На изнанке чудес

Никто не знает, что случилось бы, успей Мысль добраться до Теоры. Но сверкающий меч Корут в руках заступника вовремя рассек негодяйку пополам. И только тогда Теора сообразила, что Незримый принадлежит ей, а она – ему. И он призван охранять ее от таких вот страшилищ, обитающих в темных зарослях. Он был весь в драгоценных одеждах, с лицом неизъяснимо прекрасным и взглядом, способным воскресить из мертвых.

Зачищая меч после тренировки, он смотрел на нее с укоризной и серьезностью. Но даже эта его мимолетная хмурость показалась Теоре лучезарной. Она еще не понимала, что произошло нечто такое, о чем впоследствии пожалеют оба. То, что она смогла увидеть Незримого до Часа Встречи, было плохим знаком.

Перед тем как снова скрыться в сияющем облаке, Незримый настоятельно просил никому не рассказывать о случившемся. Особенно родителям, поскольку считалось, что первая встреча должна состояться в день совершеннолетия. Теора пообещала. Ослушаться его не хватило бы духу. Он был грозен и строг, но вместе с тем внушал обожание и тоску по бескрайним, подернутым дымкой небесам.

С тех пор Теора бережно хранила эту маленькую тайну. И Антея не раз замечала на лице подруги беспричинную, мечтательную улыбку.

8. Достать звезду

Солнце скатилось уже совсем низко, когда на мшистый валун у чаши села отдохнуть стрекоза. Антею от окна было не отлепить.

– Даже не верится, – прошептала она. – Брату семнадцать. Как быстро летит время!

– Он проживет еще триста лет, если… – Теора заговорила и тут же осеклась.

– Правильно. Если не пропадет в одном из нижних миров. Не хочется его вот так отпускать.

– Но ведь с ним будет с Незримый! – возразила Теора.

Антея покачала головой.

– Незримые не могут уберечь от всех бед. Кроме злых мыслей и жадных людей, существует много другого…

О том, какие же еще опасности могут подстерегать в иномирье, услышать не довелось.

– Прячься! Идут! – шепнула Антея и на корточках отползла за округлость чаши. Из дверей цепочкой выдвинулась сияющая процессия во главе с Денрером и его покровителем. Закатившись за горизонт, солнце послало ввысь прощальные лучи. Поплыли над лугом ароматы ночных цветов, небосвод из темно-синего сделался черным, и на нем, подобно огням маяков, зажглись огни ближних и дальних звезд. До подруг донеслись голоса гостей.

– Астрономы говорят, в созвездии дальних Сирен появилась какая-то новая ближняя звезда. Фиолетовая! – заметила престарелая родственница Антеи, которой недавно стукнуло двести восемьдесят. Она шагала легко и смеялась, как девчонка.

– Если наш Денрер спасёт фиолетовый мир, я буду им гордиться, – ответил старик с белой окладистой бородой и улыбнулся. Если сосчитать все его зубы, выяснилось бы, что их ровно тридцать два. Старику почти сравнялось триста.

Крадучись за процессией, Теора и Антея не заметили, как очутились среди костров.

– Ой, я забыла браслеты, – сказала Теора. – И платье грязное, просто жуть.

– Пустяки! – уверенно заявила Антея. – Всем подавай виновника торжества. Наш внешний вид никого не заботит.

После вечерней зари им обеим следовало надеть нарядные платья, звенящие браслеты из камня незерита и явиться на праздник костров. Иначе его еще называли праздником Воссоединения и устраивали всякий раз, когда кто-либо из жителей Энеммана встречал своего Незримого.

Нынешней ночью чествовали Денрера, длинноволосого парня-непоседу, которого вечно тянуло на подвиги и свершения. Возможно, именно от брата Антея «заразилась» тягой к самостоятельности и стремлением делать всё в одиночку.

Она прекрасно отдавала себе отчет в том, что неудачная попытка забраться на башню Карему грозит если не гибелью, то полной инвалидностью. А это считалось даже хуже смерти. Зато если мышцы и сила воли не подведут, она достанет звезду, попадет в мир по ту сторону небес и докажет, что на многое способна и без Незримого. К чему ей сияющий опекун с мечом, отражающим мысли? Он будет лишь путаться под ногами. Да, конечно, Антея слышала о братской любви, которая зарождается между Незримым и его подопечным. Но какое ей дело до чувств? Проявление эмоций – удел слабых. Победы и поражения – эти суровые уроки жизни – вот истинное предназначение сильных духом.

Она не любила праздники Воссоединения. Истории о спасении миров казались напыщенными и неправдоподобными. Теора слушала их с восторгом, а вот Антея утверждала, что всё до последнего слова – вздор и чепуха. Правда, не прилюдно. При посторонних она предпочитала держать рот на замке.

С высоты птичьего полёта луг был похож на крохотную вселенную. Устремляясь к усыпанному звездами небу, змеились зеленые, синие, оранжевые и малиновые струи огня. Под ними трещали ветки и сучья деревьев из зарослей Мысли. Люди собирались – каждый у своего семейного костра. Взрослые вели тихие разговоры, среди молодых бурлило веселье. Старики сидели на широких цветастых покрывалах и играли в «энни-менни», стараясь силой мысли сбить с доски фигурки соперников.

В стороне от людей бесформенными субстанциями парили в воздухе Незримые. Теора присматривалась к ним в надежде на чудо, но так и не смогла отличить среди них того, кто спас ее десять лет назад.

Зато спаситель видел Теору, и даже слишком хорошо. Испачканное платье, пылающие алым щеки и волосы, белые, как свет дальних звезд, – всё в ней было прекрасно.

Залюбовавшись, Незримый Теоры пропустил начало торжества. Денрер вышел на середину луга, поклонился четырем сторонам света и произнес заученную на зубок речь, после чего настало время танцев.

Древняя ритмичная музыка, сотканная из звуков дюжины струнных, духовых и ударных, уносилась ввысь, к разноцветным россыпям ярких звезд, уходила глубоко под землю и кружила гостей пира в своем неудержимом водовороте. Лишь Незримые держались поодаль светлой стеной, величественные и безмятежные.

Вволю натанцевавшись, Теора улеглась на покрывало возле костра. Дед Джемпай легонько ткнул ее пальцем в бок.

– Что, с ног валишься? А наряд-то теперь не отстирать. Вот намучается Тертея!

– Да ладно тебе ворчать! – сказала бабушка Медена. – Погляди лучше, как старшие отплясывают. Нынешняя молодежь Тертее с Шеоредом и в подметки не годится.

Музыка стихла столь же внезапно, как и началась. Зазвучала едва слышная, исконная музыка лугов, наполненная треском цикад, гудением мух и шелестом травы. Покрывала переместили к центральному костру и уселись в круг.

Теора расположилась между Антеей и Денрером, дед Джемпай занял почетное место героя и рассказчика рядом со стариками из рода Менехов, Севров и Линеоров. Семья Теоры принадлежала к славному и очень древнему роду Нейлов, но молодой наследнице это ровным счетом ни о чем не говорило.

Всех спасителей миров называли по-особому. Например, деда звали Джемпай – спаситель Мередона. Отца Теоры, грозного бородатого Шеореда – спасителем Переннии. Хрупкую, но волевую Тертею – спасительницей Ангрии.

Денрер, пунцовый от танцев и священного напитка, тайком поведал Теоре, что собирается стать спасителем долины Ревий. Там, как утверждалось в книге Земель, беззащитные маленькие люди соседствовали с хищными и жестокими варварами.

Теора хотела ответить, что укрощать варваров занятие не из лёгких. Но тут дед Джемпай начал свой вдохновенный рассказ о спасении Мередона. Теора слышала его сотни раз, и всегда находила для себя что-то поучительное, чего не скажешь о подруге, которая намеренно пропускала слова старших мимо ушей. Если Антея чего-то не хотела, заставить ее было практически невозможно.

Пока Джемпай в красках расписывал свои приключения в Мередоне, ей вспомнился недавний разговор с Теорой. Изучив книгу Земель вдоль и поперёк и посоветовавшись с астрономами, Теора решила спасти край под названием Вааратон.

«Он не такой большой, как тот, что достался деду. И, похоже, не столь сложный. Думаю, справлюсь. Но что насчет тебя?»

«Родня с детства твердила, будто нет ничего лучше, чем сорвать одну из ближних звезд и перенестись в какой-нибудь мир, чтобы избавить его от бед, – вздохнула Антея. – Может, поэтому я сидела днями напролет за изучением миров. Вааратон мне по душе. Отправлюсь с тобой».

«Но что если звезда будет всего одна?»

Антея передернула плечами. Она верила в свою неуязвимость, полагалась на удачу и была убеждена, что всё пойдет по плану.

– Делай свое дело. Наряжайся, жди Незримого. А я сделаю свое. Моя судьба – на вершине подвижной башни.

– Башня Карема? – вздрогнула Теора. – Нет, даже не вздумай! Если ты сорвешься и упадешь…

– Да-да, – нетерпеливо перебила Антея. – Знаю. Хотя бы ты не читай мне нотаций. Если выживу, наши пути обязательно пересекутся.

На равнине серебрились чаши. Костры давно погасли. Ночь дышала прохладой и терпкими ароматами растений. В глубоком небе, залитом чернильной тьмой, мерцали звёзды.

Местный астроном Леррис нацелил телескоп на планету с шестью кольцами, которая одиноко висела в безжизненном космосе. Пристроился у окуляра и принялся созерцать. Ближние звезды немного ему мешали, но что поделать? У природы ничего лишнего не бывает.

Только он так подумал, как одна из ближних звезд – ярко-желтая, по цвету точь-в-точь плод кислого нерта, – оторвалась, словно плохо пришитая пуговица, и стремительно полетела к земле, оставляя позади неясный исчезающий след.

– Вот так-так! – удивился астроном. – Неужели и у природы есть от чего избавляться? Что стряслось с этой звездой? Неужели погиб один из миров? И большой ведь был мир…

Буко-шмель вернулся из дежурного полёта, залез в банку и, сварливо пожужжав, отправился на боковую. А Теора лежала в полутьме, пытаясь разглядеть рисунки на стенах своей комнаты. Сон никак не шел. Сбоку, через окно, в чашу вливался свет. Мягкое сияние разноцветных ближних звезд на безоблачном небе замедляло ход мыслей. Серебряные крапинки дальних напоминали о бесконечности вселенной.

Почти с самого рождения Теора знала: ближние звезды – это миры, где дела идут неважно. Как только в мире устанавливается равновесие, ближняя звезда гаснет и превращается в дальнюю.

Но если миссия спасения терпит провал, крушение неизбежно. И тогда ближняя звезда навсегда покидает небосвод. А на ее месте остаётся выцветшая пустота. Одни звезды исчезают, другие появляются. Так было и будет всегда.

Теору терзало смутное беспокойство. Что имела в виду подруга, милостиво позволив ей ждать Незримого? Почему судьба Антеи – на вершине башни? Неужели она задумала отказаться… Нет. Сущий вздор! Отрекшимся от Незримых не удавалось спасти даже захудалый мирок. Как правило, они сами нуждались в спасении. Антея умная. Она не станет действовать наперекор многовековым обычаям.

Зеленая звездочка Вааратона подмигивает Теоре с небес, словно намекая: после воссоединения с Незримым всё пойдет как по писаному.

«Поймаешь звезду – и она увенчает кольцо бриллиантом, – звучит в голове голос матери. – А когда мир будет спасён, бриллиант обретет силу».

Жизнь Теоры – огранённый алмаз. Ей не нужно бороться за выживание, потому что Энемман – край вечного достатка. Она ничего не знает о тьме, потому что защищена. Шеоред часто повторяет: за клумбой нужен глаз да глаз, иначе вырастут сорняки – забот не оберешься. Если сорная трава вырастет в душе, любая трудность в чужом мире покажется непреодолимым препятствием. А измученным жителям чужого мира перво-наперво нужен свежий взгляд со стороны.

«Береги свой ум, – наставляет Шеоред. – Прочерти межу, установи пограничные пункты и ни под каким предлогом не пропускай внутрь злые мысли».

Теора готова следовать любым советам. Лишь бы приблизиться к недостижимому совершенству, лишь бы хоть немного стать похожей на того, с кем вскоре предстоит объединиться.

Глубокой ночью, прислонившись к гладкой стене чаши, на улице караулил Незримый. От его длинного одеяния во все стороны исходило свечение. Прямые волосы, затянутые в тугой хвост, ниспадали на плечи, а в ножны был надёжно вдет отточенный меч Корут. По ночам в зарослях стояла мёртвая тишина. Но следовало быть начеку. В тишине чёрные мысли копили силу.

Незримому ничего не стоило пройти чашу насквозь. Он существовал вне пространства и времени, однако при желании мог легко брать в руки предметы и даже становиться подобием человека.

Теора была далеко не первой его подопечной. Он посетил многие миры и много чего повидал. Однажды рожденный из воздуха и лучей Антареса, он жил на протяжении вечности, нисколько не старясь и не страшась смерти. Увядание и болезни не имели над ним власти. Возможности Незримых, их бесспорное совершенство и сила пленяли воображение смертных и приводили их в трепет. Но при всём своем великолепии Незримые умудрялись считать себя слугами людей.

От созерцания его отвлекли шаги. Сперва шаги, а затем грубый голос.

– Эй, ты, дылда блестящая! Я к тебе обращаюсь!

Незримый чуть было не выхватил из ножен меч. Последний раз он сталкивался с такой наглостью веков пять назад. Напротив стояла Антея. Небрежно заплетенные косички, черные, совершенно дикие глаза и неуёмная дрожь по всему телу. Антея была в пижаме и босиком.

– Скажи этому приставале, чтобы проваливал! Я из-за него спать не могу, и аппетит пропал. Да что там! Все, кому не лень, наперебой твердят мне о Часе Встречи. Голова трещит, как костёр! А вы, светлые пятна, вы же вроде на одном языке общаетесь? Вот и передай ему: пусть катится!

– Успокойся, – сказал Незримый и выставил ладонь. Но потом вспомнил, что Антея его ни слышать, ни видеть толком не может. Обратил взгляд на товарища. Тот плыл над землей в светящемся облаке и был как в воду опущенный. За ним невесело волочились полы пурпурной одежды, печально свешивались на лицо огненные пряди.

– От меня еще ни разу не отказывались! – пожаловался он. – Я тщательно ее оберегал…

– Да, видно, не уберег, – гулко ответил Незримый. – Антея уже несколько раз обводила тебя вокруг пальца. Как думаешь, куда она отлучалась?

Шевелюра собеседника сделалась на несколько тонов светлее.

– Неужели в заросли?

– Я свидетель. Она слишком близко подпустила к себе тамошних обитателей. В ее уме бродят черные мысли. Чтобы их выдворить, одного желания мало. Понимаешь?

Незримый Антеи кивнул с убитым видом. Если от него и отрекутся, то из-за его же недосмотра.

***

Зашуршала пригибаемая ветром трава. Теора уронила букет увядающих цветов, перебросила через плечо белый водопад волос и прибавила шагу. Быстрее, еще быстрее. День прошел как в тумане, и только теперь она ясно осознала: медлить больше нельзя. Заря догорает, звезды висят так низко, что кажется, достанешь рукой. Антея не должна лезть на башню.

Мысль о том, что близкая подруга может разбиться насмерть, мутила рассудок, ускоряла биение сердца и застилала глаза пеленой.

Здание гудело и качалось. Где-то в вышине, в недосягаемом мраке, скрывались его последние этажи. Башенный страж, свирепый ветер Вирр, свистел меж толстых серебряных балок, ожесточенно дуя в лицо.

Но Антее ветер был нипочем. Благодаря усердным тренировкам она почти не устала. Только в основании шеи нет-нет да и проскакивал укол иглы.

Сжав зубы, она подтянулась и сумела добраться до десятиметровой точки, выше которой начинались крюки. Под ногами колыхался океан тёмного разнотравья.

«Не смотри туда, только не смотри», – шепчет Антея и делает еще рывок. За крюк уцепиться куда легче. И нога, соскользнувшая с балки, вновь обретает опору, пока сердце делает отчаянный кувырок. Башня Карема не стоит на месте. Движется по лугу, словно ее отовсюду гонят. И утробно воет, будто изголодалась по крови смельчаков.

Вирр швыряет в лицо горсть льдистой пыли. По ночам он вырывается из нутра башни и без передышки дует до самого утра. А на заре, стоит солнцу наполовину показаться из-за горизонта, ветер делается кротким, как овечка. И крохотные бутоны сиреневых луговых лилий раскрываются при полном затишье.

9. Долгожданная встреча

Теора примчалась к башне, когда та медленно проплывала над мощеной булыжниками площадкой для зарядки. Подпрыгнув, схватилась за холодную трубу и беспомощно повисла. Права была бабушка Медена, когда говорила, что одолеть подъем способен лишь силач. Напрасно Теора это затеяла. Ох, напрасно!

– Поворачивай! – крикнула она. – Спускайся, пока не поздно!

Слова заглушил насмешливый свист ветра. Антею не остановить. Безумная попытка Теоры забраться хоть сколько-нибудь выше потерпела провал. На нежной коже ладоней уже намечались мозоли. Она болталась на перекладине, как марионетка, и ею впервые завладело чувство безысходности, смириться с которой невозможно.

Чьи-то крепкие горячие руки схватили ее за щиколотку и буквально дернули вниз. Ближние звезды обнадеживающе мерцали не для нее. Теора сорвалась и с оханьем покатилась по траве. Счастье, что не по камням. Башня Карема даже не думала сбавлять ход.

Теору вздернули за воротник, и над ухом прогремел раскатистый голос Шеореда:

– Ты что вытворяешь, дитя непокорное?! – грозно осведомился он. "Непокорное дитя" взмолилось:

– Отец, отпусти! Ну отпусти, пожалуйста!

– Зачем ты туда полезла?! Жить надоело?!

– Там Антея!

– Твоя непутевая подруга может делать, что пожелает. А ты марш домой! – прикрикнул на дочь Шеоред и оттолкнул от себя с такой силой, словно перед ним не дочь была, а заклятый враг.

Тут Теора обнаружила, что растянула связки, и заковыляла по направлению к родительской чаше, поминутно утирая слёзы. Она оглянулась лишь раз. Но этого раза хватило, чтобы понять: Антея всё еще не сдалась. Она непреклонно движется к цели и, может статься, достигнет ее раньше Теоры. Звезда Вааратона – славная зеленая звездочка, которую принято срывать вместе с Незримым, – достанется той, чью волю не сокрушить никаким ветрам.

Теора вспомнила о Незримом и вновь зарделась. Хорошо, что в темноте никто не увидит. Всю жизнь она только и мечтала, что о священном Часе, когда ей наконец-то представят Незримого. Ее защитника и верного друга. Того, кто никогда не предаст и до последнего вздоха будет рядом.

Похоже, Антее она теперь не нужна. Мудрецы Энеммана говорят: если пути расходятся, нет смысла бодаться с судьбой и сворачивать с дороги, которая тебе уготована. Каждому – своё.

Теора убрала с лица волосы и посмотрела вокруг. Вот она, ее дорога. На бескрайнем ночном лугу золотятся пахучие цветки верверов, мокрая от росы трава приятно холодит ноги. Сандалии звенят пряжками, сверху на равнину глядят разноцветные звезды-маяки, а впереди белеет родительская чаша. Как только Теору официально представят Незримому, она сможет каждый день наслаждаться его обществом. Какой же глупой она была, когда собиралась рискнуть жизнью ради Антеи!

Среди звезд прочертила полосу огненная комета. Кроме Шеореда и Теоры, все внутри чаши были в сборе и дружно наблюдали, как тает ее оранжевый хвост. Маленькая бабушка Медена так зазевалась, что по дороге к столу чуть не уронила доску для игры в степные шашки.

– Уже за полночь перевалило, а их всё нет. – Ёрзал на стуле дед Джемпай. – Дай, хоть время за шашками скоротаю. Кто готов сразиться?

– Из меня игрок неважный, – заявила Тертея и принялась натирать свой любимый кубок.

В прошлом году она победила в конкурсе на самую искусную вышивку, и с тех пор свободных шипов на хватайдереве почти не осталось. Тертея с завидным упорством вышивала пейзажи, портреты, натюрморты и даже карикатуры. А потом без зазрения совести цепляла их на колючки.

– Я тоже не собираюсь играть, – сказала Медена. – Хочешь, разбужу для тебя буко-шмеля?

– Ну, нет, – проворчал Джемпай. – Теора его натаскала, будь здоров! Проиграть буко-шмелю было бы унизительно.

Когда на пороге показалась растрепанная Теора, ей тут же поспешили навстречу. Бабушка – с аптечкой, дед – с громкими причитаниями, а мать отложила кубок и с расстановкой сказала:

– Только не вздумай явиться в таком виде на Час Встречи. Твой Незримый помрёт со смеху.

– Ага, как же, – ответила Теора и уселась в кресло.

– Откуда эти царапины? Ай-яй-яй! – суетилась рядом бабушка Медена. – Ведь я предупреждала: не суйся к башне, проку не будет.

– А я, – заявил Джемпай, – тоже любил правила нарушать. Молодо – зелено.

Его Незримый заулыбался. Незримые матери и бабушки всё еще провожали взглядом комету. Для Теоры они были лишь бесформенными светлыми фигурами. Сквозь них виднелись контуры предметов и очертания лиц.

Подоспел запыхавшийся отец.

– Давненько я не стаскивал с Каремы непослушных сорвиголов! – рассмеялся он, обнажив ряд белых зубов. – Дети так быстро подрастают. Не успеваешь оглянуться, а они уже перешагнули порог! Теора, скоро ты покинешь семейную чашу и поселишься в новой. Незримый, как и прежде, будет оберегать тебя днем и ночью…

– Но не только от злых мыслей, – перебила бабушка. – Когда звезда будет активизирована, вы перенесетесь в другой мир. И там тебе могут встретиться люди, каких нет в Энеммане. Алчные, завистливые, гордые. Берегись их. Не заводи опасных знакомств.

Девушка кивнула и закусила губу. Если завтра Антея не появится, это будет означать, что Теору опередили.

***

Утро налилось в чашу пронзительной свежестью, пряными запахами трав и птичьими трелями. Зажужжав, буко-шмель стукнулся спросонья о стеклянную стенку банки.

После раннего завтрака Теора задернула занавеску, снова опустилась на кровать и заложила руки за голову. Тысячи дальних звезд растаяли, когда забрезжил рассвет. Небо перестало подмигивать сотнями ближних маяков, но все они были на месте. От Антеи уже который день не поступало вестей. Но, несмотря на ее исчезновение, звезда Вааратона никуда не делась. Сегодняшний день отличался от предыдущих. Сегодня Теору окружали чудеса: добрые люди, дивная природа и переживания, от которых сладко щемило сердце.

Двенадцать часов. Через какие-то двенадцать часов для нее наступит пора перемен. Так в застывший мир приходит весна, свергая порядки строгой, холодной зимы.

Прежде чем погрузиться в утренний сон, она еще некоторое время слушает пение легкокрылых миреид, которые замолкают с восходом, чтобы впитать в себя музыку нового дня.

Близился вечер. Теора сидела на горячем гладком валуне, теребя спелый колос винетины. На лугу водили хоровод девушки с пестрыми лентами в косах, а в стороне, не теряя бдительности, стояли на страже призрачные Незримые. В свете желтого солнца их было почти не разглядеть.

Отчего же Теоре так хорошо и тревожно одновременно? В груди поднималось и вновь затихало странное, неведомое доселе чувство. Хотелось убежать, куда глаза глядят. Хотелось петь и плакать от счастья.

– О чем думаешь? – вывел из полузабытья журчащий голос Тертеи. Солнечный луч до дна просветил ее смеющиеся зрачки.

– Мама?

– Тсс! Не шевелись! Гляди, какая ящерка! Золото с изумрудом. – Тертея нагнулась и протянула руку. Ящерка сиганула в траву прыткой молнией.

– Ну вот, спугнула! – улыбнулась Теора и замолкла. Мать подняла на нее чересчур уж серьезный взгляд.

– Я вижу тебя насквозь, – театральным шепотом произнесла она. – Ты сомневаешься, стоит ли связывать жизнь с Незримым. Ведь кто-то прекрасно обходится и без покровителей. Не так ли?

Теора не знала, что ответить. Мать вечно строила из себя прозорливую и вела себя так, словно ей известны потаённые глубины человеческой души. Но она редко когда угадывала мысли. Насчет Незримого сомнений не оставалось. Беспокоило другое. И на сей раз Тертея попала в яблочко.

– Незримые почти не уязвимы. Но я должна кое о чем предупредить. Если твой Незримый защитит другого человека, то сделается его хранителем. И тогда по возвращении в Энемман Незримой станешь ты.

Теора ощутила спиной покалывание крошечных льдинок, хотя луг стоял в знойном мареве.

– Я не боюсь, – выдавила она. – Я собираюсь подготовиться и быть во всеоружии.

– Кстати о подготовке. Платье только что доставили.

Дочь точно ветром сдуло. За все свои неполные семнадцать лет она ни разу не бегала на длинные дистанции с таким энтузиазмом.

***

…Теора еще немного покрутилась перед зеркалом. Она решительно не понимала, как можно добровольно отказываться от того, чего многие в Энеммане жаждут с самого рождения. Взваливать на себя груз ответственности за собственные ошибки глупо, когда есть тот, с кем этот груз можно разделить.

Антея намекала, что собирается отречься от Незримого. А он почти наверняка был неподалеку. И если он все слышал, то как, должно быть, опечалился. Ужасно, когда от тебя отрекаются. Но еще ужасней, если отрекаются, так и не увидев твоего лица.

Украшения из солнечной проволоки Теора приготовила заранее: два браслета с аметистами на правую и левую руку, ожерелье в виде переплетенных ветвей и диадема с огромным хризолитом по центру.

– Незримый ни за что меня не предаст, – сказала она своему отражению. – Защитить другого человека? Как бы ни так!

Один вид подарочной коробки, где лежало платье, вызывал предвкушение сказки, извлекал из залежей памяти давно забытые образы и вызывал безотчетную улыбку.

Что уж говорить о платье? На подоле и лифе золотились цветы. Вышивка поражала изысканной красотой. И если бы Теора не знала, что платье шито у мастера на заказ, то решила бы, что это дело рук Тертеи.

На дне коробки она обнаружила серебряное кольцо. Незамысловатое, широкое, с черненой надписью на непонятном языке.

«Его нужно будет надеть на средний палец. В знак того, что отныне мною движет благородная цель», – вспомнила она бабушкины слова. И у Медены, и у деда Джемпая, и у каждого из родителей на среднем пальце красовалось по такому кольцу. Никто даже не пытался расшифровать загадочную надпись. Когда Теора приставала к родным с вопросами, они сами делались загадочными и, точно сговорившись, отвечали: «Со временем смысл откроется».

Она примерила кольцо – и тотчас стряхнула с руки. Серебро жгло кожу. То ли оттого, что Час Встречи еще не настал и Теора нарушила правила. То ли оттого, что она увидела Незримого раньше положенного срока.

А если на церемонии кольцо по-прежнему будет жечься? Неужели ее с позором выгонят из родительской чаши? Неужели Незримый от нее отвернется?

Щеки запылали, как два малиновых заката. Да что это с ней, в самом деле?!

Помотав головой, Теора прикрыла дверь в спальню и с миниатюрными розочками в зубах принялась за прическу.

***

Еще более красивый и притягательный, чем десять лет назад, Незримый присутствовал во время торжественных речей бабушки Медены и деда Джемпая. Потом, путая слова и запинаясь, заговорила Тертея. А за нею последовали избитые, отдающие нафталином назидания Шеореда.

В продолжение всех напутствий Теора смотрела на Незримого в упор, без доли застенчивости. Она снова могла его видеть. Когда родные заподозрили неладное, было уже поздно.

Окруженный извечным сиянием, Незримый выступил вперед – и Теора подалась ему навстречу. Без неловких моментов здесь, конечно, не обошлось. Именинница наступила на длинный подол платья – и ткань с треском разошлась по швам. Бабушка ахнула, мать взмахнула веером, прикрывая неуместную улыбку, а дед только языком прищелкнул. Зато Теора даже не придала этому значения.

– Сколько лет, сколько зим! – воскликнула она и бросилась Незримому на шею.

О да, теперь она могла не только до него дотронуться, но и обнять. Без опаски рассмотреть каждую черточку на его дивном лице, взять за руку, провести пальцем по узорам на шелковых одеждах, которые струились до самой земли, приоткрывая лишь носки туфель. Никаких запретов, никаких преград.

У Шеореда отвисла челюсть. Он едва сдержался, чтобы тут же не броситься к дочери и потребовать объяснений. Шеоред во всем любил придерживаться порядка. Тайны и недомолвки были ему не по нутру. В людях он предпочитал два качества: честность и прямоту. И если быть честным, то честным во всём, вплоть до работы со скульптурами из шингиита, когда ни один удар по камню не пропадает впустую.

– Вот мы и встретились наконец, – тихо проговорил Незримый. А затем мягко отстранил Теору от себя. Как и полагалось на Часе Встречи, он отвесил чинный поклон, приложив руку сперва к сердцу, а затем ко лбу. Это означало, что он не оставит Теору ни в радости, ни в горе и защитит, какая бы беда ни приключилась.

Бабушка Медена при этой сцене так растрогалась, что невольно пустила слезу. Дед легонько тронул ее за локоть и шепнул:

– Кольцо! О кольце не забыли?

Кольцо с таинственной гравировкой Теора всё это время держала в полотняном мешочке за поясом. Протянула Незримому, зажмурилась. Если сейчас оно опять опалит кожу, худо ей придется.

Незримый бережно взял ее за руку. На миг Теоре показалось, будто ее окутал плотный поток теплого ветра. Надпись на кольце вспыхнула голубым пламенем и погасла. А в следующую секунду драгоценность уже сверкала на ее пальце. Кольцо больше не жглось.

Только сейчас Теора заметила, как ушло напряжение, витавшее в воздухе. Родня вздохнула с облегчением. Даже луг, который было замер, вновь загудел вечерним хором насекомых.

Что за проверку она только что прошла? Почему ее не предупредили?

Бабушка Медена сделала успокаивающий жест.

«Это чтобы ты не волновалась понапрасну», – говорили ее глаза.

10. Отречение

Разноцветные костры тянулись к небу гибкими струями огня. Звезда Вааратона по-прежнему висела и ждала Теору. Но Теора смотрела исключительно на Незримого, который вёл ее под руку, точно доблестный воин из сказаний.

Ее поздравляли с днем рождения, сыпали горы пожеланий и подарков. Она отвечала рассеянной улыбкой. Если перед Часом Встречи в голове творился сумбур, то сейчас там царила блаженная тишина. Лишь сердце билось так, словно его посадили в клетку и оно жаждет свободы. Выдавало рваные ритмы, резко останавливалось, а потом вновь начинало бешено стучать. Бабушка сказала, это нормально. В Энеммане так бывает со всеми, кому только-только исполнилось семнадцать.

«Организм перестраивается. Ломает старые законы, чтобы ты могла без последствий перенестись в другой мир. Потерпи, – добавила Медена. – Энергия Незримого поможет тебе обновиться».

Так вот, оказывается, каково было Денреру на празднике Воссоединения! А он и виду не подавал. Держался. Теора поняла, что держаться, как он, не сумеет. Внезапно накатила дикая слабость, и девушка едва не отключилась. Но когда рядом с тобой Незримый, хлопнуться в обморок при всём честном народе весьма проблематично.

Теора ощутила приток силы, идущий откуда-то извне. Ее словно окунули в ледяную прорубь и, не дав отдышаться, тут же отправили в парильню. Придя в чувство, Теора встретила глубокий и нежный взгляд своего сияющего опекуна.

– Не смущайся, – улыбнулся тот.

– Что, опять краснею?! – ужаснулась Теора и накрыла щёки ладонями. – Это всё наследственность.

– Пустяки, – отозвался Незримый. – Румянец тебе к лицу.

***

Чаша, куда они переехали, оказалась просторной, без единого уголка, где могли бы обосноваться пауки. Но шестиногие проявили изобретательность и сплели огромную паутину вместо крыши. Белые прочные нити основы были натянуты, как струны. На поперечных, более тонких нитях сверкала роса.

Из всей коллекции восходов, что за семнадцать лет насобирала Теора, сегодняшний был самым поразительным. В каждой капле росы играли краски, которые стоило бы увековечить. Каждую каплю можно было смело помещать под стекло и отправлять в музей на выставку.

Сняв украшения – все кроме кольца – Теора заложила за ухо сиреневый цветок мереники и в платье, как была, упала на застеленную кровать.

– Паутина – прелесть, – высказалась она. – Пускай остаётся.

Черный паучок плавно спустился на невидимой нити, и Незримый поймал его на палец.

– Согласен. С уборкой можно повременить. Тем более что вечером состоится охота на звезду.

Теора вздохнула и потянулась.

– Время слишком торопится. За ночь я так устала, что даже переодеваться лень. И в сон клонит. Кстати, ты как обычно спишь? Стоя или лежа?

– Я не сплю, – ответил Незримый. – Нет необходимости.

– Стало быть, и не устаёшь никогда?

– Без устали рублю негодные мыслишки, – рассмеялся тот и подбросил в воздух меч Корут с бордовой рукоятью.

Смеется. Теора хмыкнула, поднеся ладонь к губам. Она всегда считала, что Незримый должен быть холодным и неприступным, как белые скалы за долиной.

– Привыкай, – сказал Незримый, проницательно взглянув на подопечную. – В будущем тебе еще не раз придется разочаровываться.

Теора опешила.

– Это кто тут разочаровывается? Ты что, и мысли читаешь?

– Само собой.

Теора накрылась одеялом по самую макушку.

– А так?

Незримый отдернул край одеяла и усмехнулся.

– Перестань. Мне даже стены не помеха.

Теора хитро улыбнулась. Ей в голову пришла потрясающая мысль.

– Тогда как насчет полетов? Ты ведь летаешь, не так ли?

– Этих способностей у меня не отнять, – добродушно подтвердил тот.

– Тогда полетели к снежным вершинам! Прямо сейчас!

Упрашивать Незримого не пришлось. Он подхватил Теору на руки, словно она была невесомым пёрышком. Взмыл в чистое небо, начисто позабыв о паучьей сети, – и был немедленно спущен с небес на землю.

– Я же просила не трогать паутину! – с досадой воскликнула Теора. – А теперь она вся на мне!

Незримый пообещал искупить свою вину, набросил на подопечную край сияющего одеяния – и белые волокна органично вписались в вышитый на платье узор. Теора изумленно вздернула брови.

– Ты и такое умеешь?!

Незримый предпочел промолчать и рванул к горам на ураганной скорости. Превращению паутины в вышивку он научился только что.

Снежок со вкусом мятного мороженого полетел в сторону Теоры и ловко нырнул за воротник. Теора в долгу не осталась.

– Получай! – Она метнула сразу горсть снежков, но те рассыпались на полпути. Незримый сдержанно улыбался. Было видно, как ему хочется выпустить смех наружу и бросить вызов равнодушию холодных гор.

По склонам, опасно приближаясь к пропасти, тянулись цепочки следов. Прерывались цепочки в самых неожиданных местах. Познав головокружительную сладость полёта, Теора вновь и вновь бросалась в разверстую бездну, где ее ждали потоки плотного ветра и крепкие объятия за пару секунд до приземления, несущего смерть.

– Вот теперь я точно готова, – сказала Теора. Стараниями Незримого она не расшиблась ни в сотый, ни в сто первый раз. – Восстановлю порядок, спасу мир. А ты мне поможешь.

Дома она принялась разбирать вещи, которые накануне перевезла из родительской чаши. Незримый опрометчиво заявил, что старьё вряд ли ей пригодится.

– Где тут старьё? – слегка обиделась Теора, вынимая из коробки свои рисунки и амулеты на черных шнурках. От них исходил едва уловимый запах эфирных масел.

Она прекрасно понимала, что вскоре со всеми этими ценностями придется расстаться. Ничто из вещей не может принадлежать тому, кто вот-вот переправится в смежный мир. Туда не захватишь ни сокровищ, ни сменной одежды. Что уж говорить, если некоторые при переправе теряли рассудок. Даже внешность не застрахована от изменений.

Когда Незримый осторожно на это намекнул, Теоре сделалось не по себе.

– Как? В Вааратоне я могу стать некрасивой?

– Необязательно. В Вааратоне я еще ни разу не бывал. Но случалось, что в других мирах жители Энеммана менялись. В основном, по моему недосмотру.

Последнюю фразу он произнес так тихо, что ее заглушило стрекотание сверчков.

– А бывало, что менялся ты сам? – не унималась любопытная Теора. Она сидела на кровати, скрестив ноги, и смотрела на Незримого во все глаза, точно он был какой-нибудь сказочник из далеких земель.

– Постоянно, – ответил тот. – Мой облик менялся постоянно. Если честно, это слегка утомляет. Каждый раз приходится приспосабливаться заново.

– Тяжело вам, Незримым, – озадаченно протянула Теора.

Ее сияющий хранитель не удержался от очередной улыбки.

– Может, оно и к лучшему. Жизнь находится в непрерывном движении. Ночь сменяется днем, прорастают и вянут растения, куда-то вечно спешат облака. Если долго пребывать в покое, становишься уязвимым.

– Знаешь, – сказала Теора, – в Вааратоне не так уж и опасно. Я специально подыскивала мир, где было бы поменьше зла.

– У зла множество форм, – возразил Незримый. – Оно любит скрываться под разными масками и проникать через малейшую щёлку, стоит только зазеваться. Вот потому-то я и забочусь о твоих мыслях так тщательно. Едва чёрная мысль спускается в сердце, как соединяется с волей. И тогда поврежденным становится весь человек. Чернота разрастается в нём подобно плесени.

– Как говорила мама в особо запущенных случаях, простыми средствами тут не обойдешься, – усмехнулась Теора. – Когда наш бассейн покрывался плесенью, приходилось использовать «тяжелую артиллерию».

– Суть ты уловила, – похвалил Незримый и склонился так низко, что она чуть не свалилась с кровати. – Но всё же хорошенько запомни мои слова. Злые мысли нужно отсекать сразу. Иначе станешь искаженной, как отражение в осколке вазы. И жизнь твоя исказится.

– Но почему ты говоришь об этом сейчас?

– Другого случая может и не представиться. Сегодня ночью звезда Вааратона станет бриллиантом на твоем кольце. А я… Никто не знает, какой облик уготован мне по ту сторону небес.

***

Антея не понимала, почему и за какие грехи хочет расквитаться с подругой, но необъяснимая, горькая зависть держала ее в своих тисках. Казалось, зеленая звезда опалила ее ладонь вечность тому назад. Но боль от ожога до сих пор не утихла. Любое движение вызывало приступ тошноты, Антея шла через силу.

Почему звезда не сделалась бриллиантом на ее руке? Ах, да! Ведь у нее не было кольца, как не было и Незримого. Антея отреклась от преданности, растоптала нежную дружбу и вдребезги разбила щит, ограждавший ее от болезней внешнего мира. Отныне ее второе имя – уязвимость, отчаяние, ярость. У нее столько имён, но не радует ни одно. В новом мире она беспомощна, как только что родившийся ягнёнок.

Солнце выглянуло всего на секунду, а потом на лес наползла тень. Волосы и спина покрылись липкой изморосью. Антея углубилась в заросли, надеясь найти спасение от тучи под пологом листвы. Но там ее поджидала куда более неприятная туча – писклявый рой назойливых, мелких тварей.

Изголодавшись по человеческой крови, комары облепили Антею со всех сторон. Она с криком раздавила несколько штук, но их место тотчас заняли другие. Она побежала – рой погнался за ней. Испещренная кровоточащими укусами, кожа невыносимо чесалась. На лоб липла протянутая меж ветвей паутина, над тропинками вилась и попадала в нос мошкара.

А стоило нечаянно коснуться ствола опаленной ладонью, как руку от ногтей до плеча пронзала сотня жгучих игл.

Было что-то еще. Невидимое, неуловимое. Оно вонзалось в тело гигантским жалом, натягивало жилы, как леску. Рвало, раздирало в клочья остатки слабой защиты.

Стоная и плача, Антея без направления мчалась сквозь лес. Мысли бросались на нее, точно разъяренные псы. В голове кружили мрачные вихри, умножались, пускали корни, отравляли ядом – и не было от них спасения.

Она ни о чем уже не могла думать, когда за деревьями вдруг вырос заброшенный домик лесника. Крыша у него прохудилась. Древоточцы прогрызли в стенах ходы. Сквозь крыльцо проросли одуванчики. А за дверью обнаружилась пропахшая старостью кровать, куда Антея рухнула без сил. Ее трясло. Внутри нее бушевала страшная буря.

Рассвет забрезжил из-под свинцовых туч, но в глубине леса по-прежнему настаивалась темень. Антея сползла с подушки и упёрлась босыми ногами в решетку из проржавелых прутьев. Холода решетки она не почувствовала, потому как сама была точно льдина посреди извечных снегов.

Кое-как сев на поеденном молью матрасе, дотянулась до спичечного коробка и запалила фитиль в лампе, где уже кончалось масло. Лампа скрипнула на гвозде, вместе со скудным светом из нее полились уныние и горечь.

За годы одиночества она разучилась светить, как полагается, а всё только чадила. Едва ее зажгли, о закопченное стекло тут же забился мотылёк, замелькали вокруг букашки и стало видно, как торопится на завтрак моль.

Стоило Антее подумать о завтраке – и в желудке заурчало. А ведь когда-то – кажется, сотни лет тому назад – она питалась небом, жила и грезила по-небесному. Ни голода, ни холода не ведала. Спустив ноги на дощатый пол, Антея странно дёрнулась. Закричала, но крик захлебнулся в гортани и вырвался наружу сдавленными хрипами. В косточку на большом пальце впились чьи-то зубы.

Она забралась обратно на кровать и стряхнула с себя жирную крысу. Только сейчас поняла: крысы повсюду. Кишат под кроватью, толкутся в подвале, пируют на чужой смерти. Антея забилась в угол и заскрипела зубами от отвращения. Буря выбрасывала на обглоданные берега внутреннего моря обломки того, что называют счастьем.

Учуяв страх, крысы осмелели. Забрались на кровать по свисающему одеялу, встали на задние лапы. Их истошный писк сводил с ума. Отступать было некуда. Антея схватила подушку и приготовилась отбиваться, как вдруг грызунам наперерез прыгнул более крупный зверь. Разбросал крыс, точно комья грязи, кинулся в их логово, выгнал всех до последней.

Зверем была кривая росомаха. В благодарность Антея накормила росомаху сухим хлебом, который чудом уцелел под столом в глубине ящика. И ошибется тот, кто решит, будто страданиям Антеи пришел конец. Шторм на внутреннем море только-только расправился с кораблями. Следом он потопил берега и уничтожил дюны, искромсав укрытия в щепки.

С наступлением ночи во тьме лесничьей хижины зажглись лиловые глаза.

11. Ходячая катастрофа

В заведении Сельпелона, куда приличных девиц не пускают, а приличные господа и сами не ходят, до глубокой ночи стоял гомон. За стойкой дремал упитанный краснощёкий «наливала». На помосте пьяно горланил «запевала» – прямой и длинный, как фонарный столб. Мужики шутили, что если посадить «запевалу» в шкаф, можно без зазрения совести дразнить приятелей скелетом в шкафу. И пусть гадают, о каком скелете речь.

Петька-шут нахлебался брусничной – да так, что даже похрюкивал. Но, сколько его ни останавливали, всё равно требовал у «наливалы» добавки.

– Куда тебе, окаянный?! – ворчал тот. – Полгорода побудишь, в участок загремишь, а свалят на нас. И без того дважды закрыть пытались.

– Побереги гроши для концерта! – крикнул из-за столика вечно раздраженный Марат. – А то знаю: надерешься, шаг за порог – и понесло в дебри! Право слово, лучше б Грандиоза послушал.

Петька-шут завалился под стойку с очередной бутылкой, похрюкал и не без помощи табурета вернул себя в вертикальное положение.

– Да что вы понимаете! Грандиоз у честного народа деньгу стрижёт, а птички забесплатно какой хошь концерт закатят.

Марат, безбородый дед, стукнул кулаком по столешнице. Подскочил на бочке его товарищ, подскочила в воздух пивная кружка, подскочила даже пена на пиве.

– Ну всё, братцы. Разъясните кто-нибудь этому остолопу, чем кончаются походы в лес. Или я за себя не ручаюсь!

Товарищ на бочке подмигнул, хлопнул по руке неприличную девицу, которая пыталась умыкнуть у него кошелек, и выколотил трубку.

– В лесу много трухлявых деревьев. Им человечина нужна. Без человечины не выстоят. Смекаете?

– Двоих в прошлом месяце под землю уволокли, – боязливо подтвердил его далеко не трезвый сосед. – Теперь лежат на опушке, под корнями, и стонут. Не то мертвяки, не то нежить.

Петька-шут перетрусил и основательно приложился к бутылке.

– Нежить. Придумаешь тоже! Уйми фан… – ик! – фантазию! Больно она у тебя прыткая, – сказал он. Прошаркал к порогу, толкнул дверь плечом и вывалился под луну, на свежий воздух.

На притолоке печально звякнул колокольчик. Улицу затопила непривычная тишина. Не слышалось собачьего лая, не ржали лошади извозчиков. Безлошадные кареты дремали вдоль дороги с выключенными двигателями. Не шатались под окнами праздные гуляки. Сельпелон буквально вымер. Ночь стояла, затаив дыхание. Как зритель, которому вот-вот покажут нечто потрясающе ужасное.

– Вернись, дурень! – окликнули Петьку-шута. – На погибель свою идёшь!

Но тот упорно волочил ноги мимо закрытой мясной лавки, пустой витрины, банка и печатного бюро под названием «Южный ветер». Шёл, похрюкивая, попивал из горлышка, пока не осушил бутылку до дна. А когда это случилось, перед Петькой-шутом пролёг пустынный Сезерский тракт.

Скудное солнце не успело за день высушить лужи, и следующий шаг пришёлся в одну из них. Петька-шут собрался как следует выбраниться, но слова застряли в горле. Наружу вырвался только придушенный хрип.

В сажени от злополучной лужи, на уровне глаз два лиловых луча прожигали мрак насквозь. Развевались волосы-плети. Раздуваемый нездешними ветрами, хлопал складками тяжелый балахон.

Петька-шут сделался трезвым в один момент.

– Мерда! – просипел он. – Братцы, спасайте! Мерда по мою душу пришла!

Ему бы, не мешкая, перебежать через тракт да в лесу схорониться. А он стал – и ни с места. Поношенные башмаки налились свинцом, ноги ватные, не слушаются. В голове, нарастая гулким, набатным звоном, звучит внятный приказ.

«Подойди!» – велят лиловые огни.

«Иди сюда!» – шепчут бесцветные губы.

Все дороги сводятся к единой точке. Вариантов нет. Выбор очевиден. Петька-шут делает шаг по направлению к Мерде. Сам, добровольно. Мерда налетает безмолвным призраком, накрывает рукавами, точно неводом. Попалась, рыбка! Не ускользнёшь.

– Петька-а-а-а! – воет Марат, хватая себя за седые патлы. Не уберёг мальца. До самого тракта шёл следом, а ничем помочь не сумел.

Яростные глаза Мерды разгораются, глядят поверх Петькиной головы. И чудится деду, будто в лиловом свете неугасающего голода проступают вертикальные зрачки.

С той ночи Петька-шут обезумел. Мать, сестру не узнаёт. На знакомых с кулаками кидается. А у самого глаза навыкате. Изо рта – пена, язык треплет бессвязный вздор. И так изо дня в день.

***

Служанка в чепце, сморщенная, как сушеный абрикос, взбила подушки, поворчала на беспорядок и сложила одежду Рины в шкаф.

– Не спрашивайте меня о Мерде, госпожа, – надтреснуто сказала она. – Мерда ищет то, чего найти нельзя. Томится жаждой, которую невозможно утолить. И выбирается на дорогу всякий раз, как эта жажда превращается в пытку. Так говорят люди.

Но любопытство Рины заглушало пророй даже глас рассудка. Его было не так-то легко укротить. Новость о сбрендившем завсегдатае кабака обошла окрестности и взбудоражила общественность. Активисты предлагали засыпать Сезерский тракт булыжниками, высадить на нем деревья, обнести дорогу высокой оградой и даже выставлять в ночное время стрелков. Только вот никто не знал, может ли пуля нанести Мерде вред. Одни считали ее призраком, другие – умертвием из лесных дебрей. Правды никто не знал.

Рина продолжала задавать вопросы и не замечала, что расстраивает старую служанку всё больше и больше. У бедняги тряслись руки, кривился рот, а кряхтение и вздохи приобрели столь угрожающую частоту, что Рина забеспокоилась.

Служанка вздыхала не без причины. Выяснилось, что ее сестра Дорофея – мастерица выпечки и просто хороший человек – тоже стала жертвой Мерды и уже третий год уединенно живет на окраине города.

– Из молодых господ в этом доме только вы проявляете участие к чужому горю, – сказала служанка, когда Рина предложила отнести Дорофее гостинцев.

– Мне заботиться больше не о ком, – пожала плечами девушка. – Сводные брат и сестра знать меня не хотят, мать умерла слишком рано. А где мой настоящий отец, можно лишь гадать.

– Если не затруднит, завезите Дорофее кое-каких продуктов, – попросила старушка и вынула из кармана небольшой список. – Когда она не у плиты, то начинает чудить.

Рина глянула на список и закивала. Яйца, мука, сахар, дрожжи, подсолнечное масло. Что ж, это она осилит. Главное, не попасться Грандиозу. Если он догадается, что Рина помогает слугам, тогда как этих слуг надо держать в черном теле, мало не покажется никому. Его ярость, как и талант, не знает границ.

Когда служанка закончила прибираться, Рина надела свои самые мягкие туфли, выскользнула из комнаты и бесшумно прокралась мимо спален. Но даже если б она топотала, как стадо слонов, ее бы не засекли. Гедеон у себя в комнате душевно играл… Хотя нет. Душевно издевался над скрипкой. Путной игры за всё время обучения в музыкальной школе от него так ни разу и не добились. Недаром Грандиоз зверел, стоило парню взяться за смычок. Если верить статьям из газет, у Грандиоза был тонкий слух, а чувство прекрасного – и того тоньше.

В смежной комнате упражнялась с саблей Селена. Она искромсала уже несколько деревянных манекенов и всё требовала от отца, чтобы тот подарил ей манекен из баллистического геля, который по свойствам близок к человеческому телу.

Рина спустилась в кухню, не произведя даже шороха. Отыскала масло, муку и дальше по списку. Сложила в рюкзак – и стрелой на задний двор. Вывела из стойла Уска-Калу, накормила морковкой, а потом запрыгнула лошади на спину. Угрюмая стража у ворот проводила ее с полным равнодушием. Всякому известно, что Рина выезжает, когда захочет. И никто ей не указ.

***

К Вааратону медленно подбиралась осень. Сперва она как бы невзначай позолотила верхушки осин, затем разбросала по тропинкам первые желтые листья. На полях начали жечь костры. Их сладковатый дым растворялся в утренних туманах, будил воспоминания и навевал мысли о шашлыках. По крайней мере, Кексу с Пирогом эти мысли стали приходить ежедневно.

Они бегали вокруг Юлианы и выпрашивали жареных сосисок. Юлиана в ответ лишь горько посмеивалась. Чтобы достать сосисок, нужны деньги. А с деньгами у них было туго. Травы Пелагеи продавались из рук вон плохо. За одеждой покупатели не шли. А теперь им на голову свалилась Марта, то есть еще один голодный рот. Если бы не Киприан, который попутно со спасением арний ловил в лесу мелкую дичь, положили бы они зубы на полку.

В камине, у северного окна, украшенного гроздьями рябины, трещали поленья и ветки можжевельника. Марта зашла в купальню, плотно притворив дверь. На полу из гладких досок она случайно надавила ногой на скрытую педаль – и в стенах бассейна стали нагреваться камни. Прослойка между ними раскалилась докрасна. А решетчатое дно с едва слышным шорохом начало съезжать вниз. Изнутри бассейн вмиг оброс ступеньками. Зажурчала, зашипела от жара камней вода – чистая, прозрачная, из глубоких подземных источников.

Марта мечтала только об одном: поскорее смыть с себя морок сна, вяжущего, как неспелая хурма. Забыть об ужасах и тяготах прошлого. Она взяла с подставки квадратное белое мыло, пахнущее смородиной и мятой. Спустилась по ступенькам в прохладную воду и окунулась с головой. А когда вынырнула, остриженные до плеч черные волосы прилипли к шее. Как же славно! Как свежо! Усталость и тоска отступали.

В странном бревенчатом доме посреди леса попадались опасные места вроде чердака. Но были и маленькие чудеса. Например, банка со светлячками вместо ночника. Или арнии. Пелагея и Киприан успешно лечили их на крыше тайной комнаты, но улетать птицы не спешили. То ли в благодарность, то ли по привычке они дарили обитателям дома своё пение. Наполовину птичье, наполовину человеческое. И радость, подобно воде из бассейна, наполняла каждую клеточку тела.

Марта вышла из ванной другим человеком.

– Холодно нынче, – сказала она, присаживаясь на корточки у огня и украдкой поглядывая на Киприана. – Солнце спряталось, грядут обложные дожди.

– Осень наступает лету на пятки, вот и холодает, – объяснила Юлиана. – Ты-то на чердаке, небось, пару месяцев проспала. Самую жару пропустила.

– Нынешняя осень отхватила у лета много тёплых деньков, – заметила Пелагея, вывязывая за столом незамысловатую череду петель. Кот на нить-оберег смотрел неотрывно. В свете абажура его глаза мерцали мириадами больших и малых звезд.

– Опять защитная нить? – спросила Юлиана. – От кого защищаемся на сей раз? Кривой росомахи давно не слышно. Нашла себе, что ли, нового кормильца?

– Или, лучше сказать, новую жертву, – вставил Пирог, который копошился поблизости.

– Молчите оба, – сказала Пелагея. – Нечего всякую нечисть поминать. Надо о хорошем думать. Какие у нас мысли, так и жить будем.

Киприан, сидевший на табурете у камина, накрыл лицо руками и запустил пальцы в огненную шевелюру.

– Вам нехорошо? – заволновалась Марта. – Может, воды?

Ему действительно стало нехорошо. Разговор о мыслях задел за живое. Если бы в верхних мирах он был внимательней, то не прозевал бы момент, когда злые мысли завладели умом его подопечной. А что теперь? Теперь он должен позаботиться хотя бы о Юлиане.

Но Юлиана считала, что способна позаботиться о себе сама. Ее вообще редко посещало желание опереться на чье-либо плечо. И она даже не подозревала, что может разозлиться из-за такой мелочи, как стакан воды, переданный из рук в руки. Из рук Марты в руки Киприану. Когда Пелагея вдруг воскликнула: «У меня же котёл на огне!» – и помчалась на кухню, Юлиана бросилась за ней.

Кекс с Пирогом одновременно подумали о вкусненьком, переглянулись и, не сговариваясь, рванули к бисерной занавеске. Но вместо вкуснятины их ждало горькое разочарование под названием «пырей».

– Если приготовить кашу на отваре пырея, она будет полезна вдвойне, – объяснила Пелагея и вынула из кипящей воды неприглядный пучок травы. – В пырее много кремния, а он позволяет организму лучше усваивать кальций.

Юлиану разочаровало другое.

– Котёл, котёл, – передразнила она. – На котёл твоя посудина не тянет. Я думала, он здоровенный и чёрный, как у ведьм.

Пелагея заявила, что котлы к ведьмам никакого отношения не имеют, и приготовилась отстаивать свою позицию до победного конца. Но Юлиана вдруг резко сменила тему.

– Девушка эта. Когда ты ее прогонишь? – понизив голос, спросила она.

– Прогнать?

– От нее ведь никакого проку! Заснула у тебя на чердаке, хотя ее никто не приглашал. А теперь… – Юлиана запнулась. И нет бы, Пелагее сдержаться, а она возьми да продолжи фразу:

– Охаживает твоего Киприана?

У Юлианы чуть волосы дыбом не встали. Она подскочила и опасливо оглянулась.

– Тише! Вдруг кто услышит!

– Да ладно тебе! – заулыбалась Пелагея. – В Вааратоне, поди, любая живая душа знает, что вы с Киприаном не разлей вода. Очерти границы, да и дело в шляпе. Чего стесняться-то?

– Я не стесняюсь! Не стесняюсь, понятно? – зашипела на нее Юлиана. В этот момент бисерная занавеска всколыхнулась, Кекс и Пирог разбежались по углам, а Пелагея выронила ложку, которой помешивала отвар. Перед ней на колени с разгона бухнулась Марта.

– Прошу, не прогоняйте! Мне некуда идти! Мать и сестёр продали в рабство! Я только чудом спаслась, – на одном дыхании выпалила она. – Если позволите остаться, не пожалеете. Я и по хозяйству могу, и за продуктами в город. И в саду постараюсь.

Сложив на груди руки, Юлиана завела глаза к потолку. Ну, началась песня! Пелагея должна быть стойкой и не поддаваться на уговоры. Если пускать в дом всяких встречных-поперечных девиц, добром это не кончится.

Пелагея действительно оказалась стойкой и уговорам не поддалась. Только вот чьим именно уговорам… Юлиана с ужасом обнаружила, что ее мнение здесь и в грош не ставят. Марта запрыгала от радости. Ей разрешили остаться и даже выделили спальное место на печи.

Когда она ускакала с угрозой вымести мусор и натереть до блеска полы, Юлиана придвинулась к Пелагее, придав своему лицу выражение крайнего негодования.

– И как это называется? Тоже мне, подруга. У тебя тут что, приют для бездомных? И так едва концы с концами сводим.

Пелагея подобрала с пола ложку, обтерла полотенцем и легонько ударила ею Юлиану по лбу.

– Посмотри на себя, добрая душа! У девушки трагедия, а ты ее под дождь хочешь выставить. Да если б я странникам приюта не давала, меня бы уже давно совесть загрызла.

Неожиданно Юлиана осознала одну простую вещь: ее личная совесть блуждает в потёмках, а сострадание на пару с радушием взяли бессрочный отпуск. Под волосами видно не было, но она отчетливо ощутила, как у нее пылают уши.

***

Пропитавшись испарениями завода и дымом от костров, по рынку сновали рабочие. В воздухе витал неуловимый аромат осени, чувствовались нотки специй и совсем немного – запах свежей металлической стружки. У фонаря, в луже, куда частенько наступали тяжелым сапогом, плавал туда-сюда желтый лист. На листе, точно капитан корабля, сидел и шевелил усами черный жук-предсказатель.

Теора нагнулась, пока никого не было, и спасла корабль с капитаном от верной гибели. Она, как и жук-предсказатель, была совершенно сбита с толку. Незримый ушел, не попрощавшись. Взял – и бросил ее на произвол судьбы. А здесь суета, толкотня – не понять, по какому поводу. Да еще и сумерки с дождем. Дождь!

Лишь сейчас Теора поняла, что капли не скатываются на землю драгоценным бисером, как было в Энеммане. Праздничное платье намокло, плечи и голова мёрзли на сыром ветру.

Мимо промчалась толпа буднично одетых обывателей. Промелькнули грязно-желтые штаны, блестящая от влаги куртка, раздались неприятные голоса. На углу надрывалась торговка:

– Щедрое предложение! Билеты на концерт великого Грандиоза! Билеты за полцены! Покупайте! Почти задаром отдаю!

Ее обступили сплошным кольцом. Люди протягивали руки с зажатыми в пальцах бумажками, а что кричат – не разобрать. Теора подошла поближе и осторожно потянула рабочего за край куртки.

– Чего вам? – огрызнулся тот. – Не видите, тоска в воздухе? Повсюду эта, чтоб ее леший, тоска! Хотите радости – покупайте билет! А не хотите, так хоть другим не мешайте!

По мере того как рабочий произносил свою гневную тираду, уверенности в нём убавлялось. Чем больше смотрел на Теору, тем больше расширялись глаза. Тут ее заметили остальные. Толпа поутихла, расступилась. Торговка завопила: «Батюшки-светы!» – смахнула билеты в саквояж и кинулась наутёк. Только пятки сверкают.

Теора растерянно стояла в оранжевом пятне фонаря, не понимая, отчего в нее тычут пальцами. Да еще и с суеверным ужасом. Всё прояснилось, когда она опустила глаза.

Кроме обычной тени в свете фонаря от ее ног тянулась еще одна тень. И Теоре эта тень явно не принадлежала. Если бы рядом с нею высился могучий витязь и время от времени помахивал мечом, люди бы поглазели и разошлись. Но витязя не было. Была только тень, которая проделывала то же самое на глазах у ошеломленной публики.

– Нежить проклятая! Чур меня, чур! – вскрикнул помятый дедок и начал креститься. Рабочие загудели. Женщины засуетились, подняли крик. Теоре пришлось убегать, потому что в следующий миг в нее полетел камень.

Мокрое платье сковывало движения, на руке выше локтя проступал свежий синяк от удара. Но Теора была счастлива. В краю дождей, туманов и тоски она еще не успела послушать пение арний, не побывала на концерте Грандиоза, однако счастье преследовало ее, как тень из недавнего сна. Незримый! Оказывается, всё это время он не отходил от нее ни на шаг. Изменилась форма, но не содержание.

– Точно! – Теора выдохнула и замедлила бег. – Ты говорил, что в других мирах сложно сохранить прежний облик. А я перепугалась.

Тень не ответила. Не шевельнулась. Тени не было вовсе, потому что яркая рыночная площадь осталась вдалеке. Теора заблудилась в лабиринте сумрачных фабричных кварталов. В трехэтажных домах с покатыми крышами тут и там светились уютом окна, жители задвигали шторы и готовились ко сну.

Теора обхватила себя руками и зябко поёжилась. Волосы от измороси слиплись, на платье темнели пятна грязи. Она была похожа на нищую оборванку. Лишь кольцо с зеленым – пока еще тусклым – бриллиантом напоминало о сказочных днях, проведенных на родине.

«Всегда будь со мной, и я буду с тобою и избавлю тебя от всякого зла», – всплыли в памяти дорогие сердцу слова. Незримый произнес их по пути к звезде Вааратона.

В его лучезарных объятиях печаль претворялась в безоблачную радость, грядущие тяготы представлялись мимолетными. А спасение чужого мира – экзаменом, который уже наполовину сдан. Где же теперь эти объятия, когда их так не хватает?

Теора прислонилась к шершавой стене одного из домов и позволила слезам вырваться наружу.

***

Торговка – надо заметить, дама довольно плотная – долго убегать не могла. Во-первых, одышка и скачки давления. С возрастом болезни гораздо чаще дают о себе знать. Во-вторых, саквояж с билетами. За них нужно выручить деньги, иначе протянешь ноги. Домыслить, что же в-третьих, торговке не удалось. Пока она бормотала что-то насчет нежити и злых духов, ей на голову со страшной силой обрушился обломок ржавой трубы. Обрушился, конечно, не сам. Как только она отключилась, неизвестный мужчина в маске прихватил саквояж и скрылся в мрачном переулке с победным хохотом.

12. Бесконечность вместо стены

Марта старалась. И даже слишком. После того как ей позволили остаться, она принялась с таким рвением наводить в доме чистоту, что у Пирога и Кекса развилась мания преследования. Сначала они убегали от метлы, потом – от швабры. К счастью, Пелагея не признавала прогресса. Иначе им пришлось бы убегать еще и от первого в Вааратоне парового пылесоса.

Единственным, кого уборка не потревожила, оказался кот Обормот. Сам он был чистоплюй, каких поискать. Вечно вылизывался, умывал лапой морду и обходил кучки мусора стороной.

Марта восхищалась им ровно до тех пор, пока он чуть не отправил ее в иное измерение. Коту помешал Киприан. Во время гипнотического сеанса он дернул Обормота за хвост – и стал спасителем во второй раз.

«Чердак, опасные глаза, – с удовольствием подсчитывала Марта. – Что будет завтра?»

Покончив с мытьем полов, она вызвалась готовить обед. Но не тут-то было. Из-за угла в черном цилиндре и при полном параде выскочила Юлиана.

– Подлиза, – осуждающе изрекла она и схватилась за сковороду. Первой мыслью было хорошенько огреть Марту по голове, чтоб знала свое место. Но по здравом рассуждении, вместо боя на сковородках, Юлиана решила устроить кулинарный поединок.

Пока дождь стучал по отливам и исполнял на крыше чечетку, они вдвоем развернули нешуточную баталию – не на жизнь, а на смерть. В неравном сражении с ножом пал лук – и оба главнокомандующих рыдали над ним, провожая в последний путь. А именно в кипящее масло.

Следом отправилась морковка, картошка и вырытый на огороде корень какого-то изысканного сорняка. Затем каждая из предводительниц прибегла к военной хитрости и пустила в ход свои секретные приёмы.

Юлиана налегла на приправы. Марта сделала ставку на соусы. И когда был выброшен белый флаг (а точнее, белая скатерть), в гости заглянул ничего не подозревающий Пересвет. Его тотчас заставили мыть руки, усадили за стол и заявили, что он будет судить наравне с остальными.

У Юлианы получилось блюдо, украшенное сыром и зеленью. Марта прибегла к старым добрым макаронам, щедро залив их самодельным сметанным соусом. Пересвет был счастлив отведать и того, и другого. А потом объявил, что макароны настоящий шедевр. Пелагея обожала сыр, поэтому всеми руками и ногами была за блюдо номер один. Мнения разделились, и друзья выжидающе уставились на Киприана.

– Вот, попробуй-ка еще ложечку, – сказала ему Юлиана.

– Лучше моё попробуйте, сударь, – улыбнулась Марта.

Давненько Киприан так не терялся. С одной стороны настойчивая Юлиана. С другой – робкая Марта, которую следовало бы подбодрить. В новом доме, да еще и в роли служанки, ей наверняка неуютно. А если она считает себя обузой? С этим нужно что-то делать.

Киприан одобрительно кивнул Юлиане, надеясь, что она поймёт. И взял тарелку из рук у Марты.

– Ну и пожалуйста! – обиделась Юлиана. – Я своё сама слопаю. Да и Кекс с Пирогом не откажутся. Эй, малышня! Отведайте вкуснятины!

Упрашивать их не пришлось. При слове «вкуснятина» они помчались к столу, опережая друг дружку, точно на соревновании.

Пелагея помыла посуду и отправилась на крышу потайной комнаты – лечить арний. А Марта самым наглым образом стала липнуть к Киприану. Кружилась по гостиной – нет, вы только подумайте! – под музыку из Юлианиного граммофона. Строила глазки, приторно улыбалась и была просто невыносима.

Когда Пелагея спустилась, чтобы постирать запачканную кровью юбку, Юлиана решительно встала и указала на Марту.

– Этот дом слишком тесен для нас двоих. Пойду проветрюсь. К тому же, дождь перестал.

Она схватила Киприана за край пурпурного одеяния и потянула за собой. Тот особо не сопротивлялся. Бросил через плечо искристый взгляд, поправил на волосах венок из кленовых листьев и исчез за дверью. Кекс и Пирог увязались следом.

Мокрые тропки, напоённый хвоей воздух, тучи, гонимые ветром в поднебесье… Юлиана не замечала ничего, пока не вышла на тракт. Там она немного остыла, посмотрела на Киприана снизу вверх и торопливо зашагала к домам. В дебрях ее души обитали недружелюбные чудища. Пока она дичала в лесу, чудища мало-помалу выбирались на волю. Но цивилизация загоняла их обратно и вновь делала Юлиану человеком.

Жизнь в Сельпелоне шла строго по расписанию: без чрезвычайных происшествий и неожиданных поворотов. Журналисты голодали – причем как в прямом, так и в переносном смысле. Литературная почва истощилась, газеты посерели, сделались скучными и продавались гораздо хуже, чем прежде. Ни одного хоть сколько-нибудь значительного события. Ни единой зацепки, из которой бы удалось раздуть скандальную статью. Или, может, репортёры плохо искали?

Когда Юлиана в сопровождении собачьей свиты и персонального «слуги» шагнула на площадь с часовой башней, у самого ее носа просвистела та самая зацепка. Точнее сказать, камень. Чуть крупнее морской гальки и далеко не такой гладкий. Следующий камень упал ровнёхонько перед Пирогом, и тот грозно зарычал, оскалив острые зубки. Этими зубами если вцепится, запросто не отдерешь.

Каменный град предназначался не Пирогу, не Кексу и, уж конечно, не Юлиане. А Киприан при желании мог отразить любую атаку – лишь бы поблизости деревья росли. На площади деревьев, как назло, не было.

Вслед за летящими камнями вихрем пронеслась ватага беспризорных мальчишек. Если их когда и кормили по-человечески, то, скорее всего, по выходным. А если заставляли мыться, то не чаще раза в месяц. Что уж говорить об одежде, дыр в которой больше, чем ткани!

Целью мальчишек оказалась хрупкая девушка в белом платье. Юлиана присмотрелась и поняла, что платью осталось недолго. Да и девушка была не в лучшей форме. Она упала посреди площади, укрыла голову руками и приготовилась терпеть до последнего. Белые волосы (наверняка красивые, если расчесать) спутались и походили на паклю. Там, где платье было порвано, на ноге виднелись ссадины и синяки.

Девушка не умела давать отпор, в ней за версту угадывалась беспомощность. А таких в Сельпелоне причисляли к изгоям. Когда стало ясно, что заступиться за нее некому, камни потели с удвоенной силой. Смотреть на это безобразие без содрогания было невозможно.

– Ах, негодники! Совсем совесть потеряли! – разозлилась Юлиана.

– Кекс, Пирог, кусайте их! – скомандовал Киприан.

Юлиана подпрыгнула от нетерпения и уже собралась рявкнуть «Фас!», но как раз в этот момент псы взяли высокий старт и понеслись на ватагу со свирепым лаем. В Пироге свирепость так и бурлила. Черный, ушастый, шибко похожий на чертёнка из нечищеного дымохода – он был рад покусать кого угодно. Главное, чтоб не наказали.

Он вонзил зубки в первую попавшуюся голень, потом во вторую и в третью, а потом мальчишки с криками бросились врассыпную. Кекс тоже постарался. Правда, ему не очень нравилось наносить увечья. Гораздо больше он любил, когда его гладят по мягкой белой шерстке. Такой же белой, как волосы незнакомки.

Юлиана подбежала к ней и подняла с земли.

– Ты как, не сильно ранена? Пойдем, тут недалеко наш дом.

Она взяла девушку под руку с одной стороны, Киприан – с другой. А Кекс и Пирог пристроились позади – ни дать, ни взять личная охрана.

– Как зовут-то? – спросил Киприан.

– Теора, – едва слышно вымолвила девушка.

Это имя было ему знакомо. Быть может, сотню, а может, и две сотни лет назад оно уже звучало. При иных обстоятельствах и в ином месте. Тот факт, что в средних и верхних мирах время течет по-разному, его не удивлял.

Всю дорогу до дома Киприан настороженно поглядывал на мелькавшую под ногами тень. Проникая сквозь переплетения ветвей, солнце ложилось на тропу причудливой мозаикой. Тьма играла со светом в жмурки и мешала как следует рассмотреть странную тень Теоры. Лишь в гостиной, и то когда Пелагея зажгла все свои масляные лампы, тень приобрела полноценные очертания.

– Ты. Сомнений быть не может. Ты здесь, – сказал Киприан коврику у стола. – Добро пожаловать!

Вид у него при этом был чрезвычайно серьезный.

Марта нашла его поведение милым. Юлиана покрутила у виска. А Пересвета взяло любопытство, и ради такого события он даже выбрался из своего книжного закутка. Хотя там, на верхотуре, под пледом было страх как уютно.

Приветствие Киприана относилось вовсе не к коврику. На коврике, протянувшись от ног Теоры, лежала подвижная тень. И у тени была голова. У тени имелся меч. Имелись даже длинные одеяния. Юлиана могла бы ручаться, что одеяния Киприана мало чем от них отличаются.

В течение всего времени Теора стояла, пошатываясь. Марта прочла на ее лице свою недавнюю тоску и смертельную усталость. С пальца соскользнуло и звонко ударилось об пол кольцо с зеленым бриллиантом, вслед за чем упала Теора – прямиком на свою вторую тень. Незримый (а тенью был именно он) сделал попытку ее подхватить, но у него ничего не вышло.

…Прохладный, свежий запах сосен вплетался в букет ароматов шалфея, корицы и чабреца. На окне, рядом с зажженной лампой, в горшочке рос вереск. В камине весело трещали поленья, а где-то над головой чудно пела неведомая птица. Согревшись под пушистым пледом, Теора приоткрыла глаза. Она дома. Среди чужих людей, которые вот-вот станут родными.

К ней тотчас поспешили с подносом и перво-наперво под завязку напоили травяными настоями. Затем Марта взялась распутывать ее колтуны и плести косы, Пелагея – зашивать платье, а Юлиана – развлекать разговорами. Правда, слов из Теоры было не вытянуть. Ее лихорадило.

– Вон, сколько снадобий выпила! – поразился Пересвет. – Неужто не помогают?

Он притворялся, будто читает, а сам тайком разглядывал незнакомку. Это ж надо было такой уродиться! Волосы цвета далекой звезды и ослепительного полуденного солнца. Лицо, тонко вылепленное из благородной глины. Руки нежные, без единой проступающей жилки. Влюбиться, как нечего делать!

– Топай уже к себе в библиотеку, – посоветовала ему Марта.

Пересвет ее по непонятной причине раздражал. Они не успели достаточно пообщаться, но Марта почему-то знала наперед: он будет задавать глупые вопросы о вещах, которые положено знать даже школьнику. Будет постоянно шататься без дела и с многозначительным видом заявлять, что обдумывает сюжет для книги. Станет без разрешения хватать горячие пирожки к обеду, слоняться по комнатам, пока она трёт полы, и втихаря подбрасывать свои носовые платки в общую гору стирки.

Она сможет свободно вздохнуть, только когда он отправится к фермеру или на свою вторую работу – в дом печатных услуг. А однажды Марта не выдержит и прямо скажет ему, что он зачастил. На что Пересвет глупо отшутится и сообщит, что набирается жизненного опыта.

Прокручивая в голове подобные мысли, Марта начала тихо его ненавидеть. Пока она размышляла, как бы побыстрее его спровадить, Теоре сделалось хуже. Она заметалась на постели, и все усилия по плетению кос пошли прахом. Кольцо, которое она обронила, Киприан собственноручно надел ей на палец. Но это не сработало.

В черепной коробке у Теоры гудели сотни военных труб. Разрываясь лютой болью, гремели снаряды. Пульс участился до немыслимых значений. Не вмешайся вторая тень – и печальный конец был бы неизбежен. Но вот пришел в движение меч на полу, заколыхались неосязаемые одежды. Марта и Пелагея разом отскочили в сторону, хотя поранить меч не мог.

– Она из верхних миров, – спокойно констатировал Киприан. – Скоро лихорадка пройдет. Корут Незримого способен отогнать любую хворь.

– А! Так вот, значит, в чем дело! – воскликнула Юлиана, как будто это многое объясняло.

Пелагея между тем по-хозяйски обвела взором присутствующих и покачала головой.

– Раз, два, три, четыре… Нет, так не пойдет. Слишком много народу. Марта, душенька…

У Марты ёкнуло сердце. Неужели сейчас ее выгонят? Но Пелагея всего-навсего передала записку с кодом от тайной комнаты и попросила открыть.

В кои-то веки отпирают секретную дверь! Пирог и Кекс поняли, что настал их час. Сколько они ни пыхтели над разгадкой шифра, ни одна попытка успехом не увенчалась.

Когда Марта стала подниматься по винтовой лестнице, псы увязались за ней.

– Мы все слова перепробовали, – прохрипел Пирог, неуклюже взбираясь по ступенькам и сдирая когтями голубую краску.

– Что же там за код? – высунув язык, спросил Кекс.

Код оказался немыслимо простым. Он, можно сказать, лежал на поверхности и состоял из двух имён. Эти имена слетали у Юлианы с языка всякий раз, как она замечала где-нибудь очередной погрызенный коврик.

– «КексПирог»? – не поверили псы. – Так не честно!

Марта не стала выяснять, что честно, а что нет, нажала нужные кнопки и повернула ручку. Дверь отворилась без шума.

Из недр тайной комнаты повеяло недостижимым счастьем: запахами ракушечного пляжа, кофейными ароматами приморских ресторанчиков и ветром южного побережья. Расширились лёгкие, расширилось сознание. И дом Пелагеи тоже словно бы раздался вширь, хотя никаких изменений снаружи не произошло.

Марта, Кекс и Пирог осторожно просунули головы в дверной проём. Тайная комната пустовала. По полу перекатывались комки серой пыли, с потолка сыпалась побелка, а стены были абсолютно гладкими, за исключением одной. На месте северной стены зияла бесконечность. Вернее, бесконечная тьма с вкраплениями ярких точек.

– Это что, пространственный трюк? – вслух подумала Марта.

– Даже если и трюк, я разочарован, – сказал Пирог. Несмотря на разочарование, ушки у него по-прежнему стояли торчком, а хвост был воинственно поднят.

– Мы надеялись, здесь хранятся сундуки с сокровищами, – с досадой протянул Кекс. – Или, на худой конец, пара волшебных шкатулок.

Когда упомянули о шкатулках, Марту словно электрическим разрядом прошило. Ларец с блуждающими огнями! Ведь именно ради него был проделан весь этот изнурительный путь. Желание Марты отомстить за семью привело ее в лесной дом. Стало быть, шкатулка где-то здесь. Где-то совсем близко…

Она зажмурилась и приготовилась внимать голосу интуиции. Но тут, как нарочно, появился Пересвет со своей раздражающей манерой лезть, куда не просят. Он втиснулся в просвет между Мартой и стеной, обвел тайную комнату восхищенным взглядом и произнес всего одно слово:

– Фантастика!

– Убить тебя мало, – сквозь зубы процедила Марта.

– Маловато, согласен, – с лучезарной улыбкой отозвался Пересвет. – Надо зажарить и съесть. Ладно, признайся, ведь я тебе нравлюсь!

– Еще чего! – фыркнула та. Оттащив его за воротник, она хлопнула дверью перед самым его носом и решительно двинулась за шваброй. В тайной комнате следовало прибраться, и как можно тщательней.

– Ох, как просторно стало! – сказала Юлиана, раскинув руки в стороны. – Ощущение, словно я на берегу бескрайнего океана.

Пелагея хитро и понимающе прищурилась.

– Скорее, на границе бескрайнего космоса, – уточнила она.

С верхнего этажа присеменил Пирог и ворчливо завозился в ногах.

– Мы зря потратили уйму времени, когда пытались вскрыть замок, – кисло сообщил он. – В комнате нет ничего интересного. А теперь там заперли Кекса, и он остался наедине с бесконечностью.

– Что ж, это мы исправим, – сказала Юлиана. Узнав шифр от замка, она долго покатывалась со смеху: – Два мелких вредителя возомнили себя следопытами, а обычный код подобрать не могут!

Вызволив Кекса из заточения, она поставила обоих псов перед собой и отчитала – так, на всякий случай. А потом стала принюхиваться. Она наклонялась к Кексу всё ближе и ближе, пока окончательно не убедилась: белый негодник вывозился в какой-то пакости, пока сидел наедине с бесконечностью.

Схватив за шкирку Кекса и Пирога, она потащила их в ванную и купала целый час. Первого – с целью дезинфекции, а второго – для профилактики. Юлиана в который раз пришла к заключению: где мохнатого ни оставь, он везде найдет вонючую канаву. Пусть даже и в пугающей бесконечности.

13. Спасители мира

Теневой меч сослужил службу и лёг назад в теневые ножны. Он отогнал злые мысли, но Теоре не полегчало. Ее то бил озноб, то бросало в жар. Температура на градуснике скакала страшным образом.

– Если так и дальше пойдет, придется везти ее в городскую больницу, – сказала Пелагея.

– Только не в больницу! – взмолилась тень замогильным шёпотом. – Город ее погубит! Я в Вааратоне мало что могу, но моя подопечная… Позаботьтесь о ней. Из-за непутевой второй тени в городе ее съедят заживо.

– Как Незримый может говорить подобные вещи?! – воскликнул Киприан.

Все, кроме Пелагеи, уставились на него в изумлении. Голос второй тени слышали лишь они вдвоем. Правда, Пелагея пока не спешила в этом признаваться.

Когда температура поднялась до отметки тридцать девять с половиной, Теора начала бормотать в бреду.

– Я должна спасти мир… Звезда… Кольцо с бриллиантом… Надо спасти Вааратон…

Юлиана подошла, подвязала к штативу и точным движением опустила Теоре на лоб тканевый мешочек со льдом.

– Мир спасать собралась? Лежи, выздоравливай! А мы уж как-нибудь сами справимся.

Пелагея поинтересовалась у Марты, чисто ли в комнате наверху.

– Чище не бывает, – отрапортовала та. – Я вытерла всю пыль, за исключением космической.

Она не сказала, как мчалась сломя голову прочь от засасывающей звездной бездны и как ее потом колотило.

– Прекрасно! – обрадовалась Пелагея и поручила Киприану с Пересветом перенести больную в тайную комнату. Якобы там она быстрее пойдет на поправку.

Пирог и Кекс ее оптимизма не разделяли. Они сидели под полотенцем, каждый в своей небольшой лужице после купания, и ворчали, что наверху нет ровным счетом ничего, достойного внимания.

День плавно перетек в сумерки. Из дружелюбного места, где можно собирать ягоды да грибы, лес сделался угрюмым и готовым на любые подлости. В неподходящую минуту он мог выудить из своего нутра какую-нибудь голодную, озлобленную зверушку и подкинуть на крыльцо.

Поэтому Пелагея не мешкая смотала свеженькую нить защиты в клубок, взяла кота Обормота и отправилась на вечерний обход – обносить дом. А когда дело было сделано, Теора бредила уже в тайной комнате. Юлиана вызвалась поухаживать за ней до полуночи и, несмотря на неприязнь, договорилась с Мартой, чтобы та ее подменила.

Огонь в камине полакомился березовыми поленьями и затребовал добавки. Вспомнив, что ночи нынче пошли холодные, Пересвет поморгал, неуверенно перемялся с ноги на ногу и подбросил сосновых. А они как затрещат да как станут плеваться искрами! Отскочив от камина, Пересвет врезался в Марту, которая в это время несла на кухню ведро с водой из родника – специально для новых настоев. Половина ведра выплеснулась ей на платье, другая половина разлилась по полу.

– Вот недотёпа! – зашипела она. – Везде от тебя неприятности!

У Пересвета была всего одна попытка извиниться, но он ее проворонил. Тогда Марта, вконец обозлившись, всунула ему ведро и заставила идти к роднику.

На дворе стояла тьма, хоть глаза выколи. В лесных дебрях подвывали волки, хлопали крыльями безымянные птицы. Но стоило волкам и птицам затихнуть, как где-то в вышине раздавался жуткий, леденящий душу скрип. На обратном пути от родника Пересвета окатил внезапный ливень. Парень вернулся, вымокший до нитки, но жаловаться не стал.

«Лучше налягу на чаёк», – сказал он сам себе и в тот же вечер выдул добрую половину кипятка, предназначенного для настоев.

Из бесконечности дует сухой, безжизненный ветер. В окружении голых стен, с тенью, которая не может защитить, Теора качается на волнах своего беспамятства. Ее, безвольную, бесполезную, прибивает к берегу, как щепку, отколотую от корабля. Рядом суетятся рыжеволосый юноша в длинных одеяниях и девушка с черным цилиндром на голове. Накладывают ледяные компрессы, пытаясь сбить жар. Вливают в рот по каплям горькое питьё.

Откуда взялись эти люди? Что делает здесь она? Теора порывается встать, но ее мягко возвращают на подушки.

– Ты не готова, – шепчет приятный голос. Она всего на секунду встречает взгляд янтарных, пронзительно глубоких глаз и вновь проваливается в пучину тягостного забытья.

***

Пелагея проснулась под утро. За окном, предвещая рассвет, шелестел прямой дождь. Обормот спал, свернувшись меховым клубком на спинке дивана. В камине догорали поленья. Они напоминали далекий цивилизованный город на объятом тьмой земном шаре.

Кое-как выпутавшись из одеяла, Пелагея спустила босые ноги на пол и поёжилась. Она впервые почувствовала осень по-настоящему. Словно до сих пор были лишь репетиции. Словно до сего дня осень лишь примеряла дорогое убранство, несмело ступала по лесным тропам в красных башмачках и срывала листья, чтобы посмотреть, куда их унесет ветер. Сейчас она приобрела свой тонкий, неповторимый аромат, который ни с чем на свете не спутаешь.

На цыпочках пробравшись мимо Кекса с Пирогом и летающей кровати Юлианы, Пелагея поднялась по винтовой лестнице и, кутаясь в шерстяную накидку, приотворила дверь. Марту сморил сон. Она спала в тайной комнате без задних ног, хотя должна была бы мерить Теоре температуру и каждые полчаса носить питьё.

– Нет, так не пойдет, – пробормотала Пелагея и стала шарить по полу в поисках градусника. Вторая тень материализовалась без предупреждения. И когда черная, вполне осязаемая рука сжала запястье Пелагеи холодным обручем, ее едва не хватил удар.

– Столько лет живу, а ничего подобного не встречала! – поборов приступ паники, призналась она.

– И сколько же лет ты живешь на этой бренной земле? – беспардонно спросил Незримый Теоры. Пелагея решила в подробности не вдаваться. Тем более она сбилась со счета в позапрошлом году. Или за год до того?

– Никак не припомню, – честно сказала она. Незримый подержался за нее еще немного, поплотнел и сделался объемнее.

– Я сразу понял, что ты связана с тонким миром, – прошептал он. – О твоей стране мне почти ничего не известно. И я не до конца понимаю, как управлять собой. А ведь это очень важно! Я призван оберегать Теору, мы вместе должны спасти Вааратон.

Пелагея села на колени напротив Незримого и свободной рукой убрала со лба кудряшки.

– Растолкуй-ка мне, от кого и от чего нужно нас спасать?

– Сам пока не знаю. Но раз звезда зажглась, вам точно что-то грозит.

– Ну вот, опять! Сначала о неприятностях твердил Киприан. Теперь посланник из верхних миров. – Пелагея представила себе реакцию Юлианы и засмеялась через нос. Уж Юлиана непременно бы отпустила по этому поводу какую-нибудь остроумную реплику.

– Ты связана с Незримыми. Ты должна мне помочь, – гнула своё вторая тень.

– Я бы с радостью. Но как?

– Киприан, – с жаром зашептал Незримый. – Когда-то он был одним из нас, но потом его отправили в средние миры и превратили в дерево. Без поддержки извне он ни за что не стал бы человеком. Только тенью. Но тебе удалось. У тебя необыкновенный дар. Чтобы обрести силу, мне понадобятся твои способности.

Пелагея пошевелила затёкшей рукой, и Незримый наконец ослабил хватку.

– С чего бы начать? Травяных настоев ты не пьешь. Варенье тоже мимо. Может, на тебя подействует пригоршня лунной пыли?

– Не надо пыли, – сказал Незримый. – Просто коснись меня и подумай о хорошем.

Пелагея ни минуты не колебалась. Она с давних пор выращивала во внутреннем саду добрые мысли. Поливала их, удобряла, старалась избавляться от сорняков. И вот теперь плоды ее усилий кому-то да понадобились.

Устроившись поудобнее на деревянном полу, она протянула ладонь и дотронулась до Незримого. Он был холодным, плотным и мягким, как набитая перьями подушка. От него веяло нездешней, светлой грустью. Он был полон той непостижимой нежности, какую испытывают только к безмерно любимому существу.

– Непривычное чувство, – сказала Пелагея. – Ты чище и прекрасней всех, с кем мне доводилось общаться. Но не очень-то стремись стать человеком, иначе завязнешь здесь в заботах. Позабудешь о высоком долге. Тебе нельзя.

– Пока со мной Теора, я смогу удержать равновесие.

Его подопечная застонала во сне. Незримый машинально вынул из ножен черный меч. Пелагея нащупала впотьмах градусник и вставила ей под мышку.

– Кроме спасения мира, есть еще кое-что, – туманно сказал Незримый. – Слышал, в городе говорили о Мерде. Если она та, о ком я думаю, ей нужно будет вернуть прежний облик, прежде чем она окончательно закоснеет во зле.

***

Ночной лес мог напугать кого угодно, только не Киприана. У Киприана были сотни глаз. Все они принадлежали деревьям и подсказывали направление, когда собственное зрение подводило. Среди черных стволов, уходящих в беспросветное небо, он ориентировался, как у себя дома. Обходил стороной медвежьи берлоги, чутьем определял, где собираются волчьи стаи, и остерегался огоньков, прекрасно зная, что они заводят в гибельные топи.

Если случалось встретить вепря, он уносил ноги со скоростью гоночного болида, который пока что не изобрели. Шорохи мелких грызунов в траве, уханье филина, шум крон, напоминающий ропот прибоя, – всё это завораживало. И Киприан вновь чувствовал единение с природой. Вновь хотелось пустить корни, прорасти глубоко под землю и напитаться водой из чистых источников.

Обглоданный лунный диск выглянул и в тот же миг поспешно скрылся за тучами, словно стыдился своего несовершенства. Взволнованно зашептались деревья. Им было отчего прийти в смятение. Они наперебой упрашивали Киприана свернуть с пути и возвращаться, пока есть шанс.

Приблизившись к тракту, он различил зверя крупнее белки, но меньше лисицы, и чью-то тёмную фигуру прямо посреди дороги. Не она ли поджидала их с Юлианой в ночь после концерта? Тот же бесформенный балахон, те же плавные, едва заметные движения. Мерда – а это оказалась именно она – высматривала горящими глазами лёгкую добычу. Голод выгонял ее из логова каждый вечер, едва садилось солнце. Но голод было не утолить.

Внезапно время совершило кувырок. Минутная, а с ней и часовая стрелка на башенных часах стали наматывать круги вспять, всё быстрее и быстрее, пока к горлу не подступила тошнота. Киприан, к своему ужасу, ощутил, как деревенеют конечности, как голова и плечи покрываются ветвями, а на ветвях – тронутые ржавчиной листья. Но это состояние длилось не больше минуты. Вот он уже снова человек… Не человек! Незримый.

Память возвратилась в прежние времена. И столь чёткая, столь ясная картина еще никогда не вставала перед его внутренним взором. Словно наяву, он увидел, как и кем был отвергнут. Он увидел это, всего лишь поймав на себе взгляд жадных, лиловых глаз. И понял, что очутился в ловушке.

Мерда звала. Шептала мертвыми губами слова, от которых в жилах леденеет кровь. А потом взяла и сбросила капюшон. Киприан уже сделал шаг навстречу, но неимоверным усилием воли вернул самообладание. Скорость – его спасение. Он помчался сквозь чащу, как летают в небе кометы, и деревья зашептали вслед, что испытывать судьбу неразумно. Мерда опасна. Мерда пожирает рассудок, обрезая ценные нити, из которых соткана жизнь. Что-то до дрожи знакомое было в Мерде, когда она стояла без капюшона в лунном свете. Только вот что же?

Киприан хлопнул входной дверью, хотя вовсе не собирался, и перебудил половину дома. Пересвет подскочил, ударился о полку и с охами встретил книжный град, потому что не удосужился заранее поставить тома, как положено. Юлиана вынула затычки из ушей и грозно осведомилась, отчего переполох. Кекс и Пирог потянулись передними лапами и широченно зевнули. Причем оба – в одно и то же время.

Киприан чувствовал себя разбитым, словно неделями вспахивал поля. Он кое-как доволок ноги до гамака и без объяснений завалился спать.

14. Чудеса

Пересвет во всеуслышание объявил, что сегодня у него законный выходной на двух работах сразу. Упаковал термос с сухарями в полотняный мешок, подмигнул Марте, которая вышла размять спину, и полез назад в библиотеку. А чтобы лишний раз не беспокоили, заволок веревочную лестницу наверх.

На ходу делая зарядку, из тайной комнаты вышла Пелагея. Она возилась с Теорой, как с родной дочерью. Поила липовым чаем с лимоном и медом, меняла компрессы, следила за температурой. То ли наконец-то подействовали травы, то ли организм справился самостоятельно, но после завтрака Теора уже могла ходить. Правда, держась за стенки.

Однажды она чуть не свалилась с лестницы. И если бы не Юлиана, ей, скорее всего, пришлось бы накладывать гипс. От второй тени помощи не предвиделось. Плоская, нисколько не окрепшая, она скользила за Теорой, изредка помахивая корутом. Пелагее стало совестно. Ее прикосновение ничего не дало.

Скажи ей кто-нибудь год назад, что тишина может тяготить, она бы не поверила. Ее огромная домашняя тишина всегда была целительной. А что теперь? Киприан спит в гамаке богатырским сном. Юлиана сидит и дуется, как мышь на крупу, потому что ее, видите ли, разбудили ни свет ни заря. Теора дергается при малейшем шорохе. Марта молча возится со стряпнёй и до сих пор злится на Пересвета за разлитую воду. А Пересвет притих наверху и строчит первую главу своей книги, попивая чай вприкуску с сухариками.

– Нет, так не пойдёт, – вслух сказала Пелагея. Обстановку следовало немедленно разрядить.

Она отложила недовязанный чулок, до которого в кои-то веки дошли руки, и прибегла к старому доброму ларцу с лунной пылью. Когда от пола до потолочного люка протянулась блестящая, чистая лестница, Пелагея приподняла юбку и бегом помчалась по ступенькам.

Продравшись сквозь завалы одеял и подушек, она с горем пополам спустила гигантскую арфу. Арфа со звоном ударилась о доски и чуть не пробила пол. Зато стала прочно – не сдвинуть. Поманив лестницу пальцем, Пелагея превратила ее в пыль и ссыпала обратно в шкатулку. А шкатулку убрала в ящик тумбочки. Марта запомнила каждое движение и потом долго хвалила себя за то, что так удачно выглянула из кухни. Координаты шкатулки выявлены. И хоть в этом ларце нет блуждающих огней, с его помощью можно попасть на чердак.

События минувших дней всплыли в памяти как нельзя кстати. Перед тем как Марту сковало мертвенное бесчувствие, она собиралась прибрать к рукам шкатулку из резного дерева, где таилась невиданная сила. Сомнений быть не может. Блуждающие огни – на чердаке! И, похоже, их надежно охраняет запутанное сонное заклятие. А еще похоже, что на Пелагею заклятие не действует.

Нигде так хорошо не думается, как перед огнем с булькающим над ним котелком. А Марте было о чем поразмыслить. Поэтому она удалилась на кухню и приступила к варке куриного бульона, оставив все свои обиды за бисерной занавеской.

Тем временем Пелагея подкрутила колки и стала медленно перебирать струны. На изогнутой верхней стороне арфы была выгравирована надпись: «Сладкозвучная». И, надо сказать, надпись не врала. Звуки арфы проникали в самую душу.

Бульон у Марты начал выкипать, а ей хоть бы что. Теора присела на ступеньке, подперев голову кулаком, и пустила слезу. А Пересвет отложил книгу и долго витал в облаках, прежде чем догадался, какого рода магией его отвлекают.

– Тебе бы на сцену! – крикнул он. – Любому виртуозу нос утрёшь! Но если будешь вот так играть, я в жизни писателем не стану!

Юлиана слушала, затаив дыхание, и выражение надутой мыши постепенно сходило с ее лица, уступая место блаженной улыбке. Когда арфа умолкла, улыбку было не стереть. Приклеилась намертво.

– Как ты это делаешь? – безмятежно спросила Юлиана, не отводя глаз от потолка.

Пелагея до хруста размяла пальцы и потрясла кистями.

– Давненько к арфе не подходила. Руки уже не те. Закостенели, – сказала она. – А почему вы такие радостные? Произошло что-то хорошее, да?

***

Киприан проснулся к обеду, спустился в гостиную и первым делом сообщил, что ему приснилось затмение.

– Чертополох сушеный! – воскликнула Пелагея. – Ну и сны у тебя! Затмения снятся к несчастью.

– Мы имели несчастье ввязаться в твою войну с браконьерами, – заметила Юлиана. – Так что всё правильно.

– А к чему снятся пауки? – осторожно поинтересовалась Марта, разливая по мискам бульон. – Ма-а-аленькие такие, с белой паутины свисают и падают на кровать.

– Брр! – поёжился Пересвет. – Весь аппетит испортила!

Пелагея засунула ложку в рот, как ни в чем не бывало.

– Пауки? – переспросила она. – Они кого-нибудь ели? Плели коконы? Или так, баклуши били?

Юлиана с великим трудом проглотила остатки бульона и бросилась в ванную. Ей стало нехорошо. А Теора сидела, поглядывая на свое колечко, и робко улыбалась. На нитях гигантской паутины в ее новой чаше роса блестела и переливалась в свете солнца сотнями бриллиантов.

Сразу после обеда Пелагея раздобыла масла для подвесного фонаря, надела желтый брезентовый плащ и резиновые сапоги в цветочек.

– Будем поздно, – предупредила она. – Возможно, очень поздно. Нить-оберег на столе. Как стемнеет, пойдите кто-нибудь, обмотайте ею дом. А то любят сюда соваться всякие…

Так и не уточнив, кто конкретно любит соваться, она вместе с Киприаном выдвинулась в лес – портить охотникам капканы. По крыше без устали барабанил дождь. Теора прилипла к окну, над которым сушились мята со зверобоем, и понаставила на стекле своих отпечатков. Отпечатались подушечки пальцев, лоб и даже кончик носа.

– Можно погулять? – наконец не выдержала она.

Юлиана оглядела ее критическим оком.

– Что, отступила зараза? А ну, дай проверю.

Она заставила Теору показать горло, измерила пульс, давление. И только убедившись, что пациентка здорова, выпустила на улицу.

Спохватилась она, когда Теора уже вовсю кружилась под дождем и скакала по лужам. Вместе с нею кружилась и скакала вторая тень. Деваться тени было некуда.

Юлиана выбежала во двор и втащила девушку на крыльцо. Та успела промокнуть до нитки.

– Что творишь?! Совсем крыша поехала?!

Теора почувствовала, как наливаются кармином щеки, и чистосердечно призналась, что крыши у нее вовек не бывало.

– Мы без крыш живем. А капли, попадая на кожу, превращаются в бисер.

– Славные же у вас условия! Но… – Юлиана выдержала паузу и подняла указательный палец. – В Вааратоне многое отличается. Бисер из дождя здесь уж точно не добудешь. Посмотри, на кого ты похожа! Мокрая, хоть выжимай!

Заставив пристыженную Теору переодеться, она почувствовала себя хозяйкой дома и отправилась с ревизией на кухню.

Но Марте и без ревизии приходилось тяжко. Она, сама того не подозревая, перешла дорогу черному коту. Хотя переходить дороги – дело как раз таки кошачье. Чтобы ее не сочли обузой, Марта взвалила на свои плечи большую часть обязанностей, включая готовку. И Обормот заимел на нее зуб. Варить и жарить силой взгляда было его любимым развлечением. А тут его буквально вытеснили с кухни, заставив часами лежать на диване и киснуть со скуки.

Обормот был недоволен. В критические периоды затяжного безделья он подкрадывался к занавеске и двигал предметы оттуда. Бил тарелки, вываливал мусор из ведра и опрокидывал всё, что можно опрокинуть. Марта настрадалась, но виду не подавала. Когда Юлиана вошла, она преспокойно сметала в кучку осколки фаянсовой супницы и даже пыталась напевать.

– Неубедительно притворяешься, – сказала Юлиана и, схватив губку, принялась оттирать от плитки капли засохшего жира. Потом они плечом к плечу одолели залежи грязной посуды, надраили все горизонтальные поверхности и напекли оладий – таких, что пальчики оближешь.

На исходе дня Марта наконец-то смогла присесть на скамейку и утереть с лица пот.

– Ох, умаялась, – вздохнула она, комкая вафельное полотенце.

– Зато время как быстро пролетело, – заметила Юлиана. – Теперь надо бы дом обмотать нитью этой, как бишь ее… Защитной.

– Давай считалочку, – предложила Марта.

– Ну, нет, – отмела та. – Считалочки и жребии для трусов. А я храбрая. И отчаянная. И собак у меня целых две. Эй, Пирог, Кекс! Айда на прогулку!

Юлиана прихватила со стола черный клубок нити-оберега, небрежно набросила на плечи пальто и вместе с псами ушла в мглистые сумерки.

А когда вернулась, застала Пересвета за методичным уничтожением запасов провизии. Начал он с печенья и булочек, затем плавно перешел к варенью, а теперь с аппетитом наворачивал любимое лакомство Юлианы – кедровые орешки.

– Ну, ты! Ну, я тебе! Мою заначку трескать! – с порога крикнула она и бросилась к Пересвету с твердым намерением его проучить. Кекс с Пирогом решили не отставать. Но парень развил небывалую прыть и сноровисто забрался в библиотеку, утащив веревочную лестницу к себе.

Понаблюдав с высоты за тем, как Юлиана бушует из-за орешков, он по-турецки скрестил ноги, почесал в затылке и остро заточенным карандашом написал окончание первой главы:

«Пока одни устраивают скандал на пустом месте, другие стоят за правое дело и не думают о себе. Им бы арний из силков вызволить да охотникам планы испортить. А почему охотников в лес посылает Грандиоз, надо еще выяснить».

«Навряд ли из пустой прихоти», – подумал Пересвет и сунул карандаш в рот.

Из дому Пелагея выходила с боевым настроем, но на первом же изгибе тропы поскользнулась и чуть не пробороздила носом землю. Фонарь улетел в неизвестном направлении, Киприан получил нечаянный удар в челюсть. Зато Пелагея удержала равновесие.

– Сыроежки трухлявые! – в сердцах выругалась она. – Листьев нападало. И я руками размахалась. Ты уж не взыщи.

Киприан взыскивать не собирался. Он потер подбородок и заявил, что на нем любой синяк заживает в рекордно короткие сроки.

– А куда идти, хоть знаешь? – спросил он.

– Думала, ты знаешь, – выпучилась на него Пелагея. – Ты ведь у нас мастер-древовидец.

– И то верно, – кивнул Киприан. Он картинно завернулся в пурпурные одеяния, хотя красоваться было особо не перед кем. Резко повернулся вокруг себя и замер, прислушиваясь к тихой беседе сосен. Сосны негодовали. На ветви их дальних соседей опять нацепляли каких-то мешков с сетями. А у корней понаставили железных челюстей.

– За мной! – скомандовал он и быстро зашагал в чащу. Пелагея бросилась его догонять, шлёпая по лужам в резиновых сапогах поверх полосатых чулок. Киприан свои чудодейственные чулки оставил дома.

Когда они очутились на месте, голова у обоих слегка кружилась. К небу тянулись толстые стволы – все друг на друга похожие, с пушистыми шапками игольчатых крон. Изредка попадались размашистые дубы и рябины с гроздьями красных ягод. Но охотники народ смекалистый и наблюдательный. Они установили силки на соснах, потому что арнии чаще всего садились именно туда.

– Ну что, разделимся? – предложила Пелагея. – Тебе одна часть деревьев, мне – другая.

– А справишься? – опасливо спросил Киприан.

– Если буду падать, превращусь в горлицу. А произносить нужные слова ты меня уже научил.

Перепрыгнув через проползавшую мимо гадюку, она ободряюще улыбнулась.

– Тогда давай так и сделаем, – согласился Киприан. – Но в случае чего кричи.

Они разбрелись по лесу, условившись встретиться у дуба. Чтоб уж наверняка не потеряться, Пелагея привязала к дубу свою синюю ленточку для волос.

Арнии бились в силках, рискуя повредить крылья, и плакали, как дети. Пелагея выпускала их по одной. Становилась лицом к сосне и на древесном языке вежливо просила спустить ветви. Сосны проявляли удивительную покорность. Им и самим не терпелось поскорее избавиться от груза.

Когда дождь слабел, начинали роиться и надоедливо жужжать над ухом комары. Испив кровушки человека-клёна, они моментально падали замертво. А вот кровь Пелагеи пришлась им по вкусу.

«Сла-а-аденькая, – пищали они. – Устроим, братцы, пир горой!»

И чем ниже садилось солнце, тем сильнее пробуждался у них аппетит. Под конец у Пелагеи зудело всё тело. Даже непромокаемый плащ не спасал.

– Десять арний, – подсчитывала она, почесывая левую лопатку. – Из них две раненых – вылечила. Три капкана под палой листвой обезврежено. Интересно, как там Киприан поживает?

Киприан тем временем выпустил из ловушки двадцать третью арнию и со спокойной душой разломал девятый по счету капкан.

– Пожалуй, на сегодня хватит, – сказал он.

– Пожалуй, на сегодня хватит, – сказала Пелагея и огорчилась, что фонарь улетел в неведомые края. Сейчас бы зажечь огонь да осмотреться. Ночью чудеса и опасности ходят бок о бок. Например, маленький милый ёжик, который копошится в черничнике, и разъяренная дикая свинья.

Минуточку! Разъяренная дикая свинья?!

Услыхав хрюканье и визг, Пелагея бросилась наутёк. Свинья поняла, что ее боятся, хорошенько принюхалась и с удвоенным хрюканьем рванула следом. Вторым чудом после ёжика стал тот факт, что Пелагея сумела отыскать в темноте дуб с ленточкой. Припомнив фразы, какими принято умасливать деревья, она обняла дуб и взмолилась:

– Склони ветви, о, могучий повелитель зверей и букашек! По всему лесу гремит твоя слава! Соки в тебе текут благородные, а жёлуди я собираю в отдельную коробочку, чтобы их не съели свиньи, и тщательно проращиваю в тепле.

Речи дубу польстили, но кое-что всё-таки не понравилось. Пелагея напрасно его обняла. Он был из тех гордецов и недотрог, которые и корнем не пошевелят, если к ним прикоснуться.

В общем, дуб прикинулся глухим. И Пелагее ничего не оставалось, кроме как лезть наверх самой. Дикая свинья опоздала. Несмотря на ярость, она всё-таки была неповоротливой. Пелагея забралась повыше, крепко вцепилась в ветку и замерла. Но свинья не собиралась сдаваться раньше времени. Чего у нее было не отнять, так это упрямства.

Она забегала туда-сюда у подножия дуба в предвкушении, что добыча сама на нее свалится, и между делом лакомилась желудями. А Пелагея беспомощно висела на ветке. Живот урчал, сообщая, что пора бы уже и подкрепиться. Желтый плащ-дождевик порвался, а в кроне, как назло, опять зашумел ливень.

– Хрюшка, уходи! – в отчаянии крикнула Пелагея.

«Хрюшка» под дубом по-свински захихикала. Нет, уходить она не собиралась. И если бы не стрела, метко пущенная из лука, сидеть бы Пелагее на дереве до скончания века.

Свинья надрывно завизжала. Заметалась, врезалась в ствол, точно слепая. Дуб дрогнул всей своей несокрушимой массой. На землю посыпались листья. И Пелагея только чудом удержалась на ветке. Третье чудо за сегодня.

Сочтя, что одной стрелы недостаточно, невидимый лучник снова натянул тетиву и попал зверю прямиком в голову. Визг прекратился, а из зарослей выпрыгнула рослая женщина в облегающем водонепроницаемом костюме, прямо как у аквалангиста. Она бросила лук на землю и наклонилась проверить, чисто ли дело сделано.

– Удачная вылазка, – совершенно обыкновенным голосом сказала она. Так говорят на светском приёме или в ресторане за ужином, когда заказывают блюдо от шеф-повара. – Уж папаша меня похвалит.

Затянув петлю у свиньи на шее, она поволокла дичь на тугом канате в непроглядную тьму. Пелагея боялась, что с ней поступят точно так же, поэтому крепче вцепилась в ветку, стиснув зубы и до предела напрягши мышцы. Дождь шелестел в листве, холодил спину, стекал с капюшона на лицо. Казалось, прошла бесконечность. Пелагея неотрывно смотрела на то место, где бесконечность назад убили ни в чем не повинного зверя, и тихо плакала вместе с небом.

Киприан возник у дуба черной фигурой в черных одеждах и глянул наверх.

– Эй, ты что там делаешь? – удивленно спросил он. – Слезай уже! Долго меня ждала?

Пелагея не ответила, только головой помотала.

– Не слезешь? Ну так я тебя сниму.

Одно неловкое движение – и она соскользнула, свалившись прямо Киприану в руки, словно большой, очень большой желудь. Киприан качнулся, но на ногах устоял.

– Просил же, если что случится, кричать, – с легким укором сказал он. Выяснилось, что Пелагея и двух слов связать не в состоянии.

– Убила хрюшку… Пустила стрелу и… – Во время паузы она всхлипнула. – Как же так, а?

– Ты, что ли, убила? – изумился Киприан.

– Не я…

– Стало быть, охотники. Но они убивают, чтобы прокормиться.

– Не охотники, – с трудом вымолвила Пелагея. – Женщина здесь была. Зоркая, стреляет без промаха, и тьма ей не помеха. Но зачем женщине, да еще среди ночи?..

Последнюю фразу она произнесла бесцветно и глухо, словно вот-вот сомлеет. Киприан перехватил ее поудобнее, смирился с тем, что рыжая шевелюра так и будет липнуть ко лбу, и помчался через лес, норовя обогнать само время.

Дома ее укрыли тремя одеялами, дали кипяченого молока с мёдом, а Юлиана собственноручно поставила ей горчичники в шерстяные носки.

– Сегодня я повстречала три маленьких чуда, дикую свинью и женщину, которая убивает ради забавы, – слабо сказала Пелагея.

– А еще она с дерева упала, – добавил Киприан. – Почему, спрашивается, в горлицу не превратилась? Меня ведь могло рядом не быть.

– Да, почему? – встрял Пересвет, хлопая глазами.

– Чтобы стать горлицей, надо трижды вокруг себя повернуться. А когда падаешь, мысли совсем о другом, – призналась Пелагея. – И сноровки никакой.

Киприан сдержанно рассмеялся.

– Мы вывели из строя много ловушек. Арнии охотникам не достанутся. Так что теперь нам положен полноценный отдых.

Марта сообразила, что настал ее черед, вышла в гостиную с серебряным подносом и любезно осведомилась:

– Против оладушков не возражаете?

Теора переменилась в лице, как будто ее только что нарекли королевой всех миров и пообещали, что отныне не будет ни мора, ни голода.

– Иноземные угощения! – вскричала она. – Всегда мечтала отведать!

Она потянулась к подносу, но Марта легонько хлопнула ее по руке, и девушка вспыхнула от смущения.

– Сначала пусть хозяйка отведает, – с улыбкой сказала Марта и сладко обратилась к Киприану. – Вы тоже, сударь, заслужили.

Юлиану кольнуло нехорошее чувство, но она тотчас его подавила. После того как проведешь с человеком полдня за вылизыванием кухни, начинаешь относиться к нему с гораздо большим пониманием.

15. Неудачная охота

Завидев Селену, сторожа отвесили по поклону, расступились и без единого звука отперли ворота. Поместье Грандиоза пленяло воображение. Выстроенное из темно-красного кирпича на участке в десять гектаров, оно поражало изяществом, тонкостью архитектурных линий и тщательностью, с какой был отделан каждый сантиметр фасада. Всё, что к фасаду не относилось, давным-давно пришло в упадок и имело жалкий вид.

Селена криво усмехнулась, натянула веревку и поволокла свинью по выложенной гравием дорожке. Во мраке металось пламя высоких факелов, воткнутых по периметру аллеи. Очередная причуда Грандиоза. Он приказал выбросить газовые фонари на свалку и заявил, что поместье ночью куда внушительней смотрится в бликах неукротимого пламени.

От недавнего азарта не осталось и следа. Селена заставила себя сделать еще несколько шагов, кое-как добрела до мраморной лестницы и опустилась на ступени, переводя дух. Теперь добыча не внушала ничего, кроме отвращения.

– Молодая госпожа, Великий ждет, – услужливо проговорил лакей и отворил дверь в залитый светом холл. К чему громкие звания, подумалось Селене, когда Грандиоз с пеленок знает все ее слабости? Как-никак, родной отец.

Она поднялась и перебросила веревку через плечо. Слуга кашлянул.

– Прошу прощения, этот зверь…

– Зверя не трогать, – резко сказала она и вздернула брови. С ее мимикой можно было бы смело идти в актрисы, но Селена выбрала скитания по лесам.

– Вот, – сказала она, представ перед Грандиозом в своем облегающем темно-синем костюме. – Я освоила саблю и копье, попадаю ножом в цель с двадцати метров и стреляю из лука получше твоего телохранителя.

Она ударила околевшую свинью ботинком на толстой подошве и сложила руки на груди.

– Выдай мне ружье, завтра я отправляюсь с охотниками! – потребовала Селена.

Грандиоз выслушал ее с отстраненным выражением лица и даже бровью не повел, когда речь зашла о ружье. Он увлеченно разглядывал подарки поклонников: серебряные ложки, обитые бархатом шкатулки, флаконы заграничных духов.

– Ружья не будет, – равнодушно сказал он. – Лучше, вон, духи попробуй. Как тебе, а?

От возмущения лоб у Селены покрылся морщинами, точно кожура зрелой чинолы. И Грандиоз с поспешностью добавил:

– Я, конечно, ценю твое стремление к превосходству. Ты выделяешься среди других. Но пора бы уже остановиться, не думаешь? Ты могла бы стать полезной здесь, а грязную работу предоставь подчиненным.

Видя колебания дочери, он решил применить самое верное средство:

– В отличие от Гедеона, ты не размениваешься на мелочи и не тратишь время на ерунду, вроде скрипки. Тебя ждет великое будущее.

Лоб у Селены мгновенно разгладился. Она всегда выигрывала в сравнении с младшим непутевым братцем. Пока тот часами пиликал смычком по струнам, она оттачивала навыки в боевых искусствах и метании холодного оружия. Ее тело приобрело гибкость. Ум, надо полагать, тоже. Ее прозвали богиней кинжалов, и Селена страшно гордилась собой. Любая лесть для нее была сродни сладкому бальзаму, который пить бы и пить.

– А сестра твоя, Рина, – продолжил Грандиоз. – Последи за ней, будь добра. В последние дни она редко бывает дома. Вечно в полях пропадает. И смотри, чтоб она не вздумала в подземелье сунуться. Такой, как она, только дай повод, сразу разнесет по городу сплетни. Я могу доверять только тебе.

– Хорошо, отец, – сказала Селена. Тряхнула копной черных волос и, расстегивая на костюме молнию, двинулась к себе.

На полке у зеркала дремало последнее новшество – телефон с трубкой, похожей на душевую лейку. Селена зажгла керосиновую лампу и вгляделась в свое отражение. Опять эти ненавистные веснушки! Когда только успели появиться?!

Намазав щеки приличным слоем отбеливающей смеси, она выдвинула ящик и потрясла коробку с басмой. Пора бы пополнить запасы. Покажешься на людях с волосами мышиного цвета – и всё, прощай, титул богини.

Нет, ей, и правда, стоит больше за собой следить и попечься о репутации. А пробираться по глуши в грязи, мокнуть под обложными дождями и стрелять дичь занятие не для знатных особ. Что отец говорил насчет сводной сестры? Проследить, от поисков отвадить, о передвижениях доложить. Повесив костюм сушиться, Селена зарылась в одеяла и во весь рост вытянулась на кровати. Завтра она проснётся по первому же сигналу с патрульного дирижабля и двинется по сестрицыным следам.

Только вот завтра наступило, на дирижабле протрубили раз, другой, а Селена как лежала, так и продолжала лежать. Она вскочила с безумным видом, лишь когда в дверь постучалась горничная. Часы показывали десять утра, на голове творился бардак, веснушек после крема высыпало вдвое больше. Но бороться с ними было некогда. Наскоро переодевшись, Селена выбежала на задний двор к конюшне. Уска-Калы там не обнаружилось.