Наша первая осень

Глава 14

Я понимала, что очень сильно накрутила себя. Настолько, что была готова поверить уже во что угодно. Возможно, потому что некогда хрустальная мечта стала слишком близкой. Нет, я давно пережила тот юношеский максимализм, когда я изо всех сил хотела найти маму. Помню, лет эдак в двенадцать я чуть ли не побег из дома планировала. Изо всех сил пыталась выяснить, куда именно уехала мама. Рылась у папы в документах, в надежде найти там билеты или еще что-то. Соседок и учителей спрашивала. Никто ничего не знал.

Помню, еще тогда моя бабушка по папиной линии высказала неприятное, но похожее на правду мнение. Она сказала, что моей мамы уже вполне может не быть в живых. Мало ли, что с ней случилось. Конечно, говорить такое преисполненному надеждой двенадцатилетнему ребенку очень жестоко. Но, с другой стороны, я ведь пыталась поймать что-то невидимое, неосязаемое. Моя мама и правда могла быть мертва. А еще я могла и сама оказаться в опасности, если бы отправилась за ней. Думаю, в некотором роде бабушка хотела оберечь меня, пусть и таким неоднозначным образом.

И с тех пор я как-то отпустила ситуацию. Я не говорила о маме с папой. Больше не пыталась ее искать. Я лишь хранила ее фотографии и те небольшие отрывки историй о ней, которые слышала то там, то тут. Но одно я могу сказать точно: я никогда не думала и не верила, что мама бросила меня, потому что я была ей не нужна. Все мое нутро отказывалось верить в это. Подрастая, я понимала, что иногда взрослые могут разлюбить друг друга. И я верила, что мама ушла от папы, ушла от невыносимой жизни в деревенской дыре. Но от меня она не уходила никогда.

Мое подсознание, конечно, учувствовало в этих «спорах» и спрашивало, мол что ж она тогда за мной не вернулась. Я отвечала, что она очень хотела этого и хочет до сих пор, просто не имеет возможности. Да, я всегда оправдывала маму. Но ведь всякое бывает…

А теперь я, возможно, увижу ее. Это было почти на грани фантастики. Но если это она, значит… значит она просто завела новую семью, и я правда стала ей не нужна. Очень сложно ждать такую долгожданную встречу и понимать, какие вопросы она закрое и что в итоге прояснит.

Какая-то часть меня ревела, что нужно срочно встать и уйти. Что некоторым вещам лучше навсегда оставаться в тени неведения. Но другая… другая часть меня просто не давала мне пошевелиться. И я совершенно не знала, какая из этих частей права.

— Слава, ау? Ты чего? Земля вызывает Славу! — смешливо проговорил Антон и коснулся моего плеча.

Я вздрогнула и посмотрела на него.

— Ты как? — снова спросил он. — На тебе лица нет. — У тебя мамкофобия? — спросил Илья и захохотал. Я глупо улыбнулась и покивала.

— А-ага… типа того… Я это… я наверное…

Я начала медленно подниматься, подыскивая в голове повод уйти, но я опоздала. Все эти мои размышления и зависания оказались фатальными. Я не успела договорить фразу, как дверь в палату распахнулась и внутрь вошла женщина. Такая высокая, такая красивая. На ней было темно-коричневое пальто и черная беретка. Такой осенний стиль Франции. Очень колоритно.

А еще у этой женщины было ярко-голубые глаза и яркий свет больничной палаты освещал их еще сильнее.

— Всем привет, ребята и… — женщина с улыбкой посмотрела на меня, — …девчата? Меня зовут Анна Петровна.

Мое сердце остановилось. Будто реально остановилось. Если до этого оно било изо всех сил, то сейчас я вовсе перестала его чувствовать. Анна Петровна… это была… это была моя мама. Теперь я в этом совершенно не сомневалась.

Раскрыв рот, как это делаю люди, когда видят что-то неожиданное и прекрасное, я наблюдала за мамой. Она прошла в палату, села рядом со Славой, поцеловала его и начала доставать вкусняшки из пакета. Похоже, она совсем меня не узнала. Даже не чуточку.

Ребята разговаривали с ней, разговаривали между собой, но я будто ничего не слышала. Достав из пакета конфеты, она дала немного Антону и Егору, а затем глянула на меня.

— Лучше нам побольше дайте! — засмеялся Илья. — Она здорова!

— Тебя как зовут? — спросила Анна Петровна. Я молчала. Я слишком глубоко провалилась в себя, в свои мысли и страхи. Я утопала в них.

— Она Слава. Мирослава, — проговорил Слава.

Ну вот же! Вот! Зацепка! Она узнает меня! Она вспомнит и все поймет! Ведь мое имя… такое редкое! Оно так нравилось ей! Она ведь и сына похоже назвала! Сейчас она все поймет!

— Красивое имя, — спокойно проговорила Анна Петровна, — а девочка такая скромная.

Все. Все оборвалось внутри меня окончательно. Я была уверена, что это моя мама. Была уверена на миллиард процентов. Я узнала ее глаза, ее волосы, ее руки, даже ее запах. Он будто вернулся ко мне из глубокого детства. А она не знала меня. Я была для нее совершенно чужим незнакомым человеком. А может все еще хуже. Может она делала вид, что не знает меня, потому что само мое существование отравляло ей жизнь?

Я больше была не в силах находиться здесь. Я забыла обо всем. Забыла, зачем сюда приходила. Забыла, что собиралась делать потом. Я будто даже саму себя забыла. Дернувшись, я схватила свою сумку с кровати Антона и быстро выбежала из палаты. Кажется, кто-то крикнул мне что-то вслед, но я уже не слышала этого. Я бежала к выходу, прижимая сумку к груди. Я так хотела хоть кого-то обнять. Я чувствовала, что вот-вот заплачу. Мое сердце было безвозвратно разбито.