На 127-й странице. Часть 3

— Извините, мне нужно вернуться в каюту, — сказала она. — «Не хватало еще расплакаться прямо перед этим вечно улыбающимся доктором».

Тереза покинула палубу и не видела, что в бухту стал заходить еще один корабль. На этот раз это был уже не какой-нибудь «купец» или пакетбот, а настоящий британский военный крейсер, капитан которого очень хорошо считал деньги.

Сцена 18

«Все становится только хуже,» — думала Тереза в первое свое утро на «Гайрет». Никакой ванны, как на «Пасифике» или дамской комнаты, как на «Ливерпуле» — на этом турецком корабле не было. Ночная ваза, тазик и ведро с водой — вот и все удобства. Да, что там говорить, в каюте не было даже зеркала. Приходилось ловить свое отражение в стекле иллюминатора, чтобы уложить расчесанные волосы. Но хуже всего было отношение обслуги. Тереза еще лежала в постели, как услышала, что повернулся ключ в замке, и в комнату зашел турок-матрос. Ничуть не смущаясь, на ломанном английском, он предложил выбрать блюда на завтрак.

«Как он это себе представлял?» — думала Тереза, когда стюард ушел. — «Я должна была в ночной сорочке подняться с постели, подойти к нему и посмотреть, что у него там написано на листке? Или же, наоборот, попросить его подойти поближе, присесть на кровать и уже в таком положении разбираться с завтраком!»

Ни первый вариант, ни второй Терезе не подходили, поэтому она сказала, чтобы принесли омлет и кофе. Когда матрос ушел, она вскочила и повернула ключ в замке, но потом вспомнила, что она точно также поворачивала ключ, ложась спасть, и села на кровать в растерянности. Что же делать?

Впрочем, в следующий раз стюард уже стучал в дверь. Но была ли эта проснувшаяся вежливость или у него были просто заняты руки подносом с едой, Тереза не знала.

Обо всем этом она рассказала Марко Штейнеру. Тот проявил свойственный для цивилизованного человека такт и не стал говорить, что Тереза сама выбрала такой транспорт, что надо было быть внимательнее и что лучше было бы подождать другого парохода. Вместо чтения нотаций миланский доктор извинился, ушел в свою каюту и вернулся с двумя небольшими деревяшками.

— Возьмите, — сказал он. — Весьма полезная вещь для путешественника.

— Что это? — спросила Тереза.

Деревяшки были небольшими, и каждая выглядела, как фасад пряничного домика, который разрезали пополам.

— Вставьте в щель под дверью, — сказал Штейнер и показал, как это надо сделать. — И никто не сможет зайти к вам. Если, конечно, не выломать дверь. — Но, заметив испуг на лице Терезы, добавил. — До этого я думаю не дойдет.

Тереза поблагодарила своего попутчика, а вечером приладила деревяшки под дверью. Правда, больше к ней без стука никто не пытался входить.

Еще журналистку смущало, что на «Гайрет» она и Марко Штейнер были единственными пассажирами. Кроме них, на палубе появлялся еще один человек, который явно не принадлежал к команде корабля. Почему Тереза так решила? Потому что этот человек — турок, если судить по одежде, был чрезвычайно толст, что помешало бы ему быть простым матросом. Но эту причину Тереза приобщила к своей мысленной аргументации больше для порядка, так как никаким матросом он быть не мог. Слишком богатой была его одежда, на шее блестела толстая золотая цепь, а пальцы были все в перстнях. Кроме того, за этим пассажиром всегда следовал слуга, а, скорее, какой-то личный помощник. Он двигался за своим господином всегда чуть сзади, а его спина была чуть согнута, словно он пребывал в полной готовности сделать еще больший поклон, когда к нему обратится его хозяин. Так и происходило. Важный турок поворачивался к своему слуге, а тот тут же сгибался в поясе, выслушивал приказ и куда-то убегал.

Все это Тереза наблюдала не из чистого любопытства. Цикл репортажей «Портреты из кругосветки» за нее никто не напишет. А других пассажиров на «Гайрет» не было.

Наблюдение за важным турком имело одно неприятное следствие. Тереза заметила, что и турок стал поглядывать в ее сторону. И эти взгляды становились все продолжительнее и продолжительнее. Журналистка хотела сказать об этом Штейнеру, но сама себя одернула.

«Ты не маленькая девочка,» — отругала она себя. — «А мистер Штейнер — не твой папочка».

Приходилось молча мириться и с бытовыми неудобствами, и с отсутствием вежливости со стороны обслуги, и с непонятными взглядами этого странного турка.

В остальном плаванье проходило спокойно. «Гайрет», как и до этого «Ливерпуль», предпочитал использовать силу ветра и шел под всеми парусами. На ночь паруса убирали, а утром ставили вновь. Тереза специально старалась выйти на палубу пораньше, чтобы застать это действо. Порывы ветра, команды на незнакомом языке, суета матросов, и вот один из парусов, чуть слышно хлопнув, наполняется ветром, а за ним также раскрываются другие. Тереза задирала голову, наблюдая за этим. Казалось, что какая-то большая птица встряхнулась ото сна и расправила свои крылья. При этом девушка чувствовала радость и восхищение, словно она сама взлетает с этой громадной птицей и несется над морскими волнами.

А еще, турок, который вызывал смутное беспокойство Терезы, стал реже появляться на палубе, а в те редкие моменты, когда они все же пересекались, его взгляды уже не так обжигали журналистку. Тереза подумала, что ко всему можно привыкнуть. К даже такому беспардонному вниманию со стороны мужчин. Она стала даже подумывать об интервью с этим турком. По всему видно, что он не простой человек, а значит и интервью с ним будет интересно читателям. Но сначала надо было подготовить вопросы. А для этого стоило выяснить, кто он такой и чем занимается. Единственным человеком, с которым она могла обсудить этот вопрос, был Марко Штейнер.

— Кто это такой, я не знаю, — с сожалением сказал миланский доктор. — Но думаю, что он был в Адене по торговым делам. Конечно, все те же товары, при наличие определенной хватки, можно приобрести в Порт Саиде или в самом Константинополе, но это будет гораздо дороже.

— Значит, — подвела итог Тереза. — Он — торговец?

— Не похоже, — не согласился Штейнер. — Торговцы народ общительный. Чем больше связей, тем лучше для их, как вы говорите в Америке, бизнеса. А значит, надо общаться. Глядишь, увидишь выгоду, которую раньше не замечал.

Тереза вспомнила торговца драгоценностями, мистера Сораба, который сошел с «Ливерпуля» в Коломбо. Тот был любитель поговорить. Поэтому она мысленно согласилась с рассуждениями доктора.

— Тогда, кто же он? — вновь спросила она.

— Как я уже сказал, не знаю, — ответил ее собеседник. — Но вот зачем он прибыл в Аден, кажется, догадываюсь.

— ???

— Также, как и я, за опием, — разрешил недоумение Терезы Штейнер.

— Почти весь опий британские власти из Индии отправляют в Китай, — продолжил доктор. — Какие-то крохи плывут на кораблях в противоположном направлении, и их можно поймать в Адене. Но опия в Адене мало, а покупателей много, нужно толкаться локтями. — Штейнер усмехнулся. — Собственно говоря, потому я туда и приехал. И по той же причине мне опия не досталось.

— Мой контрагент, — сказал доктор, выругался, но тут же извинился. — Наверное, нашел покупателя по более высокой цене.

— Если я прав, — продолжил он, успокоившись. — То этот турок доверенное лицо какой-нибудь большой «шишки» в Константинополе. Сама «шишка» по морям и океанам разъезжать не будет, а вот верного человека отправила.

— Кроме того, — сказал Штейнер. — Турция — дикая страна, и опий там запрещен. Наш толстяк сильно рискует, а вот его хозяин — нет. Он, в случае чего, всегда может свалить все на своего помощника.

— Так, что я не стал бы брать у него интервью, — подвел итог доктор. — Про свой бизнес он все равно вам ничего не расскажет.

— Но можно поговорить и на нейтральные темы, — не хотела сдаваться Тереза.

«У каждого есть свои скелеты в шкафу. И что теперь, ни к кому не подходить?» — подумала про себя она, а в слух сказала. — Например, про положение женщин в Турции.

— Наверное, можно, — согласился Штейнер, но по его лицу было видно, что он относится к этой затее скептически.

Дни проходили без особых событий, спокойно, день за днем. И хотя, как считала Тереза, все становилось только хуже, она привыкла к тому, что ее окружало. Раньше она смогла справиться с морской болезнью на «Пасифике», потом переборола душную жару южных морей, а теперь научилась терпеть горячий ветер пустыни и не замечать взглядов восточных мужчин.

Так они достигли Суэца, где «Гайрет» задержался на сутки. Воспоминания о гостинице в Адене еще были свежи, и Тереза не стал съезжать с корабля на берег даже ради возможной ванны в городском отеле. Но сам город она мельком посмотрела. Для этого Марко Штрейнер нанял извозчика, который целый час возил их по пыльным улицам города. Ну, что сказать? Если вы видели один восточный город, то вы видели их все. Так и записала Тереза в своем дневнике. Основной ценность Суэца было то, что от него начинался канал, который совсем недавно соединил Средиземное море с Красным, а Европу с Востоком. Этот город, казалось, и сам понимал свою вторичность, а потому и не пробовал соревноваться в привлекательности с каналом. А может быть, все дело в восточных привычках. Словно та же самая ткань, закрывающая лицо восточных женщин, была наброшена и на сам город Суэц. На виду — ничего, все — внутри, но это «внутри» скрыто от посторонних взглядов.

Наконец, «Гайрет» двинулся по каналу. Медленно, без парусов, дымя своей единственной трубой. Прохождение по каналу заставило Терезу забыть на какое-то время про свою задумку с интервью. Песчаные барханы вокруг, редкие местные жители на верблюдах, провожающие взглядом корабли. Живой ум Терезы сразу же представил, что канал окружает не просто пустыня, а совершенно другой мир. Так она и написала в своих путевых заметках.

«Выкупленная, ценой многочисленных жертвоприношений, где золотом, а чаще человеческими жизнями, узкая полоска воды позволяет кораблям без помех двигаться по этому чужому миру, не опасаясь местных демонов. Представляясь одинокими путниками, демоны беспомощно взирают на проходящие корабли, но не в силах повредить ни самим кораблям, ни людям на них. Что заставляет людей подвергать себя опасности и идти через чужой мир? Как ни странно, имя этому подвигу — жажда наживы! Сократить путь — значит повысить цену своего товара. Как обидно, что победа над демонами и их мирами потребовалась только для того, чтобы набить чей-то карман.»

Кроме того, Тереза вдруг ощутила значимость своего путешествия. Не для кого-то, а именно для себя. Может быть, потому что она поняла, что вряд ли когда-нибудь побывает здесь вновь, а все увиденное будет, через какое-то время, казаться ей сном. Она стала жадно вглядываться во все, что неспешно проплывало за бортом. Пыльные селения, крохотные города, неулыбчивые местные жители в длинных белых одеждах, берега соленых озер, вновь наполненных рукой человека — все занимало ее, и все тут же переносилось на бумагу, так она хотела поделиться своим «сном» и с другими, а еще тем самым сказать: «Да, я здесь была. Я все это видела. Мне все это не приснилось».

Каждый вечер, утомленная увиденным и работой над репортажами, она засыпала, как убитая, но в последний момент, перед тем, как ее веки смыкались до самого утра, к ней протягивалась веточка из недавнего прошлого.

— Энтони, — шептала она, но сон уже накрывал ее с головой, избавляя от душевных страданий.

Сцена 19

Толстого турка звали Сулейман. Разные люди, в зависимости от той социальной ступеньки, на которой они находились, могли добавлять «достопочтенный», «многоуважаемый», «мудрейший». Его любимая жена, маленькая Генюль шептала ему на ухо в ночи любви «солнцеликий», а его благодетель, первый визирь султана Османской империи, достопочтенный, да продлятся бесконечно его сладостные годы, Хамир-паша говорил ему «ты», «Сулик» или «толстозадый осел». Но слова такого большого человека, каким был Хамир-паша, ничуть не обижали толстого турка. Как может обидеть солнце, которое взошло над тобой и согревает твое тело даже сильнее, чем жаркая Генюль.

Мысли о своей младшей жене на секунду отогнали мигрень, которая уже несколько дней плавания по Красному морю мучала Сулеймана. Но мысли пришли и ушли, а головная боль осталась.

— Эркан, — простонал он. — Сделай что-нибудь.

Стонал Сулейман все же больше для вида. Его стон должен был показать, как беспечно ведет себя его помощник, в то время как его хозяин мучится.

— Если хотите, высоколобый и превосходный, Сулейман-эфенди, — склонился слуга в поклоне, — Я могу почитать вам новый французский роман. В нем много описаний встреч мужчин с молодыми женщинами.

— О-о-о! — снова простонал Сулейман. — Твоя трескотня делает головную боль еще сильнее. Принеси мне настойки.

В Бомбее «Гайрет» взял хороший груз опия, а также маковой соломки. Трогать опий Сулейман боялся, так как видел, что делает с человеком пристрастие к этому порошку. Кроме того, это был не его груз. Сулейману надо было только сопроводить его и доставить в нужное место в полной сохранности. Другое дело — маковая соломка. Эркан заливал ее кипятком, процеживал и приносил напиток в хрустальном бокале своему господину. Целительная жидкость изгоняла головную боль, а на душе становилось легко и спокойно. При этом, как казалось Сулейману, его разум ничуть не затуманивался.

— Могу ли я, многоуважаемый и достойнейший, Сулеман-эфенди, — вновь заговорил Эркан. — Напомнить вам, что достопочтенный Хусейн ибн Гори не советовал наслаждаться этим напитком чаще одного раза в день.

— О-о-о! — только и смог, теперь уже по-настоящему, простонать его хозяин.

— Достопочтенный Хусейн ибн Гори советовал в таких случаях отвлечься, посетить гарем.

— Где ты видишь здесь гарем? — возмутился толстяк. Он хотел сказать еще что-то в адрес своего глупого слуги, но боль кольнула его виски, и Сулейман беспомощно откинулся на подушки.

Эркан дождался пока его хозяин успокоится и продолжил.

— Можно понаблюдать за другими женщинами, — сказал он. — У нас на борту находится такая красотка. — Сказав это, Эркан причмокнул губами.

— Да, я с подушек подняться не могу, глупый ишак, — проговорил в ответ Сулейман.

«О, небесный владыка!» — мысленно посетовал Эркан. — «Ну и хозяина ты мне послал!» — но вслух сказал другое:

— Я могу рассказать вам о ней.

Лежащий на кровати турок без слов махнул рукой.

— Она высока и стройна, вам будет приятно и удобно возлечь рядом с ней. У нее большие глаза. Ими она будет с любовью смотреть на вас, снизу-вверх, когда вы скажете ей встать на колени. Ее губы полны и яркого цвета, который только усилится, если она, по вашему приказу, проведет по ним своим сладким язычком…

Эркан плел узорчатый занавес из слов. Слово за словом, предложение за предложением. Занавес рос и наконец, отпущенный ловкой рукой, с легким шумом опустился и отсек боль от его господина, точно также, как настоящий занавес отсекает тьму от света уютного жилища.

— М-м-м, — только и смог выдавить из себя Сулейман. — У тебя язык нечистого.

Его глаза закрылись, и Эркан подумал, что его господин задремал.

— Расскажи, — не открывая глаз, спросил толстый турок. — Кто она?

— Она журналистка, — начал Эркан, чем вызвал легкое цоканье языком своего господина. Это означало небольшое раздражение.

— Совершает по приказу своего журнала кругосветное путешествие, — продолжил слуга. Он давно собрал всю информацию об этих пассажирах «Гайрет», но ждал, когда господин проявит интерес. Никогда не делай того, о чем не просят. Это правило давно разъяснил ему отец. «Сделаешь без просьбы, все равно не оценят,» — говорил он.

Эркан рассчитывал рассказать своему господину о докторе из Милана, когда у него вновь начнутся приступы мигрени. Но вышло по-другому. Но тоже неплохо. Он и в этом случае может показать свои способности и всезнание.

— Плывет из Северной Америки. Посетила Гонконг, Сингапур…, - перечислял Сулейман. — Сейчас направляется в Бриндизи, а оттуда в Париж.

Его господин молча слушал. Казалось, что он думал о своем.

— Она девственница? — наконец спросил Сулейман.

— Я не знаю, о, высоко достопочтимый.

— Вот, Эркан, ты многого еще не знаешь, — толстый турок открыл глаза и посмотрел на своего слугу.

— Я не знаю, — спокойно повторил Эркан. — Но я думаю, что она девственница. И у вас есть только один способ проверить это.

Сулейман посмотрел на него и расхохотался. Для этого было две причины. Прошла головная боль и у него появилось предвкушение чего-то приятного.

— Давай проверим, — сказал он слуге.

Сцена 20

«Гайрет» продолжал двигаться по каналу. Его единственная труба слегка дымила, подтверждая, что где-то там, в глубине парохода работает машина, крутятся валы, вращая винт, а уже он толкает сам пароход вперед. По каналу особенно не разгонишься, поэтому дымок из трубы был слабым, что совсем не мешало двум, единственным пассажирам, мисс Одли и доктору из Милана, прохаживаться по палубе.

На них изредка поглядывал Сулейман-эфенди. Он расположился рядом с капитанским мостиком, под небольшим тентом, на специально вынесенном из каюты кресле. Рядом стоял преданный Эркан.

— Ты все хорошо продумал? — спросил слугу его хозяин.

— Да, высочайший и достопочтимый господин.

— Что с товаром для Бриндизи?

— Отправим пароходом из Константинополя, — ответил Эркан.

Сулейман скривился, потом посмотрел на журналистку, которой что-то рассказывал доктор, и кивнул.

— Тогда позови капитана, — сказал он.

Капитан явился быстро.

— Я в вашем распоряжении, Сулейман-эфенди, — он слегка поклонился.

Обращение капитана толстому турку не понравилось.

«Плавают по своим морям. Набрались привычек от иностранцев,» — подумал он. — «Разучились оказывать настоящее уважение».

— Мы не плывем в Бриндизи, — сказал Сулейман и с удовольствием увидел, как растерялся капитан. — Мы следуем сразу в Константинополь.

— Но у нас два пассажира до Бриндизи, — попытался возразить капитан.

— Это твои пассажиры, — отрезал ему Сулейман. — Ты и разбирайся.

— И помни, капитан, — продолжил толстый турок. Он даже немного приподнялся в кресле и зло посмотрел на капитана. — Это ты — в моем распоряжении, а не я — в твоем.

— Будет исполнено, эфенди, — ниже, чем в первый раз, поклонился капитан. К его растерянности добавилась некоторая задумчивость.

— Все. Иди, — Сулейман махнул рукой. — Я буду думать.

Когда капитан ушел, он посмотрел на своего слугу. Тот сразу же согнулся в поклоне, а потом сказал:

— Вы очень хорошо умеете убеждать, высочайший и достопочтимый господин.

На лице Сулеймана появилась улыбка.

Сцена 21

Максимилиан Хофер, он же лже-миланец, он же лже-врач, а также по основной работе подручный бывшего гангстера Бруно, а если совсем просто, то Макс, давно научился делать сразу несколько дел. Вот и сейчас он непринужденно болтал с журналисткой, а сам тем временем наблюдал за разговором капитана «Гайрет» и двумя другими турками, которые были явно непростыми пассажирами. Особенно выделялся из этой парочки тот, что был потолще. Макс про себя его называл Толстым. Почему Хофер обратил на него внимание? Он давно заметил, что, когда матросы пробегают мимо Толстого, то с их лица сходит улыбка, и они низко кланяются. Поэтому Макс старался, когда этот турок появлялся на палубе, не упускать его из вида. А если была такая возможность, то и подслушать те разговоры, которые вел этот важный турок. В своей жизни Максимилиану Хоферу пришлось провести несколько месяцев в турецком плену. От этого у него осталось масса неприятных воспоминаний и с десяток выученных турецких слов. Конечно, полного смысла разговоров Толстого он понять не мог, но кто сказал, что в общении люди все передают только словами. А жесты? А мимика? Опыт Макса говорил, что половину, если не больше, смысла сказанного, можно уловить, наблюдая именно за жестами и мимикой говорящего. Конечно, для этого нужен опыт и мозги. Но и первое, и второе у Максимилиана Хофера были.

«Были бы у тебя мозги, ты бы не сел на этот корабль и «цель» бы отговорил от этого,» — проворчал про себя Макс.

Целью он про себя называл мисс Одли. План, как задержать ее на пару дней, именно о стольких днях шла речь в телеграмме Бруно, у него давно был готов. Комфортный и безопасный для журналистки.

«Ну, почти безопасный,» — продолжил про себя свой внутренний разговор Макс.

То, что он сделал ошибку, сев на «Гайрет», Хофер окончательно понял, когда услышал обрывки разговора Толстого и капитана корабля.

Важный турок сидел на корме под навесом, а капитан «Гайрет» стоял перед ним. Кто из них главный, было видно по тому, как вальяжно развалился в своем кресле Толстый и по тому, как напряженно стоял перед ним капитан: прямая спина, руки прижаты к бедрам, корпус немного наклонен вперед. Само внимание и почтительность. Начала разговора Макс не слышал. Но как только капитан подошел к Толстому, он извинился перед мисс Одли и двинулся в их сторону. На безопасном отдалении от говорящих у него вдруг развязался шнурок. Максу пришлось опустился на одно колено, чтобы исправить эту мелкую неприятность. Слуга важного турка покосился на пассажира, но тот был достаточно далеко, и слуга вернулся к созерцанию своего господина. Обычный человек ничего бы не расслышал из разговора Толстого и капитана, но Макс все рассчитал. Его шнурок развязался так, чтобы ветер дул в его сторону. И его интересовали не запахи, а обрывки слов, сказанных этой парочкой. Кроме того, время от времени Макс поглядывал на говорящих.

«Бриндизи», а затем — мимика отрицания на лице Толстого. «Константинополь», появилась мимика вопроса на лице капитана. «Пассажиры», тут же следует презрительная мимика на лице важного турка, а потом презрение сменилось мимикой сладострастия. Легкий жест рукой, разговор окончен.

«Гайрет» не пойдет Бриндизи,» — понял Хофер. — «А пойдет прямо в Константинополь». И проблемы пассажиров Толстого не волновали. Объяснения с пассажирами он переложил на капитана. Так «прочел» подсмотренный разговор Макс. Был ли он полностью уверен в своей интерпретации этих обрывков слов, мимики и жестов? Конечно, нет. Но его уверенности с лихвой хватило на то, чтобы понять, что надо убираться с «Гайрет» прочь, если он не хочет серьезных неприятностей. И еще. Хофер не смог понять, отчего в конце, наполовину подслушанного, наполовину подсмотренного разговора, у Толстого появилась такая сладострастная улыбка. Впрочем, это было не так важно. Сигнал опасности получен. Надо было реагировать соответствующим образом. Только оставался еще один вопрос: бежать с «Гайрет» одному или взять с собой мисс Одли. Если он уйдет один, то его цель останется на корабле. Таким образом, он все равно выполнит задание Бруно. Поездка в столицу Османской империи, а потом обратно (если будет это «обратно») в Бриндизи займет у цели гораздо больше двух дней, и задание будет перевыполнено.

«Перевыполнить — это хорошо или плохо?» — подумал Макс.

«Смотря для кого,» — ответил он сам себе и отложил решение этого вопроса на более позднее время.

Сцена 22

— Эфенди ждет вас, — сказал Эркан.

«Гайрет» стоял в бухте Порт Саида. Тереза ждала на палубе Штейнера, чтобы вместе с ним отправиться на осмотр города. В этот момент и подошел к ней слуга толстого турка, с которым Тереза познакомилась день назад. К этому знакомству она долго готовилась и никак не могла решиться. А все это проклятое интервью! Его надо было взять. Турков, таких важных и солидных, больше по дороге не будет. Но как же не хотелось этого делать!

«Ладно,» — подумала Тереза. — «Сначала набросаю план разговора, а решение приму потом». Она подготовила десяток вопросов, записала их в блокнот, просмотрела, парочку вычеркнула, столько же добавила новых. Но общаться с важным турком все равно не хотелось.

«Как же легко было говорить с капитаном Хемпсоном на «Пасифике» или с тем же мистером Сорабом на «Ливерпуле»,» — думала она. — «И как же не хочется говорить с этим человеком!»

«Ты профессионал или нет?» — прикрикнула на себя Тереза и вышла на палубу полная решимости договориться об интервью.

Немного погодя, она заметила слугу толстого турка и подошла к нему.

— Вы говорите по-английски? — спросила Тереза. К сожалению, других языков она не знала.

— Да, мисс, — ответил слуга.

Тереза протянула ему свою визитку, а в душе кольнуло. Визитка была изобретением Энтони. Во всяком случае, Тереза ни о чем таком раньше не слышала. Люди так не знакомились. Когда «Метрополитен» отправлял ее на какие-нибудь мероприятия: собрание в мэрии, прием у важного человека — она знала к кому ей следует обратиться, а тот человек уже представлял Терезу другим присутствующим. Да, что там говорить, некоторые из них и читали-то плохо. А тут маленький кусочек бумаги, да еще мелкими буквами.

Но слуга толстого турка мог читать. Он с интересом рассмотрел ее визитку: лицевую сторону, а потом обратную. По настоянию Энтони на обратной стороне был размещен счет «Фонда Терезы Одли» для сбора пожертвований. Про эту сторону они сильно поспорили. Ей казалось, что это нескромно, что все равно никто не пришлет никаких денег.

— Это еще неизвестно, — настаивал Энтони.

— Это, как почистить зубы, — объяснял он. — Болеть они все равно будут, но мы тем не менее каждое утро берем в руки зубную щетку.

Надпись на оборотной стороне визитки появилась, но правой оказалась Тереза. В Адене, как ни удивительно, было отделение Стандарт энд Ориент банка, куда и зашла она проверить счет своего фонда. Кроме денег, перечисленных самим Деклером, и небольших сумм от редакций, никаких поступлений не было.

Мысли Терезы прервал слуга-турок.

— Меня зовут Эркан, — сказал он. — Я личный помощник Сулеймана-эфенди. Что вы хотите?

— Я хочу взять интервью у вашего…, - Тереза замялась.

— Господина, — спокойно подсказал ей Эркан.

— Да, — согласилась Тереза. — Вашего господина. Вот вопросы, которые я хотела бы ему задать.

Она протянула слуге листок из блокнота.

— Моим читателям будет очень интересно узнать, что думает по этим вопросам, ваш… господин, — сказала журналистка.

— А зачем это надо моему господину? — спросил Эркан. — Вы заплатите деньги?

Тереза опешила.

— Нет, — растерянно сказала она.

— Понятно, — проговорил слуга. — Сулейман-эфенди примет решение, и я сообщу вам о нем.

И вот сейчас Эркан подошел к ней и сообщил, что его хозяин готов дать ей интервью.

«Не вовремя,» — подумала Тереза. Она посмотрела на выцветшие здания Порта Саида на берегу. — «Может быть, там и смотреть нечего». — Она оглянулась по сторонам. Штейнера все не было.

— Хорошо, — сказала она, ожидавшему ее Эркану. — Идемте.

Когда Тереза и слуга толстого турка ушли, из тени мачты вышел Макс. Он поднял свой котелок, вытер платком, уже начавшую лысеть голову и задумчиво, еле слышно сказал:

— Перевыполнить — это хорошо или плохо?

***

Шли недолго, но путанно. Наконец слуга остановился перед дверью одной из кают. Он открыл ее и с поклоном сказал:

— Пожалуйста.

Тереза зашла в каюту, в которой никого не оказалось.

«Наверное, его господин скоро подойдет,» — подумала она и посмотрела на Эркана.

Тот, словно прочитав мысли Терезы, сказал:

— Господин встретится с вами позже. В Константинополе.

— Что? — удивилась Тереза. — Но я не еду в Константинополь! Мне нужно в Бриндизи!

— Это не важно, — возразил ей слуга. — «Гайрет» не идет в Бриндизи.

— Но как же так? — растерялась Тереза. — У меня билет…

Слуга пожал плечами и повернулся, чтобы уйти.

Тереза бросилась за ним к двери, но мужчина схватил ее за руки.

— Пустите меня! — воскликнула журналистка. — Я сойду в Порт Саиде.

— Нет, — сказал слуга и мягко оттолкнул от себя Терезу.

От толчка женщина упала на диван, стоящий в каюте. Надо было бы подняться и повторить попытку вырваться, но страх сделал ноги Терезы ватными, и она без сил откинулась на спинку дивана.

— Вам очень повезло, — сказал турок, глядя на журналистку. — Вы будете первой иностранкой в гареме Сулеймана-эфенди. Там вы сможете задать ему свои вопросы.

После этого он повернулся и ушел. Дверь закрылась, несколько раз провернулся ключ в замке и все затихло.

«Боже мой, что же теперь со мной будет?!» — подумала Тереза, нашла в себе силы, подошла к двери и несколько раз в отчаяние ударила кулаками по двери. Дверь даже не вздрогнула от такого напора, а звук ударов был глухим и вряд ли кто-нибудь мог его услышать.

Тереза вновь опустилась на диван и закрыла лицо ладонями.

«Энтони,» — подумала она. — «Как мне тебя не хватает!»

Сцена 23

Бывает так, что заночуешь у не очень близких людей, проснешься среди ночи и боишься сделать лишний шаг. Примерно так я себя ощущал, оказавшись на британском крейсере «Дефендер». К тому же капитан крейсера невзлюбил меня с самого начала. Вот я и старался делать, как можно меньше телодвижений. Благо что, первые дня два я провел, почти не выходя из каюты. Меня знобило. Видно, все-таки за время моего путешествия на лодочке мне хорошо напекло голову. Когда стало лучше, я разнообразил свой быт походами в кают-компанию, где вместе с офицерами корабля принимал пищу. Пришлось еще раз рассказать о своих злоключениях тем офицерам, которые были на вахте в момент моего первого рассказа. А потом мы прибыли в Аден, где мне надо было начать поиски Терезы и Генриха.

Лейтенанта Хантингтона по каким-то служебным надобностям отправляли на берег, вот я и пристроился к нему. В порту договорились о времени встречи, чтобы вместе вернуться на корабль, и я был предоставлен себе. На мне была одежда матроса, и никто не обращал на меня особого внимания. Одним матросом больше, одним матросом меньше. Наоборот, я сам беспокоил других своими вопросами.

— Не встречалась ли вам журналистка из Америки?

— Не видели ли вы молодую женщину с мальчиком лет двенадцать-четырнадцать?

Я обошел всю территорию порта. Всем попадавшимся навстречу я задавал тут или иную версию своих вопросов. На вопрос про журналистку из Америки удивлялись и мотали головой. Тот же результат был и на вопрос про молодую женщину с подростком. Я смог только выяснить, что «Ливерпуль» был в Адене и успешно отправился в обратный путь до Гонконга. Оставалось только надеяться, что Вирасингхе выполнил свое обещание и доставил Терезу на корабль к его отплытию. А сама журналистка благополучно отправилась из Адена дальше по своему маршруту.

Солнце уже сильно припекало, и я с грустью посмотрел на пыльную дорогу, которая вела в город, спрятавшийся в красноватых песчаных холмах. Идти туда не хотелось. Отрицательные ответы на мои вопросы сильно убавили мой энтузиазм. Выручил меня появившийся Хантингтон.

— Как дела? — спросил он.

— Никто никого не видел, — пожал плечами я.

— Не расстраивайтесь, — попробовал воодушевить меня лейтенант. — Впереди Суэц. Возможно, мы догоним вашу спутницу там.

Я только улыбнулся в ответ.

После этого мы вместе вернулись на «Дефендер», а на утро уже были в море на пути к Суэцу.

Сцена 24

— Ну ка матрос, давай подключайся, — кто-то крепко сзади хлопнул меня по плечу и подтолкнул к группе других матросов.

А ведь ничего не предвещало такой поворот событий. Проснулся рано, оделся в свой матросский костюмчик и вышел на палубу встречать восход. Утренние часы при переходе через Красное море были удивительными своей контрастностью. От воды веяло прохладой и не верилось, что через час, полтора наступит африканская жара. Так я и стоял у фальшборта «Дефендера», наслаждаясь утром, пока меня не хлопнули по спине и не подтолкнули к парочке матросов, возившихся с ведрами и швабрами.

Эти двое выглядели колоритно. Тарапунька и Штепсель или Пат и Паташон. Другими словами, один из них был большим и толстым, а другой — маленьким и худым. Приглядевшись к тому, что был побольше, я понял, что толщина его обманчива. Да, жирок был, но под ним скрывались сильные мышцы. Этот Тарапунька и вручил мне швабру, а потом махнул рукой в сторону носа корабля. Мол, давай, работай.

Не знаю, как поступил бы Деклер, он все же был настоящий аристократ, а я не стал сопротивляться. Мыли мы палубы вдвоем с тем матросом, который был мал и худ, и которого я окрестил Штепселем. Но он занимался в основном ведрами. Грязную воду выливал за борт, потом закидывал привязанное на веревке ведро в море и с кряхтеньем поднимал обратно.

Мыть было особенно нечего. На палубе попадались редкие соляные разводы и все. Конечно, если пройтись по палубе белым платочком, то можно было бы отыскать грязь. Видимо ее мы и устраняли.

Освободил меня от трудовой повинности лейтенант Хантингтон.

— Лорд! — воскликнул он. — Что вы делаете?

— Мою палубу, — ответил я.

— Мистер Гловер, — лейтенант тут же обратился к боцману, стоящему невдалеке. — Мистер Деклер наш гость, а не член экипажа.

— Извините, сэр, — быстро сориентировался боцман. — Меня ввела в заблуждение его одежда.

Тут я стал что-то подозревать. Сложно поверить, чтобы боцман, который знает всех матросов, как свои пять пальцев, мог принять меня за одного из них.

— А так, да, — продолжил Гловер. — Гостей мыть палубу мы не заставляем. Вы свободны, сэр.

Хуже нет, чем лезть с расспросами и возражениями в чужом «монастыре». Говорят — мой, я мою. Сказали не мой, я не мою. Поэтому я молча прислонил швабру к стоящей рядом канатной бухте и улыбнулся на прощание матросам, своим товарищам по мытью палубы. Как назло, моей швабре не понравилась опора в виде скрученных канатов, она соскользнула с нее и бухнулась на палубу. На этот звук я обернулся. Тарапунька поднял мою швабру, сунул ее в ведро и посмотрел на меня зло и с осуждением. Почему? Я не стал гадать. Лейтенант что-то говорил, обращаясь ко мне, и надо было ему отвечать.

Сцена 25

Весь переход через Красное море: от Адена до Суэца — я мучился от безделья. Упражнения на палубе было делать неудобно. Это на «Пасифике» или «Звезде Востока» — я был пассажиром первого класса. Там я заплатил деньги, и там была палуба для таких, как я. Вот и терпели мои рукомашества и дрыгоножества. На крейсере же я чувствовал себя незваным гостем и заявляться на палубу со своими причудами мне не хотелось. Да и не было особо много места. Крейсер — это не пассажирский лайнер. Здесь все подчинено военным задачам. Если и есть где-то свободное пространство, то оно для работы: пробежать матросу, перетащить груз — а не для занятий спортом посторонними лицами.

В каюте тоже физическими упражнениями не позанимаешься. Слишком мала: койка, чтобы поспать, да немного пространства, чтобы можно было одеться. Пробовал снова убить время метанием карт, их мне принес заботливый Вильям, но не пошло. Нет, карты по-прежнему слушались моей руки. Только вот это занятие будило неприятные воспоминания о случившемся в горах. Странно! Казалось, я вышел победителем и должен был от этого получать положительные эмоции, вспоминая случившееся. Так нет! Произошедшее там вызывало какую-то серость, безнадегу и уныние в моей душе. В горах было все просто. На меня нападают, я защищаюсь, как могу. Но сейчас эти воспоминания вновь, как тогда, порождали в моем теле дрожь, словно меня продолжало лихорадить от солнечного удара. Я посчитал это слабостью и запретил думать о содеянном, а карты пришлось отложить.

Была мысль, как отвлечь себя. Можно было бы подойти к боцману и предложить свою помощь в работе на крейсере. Но после того случая с мойкой палубы, Ральф Гловер при встрече со мной был наигранно вежлив. Было очень смешно видеть, как этот бородатый здоровяк чуть ли не расшаркивается перед непонятно кем в матросской одежде. Обратись я к нему с предложением продраить палубу, он сочтет это изысканным английским юмором. Этим дело и закончится.

Но занять себя надо было. Праздная голова рождала удивительных монстров. В один из дней я додумался до того, что капитан «Дефендера» может арестовать меня и отправить обратно на Цейлон под конвоем для расследования. Не спрашивайте, как я такое придумал, как все это капитан сделает и главное зачем? Бессонной ночью такие мысли пришли мне в голову, а потом не уходили еще целый день.

В конце концов помог случай. Меня вновь посетил лейтенант Хантингтон. Он был свободен от вахты и, очевидно, считал себя обязанным скрашивать досуг своего соседа по английским владениям. Лейтенант снова завел разговор про то, как мечтал стать моряком и как ему не хватает на крейсере парусов.

Я слушал его вполуха, и, глядя на него, мысленно дорисовывал ему цветной платок на голове, серьгу в ухе и попугая на плече. Впрочем, с попугаем я погорячился. Попугай — это антураж капитана пиратов. Лейтенант на него не тянул.

— Вильям, — сказал я. — А давайте, я вас нарисую.

— А вы можете?

— Не знаю, не пробовал, — ответил я, но, увидев недоуменный взгляд Хантингтона, добавил. — Это шутка. Но если раздобудете бумагу и карандаш, то думаю, что все получиться.

Вильям ушел и вернулся не один. С ним был Томас Харрисон, коммандер морской пехоты. У него в руках был большой альбом и несколько карандашей.

В моей каюте нам троим сразу стало тесно, и мы вышли на палубу.

— Балуетесь живописью? — спросил коммандер.

— Рисую друзей, — ответил я и стал листать альбом, который принес Харрисон.

Он оказался наполовину заполнен рисунками и какими-то схемами. В них я не стал разбираться — все-таки это чужое, а может быть даже секретное, а вот рисунки были неплохими. В основном какие-то пейзажи, а также всевозможные огнестрельные приспособления: пушки, револьверы, ружья и прочее.

Я нашел чистый лист, приспособил альбом на своем предплечье и посмотрел на лейтенанта.

— Так, — сказал я, а Хантингтон занервничал.

Сначала я хотел нарисовать что-то вроде шаржа. Лейтенант английского флота в виде пирата из семнадцатого века. Но получилось по-другому.

Я смотрел на ставшее серьезным лицо Вильяма, и мне представлялась история молодого парня, оказавшего случайно в рядах пиратов. Может быть, у него не было выхода. Корабль, на котором он плыл, был захвачен морскими разбойниками, и ему пришлось выбирать: либо влиться в их ряды, либо оказаться за бортом. С такими мыслями шарж не получался. Из-под карандаша выходило молодое лицо Вильяма, но какое-то ожесточенное. Полные отчаяния глаза, чуть скривленный в усмешке рот, небольшой потек из-под треуголки на голове: то ли пот, то ли кровь — и покрытые короткой щетиной впалые щеки. Ну и, конечно, пиратский антураж. Распахнутый камзол, за поясом два пистолета и короткая сабля в руках.

— Оу! — сказал Харрисон.

Пока я рисовал, он стоял рядом с лейтенантом. А теперь зашел за мою спину и разглядывал рисунок.

— Вильям, — сказал он. — Я, пожалуй, напишу ходатайство о переводе вас в морскую пехоту. Лорд явно разглядел в вас отважного морского бойца.

— Правда? — спросил Хантингтон.

— Посмотрите сами, — ответил коммандер.

Несколько минут они молча рассматривали рисунок.

— Ну как вам? — не выдержал я.

По репликам Харрисона я понял, что рисунок мне удался, но хотелось знать мнение самого Вильяма.

— Ну как вам? — снова повторил я, и Вильям меня наконец услышал.

— Это здорово! — сказал он. — Вы …

— Настоящий поэт с карандашом в руке, — за него продолжил коммандер. — А знаете что… нарисуйте и меня.

— Что-нибудь такое…, - он помахал рукой в воздухе, а на его лице появилось выражение, которое я видел у Джейсона Томпсона, когда тот крутил мой «Телевизор» с эротическими рисунками.

— Хорошо, — сказал я и перевернул страницу альбома.

Когда второй рисунок был готов, коммандер одобрительно хекнул.

— То, что надо, — сказал он.

На рисунке, в каком-то заведении общепита семнадцатого века, за столом в окружении двух девиц сидел пожилой пират. Его треуголка лежала на столе, рядом был наполовину полный стакан, пистолет и огромный нож. Одна из девушек, брюнетка что-то говорила пирату на ухо. Второй это не нравилось. Она напустила на лицо недовольную гримасу и надула губки. Грязные волосы пирата были зачесаны назад и стянуты сзади в короткий хвост. Загорелое, небритое лицо с каплями пота на лбу. Казалось, где здесь чистюля коммандер? Но мне удались его глаза. Такой же холодный и пронзительный взгляд. Этого было достаточно, чтобы утверждать, что это точно Томас Харрисон, который пошел веселиться на маскарад, либо это его прапрадедушка. Только, кто из этих двух девушек стал его прапрабабушкой?

— Да-а-а, — задумчиво сказал Харрисон, разглядывая рисунок. — Дома в гостиной такое не повесишь.

— Оставьте на корабле, — предложил я. — Пусть весит в каюте.

— Точно! — сказал коммандер. — Так я и сделаю.

Возможно, он так и поступил. Только до того, как корабельный плотник сделал рамку и повесил мой рисунок в каюте коммандера, тот показал его другим офицерам за ужином в кают-компании.

Стоит ли говорить, что на следующий день я уже не бездельничал. У Томаса Харрисона нашелся еще один альбом. Мне раздобыли раскладной стул, и я уже не стоял, а более или менее удобно сидел. Но альбом по-прежнему приходилось держать на сгибе локтя. От этого потихоньку начинало ныть плечо.

«Ты хотел физической нагрузки?» — про себя подумал я. — «Получи!»

Особых пожеланий ни у кого не было.

«Нарисуйте и меня, лорд,» — говорил очередной офицер. Все они безоговорочно поверили, что я настоящий аристократ, и обращение «лорд» ко мне стало обычным.

Так что в выборе сюжетов меня никто не стеснял, но, конечно, это была военно-морская тематика. Сражения, шторма, женщины в кабаках, сундуки с золотом — все это присутствовало на моих рисунках.

И все были довольны, пока не появился он. Я заканчивал рисунок с молодым лейтенантом в главной «роли», когда к нам подошел капитан.

Он молча смотрел из-за моей спины, как на бумаге я превращаю очередного его офицера в отважного пирата, а потом последовал ожидаемый вопрос.

— А меня нарисуете?

Я кивнул и взялся за работу.

В каком виде нарисовать капитала «Дефендера, у меня сомнений не было. И пусть в реальной жизни у капитана было две ноги, на моем рисунке у него была только одна нижняя конечность, а вместо другой — протез-деревяшка. Кроме того, одной рукой он опирался на костыль. На нарисованном лице капитана была добродушная улыбка, за которой явно скрывалась угроза. На плечо я посадил попугая.

— Хм, — сказал капитан, когда я закончил.

Он взял протянутый мною рисунок и, ничего больше не сказав, ушел.

***

Вечером, когда меня в каюте посетил лейтенант Хантингтон, я узнал, что капитан приказал собрать все рисунки и отдать их ему. При этом он сказал, что не допустит превращение корабля ее величества королевы Великобритании в пиратский вертеп.

— Но почему? — возмущался Вильям. — Френсис Дрейк был фактически пиратом, но королева Англии Елизавета посетила его корабль и возвела в рыцари.

Я ему не возражал, потому что, возможно, капитан по-своему был прав. Я невольно сдвинул фокус внимания офицерской части команды корабля на себя. Это, наверное, неправильно. Корабль — в походе, надо концентрироваться на командах капитана. «Вот сойдете на берег, там делайте, что хотите. Пусть хоть голыми вас рисуют!» — возможно так рассуждал капитан.

А еще я подумал, что теперь мне придется снова рисовать портреты офицеров корабля, но в этот раз уже тайно, без огласки.

Сцена 26

После истории с рисунками меня перевели принимать пищу в матросскую столовую или, как она у них называется.

— Сэр, — обратился он ко мне матрос, когда я двигался на завтрак в офицерскую кают-компанию. — Капитан приказал, что вы теперь едите вместе с матросами. Позвольте вас проводить.

«Ну, вот,» — подумал я. — «За преступлением следует наказание».

Помещение, где матросы принимали пищу, было почти таким же по размеру, что и кают-компания, но только обставлено по проще. Покрашенные стены безо всяких обоев, а под потолком — огромные швеллеры, очевидно, поддерживающие палубу. От этого потолок казался еще ниже, что создавало дискомфорт. В столовой стояло пара длинных столов с такими же длинными лавками. Я взял тарелку и подошел к матросу, стоящему рядом с большущей кастрюлей. Тот половником плюхнул в протянутую мной тарелку кашу из неизвестного мне проса, а потом уже из другой кастрюли добавил кусок мяса.

За столом было свободно, и я без труда нашел себе место. Каша напоминала перловку, а мясо оказалось солониной, ожидаемо сильно соленой и твердой. Но если капитан хотел задеть меня переменой пищи, то у него ничего не получилось. В прошлой жизни мне приходилось питаться и похуже. Хотя назвать матросскую еду плохой было бы неправильно. Просто она была уж очень простой. Каша совершенно безвкусная, а мясо, наоборот, несло в себе память всех операций, что с ним производили.

Пока я ел и думал, чем бы мне все это запить, ко мне подошел Тарапунька, тот здоровый матрос, с которым я мыл палубу.

— Ты зачем бросил швабру? — спросил он.

«Очевидно, это прелюдия,» — подумал я. — «Основные ласки будут позже».

Я посмотрел по сторонам. Те матросы, что были в столовой, внимательно наблюдали за нами, а в дверях стоял боцман, Ральф Гловер.

— А что не так? — спросил я. Лучше поговорить сейчас, потом будет некогда. Кроме того, я подумал, что возможно, упавшая швабра — это какая-то морская примета.

— А все не так! — исчерпывающе объяснил Тарапунька и плюнул мне в тарелку.

— Блин! — сказал я. — Птичка пролетела.

Говоря это, я совершал сразу два дела. Входил в «сон» и зачерпывал ложкой, полученный плевок, который зелено-желтой кляксой расположился на, недоеденной мной, каше. Затем я дернул рукой и оказалось, что кашей можно метать по мишеням не хуже, чем картами. Только сейчас мишенью было лицо Тарапуньки, а десяткой — его глаз.

На мой бросок кашей здоровяк отреагировал ожидаемо. Широкий удар правой должен был снести мне голову, но я уже крутанулся на скамейке и был вне его досягаемости.

— Стоп, стоп, стоп, — послышалось от дверей. Это к нам спешил боцман, чтобы остановить драку. Но я ошибался.

— Так не пойдет, — сказал Ральф Гловер. — Ну ка, ребята, освободите место.

Матросы прекрасно поняли команду боцмана, схватились за столы и лавки, и через мгновение все было сдвинуто к стенкам столовой, создав свободное пространство.

«Понятно,» — подумал я. Мысли в голове были разные. Но одна из них явно доминировала — «Придется драться».

— Противник упал — бой окончен, — тем времен оглашал правила боцман. — Пошла кровь — бою конец.

Вокруг стояли матросы. Кто-то ухмылялся, кто-то просто с интересом наблюдал за происходящем. В дверях никого не было.

«Можно убежать,» — усмехнулся про себя я. — «Всегда есть выбор».

— Начали, — махнул рукой Гловер.

За драку я не переживал. После столкновения с шотландцами я поверил в свой «сон». Кроме того, матрос был один. Всего один! У него не было шансов. Мне надо было постараться просто не покалечить его. «Как там сказал боцман? До первой крови? До первого падения?»

Тем временем матрос незамысловато, выставив свои руки вперед, бросился на меня. Он явно хотел сбить меня с ног. В принципе, его вес это позволял, а оказаться сбитым телом весом за центнер было бы неприятно.

«Ох, мои ребра,» — пришло на ум. Нет, позволить повалить себя и помять я не мог.

Поэтому я отшагнул чуть в сторону, когда Тарапунька уже почти врезался в меня, и пробил ему кулаком в скулу. Бил не сильно, но силы и не требовалось. Матрос потерял равновесие и упал. Его по инерции протащило по полу, а потом он головой врезался в ножку лавки. Что-то хрустнуло.

Я посмотрел на боцмана, но тот молчал.

Хрустнула, как видно, ножка лавки, потому что Тарапунька почти сразу вскочил на ноги. Из его носа текла кровь, он оскалился и снова бросился на меня. Но теперь в его руке оказался нож. Но это ничего не изменило. Тактика матроса осталось прежней. Разогнаться и ткнуть. В данном случае ножом. Глупо: из раза в раз делать одно и тоже — и рассчитывать, что результат будет другим.

В этот раз я не стал его бить. Шаг в сторону, захват руки, той что с ножом, и резкий поворот всем телом. Матрос с грохотом упал на спину, охнул, но продолжал сжимать нож. Я дернул его руку на себя, переворачивая бедолагу на живот, а потом вдавил, его, вертикально стоящую, руку в пол. Такого издевательства Тарапунька уже не мог выдержать. Нож выпал из его руки.

Я бухнулся на колени, все еще и сжимая его запястье, подобрал нож и прижал его к шее матроса.

— Кто? — заорал я ему в ухо. — Говори, сука, кто натравил?

Я орал не потому что был зол или расстроен. Просто, в таких случаях лучше орать, чем шептать нежности.

— Капитан, — прохрипел Тарапунька. — Проучить…

— Стоп, стоп, стоп, — на самом интересном месте прервал нас боцман.

Я откатился от своей жертвы.

— Надеюсь, что мне заменят порцию, — сказал я, протягивая двумя руками нож боцману.

— Конечно, мистер Деклер, — как ни в чем не бывало ответил он. — И…, - он помедлил. — Ешьте спокойно, вас никто не побеспокоит.

Я посмотрел по сторонам. Тарапуньку куда-то увели. Возможно, к корабельному лекарю. Все же связки на плече я ему хорошо растянул. Кроме того, возможно, хрустела не ножка лавки, а его нос.

Оставшиеся в столовой матросы, словно в подтверждение слов боцмана, спокойно расставляли столы и лавки назад. Через несколько минут ничего вокруг уже не напоминало о происшедшей здесь драке.

Я получил новую порцию каши с солониной.

— Держи, — рядом со мной приземлился на скамейку рослый матрос и поставил передо мной жестяную кружку с водой. — Легче пойдет. — Он кивнул на кашу. — Мы на нее уже смотреть не можем. Без воды никак.

— Благодарю, — сказал я и осторожно сделал глоток из кружки.

«Не родниковая, но пойдет,» — подумал я.

— Здорово ты навалял Горе, — матрос не отходил и был явно настроен на разговор.

— Горе?

— Ну, да, — кивнул мой собеседник. — Мы его так зовем.

Очевидно, Горой звали того матроса, с которым я схватился.

— Но ты на него не обижайся, — продолжил собеседник. — Ты просто не знаешь. Швабра — это…, - он замялся, не зная, как сказать и показал куда-то вниз своего живота. — Это, как мужское…

— Достоинство, — подсказал ему я.

— Во-во, — засмеялся он. — Оно самое.

— Если ты мыл палубу и бросил швабру, то это, как будто, ты бросил свой…, ну, в общем, свое достоинство, — стал он пояснять. — А кому-то его придется поднимать. Кто захочет это делать?!

— А если просто поставить швабру? — спросил я.

— Тогда это будет просто швабра, и ее не зазорно будет брать другому.

— Ладно, бывай, — матрос хлопнул меня по плечу. — И больше не бросай швабру.

— Не буду, — пообещал я.

Сцена 27

Драка с матросом имела неожиданное продолжение. На ужин меня снова пригласили в офицерскую кают-компанию.

— Ну нельзя же так, лорд, — встретил меня с улыбкой коммандер Харрисон. — Вы так всех наших матросов поубиваете.

Я только развел руками, но Харрисон не отставал.

— Что вы там с ним не поделили?

Другие офицеры, что были за столом, тоже заинтересовано смотрели на меня.

Я все рассказал. Как меня направили мыть палубу, как меня освободил от этой повинности отсутствующий сейчас лейтенант Хандингтон, как упала оставленная мной швабра и как я столкнулся с матросом.

— С вами не заскучаешь, лорд, — подытожил мой рассказ Харрисон. — Но такое правило действительно есть.

— И матроса действительно можно понять, — продолжил он. — Вот вы не хотели бы поднимать чье-то мужское … достоинство.

«Ну, да все дело в швабре,» — подумал я. — «А капитан здесь совсем ни при чем».

От мрачных мыслей меня отвлекла еда. Сегодня на ужин в офицерской столовой была жаренная картошка и рыба, на десерт принесли сыр, а запивали мы все это белым вином. Про кашу с солониной я уже не вспоминал.

— Кстати, — снова заговорил со мной Харрисон. — Вы не против, если я потом зайду к вам с альбомом и немного попозирую.

— Буду рад, — не стал возражать я.

Моя догадка, что офицеры захотят получить новые рисунки, взамен отобранных капитаном, подтвердилась. Надо было подумать, как сделать все так, чтобы новая партия живописи не обернулась для меня очередной «ссылкой» в матросскую столовую.

Сцена 28

Все вышло так, как я и ожидал. За вечер у меня побывали почти все офицеры «Дефендера» с просьбой сделать их портрет. «Ну, такой,» — говорили они. — «Как вы можете». Однако, в прошлый раз офицеры получали рисунок, а я — только шишки. Теперь я решил этого избежать. На просьбу каждого я просил придумать сюжет или антураж, в котором они должны быть нарисованы. Кроме пиратского, конечно. Я ссылался на то, что такой рисунок уже есть. Ведь капитан обещал вернуть всем рисунки в конце плавания. Своей просьбой я ставил офицеров в тупик. Они обещали подумать и уходили. Так что я быстро освободился и отложил альбом с карандашами в сторону.

Отложил, а потом снова взял в руки. То ли я немного устал от излишнего воодушевления моряков, то ли виновато напряжение последних дней, но мне захотелось чего-то своего, близкого. Руки сами стали водить карандашом по бумаге. Получилось лицо молодой женщины.

Несомненно, это была мисс Одли. Но я такой ее никогда не видел. Без шляпки, голова немного наклонена, а волосы слегка растрепаны. Взгляд немного снизу-вверх, а губы слегка приоткрыты. Умом я понимал, что это Тереза Одли, журналистка из Сан-Франциско, которая едет вокруг света по заданию редакции, но мои глаза смотрели на рисунок и видели другое. Это была та женщина, с которой я лежал, тесно прижавшись, душной ночью в каюте «Пасифика» на рейде Йокогамы. Именно на это лицо я потихоньку дул, чтобы немного его охладить и ждал, пока его хозяйка заснет.

«Боже мой,» — подумал я. — «Бедная моя голова! В ней все перепуталось».

Я вырвал лист из альбома и взялся за другой. Но результат был тот же. У меня получалось милое, чуть печальное лицо мисс Одли, но наваждение никуда не уходило. Обманутое каким-то мороком сердце тянулось к этому изображению и твердило, что это именно та, из-за которой оно когда-то учащенно билось.

В конце концов, разум победил сердце. Я захлопнул альбом. Рисунки с портретом мисс Одли спрятал под матрас. Больше мне их положить было некуда. Это дало свои результаты. В голову наконец пришли здравые мысли. Я подумал, что мне давно надо было нарисовать портрет журналистки. Это бы облегчило мои поиски. Тогда, в Адене, я бы не просто спрашивал, мол, не видели ли вы мисс Одли, журналистку из Сан-Франциско, а в добавок бы еще показывал ее портрет. И как знать, может быть, тогда мои поиски были бы результативнее.

Сцена 29

Ажиотаж вокруг моей персоны, начавшийся после того, как боцман то ли по ошибке, то ли еще почему привлек меня к мытью палубы, резко пошел на спад. Новизна прошла. Я стал часть обыденной жизни экипажа корабля, частью «пейзажа». Я ходил есть к офицерам в кают-компанию, вел там ничего не значащие разговоры и снова уходил в выделенную мне каюту. Иногда ко мне заходил Вильям. Он серьезно относился к своим обязанностям соседа по графству и старался сделать мое времяпровождения на корабле приятным. В один свой приход он принес шахматы. Теперь мы с ним обычно играли пару-тройку партий. Мой «сон» никак не мог помочь мне в этой игре, поэтому я, как правило, проигрывал. Так без особых приключений я оказался в Суэце.

«Дефендер» подрулил к причалу. Команда занялась своими делами, связанными с погрузкой нужных вещей. Я выяснил у вахтенного офицера, которым оказался первый лейтенант Форд, примерное время стоянки и отправился на берег. К этому моменту мне уже вернули мой костюм. Его добросовестно выстирали. На нем уже не было соляных разводов, но форма была утрачена совершенно и безвозвратно. Вдобавок, за путешествие я порядочно похудел. Теперь пиджак и брюки болтались на мне, как на огородном чучеле. Котелок я потерял, еще когда лез по шторм-трапу на остановившийся «Дефендер». Вместо него я надел матросскую соломенную шляпу. «Дяденька, где здесь берут учиться на клоунов?» — подсмеивался я сам над собой.

Суэц, как мне показалось, был похож на Аден. Англичане всеми правдами и неправдами заполучили кусочки чужой земли в собственное пользование на всем маршруте от Англии до Индии, а теперь и до Японии. При этом они не собирались фантазировать в архитектуре своих поселений. Здание администрации, казармы, жилье для офицеров, склады для провианта и угля. Все это возводилось по одним и тем же проектам. Только иногда местный строитель вносил небольшие изменения в строения. Либо материал отличался, либо по-другому местный зодчий не мог строить.

Набережных ни в Адене, ни в Суэце не было. Не кому было здесь фланировать, любуясь просторами моря. Потому нищий старик расположился у самого выхода с причала. Он выбрал место, где, с одной стороны, он никому не мешал, а, с другой стороны, все же был виден для людей, сходящих с кораблей. Нищий был явно европейцем. Об этом говорила его заросшая бородой физиономия. Одет он был в какой-то сильно потрепанный мундир. Сидел старик прямо на земле, с вытянутыми ногами вперед. Правда, одна из них была деревянной. Этот протез был широким у основания, там, где он пристегивался к ноге и тонким, как трость, в самом низу.

— Подайте ветерану сражения за форты Дагу, — нищий протянул руку в мою сторону.

Что за такое сражение у фортов Дагу, я не знал. Кроме того, у меня была только слегка подпорченная морской водой пятидесяти долларовая банкнота. И я никак не мог поделиться ею с этим стариком.

Я достал купюру и показал попрошайке.

— Где здесь можно поменять доллары?

— Что это за хрень? — проворчал нищий, поняв, что деньги предназначаются не ему. — Впрочем, иди туда. — Он махнул куда-то в сторону зданий, стоящих поодаль от причала. «Ценное указание,» — усмехнулся про себя я. И без него было понятно, что обменник надо было искать где-то в городе. Но ворчать, как этот старик, я не стал. Мне нужна было от него еще информация.

— Слушай старик, — сказал я. — Я поменяю деньги и поделюсь с тобой. Понял?

— Ну?

Я достал из кармана нарисованный мной портрет Терезы и показал его нищему. Если журналистка была здесь, то она, скорее всего, сходила на берег, и нищий не мог ее не видеть.

— Видел ее? С ней был еще мальчик.

Нищий вдруг расхохотался, показав мне, что зубов в его рту осталось совсем немного.

— Нет, с ней был совсем не мальчик, — сказал он, отсмеявшись. — Хотя девочкой его тоже не назовешь.

Эти слова снова вызвали смех старика.

— А может быть он просто подрос? — выдал он еще одно предположение. И оно снова заставило попрошайку давиться от смеха.

Поняв, что ничего не добьюсь от этого излишне жизнерадостного нищего, я пошел дальше. По дороге я показывал, попадавшимся мне навстречу европейцам, портрет Терезы, но все только качали головой.

Место, где меняли валюты оказалось деревянной будкой, притулившейся к одному из зданий. Небольшое, зарешеченное окошко и черная доска рядом, на которой мелом были написаны курсы валют.

Я просунул свои деньги в окошко.

— Поменяйте, пожалуйста, — сказал я, и не дождавшись ответа, добавил, — Половину, можно мелочью.

— Фальсифка! — сказал голос из будки, и чья-то рука вытолкнула мою купюру наружу.

— Она просто подмокла. Я попал в кораблекрушение, — сделал я попытку объяснить причину неприглядного вида моих денег. — Согласен на более выгодный для вас курс.

— Иди отсюда, — проворчали из будки. — Пока полицию не вызвал.

Я понял, что спорить было бесполезно.

— Где у вас тут банк? — спросил я, но окошко будки захлопнулось без ответа.

Банк я все же нашел. Это было отделение Стандарт и Ориент банка, где был открыт счет фонда Терезы Одли, одним из распорядителей которого был я. Но у меня не было никаких документов, чтобы подтвердить свои права на это. Если Тереза была здесь, то вполне возможно, что она заходила в банк, проверить счет и получить наличность. Только вряд ли банковский работник расскажет мне об этом. Сейчас я был просто случайный человек с улицы в мятом костюме.

В конце концов мне поменяли подмоченную в прямом смысле купюру. Курс был грабительский. Фактически я получил только половину того, что мог бы получить, например, в Гонконге. Но зато теперь в моем кармане были фунты и шиллинги, и это радовало.

«Первом делом вернувшись на корабль, схожу к цирюльнику,» — подумал я. Изрядно отросшая борода ужасно чесалась.

Возвращаясь на корабль, я снова прошел мимо нищего и показал ему свой рисунок.

— Так видел или нет? — спросил я. Кроме рисунка я показал ему еще полшиллинга.

— Да, она была здесь, — сказал он. — Но мальчика с ней не было.

На этот раз старик не смеялся. Наверное, его запас веселья на сегодня закончился.

— С ней был мужчина, — сказал нищий. — Примерно твоего возраста, но поплюгавее.

«Какой еще мужчина?» — удивился я.

— Вот, как их понять? — тем временем продолжил старик. — Хотя, тот посолиднее тебя выглядел.

— Что? — не понял я.

— Бросила она тебя, мужик, — объяснил нищий. — Бросила. И убежала с богатеньким.

Я не стал его разубеждать и отдал обещанную монету. Потом еще раз окинул взглядом порт Суэца, словно надеялся что-то увидеть новое и зашагал обратно на корабль.

Сцена 30

Тереза сидела на диване в полутемной каюте. Свет из зашторенного иллюминатора еле-еле приникал в помещение. Но сил: встать, открыть шторы, запустить в каюту больше света и попытаться что-то предпринять — не было. Ноги были словно ватные, а руки мелко дрожали. Но несмотря на то, что тело Терезы ее не слушалось, мозг продолжал работать. Из его глубин неслись сигналы: «что-то надо делать!», «что-то надо делать!», «что-то надо делать!». Только вот что? Ответа не было.

Тереза все же встала, подошла к двери и снова несколько раз ударила своими кулачками по ней. Результат был такой же, что и в прошлый раз. Звуки от ее ударов быстро затихли и наступила тишина. Тереза в отчаяние прислонилась лбом к двери.

Вдруг, за дверью послышались неясные голоса, глухой стук, потом еще непонятные шуршащие звуки и наконец в скважине замка заворочался ключ. Тереза испуганно отпрянула назад.

Дверь открылась. На пороге стоял Марко Штейнер. Только на его лице не было привычной улыбки.

***

Максимилиан Хофер видел, как Тереза ушла со слугой толстого турка. Интуиция подсказывала ему, что Терезу не ждет ничего хорошего. Можно, конечно, было предположить, что Толстый просто решил заранее дать интервью мисс Одли. Но такой вариант казался Максу маловероятным. Его опыт говорил, что всегда случается самый гадкий, самый отвратительный вариант из тех, что могли бы произойти. Всегда надо было быть готовым именно к худшему развитию событий. Окажется все не так, лучше? Отлично! Но если выйдет все по-плохому, в этом случае вы будете готовы к этому.

Такие мысли крутились в голове у Хофера, но он никак не мог дать сам себе ответ на вопрос «Перевыполнять или не перевыполнять?».

«Пойду, посмотрю из чистого любопытства,» — сказал Макс сам себе, хотя где-то в глубине души решение им уже было принято.

Хофер спустился по лестнице на нижнюю палубу, где тоже были каюты, которые, как он понял, пустовали. Дорогу ему перегородил турок-моряк, который стал ему что-то говорить и размахивать руками. Американец, как бы растерянно, развел руки и посмотрел за спину турка. Тот, ничего не подозревая, тоже повернул голову. В этот момент Макс, что есть силы, двинул турка под дых. Матрос согнулся и стал жадно хватать раскрытым ртом воздух. Хофер нежно взял его за шею и нажал на давно знакомую пульсирующую жилку. Эти действия на время прекратили мучения матроса.

Макс достал отмычки, подошел к одной из кают, приложил ухо к двери, немного повозился с замком. Дверь открылась. Внутри каюты явно никто не жил, на что прямо указывали какие-то большие тюки, занимавшие большую часть каюты. Но место еще оставалось. Там и разместился, находящийся без сознания, матрос. Закрыв на ключ за собой дверь, Макс задумался:

«Где может быть цель?», — и отругал себя за то, что сразу не пошел за, уводящем девушку, слугой Толстого.

Но тут он услышал слабые стуки в дверь одной из ближайших кают. Макс подошел к ней, прислушался, поколебался мгновение и все же решился.

Когда он открыл дверь, то увидел бледное лицо мисс Одли. Она прижимала сжатые кулачки к груди и испуганно смотрела на Макса.

— Не пугайтесь, мисс Одли. Это я, Штейнер, — сказал он. — Полагаю, что нам лучше сойти в Порт Саиде.

***

Вахтенный матрос видел, как одна из лодок, которых много крутилось у каждого корабля, стоящего в гавани Порт Саида, подошла к спущенному трапу «Гайрет». Но нему несколько раз спустился мужчина, один из их пассажиров. Он отнес в лодку несколько чемоданов, а потом провел по трапу и женщину, тоже их пассажирку. Поскольку был уже вечер, это показалось вахтенному подозрительным. Он дошел до капитанского мостика и доложил:

— Капитан-эфенди, пассажиры наняли лодку и покидают корабль.

— С багажом? — спросил капитан.

— Да, — ответил вахтенный. — У них было несколько чемоданов. Что прикажете делать?

— Не мешай, — сказал капитан, а про себя подумал, вспомнив свой разговор с важным человеком из Константинополя. — «Вот я с пассажирами и разобрался».

Сцена 31

Путь с «Гайрет» на берег Тереза запомнила фрагментарно. Вот она видит Штейнера на пороге каюты, где ее заточили. Вот они уже идут к трапу и спускаются по нему в лодку. В лодке уже лежат ее чемоданы и имущество Деклера. И Тереза совсем не помнит, как собирала их, как Штейнер помогал все это нести. А потом снова затмение и снова картинка, как Штейнер подносит ей ложку с какой-то микстурой со словами:

— Мисс Одли, вам обязательно надо это выпить, — говорит он. — Вам сразу станет легче.

Она проглатывает содержимое ложки. Горечь неимоверная. Хочется сейчас же все выплюнуть. Но Штейнер — доктор и ему стоит доверять. Он подносит стакан воды, который Тереза выпивает и откидывается на подушку. Что это? Какая-то гостиница? Как я сюда попала? Но эти мысли уходят, а приходит спокойствие и умиротворение.

Про все это Тереза вспомнила утром следующего дня. Голова у нее была тяжелая, а ее саму лихорадило. Потом раздался стук в дверь и на пороге появился Марко Штейнер. Он подошел к ее постели, достал часы, взял Терезу за руку, что-то начал считать…

— Я должна вас поблагодарить…, - начала журналистка.

— Ш-ш-ш, — миланский доктор прижал свой указательный палец к губам, не отрывая взгляда от часов.

— У вас лихорадка, — сказал он, когда закончил свои подсчеты.

Потом ее спаситель достал из кармана маленькую бутылочку и взял ложку, что лежала на столике около кровати.

— Выпейте это, — Штейнер протянул ложку с микстурой девушке. — Понимаю, что горько, но это пойдет вам на пользу.

Тереза послушно выполнила сказанное.

— А что до благодарностей, — сказал ее попутчик. — То на моем месте…

Но он заметил, что Тереза смотрит куда-то мимо него. Ее голова удобно лежала на подушках, а рука, на которой Штейнер только что считал пульс, безвольно свешивалась с кровати.

Он уложил руку девушки на постель, а ее саму укрыл легким покрывалом.

— Спите, мисс Одли, — сказал Марко Штейнер, хотя девушка его вряд ли слышала. — Через два дня все закончится.

Сцена 32

Человек нуждается в доме. Без дома человеку плохо. Поэтому любой закуток, пусть даже это будет комната в общежитие, через какое-то время он будет называть своим домом. Закончив институт, я потом, наверное, полгода ездил в старое общежитие, пока не сменилась вахтерша и мне не перекрыли вход. Поэтому я не удивился что, когда «Дефендер» бросил якорь в гавани Порт Саида, и мне пришло время покидать корабль, стало немного грустно. Небольшая каюта на этом корабле незаметно заняло место дома в моей голове. Я здесь просыпался. Я возвращался сюда из кают-компании. Я здесь рисовал портреты членов экипажа корабля и играл в шахматы с Вильямом. И незаметно для меня это место стало немного, но родным. Подсознание шептало: «Что тебе еще надо? Здесь хорошо и уютно! Оставайся!»

Но остаться я не мог. Во-первых, это был самообман. Меня приютили, как терпящего бедствие. Мне были рады помочь, но все имеет свои рамки. Даже то, что меня доставили до Порт Саида, было выиграно мной с помощью пари. Я представляю удивленные лица офицеров, и тем более, капитана, если бы я сообщил им о своем желании и дальше ехать с ними. Это было бы все равно, как если бы я сказал вслух что-то неприличное про королеву Великобритании. Впрочем, один из членов команды «Дефендера» точно был бы рад такому моему решению. Это — лейтенант Вильям Хантингтон. За время моего пребывания на корабле он не оставлял меня своим вниманием, и, как мне казалось, его такое поведение было искренним.

Но, конечно, не боязнь показаться невежливым в глазах команды корабля заставляла меня сойти в Порт Саиде на берег. «Дефендер» шел в Гибралтар, а мне надо было в Бриндизи. Я все еще надеялся догнать Терезу и Генриха.

Я уже собирался спуститься по трапу в лодочку, с чьим владельцем сторговался насчет доставки на берег, когда ко мне подошел Вильям.

— Возьмите, — он протянул мне что-то в небольшом конверте. — Вам это потребуется.

— Что это? — спросил я.

— Два фунта, — сказал лейтенант и немного покраснел. — На корабле деньги почти не нужны. А я вскоре буду в Лондоне, и там пополню свой кошелек.

— Спасибо, Вильям, — сказал я и потряс деньгами, которые носил в кармане. Ни кошелька, ни сумки у меня не было. — Но не стоит. Я богат. Мне удалось в Суэце поменять доллары. Их хватит, чтобы добраться до Бриндизи.

— Тогда ладно, — сказал лейтенант и убрал конверт в карман. Он выглядел немного обиженным.

— Если посещу Херефорд, — я решил немного сгладить ситуацию. — То обязательно заеду в ваше графство. А до этого, когда догоню мисс Одли и своего воспитанника, обязательно напишу вам письмо. — И я протянул руку Хантингтону.

Тот улыбнулся, и мы расстались вполне по-дружески.

Лодочка повезла меня к берегу, а я смотрел на «Дефендер» и махающего мне с борта лейтенанта. Скорее всего, я уже никогда с ним не повстречаюсь. Трудно представить, что должно произойти, чтобы я из Сан-Франциско отправился в Англию. Явиться к матери Деклера? Притвориться любящим сыном? Нет, на это меня точно не хватит! Да и жива ли она?

По своему прошлому опыту я точно знал, что стоит мне сейчас сойти на берег, это прервет мою связь с прошлым кусочком жизни. Каюта на корабле, дружелюбный Вильям станут всего лишь воспоминаниями, а на передний план выйдут текущие события, которых будет предостаточно. В этом я почему-то не сомневался.

Сцена 33

Порт Саид не был тем городом, в котором рассматривают достопримечательности. Да, здесь был свой восточный базар, на котором можно было увидеть разные диковинки. Но до него надо было еще дойти через паутину узких улочек, в которых чужеземца могли поджидать неожиданные встречи. Максимилиан Хофер не хотел ни неожиданностей, ни неприятностей. Поэтому далеко от гостиницы, которая была расположена рядом с портом, вглубь города он не отходил. В порту было много иностранцев, и Хофер был лишь одним их них. Сельди, чтобы ускользнуть от тунца, сбиваются в стаи. Хищник видит множество блестящих тел и теряется, не может понять, где же его цель, а сельди избегают чужих зубов. Так и Макс затерялся среди матросов, коммерсантов и прочих пришлых иностранцев, которых в силу тех или иных причин оказались в Порт Саиде.

Шел уже третий день, как Хофер разместил мисс Одли в номере гостинице и хитростью влил в нее нужную микстуру.

«То же мне хитрость!» — подумал Макс. — «У вас лихорадка, мисс. Вот вам лекарство». — Он усмехнулся, но потом добавил про себя, словно журналистка могла его слышать. — «Извините, мисс, ничего личного, просто бизнес».

Эта молодая женщина ему нравилась, и он не хотел причинять ей большого вреда. Вчера вечером он последний раз дал ей микстуру, которая была крепкой спиртовой настойкой опия. Сегодня ее немного помучает жажда и все. «Ну, почти все,» — признался себе Макс. Будет небольшое смятение в душе. Будет смутное желание снова окунуться в благословенный дурман, но средства для этого уже не будет под рукой. Женщина пару дней понервничает, да и успокоится. Конечно, если кто-нибудь другой не подсунет ей такое же снадобье.

Так размышлял Максимилиан Хофер, сидя в кафе на набережной. Он пил черный, сладкий чай из высокого стеклянного стаканчика и предвкушал. Кораблей, идущих в Европу, в гавани было много. Выбирай любой. Что он и сделает в ближайшее время. И, конечно, это будет не турецкий пароход. Он взойдет на него по трапу и … прощай чужие берега, чужие запахи и лица. Пройдет пару недель, и он снова вдохнет не слишком благоухающий воздух Нью-Йорка, но который для него давно стал родным. Но сначала он вернется в гостиницу, коснется рукой, наверняка, спящую цель, оплатит номер еще за пару суток, отправит боссу телеграмму о выполненном задании и все … он свободен.

От построения планов на будущее Макса отвлек один человек. То же иностранец, но который в этой «стае селедок» почему-то не хотел затеряться и быть не заметным. Потрепанный серый костюм, а на голове — матросская соломенная шляпа. Синие ленточки, обвивавшие у шляпы тулью, весело развивались на ветру. «Редкое сочетание,» — подумал нью-йоркский гангстер. — «В таком наряде захочешь быть незаметным, а не получиться». Кроме того, мужчина не носил ни усов, ни бороды. «С бородой все понятно,» — снова заговорил сам с собой Хофер, — «Но усы! Как без них?»

Словно считая, что имеющихся несуразностей мало, чтобы выделиться из толпы, замеченный Максом мужчина время от времени подходил к проходящим мимо него таким же, как и он иностранцам, что-то спрашивал, а потом показывал какой-то лист бумаги. Этим он окончательно заинтересовал Хофера. Он хотел было уже сам подойти к незнакомцу, но тот после, как видно, неудачи с пробегавшим мимо него матросом, повернулся в сторону кафе и там заметил, сидящего за столиком, Макса.

— Прошу прощения, что отвлекаю вас, — сказал на хорошем английском языке незнакомец. — Я ищу свою спутницу. Не встречалась ли она вам? — и он показал Хоферу листок, на котором оказался рисованный портрет.

Это была его цель, мисс Одли. Без шляпки, со слегка растрепанными волосами, серыми глазами, которые казались огромными из-за пушистых ресниц. Это был ее курносый носик и слегка приоткрытые губы, словно она только что вздохнула и собирается что-то сказать.

«Работает на турок?» — подумал Макс, но мужчина словно понял его сомнения и представился.

— Меня зовут Деклер, Энтони Деклер.

«Вот те раз!» — воскликнул про себя американец. — «Вот это встреча! Ты Макс прямо магнит». — Но вслух он сказал совсем другое.

— Нет, не видел, но вы присаживайтесь, — когда это было надо, Хофер мог быть искренним и приветливым.

— Благодарю, — сказал мужчина и сел к нему за столик.

— Неприятности в дороге? — спросил Макс.

Он помнил рассказ журналистки. Ему было интересно, как ее спутник смог выбраться из рук разбойников. Чужой опыт можно было бросить в копилку своих знаний. Никогда не знаешь точно, что может пригодиться в следующий раз. Но Деклер не стал про это распространяться.

— Я слишком самонадеянно отправился в море на небольшом суденышке, — сказал он.

— И попали в шторм? — подтолкнул его к дальнейшему рассказу Макс.

— Хуже, — усмехнулся Деклер. — В штиль.

— Двое суток я стоял на месте без воды и пищи, — продолжил он. — Пока меня не подобрал военный крейсер.

Из порта донесся мощный рев пароходного гудка.

— Возможно, это его голос, — снова улыбнулся мужчина и обернулся в сторону портовой гавани.

— А зачем вам вообще нужно было отправляться одному в море? — спросил Макс. Он все еще надеялся, что сможет добиться от Деклера рассказа о кровожадных цейлонцах.

— Я опоздал на корабль, — привел совершенно скучную причину его собеседник. — А на нем была моя спутница. — Он указал на рисунок. — Мисс Одли.

— Невеста? — не очень вежливо спросил Макс, но Деклер не обиделся.

— Нет, — ответил он. — Мы просто пишем вместе одну сказку, и я не хотел бы прерывать наше творчество.

— Сказку?! — Хофер хотел было засмеяться, но вдруг ему расхотелось это делать. — «Черт, а ведь мы все пишем собственную «сказку». Кто, как может».

— Понятно, — вслух сказал он. — Помощь нужна?

Почему-то он был уверен, что Деклер откажется. Так и вышло.

— Нет. У меня все есть. На первое время хватит, — сказал он и поднялся из-за стола. — Благодарю за беседу.

Макс приподнял свой котелок, прощаясь, и посмотрел вслед уходящему Деклеру. Потом он достал из кармана блокнот, написал в нем несколько строк, вырвал страницу, положил на стол несколько монет за чай и тоже вышел из кафе. Он видел, что Деклер уже остановил другого матроса и, очевидно, расспрашивал его про свою спутницу, показывая рисунок.

«Настойчивый,» — подумал Макс. — «Почти как я».

Пора было завершать дела в этом городе, а к старым добавилось еще одно новое дело.

Сцена 34

Мои расспросы в Порт Саиде, как и в Суэце, ничего не дали. Пять матросов, три спешащих по своим делам то ли англичанина, то ли француза ничего не могли сказать ни про Терезу, ни про Генриха. На рисунок смотрели с удовольствием, но потом категорически мотали головой. Один из них посоветовал обратиться к портье ближайшей гостинцы. Совет был разумным. Только вряд ли Тереза стала бы останавливаться здесь. Проше взять билет на пароход, которых здесь было превеликое множество, и отправиться дальше, в Бриндизи.

Надо сказать, что большинство повстречавшихся мне людей были доброжелательны и действительно хотели помочь. А один из них, с которым я даже посидел за столиком в кафе, предложил помощь. Но у меня были в кармане фунты и шиллинги, которые я получил в обмен своих подмокших пятидесяти долларов. Поэтому от помощи я отказался.

Я еще побродил по порту, поспрашивав про Терезу и Генриха. Но результат был тот же. То ли журналистка с моим воспитанником не появлялись здесь, то ли сменяемость людей была такой сильной, что те люди, которые могли видеть Терезу, давно уже отправились по своим делам в разные стороны света. Я же сейчас спрашиваю новых, только что прибывших, которые по определению не могли видеть моих спутников.

Оставалось зайти в близлежащий отель, как мне посоветовали, задать свои вопросы там и, если поиски будут безрезультатными, то начать искать пароход, идущий в Бриндизи.

Я сунул руку в карман, где у меня лежал рисунок, но там было еще что-то. Я достал свернутый в трубочку небольшой листочек бумаги. Такие листки были у Терезы в блокноте, где она писала свои заметки. Я развернул его и прочел.

«Ваша спутница находится в отеле «Гранд Мишен», второй этаж, номер 17. Она переволновалась. Я два дня давал ей успокаивающую микстуру на основе опия. Ведь сон лучшее лекарство. Проследите, чтобы мисс Одли не злоупотребляла подобными снадобьями в дальнейшем. Берегите ее. Она хороший человек.

Ваш случайный знакомый»

Прочитав записку, я посмотрел по сторонам, что было глупо. Вряд ли человек, положивший ее мне в карман, стал бы ждать пока я ее прочту, чтобы помахать рукой. А кто это сделал, я и так знал — тот невзрачный джентльмен, с которым я сидел за столиком в кафе. Только ему я говорил, что на рисунке изображена мисс Одли, и что она была моей спутницей.

«Да и бог с ним!» — подумал я про себя. То, что Тереза именно там, как написано было в записке, я поверил сразу. Это не обман, не ловушка и не розыгрыш. Хотя, возможно, мне просто очень хотелось верить в это. С момента, как я сел на утлое суденышко на набережной Коломбо, во мне все как бы застыло. Я думал, говорил, улыбался, пил вино в Вильямом, вел разговоры в кают-компании крейсера, метко стрелял из револьвера, но этот высоченный соляной столб, выросший внутри меня, не давал ни на минуту расслабиться. Это было хорошо и плохо. Хорошо, потому что это состояние не допускало в мою голову: ни излишних воспоминаний о происшествие в горах, ни про нелепую попытку вернуться в свой мир. Плохо, потому что я понимал, что так долго продолжаться не может. В один прекрасный момент этот столб рухнет, а все мои неурядицы и переживания обрушатся и погребут меня под своими обломками.

Записка и, появившаяся с ней, надежда найти Терезу с Генрихом все переменили. Соляной столб, державший меня в тонусе, не рухнул, а стал медленно рассыпаться. Я спрашивал случайных прохожих, как мне найти отель «Гранд Мишен», а столб рассыпался. Я пробирался по улочкам Порт Саида в указанном направлении, а столб медленно исчезал. Мысли, которые все это время я сдерживал, начинали проникать в мою голову. Горечь от понимания, что я никогда уже не вернусь в свой мир, нахлынула на меня. Я вдруг понял, что, возможно, мое отчаянное плаванье на утлой лодочке было просто завуалированной попыткой самоубийства. Как Мартин Иден*, я хотел обмануть жажду жизни. Тот поглубже нырнул в океан, а я придумал свой способ — выйти в море и подождать пока оно сделает за меня все остальное. Но сейчас эта горечь, это понимание, что я стоял на грани самоубийства, были смягчены надеждой, что я увижу близких мне людей. Ближе у меня никого не было в этом мире. Именно эти люди, общение с ними, те чувства, которые они питали ко мне, а я — к ним, те события, в которые мы все вместе были вовлечены, привязали меня к этой действительности, сделав ее на чуточку родной. Я найду Терезу, увижу Генриха, и мы продолжим наше путешествие. Они помогут мне стать своим в этом мире. Старый дом не вернуть. Это я уже понял. Но можно построить новый.

* — герой романа «Мартин Иден». Джек Лондон. (Примечание автора).

К тому времени, когда я увидел отель «Гранд Мишен», от моего воображаемого соляного столба не осталось и следа, а на душе была лишь радость от ожидаемой встречи.

Я зашел в отель, небрежно махнул портье, что я в семнадцатый номер и, не обращая внимания на его возражения, взлетел по лестнице на второй этаж. Вот нужная мне дверь. Два коротких стука и один длинный. Дверь долго не открывалась. Сзади что-то бормотал портье, поднявшийся вслед за мной. Но когда дверь открылась, я увидел Терезу и обомлел. Она была точной копией того рисованного портрета, который лежал в моем кармане. Слегка растрепанные волосы, большие широко распахнутые глаза, чуть приоткрытые губы. Это было какое-то чудо. Я сделал шаг в комнату, а Тереза отступила внутрь, словно не узнавая меня. Я сделал еще шаг вперед.

— Энтони, — прошептала Тереза.

А потом случилось непоправимое. А подошел к девушке, посмотрел в ее удивительные, словно не от мира сего, глаза и поцеловал в чуть открытые, точь-в-точь, как на моем рисунке, губы. Ее холодные ладошки скользнули по моей шее, и Тереза прижалась ко мне. Это был долгий, долгий поцелуй.

Сцена 35

А на утро случилось чудо. Тереза словно выплыла из забытья, оглянулась по сторонам и услышала стук в дверь. Тогда это и свершилось. На пороге она увидела Энтони, как будто сладкий сон, в котором она находилась эти несколько дней, и не прошел вовсе. А потом Энтони обнял ее и поцеловал. Это было еще лучше, чем она себе представляла в своих девичьих мечтах. От прикосновенья его губ каждая клеточка ее тела потянулась к этому человеку, желая слиться с ним навеки. Так они и простояли, обнявшись долгое время, под возмущенные возгласы портье.

Из-за этих возгласов и пришлось прерваться. А потом они начали друг от друга отдаляться. Понемногу, понемногу, но все дальше и дальше. Сначала они сидели на ее кровати, держались за руки. Им было, что рассказать друг другу. А потом началась суета. Покупка билетов на пароход до Бриндизи, совместный поиск магазина, где можно было бы купить Энтони новый костюм. Обед. Переезд на пароход. И вот закономерный результат. Если во время всей этой суеты она могла нет-нет, но прикоснуться к любимому человеку, то сейчас он был в своей каюте, а она — в своей. А еще на душе появилась какая-то тоска, словно ей чего-то не хватало.

«Наверное, последствия лихорадки, о которой говорил Марко Штайнер,» — подумала Тереза и тут же задалась вопросом. — «А где же сам мистер Штейнер?»

Его словно и не было. Тереза прекрасно помнила, что познакомилась с миланским доктором в Адене. Она помнила, как они вместе плыли сначала по Красному морю, потом по Суэцкому каналу, как сошли на берег в Порт Саиде. А потом у нее началась лихорадка, и доктор дал ей микстуру.

«Да, конечно» — решила журналистка. — «Очевидно, все дело в остатках ее болезни, а микстуры, той, что давал ей Штейнер, под рукой и нет».

Только вот куда девался сам доктор?

«Скорее всего,» — подумала Тереза. — «Он увидел их вместе с Энтони и, как джентльмен, решил их не беспокоить своим присутствием».

Отсутствие Марко Штейнера было объяснено, но тоска на душе не проходила. Тереза села на кровать, потому что стола в каюте не было, взяла в руки блокнот и решила что-нибудь написать. Вышло лишь полстрочки: «Я прибыла в Порт Саид…» — больше ничего не получалось. Девушка отбросила в сторону блокнот и карандаш и упала на кровать.

— Боже, что же со мной происходит? — вслух сказала она.

Ночь прошла без сна. Тереза то вставала с кровати, то снова ложилась. Злилась на Энтони, который бросил ее и, наверное, преспокойно спит в своей каюте. Потом ругала себя за такие мысли. Наконец, когда из иллюминатора стали проникать в комнату утренние лучи, Тереза смогла заснуть.

Сцена 36

Наутро Тереза встретилась с Деклером на палубе. Об этом они договорились еще вечером. Несмотря на то, что она безбожно опоздала, Энтони дождался ее. Он стоял у фальшборта и глядел куда-то вдаль.

Пароход, на который они сели, был совсем небольшим. На нем было место, небольшая каюта, для принятия пищи, но еда у каждого пассажира должна была быть своя. Поэтому Деклер в гостиничном ресторане заказал с десяток сэндвичей с сыром.

— Зачем столько? — удивилась тогда Тереза.

Энтони только пожал плечами.

— Пригодятся, — ответил он.

Официант завернул сэндвичи в толстую серую бумагу, и этот сверток Деклер сейчас держал в руках.

Есть Терезе совершенно не хотелось. Непонятное недомогание, которое мучило ее всю ночь, на утро немного отступило, но не ушло. Оно было где-то совсем рядом. Девушке казалось, что как только она поднесет ко рту кусочек еды, недомогание вернется. Кроме того, она не знала, как себя вести с Энтони. То радостное чувство, в которое окунулась ее душа после встречи с ним, никуда не ушло. Оно было немного притушено непонятным охлаждением Энтони, но ее пламя по-прежнему согревало девичье сердце. В конце концов, Тереза решила вести себя также, как и во время их предыдущего совместного путешествия.

«Вполне возможно,» — подумала она, что и Энтони несколько смущен бурным развитием их отношений и тоже не знает, как ему себя вести с ней. — «Надо дать нам обеим время прийти в себя,» — решила девушка.

— Добрый день, Тереза, — приветствовал ее Деклер. От того, что он назвал ее по имени, на душе зазвенели маленькие колокольчики.

— Добрый день, Энтони, — с небольшим вызовом сказала Тереза и не удержалась, пожаловалась на свое плохое самочувствие.

Деклер, как-то странно, посмотрел на нее.

— Если не хотите есть, то пойдемте выпьем чаю, — сказал он. — Я выяснил, что уж чай-то нам дадут.

— Я боюсь, что… — начала Тереза, но Энтони прервал ее.

— Вам это нужно, — сказал он.

— Вы что-то знаете?

— Пойдемте, — уклончиво ответил Деклер. — Расскажу за чаем.

Чай принесли в больших жестяных кружках, которые обжигали губы. Но сам напиток был крепким и с приятным запахом.

Когда они сделали по глотку, Деклер достал из кармана какую-то записку и протянул ее Терезе.

Она прочла ее, ничего не поняла и посмотрела на Энтони.

— С вами был какой-то мужчина? — спросил Деклер.

«Боже, вот в чем дело!» — подумала Тереза, а в слух сказала. — Это был просто попутчик. Доктор. Его звали Марко Штейнер.

Она была неискушенной в любовных делах, но знала, что мужчины могут ревновать свою женщину к любому другому мужчине. Она поставила свою чашку чая на стол, немного наклонилась вперед, накрыла своей ладошкой руку Энтони.

Деклер снова как-то странно посмотрел на нее, грустно улыбнулся, но свою руку не стал убирать. Это была маленькая победа Терезы. Если бы не ее плохое самочувствие, то все было бы просто превосходно.

— Этот доктор поил вас настойкой опия, — сказал Деклер.

— Но я была больна, — неуверенно возразила Тереза. — Наверное, это было лекарство.

Говоря это, она подумала, что никакой болезни в тот момент, когда они со Штейнером бежали с «Гайрет», не чувствовала. Она была взволнована. Да, что там взволновала, ее всю трясло от страха. Но когда они оказались на берегу, страх постепенно стал уходить. Вот тогда Штейнер и предложил ей выпить своей микстуры.

— Если это и было лекарство, — сказал Деклер. — То это — плохое лекарство.

Он серьезно смотрел на Терезу, и от его взгляда ей стало не по себе.

— Опий — яд, — продолжил он. — Он может вызывать приятные чувства. Но человек быстро привыкает к нему и уже без него не может обходиться. В конце концов человек умирает.

— Но откуда вы все это знаете? — Терезе совсем не хотелось плохо думать о Марко Штейнере. — Вы же не врач!

— Знаю, — уверенно сказал Деклер. — У вас сейчас на душе тоска? Мутит? Вы не находите себе места, не можете заснуть?

Энтони достаточно точно описал ее чувства, которыми она мучилась всю ночь.

— Да, — растерянно сказала Тереза. — Но зачем мистеру Штейнеру это было нужно?

— Не знаю, — ответил Энтони. — Возможно, он что-то замышлял.

— Нет, этого не может быть, — возразила девушка. — Мистер Штейнер — хороший человек.

И она стала рассказывать Энтони, что происходило с ней после того, как она рассталась с Генрихом. Деклер внимательно слушал, а потом сказал:

— Ваш Штейнер, все равно, темная лошадка, — и добавил. — Пейте чай. В вашем состоянии надо больше пить и есть.

— Кусок в горло не лезет, — призналась Тереза.

— А придется, — улыбнулся Энтони. — Пища тоже наркотик. Буду кормить вас деликатесами. Пусть одно удовольствие замещает другое.

Тереза его не очень поняла, но Деклер, говоря эти слова, своей ладонью накрыл ладошку Терезы, все еще лежащую на его руке, и сразу же смыл слов, сказанных им, стал не важен. Важно было, что тонкая ниточка обоюдной приязни все еще существует, а не оборвалась, как когда-то на «Ливерпуле». А если для сохранения этой связи надо будет пить чай и есть, то Тереза это с удовольствием будет делать.

Сцена 37

Что мне делать? Как мне себя вести с Терезой? Я не знал. Тот поцелуй произошел, можно сказать, случайно. Радость от встречи, нежный взгляд девушки и странное совпадения моего рисунка и с ее реальным обликом, увиденным мной в тот момент, сыграли со мной злую шутку. Но я не мог просто так подойти к ней и сказать: «Извините, так получилось». Я знал, что для Терезы это многое значит.

— Ну так, почему бы тебе не замутить с этой принцессой? — поднялся откуда-то из глубины меня внутренний голос.

— Не знаю, — вступил в дискуссию сам с собой я. — Что-то останавливает.

— Да, ладно, — продолжил мой внутренний «я».

Надо сказать, что эта моя версия бы весьма развязной.

— Тебя же не останавливало, когда ты решил замутить с миссис Донахью, что она замужем.

— Куража нет, — буркнул я в ответ.

Начиная интрижку с Верой, которая тогда представлялась, как миссис Донахью, я все еще ощущал подъем настроения, который произошел после моего попадания в этот мир. Скинул двадцать лет, при деньгах, плыву в далекое путешествие. И когда я увидел красивую женщину, у меня не было ни минутного сомнения в том, что надо делать. Но то, что начиналось, как интрижка обернулось сильной привязанностью к этой необычайной женщине, а затем и вовсе переросло в трагедию. Начать все заново, как будто ничего не произошло, я не мог. А может быть, просто боялся. Когда я увлек Веру к себе в каюту и заглянул в ее глаза в них было много чего, но не было того, что я видел сейчас в глазах Терезы. Мисс Одли ждала от меня чего-то большего, чем интрижка во время путешествия вокруг света. А ничего кроме такой интрижки я не мог ей предложить.

— Ну, ты и зануда! С тобой не интересно, — сказал мой внутренний голос и исчез.

Весь этот внутренний диалог так и не привел меня к пониманию, как мне вести себя с Терезой. Развивать отношения я не хотел. Делать вид, что ничего не произошло не получалось.

«Буду вести себя так, как будто она моя сестра,» — решил я про себя. С одной стороны, достаточно близкие отношения, много чего позволяющие, а, с другой стороны, не пересекается грань, за которой начинаются уже взаимоотношения мужчины и женщины.

Дело еще осложнялось тем, что Тереза явно страдала от последствий приема той микстуры, которой ее поил этот Штейнер. Она нервничала, начинала что-то неожиданно обсуждать, потом замыкалась в себе. Я ничем не мог ей помочь. Больше пить воды? Выгнать гадость из организма? Но после выпитой большой кружки чая, Тереза наотрез отказалась от второй и ушла в свою каюту. Я почувствовал облегчение, за что мне тут же стало стыдно. Выждал с полчаса и тихо постучался в дверь ее каюты. Тереза сидела на постели, устало откинувшись на железную спинку кровати. Я подошел, сел рядом и взял ее за руку.

«Ну, а что?» — подумал я. — «Может же брат взять за руку свою сестру, чтобы ее утешить? Конечно!»

Но Тереза тут же воспользовалась создавшимся положением. Она чуть переменила позу и теперь ее головка расположилась у меня на плече.

«Ну вот, что ты будешь делать?!» — в сердцах про себя сказал я.

Так мы и сидели. Я гладил руку Терезы пока не услышал, что ее дыхание стало ровным. Я уложил спящую девушку на кровать и вышел из каюты.

Сцена 38

Переход из Порт Саида в Бриндизи занял у нас около суток. К концу этих суток Терезе стало немного лучше, но все равно до спокойной и уравновешенной, соблюдающей все возможные приличия женщины, какой я ее знал, ей было еще далеко.

В Бриндизи наш пароход пришел ближе к полудню и выяснилось, что нас там уже ждут журналисты. Двое молодых людей, одетых в почти одинаковые, явно недорогие костюмы, бросились к Терезе с просьбой взять у нее интервью.

— Ах, отстаньте от меня! — почти прокричала Тереза. — Энтони, сделайте что-нибудь!

Но репортеров смутить было трудно.

— Мисс Одли, — почти хором заговорили они. — Мы вас почти трое суток ждем. Дайте интервью.

— Господа, — я встал между журналистами и Терезой. — Интервью вы получите, но не сейчас.

— А когда? — не отставали молодые люди.

— Мисс Одли, немного устала от морского перехода, — сказал я. — Давайте встретимся в гостинице через пару часов. Кстати, где порекомендуете остановиться?

Я старался говорить уверенно, и это, наверное, повлияло на репортеров. Кроме того, мой вопрос слегка изменил направление их мыслей.

— Все зависит от кошелька, — сказал один из них, который был чуть повыше и, скорее всего, постарше. — Если деньги есть, то заселяйтесь в «Гранд отель». Говорят, что там хорошо кормят.

— А наливают? — поинтересовался я.

— Что? — не понял репортер.

— Выпить там можно? — пришлось мне пояснить. — Потому что после интервью я угощаю виски. Надеюсь, вы составите мне компанию?

Прошлый опыт показал, что журналисты от бесплатной выпивки не отказываются, и такой способ общения положительно влияет на то, что потом будет написано в газетах.

— Ха, с удовольствием! — теперь более молодой коллега опередил журналиста постарше. — А вы кто?

— Меня зовут Деклер, — на этот вопрос у меня был давно заготовлен ответ. — Я соучредитель «Фонда Терезы Одли». Также нас связывает участие в одном творческом проекте.

— Что за фонд? Что за проект? — тут же посыпались вопросы.

— Приходите в «Гранд отель» через пару часов, — сказал я. — Там мисс Одли ответит на все вопросы. И главное, не забудьте хорошо перед этим поесть, чтобы не захмелеть. — Я широко улыбнулся.

Репортеры заулыбались в ответ.

«Гранд отель» оказался неплохим местом. После крохотных кают, в которых мы провели с Терезой последние сутки, номера отеля смотрелись особенно шикарно. Встреча с журналистами прошла, как обычно. После того как Тереза приняла ванну и немного отдохнула, она смогла лучше себя контролировать и спокойно отвечала на вопросы, встретивших нас репортеров. Потом она ушла, а я стал выполнять взятую на себя повинность — выпивать с журналистами. Если бы меня застал за этим мероприятием Джейсон Томсон, промышленник, с которым я приятельствовал на «Пасифике», а потом на «Звезде Востока», то он, наверное, бы на меня обиделся. У него-то ни разу не получилось затащить меня в бар.

Журналисты оказались неместными. Один был из Рима, а другой аж из Вены. Оба проторчали три дня в Бриндизи и все ради того, чтобы их газеты первыми в Европе напечатали про известную путешественницу Терезу Одли.

Распрощавшись с репортерами, я постучался в дверь комнаты Терезы и застал ее сидящей в кресле и плачущей.

— Что случилось? — забеспокоился я.

— Не знаю, — стараясь вытереть слезы, сказала она. — Вы говорите, что Штейнер давал мне яд. Зачем он это делал?

— Не знаю, Тереза, — честно признался я.

— Мне плохо, Энтони, — сказала она. — Сделайте что-нибудь! Я вроде как-бы живу, но мне чего-то не хватает. Я умираю?

— Нет, что вы!

— Что же со мной тогда? — спросила она и, не дожидаясь моего ответа, снова расплакалась.

— Я иду за врачом, — сказал я и постыдно сбежал.

«Мог бы просто обнять бедняжку,» — вновь проявился мой внутренний собеседник.

«Угу,» — ответил я. — «У тебя секс — лучшее из лекарств».

«А как же!?» — захихикал он. — «Ты что этого не знал?»

С помощью портье послали за доктором. Тот появился минут через сорок, которые я сидел рядом с Терезой и рассказывал ей про репортеров, с которыми только что выпивал. Не знаю насколько ей эта тема была интересна, но поток ее слез немного уменьшился.

Доктором оказался сухонький, неважно одетый старичок. К тому же его английский я понимал через раз. Я рассказал ему о возможной причине плохого самочувствия Терезы.

— Ну так дайте ей этой настойки, — не задумываясь, предложил старичок-доктор. — Я знаю аптеку, где вам ее продадут. Дорого, но готовят качественно.

Тереза с надеждой посмотрела на меня.

— Нет, — решительно сказал я. — Это только навредит.

— А вы кто? — решил выяснить старичок. — Вы доктор?

— Нет, — честно ответил я. — Я хуже. Я соучредитель «Фонда Терезы Одли».

После этого я выпроводил, ничего не понявшего старичка, из номера. В коридоре я расплатился с обалдевшим от такого обращения доктором, пошел в ресторан, сделал заказ и вернулся к Терезе.

Она, с опущенными руками, сидела в кресле и уже не плакала. Наверное, запас слез у нее все же был конечен.

— Сейчас принесут лекарство, — сказал я.

Действительно, прошло немного времени и появился официант с подносом. Я пододвинул к креслу, на котором сидела Тереза, столик, имевшийся в номере, а официант стал его сервировать. Перед нами появились глиняный кувшин с горячим вином, глубокое блюдце с медом, чайник и две чашки.

— Что это? — спросила девушка.

— Лекарство, — ответил я.

Я налил в чашку немного чая, добавил меда, а потом долил горячего красного вина из кувшина.

— Пейте Тереза, — сказал я. — Пейте, а я расскажу вам что-нибудь интересное.

Разбавленного вина можно выпить много, а если напиток еще и подслащен медом, то тем более. Тереза одолела три чайных чашки и начала клевать носом. Я довел ее до постели, снял ботинки с высокой шнуровкой, уложил в постель и укрыл одеялом.

— Спокойной ночи, — сказал я, но она не ответила, спала.

Ну что ж, будем надеяться, что сон лучшее лекарство.

Сцена 39

Несмотря на то, что я пожелал Терезе спокойной ночи, до темноты было еще далеко. Прибыли мы в Бриндизи около полудня, пару часов приводили себя в порядок в гостинице, потом встреча с журналистами, которая затянулась еще часа на два. Потом я занимался с Терезой… В общем день выдался хлопотным. Можно было бы взять перерыв, но я все же решил съездить на вокзал и выяснить, как можно добраться до Парижа, нашего следующего пункта путешествия.

Ехал я на извозчике, смотрел по сторонам и думал, что этот городок доживает свои последние тихие года. По дороге повстречалось несколько зданий в лесах, по которым сновали строители. Явно шла активная реконструкция. Также попалась парочка строительных площадок, где, очевидно, возводили новые здания. Потом пересекли дорогу, по которой прокладывались рельсы. Мой возница недобро покосился на эти работы и что-то тихо сказал на своем наречие. Выругался, наверное. Но ругайся, не ругайся, а удобное расположение Бриндизи, как крайней точки Европы перед рывком в Индию и Юго-Восточную Азию через Суэцкий канал, в конце концов сделает свое дело. И поднимутся новые здания, и поедет трамвай, и много чего еще измениться, пока самолеты не отнимут у морских кораблей их пассажиров.

А вот вокзал, казалось, замер в летаргическом сне. Да, был перрон с газовыми фонарями, было само здание вокзала с башенкой и часами. Но все — какое-то обветшалое и поблекшее. Вокзал словно говорил: «И так сойдет. Я один здесь такой. Другого все равно нет».

На вокзале мне повезло. Где-то на многочисленных путях, не видимый мне, уже стоял поезд, который курсировал по маршруту Париж-Бриндизи-Париж. Утром, не позднее 9.00, он должен был отправиться в обратный путь. Кассир, такой же сонный, как и сам вокзал, продал мне два билета в первый класс нужного мне поезда. Кроме меня покупателей билетов не было, и я даже подумал, что не будем ли мы там единственными пассажирами, о чем и спросил кассира. Тот заверил меня своим сонным голосом, что почти все билеты распроданы.

Потом я вернулся в гостиницу, постоял немного у двери в номер Терезы, но так и не решился постучать. Буду надеяться, что она крепко спит, а не плачет, сидя в кресле.

В своем номере я снял, купленный в Порт Саиде, легкий костюм песочного цвета и раскрыл свой чемодан. Удивительно, но Терезе удалось сохранить и чемодан, и мою холщовую сумку, и их содержимое. Потерял я только Генриха, который решил остаться в команде «Ливерпуля». В голове по этому поводу крутились разные мысли. Было немного обидно, что меня предпочли другим, но это чувство перекрывалось облегчением, что теперь с меня снята ответственность за мальчишку. Кроме того, мысли о Генрихе у меня в сознании тесно переплетались с воспоминаниями о гибели Веры. Это, в свою очередь, отталкивало меня от бывшего воспитанника. Может быть, пройдет время, все поменяется. Я снова встречусь с Генрихом, и у нас будут другие, более дружеские отношения. Во всяком случае, я не собирался терять с ним связи. Адрес, на который можно было писать Генриху, мне дала Тереза. Вот сяду в поезд Бриндизи-Париж, у меня будет несколько дней, соберусь с мыслями и напишу ему письмо.

Рассуждая таким образом, я переоделся в свой китайский костюм и растянулся на кровати. Хотел подумать о Вере, но мысли без спроса перескочили на более близкие события: спасение на море, путешествие на «Дефендере», встреча с Терезой, ее болезнь. Все это крутилось перед глазами, словно немое кино, как если бы все это происходило не со мной. Я вглядывался в мелькающие в моей голове картинки и не заметил, как заснул.

Сцена 40

Тереза сидела в своем купе и работала. Вернее, в этот момент она отвлеклась от написания текста и смотрела на, мелькающие в окне поезда, картинки. Это было несомненным преимуществом путешествия по железной дороге перед плаванием на корабле. Там — скучный бескрайний водный простор, а здесь — проносящаяся за окном бурная человеческая жизнь. Кроме того, постоянно меняющие за окном виды давали хороший отдых от работы. Пять минут их созерцания, и ты снова готова для выстраивания строчек на листе.

Шел второй день, как они выехали из Бриндизи, и Терезе стало лучше. Настолько, что она взялась за работу. То, что с ней происходило в последние дни, казалось наваждением, которое хотелось поскорее забыть.

Но даже в плохом можно найти свои плюсы. Ведь в эти дни Энтони так трогательно заботился о ней. Даже в поезде он находил способ приготовить горячий чай с вином, который он называл глинтвейном. И здесь Тереза немного хитрила. Она делала вид, что обжигается, не может пить приготовленный напиток из кружки, и тогда Энтони поил ее из ложечки. Потом он укладывал ее, словно маленькую девочку, в постель, укрывал пледами, которые выпросил у проводника и рассказывал ей разные истории.

Большинство из них были весьма интересными, хотя попадались и совершенно нелепые. Например, история про человека, а вернее про его душу, которая попала в тело другого человека, в глубокое прошлое. Энтони совершенно серьезно, словно все это произошло с ним, рассказывал о похождениях такого перерожденца в новом для него мире. Хотя такого и быть не могло. Если бы описанное произошло, то такой пришелец неминуемо попал бы в дом умалишенных, так как не перенес бы произошедших с ним перемен.

Немного Терезу разочаровывала сдержанность Энтони. Он вел себя с ней, словно того поцелуя в гостинице в Порт Саиде и не было. Да, они называли друг друга по именам. Энтони без стеснения касался ее, когда поил своим чаем, когда укладывал в постель. Но это совсем не походило на взаимоотношения любовников. Скорее, старший брат заботился о немного приболевшей младшей сестре.

А душе Терезы хотелось большего. Она сама себе не раскрывала значения этого слова. Большего — и все. Это — когда забьется сердце, слегка затуманится в голове и станет хорошо, хорошо. Но этого хотелось душе, а разум говорил другое. Да, они любят друг друга, но им обоим надо время, чтобы привыкнуть к этому новому для них состоянию. Чтобы потом, как полагается хорошо воспитанным людям, перейти на новый уровень взаимоотношений.

«А потому,» — говорил разум Терезы. — «Надо придерживаться приличий».

Ехать в разных купе, чтобы, не дай бог, не спугнуть любовь ненужными бытовыми подробностями. Вместе работать над сочинением сказки про Элли. Вместе обедать в вагоне ресторане, где на людях называть друг друга «мисс Одли» и «мистер Деклер».

В таком поведение была своя притягательность. Будущее манило Терезу своим предстоящим свершением, когда все однажды закончится, также, как и началось. Энтони подойдет к ней и поцелует. В голове немного затуманится, и станет сладко, сладко.

Сцена 41

Три дня в поезде от Бриндизи до Парижа прошли быстро. Пару раз нас отлавливали вездесущие журналисты. Это произошло дважды, когда мы остановились в Риме и Милане. Но к этому моменту Тереза чувствовала себя вполне хорошо, а процедура общения с репортерами была, можно сказать, отработана. Их вопросы не блистали новизной, поэтому моя спутница легко и спокойно на них отвечала. Несмотря на это, импровизированные пресс-конференции затягивались. Нам надо было спешить в дорогу, и последняя их часть — выпивка с журналистами — в Риме и Милане так и не реализовалась. Но эти репортеры не знали о моей привычке поить пишущую братию и поэтому на отсутствие бесплатной выпивки не обиделись.

Мои взаимоотношения с Терезой никак не изменились. Выбранная мной модель поведения «брат-сестра» полностью себя оправдала. Однажды представив в голове, что я — «брат» Терезы, мне стало легче с ней общаться и не думать о последствиях такого нашего сближения. По всей видимости такие взаимоотношения устраивали и девушку. Что-то она просчитала в своей хорошенькой головке и решила не форсировать события.

Когда два человека тесно общаются, да еще, вдобавок, ничего не ждут друг от друга, то такое общение становится легким и непринужденным. Вот и я расслабился. В один из дней, в самом начале нашего путешествия на поезде в Париж, я напоил Терезу горячим глинтвейном, уложил в постель и стал рассказывать разные истории, которые помнил из прошлой жизни, не забывая адаптировать их под текущие реалии. За этими рассказами я и сам не заметил, как начал рассказывать свою собственную историю. То, что произошло со мной. Однажды я уже был готов выложить Терезе всю правду о себе. Тогда Вирасингхе вез нас в горы, и только случайность остановила меня от признания.

Сейчас обстановка была другой. Мы были в замкнутом пространстве, а поезд мчал куда-то вперед: ни остановиться, ни выпрыгнуть. Весь мир уменьшился до пространства вагонного купе, а у меня был благородный слушатель, чьи глаза поблескивали в сгущающихся сумерках. Вот я во всем и признался.

— Невероятно! — сказала Тереза. — Но он бы не смог выжить!

— Кто он? — не понял я.

— Ну, этот…, - стала объяснять мне журналистка. — Тот, чья душа переселилась в прошлое.

Тут до меня дошло, что Тереза восприняла мое признание, как очередной фантастический рассказ, которыми я потчевал ее в последнее время. Я не стал ее разубеждать.

«Почему так?» — думал я потом, сидя уже в своем купе. — «Почему Вера сразу и безоговорочно поверила мне? Не приняла мои слова за чудную выдумку? И почему умная и образованная Тереза все восприняла, как сказку?»

Почему да как? Гадать смысла не было. Разные люди видят мир по-своему, и по-разному в их головах отражаются чужие слова. Вера была такой. Тереза — такая, и она никогда не станет другой.