Мудрость Хеопса

7

Зайя оказалась в Мемфисе до полуночи. Царь дал ей две золотые монеты, за что она с благодарностью поклонилась, посчитав его важным военачальником, но не более того. Они так и не увидели лица друг друга.

Зайя была в ужасном состоянии — как душевном, так и физическом. Она мечтала о том, чтобы отдохнуть, поэтому спросила у стражника, не посоветует ли он ей какой-либо постоялый двор, где можно провести остаток ночи. Войдя наконец в комнату, она уложила ребенка, с облегчением вздохнула и без сил упала на постель.

На какое-то мгновение Зайя позабыла об агонии боли и страха, но уснуть ей не давали душевные муки. Что же она натворила? Куда привели ее зависть и бесплодные мечты иметь собственного ребенка? Изнуренная и напуганная, Зайя закрывала глаза, и перед ней сразу возникало лицо ее госпожи, сынишку которой она похитила, а ее предательски бросила в повозке посреди пустыни. А ведь она дала верховному жрецу клятву, что отдаст жизнь за свою госпожу! Ей представлялось, как повозку окружили синайские разбойники, не ведавшие ни жалости, ни сострадания, и набросились на бедную Руджедет, еще не оправившуюся после трудных родов.

Возможно, они надругались над ее хозяйкой, и их вождь сделал ее своей пленницей-рабыней. И все это время Руджет будет рассказывать богам о своем унижении, жалуясь на то, что страдает от отчаяния, вероломного предательства и жестокого обращения.

Мучимая душевным расстройством и страхом, Зайя ворочалась на кровати, но гримасничавшие призраки не оставляли ее в покое. Отчаявшись забыться сном, она переворачивалась с боку на бок, пока наконец дремота не унесла ее прочь от безжалостного пламени проклятия.

Служанка проснулась от громкого плача голодного ребенка. Солнце уже встало — его лучи проникали сквозь крошечную прорезь в глинобитной стене. Мальчик заходился криком. Зайя попыталась покачать его, приласкать, но малыш расплакался еще сильнее, и она пришла в полное замешательство: как же и чем его накормить? Женщина приняла единственно возможное решение. Она подошла к двери и сильно постучала. Вошла пожилая служанка и спросила, что ей нужно. Зайя попросила принести половину ротля[10] козьего молока.

Держа Джедефа в объятиях, она ходила по комнате, положив свою пустую грудь ему в рот. Зайя неотрывно смотрела на его красивое личико, темные глазки и шептала с нежностью, охватившей все ее существо:

— Улыбайся, Джедеф, улыбайся и будь счастлив, малыш. Скоро ты увидишь своего отца.

Но прежде чем сладко вздохнуть, она испуганно сказала самой себе:

— Теперь ты видишь, что я заполучила ребенка, несмотря ни на что? С его настоящей матерью покончено. И с его отцом тоже!

Его мать взяли в плен бедуины, и она — Зайя — ничем не могла ей помочь. Если бы она хоть немного промедлила с побегом, то тоже стала бы добычей свирепых кочевников. Было несправедливо брать на себя вину за преступление, которого не совершала, поэтому она не испытывала угрызений совести. Что касается верховного жреца, отца Джедефа, его, конечно, убили солдаты фараона в отместку за то, что Монра организовал побег своей жены и сына. Сарга предала, Сарга, а она, Зайя, спасла малыша. Ей не в чем себя винить…

Эти мысли приободрили ее. Служанка еще раз обдумала все, чтобы прогнать от себя тот ночной ужас, который она испытала в пустыне, когда покинула свою госпожу в повозке и бросилась бежать с ребенком на руках…

Зайя постоянно утешала себя, что поступила правильно: ведь если бы она осталась с госпожой, то не смогла бы защитить ее от нападения и погибла бы вместе с ней. В конце концов, у нее не было сил, чтобы тащить хозяйку на себе или отыскать в пустыне укрытие для нее. К тому же было бесчеловечно оставлять ребенка в повозке с Руджедет, обрекая его на верную смерть от клинков людей с Синая. Нет-нет, она совершила доброе дело, когда бежала с Джедефом!

Прогнав от себя остатки угрызений совести, Зайя успокоилась. Разве не чудесно было обрести сына и ни с кем не делить его? Она стала его матерью без всяких оговорок, и Карда будет ему отцом. Словно желая убедить в этом саму себя, она ворковала над младенцем, приговаривая:

— Джедефра сын Карды… Джедефра сын Зайи.

Пришла пожилая женщина с козьим молоком. Зайя накормила ребенка не тем естественным способом, которым кормила его госпожа. Ну что же, бывает ведь так, что женщина рожает, а молока у нее нет. Насытившись, малыш уснул. Зайя стала готовиться к встрече с мужем. Она помылась, расчесала волосы и, прежде чем покинуть постоялый двор с Джедефом на руках, набросила на плечи накидку.

Улицы Мемфиса, как обычно по утрам, уже были запружены народом. Все куда-то шли или ехали в повозках: женщины и мужчины, горожане, деревенские жители, иноземцы. Зайя не знала дорогу к священному плато, поэтому спросила у стражника, как ей туда добраться. Плато находилось на юго-востоке от стены Мемфиса. Чтобы попасть туда, понадобится два часа ходьбы, а на лошади будет быстрее… Так объяснил ей любезный стражник. Зайя разменяла на рынке одну золотую монету и наняла повозку с двумя лошадьми. Она села туда безмятежная и счастливая.

Но до того как грезы забрали ее из этого мира на небеса наслаждения и восторга, воображение Зайи понеслось впереди повозки к ее дорогому мужу Карде. Не было более привлекательного зрелища, чем вид его смуглой кожи и сильных мускулистых ног. Продолговатое лицо с узким лбом, большим носом и широко расставленными глазами, его громкий, сильный голос с шикарной фиванской манерой растягивать слова приводили Зайю в экстаз. Сколько раз в разлуке она мечтала обнять его, поцеловать и просто послушать, как он говорит! Когда же он после долгого отсутствия обнимал и страстно целовал ее, а потом говорил: «Не переживай, жена, для меня ты словно впитывающая воду земля, на которой ничего не растет», ей становилось горько и обидно. Бесплодная жена? О нет, теперь Карда не посмеет так назвать ее, ведь она встретит мужа, держа у своей груди самое прекрасное создание, когда-либо рожденное женщиной! Поначалу он, конечно, отнесется к этой новости недоверчиво, но она сумеет убедить мужа в том, что это его дитя. И тогда суровое лицо Карды смягчится, а гневное выражение сверкающих глаз сменится нежным. Или он сразу закричит ей, не в силах сдерживать переполняющую его радость: «Наконец-то, Зайя, у нас родился ребенок! Это ведь мой сын? Иди же ко мне, иди!» Горделиво подняв голову, она ответит: «Возьми свое дитя, Карда. Целуй его маленькие ножки и, встав на колени, благодари владыку Ра. Это мальчик, и я назвала его Джедеф». Зайя решила, что они с мужем покинут Мемфис и там, в чудесных Фивах, под защитой бога солнца Амона, будут растить сына и заживут жизнью, которой так долго были лишены.

От сладких грез, которыми полна была голова Зайи, ее пробудил окружающий гам и хаос Мемфиса. Чуть поодаль она увидела повозку, спускавшуюся по петляющей дороге. Мужчина погонял лошадей кнутом. Со своего места она не могла разглядеть поверхность плато, но веселые голоса, частный перестук инструментов и пение рабочих звенели у нее в ушах. Среди этих песен Зайя узнала ту, которую обычно заводил Карда в былые счастливые времена:

Она слушала, как мужчины с силой и чувством повторяли эти горделивые слова, и хотела быть вместе с ними, будто голубка, истосковавшаяся по воркованию своего голубя. Сердце Зайи, трепеща, подхватывало их песню.

Проехав через дорогу под названием Лощина смерти, повозка выкатилась прямо к плато. Зайя вышла из нее и направилась к скоплению людей на необъятном просторе, подобному огромной армии. По пути она миновала храм Озириса, Большого сфинкса и мастабы предков, чьи прижизненные дела обеспечили им упокоение на этой святой земле. Она увидела длинный канал, вырытый рабочими, по которому на плато стекали воды Нила. По волнам плыли большие корабли, везя на борту массивные гранитные глыбы, а у причала их дожидались толпы грузчиков с тележками. Издали Зайя увидела основание пирамиды, которое охватить полностью глазу было не под силу, и людей, усеявших его поверхность, словно небо — крохотные звезды. Звуки песнопения смешивались с криками надсмотрщиков, командующих царской стражей, и шумом тысяч орудий труда. Растерявшись, прижимая к себе ребенка, Зайя остановилась, поворачиваясь туда-сюда и не зная, куда пойти. Наконец она поняла, что искать мужа в таком безбрежном океане смуглых человеческих тел было просто бессмысленно. Ее уставшие глаза перескакивали с одного лица на другое.

Один из проходивших рядом стражников строго спросил женщину.

— Что тебе здесь нужно?

— Я ищу своего мужа Карду, господин.

— Карду? Он кто? Архитектор или стражник? — один за другим задавал вопросы солдат, нахмурив брови, словно пытаясь припомнить это имя.

— Он простой рабочий, господин, — робко ответила она.

Стражник рассмеялся, а потом указал на ближайшую постройку:

— Можешь поспрашивать о нем в домике смотрителя.

Зайя направилась к изящному строению средних размеров, у входа в которое, преграждая ей путь, стоял вооруженный охранник. Женщина назвала причину своего визита, и он пропустил ее внутрь. В просторной комнате, заставленной низкими столами, на табуретах сидели служащие и писцы. На полках вдоль стен были навалены свернутые папирусные свитки. В глубине виднелась еще одна приоткрытая дверь, на которую ей жезлом указал охранник. Другая комната оказалась поменьше. Здесь стояли деревянные кресла с подлокотниками. В углу за столом в кресле восседал тучный, приземистый мужчина с необычайно большой головой, коротким, приплюснутым носом, широким подбородком и щеками, надутыми, будто два пузыря. Подняв тяжелые веки, он надменно взглянул на вошедшую бедно одетую женщину с ребенком на руках и с явным пренебрежением спросил твердым властным голосом:

— Что тебе нужно, женщина?

Смутившись и оцепенев от страха, Зайя тихо сказала:

— Я ищу своего мужа, господин.

— И кто таков этот твой муж?

— Он рабочий, господин.

Он ударил кулаком по столу и затем гневно пророкотал — его голос эхом отразился от стен, словно в подземелье:

— И по какой же причине ты хочешь оторвать его от работы, а нас заставить попусту тратить свое время?

Зайя испугалась еще сильнее, нёбо пересохло, и она не смогла больше ничего сказать. Смотритель продолжал разглядывать женщину. Он отметил овальное смуглое лицо, теплые, медового оттенка глаза, красивые волосы. Ему совсем не хотелось заставлять искажаться от страха такое милое личико. Показная строгость служила лишь для хвастовства и тщеславия: сердце у этого человека было доброе, чувства — искренние. Сжалившись над женщиной, он сказал ей своим обычным высокомерным тоном, но как можно мягче:

— Зачем ты ищешь своего мужа?

Облегченно вздохнув, Зайя спокойно ответила:

— Я пришла из города Он, после того как лишилась там средств к существованию. Хотела, чтобы он знал, что теперь я здесь…

Смотритель взглянул на ребенка, которого она держала на руках, потом спросил:

— Ты говоришь правду, женщина? Или ты пришла сюда, чтобы сообщить ему о рождении этого ребенка? И его ли это ребенок? — усмехнулся он.

Щеки Зайи залила густая краска стыда. Какое-то мгновение мужчина с вожделением смотрел на нее, а затем сказал:

— Хорошо… Из какого города твой муж?

— Он родился в Фивах, но жил в Оне. Там мы и поженились, а потом он отправился на заработки в Мемфис. Он — каменотес.

— И как же его зовут?

— Карда, сын Ана, господин.

Смотритель кликнул писца из соседней комнаты.

— Поищи-ка каменотеса Карду, сына Ана, из города Он, — приказал он.

Писец стал рыться в запечатанных свитках. Отыскал один, развернул и, водя пальцем, нашел символ «к» и имя «Карда». Вернувшись к начальнику, он наклонился и что-то тихо прошептал ему на ухо, прежде чем вернуться обратно за свой стол.

Смотритель напустил на себя прежний властный вид, долго смотрел на лицо стоявшей перед ним женщины, затем тихо сказал:

— О женщина, я должен сообщить тебе горестную весть. Карда недавно отправился в город мертвых. Умер на работе, исполняя свой долг.

Когда слово «умер» дошло до сознания Зайи, она издала вопль ужаса. Придя в себя от нервного потрясения, женщина помолчала, потом с отчаянной мольбой спросила смотрителя:

— Неужели мой муж Карда действительно умер?

— Да, — вздохнул он.

«Ничего не поделаешь, — подумал про себя смотритель. — Они мрут здесь как мухи. А женщина просто чудо как хороша…»

— Но… откуда вы знаете, господин?

— Это мне сообщил писец. Он же при тебе смотрел списки рабочих из города Он.

— Но, может быть, глаза обманули его? — пыталась протестовать Зайя. — Имена иной раз бывают очень похожи…

Смотритель приказал принести свиток к нему на стол, сам изучил его и с сожалением покачал головой. Он взглянул на лицо женщины. Оно стало мертвенно-бледным.

— Тебе придется смириться и покориться воле богов.

Зайя разрыдалась, и смотритель, выйдя из-за стола, усадил ее в кресло. Ребенок проснулся и тоже заплакал.

— Вот видишь, ты испугала сына, — укоризненно сказал смотритель. — Это ведь сын, я угадал?

Зайя кивнула, все еще всхлипывая. Как мираж в пустыне, ей мерещился ее живой красивый смуглый муж, и она цеплялась за эту надежду.

— Может быть… господин, тот, кто умер, был другим человеком с таким же именем, как у моего мужа? — сквозь слезы спросила она.

— Карда, сын Ана, был единственным, кто скончался среди каменотесов из города Он, — уверенно ответил толстяк.

Женщина застонала.

— Какое несчастье на мою голову, господин! Неужто судьба не могла найти другую цель для своих жестоких стрел? О бедная я, бедная! Что же мне теперь делать? — вопрошала она.

— Не принимай это слишком близко к сердцу, — успокаивал ее смотритель.

— Но у меня не было другого мужчины, кроме него, господин.

Желая подбодрить женщину, добрый смотритель сказал:

— Фараон не забывает о своих верных слугах. Его милость снисходит ко всем умершим. Слушай, что я тебе скажу. Наш царь-повелитель приказал построить дома для семей тех тружеников, которые скончались на строительстве пирамиды. Их возвели у подножия плато, и теперь там живут многие женщины и дети. Наш фараон Хуфу выплачивает им ежемесячное пособие. Своим указом он постановил, чтобы мужчин из их родственников брали на службу стражниками. Есть ли у тебя кто-то из мужской родни, кого ты бы хотела увидеть назначенным для присмотра за рабочими?

— Кроме этого ребенка у меня больше никого не осталось, — со слезами ответила Зайя.

— Вы двое будете жить в хорошей комнате, — пообещал смотритель, — и я прослежу, чтобы никто не донимал тебя расспросами.

Зайя вышла из дома смотрителя несчастной вдовой, горестно оплакивая беду, постигшую ее мужа, и собственные злоключения.