Нас с тобой трое

8

Тимур почти ушел из дома мамы, когда его остановил длинный звонок проводного телефона — странный атавизм, который нравился его отцу.

Взяв трубку, Тимур услышал:

— Особенно плохо по ночам, правда? Словно бы оказываешься в каком-то глухом подвале, где нет ни дверей, ни окон. Липко, душно, холодно. Тебе хорошо было — все ночи были твоими. Ты спала с ним каждую ночь из года в год. Как тебе теперь спится, Марина?

Голос был приглушенным, полным ненависти и боли.

— Кто вы? — спросил Тимур.

— О, Тимур, — рассыпался горохом этот голос, — дикий, пассивный мальчик, у которого нет энергии на то, чтобы жить. Как ты справляешься со своим горем?

— Кто вы? — спросил он уже громче.

— Или ты даже на то, чтобы горевать, не способен?.. Силы…

Подошла мама, вырвала у Тимура трубку и кинула её на рычаг.

— Надо отключить домашний телефон, — сказала она задумчиво.

— Мам, кто тебе звонит?

— Какая-то папина поклонница, я полагаю. Она многое знает про нашу семью.

— Это он говорил, что я дикий и пассивный?

— Папа волновался за тебя, — вздохнула мама.

— Он просто терпеть меня не мог, — ответил Тимур, выключая на телефоне звук. — Отключи его вообще. Кто в наше время еще пользуется городским телефоном? Как часто она звонит?

— Маме еще приходят фотографии на электронку, — сообщила Инга, появляясь в коридоре. — На них папа чудо как хорош.

— О, господи.

— Нет, не такие, — хмыкнула Инга, увидел его лицо. — Просто множество самых разных фотографий, сделанных в разные годы. Папа на лекциях, папа на улицах, папа ходит, папа ест, покупает себе галстуки. Такая крипота — кажется фотограф просто ходил за папой по пятам и тайно его фотографировал. И продолжалось это лет десять, если не больше. Ужас.

— Папа был очень популярным мужчиной, — ровно ответила мама. — Кажется, у него был сумасшедший фанат. Это ничего серьезного, Тим. Кто-то просто переживает его потерю вот так. Ты знаешь, людям надо говорить об ушедших.

— Почему эта чокнутая говорит с тобой? Ей больше не с кем?

— Не сердись, — попросила мама, — иногда люди вдруг сходятся в одной точке — случайные люди в случайной точке. И им становится лучше.

— Перешли мне её письма, — попросил Тимур.

Он набрал Лизу сразу из подъезда.

— Елизавета Алексеевна, вы неприятная врушка!

— Есть такое, — не стала отрицать она и вдруг закричала: — левее! Левее же! А теперь правее. Всё, Тимур, пока, мне некогда.

— Опять вранье, — рявкнул от в ответ. — Не смейте бросать трубку!

— Я…

— Ничем вы не заняты, — Тимур вышел на улицу и зашагал к остановке. — Просто придуриваетесь, чтобы быстрее закончить разговор. Потому что не хотите отвечать за свое вранье!

— Ого, сколько уверенности в твоем голосе. И чем по-твоему я сейчас не занята?

— Ничем не заняты. По воскресеньям вы не делаете ничего.

— Какой проницательный мальчик. Ты угадал. Ну всё, пока.

— Я еду к вам, — предупредил Тимур.

— А меня нет дома! — заявила Лиза бодро, но он уже не слушал её.

Лиза ждала его на качелях возле подъезда.

— Почему вы разгуливаете по городу в пижаме? — спросил Тимур.

— Ну я же просто вышла во двор, а не отправилась в оперу.

Тимуру вдруг стало интересно, ждала ли она его отца вот так же — в этой страшной полосатой пижаме и тапочках, или наряжалась к его приходам.

Конечно же наряжалась — отец таких вот ситцев терпеть не мог.

— А что за шапочка на голове?

— Я нанесла на волосы репейное масло.

— Боже.

Лиза засмеялась.

— Ты очень похож сейчас на отца. Это брезгливое выражение лица, как будто на коровью лепешку наступил!

— Не могли бы вы относиться ко мне более уважительно, — вздохнул Тимур, слегка отталкиваясь на качелях, — и не появляться у меня на глазах в облезлой пижаме и с маслом на волосах?

— Бу-бу-бу-бу, — передразнила она. — Что с тобой? Пытаешься разглядеть во мне женщину?

— Пытаюсь увидеть в этой пижаме человека.

— А чего ты ожидал, заваливаясь ко мне в воскресенье? Скажи спасибо, что я уже сняла маску для лица из зеленых водорослей. И раз уж ты пришел, то сходи пожалуйста в магазин. Ужасно хочется есть, но еды совсем не осталось.

— Вы, Елизавета Алексеевна, совсем уже офигели, — заметил Тимур. — И поведайте мне, наконец, почему вы позволили мне думать, что это вы названиваете моей матери?

— А какой смысл был с тобой спорить? Ты ни за что на свете мне не поверил бы.

— Но вы обещали, что звонки прекратятся!

— Обманула, выходит.

В её голосе не промелькнуло даже тени раскаяния.

— Вы знаете, кто может нам звонить?

— Видишь ли, зайчик, твой отец не рассказывал одним своим любовницам про других.

Прозвучало это слишком цинично, и Тимур снова поморщился.

Он ненавидел, когда Лиза так поступала.

— Эй, — воскликнула она, когда он резко встал и пошел прочь, — даже не попрощаешься?

Он оглянулся. В пижаме и вязанной шапочке, без макияжа, бледная и сонная, Лиза едва помещалась своими широкими бедрами в детское сидение качелей. Она смотрела на него, чуть склонив голову набок, яркое солнце безжалостно освещало все 34 года, которые были написаны на её лице.

— Пришлите мне список продуктов, — сказал Тимур, — я иду в магазин.

«Мясо или рыба,

сыр — нормальный!

Хлеб не надо, но возьми кефир.

Яйца, все-таки мясо, хотя может и рыба.

Овощи, мандарины и что-нибудь вкусненькое.

Овощи — не лук и картошка, а огурцы и помидоры. Не забудь сметану.

И зелень.

И что-нибудь вкусненькое.»

Тимур перечитал сообщение дважды.

Понимала ли эта женщина, что такое «список продуктов»?

И что это такое — вкусненькое? Взять мороженое? Но Лиза что-то говорила про диету.

Ананас? Но она просила мандаринов.

Колбасы? Сала! Тимур засмеялся и тут же разозлился.

Тамара всегда была очень конкретной и аккуратной, в отличие от этой лживой тетки в пижаме. Ничто в Таме не оскорбляло его, но вроде как они теперь расстались.

И она даже не звонила.

Бродя между полок супермаркета и бросая в корзину то кефир, то огурцы, Тимур пытался вспомнить, ходил ли он вообще для Тамары хоть раз в магазин.

Она никогда не напрягала его вопросами её быта.

Как так получилось, что он у Лизы и петли на дверях шкафа подтянул, и мусор уже ему довелось выкидывать, а сейчас он выбирает для неё сыр?

Спасибо, папочке — отличное он оставил ему наследство.

Нормальные родители завещают детям квартиры и замки на юге Франции, а не своих потрепанных жизнью любовниц.

Но как выяснилось, Тимуру вовсе не было нужды оставаться рядом с ней. Их договоренность — разговор взамен телефонных звонков — оказалась фейком, подделкой.

Эта мысль вызывала довольно приглушенное раздражение, похожее на нудное жужжание мухи где-то на подоконнике. Она не жалила и не причиняла острого неудобства, просто свербила где-то на периферии сознания: Лиза его обманула. Она вошла в его жизнь с помощью вранья, и прочно обосновалась в ней, вытолкнув своими широкими бедрами все возражения Тимура. Красный рот и слишком густой макияж, ситцевая пижама и вязаная шапочка, торты, вино, разговоры и ощущение какой-то должности ей. Он же на полном серьезе покупал ей сейчас продукты!

Зачем? Потому что Лиза его об этом попросила.

Простой вопрос, простой ответ, но сложно было всё вокруг.

Что скажет мама, если узнает об этом сумасшествии?

Кем назовет его Инга?

Можно ли было считать все происходящее чем-то, что происходит с психически здоровыми людьми?

Он купил ей дыню.

Лиза открыла дверь и искренне удивилась.

— Ты действительно сходил в магазин? — спросила она, разглядывая Тимура с двумя пакетами в руках и дыней под мышкой. — Зачем?

— Я могу войти? — терпеливо спросил Тимур.

Лиза посторонилась и пошла за ним на кухню, преследуя странными и назойливыми взглядами.

— Перестаньте на меня таращиться, — доставая продукты, попросил Тимур.

— Я была уверена, что ты разозлился и ушел. И что мне придется приложить множество усилий, чтобы ты начал разговаривать со мной заново.

— Зачем вам это нужно — чтобы я с вами разговаривал?

Лиза потыкала пальцем в упаковку стейков.

— У тебя совершенно пустой холодильник, — припомнила она. — Откуда тебе вообще знать, что такое продукты?

— Вы появились в моей жизни после похорон, и даже шантажировали меня, требуя… чего там? Воспоминаний о нем? Утешения? Понимания?

— Ну у тебя и память, — восхитилась Лиза, вскрывая упаковку с сырными шариками.

— Не лапайте, — возмутился Тимур, — это для салата.

Она демонстративно закинула в себя моцареллу.

— У нас будет салат?

Тимур отодвинул кресло на колесиках, в котором сидела Лиза, подальше от стола. Она засмеялась и он, склонившись над её смехом, близко заглянул в это запрокинутое кверху лицо.

Тонкая ниточка белесого шрама сложилась в единое целое, когда Лиза перестала улыбаться. Бесцветные ресницы, выцветшие глаза с ржавыми крапинками на радужке, легкая паутинка первых морщинок в уголках глаз.

Смех слетел с её лица легко, как будто его там никогда и не было. Как будто он приходил украдкой, не имея никакого права касаться этих глаз и губ. Скорбь снова выглянула наружу, безжалостная в своем абсолютном обладании этой женщиной.

Лиза подняла свои крупные, неподходящие её тонким запястьям, ладони и сжала предплечья Тимура.

— Ты мне все еще нужен, — сказала она, — ты все еще часть его. Мне по-прежнему становится легче, когда я смотрю на тебя. Как будто он не умер навсегда. Не совсем умер. Потерпи еще какое-то время, пожалуйста.

Его снова затошнило.

Тимур больше не мог видеть этого горя, которое окружало его повсюду.

Страдающие, несчастные женщины, тоскующие по одному-единственному старому мерзавцу.

Наверное, всё это отчетливо проступило в его взгляде, потому что Лиза стремительно потянулась вверх и закрыла его глаза ладонью.

— Не смотри на меня, — велела она.

— Мне надоело быть его частью, — отрешенно сказал Тимур. — Я хочу быть самим по себе.

В темноте, которая его окружала, произошло какое-то движение.

Лиза поднялась и свободной рукой обняла его за шею.

Он почувствовал её теплое дыхание, которое коснулось его щеки.

Легкий запах чего-то косметического, геля для душа, кофе и корицы.

— Перестань, — попросил Тимур эту темноту.

— Мы все учимся быть самими по себе, — сказала Лиза. — Иногда мне кажется, что меня без него не существует.

Тимур сбросил со своих глаз её тяжелую руку.

В глазах Лизы блестели слезы.

— Вы отлично существуете без него, — заявил он сердито, — и хватит уже цепляться за что-то, что вам никогда не принадлежало. Вы все еще ходите и дышите, и двигаетесь и говорите всякие глупости.

— Ты не понимаешь…

Он действительно больше не мог слушать всё это. Все слова, которые она еще не сказала, уже пробили огромную дыру в его сердце, желудке и голове. Ему уже было от них плохо раньше, и он не хотел испытать это заново.

Он вдруг остро ощутил свое тело и тело Лизы, прижавшееся к нему. Её руки — одна на его шее, другую Тимур по-прежнему сжимал в своей. Её живот и грудь, касавшиеся его. Её запах, её дыхание на своем лице, её слезы в его печенках.

Ниточка её шрама, ржавые крапинки её глаз, бесцветность её образа, трагедия и драма, пятнадцать её лет, отданных его отцу и пустота, окружившая Лизу сейчас.

Вся она, нелепая и простая, теплая и живая, смеющаяся и плачущая окутывала его, и не было противоядия от неё.

— О, господи, — беспомощно выдохнул её Тимур и, склонившись ниже, прервал будущий поток слов жалким, отчаянным поцелуем.

Это вообще было не похоже на поцелуй.

Это было похоже на жадный глоток воздуха, который глотает утопающий, вынырнув наконец на поверхность.