Надежды леди Коннот

Глава 1

Лондон, 1815 г.

Леди Сефора Коннот отчетливо поняла: сейчас она умрет. Ее черный жеребец, испугавшись чего-то, встал на дыбы на мосту и сбросил ее. Перелетев через ограждение, она упала в реку.

Послышались крики сестры и взволнованные возгласы окружающих. Сефора больно ударилась о воду, и все звуки сразу стали приглушенными. От страха у нее перехватило горло. Она инстинктивно сделала вдох, но внутрь хлынула вода. Тяжелая намокшая одежда тянула ее вниз, в темноту и мрак. Она не умела плавать и камнем пошла ко дну; рядом не было ничего, за что она могла бы ухватиться.

Дергая лиф амазонки, она пыталась расстегнуть платье, но все тщетно. Сверху было слишком много пуговиц, а под ними – плотный корсет на шнуровке. Многослойная тугая одежда льнула к ней, обволакивала и сковывала.

Вот и все.

Настал ее конец… Руки и ноги отказывались ей повиноваться. Лишь болела лодыжка, которую она ударила при падении. Сверху сочился свет. Ее же тянуло вниз, во мрак и грязь, к рыбам, в залежи черного ила. Жизнь заканчивается. Ее время истекло… Она умирает, не успев как следует пожить… Зажав руками рот и нос, чтобы не наглотаться воды, она ощутила резь и жжение. Легкие требовали воздуха… Еще минута – и она задохнется!

Свет наверху померк; в воду упал тяжелый предмет. Она чуть склонила голову и увидела: прямо к ней устремилось что-то большое… чья-то фигура. Полностью одетый мужчина протягивал к ней руку. Она ошеломленно смотрела на него. Неужели он настоящий? Неужели он нырнул за ней в темные и холодные глубины Темзы?

Он сразу понял, что девчонка не надеется на спасение. Она застыла в воде, похожая на огромную медузу. Раздуваются широкие юбки, светлые волосы стоят дыбом, лицо бледное, как лунный свет, глаза широко раскрыты.

Он со злостью подумал: джентльменам из высшего общества стоит учить своих дочерей плавать! Умей она плавать, она давно бы уже оттолкнулась ногами и всплыла на поверхность. Все, что угодно, только не эта покорность и нежелание сражаться! Обхватив ее в темноте и пронизывающем холоде, он плотно прижал губы к ее губам и вдохнул в нее остатки собственного воздуха. Затем он с силой оттолкнулся и стал подниматься, держа девушку за запястье. Хорошо, что она не вырывалась, а покорно двигалась вместе с ним… Он с трудом удерживал ее: намокшая одежда была очень тяжелой. Ее изумрудная амазонка казалась единственным ярким пятном на много миль вокруг.

Наконец-то показалось солнце, и ветер взъерошил ему мокрые волосы. Спасенная девушка обхватила его ногами, а рука обняла шею. Пытаясь держаться, она оцарапала его щеку до крови.

– Проклятие! Да успокойтесь вы! – хрипло произнес он, пытаясь отдышаться.

Но девушка его словно не слышала. От страха она вцепилась в него мертвой хваткой и, широко раскрыв голубые глаза, тащила его под воду. Снова выругавшись, он крепко прижал ее к себе и поплыл к берегу, выгребая против течения. Он обрадовался, когда заметил, что навстречу им бегут, чавкая по грязи, люди.

Он снова вспомнил ил в Хаттонс-Лэндинг; грязная жижа, густая, как патока, и липкая, как нефть, облепляла его, тянула вниз… Его охватила безудержная дрожь. Здесь тоже ил; он проваливается в него по щиколотки, ил испачкал его чулки и подол длинной юбки спасенной девушки. Она по-прежнему льнула к нему, как перчатка к руке, забирая остатки тепла.

Ему нужно поскорее уйти отсюда, очутиться дома, подальше от любопытных глаз и жалости, которая ему совершенно не нужна. Спасенную тем временем обильно вырвало: когда вонючее содержимое Темзы начал вытеснять воздух, из ее рта хлынула вода. Она тоже дрожала. Наверное, от потрясения, подумал Фрэнсис, которого по-прежнему трясло.

Какой-то незнакомец грубо оторвал от него спасенную девушку. Фрэнсис почти обрадовался избавлению от ноши. Он с трудом вышел на берег, где его подхватили Гейбриел Хьюз и Люсьен Говард.

Чуть дальше стояли свидетели происшествия. Какая-то пожилая дама рыдала; молодая девушка рядом просила ее успокоиться. Были там и мужчины; они пристально наблюдали, как он, хромая, выбрался на более твердую почву. Конечно, все заметили старый шрам у него на лице.

Не в состоянии унять дрожь, он преисполнился гневом и ненавистью. Его застигли врасплох; речной ил пробудил страшные воспоминания.

– Сюда, Фрэнсис! Мы проводим тебя домой.

Голос Гейбриела прорвался сквозь туман ярости; рука друга схватила его за рукав и потащила прочь. Спасенная девушка плакала, но Фрэнсис не обернулся. Ни разу.

Она никак не могла ни прекратить рыданий, ни унять страх. Словно издалека она слышала, как рядом приказывают найти карету, принести одеяла, вызвать врача и осмотреть ее рану на лодыжке.

Она жива, она дышит! Сефора сидела на твердой земле, под бледным весенним солнцем, на берегу Темзы. Перед ее глазами разворачивалась вся жизнь, которую она, как ей казалось, потеряла.

– Сефора, мы сейчас же доставим тебя домой. Ричард пошел за каретой; послали гонца, чтобы сообщить твоему отцу о том, что здесь случилось.

Голос мамы звучал как-то странно; возможно, он был сдавленным от волнения и явного страха.

Сефора закрыла глаза и попыталась прогнать страшные воспоминания. Она не могла даже думать о том, что с ней только что случилось. Ей казалось, что она как-то отдалилась от окружающих ее людей, от берега реки, даже от земли, на которой она сидела.

Может, все дело в шоке? Или какой-то другой недуг овладел ею оттого, что она наглоталась воды? Ужас заклубился в ней, унося краски дня, все тело покрылось липкой испариной. Потом ее окружил мрак.

Ночью она проснулась в особняке Олдфордов на Портман-сквер. На потолке плясали тени от пламени свечи, стоящей на столике возле ее постели; в камине пылал огонь.

В кресле рядом с ее кроватью сидела сестра Мария; она спала. В комнате было тепло, и Мария сняла шаль и осталась в одной ночной сорочке. Се-фора улыбнулась и потянулась. Ей стало лучше; она почти пришла в себя. Она жива, ей ничто не угрожает; она в тепле. Приподняв правую ногу, она заметила повязку на лодыжке. То место немного саднило, а во всем остальном… она наскоро осмотрела себя. Боли она не чувствовала, могла двигать руками и ногами.

Вдруг ее словно ударили кулаком в живот: она вспомнила губы, которые прижимались к ее губам под водой. Там, во мраке, ее спаситель поделился с ней воздухом. Он отдал ей свой последний драгоценный запас. Сердце у нее часто забилось, и она заворочалась в постели. Шорох разбудил Марию. Сестра тряхнула головой и открыла глаза.

– Сефора, ты выглядишь гораздо лучше.

– А как я выглядела раньше? – Собственный голос показался ей чужим: сдавленный, хриплый… Она невольно закашлялась.

– Полумертвой.

– Жеребец?..

– Когда ты выехала на мост, он вдруг встал на дыбы и сбросил тебя. Конюх говорит, что его ужалила пчела. Отец поклялся, что продаст жеребца гораздо дешевле, чем за него заплатил, потому что он больше не желает его видеть.

В глубине души Сефора тоже обрадовалась, что ей не придется больше видеть жеребца.

– Ты помнишь, что произошло? – В голосе сестры послышались новые нотки; она говорила многозначительно и с любопытством.

– Кажется, меня кто-то спас?

– Не просто «кто-то». Тебя спас лорд Дуглас, Фрэнсис Сент-Картмейл, которого в обществе считают паршивой овцой. Сейчас весь Лондон только о вас и говорит!

– А где был Ричард?

– Он скакал за тобой. Когда жеребец сбросил тебя, он просто оцепенел от страха. Не думаю, что он умеет плавать. И уж конечно, он не бросился тебя спасать, в отличие от Сент-Картмейла. Тот мигом скинул сапоги и нырнул в воду.

– Неужели Сент-Картмейл так поступил?

– И глазом не моргнув. Там быстрое течение, а мост высокий, но его это нисколько не заботило, судя по тому, как он вскочил на узкие перила.

– И бросился в воду?

– Как пират! – Сестра заулыбалась. – Он и правда похож на пирата: у него огромный шрам на лице и длинные черные волосы.

Сефора ничего не помнила о внешности своего спасителя, только прикосновение теплых губ к своему рту, интимное и запретное в грязной воде Темзы.

– Он… пострадал?

– Да, но только потом, когда вынырнул на поверхность, потому что ты расцарапала ему лицо. На его здоровой щеке остались три глубокие царапины, и из них шла кровь.

– Но ему помогли?

– Лорды Уэсли и Росс. Они, правда, поспешили его увести, потому что к тому времени, когда Дуглас выбрался из реки, вид у него был еще хуже, чем у тебя.

Фрэнсис Сент-Картмейл, лорд Дуглас. Сефора вспоминала, что ей о нем известно. В обществе ходили о нем такие слухи… Аристократ, который не считается с правилами светского общества и часто опускается на самое дно…

Два месяца назад она издали видела его в парке, на балу у Крейтонов. Тогда он находился в объятиях женщины, которая славилась свободным поведением и считалась распущенной. Она впилась в его рот накрашенными губами… Мисс Амелия Борн, которая вышла подышать вместе с Сефорой, поспешила пересказать ей все сплетни, ходившие о Фрэнсисе. Она захлебывалась от нетерпения и любопытства:

– Дуглас настоящий красавец, правда? И это несмотря на шрам и на то, что последнее время он все реже появляется в обществе. О нем рассказывают такое… Правда, я не стала бы слушать ничего плохого о мужчине, который умеет так целоваться… – Амелия рассмеялась, прикрыв рот ладонью.

После того бала Сефора вернулась домой, гадая, что бы чувствовала она, если бы ее так целовали – так самозабвенно, порывисто и откровенно сладострастно.

Что ж, теперь ей это в некотором смысле известно.

Стараясь справиться с охватившим ее возбуждением, она села.

– Можно чего-нибудь попить?

Сестра налила ей подслащенной лимонной воды с листьями мяты и розмарина и поднесла бокал к ее губам.

– Где Ричард?

– Вчера вечером он был в кабинете с отцом, старался развенчать сплетни и опровергнуть слухи, которые уже пошли в обществе.

– Какие слухи? – Сефора не совсем понимала, о чем говорит сестра; жестом показав Марии, что больше не хочет пить, она легла на подушку.

– Когда Дуглас выбрался на берег, ты прижималась к нему всем телом, и нам показалось, будто тебе совсем не хочется его отпускать. Чтобы оторвать тебя от Сент-Картмейла, Ричарду пришлось силой разжать тебе пальцы.

– Я же тонула!

– Вид у тебя был… не слишком целомудренный. Лиф порван, шнуровка распущена. – Мария от души рассмеялась. – Кстати, тебе это шло. Ты выглядела… живой и настоящей.

Сефора сделала вид, будто не слышит этих глупостей.

– Где мама?

– Она выпила пунш и легла. Должно быть, уснула до завтра, и тебе не придется иметь дело с ее волнениями. Правда, она то и дело повторяла: хорошо, что вы с Ричардом Аллерли объявили о помолвке, так что твое доброе имя не окончательно погублено.

– Не моя вина, что жеребец так бурно отреагировал на укус пчелы!

– Мама наверняка сказала бы, что куда приличнее было утонуть, учитывая, как крепко тебя обнимал твой спаситель и в каком ужасном беспорядке было твое платье!

Сефора улыбнулась:

– Мария, вечно ты преувеличиваешь! Спасибо, что посидела со мной. Ты меня очень поддержала.

Сестра взяла ее руку в свою и крепко сжала; приятно было ощущать тепло знакомой ладони.

– Кстати, ты потеряла в реке кольцо с бриллиантом, которое подарил тебе Ричард. Наверное, он еще не заметил; когда он узнает, то, наверное, не обрадуется.

– Кольцо все равно было мне велико. А несколько дней назад в ювелирном магазине я видела точно такое же… Думаю, заменить его не составит труда!

Мария рассмеялась:

– Как похоже на Ричарда – выбрать дешевое кольцо, хотя ты заслуживаешь самого лучшего!

– Оно мне нравилось.

– Вряд ли Фрэнсис Сент-Картмейл будет так скуп со своими новоприобретенными деньгами, когда ему придется жениться. Говорят, он вернулся из Америки настоящим богачом; он набрел на золотую жилу. Кстати, когда он вытащил тебя из воды, вид у него был совсем больной. Мне даже показалось, что он… чего-то боится. Надеюсь, ему уже лучше.

Сефора тоже вспомнила, с каким трудом ее спаситель прошел последние шаги до берега.

– Не было ли у него других ран?

– Ты имеешь в виду – кроме тех царапин, что оставила ты?

Сефора кивнула, и Мария продолжала:

– Нет, ничего похожего я не заметила. Я немного удивилась, потому что граф не задержался, чтобы выслушать слова благодарности от тех, кто наблюдал за сценой спасения. Несмотря на его сомнительную репутацию, он поступил благородно и смело, а река в том месте очень глубокая, и вода холодная. Ричард, конечно, тут же взял тебя у него и смерил его суровым и непреклонным взглядом. Может быть, именно его непреклонность отпугнула Фрэнсиса Сент-Картмейла?

– Ричарда я там вообще не помню. Знаю, что он скакал позади меня. А что было потом…

– Дуглас и два его друга шли нам навстречу, когда услышали твои крики. Они как раз поднялись на мост.

Черные волосы, черный сюртук и бугристые мускулы под пальцами, когда она вцепилась ему в плечи…

Почему-то те несколько мгновений показались Сефоре более реальными, чем все остальное за всю ее жизнь. Наверное, все дело в том, что она тонула и испытала сильный страх, ведь с ней никогда в жизни не случалось ничего по-настоящему плохого. Мария пристально наблюдала за сестрой; на ее лбу выступила морщина.

– Сефора, тебе не кажется, что подобные происшествия не случайны?

– Что значит «не случайны»?

– Последнее время вид у тебя совсем не радостный, и ты постоянно какая-то рассеянная. Точнее, ты такая с тех пор, как согласилась выйти замуж за Ричарда. У него куча денег, красивый дом и родственники, которые его обожают, и я еще не говорю о его положении в обществе, но… – Мария осеклась.

– Мария, он тебе никогда не нравился! С самого начала!

– Он напыщенный, самодовольный и обожает хвастаться своими достижениями и победами.

Неожиданно для себя Сефора рассмеялась.

– Он делает много хорошего для других…

– И куда больше – для самого себя, – возразила Мария.

– Он добр по отношению к своим родным…

– А еще добрее к тем, кто может помочь ему в неуклонном восхождении на вершины власти в светском обществе.

– Он любит меня.

Мария кивнула:

– Да, этого у него не отнимешь, но… Сефора, кто тебя не обожает? Я не встречала ни одного человека, способного сказать о тебе дурное слово! Тебя обожают даже многочисленные поклонники, которым ты мягко отказывала в своей руке.

– Мария, ты меня захвалила!

«Иногда я совсем не милая. Иногда мне хочется визжать от скуки существования и от того, какой я стала. Иногда внутри меня просыпается другая личность, которая хочет дышать свободно!» – пронеслось у нее в голове.

Прикосновение губ Сент-Картмейла к ее губам, его твердая и сильная ладонь поддерживает ее шею… Он поделился с ней воздухом, когда она уже не могла дышать.

Граф поднял ее на руки, как ребенка, как будто она ничего не весила. Наверное, он мог бы пронести ее вдоль всей Темзы! Его сила вселяла в нее уверенность. Он излучал заботу и какое-то волшебство. Ричард, субтильный представитель светского общества, едва ли способен вот так нести ее на руках!

Сравнения…

Зачем она сравнивает? Сент-Картмейл необузданный, волнующий и неизвестный. Она слышала, что в Америке он убил человека и избежал наказания.

На следующее утро ей показалось, будто ее переехал тяжелый экипаж. Мышцы, лишь слегка растянутые вчера, сильно болели.

В дверь тихо постучали; через секунду к ней вошла мать. Сефора обернулась.

– Милая, как хорошо, что ты выспалась! Сегодня ты выглядишь гораздо лучше. Ты хорошо отдохнула. Вчера мы все страшно перепугались за тебя. Знаешь, скоро полдень. Здесь Ричард; он просил узнать, нельзя ли ему переговорить с тобой. – Элизабет присела в кресло рядом с кроватью; на ее лбу проступила заметная морщина. – Давай-ка оденемся и придадим тебе благопристойный вид, пока Ричард беседует с отцом. Тебе пойдет на пользу, если ты встанешь. Неплохо будет показать всем, что ты на коне после такого… – Она замолчала, внезапно осознав, что она только что сказала. – Разумеется, я в переносном смысле! А твоего ужасного жеребца я не желаю больше видеть… Одним словом, ты должна вернуться к нормальной жизни, и чем скорее, тем лучше.

Сефоре же, наоборот, захотелось снова лечь в постель и с головой укрыться одеялом, забыв об остальных. Интересно, как поступит Ричард, если она скажет, что плохо себя чувствует и не сможет его принять? Уйдет он или настоит на беседе с ней? Ричард не из тех, кто склонен чего-то ждать. Иногда за его вечно доброжелательной улыбкой проскальзывает нечто другое: мрачная раздражительность, которая ее пугает.

Сефора прекрасно понимала, что не может вечно прятаться в спальне под одеялом. Кроме того, она хорошо знала Ричарда. Откладывая встречу с ним, она лишь отодвигает проблему.

Откинув покрывало, Сефора встала. Она обрадовалась, когда вошла ее горничная, чтобы помочь ей одеться.

Ричард вошел в маленькую синюю гостиную. Сефора заметила, что мать держится в нескольких шагах позади – только чтобы убедиться, что все идет как полагается, приличия соблюдены и свидание проходит в благопристойной обстановке.

– Дорогая! – Он взял ее руки в свои, теплые; его карие глаза излучали заботу и волнение. – Моя дорогая, милая! Прости меня!

– За что простить? – Сефора не поняла, что он имеет в виду.

– Разумеется, мне следовало прыгнуть за тобой. Не стоило мешкать, но я, видишь ли, плохо плаваю, а там очень глубоко… – Он замолчал, как будто понял: чем больше он оправдывается, тем хуже это выглядит. – Если бы я тебя потерял…

– Ричард, ты меня не потерял. Более того, я почти не пострадала.

– А как твоя нога?

– Всего лишь ссадина, и больше ничего. Я ударилась о каменное ограждение. Скорее всего, даже шрама не останется.

– Я послал Дугласу записку, в которой благодарю его. Тебе не придется с ним общаться. Конечно, жаль, что тебя спас именно он, а не Уэсли и не Росс; благодарить их было бы куда легче.

– В каком смысле? – Высвободившись, она села и сложила руки на коленях; ее вдруг зазнобило.

– Они джентльмены, а Дуглас… Вряд ли ему известно, что это такое. Помнишь, как он ушел, не сказав никому ни слова и не дождавшись благодарности? Джентльмен задержался бы хотя бы для того, чтобы убедиться, что ты жива. Когда он… вначале мы все сильно сомневались в том, что ты выживешь.

Сефора вспомнила, как ею овладела неукротимая рвота; ее снова и снова выворачивало на Фрэнсиса Сент-Картмейла, пока он брел к берегу по мутной, грязной воде почти такого же оттенка, как его сюртук. Она вспомнила, что на нем было кольцо; оно было надето на мизинце его левой руки – массивное золотое кольцо с рубином.

– Сефора, я отнял тебя у него у самой кромки воды. Конечно, мой костюм для верховой езды тоже пострадал, зато ты очутилась в безопасности. Конюх раздобыл где-то одеяла, я укрыл тебя, послал за своим экипажем и всем раздал поручения. Мне тоже было нелегко; пришлось проявить все свои организаторские способности, чтобы навести хоть подобие порядка. Я рад, что мои усилия не были напрасными.

Сефора раздумывала надо всем, что Ричард для нее сделал; оказал ей помощь, проявил добрые намерения. Экипаж был устлан теплыми шерстяными одеялами. Какими показными вдруг показались ей его предупредительность и забота!

Неожиданно она заплакала; слезы градом хлынули по лицу, горло сжалось. Она рыдала в голос, совсем не так, как подобает леди. Рыдания разрывали ей сердце, разум и не сочетались с ее всегдашней скромностью. Она никак не могла остановиться, рыдала нескончаемо и отчаянно.

Мать подбежала к ней, взяла ее руки своими теплыми руками, а Ричард постарался ретироваться как можно быстрее. Сефора обрадовалась, когда он ушел.

– Детка, мужчины не умеют по-настоящему утешить в трудное время. Ричард в самом деле чудесно распоряжался, проявил находчивость и сообразительность. Большего трудно и желать.

– Большего? – переспросила Сефора.

Мать промолчала.

Он не нырнул за ней в воду, он не рисковал ради нее жизнью. Он просто наблюдал, как она падает в реку и тонет, все ниже и ниже опускаясь в мрачные холодные глубины, где нет ни воздуха, ни надежды.

Ричард считал, что сделал для нее достаточно, – а ведь он ее жених! С лордом Дугласом она незнакома, и все же Фрэнсис Сент-Картмейл не раздумывая бросился в холодную грязную реку, чтобы спасти ее.

Она уже не понимала, что хорошо, а что плохо. Единственный самоотверженный поступок чужого человека перевернул ее жизнь с ног на голову. Теперь она сама не знала, как вести себя и что будет дальше. Ее уносило куда-то прочь от действительности. Она не сразу поняла, где находится, когда утром проснулась и увидела, как сквозь поднятые рамы комнату заливает солнце.

Если бы лорд Дуглас не нырнул за ней, сейчас она лежала бы не в постели, а на холодном мраморном постаменте в фамильном склепе. Утонула в результате несчастного случая… Бедняжка леди Се-фора Коннот! Умерла, а ведь ей всего двадцать два с половиной года!

Она впилась ногтями в запястья, оставив там следы в виде полумесяцев, которые сразу защипало. Боль была ей приятна. Боль напоминала о том, что она жива. Но ее сердце онемело; онемение распространялось дальше, и она никак не могла его остановить.