На восходе луны

Глава 4

На следующее утро Энни спустилась, заметно нервничая; чувствовалось, что она опасается непредсказуемости поведения Маккинли.

Однако Джеймс снова встретил её спокойный и подтянутый. Правда, голова у него после вчерашнего побаливала, однако относился он к этому стоически. Энни уставилась на него в нерешительности, не зная, как себя держать.

Джеймс сразу отметил, что одета Энни не по-дорожному. Он даже не знал, огорчаться из-за этого или радоваться. И ещё она совершенно не казалась запуганной. Разве что держалась настороже.

— Мне казалось, что я сумел убедить тебя бежать отсюда, — приветствовал её Джеймс.

— А зачем вам это?

— У тебя ещё вся жизнь впереди. Ты же затеяла крайне рискованное предприятие.

— Выхода у меня нет, — сказала Энни. — Нельзя допустить, чтобы им это сошло с рук.

Маккинли вздохнул. Он уже подумывал о том, что придется подстричься. Он и так уже дважды брился за последние два дня. Старые привычки восстанавливались. И ещё ему придется принять решение. За эту долгую и бессонную ночь в голове созрели два возможных плана действий. Нужно только решить, каким из них воспользоваться.

— Что ж, ничего другого я от тебя и не ожидал, — промолвил Маккинли. — А раз так, то, похоже, и у меня не остается другого выбора.

— Да?

На этот раз их было трое. Энни, разумеется, даже не подозревала об этом, но Джеймс пересчитал их со сверхъестественной дотошностью. Что ж, противникам приходилось отдать должное — добрались сюда они даже быстрее, чем он ожидал. Приятно было констатировать, что с прекращением холодной войны способности их не притупились.

Покончить с первым подосланным к нему агентом было для Джеймса Маккинли проще простого. Мало того, что тот заявился в одиночку, так был ещё совсем молокосос, толком и не необстрелянный. Куда ему было тягаться с таким матерым волком как Джеймс. Свидетелей не оказалось, а до океана рукой было подать.

Но на этот раз свидетель находился совсем рядом. Да ещё — гражданское лицо, ни в чем не повинная женщина. Энни Сазерленд смотрела на него во все глаза; она даже не подозревала о грозящей им обоим смертельной опасности.

При первой же возможности, они её прикончат, подумал Джеймс. Хотя бы в силу своей подготовки, такой же, как и у него самого. Да и он убил бы её, не задумываясь, окажись на их месте.

Он подошел к полке, которая была подвешена над плитой, и достал автоматический пистолет калибра 9 миллиметров . Снял с предохранителя. Это было самое невинное оружие из припрятанного в хибарке Маккинли арсенала. Но по смертоносности уступавшее разве что его голым рукам.

— Что вы задумали? — встрепенулась Энни, подозрительно взирая на пистолет.

Слава Богу, она до сих пор ни о чем не подозревала.

— Пойду прогуляюсь, — сказал он, засовывая пистолет за ремень.

— Но мы ещё не закончили разговор, — напомнила Энни.

Да, не только Уин Сазерленд умел искусно манипулировать людьми.

— Послушай, Энни, — с напускной усталостью произнес Маккинли. — У меня болит голова, я совершенно не настроен с тобой препираться. Я хочу немного проветриться, а заодно, может, чего надумаю. Вернусь, тогда и поговорим.

— Значит ли это, что вы согласны мне помочь?

— Это значит лишь то, что я согласен подумать. А пока, на твоем месте, я бы расслабился и принял прохладный душ. Вид у тебя несколько потрепанный.

На самом же деле Энни выглядела как огурчик. Нельзя так долго обходиться без женщины, напомнил себе Джеймс. Он ожидал, что щеки Энни зардеются от смущения, однако дочь Уина была не из тех, кто легко смущается. Она просто откинула назад волосы и состроила гримаску.

— Чего ещё ожидать? Тут не курорт.

Уж точно не такое место, где ты привыкла отдыхать, подумал Джеймс. Тем более — в сопровождении спутников, которых лично отбирал сверхпридирчивый Уин.

— Постой под душем подольше, — посоветовал Джеймс с деланной небрежностью, в то время как каждая клеточка его тела была настороже. — Я вернусь примерно через час.

Он не хотел проявлять излишнюю настойчивость, чтобы не вызвать у неё подозрения. Душ располагался почти в самой середине дома. Там Энни будет в относительной безопасности, да и плеск воды может заглушить звуки пальбы. Конечно, к стволу его «беретты» был привинчен глушитель, но за противников Джеймс поручиться не мог. Нужно покончить с ними как можно быстрее и лишь уповать на то, что Энни ничего не заметит.

Он сошел с крыльца, наслаждаясь утренним тропическим воздухом и прислушиваясь к доносящимся из хижины звукам. Затем, ожидая, пока она пустит душ, закурил и принюхался. Свежий бриз донес до его чутких ноздрей запах чужого пота. Джеймс прикинул, что в его распоряжении есть минут десять; если повезет, то — двадцать. В былые времена он управился бы с троицей неприятельских агентов минут за шесть-семь. Но те времена канули в Лету, а сейчас он был утомлен и разгневан. А эмоции всегда ему мешали.

Еще один райский денечек, невесело подумал он, затягиваясь терпким дымом. В отдалении слышались крики птиц, потревоженных присутствием чужаков. Мерное шуршание прибойных волн растворялось в густой листве тропического леса. Да, в таких джунглях мест для засады хоть отбавляй. На мгновение Джеймс ощутил давно забытое, ненавистное и вместе с тем приятное возбуждение.

Первого из врагов он встретил за хибарой; тот с пистолетом наизготовку подкрадывался к заднему крыльцу. Джеймс призраком вырос у него за спиной и одним ударом сломал шею, после чего аккуратно опустил обмякшее тело на влажную, податливую как губка, землю.

Так, осталось двое, подумал он с отрешенностью врача, огибая дом. С первым он справился легко. Со вторым придется повозиться подольше.

Ага, вот и он, заметил Джеймс — к дому приближается. Ничего, сколь бы он ни был опытен и хорош в своем деле, до Энни ему не добраться. Чтобы попасть в дом, противнику придется выйти на открытое место, и тогда Джеймс легко уложит его с одного выстрела.

Конечно, вражеская команда могла прихватить с собой и взрывные устройства. Правда, в таком случае, им придется поспешно уносить отсюда ноги, и Джеймс не сомневался, что успеет сначала перестрелять их как кроликов, а потом и обезвредить заложенную бомбу.

Хорошо еще, что его коллеги и соотечественники, как настоящие профессионалы, никогда не принимали участия в самоубийственных операциях. Не то, что камикадзе. Остаться в живых всегда было важнее, нежели успешно выполнить операцию. Жаль даже, что этой троице не удастся ни то, ни другое.

Правда, не все для него складывалось гладко. Джеймс до сих пор не определил, где прятался третий противник.

Второй же тем временем совершил роковую ошибку, приостановив продвижение к хибаре. Джеймс обрушился на него, когда тот, сидя в кустах, перезаряжал пистолет пулями со смещенным центром тяжести. Если бы не это, Джеймс, возможно, и пощадил бы парня, однако эти пули, предназначенные для того, чтобы калечить и доставлять жертве невыносимые муки, решили судьбу агента. Тот, должно быть, в последний миг, почувствовал опасность. Он успел даже поднять голову и посмотреть смерти в глаза. Хотя Джеймс никогда раньше не видел этого человека, он знал его как самого себя. И убил выстрелом в упор.

Так, остался только один. Джеймс отбросил прочь окурок. Принюхавшись, он уловил сладковатый запах свежей крови, перемешанный с запахом смерти. И — с ещё одним запахом, до боли знакомым…

— Не может быть! — прошептал он.

— Может, Джеймс! — послышался за его спиной голос.

Он повернулся, нарочито медленно, и посмотрел на третьего и последнего из подосланных к нему палачей. Мэри Маргарет Хэноувер. Женщина с лицом ангела и с душой… Нет, черт побери, души у этого создания не было никогда.

— А ты ничуть не изменился, Джеймс, — холодно заметила она, осторожно огибая его и на дюйм не отводя ствола пистолета, нацеленного ему в пах. — Все та же дьявольская сноровка. Впрочем, я ничего иного и не ожидала. Я пыталась предупредить этих двоих, но они мне не поверили. Они считали, что ты такой же человек из плоти и крови, как они сами. Вот и просчитались.

— Ты собираешься убить меня, Мэри Маргарет? — спросил он, словно невзначай.

— Конечно. Пусть потом и пожалею, но выстрелю без колебаний. Я ведь просто выполняю приказ. Хотя лично против тебя, Джеймс, я ничего не имею. Да, мне было хорошо с тобой, но работа есть работа. Поверь — удовольствия мне твоя смерть не доставит.

— А жаль, — пробормотал он. — Обычно, убивая, ты испытываешь оргазм.

На мгновение улыбка стерлась с её ангельского лица.

— Ты за меня не беспокойся, Джеймс. Я наверстаю упущенное. Покончив с тобой, займусь девчушкой, которая сейчас плещется в душе. Вот с ней я уже повожусь в свое удовольствие.

— А ты знаешь, кто она такая?

— Если думаешь, что я пожалею её из-за Уина, то ты ошибаешься. Я не более сентиментальна, чем ты сам, Джеймс. И я просто выполняю приказ. Правда, в отличие от тебя, ещё получаю от этого удовольствие. Это ты у нас только делаешь это из одной любви к искусству.

— Неужели тебя никогда совесть не мучает, Мэри Маргарет? — спросил он.

От улыбки ангелочка кровь стыла в жилах.

— О нет, дорогой. Ты, конечно, дьявольски изобретателен в постели, ты блестящий стратег, но ты всегда был излишне совестлив. Работать вместе с тобой было бы трудно. Хорошо, что никто из нас никто не знал, чем занимаются другие. И все же, Джеймс, — закончила она, мило улыбнувшись, — я рада, что мы были знакомы. Кстати, твоя смерть поможет решить сразу несколько проблем.

— Я счастлив это слышать, Мэри Маргарет. Ответь мне только на последний вопрос: это ты убила Билли Арнетта?

— Этого хорошенького теленка? Он был не такой, как мы, Джеймс. И не стоило даже пытаться делать из него агента нашего уровня. Стрелял он, правда, даже лучше тебя, но в остальном так и остался теленком. И дурачком — готов был отдать жизнь за Родину!

— Ты его убила?

— Ну да. Он ведь, кажется, был твоим протеже, не так ли? Ты даже деньги его вдове посылал. А зря — без него ей куда лучше. Я ведь с ним тоже спала, но удовольствия не испытывала. Он так и не научился продлевать процесс. В отличие от тебя.

— Так ты его убила?

— Ну конечно я! — раздраженно ответила она. — Хотя и не понимаю, какая тебе разница?

В следующий миг ангельские синие глаза расширились ещё больше, и тут же в середине её чистого лба расцвело круглое отверстие. Мэри Маргарет рухнула как подкошенная.

Джеймс опустил пистолет и покачал головой.

— Огромная, — прошептал он и, переступив через труп, направился к дому.

«Вид у тебя несколько потрепанный», — с негодованием вспоминала

Энни слова Джеймса, во второй уже раз намыливая волосы. Почему-то эти слова задели её за живое. Джеймс Маккинли тут совершенно ни при чем, уверяла себя она, смывая пену с лица еле теплой водой. Но какой женщине приятно, если хоть кто-то считает, что она плохо выглядит? Уин обучил её многим заповедям, и одна из них заключалась в том, чтобы всегда смотреть на мир ухоженной и владеющей собой.

Забавно, но сейчас уход за собой отошел для Энни на задний план. После гибели Уина она начала постепенно отказываться от ладных, сшитых на заказ костюмов, которыми были забиты её шкафы. Стала все реже наведываться к маникюрше, с которой прежде встречалась раз в неделю. Перестала обращать внимание на прическу, а уж туфли на высоком каблуке обула вообще впервые за последние месяцы.

Причем худшего времени для этого вида обуви она выбрать не могла и нарочно. Энни даже всерьез подумывала о том, не выкинуть ли их в помойку.

Выйдя из душа, она услышала странный звук. Вроде приглушенного взрыва. По какой-то неведомой причине ей показалось, что несколько минут назад, стоя под душем, она уже его слышала. Энни приостановилась, прислушиваясь, но звук больше не повторялся. Кругом было тихо.

Она быстро оделась, даже не удосужившись вытереться насухо. «Вид у тебя несколько потрепанный». Она специально не стала смотреться в зеркало. Не хочет она прихорашиваться для Джеймса Маккинли, не стоит он этого. И не станет облачаться в одежду, которую подбирал ещё её отец.

И тут же она ощутила острый укол совести. Отец безумно любил её, всегда подбирал для неё самое лучшее. Он обладал утонченным вкусом и слыл тонким знатоком и ценителем искусств. И он лучше знал, как ей одеваться и какой стиль предпочесть. Он же выбирал для неё марки вин, которые ей следует пить, и марки машин, в которых ей предпочтительно ездить. Не важно, что сама Энни всегда мечтала и кичливом классическом «корвете». Ездила она на «мерседесе» последней модели. На блестящем и элегантном автомобиле, который идеально соответствовал её личности.

Энни натянула измятые белые брюки и облачилась в кричащую кроваво-красную шелковую рубашку. Никогда прежде она не надевала эту рубашку — уж слишком она была яркая, слишком бросающаяся в глаза. И все же она купила её, потом запихала в самый дальний угол стенного шкафа и напрочь про неё забыла. С собой же она прихватила её в самую последнюю минуту, но зато сейчас была очень собой довольна. Никто не выглядит «потрепанной» в ярко-красной рубашке.

В первое мгновение, выйдя из ванной, она его не заметила. Маккинли сидел за столом, попивая кофе. Выглядел он расслабленным и безмятежным. Настолько безмятежным, что Энни даже ему позавидовала. Хотя в глубине души не знала, можно ли доверять этому внешнему спокойствию.

— Я и не заметила, как вы вернулись, — сказала она, разглаживая рукой мокрые волосы.

— Мне понадобилось меньше времени, чем я ожидал.

— На что?

— На то, чтобы принять решение. — Он глотнул кофе. — Что ж, поднимайся наверх и собирай свой чемодан.

— Я куда-то еду?

— Мы оба едем. Я решил, что все-таки должен тебе помочь. Если, конечно, ты не передумала.

— Нет, не передумала, — покачала головой Энни. — А куда мы едем, Джеймс?

— Узнаешь все в свое время, Энни. Положись на меня. Тебе придется мне довериться.

Чуть поколебавшись, она кивнула.

— Хорошо, я согласна.

— Так вот просто?

— А что, вы никому не доверяете?

— Ни единой душе.

Энни сокрушенно покачала головой.

— Да, Джеймс, вашей жизни не позавидуешь. Вы, должно быть, совершенно одиноки.

Он невесело усмехнулся.

— Это ещё мягко сказано, Энни.

Он сидел, прислушиваясь к её шагам наверху. Слышно было, как она в сердцах швыряет вещи. Джеймс криво усмехнулся. Будь Уин жив, она ни за что не решилась бы выказывать свое раздражение. Уин четко внушил дочери: хорошие манеры значат в жизни чрезвычайно много, а имидж — вообще все. В любом, даже самом тяжелом случае, нужно уметь держать себя в руках, проявлять железную выдержку. А также — контролировать положение.

И Уин первым подавал в этом пример. Он контролировал всех и вся, причем вплоть до последнего дня своей жизни. И Джеймс за последние несколько месяцев смирился с этой мыслью, хотя при жизни Уина всячески старался не думать на эту тему.

Он оставил свой клеймо буквально на всем, и лишь теперь, по прошествии стольких месяцев после его смерти, люди начали потихоньку выползать из его тени. Мартин Полсен, послушный протеже Уина, которого сам Уин лично выбрал в мужья своей дочери — умная, честная, преданная душа. Кэрью — насмешка над руководителем, которому удалось все-таки выскользнуть из-под опеки Уина. Энни, которая выражала протест, облачаясь в одежду ярких, даже кричащих цветов, да и вела себя неподобающим образом.

И наконец — сам Джеймс Маккинли. Он ведь тоже выбирался из тени, пусть даже и вопреки собственной воле. Выбирался на открытый простор, тут же превращаясь в живую мишень для охотников, которых за ним кто-нибудь. Возможно, даже Кэрью, незамедлительно вышлет.

А в тот, что их вышлют, сомнений не было. В следующий раз можно ожидать даже полномасштабной высадки десанта морской пехоты. Для этого достаточно только изобрести подходящий предлог.

Впрочем. следующего раза он им не предоставит. Хватит, он и без того уже достаточно дожидался, пока за ним придут. Агентам его уровня уйти на покой не дозволялось, они слишком много знали. Но он устал ждать. Устал от их бесплодных усилий. От незнания того, кто и за что именно ему противостоит. Нет, он перенесет военные действия на их территорию.

Но сначала он должен принять ещё одно решение. Если в голове его осталась хоть капля здравого смысла, то он должен завершить начатое дело. Он должен подняться по лестнице и убить дочь Уинстона Сазерленда.

Еще, затаскивая в кусты тело Мэри Маргарет, он понял, что другого выхода нет. То есть, он мог, конечно, увезти Энни с острова так, чтобы она не заметила следов бойни, но рано или поздно война их настигнет. И тогда её присутствие рядом только усложнит ситуацию.

Пользы ему Энни сослужить никак не могла, а Джеймс прошел суровую выучку. Она была препятствием на его пути, и ему ничего иного не оставалось, как устранить его.

Об альтернативном варианте нельзя было и помышлять. Только чувство сентиментальности могло помешать ему избавиться от Энни. Эмоции. Старые воспоминания, мимолетная слабость, которую он питал когда-то к Энни, ещё совсем тогда юной девочке. Незабываемый вечер, когда они волею судьбы остались наедине во время празднования дня Благодарения, и Джеймс в первый и последний раз позволил себе сбросить защитную маску. Похоже, Энни давно про это забыла, но, кто знает, вдруг эти воспоминания когда-нибудь всплывут в её мозгу. Он не имел права допустить этого.

Энни была уже приговорена. Во-первых, она была дочерью Уина, а во-вторых, проявляла слишком много любопытства. Конечно, он будет с ней нежен. Она умрет быстро и без боли. Раз уж Энни Сазерленд суждено быть убитой, то лучше пусть она падет от его руки.

Возможные муки совести не беспокоили Джеймса. Ему уже случалось убивать, и не раз. Он был настоящий мастер своего дела, сеял смерть споро и безболезненно, без сожаления лишая жизни тех, кто этого заслуживал.

Если же угрызения совести и посещали его, то Джеймс относился к этому философски, воспринимая их как неизбежную расплату за зло и грехи.

Католическая вина. Стр. 80Как и любой католик, он терзался чувством вины. Порой он поддразнивал себя, размышляя над тем, что вера, которую он впитал с молоком матери, разъедала его сердце и душу, вгрызаясь в кости, словно раковая опухоль.

И это было частью наказания искупления.

Он бесшумно поднялся по ступенькам. В жилах ещё бушевал адреналин, неизбежное последствие кровавой бойни. Но пульс бился ровно, а руки не дрожали. Людей он умерщвлял легко. Артистично, как выражалась Мэри Маргарет. Он сомневался, правда, что Энни назвала бы её труп шедевром.

Когда Джеймс поднялся на верхнюю ступеньку, Энни, стоя к нему спиной, гневно бросала в чемодан вещи. Движения её были резкими, взвинченными. Взяв туфли на высоком каблуке, она немного их подержала, как бы решаясь, а потом в сердцах швырнула в корзинку для мусора, которая стояла в углу. Корзинка упала на бок, и Энни громко чертыхнулась.

Джеймс бесшумно приблизился к ней. Он стоял так близко, что без труда мог протянуть руку и прикоснуться к её тонкой шее, полускрытой ещё влажными волосами. Энни даже не поймет, что случилось. Короткое нажатие, и она осядет на пол. Уже бездыханная. Он подхватит её на руки и бережно уложит на кровать. Прикроет ей глаза, а потом подожжет дом. Пусть полыхает погребальным костром. Почему-то ему не хотелось, чтобы к Энни, даже мертвой, прикасались чьи-то руки.

Ему оставалось только поднять руку. Энни даже не подозревала, что смерть её затаилась совсем близко, за спиной. Правда, если он замешкается, то Энни обернется и узнает его. И — испугается, а Джеймс не хотел её пугать. Если он решится лишить её жизни, то должен сделать это быстро и безболезненно.

Мышцы его болезненно напряглись. Он поднял руку и легонько прикоснулся к влажным волосам Энни.

Она резко обернулась и одарила его далеко не ласковым взглядом.

— Черт, как вы меня напугали! — выпалила она. — Что за дурацкая манера — подкрадываться незаметно? Уин тоже этим страдал. У вас это профессионально, что ли? Шпионская выучка?

Джеймс расхохотался — громко и хрипло. И тут же подумал, что уже давно не позволял себе смеяться. Возможно, даже не один год. Рука его повисла вдоль туловища, расслабленная.

— Энни, — протянул он, старательно выпячивая техасский акцент, — У тебя инстинкты превалируют над разумом.

— Это едва ли, — возразила Энни. — В Джорджтаунском университете я входила в общество «Фи-бета-каппа» 1.

Джеймс поймал себя на том, что усмехается. На мгновение ему показалось даже, что от усилия его давно окаменевшие мимические мышцы треснут и разломятся.

— Энни, — произнес он. — Ты даже не представляешь, в какую игру ввязываешься.

— Я уже ввязалась, — горделиво заявила она. — И что, по-вашему, мне делать теперь? Бежать без оглядки и затаиться в какой-нибудь норе?

Бежать ей было некуда — карающая лапа её могущественная противника дотянется до неё где угодно. В этом Джеймс не сомневался. Безопаснее всего ей было оставаться рядом с ним. С человеком, который только что едва не лишил её жизни.

Нет, он её не убьет. Сейчас, по крайней мере, пока у него ещё есть выбор. Джеймс слишком многое повидал в жизни, и отлично знал, что случиться может все что угодно. Даже самое невероятное и непредсказуемое. Обстоятельства складывались не в их пользу и, играй он в азартные игры, он поставил бы на то, что ещё до Хэллоуина2 их с Энни прикончат.

Однако обстоятельства не учитывали то, что человеческие поступки не всегда поддаются математической логике. Кто знает, а вдруг Энни удастся спастись? Пока оставалась хоть крохотная надежда, он не сложит оружие и не перестанет бороться.

Нельзя сказать, чтобы это решение привело Джеймса в восторг. Уж слишком оно было непрактичным и эмоциональным. Скорее — проявлением слабости, нежели здравого смысла. И все же одно Джеймс понял наверняка: убивать Энни Сазерленд без крайне необходимости он не хотел.

Он нагнулся за чемоданом, стараясь ненароком не прикоснуться к её телу. Волосы Энни быстро высыхали, а тело испускало жаркий и манящий аромат. Который смешивался с запахом крови и смерти, который доносил до ноздрей Джеймса свежий утренний бриз.

— Мы уходим, — сказал он. — Прежде чем за мной пришлют кого-то еще.

— А за вами кого-то присылали?

— Да, очень приставучую женщину по имени Энни Сазерленд, — медленно, с расстановкой, ответил он. — Не хочу, чтобы следом за ней нагрянул и её бывший муженек.

— Я думала, Мартин — ваш друг, — нахмурилась Энни.

— Так и есть, — кивнул Джеймс. — Насколько это возможно.

— И куда мы едем?

— Ты мне доверяешь?

Энни посмотрела на человека, который собирался её убить, склонила голову набок, как бы раздумывая. Глаза её отливали чистой, почти прозрачной голубизной. Как и Уина, хотя и были совершенно лишены отцовской хитрости и коварства. Энни сегодня не красилась, но, как ни удивительно, без макияжа смотрелась даже лучше. Ее отливавшая естественным румянцем кожа так и дышала свежестью. А вот густые ресницы были того же золотистого оттенка, как и волосы. Бледность широких пухлых губ подчеркивала яркость веснушек, рассыпанных на прямом носике и вокруг него.

Господи, неужели ему делать нечего, кроме как пялиться на её веснушки? — А могу я? — переспросила Энни.

Его так и подмывало сказать ей правду. Сказать, чтобы Энни спасалась, бежала от него во всю прыть. Впрочем, она только зря потратит время. Если она попытается бежать, он неминуемо её поймает. И уж тогда, возможно, случится непоправимое. Нет, говорить правду нельзя ни в коем случае.

— Ну, конечно, милая, — протянул он, зная, какое обезоруживающее воздействие оказывает его техасский акцент. — Ведь твой папа всецело доверял мне.

— До самой смерти, — горько промолвила Энни.

Джеймсу её слова не понравились. Однако он и бровью не повел.

— Тем более, значит и ты должна мне доверять. Здесь неподалеку я припрятал автомобиль. Путь к нему, правда, лежит через кустарник, но, по счастью, сегодня на тебе более подобающая обувь.

Он окинул взглядом её кроссовки. В случае необходимости, бежать ей будет несложно. В крайнем случае, он понесет её на себе.

— Что ж, я готова, — сказала она. — Пойдем.

Столь внезапная готовность вызвала у него естественные подозрения. Уж слишком покорной и доверчивой вдруг сделалась Энни Сазерленд. Так не бывает. Возможно, на полпути к машине она надеется вонзить ему нож в спину.

Что ж, пусть попробует. Если и Мэри Маргарет с ним не справилась, то у Энни и подавно ничего не выйдет. Возможно, подобное покушение будет даже к лучшему. По крайней мере, тогда последние сомнения в его мозгу развеются. И все проблемы решатся сами собой.

Однако, по большому счету, ждать от жизни такого подарка все же не стило. Энни последовала за Джеймсом вниз по ступенькам и, если половина его мозга подначивала прижать её к стене и проверить, не вооружена ли Энни, вторая половина строго-настрого запрещала к ней прикасаться.

Джеймс вышел на крыльцо. В кустах, совсем неподалеку от дома, лежали три трупа. Если ему удастся провести Энни по тропинке, которая тянется вдоль побережья, она никогда не узнает о том, что случилось здесь этим утром.

— А где ваши вещи? — осведомилась Энни. — Разве вы ничего с собой не берете?

— Та за меня не беспокойся, — терпеливо ответил он. — Я сам о себе позабочусь.

Пожав плечами, она спустилась с крыльца и тут же приостановилась. С явной неприязнью принюхалась, и веснушчатый носик наморщился.

— Что это за гадкий запах?

— О, здесь полным полно пахучих тропических растений. Некоторые из них и правда жутко воняют. Это, должно быть, хемантус — или кровавая лилия, как зовут её в народе.

— Первый раз слышу.

— Это исчезающий вид.

— И слава богу, — сказала Энни, снова поводя носом. — Запах от них — как в перевязочном отделении.

Да, в наблюдательности ей не откажешь, подумал Джеймс. А вслух произнес:

— Ты будешь стоять здесь, и нюхать всякую дрянь, или все-таки со мной пойдешь?

— Иду, — вздохнула Энни. — Нравится это мне или нет, но я на вас полагаюсь.

Почему-то Джеймса её слова не обрадовали.

Следуя за ним по узкой тропке, уводящей все дальше и дальше от хибары, Энни вспоминала сегодняшнее утро. До чего странное выражение было на лице Джеймса, когда он так неслышно подкрался к ней сзади. Мечтательное, сексуальное и даже немного угрожающее. Ей пришлось собрать в кулак всю свою волю, чтобы

Высказать ему какую-то резкость.

И тут же выражения этого как не бывало. Однако только сейчас, пробираясь следом за Джеймсом по едва заметной тропке в густых зарослях, Энни поняла, что тогда, в спальне, ей все-таки было страшно. Смотреть в его черные, жутковато пустые глаза. На поднятую руку.

Может, он хотел к ней пристать? Пофлиртовать? Что ж, это вполне логично. По крайней мере, жизненный опыт Энни вполне позволял ей предположить, что ощутимое напряжение, возникшее между ними, могло объясняться чисто сексуальным влечением. А ведь, насколько она могла вспомнить, прежде она никогда не представляла себе Джеймса в эротическом свете. Куда проще ей было думать о нем как о друге семьи, надежном и положительном. Хотя когда-то в её голову закрадывалась мысль, а уж не голубой ли он, случайно? Впрочем, уже тогда она отмела её прочь, подумав, что Маккинли вообще не из тех людей, кто думает о сексе.

Почему-то, представляя себе Джеймса таким, она чувствовала себя спокойнее и увереннее. Однако сейчас, глядя на его спину, на упругие мышцы, перекатывающиеся под рубашкой, она не могла понять, чем это было вызвано. В отдаленных уголках её мозга роились спутанные воспоминания, разрозненные и непонятные. Да, верно, её тянуло к Маккинли в подростковом возрасте, но для девочек это не редкость. Встретив настоящего мужчину, за которого и вышла замуж, она преодолела это увлечение. Да, пусть даже что-то у них с Мартином и не выгорело, брак их был вполне логичным и оправданным.

Она снова посмотрела на Джеймса, и внезапно по спине её побежали мурашки. Нет, не стоило ей пускаться в воспоминания. Джеймс — не человек, а робот. Без сердца и без души. Машина, сотворенная Уином.

Энни попыталась выкинуть эти опасные мысли прочь, но тщетно. Как она ни пыталась, они возвращались снова и снова, причем в самые неожиданные моменты. Когда, казалось, ничто этого не предвещало. И всякий раз возвращались они в новой форме, более пугающей и тревожной.

Нет, отец её не был святым, боже упаси! Умный, умело управляющий другими людьми, он прекрасно овладел искусством кукловода. Заставлял всех плясать под свою дудку. Энни, как и Джеймс, тоже была его марионеткой. Однако кукловод умер, веревочки, за которые он дергал, обрезали, а она все до сих пор дергалась, пытаясь встать на ноги.

— Джеймс, — сказала она. — Кто, по-вашему, убил моего отца?

Она ожидала, что в ответ опять услышит отрицания. Маккинли, не оборачиваясь, продолжал идти вперед, размеренно и по-кошачьи грациозно.

— Один из тех, кого он любил, — ответил он наконец. — Никого другого он бы так близко не подпустил.

Сердце Энни оборвалось.

— И… он знал, что задумал этот человек? — с трудом, мучительно выговаривая каждое слово, выдавила она.

Джеймс оглянулся через плечо.

— Несомненно, — сухо промолвил он. И пошел дальше, чуть наклонив голову и расправив плечи.