Мы разобьёмся как лёд

Моё сердце танцует в горящей комнате

Передо мной раскинулся самый захватывающий вид, который я когда-либо видел. Серьёзно. Нечто не очень нормальное. И если не для мира, то, во всяком случае, для меня. Откинувшись на спинку широкого кресла, голой спиной чувствую его прохладную кожу и устремляю неподвижный взгляд в панорамное окно спальни. Скорее всего, я бы замёрз, но языки пламени жадно облизывают поленья в кирпичном камине, излучая приятное тепло.

Пальцами переплетаю между собой множество лент. Напоминая ели снаружи, каждая из них имеет свой оттенок зелёного. Размеренные движения действуют на меня успокаивающе. Раньше, в Бронксе, я продавал свои поделки. Теперь я плету их только для того, чтобы разобраться в собственных чувствах. Это похоже на ведение дневника. Каждый браслет говорит о чём-то, что живёт в моём сердце. Сейчас это просто созерцание природы и её целебное воздействие на меня.

Я живу в роскошном доме из дерева и стекла посреди Аспенского нагорья уже две недели. Большую часть времени провожу здесь, на дубовом паркете, глядя поверх заснеженных елей и огромных горных вершин. Иногда я беру бинокль и наблюдаю за белыми совами и сычами, которые расправляют свои большие крылья и наслаждаются спокойствием природы. В подобные моменты мне хочется стать таким же беззаботным и невесомым, как они. А потом я смеюсь, потому что это полная ерунда. Не само желание, но мысль о том, что кто-то вроде меня действительно может стать беззаботным. Ха-ха, ну да, конечно.

В открытые окна задувает холодный воздух, и мои татуированные руки покрываются гусиной кожей, ведь на улице минус. Однако я не отодвигаюсь ни на миллиметр. Мне не хватает снежного аромата, каждый раз одинакового – чистого, особенного и яркого. Чего не скажешь обо мне.

– Оскар? – зовёт Джорджия из коридора.

Она дважды стучит, прежде чем открыть дверь и просунуть голову. На Джорджии пальто свободного кроя без рукавов с бронзовыми пуговицами, а под ним – бежевые матерчатые брюки-клёш вроде тех, от которых все сходят с ума в Нью-Йорке.

Когда она улыбается, я снова восхищаюсь тем, как молодо выглядит Джорджия в свои сорок с лишним.

– Ты готов?

Вообще-то нет. На самом деле, мне бы хотелось провести здесь следующие несколько часов и ночь, а может, и завтрашний день, и все последующие, впитывая в себя аромат снега и любуясь бескрайней природой Аспена. Только вот не судьба. Я уже прогулял последнее городское собрание, и Аддингтоны оставались любезны только потому, что, по их мнению, мне сперва требовалось «привести себя в порядок и привыкнуть». Но второй раз они не одобрят.

Эти странные собрания – первое, о чём они рассказали, когда мы первым классом летели из Нью-Йорка в Аспен.

– Они проводятся каждое воскресенье вечером, Оскар. Тебе не следует их пропускать, ведь мы ни в коем случае не хотим, чтобы Уильям плохо о нас думал, – произнёс Тимоти, когда заказывал нам выпить в мини-баре. Какая ирония, что мнение старика так важно для спецагента. – В любом другом случае мне было бы всё равно, но Уильям назойлив. Он не перестанет меня доставать, пока мы снова не появимся в его старом сарае.

Джорджия кивнула и сделала глоток мартини.

– Не притворяйся, Тимоти. Ты тоже научился любить жизнь в маленьком городке. Особенно сплетни. – Она лукаво блеснула глазами. – Кроме того, на этих мероприятиях весело. Никто не хочет пропускать их. Мы узнаём самые горячие новости, а нам обязательно нужно сделать это, Оскар, иначе не сможем поддержать разговор и не поймём, что сейчас обсуждают в городе.

Когда поинтересовался, что в этом плохого, оба испепелили меня взглядами, и я решил больше не ставить под сомнение значимость городских собраний.

– Да, я готов.

Я поднимаюсь с пола и тащусь в гардеробную. Прикреплённые к стенам рейлы едва не скрипят под тяжестью дизайнерских рубашек, дорогих фирменных свитеров, курток и брюк. На полу рядами стоит обувь всех видов: панама-джеки, тимберленды, летние туфли «Шанель», мокасины «Гуччи». И пусть они классные, но эти вылизанные дизайнерские штучки теперь внушают мне только страх. Любой, кто хоть чуточку внимателен, заметит, что здесь происходит. Стоит только заглянуть в мой просторный платяной шкаф, как станет понятно, что я более не личность, а чихуахуа Аддингтонов, на которого они забавы ради надевают новенькие роскошные вещички.

Вся проблема в том, что вообще-то я питбуль.

– О, надень-ка вот эту! – говорит Джорджия, которая, оказывается, шла следом за мной. Яркий свет играет на смуглой коже, когда она радостно снимает с плечиков чёрную рубашку, буквально усыпанную белыми буквами.

Беру её и натягиваю, натужно улыбаясь, поскольку испытываю ужасающую неловкость. У меня такое чувство, будто я отбираю пищу у бедняков. Или предаю своих знакомых. Своих старых знакомых.

У Джорджии улыбка до ушей после того, как я застёгиваю рубашку. Она проводит ладонью, разглаживая воображаемые складки, а потом кладёт её на мою щёку и большим пальцем гладит мою выступающую скулу.

– Я горжусь тобой, Оскар. Ты прекрасно впишешься. А эта рубашка как будто для тебя сшита.

Пусть это и комплимент, но у меня он вызывает тошноту. Это уже не я. Чувствую себя так, словно с моей груди содрали кусок. И всё же я улыбаюсь, поскольку не представляю, как ещё должен себя вести. Не говорить же женщине, которая забрала меня с улиц Бронкса, чтобы обеспечить мне сытую жизнь, что я выгляжу как разряженный для утренника ребёнок. Насколько неблагодарным выглядел бы подобный поступок? Я очень надеюсь, что это всего лишь вопрос времени и мне удастся свыкнуться с такой жизнью. Ясное дело, мне не по себе. И конечно, я чувствую себя не в своей тарелке. А как ещё я должен себя чувствовать, если раньше не видел ничего кроме грязных спортивок, мятых худи и драных кроссовок?

Это пройдёт. Когда-нибудь моё разбитое сердце придёт в норму и застучит по-новому. Человек привыкает ко всему. Нужно просто делать как все. Считать происходящее нормальным. Тогда всё получится.

– Обувь? – спрашиваю я, неловко улыбаясь и не делая попыток выбрать самостоятельно.

В итоге Джорджия всё равно снисходительно покачает головой и укажет на другую пару. Надеюсь только, что снег за окном удержит её от выбора туфель а-ля Майкл Джексон. Пожалуйста, всё что угодно, только не это…

– Сюда прекрасно пойдут туфли, как считаешь?

Ага. Замечательно. Нельзя и представить более удачный выбор.

Сжав губы, я беру у неё туфли «Гуччи».

– Не прохладно для такой обуви?

– Ерунда. – Джорджия весело прищёлкивает языком и машет рукой. – Мы на машине и подъедем к самому сараю. Оскар, речь о твоём появлении, ты помнишь?

Моё появление в сарае. В сарае. Мне нужно войти в какой-то хлев в туфлях за грёбаную тысячу долларов просто для того, чтобы люди увидели, кем я не являюсь, и подумали, что я именно такой. Аллилуйя. Я делаю пару глубоких вдохов, намереваясь объяснить, почему не хочу этого, но замечаю блестящий взгляд Джорджии. Вижу гордость, с которой она меня рассматривает. Моё сердце разрывается от ощущения дежавю. Не в полном смысле, конечно, поскольку воссоздаются воспоминания лишь о снах, где я видел семью, но всё же. Всю свою жизнь я хотел, чтобы меня воспринимали таким образом. Всю жизнь я мечтал быть сыном, которым гордятся родители. И если для этого мне нужно всего лишь нацепить туфли – невелика потеря.

– Ну конечно. И к рубашке они подходят. Спасибо, Джорджи.

– Джорджи, – повторяет она растроганным тоном и кладёт руку на грудь. Яркий свет отражается от её золотых колец. – Ты меня ещё никогда так не называл.

– Да ничего такого, – бормочу я, обуваясь. Кожа туфли ощущается на ноге как холодная рыба. – Всего лишь уменьшительная форма.

Она всё ещё смотрит на меня как на одного из трёх волхвов с мешком подарков за спиной. Потом разворачивается, а когда выходит из моей спальни и спускается по впечатляющей лестнице из мрамора и дерева, я слышу, как говорит:

– Тимоти, он назвал меня Джорджи. Джорджи!

Да, Джорджия Аддингтон в курсе, что мне двадцать два года. И да, при этом она всё равно обращается со мной, как с младенцем, который учится ходить, произносить первые слова или наваливает полный подгузник. Задевает ли это меня? Блин, ни капельки. Я как голодный щенок, который бежит за ней, роняя слюни, в надежде получить новую вкусняшку. В данном случае вкусняшки – это её внимание. Может, нормальные люди способны обойтись без этого, но я ненормальный. Пусть и похож на шкаф, ведь задохлику в Бронксе приходится тяжко, а мои сумрачные эмоции увековечены в виде татуировок на теле – отчасти потому что мне это нравилось, отчасти потому что иначе ты не будешь своим, но внутри я мягкий, хрупкий и нежный. Я выгляжу взрослым, но чувствую себя ребёнком, который каждый день плачет и часами зовёт маму, но не получает ответа. Конечно, она не придёт, ведь, представьте себе, мамы у него нет. Зато есть Джорджия, которая мне её заменит. И ребёнок внутри меня плачет снова, но на сей раз от радости.

Когда я спускаюсь в гостиную, три стены которой остеклены и открывают вид на заснеженную горную цепь, Тимоти одаривает меня одобрительным взглядом. А после коротко кивает, и на тонких губах появляется лёгкая улыбка, как будто он собирается сказать нечто вроде «супер, сынок, Нобелевскую премию ты заслужил». Наверняка всё дело в туфлях.

Джорджия стоит перед громадным U-образным диваном, который тянется практически вдоль всего помещения. В гранитной стене напротив – камин, но не из кирпича, как у меня в комнате, а помещённый в какую-то причудливую 3D-оптику, которая создаёт впечатление, будто огонь находится в проёме в глубине кладки. Это вроде оптического обмана – именно то, что обожают Аддингтоны. Немного экстравагантно, немного странно, и определённо по-дизайнерски.

На внедорожнике марки «Дартс Промбронь», который выглядит как чёрный танк, мы направляемся через горы в центр. Думаю, для простого смертного иметь такую машину нереально. Вряд ли где-нибудь услышишь: «Эй, когда-нибудь у меня будет столько бабла, что я смогу позволить себе Дартс Промбронь, клянусь». Простаки просто повторяют то, что слышали от других плебеев: «Порше», «Мерседес», «Бентли». Ну а это совсем другой уровень.

Мы добираемся до конца нагорья. Тимоти включает поворотник и въезжает в этот маленький городок Санта-Клауса. Хотя я живу здесь уже две недели, до сих пор почти не бывал в центре. Большую часть времени я пробирался через снег в горах, пока не промокал до такой степени, что требовалось два часа в горячей воде, чтобы снова разморозить мои замёрзшие вены. Джорджия открыла на моё имя кредитную карту «Американ экспресс», чтобы я мог получить доступ к семейному счёту, и заявила, что мне следует изучить район бутиков. Я твёрдо решил прогуляться по городу, а затем вернуться домой с одеждой, в которой буду чувствовать себя комфортно. Чтобы ещё немного побыть собой.

Мягкое сидение цвета «дуб честерфилд» издает лёгкий скрип, когда я меняю положение, чтобы придвинуться к окну. Сначала я думаю, что светлячкам стало комфортно в Аспене, пока не понимаю, что это тёплые огни фонарей, золотые лучи которых просвечивают сквозь сильный снегопад. Сейчас только октябрь, но здесь снег идёт почти круглый год. Ярко сияют обёрнутые гирляндами голые стволы деревьев. Мы проезжаем мимо освещённой площади с высокой колокольней, поворачиваем у углового здания с неоновой вывеской, на которой красочными буквами написано «Закусочная у Кейт». Но буква «K» не горит, так что осталось «Закусочная у ейт».

В какой-то момент расстояния между домами начинают увеличиваться, а потом и вовсе встречаются только отдельно стоящие здания. Вскоре и они перестают попадаться на дороге, которая ведёт к горе Баттермилк. Здесь много дорогих автомобилей, поскольку в Аспене живёт много богатых людей. Мы паркуемся за «Порше», и когда я выхожу, мои суперкрутые туфли увязают глубоко в снегу. Я сжимаю зубы и изо всех сил стараюсь не морщиться, застёгивая пуговицы на пальто и шлёпая за своими новыми родителями. Наверное, присутствующие на этом мероприятии будут задаваться вопросом, почему Аддингтоны усыновили двадцатидвухлетнего мужчину. В таком возрасте подобное случается редко. Я ненавижу мысль о том, что меня посчитают ничтожеством. Примутся нашёптывать слова вроде «достойный сожаления», «бедный мальчик», «двадцать два года, а он не способен позаботиться о себе».

Между тем, это уже не так. Я вполне могу позаботиться о себе. Всегда мог, а теперь особенно. Я получаю запросы на рекламу и на работу моделью. Причём от всемирно известных компаний. Усыновление не стало для меня вопросом материального обеспечения или крыши над головой.

Важнее для меня было исполнение заветного желания.

Для меня значение имела семья. Так же, как для Джорджии и Тимоти. Они не должны подвергаться критике за то, что чувствовали себя неспособными растить младенца или малыша постарше. Большинство в курсе, что в то время Джорджия потеряла ребёнка из-за тяжёлой формы ветряной оспы. Но мало кому известно, что дочь сводила её с ума все эти три года. Сначала неунимающийся младенец. Потом не знающий покоя ребёнок. Джорджия как-то упомянула, что достигла черты. Стала тенью самой себя. Она сказала, что никогда в жизни не сможет пережить подобное снова. Тем более что, как сама со смехом призналась, она была бы уже слишком стара для этого.

Сквозь ледяной воздух до меня доносятся звуки. Я поднимаю взгляд и понимаю, что мы приехали. Деревянный фасад здания выкрашен в красный цвет, ставни и дверные косяки – в белый. Странно, что в какой-то уединённый сарай мы направляемся в дорогой одежде, но чем больше я слышу об этом городе и его жителях, тем сильнее моя уверенность, что здесь всё ненормально.

– Привет, – внезапно слышу я рядом с собой. – Оскар, не так ли?

Остановившись перед калиткой в деревянном заборе, я отвечаю:

– Да. Привет.

Джорджия и Тимоти оборачиваются почти одновременно. Они улыбаются парню в ботинках «Панама Джек» и пуховике. Он кажется мне знакомым, но я понятия не имею, откуда. Лишь мысленно отмечаю, насколько у него симметричное лицо.

– Привет, Нокс.

«Нокс… Нокс… не-а, не припоминаю».

Парень улыбается в ответ.

– Отец уже внутри. В передних рядах. Он занял вам два места.

– Отлично, – потирает руки Тимоти. – Пойдём, Джорджи, не хочу пропустить ставки.

– Ставки? – повторяю я в замешательстве, но они уже впереди, и свистящий ветер уносит мой голос.

Рядом со мной шагает Нокс, утопая в снегу и засунув руки в карманы брюк.

– Иногда мы заключаются пари, сколько времени пройдет, прежде чем у Уильяма случится первый приступ бешенства.

– Приступ бешенства?

Нокс смеётся.

– Пойдём внутрь. Позже поймёшь, что я имею в виду.

– Окей.

Снег хрустит под ногами, когда мы идём к сараю. Я открываю дверь слишком резко и едва успеваю удержать её от удара о фасад. Нас встречает шум разговоров, тёплый воздух и запах сена, духов и китайской еды. Я оглядываю комнату, но нигде не вижу буфета.

Нахмурившись, я поворачиваюсь к Ноксу.

– Мне кажется, или пахнет едой?

– Действительно пахнет едой. Запомни, что городское собрание сопровождается фаст-фудом. И запомни ещё кое-что: Уильям этого не разрешает. Так что прячь, а когда он спросит, скажи, что это собранный шалфей.

– Что? – Я совершенно сбит с толку.

Почти все тюки сена в сарае заняты. Нокс указывает на внешний край среднего ряда, где сидят несколько человек нашего возраста.

– Уильяму нравится всё, что связано с природой, – сообщает он, продвигаясь вперёд. – Он странный, и если ты хочешь, чтобы он был на твоей стороне, будь таким же странным. Тогда вы образуете идеальный симбиоз и будете на одной волне.

– Я понятия не имею, о чём ты говоришь, чувак.

– Нокс, он же новенький. Не пугай его так сразу, – укоряет одна из девушек с ниспадающими на бёдра густыми каштановыми волосами. Она сидит на одном из импровизированных стульев из сена, к которым мы как раз приблизились, а её руку держит загорелый парень в надетой задом наперёд кепке.

– Извини. Ария права, – обращается ко мне другая девушка. У неё светлые волосы, огромные голубые глаза и совсем как у меня немного оттопыренные уши. – Кстати, привет! Я Пейсли, и я тоже когда-то была новичком. Так что имею представление, насколько это пугает. – Она бросает на Нокса укоризненный взгляд. – И иногда он может прямо-таки атаковать тебя.

– Ну конечно! – Нокс притягивает её за мочку уха, чтобы через секунду наклониться к ней и поцеловать. – Я поступаю так не со всеми, малыш. Только с тобой.

– Это точно. – Она закатывает глаза. – Не позволяй его обаянию вводить тебя в заблуждение. Всему виной экстравертные гены сноубордиста.

При слове «сноубордист» всё становится на свои места. Пазл складывается. Имя, внешность, вид спорта…

– Так ты та звезда сноуборда! – восклицаю я, обращаясь к Ноксу и усаживаясь на свободное место рядом с Арией.

– Был «той звездой сноуборда», – хмыкает парень в кепке. А потом берёт с пола коричневую картонную коробку и, наклонившись вперёд, начинает запихивать китайскую лапшу в рот. Половина падает на сапоги Арии.

– Мне нравится твоя манера есть, Уайетт, – говорит она, сбрасывая на пол подошвой одного сапога лапшу с другого.

– Если хочешь, я могу положить тебе лапши и в носки.

– Это было бы особенно горячо.

– Знаю. А после мы достанем её вместе. – Он шевелит бровями, между тем лапша продолжает падать на пол. – Когда останемся наедине. Только ты, я и лапша.

– Тебе известны мои самые сокровенные желания.

– А моё самое сокровенное желание – не слышать сейчас всё это, – произносит женский голос, который я уже как-то слышал.

Подняв глаза, я узнаю Харпер Давенпорт, рыжеволосую девушку с благотворительного мероприятия. Из-за холода её бледные щёки покраснели. Она быстро улыбается мне, прежде чем жестом просит подвинуться. Я делаю это, и Харпер грациозно устраивается между мной и Арией.

– Привет. Не думал встретить тебя здесь.

Она хмурится.

– Почему? Ты же знаешь, что я здесь живу.

– В сарае?

Она бросает на меня скептический взгляд.

– Остроумно.

Я смеюсь.

– Но ты же собиралась следующие десять лет киснуть на том мероприятии.

– Передумала, – пожимает она плечами.

– Оказалось не так круто, как ты ожидала?

– Оказалось не так круто, как я ожидала.

– Жаль.

– Сойдёт.

Харпер открывает свою маленькую дизайнерскую сумочку из змеиной кожи, наверняка собираясь достать расчёску, ручное зеркальце или ещё что-нибудь соответствующее данной вещице. Но потом я слышу какое-то потрескивание, и всего через несколько секунд в тусклом свете замечаю фольгу. Харпер облизывает губы, сдвигает серебристую бумагу в сторону и открывает картонную коробку с жирной картошкой фри. Когда Нокс проталкивается мимо нас, чтобы сесть рядом с Пейсли, он ухватывает горсть, измазав пальцы смесью кетчупа и майонеза.

– Свинья, – припечатывает Харпер.

– Я думаю, он больше похож на обезьяну-носача, – возражает Ария, тоже угощаясь картошкой.

Где-то в районе её коленей выныривает Уайетт, изо рта которого до сих пор свисает лапша.

– Чёрт, что ещё за обезьяна-носач?

– Это обезьяны с членом на лице, – сухо отвечает Нокс. Он наклоняет голову, как будто обдумывает сравнение, и наконец пожимает плечами. – Точно. Так и есть.

Ладно. Промежуточный результат таков: в пальто от Диор и чудаковатых туфлях я сижу в сарае, зажатый между пятью очень странными, очень симпатичными, очень непугаными людьми на сидушке из сена, и болтаю об обезьянах с членом вместо носа. Будь я персонажем Sims, моя полоса потребностей в категории «Настроение» находилась бы в зелёной зоне. Пока что всё круто.

– Где Гвен? – интересуется Нокс, обращаясь к Пейсли. – Она придёт?

Пейсли достаёт телефон из кармана и, нахмурив брови, смотрит на дисплей.

– Без понятия. Вообще собиралась. Моё сообщение она не прочитала. Наверняка выключила телефон.

– Это так типично для Гвен, что я даже не удивляюсь, – ворчит Уайетт, но на его лице задумчивость, как будто парня что-то беспокоит.

Я не в силах перестать читать людей. Они упрощают мне задачу, демонстрируя свои мысли так явно, что я просто не способен оставить их без внимания. «Вот, мол, я себя выдаю. Посмотри, я действительно такой. Я всё тебе покажу. Бла-бла-бла, бери мою манеру поведения и анализируй, пожалуйста. Спасибо, пока».

Харпер тычет меня локтем в бок.

– Сексуальные туфли.

– Угу. – Я вытягиваю ноги вперёд и трясу ими. – Почти такие же сексуальные, как обезьяна-носач.

– О, Уильям здесь, – шипит Ария. – Начинается. Кто-нибудь ещё хочет сделать ставку?

– Пять минут, – бормочет Пейсли, выхватывая у Нокса лакричный батончик и откусывая его.

– Звучит оптимистично, – отзывается Уайетт, зажимая коробку с лапшой между коленями. – Я считаю, две.

– Посмотрим, – негромко говорит Харпер, не отрывая глаз от пузатого мужчины с седой бородой, который входит через заднюю дверь сарая.

На его клетчатом жилете лежит снег, а на голове зелёная вязаная шапочка в форме ёлки. Разноцветные шерстяные точки изображают рождественские шары, а помпон сделан в виде жёлтой звезды. Мужчина не натянул шапку на свои большие уши, так что они оттопырены в стороны и напоминают паруса.

Я сижу на своем месте и не могу перестать пялиться на парня по имени Уильям, который выглядит как сумасшедший Санта Клаус. Губы непрерывно дёргаются, когда он поднимается на возвышение перед кафедрой, чтобы оглядеть нас. Присмотревшись, я понимаю, что это разрезанная пополам бочка, стороны которой приклеены друг к другу. Аккуратно озираюсь по сторонам в поисках скрытой камеры. Создаётся впечатление, будто моё усыновление – своего рода пародия, розыгрыш для «Нетфликс», потому что мои туфли и сарай, обезьяна с членом вместо носа и Санта Клаус, бочка и тюки сена – всё это кажется таким одновременно ненормальным, странным и гармоничным, словно я попал в фильм «Сумасшедшее Рождество».

Но никаких камер я не замечаю. Вижу только местных, которые тайком запихивают в рот закуски и заворожённо следят за Уильямом.

Ладно, промежуточный результат номер два: я сбит с толку. Полоса потребностей из Sims в категории «Настроение»: зелёный цвет. Позывы к мочеиспусканию: красный цвет. Мне нужно отлить.

Уильям прочищает горло.

– Добрый вечер, община. Есть следующие темы, которые я хотел бы обсудить сегодня с вами.

Он наклоняется, чтобы снять со школьной доски пожелтевшую скатерть. При этом Уильям едва не падает со своей бочки, заставляя весь сарай затаить дыхание. Этакий манёвр в стиле Санты. Далее он продолжает как ни в чём не бывало, и народ выдыхает. Даже я. Безумие, этот город что-то делает со мной.

В воздух поднимается клуб пыли, когда Уильям наконец-то сдёргивает ткань с доски. Чихает, по меньшей мере, половина первого ряда. Он вытягивает один из своих похожих на колбаски пальцев и указывает на точки, нарисованные зелёным мелом.

– Начало для рождественских песен Вона, Сочельник, расширение запрещённой для парковки зоны, тема танцевального представления Сьюзан…

– Я не собираюсь менять свою тему, Уилл! – кричит женщина с пергаментной кожей и пушистыми белокурыми кудряшками. На её плечах шёлковый палантин, и женщина так сильно его натягивает, что я боюсь, как бы не задохнулась. – Это дело решённое, я подала заявление, и ты не имеешь права вмешиваться!

Уильям покраснел. Мне интересно, почему он не снимет свою шапку-ёлочку. В ней, наверное, жарко.

– Устав чётко и ясно гласит, что ты подаёшь заявку, а я должен её одобрить!

– Начинается, – бормочет Ария и, порывшись в сумке, достает жёлтую коробку для завтрака. Когда открывает её, внутри оказывается попкорн. С сосредоточенным выражением лица Ария запихивает его в рот, переводя взгляд с задыхающейся Сьюзан на Уильяма.

– Этот устав неофициальный, Уильям, НЕОФИЦИАЛЬНЫЙ! – Сьюзан вскакивает. – Своим отказом ты покушаешься на свободу творчества, ты это понимаешь?

И тут пошло-поехало. Чёрт возьми, полный кайф, я даже забываю о своих туфлях.

Уильям топает по своей бочке ногой, обутой в странные эскимосские сапоги.

– «Кэрри» Стивена Кинга – это не рождественская сказка, Сью!

– Кто сказал? – возражает она.

Непроизвольно смотрю на Джорджию и Тимоти, которые обмениваются взглядами и кивают, как будто по серьёзному вопросу соглашаются со Сью.

– Существует много ярких красок, Уилл!

– Потому что эта девочка подожгла школу с помощью электричества! – ревёт Уильям.

– Всё ясно, – бормочет Уайетт, покосившись на свои эпл вотч. – Минута двадцать секунд. Я победил, Пейс.

Пейсли корчит рожицу, в то время как Уилл и Сью продолжают спорить.

– Ну и что ты хочешь?

– Пять бутербродов с авокадо и одну уборку в комнате Камилы.

– Только не комната твоей сестры, пожалуйста.

– Я беспощаден.

– Но там так грязно!

– Вот именно.

Она расстроенно вздыхает.

– Прекрасно.

На самом деле, мне не хочется пропускать драматичный спор между Сью и Уильямом, но, чёрт, мне действительно нужно отлить.

– Здесь есть туалет? – интересуюсь у Харпер.

Она качает головой.

– Тебе придётся выйти.

– Серьёзно? – Я приподнимаю брови. – Я же отморожу себе…

Она ухмыляется.

– Задницу?

– В том числе. Но я имею в виду кое-что более ценное.

– Ну тебя.

Рассмеявшись, я поднимаюсь на ноги.

– Сейчас вернусь.

Покинув сарай, выхожу на жуткий мороз.

Даже отсюда сквозь щели в стене слышен громкий рёв Уильяма. Создаётся впечатление, будто я стою прямо за его спиной, а потому, чтобы отлить, надо хорошенько сосредоточиться.

Застегнув ширинку, собираюсь вернуться, но тут улавливаю вибрацию в кармане джинсов. Я достаю свой новенький айфон. Гладкий материал едва не выскальзывает из негнущихся от холода пальцев, прежде чем я успеваю прочитать имя абонента.

Брайони. Она звонит по фейстайм.

На мгновение я прикрываю глаза и делаю глубокий вдох. Во всяком случае, пытаюсь. Убеждаю себя, что процесс довольно прост: достаточно втянуть воздух и выпустить. Но как это сделать, если его не хватает?

Безумно хочется сбросить вызов. Я больше не желаю быть Оскаром Джонсом, но Брайони будто бы обвивает меня этим именем и душит, словно удав.

«Проблема легко решается, – говорит внутренний голос. Он явно исходит из рациональной части, а не из эмоциональной. – Всего три действия, Оскар. Быстро и просто. Так, как тебе всегда нравилось. Берёшь палец, нажимаешь на красную трубку, блокируешь её, и дело с концом».

Внезапно на языке появляется металлический привкус. Только сейчас до меня доходит, что прикусил губу. Я вытираю её пальцем. Кончик в крови. Красной, как моя совесть. Красной, словно вина. Это мой грязный палец, который свёл с ума немало девушек. В том числе Брайони. Очень, очень часто Брайони.

Я сглатываю. А после принимаю звонок.

– Привет, Брай.

На экране появляется осунувшееся лицо. Брайони так близко, что, кажется, просто протяни руку и вытащишь её к себе. Между её губ зажат сигаретный фильтр. Брайони ставит телефон перед собой, держа в руке машинку для набивки самокруток. Невольно обращаю внимание на её желтые и грязные ногти. Когда мы познакомились, у неё были волосы как у Рапунцель – длинные, шелковистые и белокурые. Брайони ухаживала за ними дорогими средствами из парикмахерской. Теперь тусклыми и жирными прядями они свисают по обе стороны от лица. Интересно, почему такое чёткое изображение? Похоже, у неё новый телефон, и это меня беспокоит. Обычно данный факт не имеет особого значения, но если у того, кто живёт на улице, вдруг появляется хороший телефон, это всегда означает что-то плохое. Иначе откуда деньги?

Вопрос на засыпку, Оскар.

– Привет, придурок.

Сигарета загорается ярче, когда она затягивается. Затем Брайони выпускает дым через губы. Мгновение я ничего не вижу, пока она не начинает махать рукой. При этом мобильный телефон переворачивается. Я вижу матрас без простыней и шерстяное одеяло на полу какого-то полуразрушенного здания. Где-то на заднем плане лает собака. На матрасе пятна от мочи.

Она снова устанавливает телефон.

– Как дела?

– Никак. Зачем звонишь?

– Я всегда звоню.

Это правда. Брайони похожа на колонию блох. Если уж заведутся, не отделаешься.

– Откуда у тебя телефон?

Едва прислоняюсь плечом к сараю, передергиваюсь от холодного и резкого голоса Уильяма, который доносится сквозь щели в деревянной стене. Ситуация – полный сюр. Сталкиваются моя старая жизнь и новая. Обе как будто дёргают меня за руки, пока я мечусь между двумя вселенными.

Брайони искривляет губы в притворной улыбке, которая обычно появляется, когда ты радуешься тому, что другой человек видит больше. Смотрит глубже. Между тем она не торопится с ответом. Делает ещё одну глубокую затяжку, прежде чем затушить сигарету об стол. Интересно, кому принадлежит этот стол? Где, чёрт возьми, она торчит?

– Ты бы это знал, если бы был здесь, Джонс.

После каждого выдоха перед моим лицом возникают облачка пара.

– Ты снова встречалась с Тайроном?

– Возможно, – пожимает она плечами.

Я на мгновение прикрываю глаза, чтобы не слететь с катушек, и, только досчитав до десяти, снова их открываю.

– Что это значит, Брай? Этот парень – мудак.

– Такой же, как ты? – Брайони перегибается через стол, и на несколько секунд бутылка дешёвого холодного чая загораживает камеру, пока она пьёт. Закончив, она добавляет: – Тебя же не беспокоило, что я тусовалась с тобой. Конечно, с чего бы? Ты мог меня трахать, когда хотел. Где хотел. Так жёстко, как хотел. Но если я свяжусь с другим мудаком, кроме тебя – нет, ни хрена, так не пойдёт. Это может плохо кончиться для меня, не так ли? Для моего сердца, которое так важно для тебя? – Она издаёт горький смешок. – Оскар, морда моя, не выставляй себя дураком.

– Это немного другое. По-твоему, я мудак из-за того, что бросил тебя. Но Тайрон, несмотря на то, что всё ещё с тобой, такой благодаря своим поступкам, Брай.

– Благодаря своим поступкам, Брай, – раздражённо передразнивает она писклявым голосом. – Подумай ещё раз, Джонс. Мы живём в Бронксе. Здесь каждый день происходит какое-то дерьмо. Избежать его не удаётся никому.

– Брай, он…

Я прерываюсь, услышав, как под шагами скрипит снег. Оторвав взгляд от телефона, обнаруживаю девушку в свободном розовом пальто без рукавов и с белокурым лонг бобом[5].

– Фиби, – удивлённо произношу я, всё ещё держа телефон в руке.

Пальцем быстро провожу по дисплею, в то время как она приближается. Фиби ничего не говорит. Но это ей и не нужно. Я знаю эту развратную улыбку на её лице.

Через несколько секунд она подходит вплотную. В тот момент, когда она протягивает ладонь и кладёт мне на грудь, я наконец нахожу красную трубку на дисплее. Фиби толкает меня, пока я не упираюсь спиной в стену сарая. Мой айфон летит в снег. Порываюсь что-то сказать, но Фиби накрывает мои губы указательным пальцем:

– Тс-с-с.

Она так близко, что я чувствую её теплое дыхание на своей ледяной коже. Недоумённо моргаю. Что происходит?

Одну за другой Фиби расстёгивает пуговицы на моём пальто, а после спускается ниже и нащупывает застёжку джинсов.

– Фиби, это… нам нужно…

И в этот момент она рывком стягивает с меня брюки и трусы. Я задыхаюсь, когда холод касается самых чувствительных мест моего тела. Это не очень хорошая идея. Идёт снег, фоном Уильям орёт какую-то хрень о том, когда можно начинать петь рождественские песни, у меня в голове крутится Брайони, а я…

Ладно, всё это не имеет значения. Любая разумная мысль испаряется, когда Фиби губами обхватывает мой член. Глубоко заглатывая, она быстро согревает переохлаждённую кожу.

– Фиби, чёрт, да… – шепчу я, вцепившись пальцами в стену сарая.

Она ускоряется, впиваясь ногтями в мои бёдра. Это приятное жжение, которое сопровождается пульсацией внизу живота. Внезапно мне становится всё равно, увидят ли нас или услышат. Я не чувствую ничего, кроме стремления таким образом справиться с накопившимися заботами. Поэтому запускаю пальцы в волосы Фиби и надавливаю, жёстко проталкиваясь в её рот. Глубже, чем она способна принять. Судя по удивлённому выражению лица, мне не следовало бы быть таким резким. Но, чёрт возьми, я не в силах. Пусть и чувствую себя неимоверным засранцем, но пока Фиби демонстрирует, что всё равно хочет, что всё, что мы здесь делаем, в порядке вещей, мне это нужно. Другие колотят грушу, чтобы избавиться от мрачных мыслей, а я трахаюсь. Жёстко. Чем быстрее, чем более неконтролируемо, тем больше удовлетворения. Каждый толчок приносит облегчение.

Я обхватываю затылок Фиби и активно двигаю тазом. Резче, сильнее, бездумно, беззаботно. Пусть всего на несколько мгновений – без разницы, мне это нужно. Очень нужно. Постепенно я ощущаю нарастающее давление внутри и вскоре спускаю весь сгусток накопившихся эмоций ей в рот. Обмякнув, я сползаю по стене сарая, судорожно вдыхая и выдыхая.

Фиби вытирает рот и выпрямляется. Я знаю взгляд, которым она одаривает меня. У всех всегда одно и то же выражение: удивление. И желание. Желание снова почувствовать грязную похоть – такую запретную, немного садистскую, но определённо непохожую ни на что из того, что они испытывали до сих пор. Интересно, что они в этом находят? Почему ни одна из них даже не думает прерваться, когда становится понятно, что мне нужно пожёстче? Клянусь, я бы сразу прекратил, как только для партнёрши стало бы слишком. Но до сих пор они всякий раз сами желали этого. А потом снова и снова. Не знаю, изменилось бы что-нибудь, знай они, что при этом я не ощущаю по отношению к ним ни единой эмоции, просто пользуюсь возможностью, которую мне дают.

Фиби ухмыляется, пока я натягиваю штаны.

– Мы не закончили на этом, Оскар, – сообщает она, а потом поворачивается и исчезает за сараем.

После её ухода остаётся гнетущая тишина, которая заглушает биение моего сердца. Хотя, может, и нет. Не исключено, что у меня его больше нет. Я всегда считал, что сердца бьются только у хороших людей.

Мне не следовало сейчас допускать это с Фиби.

Я достаю сигарету из кармана пальто. Колёсико зажигалки дважды коротко щёлкает, перед тем как разгорается пламя. Оно яркое и с виду мирное, но если сунуть туда палец, обожжёшься.

Прикуриваю сигарету и делаю глубокую затяжку. Тёмный дым вьётся между падающими снежинками, оскверняя их сказочную чистоту.

Дым – это я.