самый кошачий зов, который слышал от меня на протяжении многих лет.

Страх взял надо мной верх. Я подлетаю к двери, прижимая к ней ладони. Беги, Шуберт. Боже, пожалуйста, не выходи к нему.

Чем глубже становится тишина по ту сторону двери, тем сильнее я слышу свое сердцебиение. Я бросаю взгляд на дверную ручку. Эмерик бы надрал мне задницу даже за мысль о том, чтобы повернуть ее в данной ситуации. Но там Шуберт...

Его протяжное, пронзительное мяукание наполняет пространство, заставляя меня вздрогнуть.

Я дрожу всем телом, и рыдание вырывается из моего горла.

— Отпусти его! — Моя рука хватается за дверную ручку, сжимая ее до боли в пальцах. — Давай все обсудим. Только... Умоляю, отпусти его.

Шуберт издает еще один пробирающий до костей вопль. В этот раз еще громче, отчаяннее.

Я рывком распахиваю дверь и, спотыкаясь, возвращаюсь в комнату, судорожно окидывая пространство взглядом.

Лоренцо стоит прямо рядом с уборной, прислонившись плечом к стене. Его рука сжимает шею Шуберта, который извиваясь, корчится от боли.

— Остановись! — Я бросаюсь в его сторону, истерически крича и размахивая руками. — Ему больно!

Тут же я получаю удар с ноги в живот, который лишает меня дыхания и заставляет распластаться на полу. Рука Лоренцо усиливает хватку на шее кота. Спина Шуберта выворачивается дугой, а лапы лихорадочно дрыгаются, в надежде освободиться из силков.

Я вскакиваю на ноги, обезумев от страха и вновь бросаясь на защиту бедного животного.

— Умоляю! Отпусти! Прошу! — повторяю я в порыве гнева и отчаяния, вцепившись в руку Лоренцо, но будучи не в силах ослабить его хватку. — Он же задохнется! Ради всего святого, прекрати!

— Встань на четвереньки и выпяти задницу для меня.

Каждая клеточка моего тела леденеет при воспоминании об ужасах прошлого, о муках и ранах, которые вновь оказались вскрытыми. Я не могу. Не хочу возвращаться. Не хочу.

— Делай, как я сказал! — рявкает Лоренцо.

Я судорожно киваю, давая согласие, в первую очередь самой себе, чтобы не потерять самоконтроль. Мне нужно быть сильной. Все ради того, чтобы освободить Шуберта. Я не в силах произнести не слова, а ноги настолько ватные, что я попросту их не ощущаю.

Поведение Лоренцо меняется сиюминутно. Искажается. Атмосфера наполняется жестокостью. Выражение его лица сменяется с гнусного и скользкого на уродливо-зловещее. Я читаю его намерения за секунду до того, как это случится. Но чертовая слабость не позволяет мне остановить его, вырвать Шуберта из его руки, не давая несчастному животному с размаху влететь в стену.

Обмякшее тело Шуберта с глухим стуком обрушивается на пол, и что-то внутри меня ломается, а затем съеживается в комок безнадежности. Я ловлю звук, с которым тело кота оказывается на холодной деревянной поверхности. Взглядом я фиксирую его неподвижный изгиб позвоночника, но мой разум отказывается принимать реальность происходящего. Он жив. Иначе не может быть. Шуберт не может вот так оставить меня.

Пространство давит на меня, пол больно упирается в колени. Я кричу, но чья-то рука затыкает мне рот. Пытаюсь вырваться, ползти вперед, но чей-то вес удерживает меня. Я рыдаю, но даже не чувствую слез. Мной движет отчаянная решимость, неудержимое желание дотянуться и прижать к себе тельце несчастного сломленного животного. Шуберт нуждается в том, чтобы я пожалела его, залечила его раны.

Но его голова повернута под неестественным углом. Глаза открыты. Он даже не шелохнется. Смотрит на меня, но не видит. Пустота. Боже, почему он неподвижен?

Умом я понимаю, в чем дело. Но отталкиваю от себя эту истину, сосредоточившись на том, чтобы все же дотянуться до Шуберта, разбудить его, вновь услышать его мурлыкание.

Затем ощущаю давление твердой плоти между моих ног.

Гнетущая, ледяная тьма овладевает всем моим существом. Она помогает мне игнорировать хватку на моем бедре. Давление мужской груди на моей спине. Приглушает неистовое жаждущее дыхание.

— Скрябин, — выдавливаю из себя я, подаваясь вперед и касаясь пальцами мягкой подушечки кошачьей лапы. — Скрябин.

Всего несколько сантиметров, и я смогу притянуть к себе Шуберта. Взять его на руки.

Давление твердой плоти усиливается. Я крепко зажмуриваю глаза, стараясь абстрагироваться от физических ощущений, приносящих мучительную боль, и концентрируясь на нотах в моей голове, нервной сонате, поглощенной темнотой, где могу держать в объятиях своего любимого кота.

Сражайся, Айвори. В моем сознании раздается голос Эмерика. Борись, черт возьми, и побеждай.

В тот момент, когда восставший член Лоренцо пытается вторгнуться в мое пылающее лоно, я выворачиваюсь и остервенело впиваюсь зубами в его бицепс.

Взвыв, он взмахивает рукой.

Когда его кулак готовится обрушиться на меня, снизу раздается настороженный голос Шеина:

— Лоренцо! Ну где ты там, чувак?

Мне прилетает удар в лицо.

Глава 43

ЭМЕРИК

Остановив свой внедорожник у ворот, я набираю код. Все соседи на работе, поэтому улица безлюдна и безмолвна. Мне не по душе такая тишина. Она порождает параноидальные мысли и заставляет меня не находить себе места.

К тому же, бесспорно, дополнительно меня нервирует тот факт, что мне пришлось спонтанно отменить свои дневные занятия. Мой отец сообщил мне, что застрял на время в клинике, поэтому мне пришлось сослаться на семейные обстоятельства и, наплевав на все возможные последствия, отправиться домой, забрав по пути все необходимые лекарства.

Как только ворота распахиваются, я следую вперед по подъездной дорожке, гадая, слышит ли Айвори рокот двигателя.

Я резко жму на тормоза. Что за?..

У заднего входа припаркована черная старенькая Хонда. Она незнакома мне. В ней никого. И никаких определительных знаков.

Кровь в моих жилах превращается в лед. Айвори.

Стремглав несясь в дом, я даже не решаюсь дышать. Сигнализация отключена.

Я снова не позволяю себе ни вдоха, пока следую до кухни. Слышны шорохи на втором этаже.

Каждая клеточка моего тела находится в напряжении, когда я со скоростью молнии пересекаю гостиную. Кто здесь, черт подери?

— Лоренцо, он уже на подъездной дорожке! — раздается мужской голос сверху. — Где ты?

Шейн. Мое сердце готово выпрыгнуть из груди. Он сейчас реально назвал имя Лоренцо? Как это возможно, мать вашу?

Этот ублюдок Лоренцо в моем доме.

С Айвори.

Ярость срывает меня с места и толкает вверх по лестнице. Каждый мой шаг — это препятствие между мной и Айвори, поэтому я сокращаю их количество, преодолевая по две-три ступени за раз.

— Какого черта? — неистово рычит Шейн где-то в районе моей спальни. — Отвали от нее, мать твою!

Нет! Господи, только не это! Нет! Необходимость двигаться быстрее заряжает мои мышцы, делая мои движения практически молниеносными. Я не слышу Айвори. Почему, черт возьми, я ее не слышу?

Преодолеваю последнюю ступеньку, и мое сердце готово выпрыгнуть из груди, когда я оцениваю оставшееся расстояние. Лестничная площадка слишком просторная, коридор чересчур длинный. Я все еще слишком далеко. Мне не следовало оставлять ее одну. Я подвел Айвори, и сейчас, когда судьба заставила меня пожалеть об этом, чертовски проклинаю себя. Все мое тело вибрирует от отчаянной потребности добраться до нее как можно быстрее.

Чем ближе я становлюсь, тем громче крики. Я почти на месте. Еще пара шагов. Бросаюсь к дверному проему и концентрирую свой взгляд на дальнем углу спальне.

Айвори неподвижно стоит на месте в моей футболке. На ее губах кровь. В выражении лица читается полное опустошение. У нее на руках Шуберт. Мертвый.

Кулаки Шейна сжаты. Лицо и руки Лоренцо в царапинах и ссадинах. Молния его джинсов расстегнута.

Каждый фрагмент происходящего, зафиксированный моими глазами, приводит меня в такую степень бешенства, что меня пошатывает.

Кажется, что меня никто не замечает.

Я в меньшинстве, обезоружен, и, черт подери, переполнен яростью. Всем своим существом я тянусь к Айвори, но не позволяю себе этого, отказываясь смотреть в ее сторону и даже думать о ней. Если дам слабину, мной будет потерян чертов контроль над ситуацией.

Двигаясь вдоль стены, я продвигаюсь вглубь спальни. Айвори застыла в нескольких шагах от сцепившихся Шейна и Лоренцо.

— Ты изнасиловал ее, ублюдок? — Шеин заносит кулак, чтобы обрушить его на лицо Лоренцо, но промахивается, так как тот отклоняется от удара. — Получается, все это время, она говорила правду?

Холодный расчет на убийство завоевывает мое сознание. Дыхание учащается. Кулаки сжимаются. Функция милосердия отключена. Я положу этому конец.

Инстинкт берет вверх, мои вены преисполнены ядом. Я опускаю руки и выдергиваю ремень из брюк.

Лоренцо пытается защищаться.

— Чувак. Ты только посмотри, что она сделала с моим лицом.

— Ты был на ней! — Шеин вновь набрасывается на него, размахивая кулаками.

Лоренцо изворачивается, обхватывает его за талию и валит на пол, оказываясь сверху.

Я продеваю конец ремня в пряжку и бесшумно пересекаю пространство спальни, останавливаясь в шаге от Лоренцо. Шеин повален на спину, а Лоренцо нависает над ним. Не сомневаюсь, что братец Айвори видит меня, но они оба заняты тем, что наносят удары друг другу, изворачиваются и матерятся.

Я накидываю петлю из ремня на шею Лоренцо и со всей яростной силой затягиваю ее.

Встречаюсь глазами с красными глазами Шейна. Лоренцо тоже поворачивает голову.

Мой гнев подталкивает меня затянуть концы ремня еще сильнее.

Делаю резкий рывок, и его тело заваливается назад, руками он цепляется за петлю, беспомощно дрыгая ногами. Движимый смертоносным намерением, я не собираюсь отступать.

Шеин поднимается с пола и приближается к брыкающемуся Лоренцо, смотря на меня дикими глазами. Как я стану отбиваться от него, когда мои руки заняты?

Но, яростно закричав, он наносит удар не мне, а Лоренцо. Коленом в грудь. Затем обрушивает ряд ударов на лицо своего приятеля. Это слегка выбивает меня из колеи, и я даже на мгновение ослабеваю хватку, но тут же натягиваю смертельную петлю с удвоенной силой.

Шейн всем весом прижимает тело своего друга к полу, а я все туже и туже затягиваю удавку. У меня перехватывает дыхание от непреодолимой потребности в том, чтобы поскорее положить всему этому конец

Впиваясь пальцами в кожу ремня, встречаюсь взглядом с темной бездной глаз Айвори. Я убиваю человека прямо у нее на глазах. Безжалостно и абсолютно сознательно. Пути назад уже не будет.

Она словно вросла ногами в место, на котором стоит. На ее руках мертвая тушка Шуберта. Она безотрывно смотрит на меня, но в то же время витает где-то вне. Айвори не со мной в этот момент.

Наверное, это даже к лучшему, потому что меня не остановить, пока я не закончу с этим сукиным сыном, который причинял ей столько боли.

Телефон в моем кармане вибрирует от входящего звонка. Кто-то из школы? Кто-то из родителей учеников? Или же это копы, которых насторожила подозрительная активность? Кто, черт возьми?

Рот Лоренцо исказился в безмолвном крике. Все его лицо в крови, глаза вылезли из орбит, а кожа сменила цвет с красного на синий.

Я не отступаю. Пальцы, натягивающие ремень онемели. Шеин по-прежнему удерживает тело Лоренцо, пока тот корчится на полу, дрыгает ногами, отчаянно царапает шею в попытках освободиться.

Удушение — один из медленных способов убийства. За эти минуты, преисполненные муками, чудовищность того, что я делаю, проникает мне под кожу в попытках пробудить во мне человечность. Но я руководствуюсь лишь тем, что защита Айвори для меня превыше всего остального.

Сопротивление Лоренцо угасает, его руки падают на пол. В последний раз дрыгнув ногой, он проигрывает эту схватку.

Все кончено.

Шеин отстраняется и падает на задницу. Вскинув руки вверх, он отползает к стене. В его глазах читается ужас. Шок.

Все мое тело покалывает от адреналина, когда я ослабляю ремень и тянусь дрожащими руками к шее Лоренцо. Мой пульс зашкаливает, а вот у него пульса нет. В этом есть своя ирония, но я поразмыслю об этом, когда все немного уляжется.

Отступаю назад и сбрасываю с себя пиджак, так как обливаюсь потом от накатывающих на меня приступов облегчения вперемешку с паникой от реальности происходящего.

Я только что убил человека.

Преступника, вломившегося в мой дом.

Убившего нашего кота.

Человека, который пытался, а, возможно, и успел изнасиловать Айвори. Уже не в первый раз.

И все потому, что меня не было рядом.

Все внутри меня горит, и всем своим существом я возвращаюсь к ней.

— Айвори?

Она пошевелилась впервые с тех пор, как я появился здесь. Она просто безотрывно смотрит на меня. Ее губы и нос в крови, которая, капая, оставляет пятна на рубашке.

Внутри меня все сжимается. Мне необходимо забрать у нее труп кота, обнять ее, разрушить стены между нами. Поэтому тянусь к ней.

Она отстраняется, лишь крепче сжимая безжизненно болтающееся тело Шуберта в руках.

Айвори не готова расстаться с ним. Как и не готова к тому, чтобы кто-то прикасался к ней.

Я все понимаю, но, черт подери, ее отстраненность сродни удару под дых.

Переведя взгляд на Шеина, я обнаружил его все еще пребывающим в состоянии глубокого потрясения. Он, не моргая, уставился остекленевшими глазами на тело своего приятеля.

Телефон в моем кармане снова вибрирует. На этот раз от входящего сообщения. Мать вашу, кто бы это ни был, он выбрал крайне неудачное время.

Ослабляю галстук и избавляюсь от него, отбрасывая в сторону. Затем подхожу к Айвори и скольжу пальцами по ее подбородку. Она никак не реагирует, в ее взгляде лишь отчуждение и пустота. Как только касаюсь ее руки, обнимающей Шуберта, моя девочка истошно кричит и пятится от меня.

Ладно. Я не стану разлучать ее с котом.

— Я просто хочу убедиться, что с тобой все в порядке.

Она игнорирует мой вопрос, ее вид по-прежнему абсолютно отстраненный, если не считать ее рук, которые крепче сжимают тушку несчастного животного.

— Я сопротивлялась. — Ее голос сродни звуку метронома. — Укусила его. Исцарапала лицо.

— Умница. — Мне так сильно хочется обнять ее и прижать к себе, но если сделаю это, потеряю контроль надо собой, мне нужно оставаться предельно собранным, пока я не разгребу кучу этого чертового дерьма. — Он изнасиловал тебя?

— Нет. — В глубине ее темно-карих глаз, наконец, вспыхивает искорка жизни. — Шеин помешал ему.

Неужели у ее братца проснулась совесть? Внезапно его сердце дало о себе знать? Или же тут какие-то скрытые мотивы? Черт знает, почему он сделал это, но, как бы там ни было, я реально почувствовал облегчение, узнав о его поступке.

Шейн все еще бьется в истерике, его крики срываются на хрипы, глаза налиты кровью, а взгляд устремлен на Лоренцо — мудака, который даже не был достоин того, чтобы жить. Да, возможно, в данный момент брат Айвори не представляет никакой угрозы, но все изменится, если я дам ему сбежать. Хотя, откровенно говоря, сейчас он выглядит предельно жалким.

На мой мобильник снова приходит сообщение. Я извлекаю телефон из кармана, но меня отвлекает дикий рёв Шейна.

Он закрывает лицо руками и воет в полный голос, словно долбанный педик.

— Он же был моим лучшим другом. — Он раскачивается взад-вперед и бьется затылком об стену. — Господи, он спас мою шкуру, а мы убили его.

Я подхожу к нему, возвышаясь над ним, и всем видом показывая, кто здесь власть.

— Мы убили гребаный мешок дерьма, который на протяжении четырех лет насиловал твою сестру.

Он наконец-то замолкает и отводит взгляд в сторону.

Айвори же по-прежнему стоит на месте, потупив глаза в пол. Она шокирована. Но я знаю, что она чертовски сильная девочка. У меня нет никаких сомнений, что очень скоро у нас с ней все вернется в прежнее русло.

Я вновь переключаюсь на ее братца.

— Ты в более глубокой жопе, чем я, — говорю я как можно жестче.

Он поднимает на меня свои зареванные глаза.

— Как так? Мы же оба...

— Закон о частной собственности. В штате Луизиана я вправе защищать себя и других на своей территории. Применение физической силы, повлекшее за собой смерть злоумышленника — оправданное действие в том числе. — Я указываю рукой в сторону Айвори. — В моем случае, чертовски, мать вашу, оправдано.

Но сложность в том, что если я действительно позвоню копам, меня привлекут по другой статье. Моя ученица не просто навещала иногда мой дом, а проживала вместе со мной. Мне не удастся скрыть этого. Шейн не даст. Если я сдам его, он ответит мне тем же.

У меня два пути. Позвонить в полицию и предстать перед судом по делу о внеуставных отношениях между учителем и ученицей, что разрушит на корню не только мою карьеру, но и запятнает дальнейшую жизнь Айвори. Или же мне нужно найти способ избавиться от тела и забыть об этом происшествии, как о страшном сне.

Второй вариант вполне осуществим, но только при участии Шеина. Как бы меня не подбивало похоронить его никчемную задницу вместе с Лоренцо, в этой ситуации мы повязаны.

Возвращаюсь к своему мобильнику. Пропущенный вызов и два сообщения от моего частного детектива.

Смит: Гандара на свободе.

Да неужели, мать вашу. Я вновь смотрю на Айвори, которая сжимает в своих объятиях Шуберта, шея которого неестественно болтается, наверняка от того, что сломана. Ярость наполняет меня с новой силой.

Смит: Он был освобожден вчера. Я только получил эту информацию от своего человека. Адвокат убеждал меня, что никаких поблажек невозможно, но все же после апелляции приговор был смягчен. Как только я узнаю о местоположении Гандары, я сообщу вам.

Лоренцо должен был еще, как минимум, год гнить за решеткой. Но есть плюс, теперь мне не придется ломать голову, как защищать Айвори после его освобождения.

Я печатаю ответное смс, давая добро на дальнейшие действия. Не смотря на то, что труп Лоренцо валяется у моих ног, я позволю детективу искать его. В этом есть риски, но мне нужно убедиться, что его поиски не каким образом не приведут ко мне.

Шейн смотрит на телефон в моей руке, затем на дверь, словно прикидывая свои шансы на побег.

— Ты не можешь вот так взять и позвонить копам! Я спас ее от изнасилования! — он снова срывается на крик. — Я убил своего лучшего друга. Все ради нее.

— Заткнись, бл*ть. — Я нажимаю на «отправить» и прожигаю Шеина взглядом. — Ты вломился в мой дом. Ты соучастник убийства. Если ты вздумаешь бежать, я обязательно позвоню копам. Если же ты сделаешь все, как я тебе говорю, то это останется только между нами тремя.

Он сглатывает.

— И что ты хочешь?

— Ответы и полное содействие. — Я указываю на тело, намекая на то, что мне не справиться с тушей этого ублюдка в одиночку. — После того, как мы закончим, ты смоешься обратно в дыру, из которой не показывался последние три месяца, и больше никогда не появишься в жизни Айвори.

— Хорошо, — отвечает он, трусливо стреляя глазами по сторонам, — я сделаю, все как ты скажешь.

Я ни хрена не доверяю словам этого придурка. При идеальном раскладе я бы разделался с Лоренцо так, что ни одна живая душа не узнала бы об этом. Два свидетеля — это серьезные риски. Айвори никогда не предаст меня осознанно, но если будет в курсе моих дальнейших шагов, может ненароком выдать меня. Поэтому я вынужден на время вывести ее из игры.

Но для начала мне нужно разлучить ее с Шубертом.

— Айвори, — пока я жду, когда она посмотрит на меня, я вспоминаю о причине, по которой так спешил домой, — думаю, тебе нужно в ванную.

— Я... — Прижимая Шуберта к себе, она смотрит вниз, сначала на свои ноги, потом на пол под ними, а затем снова на ноги. — Я просто не... — Ее подбородок дергается. — Прости...

Простить за что? За то, что она не успела добежать до туалета, так как защищалась от насильника?

Я хватаю Айвори за руку и притягиваю ближе к себе.

— Очень надеюсь, что ты обмочила его всего.

Ее рука нервно скользит по кошачьей шерсти.

— Я тоже на это надеюсь.

Я приобнимаю ее за талию, прижимая к себе. Между нами только Шуберт. Свободной рукой провожу по его морде, закрываю ему глаза и позволяю себе пустить слезу, оплакивая его смерть.

Айвори получила его в подарок от отца. Шуберт служил ей утешением в минуты, когда ее одолевал страх, был ее другом, когда она нуждалась в поддержке. Он был всем для нее — последним, кто остался рядом с ней, когда Айвори потеряла всех, кого любила. Но теперь у нее есть я.

Я обнимаю ее и поглаживаю по спине, пока она, всхлипывая, плачет мне в плечо. Дрожь в ее теле причиняет мне боль. Ее отчаяние лишь вскармливает мое собственное.

Шейн наблюдает за нами с расстояния в несколько метров. Его глаза также на мокром месте, и он изо всех сил старается сдерживать всхлипы. Возможно, его одолевает чувство вины, но я не против, если он подавится им.

Неохотно выпускаю Айвори из объятий.

— Вам пришло время попрощаться.

Отпечаток беспросветной скорби на ее лице буквально ставит меня на колени.

Но я все же беру себя в руки и жестом подзываю Шейна к нам.

— Твой брат заберет Шуберта.

Она снова накрепко прижимает кота к своей груди и начинает рыдать.

Я провожу рукой по ее лицу.

— Мне так жаль, Айвори. Я бы так хотел, чтобы все было иначе. — Я целую ее в лоб. — Мы похороним его на заднем дворе, а позже установим ему мемориал, какой ты захочешь.

Слезы, льющиеся из ее глаз, смешиваются с кровью на ее губах, когда она смотрит на тело Шуберта прощальным взглядом.

Я киваю Шейну.

Еще несколько криков протеста и Айвори ослабляет хватку, позволяя Шейну забрать у нее кота.

Я приобнимаю Айвори, отвожу в ванную комнату, где наполняю ей ванну.

— Я скоро вернусь.

Хватаю полотенце с вешалки и выхожу из ванной, закрывая за собой дверь.

— Кто еще знает, что ты здесь? — спрашиваю я у Шейна, встречаясь с ним взглядом.

От моего тона он нервно вздрагивает.

— Никто. Клянусь.

Не в моих интересах верить ему на слово.

— Ступай через заднюю дверь. Забери лекарства из моей тачки. Свою Хонду загони в гараж. Там же найдешь брезент и скотч. — Я швыряю полотенце в сторону тела Лоренцо. — Захвати все, что может нам понадобиться.

Если бы Шейн планировал бежать, он бы уже сделал это. Если ему вдруг взбредет в голову передумать, то я вряд ли смогу что-то предпринять. Поэтому мне остается только доверять ему и уповать на то, что он все же дружит с мозгами.

В ванной я даю Айвори снотворное и, закатав рукава, поглаживаю ее тело, убаюкивая. Мне абсолютно претит то, что приходится пичкать мою девочку таблетками, но оставить ее в сознании переживать свою боль в одиночестве еще хуже. Пусть лучше она пробудет в медикаментозном сне то время, пока я разгребаю все это дерьмо.

Меня так и подбивает позвонить своим родителям. Моя мама бы присмотрела за Айвори. Но впутывать еще и их в это действо может быть чревато.

Как бы там ни было, когда раздается стук в дверь ванной, я уже чувствую себя более уверенным.

Бросив взгляд на Айвори, я отмечаю, что ее кожа приобрела здоровый розовый оттенок, а глаза полуприкрыты.

— Ты же не утонешь, если я оставлю тебя здесь на некоторое время?

Ее ресницы слегка вздрагивают, и легкий намек на улыбку вырисовывается у нее на лице.

— Если ты не перестанешь чрезмерно суетиться, я скорее утоплю тебя.

Вот она, моя Айвори. Я целую ее в лоб, в нос, в губы, затем заставляю себя оторваться от нее, чтобы все же заняться делами.

— Эмерик?

Я оборачиваюсь, мой пульс зашкаливает, когда я слышу ее голос.

— Спасибо, — шепчет она, укладывая голову на бортик ванны.

Не думаю, что это благодарность за что-то конкретное. Скорее, это что-то всеобъемлющее. Как и всегда. Господи, как же я люблю мою девочку.

— Я совсем скоро вернусь, — обещаю я и выскальзываю за дверь.

Шейн уже завернул тело в брезент и обмотал клейкой лентой. Сейчас он вытирает следы крови, смешанные с мочой, выглядя мертвецки бледным и измученным.

— Выглядит так, словно тебе подобное не впервой, — отмечаю я, останавливаясь возле него.

— Поверь, это мой первый опыт.

Ужас, шок, отвращение... Слишком много намешано в его голосе, поэтому я верю ему.

Загрузив тело в мешок, мы перетаскиваем его к лестнице. Там я оставляю Шейна, чтобы вернуться к Айвори.

К тому времени, как я одеваю ее, заставляю принять лекарство и укладываю в постель, она уже погружается в сон под действием успокоительного.

Тщательно проверяю паркет на наличие крови по всему периметру спальни. Конечно, мне предстоит провести генеральную уборку позже, но на первый взгляд это место ничем не выдает собой место преступления.

Я переодеваюсь в более удобную одежду и возвращаюсь к Шейну, обнаруживая его сидящим на верхней ступеньке со взглядом, бесцельно уставившимся в пустоту.

— Пора закончить с этим.

Мой голос заставляет его вздрогнуть.

Спустя несколько минут тело Лоренцо перемещено в гараж, где тут же загружено в багажник Хонды.

Я протягиваю Шейну лопату.

— Где Шуберт?

Он берет его труп, задерживаясь взглядом на багажнике машины.

— Я думал, мы сначала разберемся с этим?

— Дождемся, когда стемнеет. — Я направляюсь в коридор, ведущий на задний двор. — Идем. Заодно и поговорим.

Снаружи, солнце уже начинает скрываться за стенами моего дома, окрашивая небо в сиреневые полосы.

Когда мы оказываемся на лужайке, окруженной дубами и цветущими кустарниками, я забираю у Шейна Шуберта и указываю ему на место возле бетонной скамейки в саду.

— Где ты отсиживался эти три месяца?

Он погружает острие лопаты в мульчу и начинает копать яму.

— Точно не в Новом Орлеане.

Если я стану давить на него, наверняка, он наврет о своем местоположении. Известно, что он был вне штата. Возможно, эта информация поможет детективу выследить его в дальнейшем.

Сидя на скамье, я изучающе смотрю на его редкие светлые волосы, невзрачные черты лица и пустые глаза. С трудом верится, что передо мной родственник Айвори.

— Расскажи мне все с самого начала, как вы пришли к этому? — интересуюсь я, глубоко вздохнув.

— Накануне Лоренцо сам позвонил мне и сообщил, что освободился, — не отрываясь от копания в земле, отвечает Шейн. — Он был за решеткой за кражу со взломом, — заметно замешкавшись, добавил он.

Либо Шейн сейчас издевается надо мной, либо реально не в курсе о моей роли в ситуации с арестом Лоренцо. Хоть братец Айвори тот еще идиот, я все же склоняюсь ко второму. Получается, он не хотел упоминать о краже со взломом по другой причине и, кажется, я догадываюсь, по какой именно.

— Лоренцо позвонил мне, как только вышел и сообщил, что у него проблемы с жильем и ему нужна легкая нажива. — Шейн начинает копать интенсивнее, всячески избегая моего взгляда. — Я был обязан ему жизнью, поэтому подкинул ему вариант и тут же вылетел сюда, чтобы помочь.

Я окидываю взглядом свой особняк, постепенно складывая фрагменты мозаики в единую картину. Должно быть, Шеин активно следил за своей сестрой еще до того, как встретился с ней возле школы. Если это действительно так, то ему уже было известно, где она живет. В тот вечер, увидев меня на парковке и признав во мне того парня, что вдарил ему по лицу, он сопоставил все факты. Наш с Айвори режим дня ни для кого не секрет, поэтому ему не составило труда понять, что в это время мы оба будем в школе.

— Так ты попал сюда с целью обнести мой дом. — Я сжимаю кулаки. — Но как ты проник внутрь?

— Я догадался, какой код доступа у Айвори, — отвечает Шеин, на секунду отвлекаясь от работы.

Дерьмо. Серьезный косяк с моей стороны, вынужден признать.

И что дальше? В дом пошел Лоренцо, а Шейн остался на шухере? Айвори сопротивлялась. Каким-то образом Шуберт попал под раздачу. Я не стану выпытывать это из Шейна. Моя девочка сама расскажет мне, когда будет готова.

— Она не должна была быть здесь, — бормочет Шейн, уставившись в землю.

— Но она была. Как думаешь, что Лоренцо намеревался сделать с ней после того, как надругается над ней? Не кажется, что вряд ли бы он оставил ее в живых, чтобы она сдала его с потрохами?

— Вот черт.

Его пальцы так крепко сжимают рукоять лопаты, что он вот-вот потеряет сознание от нарушения кровообращения.

— Догадываешься, почему я ударил тебя той ночью?

Он молчит, продолжая сверлить глазами землю под ногами.

— Она пришла на занятия с разбитой губой.

Мне приходится сглотнуть, подавляя в себе отвращение.

Шеин закрывает глаза, и его лицо искажается от осознания своей вины.

Его муки совести слегка усмиряют мой растущий гнев.

— Брат обязан защищать свою сестру. Всегда и во всем. Рисковать ради нее всем, лишь бы она была в безопасности, черт подери.

Его тело дрожит, и он опирается на черенок лопаты, как на костыль.

— Черт, да, я облажался. — Он проводит рукой по волосам, не скрывая слез. — Она пыталась достучаться до меня на протяжении многих лет, но я не хотел слышать ее. Я просто... был так зол на нее. Злился из-за ее отношений с отцом... от того, что она обосновалась здесь... в этом чертовом особняке...

На самом деле мне плевать на его оправдания и на то, что он приплетает в них меня. Единственное, что я хочу услышать, обещание оставить Айвори в покое.

Поднявшись со скамейки, забираю у него лопату и начинаю копать сам.

— Так получается, после звонка Лоренцо ты не придумал ничего лучше, чем обокрасть дом, в котором живет твоя сестра? Тебе просто захотелось отобрать у нее кусок счастья, воспользовавшись помощью опытного в грабежах приятеля?

— Да, — шепчет он, опуская руки и устремляя взгляд в сторону моего дома.

Я погружаю тушку Шуберта в яму, сглатываю слезы и начинаю закапывать могилу.

— Я должен был хоронить тебя вместо Шуберта.

На Шейне просто нет лица, но в глазах сверкают искры решительности.

— Я обещаю, что больше никогда не доставлю хлопот моей сестре. Черт, я буду держаться подальше от нее всю свою оставшуюся жизнь. Это единственное, что я способен ей предложить.

Я готов пожизненно оплачивать услуги своего частного детектива, только бы быть уверенным в этом.

— Теперь пришло время заняться более серьезными делами.

— Да, конечно. — Он наконец-то встречается со мной взглядом, а затем переводит глаза на темнеющее небо на горизонте. — Я знаю подходящее место.

Глава 44

АЙВОРИ

Проснувшись, я ощущаю ломоту в мышцах от событий минувшего дня. Тусклый свет от лампы нарушает полумрак спальни, и я вижу мрачные тени, играющие на бледном лице моего брата, который съежился на кресле возле моей кровати. Слегка тревожно видеть его в этом доме, в месте, которое олицетворяло собой безопасность, счастье и любовь. Но страха нет. Эмерик бы даже под угрозой смерти не оставил меня с ним наедине.

Я перевожу взгляд к изножью кровати и встречаюсь с беспокойством и преданностью в ослепительно синих глаз. Мое сердцебиение учащается.

Эмерик предупреждал меня, что, если кто-нибудь когда-нибудь вздумает навредить мне, он уничтожит обидчика. И это были не просто слова. Лоренцо мертв. Больше он не сможет причинить мне боль. Мне все еще не удается до конца прийти в себя. Все внутри меня сжимается от осознания того, что я потеряла Шуберта, и меня не покидает чувство тревоги за то, что Эмерик настолько рискует своим будущим ради меня. Но мы справимся с этим, несмотря ни на что. Вместе.

Сидя на кровати, у меня в ногах, Эмерик скользит рукой по моей ноге под одеялом. Наконец, он позволяет себе немного расслабиться, хотя выражение его лица выражает усталость. Его темные волосы сексуально взъерошены, а серый пуловер подчеркивает его широкую спину и мощную шею, которой он не раз рисковал ради меня.

Я слабо улыбаюсь ему в знак благодарности.

— Как долго я была в отключке?

— Шесть часов, — ответил он, неспешно перекатывая во рту жвачку.

Я знала, что Эмерик потратил это время на то, чтобы решить вопрос с телом Лоренцо. Что он с ним сделал? Искры в его глазах свидетельствую о том, что он предвидел этот вопрос, но в них есть место и непоколебимой решимости, которая лишь убеждает меня в том, что я не получу интересующих ответов.

Мне сложно мириться с тем, что Эмерик предпочтет нести это бремя в одиночку, но я прекрасно даю себе отчет, что он не позволит себе посвящать меня в детали. И провокации с моей стороны в попытках удовлетворить свое любопытство лишь разозлят его и приведут к конфликту.

Хоть в этом я могу повести себя рационально.

Эмерик проводит рукой поверх одеяла к изгибу моего колена.

— Твой брат уезжает. — Он бросает взгляд в сторону Шейна и добавляет своему голосу строгости: — На этот раз действительно навсегда.

Вздохнув, я опускаю глаза вниз, чтобы проверить, что на мне надето. Снова футболка Эмерика. Без нижнего белья. Я приподнимаюсь у изголовья кровати, натягивая на себя одеяло, и встречаюсь взглядом с братом.

Шейн сдвигается на край кресла, потирая руки об ткань джинсов и улавливая каждое мое движение.

— Я даю себе отчет, что уже слишком поздно. — Он смотрит мне прямо в глаза. — Но мне правда жаль.

Эта пара фраз не стирает из моей жизни кучу унижений и дерьма. Однако его сегодняшнее поведение, то, что он выбрал меня, а не Лоренцо, безусловно возымело действие, пошатнув нерушимую стену презрения между нами.

Небольшой надлом не избавит от барьера целиком. Но все же этот крохотный просвет навсегда останется лучом в моей душе. Каждый раз, вспоминая о нем, я буду лелеять его с нежностью.

Эмерик внимает каждому нашему слову, не выказывая никаких эмоций, но все же его хватка на моем бедре крепчает.

Шейн скользит своей рукой к моей, на мгновение одергивая себя, прежде чем сплести наши пальцы воедино.

— Пошла ты, Айвори, — шепчет он, крепче сжимая мою ладонь и улыбаясь с нескрываемой грустью.

Я усиливаю хватку на его руке в ответ.

— И тебе всего хорошего, Шейн.

Он рассоединяет наши пальцы, затем бросает на меня последний взгляд, встает с места и исчезает за дверью, не оглядываясь.

От ощущения утраты все внутри меня сжимается. Желание остановить его так и подрывает меня сорваться с постели.

Но это именно Шейн вломился в дом Эмерика. Он заставлял меня молча терпеть его побои все эти годы. Теперь я больше не жертва. Именно с этими мыслями нахожу в себе силы отпустить.

Эмерик провожает моего брата до дверей. Вернувшись через несколько минут, он скидывает с себя всю одежду и запрыгивает ко мне под одеяло, прижимаясь ко мне всем телом. Я упиваюсь теплом от прикосновения его кожи, переплетаю наши ноги и со вздохом прижимаюсь к его крепкой груди.

Вместо того чтобы требовать от меня каких-то слов, заставлять меня поесть или принять лекарство, Эмерик касается губами моего плеча, прокладывая дорожку вверх от шеи к подбородку. Когда я разворачиваюсь к нему, он проводит своим языком по моим губам. Мне приятно ощущение его щетины на своей коже. Аромат корицы придает особый согревающий шарм его дыханию, а его поцелуй преисполнен чувственности.

Прикосновения его губ заставляют меня растворяться в блаженстве ощущений.

Приобняв его за талию, я крепче прижимаюсь к нему, отвечая на его порыв такими же нежными и аккуратными действиями. Это слияние наших губ не требует какого-то развития. Он просто позволяет нам насладиться единением друг с другом.

В этом уютном романтическом флере мы пребываем весь остаток вечера и всю ночь.

Но наше утро начинается с ссоры.

Эмерик заявляет о том, что сегодня никто из нас не пойдет в школу. Но он может говорить, что хочет. Я пойду. Он настаивает на том, что мне нужен отдых, и в то же время не собирается оставлять меня дома одну. Но сегодня пятница, и мне вполне хватит времени отдохнуть на выходных. Пропустить еще один день и не появиться на занятиях вдвоем — это почти то же самое, как объявить о наших с ним отношениях по системе оповещения.

Мы спорим по этому поводу почти битый час и, в конце концов, Эмерик уступает. День проходит довольно спокойно, но для меня абсолютно неплодотворно. Моя концентрация явно хромает. И, возможно, в одном Эмерик все же был прав. Я нуждаюсь в отдыхе. Точнее, мой мозг.

К полудню субботы место на моем теле, куда я получила удар от Лоренцо, становится иссиня-фиолетовым. Эмерика крайне тревожит это, и необходимость нашего откровенного разговора становится неизбежной.

Мы отправляемся в ванную, чтобы поговорить обо всем в расслабленной обстановке. Нежась в теплой воде, я прижимаюсь спиной к его груди, устроившись между ногами Эмерика. Он аккуратно, массирующими движениями наносит мыло на мою кожу, внимая тому, что я рассказываю ему. В своем рассказе я не утаиваю ни одной детали, и поначалу мой голос звучит вполне уверенно. Но как только я дохожу в своем повествовании до момента, где я, с какого-то черта попыталась использовать стоп-слово, тело Эмерика заметно напрягается подо мной, а мой голос начинает дрожать. А к тому моменту, когда мне приходится вспоминать те последние минуты, что связаны с Шубертом, я и вовсе теряю самообладание.

Это больно. Пушистый комочек шерсти являлся столь значимой частью моей жизни, что мне крайне тяжело дается осознание того, что его больше нет. Но все же я не сломлена. По крайней мере, не настолько, как это было в ситуации с папой. В этот раз мне проще, потому что со мной рядом Эмерик, поддержку которого я ощущаю в каждом прикосновении и в каждом взгляде, и для меня это особенно ценно на том этапе моей жизни, когда я изо всех сил стремлюсь к тому, чтобы обрести себя в этом мире.

Этой ночью Эмерик мирно сопит у меня за спиной, обнимая меня за плечи и прижимаясь ко мне всем телом. Я же не могу уснуть, так как мой разум слишком встревожен мыслями о том, как он воспринимал мой порыв использовать стоп-слово в отношении действий Лоренцо.

Между мной и Эмериком все оставалось по-прежнему. С того самого дня у нас не было секса, но это следствие воспаления моего мочевого пузыря. То, как он прожигает меня глазами, все также заставляет бабочек в моем животе порхать, и на его поцелуи мое тело реагирует с не меньшим восторгом, чем раньше. Но вот чего я не могу предугадать, так это то, как среагирую, когда Эмерик вновь пристегнет меня к пианино, сдавит рукой мое горло или пустит в ход свой кожаный ремень. Безусловно, я безоговорочно доверяю ему, но... верю ли я в силу слова — даже не имеет значения, какого, — чтобы вновь использовать его в качестве стоп-слова?

До того, как мы встретились, от Сонаты Скрябина для меня веяло чем-то темным, холодным, дьявольским. Она ассоциировалась с тем, что я чувствовала, когда с моим телом творились ужасные вещи.

Но за прошедшие пять месяцев все изменилось, и эти мрачные ноты стали для меня олицетворением безопасности и защиты, которую дает мне Эмерик. Неужели я откатила все назад, лишь единожды применив «Скрябин» не с тем мужчиной?

Я начала проигрывать сонату в голове, но не чувствовала ее. Мне было необходимо слышать.

Выскользнув из крепких объятий Эмерика, я убеждаюсь, что не потревожила его сон, а затем на цыпочках следую в комнату для занятий музыкой.

При закрытой двери мое музицирование не должно быть слышно никому за пределами помещения. Я сажусь за пианино, настраиваясь и впитывая тишину. Сделав несколько вдохов, чтобы привести себя в чувства, я касаюсь пальцами клавиш и погружаюсь в Сонату №9 Скрябина.

Поначалу это звучит грубо, ноты никак не хотят складываться в единое музыкальное полотно и режут слух, но постепенно под моими пальцами мелодия превращается из беспокойно-сбивчивой и угнетающе-мрачной в нечто обволакивающее и заставляющее заглянуть внутрь себя. Музыка обнимает меня, словно облако. Мой разум принимает ее, рефлексирует.

Я снова в безопасности. Словно в коконе, в котором смогу выстоять даже в самые темные времена. Все пространство помещения становится им, позволяя мне балансировать и находить гармонию даже в диссонансе.

И тут мне расхотелось играть эту мелодию. Я убираю руки с клавиш. Скрябин и его соната — это то, что может дать мне успокоение, слово, которое могу использовать, почувствовав, что достигла предела, но... нравится ли это произведение мне? Не настолько. Оно не пробуждает во мне азарта... волнения...

Я в поисках чего-то другого. Чего-то, что сильнее бы воздействовало на меня, чем все эти: Шопен, Рахманинов и Дебюсси.

Мой взгляд скользит в сторону двери, и я вздрагиваю.

В дверном проеме неподвижно стоит Эмерик, в одной из рук у него мобильник. Последние пару дней он постоянно был на связи со своим частным детективом. Возможно, контролировал передвижения Шейна. А может быть, это до сих пор что-то связанное с Лоренцо. Как бы там ни было, он не станет посвящать меня в подробности, но я не требую этого.

Черные пижамные штаны соблазнительно низко посажены на его бедрах, а выраженный треугольник мышц внизу живота, словно стрелка, указывает на довольно приличную выпуклость под хлопковой тканью, которая впечатляет даже когда Эмерик не возбуждён.

Я вскидываю брови.

— И как давно ты здесь?

— Я следовал прямо за тобой. — Он хмурится, выглядя слегка озадаченным. — Почему ты играла Скрябина?

— Да. Я просто хотела узнать... — Я скольжу взглядом по клавишам. — Не потеряла ли я связь со словом. Стоп-словом. — Вновь поднимаю глаза на Эмерика. — Могу уверить тебя, с ним все в порядке.

Он отталкивается от дверного косяка, пристально изучая меня.

— Не слышу уверенности, Айвори.

— Я уверена. Оно действительно работает, но... — я тихо вздыхаю, — это так скучно.

В глазах Эмерика появляется блеск.

— Я заинтригован. — Он медленно приближается ко мне. — И какую же мелодию ты не считаешь скучной?

Тиканье твоих часов. Твое дыхание. Биение твоего сердца. Та мелодия, которая наполняет меня, когда ты рядом со мной.

— I Will Follow You Into The Dark (с анг. Я последую за тобой во тьму).

Эмерик замирает позади меня и кладет свой телефон на скамейку рядом с моим бедром.

— Песня от Death Cab for Cutie ?

Я отвечаю кивком головы.

— Занятный выбор. — Он убирает прядь моих волос в сторону и скользит костяшками пальцев по моей шее. — Сыграй мне ее.

— Как я сделаю это без нот?

— Они тебе не нужны. — Он склоняется ко мне, и я чувствую его дыхание на своей коже. — У тебя же лучший в мире учитель.

Эти слова вызывают во мне трепет.

— Самоуверенно.

Он слегка прикусывает мочку моего уха, осекая меня, и тут же отстраняется.

— Подними руки.

Я подчиняюсь, вспоминая слова, которые он сказал мне в ту ночь, когда я сосала его член в актовом зале ЛеМойна.

«Я желаю, чтобы ты сидела обнаженной за фортепиано и двигала бедрами, словно совокупляешься с нотами».

Он стягивает с меня ночнушку через голову и отбрасывает ее в сторону, и я остаюсь абсолютно нагой во власти его обжигающего взгляда. Положив руки мне на талию, Эмерик с легкостью приподнимает меня, занимая мое место на скамейке, а затем сажая меня к себе на колени, лицом к клавишам.

Это что-то новенькое. Я слегка напрягаюсь, но, когда руки Эмерика касаются меня и направляют мои руки к клавишам, мне удается слегка расслабиться и почувствовать себя комфортно на его коленях, хотя дрожь от предвкушения никуда не делась.

Он скачивает озвученную мной песню на свой телефон и вновь возвращает его на скамейку. Уже через мгновение из динамиков начинают звучать те самые заряжающие меня мелодия и слова. Его руки скользят под моими и ведут меня по клавишам, чтобы я могла запомнить ноты.

Я скольжу кончиками пальцев между пальцами Эмерика. Мои кисти рук куда миниатюрнее, изящнее и смуглее, но они так идеально лежат на его, словно мы действительно созданы друг для друга. Каждый из нас служит дополнением другого в своем стремлении создавать музыку.

Мои попытки успевать за ним пока неуклюжи, и я сокрушаюсь от того, что моя способность схватывать все налету столь ничтожна. Без нот я способна воспроизвести на пианино только что-то классическое и то из числа тех произведений, которые играла до этого тысячу раз. Как Эмерику удается с такой фантастической ловкостью выхватывать ноты практически из воздуха без всякого визуального воплощения перед глазами? Это феноменально. На грани понимания.

— Просто слушай. — Он касается губами моей макушки. — Постарайся прочувствовать.

Я закрываю глаза и стараюсь слиться с ним в одном ритме, считывая скольжение его пальцев по клавишам, покачивание его тела и игру мышц, которую ощущаю кожей. Дыхание Эмерика и то, что он слегка отстукивает ритм ногой, делают задачу немного легче. Теперь мне доступно чувствовать не только музыку, теперь я ощущаю его в ней. Вдобавок ко всему слова песни рисуют невероятно живые образы в моем сознании.

Я сбиваюсь со счета, сколько уже раз Эмерик исполнил эту песню. Растворяюсь во всем происходящем и в смысле, изначально заложенном в произведении. Страх — есть основа любви. В нашей любви есть риск, развитие, крутые повороты. Она настоящая, но есть в ней место страху? Если только в своем благородном проявлении, боязни обидеть друг друга, в остальном, наша любовь сильнее любых обстоятельств.

Мускулистая грудь Эмерика касается моей обнаженной спины. Вибрации звука и чувственного тепла невероятно возбуждают. Раскрепощенная собственной наготой, я крепче прижимаюсь бедрами к его бедрам, двигаясь в такт музыке, словно трахая эти гребаные ноты.

Из горла Эмерика вырывается безумно сексуальное рычание, и одна из его рук выскальзывает из-под моей. Я подхватываю мелодию, местами, путаясь в клавишах, но все же продолжая играть, пока он скользит пальцами по моей ноге и выше к моей груди.

С моих губ слетает стон, когда я чувствую, как твердеет его член.

Эмерик убирает с клавиш вторую руку, так что ласки стали еще интенсивнее, и мой пульс учащается. Ладонями он мнет мою грудь, периодически переключаясь на бедра и другие части тела, но всегда возвращаясь на исходную. Когда я ощущаю прикосновение его губ к своей шее, то вздрагиваю, и мои пальцы соскальзывают с клавиш, разрушая мелодию, но мне плевать. Сейчас Эмерик играет лучшую партию, нашу личную мелодию, настроенную индивидуально под наше дыхание и под биение наших сердец.

Тем более, его явное возбуждение — крайне отвлекающий фактор. Это ощущение пульсирующей плоти подо мной. Я мечтаю о том, чтобы вытащить его член из этих штанов, сесть на него, скользя по всей длине, и продолжить играть, чувствуя его в себе.

Я раздвигаю свои ноги шире, удобнее устраиваясь у него на коленях, и вновь сбиваюсь с такта.

— Эмерик.

Он играет языком с мочкой моего уха, скользя пальцами между моих ног, дразня мой клитор и аккуратно погружаясь в меня.

— Ты такая влажная для меня.

От этих ласк у меня перехватывает дыхание, и я вовсе прекращаю играть, напрягаясь всем телом. Дьявольски горячие манипуляции его пальцев заставляют меня изогнуть спину и взорваться стонами, срываясь в кипящую бездну похоти.

Я вцепляюсь пальцами в его пижамные штаны, дергая ткань.

— Избавься от них. Я нуждаюсь в этом.

Внезапно мелодия на телефоне тоже обрывается, и лишь дуэт наших стонов заполняет пространство.

Эмерик дерзко пощипывает мой клитор, все глубже погружая меня в болезненное наслаждение. В своих ласках он задействовал обе руки, поглаживая, похлопывая и погружаясь в меня там. Яростные и нежные, требующие и дарующие, какими бы ни были эти ласки — все они свидетельствовали о всецелой поглощенности мной.

Обхватив меня за талию, Эмерик слегка приподнимает меня, освобождаясь от штанов и ногой отшвыривая их в сторону. Я дрожу всем телом, когда он опускает меня на свой член, проталкиваясь внутрь. Твердый и настойчивый, когда он агрессивно наполняет меня, я сразу же ощущаю хватку на моих бедрах, контролирующую мои движения с подавляющей настойчивостью.

Я нахожу опору, хватаясь за мощные предплечья Эмерика, запрокидываю голову ему на плечо, сокращая внутренние мышцы при каждом толчке. Эмерик вгоняет в меня свой твердый, как сталь, член размашистыми движениями, и все мое тело отзывается на этот натиск. Я усиливаю хватку, прижимаюсь к нему и как можно дольше удерживаю в себе. Он мой. Принадлежит мне.

— Как же чертовски туго. — Эмерик делает еще один размашистый толчок. — Как течет по мне, — рычит он, крепче сжимая мои бедра. — Обожаю твою горячую юную п*зду.

Обожаю, когда с его языка срываются грязные словечки.

Он прижимает меня к себе, заключая в кольцо тугих объятий.

— Сыграй песню.

Сейчас? Живьем? Даже если бы я была сейчас полностью сконцентрированной, мне бы далось это не без усилий. Но когда он трахает меня? Очевидное фиаско.

Я слегка поворачиваю голову, чтобы взглянуть на него. Он погружает пальцы в мои волосы и притягивает меня к своему плечу. В следующий момент я ощущаю его зубы на своей шее. Чертов укус, который следует за этим, заставляет меня вскрикнуть.

Жгучая боль пронизывает пораженное место, разливаясь по всему телу, подобно току. Готова поклясться, след укуса будет не скрыть.

Я вонзаю ногти в его напряженные предплечья.

— Ты зверь.

Он смеется, снимает меня со своего члена и звучно шлепает по заднице. Взвизгнув от неожиданности, подаюсь вперед и удерживаюсь от падения лишь благодаря пианино передо мной. Мои пальцы вновь растопырены на клавишах.

Этот мужчина всегда знает, как добиться своей цели.

Эмерик снова тянет меня на себя, вторгаясь в меня с такой силой, что из моих глаз брызжут слезы. Но это блаженная, всепоглощающая боль, которая пробуждает разум, волнует душу и заставляет тело изнывать от вожделения.

Но он знает толк в том, как доставить еще больше удовольствия, поэтому начинает серию размеренных толчков, позволяя прочувствовать мне каждое мгновение нашего с ним слияния.

— Играй для меня, Айвори.

Эмерик вновь покусывает мою шею, плечо, вновь скользя рукой к моей груди.

Собравшись, я начинаю с тех фрагментов, которые запомнила, мысленно прокручивая мелодию в голове и позволяя своим пальцам следовать за собой.

Он продолжает покрывать мое тело поцелуями, наши тела по-прежнему слиты в едином порыве, и постепенно все это начинает походить на томный танец. Движение наших бедер синхронны с движениями моих пальцев, вторя мелодии, мы то сбавляем, то набираем темп.

Это идеальная песня нашей любви.

Кончик его языка вновь касается моего уха.

— Нам пора.

Мое тело подчиняется его словам раньше моего разума, я срываюсь на стоны, ощущая невероятный прилив удовольствия. Каждая клеточка сигнализирует мне об этом, пока я, уже по наитию, бью по клавишам.

— Айвори, — мое имя вперемешку с рычанием срывается с его губ, когда он прижимает мои бедра к себе, проникая в меня до упора, давая прочувствовать всю свою силу, наполняя меня, заявляя свои права.

Я поворачиваюсь, чтобы взглянуть на него, когда он находится на пике.

У меня перехватывает дыхание, когда я встречаюсь с его глазами. Расширенные зрачки окружены ореолом чарующего голубого огня. Раньше я боялась этого взгляда, не желая верить, что в этих ледяных кристаллах может таиться хоть сколько-то нежности и заботы. Как же я ошибалась. И теперь это то, что я хочу видеть, когда просыпаюсь по утрам, когда собираюсь спать, каждую секунду своей жизни.

Я спрыгиваю с колен, но лишь для того, чтоб развернуться и вновь оседлать их, вновь погружая член в себя. И снова мы сливаемся в поцелуе, потому что нуждаемся в этом. Это наше общее стремление ощущать себя единым целым.

Эмерик — это мое. Предел моих мечтаний. Все пути, какими бы извилистыми и опасными они не были, ведут меня к этому мужчине, моему учителю, музыке, которая звучит в моей душе.

Да, я мечтаю поехать в Леопольд, чтобы совершенствовать себя, впитывая уроки лучших из лучших, но сейчас я здесь, сижу на члене одного из самых одаренных выпускников этой академии. Будь то счастливый билет или подарок судьбы, не важно, что привело меня сюда, но я не собираюсь упускать этого.

Оторвавшись от губ Эмерика, я обхватываю его безупречное лицо руками.

— Научи меня играть, Эмерик.

— Мисс Уэстбрук, — он надевает маску серьезности, — я и так ваш преподаватель...

— Я не о том. — Я улавливаю момент и целую его в момент серьезности, потому что это чертовски заводит — Научи меня играть так, как ты делал это сегодня. Без всяких музыкальных грамот, нотных станов и прочей классической ерунды. Я хочу играть... абсолютно свободно.

Он выглядит явно вдохновленным моим порывом, невзирая на то, что его член еще дергается во мне.

— Разворачиваемся и руки на клавиши.

Я была права. На протяжении нескольких следующих недель он самоотверженно учит меня играть. Любую рок или поп-композицию, которая соответствует моему настроению на текущий момент. Наше обучение тесно сопряжено с объятиями, прикосновениями, поцелуями и сексом.

Некоторые песни даются мне сложнее, некоторые легче, но каждая из них бросает мне вызов. Теперь никаких нотных листов. Они мне не нужны, когда при мне его пальцы под моими, ведущие меня, и его голос возле моего уха, дающий мне наставления.

Умелое владение исполнением современных композиции не даст мне никаких преимуществ в Леопольде, но, бог мой, оно открывает мне целый мир вне классных комнат и скучных учебников. Мне искренне нравится соединять в единое произведение классику и современные шлягеры. Есть что-то от волшебства, когда под твоими пальцами рождается нечто с новыми оттенками и красками. Это вдохновляет и окрыляет меня.

Безусловно, столь ярый энтузиазм Эмерика в моем обучении и воспитании имеет скрытый смысл. Ему нравится, когда я делаю ошибки. Святые угодники, этот мужчина просто обожает шлепать меня по заднице. Но все же в первую очередь, это бесконечная поддержка. И это никогда не позволит мне забыть, почему я столь сильно и самозабвенно люблю этого человека.

Мой восемнадцатый день рождения приходится на последнюю пятницу апреля. В это утро, открыв глаза, я сразу вижу Эмерика, оседлавшего мои бедра и склонившегося надо мной. Голубые глаза заполняют мой горизонт. Безупречно.

Он тычется носом в мое лицо, но при этом выражение его лица серьезно.

— Мне нужно задать тебе несколько вопросов, но прежде чем ты ответишь... пообещай, что согласна со следующим. Я иду туда, куда идешь ты. Мы всегда держимся друг за друга, невзирая абсолютно ни на что.

Конечно, да. Я киваю.

Он всматривается в мое лицо.

— Ты хочешь попасть в Леопольд?

— Конечно. — Я вскидываю брови. — А у тебя есть альтернативные предложения?

— Я следую твоим желаниям. — Он целует меня. Его голос окутывает меня словно шелк. — Так чего хочет, Айвори Уэстбрук?

Простейший вопрос.

— Я хочу играть на пианино, чтобы достичь тех же высот, что и ты.

Эмерик ухмыляется, очевидно, удовлетворившись ответом.

— А как ты собираешься достичь этого?

Хмм. А этот вопрос уже сложнее? Мне всегда казалось, что прилежность в учебе, упорство и природные задатки помогут мне достичь моей мечты. И разве Леопольд — не лучшее место, чтобы помочь мне приблизиться к ней?

— Не знаю, — говорю я, пожав губы.

Его рука скользит за чем-то у меня под подушкой, а затем Эмерик показывает мне билеты на самолет.

— Предлагаю, это выяснить.

Глава 45

ЭМЕРИК

Вылет субботним утром, но мы не летим из Нового Орлеана. Вместо этого мы с Айвори выезжаем на полтора часа раньше, чтобы успеть на самолет из Батон-Ружа. Города, с которым меня ничего не связывает. Но даже там, будучи в здании аэропорта, мы не касаемся друг друга. Я чертовски подозрителен к каждому, чей взгляд в нашу сторону покажется мне заинтересованным. Вдруг они узнали меня? Не имеют ли они какого-то отношения к школе ЛеМойн? Конечно, я бы мог объяснить, что наша поездка преследует только образовательные цели, но даже это не избавляет меня от паранойи.

Когда наш самолет наконец-то приземляется в пункте назначения, я позволяю себе немного расслабиться.

Айвори сидит рядом со мной в лимузине, не находя себе места от желания запечатлеть все вокруг себя. Ее неподдельный восторг невероятно умиляет. Улыбка на пол лица, горящие глаза и неуемная гиперактивность — ее верные спутники с того самого момента, как я показал ей билеты на самолет. Она никогда не бывала за пределами Нового Орлеана. Ни лимузинов, ни самолетов, ни отелей — ничего из перечисленного не было в ее жизни.

Если она будет также сиять, я обещаю открыть ей каждый уголок на земном шаре.

Прошло уже два месяца с тех пор, как она потеряла Шуберта, а Айвори все еще не смогла полностью смириться с этим. Черт возьми, надеюсь, все приложенные мной усилия изменят это.

С тех пор как мы приземлись, я могу позволить себе вести себя с ней не как учитель, а как мужчина, который ее любит. В салоне лимузина я слегка обнимаю ее за талию, держа поближе к себе. Прижавшись губами к ее виску, скольжу рукой по ее бедру.

Айвори вздыхает, еще крепче прижимаясь ко мне.

— Эмерик, лимузин и все это... возможно, лишнее, но все же... — Она слегка наклоняется, чтобы выглянуть в боковое окно, когда перед ней разворачивается стеклянный мегаполис небоскребов. — Поверить не могу, что я в Нью-Йорке.

Я вновь притягиваю ее к себе.

— Правда, не можешь?

Моя девочка одаривает меня самой сексуальной улыбкой на свете, затем запрыгивает ко мне на колени, оседлав меня.

— Не могу. Не могу. Не могу, — повторяет она, смеясь и сжимая мое лицо своими руками.

Я бы с превеликим удовольствием уложил бы ее сейчас у себя на коленях, чтобы отшлепать по сочной заднице, но до нашей первой остановки осталось не более пяти минут. Поэтому удовлетворяюсь тем, что легонько щипаю ее за сосок через ткань платья.

Ее миниатюрная ручка вцепляется мне в запястье, чтобы заставить меня убрать руку, но я не ослабляю хватки, лишь сильнее сдавливая ее твердеющий кусочек плоти.

Тогда она наматывает себе на руку мой галстук и притягивает меня к себе. Наши губы сталкиваются. Мне это только на руку, я сливаюсь с Айвори в жарком поцелуе, одновременно усиливая свои манипуляции с ее соском.

Она изгибается всем телом, и я отмечаю, что она выглядит еще соблазнительнее, завернутая в это черный шелк.

— Я больше никогда не скажу, что я чего-то не могу, только... прошу... мои соски...— сквозь стон шепчет Айвори.

Кровь тут же приливает к моему члену.

Я убираю пальцы с ее груди.

— Хорошая девочка.

Она потирает свой сосок.

— Это было подло.

Но от меня не ускользает дерзкий блеск в ее глазах, не смотря на надутые в знак обиды губы.

— Тебе же это понравилось.

Она слезает с меня, но не отсаживается далеко, а затем вновь выглядывает в окно.

— Мы сначала едем в Леопольд?

Мы всего в квартале от академии, поэтому Айвори узнает некоторые достопримечательности, которые, вероятно, видела на фотках.

Она абсолютно уверена, что в наши планы входит только знакомство с жизнью Леапольда, ну и еще, максимум, шикарный ужин.

Но она пока еще не догадывается, что я привел ее сюда, чтобы открыть перед ней двери в жизнь.

Когда лимузин останавливается, она окидывает взглядом фасад здания и изумленно ахает. Затем я чуть не получаю в нос локтем, когда она перебирается через меня, чтобы выйти с той стороны, которая ближе к парадному входу в академию.

Я встречаюсь глазами со взглядом водителя, наблюдающего за нами в зеркало заднего вида.

— Мы вернемся через пару часов.

Как только выскальзываю из салона, присоединяясь к Айвори на тротуаре, меня тут же обдает довольно прохладный ветер. Но я быстро согреваюсь в лучах ослепительной улыбки Айвори, которая восторженно смотрит на кампус, которому я отдал пять лет своей жизни, чтобы получить диплом, а после и степень магистра.

— Матерь божья, — она обвивается вокруг моей талии. — Поверить не могу, что все это наяву. Я правда здесь, черт возьми.

Как бы меня не угнетала необходимость не афишировать свои отношения, мне приходится включить всю свою строгость.

— Мисс Уэстбрук.

— Дерьмо. — Она убирает свои руки и отходит от меня на безопасное расстояние, виновато смотря на меня. — Простите, — уголок ее рта дергается в ухмылке, — мистер Марсо.

Умница, но засранка.

— Пройдемте со мной. — Я веду ее внутрь и по коридорам.

Я не бывал здесь с тех пор, как окончил это заведение четыре года назад. Меня охватывает ностальгия, но у меня нет времени, чтобы тонуть в воспоминаниях. Нас уже ждут.

Айвори тоже старается не отставать от моих уверенных шагов. Ее каблуки звонко отстукивают чечетку позади меня.

— Экскурсовод из тебя никакой. Может остановимся хоть на минуту?

— Экскурсия будет позже.

Я останавливаюсь возле закрытой двери в Рихтер-холле и поворачиваюсь к ней лицом.

Она пристально смотрит на меня, затем переводит взгляд на двери и осматривается по сторонам. Судя по ее рукам, которыми она теребит подол платье, моя девочка нервничает

— Что мы тут делаем? — В ее тоне сквозит подозрение. — Что ты задумал?

— Привел тебя на прослушивание.

Она безмолвно хлопает ртом, судорожно подбирая слова.

— Прямо сейчас? — Она нервно потирает свой талисман-лягушку в браслете. — Почему ты не предупредил меня? — резко выпаливает она, стараясь не повышать голос.

— Именно поэтому. — Я кладу свою ладонь на ее дрожащую руку. — Твое волнение свело бы на нет все впечатление от поездки.

Она кивает, но в ее глазах читается нешуточный страх.

Коридоры пусты, но все же я не рискну успокаивать ее поцелуем. Вместо этого просто одариваю ее взглядом, в который вкладываю всю свою любовь и поддержку.

— Помни, что то, как ты звучишь — это первое, что будет оценивать комиссия. Им будет достаточно полминуты, чтобы сделать выводы.

— Господи, — Айвори делает глубокий вдох. — И что мне играть?

— Играй то, что, по-твоему, мнению подходит тебе больше всего, в чем ты уверена, и что передает твой стиль и твой внутренний настрой. Пусть они почувствуют, насколько многогранен внутренний мир Айвори Уэстбрук.

Я бросаю взгляд на часы. Пора. Отвернувшись, открываю дверь.

Класс не потерпел никаких видоизменений с тех пор, как я проводил здесь свои семестры, делая заметки именно за этими трибунами. Все тот же рояль перед дверью. Такое чувство, что я перенесся во времени.

Вместе с Айвори подхожу к женщине средних лет и двум пожилым мужчинам в первом ряду. Мне не выпадало чести быть знакомым с ними, но я общался с женщиной, Гейл Гэтлин, которая поднимается со своего места, чтобы поприветствовать нас.

Она одаривает нас строгим взглядом из-под очков в позолоченной оправе. Ее песочно-каштановые волосы зачесаны назад, а кожа ее лица свидетельствует о том, что она, вероятно, почти не видит солнечного света. Несмотря на невысокий рост и некоторую полноту, эта женщина излучает авторитет.

Она протягивает мне руку, пожимая мою.

— С возвращением, мистер Марсо.

— Благодарю, что согласились принять нас сегодня. — Я указываю на Айвори. — Это моя протеже, Айвори Уэстбрук.

— Меня зовут мисс Гэтлин. — Гейл пожимает руку Айвори. — Должно быть вы действительно особенная, если мистер Марсо привез вас сюда. Его оценка ваших талантов была столь убедительна, что даже сподвигла нас устроить вам прослушивание в выходной день.

Эта женщина пытается вежливо намекнуть на то, что надеется, что мы не потратим их время впустую. Черт, я бы не притащил Айвори сюда, если бы у меня не было железной уверенности, что она справится.

— Мы с коллегами, — женщина указывает на пожилых мужчин рядом с собой, — обычно никак не взаимодействуем с кандидатами, но поскольку сегодня несколько необычное прослушивание, оно пройдет в более непринужденной атмосфере. Начинайте, как только будете готовы. — Она кивает в сторону пианино и присаживается на место.

Айвори садится за инструмент, все еще перекатывая в руке свои талисман. Я занимаю место на трибуне, откуда мне открывается наилучший обзор, чтобы видеть лицо Айвори, пока ее пальцы скользят по клавишам.

Моя нога начинает дергаться, и я собираю себя в кулак, чтобы не выдавать свои нервы. Что же она станет играть?

Прямо сейчас, глядя на ее выражение лица, мне кажется, что это могла бы быть Silent lucidity (с анг. Безмолвная ясность) от группы Queensrÿche. Уголки ее губ приподнимаются, свидетельствуя о том, что Айвори совладала с собой. И сейчас блеск в ее глазах естественен, потому что она смотрит в глаза своей мечте. Мечте, которая только начинает осуществляться.

Конечно, Айвори не станет играть что-то из Queensrÿche. Она изучала, как все устроено в Леопольде, на протяжении нескольких лет и прекрасно знает, что здесь в почете классические произведения прошлых веков, по типу партит Баха и арпеджио в трех октавах с двойными остановками.

Но, что бы ни выбрала Айвори, она справится с этим даже с закрытыми глазами.

Склонившись над клавишами, она скользит пальцами и начинает раскачиваться в такт медленно развивающейся прелюдии. Я не сразу узнаю эту вещь. Это точно не классика и не что-то баррочное... А затем у меня перехватывает дыхание. Это песня популярной ирландской группы.

Я напрягаюсь, буквально вжимаясь в кресло. Какого черта она творит?

Пространство наполняют ноты, преисполненные отчаяния. Композиция группы Kodaline «All I Want» (с анг. Все, что я хочу). Потоки печали сменяются искрами надеждами. Слова песни проносятся в моей голове. Посыл, который заключается лишь в одном: все кончено, но я найду выход. Жизнь не заканчивается.

Это о расставании.

Мое сердце замирает, и я отказываюсь верить в происходящее, пока ноты продолжают содрогать воздух. Что за игру она затеяла? Это послание для меня?

Взгляни на меня, Айвори.

Мне удается на мгновение уловить на себе ее взгляд, но этого мало, чтобы прочитать, что в нем кроется. Я жажду, чтобы она вновь посмотрела на меня, дала мне хоть что-нибудь, что могло бы разогнать туман неясности, все больше поглощающий меня.

Я пообещал ей, что буду всячески поддерживать ее стремления. Я привел ее сюда, не сомневаясь, что она возьмет эту высоту. Я готов окончательно перебраться в Нью-Йорк. Так что, мать вашу, она пытается донести до меня? Неужели ради этого она готова даже сорвать прослушивание, о котором так грезила?

Члены комиссии начинают ерзать на своих местах. В любую секунду они могут оборвать этот спектакль.

Все стремится к провалу. Я не шучу. В том, как она исполняет эту композицию, невероятная глубина и страсть. Айвори безупречна в этом. Но данное произведение не демонстрирует, насколько она подкована технически. Это безусловно не то, что требуется для того, чтобы удовлетворить комиссию.

Гейл вскидывает руку в воздух, прося Айвори остановиться:

— Мисс Уэстбрук. — В ее тоне слышится явное раздражение.

Айвори прерывает игру и выжидающе смотрит на женщину.

Вздохнув, Гейл разводит руками, указывая на здешние стены.

— Это Леопольд. Не то место, где играют популярную музыку.

Не особо привлекая внимание, Айвори быстротечно смотрит в мою сторону. В это мгновение я вижу, что глаза женщины, которую я люблю, сияют решимостью. Наш зрительный контакт длится всего долю секунды, но мне достаточно этого, чтобы понять, Айвори по-прежнему моя, и между нами все без изменений.

Моя девочка уверена в том, что она делает. И демонстрирует это мне. На прослушивании своей мечты. Через ту песню, которая является отражением ее души.

Сохраняя самообладание, я, как ни в чем не бывало, складываю руки на коленях. Но внутри меня все трепещет от осознания сути происходящего. Это было не прощание со мной. Айвори прощается с Леопольдом. Единственное, я не понимаю, почему? Что столь резко изменило ее?

Гейл выпрямляется на своем кресле.

— Почему вы хотите обучаться в нашей академии?

— Чтобы учиться у лучших из лучших, — с уверенностью заявляет Айвори.

— Хорошо. — Гейл поправляет очки. — Что для вас главное в учителе?

Айвори улыбается. Она выглядит явно воодушевленной вопросом.

— Безусловно, опыт. Профессиональная хватка. Нетрадиционный ум. Ну и... Строгость. — Она вновь скользит взглядом в мою сторону, прежде чем вновь посмотреть на членов комиссии. — Когда это необходимо, конечно.

Несмотря на то, что Айвори отвечает на вопрос, поставленный Гейл, я знаю, что она говорила обо мне. Она нашла все перечисленные качества во мне. Я ее идеальный учитель.

Гейл собирается с мыслями.

— Леопольд — это классическая школа, и наше обучение в первую очередь сосредоточено на традиционном подходе...

Айвори вновь кладет руки на клавиши и начинает играть самый сложный фрагмент из «Исламея» Балакирева.

Если я правильно понял, и Айвори не планирует обучаться в Леопольде, то, в чем логика ее действий? Но каким бы ни был ответ на этот вопрос, то, что она выдает в плане исполнения — это идеально. Здесь нет никаких технических оплошностей. Каждый звук, извлекаемый ей, безупречен.

Все без исключения члены комиссии сидят с открытыми ртами. Они явно впечатлены. Черт, иначе и быть не может. Готов биться об заклад, что им еще никогда не доводилось слышать это произведение в рамках прослушивания, не говоря уж о том, чтобы оно было исполнено без единого намека на неточность.

Айвори резко обрывает мелодию и поворачивается к членам комиссии, самоуверенно вскинув бровь. Меня просто переполняет гордость за мою девочку.

Гейл в задумчивости прижимает палец к губам, а затем приглаживает волосы.

— Что ж, мисс Уэстбрук. Вам удалось нас заинтересовать.

Улыбнувшись из вежливости, Айвори поднимается, поправляя свое черное платье, и делает шаг навстречу комиссии.

— Всю свою жизнь я твердила, что мечтаю попасть в Леопольд. Наверное, этим грезит большая часть начинающих музыкантов, не так ли? Но я поняла, что хочу другого. За пределами этих стен есть тоже немало прекрасных учителей. И мне доступно совершенствовать свое мастерство где угодно и сколько угодно. На Нью-Йорке свет клином не сошелся.

Мое сердце колотится так громко, что я задаюсь вопросом, не слышат ли они этого. Поднявшись со своего места, я подхожу к Айвори и встаю рядом с ней, всем видом демонстрируя свое уважение к ее решению.

Гейл встает с кресла. Выражение ее лица свидетельствует о том, что она полна решимости переубедить Айвори.

— Нам нужно посовещаться. — Оба мужчины кивают в знак согласия. — Но, скажу сразу, для нас было бы честью, если бы вы остались у нас.

— Спасибо, но я уже приняла решение.

Женщина протягивает ей визитку.

— Это открытое предложение. Если вам не удастся найти то, что вы ищите за пределами этих стен, то даже через несколько лет у нас обязательно найдется место для вас.

Мы выходим из класса, и Айвори молча идет по коридорам, не считая нужным дать мне хоть какие-то объяснения.

Как только мы оказываемся на улице, я отказываюсь держать язык за зубами.

— Скажи мне, что происходит? С чего вдруг ты передумала?

Она обнимает себя руками, заметно дрожа от холода.

— Просто, я не хочу здесь жить. Здешний климат — не мое.

Я улавливаю нотки сарказма в ее голосе, а затем накидываю свой пиджак ей на плечи.

Айвори зарывается в его тепло, а затем следует за мной, стараясь не отставать.

— Стоило мне очутиться за этим пианино, я сразу представила, каково это, учиться у кого-то, кроме тебя. Затем я все же решила сыграть, но то, что мне нравится, хоть это и не соответствует требованиям. Я хотела исполнить что-то, в чем есть страсть, посыл. Но комиссия не оценила этого, и тогда я поняла... — Айвори прерывается и смотрит на меня, — если бы я осталась здесь, то была бы вынуждена подчиняться кому-то, кто меня совсем не знает и не чувствует, играя то, что меня нисколечко не трогает.

Ее слова бальзамом согревают мою душу, но мне интересно, в своем порыве давала ли она себе отчет о последствиях?

— Обучаясь у меня, тебе никогда не получить степени. А также тебе не удастся занять солирующих позиций в консерватории, так как твоих регалий попросту недостаточно.

Она пожимает плечами.

— Консерватория, театр, стадион... Не важно. Я просто хочу быть на сцене, жить в музыке и иметь признание. Думаю, что у меня еще есть время прочувствовать все сполна, и... если уж в этом будет необходимость, я вернусь сюда за степенью.

Айвори машет визиткой у меня перед носом.

— Вот какова была цель, когда ты решила исполнить фрагмент из «Исламея»...

— Подстраховаться никогда не лишнее. Никогда нельзя знать наверняка, что тебе уготовано. Например, мой нынешний учитель вполне может положить глаз на какую-то другую ученицу, — она дерзко ухмыляется. — У преподавателей музыкальных школ есть привычка спонтанно влюбляться.

Меня так и подрывает шлепнуть ей по заднице.

— Ты все больше меня удивляешь.

— Я стараюсь.

Как только мы оказываемся в другом корпусе, я провожу для Айвори полноценную экскурсию. Ее интересует куда больше, где я проводил свое время, а не то, где придется куковать ей, если она вдруг передумает. Похоже, моя девочка все же крайне тверда в своем решении.

Так как сегодня выходные, коридоры кампуса пусты и погружены в полумрак, но все же мы продолжаем сохранять дистанцию, пока я показываю Айвори свои любимые места и делюсь воспоминаниями о людях, с которыми проводил здесь время.

— И все же странно, — говорит Айвори, когда мы оказываемся в тупике одного из коридоров. — Мы знакомы с тобой восемь месяцев, и все это время ты играешь на пианино лишь рок-композиций старичков.

— Рок-композиции старичков?

— Ну, Guns N’ Roses, AC/DC, Megadeth... Старая школа... Мне не понятно, как тебе удается быть лучшим на поприще музыкантов, исполняющих классику, если ты даже не практикуешься в ее исполнении?

— Я как раз собирался показать тебе это.

Я поворачиваю ручку самой последней двери в коридоре. После того как она отворяется, я затаскиваю Айвори внутрь, и закрываю нас в помещении.

По старой памяти я нащупываю выключатель, и люминесцентный светильник над нашей головой оживает.

Оборудованный по минимуму, звукоизолированный кабинет для репетиций отлично подходит для того, чтобы вместить в себя пианино и двух человек. Айвори осматривается по сторонам и бросает на меня вопрошающий взгляд.

— Я бывал здесь ежедневно в свободное от основных занятий время и репетировал те песни, которые мне нравятся, без строгого надзора учителей. Прямо здесь я переносил весь свой плейлист в клавиши. Именно тогда я влюбился в то, как звучит рок и метал, исполненный на пианино.

Рука Айвори скользит по закрытым клавишам, когда она сокращает расстояние между нами.

— Ежедневно? За этим пианино?

— Именно так.

Сняв мой пиджак с плеч, она оставляет его на скамейке.

— Ты был здесь один?

— Естественно.

Айвори останавливается, не доходя до меня всего шаг.

— Ты когда-нибудь приводил сюда девушку?

— Я всегда был здесь один. — Мой член дергается. — Послушай, твои трусики рискуют быть сорванными.

— На мне нет трусиков.

Черт, теперь меня распирает от возбуждения. Как я мог не заметить отсутствие на ней трусиков, когда она оседлала меня в лимузине?

Я еще раз бросаю взгляд на дверь, убеждая сам себя, что запер ее.

Айвори лукаво ухмыляется.

— Ой, ты что, дрочил здесь?

От такого вопроса я чуть не поперхнулся.

Она подходит вплотную ко мне, хватая меня за галстук.

— Ты делал это.

И ведь она права.

Айвори вновь скользит взглядом по пианино.

— Уверена, ты забрызгал все клавиши. Интересно, осталась ли здесь еще...

— Тебе не терпится увидеть, как я кончу? — Я перехватываю ее запястье и притягиваю руку Айвори к своему восставшему члену, отчаянно нуждаясь в освобождении. — Сможешь посмотреть, как моя сперма сочится из твоего влагалища.

Я запускаю другую руку в ее волосы, утопая пальцами в ее волнистых прядях, а затем притягиваю ее к себе, чтобы слиться в поцелуе.

Никаких нежностей, сразу агрессивно и вожделенно. Ее пальцы крепче смыкаются вокруг моего члена, поглаживая его сквозь ткань брюк, и я приветствую это, покачивая бедрами, пока яростно вторгаюсь языком в ее рот. Прикусываю ее нижнюю губу и, мать вашу, она тут же впивается ногтями в мои яйца.

Я прижимаю ее к стене, удерживая своим весом, а затем поднимаю ее руки над головой. Айвори смотрит на меня снизу-вверх, ее губы такие аппетитные, чувственные, слегка припухшие от поцелуя. А какой взгляд... просто срывает крышу. Она всегда одаривает меня им в подобные моменты, когда все ее тело буквально наливается желанием.

Мой член, все еще скованный теснотой брюк, трется об ее киску.

— Помнишь, когда мы в первый раз оказались в таком положении?

Айвори тянется вверх, стремясь снова схлестнуться в поцелуе.

— Коридор. Первый школьный день. Но положение было не совсем такое.

— Тогда я хотел просто надавить на тебя, наказать за твой острый язык.

Я вновь безжалостно впиваюсь зубами в ее нижнюю губу.

Ее дыхание учащается.

— В тот день ты напугал меня до чертиков.

— А что изменилось сейчас?

— Сейчас ты пугаешь меня иначе. — Она касается губами моей груди в области сердца, заставляя мой пульс отбивать бешеный ритм. — В лучшем смысле этого слова.

— Прижми руки к стене.

Она тут же выполняет мой приказ, и мой вес удерживает ее у стены, пока я разбираюсь с ремнем своих брюк. Боже, как же я хочу ее. Меня буквально трясет от потребности овладеть ей, вторгнуться в нее резко, глубоко и без всякой подготовки. И мне даже плевать на то, где мы сейчас находимся.

Я приспускаю брюки и трусы до бедер и крепко сжимаю свой член в руке, пока второй рукой задираю платье Айвори.

Скользя пальцами между ее ног, я нахожу ее влажной. Ну и славненько, потому что я уже на подходе... Ааа! Черт, когда я с размаху вхожу в нее, у меня перехватывает дыхание. Какая же она тугая, теплая и мокрая. Я даю себе волю, тараня ее снова и снова, буквально растворяясь в столь желанном тепле ее лона.

Айвори послушно держит руки над головой, дрожа подо мной всем телом.

Я подхватываю ее, поднимая в воздух. Теперь она обвила ногами мои бедра, пока я продолжаю свои яростные толчки.

— Твоя п*зда просто сводит меня с ума.

Айвори стонет, извиваясь всем телом, ее лодыжки накрепко прижаты к моей заднице, а ее карие глаза переполнены неподдельного блаженства.

Мое тело напрягается от отчаянной потребности разрядиться в нее. Айвори чертовски хороша, просто, мать вашу, идеальна для моего члена. Я готов взорваться.

Кладу свою руку на ее затылок и просто прижимаю ее губы к своим. Никаких поцелуев. Я слишком, мать вашу, на взводе для этого. Просто как можно больше точек соприкосновения, пока я с рычанием трахаю ее, ведя нас к оргазму.

Ее грудь вздымается, а руки скользят вверх-вниз по стене, пока она выдает серию стонов. И мы приходим к финишу одновременно: она сжимается вокруг меня, ее тело содрогается от изнеможения, и я кончаю настолько, черт подери, сильно, что еле удерживаю себя на ногах.

— ААААААА!!!!!

Я прижимаюсь лбом к ее лбу, продолжая удерживать ее на весу, лениво целуясь и задыхаясь от слишком затяжного освобождения.

Она опускает руки, обвивая мою шею, и дразнит своими губами мои.

— Ты — все, что мне нужно.

Я провожу кончиком языка по ее рту.

— А ты — все, что нужно мне.

— М-м-м. Мне нравится, что мы совпадаем.

Я выныриваю из тепла ее тела, прекрасно зная, что обязательно вновь окунусь в него к концу дня.

— У нас всего сутки в запасе. Пора посмотреть город.

Я устраиваю Айвори головокружительную поездку по городу на лимузине, который делает остановки у всех достопримечательностей от Централ-Парка до Статуи Свободы. Затем мы гуляем с ней по людным улочкам Таймс-сквера. В конце мы ужинаем в самом престижном ресторане, ужин в котором мне пришлось заказывать за два месяца до этого события. Я не особый ценитель подобного пафоса, но мне было важно, чтобы она прочувствовала эту атмосферу.

Уже глубокой ночью мы валяемся обнаженными в постели президентского люкса. Я был внутри Айвори столь продолжительное время, что мой член онемел. Но пройдет минут двадцать, и я снова буду готов рваться в бой.

Она смотрит на меня из-под тяжелых от усталости век, ее руки вытянуты над головой, а запястья связаны моим ремнем. Моя девочка даже не утруждает себя тем, чтобы просить меня развязать их. Я начинаю сомневаться, что у нее остались силы даже на то, чтобы говорить.

Я скольжу губами вниз по изгибам ее тела и кусаю в районе бедра, достаточно сильно, чтобы заставить ее вздрогнуть.

— Как вообще ты... — Она шевелит руками в оковах. — Как пришел к этому?

Проложив дорожку губами в обратном направлении, я, наконец, освобождаю ее от оков, ласково массируя ее запястья.

— Когда мне было лет пятнадцать, я случайно наткнулся на кое-какие книги в кабинете своего отца.

Мой ответ заставляет Айвори заметно встрепенуться.

— Что-то типа порнухи?

Я обхватываю одну из ее сисек и обвожу языком сосок.

— Книга по практике БДСМ. Об отношениях в формате Мастер/Раб. Это меня изрядно возбудило. Следующие несколько лет я исследовал эту тему. Буквально бредил этой темой. Но у меня не хватало смелости осуществить хоть что-то из этого, пока я не поступил в Леопольд.

Я отметил, как на шее Айвори дернулась венка.

— У тебя была девушка здесь? В Нью-Йорке?

— Там ничего серьезного.

Признаться, я даже не помню ее имени.

Айвори облегченно вздыхает и расслабляется на мягких простынях, бездумно играя пальцами в моих волосах, пока я играюсь языком и губами с ее грудью. Она настолько чертовски притягательна, что я просто не в состоянии оторваться.

— Ты, правда, был готов идти на такие риски? — спрашивает она, продолжая гладить мою голову. — Если бы я сегодня согласилась на место в Леопольде, что бы было с твоей работой и с остальным?

— Никаких рисков. Просто сосредоточься на своих стремлениях. — Я бросаю на нее требовательный взгляд. — Доверься мне.

— Хорошо.

Я ничем не рисковал, когда вез Айвори сюда. Я прекрасно знал, что она пройдет прослушивание. Если Беверли Ривард и ведет двойную игру за моей спиной, то это никак не может помешать Айвори окончить ЛеМойн и добиться тех вершин в жизни, к которым она стремится.

До выпуска осталось всего три недели, и Беверли уверена, что я уже предпринял все, чтобы Прескотт поступил в Леопольд без вступительных испытаний. Но я не делал этого и даже не собирался. Прескотт обязательно поступит в академию. Только это будет не Леопольд. К тому времени, как Беверли осознает это, Айвори уже закончит школу, а я положу заявление об уходе ей на стол.

Последние месяцы я провел в размышлении обо всем этом. Айвори хочет учиться, а во мне живо желание преподавать, так почему нам не помочь друг другу. Что насчет будущего?

Моя девочка имеет вполне конкретное представление о том, чего она хочет добиться... Сцена, публика, музыка. Мои цели не особо отличаются.

И у меня есть полное понимание, как я приведу наши устремления в абсолютную гармонию.

Глава 46

ЭМЕРИК

В понедельник, сразу после нашего уикенда в Нью-Йорке, я сижу в кабинете Беверли Ривард. Пока мы просто обмениваемся взглядами через стол. Я понятия не имею, по какой причине меня вызвали сюда сразу после второго урока. Это связано с Леопольдом? Происки Андреа? Или причиной служит Прескотт? Как ни крути, это результат деятельности кого-то из недоброжелателей, которые готовы использовать любое проявление моей уязвимости, чтобы разрушить мое будущее с Айвори.

Все восемь месяцев, что я знаю Айвори, были гребаной войной. С одной стороны, я и моя девочка, а с другой — целый мир. Но Шеин сейчас далеко — работает на стройке в Теннеси. Лоренцо до сих пор числится в розыске, и даже мой детектив не решается признаться, что абсолютно потерял его след.

Можно сказать, я ждал следующего удара.

Беверли по-прежнему мучает меня своим молчанием, соревнуясь со мной в остроте взгляда, словно выжидая, когда я сдамся и выложу ей все сам.

Несмотря на то, что внутри меня все кипит, я стараюсь держаться как можно спокойнее,

Наконец, она поправляет длинные рукава своего пиджака и свой седоватый пучок на голове. Закончив со всем этим, она еще раз одаривает меня своим орлиным взором и шмыгает носом.

— У меня для вас плохие новости.

Что бы она ни подразумевала под этим, по внешнему виду заметно, что лично ее они не особо печалят. Значит, плохие они только для меня.

Я откидываюсь на спинку стула, делая это нарочито пренебрежительно.

Она берет свой планшет со стола и снова сверлит меня глазами.

— Сегодня утром один из ваших учеников был отчислен.

У меня десятки учеников, но у меня нет ни толики сомнения, о ком говорит Беверли, и этот тот удар, которого я никак не мог ожидать.

Еще более неожиданным становится удар, который прилетает мне, как только она поворачивает планшет дисплеем ко мне.

На экране беззвучно воспроизводится видео. Сцена актового зала ЛеМойн освещена верхними рампами. На авансцене Айвори, которая встает из-за пианино в своем платье с принтом в виде ромашек.

Нервно сглатывая, я наблюдаю за тем, как она спускается со сцены. Ее силуэт перемещается к краю экрана, и видно, как она опускается на колени перед парой ног, владелец которых остается в тени. Во тьму погружено все, что находится перед Айвори. Лицо, одежда, обувь — нет ничего, что могло бы позволить идентифицировать человека, сидящего в первом ряду.

Я вспоминаю, каким соблазнительным был взгляд моей девочки еще до того, как могу еще раз увидеть его на дисплее. Я помню ее слова и повторяю их мысленно за ней, когда она беззвучно шевелит губами на видео.

Я готова быть у тебя в ногах. Преклоняться пред тобой. Исполнять любое твое желание. Просто... позволь мне это.

Все мое тело напрягается, когда меня обдает жаром так, что я чувствую, как по моим венам с шипением струится пар. Если бы сейчас я не был под прицелом глаз Беверли, если бы то, к чему привело появление этого ролика, не заставляло меня с яростью сжимать кулаки, то наверняка я бы досмотрел оставшуюся часть со стоячим членом и дерзкой ухмылкой на лице. Вместо этого мне приходится смотреть на происходящее на экране с серьезностью человека, который выполняет свои профессиональные обязанности учителя, сохраняя хладнокровие и крайне отстраненную заинтересованность.

Стараясь дышать ровно, я тщательно маскирую свои эмоции за рукой, которой прикрываю рот, облокотившись на боковину стула. Я бы давно попросил выключить видео, но мне необходимо узнать, не попал ли я в объектив камеры, когда выходил из зала.

На кадрах видно, как мужская рука гладит Айвори по волосам, а ее голова ходит вверх-вниз между ног того, кто скрыт во тьме. Все заканчивается тем, что она следует за неясным силуэтом к выходу.

Ничто на видео не намекает на то, что я являюсь действующим лицом всего этого. Но мне ни хрена не легче от этого, так как я осознаю, что Айвори выгнали из школы за три недели до ее выпускного.

Беверли изучает мое лицо, поджав губы. Она ждет моей реакции. Мне стоит больших усилий, чтобы собраться и не сорваться на нее, вывалив все вопросы, которые терзают мой разум.

Я не единственный, кто преподает у Айвори, но держу пари, что я единственный, кого она вызвала в кабинет для просмотра видео. Что ей известно? Видео снято более пяти месяцев назад. Почему она так долго держала его? Почему только сейчас предъявила его мне?

Я бы мог иметь хоть какую-то ясность, если бы понимал, откуда в актовом зале камера, работающая в режиме онлайн.

Я поднимаю голову.

— Любая съемка учеников возможна только с письменного разрешения родителей, тем более когда дело касается аспектов личной жизни. О чем вы вообще думали? Вы даете себе отчет, что эти законы придуманы не просто так, а чтобы защитить оступившихся несовершеннолетних от буллинга и общественного порицания?

Беверли бросает взгляд на свой планшет.

— Наше учебное заведение не устанавливало камер. Это чья-то частная съемка.

Точно. Этот кто-то либо Андреа, либо Прескотт. Оба знали, что я перенес индивидуальные занятия с Айвори в актовый зал, и у обоих был мотив насолить мне. Но если это они подставили меня, то, получается, они в курсе, что на пленке я.

Мой пульс долбит еще сильнее, но я заставляю себя сохранять спокойствие.

— Вы разговаривали с мисс Уэстбрук до того, как принять решение о ее отчислении?

— Да, конечно. Но... она отказалась содействовать.

— В смысле?

— Она не проронила ни слова, после того, как я показала ей это видео. — Беверли пожимает плечами. — Сама подписала себе приговор.

Боже, наверняка, Айвори сейчас места себе не находит. Почему она не позвонила мне?

— Она даже не сказала, кто тот парень на видео? — спрашиваю я, едва сдерживаясь от того, чтобы не сорваться с места и не ринуться к моей девочке.

— Нет. — Фыркнула Беверли. — Все мои вопросы остались без ответа.

В неуставных отношениях между учеником и учителем, ученик — жертва, соответственно, не может подвергаться никакому наказанию ни со стороны учебного заведения, ни со стороны правоохранительных органов. Все, что нужно было сделать Айвори, — это сдать меня, и она тут же была бы оправдана.

Вместо этого она позволила Беверли думать, что на видео запечатлено ее сексуальное взаимодействие с кем-то из учеников школы, прекрасно давая себе отчет, что итогом станет ее исключение. Отучившись четыре года в ЛеМойне, она вот так просто отказалась от диплома. Ее родной отец пожертвовал всем, чтобы дать ей возможность получить его.

И она предала его.

Чтобы защитить меня.

Я все исправлено прямо сейчас.

— На видео я, — заявляю я, тыча пальцем в экран.

Беверли выглядит слегка опешившей от неожиданности.

— Мистер Марсо...

— Вы что, разве не поняли это по внушительно размеру члена? — огрызаюсь я. — Я могу вывалить доказательства прямо вам на стол, если хотите.

Беверли корчит гримасу, демонстрируя отвращение к моему предложению, но в ее лице нет ни намека на то, что она шокирована моим заявлением.

— Не знаю, что вы задумали, но я ни на минуту не поверю, что вы готовы вот так разрушить свою карьеру, а также отправиться в тюрьму из-за этой... — Она вздрагивает, когда ловит на себе мой разъяренный взгляд. — Этой девочки.

Ради Айвори я готов даже гнить на дне луизианского болота.

Я извлекаю мобильник из кармана и поспешно набираю ее.

Беверли тянется ко мне через стол.

— Что вы делаете?

— Эмерик.

Как только я слышу зареванный голос моей девочки, все внутри меня сжимается в тугой комок.

— Где ты находишься? — спрашиваю я, крепче прижимая телефон к уху.

— Сижу на парковке, — она срывается на слезы. — Боже, Эмерик, я так хотела тебе позвонить, но боялась, что ты будешь в это время у декана...

— Я и есть у нее. — Я улыбаюсь, видя, насколько Беверли напрягает эта ситуация. — Возвращайся сюда.

— Но меня...

— Никто тебя не исключал. Иди прямиков в кабинет декана.

Я кладу трубку.

Беверли резко подается вперед, ее руки, лежащие на столе, сжаты в кулаки, а глаза прищурены и буквально извергают молнии.

— Я собираюсь сдать вас властям.

Вот только почему-то она не сделала этого раньше.

Потому что ей все это время было нужно, чтобы я посодействовал поступлению Прескотта. Ну и к тому же, отношения между учителем и ученицей — не лучшая реклама для ее учебного заведения.

— Давайте начистоту, Беверли. — Я кидаю мобильник на стол и барабаню пальцами по столешнице. — Понятное дело, что это видео уже давно в вашем арсенале. И дураку ясно, что вы решили использовать его, чтобы избавиться от Айвори. Скажите мне, почему вы сделали это именно сегодня.

Она выпрямляется и глубоко вдыхает.

— Вчера вечером я получила тревожный звонок. — Гневный румянец вспыхивает на ее щеках. — Ты возил ее в Леопольд для прослушивания.

Мои предположения о том, что она может вести двойную игру тоже нашли подтверждение.

— И кто же вам звонил?

— Мой информатор. Весь Леопольд в диком восторге от молодого дарования из ЛеМойна, вот только почему-то нигде не фигурирует имени Прескотта.

Я снова рискую облачить свои предположения в слова.

— Именно Прескотт установил камеру и передал ее вам несколько месяцев назад. Вы же не пустили запись в ход, так как боялись скандала. Теперь же вы идете ва-банк, осознав, что у меня нет ни малейшего намерения пропихивать вашего никчемного сына.

Во-первых, он не достоин того, чтобы быть студентом Леопольда. Во-вторых, после прослушиваний Айвори я привлек к себе внимание. Преподаватели Леопольда по любому бы задались вопросом, почему Прескотт не проходил этап прослушиваний, как Айвори. Обязательно нашелся бы тот, кто начал копать, и в итоге все дорожки вывели бы сюда. Дело было обречено.

Беверли вызвала меня к себе, чтобы самолично сообщить мне новость об отчислении Айвори. Она хотела продемонстрировать свое превосходство и посмеяться мне в лицо. У нее не было сомнений, что я позволю Айвори взять вину на себя, защищая свою шкуру, а вдобавок буду вынужден пропихнуть ее сына в Леопольд, чтобы сохранить работу.

Теперь, поняв, что облажалась, она хватается за последнюю соломинку, угрожая мне тем, что сдаст меня властям. Во только и тут просчет, на видео невозможно меня идентифицировать.

У нее нет на меня абсолютно ничего.

Я придвигаю ее планшет к себе и запускаю браузер.

— Айвори окончит школу, как полагается, безо всяких палок в колеса с вашей стороны.

— Нет! — Глаза Беверли чуть ли не выпадают из орбит, когда она смотрит на меня с крайней степенью протеста. — Я хочу, чтобы ноги ее не было в моем заведении.

Выйдя в облачное хранилище, я получаю доступ к записи, которую приберег на случай, если Беверли решит показать себя, как редкая сука.

Она же хочет вышвырнуть Айвори из школы? Чем не сука.

Я нажимаю воспроизведение и переворачиваю планшет экраном к Беверли, ухмыляясь тому, как быстро мы поменялись ролями.

Она выхватывает гаджет у меня из рук. Чем дольше она смотрит на монитор, тем сильнее пальцы вдавливаются в корпус планшета.

Раздается тихий стук в дверь.

Я не отвлекаю Беверли от просмотра видео, на котором ее муженек долбит в задницу Деб. Открыв дверь, встречаюсь с карими глазами, которые опухли от слез.

Айвори бесшумно заходит в кабинет. Я запираю за ней дверь, затем беру ее за руку и веду к одному из стульев перед столом Беверли.

Мы сидим бок о бок, рука в руке. Айвори скользит взглядом с наших переплетенных пальцев на Беверли. Когда ее глаза, наконец, встречаются с моими, я вижу в них лишь недоумение.

Мне бы хотелось поцеловать ее, но думаю, все же сейчас не самый подходящий момент.

— Декан как раз планировала сообщить тебе, что ты можешь возвращаться в класс.

Когда Беверли отрывается от планшета, на ней нет лица. Она не плачет, не бьется в истерике, даже не выглядит удивленной. Я почти уверен, что эта женщина в курсе, что ее супруг — любитель сходить налево. Но потребность сохранять идеальную репутацию настолько сильна, что она просто не может допустить того, чтобы хоть кто-нибудь знал, что их брак на самом деле просто вонючая кучка дерьма.

Мне приятно осознавать, как она обосралась, представив, какие последствия грозят ей и ее семейке, если это видео вдруг будет обнародовано. Ее карьера декана? До свидания. Лицо ее мужа в рекламных роликах? Ему никогда не отмыться от грязного скандала. Перспективы Прескотта поступить хоть в какое-то более-менее престижное заведение? Без наличия связей нулевые, прям как его способности.

С выражением лица проигравшего, она возвращает планшет на стол.

— Ваши условия?

Я крепче сжимаю руку Айвори.

— Я их уже озвучивал.

Беверли стискивает зубы.

— Я не могу допустить... — Она жестом намекает на нашу связь. — Мисс Уэстбрук будет отчислена. Решено.

Ни хрена подобного. Но, учитывая ситуацию, я готов пойти на компромисс.

— Айвори продолжит обучение. Я же немедленно напишу заявление об уходе.

Я чувствую, как на этих словах, моя девочка вздрагивает.

— Эмерик, не стоит...

Я усиливаю хватку на ее руке, напоминая о ее обещании доверять мне. Она делает это.

— Скажите Айвори, что она может вернуться в класс, — требовательно говорю я.

Беверли бросает на меня взгляд, преисполненный ненависти.

— Мисс Уэстбрук, возвращайтесь в класс.

Глава 47

АЙВОРИ

Новое утро. Очередной подъем. Я сонная, но счастливая и одухотворенная. Хотя сегодняшнее утро все же отличается от остальных.

Сегодня я сонная, счастливая, одухотворенная выпускница школы ЛеМойн.

Выпускной бал состоялся вчера в актовом зале кампуса. В том самом зале, который чуть не оставил меня без диплома. На мероприятии присутствовали Стоджи и родители Эмерика. Декан выдвинула условия, чтобы сам Эмерик не показывал там и носа, но я почти уверена, что все же заприметила его фетровую шляпу в толпе. Когда я спросила его насчет этого, он лишь поцеловал меня, вводя в трепетное оцепенение. Я бы и сейчас не отказалась от его поцелуя.

Я протягиваю руку, ожидая наткнуться на горячее тело Эмерика, но вместо этого обнаруживаю лишь пустоту и холод одеял и простыней.

Вскакивая, я бросаю взгляд на часы. 7:13 утра.

Вот же говнюк. Он же обещал мне, что завяжет с утренними тренировками. Меня бесит просыпаться в одиночестве.

Покидая постель, я оборачиваю халат вокруг своего обнаженного тела и отправляюсь на его поиски.

Спустя десять минут безрезультатных брожений по дому, решаю заглянуть в гараж. Его автомобиля нет. Может быть, он поехал за продуктами для завтрака?

Шлепая на кухню, я слышу непонятное шевеление где-то неподалеку.

— Что за черт?

Оборачиваюсь как раз в тот момент, когда что-то маленькое и черное проносится по полу и исчезает из видимости. У нас что, завелись крысы?

Крадусь на цыпочках к месту, куда шмыгнул неопознанный объект и заглядываю за угол.

— Боже мой... Что? — ахаю я, прикрывая лицо дрожащими руками.

Один лишь взгляд в эти ярко-желтые глаза вызывает у меня слезы умиления.

Котенок. Эмерик принес в дом котенка. Мне сложно в это поверить.

Малыш угольно-черный от кисточек на ушах до кончика хвоста. Я прикусываю нижнюю губу, когда к горлу подступает рыдание.

И уже через секунду заливаюсь слезами счастья. Черт, слезы, сопли и всхлипы без всякой на то адекватной причины. Точно такой же была моя реакция, когда отец подарил мне Шуберта.

Поспешно вытирая заплаканное лицо тыльной стороной ладони, я осторожно опускаюсь на корточки, стараясь не спугнуть... Его? Ее? Зная Эмерика, он бы предпочел, чтобы в доме появился еще один мужчина.

Становлюсь еще более заинтригованной происходящим, когда замечаю два медальона, свисающих с аккуратного черного ошейника.

Протянув руку к котенку, я тут же ощущаю его носик на своих пальцах, когда он нюхает меня, помечает, признает своей. Это заставляет меня растекаться от мимимишности.

Подхватив комочек шерсти на руки, я прижимаю его к себе, растворяясь в вибрирующем мурлыканье. Как же мне этого не хватало.

Вспомнив о медальонах, я рассматриваю их. Первый — это крупная идентификационная бирка с выгравированным именем. Кодалин.

Название ирландской поп-группы, песню которой я играла на прослушивании.

Я с теплотой улыбаюсь. Господи, спасибо тебе, что послал мне такого мужчину.

Второй медальон — двойной в форме сердца с рельефным скрипичным ключом на лицевой стороне. Я открываю защелку, и крохотная записка выпадает на мою ладонь.

Опустившись на ближайший ко мне табурет, я усаживаю Кодалин себе на колени и дрожащими пальцами разворачиваю клочок бумаги.

Там адрес, располагающийся на одной из улиц Французского квартала. Под ним постскриптум сексуальным мужским подчерком: Не заставляй меня ждать.

Что он затеял?

Беспрестанно улыбаясь, принимаю душ, навожу порядок на голове, а затем надеваю простенькое черное платье в стиле рокабилли с серо-розовым принтом. Лиф без бретелек отлично подчеркивает мое декольте. Кокетливый бант-бабочка красуется на талии, а подол доходит до колен. Я комбинирую его с удобными красными туфлями на шпильках комфортной для меня длины. Конечно, балетки были бы еще практичнее, но я хочу выглядеть сногсшибательно для своего мужчины, что бы он там не планировал.

Чем ближе я к назначенному месту, тем шире становится моя улыбка. Она стала неотъемлемой частью моей жизни, как и одежда, которую подбирает для меня Эмерик, как боль, которую он доставляет мне, как удовольствие и как музыка, которая резонирует в моем сердце благодаря ему.

Точно следуя маршруту, который диктует мне телефон, я оказываюсь у популярного места для завтраков во Французском квартале. Теплый ветерок целует мое лицо, когда я шагаю по мощенному тротуару, окруженная выдающейся архитектурой Нового Орлеана.

Солнечный свет играет, отражаясь от шпилей, фронтонов и мансардных крыш. Нетерпеливые и суетливые туристы уже толпятся вокруг продавцов, которые лишь только открывают свои уличные лавочки, расположенные под цветущими деревьями на Джексон-сквер. Сегодня просто потрясающее южное утро. Как я только могла даже помыслить о том, чтобы покинуть эти места?

Зайдя в ресторан, сразу же нахожу Эмерика, сидящего за столиком в углу и неспешно потягивающего кофе. Я встречаюсь взглядом с его голубыми глазами и таю в очередной раз.

Он пристально наблюдает за мной, пока я преодолеваю пространство заведения и явственно ощущаю его взгляд не только на себе, но и внутри себя.

Стоит мне только достигнуть нашего столика, как он тут же встает и берет меня за руку.

— Ты просто восхитительна.

Черные локоны его волос спадают небрежными прядями на аккуратно выбритые бока. Его небесно-голубая рубашка, идеально подходящая под его цвет глаз, не застегнута и одета поверх белой футболки. Легкие джинсы низко посажены на его бедрах, идеально подчеркивая все его достоинства, словно каждая нить, входящая в состав ткани, была специально подогнана под его идеальные стройные ноги и приличную выпуклость между ними.

Он выглядит как человек, намеревающийся провести этот день в расслабленном состоянии, например, бесцельно прогуливаясь по пирсу. Возможно, таков и есть наш план?

— Ты тоже чертовски хорошо выглядишь. — Я одариваю его улыбкой. Вместо того чтобы приземлиться напротив него, огибаю стол и сажусь рядом, обнимая его за плечи и прикасаясь своими губами его. — Спасибо тебе за Кодалин.

— Я так понимаю, что вы быстро подружились?

— Это любовь с первого взгляда.

На протяжении всего завтрака мы ведем крайне непринужденную беседу, и Эмерик ничем не выдает своих намерений. Он так и не поведал мне, как провел последние три недели, которые я была погружена в учебу, но могу сказать, что он явно не пинал воздух все это время. А пытаться лезть в его дела — затея априори провальная, уж я-то знаю.

Несмотря на кажущееся спокойствие, я не могу не отметить предвкушающий блеск в его глазах. Мне абсолютно плевать, что мой мужчина утаивает от меня, мне просто приятно быть рядом с ним, держать его за руку и целовать, когда мне вздумается, на полных правах его женщины. Наконец-то мы свободны.

Сразу после завтрака мы непринужденно прогуливаемся по французскому кварталу, обнимая друг друга, обмениваясь долгими взглядами и улыбками.

Ряды зданий с магазинами на первых этажах и жилыми квартирами выше поражают воображение своей кованой отделкой, рельефными колоннами и балконами, которые знамениты своей вычурностью.

Эмерик притормаживает возле одного из этих строений, извлекает из кармана связку ключей и поднимает голову. Я следую глазами за его взглядом, и у меня перехватывает дыхание.

Массивная круглая вывеска, закрепленная на металлических цепях, примостилась под козырьком. Надпись на ней, обрамленная черными завитками из кованного железа, заставляет мою челюсть отвиснуть.

ЭМЕРИК И АЙВОРИ

ДУЭЛЬНЫЙ ПИАНО-БАР

Не успевает мое дыхание вернуться ко мне, как его тут же снова выбивает, когда Эмерик буквально сносит меня с ног, подхватывая на руки и увлекая за собой внутрь заведения.

— Святые небеса! — Мое сердце бешено колотится. Руки дрожат. Я чувствую себя, словно во сне. — Как ты? Когда? Это все наше? Я не понимаю...

— Успокойся. — Эмерик ставит меня на пол и запирает за нами дверь. — Просто сделай глубокий вдох.

Моя голова ходит ходуном, когда я окидываю взглядом стены из красного дерева, зеркала в готической стилистике и пол, выложенные из плитки двух цветов: черный и цвет слоновой кости. Все это выглядит модно и современно, но в то же время стильно и изысканно, словно какой-то коктейль-бар. Должно быть, Эмерик вбухал сюда миллионы, учитывая, что в центре Французского квартала одна аренда стоит баснословных денег. У меня нет слов.

Два пианино установлены в центре, лицом друг к другу. Клавиши расположены достаточно близко, чтобы разделить одну скамью на двоих между ними. Это будут наши инструменты? Мы будем играть здесь вместе? На сцене, для публики, погружаясь в музыку.

— Боже, Эмерик, ущипни меня.

И он делает это, щипая меня за сосок, настолько сильно, что я вскрикиваю.

Сопроводив меня к роскошно оборудованному бару, он прислоняется к стойке.

— Когда только задумывался о покупке этого места, я пытался найти лазейку, но из-за этого, — он жестом указывает на полки с алкоголем, — твое имя не будет значиться в бизнес-документации до твоего совершеннолетия. — Эмерик берет мою руку и целует ее. — К тому времени ты уже будешь носить мою фамилию.

Мое сердце отплясывает чечетку.

— Ты уверен в этом?

— Можем поспорить на твою аппетитную попку. — Эмерик со звучным хлопком шлепает меня по заднице. — Ступай, осмотрись.

Мне столько нужно осознать, что я чувствую, как земля уходит из-под ног. Пиано-бар. Это так напоминает мне об отце.

Слезы радости текут по моим щекам, когда я огибаю высокие столы, мягкие кресла, обтянутые красным бархатом, и черные кожаные диваны. Люстры с лампами в виде свечей освещают пространство теплым светом. И тут я вижу пианино...

Я останавливаюсь возле него, и мои пальцы моментально находят столь знакомую мне царапину на крышке. Я бросаю свой замыленный слезами взгляд в сторону Эмерика.

— Я приобрел его в тот самый день, когда встретил Стоджи. Оно твое, — говорит он, закидывая в рот жвачку и продолжая оставаться у барной стойки.

Я вновь смотрю на пианино и сглатываю от комка, подступившего к моему горлу от счастья.

— Ты заставляешь меня плакать...

— Я готов покупать тебе пианино каждый день до конца своей жизни, лишь бы продолжать видеть твой прекрасные слезы.

Он медленно приближается ко мне, сцепив руки за спиной.

Этот взгляд, пронизанный верностью, окаймленной желанием — моя главная нота, та музыка, которая наполняет меня, вибрирует во мне, приводя меня в гармонию с самой собой.

Эмерик огибает меня, становится позади, обнимает меня за талию, притягивая к себе так, что я чувствую задницей, как твердеет его член.

— Стоджи продал свой бизнес.

Ошарашенная новостью, я оглядываюсь на него.

Я чувствую губы Эмерика у своего уха.

— Но этот засранец не отправится на заслуженный отдых, мы кое-что придумали. Он будет помогать мне с инвентаризацией и наймом персонала. Специально ради этого я арендовал ему жилье в одном из креольских таунхаусов в квартале отсюда.

Преисполненная потрясениями сегодняшнего дня, я пытаюсь собрать все воедино, анализируя, сколько всего провернул Эмерик и как он распланировал наше совместное будущее.

— А как насчет твоего преподавания? Как бар заменит тебе это?

— У меня же есть ты. И когда ты превзойдешь меня...

— Мне никогда не превзойти тебя.

— Здесь есть второй этаж с отдельным входом с другой стороны здания. Там я открою свою Школу Старого Рокера, где буду обучать желающих исполнять классический метал на пианино.

Вау. Эмерик просчитал все до мелочей, и мне остается лишь одно...

Быть благодарной ему. Я могла бы распинаться в словах благодарности, но ему этого не нужно. Эмерик прекрасно видит соленые реки слез, бегущие по моим щекам. Он чувствует, как трепещет каждая клеточка моего тела, прижатого к нему. Улавливает, насколько сбивчиво мое дыхание.

Слова попросту лишние, потому что у нас есть кое-что получше. Наши личные ноты. Они только для нас, наша мелодия, пульсирующая в воздухе между нами, вдохновляющая нас, сближающая и делающая единым целым.

Эмерик поворачивает меня к себе и заключает в свои объятия. Я сцепляю руки за его спиной, прижимаюсь щекой к его теплой массивной груди и закрываю глаза, пока мы раскачиваемся в такт биению наших сердец. Очень скоро наша мелодия прозвучит здесь во всеуслышание, когда публика будет аплодировать нам, восторженно крича и умоляя сыграть на бис.

Я вздыхаю. Реальность оказалась даже лучше, чем любой сон, о котором мне доводилось когда-нибудь грезить.

Он берет меня за подбородок, приподнимает мою голову, а затем касается своими губами моих. Его вкус — это корица с примесью вожделения, его губы — это всеобъемлющее ощущение единства.

Жвачка кочует из его рта в мой. Потом, следующим ловким движением языка, Эмерик забирает ее обратно, а затем прикусывают мою губу, удерживая нас вместе.

Руками он скользит под подол моего платья и крепко сжимает мои бедра, приподнимая меня на край пианино, чтобы углубить свои ласки. Чтобы иметь возможность дразнить меня своими пальцами, играя между моих ног. Чтобы он мог сорвать...

Сорвать с меня мои трусики, отшвырнув кусок шелка в сторону.

Я вцепляюсь в его шевелюру, как только он погружает свои пальцы в меня. Все мое тело вибрирует от нежной чувственности его прикосновений. Другой рукой он дергает лиф платья вниз, после чего атакует ртом мою грудь, обхватывая губами мои соски, интенсивно посасывая и покусывая их.

Я запрокидываю голову и прогибаю спину, больше не в силах сдерживать стоны. Господи, он крайне мастерски владеет своими пальцами. Как в игре на пианино, так и в манипуляциях у меня между ног.

Я люблю этого мужчину. Не перестану любить, даже когда ему стукнет девяносто, а мне восемьдесят. Мои чувства не угаснут. Я издаю смешок, представив его с морщинами и дряблым телом.

— Я делаю что-то смешное? — Эмерик отрывается от моего соска и смотрит мне в глаза.

Я скольжу пальцем по его влажным губам.

— Когда ты станешь стареньким, и твоя эрекция станет вялой, я все равно не перестану любить тебя.

Он глубже проникает пальцами в мое влагалище, и приближает свое лицо впритык к моему, обнажая свои белоснежные зубы в дьявольской ухмылке.

— На такие случаи есть Виагра, малышка.

Я лишь согласно киваю. У этого мужчины найдется решение для всего.

Он заканчивает с прелюдиями, и одним движением расстегивает пуговицу на своих джинсах.

— На протяжении трех последних недель я пропадал здесь ежедневно. — Эмерик расправляется с молнией, а затем задирает подол моего платья. — И каждый день я представлял, как трахаю тебя на этом пианино.

— Ты бы мог намекнуть мне. — Я продвигаюсь чуть ближе по поверхности пианино, обвивая ногами его бедра. — Я бы пришла.

— О, Айвори. — Он прижимает массивную головку своего члена к моей киске. — Сейчас ты так придешь.

Мы не разрываем зрительного контакта, когда Эмерик толкается в меня. Низкое рычание вырывается из его груди.

Волны удовольствия накатывают на мое тело, одна за одной, постепенно погружая меня в океан непреодолимой потребности.

Эмерик осыпает мое тело страстными поцелуями, пока наши тела плавно раскачиваются на краю пианино. Я гуляю пальцами в его волосах. Наше дыхание сливается в единую гармонию, сопровождаясь стонами, пока наши тела схлестнулись в абсолютно диком и неконтролируемом крещендо.

Наши взгляды все еще прикованы друг к другу, когда Эмерик обхватывает рукой мою шею. Он усиливает хватку, и на моих глазах выступают слезы от блаженного давления.

Меня заводит его демонстрация власти.

— Сильнее.

Он сжимает пальцы крепче, наращивая темп своих толчков, давая выход своему яростному превосходству.

Мы тянемся друг к другу, переплетая пальцы рук, растворяясь в глазах друг друга, уединяясь и взмывая в небеса в нашем личном мире нот и грез.

Глава 48

АЙВОРИ

Три года спустя.

Туристы со всего мира съезжаются во Французский квартал в поисках самобытной еды, культуры и хорошей музыки. Бурбон-стрит — это место, где жизнь кипит постоянно, днем и ночью. Наш дуэльный пиано-бар расположен в самом эпицентре событий, поэтому всегда переполнен восторженными посетителями. Чаще всего, очередь в наше заведение растягивается на пару кварталов.

Смех, звон бокалов и бесконечное шарканье обуви вселяют в это место ощущение одухотворенности и бесконечного движения. Сегодня мы настолько тесно друг к другу, что тепло, вибрирующее между нами, слегка душит, а от яркого света рамп становится только жарче.

Испытывая блаженный трепет, я делаю приличный глоток пива из своего бокала, тут же возвращая его на специальную полку у моего пианино.

Стоджи устроился за барной стойкой, такой же старый, как поизносившиеся стропила, но все еще сияющий задорной улыбкой. Лора и Фрэнк Марсо потягивают вино в зале в компании своих друзей.

Деля со мной одну скамейку, Эмерик устремляет свой взгляд в другую сторону, но близость наших бедер создает приятное трение между нами.

Наши пианино слегка смещены от центра и развернуты под углом, чтобы мы не мешались друг другу локтями во время выступления.

Эмерик слегка склоняется в мою сторону, скользя глазами по моему облегающему платью цвета слоновой кости.

— Вы выглядите достаточно аппетитно, чтобы поужинать вами сегодня ночью, миссис Марсо.

Я окидываю взглядом его джинсы, белую футболку серую шляпу из фетра и, черт возьми, в буквальном смысле мурлычу от того, что вижу.

— Надеюсь, вы очень проголодаетесь к тому времени, мистер Марсо.

— Дико.

Он накидывается на меня, подобно зверю, запуская пальцы в мои волосы, и целует так яростно, что публика буквально взрывается овациями и возгласами.

Когда Эмерик прерывает поцелуй, мое тело буквально плавает в огненной лаве.

Придя в себя, я с вызовом смотрю в его бесконечно голубые глаза.

— Так с чего начнем нашу дуэль?

Ухмыляясь, он кладет пальцы на клавиши и, подначивая, толкает меня плечом.

— Guns N’ Roses.

Я мысленно посылаю ему улыбку, купаясь в свете рамп.

— И Kodaline.

А затем рождается музыка...

КОНЕЦ