ЧАСТЬ II ИГРЫ, В КОТОРЫЕ ИГРАЕТ ЧЕЛОВЕЧЕСТВО

Ибо как много всего, —

Чего никогда не сделаем ради себя, —

Мы совершаем во имя друзей.

Марк Туллий Цицерон.

ГЛАВА 4

16 июня 1982 года


В забрызганных краской джинсах и футболке с надписью на груди «Помоги своему местному театру» Карен ходила по сцене, то проверяя, нет ли пыли на мебели, то передвигая стул чуть ближе к зрительному залу.

Она остановила девушку, которая катила на тележке вешалку с платьями в артистические уборные, и быстро просмотрела все костюмы, проверив каждый шов, каждую пуговицу, каждую пряжку на поясе. Затем крикнула Чаку:

– Ты можешь немного повернуть прожектор, чтобы свет падал прямо на дверь? Это подчеркнет эффектный выход Серафины.

Убедившись, что все в порядке, Карен спустилась со сцены и занялась ежедневной проверкой зрительного зала. Если в последнюю минуту не случится никакой катастрофы, то сегодняшнее представление будет еще одним триумфом.

Первая попытка Карен поставить новую, оригинальную пьесу дала потрясающие результаты: заканчивалась четвертая неделя беспрецедентного марафона комедии в двух актах «Нанял самого себя», а заядлые театралы все еще не оставляли в зале ни одного свободного места. Филадельфийская газета в своем воскресном выпуске напечатала короткое обозрение, отмечая великолепную режиссерскую работу и современную постановку. Судя по тому, что Джуди снова вывесила у входа табличку «Все билеты проданы», придется продлить представления еще на неделю.

Два года назад Карен купила старый, полуразрушенный театр «Королевская сцена» на знаменитом Королевском шоссе в Хэддонфилде, и после многих месяцев реконструкции и создания современного проекта они со своей маленькой, но страстно увлеченной группой профессионалов восстановили былой блеск и славу столетней достопримечательности Нью-Джерси.

Это было совсем не просто. В покупку дома пришлось вложить все пятьдесят тысяч долларов, которые оставил ей отец, а ссуда в сто двадцать тысяч, взятая в «Карлейль-банке», почти полностью ушла на реконструкцию, покупку прав на постановки, рекламу и зарплату маленькому штату служащих и актеров. И вот теперь, два года спустя, они все еще не могли вместить в театр всех желающих и готовились осенью пристроить к залу балкон на семьдесят пять мест.

Карен улыбнулась, наслаждаясь редкой минутой покоя и зная, что в любой момент все может обернуться полнейшим хаосом. «И все же, – подумала она, – мне не нужно другой жизни. Театр, со всеми своими ловушками и непредсказуемостью, для меня такая же необходимая часть существования, как воздух».

Ее мать уже была драматической актрисой, когда встретила своего будущего мужа – драматурга. И хотя им не удалось основать собственный театр, они первое время вполне счастливо жили, разъезжая по свету. Когда родился Джим, старший брат Карен, супруги Ванденховель осели в Филадельфии, где Лиза Ванденховель продолжала играть в пьесах, написанных большей частью ее мужем.

В шесть лет Карен знала все пьесы отца и каждый спектакль, в котором играла мать. Пока ее сверстницы гоняли по улице на роликовых коньках, играли в куклы и смотрели после школы мультфильмы, она часами просиживала на репетициях в темном зале, с восторгом наблюдая волшебное перевоплощение людей на сцене – магию театра.

Девочка ни минуты не сомневалась в том, кем станет, когда вырастет.

– Я хочу быть актрисой, как моя мама. И как моя бабушка.

За время учебы в школе Карен успела сыграть в нескольких спектаклях, но счастливое ощущение того, что она звезда, появилось на первом курсе университета в Темпле, где будущая обладательница «Оскара» изучала театральное искусство. При исполнении роли Констанции в пьесе Сомерсета Моэма «Верная жена» ярко раскрылся ее комедийный талант, о котором она и сама не подозревала, и уже на втором курсе Карен была признана наиболее перспективной студенткой, и профессора предсказывали ей блестящее будущее драматической актрисы. Но… она встретила красивого темноволосого студента по имени Брайен Маерсон.

Через неделю молодые люди стали неразлучны. Каждый час, проведенный без Брайена, был для нее мучением. И даже первая пьеса, в которой Карен назначили помощником режиссера, не смогла отвлечь ее внимания от Брайена больше чем на пять минут. Девушка стала легкомысленной, невнимательной и все время пребывала в состоянии такого возбуждения, что находиться рядом с любимым было для нее почти так же мучительно, как и вдали от него.

Их взаимная увлеченность росла с каждым днем, обоюдный голод в любви усиливался, и Карен, уступая желаниям, которых раньше никогда не испытывала, позволяла ему больше, чем когда-либо позволяла другим…


Выехав на оживленное Королевское шоссе, она включила в «понтиаке» кондиционер на полную мощность и улыбнулась при мысли о любовном свидании, запланированном на сегодняшний вечер. Элизабет сейчас у подруги, Брайен заедет за девочкой только в восемь вечера, так что в их распоряжении целый час. Карен взглянула на часы. Уже половина пятого, но если она поторопится, то до прихода Брайена успеет принять душ, надеть черный пеньюар, который так ему нравится, и сервировать журнальный столик в углу гостиной. Конечно, если у мужа сегодня снова не будет сверхурочной работы.

Работа Брайена в «Микроэлектроникс» была очень ответственная, особенно теперь, когда фирма перешла под контроль компании «Прэгер». Карен удивлялась, как он еще выдерживает такой напряженный график и не попросит себе помощника.

«Действительно, мы оба работаем слишком много, – подумала она. – Нам просто необходима короткая передышка – отдых где-нибудь в спокойном и прохладном месте, например в горах». Карен уже несколько недель хотела обсудить этот вопрос, но Брайен в последнее время стал каким-то раздражительным, и она решила подождать более подходящего момента. И вот, похоже, этот момент настал. После напряженности, которая ощущалась последние два года, их отношения могут наконец оживиться.

Карен бросила сумочку в прихожей и бегом поднялась по лестнице. Из спальни, которую они с Брайеном делили последние восемь лет, доносился приглушенный звук телевизора. Неужели муж смотрит днем телевизор? Это на него совершенно не похоже!

Карен открыла дверь и остановилась в изумлении. Брайен, так и не сняв песочного цвета костюм, который надел еще утром, сидел в кресле и смотрел на экран.

– Брайен!

Он не шевельнулся. Карен подошла поближе и поняла, что муж не следит за происходящим на экране, а просто тупо уставился в мелькание разноцветных пятен.

– Милый, ради Бога, что ты здесь делаешь?

Она попыталась заглянуть ему в глаза, но Брайен будто не замечал ее. Карен в недоумении посмотрела на мужа и выключила телевизор. Что-то не так. Что-то произошло. Ледяной ужас сжал ее горло.

– Элизабет? – еле слышно прошептала она. – Что-нибудь случилось с Элизабет?

Он отрицательно покачал головой, и Карен с облегчением вздохнула.

– Меня уволили.

Ошеломленная, Карен с недоверием посмотрела на него.

– Уволили? Ты же входишь в правление, тебя не могут уволить!

Брайен горько усмехнулся:

– Они могут все, что им заблагорассудится.

– Но ты так много работал… Все субботы…

– Я делал это потому, что новое правление уже увольняло работников. – В маленькой комнате его слова, казалось, отскакивали от стен с тупой категоричностью. – Они убедили меня, что я вхожу в их команду, говорили, что у меня отличные показатели, большой стаж работы. – Брайен покачал головой. – Но все это был грязный обман – чтобы я чувствовал себя в безопасности и закончил проект, к которому уже приступил.

Карен попробовала его успокоить:

– Может быть, это временное увольнение? Пока они не войдут в курс дела.

Брайен равнодушно покачал головой:

– Маловероятно. У компании «Прэгер» хватает своих работников, будут ликвидироваться целые наши подразделения. Они говорят, что это входит в план реорганизации, что их потрясающая программа должна якобы привести к увеличению производства и прибылей. Прибыли! Подонки думают только о деньгах. А на сотрудников им наплевать.

– О Боже, Брайен! – Сквозь завесу слез она видела, как муж встал и подошел к окну: руки стиснуты за спиной, плечи устало опущены; Карен подошла и, обняв сзади за талию, уткнулась ему носом в спину, шепча: – Ничего, у нас все будет хорошо, дорогой. Ты скоро найдешь себе что-нибудь еще. А пока будем жить на доходы от театра.

Неожиданно он оторвал ее от себя и оттолкнул.

– Каким образом? – выпалил Брайен, обернувшись. – Как мы будем жить на прибыль от театра, когда ты быстренько пристраиваешь ее всю без остатка?

Потрясенная, Карен широко открыла глаза.

– Брайен, не надо.

– Не надо что! – спросил он, сверкая глазами. – Не надо говорить правду? Не надо называть вещи своими именами? Хватит, Карен! Будто ты никогда не слышала этих слов! Заметь, я ведь не сказал ничего нового. Но нет, ты все время шла напролом со своими сумасшедшими планами, разве не так? Всадила тысячи долларов в бесполезную, безнадежную затею, не дав мне возможности превратить их для нас в источник постоянного дохода.

Его слова прозвучали как пощечина, и она отступила на шаг, прижав руку ко рту.

– Это несправедливо, – сказала Карен, пытаясь увещевать его: она не хотела, чтобы спор перешел в ссору. – Я никогда не брала у тебя ни цента. И пока у меня все идет хорошо.

– Конечно, ведь кормлю-то всех нас я. – На его лице появилась какая-то злобная, не знакомая ей издевательская ухмылка. – Ну так что, мадам директриса? Кто теперь будет содержать семью? Ты думаешь, твоих денег, оставшихся от театра, хватит, чтобы выкупить закладные за дом? Или чтобы оплатить наши счета? А расходы на медицинское обслуживание? Ведь моя компания их уже не оплатит!

Карен закрыла глаза и проглотила слюну, всеми силами сдерживаясь, чтобы не разрыдаться и не выбежать из комнаты. Последние десять лет жизни Брайен отдал фирме «Микроэлектроникс», работая по десять – двенадцать часов в сутки шесть дней в неделю, а теперь его выбросили, как старый, ненужный башмак. Он оскорблен, уничтожен, обозлен. И как никогда нуждается в ее поддержке.

– Я знаю, будет нелегко, но мы справимся. – Карен попыталась ободряюще улыбнуться. – Ты обязательно найдешь работу. Ведь ты один из лучших специалистов в городе по системному анализу. Да с твоими талантами ты только пальцем пошевелишь – и сотни компаний будут отбивать тебя друг у друга.

– Рынок насыщен талантливыми специалистами по системному анализу, – ответил Брайен. – Пройдут месяцы, а может, и годы, пока я найду место, где мне будут платить столько же, сколько в «Микроэлектроникс».

– Хорошо, мы подождем, – сказала Карен, довольная тем, что он начал понемногу успокаиваться. – А пока ты будешь работать консультантом на дому. Ты же говорил, что можешь этим заниматься, помнишь?

– Конечно. Когда уйду на пенсию.

Брайен продолжал упрямо смотреть в сторону: это означало, что схватка закончена. Несмотря на боль, которую он ей причинил, Карен ощущала к мужу только нежность. Сейчас он был похож на бойскаута, который заблудился в густом дремучем лесу.

В свои тридцать два года ее супруг выглядел потрясающе молодо, и женщины постоянно глазели на него, не обращая внимания на присутствие жены. Он был высок и атлетически сложен, хотя никогда особенно не увлекался спортом, а его черные волосы всегда были немного длиннее, чем принято у мужчин его возраста. Карие глаза Брайена, обычно ясные и уверенные, сейчас смотрели затравленно, и от этого он сразу стал казаться старше.

– Я не пойду вечером в театр. Я останусь дома, и мы обсудим наши дальнейшие планы, а может, просто посидим молча. – И хоть ей очень хотелось приласкать и успокоить мужа, Карен не решилась дотронуться до него, опасаясь нового взрыва раздражения. – Вот только позвоню Феликсу, – добавила она, потянувшись к телефону.

– Не утруждай себя. – В голосе Брайена чувствовалась нарастающая ярость. – Вряд ли ради меня ты пожертвуешь своей карьерой.

Несмотря на самое искреннее желание сохранять выдержку и спокойствие, Карен все-таки разозлилась.

– Брайен, побойся Бога, ты же прекрасно знаешь, что вы с Элизабет – самое главное в моей жизни. Так почему же ты такой жестокий? Ради чего сейчас говорить мне все это?

– Если бы, черт возьми, я для тебя так много значил, ты не растранжирила бы наши деньги на свои авантюры, и мы сейчас не оказались бы на мели!

– Черт подери, Брайен, ведь это же были деньги моего отца! Он оставил их мне именно на то, чтобы я могла осуществить свою мечту.

Слезы жгли глаза, но она не обращала внимания, вновь переживая утрату своих родителей. Они ушли один за другим. Сначала мать – четыре года назад, после долгой: мужественной борьбы с безжалостным раком, а потом отец – потеряв волю к жизни, он застрелился спустя восемь месяцев. Но горе Карен усугубил брат, когда отказался присутствовать на похоронах родителей.

Джим потерял во Вьетнаме левую руку и вернулся домой обозленный и совершенно потерянный. Через два года лечения, которое почти никак не повлияло на его отношение к жизни, он уехал на острова Фиджи, обвинив в своих бедах всех, включая родителей, и поклявшись больше никогда в жизни не ступать на американскую землю. И сдержал свое слово.

– Свою мечту? – закричал Брайен. – Нет, свои потребности! Ведь все, как всегда, сводится к этому? И никакого тебе нет дела до Брайена, его желаний и его мечтаний.

Но Карен уже не слушала.

– Я пойду вниз готовить ужин, – сказала она, не желая спорить, и, не говоря больше ни слова, совершенно подавленная, с тяжелым сердцем, спустилась вниз.

Брайен вел себя неоправданно жестоко, но Карен все-таки очень его любила и хотела пройти вместе с ним через все трудности, чего бы это ни стоило. Завтра она займется проверкой семейного бюджета и урежет его, а потом покажет результат Брайену. Сейчас он слишком возбужден, чтобы взглянуть на все трезво и спокойно.

Она думала о Брайене, о его неспособности, нежелании встречаться с трудностями. Конечно, нельзя делать вид, будто ничего не случилось. Увольнение – это страшное бедствие, но почему он сразу так паникует? И почему всегда обвиняет во всем жену? Карен с горечью вспомнила, как Брайен был против ее решения оставить ребенка, когда выяснилось, что она беременна. В конце концов Карен победила, и он согласился пойти в фирму «Микроэлектроникс», вместо того чтобы податься в Калифорнию и поискать какую-нибудь более прибыльную работу. Но это была мнимая, безрадостная победа, и после рождения Элизабет обиды и раздражение Брайена проявлялись во всем – он демонстративно не обращал внимания на ребенка, подолгу дулся и не разговаривал с Карен. К счастью, на смену таким капризам всегда приходили волшебные моменты раскаяния, и они заставляли ее забыть обо всем плохом – в объятиях пылкого, нежного любовника, который умел разбудить страсть.

Когда дочка пошла в детский сад, Карен вернулась в Темплский университет и после его окончания сразу получила место художника в театре имени Маркхама в Филадельфии. Конечно, это не артистическая карьера в Нью-Йорке, о которой она мечтала, но все-таки работа в театре, и, естественно, теперь, когда нужно заботиться о муже и ребенке, приоритеты изменились.

И хотя пятьдесят тысяч долларов, вложенных в театр, достались ей от родителей, Брайен просто взбесился, когда Карен сказала, как собирается ими распорядиться. Он хотел отложить их вместе с теми деньгами, которые подкапливал, чтобы когда-нибудь открыть свою собственную консалтинговую компанию. Потребовалась целая неделя мягких уговоров и поддержка со стороны банкира, чтобы Брайен взглянул на дело более оптимистично.

Через шесть месяцев, когда билеты раскупались с полным аншлагом, Карен позволила себе сравнять свою зарплату с той, что получала в театре имени Маркхама. Но и тогда, несмотря на явные успехи ее спектаклей, Брайен продолжал критиковать это решение, никогда не упуская возможности высказать свое недовольство. И вот сегодня раздражение, подстегнутое страшным провалом в карьере, вылилось в дикую, постыдную сцену – такой ярости и ненависти она не ожидала и была просто в отчаянии.

Глядя в окно, Карен со вздохом вытерла слезу со щеки. Какой прекрасный, теплый июньский день!..

– Обещанный ужин все-таки будет?

Карен оглянулась и чуть не вскрикнула от удивления. Брайен стоял в дверях кухни с мокрыми после душа волосами, узкую талию плотно обхватывало пестрое махровое полотенце. У мужа был такой слегка задумчивый, слегка виноватый вид, что она не смогла не улыбнуться ему, сразу забыв обиды.

– Конечно!

– Отбивные подождут, как ты думаешь? – спросил Брайен мягким, чуть хрипловатым голосом, выдававшим его желание заняться любовью. – Или ты предпочитаешь сначала поесть?

– Это приглашение? – прошептала она, развязывая полотенце на его талии.

У Брайена вырвался короткий довольный смешок.

– Что, прямо здесь?

Ее губы прижались к его влажной груди, и через свои джинсы она почувствовала мгновенную эрекцию мужа. Карен медленно сползла вниз, и ее рот нашел то, что хотел.

– Вы что-нибудь имеете против, мистер Маерсон?

Довольный, Брайен глубоко вздохнул:

– Нет, миссис Маерсон. Абсолютно ничего.

ГЛАВА 5

В семь сорок, когда перед театром уже успела собраться большая толпа, Карен широко распахнула широкие двойные двери в зрительный зал, закрепила их красными бархатными петлями и встала сбоку с сияющими глазами и колотящимся от волнения сердцем. Сейчас ей предстояло произнести приветственную речь.

Увольнение Брайена и их спор все еще тяжелым грузом лежали у нее на сердце, но неожиданная смена его настроения и страстное примирение, которое за этим последовало, убедили Карен, что их любовь еще можно спасти.

Отбросив со лба упрямую прядь, она быстро взглянула на себя в зеркало между дверями, вспоминая, как мало времени дал ей Брайен, чтобы привести себя в порядок. Можно сказать, что она подготовилась к вечеру не так уж и плохо. Золотисто-каштановые волосы, обычно уложенные свободно спадающими локонами, сегодня были гладко зачесаны назад на одну сторону и заколоты маленьким гребнем. Эта прическа придавала ей изысканность, к которой она в обычной жизни не стремилась, подчеркивая ее несколько выдающиеся скулы и упрямую линию подбородка. Глаза под мягкой легкой челкой, оживленно блестевшие сегодня благодаря Брайену больше, чем обычно, светились гордостью, которую Карен испытывала каждый раз при завершении новой работы. И поскольку это было заключительное представление, снискавшее грандиозный успех, она надела шикарное черное платье со спущенными плечами и серебряный кулон в виде сердца, подаренный ей коллективом на первую годовщину театра.

Рядом стоял Джек Витадини – сорокачетырехлетний очень талантливый художественный руководитель театра, которого она привезла с собой из Филадельфии. Он смотрел на Карен и улыбался. У Джека были все основания чувствовать себя счастливым: имея огромный опыт постановок и легендарную способность управляться с самыми строптивыми актерами, он внес не меньший вклад в успех «Королевской сцены», чем сама Карен.

Почти восемь, пора произносить свою обычную речь на заключительном спектакле. Карен поймала взгляд Джека и подала ему сигнал. Он кивнул и поднял глаза наверх, на маленькое окошко, где сидел осветитель. Через несколько секунд люстры погасли, и на авансцене появился яркий круг света.

Карен глубоко вздохнула и пошла между рядами кресел к сцене.


Макс Прэгер смотрел на рыжеволосую красавицу, уверенно идущую к сцене, с интересом, которого уже давно не испытывал к женщинам. Длинное черное платье, казалось, струилось вокруг нее, обтекая стройную, совершенной красоты фигуру. Под тонкой тканью платья на полной высокой груди выступали соски. Когда женщина поднималась по ступенькам на сцену, гребень, удерживавший ее блестящие рыжие локоны, выпал, но, вместо того чтобы снова заколоть его, она быстро откинула волосы назад.

Встав на середину светового круга, она спокойно отрегулировала высоту микрофона по своему росту, обвела аудиторию необыкновенными глазами, и ее открытая, подкупающе искренняя улыбка мгновенно согрела и очаровала зал.

– Кто это? – спросил Макс, наклоняясь к своему адвокату и давнишнему другу Джаду Гринфилду.

– Карен Маерсон, основатель и исполнительный директор «Королевской сцены». Пару лет назад она подняла это здание практически из руин и превратила его в самое привлекательное место на двадцать пять миль вокруг. Между прочим, и постановщик сегодняшнего спектакля. Училась на факультете театрального искусства в Темплском университете и получила степень бакалавра, Сама играла на сцене. Двадцать девять лет, замужем, есть восьмилетняя дочь.

Макс посмотрел на товарища с удивлением:

– Откуда ты, черт возьми, так много о ней знаешь?

– Удивительно, что ты ничего о ней не знаешь, – спокойно парировал Джад. – Ты ведь интересуешься театром, следишь, в какую бы новую постановку вложить деньга. А это сейчас самое подходящее место для твоего капитала.

– Шутишь? – пробормотал Макс, не отводя взгляда от женщины на сцене, и тут же почувствовал руку на своем бедре.

Он неохотно повернул голову и встретился взглядом с ослепительной голубоглазой блондинкой, сидевшей рядом. В награду за это длинные пальцы Ники Уэлш подобрались к его ширинке. Макс с раздражением перехватил их. И все же, надо отдать ей должное, она умела привлечь к себе внимание, действуя всегда быстро и эффективно, как взрыв напалма. На экране, обложке журнала или в жизни, волшебным прикосновением руки или белизной великолепной пышной груди, мелькнувшей в разрезе платья, Ники могла заставить любого мужчину забыть свое собственное имя.

Макс познакомился с ней год назад на встрече с журналистами в Голливуде во время презентации одного из фильмов, которые финансировал, – Ники Уэлш играла там какую-то второстепенную роль. Обмениваясь глупыми шутками и вспоминая случаи из детства, они просидели вечер на террасе, а закончили его в постели Ники.

Через три месяца он переселил подругу в богатый западный район Лос-Анджелеса, сняв для нее шикарную квартиру и открыв ей неограниченный кредит в салоне Джорджио и Джорджетты Клингер на знаменитой Родео-драйв в Беверли-Хиллз. Используя свое влияние в некоторых студиях, которые поддерживал, Макс обеспечил ей несколько ролей в фильмах, и, поскольку Ники была не лучше и не хуже, чем большинство актрис, пришедших в кино из модельного бизнеса, она вполне прилично зарабатывала.

Решение прийти сегодня в этот маленький театр было в какой-то степени принято им ради Ники, хотя любовница об этом не догадывалась. Билл Хардгров, мэр города, который стал относиться к нему и его окружению, как к членам королевской семьи, с тех самых пор как компания «Прэгер» купила «Микроэлектроникс», пригласил Макса и Джада в театр на последнее представление нашумевшего спектакля. Поскольку Ники как раз была в городе, Макс согласился, и все трое прилетели сюда из Нью-Йорка на его реактивном самолете.

Самобытная пьеса «Нанял самого себя» вышла из-под пера молодого местного драматурга, подававшего большие надежды. Судя по тому, с каким восторгом ее приняла публика, этот парень вполне мог попасть на Бродвей. Он мог бы написать роль специально для Ники – и это была основная причина того, почему Макс привез подругу на спектакль.

Как бы он ни наслаждался ее компанией, за последние два месяца что-то Ники стала относиться к нему как собственница, явно была настроена на замужество, хотя прекрасно знала, что у Макса нет намерения разводиться с женой и становиться «приходящим» отцом для своей десятилетней дочери.

Ники, казалось бы, сначала все поняла правильно, но за прошедшие несколько недель резко изменилась. Оставалось надеяться, что ведущая роль даже в маленьком театре Нью-Джерси воскресит ее мечту о театральной карьере и отвлечет от мыслей о замужестве.

Макс снова наклонился к другу:

– Послушай, Джад, сделай одолжение, скажи Хардгрову, что мы, пожалуй, останемся на банкет после спектакля. Нет никакого смысла откладывать, если я могу сегодня же заключить сделку с Карен Маерсон.

– А как же твоя встреча с Роном Эпплгартом?

– Я позвоню ему в антракте. Не особенно-то мне и нужно покупать сейчас его имение – слишком много запросил.

Джад улыбнулся:

– У Хардгрова будет разрыв сердца. Подозреваю, что он уже заготовил счет и проставил в нем твою фамилию, – может, даже выгравировал ее золотом.

Макс смотрел, как Карен спускается со сцены.

– Если я когда-нибудь решу купить имение Эпплгарта, то ни Хардгров, ни «Карлейль-банк» не будут к этому иметь никакого отношения. А теперь сотри с его лица самодовольную улыбку, – добавил Макс, не сомневаясь в том, что адвокат тоже недолюбливает хэддонфилдского мэра.


Конечно, Макс слишком хорошо воспитан, чтобы обращать внимание на других женщин в ее присутствии. Но на этот раз что-то изменилось. Ники видела, как он смотрел на эту рыжую, когда та проходила мимо, а потом произносила свою глупую речь о драматурге.

Длинные ногти Ники впились ей в кожу. Мало того, что она никак не может уговорить его развестись с пустоголовой женой, так теперь еще придется волноваться из-за какой-то там неотесанной деревенщины!

– Куда пошел Джад? – спросила она.

Макс погладил ей руку.

– По моему поручению. Не бойся – ничего такого, что могло бы обеспокоить твою хорошенькую головку.

Кого, черт подери, он хочет одурачить? Будто Ники не о чем беспокоиться! Ей уже тридцать девять лет, а у нее практически ни гроша за душой. Всеми ролями в кино, которые получила за последний год, она обязана только Максу и его связям.

Да, конечно, она сколотила себе состояние, когда была моделью. Но промотала его почти так же быстро, как и заработала, – уверенная в том, что будет следующий контракт и следующий щедрый гонорар. Однажды Ники заметила, что количество ее фотографий в журналах начало стремительно уменьшаться. Под напором модных веяний, рекламировавших «молодой и естественный образ», кутюрье всего мира внезапно затосковали по долговязым плоскогрудым пятнадцатилетним подросткам с торчащими от перманента волосами и широкими белозубыми улыбками. Что же касается выгодных контрактов в кино, на которые могли рассчитывать модели ее уровня, то их просто не было.

Ники увидела, что адвокат вернулся на свое место, и, расправив шелковую шаль на своем белом трикотажном комбинезоне от Нормы Камали, так чтобы она элегантно, спадала с плеч, прижалась к Максу, размышляя о том, как было бы хорошо не возвращаться в Лос-Анджелес сразу после спектакля. Но на завтра назначена запись фрагмента для нового шоу, и надо иметь немного времени в запасе, чтобы отдохнуть и привести себя в порядок в салоне красоты, а уж потом идти в студию.


Спектакль закончился, Джек ушел домой праздновать день рождения жены, а Карен присоединилась к своим гостям, приглашенным на ужин, который устраивался за кулисами каждый раз после спектакля. Билл Хардгров, глава города и банкир, был уже здесь и, представляя приехавших из Нью-Йорка, демонстрировал свою несколько хвастливую, но неизменно очаровательную манеру поведения.

Человек, которого Билл представлял актерам, был примерно пяти футов десяти дюймов росту, широкоплеч и красив грубой мужской красотой. Его темные густые волнистые волосы были слегка тронуты сединой, темные глаза, казалось, не упускали из поля зрения ни одной детали даже во время разговора.

Высокую женщину в сногсшибательном, с очень глубоким вырезом белом комбинезоне, стоявшую рядом с ним, узнать было совсем не трудно: Ники Уэлш, одна из популярнейших манекенщиц Америки, чьи фотографии чаще других появлялись в «Харперз-базар». Ее белокожая безупречная красота навевала воспоминания о кинозвездах тридцатых годов, а фигура откровенно притягивала к себе взгляды всех мужчин и женщин.

Неожиданно блондинка посмотрела на нее. Их взгляды встретились, и Карен почувствовала, как по спине пробежал холодок. В том, как эта женщина прищурила свои миндалевидные голубые глаза, было что-то, вдруг напомнившее грозного кота, когда тот примеривается к жертве.

– Ага, вот и она! – воскликнул Билл Хардгров и, приобняв за плечи, вовлек ее в центр образовавшегося кружка. – Друзья, я хочу представить вам Карен Маерсон, исполнительного директора и очень талантливого главного режиссера «Королевской сцены». Карен, это Максимилиан Прэгер, чья компания, как ты, наверное, знаешь, недавно приобрела фирму «Микроэлектроникс», его адвокат Джад Гринфилд и мисс Ники Уэлш, которая не нуждается в представлении, – добавил он со сладкой улыбкой.

Услышав имя Максимилиана Прэгера, Карен почувствовала, как под ложечкой у нее все заледенело. Молча и более внимательно посмотрела еще раз на человека, по чьей вине был уволен Брайен, и увидела чрезвычайную уверенность в себе, которая приходит только после многих лет бесспорного успеха. Что ему, черт возьми, здесь нужно? И как бестактно со стороны Билла Хардгрова притащить этого Прэгера сюда и выставлять напоказ, словно героя местного значения!

– Надеюсь, вам понравился наш спектакль? – любезно спросила она.

Бизнесмен из Нью-Йорка ответил широкой дружелюбной улыбкой и, высвободившись из цепких пальцев манекенщицы, протянул Карен руку.

– Я не могу припомнить более приятного вечера в театре, – сказал он, не сводя с ее лица внимательных темных глаз. – Пьеса просто восхитительная. И очень хорошо поставлена.

– Так, значит, вы заядлый театрал, мистер Прэгер?

Она сказала это безразличным тоном, надеясь привести ни к чему не обязывающую беседу к логическому завершению и заняться другими гостями.

– Я стараюсь время от времени бывать в театре, хотя мне редко удается это за пределами Нью-Йорка. – Макс виновато улыбнулся. – Я ни в коем случае не хочу вас обидеть, мисс Маерсон.

Карен высвободила руку.

– Миссис Маерсон, – поправила она. – Я и не думала обижаться. – И, не дожидаясь ответа, повернулась к Ники Уэлш, которая все еще смотрела на нее. – Я большая ваша почитательница, мисс Уэлш. Вы еще работаете моделью?

Отчуждение на лице Ники мгновенно пропало.

– Нет. Я теперь актриса. – Взглянув на свои усыпанные бриллиантами часики, она добавила: – Кстати, я должна сегодня же возвратиться в Лос-Анджелес.

Она положила свою изящную белую руку на локоть Макса и легко поцеловала его в щеку.

– Спасибо, дорогой, что позволил мне воспользоваться твоим самолетом. Он точно не понадобится тебе сегодня? На лимузине ведь придется так долго ехать!

– Не беспокойся, все в порядке.

После того как Ники попрощалась со всеми и напоследок позволила еще раз себя сфотографировать, Карен снова оказалась объектом пристального внимания Макса Прэгера.

– Вы не против, если мы с вами немного поговорим о делах? – Не дожидаясь ответа, бизнесмен взял ее под руку и увлек подальше от гостей. – Обещаю, что не задержу вас надолго.

Карен смотрела на мужчину, не совсем понимая, как это ему удалось увести ее от людей, с которыми она разговаривала. Помимо своей воли Карен чувствовала его притягательную силу, его теплую ладонь на своем локте. И вдруг ею овладело непреодолимое желание поколебать, разбить его самоуверенность.

– Я думала, вы работаете исключительно с недвижимостью, – сказала она с некоторой долей сарказма. – Ну и изредка интересуетесь маленькими фирмами, занимающимися электроникой.

Хотя ее улыбка и спасала это замечание от скрытого намека на оскорбление, Карен заметила, как Прэгер сначала быстро и удивленно взглянул на нее, а уж потом, закинув голову, весело рассмеялся.

– Вы попали в самую точку, миссис Маерсон. Но вообще-то у меня самые разные интересы. В том числе и театр. Я финансирую постановки, в основном на Бродвее, а иногда и кинофильмы.

Карен сразу насторожилась. Что магнат от нее хочет?

– По-моему, «Королевская сцена» не подходит вам по рангу.

– О-о, не сказал бы. То, что я сегодня увидел, произвело на меня очень сильное впечатление. На самом деле я уже давно присматриваю какой-нибудь хороший местный театр, такой, что не боится риска и ставит молодых талантливых драматургов.

Карен отступила на шаг и скрестила руки на груди, внутренне радуясь тому, что на своих каблуках высотой в три с половиной дюйма почти одного с ним роста.

– И вы считаете, что нашли такой театр?

Макс не мог сдержать улыбку. Ему нравилась эта женщина. Нравились ее стиль поведения, ее прямота, то, как она держится. Нравилось, как эта женщина встречается с ним взглядом, как гордо вскидывает подбородок. Если Карен действительно такой деловой человек, каким кажется, он легко уговорит ее принять предложение о финансировании.

– Не сомневаюсь. Билл Хардгров не устает мне нахваливать вас. И его мнение, похоже, разделяют все, с кем я разговаривал сегодня. Вся ваша компания испытывает к вам огромную признательность и любовь. Теперь я понимаю, за что.

В любой другой ситуации такой комплимент, а тем более возможность заключить выгодную сделку с выдающимся финансистом заставили бы Карен плясать от радости. Но сама мысль, что придется общаться с человеком, из-за которого Брайен уволен со службы, показалась ей сейчас невыносимой. С другой стороны, если все законно, то может ли она позволить себе роскошь отказываться? И особенно сейчас, когда муж остался без работы?

– Я не уверена, что уловила смысл вашего предложения, – сказала она, желая поскорее понять суть дела и достойно выйти из игры.

Макс взял у проходившего официанта два бокала с шампанским и один протянул ей. Он ожидал, что Карен проявит большую заинтересованность. В конце концов, не каждый же день находятся желающие ссудить маленькому театру большие деньги.

– И я не уверен, что вы меня правильно поняли, миссис Маерсон. Я хочу полностью финансировать ваш театр.

– Совсем за просто так?

– Ну, не совсем. Я же бизнесмен, а не добрый самаритянин. – Прэгер отпил глоток шампанского и заметил, что Карен отставила свой бокал. – Мне хотелось бы встретиться с вами на следующей неделе – скажем, за обедом или завтраком, и познакомиться с творческими планами «Королевской сцены». Если то, что я услышу, покажется мне интересным и, кроме того, прибыльным, то я предоставлю вам полную свободу действий. Тогда же мы сможем обговорить все условия, – Он улыбнулся ей мальчишеской улыбкой. – Я мог бы даже уговорить Ники Уэлш сыграть главную роль в какой-нибудь из ваших постановок. Знаете, она ведь потрясающая актриса!

Так вот в чем дело! Бизнесмен заинтересован в процветании «Королевской сцены» не больше, чем она – в полетах на Луну, и всего лишь хочет подарить новую игрушку своей подруге. И по его уверенному взгляду Карен поняла, что он и не сомневается в ее положительном ответе.

– Ваше предложение звучит очень заманчиво, мистер Прэгер. Но, боюсь, это не для меня. Видите ли, я в некотором смысле индивидуалистка, одиночка.

На этот раз выражение его лица доставило Карен больше удовольствия.

– Вы отвергаете мое предложение? – спросил он, совершенно сбитый с толку.

– Боюсь, что так.

– Но это же полная ерунда! Миссис Маерсон, то, о чем я говорю, – это новые драматурги, турне по разным странам, возможность расшириться. Без такой поддержки все это будет вам недоступно еще многие и многие ГОДЫ…

– Я понимаю.

– Ну тогда, пожалуйста, согласитесь. Или, по крайней мере, не отказывайтесь так сразу. Что вы потеряете, если с моей помощью получите большую прибыль, чем сейчас?

На этот раз она не смогла скрыть резкие нотки в голосе:

– Например, свою творческую свободу. Мне не нравится ситуация, в которой я буду вынуждена взять актера, не совсем подходящего для какой-то роли.

Прэгер холодно посмотрел на нее:

– Вы, кажется, имеете в виду мисс Уэлш?

– Да, именно ее. И я уверена, что, как деловой человек, вы реально оцениваете последствия такого договора для вас, мисс Уэлш и для всех наших актеров и, что самое главное, для благополучия театра.

Макс молчал, изучающе глядя на Карен. Он недооценил ее. Ему часто приходилось сталкиваться с сильными, волевыми женщинами, но когда в конце концов доходило до заключения сделки, решающее слово всегда было за ним. Что-то во взгляде горящих зеленых глаз, в хрипловатом дрожащем голосе говорило Максу о надвигающейся грозе. Но после секундного колебания он решил не обращать внимания: все, что Карен сейчас нужно, – это дополнительный стимул.

– Очень хорошо. А что, если вы продадите мне свою «Королевскую сцену»? Таким образом каждый из нас получил бы то, что хотел. Я – прекрасный театр, а вы – достаточно денег, чтобы вложить их в более солидное предприятие. С вашим талантом вы смогли бы основать театр, где пожелаете, – в Филадельфии, Бостоне, даже в Нью-Йорке. Небольшие театры под талантливым руководством могут приносить очень неплохие доходы.

Карен задрожала от ярости. Неужели этот человек так безнравствен? Неужели он думает, что может явиться сюда и, щелкнув пальцами, купить ее так же просто, как покупает и продает многоквартирные дома? И только затем, чтобы осчастливить свою любовницу!

Карен почувствовала, как присутствующие в комнате неожиданно замолчали. Но когда она оглянулась, все тут же возобновили свои разговоры, хотя говорили уже тише.

Несколько мгновений Карен Маерсон и Макс Прэгер смотрели в глаза друг другу, как бы меряясь силами. Тихий внутренний голос – наверное, голос благоразумия – робко напомнил ей о том, как трудно будет теперь их семье жить на одну зарплату. Если она сейчас согласится, Брайен, возможно, и не узнает, кому продан театр, и на эти деньги смог бы основать собственную компанию. Тогда улыбка снова вернется на его лицо.

А что будет с ней? Ведь театр – это ее жизнь. Что же останется делать ей, если не будет любимой «Королевской сцены»? Стать домохозяйкой? Вступить в клуб любителей бриджа? Или пойти работать на кого-нибудь другого? Такое уже было – ничего не вышло. И как бы она ни наслаждалась годами, проведенными дома с маленькой Элизабет, всю полноту жизни она ощутила лишь два года назад, открыв свой театр «Королевская сцена». Сделано чересчур много, чтобы от всего отказаться.

– Простите, – промолвила Карен. – «Королевская сцена» не продается.

Улыбка Прэгера была несколько циничной.

– Все продается, миссис Маерсон. Дело только в цене. Так назовите же свою, и скрепим подписями наше с вами соглашение сразу после ужина.

Прежде чем Карен смогла придумать достойный ответ, к ней подошел Билл Хардгров, свирепо сверкнув прищуренными голубыми глазами.

– Я не мог не услышать вашу беседу, – заметил он небрежно. – И я уверен, руководитель театра совсем не то имела в виду, Макс. Она просто еще не уловила суть вашего предложения… правда, Карен?

– Наоборот, я прекрасно все поняла, – отчеканила Карен. – И повторяю: «Королевская сцена» не продается ни за какую цену. А теперь, с вашего позволения, я подойду к другим своим гостям.


– Макс, мне искренне жаль. – Голос Хардгрова звучал тихо и виновато. – Я и не подозревал, что вас так заинтересует «Королевская сцена», а то бы сам поговорил с Карен.

Макс нетерпеливо отмахнулся. Ну почему этот человек так перед ним заискивает? Бизнесмен был несколько растерян, но ругал себя только за то, что в разговоре с этой женщиной зашел дальше, чем намеревался. Она захватила его врасплох, и Макс потерял осторожность, не понимая, что оскорбляет ее.

– Я обязательно поговорю с ней, – продолжал Хардгров. – И уверен, что смогу переубедить ее.

– Не надо, Билл. Пусть все останется так, как есть.

Не обращая внимания на обиженного мэра, Прэгер высматривал среди гостей Карен Маерсон. Нужно бы как минимум извиниться перед ней, прежде чем уезжать. Но ее нигде не было видно. Ладно, завтра он передаст свои извинения этой молодой женщине.

– Что касается Эпплгарта, – снова заговорил мэр, – то почему бы мне не назначить вам встречу на начало следующей недели? В понедельник с утра подойдет?

Макс бросил на Хардгрова угрюмый взгляд. Неужели этот человек никогда от него не отстанет?

– Меня больше не интересует недвижимость Эпплгарта. Мне пора. Мой шофер заждался.


Карен завела машину в гараж уже около полуночи. Она тихонько поднялась по лестнице и прошла к дочери, оставив дверь открытой, чтобы свет из коридора проникал в спальню. Элизабет лежала на боку, ее кудряшки разметались по смятой розовой наволочке, она обнимала Антонеллу – куклу, которую Джек и Ширли привезли ей прошлым летом из Италии. В восемь лет Элизабет была красивой, милой девочкой, удивлявшей всех живым умом и сообразительностью.

Карен знала, что, хотя Брайен зарабатывает вполне приличные деньги, их никогда не хватит на образование дочери – по крайней мере, на то образование, какое мать хотела дать ей.

Карен скользнула под прохладные простыни, и ею овладел новый страх. Конечно, не надо говорить Брайену о случившемся, но вдруг муж все-таки узнает, что была возможность продать «Королевскую сцену», а она отказалась? Их городок довольно маленький, и хотя Брайен не очень общителен, подобные истории быстро становятся достоянием гласности.

Страшная усталость вдруг сковала ее по рукам и ногам, парализовала мозг, накрыла тяжелым, теплым одеялом. Карен закрыла глаза, радуясь внезапно наступившей сонливости. Завтра, все завтра.

ГЛАВА 6

Уильям Дж. Хардгров за тысячу миль чуял, где пахнет деньгами. И если подворачивался удобный случай, он тщательно анализировал возможности и сразу ставил перед собой цель с убийственной точностью голодной пантеры. Он был убежден, что так должен действовать любой уважающий себя банкир, – конечно, если собирается выстоять в жестокой конкурентной борьбе. А Билл Хардгров выстоять определенно собирался, и у него были грандиозные планы относительно «Карлейль-банка», планы, которые заставили бы его консервативного отца перевернуться в гробу.

Билл услышал, что Максимилиан Прэгер подумывает купить имение Эпплгарта, и не стал терять времени даром. Как мэр – эта должность отнимала совсем немного времени и была скорее престижной, чем денежной, – он обрабатывал нью-йоркского дельца, занимающегося недвижимостью, водил его по самым дорогим ресторанам в округе, расписывая все преимущества вложения денег и проживания в этом замечательном во всех отношениях городе.

Хардгров не сомневался, что на Прэгера его уговоры произвели нужное впечатление. «Карлейль-банк» в конце концов будет признан влиятельной организацией, и тогда успешные перевыборы Биллу Хардгрову обеспечены. А дальше… кто знает? Скорее всего – свободный землевладелец, а потом можно пытаться пройти и в сенат. Черт, если сейчас повезет с Прэгером и Билл завоюет популярность и получит поддержку в правительстве, то, пожалуй, этап землевладельца можно проскочить!..

Хардгров сжал губы. Это все мечты. Мечты, которые в данный момент висят на волоске – и на очень тонком волоске. И все из-за вчерашнего упрямства Карен Маерсон!

Почему, черт возьми, эта сумасшедшая женщина так категорически отвергла предложение Прэгера? А ведь именно он, мэр и банкир Билл Хардгров, пригласил Макса на спектакль и представил его Карен.

И вот теперь «Карлейль-банк» не получит миллионы долларов.

Нет, необходимо что-то предпринять. Нельзя же вот так сидеть сложа руки и позволить деньгам уйти в другой банк. И все из-за какой-то идиотки! Настало время привести в действие план, который он разработал сегодня ночью. План столь же тонкий, сколь и рискованный.

Хардгров наклонился над столом и нажал кнопку двусторонней оперативной связи.

– Мне нужен инспектор по эксплуатации зданий. Немедленно!


Горячее утреннее солнышко припекало спину Макса, рассекавшего воду плавательного бассейна. Он бросил подсчитывать количество концов после пятнадцати, но постепенно его руки и ноги, отяжелевшие от напряжения, запросили пощады. Макс подплыл к вышке, подождал, пока успокоится дыхание, и снова поплыл, не обращая внимания на усталость, стараясь сильнее и быстрее работать ногами и как можно дальше выбрасывать руки. Казалось, это самоистязание было для него сейчас единственным спасением, его собственным, личным искуплением за то, как он вчера вечером обошелся с Карен Маерсон. Не в состоянии забыть ярость в ее прекрасных глазах, Макс с остервенением бил пятками по воде.

Макс чувствовал себя отвратительно, он прекрасно знал, что добросовестные, скромные, трудолюбивые люди не терпят, когда с ними обращаются как с марионетками, даже если за веревочки будет дергать Максимилиан Прэгер. Да что там, он ведь и сам такой же! Прошел такой же тяжелый путь наверх, просто как-то сумел оторваться от общей массы.

Максимилиан Прэгер, старший из двух братьев в семье, родился и вырос на ферме близ Морристауна в штате Нью-Джерси. Его родители, Хенк и Гертруда Прэгер, потомки немецких иммигрантов, были простыми людьми, которым приходилось много работать, чтобы сводить концы с концами. Макс в отличие от других мальчиков его возраста вел деловую, насыщенную жизнь, разрываясь между школой, домашними делами и любой работой, подвернувшейся на стороне. Но однажды к ним явился крупный предприниматель и предложил Прэгерам за их ферму в пятьдесят акров такие деньги, которых им и за всю свою жизнь было не заработать.

Стало немного легче. Отец Макса, оказавшийся неожиданно очень практичным, умелым предпринимателем, начал искать большие куски земли и тут же продавать их вдвое дороже. За восемнадцать месяцев Хенк Прэгер сумел утроить свой первоначальный капитал.

Зная, как хотелось его родителям дать сыновьям высшее образование, Макс поступил в Нью-Йоркский университет. Впрочем, юноша очень быстро понял, что вся эта академическая премудрость не для него. Он должен немедленно заработать миллионы и завоевать новые земли! Весь мир открыт перед ним.

Макс отказался от предложения отца работать в семейной фирме.

– Если я и войду к тебе в дело, – заявил молодой человек отцу, – то только когда буду знать о недвижимости и о помещении капитала больше, чем ты.

Макс уехал из дома налегке, готовый на любую работу, которая научили бы уму-разуму. Первой его остановкой был металлургический завод в Питтсбурге. После работы он шел в ближайшую таверну, пил пиво и мерился с другими рабочими силой рук, слушая при этом бесконечные разговоры о том, как японцы скоро завоюют рынки сбыта стали и вытеснят продукцию Питтсбурга.

На следующее лето, пока его брат Уолли изучал медицину, Макс без устали мотался между Огайо и Иллинойсом, перевозя все подряд – от салата до бетона, и делал это быстрее, чем другие дальнобойщики. Через год, уже имея в кармане девять тысяч долларов, он пошел работать в компанию по продаже земли в Талсе, чтобы изучить бизнес досконально, с самых азов. Когда ему предложили место руководителя проекта с начальным месячным окладом, которого хватило бы на годовое содержание их старой фермы, Макс отказался и нанялся в инвестиционную компанию в Форт-Уэрте.

Где бы он ни работал, всюду им были довольны и предлагали остаться постоянно. Но каждый раз молодой человек благодарил хозяина, забирал свои деньги и двигался дальше. Через пять лет Максимилиан выполнил обещание, данное отцу: вернулся в Морристаун и стал работать в семейной фирме по застройке и продаже земли.

Но несмотря на очевидные успехи, Макс никак не мог удовлетвориться строительством и продажей низко– и среднедоходных домов на севере Нью-Джерси. С помощью брокера, которому доверял, он начал охотиться за лучшими домами в Манхэттене. Сначала сосредоточился на южной его части, постепенно подкапливал капитал и приобретал репутацию, пока их компания не вошла в силу, чтобы действовать уже на более высоком уровне.

Когда Хенк Прэгер безвременно погиб в автомобильной катастрофе на скоростной автомагистрали Лонг-Айленда, его сын стал исполняющим обязанности главы фирмы. Очень скоро он превратил фирму отца в один из крупнейших разветвленных конгломератов с холдинговыми и дочерними компаниями в двадцати двух странах.

Работа была его жизнью. Макс Прэгер благополучно достиг той вершины, когда большинство людей его достатка и энергии подводят определенную черту. Он знал по имени каждого из восьмидесяти пяти руководителей, стоявших во главе его компаний, и считал для себя обязательным поздравлять лично каждого по телефону с рождением ребенка и другими важными событиями. Бизнесмен сразу видел хорошую работу и преданность делу и отмечал это уважением, признательностью и такими окладами, которых не было ни в одной другой подобной фирме.

Макс сам управлял своей империей с высочайшей производительностью хорошо смазанной, отлаженной машины. И многие могли бы поклясться, что Прэгер и есть машина. Пока не видели Макса с маленькой дочкой, с рождением которой жизнь его полностью изменилась. Джеми завладела сердцем отца настолько, что ему казалось, там уже нет места ни для кого другого. Она была его самой главной любовью, его душой и его обожаемой принцессой.

С первого момента Макс сразу понял, что Луиза не похожа ни на одну девушку, что он видел раньше. Она была спокойна, утонченна и прекрасна скромной, ненавязчивой красотой. И под напускной надменностью, которую Луиза носила как доспехи, чтобы спрятать робость, скрывалась мягкая и уязвимая молодая женщина с высоким интеллектом и восхитительным чувством юмора. Ее эрудиция в изобразительном искусстве и музыке была поразительна. Она – единственная из всех, кого Макс знал, – могла войти в зал с дорогими старинными и редкими полотнами и оценить их с первого взгляда.

Их свадьба была, пожалуй, одним из самых тщательно подготовленных и шумных празднеств, которые видел Нью-Йорк: с пятью сотнями гостей и целой армией газетных и телевизионных репортеров, преследовавших счастливую пару.

И только когда они оказались в уединенном домике на острове Молокаи, где проводили медовый месяц, Макс узнал об отвращении Луизы к сексу. Сначала он приписал отсутствие страсти просто ее робости. Но проходили дни, недели, а потом месяцы, и все менялось только в худшую сторону. Макс предложил ей проконсультироваться у врача, но эмоциональный всплеск Луизы был столь ужасающим, что он больше никогда об этом не заикался.

Поскольку Максимилиан любил ее, само по себе отсутствие физической близости, наверное, и не было бы для него так важно, но уж слишком многого не хватало ему в отношениях с женой, чтобы союз мог стать прочным…

Наконец, совершенно обессиленный, Макс остановился и, подтянувшись на руках, сел на горячий бортик бассейна. Его широкая волосатая грудь тяжело вздымалась при каждом вздохе. Немного отдышавшись, он взял полотенце и направился к телефону на белом металлическом столике. Интересно, не рано ли еще звонить в театр? Захочет ли Карен Маерсон с ним разговаривать?


Пятидесятилетний Галлиано был близорук, имел сорок фунтов лишнего веса и очень быстро терял последние клочки седых волос. Постоянная приверженность к пиву, толстым бутербродам с копченой говядиной на завтрак и чрезмерное увлечение девочками-танцовщицами из бара наградили его хронической болезнью желудка и отвратительным запахом изо рта. Гарри уже все больше и больше склонялся к грустной мысли, что жизнь не слишком его жалует. Но вот два года назад он вдруг познакомился с добрым мэром.

В качестве нового хэддонфилдского инспектора по эксплуатации зданий, или начальника службы безопасности строений, как это теперь называлось, одним из первых его пришел поздравить глава города. В гладких выражениях опытного политика Хардгров дал понять, что будущее Галлиано во многом зависит от того, захочет ли он выполнять определенные требования, не задавая слишком много вопросов. Требования, выполнение которых, конечно же, будет соответствующим образом вознаграждаться. Галлиано выразил полную готовность.

Подобное сотрудничество давало ему достаточную прибавку к зарплате и сводило до минимума жалобы жены на вечную нехватку денег. А кроме того, он теперь мог поддержать свою незамужнюю дочь, которую дружок-бездельник бросил, оставив несчастную без денег и беременную.

Гарри прекрасно справлялся со своей работой. И никогда не отказывался выполнять не слишком чистоплотные задания главы города. До сегодняшнего дня. Карен Маерсон была порядочной и трудолюбивой женщиной и не заслуживала того, что ей уготовил мэр Хардгров.

Галлиано вздохнул. Он явился сюда, чтобы выполнить свою работу, – какой бы неприятной та ни была.

Прищурившись от яркого солнца, Гарри стал тщательно осматривать здание театра, пока глаза не наткнулись на то, что ему было нужно. Он захлопнул ногой дверцу машины и направился к правой каменной колонне у входа. Есть! Небольшая трещина – шириной в полдюйма – между белой колонной и старинной кирпичной стеной. Она здесь уже несколько лет и, конечно же, не представляет никакой опасности до тех пор, пока не начнет увеличиваться, но большинство зданий такого возраста были построены столь добротно, что могли простоять еще многие десятилетия, прежде чем потребуется серьезный ремонт.

Галлиано сделал несколько пометок в своей записной книжке, покачивая при этом головой. «Стыдно, чертовски стыдно!..» Он постарался прогнать эту мысль. В его планы не входило чувствовать себя виноватым перед Карен Маерсон. Ему нужно сделать то, что велено. А мэр выразился совершенно ясно: «Заставь ее закрыть театр, Гарри. Мне не важно, как ты это сделаешь, любой ценой».

ГЛАВА 7

Она сидела в первом ряду с текстом в руках и следила, как Джимми Прескот и Хелен Шумахер последний раз прогоняют сцены из спектакля «Босиком по парку», премьера которого должна была состояться сегодня вечером.

На этот раз получилось гораздо выразительнее. Карен с облегчением вздохнула. С утра все казалось ей ужасным – вчерашний любовный настрой Брайена полностью испарился, и на ее веселое приветствие муж ледяным тоном бросил «доброе утро», отчего она сразу ощутила неловкость и даже почувствовала некоторую вину за свое счастье.

В надежде развеселить его и подбодрить она спустилась вниз и, на ходу помогая Элизабет повторить уроки, приготовила любимый завтрак Брайена – гренки по-французски, сок из грейпфрута и крепкий черный кофе. Но когда она с подносом в руках вернулась в спальню, Брайен уже снова спал. Или притворялся спящим.

– Миссис Маерсон!

– Да? – Она увидела высокого полного человека, идущего по левому проходу между рядами, и улыбнулась. – А, мистер Галлиано!.. Простите, не сразу признала вас в темноте. Чем могу быть полезной?

– Я делал сейчас ежегодную проверку вашего здания, миссис Маерсон.

Карен встала и ждала, когда инспектор подойдет к ней.

– Что-нибудь не так, мистер Галлиано?

– Боюсь, что да. Я обнаружил щель между правой колонной и прилегающей стеной, – сказал инспектор.

– Щель?

– Трещину, мэм. – Он заглянул в свои записи. – Чуть больше полудюйма, если точно. Похоже, здание оседает.

– Это плохо?

– Боюсь, что да.

Карен внимательно посмотрела на Галлиано.

– Но ведь можно отремонтировать?

– О-о, конечно.

Карен взглянула на часы.

– Ну и хорошо. Тогда, если вы скажете мне, что делать, я распоряжусь, и все будет исправлено.

– Боюсь, все не так просто, миссис Маерсон. Я хочу сказать, что это серьезный дефект. И для его устранения потребуется большая работа.

Карен не на шутку забеспокоилась.

– Насколько большая?

– Ну, сначала потребуется провести исследование почвы и фундамента, чтобы узнать, где происходит оседание. Когда это будет установлено, инженер оценит повреждение и решит, какие потребуются меры для укрепления фундамента.

– И сколько будет стоить такая работа?

Инспектор печально покачал головой.

– Трудно сказать. Если не возникнет особых осложнений, то где-то около двадцати – двадцати пяти тысяч долларов. Если же найдут сложные места, где усадка продолжается…

У Карен ноги стали ватными. Двадцать тысяч долларов! У нее нет таких денег. Если, конечно, не взять еще один заем. Но это означает, что план расширения театра придется отложить. Или вообще поставить на нем крест.

– Сколько… Сколько времени это займет?

– Наверное, от четырех до шести месяцев.

Карен чуть не задохнулась.

– Но почему так вдруг, мистер Галлиано? Разве вы не видели этой щели, когда делали проверку в прошлый раз?

– Тогда это еще не представляло никакой опасности, – сказал он, пожимая плечами. – Я просто сделал себе пометку, чтобы следить за ней, а теперь произошло то, чего я боялся: трещина стала шире.

Галлиано увидел, как зеленые глаза Карен чуть сузились, и в первый раз с того момента, как согласился работать на Хардгрова, почувствовал неприятное беспокойство. Что, если она не поверит?

– Я понимаю, это для вас большое потрясение, миссис Маерсон, – сказал Гарри, пытаясь разглядеть на ее лице признаки недоверия. – И этого не должно было случиться, по крайней мере, с таким крепким зданием, как ваше. Нужно радоваться, что мы вовремя обнаружили дефект, пока не произошло ничего страшного и непоправимого. Если угодно, я буду счастлив порекомендовать вам инженера для производства земляных работ. И у меня есть целый список надежных подрядчиков. Я могу поговорить, и они выполнят все восстановительные работы в самые сжатые сроки.

Карен машинально кивнула, а в голове у нее уже зарождался план. Она могла бы закрыть билетный киоск и открыть другой, временный, на противоположной стороне улицы, чтобы не мешать ремонтным работам. Что же касается внешнего вида… с этим ничего не поделаешь, но публика поймет.

– Если вы зайдете в мой офис завтра утром, я сведу вас с инженером и дам список подрядчиков.

Галлиано протянул ей листок.

– Уведомление об опасном состоянии здания, мэм.

Карен посмотрела на документ, затем на инспектора, и вся похолодела.

– Здание в опасном состоянии, миссис Маерсон. У меня только один выход: закрыть его, пока не будут произведены необходимые ремонтные работы.


Первый шок прошел, и Карен заставила себя трезво взглянуть на вещи. Она была уверена, что это дело непомерно раздуто.

Она сложила бумагу, которую ей дал инспектор, и направилась в свой кабинет. Да, необходимо немедленно поговорить с Биллом Хардгровом. Мэр не позволит, чтобы предприятие, на которое его банк держит хорошие закладные, закрылось, как какая-нибудь обанкротившаяся лавочка. Но пока все не утрясется, надо выполнять приказ: здание должно быть освобождено и закрыто.

Из своего маленького загроможденного кабинета, расположенного несколькими ступенями выше уровня первого этажа, она позвонила в муниципалитет.

– Доброе утро, Дороти, – сказала она, услышав в трубке голос секретарши Билла. – Мистер Хардгров у себя?

– Он сейчас на заседании городского совета, миссис Маерсон. Я жду его после обеда.


– Ну как? – спросил мэр.

Гарри с трудом уместил громоздкое тело в роскошное оранжевое кресло, стоявшее напротив письменного стола.

– Еще не знаю. Я ожидал, она расстроится гораздо больше. Возможно, еще не совсем поняла, что это значит.

– Возможно. Она приняла твои рекомендации относительно инженера?

Гарри кивнул утвердительно:

– Карен встретится с Бромли в моей конторе завтра утром.

«Если, конечно, в этом еще будет необходимость», – подумал Хардгров.

Галлиано вынул из заднего кармана брюк грязный носовой платок и вытер со лба пот.

– А что, если она захочет узнать мнение другого специалиста? Уж очень она умная и наблюдательная.

– Это я беру на себя. – Хардгров вынул из ящика письменного стола толстый конверт и протянул его инспектору. – Вот, возьми. Здесь тысяча, как и договаривались. Хорошо сработано.

– Мой отчет будет у вас на столе через час. – Галлиано взял деньги и спрятал их в карман, не пересчитывая.

В планы мэра входило не только добиться того, чтобы Макс получил «Королевскую сцену», но и продемонстрировать ему, как сильные политические деятели – даже в маленьком городе – расправляются с упрямцами, подобными Карен Маерсон. Бизнесмен будет очень доволен. И, можно надеяться, отблагодарит его соответствующим образом.


Через четыре часа, после великолепного завтрака с землевладельцем Оскаром Лиманом, мэр снова сидел за своим письменным столом и выслушивал рассказ Карен о беседе с инспектором по эксплуатации зданий. Хардгров смотрел на нее со скучающим видом, вертя в руках желтый карандаш.

– Вы можете поговорить с Гарри Галлиано? – спросила она, более обеспокоенная выражением лица Билла, чем произошедшими событиями. – Можете ли вы сказать ему, что он не имеет права вот так запросто закрывать театр?

– О чем вы говорите? Хотите, чтобы я использовал свое влияние?

– Нет… конечно, нет. – Карен откинулась на спинку кресла и устало провела рукой по волосам. – Наверное, для подобных случаев должны существовать и не такие крутые меры. Ведь… ведь инспектор мог ошибиться. Вдруг он просто преувеличивает опасность?

– Только не Гарри. Это один из лучших наших инспекторов по надзору, да и сказать честно, я сам провел небольшое исследование.

Карен удивленно посмотрела на мэра.

– Как уже говорил вам, я услышал обо всем еще утром и взял на себя смелость послать другого инспектора к театру проверить эту стену. Гарри – прекрасный специалист, но в таких случаях два мнения всегда лучше одного. Плохи дела, Карен. Стена может обрушиться в любой момент.

– О Господи!

– Конечно же, я вынужден был собрать экстренное заседание правления. У вас очень большая закладная. И мне необходимо выяснить, как вы собираетесь выполнять свои финансовые обязательства, когда театр будет закрыт.

Карен не ответила. Как же так, ведь он хотел дать ей новый кредит для поддержки театра, а уже беспокоится о старом?

Билл поднялся и начал расхаживать по комнате.

– Я слышал, что фирма «Микроэлектроникс» уволила вчера сорок пять сотрудников, в том числе и Брайена. Значит, тогда вы не сможете выплачивать кредит?

Впервые с того момента, как увидела Гарри Галлиано, идущего к ней из темноты зрительного зала, Карен почувствовала настоящий ужас.

– Но, Билл, ведь речь идет всего о четырех месяцах!

– Или о шести – судя по докладу, с которым я ознакомился, если не больше.

– Ну, хорошо, даже если это займет полгода, вы можете мне доверять. – Карен попыталась изобразить улыбку. – Вы ведь знаете, я всегда плачу аккуратно.

– Дело не в доверии. Это бизнес. Я бы очень хотел помочь вам выпутаться из беды, поверьте…

Улыбка сползла с лица Карен.

– Что вы такое говорите?

– Правление решило потребовать возвращения кредита. Конечно, мы собираемся дать вам достаточно времени, чтобы привести дела в порядок, но если вы не сможете производить платежи, то у нас не будет другого выхода, как лишить вас права на выкуп заложенного имущества.

Карен сидела в оцепенении, и смысл страшных слов медленно доходил до ее сознания.

– Вы не сделаете этого, – прошептала она.

Билл развел руки, жестом изображая полнейшую беспомощность.

– Я сделал все, что мог, поверьте. Если бы правление не возражало, я дал бы вам шесть месяцев отсрочки, а то и больше. Но…

– О чем вы говорите?! Как могли члены правления так быстро настроиться против меня? Всего двадцать четыре часа назад они все боготворили меня. А теперь из-за какого-то малейшего невезения готовы сжечь на костре? Почему вдруг?

Билл отошел к окну, а Карен устало опустилась в кресло.

– Я должен защищать своих акционеров, – сказал он, стоя спиной к посетительнице. – Я не вправе…

– Бред собачий! Вы же главный акционер! Вы владеете этим чертовым банком, так что имеете право крикнуть погромче. Вы можете делать все что захотите!

От выражения его лица у Карен по всему телу побежали ледяные мурашки. Его хорошо натренированный голос умелого политика выражал такое сожаление, что зарыдал бы и камень, но глаза при этом оставались пустыми, черты лица выражали безразличие и спокойствие. Ему, кажется, было даже… скучно!

С трудом уняв дрожь, Карен поняла, что, несмотря на все высказанные сожаления, Билл не хочет помогать ей. И внезапно ей стала ясна причина.

– А-а, так это из-за вчерашнего вечера? Все из-за того, что у меня произошло с вашим самовлюбленным приятелем?

– Ничего подобного. Макс Прэгер тут совершенно ни при чем.

– Черта с два! Я же видела вашу досаду, когда отклонила его предложение продать «Королевскую сцену». И я видела, как на меня смотрели члены вашего правления, когда уходили. Так вот оно в чем дело! Богач пронес свои денежки мимо вас, и вы теперь хотите свести счеты со мной? А может, вся эта мерзкая затея с лишением меня права выкупа – просто способ приобрести театр, а потом продать его этому самому Максу Прэгеру!

Страх обуял Хардгрова мгновенно, он даже почувствовал, как кровь отлила от лица. Она была слишком близка к правде. Чертовски близка!

– О Господи, Карен! – воскликнул он. – За кого вы меня принимаете? Согласен, со мной не всегда легко иметь дело, но я стараюсь быть справедливым и скрупулезно честным.

Билл постарался придать своему голосу оскорбленный тон и пафос.

– Я пытался вчера охладить пыл Макса. Я даже предложил ему выступить посредником. Но он сказал, что в Хэддонфилде его уже больше ничто не интересует. Я еще потерял и сделку с Эпплгартом!

Карен все еще дрожала от гнева, но смотрела на банкира уже не так подозрительно, как минуту назад.

– И вы обвиняете в этом меня? И поэтому отказываетесь помочь театру?

– Я никого не обвиняю. Хотя считаю, что вы могли бы вести себя более дипломатично.

– Дипломатично!.. Этот человек выгнал моего мужа после десяти лет безупречной работы, а потом приходит в мой театр и пытается купить с потрохами меня. Как вы думаете, Билл, что я должна была делать? – Она истерически захохотала. – Упасть на колени и благодарить?

– С ума можно сойти, Карен! Ведь он и не знает, что ваш муж работал в «Микроэлектроникс». Я уверен, если бы Прэгер знал, то с удовольствием восстановил бы его на прежнем месте.

– При условии, что я продам ему театр.

Билл тяжело вздохнул:

– Послушайте, если бы я сразу узнал о Брайене, я бы постарался что-нибудь для него сделать. Но теперь…

– Вы и сейчас можете многое сделать. Например, отсрочить платежи по займу на время ремонта театра.

– Совершенно исключено. Правление согласилось дать вам три месяца. Если после этого срока вы не сможете заплатить, мы будем вынуждены…

Карен выскочила из кабинета прежде, чем он закончил фразу.


В четыре часа пополудни того же дня Макс сидел на бортике бассейна, глядя, как по широким ступеням спускается Джад Гринфилд. Сейчас, в сорок два года, адвокат выглядел лучше, чем двадцать лет назад.

Они познакомились в колледже. Но Макс никогда не забывал веселого и искреннего парня, который научил его руководствоваться в жизни своей собственной природной интуицией, а не желаниями других людей. Возглавив компанию отца, он связался с университетом, узнал адрес Джада и сделал молодому юристу весьма выгодное предложение.

Джад просто великолепно справлялся как с личными делами своего босса, так и с делами его мощной компании. В качестве же друга ему удавалось то, на что отваживались немногие. Он учил Макса сдержанности, умеренности, искусству вести спокойно светскую или деловую беседу. Ненавязчиво он отвлек Макса от ежедневной привычки пить мартини с водкой и давал ему советы, которые Макс только, казалось, пропускал мимо ушей. Кроме того, адвокат терпеливо выслушивал его подробные рассказы о бесконечных достоинствах Джеми: от первого зубика, появившегося в четыре месяца, до синяка под глазом, полученного ею три недели назад.

– Не могу ее найти.

– Как это не можешь найти? – завопил Макс.

– Вот так и не могу! Ее нигде нет. Она ушла из театра сегодня после одиннадцати и до сих пор не возвращалась.

– Ты звонил ей домой?

– Ее там нет.

Макс уставился в пустоту. Он пытался дозвониться до Карен Маерсон с десяти часов утра.

– Ты застал кого-нибудь?

– Да, ее мужа. Заявил, что она в театре. Но я не стал говорить, что его жены там нет.

– Почему? Он бы мог сказать, где еще ее можно попытаться разыскать.

– Сомневаюсь. Этот парень сразу же повесил трубку, я просто не успел больше ничего произнести.

– Почему?

– Откуда мне знать, черт возьми! Может, ему не нравится, когда незнакомые мужчины звонят жене домой. – Джад взял стакан с лимонадом. – А я не люблю разговаривать с раздраженными мужьями. Так что теперь, если хочешь добраться до миссис Маерсон, звони ей сам. И если тебе интересно знать мое мнение, то лучше оставить все как есть. Ты сделал ей предложение, она отказалась. И все. Конец.

– Для меня это не конец, Джад. И я не успокоюсь, пока не извинюсь перед ней. Неужели ты не можешь этого понять?

– Почему же, могу. Сначала ты бесцеремонно затыкаешь даме рот, и, насколько я припоминаю, тебя это нисколько не смущает. А теперь ты почему-то вдруг печешься о последствиях.

– Не знаю, Джад… Честно… не знаю.

Адвокат задумчиво посмотрел на своего старого друга. За двадцать с лишним лет знакомства с Максом он никогда не видел его таким расстроенным, тем более из-за женщины. До того, как появилась Ники, женщины были для магната просто необходимым, очаровательным, дорогим развлечением.


Ей казалось, что все вдруг неожиданно замерло, застыло в мрачном молчании, а она смотрит на этот мир со стороны совершенно безучастно. И только когда почувствовала, как с лица капает пот, поняла, что сидит в машине с плотно закрытыми окнами.

Два года нечеловеческих усилий, бесконечных жертв – и все разрушено одним взмахом, единогласным решением группы алчных, узколобых и недальновидных идиотов. И только из-за человека по имени Макс Прэгер. Интересно, что он сейчас делает? Сидит, наверное, где-нибудь в баре, заключает многомиллионные сделки за бокалом виски и не подозревает, что из-за его невероятного эгоизма погибают три человека. Что бы он сказал, если бы она сейчас неожиданно появилась на пороге его дома и нарушила его безмятежную жизнь? Отделался бы шуткой? Или начал бы извиняться? Да и вообще – вспомнил бы он ее?

Закладная на театр огромная – девяносто тысяч долларов. У них с Брайеном двенадцать тысяч долларов на счету в банке и долг в пятьдесят тысяч за дом, который стоит по меньшей мере сто двадцать пять. Если сумеют продать дом в течение трех месяцев – раньше конечного срока по закладной, – то у них останется чистыми семьдесят пять тысяч. Более чем достаточно, чтобы восстановить театр и выполнить обязательства перед банком. А на жизнь в эти три месяца им должно хватить тех двенадцати тысяч на счету. Конечно, если экономить. И ей, и мужу надо немедленно найти работу.

Карен закрыла глаза. Брайен. Боже мой! Как она ему обо всем расскажет? Как признается, что ее постигла неудача, что сбылись самые худшие его предсказания и придется продать дом, чтобы не оказаться перед угрозой банкротства?

Дрожащей рукой Карен повернула ключ зажигания и включила кондиционер. Ничего, все наладится. Она и Брайен поддержат друг друга.


Вот уже десять лет Макс не устает любоваться длинными локонами каштановых волос, широко раскрытыми невинными глазами, то темными и серьезными, то искрящимися и полными озорства. Джеми выглядела сейчас так же, как когда-то ее мать; тогда лицо Луизы было круглее, черты его – мягче, а глаза выражали ту же любовь, какую он видел сейчас в глазах дочери.

– Ты уже поел, папа? – спросила девочка, когда Макс чуть отодвинул тарелку. – Тогда почему бы нам не сыграть партию в шашки? – предложила она, соскальзывая со стула. – Я тоже уже закончила.

– Нет, барышня, ты еще не закончила. – Луиза взяла дочь за руку и усадила за стол. – До тех пор пока не съешь все на своей тарелке.

Макс подмигнул девочке, когда та умоляюще посмотрела на него.

– Принцесса, твоя мама права, – сказал он и взялся за вилку. – Давай соревноваться – кто доест последним, тот слабак.

Луиза поморщилась. Она считала постоянное шутовство Макса и Джеми за столом достойным всякого сожаления. Как воспитать из дочери леди, если ее отец поощряет такое отвратительное поведение?

Чувствуя на себе взгляд супруги, он поднял глаза, но Луиза быстро опустила голову; ее лицо выражало обычное усталое неодобрение. Макс видел, как она откусывает от ломтика хлеба маленькие кусочки, но сомневался, ощущает ли жена вкус того, что ест. Она относилась к еде примерно так же, как и к сексу, – с чувством скуки и неизбежности; подобное отношение – «это неприятно, однако надо смириться» – замораживало самые горячие усилия Макса.

У Луизы были две страсти: дочь, для которой она не жалела никаких сил, и дом – единственное место, где она чувствовала себя в безопасности.

Сейчас Макс изучал ее черты, пытаясь увидеть ту юную, застенчивую и порой веселую девушку, на которой женился одиннадцать лет назад… но видел лишь бесстрастное лицо и усталые глаза, старательно избегающие его взгляда.

Луиза быстро обняла дочь и велела идти заниматься на фортепиано.

– Я бы не хотела, чтобы ты превращал обед в цирк. Джеми не имеет никакого понятия о том, когда нужно быть серьезной, а когда можно повеселиться.

Макс подождал, пока Чарлз нальет кофе, выйдет, и ответил:

– Я всегда был уверен, что обед – как раз то время, когда можно повеселиться. По крайней мере, у меня такие воспоминания об обедах в моей семье.

Луиза поджала губы. Да, ей следовало бы знать, что на понимание мужа рассчитывать бесполезно.

– И я была бы крайне признательна, если бы в присутствии Джеми ты следил за своим языком, – добавила она, помешивая ромашковый чай. – Твои выражения иногда слишком вульгарны и грубы для…

Макс бросил салфетку на стол.

– О Боже, Луиза, это невыносимо! С ума можно сойти! Ты хочешь превратить ребенка в какую-то жеманную кривляку!

Он встал и широкими шагами вышел из комнаты, оставив жену одну за огромным столом.


…В глазах Джеми появились веселые искорки.

– Давай покатаемся верхом! Я так давно не выводила Веласкеса.

– Ты же знаешь, тебе не разрешается кататься верхом по вечерам.

– Но я ведь буду с тобой…

– Шашки, – твердо сказал Макс. – Или продолжай издеваться над Шопеном.

– Ладно – в покер, и по рукам, – засмеялась Джеми. – По два доллара?

Макс закинул голову и расхохотался. У нее все получалось так легко и замечательно.

– Хорошо, принцесса! Покер так покер. Только сначала я хочу увидеть твои деньги. Ты же как пить дать проиграешься!


Через час, когда Джеми уже лежала в постели, а Луиза удалилась в гостиную с последним номером «Архитектурных новостей», Макс все еще сидел за столом в библиотеке. Боже мой, куда подевалась эта женщина? Даже если она отключила телефон в своем кабинете на время спектакля, хоть один-то аппарат в вестибюле должен работать!

Макс откинулся в кресле. Ему стало немного легче, хотя он все еще чувствовал себя на взводе – ощущал потребность активной физической нагрузки, которая помогла бы успокоиться. Может, прокатиться верхом? Девять пятьдесят. Да, короткая прогулка на арабской кобыле Сантане как раз то, что ему нужно. А утром он первым делом поедет в театр и извинится.

Макс поднял телефонную трубку, набрал внутренний номер и попросил Дасти оседлать лошадь.

ГЛАВА 8

Где-то в доме пробили часы: половина десятого. Отложив журнал, Луиза подняла глаза и с довольной улыбкой, сразу смягчившей ее черты, обвела взглядом большую гостиную. Она приложила немало усилий, чтобы придать дому облик английской добропорядочности и благополучия, не жалея ни времени, ни денег.

Джеми наверняка в постели – если не уговорила миссис Колби разрешить ей посмотреть по телевизору повтор «Странной парочки» или другую ерунду, хлынувшую в последние годы на телеэкран. Эта вседозволенность и вульгарный, откровенный секс могут развратить и самый здоровый ум и заставить человека поверить, будто распущенность и коррупция – единственный способ выжить.

Но Луиза-то знает, как такие безнравственные принципы могут повлиять на ребенка, и никогда не допустит, чтобы это случилось с ее дочерью.

Опустив журнал на колени, она закрыла глаза и мгновенно перенеслась на много лет назад… в то ужасное лето.

Девятилетняя Луиза с сестрой гостили в имении своего дяди на Лонг-Айленде, пока родители совершали турне по Европе. В тот день после обеда она, как обычно, ушла в дальний конец парка с любимой книжкой и настолько увлеклась чтением, что не заметила, как подошел ее двоюродный брат Теренс и сел рядом.

Вздрогнув, Луиза испуганно посмотрела на юношу и замерла от ужаса: от него пахло спиртным, а голубые глаза смотрели на нее каким-то странным, застывшим взглядом.

Ей не нравился семнадцатилетний Теренс, не нравилось, как родственник смотрел на нее, когда поблизости никого не было, поэтому Луиза обычно избегала его.

– Что тебе нужно? – спросила девочка, отпрянув от Теренса и упершись спиной в ствол платана.

Он не ответил и с хохотом опрокинул ее на спину, но не в шутку, а с силой, так что Луиза вскрикнула от боли.

– Отпусти меня!

– Тебе это нравится? – Его голос звучал странно и пугающе.

– Нет! – еле выдавила она, пытаясь оттолкнуть Теренса. – Нет, не нравится. Мне страшно. Прекрати!

Она поджала колени, пытаясь закрыться, но оказалась лишь более незащищенной. Кузен стал дышать тяжелее, его железная рука стала еще сильнее.

– Ах ты, маленькая кривляка, ты же сама меня соблазняешь! – И попытался стащить с нее трусики, наконец ему это удалось.

– Прекрати! О Боже, прекрати…

Он сильно прижал ей рот своими губами, заглушая протесты и перекрывая воздух, быстро сбросил брюки и лег прямо на девочку, не обращая внимания на ее слезы, мольбы и беспомощные удары маленьких кулачков. Теренс хрюкал и рычал, как животное, глаза его были закрыты, а рот перекошен отвратительной гримасой. Она боролась, как могла, до полного изнеможения, а потом просто лежала, словно кукла, и хотела только поскорее умереть.

Когда все было кончено, кузен встал и сказал, надевая брюки:

– Если хоть кому-нибудь проговоришься, я снова приду, и тогда тебе будет плохо. Ты поняла?

Рыдания застыли в ее горле, она сидела и тупо смотрела на густую белесую жидкость с красными прожилками, стекавшую по ногам, ничего не понимая и чувствуя только боль, стыд и ужас.

Никто ничего не узнал: слишком велик был ее стыд и страх, что кузен сделает с ней что-то еще более ужасное. И потом, кто бы ей поверил? Теренс совсем недавно стал гордостью всей семьи, поступив в Военную академию в Вест-Пойнте.

После этого случая Луиза никогда не чувствовала себя спокойно в присутствии мужчины. Какое-то время она надеялась, что Макс станет счастливым исключением. Но даже с его терпением и ее страстным желанием почувствовать хоть что-то она не испытывала ничего, кроме отвращения.

Часы пробили без четверти десять, миссис Прэгер открыла глаза, стиснула изо всех сил руки, пытаясь унять дрожь, и встала. Нельзя, чтобы Джеми увидела ее в таком состоянии. Она быстро пригладила волосы и направилась в комнату дочери.

– Дорогая! – Она постучала и открыла дверь в комнату с бело-розовыми обоями.

Ее встретила непривычная тишина.

На мгновение прохладный воздух показался Луизе душным, так как она почему-то жила в постоянном страхе, что дочь могут похитить.

– Я пришла поцеловать тебя на ночь, ты уже готова?

Ответа не последовало. Почувствовав, как задрожали руки, Луиза распахнула дверь ванной комнаты. Та была пуста.

Тупая боль шевельнулась где-то внутри ее живота.

– Джеми, – закричала она, выбегая из детской. – Джеми, где ты?

Рядом открылась дверь, и в коридор вышла средних лет женщина небольшого роста с добрым, несколько глуповатым лицом.

– Что такое, миссис Прэгер? – удивилась няня. – Что случилось?

– Джеми у вас? – спросила Луиза голосом, в котором слышался ужас.

– Нет. Она ушла к себе уже минут пятнадцать назад. Сказала, что хочет дочитать книгу. А почему…

Луиза развернулась и побежала вниз по лестнице.

– Она убежала! Помогите мне ее найти! Быстро. Звоните охранникам!

Луиза помчалась в библиотеку. Слава Богу, Макс дома! Он знает, что делать. Он всегда знает.

Но огромная, отделанная дубовыми панелями комната была пуста. Неужели ему уже известно, что малышка пропала? И он уже ищет ее?

Перепуганная Луиза металась по комнатам, громко повторяя имя дочери. К ней тут же присоединились Томас, английский дворецкий, служивший у них уже семь лет, и его жена, Маргарет, главная экономка.

– Джеми, должно быть, с мистером Прэгером, – сказала Роз Колби дрожащим голосом. – Она никогда бы не отважилась выйти одна так поздно.

– Мистер Прэгер не стал бы ее брать, ничего не сказав мне. Он знает, я каждый вечер в это время захожу в ее комнату.

Томас включил внешние прожектора, и Луиза обежала вокруг дома, пока не вышла с другой стороны к главному входу. «Боже мой, – думала она, подавляя подступившую тошноту, – Джеми украли!» Ее маленькую девочку похитил какой-то извращенец и безумец. То, чего она так боялась все эти годы, действительно случилось. Ни личная охрана, ни скромный, не бросающийся в глаза распорядок их жизни, на чем всегда настаивал Макс, ни круглосуточный присмотр за ребенком не дали никаких результатов! Какой-то дьявол преодолел все преграды и сумел добраться до ее Джеми!


Макс ослабил поводья и снова пустил лошадь шагом в сторону конюшен. Полная луна заливала мягким светом огороженный выгул, превращая все вокруг в сказочный, неземной пейзаж.

Макс любил ездить верхом, особенно на Сантане. Она, казалось, чувствовала его настроение и точно знала, что ему нужно: короткая, изнуряющая скачка или спокойная прогулка по густому лесу. Макс наклонился и потрепал ее жесткую гриву. Кобыла радостно ответила легким покачиванием головы.

Вдали уже показались конюшни, когда вдруг раздался топот лошади, скачущей галопом.

– Папа, подожди меня!

Макс похолодел. Что, черт подери, делает его дочь здесь ночью?

– Джеми! – закричал он, все еще не видя ее. – Останови лошадь и сейчас же слезай…

То, что случилось в следующее мгновение, произошло как вспышка молнии, но развернулось перед его глазами словно замедленная съемка и навеки запечатлелось в памяти.

Луна вышла из-за маленького облачка, и он увидел Джеми. Вот они перепрыгнули через изгородь… Это был великолепный прыжок – маленькая девочка и лошадь в едином порыве, полном грации и силы. Джеми делала этот прыжок с пяти лет не меньше сотни раз. Она была лучшей среди наездниц всех возрастов, которых ему пришлось видеть.

Лошадь задела задним копытом за верхнюю доску изгороди и, пытаясь сохранить равновесие, неожиданно встала на дыбы, выбросив Джеми из седла. Левая нога девочки застряла в стремени; она опрокинулась на сторону, ударившись головой о землю, а неуправляемое животное продолжало свой галоп, волоча за собой тело его дочери. Ничего подобного не должно было случиться.


Луиза оглянулась. Это бежал Томас.

– Я сейчас позвонил в конюшню, мэм. Мистер Прэгер выехал на прогулку раньше, но…

– Что, Томас, что?

– Лошадь мисс Джеми тоже исчезла, мэм. Дасти ничего не может понять. Он хорошо видел, что мистер Прэгер выехал один.

Луиза облегченно вздохнула. Слава Богу, с Джеми все в порядке. Она, наверное, услышала, что отец ушел в конюшню, и решила пойти за ним. Девочка такая эмоциональная, порывистая!

– Вы сказали Дасти поехать за ними? – спросила хозяйка голосом, охрипшим после отчаянных поисков дочери.

– Да, мэм. Он как раз сейчас поехал.

Луиза увидела их у конюшни.

Дасти уже спешился и бежал к стойлам, громко выкрикивая какие-то непонятные, бессвязные приказания. Белое лицо Макса было перекошено от боли и горя. На его руках лежало маленькое обмякшее, безжизненное тело.

Луиза в ужасе попыталась двинуться с места, но почувствовала, что ноги не слушаются. Она открыла рот, но не смогла произнести ни звука. Все вокруг стало расплываться и исчезать. По телу разлился холод, хотя стоял теплый летний вечер. И вдруг земля разверзлась под ее ногами. Со слабым стоном, скорее похожим на недоуменное восклицание, чем на крик боли, Луиза упала, словно подкошенная.

Врачи сказали, что Джеми осталось жить всего несколько часов. Но она боролась за жизнь девять дней. Ее истерзанное тело лежало на стерильной белой постели, голова была забинтована, глаза закрыты.

На четвертый день она впала в кому, и ее подключили к системе «сердце – легкие». Если Луиза не сидела у постели дочери, то проводила время в больничной часовне, склонив голову в молчаливой молитве. Макс почти все время просиживал в маленькой комнатке рядом с отделением реанимации, пил холодный безвкусный кофе, бессмысленно уставясь взглядом в пол. Лишь изредка он присоединялся к жене.

Когда у Джеми начались конвульсии и система жизнеобеспечения подала сигнал тревоги, Макс кинулся в палату. Он услышал рядом отрывистое, хриплое дыхание жены и, обняв ее за хрупкие плечи, крепко прижал к себе. Система контроля перестала подавать резкие, короткие сигналы и перешла на жуткий, непрерывный свист. Врачи отступили на несколько шагов, молча пропуская вперед отца и мать.

Максу и двум сиделкам понадобилось не меньше десяти минут, чтобы оторвать Луизу от постели дочери.

ГЛАВА 9

Через два дня после того, как Карен разрешила Джеку поговорить с Максом Прэгером о «Королевской сцене», дом в викторианском стиле на Проспект-авеню был выставлен на продажу. Джек так и не повидал бизнесмена. После несчастного случая его дочь попала в больницу, и Прэгеры никого, кроме близких родственников, не принимали. Даже в газетах не было никаких сведений о состоянии здоровья девочки или о том, сколько она пробудет в больнице.

– Попробую добраться до него через несколько дней, – сказал Джек, когда Карен у себя на кухне отмечала в «Курьер пост» объявления в разделе «Требуется помощь». Она уже обзвонила все театры Нью-Джерси и Филадельфии, но ничего не нашла, несмотря на свой бесспорно высокий профессионализм и прекрасные связи.

Попытки Брайена обеспечить семейный бюджет, похоже, не пошли дальше оформления пособия по безработице. С тех пор как Карен объявила мужу, что вынуждена закрыть театр, они с Брайеном перестали разговаривать, если не считать нескольких ничего не значащих фраз за ужином, которые произносились ради Элизабет.

Вот, требуется официантка «У Розы». Вздохнув, Карен подчеркнула объявление. Знакомое место – заведение чистое, хорошо налаженное, а главное – всегда много посетителей.

На следующей неделе они услышали, что дочь Макса Прэгера умерла. И вся ненависть, которую Карен питала к этому человеку, мгновенно исчезла. Какие бы неприятности миллионер ей ни причинил, он не заслуживал такого наказания. Потерять ребенка – это самое страшное.

Джек хотел позвонить позже, после похорон, но Карен остановила его:

– Оставь все как есть. Теперь ему не до нас.


После похорон маленькая процессия последовала за Прэгерами в их дом, где прислуга приготовила поджаренный хлеб и бутерброды, к которым никто и не притронулся.

Луиза, сохранявшая удивительное спокойствие со дня смерти дочери, ходила по огромной, залитой ярким солнечным светом гостиной и как заботливая, внимательная хозяйка перекидывалась словом то с одним, то с другим из присутствующих. Макс молча смотрел на жену, ожидая, что она может сорваться в любую минуту. Когда проводили последнего гостя до дверей, он обнял Луизу за плечи и хотел увести в дом. Но вдруг она оттолкнула его с такой силой, которой трудно было ожидать от хрупкой женщины, и подняла руки, словно обороняясь от нападения.

– Не… прикасайся… ко мне. Не смей прикасаться ко мне мерзкими руками убийцы!

– Луиза…

Огромные темные глаза с расширенными зрачками горели откровенной ненавистью, и на какое-то мгновение Максу показалось, что жена сошла с ума.

– Ты убил ее! – выкрикнула она, брызнув слюной. – Ты убил Джеми, да, да! Это так же верно, как если бы ты сам сбросил ее с этой проклятой лошади!

– Луиза, перестань! – умолял Макс.

– Что? И ты еще смеешь оправдываться?

– Я ни в чем не виноват. И никто не виноват. Произошел несчастный случай.

– Нет, ты виноват, виноват! И не забывай об этом! – Голос Луизы дрожал от ярости. – Если бы ты больше бывал с нами, а не мотался по всему свету… если бы ты помогал ей выполнять правила, а не поощрял ее нарушать их… если бы ты был настоящим отцом и настоящим мужем, то ничего бы…

Ее голос сорвался, и она закрыла глаза, пытаясь избавиться от видения, которое преследовало их обоих все эти дни. Луизу трясло как в лихорадке, она издала вопль страдания и отчаяния и, сжав кулаки, стала бить его в грудь.

– Чудовище! Убийца! Ублюдок!

Макс в ужасе отшатнулся, по его щекам катились слезы. Луиза продолжала размахивать кулачками, и тогда он прижал ее к себе и держал так, пока несчастная женщина не затихла.

ГЛАВА 10

Карен была принята в закусочную «У Розы». При полном отсутствии опыта она, со своей приветливой манерой и привычкой все делать быстро и аккуратно, сразу понравилась хозяевам и завоевала их доверие. Работа была тяжелая, зато она получала щедрые чаевые, а кроме того, Роза давала своим официанткам домой столько всякой еды, что хватило бы на взвод солдат.

Непривычный трудовой день Карен сначала внес некоторую сумятицу в семейное расписание Маерсонов, но благодаря Элизабет, которая почти без всяких уговоров взяла на себя часть домашних дел, жизнь вскоре вошла в обычное русло, и у них даже появилось время иногда посидеть вместе.

Угрюмый Брайен провожал жену до дверей закусочной – единственный его вклад в домашние обязанности – и на весь день оставался в таверне с двумя такими же безработными. Это времяпрепровождение окончательно отбивало у него всякое желание искать новое место и только усиливало тоску.

Охотников купить дом, как назло, не находилось. Никто даже не приходил посмотреть. Брокер, занимающийся недвижимостью, сказал, что, если они хотят продать дом до зимы, им придется снизить цену.

– Я согласился продать дом, – закричал муж как-то прямо в лицо смущенному брокеру, – а не подарить его!

Брайен посмотрел на Карен, и она была потрясена злостью и ненавистью в его взгляде. Впервые после свадьбы у Карен появилось ощущение, что она живет с совершенно незнакомым ей человеком.


Он почти месяц ничего не знал о столкновении между женой и Максом Прэгером. Вечером двенадцатого июля, когда Карен готовила ужин, а дочь внизу смотрела телевизор, Брайен с синюшно-серым лицом ворвался в кухню, распространяя вокруг себя запах алкоголя.

Карен бросилась закрывать дверь в столовую, чтобы Элизабет их не услышала.

– Брайен, ради Бога, что с тобой?

– Ах ты, шлюха, – выдавил он, едва ворочая языком. – Грязная, продажная шлюха!

– Дорогой, умоляю. Элизабет сидит внизу.

– Очень хорошо, пусть слышит, – ответил Брайен, повышая голос. – Пусть знает, какая у нее замечательная мать! – Молчание Карен лишь распаляло его злость. – Оказывается, у тебя была возможность продать свой проклятый театр в тот же день, когда меня уволили, а ты отказалась.

– Брайен, я…

– Это правда?

– Да, – прошептала она.

Он рухнул в кресло, словно механическая игрушка, у которой вышел весь завод, и закрыл лицо руками. Карен вытерла руки о фартук и опустилась на колени рядом с ним.

– Брайен, я сейчас все объясню. Человек, который хотел купить «Королевскую сцену», – это Максимилиан Прэгер.

Брайен поднял голову.

– Ну и что?

– А то, что он разбирается в театре не лучше, чем я в ядерной физике. Он погубил бы «Королевскую сцену». И тогда пропали бы вся моя работа и мои душевные муки последних двух лет.

– Ты хочешь сказать, что «Королевская сцена» для тебя значит больше, чем благополучие твоей семьи?

– Конечно, нет! Но тогда я не знала о трещине в здании театра. И не знала, что Хардгров откажет мне в кредите, но, как только поняла всю сложность ситуации, я сразу стала пытаться встретиться с мистером Прэгером, но… Было поздно. У него умерла дочь, представляешь? Брайен, прости. Я так же, как и ты, поражена всем происшедшим. Я пытаюсь быть сильной, дорогой. Но без тебя, без твоей любви, без твоей поддержки я, наверное, не обойдусь. Пожалуйста, посмотри на меня. И обними меня.

Он наконец поднял голову, но в его взгляде было такое презрение, что Карен пожалела о своей просьбе. Не говоря ни слова, Брайен снял ее руку со своего плеча, встал и вышел из дома, громко хлопнув за собой дверью.


Джек Витадини сидел в большой «деревенской» кухне, положив руки на круглый стол кленового дерева, и, глядя, как Ширли убирает машину для изготовления макарон, в который раз удивлялся, на какой замечательной женщине он женат.

После того как три месяца назад театр «Королевская сцена» закрыл свои двери и Джек оказался без работы, Ширли восприняла неожиданное несчастье с чуткостью и чувством юмора, урезав до предела расходы, но при этом продолжая баловать мужа и готовить его любимые блюда, будто ничего не изменилось. У Ширли были веселый, солнечный характер и щедрое сердце, и это делало ее мужа счастливейшим человеком вот уже двадцать пять лет.

Джек со вздохом наклонил спинку стула к стене и заложил руки за голову, вспоминая телефонный разговор с Сонни Перрели. Двоюродный брат покинул родную Филадельфию больше десяти лет назад и стал сейчас одним из самых популярных агентов в Голливуде.

– Мне нужен такой как ты, Джек, – сказал ему Сонни.

И предложил сделку – сделку поистине фантастическую, – и если бы Джек не знал, что брат никогда не позволял себе шуток по поводу бизнеса, то решил бы, что это розыгрыш.

– И не беспокойся о жилье, – добавил кузен. – Вы можете жить у меня, пока не найдете что-нибудь подходящее.

Чувствуя, что жена смотрит на него, Джек обернулся.

– В чем дело, дружок? – спросила Ширли, вытирая руки о фартук и садясь напротив. – Никак не можешь решиться насчет предложения Сонни? – Она улыбнулась. – Или тебя так захватила работа на газовой колонке?

Джек пристально смотрел на жену своими мягкими темно-серыми глазами.

– А ты как, Ширли?

– Если ты имеешь в виду, как я буду себя чувствовать, если мы бросим Карен и Элизабет сейчас, когда им так несладко, то я тебе отвечу: паршиво.

Джек усмехнулся. После двадцати пяти лет супружеской жизни с Ширли, имея двух внуков и солидное совместно нажитое имущество, а не просто пару книжных полок, он знал, что бесполезно пытаться что-то утаить от жены.

– Если бы существовал другой способ выправить нашу жизнь, я бы тебе его предложила. Но ты ведь знаешь не хуже меня, как у нас с деньгами. Дорогой, Карен еще молода, она сильный и талантливый человек и обязательно вырвется из этой ловушки. А кроме того, Карен просто сдерет с тебя кожу, если узнает, что ты решил отказаться от такого предложения из-за нее.

Джек невесело усмехнулся.

– Дорогой, почему бы тебе не поговорить с ней об этом? А лучше пригласи ее с Элизабет к нам на ужин.

Джек не ответил. Ширли права. Он не может найти никакой приличной работы с тех самых пор, как закрылся театр, и его взяли на газовую колонку только из-за того, что он хорошо разбирается в машинах. Но заработок там мизерный. А зима не за горами. Да, отказаться от предложения Сонни – чистое безумие.


То, что Брайен вернулся домой в три часа, было большой редкостью, а вот Карен всегда уходила с работы на пятнадцать минут раньше, чтобы наверняка быть дома к приходу Элизабет.

Повесив плащ в коридоре, она прошла на кухню и увидела записку, написанную аккуратным почерком Элизабет и прислоненную к сахарнице: «Дорогая мамочка, забыла сказать тебе, что у нас два раза в неделю репетиция оркестра». И подпись: «Твой будущий виртуоз».

Карен улыбнулась и зажгла горелку под чайником. После двух недель учебы в школе Элизабет, казалось, повеселела – занятия и вообще время, которое она проводила вне дома, пошли девочке на пользу, прибавили уверенности и бодрости.

Карен наливала кипяток в чашку, когда вдруг услышала какой-то глухой звук, будто в спальне что-то тяжелое упало на пол, и испуганно посмотрела на потолок.

– Брайен!

Карен помчалась наверх, опасаясь, что муж упал с кровати, как это уже было однажды, когда он пришел домой такой пьяный, что едва держался на ногах. Уже у спальни она услышала совсем другие звуки и остановилась, чувствуя, как стучит в груди сердце.

Она стояла и слушала, остолбенев от изумления. Но когда Брайен исторг так хорошо ей знакомый крик удовлетворения, Карен вышла из ступора и распахнула дверь.

Картина, представшая ее взору, была настольно жалкой и нелепой, что она чуть не рассмеялась. Брайен возлежал на толстой кудрявой блондинке, даже не сняв носков и лишь спустив до колен брюки и трусы. Женщина с размазанной по лицу губной помадой и тушью испуганно смотрела на Карен, ее огромные груди тяжело вздымались. Узкая черная юбка, задранная до талии, обнажала рыхлые белые ноги, а красные туфли на каблуках-гвоздиках упирались в голый зад Брайена. В комнате стоял острый запах пота и секса. На мгновение Карен показалось, что ее сейчас стошнит.

– Какого черта… – пробормотал Брайен.

Держась за стенку, чтобы не упасть, Карен смотрела, как муж вскочил на ноги и пытается запихнуть в брюки свое уже съежившееся орудие любви, а женщина подняла с пола ярко-желтую блузку и прикрыла ею грудь. На коврике валялась пустая бутылка из-под виски.

С криком отчаяния Карен выскочила из комнаты. Слезы обиды, злости и унижения жгли глаза, пока она на ощупь искала свою сумочку и ключи от машины. И тут вдруг ее пронзила страшная мысль:

«Элизабет! Боже мой, она может прийти в любой момент! Надо перехватить дочь по дороге из школы и пойти с ней к Витадини. А потом будет время решить, что делать дальше».

Дрожащей рукой она вставила ключ в зажигание и сильно надавила на газ. Давай, заводись!

ГЛАВА 11

– Да ты почти и не притронулась к ужину!

Карен виновато отвела взгляд. Боль, которую она пережила, увидев мужа на полу с другой женщиной, сменилась полнейшей апатией, когда просто посмотреть кому-то в глаза казалось геркулесовым подвигом.

– Извини, Ширли, мне совсем не хочется есть.

Элизабет встала и, обойдя вокруг стола, подошла к матери – стройная, красивая девочка с нежной кожей и тонкими чертами лица. В ее светлых глазах, хоть и не таких ярко-зеленых, как у матери, таилась та же волнующая глубина.

– Мама, ты так и не ответила на мой вопрос.

– Прости, родная. Что ты хотела узнать?

– Папа опять заболел? И поэтому мы будем ночевать здесь?

Карен кивнула и провела рукой по коротким темным кудрям дочери. Они не ночевали дома только один раз, когда Брайен пришел в очень воинственном настроении.

– Да. – Но, зная, что Элизабет ждет от нее более подробного ответа, а не отговорки, добавила: – Я объясню тебе завтра, обещаю. А сейчас…

– А сейчас, – перебила ее Ширли, беря девочку за руку, – мы с этой юной леди пойдем в бедный, промокший огород и посмотрим, что там наделала гроза с осенними посадками. Надень мои резиновые сапожки, деточка. Они в кладовке на кухне.

– Но у нас еще не было десерта! – возразила Элизабет.

– Все будет после того, как мы спасем мою любимую капусту.

Карен откинулась на спинку стула и закрыла глаза. Она не чувствовала подобной опустошенности уже давно – со дня смерти матери. И даже тогда не ощущала такого одиночества, такой безнадежности. Ведь рядом был Брайен, чтобы разделить ее горе; она плакала всю ночь, лежа в его объятиях, пока к утру не заснула.

– Мне очень жаль, детка, – сказал Джек. – Чертовски жаль… Но ты не ответила, согласна ли поехать с нами в Калифорнию. Я знаю, Сонни был бы тебе рад. Ты же видела, как ему понравилась Элизабет, когда он приезжал в прошлый раз.

Джек почувствовал бесполезность своих уговоров. Сегодня перед обедом он как раз набирал номер ее телефона, когда неожиданно в дверях появилась Карен с застывшим от горя, мертвенно-бледным лицом и остановившимся взглядом. Отправив Элизабет наверх смотреть телевизор, они с Ширли выслушали печальную историю о том, что произошло дома. Первым его побуждением было бежать и вытрясти душу из проклятого Брайена.

– Ты поедешь с нами, – сказала Ширли тоном, не допускающим возражений. – Тебе нет никакого резона оставаться здесь. Тем более после того, что выкинул Брайен.

Карен улыбнулась. Предложение брата оказалось для Джека как нельзя более кстати. Она знала, что за последние три месяца его сбережения сошли почти на нет, и беспокоилась о финансовом положении друга не меньше, чем о своем. Он будет для Сонни прекрасным партнером, а кроме того, переехав, Витадини будут ближе к дочери Эмме, жившей недалеко от Пасадены с мужем и двумя мальчишками-близнецами.

– Как бы я хотела поехать с вами! Но я не хочу увозить Элизабет за три тысячи километров от ее отца. Да и суд, наверное, этого не разрешит.

– Да ты что, серьезно? Не сомневаюсь, что разрешит, – воскликнул Джек. – Все, что ты должна сделать, так это привлечь своего бездельника к суду да потребовать оплатить тебе моральный ущерб.

– И не подумаю. Я не допущу, чтобы Элизабет прошла через такой кошмар.

– Так чего же ты хочешь? Куда ты можешь уехать?

– В Нью-Йорк.

– Какого черта ты будешь там делать?

– То, что собиралась делать много лет назад, но не смогла. Я хочу вновь попытать свои силы как актриса.

Повисло долгое молчание. Джек смотрел так, будто она потеряла рассудок. Карен и не ожидала другой реакции. С тех пор как закрылся театр, Джек сам себя назначил ее старшим братом, присматривал за ней как наседка, делал кое-что по хозяйству, чинил машину, заезжал, если нужно, в школу за Элизабет. И убедить Джека в том, что она может обойтись без его опеки, будет непросто.

– В ближайшее время я собираюсь найти квартиру и работу. С моим опытом, я думаю, это будет не трудно.

– В театре? А ты знаешь, что в очередях безработных полно голодных артистов?

– Джек, я не в силах запретить себе играть. Я могу делать что угодно, в том числе, если придется, прислуживать в ресторане. Я буду довольно далеко от Брайена, чтобы чувствовать себя свободной, но достаточно близко, чтобы он мог видеться с Элизабет, когда захочет.

– А как же твой театр «Королевская сцена»? Ты окончательно от него отказалась?

Карен опустила глаза.

– У меня нет выбора. Три месяца уже истекли. «Карлейль-банк» в понедельник лишит меня права на выкуп.

– Проклятие! – пробормотал Джек.

– Теперь ты понимаешь, что мне просто необходимо сменить обстановку. Начать все заново.

Джек взял со стола пачку и достал сигарету.

– Не знаю, детка. Нью-Йорк – жестокий город.

– Я сама не из робкого десятка.

Он посмотрел на Карен, на ее решительный вид и чуть не рассмеялся.

– А как насчет денег? – спросил Джек, все еще сомневаясь.

– Я возьму половину того, что осталось у нас на счету. Кое-что из мебели и наши личные вещи. Остальное пусть забирает Брайен.

По резкому тону чувствовалось, что она уже пережила свое несчастье. «Может быть, и правда все обойдется», – с грустью подумал Джек.

– Я знаю, как ты беспокоишься о нас, – сказала Карен, мягко сжав пальцами его огромную руку. – Но ты не бойся, у меня все будет хорошо. Особенно теперь, когда я уверена, что у вас с Ширли все в порядке. Как думаешь, вы смогли бы присмотреть здесь за Элизабет, пока я буду искать квартиру?

– Ты ведь знаешь, что сможем, – сказал он, загасив сигарету в пепельнице. – Но прежде чем ты что-то найдешь, вы с Элизабет будете жить у нас. Я не хочу, чтобы этот мерзавец, которого ты называешь мужем, приближался к тебе ближе, чем на сто метров.


Карен стоило огромного труда объяснить дочери свое намерение развестись с Брайеном. Как может восьмилетний ребенок все понять и объективно оценить ситуацию, если ему можно рассказать лишь половину того, что есть?

– Ты хочешь сказать, что я никогда больше не увижу папу? – спросила Элизабет, и ее глаза наполнились слезами.

– Ну конечно, ты будешь с ним видеться, счастье мое! – И чуть было не добавила: «Столько, сколько захочешь».

Но они жили в доме Витадини вот уже три дня, а Брайен пока не делал никаких попыток встретиться с дочерью.

– А если мне там не понравится? Если мне не понравятся школа и люди, которые там живут? – В ее голосе слышался ужас. – А что, если я там ни с кем не подружусь?

Карен встала и весело предложила:

– А может, мы лучше подождем и посмотрим, что будет?


Через два дня они встретились за обедом, чтобы обсудить все, что касается развода и его свиданий с Элизабет. Брайен был со всем согласен. Договорились, что он будет приезжать раз в месяц по воскресеньям, забирать девочку на неделю летом и на один день в рождественские праздники.

– Я нашел работу, – объявил Брайен, помешивая свой кофе.

Карен подавила улыбку. Почему он не сделал этого раньше, когда в семье все еще могло наладиться?

– Прекрасно! А где?

– На фирме «Прэтт-системы». Буду помощником руководителя проекта в отделе электроники. – Он старался не встречаться взглядом с Карен. – Зарплата, конечно, не сказочная, но хватит на хозяйство, и через две недели я смогу уже выплачивать алименты.

– Спасибо, – сказала Карен.

Ни разу за несколько встреч Брайен не сказал ей, что жалеет о случившемся, и не попросил прощения.


Карен понадобились две недели и пять поездок в Нью-Йорк, чтобы найти жилье, которое по крайней мере не вызывало отвращения.

Квартирка была не бог весть какая: маленькая спальня, столовая-гостиная, выходящая на шумную улицу, ванная комната с душем и крошечная замызганная кухонька, обставленная какой-то рухлядью.

Джек одолжил на своей газовой колонке грузовик, чтобы помочь перевезти мебель. С помощью Ширли они заново выкрасили квартиру, повесили занавески на окна и украсили стены оставшимися от родителей семейными реликвиями.

За день до окончательного переезда соседка, двадцатилетняя студентка-художница по имени Дебби Рескот появилась на пороге с шестью огромными шоколадными пирожными, которые только что испекла.

– У меня в Спокане осталась маленькая сестра, так она ест эти пирожные быстрее, чем я успеваю их выпекать. И я подумала, что вашей дочери они, наверное, тоже понравятся.

Карен рассмеялась и поблагодарила.

– Мне кажется, вы с Элизабет станете хорошими друзьями.

Дебби, симпатичная голубоглазая блондинка с длинными кудрявыми волосами, обладающая тонким художественным вкусом, прошлась по гостиной и заглянула в бледно-розовую спальню Элизабет.

– Вашей дочери наверняка понравится.

«Боже, как я надеюсь на это! – горячо взмолилась про себя Карен. – Как надеюсь!»


Они переехали утром двадцать первого сентября. Стоял великолепный солнечный день.

– Ну, как тебе? – спросила она дочь, поставив чемодан на пол.

Элизабет прошла до середины гостиной, медленно окидывая взглядом потертый ковер, обеденный уголок, в котором едва умещались стол и самая необходимая посуда, коричневый вельветовый диван и стул, которые Карен купила на распродаже в подвале их дома.

– Это и есть квартира? – спросила дочь.

Карен закрыла дверь и сделала вид, что не заметила разочарования Элизабет и ее мрачного взгляда. Всю последнюю неделю она держалась угрюмо и замкнуто, но мать понимала, что девочке трудно смириться с такими переменами в жизни, и поклялась себе быть терпеливой.

– Это, конечно, не дворец, – весело сказала она, – но я покрасила все в твои любимые цвета, а наша соседка такая симпатичная. И согласна посидеть с тобой, когда будет нужно.

– Мне не нравится вся квартира! Она ужасная, темная. И в ней плохо пахнет.

– Ее просто нужно проветрить и немного обжить.

Элизабет продолжала стоять посреди комнаты, сложив на груди руки и стиснув зубы.

– Я не хочу здесь жить. Я хочу домой. Хочу вернуться в Хэддонфилд.

– Элизабет, ну будь умницей. Я же объяснила, дорогая, почему мы не можем вернуться. Мне очень жаль, что тебе не понравилась квартира. Я и сама от нее не в восторге, но это лучшее, что я смогла найти.

В три часа того же дня Карен записала дочь в школу и загрузила холодильник. Поскольку это был их первый вечер в новом доме, она решила немного покутить: приготовила гамбургеры и картошку фри. А с завтрашнего утра начнет экономию.

Карен уже чувствовала какое-то новое возбуждение. Работать в Нью-Йорке – мечта всей ее жизни, и вот теперь эта заветная мечта была близка к осуществлению.

В середине ночи Карен почувствовала, что дочка пришла к ней на диван.

– Я не могу заснуть, – жалобно сказала Элизабет, дергая ее подушку.

Карен подвинулась, давая ей место, и крепко обняла.

– Ничего страшного, малыш. Я тоже не могу.

ГЛАВА 12

После двух недель бесед и прослушиваний Карен чувствовала себя совершенно измученной, но мужества не потеряла, хотя и начала понимать, почему так часто слышала от актеров, что в их профессии мало привлекательного. Она обошла почти все театры Манхэттена, Сохо и Вилидж в поисках хоть какой-нибудь должности, где бы чувствовала себя на своем месте. Но, к великому разочарованию, в театрах либо никто не требовался, либо предлагались такие ничтожные деньги, что ей пришлось бы трудиться на трех таких работах, лишь бы как-то свести концы с концами.

Карен решила сменить тактику, прекрасно понимая, что ей необходимо освежить, восстановить свои актерские навыки. Поэтому она нанялась на неполный рабочий день официанткой в бистро «У Мирры», шумный французский ресторанчик, посещаемый по большей части безработными артистами. Заработав немного денег, Карен поступила в класс актерского мастерства к очень известной в прошлом венгерской актрисе. Ее рекомендовали завсегдатаи бистро.

– Она женщина прямолинейная, – сказала ей напарница-официантка. – Может и не принять. Но если тебе повезет и ты ей понравишься, она будет поддерживать тебя изо всех сил. – Колин, мать двоих малышей, добавила: – Да смотри, не показывай ей свою Элизабет, венгерка не любит детей.

Петралин Колини или Петри, как все ее называли, жила в отреставрированном особняке на Лексингтон-авеню. Ее квартира на первом этаже была необыкновенно уютной.

После долгой беседы, в ходе которой пожилая актриса подробно расспросила об образовании, опыте работы и о целях, приведших Карен к ней, Петри согласилась записать ее в группу повышенного уровня, которую только что набрала. Занятия проходили по вторникам и четвергам во второй половине дня.

– Первое, что вы должны запомнить, – сказала Петри пяти ученикам своего элитного класса, – главный ваш учитель – это жизнь. Мы все знаем, что такое боль, радость, любовь, надежда и страх. А некоторые из нас, возможно, испытывают такие страстные желания, что могли бы и украсть, а может, даже и убить. В ближайшие недели будем учиться передавать эти чувства так, чтобы нам поверили. Мы будем черпать вдохновение из собственного опыта и будем делиться своими знаниями друг с другом. Потому что представление на сцене – это прежде всего взаимодействие актеров друг с другом.

Петри говорила это низким завораживающим голосом с венгерским акцентом и ходила по гостиной, выразительно жестикулируя, когда хотела что-то особенно доходчиво объяснить. Карен была восхищена энергией этой женщины, силой, которую она излучала, и возбуждением, которое вызывала.

В свои пятьдесят шесть лет это была высокая гибкая женщина с густой копной ярко-рыжих волос, уложенных на затылке в изящный пучок, тонкими чертами лица и живыми синими глазами. Ее одежда, которую она носила с непередаваемым достоинством, была элегантной и дорогой. Где бы Петри ни появилась, она вызывала неизменный шепот восхищения, даже в своем уже далеко не юном возрасте.

Карен за первые же два часа узнала больше, чем за целый семестр в университете, и чувствовала, что отрабатывает свою смену в ресторанчике с какой-то новой энергией, с нетерпением ожидая по вторникам и четвергам двух часов пополудни. Она вполне могла сказать, что Петри ею довольна. С каждым занятием голос у старой актрисы все больше теплел, когда она здоровалась с Карен, и Петри часто оставляла ее одну, чтобы пройти еще раз какую-нибудь сцену. И очень скоро, когда талант Карен раскрылся во всем своем многообразии, Петри стала ей другом и учителем, откровенно продвигая и поддерживая ее больше, чем других своих учеников.

– У тебя есть силы, которые ты еще и не пыталась использовать, – говорила она. – Верь в себя, Карен! И не будь такой нетерпеливой.

За неделю до Дня всех святых Карен услышала у себя в бистро, что в Гринвич-Вилидж открывается театр «Аркадия» и устраиваются собеседования для актеров на роли в новой пьесе.

Маленький театр, рассчитанный не более чем на шестьдесят мест, был зажат между гаражом и таверной. Стив Ганнер, исполняющий обязанности главного режиссера, оказался молодым человеком лет двадцати пяти с грязными светлыми волосами, свисающими на плечи, и бородой, явно нуждающимися в парикмахере.

– Не будем терять времени, – сказал он, складывая на груди руки и окидывая ее долгим оценивающим взглядом. – Мне нужна талантливая актриса на роль Дездемоны, вторую главную роль в моей новой пьесе «Небесные видения». Речь в ней идет об умершем человеке, которому дана возможность вернуться на землю, вернее, герой думает, что ему предоставлена такая возможность. Когда он в своем воображении возвращается, то видит, что мир, в котором когда-то жил, уже не тот.

– Спектакль будет идти по вторникам, пятницам и субботам с девяти вечера, а в воскресенье – в два часа дня, – продолжал Ганнер. – До тех пор, пока будем собирать полный зал. Платить много я не смогу. Каждый будет получать какой-то процент от выручки, примерно пятьдесят – шестьдесят долларов в неделю. – Он снова посмотрел на листок с ее данными. – Но поскольку у вас есть опыт режиссерской работы, вы можете заработать еще немного баксов, если будете заботиться о текстах, присматривать за реквизитом, костюмами и все такое, то есть делать то, чем вы уже занимались, но в меньшем масштабе.

– И сколько вы за это будете платить? – спросила Карен.

– Три пятьдесят в час, ну, скажем… пятнадцать часов в неделю.

Значит, всего около ста – ста десяти долларов в неделю, быстро прикинула в уме Карен. Но это была роль! А при такой неполной загрузке можно работать и в ресторане.

Ганнер бросил на нее задумчивый, созерцательный взгляд.

– Да. Но есть еще одна деталь, о которой я должен сказать вам сразу. Я должен предупредить вас с самого начала, что в «Небесных видениях» все играют обнаженными.


– Но ты же не собираешься отказаться от своего артистического будущего из-за такой мелочи? – настойчиво спросила Дебби.

– Я не уверена, что это можно назвать искусством. Какой во всем этом смысл?

– Экономический смысл. Плохая пьеса и захудалый театр. Ситуация вполне обычная, но стоит добавить туда голых актеров, и порядок! Пьеса вдруг пошла! И кто знает, она может продержаться довольно долго. Ты еще можешь стать знаменитостью.

– Избави Боже! – сказала Карен, но, несмотря на все сомнения, уже начинала смотреть на все это более спокойно.

Стив Ганнер объяснил ей, что сцена будет заполнена густым белым туманом, изображающим облака на небе, и что зрители будут лицезреть актеров в полный рост только один миг – в конце спектакля перед закрытием занавеса. Она сказала, что даст ответ завтра.

В течение последних семи часов Карен только и делала, что думала об этом. Сама мысль появиться обнаженной перед шестью десятками пусть даже и незнакомых людей заставляла ее съеживаться от смущения, но вероятность быть узнанной кем-нибудь из зрителей была просто ничтожной, особенно сейчас, когда она возвратила себе фамилию Ванденховель.

– Мой тебе совет – соглашайся, – настойчиво сказала Дебби, уверенно кивнув своей хорошенькой головкой. – Если тебе на роду написано стать звездой, то я хочу быть первой свидетельницей этого и сказать: «Я знала ее еще тогда…»

Сидя в постели и обхватив колени руками, Карен размышляла о том, что сказала бы ее наставница, если бы узнала. Она со вздохом выключила свет. Нет, Петри ничего не должна знать.

Приняв это решение, Карен закрыла глаза. Но сон еще долго не шел к ней.

ГЛАВА 13

К великому ее изумлению, премьера «Небесных видений» состоялась точно по графику и при полном зале. Но понадобилось четыре представления, пока Карен не привыкла к тому, что стоит на сцене в чем мать родила и между ней и зрителями нет ничего, кроме полупрозрачной дымки, которая оказалась совсем не такой уж плотной, как обещал режиссер.

– Ты никогда к этому по-настоящему не привыкнешь, – сказала ей перед первым же спектаклем Карлен Копер, игравшая жену умершего человека. – Но раз ты актриса, так и занимайся своим делом и говори себе, что ты играешь совсем другую роль и в другом костюме. – Она подмигнула. – Просто этот по сравнению с остальными уж больно коротенький и прозрачный.

Несмотря на ободряющие слова, первый спектакль был для Карен просто мучением. На второй вечер ей удалось собраться с духом. Стараясь думать о чем угодно: об освещении, зрителях, других актерах, – она заставила себя играть так, как ее учили. И в течение следующих двух часов для нее не существовало ничего, кроме Дездемоны, несчастной первой любви умершего человека, – она играла ее с невинностью и искренностью влюбленной девушки и заставляла зрителей смеяться и аплодировать ей почти так же сильно, как и Карлен.

Но что действительно внушало отвращение и чуть не заставило ее все бросить и убежать, так это оргии, которые происходили за сценой после каждого представления. Только она, Карлен и Стив не участвовали в них, и хотя Карен всегда подчеркнуто избегала этих сборищ, тем не менее один голый самец, молодой дублер, однажды зажал ее в углу.

– В чем дело? – спросил он, прижимая актрису к стене и пытаясь поцеловать. – Думаешь, что слишком хороша для нас?

Карен так сильно оттолкнула его, что он едва удержался на ногах.

– Не твоего ума дело, Деннис, что я думаю или делаю. – Бросив насмешливый взгляд на его пах, она подняла голову и встретилась с его злыми глазами. – И если ты хочешь сохранить эту свою… маленькую игрушку, никогда не дотрагивайся до меня.


Постановка «Небесные видения» закончила свое существование всего после девяти представлений. В последний вечер, когда весь актерский состав спектакля наслаждался за сценой мясным ассорти и непристойными анекдотами, Стив подошел к Карен.

– У меня для вас хороший подарок, – сказал он.

– Подарок? У вас нет денег, чтобы заплатить за электричество, а вы покупаете мне подарок?

Стив покачал головой и вынул из нагрудного кармана визитную карточку.

– Этот понравится вам больше, чем что-то из магазина. – Он протянул ей карточку. – Владелец «Театра Века» Ричард Лопес – мой друг, и ему требуется хороший помощник режиссера. Я сказал, что он везучий человек, потому что я совершенно случайно знаю именно того, кто ему нужен. Ричард хочет встретиться с вами завтра утром.

Карен издала ликующий вопль и бросилась Стиву на шею.

– Ой, какой же вы замечательный человек, спасибо вам! Огромное спасибо!

На следующее утро дочь проснулась с небольшой температурой и расстройством желудка. Карен оставила ее дома.

– Я бы с удовольствием помогла тебе, – сказала Дебби, когда Карен попросила ее посидеть с Элизабет пару часов. – Но у меня сегодня с утра занятия по теории живописи. И я уже должна бежать, а то опоздаю.

Карен повесила трубку и уставилась на телефонный аппарат, кусая ноготь. Вариантов было два. Позвонить Ричарду Лопесу и отменить встречу и тем самым поставить на карту свое потенциальное рабочее место или… позвонить Петри и попросить ее приехать на два часа посидеть с Элизабет.

Вспомнив их первую, ужасную встречу месяц назад в квартире своей преподавательницы, Карен закатила глаза, но потом, тяжело вздохнув, решительно сняла трубку и набрала номер.

Бывшая актриса приехала через двадцать минут, закутанная в енотовый мех и благоухающая духами «Арпеджио».

– Ну-ну, – произнесла она, предусмотрительно останавливаясь на пороге спальни Элизабет. – Вот мы и встретились снова, мисс Маерсон.

Элизабет скорчила гримаску.

– Здравствуйте, мисс Колини.

– Надеюсь, у вас тут будет все в порядке? – спросила Карен, надевая черное шерстяное пальто.

– Конечно, но только если она обещает вести себя спокойно и ничего не бить.

Элизабет натянула одеяло на подбородок.

– Ну ладно, будь умницей, – сказала Карен, целуя дочь в лоб. – И запомни: Петри делает мне большое одолжение, согласившись прийти сюда в такую рань.

– Мне хоть не нужно будет выполнять обязанности сиделки? – спросила Петри с брезгливой гримасой.

– Только если ее стошнит, – выпалила Карен напоследок и вылетела из комнаты.

Петри взяла в гостиной номер «Вэрайети»[3] и, вернувшись в спальню, села в кресло напротив кровати больной.

Иногда она поглядывала на Элизабет, вновь и вновь восхищаясь красотой девочки и ее невероятным сходством с матерью.

– Мисс Колини!

Петри подняла аккуратно выщипанную бровь.

– Да?

– Простите меня, пожалуйста, за ту вазу, которую я разбила тогда в вашем доме! Она была очень ценная?

– Я уже не помню. Мой первый муж подарил мне ее на первую годовщину нашей свадьбы. Это было очень давно. Ваза, конечно, была фамильной реликвией, но я над ней не очень-то дрожала.

– А сколько у вас было мужей?

– Три.

Элизабет широко открыла глаза.

– И что же вы с ними сделали?

Петри, запрокинув голову, расхохоталась. У этого ребенка очень оригинальный образ мышления.

– Я не сажала их в темницу, если ты это имеешь в виду. Хотя такое наказание им пошло бы на пользу. Но все равно первые два получили то, что заслуживали. Оба женились на настоящих мегерах, которые, как я узнаю из газет, медленно, но верно разоряют их. Третий был немного умнее. Он оставил все свои деньги мне, а сам ушел в монастырь.

Элизабет нахмурила брови.

– Так, значит, вы теперь совсем одна? И у вас нет своих собственных детей?

Петри молча смотрела в пространство, погрузившись в свои мысли. Возможность стать матерью представилась ей тридцать девять лет назад, когда молодой человек, которого она любила, бросил ее с разбитым сердцем и беременную. В то время Петри было семнадцать и, ужасно боясь родительского гнева, она пошла и сделала подпольный аборт, от которого чуть не умерла.

Через несколько лет вышла замуж за Карла, но все ее надежды иметь большую семью рухнули, когда он признался, что страдает бесплодием. Ее второго мужа, Фредерика, дети вообще не интересовали, а третий – бедный нерешительный Ричард – был слишком беспомощен, чтобы сделать хоть что-то толковое, тем более ребенка. В течение многих лет ей было тяжело даже смотреть на детей. Однако постепенно она привыкла не замечать их и внушать себе и другим, что не любит детей.

– Вы меня слышите, мисс Колини?

– Боже правый! – воскликнула Петри, боясь углубляться в эту тему. – Ты всегда так много говоришь, когда болеешь?

– Я говорю так много всегда! – с гордостью ответила Элизабет.

Через два часа, когда девочка заснула, позвонила Карен.

– Петри, сварите свежий кофе, – возбужденно сказала она в трубку. – И достаньте коробку того чудесного импортного печенья, что вы мне подарили. Я получила работу.


Зарплата Карен была почти такой же мизерной, как и в «Аркадии», поэтому она продолжала работать у Мирры в свой свободный день, и так же, как и раньше, экономила на всем, ведя спартанский образ жизни. Ее распорядок дня был просто изнуряющим. Правда, не нужно было появляться в театре до полудня, но зато она работала с двенадцати до окончания спектакля каждый день, кроме понедельника, и мчалась домой в обеденный перерыв, чтобы увидеться с дочерью. К счастью, Петри, которая вдруг почувствовала к Элизабет удивительную привязанность, сама предложила сидеть с девочкой в те дни, когда не могла Дебби.

– Ты не думала о том, чтобы переселиться в более удобную квартиру? – спросила Петри, увидев однажды, как Карен замазывает цементом щель между стеной и оконной рамой.

– Я думаю об этом постоянно. Но найти что-нибудь приличное в Манхэттене за те деньги, что я могу платить, – это все равно, что выиграть в лотерею.

Петри взяла с кресла свой желтый шерстяной шарф и небрежно заметила:

– Через неделю в моем доме на третьем этаже освобождается квартира. Маленькая, но в ней две спальни, ванная, и нигде не течет.

Карен опустила банку с цементом.

– Сколько вы хотите за нее?

– Триста долларов в месяц, – сказала Петри. – Если тебе это подходит, она твоя.

– Триста долларов? – изумилась Карен. – В таком районе? А сколько вы получали от предыдущего жильца?

– Это не твое дело. Дом мой, и я могу сдавать квартиры за сколько захочу. Ну, мне пора идти. Так ты хочешь жить в одном доме со мной или нет?

Карен медленно вытерла руки. Петри явно хотела сдать ей квартиру за более низкую цену – это единственное, чем она могла ей помочь. И хотя Карен никогда и ни от кого не принимала благодеяний, это было большое искушение.

– Надеюсь, ты не станешь обижать меня отказом? – спросила Петри, понимая ее сомнения.

– Нет, не стану, – коротко ответила Карен, зная, что актриса презирала всплески эмоций, если они происходили не на сцене. – Я согласна. Спасибо, Петри. Но как же ваше правило «никаких детей»?

– Правила придумываются, чтобы их нарушать, – сказала Петри, накидывая шарф на шею. – Я должна встретиться с адвокатом, чтобы составить контракт.

ГЛАВА 14

Это был коротенький коренастый человек лет сорока пяти цветущей наружности. Он отбросил ногой лежавший у него на дороге электрический шнур.

– Ты влюблена, припоминаешь? Безумно влюблена! Ники, любовь моя! – сказал Эл опасно сладким тоном, свидетельствующим о том, что терпение его на исходе. – Я не хочу, чтобы ты лежала в его объятиях как мороженая треска! – Эл махнул рукой. – Все отдыхают пять минут.

Ники Уэлш, стиснув зубы, вырвалась из рук партнера. Проклятие! Чего этот Циммер ждет от нее? Африканского темперамента? Да как же изображать дикую, необузданную страсть, если кондиционер вышел из строя на третий же день, а жара в Южной Калифорнии сейчас бьет все рекорды?

– Мисс Уэлш!

Она подняла глаза и увидела молодого человека, вытянувшегося по стойке «смирно».

– Не будете ли вы так любезны встряхнуть несколько раз головой? Вот так. Прекрасно, – промурлыкал он, взбивая ее белокурые волосы вокруг лица. – Просто великолепно!

Конечно же, великолепно! Ведь она – Ники Уэлш, модель, которая двадцать лет назад, можно сказать, подожгла весь мир. Потом пришло много других моделей, но такой, как она, не было.

Николь Боллак из города Сан-Хосе штата Калифорния была шестым ребенком и четвертой девочкой в семье. Три противные плаксы, которым всегда и всего доставалось больше, чем ей, за которыми она донашивала старую одежду, часто уже такую старомодную, что стыдно было показываться на люди. Но однажды девочка подслушала разговор матери с соседкой, и это перевернуло всю ее жизнь. «Из твоей Николь выросла такая красотка! А посмотри, как она носит платья. Она такая… соблазнительная! Клянусь, Мэгги, у этой девчонки все данные, чтобы стать моделью».

Николь, которой в то время было всего тринадцать, быстренько побежала наверх и долго смотрелась в большое зеркало на двери ванной комнаты, поворачиваясь туда-сюда, своим длинным стройным телом. Вот тогда и родилась ее мечта.

И она уговорила свою лучшую подругу Сюзанну Деламетр уехать вместе после окончания школы в Нью-Йорк.

– Мы станем манекенщицами, – заявила Николь.

Подруга недоверчиво смотрела на нее.

– Но кто нас возьмет?

– Поверь мне, – сказала Николь. – Я знаю, что делаю. Мы очень быстро станем знаменитыми.

Однако привлечь внимание достаточно известного модельного агентства в Нью-Йорке оказалось гораздо труднее, чем предполагала Николь. Где бы они ни появлялись, ответ был один и тот же: «Приходите, когда у вас будет папка с фотографиями».

Но чтобы сделать подборку фотографий, нужны были деньги, и первый, кто захотел дать им заработать, был потрепанного вида мужчина из портовой студии, куда девушки пришли фотографироваться. От предложения сняться в обнаженном виде они отказались и продолжали обходить агентства, а пока подрабатывали официантками в открытых кафе на Второй авеню.

Через три месяца Сюзанна после бурной ссоры уложила свой чемодан и вернулась в Сан-Хосе, оставив Николь долг за половину квартплаты и пустой холодильник.

Теперь будущей манекенщице ничего не оставалось, как только пересмотреть свои жизненные позиции.

Когда она снова появилась в портовой фотостудии, Ральф очень обрадовался и предложил тридцать пять долларов за ее первый, пробный снимок в голом виде. Во второй раз он попросил ее расставить ноги немного пошире и взять в рот большой палец, глядя при этом прямо в камеру. За это добавил ей еще пять долларов.

На следующей неделе Ральф познакомил ее с юношей, велел им лечь на постель и изображать медовый месяц.

Как только молодой человек обнял ее, у него тут же произошла эрекция. Николь впервые увидела это и, почувствовав, как что-то уперлось ей в бедро, с криками оттолкнула своего партнера, а Ральф тем временем в восторге щелкал затвором. Он был так доволен, что дал ей пятьдесят долларов и еще фотографию на выбор.

Она взяла глянцевое фото восемь на десять, которое было сделано в первый раз, и ушла из этой мерзкой студии, поклявшись никогда больше не переступать ее порог. Дома обрезала снимок по плечи, так чтобы никто не мог догадаться, что она фотографировалась голая, и на следующий день послала его в модельное агентство «Бергерон» – одно из тех, где она уже получила стандартный отказ.

Через две недели, когда она работала днем в кафе, позвонила сама Дина Бергерон и попросила прийти на собеседование.

Утром Николь, не замечая холода, прибежала в агентство на Пятой авеню и сразу после короткой встречи с Диной Бергерон последовала за ассистентом в комнату, где с ней произошли удивительные перемены. Парикмахер сделал стрижку, которая потом превратилась в фирменный знак Ники Уэлш, а художник-гример положил на ее загорелые щеки самый светлый грим и предупредил:

– Теперь никакого солнца!

Затем пришла ассистентка и помогла надеть длинное узкое черное платье с разрезом до середины бедра, а кто-то вложил в ее руки, обтянутые перчатками, длинный мундштук из горного хрусталя.

Фотографом в агентстве служил человек по имени Джулиан, который выглядел едва ли старше двадцати лет. Не говоря ни слова, он взял Ники за подбородок и с совершенно невозмутимым видом стал поворачивать ее лицо.

– Расслабься. Я не кусаюсь. Мы сделаем сейчас несколько пробных снимков, чтобы ты привыкла к камере, а когда будешь готова, приступим к работе, хорошо?

Джулиан включил фонограмму и, не предупреждая, стал щелкать фотоаппаратом, двигаясь сначала вправо, потом влево. Николь поворачивалась, стараясь быть к нему лицом, и улыбалась сначала нерешительно, а потом все более и более уверенно. Когда музыка перешла от классической к джазу и последним модным хитам, Николь почувствовала, что скованность совершенно исчезла.

Она еще долго делала то, что ей велел фотограф, – запрокидывала голову и смеялась, чувствуя себя красивой, желанной и полной жизни. На следующее утро, когда Николь пришла к Джулиану, чтобы узнать, как получились снимки, то обнаружила его сидящим на полу, окруженным со всех сторон полусотней ее черно-белых глянцевых снимков размером восемь на десять.

– Посмотри! – закричал он, как только увидел Николь.

Не совсем уверенная в том, что это восклицание означает восторг, а не разочарование, девушка села на пол, взяла наугад несколько фотографий и едва поверила своим глазам.

Она смотрелась просто потрясающе. То есть это была не она, а дюжина разных женщин: и сама невинность с широко распахнутыми глазами, и коварная обольстительница, и легкомысленная кокетка, и утонченная натура, и таинственная незнакомка…

– Какие хорошие, правда? – сказала она дрожащим голосом.

– Это же произведения искусства, моя дорогая! Дина просто обалдеет. Ты – именно то, что она уже давно ищет. За последние пять недель мы сфотографировали, наверное, сотни две девушек, и многие были гораздо красивее тебя. Но никто из них не умеет позировать так, как ты. У тебя есть все. А главное, есть особое качество – энергия или магнетизм, – которое выделяет одну-единственную девушку среди всех остальных. Этому нельзя научить.

Карьера Ники Уэлш началась.

В то время как другие манекенщицы вкладывали свои деньги в недвижимость или государственные облигации, Ники все пятнадцать лет жила сегодняшним днем, покупала дорогие наряды и драгоценности, отдыхала на роскошных курортах, щедро принимала гостей. Иногда, дабы напомнить себе о том, что все это чудо действительно сотворила маленькая Николь Боллак, она прилетала домой в Сан-Хосе и привозила дорогие подарки для всей семьи.

Но постепенно приглашения сниматься стали поступать все реже, и Николь вдруг поняла, что одинока и никому не нужна.

Макс оказался тогда для нее просто счастливым лотерейным билетом, и какое-то время карьера на экране казалась ей довольно перспективной. Однако когда в июне прошлого года Макс порвал с ней, отношения Ники с кино тоже стали сходить на нет.

Он позвонил через несколько недель после смерти Джеми и сообщил, что не приедет в Лос-Анджелес на премьеру ее последнего фильма.

– И вообще, – сказал Макс таким безжизненным голосом, что она едва узнала его, – будет лучше, если мы перестанем встречаться. Боюсь, от меня тебе будет мало радости.

Ники знала, что не нужно в такое время давить на Макса. И стала ждать, уверенная: он переживет свое горе и позвонит. Но прошло уже полгода, и хотя Макс сказал ей, чтобы она пока продолжала жить в пентхаусе, Ники не слышала больше от него ни слова.

Резкий голос Эла Циммера вернул ее на землю:

– Какого черта ты еще ждешь? Мессию?

Ники с ненавистью посмотрела на него и грациозно встала, поймав при этом взгляд своего симпатичного массажиста. Рафаэль в черной майке, облепившей его великолепный торс, как вторая кожа, и белых обтягивающих панталонах из трикотажа стоял в дальнем углу площадки, его черные кудри были влажными от духоты, а темные глаза смотрели на Ники не мигая. Их глаза встретились, и он улыбнулся ей своей широкой дерзкой улыбкой и сделал тайный знак, подняв вверх указательный палец.

Боже, чего бы она не сделала прямо сейчас, чтобы получить от Рафаэля сеанс массажа, который умеет делать только он. Каждый ее нерв дрожал в предвкушении удовольствия. Чувствуя, как трусики становятся мокрыми, Ники вздохнула. И нашла наконец в себе силы изобразить Циммеру всю страсть и похоть, которые он требовал.

ГЛАВА 15

В открытом поле гулял сильный и резкий зимний ветер. Макс Прэгер, одетый в клетчатую походную куртку и выгоревшие джинсы, шел по пустому выгону, подбрасывая ногой сухую ветку и разыскивая то, чего он уже никогда в жизни не увидит.

Декабрь был его любимым месяцем в году. Он всегда наполнен приятным возбуждением, смехом и бесконечными приготовлениями к рождественским праздникам. Это время любимой игры Джеми «Угадай-что-я-подарю-тебе-на-Рождество?», в которую она могла играть с отцом без устали.

Джеми. Перед его мысленным взором проносились картинки из прошлого. Джеми лепит снеговика, Джеми украшает двенадцатифутовую голубую ель. Джеми, сидя на высоком кухонном табурете, помогает кухарке колоть грецкие орехи из Англии для традиционного фруктового торта.

Уже шесть месяцев. Шесть месяцев с тех пор, как он находится в полуизоляции, вдали от прессы, от друзей и вообще от жизни.

За все время после той ужасной ночи Макс появлялся в своем офисе не больше шести раз. Он занимался только теми делами, которые мог вести дома, а все остальное доверил Джаду и Полу Карсону, бывшему партнеру своего отца, а теперь вице-президенту компании «Прэгер».

Макс старательно избегал комнат, где часто бывал раньше вместе с Джеми, и потребовал, чтобы музыкальную комнату, с которой у него было связано слишком много мучительных воспоминаний, вообще закрыли.

Конюшни были заколочены, а лошади проданы, за исключением Сантаны. Ее он отдал Дасти, так как не мог допустить, чтобы это чувствительное животное закончило жизнь у какого-нибудь черствого хозяина.

Жена больше никогда не заговаривала о несчастном случае с Джеми и не обвиняла мужа в случившемся. Луиза вообще никогда теперь не упоминала о дочери. Словно робот, женщина бесстрастно двигалась по дому, отдавая ежедневные распоряжения слугам, но все больше полагаясь на свою экономку Маргарет. Доктора, опасаясь, что ее подавленное состояние перейдет в затянувшуюся депрессию, просили Макса поддерживать ее, как только можно.

Именно поэтому, и, конечно, потому, что горе убило все его чувства, он прекратил отношения с Ники Уэлш и старался больше времени уделять жене.

И только в последние две недели Макс начал ощущать потребность в работе. Траур, казалось, такой необходимый вначале, совершенно опустошил его. Но прежде чем вернуться к полноценной деятельности, он хотел сделать еще одну попытку восстановить хоть какие-то отношения с Луизой. У Макса не было никаких иллюзий, что он сможет вернуть ее любовь или дать ей свою. Но если они постараются оба, то наверняка достигнут какого-то взаимопонимания и будут сосуществовать вместе относительно счастливо. Можно было бы начать с отпуска. Уехать куда-нибудь в Аспен или Флориду.

Звук подъезжающего автомобиля прервал его мысли. Он обернулся и пошел навстречу, приветствуя Дасти.

– Как вы поживаете, мистер Прэгер? – Из «бронко» выскочил бывший управляющий конюшнями Макса, шести футов трех дюймов росту и слегка прихрамывающий.

– Нормально. Спасибо, что так быстро приехали, Дасти.

Мужчины обменялись рукопожатиями. И так как это была их первая встреча после несчастного случая с Джеми, они неловко стояли с минуту, не зная, как вести себя дальше. Дасти был совершенно потрясен смертью девочки и чувствовал себя отчасти виноватым в том, что она смогла взять из конюшни Веласкеса. Но Макс, который знал, какой убедительной могла быть вымаливающая что-нибудь Джеми, отказался признать Дасти виновным.

– Как там Сантана? – спросил наконец Макс, прерывая молчание.

– Все в порядке, мистер Прэгер, и ей нравится на ферме Линденсов.

– Вы помните тот кусок земли в Хэддонфилде, которым я заинтересовался несколько месяцев назад?

Дасти кивнул:

– Участок Эпплгарта. Да, сэр, я помню. Вы снова подумываете купить его?

– Да. Я уже решил купить. Все дело в том, что мне не хочется самому заниматься переговорами. Вот если бы вы с Джадом сделали это для меня!

– Буду рад помочь, мистер Прэгер. Вы же знаете. Значит, вы все-таки собираетесь заняться выращиванием чистокровных лошадей?

Макс смотрел вдаль. Несмотря на грустные воспоминания, любовь к лошадям в нем никогда не исчезала.

– Да. И конечно же, я хочу, чтобы вы были управляющим на этой ферме. – Он посмотрел на молодого человека. – Как, это будет очень трудно сделать?

Дасти улыбнулся во весь рот:

– Спасибо, что вы так доверяете мне, мистер Прэгер. Я буду стараться изо всех сил.

– А я и не сомневаюсь, друг мой.


Вернувшись с прогулки, Макс застал Луизу в гостиной. В черном шерстяном платье – одном из той полудюжины, что заказала себе после смерти Джеми, она внимательно изучала свою коллекцию английских серебряных кубков.

Луиза повернулась и испуганно посмотрела на мужа.

– Макс, что ты здесь делаешь? Чай будет только через час. – Она удивленно взглянула на каминные часы. Ее жизнь была так четко расписана, что даже малейшее изменение в распорядке, казалось, совершенно сбивало ее с толку.

– Не хотела бы ты поехать куда-нибудь на праздники?

Ее щеки стали пунцовыми, и она схватилась рукой за горло, словно подавилась косточкой.

– Мы? Вместе?

– Да, Луиза.

– Но почему?

– Потому что нам обоим это нужно. – В порыве, который удивил не только ее, но и его самого, Макс подошел и взял жену за руку. – Сколько лет мы уже не катались на Рождество на лыжах? И не плавали с маской? А ведь стоит только захотеть. Мы могли бы провести несколько дней в Аспене, а потом улететь на Палм-Бич.

Луиза не делала попытки убрать его руку со своей, но Макс чувствовал, как она вся оцепенела, и добавил, стараясь быть убедительным:

– Путешествие пойдет тебе на пользу.

Луиза все-таки отдернула руку, пригладила прямые волосы, зачесанные назад и удерживавшиеся простым черным бантом. И только потом решительно заявила:

– Об этом не может быть и речи, Макс. Мне нужно следить за новой служанкой.

– Попроси Маргарет присмотреть за ней.

– Ты не понимаешь. Девушка еще не научилась как следует работать. Серебро требует полировки… бронза тоже. И хрусталь похож бог знает на что.

– Луиза, это все не важно. Теперь самое главное для нас – мы сами, мы должны как-то восстановить наши отношения, немного развлечься.

– Развлечься? – В голосе Луизы послышалась враждебность, которой не было секунду назад. – Как ты можешь говорить о развлечениях? Ты разве забыл, что это будет первое Рождество без… – Она так и не закончила фразу.

– Я не забыл, – прошептал Макс. – Я просто надеялся, что мы сможем забыть на несколько дней о нашей беде, – вот и все.

– Нет, я не смогу! – И она начала в волнении ходить по комнате, трогая то одну вещь, то другую, смахивая что-то со стула. – Тебе придется поехать без меня. Мое место здесь. Как всегда.

– Твое место со мной.

Луиза оглянулась, и Макс неожиданна увидел, что на лицо ее снова хлынула краска, глаза заблестели. Он вдруг вспомнил ту девушку, с которой познакомился когда-то в доме на Пятой авеню. Но прежде чем успел сказать ей что-нибудь ласковое, жена окончательно воздвигла между ними стену, произнеся ледяным тоном:

– Сообщи мне, если соберешься поехать. Я велю Томасу собрать твой чемодан. – И, не глядя на Макса, она вышла из комнаты.


Пятьдесят акров земли Эпплгарта находились в двух милях от центра города и выходили на берег реки.

– Вы не найдете такой фермы на сотню миль в округе, – заявил им Рон Эпплгарт. – Если же захотите расшириться, то я уверен, что старик Фарнсворт, мой сосед, будет просто счастлив продать вам свой кусок. А все финансовые дела возьмет на себя Билл Хардгров. Он мой хороший приятель, и я смогу уговорить его предложить вам льготные условия. – Рональд подмигнул им, явно гордясь возможностью продемонстрировать свои связи. – Вы ведь не против сэкономить немного баксов?

– Конечно, нет, – согласился Джад, отвечая улыбкой на улыбку.

Хозяина позвали в дом к телефону, и Джад спросил специалиста:

– Что вы об этом думаете?

Дасти облокотился на изгородь и снова оглядел пустынное поле.

– Это хороший участок, мистер Гринфилд. Только нужно будет добавить несколько новых выгулов, еще одну конюшню для жеребцов, и получится крупная ферма, как и задумал мистер Прэгер. Но сейчас самое главное – побыстрее заключить сделку. Если это удастся, мы сможем начать случку уже в середине февраля.

К ним подошел управляющий племенной фермой, ведя под уздцы арабского жеребца, которого только что обучал на специальном тренажере для выработки шага. У Фреда Кларка, высокого худого человека лет шестидесяти, было морщинистое обветренное лицо и зоркие карие глаза.

– Вы давно работаете у мистера Эпплгарта? – спросил Дасти.

– С тех пор как он три года назад купил этот участок. А перед этим я работал у прежнего владельца. А вы собираетесь привезти с собой собственный штат? Или будете набирать людей здесь?

– В основном будем набирать местных, – успокоил его Дасти. – И я хочу, чтобы вы остались, если это, конечно, не противоречит вашим планам. Я смотрел, как вы работали с этим животным, и могу сказать, что мне нужен специалист с вашим опытом и чутьем.

Фред улыбнулся, довольный лестным замечанием Дасти.

– Конечно, я останусь, мистер Эддисон. Большое спасибо. – И добавил: – Я не мог не услышать часть вашего разговора с моим хозяином о том, что он предлагает Билла Хардгрова в качестве банкира. – Фред посмотрел на адвоката. – Вы действительно собираетесь воспользоваться его услугами, сэр?

– Еще не знаю, – ответил Джад. Годы, проведенные в зале суда, научили его не упускать ни малейшей возможности получить информацию, какой бы несущественной она ни казалась. – А почему вы спрашиваете?

Фред Кларк пожал плечами:

– Потому что, если я собираюсь работать на компанию «Прэгер», то считаю, что должен кое-что сообщить вам. Вы не должны иметь никаких дел с Биллом Хардгровом, сэр.

– И почему же? – спросил адвокат, как и Макс, недолюбливавший мэра.

В глазах Фреда загорелся неожиданный гнев.

– Потому что это подлый ублюдок, который за баксы готов продать собственную мать.

Джад не мог удержаться от улыбки.

– Не очень-то вы жалуете мистера Хардгрова.

– Нет, сэр, не жалую, – невесело согласился Фред. – Этот человек – обманщик и шарлатан, что неудивительно для политика, тем более для плохого. Но Хардгров еще и проходимец!

Шестое чувство подсказало Джаду: сейчас он узнает нечто большее, чем просто сплетню в маленьком городке.

– Чем же мэр вас так обидел?

– Мне лично он ничего не сделал, но поступил подло с моим сыном, чуть не разорив его только что основанную строительную компанию. Хардгров сказал ему, что молодость и отсутствие опыта в бизнесе – слишком большой риск для банка, и потребовал возврата кредита. Но на самом деле у Тимми просто не было достаточно наличных, чтобы положить мэру в карман. Ну, вы понимаете, что я имею в виду.

– Очень серьезное обвинение, – заметил Джад.

– Возможно. Но это чистая правда. И считаю своим долгом предупредить, что чем меньше вы будете иметь дел с мэром, тем меньше вас ждет неприятностей.

– Я благодарен вам, – сказал адвокат. – И поверьте, мне очень жаль, что вашего сына постигла такая неудача.

– О-о, все обошлось. Он обратился в другой банк и получил кредит. И сейчас его дела в полном порядке, чего я никак не могу сказать о бедной миссис Маерсон.

Джад, уже готовый уйти, остановился.

– А что там с миссис Маерсон? – спросил он небрежно.

– Этим летом прошел слух, что в здании ее театра появилась какая-то трещина, и миссис Маерсон заставили закрыть театр. Она пошла к Хардгрову за помощью, так мерзавец наотрез отказал ей. Он не только не дал ссуду, чтобы сделать необходимый ремонт, а еще и потребовал срочно возвратить старую ссуду.

– Почему же она не обратилась в другой банк? – спросил Джад, вспомнив уверенную, преуспевающую женщину.

Фред только покачал головой:

– Как раз в это время был уволен со службы ее муж, и в тот момент, когда она лишилась всякого дохода, ни один банк в мире не дал бы ей ни цента. Хардгров прекрасно знал это. Но и пальцем не пошевелил, чтобы помочь.

– То есть вы хотите сказать, что миссис Маерсон потеряла свой театр?

– Да, сэр.

С трудом удержавшись от дальнейших расспросов, адвокат еще раз поблагодарил Кларка и направился в контору Эпплгарта, решив, что, как только вернется в Нью-Йорк, тут же проверит все факты. И уж в зависимости от того, что выяснится, подумает, говорить ли об этом Максу.

Через три дня ему позвонил Сэм Уинстон, шеф сыскного бюро, которого Джад нанял, чтобы проверить рассказ Фреда Кларка.

– Прости, что я так долго не отвечал, – начал Сэм. – Но добыть для тебя информацию оказалось не так просто.

– Ну, и что ты обнаружил?

– Ничего хорошего, Джад. Наш дорогой мэр – отъявленный мошенник. Он не только отказался дать ссуду Карен Маерсон, но и, сфабриковав под это целое дело, нагло обманул ее.

Джад подскочил в кресле.

– Да-да. Все дело с этой трещиной ломаного гроша не стоит. Чистый обман! Хардгров заплатил инспектору по надзору за зданиями, и тот состряпал дело об опасной трещине и приказал закрыть театр.

– Но зачем ему это было нужно?

– У него, очевидно, были с миссис Маерсон какие-то личные счеты. Кажется, она сорвала крупную сделку, которую мэр собирался заключить с каким-то очень крупным инвестором.

– Сэм, где ты раздобыл эту информацию?

Детектив на другом конце провода усмехнулся.

– Да у самого инспектора. Этот человек питает слабость к ирландскому виски. После третьей рюмки он уже пел, как канарейка. В общем-то инспектор Галлиано такой же подлый, как и Хардгров, но я не мог отделаться от жалости к нему.

– Где сейчас Карен Маерсон?

– Я не знал, что тебя и это интересует, но на всякий случай выяснил, что вскоре после потери театра она развелась с мужем и уехала из города. А Хардгров все жиреет да богатеет.

Джад глубоко вздохнул, медленно переваривая то, что сейчас услышал.

– Спасибо тебе, Сэм. Ценю работу, которую ты проделал. Я свяжусь с тобой позже.

Адвокат положил трубку и некоторое время сидел, глядя в потолок. Затем потянулся к пульту и нажал кнопку внутренней связи.

– Кэти, – сказал он секретарше, – я еду в имение к Прэгеру. Звони туда, если буду нужен.


Сидя в гостиной, Джад наблюдал, как Луиза поправляет в камине поленья, потрескивающие в ярких языках пламени. Этот веселый огонь резко контрастировал с мрачным настроением, все еще царившим в доме. «Выглядит она неважно, – подумал Джад. – Худая – кожа да кости». Луиза упорно продолжала носить эти ужасные черные одежды, постоянно напоминавшие всем о страшной трагедии.

Состояние Макса было не многим лучше. Он редко выезжал из имения – только в тех случаях, когда его присутствие в офисе было совершенно необходимо. Пол и Джад делали все возможное, чтобы дела в компании «Прэгер» шли нормально, но долгое отсутствие президента, особенно во время важных заседаний правления, уже начало вызывать некоторую тревогу среди его партнеров. Адвокат делал неоднократные попытки убедить Макса вернуться к работе, но до сих пор все его старания кончались горьким разочарованием. Единственным обнадеживающим знаком явилось недавнее решение Макса купить участок земли в Хэддонфилде.

– Привет, Джад! – Макс только что вернулся со своей обычной продолжительной прогулки: лицо его разгорелось, глаза блестели. – Я и не знал, что ты приедешь сегодня. – Он бросил куртку в кресло, не обращая внимания на укоризненный взгляд Луизы. – Что случилось? Мне что-нибудь нужно подписать?

Джад покачал головой:

– Нет. Ничего страшного, но, надеюсь, это выбьет из тебя меланхолию.

Макс бросил презрительный взгляд на поднос с маленькими сандвичами на кофейном столике.

– Почему ты так думаешь? – Он выбрал себе маленький бутербродик с сыром и огурцом.

– Потому что твоя империя начинает обходиться без тебя.

Макс проглотил бутербродик. Он так и не привык к особым вкусам Луизы в еде. Этот ее обычай пить днем пустой чай был рассчитан на каких-то птичек! Ему бы сейчас толстый кусок ржаного хлеба с копченой говядиной и холодное пиво.

– А что ты скажешь, если я сообщу тебе, что решил вернуться к работе?

Реакция адвоката была более чем оживленной. Он вскочил – лицо просияло широченной улыбкой, в голубых глазах горела искренняя радость.

– Врешь! – закричал Джад, слишком поздно заметив взгляд Луизы, полный ужаса. – Мы с Дасти вчера говорили об этом и даже не смели надеяться. Это великое событие, Макс. И когда же настанет этот знаменательный день?

– В понедельник утром. Я созываю специальное заседание правления. Думаю, оно будет продолжительным, так что предупреди всех.

Джад подождал, пока миссис Прэгер выйдет, и спросил Макса:

– Ты думаешь, она уже достаточно оправилась, чтобы оставаться здесь без тебя?

– Томас и Маргарет будут постоянно присматривать за ней, – ответил Макс. – А кроме того, у Луизы уже есть кое-какие положительные сдвиги, тебе не кажется?

Джад утвердительно кивнул и подошел к камину. Он приехал, чтобы рассказать о Карен Маерсон, но теперь не был уверен, время ли сейчас для этого. Может быть, стоит подождать несколько дней и убедиться, что это никак не отразится на возвращении Макса к делам?

– Джад, так что случилось?

Джад улыбнулся, радуясь тому, что видит перед собой прежнего Макса, и поддразнил:

– Это может подождать.

– Черта с два! Я хочу услышать то, что ты хочешь мне рассказать. И я хочу услышать это сейчас.

Адвокат несколько секунд молча смотрел на друга. Потом пожал плечами, решив, что, может быть, это и есть как раз то время. Макс слишком долго жил в вакууме своего горя, ничто не волновало его извне.

– Это по поводу Карен Маерсон.

ГЛАВА 16

Он сидел в полном молчании, пока Джад докладывал ему, что произошло между Карен Маерсон и Биллом Хардгровом. Потом задал только один вопрос:

– Где она сейчас?

– Никто не знает. Кроме Джека Витадини. А он не говорит.

Это замечание, казалось, нисколько не обеспокоило Макса.

– Где я могу его найти?

Адвокат дал адрес конторы Джека, и на следующее утро Макс вылетел в Лос-Анджелес.

К его большому удивлению, бывший художественный руководитель театра «Королевская сцена» сразу ему понравился. Он оказался спокойным человеком с внимательными серыми глазами, а его трезвый ум и преданность Карен Маерсон были достойны восхищения. Макс рассказал все, что разузнал о деле Карен, но старался не подчеркивать неблаговидную роль Хардгрова во всем случившемся, потому что еще не решил, как поступить с мэром.

Выслушав все, Джек задумчиво посмотрел на него.

– Я оценил ваш поступок: приезд сюда и откровенный рассказ. Но, мне кажется, теперь для Карен это не имеет никакого значения. Если бы вы не поставили ее тогда в столь щекотливое положение, то Хардгров не был бы так жесток…

– Я знаю, Джек, знаю. – Макс прямо встретил его укоризненный взгляд. – Поэтому-то я и здесь. И именно поэтому хочу увидеться с ней. Я хочу загладить свою вину, возместить все, что она потеряла, – если миссис Маерсон, конечно, позволит. Прошу вас, скажите мне, где она!

Джек покачал головой:

– Я не могу сделать этого.

Сначала он здорово разозлился, когда секретарша назвала имя посетителя. Но Джеку этот человек сразу же понравился. Как только тот пожал ему руку. Он совсем не был похож на того мистера Прэгера, о котором кричала пресса, или на грубого и высокомерного человека, которого описывала Карен. Макс смотрел на собеседника прямо и открыто, его раскаяние было искренним. И Джек, настроившийся было вышвырнуть его вон, теперь всей душой был готов помочь ему.

– Послушайте, Джек, будьте же благоразумны. Я не собираюсь причинять ей неприятности, Боже избави! Наоборот, я хочу помочь – любым способом, пусть она сама выберет каким. И если ничего не захочет принять от меня, я ее пойму. Но вы должны мне позволить увидеться с миссис Маерсон.

– Вот что я вам скажу, – улыбнулся Джек. – Я передам Карен вашу просьбу увидеться. Я даже буду оправдывать вас в ее глазах, потому что – сам не знаю почему – я вам верю. Но сделаю это при одном условии: если она ответит «нет», вы оставите ее в покое.

– Что же мне еще останется, если я не знаю, где она?

Джек засмеялся:

– Бросьте, Прэгер, давайте не будем играть в кошки-мышки. Я прекрасно знаю, что если вы захотите, то найдете ее.

Макс посмотрел ему в глаза, встретился с решительным, твердым взглядом и согласился:

– Хорошо. Даю вам слово.


– Посмотри, снег идет! – Элизабет соскочила со стула, чуть не сбив маленькую елочку, которую они с Петри наряжали, и бросилась к окну.

Карен, улыбаясь, вынула из печи второй противень с подрумяненными пирожками и поставила его на длинный кухонный стол, отделявший маленькую кухоньку от гостиной. Они с Элизабет переехали в квартиру на третьем этаже в доме Петри всего три дня назад, но мать уже заметила в дочери поразительные изменения. На этот раз она усердно помогала разбирать вещи и перешла в новую школу если и не без усилий, то по крайней мере с меньшей неохотой, чем это было в прошлый раз.

Петри была счастлива сидеть с девочкой, когда было нужно, и даже разрешала ей присутствовать на своих занятиях актерского мастерства. Остальное время они болтали, пекли венгерские печенья или листали старые альбомы с фотографиями.

– Вы мне ее вконец избалуете, – часто жаловалась Карен.

На что Петри неизменно отвечала:

– Ну и что, если избалую?


В сочельник легкий мелкий снежок снова присыпал улицы Нью-Йорка, придавая им какой-то волшебный и еще более праздничный вид. Карен стояла в тихой квартире, глядя из окна вниз на оживленную улицу. Нигде на земле Рождество не отмечалось с большим блеском и энергией, чем в Манхэттене. Даже при самом тощем бюджете было просто невозможно не позволить себе некоторые излишества.

Карен рассчитывала свою зарплату вплоть до пенса, и ей все же удалось немного сэкономить: купить елку, маленькую индейку и еще кое-какие деликатесы, без которых Рождество не было бы Рождеством. А с премии, которую в ресторанчике добавили к ее счету за последнюю неделю, она купила Элизабет новые коньки. Дочка просто бредила ими. Единственное, чего Карен так и не получила из списка своих желаний в этом году, так это главную роль, или на худой конец – второстепенную.

Она иногда еще ходила на собеседования, но гонорара за крохотные роли, что ей до сих пор предлагались, не хватило бы даже оплатить проезд на автобусе.

– Имей терпение. Ты – хорошая актриса. Но запомни, что ты лишь одна из многих тысяч, – твердила Петри.

Вздохнув, Карен взглянула на свои часики и стала внимательно смотреть на улицу, надеясь увидеть дочь. Брайен, ни разу не видевший ее за все шесть месяцев, что они жили в Нью-Йорке, вдруг под Рождество приехал, чтобы провести с Элизабет целый день.

Встретиться с Брайеном оказалось не так уж и тяжело, и Карен была даже рада увидеть, что он сошел наконец с того пути самоуничтожения, по которому так решительно следовал совсем недавно.

Звонок в дверь прервал ее мысли. Она увидела две фигуры, увешанные разноцветными пакетами, и две пары ног. Одна – в коричневых сапогах из кордовской дубленой кожи, другая – в черных кожаных ботинках на высоком каблуке. Тут более высокая фигура опустила свертки.

– Джек! О Боже, Джек! Ширли!

Они бросились обниматься, смеясь и плача, роняя свертки и проталкиваясь в дверь сразу все втроем.

– Ты выглядишь прекрасно, детка. Мы приехали по единственной причине, детка, – провести рождественские праздники с тобой и Элизабет. – И подмигнул Ширли. – Ну конечно, если ты нас примешь.

Все засмеялись и снова бросились обниматься.


Был первый день после Рождества. Ширли увезла Элизабет в гости к своей сестре в Бруклин, и Джек с Карен сидели одни в залитой солнцем гостиной, наслаждаясь чашечкой кофе поздним праздничным утром.

– Как в старые времена, да? – сказала она, глядя на Джека и размешивая в чашечке сахар.

– Мы с тобой выпили кофе не меньше, чем производит вся колумбийская кофейная промышленность.

Карен молчала, совершенно счастливая. Благодаря неожиданному приезду друзей встреча этого Рождества стала одним из самых счастливых праздников, которые она могла припомнить. На следующий день к ним присоединилась Петри, и все ели гусиную печенку, зажаренную с виноградом, – одно из любимых венгерских блюд Петри, индейку, начиненную каштанами, лук под белым соусом и сладкий картофель.

– Мне так хочется, чтобы вы погостили у меня подольше, – сказала Карен Джеку.

– Мне тоже, детка. Но мы должны послезавтра переселяться в наш новый дом. Дочь говорит, что близняшки что-то приготовили для нас в детском саду и это «что-то» уже начинает несколько перезревать.

Карен весело смеялась, слушая его веселые истории из жизни внуков. Через некоторое время Джек замолчал и внимательно посмотрел на нее.

– Я должен кое-что сообщить тебе, детка. И я все время откладываю и откладываю это.

Карен встревожилась, услышав такое вступление.

– Ко мне недавно кое-кто приезжал.

– Да? Кто-то, кого я знаю?

– Максимилиан Прэгер.

Карен удалось сохранить спокойствие.

– Он нашел меня и проделал путь до Лос-Анджелеса только для того, чтобы поговорить.

Карен поднялась и подошла к окну. В Нью-Йорке у нее совсем не было времени думать о Максе Прэгере. И все же, хотя он почти не появлялся в обществе после смерти дочери, стоило ей случайно взять в руки газету, как тут же натыкалась на его имя или на упоминание его компании. Ненависть к нему уже прошла, но осталось чувство раздражения и обиды, мешавшее воспринимать объективно все, что могло быть с ним связано.

– Что бы ты ни сказал сейчас, меня это совершенно не интересует.

Джек увидел, как при этих словах она вся сжалась. Да, все не так просто.

– Карен, послушай. Этот человек несколько месяцев практически не имел связи с внешним миром. Он и не подозревал, что ты потеряла театр.

Карен молча смотрела в окно.

– Он узнал об этом неделю назад, – продолжал Джек. – И тут же приехал ко мне. Он хочет поговорить с тобой. Он чувствует свою вину.

– Неужели?

– Он хочет помочь тебе, Карен. Он хочет возместить все. В любой форме – в какой ты захочешь. Он готов предоставить тебе средства на новый театр без каких-либо условий.

Карен обернулась к Джеку с горящими щеками и крепко стиснутыми кулаками.

– А что я ему? Некий пункт в его нью-йоркском списке очередных мероприятий?

– Это не так. Поверь мне, он совсем не похож на того Макса Прэгера, которого ты встретила шесть месяцев назад.

– А мне наплевать! Пусть даже его причислят к лику святых. Я не хочу помощи от него.

– Вспомни, ведь ты была готова принять ее полгода назад! Перед тем, как погибла его дочь.

– Тогда все было совсем по-другому. Тогда у меня оставалась возможность вернуть «Королевскую сцену». И у меня еще были и муж, и дом, и уважение к себе. Тогда я готова была пойти на все, лишь бы сохранить все это.

– Карен, не позволяй гордыне встать на твоем пути. Этот человек может многое для тебя сделать.

– Уже сделал! Из-за него я потеряла и работу, и мужа.

Джек вздохнул, подумав, что, может быть, Прэгеру самому и удалось бы уговорить ее.

– Брайен вел себя так просто потому, что он слабак и эгоист, – сказал Джек. – И делал бы то же самое, даже если бы ты не потеряла театр. Ты прекрасно это знаешь. А что до того, как вел себя Макс… Это просто защитная маска самоуверенности с его стороны и ничего больше. Подумай, – настаивал Джек. – Раньше ты всегда доверяла моему мнению, разве не так? Так почему же сейчас не хочешь? Встреться с этим человеком, выслушай его. Если тебе это не понравится, спокойно уйди. Чего проще?

Она покачала головой:

– Нет, Джек. Все не так просто, как ты думаешь. – И, помолчав, добавила: – Надеюсь, ты не сказал ему, где я нахожусь?

– Нет. Но я обещал, что поговорю с тобой.

– Можешь передать ему, что он мне не нужен. Я не хочу принимать ни его помощи, ни извинений. И я вообще, повторяю – вообще не хочу даже слышать о нем.

Джек посмотрел на Карен долгим, пристальным взглядом и вздохнул: «Мне очень жаль, Прэгер. Я сделал все, что мог, старина».

Карен ласково потрепала Джека по руке.

– Я знаю, ты хочешь мне добра. И знаю, что больше всего на свете ты хочешь, чтобы удача вернулась ко мне. – Она улыбнулась, и все ее раздражение как рукой сняло. – Это все будет. Но без Макса Прэгера.

– А пока что?

– Пока я вполне довольна тем, как развиваются события.

– Карен, да ты ведь едва сводишь концы с концами!

– Это верно. Но у меня есть приличная работа, хорошая квартира, верные друзья, а кроме того, у меня есть чувство собственного достоинства. А со всем с этим, – добавила Карен, явно преувеличивая положительные моменты своего теперешнего положения, – пробиваться в жизни гораздо легче.

На следующий день Витадини вернулись в Лос-Анджелес. Перед отъездом Джек зашел к Петри и оплатил квартиру своей подруги вперед за два месяца.

– Вы скажите, что это я заранее сделал ей подарок ко дню рождения, – резко сказал он, когда Петри попыталась отказаться от денег. – А если Карен устроит скандал, то спросите: разве она не сделала бы то же самое для меня?


Вечером двадцать восьмого декабря Макс работал в своем кабинете, когда позвонил Джек.

– Мне очень жаль, – сказал он с искренним сожалением. – Я старался, как мог, но ничего не получилось. Карен не хочет иметь с вами никаких дел.

Макс поблагодарил и положил трубку. После этого он еще долго сидел, наблюдая в окно, как на Манхэттен опускается ночь.

ГЛАВА 17

Возвращение Максимилиана Прэгера к работе двадцать седьмого декабря вызвало заметное оживление в средствах массовой информации. Как только лимузин остановился перед «Прэгер-тауэр», высотным зданием его фирмы, бизнесмена встретили телевизионные камеры и десятки репортеров, громко выкрикивавших свои вопросы. Он приветственно махнул рукой и, пообещав устроить на следующей неделе пресс-конференцию, прошел мимо разочарованных журналистов в великолепный холл с французской лепниной.

«Прэгер-тауэр» – сложная комбинация магазинов розничной торговли, офисов и шикарных квартир – плод мечты, которую Макс вынашивал с тех пор, как семнадцать лет назад начал работать в фирме своего отца. И тогда, бродя по улицам Манхэттена, он поклялся себе, что построит самый комфортабельный небоскреб в мире, небоскреб, символизирующий благосостояние, силу, престиж. «И ей-богу, – подумал он, обводя взглядом роскошный интерьер, – я ведь сделал это!»

В 1973 году Макс купил старый девятиэтажный мебельный склад за восемнадцать миллионов долларов и тут же подал заявку на функциональное зонирование здания,[4] чтобы превратить его в небоскреб. И хотя экономика страны находилась тогда в состоянии упадка, и федеральное правительство наложило мораторий на строительные субсидии, Макс не оставил своей мечты.


– Как вы собираетесь делать деньги на таком проекте, как этот, если сейчас ничего нельзя продать? – поинтересовался один из наиболее осторожных членов совета директоров его фирмы.

Макс развернул кучу планов, которые в течение нескольких недель готовил со своими архитекторами.

– Очень просто. Я предоставлю тем, кто может себе это позволить, то, что они желают: роскошь, уединенность и прекрасный вид на город. Если мы купим четыре дома, прилегающих к этому, вместе с воздушным пространством над ними, то сможем построить гораздо более высокое здание, чем планировали первоначально, и таким образом увеличим соотношение полезной площади к площади застройки. При более высоком здании и, скажем, половине площади одного этажа под одну квартиру у нас будет меньше квартир, но зато из каждого окна будет открываться великолепная панорама на город. А вы не хуже меня знаете, какая это ценность.

Через шесть лет, после долгой битвы с городскими властями, он получил разрешение на строительство шестидесятидвухэтажного небоскреба. Задолго до окончания строительства «Прэгер-тауэра» каждый квадратный дюйм всех шикарных магазинов, офисов и квартир был уже продан или сдан в аренду, за исключением двух этажей административных блоков, которые Макс оставил для своей компании, и двух квартир. А список ожидающих очереди известнейших европейских аристократов продолжал расти.

В семь часов вечера Макс все еще работал у себя в кабинете, когда позвонил Джад.

– Документы по Хардгрову, о которых ты говорил, уже готовы, – сказал адвокат. – Ты уверен, что хочешь действовать именно так?

Макс почувствовал давно забытую дрожь в предвкушении удовольствия и решительно ответил:

– Да, уверен. Джад, немедленно доставь их мне. Хорошо?

ГЛАВА 18

Насвистывая мелодию Фрэнка Синатры «Мой путь», Билл Хардгров завязывал шелковый галстук – третий, выбранный им за последние пять минут.

Он отошел на несколько шагов от огромного, в полный рост зеркала и осмотрел результаты своих усилий критическим взглядом человека, не идущего ни на какие компромиссы. «Великолепно», – подумал он, одернув напоследок рукава рубашки, так чтобы были видны края манжет. В полной боевой готовности, как на корабле!

Он выложил за эту одежду от Ив Сен-Лорана баснословную сумму, но зато эффект был просто потрясающий. Вокруг Билла витал стойкий аромат духов от Кристиана Диора «Дикая вода». От великолепно уложенных волос до кончиков темно-вишневых туфель из телячьей кожи – каждый дюйм его фигуры красноречиво говорил о том, что перед вами преуспевающий банкир. Утонченный, уверенный в себе, богатый.

Он знал, что Макс Прэгер ценит такой тип людей. Хардгров довольно хмыкнул. Лев наконец-таки пригласил его в свое логово.

Билл уже начал было сомневаться, что когда-нибудь снова его увидит. Но две недели назад Рон Эпплгарт сообщил, что фирма «Прэгер» покупает его поместье, и Хардгров стал ждать, что Макс позвонит ему по поводу финансовой стороны сделки. А два дня назад позвонил Джад Гринфилд и спросил, сможет ли банкир приехать к мистеру Прэгеру в четыре часа пополудни тридцать первого декабря. Билл пытался передоговориться на тридцатое, но адвокат утверждал, что Макс может встретиться с ним только в тот день, который назначил сам.

Сегодня, тридцать первого декабря, должен был состояться их традиционный новогодний прием – одно из самых заметных событий зимнего сезона в Хэддонфилде, на который приглашались двести пятьдесят человек, и среди них видные политические деятели и финансисты. По этому случаю в роскошном доме Хардгрова уже десять дней шли сложные приготовления. Его жена Барбара, со своей обычной склонностью к ярким эффектам, вместо обычного джаз-банда пригласила маленький симфонический оркестр и заготовила столько белуги и паштета из гусиной печени, что Биллу будет обеспечен небольшой сердечный приступ, когда придет время оплачивать счета.

За несколько минут до полуночи на огромном телевизионном экране, который сейчас устанавливался над лестницей, начнет транслироваться обратный отсчет времени с Таймс-сквер,[5] и триста золотых и серебряных воздушных шаров взлетят под потолок празднично убранного холла.

После этого Барбара организует игру «мусорщик идет на охоту», затем последует ранний завтрак с шампанским, и в три часа утра снова танцы. Разговоров об этом приеме в обществе будет не меньше чем на три месяца.

Билл взял с туалетного столика бумажник, проверил, есть ли там наличные, и аккуратно положил его во внутренний нагрудный карман пиджака. Потом, глубоко вздохнув, в последний раз с удовлетворением оглядел себя в зеркале. Сегодня наконец-то его ум и решительность будут вознаграждены.


В канун Нового года, когда часы показывали без десяти минут четыре, Макс сидел в своем кабинете и просматривал папку с документами, которые собрал для него Джад. Магнитофон стоял в верхнем ящике письменного стола, чтобы записать каждое слово мэра, которое потом против него же и будет направлено. Если раньше, всякий раз, когда Макс вспоминал об этом человеке, ему как-то удавалось сдерживать свою ярость, то теперь он готов был накинуться на Хардгрова, как голодный лев.

Макс откинулся на спинку кресла, глядя, как Билл Хардгров большими шагами пересекает комнату, держа наготове руку для приветствия.

– Макс, старина! Как приятно снова увидеть вас. Вы не представляете, как много раз я пытался связаться с вами за последние полгода.

Макс с неохотой встал и пожал банкиру руку.

– Я ни с кем не встречался. Вы понимаете.

– Конечно, конечно. Такая трагедия. Такая бессмысленная трагедия…

– Садитесь, Билл, садитесь. – Макс подошел к уставленному напитками столику на колесах.

– Что-нибудь выпьете?

– Только если вы присоединитесь ко мне.

– Как ваша жена? – спросил Макс, щедро плеснув в стакан Хардгрова дорогого шотландского виски двенадцатилетней выдержки.

– Великолепно, благодарю вас. – Билл хихикнул. – Вся в праздничных хлопотах. Сегодня, как вам известно, мы устраиваем новогодний прием. Я надеялся, что, несмотря на свое горе, вы с женой сможете появиться у нас. – Он взял стакан и вдруг, подмигнув Максу, понизил голос: – Если, конечно, вы не предпочтете прийти с блистательной мисс Уэлш.

Макс подавил усмешку. Последнее высказывание вызвало еще большее презрение к этому человеку.

– Сожалею, но я уже приглашен. – И, помолчав, добавил: – Я попросил вас приехать сюда, чтобы узнать, как у нас обстоят дела с миссис Маерсон и ее «Королевской сценой». – Приятельски хлопнув гостя по плечу, Макс снова сел за письменный стол. – Как я понимаю, вы проделали прекрасную работу… защищая мои интересы, не правда ли?

Банкир откинулся на спинку кресла, изобразив искреннее удивление:

– Ах, так вы уже слышали! Откуда? Откуда вы об этом узнали?

– У меня есть источники. Но, как вам известно, даже самые надежные источники иногда врут. Поэтому я и хотел бы услышать всю эту историю от вас.

Левый глаз Хардгрова слегка задергался, он сделал еще глоток великолепного виски.

– Ну так вот, – сказал он голосом, выдавшим его волнение, – после того, как я в тот вечер пришел домой…

Через некоторое время Макс уже не мог смотреть на него и закрыл глаза, откинув голову на высокую кожаную спинку кресла. Из всех отвратительных подонков, какие встречались ему в жизни, этому типу никто и в подметки не годился. Наконец он закончил свой рассказ, и Макс разлепил веки.

– Ах ты, дерьмо собачье! Подлый, грязный, лицемерный мерзавец!

Это оскорбление, произнесенное тихим, угрожающим голосом, казалось, перерезало какой-то жизненно важный сосуд в мозгу Хардгрова. Его челюсть отвисла, и левый глаз снова задергался от нервного тика.

– Что?

– Кто вы такой, черт побери? – спросил Максимилиан, медленно поднимаясь из-за стола. – По какой такой извращенной своей прихоти вы разрушили хорошей, умной женщине всю жизнь?

– Макс, я же сказал… я…

– А вам не приходило в голову, что, может быть, я заслужил то, что получил в тот вечер? Что это я был груб и кругом не прав, а не миссис Маерсон?

– Макс, пожалуйста, я только хотел, чтобы вы получили театр.

– Нет, вы только хотели получить мои деньги! И только ради них вы провернули это грязное дельце.

Лицо Хардгрова приобрело оттенок сухой штукатурки.

– Макс, если бы вы только…

– Что? Если бы принял ваши извинения? Если бы примирился с тем злом, что вы причинили энергичной талантливой женщине?

Хардгров так крепко вцепился в подлокотники кресла, что костяшки его пальцев побелели. Макс взял со стола папку и постучал по ней.

– Кое-что вы еще можете сделать.

Искра надежды мелькнула в глазах Хардгрова.

– Я сделаю все! Все, что вы скажете!

Макс швырнул папку на стол.

– Мой адвокат подготовил предварительный контракт. Здесь указана цена, которую предлагает вам «Прэгер инвестмент» за ваши шестьдесят пять процентов акций «Карлейль-банка», – очень хорошая цена, как вы убедитесь, учитывая, что ценные бумаги банка упали на одиннадцать процентов за последние три месяца. Поручите своему адвокату связаться с Джадом Гринфилдом, чтобы быстро завершить передачу полномочий. К контракту прилагаются ваше заявление об отставке с поста мэра Хэддонфилда и заявление Гарри Галлиано об уходе с должности, инспектора.

Билл съежился в кресле. Макс проигнорировал слабый стон, вырвавшийся из его груди, и уверенно продолжал:

– Я хочу, чтобы вы оба подписали эти документы и представили их на следующем заседании городского совета. Да, и вы никогда не будете ни претендовать на государственную должность, ни занимать ее. И если я хоть когда-нибудь услышу, что вы снова на государственном посту, то, будьте спокойны, – уж я позабочусь о том, чтобы все узнали, какой вы проходимец.

У Хардгрова был такой вид, будто он только что увидел смерть, поманившую его своей костлявой рукой. Лицо покрылось испариной, а глаза лихорадочно посматривали то на Макса, то на папку. Дрожащие губы задвигались.

– Что вы сказали? – спросил Макс.

– Неу… жели вы это… серьезно?

– Совершенно серьезно.

– Но не можете же вы требовать, чтобы я отказался от должности мэра? – Банкир провел рукой по мокрому от пота лбу. – Это все, что я умею. Это моя жизнь. Без этого я не…

Не сводя с него взгляда, миллионер поинтересовался:

– Без этого вы останетесь ни с чем?

– Да, – выдохнул мэр.

Голос Макса снова стал жестким:

– Ну и как, Хардгров? Каково чувствовать себя лишенным всего, чем дорожишь? И гадать, чем же теперь придется заняться? Удастся ли найти другую работу? Конечно, вы не останетесь без гроша, как миссис Маерсон. У вас будет доход от банка и от дома плюс ваши сбережения, хотя поговаривают, что в последнее время вы проматываете денежки.

– Нет! – закричал Хардгров, и все тело его напряглось, будто кто-то потянул за невидимую нить. – Я не сделаю этого, слышите! Я не подпишу эту проклятую бумагу! Я все буду отрицать! – Из горла его вырвался какой-то кудахтающий смех. – Вы не докажете ничего из того, что я здесь говорил. Кто вам поверит, Прэгер? Да, вы богатый и влиятельный бизнесмен, но и у меня есть кое-какая сила, и вы прекрасно это знаете.

Макс открыл ящик стола и вынул оттуда магнитофон.

– Нет, вы все подпишете, – сказал он, ставя магнитофон рядом с собой. А если не подпишете, то я так выведу вас на чистую воду перед членами городского совета, что вы не будете знать, куда скрыться.

Хардгров осел в своем кресле, будто подстреленный.

– Вы не сделаете этого, – умоляюще прошептал он. – Макс, пожалуйста, давайте все обсудим. Я не знал… Я и не подозревал, что вы к этому так отнесетесь. С моей стороны это была ужасная ошибка. – Билл судорожно сглатывал слюну, все больше становясь похожим на пойманное в ловушку животное. – Что, если я все возмещу? Если я отдам Карен ее театр? Отдам – и все? И новый дом. Лучше, чем у нее был. У брата моей Барбары есть недвижимость, знаете ли.

Макс вышел из-за стола и направился к дверям.

– Через сорок восемь часов вы сообщите мне о своем решении.

– Сорок восемь часов! – едва не задохнулся Хардгров. – Но это же безумие! Это жестоко! Я должен все обдумать, подготовиться… Мне не хватит…

– Сорок восемь часов, – повторил Макс, держа открытую дверь.

Хардгров с трудом встал. Медленно и неуверенно, словно пьяный, он прошел мимо Макса, не поднимая глаз.

– Кстати, Хардгров!

Банкир повернулся, и в глазах его, полных ужаса, мелькнул последний огонек надежды.

– Да?

– С Новым годом!

ГЛАВА 19

Луиза Прэгер смотрела на свое отражение в зеркале. Макс будет приятно удивлен, увидев ее в этом наряде, который она выбрала специально для предстоящего званого обеда. Муж уже много лет твердил о том, что она не должна носить такие строгие платья. Обычно Луиза не прислушивалась к его мнению, но на сей раз решила сделать исключение.

Да, и это платье от Оскара де ла Рента, которое она купила под влиянием настроения на прошлой неделе, и торжественный обед, который она готовила к сорокалетию Макса и которого он не ожидал, должны были стать для него приятным сюрпризом. С тех пор как недели две назад Луиза отклонила предложение поехать вместе на рождественские каникулы, муж стал совершенно другим человеком: едва разговаривал с ней, очень рано уезжал из дома и возвращался не раньше девяти-десяти вечера. Конечно, отчасти это можно было объяснить тем, что он слишком быстро вошел в напряженный график работы. И бизнес наверняка был не единственной причиной.

«Но теперь все будет совершенно по-другому, – подумала Луиза. – Больше я не собираюсь ничего пугаться». Благодаря тем чудесным таблеткам, которыми снабжает ее Бобби Мэй, молоденькая дочка садовника, в Луизе проснулись чувства, доселе ей совершенно неизвестные. Неизвестные, но очень приятные. Она даже стала видеть мужа в ином, новом свете и, хотя понимала, что была к нему несправедлива все эти годы, надеялась сейчас на званый обед, который поможет Максу увидеть, как сильно изменилась его жена.

Луиза вернулась в спальню и закуталась в темно-синий бархатный халат с широкими серыми лацканами, обшитыми тесьмой. Здесь, в спальне, как и во всем доме, преобладал английский стиль. Это была их спальня. Пока несколько лет назад по ее настоянию Макс не перешел в покои в восточном крыле. Когда была жива Джеми, проводившая в ее спальне так много времени, Луиза почти не замечала образовавшейся пустоты. Но сейчас, без дочери, изящная обстановка не могла заменить тепла и жизнерадостной болтовни, которые были неотъемлемой частью этой комнаты.

Обхватив руками плечи, Луиза подошла к камину и подставила лицо ласковому теплу. Она дрожала – от оживления и уверенности не осталось и следа. Что заставило ее затеять эту бессмысленную возню? Притворяться веселой и счастливой, когда единственным желанием было оставаться наедине с воспоминаниями о Джеми? Луиза закрыла глаза, чувствуя внутри острую, разрастающуюся боль. Джеми. Милая, дорогая Джеми.

Дрожащей ладонью Луиза провела по лбу и подумала, что таблетка Бобби Мэй могла бы ее успокоить. Она не принимала ни одной уже несколько дней, но тут раздался стук в дверь.

– Можно войти?

Луиза почувствовала, как кровь прилила к щекам. Муж почти никогда не заходил в ее спальню.

– Конечно.

Она посмотрела на мужа, и рука ее невольно потянулась поправить волосы. Макс изменился за последнюю неделю. Его энергия, явно пришпоренная выходом на работу, била ключом, и это проявлялось во всем: в том, как он входил в комнату, как разговаривал, как пытливо и внимательно смотрели на собеседника его темные глаза.

Луиза почувствовала, что комната внезапно ожила. Он сел в кресло – одно из двух по бокам огромной кровати под балдахином – и посмотрел на ее халат.

– Ты плохо себя чувствуешь? – спросил он, снова встретившись взглядом с Луизой.

– Я чувствую себя хорошо.

Луиза опустила глаза, опасаясь, как бы муж не заметил, что с ней что-то не так. Бобби Мэй предупреждала ее: первое время у нее может быть немного странное поведение, пока не привыкнет к таблеткам.

– Как раз сейчас я хотела одеваться. – Но, понимая, что необходимо объясниться и дальше, добавила: – Я примеряла платье, которое купила.

Луиза совсем смутилась. Они так мало бывали вместе, что иногда – как, например, сейчас – вели себя словно совершенно чужие люди, не знающие, о чем говорить.

У Макса был удивленный взгляд.

– Новое платье? По какому случаю?

– Я хочу устроить небольшой званый обед в следующий выходной. Ничего особенного. Пригласим Джада с женой, может, еще Карсонов, – если ты захочешь.

Макс смотрел на нее в изумлении. Это была самая длинная речь, которую Луиза произнесла за последние полгода. В каком-то смысле теперь ему будет труднее сказать то, что он собирался ей сообщить. Отложить разговор теперь, когда он наконец морально готов? Нет, об этом не может быть и речи.

Решение уехать из дома далось Максу очень нелегко. Каждая комната, каждый предмет в этом доме хранили дорогие сердцу воспоминания. И расстаться с ними – все равно что оставить здесь кусочек сердца.

– Что за обед? Ты даже ни с кем не посоветовалась.

– Нет, а зачем? Ты же не собираешься никуда уезжать, правда?

– Собираюсь.

Луиза оцепенела. Так, значит, на горизонте все еще маячит Ники Уэлш.

– В Лос-Анджелес?

– Нет, в Пуэрто-Рико. Я должен встретиться с главой «Варгас моторс» и обсудить вопросы объединения. – Макс и сам не знал, зачем вдруг стал объяснять ей причину своей поездки: жена никогда не интересовалась его делами.

– Ты отправляешься один? – В ее голосе сквозил сарказм.

– Нет. Едет Джад и берет с собой Дебору.

Луиза поджала губы. «А кого ты берешь, дорогой мой? Ники Уэлш? Или тебя там уже ждет новая потаскушка?»

– Да, это – половина списка моих гостей. Так что лучше перенести званый обед.

– Нет. – Макс замолчал и посмотрел на нее долгим взглядом. – Не устраивай никакого обеда.

– Но почему? Я думала, ты хочешь, чтобы я наконец стала видеться с людьми, – сказала она с упреком. – Еще две недели назад ты даже предлагал…

– Луиза, сядь, пожалуйста.

Ее удивление сменилось напряжением и настороженностью.

– В чем дело, Макс? Ведь ты явился домой в середине недели не для того, чтобы сказать мне, что собираешься по делам в другой город. Обычно ты сообщаешь такие вещи по телефону.

Макс посмотрел на нее. В тоне жены чувствовалась горечь.

– Я уезжаю из дома, – тихо сказал он. – И занимаю одну из квартир в «Прэгер-тауэр».

Во взгляде Луизы он увидел и злость, и удивление, и ужас.

– Уезжаешь? Но почему? Это же твой дом! Твой дом. Почему ты хочешь переселиться на квартиру?

– Потому что я устал от такой жизни, Луиза. Устал от пустоты, от молчания, которые мы уже не знаем, как заполнять, от того расстояния, которого мы уже не можем преодолеть. – Он отважно встретил ее взгляд.

Луиза попыталась что-то сказать, но горло ее так пересохло, что она едва проглотила слюну. А когда встретила почти спокойный взгляд Макса, то поняла, что говорить уже слишком поздно. Муж для себя уже все решил. Пытаться теперь удерживать его было бы и бесполезно, и унизительно.

– Когда? – спросила она.

– Как только вернусь из Пуэрто-Рико.

Луиза кивнула, с ужасом чувствуя, что может потерять выдержку в его присутствии, и, не глядя на него, спросила:

– Это означает, что ты подаешь на развод?

– Пока нет. Если ты, конечно, не будешь на этом настаивать.

Она молчала.

– Больше ничего не меняется, – продолжал Макс. – Ты можешь покупать все что захочешь для себя, для дома. Все будет оплачено.

Она снова кивнула. Макс встал, чувствуя одновременно и неловкость, и облегчение.

– Я сообщу свой номер телефона через Томаса. Позвонишь, если тебе что-то будет нужно.

Но он знал, что Луиза не будет звонить.

– Спасибо.

На пороге Макс обернулся. И хотя терпеть не мог ее ядовитой иронии, сейчас ему было бы легче, если бы она сказала что-нибудь неприятное, а не демонстрировала хладнокровно чуть ли не равнодушие.

– Всего хорошего, Луиза.

Она опустилась в кресло, в котором только что сидел Макс, и закрыла глаза. Как муж мог так обойтись с ней? Именно сейчас, когда все начинало обретать смысл?

Трясущейся рукой она провела по волосам. Что теперь будет? Как сможет она жить одна в этом огромном пустом доме?

Отчаяние сменилось злостью.

– Ну и черт с ним! – пробормотала Луиза, не замечая, как ногти впились в ладони. – Пусть катится к черту!

Чувствуя, что теряет над собой контроль, она прошла в ванную комнату, открыла шкафчик с лекарствами и достала пузырек без всяких наклеек. Вот черт, осталось только три таблетки! Необходимо увидеться с Бобби Мэй до субботы. А впредь придется быть более экономной. Девчонка сказала, что таблетки достать довольно трудно.

– Папочку точно хватил бы удар, пронюхай он о таблетках, – сказала ей девица пару недель назад. – А если бы он к тому же узнал, что я продаю их вам, то просто убил бы. Это уж точно.

В первые недели после смерти Джеми доктор Ройбен прописал Луизе валиум в качестве успокоительного. Но когда транквилизаторы перестали помогать, то, к ее удивлению, он отказался назначить что-нибудь более сильное.

– Я думаю, что вам, Луиза, лекарства больше не нужны. Надо двигаться, гулять, делать физические упражнения. И вы с удивлением увидите, какие чудеса могут творить солнечные лучи и прогулки на свежем воздухе.

Недавно, чувствуя особую нервозность, Луиза подошла к Бобби Мэй, которую несколько дней назад застала за курением марихуаны. И шестнадцатилетняя девчонка согласилась за хорошую цену снабжать ее сигаретами «Рождественские елочки» и «Черные красотки».

Луиза налила воды в голубую фаянсовую чашку и положила в рот красную капсулу. Потом, закрыв глаза, закинула голову и запила капсулу водой.

Через несколько минут напряжение, смятение и возбуждение, ставшие неотъемлемой частью ее существования, сменятся сладкой апатией, на фоне которой все вокруг нее, включая дезертирство мужа, покажется вполне терпимым.


Четырехдневная поездка в Пуэрто-Рико совершенно вымотала Макса. К счастью, благодаря усилиям усердной секретарши, все было сделано в его отсутствие. Он обвел глазами незнакомую обстановку и остался доволен увиденным. Внутренней отделкой квартиры занимался Лионель Саламандро, один из самых модных дизайнеров интерьера.

Макс знал, что не вынесет никакой постоянной прислуги в доме, кроме Томаса, поэтому нанял приходящую домработницу, некую Эдну Джордан. Он говорил ей, когда будет дома, и Эдна готовила к этому времени обед: его любимое тушеное мясо, домашний хлеб и густые супы – какие варила ему в детстве мать.

Макс вытянул ноги на кофейный столик и, откинув голову на спинку кресла, стал наблюдать соревнования по скоростному спуску. Но мысли его были далеки от лыжных гонок. Он думал о Ники Уэлш. Теперь здоровому энергичному мужчине стало ее не хватать. Макс тосковал о ней, вспоминал запах ее волос, ее прикосновения. Ему нравилось, как Ники умела застать врасплох своими иногда немного непристойными, но всегда забавными сюрпризами.

Поддавшись порыву, он поднял телефонную трубку и набрал номер Ники, который все еще помнил наизусть.

– Макс! Какая приятная неожиданность! – В голосе Ники слышалось изумление. – Ты в Лос-Анджелесе?

– В Нью-Йорке.

– А-а-а. Ну, как ты сейчас?

– Уже лучше. Правда, намного лучше.

– Я слышала, ты вернулся к работе?

– А ты за мной следишь? – поддразнил он.

– Как же за тобой не следить? Ты сейчас привлекаешь прессу больше, чем все голливудские звезды, вместе взятые.

– Да и ты от меня не отстаешь, – сказал Макс. – Я только сейчас прочитал восторженный отзыв о фильме Эла Циммера.

Она рассмеялась:

– Это был единственный хвалебный отзыв. А вообще-то фильм разгромили.

– Разве критики что-нибудь понимают?

– Мне нужно нанять тебя своим агентом по рекламе. – И уже серьезно: – Как Луиза?

– Нормально. Мы расстались. Теперь я живу в «Прэгер-тауэр».

На том конце провода воцарилось молчание. Потом Ники спросила:

– А ты скучал по мне?

– Очень сильно.

– И этот звонок означает, что…

– Да, я бы сказал «означает». – Он принял ее игривый тон. – Конечно, при условии, что ты положительно относишься к этой идее.

– Думаю, мы можем это обсудить.

– Замечательно. Что ты делаешь в следующую субботу?

– У меня свидание с принцем Эндрю.

– Отмени, Ники.

– Не знаю. Вообще-то не принято относиться к королевским особам с пренебрежением.

– Отмени, не пожалеешь.

Ее хрипловатый смех напомнил, как не хватало ему этого женского лукавства, этих долгих кокетливых игр.

– Похоже, ты уже что-то задумал.

– Я нем как рыба. Так мы встречаемся в следующую субботу?

В ее смехе появились более глубокие, интимные нотки.

– Договорились, Максимилиан. Ты заключил-таки сделку.

– Великолепно! Сообщи мне номер твоего рейса, я вышлю в аэропорт машину. Да, и не забудь отменить встречу с принцем.

ГЛАВА 20

Войдя в президентский номер, который Макс всегда заказывал, когда она приезжала в Нью-Йорк, Ники с радостной улыбкой смотрела на знакомое изящное убранство комнат, модную мебель, свежие цветы, на огонь, живо потрескивающий в камине. Она была немного разочарована, что Макс не пригласил ее к себе в «Прэгер-тауэр», но настаивать ни на чем не стала. Это была их первая встреча после семимесячной разлуки, и создавать осложнения из-за такой мелочи было бы по меньшей мере неразумно.

Ники сняла черное кашемировое пальто и бросила его на светло-голубую софу, оставшись в черных кожаных брюках и супермодной черно-белой тунике, свободно обтекающей ее стройную фигуру. Как только принесли шампанское «Дом Периньон» и посыльный доставил ее вещи, она в изнеможении опустилась в кресло: «Боже, как я устала!» На этой неделе агент гонял ее на прослушивания пять раз, а в результате – сплошное разочарование. «Это было замечательно, мисс Уэлш, но не совсем то, что нам нужно». Не совсем то, что им нужно!

Тупицы! Знают ли они вообще, что им нужно?

Постаравшись выкинуть из головы неприятные воспоминания, она сбросила замшевые туфли и водрузила свои длинные ноги на журнальный столик. По телу ее стало распространяться приятное тепло, холод и напряжение растаяли. Ники вытянулась и стала думать о Максе, об их воссоединении и о предстоящем уик-энде.

Дверь открылась.

– Привет, малышка.

Ники вскочила и бросилась в его объятия и поцеловала, торопливо расстегивая пуговицы на куртке. Макс не замедлил ответить на ее страстный поцелуй.

– Вот это приветствие! Как ты долетела?

Он не чувствовал никакой неловкости, не нужно было никаких извинений, которых другая женщина ждала бы от него после столь долгого отсутствия.

– Ты не хочешь сесть поближе к огню? – предложила Ники. – И давай рассказывай мне о своих делах. – Она знала по опыту, что ее любовник избавляется от груза своих забот, только когда выскажется.

– Да-да, хорошо, но сначала я хочу тебе кое-что преподнести. Вот. Запоздалый рождественский подарок.

Ники со смехом перевела взгляд с коробки на Макса.

– Что там?

– Открой и увидишь.

Затаив дыхание, Ники потянула за широкую золотую ленту и сняла крышку. На какой-то миг она застыла и лишилась дара речи. Затем просияла и вытащила подарок из коробки. Такой красивой шубы из рыси ей еще не приходилось видеть.

– О-ох, Макс! – Она надела шубу и высоко подняла воротник, запустив пальцы в мягкий, пушистый мех и кружась на месте. – Макс… Макс… Макс!

– Кажется, тебе понравилось?

– Понравилось? Дорогой, это же потрясающе… просто мечта! – Ники закинула руки ему на шею и крепко прижалась к нему.

Ее била нервная дрожь: да, пожалуй их воссоединение обещает стать более серьезным, чем она предполагала. Макс всегда был щедрым на подарки, но не до такой степени. Далеко не всякий мужчина, даже такой богатый, может позволить себе дарить шубы от «Ревиллон».

– Будем здоровы, – сказал Макс, протягивая ей узкий бокал.

– За нас, – продолжила Ники, – и за этот необыкновенный вечер.

Ники старалась не давать волю своим необузданным мечтам, хотя сразу, как только Макс позвонил ей на прошлой неделе, почувствовала, что он сильно изменился. Об этом говорили прежде всего и сам звонок, и тон разговора. Затем неожиданная новость о том, что он уехал из дома, а теперь вот эта великолепная шуба. На что же это все похоже, как не на скорую женитьбу? Она чуть не рассмеялась. Да, это в стиле Макса – плюнуть на традиции и подарить в качестве свадебного подарка не бриллиант, а шубу.

– За нас, – повторил Макс.

Ники сняла шубу и расстелила на диване, нежно поглаживая пушистый мех. Потом взяла Макса за руку и привела к камину.

– Давай мы попробуем снять твою усталость и напряжение, – проговорила она, опускаясь на колени позади его кресла, и слегка нажала ему большими пальцами у основания черепа, как ей показывал Рафаэль.

Макс наклонил голову и застонал от удовольствия.

– Тебе нравится? – спросила она.

– Замечательно. Боюсь, к этому можно пристраститься.

– Ну что же, мы могли бы что-нибудь придумать.

– Не хочешь ли ты сказать, что готова летать сюда каждую неделю и делать мне массаж?

– Я хочу сказать, – поправила Ники, наклонившись и слегка прикусив ему ухо, – что согласилась бы сделать наш договор постоянным.

Макс обернулся и удивленно посмотрел на любовницу, но, увидев смятение в ее взгляде, сразу все понял.

– О Боже, Ники! Прости, если я…

Ники встала: вид у нее был уязвленный и смущенный.

– Макс, пожалуйста! Не говори ничего. Я, наверное, просто не смогу сейчас выслушать стандартный набор твоих извинений.

– Боюсь, тебе придется это сделать, потому что, кроме извинений, мне сказать нечего.

И она забыла о данном себе самой обещании.

– Скажи, что хочешь на мне жениться.

– Ники, мы уже давно все обсудили.

– Я подумала, что теперь все… обстоит иначе.

– Почему? Из-за того, что я оставил Луизу?

– Да… и еще… из-за шубы.

Она услышала, как Макс вздохнул.

– Я просто хотел подарить что-нибудь особенное. Что-нибудь такое, чего тебе всегда хотелось. Мне очень жаль, если ты неправильно меня поняла.

Ники подошла к столу и налила себе шампанского.

– Значит, ничего не изменилось?

– Ничего, если ты имеешь в виду развод, Ники. Луиза психологически не готова к такому резкому шагу. Да, она довольно спокойно восприняла наше расставание. Но развод – это совсем другое, потому что может иметь для нее совершенно катастрофические последствия.

Макс говорил истинную правду, умолчав лишь о том, что теперешнее положение его очень даже устраивало: он был не готов сейчас связывать себя обязательствами с Ники и, скорее всего, никогда не будет готов. Но Макс этого не сказал. Есть предел мужской искренности, который может выдержать женщина.

Он ласково спросил:

– Ведь мы же не будем ссориться по этому поводу, правда? Тем более в наш первый день.

Ники слегка покачала головой, но не повернулась к нему.

– Что это значит? – спросил Макс, подходя и кладя ей на плечи руки.

– Это значит, что ты тупица.

Он повернул ее к себе лицом.

– Мне нечего сказать в свою защиту. – И мягко провел ладонями по ее рукам. – Ну что, ссора закончена?

Голова Ники все еще была упрямо опущена, и он приподнял ей подбородок большим и указательным пальцами и заставил посмотреть в глаза.

– Я еще не говорил тебе, что ты становишься просто классной девчонкой, когда злишься?

– Не называй меня девчонкой. – И, нерешительно улыбнувшись, добавила: – Но «классную» можешь оставить.

Макс захохотал, и, схватив ее в объятия, крепко прижал к себе.

– О'кей, классная моя! А теперь, когда маленький инцидент исчерпан, что ты скажешь, если мы сегодня вечером покажем публике твою новую шубку?

Ники испуганно посмотрела на него:

– Ты хочешь сказать, мы сегодня куда-нибудь поедем?

– Конечно, поедем! Неужели ты думаешь, я заставил тебя пролететь три тысячи миль, чтобы держать взаперти в гостиничном номере?

– Но я не думала, что для тебя самое главное – в первую же ночь непременно уехать из города.

– Нет, конечно. Но я снял виллу под Коннектикутом. Помнишь, она тебе так нравилась! – Его руки скользнули ей на бедра. – Надеюсь, ты взяла надеть что-нибудь эффектное?

Ники радостно улыбнулась. Она была в восторге оттого, что Макс вспомнил именно «Норидж».

– Платье из золотой парчи, как раз то, что надо. – И, прижимаясь к нему, спросила: – А когда мы едем?

– Через два часа.

– Хочешь сначала принять горячий душ? И там мы успеем все.

Сильной рукой он оторвал ее от пола.

– А что? Я согласен. Тем более, насколько я припоминаю, ты толком и не поблагодарила меня за шубу.

ГЛАВА 21

– Ну, как я выгляжу? – Она повернулась и с широкой улыбкой, явно рассчитывая на одобрение, посмотрела на Элизабет и Петри, которые уже минут двадцать наблюдали за ее приготовлениями.

– Мне не нравится твое ожерелье, – заявила Элизабет. – Оно похоже на четки, которые все время перебирает бабушка у Клэрис.

– Да, ты права, – отозвалась Петри, роясь в шкатулке с украшениями на туалетном столике Карен. – Будущий помощник директора должен выглядеть немного ярче.

Элизабет склонила головку набок.

– Вообще-то она больше похожа на кинозвезду, чем на помощника директора.

Карен расхохоталась. Если бы не бесконечный обмен мнениями этой парочки, зорко наблюдавшей за ее туалетом, она бы уже час назад была при полном параде и готова к выходу.

– Мне кажется, не нужно напоминать вам, что меня еще не взяли на работу.

– Но тебя обязательно возьмут. – Петри достала из шкатулки колье из граненых кристаллов фуксита и застегнула его на шее Карен. – Запомни мои слова. Ты должна думать только о хорошем. – И отступила назад, любуясь. – Так намного лучше. А теперь скажи, как зовут твоего продюсера и что он собой представляет.

Карен кивнула:

– Его зовут Арчибальд Войноски. – Это имя с легкостью скатилось с ее языка. – Мистер Войноски вот уже пять лет директор и режиссер-постановщик небольшого театра, и у него уже есть много успешных постановок – от драмы до современной комедии.

– Перечисли мне какие-нибудь из них.

Карен принялась называть и загибать пальцы.

– Хорошо. И не забудь сказать, как ты восхищена его работами.

– Петри, я никогда не слышала об этом человеке до вчерашнего дня.

– Так соври.

Элизабет развернулась на сто восемьдесят градусов на табуретке перед туалетным столиком и посмотрела на пожилую актрису.

– А что, если мама разволнуется и забудет все, что ты ей тут говорила? Например, как я забыла свою роль на школьном утреннике в прошлом году на Рождество?

– Ты забыла свою роль, – проворчала Петри, – потому что просто не выучила ее. И поэтому заслужила все, что с тобой случилось.

– Ты говорила мне совсем другие слова, когда я плакала за сценой.

Петри улыбнулась:

– Мне тогда было жалко тебя. Но с твоей мамой такого случиться не может. Ведь она профессионал. А кроме того, она сама ставила «Ундину» в колледже – это ведь тоже чего-то стоит!

Карен улыбнулась, слушая ее рассуждения и втайне надеясь, что Арчибальд Войноски будет рассуждать не менее логически. Это Линн Тобиас из «Театра Века» вчера сказала Карен, что один ее знакомый режиссер-постановщик ищет себе в помощь человека с опытом: он ставит «Ундину», трехактную романтическую пьесу-фантазию, в которой когда-то блистали Одри Хепберн и Мэл Феррер.

– Я бы могла попробовать и сама, – сказала Линн, – но однажды я уже имела счастье работать с Норовистым Арчи. Это же абсолютный тиран!

– Но режиссер-то хоть хороший?

– Один из лучших! И знает это. Что делает жизнь остальных смертных вокруг него настоящим адом.

Вечером Карен легла спать пораньше, чтобы сегодня выглядеть свежей и отдохнувшей, но, проворочавшись полночи с боку на бок, встала бледная и с мешками под глазами. И только после трех чашек крепкого кофе и горячего душа снова почувствовала себя человеком.

– Ну вот, кажется, все в порядке. – Она поцеловала дочь и помахала Петри. – Я позвоню, если получу работу. А если не объявлюсь до шести вечера, вылавливайте меня в Ист-Ривер.

Элизабет засмеялась, проводила ее до двери и шепнула:

– Ни пуха, ни пера!

Карен давно уже не слышала от Элизабет этого выражения: с тех пор, как уехала из Хэддонфилда. Она улыбнулась, крепко прижала девочку к себе, и сердце ее сжалось от нежности к дочери. Эти десять месяцев были долгими и трудными для них обеих. Работа Карен у Мирры и в «Театре Века» совершенно вымотала ее и почти не оставляла времени для общения с Элизабет. Но в такие моменты, как сейчас, когда она нежно обнимала свою дочь, усталость исчезала, и все ее разочарования и невзгоды отодвигались куда-то на задний план.


Ярко освещенная просторная сцена была полна народу и, казалось бы, бессмысленной суеты, но Карен знала, что каждый здесь занят своим делом.

Вот молодые люди в заляпанных краской комбинезонах наводят последний глянец на декорации, двое рабочих сколачивают огромную готическую галерею под круглым сводом. На авансцене справа актеры, пытаясь не попадаться под руку рабочим, повторяли свои роли. Тучный, средних лет мужчина изображал Августа, отца Ундины, а другой – высокий, стройный, одетый в трикотажную спортивную рубашку и вельветовые брюки цвета слоновой кости, – исполнял роль главного героя, прекрасного рыцаря Ундины.

Карен остановилась и с минуту наблюдала за ними. Потом, сделав еще несколько шагов, она услышала голос актера, который играл рыцаря, усиленный великолепной акустикой зала, и тихо ахнула. Это был Нейл Хаммонд!

Память мгновенно перенесла ее в школьные годы, когда все увлекались битлами, а на экранах шли голливудские романтические комедии шестидесятых. Нейл Хаммонд был, бесспорно, королем тех времен, он сыграл не меньше десятка ролей романтических героев в комедиях, прошедших с огромным успехом и рекордными кассовыми сборами.

Конечно же, Карен не могла не влюбиться в него. Впрочем, как и другие десять миллионов школьниц-подростков по всей стране. Каждое воскресенье она просиживала в кинотеатре со своей лучшей подругой Кэролайн Дорн, и глаза их были полны слез обожания, а дыхание захватывало от любовной истории, разворачивающейся на экране. И каждый раз, как только Нейл Хаммонд целовал свою очередную возлюбленную, Карен тысячу раз умирала, и сердце ее наполнялось восторгом, когда она представляла себя на месте героини.

Эта влюбленность в Нейла Хаммонда со временем исчезла и появились более доступные предметы обожания, но Карен его не забыла. И вдруг сейчас она стоит рядом со своим кумиром! «Странно, – подумала Карен, прислушиваясь к низкому, богатому тембру его голоса, – какие круги делает иногда жизнь». Сейчас он выглядел немного похудевшим, его знаменитые кудри цвета морского песка несколько поредели, но Нейл Хаммонд все еще был очень красив и полон энергии.

Карен хотела подойти еще ближе к сцене и неожиданно уронила сумочку. В растерянности она смотрела на содержимое, рассыпавшееся по полу.

Оба актера обернулись.

– Простите. – Она опустилась на колени, быстро запихнула все в сумочку, потом встала и повторила: – Простите, ради Бога.

Актеры продолжали молча смотреть на нее.

– Пожалуйста, продолжайте, – сказала она, досадуя на себя, что не придумала сказать ничего более умного.

– Кто вы? – спросил Нейл Хаммонд.

Карен поняла, что стоит в темноте, и подошла ближе.

– Меня зовут Карен Ванденховель. У меня встреча с мистером Войноски.

– Вы опоздали.

– Но вообще-то я здесь уже довольно долго. – Она показала назад, в конец зала. – Я просто слушала и…

Актер сделал рукой приглашающий жест.

– Идите сюда, мы на вас посмотрим.

Карен повиновалась. Вблизи Нейл Хаммонд казался не таким грозным. Его живые голубые глаза улыбались ей.

– А я Нейл Хаммонд, – сказал он и протянул руку.

Карен пожала ее. Рука была теплая и сильная.

– Я знаю, – тихо ответила она, и, стараясь, чтобы слова ее не прозвучали как признание восторженной школьницы, добавила: – Мне очень нравятся все фильмы с вашим участием.

Хаммонд казался польщенным.

– Спасибо. Надеюсь, эта встреча будет началом долгого и приятного знакомства.

За эти несколько секунд у Карен каким-то чудесным образом создалось впечатление, что они знакомы уже долгие годы.

– Я тоже надеюсь. Но сначала я должна получить работу. И для этого мне нужно найти мистера Войноски.

Хаммонд беспомощно развел руками.

– Его здесь нет. Несколько минут назад он разозлился и выскочил вон. И возможно, еще долго не появится.

Карен почувствовала, как у нее упало сердце.

– Разозлился? Но я же говорю вам, что не опоздала. Мне было назначено прийти в три часа, а сейчас как раз ровно три.

– Дорогая леди, он разозлился совсем не из-за вас. Просто Арчи зол на весь мир. И особенно на актерский профсоюз, приславший ему трех так называемых актрис, которые не могли и слова сказать без бумажки, и он зря потратил на них целое утро. Надеюсь, вам удастся исправить ему настроение. – Нейл отодвинул с дороги стоявшие между ними стол и пару стульев. – А что, если мы пройдем эту сцену вместе с вами?

– Простите?

Он с нетерпением посмотрел на Карен, взял сценарий из рук стоявшего рядом актера и протянул ей.

– Начинайте. И пожалуйста, постарайтесь не промахнуться. Так получилось, что мы отстали от графика, и если вы не выдадите что требуется, то нам просто труба.

Карен молча уставилась на него. Не собираются же ее прослушивать!

– Но, мистер Хаммонд…

– Все в порядке, – сказал он, махнув рукой. – В этом театре пробы проходят неофициально. Мы все можем заменять директора, когда наш большой и страшный волк отлучается. Давайте начнем с седьмой страницы. Там, где Ундина приходит на кухню родителей и впервые видит Ганса.

Боже правый, он действительно собирается делать ей пробу!

– Мисс Вандермеер, вы нас слышите?

– Ванденховель.

Нейл озадаченно посмотрел на нее.

– Моя фамилия Ванденховель. А не Вандермеер.

Его губы дернулись, а знаменитые озорные голубые глаза засияли.

– Прекрасно, мисс Ванденховель. Так давайте начинать?

Карен опустила глаза на сценарий, который уже открыла на нужной странице, и вдруг почувствовала, что колени ее подгибаются. О Господи, сможет ли она сейчас изобразить хоть кого-нибудь? Сможет ли это осилить? Что за глупости? Конечно, сможешь! Просто не думай об этом! Она пробежала взглядом роль, которую выучила наизусть еще в колледже. Это была великолепная, остроумная пьеса французского драматурга Жана Жироду о юной Ундине,[6] которая приходит на эту землю из другого мира и влюбляется в прекрасного рыцаря.

Знакомая дрожь пробежала у нее по спине – ощущение, которое Карен всегда испытывала, когда решалась на какое-нибудь безрассудство. «А почему бы и нет? – подумала она. – В конце концов это может быть просто забавным и наверняка не причинит никому вреда. Все равно мне придется ждать, пока вернется этот Норовистый Арчи».

Весь следующий час она и Нейл Хаммонд усердно репетировали, проходя по нескольку раз одну и ту же сцену, и учили не только роли, но и как им играть и двигаться вместе. Карен забыла, что когда-то сама ставила эту пьесу, и начала равняться на своего партнера. Он был великолепен, тонок и требовал в ответ такого же совершенства. Нейл играл свою роль с остроумием и обаянием, которые сделали его когда-то знаменитым.

Очень скоро Карен перестала бояться и снова почувствовала себя актрисой, войдя в роль и полностью забыв, кто она на самом деле и почему находится здесь. Она превратилась в Ундину – юную, цветущую и смелую.

Карен не увидела, как невысокий тучный человек с отвисшим животом поднимался по ступенькам на сцену.

– Где вы научились так играть? – мрачно спросил он; его маленькие карие глазки смотрели внимательно, изучающе.

– В колледже, – сказала Карен, узнав в нем Арчибальда Войноски по описанию Линн.

– М-м-да. – Режиссер обошел вокруг нее, рассматривая со всех сторон. – Сколько вам, двадцать три, двадцать четыре?

– Двадцать девять. – Она поворачивалась вместе с Арчибальдом, чтобы не упускать из виду его взгляд. – Меня зовут Карен Ванденховель. Линн Тобиас направила меня…

– Карен Ванденховель, Карен Ванденховель… – Он хмуро уставился в потолок.

– Меня прислала Линн Тобиас, – повторила Карен, – потому что вы ищете…

– Нет, эта не подойдет, – сказал Войноски. – Вы должны изменить ее.

– Что изменить?

– Вашу фамилию. Как вы находите Ричардс? Вам нравится – Ричардс? Карен Ричардс?

Она бросила на Нейла вопрошающий взгляд.

– По-моему, звучит неплохо, – весело откликнулся Нейл.

Войноски посмотрел на Карен:

– А как вам? Сможете вы жить с таким именем?

– Я и не знала, что трудности возникнут с моим именем.

– Прекрасно! Значит, Ричардс, – сказал он, не обращая внимания на ее комментарий. – Так вы уже играли раньше роль Ундины?

– Нет, но я ставила эту пьесу. В колледже.

– Вы ее ставили?

Карен виновато посмотрела на Нейла.

– Да. Видите ли, боюсь, здесь произошло недоразумение. Я пришла сюда не на прослушивание. – Режиссер нахмурился еще больше. – Я пришла проситься на место помощника режиссера.

Нейл и Арчибальд хором произнесли:

– Помощника режиссера?

– Вы не актриса? – первым пришел в себя Нейл.

– Нет… то есть да, я актриса, но это было очень давно. – Она не отважилась упоминать свое явление в качестве Дездемоны в «Небесных видениях» и надеялась, что никто и никогда об этом не узнает. – За последние несколько лет я занималась в основном продюсерской и режиссерской работой. – Она вынула из сумочки конверт. – Я принесла свою автобиографию.

Войноски нетерпеливо отмахнулся.

– У меня уже есть помощник режиссера. Мне нужна актриса, и нужна мне немедленно!

Сердце Карен забилось в надежде на чудо, и она оглядела пустой зал, со страхом ожидая, что сейчас из темноты появится «законная» актриса и предъявит свои права на роль.

– Где вы работаете сейчас? – спросил Войноски.

– В «Театре Века», помощником режиссера.

– Они вам что-нибудь платят?

– Я получаю определенный процент от кассовых сборов, – честно ответила Карен, чувствуя, что ему это уже известно.

– М-м-да. – Войноски продолжал смотреть оценивающим взглядом, будто готовился продать ее с молотка. – Роль Ундины стоит четыреста долларов в неделю – это лучшее, что вы можете найти не на Бродвее. – И несколько раз наклонил голову в разные стороны. – Конечно… вы немного староваты для этой роли, но… если зачесать волосы назад, то будет вполне терпимо. – Он повернулся к Нейлу. – Что думаешь?

Тот скрестил руки на груди. Свет рампы отразился в его глазах тысячью огоньков. Карен показалось, что он вовсю развлекается.

– Мне кажется, Арчи, что эта роль просто создана для нее.

Войноски посмотрел на Карен:

– Слышали? Вообще-то в вас чувствуется профессионал. А вы сами что скажете?

Голова закружилась. Четыреста долларов в неделю! Почти вдвое больше того, что платит «Театр Века». Теперь она сможет уйти из официанток, уделять больше времени Элизабет, позволять себе иногда кусок мяса.

– А что с той актрисой, которую вы собирались прослушать?

– Она не появилась, можете не беспокоиться. Так да или нет?

Карен сама едва услышала свой ответ – будто сквозь туман:

– Да. – Но тут же, побоявшись, что ее могут не услышать, повторила еще раз, на этот раз погромче: – Да!

Режиссер кивнул:

– Вот и прекрасно! Репетиции у нас с понедельника по пятницу, начало в девять утра. Перерыв на ленч в час, и работаем мы до тех пор, пока все не получится. Премьера через три недели. Смотрите, рассчитывайте сами свое время. – Он в первый раз улыбнулся ей. – Да, кстати, – я далеко не всегда такой добрый. Только когда все идет по-моему.

– Так что будьте начеку! – язвительно заметил Нейл.

Войноски спустился со сцены и сел в кресло в первом ряду.

– О'кей, детки, – сказал он. – Давайте пройдем еще раз первую сцену. На этот раз с самого начала. С Биллом и Джейн. Черт побери, куда подевались Билл и Джейн? Проклятие, нельзя и на минуту отлучиться, все тут же начинает разваливаться на части!

Карен улыбнулась и сняла жакет. Хотя в театре было холодно и сыро, ей вдруг стало жарко, и по телу пробежала дрожь возбуждения. Старое, знакомое ощущение. Она не испытывала его с того последнего вечера в своем театре «Королевская сцена».

ГЛАВА 22

– Вот видишь, я опять все забыла!

Совершенно расстроенная тем, что ей никак не удаётся ухватить смысл сцены, которую репетировали уже добрых три часа, Карен швырнула на пол текст и без сил рухнула в кресло. Она работала над первым актом вот уже неделю, и, если не считать того блестящего озарения в день своего появления в театре, ничего путного пока не получилось.

– Да не забыла ты, – сказал Нейл, наливая в два стакана ледяную воду. – Просто слишком стараешься. И все время думаешь о зрительном зале, потому что он для тебя еще чужой.

– Ты имеешь в виду эту огромную черную дыру, которая через две недели заполнится четырьмя сотнями людей?

– Она пугает тебя?

– А тебя нет?

– Конечно, пугает. Но я не могу позволить себе испугаться. Я ведь актер. Люди приходят сюда, чтобы развлечься, а не есть меня заживо. И я должен дать им то, за что они заплатили, и им наплевать, испугался я или нет.

– Арчи уже сыт мной по горло.

– Арчи всегда сыт по горло чем-нибудь или кем-нибудь. Это его нормальное состояние.

– Он, наверное, уже собирается заменить меня кем-нибудь.

– Ничего подобного! – Нейл взял ее за руку и заставил подняться. – Пойдем, прогоним сцену еще раз, пока он не вернулся после перерыва. Попробуй не смотреть в зрительный зал. Все внимание только на меня. Вообрази вместо меня кого-нибудь, кто тебя больше волнует, если таковой имеется. Ну что, попробуешь?

Несмотря на свое напряжение, Карен улыбнулась в ответ:

– Ты великолепный рыцарь.

– Тогда покажи мне это. Говори со мной так же, как у тебя получалось на первой импровизированной репетиции. Откуда взялось тогда это волшебство?

Карен покраснела и открыла текст на втором акте.

– Наверное, потому что я увидела тебя. Вдруг очутилась совсем рядом с тобой. Я почувствовала себя девочкой-подростком, полной надежд и грез.

– В таком случае, ради Бога, верни опять ту прекрасную девочку.

– В том-то и загвоздка! Сомневаюсь, что у меня это выйдет. Тогда все случилось как-то совершенно неожиданно. И моя жизнь не зависела от моей игры.

– Да, а теперь, черт подери, зависит! Так что пошевеливайся и начинай как следует работать.

Она встала, хотя не была уверена, что сможет продержаться на ногах хоть минуту.

– Не читай по бумажке, – потребовал Нейл.

– Но как же я…

Он выхватил листы из ее рук и отшвырнул в сторону.

– Текст тебе не нужен. Ты прекрасно знаешь свою роль. Если забудешь, придумывай на ходу. Сейчас главное не текст, а твоя игра. Ну что, готова?

Она кивнула, изумляясь про себя, каким Нейл может быть сильным. Когда начали работать и Карен, освободив глаза и руки от текста, стала свободно двигаться по сцене, то вдруг с удивлением почувствовала, что ее раздражение улетучилось. Карен забыла и про зал, и про суетящихся вокруг рабочих. Голос ее окреп, а тело вдруг стало послушным и вытягивалось, словно струна, когда она обращала к Нейлу страстные речи Ундины.

– Ей-богу, у нее получается! – раздался вдруг голос из зала.

Между рядами кресел мчался Арчи. Его круглое лицо было сплющено непривычной для окружающих сияющей улыбкой. Он неожиданно легко вскочил на сцену и похлопал Карен по плечу.

– Так держать, и тогда мы откроемся точно в срок.

Они прошли весь спектакль с начала до конца. Арчи был так счастлив, что сразу отпустил всех домой, хотя было еще довольно рано.


– Спасибо, – сказала Карен Нейлу.

Был теплый майский день, и они не спеша шли по улице до того угла, где Карен обычно садилась на автобус.

– За что? – спросил Нейл.

– Ты прекрасно знаешь, за что. За то, что все время готов помочь мне. Что держишь меня за руку. Что веришь в мой талант больше, чем я сама. – И искоса посмотрела на него. – А ты всегда такой добрый с новичками?

Нейл пожал плечами:

– Нет. Только когда они сами делают меня добрым. – И подозвал такси. – Прокатимся вместе?

Она на секунду растерялась, а потом решительно покачала головой:

– Нет, я… мне еще нужно зайти в магазины.

Карен не хотела признаваться, что такси для нее – непозволительная роскошь. Но увидела по его сузившимся глазам, что Нейл и так все понял.

– Я плачу. Мне все равно нужно в город. Так что ты просто составишь мне компанию. Давай, – сказал он, открывая дверцу. – Садись.

В такси Нейл стал рассказывать ей о своих впечатлениях о Голливуде, о своей первой кинопробе, о своем стремительном прыжке в кинозвезды, о репортерах, которые охотились за ним днем и ночью.

– Ты, наверное, ненавидишь журналистов? – спросила Карен.

Он пристально смотрел в окно. А когда заговорил, в его голосе послышались ностальгические нотки:

– В то время ненавидел. Но, сказать по правде, сейчас мне этого не хватает. Не хватает фанатов, славы, возбуждения. – Нейл посмотрел на нее. – Я хочу, чтобы все это возвратилось, Карен. И я надеюсь, что «Ундина» поможет мне в этом.

Она удивилась горячности его слов, отчаянию, спрятанному под небрежной улыбкой.

– Я тоже надеюсь, Нейл.

Машина остановилась напротив особняка Петри, и под влиянием настроения Карен сказала:

– Не хочешь зайти к нам как-нибудь пообедать?

– А ты хорошо готовишь?

– В нашей семье главная по этой части Элизабет. Ее няня любит готовить что-нибудь вкусненькое, и Элизабет научилась у нее.

– Может, мне пообедать у няни?

Карен рассмеялась:

– Не вздумай. Элизабет мне этого никогда не простит. Завтра вечером тебе подойдет? Около семи?

– Приду с удовольствием. Что мне принести?

– Свой аппетит. Позаботься, чтобы он был огромным. Четверг у нас макаронный день.

Нейл прибыл к обеду ровно в семь с коробкой шоколадных конфет для Элизабет и бутылкой прекрасного вина для Карен. На нем были легкий бежевый пиджак, темно-коричневые брюки и белая спортивная рубашка с короткими рукавами. Элизабет, которая в ожидании гостя каждые пять минут подбегала к окну, увидев его, просто потеряла дар речи.

– Здравствуй, Элизабет. – Нейл пожал девочке руку и слегка поклонился. – Я давно хотел встретиться с тобой.

Она покраснела.

– И я с вами. – Потом, немного оправившись от смущения, добавила: – На девятом канале по телевизору в субботу показывали ваш фильм, и я смотрела.

– Правда? Какой же?

– «Пока, миссис Миллер».

– И тебе понравилось?

Карен из кухни с беспокойством поглядывала на дочь. В последние дни Нейл что-то был недоволен своей игрой и очень волновался перед премьерой. И ему совсем некстати было бы выслушивать критические замечания Элизабет, на которые та была большая мастерица.

– Да, он отличный. Но вы мне больше нравитесь в комедии «С днем рождения!»

– Элизабет! – предостерегающе окликнула ее Карен.

Нейл замахал рукой:

– Нет-нет, пусть говорит. А почему?

Элизабет, казалось, только и думала над этим вопросом.

– Ну, во-первых, этот фильм гораздо смешнее. И вы там получились забавнее. Особенно когда надеваете платье и являетесь на вечеринку в тунисское посольство. – Она захихикала. – А как вы танцуете на высоких каблуках и все время выворачиваете лодыжки!

– Постой-ка, не смейся. Если хочешь знать, я на самом деле вывернул себе лодыжку, когда снимался в этой сцене. И потом целую неделю не мог ходить. А поскольку мне ничего не оставалось, как только лежать и есть, я потолстел на целых шесть фунтов и когда вернулся на съемки, то это самое платье было уже мало и треснуло на мне по швам на глазах у всей съемочной группы.

Элизабет так и залилась смехом. За обедом они рассказывали друг другу всякие веселые истории: Нейл совершенно очаровал ее своими голливудскими сплетнями, а девочка рассказывала о школе, о подружках и о своей мечте стать художником по рекламе – как Дебби.

Карен смотрела на них. Короткий брак Нейла двадцатилетней давности был бездетным, но актер удивительно хорошо поладил с Элизабет. Он вел себя великолепно – был очарователен и внимателен, не пытался говорить назидательным тоном, как это делают большинство взрослых в разговоре с восьмилетними детьми.

– Замечательный обед, – сказал Нейл, отодвигая тарелку после второй порции.

– Я сама готовила соус, – сказала Элизабет.

– Да? Он просто замечательный. Интересно, мне это только показалось, или в нем и в самом деле есть свежий базилик?

Элизабет просияла.

– Да. Дебби выращивает его на подоконнике.

На следующий вечер он неожиданно пришел снова и преподнес Элизабет банку со свежим базиликом, которую купил на итальянском рынке. Девочка от удовольствия залилась румянцем. Вскоре он стал своим и у Петри. Частенько, пока Карен учила свою роль, они с Элизабет шли на кухню и вдвоем создавали редкие гастрономические шедевры: овощное рагу по-провансальски или мясо в горшочке с бобами и пахучими травами.

– Он очень милый, – сказала однажды вечером Элизабет, когда Нейл ушел. – И очень красивый.

– И слишком стар для тебя, – ответила Карен. – Так что не питай на этот счет никаких иллюзий.

Элизабет хитро посмотрела на нее:

– Я не о себе. Я думала о тебе. – Она взяла свою куклу Антонеллу и положила ее под одеяло рядом с собой. – Нейл ведь любит тебя, и ты это знаешь.

– Спокойной ночи, Элизабет.


Премьера подкралась незаметно. Ожидая своего выхода за кулисами и глядя, как Нейл свободно двигается по сцене, Карен замирала от ужаса. Что, если она пропустит момент своего выхода на сцену или перепутает слова? Или, хуже того, забудет их? Вообще все забудет?

– Он сегодня хорош, правда?

Карен в испуге обернулась. Позади стоял Арчи, вид у него был безмятежный и самоуверенный.

– Да, великолепен, – согласилась Карен и дрожащим голосом добавила: – Я боюсь, Арчи.

Он пожал плечами. Выказывать сострадание было не в его правилах.

– Ну и что, я тоже боюсь. Так же как и все остальные актеры. Так что вы не единственная, у кого дрожат коленки в день премьеры. – И прежде чем она успела что-то ответить, мягко подтолкнул ее к сцене. – Готовьтесь.

– О Боже мой, Арчи!

– Тс-с-с. Все будет отлично.

Она услышала громовой голос Нейла, произносящего сигнальную реплику перед ее выходом.

Набрав в легкие побольше воздуха, Карен вышла на сцену.


Нейл стоял за кулисами в тяжелых, душных доспехах рыцаря и следил, как она играет сцену с королем. Карен была великолепна. У нее вдруг появились особая осанка и чувство времени, которые отсутствуют у многих более опытных актрис. Она уже ничего не боялась и смело вела с залом игру соблазна и обольщения: обращалась к зрителям, привлекала к себе их внимание, заставляя то смеяться, то задерживать дыхание в предвкушении счастья. Это было похоже на любовь, любовь между настоящей актрисой и восхищенной публикой.

«Она многого добьется в этой жизни, – подумал Нейл Хаммонд. – Если только критики не похоронят ее заживо. – И почувствовал неожиданный холодок дурного предчувствия. – А что будет со мной? Станут ли они ко мне наконец благосклонны? Или так же ранят своими ядовитыми перьями, как и в прошлый раз?»

Он увидел, как гофмейстер сделал знак придворным выйти на сцену, и кивнул Арчи, который давал ему сигнал. «Может быть, сам Бог послал мне Карен? Может быть, рядом с ней счастье снова улыбнется мне?»

Карен имела шумный успех. Как только опустился занавес, зрители разразились бурными аплодисментами, и она еще три раза выходила на сцену под неумолкаемые овации и восторженные крики. На следующее утро ее разбудила Петри – она стояла в дверях сияющая, с охапкой воскресных газет в руках.

«Нью-Йорк Таймс» назвала игру Карен свежей и чарующей и предсказала спектаклю большой успех на ближайшие месяцы. «Пост» отметила, что она актриса несказанной красоты и изящества, подающая большие надежды, похожая на дыхание весны.

Единственным мрачным пятном во всем этом хоре восхвалений было единодушное недовольство рыцарем. Один из критиков вообще не упомянул его имени – будто бы Нейл уже умер, а другой назвал его стареющим, слегка потускневшим Ромео, чья ужасная игра подавляла весь спектакль. «Если бы не блистательная игра мисс Ричардс, которая искусно сгладила его несоответствие, – заявил третий комментатор, – мистер Хаммонд умер бы задолго до начала третьего акта».

– Зачем они все так ужасно врут про Нейла? – возмутилась Элизабет, когда они завтракали у Петри.

– Дело в том, малыш, – объяснила опытная актриса, – что все критики – безжалостные и жестокие люди. Если они восхваляют одного актера, то тут же должны уничтожить четырех других.

Петри поставила на стол блюдо с омлетом и только что выпеченный венгерский картофельный пирог.

– Но почему? – удивилась Элизабет.

– А потому что они делают то, за что им платят.

– Но ведь Нейл играл потрясающе! Мама, как ты думаешь, Нейл уже видел эти заметки?

– Вполне возможно. Но, насколько я знаю Нейла, он не станет обращать на них внимания. – Карен ободряюще потрепала дочь по руке и пообещала: – Я позвоню ему после завтрака.

Девочка просияла.

– Правильно. – И вонзила зубы в теплый кусок пирога. – А когда мы сможем позвонить дяде Джеку? – спросила она.

Карен посмотрела на старинные часы, висящие в углу столовой Петри.

– В Калифорнии слишком рано. Подождем еще часок.


В этот день ему исполнилось пятьдесят.

В окно гостиной барабанил проливной июньский дождь. Нейл допил остаток виски, с силой отшвырнул стакан и, закрыв глаза, услышал, как он вдребезги разбился о противоположную стену.

Все. Его добили. Эти ублюдки расправились-таки с ним, на сей раз окончательно. Нейл посмотрел на газеты, разбросанные по полу. Проклятые репортеры! Это были все те же ничтожества, жаждущие отмщения. Ничего не прощающие, безжалостные. Теперь они мстили ему за все несостоявшиеся интервью, от которых актер отказался, когда был голливудской звездой. За все телефонные звонки, на которые он не ответил, за собак, специально обученных отгонять представителей прессы, за его телохранителей, разбивших не одну камеру… Нейл тогда по горло был сыт известностью и славой. У него было все. Весь мир лежал у его ног.

ГЛАВА 23

Легкий дождик, моросивший с самого утра, неожиданно превратился в сплошной ливень и захватил врасплох любителей воскресных прогулок. Карен расплатилась с водителем такси, которое сумела поймать, несмотря на ненастную погоду, и, набросив на голову капюшон плаща, пустилась бегом по залитому водой тротуару.

Нейл жил в отличном новом многоэтажном доме с внутренней стоянкой для автомобилей, сауной, бассейном на крыше и с круглосуточным дежурством в вестибюле. Она махнула рукой консьержке, которая ее уже знала, и поднялась в лифте на одиннадцатый этаж, молясь про себя, чтобы Нейл окончательно не напился за то время, пока она добиралась. По телефону актер говорил с ней ужасным голосом, совершенно непохожим на его обычно мягкую манеру.

Карен несколько раз нажала на звонок.

– Нейл, черт возьми, – приглушенным голосом прокричала она в дверь, – открой, а то я сейчас переполошу всех в доме!

– Уходи, – раздалось невнятное бормотание Нейла.

Карен еще несколько раз толкнула дверь и продолжала настаивать:

– Впусти меня немедленно.

Дверь распахнулась, и на пороге предстал Нейл: в темно-бордовом халате, плотно обернутом вокруг бедер, босиком, с взлохмаченными волосами, неуверенно пошатываясь и глядя на нее налитыми кровью, свирепыми глазами.

– Я еще не говорил тебе, что терпеть не могу нахальных, навязчивых особ? – И повернулся к ней спиной.

– В таком случае тебе придется притерпеться к ним, потому что эта нахальная особа никуда отсюда не уйдет, пока ты не протрезвеешь.

– Ха! – Нейл проследовал за ней в маленькую проходную кухоньку, где она повесила свой мокрый плащ. – Вообще-то я должен кое-что сообщить вам, леди. Я в вас больше не нуждаюсь. И можете успокоиться и не изображать из себя мать Терезу, потому что, – сказал он, икнув, – это такая ску-у-ка.

Не обращая на него внимания, Карен приоткрыла окно.

– Заткнись, Нейл.

Он еще раз громко икнул и отшатнулся, удивленный резким тоном. Потом, приблизившись почти вплотную, погрозил пальцем перед самым ее носом.

– Ты не имеешь права так со мной разговаривать.

Карен измерила взглядом расстояние между Нейлом и диваном со скомканными простынями позади него. И, уверенная, что он не пролетит мимо постели, указательным пальцем слегка ткнула его в грудь. Он упал навзничь, не проронив ни звука.

– Тогда перестань ныть. Терпеть не могу, когда люди начинают упиваться жалостью к себе при первой же неудаче. Все равно это ничего не дает, кроме бессилия и унижения.

– При первой же неудаче? – пробормотал Нейл. – Да к твоему сведению, газетчики меня окончательно погубили.

– Они и не думали губить тебя. Но зато ты сам можешь это сделать. – Карен собрала разбросанные газеты и унесла их на кухню. – И, судя по твоему виду, я бы сказала, ты успешно продвигаешься в этом направлении. – Она вернулась с пустым пакетом и стала собирать осколки. – Поверь мне, каким бы несчастным ты себя сейчас ни чувствовал, все равно не стоит губить свою жизнь.

– А что, черт подери, ты знаешь о несчастьях? – насмешливо спросил он.

– Много, – ответила Карен, не глядя на него. – Как-нибудь я расскажу тебе, ты только напомни. – Она бросила в пакет бутылку из-под виски и вытерла стеклянный кофейный столик бумажным полотенцем. – У тебя найдется что-нибудь поесть?

Нейл снова громко икнул и ничего не ответил. Карен вернулась на кухню и включила кофеварку. В холодильнике из-под брикетов с полуфабрикатом кекса она извлекла небольшой кусок мяса и положила его в микроволновку размораживаться.

Когда кофе был готов, она налила полную кружку, принесла ее в комнату и приказала Нейлу:

– Пей!

– Мне бы лучше чего-нибудь покрепче.

– Только через мой труп. Пей, или я силком волью это тебе в глотку.

Нейл с ненавистью посмотрел на нее и дрожащими руками взял кружку. Карен сидела рядом, поддерживая кружку, пока он не выпил половину, и тогда, удостоверившись, что теперь он справится сам, оставила его в покое.

– Теперь мне можно чего-нибудь покрепче?

– А может, лучше душ?

– Что-то не хочется.

– Сделай это ради меня. От тебя несет, как от грязной бабы.

– Можешь уйти, я тебя не держу.

– Я не уйду, пока ты не протрезвеешь. Ты, конечно, можешь наплевать на все, но у меня сегодня вечером спектакль, и я не смогу играть его без тебя.

– Меня заменит дублер.

– Мне не нужен никакой дублер. Мне нужен ты.

Во взгляде Нейла она увидела бесконечную усталость. Неужели несчастный не спал всю ночь и ждал, когда принесут эти проклятые газеты?

– Чего ты хочешь от меня? – пробормотал он со злостью. – Ты что, не читала? Я ни на что не годен. Со мной все кончено. А это значит, что меня, скорее всего, попросят из театра.

– Ничего с тобой не кончено. И никто не собирается тебя выгонять. Я разговаривала с Арчи, прежде чем прийти к тебе, и он сказал, что ему как режиссеру важно лишь то, что на спектакле зрители наградили тебя овациями. Критикам ты можешь не нравиться, дорогой мой, а публика тебя обожает.

– Но мне от этого не легче. И я больше не хочу выставлять себя на позор и повторять свой провал.

Карен в бешенстве вскочила со стула. Терпение ее лопнуло.

– Ради Бога, Нейл! Перестань же думать только о себе! Да разве только твое будущее поставлено на карту? Эта пьеса – мой первый настоящий успех за целый год. И будь я проклята, если позволю тебе похоронить его. – Она увидела огорчение в его глазах, поняла, что наконец попала в точку, и добавила уже мягче: – Если ты не хочешь сделать это для себя, то сделай это для меня.

– Так нечестно, – пробормотал Нейл.

– Я знаю. Ты будешь играть в спектакле?

Он наклонил голову и взъерошил волосы.

– Да, да! Я буду играть. Теперь ты отстанешь от меня? И уберешься наконец из моего дома?

Карен с облегчением вздохнула.

– Не уберусь, пока не буду уверена, что ты совершенно трезв. – Она взяла его за плечо и встряхнула. – Ну давай, начнем с душа.

Нейл не тронулся с места.

– Ну же, миленький, посмотри на меня, хватит киснуть! Если ты сейчас же не встанешь, я принесу сюда ведро холодной воды и окачу тебя.

– Ну и достала же ты меня! Как колючка в одном месте! Понимаешь?

– Понимаю, – сказала Карен, не в силах сдержать улыбку. – Так как насчет душа?

– Ладно, ладно. – Он отвел в сторону ее руку и встал. – Я прекрасно справлюсь и без посторонней помощи. Большое спасибо!

Карен вернулась на кухню, поджарила мясо и сделала омлет. Она как раз намазывала маслом тосты, когда Нейл вышел из ванной в безукоризненно белых джинсах и красной спортивной рубашке с короткими рукавами.

– Привет, – сказал он немного смущенно и пригладил ладонью влажные волосы.

Нейл еще не очень уверенно держался на ногах, но взгляд уже прояснился. Карен поставила тарелку на дубовый обеденный стол.

– Надеюсь, ты проголодался, – сказала она, изумившись тому, как прекрасно актер выглядел, несмотря на бессонную ночь.

– Мне кажется, я ничего не смогу проглотить.

Карен взяла с полки чистую чашку и налила кофе.

– Попробуй. Начни с тоста, откусывай маленькими кусочками.

Слишком слабый, чтобы возражать, Нейл сел за стол и послушно стал грызть подсушенный ломтик хлеба, запивая его кофе. Когда он покончил с омлетом и съел половину мяса, дикая пляска в его желудке наконец прекратилась.

– А ты разве не собиралась сегодня с Элизабет в картинную галерею?

– Собираюсь. При условии, что ты пойдешь с нами.

– Может, с меня уже хватит?

– Я хочу услышать твое обещание, что до конца дня ты не возьмешь в рот ни капли спиртного, – сказала Карен, не слушая его. – И я хочу, чтобы ты честно лег спать, как только я уйду.

Нейл молча смотрел на нее. За какой-то час эта женщина сумела наполнить его маленькую квартиру своим удивительным, возбуждающим присутствием, и мысль о том, что она сейчас уйдет, была почти невыносимой.

– Даю слово.

– И ты прибудешь в театр ровно в шесть тридцать, чтобы успеть загримироваться?

Он поднял правую руку.

– Клянусь!

Карен улыбнулась.

– Тогда я лучше пойду, чтобы не злоупотреблять гостеприимством.

– Спасибо, леди. – Нейл встал и поцеловал ее в щеку.

Карен взглянула ему в глаза, смущенная тем ощущением, которое вызвал этот простой жест. Сегодня она узнала Нейла с такой стороны, которая тронула ее больше, чем можно было бы ожидать. Эта его слабость, уязвимость всколыхнули в ней чувство, которое, как ей казалось, давным-давно прошло. Неужели то давнишнее девичье увлечение еще живо?

– Отдыхай, – сказала она.

И, закрывая за собой дверь, Карен была уверена, что актер смотрит ей вслед.


Несмотря на плохие рецензии, воскресный спектакль имел полный аншлаг. Даже ненастная погода, продолжавшаяся весь день, не отпугнула зрителей. Нейл приехал в театр свежим и отдохнувшим, но играл он в тот вечер несколько скованно, и зрители приняли его с меньшим энтузиазмом, чем накануне.

После представления, так как оба они ничего не ели с самого утра, Нейл предложил зайти в недорогой индийский ресторан недалеко от театра.

– Я должен извиниться за хлопоты, которые доставил тебе утром, – сказал он, наливая в чашки горячий чай – единственный напиток, кроме воды, который Карен разрешила ему сегодня пить. – Представляю, какой «подарок» это был для тебя.

– Кошмар, – улыбнулась она. – Но ты очень быстро сумел прийти в норму. Я прямо горжусь тобой.

Нейл молчал, уставясь в свою чашку с чаем.

– Не хочу казаться бессердечной, – сказала Карен, немного помедлив, – но у тебя и раньше бывали плохие рецензии. Почему же ты именно эти принял так близко к сердцу? Почему ведешь себя так, будто этот спектакль – твоя последняя надежда?

Нейл поднял глаза, и она увидела такую муку, что сразу же пожалела о своем вопросе.

– Потому что это так и есть.

В голосе его звучало настоящее отчаяние.

– Если я сейчас не сумею выплыть, то мне уже никогда не прорваться обратно в Голливуд.

– Ерунда!

Взгляд его стал жестким.

– Посмотри на меня, Карен. Мне пятьдесят лет, а я пытаюсь вернуть себе то, что когда-то уже имел. Как ты думаешь, хорошо это?

– Ты же замечательный актер! Все, что тебе необходимо, – это просто найти подходящий сценарий.

Нейл улыбнулся: в его улыбке была только грусть и никакой надежды.

– А ты знаешь, сколько сценариев мне прислали за последние три года? Ноль. – Он опустил голову. – У меня теперь даже нет своего агента.

Карен молчала. Последний раз она видела мужчину в таком горе и отчаянии, когда Брайен потерял работу. Но почему-то Карен надеялась, что ей удастся стать для Нейла большим утешением, чем для своего супруга.

– После тридцати лет работы тебе, может быть, самое время откланяться и просто наслаждаться жизнью. Займись чем-нибудь, что тебе по вкусу, путешествуй, купи дом где-нибудь за городом.

Нейл посмотрел на нее так, как смотрит в раздражении учитель на тупого ученика.

– Ты что, не читаешь светские сплетни? Я не только никому не нужен, но еще и полный банкрот.

Карен тихо ахнула:

– Банкрот? Но ведь ты же заработал миллионы! Десятки миллионов!

Он отодвинул тарелку.

– И спустил все до последнего пенни.

– Но этого не может быть!

Нейл пожал плечами:

– Аи contraire,[7] моя дорогая, – очень даже может быть. Особенно если твой управляющий – проходимец, а ты слишком занят гостями и приемами, чтобы выгнать его ко всем чертям.

– У тебя ничего нет?

– Только вот эта маленькая квартира – я купил ее на последние сто тысяч долларов пару лет назад. До меня наконец дошло, что если я вложу деньги в недвижимость, то никто уже не подобьет меня прокутить их.

Она взяла его руку и крепко сжала. Невыносимо было видеть знаменитого когда-то Нейла Хаммонда таким несчастным. После той неоценимой поддержки, которую он оказал ей за эти несколько недель, Карен чувствовала себя обязанной отплатить ему тем же.

– Подумаешь, нет денег! Это еще не причина для отчаяния. Не конец же света.

Он невесело рассмеялся:

– Тебе легко говорить. Ты не знаешь, как это бывает, когда перед тобой сначала все расстилаются, а потом смотрят на тебя как на грязь.

Карен грустно улыбнулась. И когда Нейл вопросительно посмотрел на нее, рассказала обо всем, что привело ее в Нью-Йорк, и даже как она играла в «Небесных видениях». Карен сама не ожидала от себя такого неудержимого потока слов, вдруг прорвавшегося после долгого молчания.

Нейл слушал, едва веря. Он смотрел, как вспыхивают непривычной злостью ее зеленые глаза, и думал, что, наверное, никто, кроме Карен, не смог бы найти в себе силы противостоять Максимилиану Прэгеру. Как бы ему хотелось быть там и видеть ее в тот момент!

– Прости. Я и не подозревал, что ты пережила так много. Мне казалось, ты просто из тех упрямых жен, которые стремятся во что бы то ни стало настоять на своем.

– Я не так уж и стремилась. – Она пожала плечами. – Во всяком случае, я рассказала об этом, дабы убедить тебя в том, что если ты опустился на дно, то выход только один: подниматься.

Карен надеялась, что ее слова не будут восприняты им как проповедь. Нейл продолжал смотреть на нее, не отрываясь.

– Я все-таки не понимаю, почему ты не разрешила Прэгеру помочь тебе. Твоя жизнь стала бы намного легче.

Карен отвела глаза.

– Не думай, что у меня не было такого искушения. Хотя я ни разу не призналась в этом Джеку. Время от времени я говорила себе, что должна принять предложение миллионера хотя бы ради Элизабет. Чтобы у нее была достойная жизнь. У меня было огромное чувство вины перед дочкой – ведь я заставила ее пройти через все это. Но потом… – Она глубоко вздохнула. – Я не смогла. Не захотела дать ему почувствовать удовлетворение оттого, что он все-таки сумел купить меня. Я, наверное, говорю страшные глупости?

– По-моему, да. Но я никогда не причислял себя к цельным натурам, так что не мне судить.

Карен откусила кусочек баранины.

– Ты понимаешь, конечно, что сегодня я обнажила перед тобой душу. И очень надеюсь, что сделала это не напрасно.

Нейл засмеялся, и впервые за весь день она услышала его настоящий, искренний смех.

– Ты имеешь в виду, извлек ли я из этого урок? Вырвусь ли я из объятий жалости к себе и поднимусь ли над всеми печалями, распевая радостные гимны?

Карен рассмеялась вместе с ним:

– Можно и без гимнов.

Нейл вдруг понял, что его вновь начинает терзать ощущение близости к ней, уже испытанное им вчера, и это смущало и пугало. Почему именно к ней? И почему сейчас? Господи, что это все значит?

– Не помню, говорил я тебе или нет, – пробормотал он. – Но если еще не говорил, то… хочу поблагодарить тебя. – И накрыл ее руку ладонью.

– За что?

Нейл чувствовал, что держит ее руку дольше, чем позволяют приличия, и прекрасно знал, что должен побороть вдруг нахлынувшее чувство. Ради себя. Ради нее. Но никогда Нейл Хаммонд не прислушивался к голосу разума, особенно своего.

– За твою доброту и понимание. За то, что кинулась спасать меня, хотя вполне могла найти лучшее применение своему времени.

Карен нервно рассмеялась и высвободила руку.

– На что же тогда друзья? – сказала она с притворной легкостью, которой отнюдь не ощущала, и, посмотрев на часы, добавила: – Уже поздно. Нам, наверное, пора.

Слова вырвались прежде, чем он успел понять чудовищность того, что сказал:

– Пойдем ко мне, Карен. Ко мне домой.

Сердце ее подпрыгнуло и забилось где-то в горле. Сила воли, которую Карен с превеликим трудом сохраняла весь день, мгновенно растаяла под его взглядом. Не делай этого, Как бы тебе этого ни хотелось – не делай. Ты еще не готова. Иногда и Карен не слушала свой голос разума.

– Пойдем, Нейл.

Они встали и пошли через весь ресторан, держась за руки. Карен ощущала восторг и головокружение. Нейл дал таксисту какие-то невероятные чаевые, потому что не мог по-другому дать выход своим чувствам. Наконец они поднялись в квартиру, и Нейл обнял ее.

И тут же его губы нашли ее – сначала мягкие, они становились все более требовательными. Его язык, сразу заставивший Карен вспыхнуть, пробуждал бездну ощущений. После Брайена у нее еще никого не было, и в теле, долгие месяцы лишенном ласки, проснулась такая страсть, о которой Карен и не подозревала.

Она застонала, и тогда Нейл поднял ее, отнес на постель и долго целовал ее и ласкал осторожно и нежно. Несмотря на свой любовный голод, Карен тихо лежала, наслаждаясь каждым новым ощущением. Они раздевали друг друга, и их пальцы сталкивались и легко прикасались к теплой коже. Нейл вдруг отстранился и воскликнул:

– Какая ты красивая! Очень красивая.

Он наклонился и стал целовать ее груди, языком нежно теребя соски и вызывая их к жизни, а руки его тем временем уже гладили ее бедра. Карен крепко закрыла глаза, чтобы ничто не мешало ощущать, как внутри нее разрастается пылающий огненный шар, и боялась пошевелиться: только бы Нейл не остановился.

– О-о, Нейл, – прошептала она, не в силах больше выносить сладкую муку его ласк. – Я так хочу тебя.

Крик восторга сорвался с ее губ, когда она почувствовала его в себе и изогнулась, чтобы быть к нему еще ближе, давая наконец волю своей страсти.

Сладкие судороги сотрясли ее тело, а Нейл, не в силах больше сдерживаться, взял бешеный темп и достиг пика, наполнив Карен таким блаженством, что она почувствовала себя улетающей куда-то в другой мир.

ГЛАВА 24

Нейл, вызвавшийся побыть с девочкой, пока Карен и Дебби пройдутся по магазинам, сидел у окна, читая журнал «Вэрайети», и наслаждался свежим, легким ветерком. Рядом с ним Элизабет усердно рисовала уже не меньше часа. Наконец она отстранила от себя лист и стала критически его рассматривать.

– Ну как, тебе нравится? – спросила она Нейла, сунув ему под нос свое произведение.

Нейл отложил журнал и окинул взглядом ее абстрактное произведение.

– Что ж, давай посмотрим. Линии уверенные, цвета живые – полный порядок. И смысл довольно ясен.

– Ну и какой здесь смысл? – спросила Элизабет, разглядывая рисунок и явно надеясь обнаружить там что-нибудь новенькое.

– Смысл такой: ничто не кончается раньше, чем тому приходит конец!

Элизабет залилась смехом.

– Ты это просто выдумал!

– Что ты, вовсе нет.

– Выдумал, выдумал. Ты просто смеешься надо мной. – Она вырвала рисунок и принялась щекотать Нейла. – Признавайся!

Нейл скатился на пол, задыхаясь от смеха.

– Все, все! Признаюсь. Перестань, пожалуйста! Помогите! Кто-нибудь!

Но безжалостные руки Элизабет не давали ему пощады.

– В чем дело? Такая большая голливудская звезда не может сладить с маленькой безобидной девочкой?

– Безобидной? Да в этих двух ручках больше силы, чем у Мохаммеда Али. – Нейлу наконец удалось положить девочку на обе лопатки. – Ага! Ну, кто теперь попался?

– Сдаюсь, хватит! – завопила Элизабет.

Он звонко чмокнул ее в лоб и отпустил. Отдышавшись, Элизабет села на пол и, скрестив ноги, изобразила позу лотоса.

– Я так рада, что ты приходишь сидеть со мной. – Затем склонила голову набок и сказала с оттенком превосходства: – Хотя я не понимаю, почему мне не разрешают оставаться одной. Мне ведь уже исполнилось девять, как ты, надеюсь, знаешь?

Нейл улыбнулся.

– Знаю, моя дряхлая, древняя маленькая женщина! Но ведь это Нью-Йорк, а ты еще не всегда бываешь осторожна и внимательна. – Он легонько щелкнул ее по изящному носику. – Да и вообще, почему мы с тобой должны сидеть по разным квартирам, если вместе можем так прекрасно веселиться?

Элизабет улыбнулась во весь рот, отчего стала еще больше похожа на мать.

– А ведь нам правда весело вместе? Да, Нейл?

– Еще как!

Девочка наморщила лоб и сделала сосредоточенное лицо.

– Нейл, тебе когда-нибудь бывает одиноко?

– Иногда.

Интересно, куда она клонит? С Элизабет ничего нельзя знать наперед.

– Вот так и маме, иногда. – Девочка посмотрела на него. – Если бы ты и моя мама поженились, никому из вас не было бы одиноко.

Нейл засмеялся:

– Я, кажется, попал в ловушку?

– У нас была бы настоящая семья, – продолжала Элизабет. – Как у моей подруги Клэрис. И тебе не нужно было бы бежать сюда в любую погоду, потому что ты жил бы здесь, с нами.

– Постой, постой, – возразил Нейл. – Что за ерунда такая: «ты жил бы здесь с нами»? Где это ты слышала, чтобы мужчина переселялся к женщине?

– Какая разница, Нейл? Ведь сейчас одна тысяча девятьсот восемьдесят третий год, – продолжала убеждать его Элизабет. – Не все ли равно, кто к кому переедет? Ты сам подумай, как могут три человека уместиться в твоей маленькой коробочке, которую ты называешь квартирой. А как быть с моими друзьями? А с Петри?

Нейл посмотрел на нее долгим, задумчивым, взглядом.

– Ты уже, кажется, все обдумала? А мама знает о твоих планах?

Элизабет закатила глаза к потолку.

– Она сказала мне, что я сую нос не в свое дело. Ты любишь мою маму?

– Ты же знаешь, люблю.

Элизабет посмотрела на него взглядом умудренной женщины.

– Я имею в виду, любишь ли по-настоящему. Ну, ты понимаешь?

– Мы с твоей мамой очень любим друг друга, – ответил Нейл и почувствовал себя неловко под ее пристальным взглядом. – Но я не уверен, что этого достаточно…

– Для большинства людей вполне достаточно. У некоторых супругов и этого нет.

Нейл смотрел на нее с изумлением.

– И давно ты стала таким философом?

Элизабет пожала плечами:

– Просто я умею наблюдать, вот и все.

Нейл запрокинул голову и расхохотался. Этот ребенок полон дерзости и настойчивости. Совсем как его мать.


В субботу Дебби увезла Элизабет загорать, а Карен и Нейл остались дома – потягивали чай со льдом из высоких стаканов и наслаждались обществом друг друга. Нейл взглянул на нее и заметил, как Карен внезапно побледнела.

– Что случилось? – спросил он, ставя стакан. – Ты выглядишь так, будто только что увидела привидение.

Карен, не говоря ни слова, протянула ему последний номер журнала «Филадельфия», который Ширли присылала ей каждый месяц. На четырнадцатой странице Нейл увидел фотографии двух мужчин и коротенькую заметку.

Великолепный дом с шестью акрами земли мистера и миссис Уильям Дж. Хардгров в Хэддонфилде штата Нью-Джерси был продан в прошлом месяце за семьсот тысяч долларов. Особняк станет американской резиденцией мистера и миссис Вольфганг Кландштеддер из Германии. Немецкий автопромышленник сейчас строит завод в северной части Филадельфии и, как ожидается, сможет предоставить городу свыше восьмисот рабочих мест. Бывший мэр Хэддонфилда и его жена Барбара теперь живут в Балтиморе, штат Мэриленд, где мистер Хардгров восстанавливает силы после неизвестной болезни, вынудившей его оставить пост и продать свои акции в «Карлейль-банке» компании «Прэгер».


– Тебе неприятно вспоминать обо всем этом?

Карен задумалась.

– Было неприятно, когда дела мои шли плохо. Мне даже снились всякие страшные сны. А сейчас я почти не думаю об этом.

– Но если Хардгров так сильно заболел, что вынужден был продать свой прекрасный банк и уйти с поста мэра, значит, на свете действительно есть справедливость.

– Получается, что так.

Нейл поднял стакан с холодным чаем:

– За справедливость! И чтобы этому проходимцу никогда не поправиться.


Одиннадцатого июля, через три недели после премьеры «Ундины», прошедшей при переполненном зале, Арчи Войноски, с холодным, хмурым лицом, поставил стул в центре сцены и оседлал его, как коня.

– Я должен сообщить вам неприятную новость. Мы закрываем спектакль через неделю.

Приглушенный ропот прокатился по сцене. Нейл и Карен, узнавшие о решении режиссера еще вчера, молча стояли в стороне. Убежденный в том, что спектакль снимается по его вине, Нейл снова нашел утешение в бутылке. Но на этот раз отключил телефон и отказался открыть дверь, так что вчерашний спектакль прошел без его участия.

Карен посмотрела на Нейла – бледен, похоже, едва держался на ногах, но по крайней мере в театр явился. И до спектакля еще было время. Если ему повезет, да еще Арчи поможет, он будет играть сегодня, как и было запланировано. Но что будет завтра вечером? И как быть с остальными одиннадцатью представлениями?

– Продажа билетов за последние две недели резко упала, – продолжал Арчи. – Владелец театра счел за лучшее закрыть спектакль, пока он совсем не провалился.

Карен наблюдала, как актеры разбредаются, образуя несколько небольших группок. Нейл что-то пробормотал.

– С тобой все в порядке? – спросила Карен. Нейл отвернулся и ногой отшвырнул фанерную перегородку со своего пути.

– Конечно! Все в порядке. Все просто великолепно!


Накануне последнего представления Джек Витадини сидел в первом ряду театра «Мирэмар» со Стюартом Вагнером, владельцем киностудии «Карнеги пикчерс» в Голливуде. Затащить сюда Стью было совсем не легко: обычно продюсер перекладывал заботы по поиску новых талантов на своих подчиненных. Но когда Джек попросил поехать с ним в Нью-Йорк, Стюарт не смог отказать другу.

– Тебе нужно посмотреть Карен Ричардс в этой пьесе, – убеждал его Джек. – Клянусь, Стью, она просто живая Джоанна из твоей «Райской бухты».

И, глядя сейчас на Стюарта, как он сидит, наклонившись вперед всем телом и прищурив глаза, Джек мог с уверенностью сказать, что интуиция его не подвела.

Когда после второго акта закрылся занавес и раздались жидкие аплодисменты, Джек, взглянув на полупустой зал, повернулся к Стюарту.

– Что случилось со зрителями в этом городе? – спросил он. – Неужели не понимают, что перед ними блестящий спектакль?

– Выйдем покурить. – Стюарт встал.

Это был высокий интересный мужчина с вьющимися, тронутыми сединой волосами и калифорнийским загаром, а густые брови, сросшиеся в прямую линию над носом с горбинкой придавали ему сходство с орлом.

Владелец киностудии вынул из нагрудного кармана тяжелый золотой портсигар и открыл его.

– Ты был прав. Она хороша. Очень свежая, необычная и в то же время очень чувственная.

– Я же сказал тебе, что ты не разочаруешься.

Стюарт стоял, уставившись взглядом в сырое пятно на потолке.

– Однако я не уверен, что она справится. Переход от сцены к экрану всегда проходит трудно. Многие актрисы, хорошие актрисы, пробовали, и не получилось.

– Но это потому, что они уже по многу лет проработали в театре. Карен совсем не тот случай. Она играет недавно и может легко приспособиться к другой среде. Особенно с таким директором, как Майкл Харрис.

– Но ведь твоя Карен совершенно никому не известна. А Джоанна – главная роль. Кроме Чада Бреннера, в фильме не будет «кассовых» актеров, понимаешь?

– Ну и что с того? Разве до нее не было актрис, которые прославились совершенно внезапно и стали звездами?

– А ты что, предрекаешь ей такую судьбу?

– Да, и ни минуты не сомневаюсь. Давай, пригласи ее попробоваться на эту роль. Ты ведь ничего не теряешь.

В фойе замигал свет, приглашая зрителей к началу третьего акта.

– Я поговорю с ней, – сказал Стью, загасив сигарету в высокой напольной пепельнице. – Это все, что я могу обещать.


– Так вы хотите сказать, – спросил Стюарт Вагнер, когда они сидели после спектакля в баре «Четыре сезона», – что пришли в этот театр, надеясь получить работу помощника режиссера, а вышли, держа в руках главную роль?

– Да, что-то вроде этого, – сказала Карен, улыбнувшись его недоверию. – Но не забывайте, что к этому времени Арчи уже отчаялся найти подходящую Ундину.

– Отчаялся или нет, но он сделал правильный выбор. Вы были великолепны.

– Спасибо.

Карен потягивала шампанское с ликером, еще не совсем понимая, зачем она оказалась здесь. Витадини и Вагнер прилетели из Лос-Анджелеса днем, и Джек, подождав, когда Карен уйдет в театр, зашел к ней домой поздороваться с Элизабет и Петри.

– Я не хотел, чтобы ты знала, – сказал он ей за сценой после представления. – Не хотел мешать тебе и смущать нашим неожиданным появлением.

– Каковы сейчас ваши планы? – спросил Стюарт.

Она постаралась не показывать беспокойства, которое испытывала с тех пор, как было решено закрыть «Ундину».

– Ну, что обычно делают в таких случаях? Буду искать другую роль.

– В театре?

– Или на телевидении. Сейчас снимается много сериалов. Может, мне и повезет.

– А вы сумеете это осилить? Я имею в виду работать на телевидении.

Карен удивленно посмотрела на него:

– Конечно.

– Вы не считаете такой переход слишком трудным? – улыбнулся Стюарт.

– Нет, не считаю. Театр – не только прекрасная школа мастерства, он, кроме того, более требователен к актеру, чем телевидение.

– Как это? – Стью нравилась ее уверенность.

– На телевидении есть преимущество – там можно сделать столько дублей, сколько нужно. В живом театре ты должен сразу сыграть точно. А это, – сказала она и слегка приподняла подбородок, – требует гораздо больше усилий.

– И таланта?

Теперь улыбнулась она.

– Я не хотела этого говорить, но раз вы спрашиваете… Да, талант здесь тоже играет большую роль.

Стью рассмеялся и, когда официант ставил перед ним тарелку с копченой семгой, украшенной луком и каперсами, спросил:

– А что вы думаете насчет большого экрана?

Ее взгляд вдруг сразу стал серьезным.

– Вы имеете в виду кино? Голливуд?

И по довольному виду своего старого друга Карен поняла, что наступил решающий момент и что именно ради этого они сейчас находятся здесь.

– Совсем не обязательно Голливуд, – ответил Стью. – В прошлом я очень многие свои фильмы снимал именно здесь, в Нью-Йорке.

– Это что – предложение? – спросила она, переводя взгляд с одного на другого. – Вы предлагаете мне роль в одном из ваших фильмов, мистер Вагнер?

– Пожалуйста, называйте меня Стью. И… я действительно… думаю предложить вам роль и решил пригласить вас приехать в Лос-Анджелес на кинопробу.

Карен боролась с искушением ущипнуть себя. Еще минуту назад она боялась и думать о своем будущем, а теперь сидит и слушает, как этот преуспевающий продюсер четко и ясно просит ее сделать пробу на роль в своем следующем фильме.

– Фильм, о котором говорит Стью, называется «Райская бухта», – сказал Джек. – Он будет сниматься полностью в Нью-Йорке, что как раз совпадает с твоим намерением остаться там.

– Что же это делается? – растерянно воскликнула Карен.

– Вот. – Стью положил рядом с тарелкой Карен толстый желто-оранжевый пакет. – Сценарий «Райской бухты». Джек предусмотрительно захватил с собой. Прочтите его. Потом скажете, как он вам понравился и что вы думаете о роли Джоанны – главной роли.

Сердце Карен подпрыгнуло. Конечно, еще рано говорить о деньгах, но главная роль в полнометражном художественном фильме – даже для неизвестной актрисы – это жалованье не меньше нескольких сотен тысяч долларов в год. И не нужно больше считать каждое пенни! И никаких уцененных товаров! Она сможет наконец отдать Элизабет в хорошую частную школу, а потом – в один из лучших университетов в стране.

– Когда вы хотите сделать пробу?

– Как только у меня будет подходящий момент. Сейчас Чад Бреннер находится в Мексике, но вернется в Лос-Анджелес в ближайшие две недели.

– Вы хотите, чтобы я делала пробу с Чадом Бреннером?

Стью улыбнулся:

– Да не бойтесь вы этого имени! Чад – простой парень. Я думаю, он вам понравится. Очень важно проверить вас именно с ним – ведь необходимо определить вашу эмоциональную совместимость. Вот что я вам скажу, – продолжал он, взглянув на часы. – Уже поздно. Почему бы Джеку не отвезти вас домой на лимузине? Я уверен, вам есть о чем поговорить. А утром скажете свое окончательное решение.

Карен едва не рассмеялась. Она могла дать ответ прямо сейчас. Однако лишь сдержанно пожала ему руку, поблагодарила и спросила:

– Где вы остановились?

– В «Плазе». В двенадцать часов мы вылетаем в Лос-Анджелес.

Карен кивнула. Никогда не нужно показывать свое нетерпение.

– Я позвоню вам в девять.

ГЛАВА 25

Едва добравшись до дома и поблагодарив Петри за то, что та приглядела за дочерью, Карен легла в постель, подсунула под спину подушку и углубилась в чтение сценария.

Роль была просто великолепна – в ней чувствовалась и глубина, и сила, героиня вызывала сострадание. Роль, будто специально написанная для Джессики Лэнг или Салли Филд. Но предлагают пробоваться ей. Ей!

Карен посмотрела на часы и прикусила ноготь. Слишком поздно было звонить Нейлу, чтобы посоветоваться. И чуть не рассмеялась. Да что там советоваться! Она уже все решила. Решила сразу же, как только начала читать сценарий.


На следующее утро они с Нейлом сидели в маленьком кафе на Восьмой авеню. Карен откинулась на спинку винилового стула и спросила, немного разочарованная отсутствием у него энтузиазма:

– Ну как? Разве ты не хочешь мне ничего сказать?

Голубые глаза Нейла смотрели холодно и беспристрастно.

– Ты ведь уже приняла решение, так ведь?

Карен была удивлена.

– Ты мог бы сказать, что счастлив за меня. Что гордишься мной. Мог бы подбодрить. – Голос ее упал. – Мне ведь ужас как страшно.

– Ты могла бы и не говорить этого.

Смущенная его странным поведением, Карен оглянулась на людей в кафе, стараясь казаться спокойной.

– Нейл, ради Бога, что с тобой? Если бы я не знала тебя, то решила бы, что ты мне просто завидуешь!

– Завидую? – Он презрительно усмехнулся. – Завидую? Чему, скажи на милость? Уж не тому ли, что ты собираешься работать на этого самовлюбленного эгоиста? Что ты окажешься рядом с этими жадными до власти стервятниками? Безжалостными тупицами? – Нейл захохотал. – И ты это серьезно?

– А мне казалось, ты сам был бы не прочь вновь оказаться среди них, – напомнила Карен.

Это была их первая размолвка, а она уже чувствовала себя опустошенной.

– Потому, что я знаю, как с ними себя вести. А ты – нет. Да ты хоть понимаешь, что значит это неожиданное изменение карьеры?

Карен наклонилась над столом, и прилив злости заставил ее забыть о самообладании.

– Да, понимаю. Это значит – не попасть в ряды безработных прямо сейчас, когда закрывается спектакль, и не ходить по театрам, где тебе предлагают эпизод и грошовые заработки. Это значит – не беспокоиться больше о том, что Элизабет нужно покупать одежду и обувь. Это значит – не гадать, где найти деньги, чтобы заплатить за квартиру. – Карен бросила на него холодный взгляд. – Ну что, продолжать?

Нейл молча созерцал блинчики на своей тарелке. Еще минуту назад он умирал от голода. А теперь вид еды вызывал отвращение. Конечно же, полбутылки виски, выпитого им вчера после последнего представления «Ундины», тоже сыграли свою роль.

– Нейл, – сказала Карен, отодвигая чашку и беря его за руку. – Кажется, я знаю, что тебя беспокоит, но, дорогой мой, ты ошибаешься. На наши отношения это никак не повлияет. Я нисколько не изменилась со вчерашнего дня.

– Подожди, вот пройдет несколько месяцев…

– Уверяю тебя, ничего не изменится. Ты думаешь, я такая мелочная и ограниченная?

Нейл зло рассмеялся. Кого она хочет обмануть? Как всегда, Карен выглядела безупречно. Одетая в легкое платье с открытой спиной и с волосами, заколотыми высоко на затылке, она выглядела спокойной и невозмутимой, будто ее не мучили удручающая духота и влажность последних нескольких дней. Какой же он осел! Испортил один из самых счастливых дней в ее жизни.

– Нет, я не думаю, что ты ограниченная, – сказал Нейл. – Я далек от этого. Но мне кажется, как только ты станешь кинозвездой, у тебя не останется времени на меня.

– Не будь таким глупцом. У меня всегда будет время для тебя. А кроме того, ты не учел одного: я не собираюсь жить в Голливуде.

– Все равно тебе придется часто летать туда.

Она чуть не рассмеялась. Нейл надул губы, как избалованный ребенок, которому не дали игрушку.

– Стью Вагнер знает, что я не хочу уезжать из Нью-Йорка, – сказала она. – Если фильм не обманет его ожиданий и он захочет снимать меня в следующей картине или если еще кто-нибудь захочет снимать меня, это условие останется без изменений. – Нейл попытался освободить руку, и она выпустила ее. – А насколько я понимаю, ни тебе, ни мне нет никакой причины менять это условие.

– Я не верю тебе, – сказал Нейл.

– Ты хочешь доказательств, что не обманываю тебя? Значит, мне нужно сделать нечто, чтобы ты безоговорочно поверил в мою любовь?

– Да. Позвони Вагнеру еще раз и скажи, что ты передумала.

Карен покачала головой:

– Ты знаешь, что я этого не сделаю.

– Нет, я не знал.

Она посмотрела в большое окно, за которым торопились пешеходы. Ее всегда поражало, каким обыденным казалось все вокруг каждый раз, когда она собиралась совершить что-нибудь безумное. Карен даже подумала, что это своего рода знамение. Знак ей: быть поосторожнее, не торопиться, подождать.

– Ладно, я сделаю кое-что получше, – нетерпеливо сказала Карен, отбросив осторожность и делая вид, что не замечает, как Нейл удивленно поднял брови. – Ты согласен жениться на мне?


Нейл и Карен зарегистрировали свой брак в субботу тринадцатого августа. На короткой гражданской церемонии присутствовали только Элизабет, Петри и Дебби. После чудесного обеда в одном из самых известных ресторанов в западной части Петри забрала Элизабет к себе домой, а новобрачные вернулись на квартиру к Нейлу, уже полную упаковочных ящиков.

Там они открыли шампанское, чтобы отпраздновать этот торжественный момент, но когда Карен стала игриво расстегивать пуговицы на рубашке Нейла, то не могла не заметить вдруг возникшее его отчуждение. Карен обращала внимание на это и раньше, но надеялась, что все пройдет, как только они поженятся.

– Что с тобой? – в тревоге спросила она, когда Нейл отстранился.

– Ничего. – Он встал и отошел к окну, но Карен тут же подошла к нему.

– Нейл, разве ты не хочешь заняться со мной любовью?

– Я устал. – Он попытался улыбнуться. – Может быть, как-нибудь потом?

Карен взяла его под руку.

– Конечно. Пойдем поспим немного. Завтра у нас будет целый свободный день.

Он лежал с открытыми глазами еще долго после того, как жена заснула. С тех пор как они с Карен стали любовниками, уже не в первый раз Нейл замечал признаки импотенции, но впервые появилось чувство бесповоротности и безысходности. Он ударил кулаком по колену. Черт! Ну почему именно сейчас? И на что он рассчитывал, что собирался делать, когда женился? Карен, конечно же, попросит его обратиться к врачу. В конце концов разве не так должен поступить мужчина, стремящийся к восстановлению своей силы?

Но проблема в том, что Нейл Хаммонд давно уже не мужчина.

ГЛАВА 26

Карен и Элизабет улетали утром в среду.

– Ты точно не хочешь поехать с нами? – спросила его Карен, укладывая вещи в дорогу.

Нейл, несмотря на свое разочарование во всем и всех, уверил ее, что с ним все в порядке, и покачал головой.

– Это твоя проба, дорогая. Я только буду крутиться под ногами и стеснять тебя. – С улыбкой глядя в ее полные тревоги глаза, он добавил: – А кроме того, Лос-Анджелес в августе смерти подобен! Конечно, если бы тебе не предстояла важная кинопроба. В таком случае – это настоящий Город Радужных Надежд. Поезжай и ослепи их, Рыжая моя. И не беспокойся обо мне. – Нейл поцеловал ее в кончик носа.

– Мне было бы намного спокойнее, если бы ты был с нами.

– Все будет в порядке. Запомни, игра в кино не очень-то отличается от игры в театре, и не обращай внимания на то, что там тебе наговорил Вагнер. В каком-то смысле это даже проще. Не нужно беспокоиться, например, чтобы тебя услышали зрители на балконе. И ты не должна делать пауз, рассчитанных на реакцию зрителей. Камера для тебя – твой друг, твой союзник, и ты веди себя так, как в настоящей жизни, – только лучше. Короче говоря, не позволяй никому запугивать тебя: ни режиссеру, ни оператору, ни даже Чаду Бреннеру. Они такие же люди, как и мы с тобой.

– Но ведь они все профессионалы, а я – новичок. Что, если у меня не получится?

– Тогда ты повторишь сцену еще раз, вот и все. Они поймут. Все когда-то были новичками.

Карен подняла глаза и, встретившись с ним взглядом, почувствовала, как ее окутывает живительное умиротворение.

– Тебя послушать, это все так просто.

– Я сказал, это проще, чем играть в театре, а не совсем просто. Я слышал, что режиссер там – из тех молодых гениев, которые думают, что все знают. Будем надеяться, ты знаешь больше.

– Обещаю, что не разочарую тебя.


По дороге из аэропорта Нейл и Петри зашли в венгерский ресторанчик на Второй авеню. Нейл без конца подливал в бокалы сладкое венгерское вино и слушал рассказы Петри о ее первом знакомстве с американской кулинарией. И все это время у него было почти непреодолимое желание громко расхохотаться. Странную парочку они, должно быть, представляют, если посмотреть со стороны. Бывшая королева театра, кино и бывший кумир женщин – звезды экрана Венгрии и Америки – объедаются гуляшом, вспоминая о своем славном прошлом.

Проводив Карен, он стал распаковывать свои вещи, стараясь не думать о череде преследовавших его неудач. Но это было совсем нелегко. Пока Карен наслаждалась надеждами на светлое будущее, Нейл утюжил город в поисках хоть какой-нибудь роли в театре или учеников. Но все было безрезультатно. Еще месяц, и тощие сбережения подойдут к концу; тогда ему придется жить за счет Карен, пока не продаст свою квартиру и не зарегистрируется безработным. Не очень приятная альтернатива для человека, который когда-то имел один из самых высоких заработков в Голливуде.

Он вынул из коробки полдюжины носовых платков от Кристиана Диора, и, когда нес их к шкафу, на пол вдруг выпал заложенный между ними ключ. Нейл сразу узнал его – это был ключ от квартиры Тони.

Сердце стучало как молот, когда он наклонился, чтобы поднять маленький кусочек металла. Двухлетняя связь с Тони Осборном была самой бурной и разрушительной из всех его прежних увлечений. Но она была и самой чувственной и приносящей наибольшее удовлетворение, пока полгода назад Нейл, сытый по горло постоянными изменами Тони, сам не прервал их отношения.

Сладкое, мучительное желание жаркой волной окатило его поясницу. Потрясенный, Нейл швырнул ключ через всю комнату. Теперь он женатый человек и не важно, что последние три недели не мог заниматься любовью с Карен, – немного времени и терпения, и Нейл сделает ее счастливой.

Но он никак не мог выкинуть Тони из головы. Нейл часто думал о нем, несколько раз даже пытался позвонить, но клал трубку, уже набрав его номер.

Трясущимися руками он открыл другую коробку с одеждой. Черт возьми, нужно отдать этот проклятый ключ! Может, послать по почте? Нет, лучше, когда будет время, опустить в почтовый ящик Тони. Нейл почувствовал дрожь предвкушения. Нет, сейчас он ничего не будет делать…

И через полчаса уже стоял на лестничной площадке перед квартирой Тони.

Нейл постучал несколько раз. Тихо. Тогда он вставил ключ в замочную скважину, открыл дверь и вошел. За полгода в квартире почти ничего не изменилось: все такая же безупречно чистая и сразу же узнаваемая по запаху кожи, блеску полированной меди и по ярким абстрактным гравюрам на светлых стенах. Его острый взгляд заметил несколько новых дорогих предметов. Наверное, цветочный магазин приносит Тони неплохие доходы.

Увидев на тележке с напитками бутылку виски, Нейл налил себе и пошел на сверкающую, серебристо-белую кухню, чтобы взять лед, после чего направился в спальню. Почти все свободное пространство комнаты занимала огромная низкая кровать тикового дерева. Он бесцеремонно подошел к гардеробу, открыл дверцы и быстро оглядел полки и вешалки, отметив с удовлетворением, что вся одежда принадлежит только Тони. Еще одна проверка: в ванной одна зубная щетка и один комплект полотенец. С Тони никто не жил.

Вернувшись в гостиную, Нейл покопался в богатой коллекции записей классической музыки и поставил на проигрыватель «Аморозо» Вивальди. Потом сел на темный кожаный диван, закрыл глаза и в первый раз за несколько месяцев почувствовал, что по-настоящему расслабился.

В пять тридцать дверь в квартиру отворилась, и вошел ее хозяин со спортивной сумкой через плечо.

– Привет, Тони.

Глаза Нейла медленно окинули фигуру молодого человека, задержавшись дольше, чем нужно, на длинных мускулистых ногах, обтянутых модными дорогими джинсами, на стройной талии, выпуклых бицепсах. Густые светлые волосы, стриженные ежиком, делали Тони моложе его двадцати пяти лет. Он стоял на пороге, и его прозрачные ореховые глаза смотрели холодно и спокойно.

– Какого черта ты здесь делаешь? – спросил Тони хорошо поставленным голосом.

– Я был тут недалеко и решил на минутку заглянуть.

– Я не знал, что у тебя остался ключ.

– Я тоже не знал. Обнаружил его совершенно случайно. И сразу пришел… видишь… и… – Он махнул рукой и взял свой стакан. – В общем, я пришел, чтобы вернуть его. Надеюсь, ты не возражаешь, я тут налил себе немного выпить.

Тони сел в кресло напротив, закинув ногу на ногу.

– Ну, и… чем обязан? – На его губах появилась презрительная усмешка. – Если, конечно, это действительно неожиданный визит.

Нейл отхлебнул виски.

– Сказать по правде, в последнее время я о тебе иногда вспоминал, – признался он.

Ироническая улыбка заиграла на чувственных губах Тони.

– Правда? Тебе это не кажется несколько странным? Я слышал, что в последнее время некто завладел твоим сердцем. Какая-то актриса из какого-то театра.

Нейл был доволен, заметив сарказм в его словах.

– А ты как живешь? У тебя кто-нибудь появился?

Тони улыбнулся:

– Нет. Но я уверен, что ты уже знаешь об этом. – Не давая гостю возможности ответить, он встал. – Хочешь еще выпить?

Нейл кивнул и стал ждать, молча наблюдая за игрой мускулов на крепких округлых ягодицах Тони, стоявшего к нему спиной. Забытые ощущения всколыхнулись быстрее, чем Нейл успел совладать с ними.

– Расскажи мне об этой женщине, – сказал Тони, протягивая стакан со спиртным.

– Ее зовут Карен Ричардс.

– Никогда не слышал. Правда, я не такой уж завзятый театрал. – Тони продолжал стоять рядом, явно желая, чтобы Нейл поднял на него глаза. – И какие же у вас с этой актрисой проблемы?

– Почему ты решил, что у нас проблемы?

Тони посмотрел многозначительно.

– Ты не пришел бы сюда, если бы купался в блаженстве. Она знает? – Тони уточнил: – О тебе? О нас с тобой?

Нейл отрицательно покачал головой.

– Как же это так? Сразу секреты? – Тони укоризненно поцокал языком. – Не самый лучший путь для начала любовной связи, старина.

– Мы с Карен поженились, – сказал Нейл и отважно встретился с ним взглядом.

Тони в изумлении вытаращил глаза.

– Вы с ней что?

– Ты прекрасно слышал.

– Да, кажется, слышал. – Он тряхнул головой, будто эта мысль не хотела укладываться у него в голове. – Поженились? Ради всего святого, зачем тебе было идти на такое безумие?

Нейл вздохнул. Он и сам себе задавал тот же вопрос.

– Так где же эта добрая, любящая женщина, когда ты в ней так нуждаешься?

Нейл помешал лед в своем стакане. Как прекрасно Тони его знает!

– В Голливуде, на кинопробе. Один известный продюсер хочет попробовать ее на главную роль.

Тони сунул руки в карманы, отчего плотная голубая ткань сильно обтянула узкий таз.

– А куда же тогда денешься ты? – Его голос теперь звучал мягче, а движения стали манящими, двусмысленными.

Нейл поставил свой стакан, снова чувствуя горечь обиды.

– А черт его знает. Кому до меня дело?

– Мне до тебя дело.

Нейл взглянул в глаза молодого человека. И увидел там то, отчего во рту сразу пересохло.

– Спасибо. Сейчас мне так не хватает друга.

– Я не собираюсь быть твоим другом, Нейл.

Тони подошел так близко, что Нейл почувствовал его запах: густой, тяжелый, исходивший от его плоти и всегда опьянявший и возбуждавший Нейла. Боже правый, не нужно было приходить сюда! Все начиналось сначала: магнетическое притяжение, желание. Это было сильнее его, и Нейл сидел, не в состоянии пошевелиться.

– Ведь ты пришел сюда за чем-то вполне определенным, разве не так? – Продолжал Тони, медленно, призывно растягивая слова. – Так почему бы тебе не получить это, прежде чем ты уйдешь? Ради наших старых отношений!

Нейл молчал. Он был загипнотизирован вожделением, которое ясно читалось в глазах молодого человека.

Тони начал медленно расстегивать рубашку, обнажая чистую, без единого изъяна кожу.

– Это именно то, чего ты хочешь, – сказал он, полузакрыв глаза. – Да-да, я знаю. Я вижу это по твоим глазам, чувствую по твоему дыханию.

Тело Нейла содрогнулось от острого, неукротимого желания. Боже мой, это же совсем по-другому – с мужчиной, особенно с молодым! И не было в мире такой силы, которая заставила бы Нейла отказаться от такого наслаждения.


Встретив Карен с дочкой в аэропорту, Джек и Ширли отвезли их к себе в пригород Лос-Анджелеса. Дом стоял на гребне горы Санта-Моника, с одной стороны из окон открывался захватывающий вид на Лос-Анджелес, с другой стороны – на долину Сан-Фернандо. Обед выглядел как возвращение на родину: маринованные артишоки, которые Элизабет обожала, несравненные плоские макароны с моллюсками – коронное блюдо Ширли и невероятно вкусные пирожные со взбитым творогом.

Чувствуя, как сердце замирает от неизвестности и страха, Карен пришла в «Карнеги пикчерс». Несколько недель она усердно штудировала сценарий и репетировала свою роль с Нейлом. Но стоило ей посмотреть в камеру, лишь взглянуть на стоявшего рядом знаменитого актера, на десятки людей, глядевших на нее в ожидании, как Карен застыла, сразу забыв все реплики и чувствуя, что теряет сознание.

– Стоп! – в пятый раз прокричал Майкл Харрис.

Она повернулась к режиссеру и виновато улыбнулась. Это был бородатый сухопарый молодой человек лет тридцати в коротких джинсах и резиновых тапочках на босу ногу.

– Простите, – смущенно пробормотала она.

Харрис что-то сказал своей команде и только потом подошел.

– Все нормально, – сказал он, обняв ее за плечи и увлекая со съемочной площадки. – Это со всеми случается. Старайтесь не думать о словах, об их смысле. И больше думайте о том, что вы видите, что чувствуете, но не как Карен Ричардс, а как Джоанна.

Она посмотрела на Чада Бреннера, сидевшего на какой-то корзине и спокойно пившего апельсиновый сок. Это была его четвертая картина, но, несмотря на свое положение звезды, он вел себя на съемочной площадке довольно скромно, приветливо и терпеливо – даже после пяти неудачных дублей с Карен.

Молодой режиссер проследил за ее взглядом и улыбнулся:

– Этот знаменитый малый смущает вас?

– Немного.

– Вы знаете, однажды в шестом классе я вот так же боялся учителя. Каждый раз, как он открывал рот, я испытывал смертельный ужас. Стоило ему посмотреть на меня косо, и я проглатывал язык на целую неделю. Наверное, он представлялся мне каким-то сверхъестественным существом с необъяснимой, нечеловеческой силой. – Майкл Харрис засмеялся. – Но вот однажды в туалете я вдруг услышал, как он пукнул, громко, на весь туалет. Я, конечно, тут же убежал, потрясенный своим открытием. Но через какое-то время до меня вдруг дошло, что этот человек ничем не отличается от других. Я больше его не боялся. И мои оценки стали заметно выше. С тех пор, если я встречаю кого-то, кто внушает мне страх, – будь то профессор колледжа, знаменитый актер или самовлюбленный директор киностудии, – то сразу вспоминаю того учителя, и мой страх куда-то пропадает.

Карен рассмеялась, чувствуя, как ее напряжение тает.

– Спасибо, Майкл. Очень необычная история. Забавная, но весьма убедительная.

Режиссер протянул руку, и Карен, схватив ее, как спасательный круг, встала.

– Ну что, теперь попробуете осилить эту сцену? – весело спросил Майкл.

Чад Бреннер, который все это время наблюдал за ними, опустил пластиковый стаканчик и подмигнул ей, будто догадался, о чем там они с Майклом беседовали.

На этот раз Карен легко сыграла всю сцену, не обращая внимания ни на команду, ни на камеры, ни на знаменитого актера, стоящего так близко. Диалог лился настолько свободно, будто действительно она неожиданно стала Джоанной Фаулер. Карен двигалась по съемочной площадке, касалась мебели, брала вещи, оставшиеся Джоанне от отца, и вдруг вспомнила смерть своих собственных родителей. Глаза ее наполнились слезами, и, когда она вновь заговорила, голос стал хриплым от волнения.

На съемочной площадке воцарилась тишина. Майкл Харрис за телекамерой затаил дыхание: он всегда чувствовал настоящий талант. Режиссер увидел, как изменился взгляд Чада Бреннера, и стал свидетелем того, как между актерами вдруг сверкнула искра взаимопонимания и сам воздух, кажется, накалился от драматического напряжения.

Первый помощник обернулся к Майклу и, вопросительно подняв бровь, ткнул пальцем в сценарий, но Майкл с досадой отмахнулся. Карен и Чад давно отошли от текста, но он и не думал протестовать. Если то, что актеры творили в данный момент, Бог даст, будет запечатлено на пленке, то эта неизвестная Карен Ричардс и есть победительница.


Стюарт Вагнер, Майкл Харрис и Джек Витадини сидели в проекционной кабине и просматривали кинопробу. Стью, не сказавший ни слова за все время просмотра, когда зажгли свет, закурил сигарету.

– Ну, джентльмены, – сказал он наконец, – по вашим лицам я вижу, что все мы сходимся во мнении. Эта леди действительно хороша. Твое мнение, Майкл?

Режиссер кивнул.

– Теперь я и представить себе не могу кого-нибудь еще на эту роль, – сказал он. – Среди зрителей-мужчин наверняка не было никого, кто не поддался бы ее обаянию, а среди женщин – кто не захотел бы очутиться на ее месте.

Стью посмотрел на Джека.

– Скажи ей, что она принята с зарплатой двадцать тысяч долларов в неделю на первые двадцать шесть недель. Снимать начнем следующей весной или раньше, если съемки картины, в которой сейчас занят Бреннер, закончатся досрочно.

– Ей, наверное, понадобится аванс, – тихо сказал Джек.

Стью махнул рукой.

– Никаких проблем. Двести тысяч достаточно?

Джек улыбнулся. Ему не терпелось посмотреть на Карен, когда она увидит чек.


Она позвонила Нейлу из Лос-Анджелеса на следующий день.

– Я сделала это, – сказала Карен тихим голосом, едва сдерживая волнение. – Я сделала кинопробу.

– И как ее приняли? – спросил Нейл, почти не сомневаясь в ответе.

– Великолепно! И Майкл Харрис, и Стюарт Вагнер очень довольны. – Она засмеялась немного смущенно. – Сказали, что я играю потрясающе.

– Это просто замечательно.

– Сегодня я подпишу контракт, потом мы с Джеком собираемся позавтракать. Завтра я приглашена на вечер в доме Вагнера…

– Когда ты вернешься?

– В понедельник. Я хотела остаться еще на день и свозить Элизабет в Диснейленд.

– Мне приехать за тобой в аэропорт?

– Нет, дорогой, это совсем ни к чему. Я даже точно не знаю, каким рейсом полечу. Лучше встретимся прямо дома.

– Прекрасно. – А сам со злостью подумал: «Да, она уже настолько погружена в свои грезы, что даже не подумала спросить, а как же я».


– О-о, Ширли, – воскликнула Карен после завтрака в субботу. – В этом доме так хорошо, мне совсем не хочется уезжать.

Ширли поставила кофейник на низкий дубовый столик.

– Так почему бы тебе не побыть у нас еще немного?

– Мамочка, пожалуйста, давай останемся! – взмолилась Элизабет, кладя на тарелочку еще теплый пирог с персиками. – Мы бы могли тогда поехать и посмотреть новый пляжный домик дяди Джека в Кармеле.

– Я и сама хотела бы остаться, радость моя, но Нейл уже соскучился без нас, да и я, если честно, ужасно хочу домой.

– А по какой причине Элизабет не может побыть у нас еще пару дней? – спросила Ширли. – Тогда мы могли бы свозить ее в Кармел, а ты побыла бы наедине со своим супругом.

– Ну… – Идея выглядела заманчиво: им с Нейлом действительно необходимо побыть вместе.

– Мы посадим ее на утренний восьмичасовой рейс в среду, и ты встретишь ее в аэропорту, – продолжала Ширли, которую девочка настойчиво теребила за руку, призывая не сдаваться. – Элизабет будет в полной безопасности.

В другом углу комнаты Джек, сидевший на телефоне уже почти двадцать минут, так сильно ударил кулаком по столу, что Элизабет и обе женщины вздрогнули.

– Ради Бога, Лэрри! – кричал он в трубку. – Если ты сейчас прозеваешь этот фильм, с твоей карьерой режиссера здесь будет покончено – пойми ты это своей тупой головой!

– Ты и ему бы сделала услугу, – прошептала Ширли, наклоняясь к Карен и показывая глазами на мужа. – Он бы с удовольствием провел несколько дней подальше от города.

Джек подошел к ним, качая головой.

– Режиссеры, примадонны. Чтоб они все провалились! – Он сел и улыбнулся Элизабет, сразу забыв о своем плохом настроении. – Ну так что, ты у нас остаешься или как?

Три пары вопрошающих глаз посмотрели на Карен.

– Хорошо, хорошо! – сдалась она. – Можешь остаться, Элизабет. Ну как я могу сказать нет, если вы втроем нападаете на одного?


Белый – в колониальном стиле – дом Вагнера из двадцати двух комнат поразил Карен своим великолепием. Фонари на всем подъездном пути, серпантином поднимающемся на высоту в двести футов, освещали поток «роллс-ройсов», «мерседесов» и «поршей», непрерывно подъезжающих к залитому яркими огнями главному входу. Здесь одетые в красную униформу слуги быстро отводили машины на стоянку за домом.

– Стью ничего не любит делать наполовину – как вы считаете? – заметил Майкл Харрис, когда их лимузин остановился за серебристым «мерседесом».

Карен увидела, как из машины вышел Грегори Пек с супругой, и в изумлении покачала головой:

– Моя дочь сказала бы: «Это место впечатляет».

Ширли и Джек передали свои извинения и предпочли остаться дома с Элизабет. И Майкл – холостяк – согласился сопровождать Карен.

Гости, среди которых было много знаменитостей, приветствовали друг друга с широкими улыбками, красивые женщины блистали модными туалетами, ухоженные мужчины восхищали уверенностью в себе.

Карен посмотрела в огромное зеркало. Сейчас она радовалась тому, что Ширли уговорила-таки ее пройтись сегодня утром по магазинам на Родео-драйв. После трех часов мучительных поисков, перемерив не меньше дюжины самых невероятных платьев, она выбрала длинные брюки из черного итальянского шелка, трикотажную кофточку и черный короткий жакет из французского кружева, а также атласную театральную сумочку и босоножки на высоком каблуке с застежкой на щиколотке, стоившие больше недельной зарплаты в театре «Мирэмар».

Под влиянием момента и вообще потому, что обожала старомодные украшения, Карен купила оригинальное ожерелье из черных и серебряных бусин разного размера, которые, на удивление, совсем не выглядели примитивно. Наоборот, на фоне обилия драгоценностей в зале, придавали Карен какой-то свой, неповторимый стиль.

– Вы выглядите потрясающе, – сказал Майкл. – Так что хватит терзаться.

– А что, так уж заметно?

– Нет. Но я уже вас изучил. И могу сказать, о чем вы сейчас размышляете. Вас одолевают сомнения. «Зачем я сюда пришла? Кто все эти люди? Примут ли они меня?» – обычная чепуха, которая приходит в голову каждому, кто впервые появляется в Голливуде.

Карен развеселилась.

– О, я так рад, что вы смогли прийти. – Стюарт Вагнер, в ослепительно белом смокинге, дружески поцеловал ее в щеку. – Вы еще не знакомы с моей женой, Кларой? Дорогая, это Карен Ричардс, наша восходящая звезда.

Изящная хорошенькая блондинка в узком декольтированном платье телесного цвета протянула ей руку.

– Рада познакомиться с вами, Карен. Добро пожаловать к нам и, пожалуйста, чувствуйте себя как дома. Если вам что-нибудь нужно, скажите мне.

– Спасибо.

Майкл, взяв ее под руку, стал представлять своим знакомым. У Карен возникло чувство, что за ней кто-то наблюдает. Сначала это было просто какое-то неясное ощущение, на которое она старалась не обращать внимания. Ведь в Голливуде, да еще на таком огромном вечере, едва ли можно счесть странным, если на тебя кто-то посмотрит. Но это ощущение вновь возникло, когда она, вежливо улыбаясь, медленно потягивала шампанское. Карен стала потихоньку разглядывать публику и наконец встретилась глазами с молодым темноволосым человеком.

– Кто этот Ромео у колонны? – спросила она своего режиссера, находя, что пристальный взгляд незнакомца и саркастическая улыбка несколько ее раздражают.

Майкл взял с подноса проходящего мимо официанта бутерброд с икрой и только после этого мельком посмотрел на Ромео.

– Да это Рон Сантини. Он сделал себе имя, играя в самых разных мыльных операх. Ходят слухи, будто он может стать новым Джеймсом Бондом. А почему вы спросили? Вы его знаете?

– Нет. Просто он смотрит на меня так, словно я должна его знать.

– Ну, значит, даже он не может устоять против чар красивой женщины.

Карен была в недоумении.

– Что вы хотите этим сказать?

Майкл сделал знак официанту с какими-то необыкновенными закусками на подносе.

– Только то, – и понизил голос до шепота, – что Сантини интересует исключительно мужской пол.

– Вы имеете в виду, что он гей?

– Можно и так выразиться. И очевидно, Стью не знает этого, иначе не пригласил бы его. Если, конечно, красавец не пришел с кем-нибудь вместе.

Майкла увлекла красивая молодая индианка в золотистом сари, и она увидела, как Рон Сантини лениво, но грациозно оторвал свое молодое красивое тело от колонны и с бокалом шампанского неторопливо направился к ней. Карен лихорадочно соображала, как избежать беседы с ним, не показавшись неучтивой. Это был ее первый вечер в Голливуде, и хотя она не собиралась становиться завсегдатаем таких приемов, все же не хотела приобретать врагов в самом начале карьеры.

– Мисс Ричардс? – На губах незнакомца играла циничная улыбка, темные глаза смотрели насмешливо. – Не думал, что мы с вами встретимся, – сказал он, протягивая ей руку. – Рон Сантини.

Она неохотно дотронулась до его руки. Если актер скрывает свою гомосексуальность, открыто и намеренно преследуя женщин, то она должна задать ему хороший урок. Его сарказм и надменность были просто отвратительны.

Но следующая фраза буквально сразила Карен.

– Как поживает Нейл? – ухмыльнулся он.

– Вы знаете моего мужа?

– Да, и очень хорошо. Разве Нейл не говорил вам об этом?

Карен, выведенная из себя его тоном, сразу перешла в наступление:

– С какой стати муж должен был говорить мне о вас?

Рон рассмеялся, в глазах его светилась нескрываемая издевка.

– Потому что когда-то мы были с ним друзьями. Очень хорошими друзьями.

– Думаю, вы просто ошибаетесь, – сказала Карен, понимая, на что намекает Сантини.

– Нет, не ошибаюсь. – Он широко улыбнулся, демонстрируя прекрасные белые зубы. – Хотя меня не удивляет, что у Нейла такая короткая память. «Полюбить, покинуть, позабыть» – вот его любимый девиз. Но теперь он женатый человек, и я надеялся, что его манеры несколько изменились.

Карен сказала очень тихо и холодно:

– Я не знаю, что вы пытаетесь сказать, мистер Сантини, и каковы ваши цели. Но я предупреждаю – если вы намерены распространять о моем муже омерзительные слухи, то будете отвечать за это перед судом.

Сантини бросил быстрый взгляд на ближайшую группу гостей и остался доволен тем, что никто не обращал на них внимания.

– О-о, я сомневаюсь, что дело зайдет так далеко. Нейл никогда не любил открытых конфронтации. А что касается распространения слухов, как вы говорите, то будьте уверены, что я – сама осторожность. В конце концов, мне надо заботиться о своей карьере. Единственное, в чем я не смог себе отказать, так это увидеть собственными глазами женщину, которая смогла так быстро переделать Нейла. – И поднял бокал, приветствуя ее. – Вы произвели на меня весьма сильное впечатление.

– Зачем вам это? – свистящим шепотом проговорила Карен. – И что вам сделал Нейл?

Темные глаза Сантини стали жесткими.

– Он бросил меня несколько лет назад, мисс Ричардс. И довольно бесцеремонно. Для меня это первая возможность свести счеты с Нейлом. Но, судя по вашей реакции, я не так уж ему и навредил.

Ей стоило невероятных усилий не ударить гея.

– Вы играете в опасные игры, мистер Сантини. И если вы действительно дорожите карьерой, я бы посоветовала вам умерить свои фантазии и оставить меня в покое.

– Как вам будет угодно. Но у меня к вам просьба: скажите Нейлу, что… Персик передает ему привет.

Карен почувствовала, как к горлу подкатывает тошнота. Она кинулась на террасу, где оркестр наигрывал мелодии сороковых годов, и, держась обеими руками за резную балюстраду, жадно хватала ртом теплый, насыщенный цветочными ароматами воздух.

Внизу сияли огни Лос-Анджелеса, но Карен ничего не видела. Чудовищные обвинения Сантини эхом звучали в ее ушах. «Этого не может быть», – твердила она себе, чувствуя, как новая волна тошноты поднимается к горлу. Нейл не гей. Это невозможно!

Вечер тянулся невероятно долго. Сантини нигде не было видно, но Карен никак не могла забыть его. Точно так же, как и отделаться от тошнотворного ощущения, что жизнь ее снова рушится.

ГЛАВА 27

Последнюю ночь в Калифорнии она почти не спала. И, бесконечно прокручивая разговор с Роном Сантини, задавала себе вопросы, на которые не было ответов. Что, если все это правда? Что, если странное поведение Нейла в последнее время было вызвано совсем не стрессом? Может, были и другие признаки, на которые она просто не обратила внимания?

Карен была слишком поглощена своей страстью, чтобы замечать едва уловимые изменения в их отношениях с Нейлом. Только в последние две недели она поняла, что у мужа отсутствует либидо, но объяснила это закрытием спектакля и его постоянным беспокойством за свое будущее. И даже предположить не могла, что человек, много лет владевший сердцами и душами миллионов женщин, был совсем не тем, кем казался. С тяжелым чувством Карен поняла, что уже считает его виновным.

Самолет остановился, и все ее мысли теперь были только об Элизабет. Девочка уже пережила разрушение одного семейного очага. Неужели придется заставить ее пройти через все это снова? А она так привязалась к Нейлу! Можно ли спасти этот брак? Хотя бы ради дочери!

Со вздохом Карен подняла дорожную сумку и пошла между рядами кресел. Это возвращение должно было бы стать для нее триумфальным. Началом новой, блестящей жизни. Но Карен чувствовала, что ее снова ждет… катастрофа.


Нейл сидел за высоким кухонным столом, вперив взгляд в трещину на стене над раковиной. «Боже мой, – горько думал он, – вот так весь мир рушится от одного удара грома». Меньше всего он ожидал, что Карен узнает в Калифорнии о его связи с Сантини. С этим подонком!

– Нейл! Это правда?

Он не мог поднять глаза и ответил охрипшим голосом:

– Да.

Карен закрыла глаза. Она еще надеялась, что все это ложь – лишь грязные сплетни, без которых Голливуд просто жить не может.

– Почему ты ничего не рассказал мне?

Нейл невесело рассмеялся:

– Как ты думаешь, что я должен был тебе сказать? «Кстати, дорогая, это ничего, если я педераст?»

– Не говори так!

– А что, это ведь правда! Для вас, людей так называемой правильной ориентации, я и мне подобные все равно что прокаженные. О-о, я знаю, вы твердите, что относитесь к этому без предубеждения и с полным пониманием, но в душе вы считаете нас выродками и отверженными.

– Прекрати! – Глаза ее сверкали. – Как ты смеешь ставить меня рядом с такими людьми? Я, черт побери, действительно человек справедливый и без всяких предубеждений. И я не собираюсь притворяться.

– Но ты же не поняла меня!

– А ты хотя бы пытался дать мне такую возможность? Нет! Вместо этого ты позволил мне узнать обо всем от этого… пошлого ничтожества! – Она схватилась за спинку стула. – Сколько времени ты был… – И умолкла, не зная, какое слово употребить.

– Долго. Все началось еще в школе, но никто не знал. Наверное, это был самый долгий секрет во всей истории Голливуда. Даже сейчас, после стольких лет, правду обо мне знают лишь несколько человек.

Он замолчал, чувствуя неловкость.

– Я хочу знать все. Все!

Нейл вздохнул, не зная, с чего начать. Наконец он нашел нужные слова, но так и не смог смотреть Карен в глаза.

– Я старался скрывать эту сторону своей жизни, назначал свидания молоденьким актрисам, партнершам по фильмам, снимался для журналов с самыми шикарными женщинами, даже пару раз обручался. Часто, если становилось совсем невмоготу, потихоньку улетал на выходные в Сан-Франциско. Я научился всяким хитростям, чтобы избегать репортеров, даже переодевался, и менял внешность, нанял себе личную охрану, в общем-то бандитов, которые сразу зверели, если кто-то отваживался подойти слишком близко к кинозвезде, – ведь я платил им за это огромные деньги. Когда все-таки пошли слухи и это стало серьезно угрожать моей карьере, студия, чтобы предупредить скандал, предприняла единственно верный шаг, который успокоил прессу. Они свели меня с Лорной Мартин – эдакой эротичной восходящей кинозвездочкой, которая играла какую-то маленькую роль в моем последнем фильме. После короткого ухаживания, которое широко освещалось в прессе, мы поженились.

– Ты… занимался с ней любовью? – Карен задала этот вопрос, не поднимая головы.

– Два раза. Она была единственной женщиной в моей жизни до тебя. Когда у меня уже не осталось сил разыгрывать этот спектакль, я стал искать удовольствия в другом месте, только теперь я был очень и очень осторожным. Через восемнадцать месяцев мы с Лорной разошлись.

Карен сжала кулаки, боясь задать следующий вопрос. Но она знала, что не успокоится, пока не сделает этого.

– Когда у тебя была последняя связь? Я имею в виду с другим мужчиной.

– Больше двух лет назад, – солгал Нейл. – Я потому и не смог быть с Роном, что уже не чувствовал того, что раньше. Я начал меняться. А потом встретил тебя, и с того вечера, когда мы были впервые вместе, я понял, что теперь у меня все будет по-другому. Моя жизнь полностью перевернулась. Я поверил, что могу преодолеть все. По крайней мере, пока я с тобой.

– А как же те трудности, что были у нас с тобой совсем недавно? Помнишь? Ты тоже сможешь их преодолеть? Или это останется у нас на всю жизнь?

Воодушевленный ее словами, Нейл затряс головой и сказал как можно искреннее:

– Меня съедало чувство вины, что я должен был сказать тебе обо всем и не сделал этого. Теперь все будет по-другому. Я обещаю.

Он смотрел с обезоруживающей искренностью, и хотя отчаянно хотела поверить ему, она вдруг поняла, что не может отделить в Нейле человека от актера.

– А у тебя не было?.. – «Господи, как же это сказать?» – Тебе не хотелось… кого-то еще, с тех пор как мы вместе?

Сердце Нейла отчаянно забилось. Наверное, Карен слышит его удары. Последние тридцать лет своей жизни он прожил, постоянно придумывая одну хитроумную ложь за другой, и вот теперь, когда все его будущее зависит от того, что сейчас сказать и как сказать, Нейл не может выдавить из себя ни слова. Где же его актерский талант, когда он ему так нужен?

– Конечно, нет, – выдохнул Нейл.

Что-то в его интонации, в том, как он едва уловимо отвел глаза, заставило Карен застыть от страшной догадки.

– Что ты делал, пока я была там? – спросила она наконец.

– Это что? – вдруг закричал Нейл и ударил ладонью по столу. – Испанская инквизиция? Ничего не делал! Тебя это устраивает? Я слонялся по городу как потерянный, чувствуя свою вину и проливая горькие слезы.

– Посмотри на меня, Нейл, – потребовала Карен, не отводя взгляда, – скажи мне это еще раз.

В его глазах она прочитала молчаливый ответ и прошептала:

– О Господи! Ты с кем-то встречался…

Он слез с высокого табурета, чувствуя облегчение оттого, что уже ничего не нужно скрывать. Теперь все будет хорошо. Он постарается все объяснить.

Нейл взял ее за плечи и заставил посмотреть себе в глаза. Во взгляде жены он увидел ужас и боль от его нового предательства.

– Это было только один раз, Карен. Клянусь! Я нашел этот проклятый ключ, про который совсем забыл, и пошел отдать. – Он чувствовал, как по спине стекает струйка пота. – Я ничего не хотел… Но это случилось. Я был так одинок, Карен! Я очень страдал. Как ты не понимаешь меня? Вся моя карьера полетела к черту, и все остальное. И я думал… думал, что… наверное, уже ничего не смогу в сексуальном плане.

Он почувствовал, как Карен сразу вся сжалась.

– И ты пошел и переспал с кем попало, дабы убедиться, что ты еще что-то можешь? – Тонкая ниточка ее терпения лопнула. – Убирайся!

– Карен, ты меня совсем не слушаешь! А говорила, что справедливая. Сейчас как раз случай доказать это.

Она окончательно вышла из себя.

– Убирайся отсюда, Нейл. Сейчас же!

– Этого никогда больше не случится, клянусь, – умолял он.

Его голос дрогнул от отчаяния. О Боже, нужно что-то сделать! Он должен заставить Карен простить его, ведь Тони ясно дал понять, что не собирается поддерживать их отношения. Если Нейл потеряет Карен, то снова останется один. Один, и без копейки денег.

Карен в ужасе отшатнулась, будто одно его прикосновение могло осквернить ее.

– Возьми все, что тебе необходимо на сегодня, а завтра заберешь остальное. Я хочу, чтобы к приезду Элизабет ничто не напоминало о твоем коротком пребывании в этой квартире.

– Но ты ведь не можешь вот так просто меня выбросить. Я твой муж.

Карен посмотрела на него ледяным взглядом.

– Завтра я первым делом позвоню адвокату по разводам. Советую тебе сделать то же самое.

По бесстрастному выражению лица он понял, что сейчас бесполезно пытаться переубедить ее в чем-либо. Карен нужно время, чтобы охладить пыл, посмотреть на все более разумно. Она стояла у окна, выходящего на залив: спина прямая, руки воинственно сложены на груди.

– Я завтра позвоню тебе.

Карен не ответила, и он ушел.


– Мне жаль, что женщина так сурово обошлась с тобой. – Тони, развалившись, лежал на своем кожаном диване, глядя, как Нейл беспокойно мерил шагами комнату. – Но, скажи на милость, зачем ты выложил ей всю правду?

Нейл продолжал нервно ходить по комнате.

– Не знаю, не знаю! Так получилось!

Тони поднял обе руки, как бы обороняясь.

– Как ты считаешь, есть вероятность, что твоя жена передумает относительно развода?

– Я надеюсь. Хотя, наверное, я просто обманываю себя. Я слишком сильно ее оскорбил.

– И что ты собираешься делать?

– Вернусь в свою квартиру. Немного приду в себя. – Он сухо засмеялся. – Надеюсь, найду работу, чтобы не умереть с голоду.

Тони помолчал, потом встал и, хлопнув Нейла по плечу, сказал:

– Слушай, а почему бы тебе не переночевать у меня? Ты можешь поехать к себе и утром, когда тебе станет получше.

Нейл с благодарностью посмотрел на него.

– Спасибо, Тони. Я, наверное, приму твое предложение. – И, видя, что молодой человек взял ключи, спросил: – А ты разве уходишь?

– У меня дело.

– В девять часов вечера?

– Это очень важное дело. – И уже в дверях он заговорщически посмотрел на Нейла. – Может так случиться, что ты еще будешь благодарить меня за это.

И прежде чем Нейл успел спросить, что он имеет в виду, Тони ушел.


Теперь ее охватила совсем другая боль. Не было ни чувства утраты, ни безумного отчаяния, ни жалости к самой себе. Слава Богу, ничего такого, что она ощущала, когда ей изменил отец Элизабет. Наверное, потому, что обстоятельства неверности Нейла так отличались от предательства Брайена. А может быть, и потому, что чувство, которое она питала к Нейлу, не было любовью, по крайней мере тем, что Карен считала любовью. Это оказалось просто чудесным увлечением, очередной фантазией, захватившей ее слишком сильно и слишком внезапно. Но любить его она не любила. Наверное, Карен с самого начала чувствовала, что Нейл не будет по-настоящему принадлежать ей; не знала только, почему именно.

Дебби, которая зашла к ней в надежде узнать последние голливудские новости, была просто ошарашена случившимся.

– Может быть, нам пойти куда-нибудь вместе? – предложила она. – Просто прогуляться или зайти в пиццерию «У Эрни»?

– Нет, я хочу собрать его вещи. Чтобы все было готово, когда он завтра придет.

– Тогда я тебе помогу.

Вместе они пошли в магазинчик мистера Ли рядом с домом и, возвратившись с несколькими картонными коробками, быстро сложили туда все вещи Нейла. Потом Карен взяла моющее средство и щетку из кухонного шкафчика под раковиной. Дебби поняла ее без слов. Пока Карен отмывала и отчищала каждый дюйм поверхности в ванной и на кухне, Дебби тщательно прошлась пылесосом по гостиной и спальне, сменила белье на постелях и стерла пыль с мебели. К одиннадцати часам квартира выглядела так, будто Нейл и не переселялся сюда две недели назад, – если, конечно, не считать коробок и стереосистемы, которые стояли наготове у двери.

– Ну, как теперь, лучше? – спросила Дебби, когда они уже отдыхали и пили травяной чай.

– Гораздо. – Карен мягко дотронулась до руки своего верного друга. – Спасибо.


Он вернулся около полуночи.

– Ничего себе дело, – заметил Нейл.

Ни слова не говоря, Тони бросил на кофейный столик конверт из плотной желтой бумаги.

– Вот. Посмотри.

– Что это, черт возьми? – В полной растерянности Нейл переводил взгляд с одного снимка на другой, не веря своим глазам.

На первых двух он увидел Карен, стоящую на сцене… абсолютно голой. За ней виднелись мужчина и женщина – тоже обнаженные. И хотя на ней был парик из длинных вьющихся волос, доходивших до пояса, не было никакого сомнения, что девушка на авансцене – это Карен. На третьей фотографии тоже была Карен, наверное, за сценой. Она стояла, прислонившись спиной к стене, а какой-то молодой человек, явно в состоянии сексуального возбуждения, пытался прижаться, его рука лежала на ее бедре. У их ног Нейл рассмотрел мужчин и женщин – их тела сплелись в любовном экстазе.

– Ну, – спросил Тони, очень довольный произведенным впечатлением, – что ты теперь думаешь о своей целомудренной великой кинозвезде?

– Где ты все это достал? – возмущенно воскликнул Нейл.

Тони подошел к столику и налил себе коньяку.

– Помнишь, ты рассказывал мне о маленьком театре, где Карен играла голая?

– Но там же была такая пьеса. А это откуда? Ты хочешь сказать, снимки оттуда?

– Точно. Первые два были сделаны для рекламы, но никогда не использовались, потому что хозяйка театра попросила не давать их в рекламу.

Нейл не отрываясь смотрел на сцену оргии.

– А… третий? – Он не мог больше выговорить ни слова, тем более произнести имя Карен.

– Этот снимок сделан участником спектакля. Он, наверное, получал удовольствие, подлавливая такие эпизоды.

– Кто дал тебе эти фотографии?

– Дал? – презрительно спросил Тони. – Ты спятил? Эти голые детки стоили мне недешево. Двести долларов, если быть точным. Я сказал владелице театра, что хочу сделать альбом на память своей сестре, которая уходит из шоу-бизнеса. Если бы она знала, зачем мне нужны эти фото на самом деле, то содрала бы с меня в десять раз больше.

Нейл прищурился и внимательно посмотрел на Тони.

– А зачем они на самом деле нужны тебе?

Тони сделал глоток мартини и, очень довольный, усмехнулся:

– Не мне, миленький. Тебе! Завтра, когда я сделаю копии с этих фотографий, ты пойдешь к нашей Саре Бернар и скажешь ей, что если она не согласится платить тебе приличное ежемесячное содержание, то ты пошлешь эти снимочки в газету.

– Ни за что! Ты, похоже, совсем потерял рассудок? Я не вымогатель.

– Как интересно! Кто бы мог подумать? А вот я уверен, что вымогатель в какой-то мере живет в каждом из нас. Ты просто еще неопытный. Тебе нужно немного потренироваться.

– Да ты не знаешь Карен. Она пошлет меня ко всем чертям. А может еще разозлиться и пригрозить, что сама выдаст меня прессе. И что тогда, мой умный друг?

– Ты лучше знаешь, как убедить ее: тебе на такой поворот наплевать. Да и не дойдет до этого дело, потому что твой компромат на нее намного сильнее ее компромата на тебя.

Нейл продолжал качать головой. Сама мысль о том, чтобы шантажировать Карен, вызывала тошноту.

– Даже если я приду с этими фотографиями, она ни за что не поверит, что я смогу отнести их в газету.

Тони сел рядом с Нейлом на диван.

– Поверит, не сомневайся! Ведь ты же артист, не так ли? Заставь ее поверить тебе.

Нейл видел, как любовник открыл маленькую серебряную коробочку на столе, взял оттуда сигарету с марихуаной, закурил и сделал несколько глубоких затяжек.

– Подумай, – продолжал Тони, закрыв глаза, когда дым наполнил его легкие. – Ты мог бы иметь достаточно денег, чтобы не работать больше ни одного дня в своей жизни, пока сам не захочешь. Ты бы имел возможность ждать, пока не появится роль, которой ты заслуживаешь, а не какая-то там второстепенная роль, от которой все отказались. Затем, когда твоя актриса станет знаменитостью, мы отхватим у нее жирный кусок и вручим ей фотографии вместе с негативами.

– Карен будет презирать меня.

– Она тебя уже презирает, дорогой друг. Так какая разница? – И протянул ему сигарету; в глазах у Тони появилось то сонное, призывное выражение, которому Нейл не мог противиться. – А с такими деньгами мы сможем позволить себе любые удовольствия.

Тони в первый раз намекнул о возможности их нового воссоединения надолго. После встречи на прошлой неделе этого было вполне достаточно, чтобы Нейл забыл все свои страхи и опасения.


На следующий день в два часа Нейл нанял автофургон и заехал в особняк на квартиру к Карен забрать свои вещи. Она нисколько не смягчилась и не изменила своего решения развестись. Тогда Нейл огласил свой хорошо отрепетированный ультиматум и вручил фотографии.

Карен стала белой, как льняная блузка на ней.

– Что это? Где ты взял? – Ее голос перешел на шепот.

– Это фотографии, – сказал Нейл. – И очень ценные фотографии. Как ты думаешь, сколько могут стоить такие снимки? – Он сделал вид, что рассматривает свои ногти. – Мне кажется, тысяча долларов в неделю.

После долгого, горячего обсуждения сегодняшней ночью он и Тони остановились именно на этой цифре. До Карен наконец дошел смысл происходящего.

– Ты, жалкий, отвратительный мерзавец! Ты меня шантажируешь? Как ты смеешь?

– Зачем такие слова? Я предпочитаю называть это дружеским убеждением, советом.

Ее глаза гневно сверкали, а голос дрожал от ненависти. Нейл и не подозревал, что она может быть такой разъяренной.

– Ты не ответила на мой вопрос. Эти фотографии стоят тысячи долларов?

– Нет! Не стоят! – Карен подошла к нему, воинственно размахивая фотографией, сделанной за кулисами. – Я ни в чем не замешана. Один из актеров однажды загнал меня в угол, когда я шла в гримерную, а я послала его к черту, вот и все.

– Вот это ты и расскажешь репортерам.

Повисло долгое, тяжелое молчание. Нейл слышал лишь ее тяжелое дыхание.

– Ах ты, подонок! – произнесла она наконец свистящим шепотом. – Но ведь в такую игру можно играть и вдвоем. Как ты будешь себя чувствовать, если я пойду к репортерам и доложу им все о тебе? Расскажу, какой ты выродок?

Он вздрогнул: ее слова попали в самое больное место, но сейчас Карен имела все основания ответить ударом на удар.

– Сомневаюсь, что эта новость вызовет у них большой интерес, – ответил Нейл, вспомнив подробные наставления Тони. – Двадцать, даже десять лет назад ты, возможно, и навредила бы мне. Но сейчас… – Он пожал плечами. – Никого это уже не волнует. Мне нечего бояться. Абсолютно нечего.

– Ты просто блефуешь. И весь твой шантаж – не что иное, как блеф. Ты не сможешь сделать такой подлости.

– Что ж, испытай меня.

В первый раз за все время их столкновения Нейл увидел, как в ее глазах промелькнул страх. «Какая она чистая, простодушная! – подумал он. – Даже не может скрыть свои чувства. И должна противостоять мне – профессиональному актеру с большим жизненным опытом». Преимущество, о котором напомнил ему Тони.

– Видишь ли, – продолжал он, следя за тем, чтобы голос его звучал уверенно и безразлично, – я знаю, что с моей актерской карьерой покончено. И в этом городе, и в Лос-Анджелесе. Если повезет, я еще, наверное, смог бы получить роль где-нибудь в штате Коннектикут или в Нью-Джерси. Но ведь ты-то знаешь, что это не принесет мне никакого удовлетворения! В то время как ты будешь купаться в деньгах.

– Я презираю тебя. – Она сказала это со всей злостью, которая у нее еще осталась.

Нейл сунул руки в карманы и пошел к двери.

– Я даю тебе пару дней, чтобы подумать над моим предложением. Кстати… – И показал на фотографии, которые она все еще держала в руках. – Ты можешь взять их. У меня есть копии.

Карен бросила на него уничтожающий взгляд, полный презрения.

– Убирайся, – сказала она, распахнув дверь, и швырнула фотографии ему в лицо. – Убирайся, пока я с тобой не сделала то, о чем потом придется жалеть.


Сначала Карен хотела позвонить Джеку и посоветоваться. Но она не могла заставить себя рассказать ему и Ширли ни о Нейле, ни о «Небесных видениях». Что же касается советов, то разве она не знает, как поступить? Разве у женщины, загнанной в угол, есть выбор? Если Нейл отнесет снимки в газету, ее карьера окончена. Не в пример многим другим продюсерам Стью Вагнер при всей своей непредубежденности не считает наготу необходимым элементом кинематографии.

– Если уж рассматривать наготу как форму искусства, – сказал Стюарт в одном из интервью, – то, на мой взгляд, она лучше смотрится на холсте, чем на кинопленке.

Он терпеть не мог всякого рода скандалы и отказывался от услуг актеров, снимавшихся в порнографических фильмах или замеченных в гомосексуальных связях.

Но не карьера была тем единственным, что заставило ее пойти у актера на поводу. Элизабет! Потеря Нейла и так для девочки будет сильным потрясением, не хватало дочери еще узнать, что ее мать замешана в скандале.

На следующий день Карен позвонила и сказала, что согласна на его условия, положив трубку прежде, чем Нейл успел что-нибудь ответить. Затем она поехала в аэропорт, ощущая тугой, холодный комок под ложечкой. Элизабет прибывала сегодня четырехчасовым рейсом, и Карен понятия не имела, как сообщить дочери столь печальные новости.


Нейл медленно положил трубку.

– Это Карен.

Тони, подняв брови, выглянул из маленькой кухоньки, где готовил салат с анчоусами.

– Какие новости?

– Согласилась на наши условия.

– Прекрасно! – Тони вскинул вверх кулак, что должно было означать салют в честь победы. – Это нужно отпраздновать, как ты считаешь?

– Что-то у меня совсем не праздничное настроение. – Нейл подошел к окну. – Я бы никогда не причинил никакого зла ни ей, ни Элизабет, – сказал он, глядя на ослепительные блики яркого послеобеденного солнца в окнах стоявшего напротив дома. – Разве Карен этого не знала? Ей достаточно было разоблачить мое притворство, и я бы сдался.

Тони подошел к нему сзади.

– Разве это не доказывает, что леди считает тебя подлецом. А я в отличие от нее считаю тебя просто святым.

Нейл улыбнулся и отпил глоток шампанского. Тони всегда умел убеждать.


Неожиданно в квартире стало очень тихо, и, казалось, даже воздух был тяжел и враждебен. В темных глазах Элизабет читались боль и недоверие.

– Нет! – выкрикнула она. – Нейл не мог уйти! Скажи мне, что это неправда! – Она рывком открыла дверцы стенного шкафа и отодвинула в сторону платья Карен. – Где его вещи? – Элизабет обернулась к матери, и лицо ее было похоже на белую маску. – Где они?

Остановившись в дверях спальни, Карен сказала:

– Доченька, я как раз пытаюсь объяснить это тебе…

– И туфель его тоже нет. И стерео. Все исчезло!

Наступило долгое молчание, нарушаемое лишь тихим жужжанием кондиционера. Наконец раздался голос Элизабет, от которого у Карен по спине побежали мурашки.

– Что ты с ним сделала?

Карен секунду молчала, не в силах произнести ни слова.

– Я с ним ничего не делала.

– Нет, ты что-то сделала. Нейл никогда не ушел бы, если бы ты не сделала с ним что-то ужасное. Он тебя очень любил. – Элизабет вытерла слезы. – И меня любил.

– Он и сейчас тебя любит, сокровище мое. Это никак не связано с тобой. – Карен собрала все свое мужество. – Я сама попросила его уйти, – произнесла она почти шепотом.

Элизабет смотрела с ужасом.

– Я не могу тебе этого объяснить.

– Но почему? В такси ты говорила, что я должна быть сильной и вести себя как взрослая, а сама относишься ко мне, как к ребенку.

– Все очень сложно, деточка, и поверь, ты этого просто не поймешь.

– А ты попробуй объяснить. Скажи мне, что такого ужасного совершил Нейл, за что его выбросили из дома. – Элизабет дерзко взглянула на мать. – Я люблю Нейла. Он мой друг. Мне с ним было весело и казалось, что у нас опять семья. – Ее голос дрожал от сдерживаемых рыданий. – Я думала, ты тоже любишь его.

Глаза Карен заволокло слезами. Ну как можно объяснить жестокость и мошенничество нежной, доверчивой девочке, не убив в ней доброту и любовь?

– Когда-нибудь ты поймешь, – сказала она уставшим голосом.

– Ты только это и говоришь мне всегда. То же самое ты говорила, когда мы уезжали от папы, и тогда я поняла тебя. Я видела, как ты несчастна. Но Нейл… – Она боролась со слезами. – Нейл не сделал ничего!

Карен прижала дочь к себе.

– Малыш…

– Перестань! Я не малыш! – Элизабет вырвалась из ее объятий и бросилась к двери. – Я уже устала от такого обращения!

– Куда ты? – с тревогой крикнула Карен.

– К Петри!

Дочь вылетела из квартиры и с грохотом захлопнула за собой дверь, а Карен без сил упала на диван. Мучительные слезы, в первый раз после того как она ушла от Брайена, хлынули из ее глаз, и Карен уткнулась лицом в подушку, чтобы заглушить рыдания.

ГЛАВА 28

За прошедший год компанией «Прэгер» было продано с небывалой прибылью два здания для офисов. И это во время спада деловой активности на нью-йоркском рынке недвижимости. В округе Суссекс шло полным ходом строительство поселка из роскошных коттеджей.

Как он и ожидал, полное возвращение к работе стало наилучшим лекарством. Но в личной жизни, и в первую очередь в его отношениях с Ники, пропали волнение и восторг прежних дней. И, говоря по совести, Макс не мог винить в этом ее. За последний год Ники делала все возможное и невозможное, чтобы угодить ему; даже смирилась с его решением не разводиться с Луизой и никогда больше не заговаривала о браке. И все же Макс не мог заставить себя чувствовать к ней нечто большее, чем просто привязанность и нежность. А этого, увы, уже было мало.

Он выпрямился и стал свертывать чертежи в рулоны, закрепляя каждый белым скотчем. «Может быть, я слишком много работаю? А что, если взять пару дней, как предлагает Джад, и повезти Ники на тот благотворительный бал в Сан-Франциско? Вдруг перемена обстановки повлияет на меня благотворно».

Чувствуя, что настроение начинает подниматься, Макс сел в кресло и поднял трубку, чтобы позвонить в Лос-Анджелес. Он не любил эти тщательно подготовленные балы, которые преуспевающая публика часто устраивала в благотворительных целях. Зато Ники их просто обожала, и эта поездка стала бы по крайней мере частичной компенсацией за те многие недели, что Макс не виделся с ней.

– Привет, Ники. Я не разбудил тебя?

– Привет, привет! – ответила она низким хрипловатым голосом. – Нет, не разбудил. Ты теперь заезжаешь так редко, что у меня полно времени, чтобы выспаться.

– Что слышно от твоего агента? – Макс сделал вид, что не заметил ее ехидства.

Голос Ники зазвенел от возбуждения:

– Отличные новости! В «Карнеги пикчерс» собираются снимать фильм «Одни сожаления». Мой агент Тейлор почитал сценарий, позвонил Стюарту Вагнеру, и тот согласился попробовать меня на главную роль.

– Это же великолепно!

– Открывать шампанское рано. Кроме меня, на эту роль претендуют еще три актрисы – Линдси Вагнер, Морган Фэрчайлд и Сигурни Вивер.

– Прекрасно! Ты нисколько не хуже их.

Макс и в самом деле так думал. Если успеха можно добиться твердым характером и решимостью, то тут Ники определенно имеет все преимущества.

– Спасибо, милый. И как только ты там живешь в волне арктического холода, о которой пишут в газетах?

Он рассмеялся, получив столь цветисто завуалированное приглашение посетить Лос-Анджелес.

– Я по этому поводу и звоню.

– Чтобы поговорить о погоде?

– Нет, хочу пригласить тебя на калифорнийское побережье.

– О-о. Я вся внимание.

Он зачитал ей официальное приглашение.

– В Сан-Франциско на «Причалах»? – воскликнула Ники. – Ты шутишь?

Макс прямо-таки увидел, как она вскочила с быстротой кошки и с сияющими от восторга глазами. Ники лучше его знала, «кто есть кто» в Америке.

– Нисколько не шучу. И, насколько мне известно, Фрэнсис Форд Коппола тоже будет там присутствовать.

Макс услышал, как Ники ахнула от восторга, и вдруг ему стало необычайно приятно, что он сумел выкроить для этой преданной женщины свободное время.


Ежегодный «черно-белый» бал в четырехэтажном особняке в фешенебельном районе «Тихоокеанские высоты» был самым престижным приемом года, собирающим в Сан-Франциско не меньше трехсот гостей со всего мира с обязательным присутствием нескольких глав государств и по крайней мере двух членов британской королевской семьи.

В огромном, отделанном черно-белым мрамором холле элегантные женщины в специально заказанных к этому событию платьях от Ива Сен-Лорана, Юбера Живанши и Оскара де ла Рента, поднимались по великолепной, плавно изгибающейся лестнице, учтиво приветствуя друг друга, и их улыбки сверкали почти так же ярко, как и их бриллианты от Тиффани.

Как всегда на этом балу, гвоздем программы был художественный аукцион, который устраивался благодаря щедрым пожертвованиям самых богатых местных коллекционеров и из года в год начинался ровно в полночь.

Ники, одетая в прямое черное бархатное платье, стояла рядом с двумя виноторговцами и их женами, всеми силами стараясь поддерживать беседу. Она понимала в живописи еще меньше, чем в виноделии. И старые картины не вызвали у манекенщицы большого интереса.

– Ники Уэлш! Дорогая! Неужели это вы?

Заслышав пронзительный голос Чичи Гаррет, Ники мгновенно закрыла глаза. Она уже успела заметить эту фельетонистку, обычно доносившую до публики все голливудские сплетни, и постаралась встать так, чтобы не попасть в поле ее зрения. Нельзя сказать, что Ники не любила, когда ее имя фигурировало на странице светских новостей. Совсем наоборот! Но неукротимая потребность Чичи совать нос в чужие дела и бесконечные шпильки по поводу и без повода, которыми она насыщала свои вопросы, доводили Ники до белого каления, и из-за этого отвечала обязательно что-нибудь не то или не так. Она глубоко вздохнула: избежать разговора явно не удастся.

– Чичи! – Она обернулась и подарила женщине улыбку, достойную награды Академии. – Какая приятная неожиданность! – И, подставляя лицо, чтобы Чичи могла расцеловать ее в обе щеки, спросила: – Кажется, Сан-Франциско всегда был несколько в стороне от ваших обычных маршрутов. Или вы вдруг неожиданно занялись филантропией?

Необъятный бюст Чичи, значительная часть которого была выставлена на всеобщее, обозрение, затрясся от хохота. Язык без костей и острое перо снискали этой невысокой толстушке лет пятидесяти с огромными круглыми голубыми глазами и короткими кудряшками морковного цвета репутацию наиболее опасной светской репортерши. Ее боялись, ее не любили, но никто не отваживался вычеркнуть мисс Гаррет из списка гостей.

Ники почувствовала, как в ней поднимается раздражение. Несколько лет назад, когда мисс Уэлш впервые появилась в Голливуде, Чичи пронюхала о фотографиях, для которых Ники позировала обнаженной. И на следующее утро в своей колонке сделала несколько туманных намеков насчет того, как знаменитой фотомодели, ставшей актрисой, приходилось на первых порах своей нью-йоркской карьеры позировать голой, чтобы не умереть с голоду. Ники была взбешена, но, опасаясь привлечь нежелательное внимание публики и разрушить свою карьеру, молча проглотила свою ярость. Это сообщение появлялось в колонке еще несколько раз, пока Чичи самой это не наскучило и она не переключилась на более свежую и актуальную сплетню.

Ники взяла себя в руки и, откинув волосы за спину, улыбнулась.

– Я здесь с Максом Прэгером, как вы, наверное, знаете. Просто я надеялась увидеть Фрэнсиса Копполу.

– Ищете работу, Ники?

– Вообще-то нет, – ответила Ники, стараясь не показывать радости по поводу предстоящей пробы. – Просто наслаждаюсь свободным временем, вернее тем, что от него остается.

Чичи округлила глаза.

– Вот как? Вы готовитесь сниматься в новом фильме?

– А вы разве не слышали? Я собираюсь делать пробу на роль в фильме «Одни сожаления» Стью Вагнера.

На Чичи это явно произвело впечатление.

– Я и не подозревала. Значит, вас теперь будет пятеро, – сказала она, с удовольствием показывая свою осведомленность обо всем, что делается в Голливуде.

– Пятеро? – переспросила Ники. – Я думала, кроме меня, там только три претендентки. Линдси, Морган и Сигурни.

– Вы забываете о Карен. Карен Ричардс.

Ники видела это имя в «Вэрайети» пару недель назад, но короткая статья о неизвестной актрисе была где-то на последней странице, и она лишь мельком просмотрела ее.

– Это что, начинающая актриса, которая сыграла маленькую роль в последнем фильме Богдановича?

Чичи засмеялась.

– Да нет, едва ли. Карен Ричардс пока еще мало кому известна, но это сейчас самая перспективная восходящая звезда студии «Карнеги пикчерс», а кроме того, и протеже Вагнера. – И, сделав эффектную паузу, добавила: – Лиз Смит говорит, что на Карен Ричардс делают ставку как на новую кассовую суперзвезду.

Ники очень старалась не показать своего разочарования. Просто состязаться с талантливыми актрисами – это еще можно, но выступать против протеже главы киностудии – значит заведомо обречь себя на провал.

– Она сейчас где-нибудь снимается? – спросила Ники, делая вид, что задает вопрос просто из вежливости.

– Да, как раз начинает работу в «Райской бухте», и тоже для «Карнеги».

Ники с трудом сдержала вздох облегчения. Вагнер не снимет «Бухту» за три месяца, и Карен просто не успеет подготовиться к съемкам «Сожалений», которые должны начаться пятнадцатого июня.

– Дорогая, вы должны извинить меня! – сказала Чичи. – Надеюсь, мы еще увидимся.

Как только она скрылась, Ники, убедившись, что Макс все еще занят с атташе из Нигерии, отправилась на поиски телефона. Чем скорее она узнает, что пишут о Карен Ричардс, тем спокойнее будет себя чувствовать.

В конце зала лакей направил ее в библиотеку на третьем этаже. Ники поднялась по лестнице и закрыла за собой тяжелые дубовые двери. Она сразу подошла к письменному столу и набрала номер своей секретарши в Лос-Анджелесе.

– Паула, проснись, – потребовала Ники. – Есть срочная работа.

– Что, нельзя подождать до утра?

– Нет. А что с тобой случилось? У тебя ужасный голос.

– Я жутко простудилась, и у меня температура, – ответила Паула.

– Мне очень жаль, – сказала Ники, нисколько не смущаясь. – А теперь слушай внимательно. Ты что-нибудь знаешь об актрисе по имени Карен Ричардс?

– Нет, – ответила Паула, немного помолчав. – А почему ты спрашиваешь?

– Говорят, она последняя протеже Стью Вагнера. Как ты можешь ничего не знать о ней?

– Да потому, что я не ходячая энциклопедия, черт подери! И если ты звонишь, чтобы оскорбить меня, то напрасно теряешь время. Я слишком погано себя чувствую, чтобы перепугаться до смерти.

– Паула, я хочу, чтобы ты узнала об этой Ричардс все, что только сможешь. Откуда родом, что делала раньше, есть ли у нее фильмы и действительно ли ее собираются снимать в картине «Одни сожаления» – все-все! И тут же мне позвони. Мы с Максом остановились в «Фейрмонте».

– Ты хочешь сказать, что информация тебе нужна этой ночью?

– Конечно, сегодня ночью. Если бы мне это было нужно завтра, я и позвонила бы тебе завтра. Ладно, действуй! Я вернусь в гостиницу примерно через час. Так что поторапливайся.

И Ники, не прощаясь, положила трубку, взяла со стола свою сумочку, расшитую черным бисером, и вернулась в зал.


Макс был в ванной, когда позвонила Паула.

– Я узнала все, что ты хотела, – сказала она охрипшим голосом.

– Я тебя слушаю, – ответила Ники, заворачиваясь в теплый фирменный халат гостиницы «Фейрмонт».

– Карен Ричардс, настоящая фамилия Карен Маерсон.

– Как, ты говоришь, ее настоящая фамилия?

– Маерсон, Карен Маерсон.

Тошнотворное ощущение поднялось от живота к горлу, и Ники крепко вцепилась обеими руками в трубку. Так, значит, это та женщина, которую они с Максом встретили в Хэддонфилде два года назад? Да разве она театральная актриса? И почему теперь принята одной из ведущих студий Голливуда? Да этого просто не может быть! Наверное, какая-то ошибка. Кровь бросилась Ники в лицо, и она спросила сдавленным голосом:

– Откуда приехала Ричардс?

В трубке послышался шелест перебираемых бумаг.

– Черт, я, кажется, не записала! Какой-то маленький городишко в Нью-Джерси. Это очень важно?

– Не Хэддонфилд?

– Да-да, он, – ответила Паула. – Вагнер увидел ее в каком-то маленьком театре полгода назад, она ему понравилась, и владелец «Карнеги» предложил ей главную роль в «Райской бухте». – Рассказ секретарши прервался удушающим кашлем.

Ники никогда не была завистлива, но сейчас, слушая собранную Паулой информацию, полностью подтверждающую сведения от Чичи, она не смогла побороть в себе это недоброе чувство. Контракт с «Карнеги пикчерс» – мечта каждого актера, каждой актрисы в Голливуде. Ники давно уже умоляла Макса профинансировать какой-нибудь из фильмов Стюарта Вагнера, но тот оставался непреклонным и равнодушным.

– А кроме того – слушай внимательно, – снимает фильм не кто иной, как Майкл Харрис. – Секретарша не зря подчеркнула это обстоятельство.

Майкл Харрис был из той волны молодых и очень талантливых режиссеров, которые буквально произвели революцию в киноиндустрии. Он работал смело и нешаблонно и был известен в Голливуде как вундеркинд – частью оттого, что в таком «нежном» возрасте – в двадцать восемь лет – мог убедить любого продюсера предоставить ему полную свободу на съемках, а также потому, что никто из кинозвезд – даже самых великих – никогда не отказывался сниматься в его картинах. И Ники пожертвовала бы многим, лишь бы только работать с Майклом Харрисом.

– Известно, сколько времени займут съемки «Райской бухты»?

– Пять месяцев. Может быть, шесть.

Ники перевела дыхание. Протеже она или нет, да только Карен Ричардс в любом случае выпадает из борьбы за участие в «Сожалениях».

– Спасибо, Паула.

– Минуточку, Ники. Есть еще кое-что.

Ники нервно посмотрела на ванную комнату. Когда по дороге в гостиницу она в разговоре с Максом упомянула Карен Ричардс, это имя не произвело на любовника никакого впечатления. Но сейчас все изменилось. Он сразу же вспомнит Карен Маерсон, поэтому Ники совсем не хотела, чтобы Макс услышал этот разговор.

– Насчет роли в «Сожалениях». Ты ведь собиралась пробоваться на нее?

Ники почувствовала тугой комок в горле.

– Что значит «собиралась»? Я буду делать пробу.

– Но не сейчас. Стюарт Вагнер объявил, что съемки «Сожалений» откладываются… пока не будет закончен фильм «Райская бухта».

– Почему? – тихо спросила Ники.

– Потому что на роль, Тиффани он хочет только Карен Ричардс.

Какое-то время Ники сидела не двигаясь, но, услышав, Что Макс закрыл воду, встала.

– Спасибо, Паула. Я позвоню тебе завтра. – И положила трубку, чувствуя себя так, будто весь мир вдруг объединился и ополчился против нее.

Ники боролась всю свою жизнь, чтобы добиться того, что она сейчас имеет. И теперь, когда наконец появился великолепный шанс, его отбирают прямо из рук. И кто? Да никто! Женщина, которую она презирает с того самого момента, как только увидела ее, два года назад.

Макс видел Карен Маерсон всего один раз, и хотя Ники тогда уехала раньше, все же успела заметить между ними нечто, чего наверняка не заметил никто: некую притягательную силу, что-то необычное в том, как они обменивались взглядами и словами. Это было почти неуловимо – но не для Ники. И хотя, после короткой встречи ничего не изменилось, она была в тот вечер уверена, как уверена и сейчас, что если бы Макс встретил Карен еще раз, это был бы конец его отношениям с Ники Уэлш.

Плохо, конечно, что ради этого Ники придется отдать неизвестной актрисе решающую роль в своей карьере, но зато она не отдаст ей Макса. Ники должна лишь следить за тем, чтобы жизненные пути Карен и Макса не пересекались. Вот и все. Учитывая, что ее любовник теперь не интересуется Голливудом, сделать это будет, наверное, легко.

Может быть, ей и не нужно будет идти на такие жертвы. Может, Карен Ричардс провалится и сойдет на нет в самом ближайшем будущем. Это ведь Голливуд, где мечты разбиваются так же просто и обыденно, как над каньонами каждое утро восходит солнце!

ГЛАВА 29

Лежа на диване, где она вот уже два часа внимательно читала сценарий, Карен сладко потянулась и взяла очередной пончик с яблочной начинкой. Съемки «Райской бухты» должны были начаться ровно через неделю, но она чувствовала себя совершенно не готовой, несмотря на горячие заверения Петри, что ей это только кажется.

За несколько месяцев Карен пришлось проделать огромную работу. И даже при том, что Джек заботился, казалось бы, обо всех мыслимых и немыслимых мелочах, последние недели для Карен были заполнены делами, совершенно ей чуждыми: рекламные фото, примерка гардероба, встречи с парикмахерами и гримерами фильма, Не говоря уже о биографии для рекламного бюро киностудии.

Джек, который уже знал и о тех трех снимках, и о вымогательстве Нейла, трудился как раз над окончательным вариантом, из которого выпадали и «Небесные видения», и короткий брак с мистером Хаммондом. Работа в театре «Королевская сцена» также опускалась, исключая, таким образом, факт ее трагической встречи с Максом Прэгером. Джек считал, что с этим нью-йоркским бизнесменом, иногда финансирующим кинофильмы, осторожность не помешает. Чем меньше Карен будет вспоминать о той встрече, тем будет счастливее.

На кофейном столике зазвонил телефон. Карен подняла трубку.

– Алло?

– Привет, Рыжая!

Ее хорошее настроение мгновенно улетучилось. Впервые за эти семь месяцев Карен услышала его голос.

– Чего ты хочешь, Нейл?

– Дорогая, почему ты так раздражена? – ответил он, нисколько не смущаясь ее холодным тоном. – Как дела, удача не покинула тебя?

– Чего ты хочешь? – повторила Карен.

– Мне нужно видеть тебя. Сегодня.

– Нам больше не о чем говорить. Я думала, что уже объяснила это тебе достаточно ясно.

– Да, дорогая, но ты не могла бы объяснить еще яснее? Это очень важно – для меня по крайней мере. – Просительные нотки в его голосе полностью исчезли.

– Обсуждай все с моим адвокатом. Я занята.

На том конце провода возникло короткое молчание. Потом голосом, таким ледяным, что у нее по спине побежали мурашки, Нейл поинтересовался:

– Или ты хочешь, чтобы я позвонил в «Таймс»?

Сердце заколотилось в ее груди, как пойманный кролик. Карен уже ждала чего-нибудь подобного: узнав, что у нее будет высокий и постоянный заработок, Нейл решил, будто тысячи долларов в неделю ему уже маловато.

– Давай встретимся за завтраком в «Фестивальном», – невозмутимо предложил он. – Ну, скажем, в двенадцать тридцать. Я возьму столик где-нибудь в углу.

– Хорошо. – Карен посмотрела на часы и закусила губу.


Карен остановилась в дверях, бросила взгляд в сторону бара и только потом начала осматривать зал. Заметив Нейла за маленьким столиком в конце зала, она показала распорядительнице, куда хочет пройти.

– Карен, ты выглядишь великолепно.

Она посмотрела на Нейла без всякого выражениям села.

– Брось эти любезности и переходи прямо к делу. Я даю тебе десять минут. – Она обернулась к хозяйке, которая протянула ей меню. – Спасибо, мне ничего не нужно.

Нейл смотрел, как Карен легко сняла элегантное белое шерстяное пальто, бросив его за собой на спинку стула.

– Как поживает Элизабет?

– Прекрасно.

Это было верно лишь отчасти. Девочка в конце концов привыкла к тому, что Нейл их покинул, но первые несколько недель после его ухода были очень тяжелыми.

– Это хорошо. Она мне иногда звонит, ты знаешь?

– Да. – Карен смотрела, как официант поставил перед Нейлом виски и воду. – Так зачем ты меня сюда позвал?

– Мне нужно немного денег.

Карен отметила про себя его дорогую шерстяную куртку, ровный, глубокий загар, приобретенный где-нибудь на берегу Карибского моря маникюр на руках. Да, тысяча долларов в неделю, и можно позволить себе некоторую роскошь.

– Ты пытался найти работу?

Сначала Нейл и сам испытывал неловкость, даже чувствовал отвращение к себе при мысли о том, что ему опять придется просить деньги. Но, как заметил Тони, при той зарплате, которую Карен скоро будет получать, лишние десять тысяч долларов ничего не будут для нее значить. А Тони деньги помогут избавиться от тех двух головорезов.

– Мне нужно десять тысяч долларов. В понедельник к двенадцати часам.

– Что?

Карен заметила, что посетители оборачиваются, и подняла руку, загораживая лицо. Именно такой рекламы ей и следует избегать.

– Но это же большие деньги, Нейл!

– Только не для тебя. Ведь Вагнер платит новой звезде кучу зелененьких.

– Ну и что! Какое тебе до этого дело? – возмутилась она. – Ты уже получаешь от меня тысячу долларов каждую неделю. И у тебя хватает наглости требовать десять тысяч сверх того?

– Это просто непредвиденный случай. Больше такого не повторится. Считай это авансом в счет нашего окончательного соглашения.

– Почему бы нам прямо сейчас не заключить такое соглашение и не покончить с этим раз и навсегда?

– Потому что я еще не готов. – Он нетерпеливо выпил виски.

Под ее испытующим взглядом глаза Нейла стали жесткими. Но это были глаза отчаявшегося человека. Такого человека Карен совсем не знала.

– И как только меня угораздило попасться к тебе на удочку? – сказала она, качая головой. – Тебе, конечно, нужны наличные?

Он кивнул и поднял стакан в знак одобрения.


«Ле Жарди», пользующийся большой популярностью цветочный магазин Тони, располагался в шикарном районе, изобилующем бутиками. Пару лет назад Тони купил бывший магазин керамики и фаянса и за несколько недель превратил его в блестящий экзотический лабиринт, праздник всевозможных оттенков цветов и ароматов.

Тони готовил к продаже огромную композицию из розовых орхидей и оранжевых тропических цветов, называемых «райскими птичками». Услышав шаги Нейла, он обернулся.

– Ну, как дела?

Ни слова не говоря, приятель бросил десять тысяч долларов на стол. Тони взял толстую пачку банкнот и ловко пролистал ее большим пальцем, словно колоду карт.

– Нейл, да ты просто чудо! Абсолютное чудо!

– Это с какой стороны поглядеть. – Нейл поджал губы.

Красивое лицо Тони выражало покаяние.

– Нейл, прости. Ради Бога, прости! Я знаю, как ты не любишь ходить к ней. И если тебя это утешит, даю свое самое честное слово, что никогда больше не буду играть так глупо и связываться с этими ужасными ростовщиками. Я получил хороший урок.

Тони выбрал маленькую розовую орхидею из охапки, лежащей на столе, умело подрезал ее и вставил цветок Нейлу в петлицу.

– Сегодня вечером обедаем у меня? Я приготовил сюрприз.

– Я не люблю сюрпризов.

Улыбка молодого человека была полна сладостных обещаний.

– Этот тебе понравится.

ГЛАВА 30

Поставив ноги на пустой ящик из-под кока-колы, Элизабет сидела в кресле режиссера и следила, как яхты мягко скользят по широкой водной глади залива, как их белые паруса слегка надуваются под горячим июньским ветерком. Вдруг мимо с шумом пронеслась моторная лодка, оставив за собой широкий пенящийся след.

Сейчас этот обычно тихий берег Лонг-Айленда превратился в шумную, кипящую страстями съемочную площадку, где безраздельно властвовало вдохновение и безумие, вспыхивая, менялись настроения и характеры, а хаос был нормой жизни. Элизабет с восторгом переживала каждую минуту этой жизни. Ей нравились яркие огни, беспорядочное нагромождение камер и электрических кабелей. Ей нравились крики, громкие споры режиссера и актеров. Ее восхищала мгновенная и абсолютная тишина на съемочной площадке, как только звучало слово «Мотор!».

Но больше всего Элизабет нравилось смотреть, как играет ее мама, которая поразительно менялась при этом. Не внешне, конечно. Девочке тогда казалось, что она открывает для себя совершенно нового человека.

Вся съемочная группа обожала ее, а Элизабет знала каждого по имени. Иногда, когда обстановка на площадке накалялась, она легко могла снять напряжение единственным замечанием или своим невыносимо комическим подражанием Мэй Уэст.

Услышав голос режиссера, Элизабет тут же переключила внимание на съемочную площадку.

– Мотор!

Ее мама и Мэгги Дрейфус, которые, казалось, уже целую вечность стояли на своих местах, вдруг ожили. Элизабет не переставала удивляться тому, что ее мама, всегда выдержанная и спокойная, может так выйти из себя и превратиться в незнакомую горячую, страстную женщину.

Сцена была отснята, и Майкл Харрис торжествующе выбросил вверх кулак.

– Отрезать и отпечатать! – заорал он.

Элизабет в изнеможении откинулась на спинку кресла; Боже, как бы ей хотелось вот так же играть на сцене! Раньше она думала, что станет художником по рекламе, как Дебби, но за последние несколько месяцев поставила себе другую цель. И теперь больше всего на свете мечтала стать актрисой. Как ее мама.

– Эй, ребенок, хочешь соку?

Она повернулась и отрицательно помотала головой, все еще не в состоянии произнести ни звука, как ни старался Чад Бреннер ее разговорить. Элизабет рассказала своей подруге Клэрис, какой он красивый и симпатичный, даже без грима, и та чуть в обморок не упала только при упоминании его имени.

– Чад Бреннер разговаривает с тобой? По-настоящему разговаривает?

– Постоянно. Он даже разрешает мне сидеть в его кресле.

Клэрис закатила под лоб огромные глаза – как у собак породы бассет.

– Лучше молчи, а то я умру!

– А иногда он ерошит мне волосы.

– Боже!

Элизабет смотрела, как Чад взял пластиковый стаканчик с длинного стола со всякими закусками и напитками и налил себе апельсинового сока, который поглощал галлонами.

Клэрис было отчего падать в обморок, как только имя Чада Бреннера всплывало в разговоре. Для человека, только что отметившего в сорок второй раз свой день рождения, он был, как говорят школьники, «в полном порядке». Высокий, с густыми светло-каштановыми волосами, отливавшими на солнце золотом, Чад двигался той ленивой, слегка развинченной походкой, которую много лет назад прославил Джон Уэйн. Только Джон Уэйн никогда не выглядел таким сексуальным.

Элизабет подозревала, что все женщины на съемочной площадке, за исключением ее матери, влюблены в Чада Бреннера. Но как бы красив и мил он ни был, ему далеко до Нейла. Он не умел так веселиться и не умел так шутить. И не важно, что говорят вокруг, но, на ее взгляд, Чад даже близко не был так талантлив, как Нейл. Отшвырнув ногой коробку из-под содовой, она встала и, сунув руки в карманы шорт лимонного цвета, пошла к строению, которое служило здесь комнатой отдыха. Ей не хватало Нейла. Прошел почти год, как он ушел, а Элизабет все еще хотелось, чтобы случилось чудо, чтобы Нейл и ее мать помирились и рассказали ей правду о своем разрыве. Неужели они думают, что Элизабет не поймет? Неужели взрослые считают, что она не знает о таких вещах, как супружеская измена и гомосексуализм?

Она узнала все совершенно случайно. Нейл как-то зашел, чтобы отдать ей новую детективную повесть, которую давно обещал. А потом Элизабет увидела на журнальном столике его солнцезащитные очки. Бросившись вдогонку, она выбежала на тротуар как раз в тот момент, когда Нейл открывал дверцу ожидавшего его такси, и увидела на заднем сиденье очень красивого молодого человека. Элизабет тогда сразу подумала, а не тот ли это мужчина, который последнее время так часто берет трубку в квартире Нейла и чей голос немного похож на женский. Заметив ее взгляд, молодой человек что-то сказал актеру, и тот обернулся. Она не могла не заметить, как Нейл покраснел, когда забирал протянутые в окно очки.

О гомосексуалистах Элизабет рассказала Клэрис, которая заявляла, что знает о них все, а также слышала пару раз, как Петри с мамой разговаривали на эту тему, но при ее появлении тут же замолкали. Она все хотела поговорить с кем-нибудь о своих догадках, но точно не знала, как это выразить словами. Несмотря на то, что девочка считала себя достаточно взрослым человеком, она прекрасно сознавала, что почти ничего не понимает в данном вопросе. И пока Элизабет не знает, она будет относиться к этому, как любой взрослый, то есть делая вид, что проблемы вообще не существует.


– Я должна съехать с квартиры? Что ты имеешь в виду? – весело спросила Карен, вращаясь на высоком табурете в кухне Петри. – Ты хочешь от меня избавиться?

Было воскресенье, неделю спустя после; дня рождения Элизабет, и она наслаждалась отдыхом, в обществе верной подруги.

Петри бросила на Карен любящий взгляд. За время, проведенное на съемках, Карен загорела, легкие, едва заметные: веснушки проступили на носу и более яркие – на груди.

– Конечно, нет. Я имею в виду, что для тебя пришло время переехать в более комфортабельную квартиру.

Карен взяла из вазы с фруктами яркое, красное яблоко и впилась в него зубами. И игриво спросила с полным ртом:

– Ты меня уже считаешь таким снобом?

– Дорогая, тут дело не в снобизме, на это нужно смотреть с практической точки зрения. Это касается, во-первых, налоговых выгод, а также твоей уединенности и безопасности.

– Ты думаешь, что папарацци собираются преследовать меня уже сейчас, когда я еще только почти знаменита? – рассмеялась Карен, не в состоянии поверить, что немедленно после выхода «Райской бухты» на экран она тут же станет знаменитостью.

– Да, и совершенно безжалостно. Пока ты еще мало встречалась с репортерами, но как только выйдет фильм, они будут сутками караулить тебя у дверей квартиры. Ты ведь не хочешь, чтобы и Элизабет от них тоже досталось?

Карен сразу стала серьезной.

– Нет. И поверь мне, я все время думаю об этом.

– Тогда почему ты не слушаешь меня?

– Потому что меня беспокоит, как она отнесется еще к одной перемене в ее жизни. Сначала отец, потом Нейл. Что она мне скажет, если теперь лишится и тебя? – Карен мягко положила ладонь на руку Петри. – Ты ведь стала частью нашей жизни. Как же я уеду, если половина меня останется здесь?

Петри облокотилась на стол и положила подбородок на руки.

– Мне кажется, ты недооцениваешь Элизабет. Я все время наблюдаю за ней. Девочка очень быстро привыкла к своей новой, обеспеченной жизни. И новый дом, особенно если ты сделаешь ее помощницей в его поисках, доставит ребенку много радости. Что же касается меня, то… – Она лукаво посмотрела на Карен. – А что, если я тоже перееду? Что, если мы купим два дома рядом? Это тебе больше понравится?

– О-о, Петри, это было бы чудесно! Но я не могу допустить, чтобы ты сделала это. Как же ты покинешь насиженное место, ведь ты столько лет прожила здесь?

– Ты представляешь меня эдакой старой, беспомощной простофилей, которая шагу не может ступить, чтобы не наделать глупостей. Конечно же, я люблю свой дом, но люблю его в основном потому, что в нем живете вы с Элизабет. – И подняла руку, когда Карен попыталась что-то возразить. – Дай мне закончить. Я уже давно подумываю купить еще один дом. И для меня это прекрасная возможность осуществить свою мечту. А кроме того, я люблю перемены в жизни.

– А что ты будешь делать с этим домом?

– Эта проблема меня меньше всего волнует. Сейчас с жильем в Манхэттене так сложно, что просто отбоя не будет от желающих взять его в аренду.

В конце июля они уже переселились в новые дома. Карен нашла отремонтированный довоенный особняк на Пятой авеню. В доме были потолки высотой тринадцать футов, мраморная галерея с верхними световыми люками из освинцованного стекла и просторные комнаты, выходящие на Центральный парк.

Свой особняк, располагавшийся по соседству, Петри обставила старой, дорогой ее сердцу мебелью и помогла Карен купить все, что было необходимо: в считанные дни появились бархатные диваны и кресла нежного кораллового цвета, столы черного дерева, бледно-палевые занавеси на окнах и огромный шикарный ковер в столовой. Результаты оказались потрясающими. Элизабет носилась по всем комнатам, громко выражая свой восторг.

– Мамочка, я не верю, что это все наше! Все так красиво, так… классно! – Она взбежала по великолепной, изящной лестнице и встала на верхней площадке, приняв аристократическую позу и важно задрав нос. – Ну, как я выгляжу? – спросила она, прижав руку к груди.

– Как герцогиня. А теперь не будешь ли ты так любезна спуститься и помочь мне разложить вещи? То есть, конечно, если это не доставит вам слишком много хлопот, ваша светлость!


– Да почему ты так уверен, что не сможешь этого сделать? – вышел из себя Тони и швырнул салфетку на стол. – С ума можно сойти! Будто я прошу тебя забраться на Эверест!

Они сидели за столом друг против друга на кухне у Тони. Нежнейшая рыба, тушенная в белом вине, которую Нейл собственноручно приготовил, вернувшись с Фултонского рыбного базара, остывала на блюде – ни один даже не притронулся к еде.

– Я не могу больше просить у Карен денег, – сказал Нейл, стараясь не встречаться со свирепым взглядом Тони. – Мы так не договаривались, когда начинали это дело.

– Мы договаривались, мой друг, что ты получишь то, что тебе положено.

– Так в том-то и дело. Мне ведь ничего не положено. И нам больше не нужно, Тони. Мы и так получаем тысячу в неделю. Это пятьдесят две тысячи долларов в год, без всяких налогов! А если взять еще сорок тысяч или около того, которые ты выручаешь в своем цветочном магазине, то мы просто купаемся в деньгах.

Не говоря ни слова, Тони встал и принес номер «Нью-Йорк Таймс» за последний вторник.

– Она купается в деньгах, дорогой, а не мы.

И в доказательство бросил на стол страницу с информацией о купле-продаже домов. Нейл увидел фотографию и статью, которые и явились причиной этого разговора:

«Дом Армстронга на Пятой авеню, изображенный на фото, был недавно куплен актрисой Карен Ричардс за миллион четыреста долларов. Шикарная восьмикомнатная резиденция, построенная отцом Джоша Армстронга более ста лет назад, была выставлена на продажу в прошлом месяце после смерти Лилли Армстронг, вдовы банковского магната».

– Одна целая четыре десятые миллиона долларов, – холодно сказал Тони. – Это, конечно, весьма уважительная причина для жалости, не так ли?

– Она работает день и ночь за эти деньги, Тони. Ты уж мне поверь, я-то знаю.

– А я, значит, не работаю? – И окинул актера ледяным взглядом.

Нейл вздохнул. Они целыми днями спорили о деньгах, а сегодняшняя заметка в «Таймс» снова подлила масла в огонь. Из-за этого даже не состоялась их воскресная поездка на побережье.

– Я этого не говорил. Сядь, пожалуйста. Я столько возился, готовил рыбу. Это ведь твое любимое блюдо.

– Ты пойдешь и попросишь у нее двадцать тысяч?

Нейл поднял на него глаза.

– Нет. На этот раз удовлетворяй свои голодные инстинкты за собственный счет.

Облокотившись на кухонную стойку, Тони несколько секунд пристально изучал его. Потом, самодовольно улыбнувшись, знаком показал Нейлу следовать за ним в гостиную.

Озадаченный, Нейл повиновался и увидел, что Тони подошел к полке, где хранилась прекрасная коллекция старых фильмов – от детективных сериалов до психологических драм. Не задумываясь, он взял одну из кассет и вставил ее в видеомагнитофон.

– Ты можешь сесть, – небрежно разрешил Тони.

Нейлу не понравилось холодное и сытое выражение его лица. Появилось изображение без звука, во рту у Нейла пересохло, и он без сил опустился на диван. На телевизионном экране он и Тони тесно сплелись в страстном объятии. Лицо Тони было полностью скрыто, а его, Нейла, было вполне узнаваемо.

Если бы ситуация не была столь жалкой, он бы расхохотался. Его использовали! И, надо сказать, здорово использовали. Он не знал наверняка, сколько этой пленке месяцев, но она явно была сделана в этом году. Возможно, сразу же после того, как Тони узнал, что Карен скоро станет кинозвездой – и очень богатой кинозвездой.

– Зачем ты это сделал?

Тони был явно удивлен.

– Ответ напрашивается сам собой, тебе не кажется? Особенно после нашего сегодняшнего разговора о том, что мы должны или не должны делать.

– Ты хочешь использовать эту запись против меня?

– Если будет необходимость, – сказал Тони, нажав кнопку выброса кассеты.

Нейл откинулся на спинку дивана. После многих месяцев проб и прослушиваний удалось-таки получить второстепенную роль в пьесе «Уик-энд в Мауи». Если эта запись или слух о его гомосексуальных наклонностях станут достоянием гласности, то он пропал.

– Сколько копий ты сделал? – спросил Нейл таким слабым голосом, что сам едва услышал себя.

– Три… или четыре. Я забыл. Кстати, на мой взгляд, совсем не плохая работа. – Глаза его смотрели насмешливо, почти с издевкой. – Что же ты молчишь? Я хочу услышать твое мнение. В конце концов, кино – твоя специальность.

– Замолчи.

Нейл посмотрел на своего молодого любовника, и ему показалось, что он впервые видит Тони. Слегка порочный, очаровательный мальчик, которого Нейл знал и любил, теперь показал себя с такой стороны, что ему захотелось убежать от него куда глаза глядят.

Тони сел рядом.

– Ладно. Давай поговорим серьезно. Все, чего я прошу, чтобы ты посмотрел на это дело здраво. Что для тебя сделала Карен? Ничего! Она оставила тебя и уехала в Лос-Анджелес, когда ты переживал худшую полосу в своей жизни, а потом вернулась лишь для того, чтобы вышвырнуть из дома, как какого-нибудь воришку. И не забывай, что она сделала с «Ундиной»: просто украла у тебя спектакль! Ты был там главной притягательной силой, пока не появилась Карен. Это тебя должен был заметить продюсер из Голливуда, а не ее. И это ты покупал бы сейчас дом за полтора миллиона долларов в фешенебельном районе Нью-Йорка и играл бы заглавную роль в дорогом голливудском фильме.

– У меня была такая возможность, – проронил Нейл.

Он промолчал о том, что такие мысли уже давно посещали его. Да, в глубине души Нейл завидовал Карен с самого начала – ее таланту, молодости, силе, ее особому магнетизму, которые он, увы, так быстро растерял.

– А теперь у тебя снова есть возможность все это получить, – продолжал Тони. – Немного удачи плюс твой большой талант – и «Уик-энд в Мауи» станет вторым рождением Нейла Хаммонда. Я верю в тебя, Нейл. Но и ты должен мне верить, ведь я хочу, чтобы нам обоим было хорошо.

Нейл молчал. Ему бы следовало сейчас встать и послать Тони ко всем чертям, но его физическая и эмоциональная связь с этим наглым смазливым мальчиком была слишком сильна. Даже теперь. А кроме того, Тони прав: двадцать тысяч долларов – не такая уж большая сумма для женщины, которая только что купила дом на Пятой авеню.

– Ладно, я сделаю это, – сказал он наконец. – Но дай мне несколько дней, я обдумаю, как ей это все преподнести.


Карен наотрез отказалась нанимать прислугу на полный день и дворецкого, как предлагала Петри, но согласилась, что ей нужна помощь по дому. После нескольких собеседований она наконец остановилась на доброй круглолицей итальянке по имени Кончитта, которая любила детей, весь день распевала арии из «Риголетто» и наполняла дом потрясающими ароматами итальянской кухни.

Через несколько дней после переселения Нейл разыскал их. Без всякого приглашения он явился однажды в дом, когда Элизабет была в лагере.

– Я переезжаю обратно в Лос-Анджелес, – объявил он, одобрительно поглядывая вокруг.

Карен должна была бы, кажется, почувствовать облегчение, но не верила, что он пришел только попрощаться.

– Насовсем? – спросила она.

Нейл метнул на нее свой знаменитый лукавый взгляд.

– Боишься, Рыжая, что будешь скучать по мне?

Карен сделала вид, будто не слышит.

– Если ты уезжаешь насовсем, то я хочу уладить дело с теми фотографиями, пока ты здесь. Я не желаю, чтобы ты разъезжал с ними по всей стране.

Карен старалась говорить небрежно, но ей с трудом удавалось скрыть свое беспокойство. Почти год Нейл не делал больше попыток вымогать дополнительные суммы, но по-прежнему отказывался обсуждать условия их окончательного соглашения. Ей иногда казалось, что она никогда не избавится от Нейла.

– Не беспокойся. Когда придет время серьезно поговорить об этом, я сообщу тебе. А пока мне нужны деньги на переезд. Двести тысяч долларов.

Услышав, как Карен громко ахнула, он обернулся и добавил:

– Я знаю, это большие деньги. Но ведь Лос-Анджелес – дорогой город. И это уж точно в последний раз – аванс в счет окончательного соглашения. Клянусь!

– Ты говорил мне то же самое, когда просил десять тысяч долларов, – напомнила она с сарказмом.

Взгляд его стал жестким.

– Я очень тороплюсь, Карен. Так что, да или нет?

«Не соглашайся, – говорил ей внутренний голос. – Скажи, мол, тебе наплевать на то, что он собирается делать со своими омерзительными, грязными секретами. Пусть катится к черту».

– Карен?

Словно под гипнозом она подошла к секретеру и вынула чековую книжку.


Нейл стоял на углу Бродвея, сжимая в руке полученный чек. Он целую неделю готовился пойти к Карен, а потом, три дня назад, когда выяснилось, что постановка «Уик-энд в Мауи» окончательно развалилась из-за трений между продюсером и режиссером, решил, что они с Тони соберут вещи и переедут в Лос-Анджелес. В Нью-Йорке больше ждать нечего, а частые и очень дорогие отлучки молодого человека в Атлантик-Сити были постоянной причиной их ссор. Конечно, продав свою квартиру, Нейл смог бы оплачивать карточные долги любовника, не обращаясь к Карен. Но Тони становился все более ненасытным, и компания, с которой он связался, начинала серьезно беспокоить Нейла.

– А что, если мы переедем в Лос-Анджелес? – Они лежали, покуривая превосходные сигареты с марихуаной, – Давай я попрошу у Карен аванс гораздо больше, чем эти жалкие двадцать тысяч, и сам: все. приготовлю к отъезду.

Тони обиженно надул губы, обдумывая неожиданное предложение.

– У меня здесь столько друзей, – капризно протянул он.

– Заведешь новых.

– А как же мой магазин?

– Продадим его и купим другой в Лос-Анджелесе. Даже приобретем что-нибудь на Родео-драйв. Ты не отказался бы?

Тони начал проявлять интерес к предложению.

– Да, на Родео-драйв – это неплохо.

Помолчав, Нейл добавил:

– Конечно, я надеюсь получить кое-что взамен.

– И что же это?

– Видеокассеты. Когда я думаю, что ты все время держишь меня на крючке, то чувствую себя, как рыба на песке, и это портит наши отношения.

Тони сделал глубокую затяжку.

– Я должен подумать. Но конечно, если ты достанешь деньги.

Светофор переключился на зеленый, и Нейл направился к Центру имени Линкольна, чтобы взять такси. Он старался не вспоминать о презрении, которое увидел во взгляде Карен.

ГЛАВА 31

После мучительного года, вместившего в себя эпидемию гриппа, два вызова «скорой помощи», а напоследок еще и ураган, разрушивший съемочную площадку на берегу залива, «Райская бухта» – первый фильм «Карнеги пикчерс» с отставанием от графика ушел наконец в монтажную. Они отсняли последний эпизод – по иронии судьбы это была сцена урагана – на прошлой неделе, и с теми невероятными кадрами, которые оператор схватил в сентябре во время настоящего урагана, кульминация фильма обещала быть очень эффектной.

Теперь, когда съемки второго фильма – «Одни сожаления» – уже начались, у Карен не оставалось времени ни на что другое, кроме работы.

Был прохладный, но солнечный воскресный день, Элизабет возилась в саду возле дома.

– Вот забрать бы сейчас свои денежки и куда-нибудь сбежать, – задумчиво и устало произнесла Карен, поднимая глаза от текста особенно сложной сцены.

Дочь поставила на землю лейку, из которой поливала грядку любимых красных и желтых тюльпанов, и спросила:

– И что бы ты с ними сделала?

– Не знаю. Может, купила бы новый театр или антикварный магазин – ну, что-нибудь такое, что позволило бы наслаждаться как можно дольше теми деньгами, которые мне сейчас платят.

– Но тебе бы их не платили, если бы ты не была кинозвездой. А кроме того, разве Кэтрин Хепберн ушла из кино после первого же фильма? Или Джоан Кроуфорд? Или Бэтт Девис? – Элизабет обняла мать за шею. – И не забывай, ты будешь целых две недели сниматься в Париже. – Она в восторге закрыла глаза. – Мамочка, представь себе: Париж… лето…

Карен прижала к себе дочь. Поездка, безусловно, будет лучшей частью всего предприятия, а самое замечательное это то, что Петри – дай Бог ей здоровья – предложила сопровождать их и присматривать за Элизабет.

– Мисс Ричардс!

Карен выпустила Элизабет из объятий и оглянулась.

– Да, Кончитта?

– Мистер Витадини просит вас к телефону. Он сказал, что если вы спите, то позвонит попозже еще раз.

Карен подняла трубку портативного телефона.

– Сплю? – сказала она с суровой усмешкой. – Когда это ты видел, чтобы я спала средь бела дня?

Джек засмеялся:

– Просто я знаю, что после таких слов ты тут же подойдешь к телефону.

– Ладно, прощаю. Как там Ширли?

– Сейчас работает на благотворительном фестивале в Пасадене. Воистину у этой женщины дел больше, чем у меня. Я ее теперь совершенно не вижу.

– Почему же ты не с ней, если тебе ее так не хватает?

– Кто сказал, что мне ее не хватает? – И когда Карен расхохоталась, добавил: – Я рассчитывал, что мне удастся все закончить и сделать в понедельник большой скачок. Ты первая, кому я звоню.

– Я оценила это. Что случилось?

– Интервью. – Его голос от волнения немного охрип. – И не просто интервью. Это интервью не с кем иным, как с Джоаной Вулф из «Встреч со звездами».

Карен села. «Встречи со звездами» – невероятно популярное шоу, единственная телепередача, посвященная актерам кино, которую показывали каждый вечер по всей стране – от восточного до западного побережья.

– Джоанна Вулф интересовалась мной, Джек? Или ты сам?..

– Я не имею к этому никакого отношения. Она позвонила и спросила, не сможешь ли ты выбрать время и встретиться с ней на следующей неделе в четверг или в пятницу.

– Постараюсь вырваться. Она хочет, чтобы я прилетела в Лос-Анджелес?

– Нет. Джоанна сказала, что сама приедет в Нью-Йорк. Я позвоню тебе завтра и сообщу точную дату и время. – Он помолчал. – Мои поздравления, детка! Твое лицо увидят двести миллионов человек.


– Могу я попросить тишины на съемочной площадке?

Команда недовольно повиновалась, и Поль Логан театрально поклонился.

– Спасибо. – Затем, повернувшись к Ники Уэлш, спросил: – Вы готовы?

Глубоко вздохнув, Ники молча вернулась к вентиляционной шахте и наклонилась вперед, уперев руки в бедра, – в этой позе она находилась вот уже четыре дня. Да, она готова! Готова задушить и его, и того тучного самовлюбленного миллионера, сидевшего рядом с ним. Эти двое вот уже четыре дня пытаются снять рекламный ролик о колготках, и, несмотря на то, что Логан был лучшим режиссером рекламы в стране, все пошло наперекосяк с первого же дня.

Ники выбрали для этого фильма среди других восемнадцати актрис в возрасте от пятнадцати до двадцати одного года. Клиент предпочел ее, потому что у Ники были самые красивые ноги, это, он признал сразу, а также из-за ее очаровательного французского акцента – одного из многих, которым она научилась за эти годы. И хотя это ей льстило, Ники совсем не прельщало сниматься еще в одном рекламном фильме. Но так как это была ее первая работа после появления в фильме «Самец на самца» шесть лет назад, агент убедил Ники принять предложение.

Добравшись до дома и сбросив сандалии, Ники прослушала телефонный автоответчик – в основном это были сообщения Паулы, одновременно пробегая глазами почту.

С тех пор как год назад Карен Ричардс, бывшая Карен Маерсон, перебежала ей дорогу, уведя из-под носа роль в картине «Одни сожаления», Ники стали преследовать неудачи как на профессиональном, так и на личном фронте. Работы не было, а что касается Макса, то они виделись так редко, будто любовник жил где-нибудь в Сибири.

– И не забудь сообщить мне, что ты собираешься делать с билетами на премьеру «Райской бухты», что прислал тебе агент, – слышался голос Паулы из автоответчика. – Ты еще собираешься идти или уже нет?

Премьера. Черт возьми! Ники совершенно забыла. Конечно, надо пойти. Она должна собственными глазами увидеть, из-за чего вокруг этой Карен поднялась такая суматоха. Но Ники не хотела идти с Максом.

Выключив автоответчик, она пролистала свою записную книжку. Может, ее будет сопровождать Альберт Фридман или Алан Форрестер? Оба были старыми друзьями, всегда готовыми составить ей эскорт, только намекни. Но сначала нужно убедиться, что Макс не собирается нагрянуть к ней неожиданно. Хотя Ники очень в этом сомневалась. После того бала в Сан-Франциско год назад они виделись не больше шести раз. У него всегда находилась какая-нибудь причина не приехать: или был занят, или уезжал за границу. Правда, Макс всегда был рад поболтать с ней.

Но в глубине души Ники знала, что очарованность у этого замечательного мужчины прошла и их встречи сочтены.

Она со вздохом подняла трубку и набрала его номер.


Пол Карсон положил на письменный стол Макса папку и сел напротив.

– Я хочу, чтобы ты посмотрел, – сказал он, откидываясь в кресле. – Я знаю, ты больше не увлекаешься финансированием художественных фильмов, но мне кажется, что этот тебя заинтересует.

Макс взглянул на папку.

– Что там?

– Отчет о доходах «Карнеги» за последние три года. Они постоянно растут, а теперь, когда «Райская бухта» стала реальным претендентом на премию Академии, Стюарт Вагнер превратился в серьезного конкурента более крупным студиям.

Макс внимательно изучил первую из пяти страниц отчета. Пол уже давно хотел, чтобы он взялся финансировать какой-нибудь фильм Вагнера, но решивший свести до минимума вложения в кинематограф Макс каждый раз отказывался, мотивируя это тем, что независимые студии всегда непредсказуемы. Однако, пробежав взглядом по рядам цифр, он понял, что был не прав.

– Пол, ты знаешь Вагнера лично?

– Я познакомился с ним в прошлом году на акции по сбору средств в пользу не помню уже чего. Он хороший человек, очень сильный кинематографист, на вид очень сдержан, уверен в себе. В общем, типичный техасец.

– Что он сейчас снимает?

– Заканчивает приключенческий фильм в Буэнос-Айресе, снимает триллер здесь, в Нью-Йорке, и заканчивает распределение ролей в дорогой киноэпопее, которую собирается снимать в Советском Союзе. Он также планирует научно-фантастическую картину и новую версию «Окаменевшего леса», на которую хочет пригласить Виктора Гранта и Карен Ричардс.

– Карен Ричардс… – Макс поджал губы. – Я знаю ее?

– Если бы знал, наверное, не спрашивал бы.

– Она что, хорошенькая? – спросил Макс.

Пол удостоил шефа одной из своих редких улыбок.

– Слабо сказано. Как я понимаю, она сейчас для Вагнера приносит немалую прибыль. Говорят, что она и режиссер Майкл Харрис – в этом году первые претенденты на «Оскара». Стью Вагнер уже несколько лет подряд складывает на полку награды, однако в основных категориях еще ни разу их не получал.

– Короче, – сказал Макс, еще раз бегло глянув на цифры, – студия становится «горячей», то есть раскручивается на всю катушку.

– И крепкой в отношении финансов. Решай сам, – добавил Пол. – Я знаю, ты сейчас замкнулся на своем «я» и надеешься лишь на самого себя, но хочется, чтобы на этот раз ты посмотрел на вещи шире. У меня такое предчувствие, что ты об этом не пожалеешь.

Макс кивнул. Почему бы и нет? У Пола всегда срабатывает инстинкт, когда дело касается инвестиций, и как бы Макс ни относился к Голливуду, не стоит упускать случай заработать хорошие деньги.

– Договорились. Оставь мне отчет и дай срок, чтобы я мог сделать несколько звонков. – Макс поднял густые брови. – Один день это может подождать?

– Безусловно. Если ты захочешь взглянуть на восходящую звезду, то «Райская бухта» идет у Фокса.

Макс засмеялся:

– Нет, спасибо. Сидеть два часа в темном кинотеатре? Уволь!

Макс подошел к большому окну с зеркальными стеклами, выходящему на северную часть Манхэттена. Вдали был виден Центральный парк; лежавший долгие зимние месяцы обнаженный и унылый, он начал оживать. В конных экипажах были убраны теплые шерстяные полости, деревья покрывались молодой листвой, кругом пестрели яркие клумбы тюльпанов и гиацинтов. Люди в это чудесное весеннее утро тоже казались какими-то новыми, преобразившимися. Они никуда не торопились и не прятали лица от холодного ветра.

Может, и ему тоже следует соблюдать обряд встречи весны? Например отметить новый сезон каким-нибудь начинанием, найти в бизнесе новое направление. Наверное, это именно то, что требуется ему сейчас, дабы возвратить утраченный вкус к жизни. Макс, конечно, не собирается завязывать с голливудской братией крепкую дружбу. Просто ему нужно расслабиться. Он слишком много вкалывал, причем брал на себя дела, которые вполне мог бы доверить другим. Работа заполняла все его дни. А иногда и ночи. Но и она уже не приносила такого удовлетворения, как когда-то.


После семи вечера в его кабинете раздался телефонный звонок. Это был Джад.

– Ты один? – спросил адвокат. – Переключи телевизор на седьмой канал. То, что там идет, покажется тебе интересным.

Макс положил трубку и нажал кнопку на пульте, включив седьмой канал. В первый момент он увидел лишь привлекательную молодую женщину, очевидно, репортера, которая брала интервью у другой женщины, стоявшей к объективу спиной. Но тут камера взяла крупным планом ее лицо, и у Макса перехватило дыхание, будто кто-то дал ему кулаком под дых.

Это была Карен Маерсон.

Макс стоял неподвижно, пытаясь понять, о чем говорят на экране. Женщины, видимо, находились на съемочной площадке. Рядом с Карен стояла девочка, очень хорошенькая, лет десяти-одиннадцати. Столько же было бы сейчас и его Джеми. Они были чем-то похожи – так ему показалось, когда девочка посмотрела прямо в камеру. Но она была потоньше и двигалась более грациозно, чем Джеми.

Репортер задала вопрос, которого Макс не расслышал: все его внимание вновь было приковано к Карен в богатом старинном платье из золотой парчи. Она совсем не изменилась: такая же красивая, какой Макс запомнил ее. Но только теперь в ней чувствовались уверенность и спокойствие, которых не было в тот вечер их злополучного знакомства. Ничего не понимая, он прислушался к разговору.

– Конечно, я хочу добиться успеха, – говорила Карен, – но только не за счет своей семьи. – Она обняла девочку за талию. – И не за счет своих друзей, которыми я очень дорожу. – Лицо ее стало серьезным. – Должна сказать, что я хорошо понимаю свою ответственность перед зрителем, перед своими поклонниками – стараться играть как можно лучше и сохранять эту способность как можно дольше.

Так, значит, она стала киноактрисой, догадался Макс. Когда же это случилось? Почему он об этом ничего не слышал?

– Мне понравилась сцена на маскараде, которую вы только что сыграли, – продолжала репортер. – А костюмы просто сказочные! Вы являетесь на бал в костюме мадам Помпадур, я угадала?

– Да. Сказать по правде, я хотела бы изображать на балу Жанну д'Арк, потому что в детстве это была моя любимая героиня. – Она засмеялась и от этого неожиданно стала выглядеть еще моложе.

– Я догадываюсь, что финал фильма должен быть трагическим. Можете ли вы дать нам хотя бы намек на развязку?

В зеленых глазах Карен заплясали веселые огоньки.

– Ни в коем случае. Мы поклялись держать все в секрете.

– Тогда расскажите нам немного о «Райской бухте». Ведь для вас это очень важная картина?

Карен кивнула:

– Она всегда будет занимать в моем сердце особое место. И не только потому, что это была моя первая роль в кино. Просто я слишком много отдала «Райской бухте».

– А именно?

В глазах Карен мелькнула легкая грусть, но она не отвернулась от камеры.

– А именно: мои личные чувства, переживания, мое отношение к людям. То, во что я верю.

– Мне кажется, я вас понимаю. Особенно после того, как увидела вас в этой сцене из будущего фильма «Одни сожаления». – Женщина-репортер дружески улыбнулась Карен. – Ваша игра в «Райской бухте» снискала за последние недели самые высокие похвалы. Вас называют возможным номинантом премии «Оскар». Что вы об этом думаете?

«Райская бухта, – подумал Макс. – Где-то я уже слышал это название».

– Критики очень добры ко мне, – ответила Карен. – В борьбе за премии участвуют великолепные актрисы, и для меня уже честь быть упомянутой среди этих великих имен.

Репортер посмотрела куда-то в сторону и кивнула.

– Кажется, вас уже ждут на съемочной площадке. Спасибо, Карен. И спасибо тебе, Элизабет, – сказала репортер улыбающейся девочке и, повернувшись к объективу, закончила: – Мы беседовали с Карен Ричардс на съемочной площадке фильма «Одни сожаления». Интервью брала Джоанна Вулф для программы «Встречи со звездами».

Карен Ричардс! Конечно! Пол называл ее имя сегодня утром. Так это она – восходящая звезда Стью Вагнера?

Как только сюжет закончился, Макс выключил телевизор и спросил Джада:

– Что тебе об этом известно?

– Не больше, чем тебе. Я слушал обзор новостей, забыл выключить телевизор, и тут началась эта передача.

– Ты смотрел с самого начала?

– Нет, я не сразу понял, о ком идет речь.

– Она живет в Лос-Анджелесе?

– Не думаю. Кажется, журналистка говорила что-то про Нью-Йорк.

Нью-Йорк! Найти ее сейчас не составило бы никакого труда. В конце концов можно просто пойти на студию и сделать вид, что забыл обещание, данное Джеку Витадини. Хотя Карен скорее всего сочтет это очередным хитрым ходом со стороны Макса, посягательством на ее личную жизнь, которую она так тщательно охраняет последние три года.

– О чем ты там задумался? – раздался в трубке тревожный голос Джада.

– Ни о чем. Я не пойду разыскивать Карен Ричардс, если именно это тебя интересует.

– Вообще-то я не хотел тебе звонить, – признался Джад. – Просто не был уверен, что это для тебя важно.

– Ты молодец, что позвонил. По крайней мере, я теперь знаю, что она нашла себя. И без моей помощи.

Макс положил трубку и долго сидел в кресле, уставившись в темный экран телевизора. Мысли его были поглощены только Карен Маерсон. Ему понравилось, как актриса сказала о Жанне д'Арк. Да, из нее вырос настоящий борец. Сильный, преданный идее, решительный и умеющий побеждать. Самое главное – способность побеждать.


На следующее утро он позвонил Полу:

– Я решил последовать твоим рекомендациям относительно финансирования Вагнера.

– Колоссально! Какую картину ты выбираешь?

– Новую версию «Окаменевшего леса». Ты сможешь устроить мне встречу с Вагнером в ближайшие две недели?

– Конечно. Здесь или в Лос-Анджелесе?

Макс заколебался. По причинам, которых не смог бы объяснить и самому себе, ему не хотелось видеться с Ники. Он откладывал встречу с любовницей в течение многих недель и уже чувствовал себя перед ней виноватым.

– Давай в Лос-Анджелесе. На следующей неделе, если можно. И вот что еще, Пол… – Макс замолчал и потом добавил: – Держи пока все это в секрете, ладно? Не надо афишировать, что я буду субсидировать «Карнеги».

ГЛАВА 32

После потрясающего успеха премьеры «Райской бухты» студия во всю мощь развернула рекламную кампанию «Сожалений» и в Голливуде, и в Нью-Йорке. За какие-то несколько дней относительно спокойная жизнь, которой Карен наслаждалась вот уже больше года, превратилась в стремительную круговерть: пресс-конференции, интервью, фотографии. Она относилась к этому с большим терпением и в интервью старалась как можно ближе придерживаться своей официальной биографии.

Репортеры разузнали-таки о коротком браке с Нейлом Хаммондом, но поскольку он прекратил сниматься, то интерес к этому факту в ее жизни скоро затих. Для публики она была Карен Ричардс – бывшая театральная актриса и разведенная супруга, которая вынуждена была пожертвовать на время своей артистической карьерой ради воспитания дочери. История была слишком банальной, чтобы привлечь особое внимание прессы, и через некоторое время ее перестали спрашивать о скучном и неинтересном прошлом и сосредоточились на славном настоящем.

Вопреки стремлению Карен к незаметной, скромной жизни популярность диктовала свои требования. Теперь она должна была причесываться у Бруно Десанжа на Мэдисон-авеню и посещать косметический салон Элизабет Арден. Если Карен не очень уставала, то позволяла Петри водить ее к Мортимеру, где, по словам подруги, обедали обеспеченные люди и восходящие звезды. В свободные дни – а такие случались очень редко – они баловали себя ранними ужинами с чаем в «Золотой комнате» Дворца Хелмсли. Но в основном Карен старалась побольше бывать с Элизабет, которая теперь любила ходить по магазинам, полностью игнорируя цены на этикетках.

В лимузине, который отвозил ее домой после долгого, утомительного дня, Карен откинулась на спинку кресла и взяла из стопки газет и журналов «Таймс». Она чувствовала себя вконец измотанной. Все утро съемки проходили в Сохо под холодным апрельским дождем, а потом они вернулись в студию и сняли еще две сцены в павильоне. «Одни сожаления» – триллер об украденной коллекции картин и о пропавшем муже снимался уже четвертую неделю и вполне укладывался в график. Карен рассеянно перелистывала журнал и вдруг увидела портрет Макса Прэгера. На мгновение она была поражена отсутствием у себя какой-либо реакции. А раньше всегда отшвыривала газету или журнал в сторону или выключала телевизор, чтобы не смотреть на его лицо. Но теперь, холодно изучив цветную фотографию, она обнаружила, что высокомерный миллионер как-то изменился. Может, кто-то другой этого бы и не заметил, но театр приучил Карен обращать внимание на малейшие детали.

Выражение глаз – вот что привлекло ее внимание. Взгляд Максимилиана был все таким же проницательным, и в нем чувствовалась все та же энергия и прежняя уверенность, но исчезло самодовольство. И в то же время появилась какая-то уязвимость, которой не было раньше.

Снимок был сделан вчера в аэропорту имени Кеннеди и сопровождался коротким текстом: «Максимилиан Прэгер вылетел в Москву, где он будет гостем мистера и миссис Борисовых и их малолетнего сына Никиты. В прошлом месяце мистер Прэгер спас мальчику жизнь, когда доставка редкой сыворотки из Соединенных Штатов в Советский Союз была задержана из-за бюрократической волокиты. Мистер Прэгер немедленно предоставил один из своих самолетов для перевозки драгоценного груза. По словам советского представителя, четырехлетний мальчик погиб бы без этой экстренной помощи».

Карен снова посмотрела на фотографию. Макс Прэгер – человек с противоречивым характером. Бессердечный и добрый, милосердный и безжалостный, хотя «безжалостный» – наверное, слишком сильно сказано. На самом деле она очень мало знала об этом человеке, чтобы судить так строго.

Карен пробежала глазами остальные страницы и не нашла ничего интересного. Затем, под влиянием какого-то непонятного чувства, снова вернулась к информации о Прэгере, чтобы проверить, нет ли там упоминания о жене или о Ники Уэлш, сопровождающих его в Москву. Ни о той, ни о другой ничего не говорилось. Карен пожала плечами и закрыла журнал. Люди типа Макса Прэгера не обременяют себя в поездках женами, а что до Ники Уэлш, то она, вероятно, уже пройденный этап в его жизни. Интересно, сколько может женщина терпеть мужчину с такими хамскими манерами?


Рок-музыка гремела на весь дом. Карен со стуком захлопнула входную дверь и остановилась в крытой галерее, с возмущением глядя на лестницу, пока шофер со студии относил наверх ее шикарные чемоданы от модного дизайнера Луи Вюитона. Она только что вернулась из трехдневной поездки в Лос-Анджелес и всю обратную дорогу предвкушала, как окажется в тишине и покое родного дома.

– Кончитта!

Домоправительница в фартуке, повязанном вокруг необъятной талии, показалась в конце холла.

– А-а, мисс Ричардс, – перекричала она грохот. – Добро пожаловать домой!

Карен швырнула сумочку на стул.

– Ради Бога, что здесь происходит?

Кончитта смиренно пожала плечами:

– Я говорила им, что это слишком громко. Но новый друг Элизабет твердит, что музыка – как хорошее вино – должна жить свободно. – Кончитта закатила глаза к потолку, показывая, что понять это невозможно.

Карен направилась к лестнице.

– Друг? Ты хочешь сказать, подружка?

Кончитта бросилась вслед за хозяйкой вверх по лестнице.

– Минуточку, мисс Ричардс. Что касается ее друга…

Карен нетерпеливо махнула рукой.

– Ладно, я сама разберусь с ее друзьями, Кончитта, – сказала она, взлетев на верхнюю площадку и без стука распахнув дверь в комнату дочери.

То, что она увидела, заставило ее замереть в недоумении. Элизабет лежала на кровати, правая лодыжка покоилась на левом колене, причем нога, обутая в переливающийся всеми цветами радуги носок, подергивалась в такт музыке. Сама же девочка была одета в кожаную мини-юбку отвратительного зеленого цвета, напоминающего плесень на дне грязной банки, и в ярко-розовый кружевной топ, открывающий плоский живот. Волосы завиты и начесаны до такой степени, что стояли дыбом, и все это великолепие удерживалось на голове заколками самых невероятных цветов.

Несмотря на шум, она, кажется, была полностью поглощена чтением учебника, чудом державшегося на ее острой коленке.

Боковым зрением Карен уловила какое-то движение в углу и обернулась. Перед зеркалом стояло нечто, смутно напоминавшее мальчика: в черных кожаных штанах, жилетке, облегавшей тощую голую грудь, и галстуке под цвет носков на ногах Элизабет. На поясе у него висели цепочки и пара наручников. Глаза закрывали крошечные круглые стекла, отчего казалось, что вместо глаз черные дыры. Волосы пугающего фиолетового оттенка торчали на макушке остроконечными пиками, а остальные свисали на плечи длинными черными прядями. Его узкое тело извивалось в чувственном и сложном танце, а руки дергали струны воображаемой гитары.

Все еще никем не обнаруженная, Карен сделала шаг в комнату и выключила стерео.

Мальчик застыл в полуобороте, сверкнув маленькими черными стеклами очков.

– Мать!

Элизабет спрыгнула с постели, и восемьдесят четыре фунта, одетые в кожу и кружево, бросились в объятия Карен, чуть не сбив ее с ног.

– Ты вернулась! Почему ты молчишь? – И, отстранившись, оглядела Карен обычным критическим взглядом. – На вид усталая, но как всегда очень красивая. – Элизабет повернулась к мальчику. – Правда, у меня мама красивая, Слик? – Не ожидая ответа, она пустилась в свои бесконечные расспросы: – Как было в Лос-Анджелесе? Как поживают дядя Джек и тетя Ширли? Тебе удалось увидеть близнецов?

– Элизабет, – перебила ее Карен, прежде чем та успела перевести дух. – Ради всех святых, во что это ты вырядилась?

– Тебе нравится? – Дочь изобразила пируэт. – Самая последняя мода. У меня еще и перчатки есть под цвет топика. Слик, ты видел мои перчатки?

Она бросилась было к шкафу, но Карен успела поймать ее за руку, на которой висел целый арсенал дешевых браслетов.

– Потом, – строго сказала Карен и уже более сдержанно добавила: – Прошу тебя, Элизабет. Сначала мне хотелось бы узнать, кто этот молодой человек и что он делает в твоей комнате.

– О-о, прости, пожалуйста. Настоящее имя Джонатан, но он предпочитает, чтобы его называли Слик. Мы сейчас готовимся к тестам по истории – слава Богу, последним перед каникулами.

– В таком шуме?

Элизабет с досадой посмотрела на Карен.

– Это не шум, мать, а фон. Терпеть не могу тишины.

Она терпеть не может тишины! Карен сняла с постели розовые тапочки и аккуратно поставила их на пол. Обернувшись на устремленные на нее маленькие черные дыры-очки, Карен сказала:

– Джонатан, не соблаговолишь ли ты сейчас же отправиться домой? Я хочу поговорить со своей дочерью.

Мальчик пожал узкими плечами:

– Понял. Вы не против, я позвоню, чтобы за мной прислали лимузин?

Он набрал номер и, поговорив с кем-то, кого назвал Кавендиш, положил трубку.

– Я позвоню тебе, – сказал он Элизабет, потом повернулся к ее маме. – Приятно было познакомиться, мисс Ричардс.

Карен, совершенно без сил, опустилась на постель рядом с дочерью, все еще глядя на дверь. Элизабет расхохоталась.

– В чем дело, мать? Слик тебя довел?

– Ты меня довела, барышня. Ну скажи, что это за обращение «мать»? Что случилось со старым, добрым «мама»?

Элизабет сморщила носик.

– «Мама» звучит очень по-детски. Я могу называть тебя Карен, если тебе так больше нравится. Эрин зовет свою мать Мелисса.

– Мелиссе двадцать два года, и она приходится Эрин мачехой, а выглядит она на двенадцать, – пояснила Карен – И называть ее мамой было бы просто неприлично.

– Но знаешь, Мелисса такая веселая! С ней так здорово! – Элизабет провела руками по бедрам, разглаживая короткую юбочку. – Они с мистером Кармишелем отправляются в плавание до Сент-Бартса. А вчера Мелисса взяла Эрин и меня по магазинам.

Карен оглядела дочь с ног до головы.

– Так, значит, это она помогла тебе выбрать такое обмундирование?

– Да! Потрясающе, правда? Она знает все классные старые бутики. Кстати, я задолжала ей немного денег. Вернее, довольно много. – Элизабет скорчила гримаску. – Ведь на мои карманные деньги не разгуляешься!

– И поэтому ты постоянно мне об этом напоминаешь.

– Но это же правда! Все жутко дорого.

– Особенно из натуральной кожи.

– Точно! А что может сделать девушка на те жалкие пять долларов, которые ты мне даешь на неделю?

– Для начала она могла бы выбрать для себя более дешевый гардероб.

– Ма…

Карен молча посмотрела на прическу, напоминающую осиное гнездо, и на совершенно дикое одеяние Элизабет. Что случилось с ее ребенком? Она медленно провела пальцем по атласной щеке дочери: слава Богу, никакой косметики! Ширли говорила ей, что немотивированное поведение некоторых детей в разведенных семьях часто вызывается недостатком внимания к ним. Но ведь с Элизабет совсем не тот случай! Карен с самого начала внимательно следила за тем, чтобы ее карьера никоим образом не была в ущерб их отношениям с дочерью. Если не считать этой неожиданной поездки в Лос-Анджелес, то все свое свободное время она проводила с Элизабет.

– Что случилось, ребенок? Что тебя беспокоит? – Она потянула за густую прядь волос, которая напоминала склеенную солому.

Детские невинные, но неумолимые карие глаза смотрели на нее в упор.

– Кроме жуткой нехватки, наличных, ничего!

Карен кивнула. Ее отроческие годы – не такое уж далекое прошлое, чтобы она не могла вспомнить, как важно ей было тогда иметь собственные деньги.

– Ладно, я прибавлю тебе карманных денег, но ты тоже должна согласиться на некоторые изменения.

– Какие именно?

Карен вздохнула и подняла с полу кружевной шарфик.

– Начнем с того, что ты должна содержать свою комнату в чистоте и не допускать сюда мальчиков.

– Так вот что тебя беспокоит? Слик? – Элизабет рассмеялась. – Слик не представляет никакой опасности. Он весь в своей музыке.

– Это меня как-то мало утешает.

– Мама, ведь он очень хороший друг!

– В таком случае сразу тебя поймет.

Элизабет недовольно пожала плечами.

– Это все?

– Нет. Если я увеличу сумму твоих карманных денег, то буду настаивать, чтобы ты жила по средствам, то есть не занимала.

Элизабет нахмурилась, но решила уточнить:

– А о какой сумме мы сейчас с тобой говорим?

– Десять долларов в неделю.

– Десять долларов? Всего десять долларов? – Элизабет прижала руки к груди, будто боясь, что у нее сейчас случится сердечный приступ.

– Но, мама, это же просто нищенские деньги! Что я куплю на десять долларов?

– Ровно вдвое больше, чем на пять.

Карен направилась к двери и вышла, прежде чем Элизабет успела ответить ей что-нибудь язвительное.


– Петри, я ничего не могу поделать, – призналась Карен своей верной подруге на следующее утро. – Элизабет внушает мне самые серьезные опасения. Ты не присматривалась к ней в последнее время?

Петри, которая только что возвратилась из сада, положила на высокий кухонный стол охапку благоухающих желтых роз и наполнила водой хрустальную вазу.

– Как же не присматриваться? Она сейчас носит такие яркие цвета, будто проверяя каждую клеточку твоей нервной системы на прочность. Но между нами говоря, Элизабет выглядит, как любой другой одиннадцатилетний подросток. И поверь мне, некоторые из них выглядят хуже.

– Не нравится мне все это. А что ты думаешь насчет… как его… Слика? Элизабет проводит с ним больше времени, чем со своей любимой Эрин Кармишель. А куда подевалась малышка Клэрис?

Петри подрезала розу и оглянулась на Карен.

– Слик кажется хуже, чем он есть на самом деле. Во всяком случае, тебе не о чем беспокоиться. Мы с Кончиттой присматриваем за ним. А Клэрис здесь, просто ты, может быть, в последнее время ее не узнаешь. Она приходила на прошлой неделе в платье а-ля Мадонна. Рядом с ней Элизабет выглядит как Мэри Поппинс.

Карен некоторое время хранила молчание. Метаморфоза с дочерью сначала происходила почти незаметно, но сейчас ее пристрастие ко всему причудливому, ни на что не похожему достигло такого предела, которого уже нельзя было не замечать. И дело даже не в одежде – ее-то как раз было проще всего проконтролировать. Карен пугало постепенное отчуждение дочери. Медленно и почти необратимо увеличивающаяся дистанция между ними.

– Петри!

– Да, дорогая?

– Что ты думаешь о частных школах-интернатах?

– Ты имеешь в виду школы далеко от дома?

– Ну, не очень далеко, например, в Коннектикуте. Джек говорил мне о школе, где учится дочь Стью Вагнера. У этого заведения отличная репутация, высокий уровень преподавания и дисциплина, в которой как раз нуждается сейчас Элизабет.

– Да, конечно, но… – Петри прошла в столовую и поставила розы на полированный стол красного дерева. – Не слишком ли это резко? – Она оглянулась на Карен, и взгляд ее был полон беспокойства. – Что, если эта идея не понравится девочке?

– Тогда я не знаю, что мне делать. – Карен беспомощно провела рукой по волосам. – Мне кажется, я просто не смогу с ней больше ладить. Все было прекрасно, пока ребенок маленький и беззащитный и нуждался во мне. Но сейчас…

– Моя дорогая, ты ведь все равно не в состоянии остановить процесс роста. Или умерить ее потребность быть непохожей на других и независимой.

– Но я просто не узнаю свою дочь, Петри! В прошлом году она хотела быть художником по рекламе. Теперь уже хочет быть актрисой.

Петри засмеялась:

– Знаю-знаю, но это все пройдет, Карен.

– И жуткий язык, на котором она теперь изъясняется… Кажется, я не понимаю и половины того, о чем говорит Элизабет. Ты знаешь, например, что у них в пятом классе «первая ступень» означает ходить с мальчиком за ручку, а «вторая ступень» – целоваться в губы?

– Нет, не знаю. А на какой ступени сейчас она сама?

– Ни на какой! Кроме Слика, она всех мальчиков считает противными.

Петри рассмеялась с видимым облегчением.

– Слава тебе Господи!

Наступила короткая пауза. Потом Карен еле слышно произнесла:

– Она знает про Нейла.

– Что знает?

– Она узнала о его связи с Тони больше года назад.

– И сказала тебе об этом только сейчас? Карен кивнула:

– Она молчала, потому что сначала не была уверена, а потом смущена и очень злилась на него.

– Боже мой!

– Теперь ты понимаешь, почему я хочу что-нибудь предпринять? Я ничего не имею против ее взросления, но не хочу, чтобы это происходило слишком быстро. Я хочу, чтобы она полностью насладилась своей юностью, чтобы росла среди девочек ее возраста.

– Ты имеешь в виду – только не с Эрин?

– У меня к Эрин нет никаких претензий, кроме того, что отец бессовестно балует ее из-за чувства вины перед ней, потому что не может быть все время рядом, да еще того, что у ее мачехи представление о материнском долге не идет дальше совместного катания на роликовых коньках в Центральном парке.

Петри вздохнула.

– Мне кажется, ты права. Но на твоем месте я не очень бы надеялась. Я уверена, что эта идея не понравится Элизабет.


В открытые окна большой, выдержанной в деревенском стиле кухни врывался приятный июльский ветерок, принося из сада пьянящий аромат гибридных роз. Карен отчищала наждаком раздвижной стол, который купила на «блошином рынке» в Коннектикуте. Элизабет – в рваных джинсах, просторной лиловой футболке с обрезанными рукавами и расшнурованных спортивных туфлях – сидела на кухонном столе и наблюдала за матерью.

– Ты хотела о чем-то спросить меня, мама? – Она наклонила головку к плечу.

Карен поглубже вздохнула и решила броситься в омут головой.

– Да. Я хотела бы узнать, как ты смотришь на то, чтобы с осени пойти в школу-интернат?

Элизабет вдруг спрыгнула со стола и кинулась к ней с распростертыми объятиями.

– Ой, мамочка, я просто не верю! Это же чудесно!

Карен бросила на стол наждачную бумагу и придержала дочь за тоненькую талию, чтобы не оказаться вместе с ней на полу.

– Правда? Ты действительно хочешь в школу-интернат?

– Да! Да! Но только откуда ты об этом узнала?

– Узнала что?

– Что я просто у-ми-ра-ю, до того мне хочется учиться в Швейцарии!

– В Швейцарии? – Карен чуть не задохнулась от изумления. – О чем ты говоришь?

– Я говорю о школе «Ле Берже» в Монтре, туда осенью поступает Эрин. Это прекрасная школа, в ней полно детей разных знаменитостей. Двоюродная сестра Эрин в прошлом году ее окончила и сейчас поступила в Йельский университет. – Элизабет вдруг нахмурилась и отпрянула от матери. – А что ты имела в виду? – спросила она.

– Коннектикут, – неуверенно произнесла Карен.

– Коннектикут? Это та старая школа недалеко от Гринвича? А вокруг бетонная стена высотой двенадцать футов? Фу! Даже не думай! Они там воспитывают монахинь.

Карен подумала, что монахиню она в любой момент смогла бы без особых хлопот переделать в рок-звезду, но вслух сказала:

– Тебе не кажется, что Швейцария – это несколько далековато?

– Конечно, но давай рассуждать так: Рождество, потом Пасха, а там и летние каникулы. А телефон? Эрин обещала звонить своим родителям каждый день. – Она умоляюще заглянула в глаза Карен. – Мамочка, ну пожалуйста, скажи «да». Я всю неделю пытаюсь найти подходящий момент, чтобы попросить тебя, но ты последнее время такая угрюмая, и я никак не решусь.

– Угрюмая?

– Ну да. Это значит грустная, задумчивая, не-ком-му-ни-кабельная.

– Спасибо, я знаю, что это означает.

Положив подбородок на сложенные на столе руки, Карен задумчиво смотрела на дочь. Она ожидала протеста, криков, даже слез. А вместо этого Элизабет умоляет послать ее в Швейцарию. Как же так? Неужели она совершенно не знает собственного ребенка? Но Карен знала Элизабет достаточно хорошо, чтобы понять: коль скоро речь идет о школе-интернате, то для ее дочери она либо существует в Швейцарии, либо вообще не существует.

– Ну так что же ты ничего не рассказываешь мне об этой школе в Монтре? – спросила наконец Карен. – Как она там называется?

Одним броском Элизабет взлетела на кухонный диванчик, задев головой сверкающие кастрюли, висевшие на крючках.

– «Ле Берже»! По-французски это значит «Пастухи» или «Пастыри». Она расположена в очень красивой долине и окружена просто сказочными горами со снежными шапками наверху. Эрин говорит, там можно кататься на лыжах, играть в теннис и даже скакать верхом. О-о, а еще в школе есть потрясающая театральная студия!

– И там ставят пьесы?

– Постоянно! – Элизабет спрыгнула на пол и помчалась к телефону. – Кстати, у Эрин есть брошюра. Я попрошу ее на завтра. Эрин едет с отцом в Монтре на следующей неделе и может все рассказать нам, когда вернется. А потом и мы с тобой отправимся записываться в школу, как только ты закончишь сниматься в Париже. Мамочка, все великолепно, замечательно! – И закричала в трубку: – Эрин! Что я тебе скажу! Ни за что не угадаешь!

ГЛАВА 33

Карен и Элизабет сразу же влюбились в Париж. Даже погода, которая оказалась на редкость неудачной для августа, нисколько не испортила впечатления двум восторженным туристкам из Америки.

Любое малейшее «окно» в плотном расписании съемок Карен использовала для того, чтобы вместе с Элизабет полюбоваться достопримечательностями Парижа. Вместе они побывали в Лувре, под дождем прогулялись по садам Тюильри, посетили воскресную мессу в Нотр-Дам, с благоговением стояли несколько минут в сырой и темной камере, где провела последние дни Мария Антуанетта.

Петри, ездившая к друзьям в Эльзас, взяла на себя обязанности официального гида и показала Карен с Элизабет тот город, который знала и любила. Париж давно минувших дней с великолепной площадью Вогезов, с узкими извилистыми улочками и старинными зданиями, с чудесными парками. Втроем они побродили по улицам Монпарнаса, за полцены купили в малоизвестных бутиках изысканные наряды.

Отмахиваясь от таксистов, которые гоняли по городу как сумасшедшие, туристки научились, словно прирожденные парижанки, не только ездить на метро, но при этом не хуже французов пользоваться локтями.

Поскольку «Райская бухта» уже появилась во французском прокате, куда бы ни приходила Карен, ее повсюду узнавали. К счастью, французы, в сердцах которых уважение к личной жизни коренилось так же крепко, как и в ее собственном, не досаждали актрисе. Лишь журналисты, вечно в поисках новых лиц, время от времени следовали за ней. Впрочем, почти всегда Карен удавалось легко прятаться от фотографов при помощи темных очков и огромной широкополой шляпы.

– Как же здесь красиво! – вздохнула Элизабет в последний вечер, когда они возвращались в отель. – Жаль, что нельзя остаться подольше.

Мать сжала ее руку. Из-за плохой погоды вместо двух недель съемки растянулись на три, но и они пролетели так быстро, что Карен и Элизабет не успели оглянуться.

– Мне тоже жаль, детка. – С Сены подул легкий ветерок, и Карен вдохнула ни с чем не сравнимый запах Парижа. – А не побаловаться ли нам напоследок еще двумя порциями мороженого с персиками? – спросила она, увидев киоск с мороженым.

– Ну, раз уж на то пошло, может, нам действительно сегодня кутнуть и полакомиться мороженым не с персиками, а с myrtille? – В свете уличных фонарей глаза Элизабет сияли, как звезды.

Карен засмеялась:

– Что еще за myrtille?

Девочка вздохнула.

– Ах, мама, неужели за три недели ты так ничего и не усвоила? Это черника.

Элизабет сама обратилась к продавщице на почти безупречном французском. Затем, наслаждаясь мороженым, мать и дочь медленно направились по бульвару Монтень к отелю – упаковывать вещи, чтобы ехать в Швейцарию.


«Ле Берже» оказалась в точности такой, какой описала Эрин Кармишель. Территория школы, расположенной на берегу Женевского озера, которое в Швейцарии называли озеро Леман, простиралась на несколько акров хорошо ухоженной земли. Школа находилась в полумиле от маленького городка Монтре эпохи одного из английских королей Эдуардов. Спрятанный среди каштанов, кипарисов и магнолий главный корпус – отремонтированный трехэтажный замок шестнадцатого века – навевал воспоминания о волшебной сказке.

Как только такси остановилось, Элизабет увидела вышедшую им навстречу директрису. Это была симпатичная, со вкусом одетая дама лет сорока с прямыми светлыми волосами, причесанными на косой пробор, пронзительными голубыми глазками и любезной улыбкой. Когда она спускалась по широкой каменной лестнице, Элизабет показалось, что еще немного и директриса запоет какой-нибудь мотивчик из популярного фильма «Звуки музыки».

– Добро пожаловать в «Ле Берже», – приветствовала она гостей на безукоризненном английском. – Меня зовут мадам Гилле. – Пожав руку Карен, она взглянула на Элизабет и улыбнулась: – А вы и есть наша юная леди?

Элизабет с облегчением отметила про себя, что Эрин ее не обманула. Мадам Гилле совсем не была похожа на их суровую директрису в Нью-Йорке, чьи односложные приветствия представляли собой нечто среднее между ворчанием и лаем.

– Да, мадам, – пробормотала Элизабет.

Карен приобняла дочь рукой.

– Мы просто ошеломлены красотой сказочного пейзажа и старинной архитектуры, – заметила она.

Похоже, ее слова доставили мадам Гилле истинное удовольствие.

– Да-да, – согласилась она, глубоко вдохнув в себя воздух. – Здесь и правда прекрасно и очень тихо. Хотя из-за джазового фестиваля, который продолжается в городе вторую неделю, сейчас это может вызвать некоторые сомнения.

Карен и Элизабет шли рядом с мадам Гилле, которая коротко описывала жизнь в «Ле Берже».

– У нас сейчас летний семестр, – сказала директриса, показывая им ухоженный сад. – Я думаю, вам хотелось бы заглянуть в какой-нибудь класс. – Мадам Гилле провела гостей через просторную аудиторию, где электрики проверяли ряд прожекторов для освещения сцены.

– Кстати, – обратилась мадам Гилле к Элизабет, – как у вас с французским?

– По-моему, неплохо. Могу заказать луковый суп для троих, объяснить, как пройти от площади Согласия до Нотр-Дам, купить книжечку билетов на метро и почитать комиксы.

Карен улыбнулась ответу дочери, а мадам Гилле рассмеялась:

– В таком случае у вас определенные преимущества перед большинством иностранок, которые приезжают в «Ле Берже» первый раз. Все уроки у нас идут на французском. Впрочем, для тех, кто не очень хорошо им владеет, мы предлагаем интенсивные шестинедельные курсы.

Вздох Элизабет был похож на стон. Мадам Гилле и Карен обменялись улыбками.

Через два часа, сносно отзанимавшись на уроках по французской речи и мировой истории, а также ознакомившись с условиями проживания в пансионе, напоминавшем роскошный курорт, Элизабет немного успокоилась. Сначала ее испугали высокие требования в этой школе, но вскоре девочка почувствовала себя более уверенно и поняла, что если действительно постарается, то вполне дотянет до «В» балла. Ведь она всегда была примерной ученицей, во всяком случае, до недавних пор.

Карен увидела, как ее дочь знакомят со стайкой разговорчивых девочек, которые возвращались с теннисного корта, и сердце ее сжалось. Материнский инстинкт подсказывал, что «Ле Берже» станет для Элизабет новым домом.

«Я уже скучаю, – думала Карен, глядя, как девочки весело захохотали над тем, что сказала Элизабет. – Как же я смогу жить вдали от нее?»

ГЛАВА 34

В феврале тысяча девятьсот восемьдесят шестого года были объявлены имена новых претендентов на премию «Оскар», и Голливуд принялся активно обсуждать это событие. Удивляя лишь немногих скептиков, «Райская бухта» получила награды по пяти номинациям. Картину признали лучшей, Майкла Харриса назвали лучшим режиссером, Мэгги Дрейфус – лучшей актрисой второго плана, Чака Лейтимера наградили за лучшую операторскую работу, а Карен Ричардс получила титул лучшей актрисы.


Через неделю после опубликования этой новости Джек узнал о том, что одним из новых спонсоров «Окаменевшего леса», к которому «Карнеги» приступила в середине июня, стал Максимилиан Прэгер.

Откинувшись на спинку кресла, Джек принялся грызть ноготь – эту привычку он приобрел в тот самый день, когда бросил курить. «Что бы это значило? – размышлял Джек. – Знает ли Макс о том, кто такая Карен Ричардс? Потому ли он финансирует новый фильм? И самое главное, – не грозит ли это ей какими-нибудь неприятностями?» Некоторое время Джек обдумывал все с настороженностью наседки, готовой броситься на защиту своего питомца. Нет, вряд ли Максу известно, кто скрывается под именем Карен Ричардс. Иначе Джек Витадини об этом бы уже знал.

Он взглянул на рекламный плакат фильма «Райская бухта», висевший напротив его письменного стола. Как всегда, когда Джек смотрел на Карен, его сердце переполняла гордость. Если она узнает, что новый фильм финансирует Макс, то сразу откажется от съемок, и не важно, будет ли уже подписан контракт или нет. Газетчики уцепятся за эту историю, как свора голодных койотов.

Его терзали сомнения: с одной стороны, он был предан делу, с другой – Карен. Но желание защитить ее победило. А пока Джек решил подождать и посмотреть, как развернутся дальнейшие события.


Вся неделя была заполнена вечеринками и встречами, обычно предшествовавшими вручению «Оскаров». Вечером двадцать четвертого марта тысяча девятьсот восемьдесят шестого года, когда звезды и продюсеры съезжались в павильон Дороти Чандлер на тридцать восьмую ежегодную церемонию вручения награды Американской академии искусств и наук, Ники сидела перед телевизором в своей роскошной бело-розовой гостиной.

Ники знала, что церемония будет транслироваться через спутниковую систему. Камера прошлась по залу, показав украшенных драгоценностями и одетых по последнему писку моды гостей, Ники прочла на их лицах целую гамму чувств. За напряженными отрепетированными улыбками она видела надежду, разочарование, а у тех, для кого это торжество, возможно, окажется последним, – страх.

– Шампанского, cherie?[8]

Перед ней вдруг появился изящный длинный бокал, который протягивала мускулистая бронзовая рука. Удобно устроив голову на спинке кресла в стиле эпохи Луи Пятнадцатого, Ники с ленивой улыбкой взглянула на очередного любовника, побежденного ее чарами, и взяла у него бокал.

– Спасибо, Паскаль.

Красивая внешность Паскаля Дюшена, двадцатидвухлетнего французского актера, год назад принесла ему в Париже кинороль, сразу получившую широкую рекламу. Впрочем, из-за полного отсутствия таланта у актера фильм изъяли из проката уже через три дня после премьеры, и Паскаль погрузился в безвестность, не успев подписать ни одного автографа.

Разочарованный, он приехал в Лос-Анджелес, где один из продюсеров пригласил его на роль в легкой романтической комедии, в которой удалось наилучшим образом использовать физические данные актера, скрыв, насколько это возможно, отсутствие у него таланта. В результате студия «Рэмси» объявила о том, что подписывает с Паскалем контракт еще на два фильма.

Ники познакомилась с Паскалем в буфете киностудии после очередного неудачного собеседования. Заметив, что такая красивая женщина скучает в одиночестве, он попросил разрешения сесть за ее столик. Его откровенно восторженный взгляд немного поднял Ники настроение. Макс был в тысячах миль от нее и совершенно не беспокоился из-за того, что Ники терпит одну неудачу за другой. Паскаль же оказался рядом – обожающий, умеющий красиво льстить и очень настойчивый.

Одетый в белый махровый халат, француз присел у Ники в ногах.

– Когда-нибудь на эту сцену поднимусь я, – глядя на экран, сказал он с сильным, но очаровательным акцентом и, обернувшись к Ники, покраснел до корней волос. – А может быть, и вместе с тобой, правда?

Потягивая шампанское, Ники смотрела на молодого любовника поверх бокала. Взгляд карих глаз был томен, как всегда после того, как Паскаль выкуривал слишком много марихуаны, кудрявые, черные как смоль волосы, все еще влажные после душа, прилипли ко лбу блестящими колечками. Ники задержала взгляд на его манящих губах, на подбородке с ямочкой и затрепетала. «Он так молод, – подумала Ники, – так полон невинных надежд. Совсем как я сама когда-то…»

Ники увидела, как одна из ведущих, ослепительная блондинка в черной блузке, из-под которой едва выступала коротенькая юбочка, поправляет микрофон. Впервые за последние шесть лет Ники не присутствовала на вручении «Оскаров». К ее радости, Макс, сначала собиравшийся поехать на церемонию, позвонил и извинился за то, что очень занят и не сможет повезти ее на Лазурный берег. Сразу же после звонка Макса она заказала на этот вечер роскошный обед для двоих и пригласила к себе молодого актера.

Взяв с подноса тонкий ломтик французской булки, Паскаль положил на него ложечку икры.

– Открой ротик, cherie, – попросил он.

– Это еще зачем, негодный мальчишка? – Не отводя взгляда от его глаз, Ники откусила от бутерброда.

Она наклонилась вперед, и с ее плеча соскользнула бретелька шелкового боди цвета слоновой кости. Взгляд Паскаля устремился к ее почти обнаженной груди, затем опустился ниже, его длинные пальцы принялись поглаживать колено Ники, и она почувствовала разлившуюся внизу живота приятную горячую волну. Обхватив ногой бедро Паскаля, Ники попыталась притянуть его к себе.

Взяв у нее бокал, Паскаль поставил его на стол. Опустив сначала палец в холодное шампанское, он принялся чертить на внутренней поверхности ее бедра легкие круги. Наблюдая за ним сквозь опущенные ресницы, Ники видела, как любовник осторожно слизывает вино. Его язык был таким горячим, что она едва сдерживала крики восторга.

Пальцы Паскаля отыскали застежку на боди, и его язык наконец добрался до сокровенного лона. Ники чуть не задохнулась, повинуясь ритму его изощренных ласк. Затем сильные руки Паскаля еще чуть-чуть раздвинули ее ноги, и Ники почувствовала, как нежной плоти коснулось что-то гладкое и ледяное. Издав невольный вздох, она открыла глаза и увидела, как Паскаль опустил кубик льда обратно в ведерко с шампанским. В следующую секунду Ники снова ощутила прикосновение его языка – контраст между горячим и холодным оказался таким резким, ощущение столь поразительным, что из ее груди все-таки вырвался крик.

Паскаль поднялся над Ники. И в тот момент, когда он овладел ею, комнату заполнил глубокий низкий голос:

– А имя победительницы… Карен Ричардс!


В ту же самую ночь в одиннадцать пятьдесят Макс вернулся домой. Сняв пиджак и галстук, он подошел к телевизору, нашел нужный канал и достал из холодильника банку холодного пива. Миллионер только что отобедал в ресторане, куда приглашал Джада и Дебору отпраздновать их шестнадцатую годовщину свадьбы.

Макс знал, что успеет застать конец церемонии награждения, и в возбужденном ожидании, которое не оставляло его всю последнюю неделю, сел в глубокое кресло.

Наконец на экране появился коротенький фрагмент из фильма с Карен Ричардс. В очередной раз Макс восхитился тем, как она пленительна, хотя в картине специально приглушили ее красоту, чтобы подчеркнуть великолепный талант. Посмотрев несколько недель назад «Райскую бухту», Макс был совершенно потрясен игрой актрисы.

С нарочитой торжественностью, которая вызвала в рядах публики веселые усмешки, ведущий вскрыл конверт и улыбнулся, явно довольный сделанным Американской киноакадемией выбором. Когда же он объявил имя победительницы, собравшиеся разразились радостными аплодисментами. Поднявшись со своего места откуда-то из зала, Карен Ричардс обняла рыжеволосую женщину, которая сидела рядом с ней, стиснула руку Джека Витадини и только после этого направилась к сцене. На ней были открывавшее плечи белое платье с расшитым бисером лифом и длинные белые перчатки; роскошные рыжие волосы стягивал белый атласный бант. Когда Карен принимала золотую фигурку «Оскара» и благодарила тех, кто верил и поддерживал ее, Макс уже был убежден, что видит действительно настоящую звезду.

Он встал и поднес банку с пивом к экрану телевизора.

– Поздравляю, леди. Да не покинет вас удача. Вы это заслужили.


– Мамочка, только что я услышала потрясающую новость! – донесся через расстояние в четыре тысячи миль задыхающийся от волнения голос Элизабет, которой, как всегда, не терпелось поделиться с Карен своими впечатлениями. – Я так горжусь тобой. Хотя, должна признаться, меня это не так уж и удивило. Ведь еще на прошлой неделе я сказала Эрин: «Спорю на мою роль в нашем весеннем спектакле, что моя мама получит «Оскара». И эта роль, мамочка, скорее всего будет главная, а не какая-нибудь малюсенькая.

Карен села.

– Дорогая, ты мне не говорила о том, что собираешься играть главную роль. С ума сойти! Когда это решится?

– Через пару недель, – ответила Элизабет уверенно. – Расскажи о церемонии. А статуэтка на самом деле золотая? Наверное, ты впилась в нее глазами, а потом прижала к груди?

Карен засмеялась – радостная энергия дочери передалась и ей.

– Вообще-то именно так оно и было.

Элизабет хихикнула:

– Ну, теперь у нас в школе только и разговоров, что о тебе. Все мои подружки буквально позеленели от зависти. Даже эта задавака Кэтрин Брентверт.

– А кто такая задавака Кэтрин Брентверт? – спросила Карен.

Элизабет лишь недоуменно хмыкнула:

– Неужели ты не знаешь! Кэтрин Брентверт – не кто иная, как дочь Александра Брентверта-третьего, чикагского магната по производству замороженных продуктов. Она до противного богата, про внешность я лучше вообще промолчу, а еще за ней, как за гуру, ходит кучка «кэтринисток». От этого она задирает нос выше горы Рашмор, и жить с ней рядом становится совсем уж невмоготу. – Сделав театральную паузу, Элизабет важно добавила: – Толстосумы вообще такие зануды.

Вытянув ноги и снова откинувшись на спинку дивана, Карен слушала последние новости из «Ле Берже». Господи, как же она соскучилась по дочке! С тех пор как Элизабет уехала, минуло восемь месяцев, и – за исключением рождественской недели – Карен ни разу ее не видела. Правда, обе нещадно эксплуатировали телефон. Тем не менее, несмотря на все трудности такого общения на расстоянии, Карен поняла, что мадам Гилле и ее коллеги сотворили с Элизабет чудеса. За последний год у девочки не только улучшились оценки, но и круг ее интересов простерся гораздо дальше рок-музыки и вызывающих нарядов. Кроме того, она перестала говорить на ужасном языке, понятном лишь детям до шестнадцати.

– Ой, ну вот и звонок! – крикнула Элизабет. – Я побежала. Увидимся через несколько дней. Ты ведь встретишь меня?

При мысли о пасхальных каникулах тоска Карен тотчас же уступила место радости.

– Обязательно! Даже если в аэропорт путь мне преградит стадо диких бизонов.

ГЛАВА 35

Они лежали на террасе своего кондоминиума, их блестевшие от масла неподвижные тела ловили последние лучи ласкового предзакатного солнышка. Нейл взглянул на великолепную фигуру Тони. Плавки коньячного цвета были такими узкими и так сливались с его загорелой кожей, что казалось, будто он голый. Нейла наполнило желание, которое в последнее время ему редко приходилось испытывать. Отказ Тони отдать, как он обещал, пленки, сильно осложнил их отношения – за прошедшие несколько месяцев любовники только и делали, что воевали.

В Лос-Анджелес оба приехали почти год назад. Хотя двести тысяч долларов, которые дала Карен, давно кончились, Нейл не просил у нее больше денег.

– Почему бы нам не подождать, пока не выяснится, дадут ей «Оскара» или нет? – предложил он несколько месяцев назад нетерпеливому и сыпавшему угрозами Тони. – Тогда можно было бы сорвать банк.

– Надеюсь, ты не собираешься снова меня надуть?

Нейл рассмеялся. Все-таки он был неплохим актером.

– Конечно, нет. Я лишь прошу тебя проявить чуточку терпения.

– А что мне за это будет?

– Миллион долларов.

Тони эта цифра очень понравилась. Однако на самом деле Нейл просто тянул время и… боялся. Боялся не только Тони, который мог разрушить его карьеру, причем именно теперь, когда Нейл получил небольшую роль в театре, где ставился спектакль по пьесе Элиота «Приглашение на коктейль».

Он боялся еще и Джека Витадини. Особенно с тех пор, как Нейлу пришлось однажды забрать тысячу долларов непосредственно у Витадини. Этот паршивец заставил его торчать в приемной, словно какого-нибудь актеришку в ожидании мелкой роли. Когда же Нейл наконец зашел к нему в кабинет, Джек молча дал конверт и чуть ли не вытолкал его за дверь.

– А пошел он в задницу! – запальчиво крикнул Тони, когда услышал об этой истории от Нейла. – Как бы в следующий раз ему самому не пришлось тащить тебе чек.

Однако экспрессивный Тони многого недопонимал. И уж конечно, он не знал Джека. Под маской добродушия Нейл увидел в его лице что-то зловещее, страшное и решил, что такие деньги явно не стоили связанных с ними хлопот. Разве на них развернешься, во всяком случае, в Лос-Анджелесе?

Вполне удачно продав свой бутик, Тони купил в деловой части города маленький цветочный магазинчик. Конечно, не на Родео-драйв, как обещал ему Нейл. Что же до бунгало в Малибу, о котором мечтал капризный любовник, то оно оказалось им просто не по зубам. В качестве компромисса Нейл купил маленькую квартирку в западной части Голливуда за двести тысяч, полученных от Карен. Но теперь, когда она получила «Оскара» и ее приглашали сниматься, Тони совершенно потерял покой. Ему хотелось иметь и автомобиль «корветт», и дом на побережье, и съездить в Европу – все, что неосторожно посулил ему Нейл.

Пытаясь погасить нетерпение своего молодого друга сладкими обещаниями, Нейл все время надеялся найти проклятые видеокассеты и фотографии Карен. Но это ему так и не удалось. Тони не терял над собой контроль даже в пьяном виде.

Несколько дней назад Нейл пришел к выводу, что без посторонней помощи он не справится. Разумеется, любовника он после этого потеряет – ну и что с того? В любом случае этот парень терпел его только из-за денег Карен. А сам Нейл оставался с ним только из-за кассет. Хорошенькие отношения!

Как только кассеты и фотографии окажутся у Нейла, он сам заключит сделку с Карен, причем разумную сделку: фотоснимки – за сто тысяч долларов. Как раз столько ему нужно, чтобы с комфортом жить без Тони. А Нейл передаст Карен фотографии и навсегда оставит ее в покое.

Нейл сел, достал из переносного холодильника, стоявшего возле его стула, банку ледяного пива и открыл ее. Затем, взглянув на Тони и убедившись, что тот спит, пошел в дом, чтобы позвонить своему старому приятелю Рексу Конраду.


Крепко пожав руку закадычному другу, Нейл направился за ним в маленький, выходивший на пляж дворик.

– Ты нисколько не изменился, – солгал Нейл. – Готов поспорить, что по-прежнему разбиваешь дамам сердца.

– Стараемся, – в своей обычной манере лениво протянул Рекс. – Только теперь на это уходит немного больше времени. – Выставив на маленький столик красного дерева бутылку виски и два стакана, он легонько ткнул Нейла локтем под ребро. – Черт, теперь на все приходится тратить больше времени.

Засмеявшись, мужчины ненадолго погрузились в воспоминания о старых добрых временах. Однажды, когда знаменитый каскадер мчался на скорости свыше ста миль в час, машина разбилась. До тех пор пока жизни его дублера угрожала опасность, Нейл не отходил от постели друга. Когда доктора сказали Рексу, что скорее всего он уже никогда больше не сможет ходить, очень популярный тогда актер отправил его в Швейцарию, где за год в известной клинике Рекса поставили-таки на ноги. Несмотря на то, что каскадер не был гомосексуалистом, с Нейлом они оставались преданными друзьями, и их дружба оказалась, быть может, одной из самых живучих в Голливуде.

Рекс достал из пластмассовой вазочки сухой, обсыпанный солью кренделек.

– Ну и шельмец же ты! Поверить не могу, что ты здесь уже целый год, а только сейчас сподобился заглянуть к старому приятелю.

Нейл снова налил себе виски.

– Ты ведь меня знаешь, вечно все откладываю. По правде говоря, было несладко. – И рассказал все, зная, что на такого друга можно положиться, как на самого себя.

– Сначала я думал, что он держит эти кассеты в банковском сейфе, – добавил Нейл в завершение. – Но потом проверил через надежного человека. У Тони вообще нет в банке сейфа. У меня такое подозрение, что Тони хранит компромат в цветочном магазине. Дело в том, что к сейфу там он и близко меня не подпускает. Я много раз спрашивал, но он так и не сказал мне шифр.

Рекс помрачнел.

– Нейл, я никогда не осуждал тебя – сам знаешь. Но, старик, неужели ты не мог поосторожнее выбирать себе дружков?

– Что теперь об этом говорить, – ответил Нейл, совсем не расположенный выслушивать нравоучения. – Вопрос в том, сможешь ли ты мне помочь? Точнее, выручит ли меня твой младший брат Расти? Ведь он был знаком со всеми взломщиками сейфов в Штатах.

– Найти кассеты Расти поможет. Он только что отбыл срок за вооруженное ограбление. А вот вытащить тебя из тюрьмы, если эта Карен Ричардс решит сдать тебя фараонам, – это вряд ли.

– Она меня не сдаст.

Рекс допил виски и встал.

– Ну, если так… Когда тебе нужны кассеты?

– К концу следующей недели.

Нейл прочитал, что Карен должна поехать на международный кинофестиваль в Канн, и собирался заказать билет на самолет, чтобы лететь за ней во Францию. Его совсем не прельщала мысль оставаться здесь, когда Тони узнает, какую свинью он ему подложил.

– В таком случае, пожалуй, мне пора навестить братишку. – Провожая Нейла до дверей, Рекс похлопал его по плечу. – Не беспокойся ни о чем, дружище. Все будет отлично.

Нейл пожал огромную ладонь, чувствуя, как с его плеч сваливается гора.

– Спасибо, Рекс. Я твой должник.


Было пятнадцать минут десятого, когда утром первого мая Тейлор О'Грейди вошел в свой офис и закинул портфель на письменный стол.

– Привет, несравненная! – сказал он, оценивающе взглянув на великолепные ноги Ники Уэлш. – Извини за то, что заставил тебя ждать. Ехать в такое время по автостраде – просто гиблое дело.

Ники бросила на своего агента ледяной взгляд.

– Ну смотри, Тейлор. Поднять меня с постели в девять часов имеет право лишь что-нибудь из ряда вон выходящее. Вроде парада королевских войск.

Опустив свое грузное тело во вращающееся кресло, агент ухмыльнулся:

– Детка, моя новость так хороша, что даже самым горячим «благодарю» ты не отделаешься. – Открыв портфель, он достал оттуда толстый сценарий и через стол метнул его Ники. – Взгляни-ка.

Ники взяла сценарий.

– «Семейное достояние»? – спросила она, поднимая брови, доведенные до совершенства с помощью пинцета. – Сериал Малколма Хейза?

– Не просто сериал, – уточнил Тейлор, – а самый популярный и долгоиграющий сериал, который когда-либо делали на телевидении. Его будут снимать полностью на натуре: в Нью-Йорке, Лондоне и Риме. Суперзвезды всего мира в ногах валяются, чтобы получить в нем роль. – Перегнувшись через стол, агент усмехнулся: – Тебя же, моя радость, желают попробовать на роль Оливии Мессинджер.

Ники вертела в руках сценарий. Она уже взяла за правило никогда не позволять себе обольщаться по поводу возможной роли. Слишком часто все оборачивалось не более чем разочарованием.

– Кто такая Оливия Мессинджер?

– Красивая и коварная бывшая жена главного героя. – Тейлор нетерпеливо замахал рукой. – Да открой же ты наконец сценарий. Страница шестнадцать.

Воодушевленная его энтузиазмом, Ники перелистала страницы и начала читать. И не могла поверить. Роль оказалась просто превосходной. Такую она и ждала всю свою жизнь. Роль вроде той, что сделала звездой Джоан Коллинз.

– О, Тейлор! Оливия занята почти в каждой сцене.

Кривая ухмылка агента стала еще шире.

– Неужели я затеял бы все это ради паршивых пяти строчек?

Между тем Ники все переворачивала страницы.

– Как тебе это удалось? Каким образом ты убедил Малколма пригласить на пробы именно меня? Я слышала, что легче прошибить гранитную стену, чем его.

– Я показал ему клип «Не посылай мне розы».

– Эту чушь, в которой я снималась для Эла Циммера два года назад? Ты, случайно, не спятил?

– Эта чушь открыла в Ники Уэлш такую грань, о которой никто не подозревал: образ богатой стервы ты довела до совершенства.

– Неужели ему понравилось?

– Не то слово, куколка! Еще он запал на русский акцент, с которым несколько месяцев назад ты преподносила колготки «Беркли». Представляешь, Хейзу так понравилось, что он уже распорядился переписать твою часть сценария и сделать из тебя русскую аристократку. Разумеется, если тебя утвердят на роль.

– Не могу поверить, – только и пробормотала ошеломленная Ники.

– А ты поверь. Первую пробу они хотят провести в среду утром. – Записав что-то в маленьком блокноте, Тейлор вырвал страничку и протянул ее Ники. – Пожалуйста. «Юниверсал». Павильон три. Седьмого мая, ровно в девять. Вопросы есть?

– Кого еще приглашают на пробы?

– Кэрол Мэннинг, которая в прошлом году фантастически подняла рейтинг Хейза по лучшим фильмам недели, Стефани Бичем, если ее уговорят уйти из «Семьи Колби», и Карен Ричардс.

Услышав последнее имя, Ники безвольно откинулась в кресло – вся ее радость мгновенно улетучилась.

– Карен Ричардс не снимается для телевидения, – заметила она.

– Но в этой картине будет сниматься. Я же говорил, все просто мечтают попасть в «Семейное достояние».

Пальцы Ники еще крепче вцепились в сценарий. Неужели она поклялась свести ее с ума? Может, следит за Ники и, выждав, перехватывает ее роли? Что ж, на сей раз Ники не позволит этой Карен Ричардс праздновать победу. Плевать, дали ей «Оскара» или нет!

– Тебя еще что-нибудь интересует? – спросил Тейлор.

Ники покачала головой.

– Хорошо. Изучай сценарий, пока не узнаешь Оливию Мессинджер лучше, чем саму себя. Но прежде я хочу, чтобы ты выработала определенную походку, взгляд, манеру есть, пить шампанское. Все это должно убедить продюсеров в том, что Оливия Мессинджер – ты, и только ты. Сможешь?

Медленно Ники встала и подошла к Тейлору. Грациозно наклонившись, она с изяществом поцеловала его в гладковыбритую щеку.

– Тейлор, любовь моя, – прошептала Ники, удачно подражая Таллуле Бэнкхед, чему агент каждый раз не переставал изумляться. – Да я станцую на крыше небоскреба ирландскую джигу, лишь бы мне дали эту роль.


Протянув дрожавшую руку к стакану чая со льдом, Луиза Прэгер поднесла его к пересохшим губам и сделала большой глоток. Почему-то в такой ласковый майский денек ей было нестерпимо жарко. Уж не связано ли это с сильным сердцебиением, от которого последнее время она очень страдала? Ранний климакс не был редкостью для женской линии Куперов, а привычка Луизы мало есть и полное отсутствие сексуальной жизни, возможно, ускорили наступление этого неприятного периода.

Опустив стакан, Луиза посмотрела на бассейн. Похоже, она начинает рассуждать, как мама… Все, что ей сейчас нужно, так это подольше поплавать, чтобы освежиться, да еще одна из тех белых таблеточек, которые вчера принесла ей Цецилия. Луиза давно отказалась от услуг Бобби Мэй, и парикмахерша, у которой имелся доступ к более качественным наркотикам, стала ее новым поставщиком.

– Такого вы еще точно не пробовали, – ворковала Цецилия. – Выпьете эту малютку, и вам уже все нипочем. Не забудьте только принять перед сном секонал – иначе ни за что не расслабиться.

Трясущейся рукой Луиза вытерла влажную от пота шею. Если эти таблетки такие сильные, следует быть поосторожнее. Во всяком случае, пока она к ним не привыкнет. Уинстон так посмотрел в тот раз, когда она вела себя несколько оживленнее, чем обычно, что ей стало не по себе.

При мысли о мужчине, с которым начала встречаться три недели назад, Луиза содрогнулась. С этим богатым вдовцом она познакомилась на новоселье Лоусонов. Чем Уинстон мог заинтересовать ее, кроме того, что прекрасно разбирался в антиквариате, она и сама не понимала. Последнее время несчастная женщина все больше и больше тосковала по Максу, вспоминая, как легко чувствовала себя рядом с этим сильным человеком. Луиза частенько раздумывала, не позвонить ли мужу, и как-то даже набрала номер его телефона. Но в последнюю секунду, вспомнив красивую, уверенную в себе Ники Уэлш, повесила трубку.

Со вздохом она встала и, сбросив ярко-оранжевый халатик, пристроила к маленькой груди чашечки купальника. И зачем только ей в голову приходят такие нелепые мысли? Ведь Макс ушел навсегда. Он занят своим конгломератом, многомиллионными сделками и соблазнительной любовницей. У Луизы же есть прекрасный дом, в котором ее никто не тронет, а для полного счастья – эти чудесные таблетки.


Был один из обычных влажных и душных лос-анджелесских дней. В бистро «Гарден» на Беверли-Хиллз расторопные официанты обслуживали богатых и именитых клиентов.

Сидя за столиком под ярким полосатым зонтиком, Макс смотрел, как Ники касается маленькой серебряной вилочкой вареных креветок. Вчера она позвонила ему в Нью-Йорк и попросила прилететь в Лос-Анджелес, отказавшись объяснять причину по телефону. Макс согласился встретиться не только из-за ее настойчивого тона, но еще потому, что давно уже собирался приехать и предложить Ники расстаться.

– Итак, – начал он, отведав превосходный салат с омарами. – О чем же ты хотела поговорить?

Ники все еще сомневалась, правильное ли она приняла решение, и не спешила начинать разговор. Накануне, вернувшись от своего агента, она узнала от Паулы о том, что Макс стал одним из спонсоров следующего фильма Стью Вагнера «Окаменевший лес», главную роль в котором предстояло сыграть Карен Ричардс. Значит, Макс уже знает, кто она такая…

Конечно, сам он ничего этого не сказал ей. Так же как не сказал о планах поехать на следующей неделе на Каннский международный кинофестиваль. Хорошо зная Макса, Ники не составило труда догадаться, что через несколько дней – а может, и раньше – между ними все кончится. Нет, нужно сохранить свое достоинство и непременно порвать первой.

– Я хотела поговорить о нас с тобой.

– Ники, я…

Ее губы тронула грустная улыбка.

– Я знаю. Ты был занят. – На лицо упала длинная прядь волос, Ники небрежно отбросила ее назад. – Я вовсе не собираюсь пенять тебе на это, милый.

Макс посмотрел на нее долгим внимательным взглядом, с восхищением отметив, какая же все-таки Ники ухоженная и красивая. Платье холодного оттенка аквамарина подчеркивало синеву глаз Ники и придавало ее точеным щекам какое-то сияние, а белокурым волосам – мягкий платиновый блеск. Макс не знал второй такой женщины, которая умела есть, сохраняя при этом блеск на губах. Сама просьба встретиться не у нее, а здесь несколько удивила его. Макс надеялся, что Ники не приготовила для него очередной сюрприз. Во всяком случае, не сегодня…

– Пока мы не отвлеклись, – заговорил он, не желая больше продолжать нелепую игру в шарады, – мне бы хотелось с тобой кое-что обсудить. Я давно собирался это сделать.

– Забавно. Я тоже. – Ники попыталась придать своему голосу беззаботность. – Пропустишь даму вперед?

Сбитый с толку, Макс пожал плечами:

– Что ж, давай.

– Наверное, ты согласишься с тем, что наши отношения достигли того предела, когда уже никому не доставляют большой радости.

Макс не ожидал подобного признания.

– Согласен. И во многом виноват я.

– О, вряд ли стоит здесь кого-то обвинять, дорогой. Все было просто замечательно. Но нельзя ожидать, чтобы так длилось вечно. Хотя мы и делали усилия.

– О чем ты говоришь, Ники?

– О том, что нам осталось только полюбовно разорвать наши отношения прямо здесь и прямо сейчас.

Несмотря на то, что выражение темных внимательных глаз не изменилось, Ники заметила, как его широкие плечи слегка расслабились. Значит, она была права: Макс действительно собирался сказать ей то же самое.

– В любом случае, – продолжала Ники, довольная тем, что взяла инициативу в свои руки, – я решила, что милый ленч в одном из наших любимых ресторанов – это идеальный способ попрощаться. – Выдержав взгляд Макса, она гордо улыбнулась и похвалила себя за умение повернуть ситуацию в нужное русло. – Ты ничего не говоришь, – заметила Ники, сделав глоток «Шардоннэ».

Макс продолжал следить за ней, думая о том, что Ники слишком умна, чтобы не догадаться о его намерениях. Но, увидев, как женщина отвела взгляд, неожиданно понял, почему Ники решила порвать именно теперь. И, отдавая должное ее женской гордости, сказал:

– Просто ты застала меня немного врасплох.

Ники поколебалась.

– Об этом ты собирался мне сказать, Макс?

Он кивнул, радуясь тому, что теперь уже все позади.

– Да.

Оба ненадолго замолчали. Ники почувствовала легкое сожаление о том, что могло бы быть, и зависть к своей сопернице. Глаза ее вдруг наполнились слезами, и она достала из сумочки солнечные очки. Сейчас не время и не место для подобной сентиментальности. Да и от появления на съемочной площадке с красными опухшими глазами тоже ничего хорошего не будет.

– Теперь о пентхаусе. – Ники надела очки. – Если ты дашь мне несколько дней, чтобы подыскать другое…

Макс не позволил ей договорить.

– Пожалуйста, оставь его себе, – сказал он, подписывая счет, который принес официант. – Можешь смеяться, но у мужчин тоже есть гордость.

– Вот уж не собираюсь спорить с тобой по этому поводу, – с обычной откровенностью ответила Ники. – Спасибо.

Макс взял себе на заметку сразу же по возвращении в Нью-Йорк попросить адвоката оформить квартиру на имя Ники.

– Спасибо за все, Макс, – сказала она, наклоняясь и целуя его в щеку. – Как я уже говорила, все было замечательно. – Макс уловил знакомый аромат ее духов.


В пятницу после обеда Карен и Петри вернулись из магазинов и еще не успели разобрать покупки, как позвонил Джек.

– Привет, детка! Ну что, начинаем собирать чемоданы? – прокричал он. – Твои «Сожаления» вошли в список фильмов, которые будут официально представлены на Каннском кинофестивале! Вылетаешь восьмого мая!

Загрузка...