Мужчины из женских романов

3

Чудо происходит в одно мгновение, в одно касание, хоть ждать его приходится долго и трудиться в ожидании на износ. Но оно не в том, что мечта осуществилась. Удача – штука цикличная, ритмичная, бродит кругами и обязательно с каждым сталкивается. Просто циклы у одних длинные, у других короткие, у кого-то желания успевают измениться, у кого-то нет. Доплетается усталая запыхавшаяся судьба до человека и говорит: «На!» А он ей: «Мне это уже неинтересно». Она бросает к его ногам посылку, чертыхается, вздыхает и тащится за следующей. Нелегка участь почтальона. Настоящее же чудо в том, что миг счастья перечеркивает годы отчаяния, переписывает их коротенько набело. Потому что отныне они имеют смысл.

Наконец и Свете подфартило. Редакторы уверяли, что из тысячи рукописей стоящей оказывается тысяча первая. А девушка в семнадцатой признала ту, что ей нужна. Но еще на шестнадцатой она металась по узкой острой грани нервного срыва. Полюбопытствовала, с чего это в любовных романах женщины такие безынициативные.

– Закон жанра, – откликнулась Нинель Николаевна. – Читательницам в жизни надоедает быть потным кузнецом собственного секса с неухоженным истеричным упрямым ослом. Или ухоженным равнодушным безвольным мулом. И они хотят, чтобы в книге молодой полубог все делал сам. Да еще и закон возраста. Юных дев соблазняют, а зрелые женщины вынуждены сами соблазнять мужчин. И для первых, которым надо замуж, а не потрахаться, и для вторых, которым надо потрахаться, а не замуж, это довольно унизительно. Потому что как бы исключает любовь. Что-то я разошлась, довели проклятые графоманки. Извините за лексику, но с кем поведешься, от того и наберешься.

– Ничего, мы же филологи, – сказала благодарная за урок Света.

– Какая небрежная фраза! Какая увещевательная! – воскликнул Павел Вадимович. – И как свысока!

Похоже, его задели откровения старшего редактора, но вызвериться было безопаснее на младшем.

– Она не моя. Когда-то Гинзбург, вернувшись из лагерей, беседовала с Ахматовой и Чуковской, употребляя табуированные слова. Лидия Корнеевна сделала ей замечание. А Анна Андреевна заступилась: «Перестань, Лида, мы же филологи».

– Так и надо было рассказать эту историю, а не присваивать себе чужое, – впал в раж непримиримости спец по мужской прозе.

– Еще вы не диктовали мне, что, как и когда говорить, – прошипела взбешенная девушка. – Еще я не закавычивала вам цитаты жестом. – И она несколько раз согнула-разогнула в суставах поднятые над кулаками заячьи ушки указательных и средних пальцев.

– Начинает кусаться, – в излюбленной манере обсуждать Свету при Свете подключилась Нинель Николаевна.

Она знала, что делала. Павел Вадимович обрел случайно утерянное благодушие и привычно нараспев загудел:

– Эт-то даж-же хорош-шо.

Поборница равноправия выскочила из комнаты…

У Светы была редкая особенность восприятия. Ей трудно давалось начало любой книги. Первые десятка полтора страниц были дыбой. Каждый автор, даже великий, безобразно палачествовал. Она прорубалась сквозь текст кайлом необходимости прочитать его, как шахтер. И оставляла за собой груды земли, то есть слов, которые могли не пустить ее назад и обречь на гибель. Но, пробившись в широкий коридор сюжета, девушка оживала. Она хлопала в ладоши при виде нехитрых прикрас, истово крестилась от страха, когда ее задевали мрачные тени, была не прочь дружить со всеми героями, кроме слишком уж мерзких. То есть читала как одержимая. А закрыв книгу, несколько дней говорила стилем писателя. Более того, думала его стилем. Те, кто ее знал, заключали пари, определяя, кого она на сей раз начиталась. С теми, кто не знал, она предпочитала в это время не общаться. Хватит, однажды, не успев отойти от Платонова, принимала извинения соседа, который залил ей кухню и ванную. Тот диалог без содрогания не вспомнишь. А как-то дворник трогательно посоветовал ей, молодой и красивой, жизнь впереди, не губить себя водкой с утра. Можно только вечерком с устатку одну малюсенькую рюмочку. А она трезвая, но после Лескова, силилась выяснить у него что-то по просьбе бабушки.

Захлебнувшись самотеком, девушка этого лишилась. И то сказать, какие у утопленницы могут быть особенности: вода она и есть вода, труп он и есть труп. Ему не до стилистики.

– Ты с чтением окончательно завязала? – интересовались друзья, скучавшие без прежних развлечений. – Тряхни стариной, проникнись кем-нибудь, а мы отгадаем.

– Тсс, я сейчас в роли Жизели, – приглушенно отговаривалась она. – Балет – дело молчаливое. Хотите, станцую?

Люди не раз видели Светку на дискотеке, поэтому уверяли, что как-нибудь скрепя сердце перебьются.

В редакторской она тоже безмолвствовала, глядя в монитор. Перебесилась в коридоре после стычки, извинилась и угомонилась. «Здравствуйте», «да», «нет», «до свидания» – вот и весь ее рабочий словарь. Нинель Николаевна и Павел Вадимович мудро не навязывали общение, но стали часто предлагать ей кофе. Так больному надоедают из лучших побуждений: «Это мытые фрукты. И те тоже. И яблочки только что кипятком обданы. Все мытое, кушай». Через неделю дежурного «спасибо, мне не хочется» они прозрели:

– У тебя отвращение к кофе. Чаю заварить?!

Но и от него девушка уныло отказалась. Влезла в очередное электронное послание. Вот что за люди эти авторы? Ни синопсиса, ни сведений о себе. Она, видите ли, Елизавета Алексеева, но даже любить и жаловать не просит. Зайди на сайт, Лизок, ознакомься с требованиями издательства. Нет, шлет как бог на душу положит. Повезет – не повезет. Храбрая такая, все тебе по фиг, играй в русскую рулетку! Ладно, Свете нужна эта призрачная серия, она все хоть по диагонали, но читает. Другие сразу отметут. В лучшем случае дадут знать, что роман не подошел, хотя даже не открывали его. Ну, позаботься о себе сама немного, суть-то изложи. Нет, ее флаг – название аршинными буквами. «Я верю, он меня тоже любил». Верь, хотя долго на этом не продержишься.

В Свете бушевала вымотанная наемная труженица, а на мониторе пестрела лента скользящего снизу вверх текста. На пятидесятой странице девушке надоело это мельтешение. «Надеюсь, к этому месту Елизавета уже расписалась. Отсюда и начну просматривать. Держись, Алексеева, не оправдаешь моих редакторских чаяний – я тебе принципиально не отвечу», – мысленно грозила она. Но безалаберно поставившая на лошадку содержания, а не формы Елизавета родилась под счастливой звездой. За полсотни страниц она довела своих героев до тахты и заставила хорошенько покувыркаться. Иначе с чего бы им спать как убитым, сплетя руки и ноги, к моменту появления Светы? Алексеева тоже стояла рядом и увлеченно обращала внимание читателя на то, что загорелый парень ровно дышит в темечко белокожей девушке, а та согревает дыханием его мускулистую грудь. Близится полночь. Громко тикают старинные напольные часы. Люди потребляют кислород, запасы которого бесперебойно восполняются через распахнутое в душистый майский сад окно. Комаров еще нет. «Вопль души про отсутствие кровососущих насекомых ей, бесспорно, удался, – для порядку заметила Света. – Наверное, досаждали автору во время секса. Женщина снизу, мужчина очень занят, над ухом противное з-з-з, она инстинктивно отмахивается… Пережив такое, человек имеет право характеризовать обстановку спальни комарами».

В соседней комнате звонит телефон. Девушка просыпается и, не удосужившись распутать все, чем они сплелись, выпархивает из объятий юноши. Невесомо перемещается к враждебному аппарату, снимает трубку и еле шелестит в нее: «Слушаю». А затем как подкошенная валится в громадное белоснежное кожаное кресло, обитое золотыми гвоздиками. Оно явно диссонирует с простецкой, крепко сколоченной, если устояла под молодыми любовниками, тахтой. Наверное, Елизавета притащила его на своем горбу из чьего-то особняка – заняла на ночь для украшения интерьера. Как бы роскошная мебель не очутилась под девичьей голой попой, обе с достоинством терпят друг друга. А героиня прячет нежное лицо в прозрачных – наверное, такова ее индивидуальная реакция на стресс – ладонях. И, вот уж чего от нее никак не ожидаешь, принимается думать: «Почему я такая невезучая? Он – мой первый мужчина за год! Он удовлетворил меня впервые в жизни. А я уже в поисковиках набирала «фригидность лечение». Господи, за что? Почему такой кайф обязательно надо сломать? Гадина судьба, никак не дает расслабиться. Почему бы не перенести этот ужасный звонок на завтра? Завтра мама приедет. Это она – Ксюша большая, это она должна помнить Ксюшу маленькую. И то смутно, они лет двадцать пять не виделись. Как все жестоко, как несправедливо». Претензии ушли по адресу, и мысли иссякли. В состоянии полного отупения девушка ерзает в кресле, вероятно массируя задний ум. И наконец превращается в человека – легендарные семейные воспоминания одолевают.

Году в шестьдесят пятом прошлого века Министерство легкой промышленности вместе с какими-то другими министерствами построило дом. И получили в нем по однокомнатной квартире в разных подъездах две молодые женщины – инженеры на трикотажной фабрике. Волей-неволей пришлось им сдружиться. Бабушка героини Лена жила с четырехлетней дочкой Ксюшей. Дедушка же много пил, за что его в новое жилье не пускали. В ожидании развода он захаживал в подъезд и дико буянил, требуя встречи с собственным чадом. Но бабы подъезда не желали такого соседа и были всецело на стороне «бедной Ленки». Поэтому грозили дебоширу милицией сами или посылали мужей его урезонивать и гнать на улицу.

Арина была на несколько лет старше и уже прошла через все это. Развелась с алкоголиком, увела у морально неустойчивой женщины непьющего Петю, оформила с ним отношения, поселила четырнадцатилетнюю дочь от первого брака Катю у своей матери, родила Пете дочку Ксюшу и растила ее ко времени переезда уже год. Так и оказались во взрослом дружеском кругу две девочки с одинаковыми именами. Правда, Аринина была Оксаной, и представляли ее: «Ксюша маленькая». А в метрике Лениной стояло – Ксения, и звалась она Ксюшей большой. Когда они выросли, знакомых шокировало, что эти детали опускали. Почему-то возникло чувство, будто от них утаивали истину.

Лена была склонной к полноте невысокой красавицей с отличной фигурой и типично славянскими чертами лица. Арина была женщиной не столь миловидной, но породистой, что часто встречается в рабоче-крестьянских семьях. И очень нервировала окружающих природной стройностью и ростом под метр восемьдесят. Лена – отвратительная хозяйка, с фабрики не вылезала, инженерила – мужчинам не угнаться. А Ксюша большая здоровьем не отличалась. От непрерывного сидения на больничных листах по уходу избавляла злая вороватая нянька. С годами и другие милейшие люди подтянулись. И какую бы должность Лена ни заняла, сколько бы ни получала, денег всегда не хватало. Зато у Арины дом блестел и одуряюще пах едой. Ксюша маленькая не болела ни в яслях, ни в детском саду, ни в школе, ни в институте, ни после него. Мать умела пресекать любые хвори на этапе насморка какими-то отварами. Она талантливо экономила и копила – сберкнижка никогда не пустовала. Арина первой купила телевизор, и Лена с дочкой ходили к ней смотреть фигурное катание. Работала, естественно, поменьше и похуже, но справлялась. И наловчилась вязать варежки, шапки и шарфики из обрывков пряжи. Вообще-то этим по домам занимались работницы и уборщицы – все их чада и домочадцы щеголяли в ярких, полосатых, очень длинных носках. Инженерам свои изделия презентовали по доброте. И только Арина без стеснения опускалась до народа, уподоблялась, но не до конца. Потому что орудовала спицами прямо в кабинете. Лена неодобрительно ворчала, мол, Арина, кажется, не только семью одевает, но и приторговывает самовязом. Однако, когда та приносила в сентябре очередной теплый набор для Ксюши большой, хвалила умелицу и благодарила.