Научи меня любить

16

В церкви было прохладно, в воздухе стоял аромат ладана, все освещение составляли только несколько свечей, укрепленных на железном ободе. Оливия остановилась, прислушиваясь к тишине и всматриваясь в полумрак. Сердце ее еще продолжало колотиться, руки и ноги дрожали. Равномерное мерцание свечей успокаивало, звало к себе, сулило покой и утешение. Она взяла свечу из стопки, лежащей рядом с горящими свечами, и зажгла ее.

— Пресвятая Богородица, — молилась она, преклонив колена на холодный каменный пол, — прошу тебя, помоги! До сих пор ты помогала мне, пожалуйста, помоги еще раз! Не забирай его от меня. Я люблю его. Я так отчаянно люблю его. — Слезы катились по ее лицу и падали на ее сложенные в молитве руки. Больше она ничего не смогла сказать, кроме: «Спасибо тебе за то, что ты меня охраняешь».

Успокоившись, она подошла к алтарю и, опершись о стену, встала рядом с крошечной лампадкой, висевшей в воздухе, словно путеводная звезда. После всего, что произошло, было трудно поверить, что она наконец-то в безопасности. Демоны страха не оставляли ее, продолжая терзать, не проходили опасения, что капитан должен броситься на поиски, что он предупредит мастера Толланда и что вместе они непременно найдут ее и заставят сказать, где спрятанные вещи.

Она опустилась на ступени алтаря. Я все равно больше ничего не могу сделать до утра, устало подумала она, поплотнее завернулась в грубый плащ, слишком измученная, чтобы обращать внимание на его дурной запах, и легла на ступеньки. Ей никак не удавалось заснуть, сон то налетал, разворачивая перед ней калейдоскоп лиц и бессмысленностей, то грубо возвращал ее в холодную темноту ночи, заставляя задрожать от страха. Время остановилось, и мир исчез. Внезапно она вздрогнула и села. Был ли на самом деле этот звук или ей послышалось? Прислонившись к холодной каменной стене, она напряженно ждала. Нет, ей не послышалось! Это был стук копыт. Значит, уже рассвело? Нет, не рассвело. Она посмотрела наверх, но не увидела в окне полосы света, только слабые отблески факелов танцевали на стенах. Напрягшись всем телом, она прислушивалась. Звучали мужские голоса и цоканье копыт на вымощенном плитами церковном дворе. Это погоня! Они пришли за ней и за вещами. Мастер Толланд или капитан, или… или все-таки это — Лоуренс? Может ли это быть?

Звуки приближались, и она еще сильнее вжалась в стену, надеясь, что серый цвет плаща сделает ее невидимой для преследователей и что они не услышат, как гулко бьется ее сердце. В отдаленной от нее части церкви раздался звук открываемой двери, затем вновь послышались голоса, и все вокруг осветилось факелами. Оливия замерла, едва дыша, стуча зубами от страха, холода и боли в разбитом теле. Голоса все ближе, все громче, топот ног слышался теперь со всех сторон. Факелоносец подошел к ступеням алтаря и медленно повел факелом из стороны в сторону. Оливия увидела блеск золотой монограммы на его груди, а потом в глаза ей бросилось зеленое и золотое. Она охнула и факелоносец замер.

— Ш-ш-ш! Тихо!

Шум прекратился, и человек поднес к ней свой факел, осветивший ее сжавшееся в комочек тело и расширенные от ужаса глаза, взгляд которых был прикован к стене.

— Сэр! Сюда!

Она услышала топот бегущих ног, потом голос с надрывом выкрикнул ее имя, и наконец появилась знакомая родная фигура, освещенная факелом. Это был он, его голос, его руки! Она не помнила, как оказалась в его объятиях. Лоуренс прижимал ее к груди и качал, словно младенца, из горла его рвались рыдания, и он целовал ее торопливо и жадно. Она слышала рыдания и не знала, чьи это слезы — его или ее, потому что они слились в такой мучительной гармонии, что факелоносец отвернулся, глотая слезы и жестом останавливая людей, которые рвались к ним.

— Лоуренс… — прошептала она.

— Моя любимая. Моя единственная. Моя маленькая птичка… Теперь все будет хорошо, ты в безопасности. Они сделали тебе очень больно?

— Нет, не очень. Лоуренс, родной мой. Это, правда, ты? Ты мне не снишься?

— Любимая моя… Я люблю тебя. Я так люблю тебя! Это не сон. — Его губы зарывались в ее волосы, он покрывал поцелуями ее щеки, губы, постанывая от счастья. — Пойдем, родная. Мы едем домой.

Домой… Оливия не могла говорить, ей казалось, что ее сердце сейчас разорвется от счастья. Его нежность, слова любви, его радость, оттого что нашел ее, его сильные руки — все мучения стоили одного этого мгновения! Он поднял ее на руки и, крепко прижимая к груди, понес мимо расступившихся слуг. Они вышли из церкви. На востоке уже появились первые лучи света.

В этот момент к ним подъехал Арчибальд и радостно заключил Оливию и Лоуренса в свои медвежьи объятья. Он обменялся с Лоуренсом несколькими словами, из которых Оливия уловила одно только слово — «облачение» — напомнившее ей о главной причине, из-за которой все и случилось. Оглушенная всеми обрушившимися на нее событиями, страшными переживаниями последних суток, счастливым избавлением и встречей с обожаемым супругом, она совершенно забыла об этой причине.

— Лоуренс! Послушай. Облачение…

— Не думай об этом, любимая. Это все не важно.

— Лоуренс, я знаю, где вещи!

Мужчины с недоверчивым изумлением посмотрели на нее. Не бредит ли она?

— Ты знаешь?

— Да, — улыбнулась она. — Ты ни за что бы не догадался. Они в ящике для костюмов под передней осью повозки, с которой гильдия торговцев шелками и бархатом представляла свою мистерию.

Нет, она точно бредит. Нахмурившись, Лоуренс и Арчибальд посмотрели друг на друга.

— Милая…

— Да нет же, они там! Арчибальд, иди и посмотри под повозкой вашей гильдии, той, что застряла на углу у моста. В ящике для костюмов ты найдешь большой сверток. Там все вещи.

— Хорошо, — ответил Арчибальд уже совсем другим тоном. — Мы отправимся сейчас же, нам надо успеть до того, как они все разберут. За мной!

Арчибальд и с ним еще несколько человек исчезли в предрассветных сумерках, а Лоуренс остался с ней, все еще терзаемый множеством вопросов. Оливия решила, что сейчас не время вдаваться в подробности и что она все объяснит позже.

А сейчас они ехали домой. Она сидела перед Лоуренсом на луке седла, укутанная в теплый плащ, и он крепко прижимал ее к своей груди. Она чувствовала под собой движение могучего Негра, по телу разливались тепло и сладостное ощущение безопасности. Оливия закрыла глаза. Это и есть счастье, подумала она. Сидеть вот так, в кольце его сильных рук, прижавшись к его телу… И он сказал, что любит ее. Да, это и есть счастье.

Лоуренс опустил глаза и угрюмо взглянул на жену, так сильно прижав ее к себе, что она даже поморщилась.

— Они не обидели тебя, родная? Если этот мерзавец что-нибудь тебе сделал, я убью его!

Его взгляд был таким суровым, что Оливия ни на минуту не усомнилась, что так и будет. Она предпочла не углубляться в эту тему, и весь оставшийся путь по городу в неярком предрассветном освещении наслаждалась тем, что полулежала в его руках, чувствуя прикосновение его бороды к своему лбу. Пусть это будет началом ее новой жизни.

Посланные впереди слуги уже сообщили об их прибытии. Элизабет и Карина, плача от счастья, встретили их в холле, как раз в тот момент, когда Лоуренс появился со своей драгоценной ношей. Сияя счастливой улыбкой, он пронес ее в их комнату под восторженные возгласы слуг.

Там Лоуренс осторожно положил ее на кровать и сел рядом. Теперь было уже совсем светло, и он мог разглядеть синяк на ее лбу, темные круги вокруг глаз, следы слез на щеках. Он медленно покачал головой, сжал губы, в его глазах цвета стали зажегся гнев. Он дотронулся до синяка, потом до ее щек, и едва слышно произнес с тихой яростью:

— Я убью мерзавца, который это сделал.

— Лоуренс, Лоуренс, подожди. Дай я сначала все тебе расскажу. Это не то, что ты думаешь…

— Голубка моя, как я мог допустить, чтобы это случилось с тобой! Какой же я дурак!

Она протянула к нему руки и, прижав его голову к своей груди, стала гладить гриву густых черных волос. Теперь пришел ее черед успокаивать его.

— Нет, нет, любимый. Успокойся. Не говори так. Я люблю тебя. Я очень люблю тебя. А все остальное не имеет значения.

И вот уже Элизабет, Карина и несколько горничных хлопочут над ее измученным телом. Ее искупали, вымыли волосы и смазали лечебным бальзамом синяки. Теперь она была в чистой белой рубашке льняного полотна, надушенной розами и лавандой, и к ней вернулось ощущение благополучия, которого так не хватало ей все это время. Хотя Элизабет и жаждала поскорее узнать все, что произошло, она понимала, что сперва следует позаботиться о телесных потребностях Оливии. Однако ей трудно было скрыть радость и облегчение, особенно когда Элизабет убедилась, что Оливию не покинуло присущее ей чувство юмора и, более того, она не требовала к себе внимания, а, наоборот, словно извинялась за причиненные хлопоты и волнения.

— Ты совсем не спала, Элиза?

— Мы не могли, родная. Мы были уверены, что как только мы ляжем, тут-то Лоуренс тебя и привезет, а этот момент нам совсем не хотелось пропускать. Да я и не смогла бы заснуть.

— Мне так жаль, Элиза! Вы из-за меня столько намучились. Если бы я тогда не убежала в мастерскую…

— Это из-за того, что мы тогда сказали?

— Нет, вы ничего плохого не сказали. Наоборот, были так добры ко мне! Причиной был всего только один взгляд.

— Мой?

— Нет, дорогая. Лоуренса.

Элизабет не хотела, чтобы Оливия ей сейчас что-то объясняла. Она думала, что со временем все узнает, а сейчас время отдыхать и утешаться. Но Оливия, поднося ко рту очередную ложку горячей овсяной каши с медом и сливками, продолжала говорить.

— Ты знаешь, Элиза, как Лоуренс умеет смотреть?

— Да, я знаю, — ответила та с понимающей улыбкой.

— Ну вот, и тот его взгляд за столом говорил: «Ага, моя дорогая, еще один шаг, и ты попалась!»

Отсмеявшись, Элизабет спросила:

— Но разве ты и так не попалась? Что ты имеешь в виду, говоря «еще один шаг»?

Оливия откинулась на мягкие подушки, не отпуская руки Элизабет, и рассказала ей, как все произошло — почему она не желала принимать участия в работе мастерской Лоуренса, хотя ей и хотелось этого больше всего на свете. Она рассказала о странных, обидных для нее обстоятельствах их помолвки, о том, как мучилась из-за сомнений в мотивах женитьбы Лоуренса. О том, как ей больше нечем было отомстить, кроме как, скрывая свою любовь и отказываясь помочь ему в мастерской. И все же он не мог не знать, не мог не видеть ее любовь. Элизабет согласилась с ней, потому что это и вправду было видно любому, несмотря на попытки Оливии скрыть от всех. Ее деланное безразличие к мастерской, конечно, тоже не обмануло Лоуренса, и поэтому он повел ее в собор, и Оливия больше не могла скрыть своего интереса к работе. И после этого он коварно вовлек Элизабет и Арчибальда в обсуждение ее идей, зная, что Оливия будет разрываться между желанием принять участие в их беседе и притворяться безразличной, что означало навсегда упустить свой шанс.

— В тот момент я и увидела, как он наблюдает за мной, как ждет моего выбора. И тогда я убежала. Мне тогда казалось, что лучше сбежать, чем сделать то, чего он от меня ожидал.

— Теперь все понятно. Я ничего этого не знала. Значит, поэтому он так торопился со свадьбой?

— Да, это был всего только еще один его недостойный маневр…

— Понятно, почему ты обижалась. Я бы тоже обиделась на твоем месте. Так значит, когда он рассказал тебе про мастерскую? Только после свадьбы?

— Он мне не рассказал… Я сама ее нашла.

В день нашей свадьбы. — Она жалобно посмотрела на удивленную Элизабет.

— И?..

— И пришла в ярость. Я решила, что это только доказывает то, что я все время подозревала… что ему просто нужна лишняя пара умелых рук… и еще, может быть… — Она не могла договорить то, о чем подумала, но в этом и не было нужды — Элизабет поняла ее без слов.

— Ах, Оливия! Как ты додумалась до этого? Лоуренс не стал бы в спешке жениться, если бы ему было нужно только это, дурочка! Он отчаянно влюблен в тебя. Как ты могла в этом сомневаться?

— Наверно, потому, что я так мало знаю мужчин. А еще потому, что он никогда мне об этом не говорил. До сих пор.

Элизабет решила, что их беседу пора прервать — давно уже было ясно, что Оливии пора отдохнуть. А все загадки, связанные с ее похищением, могут еще немного подождать.

— Она спит?

— Нет, дорогой! Думаю, она ждет тебя. Лоуренс подошел к кровати. Он чувствовал себя очень утомленным. Не говоря ни слова, они обняли друг друга и заснули.

Через несколько часов Оливия открыла глаза. Лучи полуденного солнца заливали комнату. Лоуренс спал рядом с ней, обняв ее одной рукой. Голова его покоилась у нее на груди, черные волосы были в беспорядке. Любовь к нему затопила ее потоком эмоций. Больше не будет мести, не будет горечи и обид — все это в прошлом и отойдет, словно корочки на зажившей ране. У нее есть любовь Лоуренса, у Лоуренса — ее любовь. А больше ничего и не надо. Она погладила его лицо, провела рукой по его лбу, по плечам, по руке, что лежала на ее груди. Она вспомнила, какой сильной могла быть эта рука, и какой нежной, когда он сжимал ее в своих объятьях. Какая сладость! Как она могла быть такой упрямой, такой несговорчивой? И хотя еще оставалось очень много неразрешенных вопросов и старых обид, все это было уже не так давно, и ответы на эти вопросы следовало получить лишь для того, чтобы удовлетворить ее любопытство.

Лоуренс также сгорал от желания узнать все подробности ее похищения. Элизабет рассказала о синяках на ее теле, наполнив его сердце яростью при мысли о том, что они могли сделать с ней. Теперь, когда они лежали вдвоем, расслабленные, в широкой мягкой постели, она могла поведать ему все, что с нею случилось. Она не видела, как ужасно Изменилось его лицо, когда она рассказывала о том, как притворилась, что упала в обморок, чтобы избежать объятий мастера Толланда. Однако когда он убедился, что ничего страшного с ней не случилось, ей удалось перевести разговор на более приятную тему.

Она провела рукой по его широкой груди и прошептала ему в ухо:

— Наверное, это должно было случиться, чтобы мы перестали скрывать любовь друг к другу. Скажи, мне снится, что ты любишь меня, или это все на самом деле?

Он взял ее руку, поднес к губам и поцеловал ладонь.

— Я полюбил тебя с самого первого мгновения, когда увидел тебя, моя красавица.

Оливия резко села в кровати, и ее волосы упали на него золотым водопадом. Она изумленно смотрела на него.

— Ты хочешь сказать — тогда, в монастыре!? Не может быть!

— Да, моя дорогая, — ответил он, целуя ее в кончик носа. — Именно там я увидел эту прекрасную дикую птицу, летящую вниз по холму, и почувствовал… м-м-м… некоторую пустоту… на своем запястье!

Он вытянул вперед сильную загорелую руку со сжатым кулаком, словно готовясь принять сокола. Оливия увидела, как сверкнули в улыбке его глаза и белые зубы. Радостное возбуждение поднялось в ней, и она улыбнулась ему в ответ сквозь пряди рассыпанных по плечам волос.

— И тогда?..

— И тогда, маленькая птичка, я отправился за ней и нашел ее. И у нее был очень печальный вид. И я тогда ее немного подразнил, чтобы посмотреть, есть ли у нее характер. — Он посмотрел на нее с лукавой усмешкой.

— Животное! Как тебе не стыдно!

Он резко притянул ее к себе и крепко поцеловал. Но она хотела слушать дальше.

— А потом?

— А потом я сказал хозяину этой птички, что она мне нужна. Немедленно. И ей сказал, что не могу ждать. А потом я позволил ей улететь от меня, чтобы самому поймать ее еще раз!

Она хохотала так, что некоторое время не могла говорить. Очарованный, он смотрел на нее.

— Лоуренс Миддлвей, должна ли я верить тому, что ты угрожал матери-настоятельнице и что ты все это подстроил… все эти дела с поместьем… только для того, чтобы?..

По его виду никак нельзя было сказать, что он в этом раскаивается. Его красивое лицо лучилось радостью, оттого что она теперь все знает.

— Но ты знал, что я влюбилась в тебя?

— Да, я это знал.

— И все же ты до сих пор не говорил мне, что любишь меня!

— Нет.

Его глаза потемнели от желания.

— Почему, Лоуренс?

Он вгляделся в ее лицо и увидел во взгляде доверие, которого раньше не было. Были боль и гнев, но сейчас он не замечал их, зато там появилось нечто новое — тепло и очарование.

— Ну, во-первых, тебе не нужна была моя любовь. Ты бы мне не поверила. Ты была такой обиженной и не уверенной в себе, что предпочитала думать, что все против тебя. Все, кого ты знала, и все, кого ты не знала. ТЫ так защищалась, правда?

Она молчала. Гарри. Настоятельница Антония. Генрих и Кэтрин. Сам Лоуренс. Да, она была уверена, что все эти люди — ее враги. Он все понял правильно.

— А во-вторых?

— Помнишь, что ты сказала мне, когда мы обменялись обручальными клятвами?

Оливия помнила. Она провела пальцем по его щеке и заглянула в глаза, не желая повторять вслух те слова и как бы прося принять ее молчание за ответ. Но это его не остановило.

— Так что же?

— Я поклялась, что заставлю тебя заплатить за все, — прошептала она.

— А я себе поклялся, что ты признаешь меня хозяином и захочешь моей любви еще до того, как я скажу тебе о своей.

— Но?..

— Но когда я тебя потерял, а потом нашел, я больше не мог скрывать от тебя свою любовь. Не хотел допустить даже мысли о том, что могу тебя навсегда потерять… — Последние слова он проговорил, уткнувшись лицом в ее волосы и крепко прижав ее к себе.

— О, Лоуренс! Какими мы оба были глупыми!

Когда некоторое время спустя он снова отпустил ее и растянулся на постели, она наклонилась над ним, обвив руками его шею.

— Что, моя птичка?

— Ты ведь знаешь, что я уже отреклась от своей клятвы?

Он молчал, взвешивая ее слова.

— Ты сказал, что я сама не верю в то, что говорю.

Он отодвинул ее от себя и с таким глубоким пониманием посмотрел в ее глаза, что у нее по спине побежали мурашки. Она попыталась спрятать лицо у него на шее, но он удержал ее.

— Ты не верила в это даже тогда, когда это говорила!

— Откуда ты знаешь?

— Откуда я знаю? Потому что ты набрасывалась на все и вся. Сердилась на меня, на себя, на всех. И еще потому, что в тот момент это было все, что ты могла сделать. Пообещать отомстить мне. Как пойманный сокол, который бьет крыльями и кричит.

— Значит, ты не принял меня всерьез?

— Что ты! Конечно, принял. Сокол может серьезно ранить, если его не принимать всерьез.

— А я поранила тебя?

— Тебе бы хотелось думать, что — да, правда ведь, девчонка? — сказал он, заключив ее в объятия, извивающуюся, но совершенно беспомощную в его сильных руках. — Но, видишь ли, я люблю соколиную охоту и знаю повадки сокола. Поэтому я заранее надел свою кожаную перчатку. — И с этими словами, смеясь, он опустил ее на кровать.

Она уже было хотела сердито ответить ему, но он закрыл ей рот поцелуем и всей тяжестью тела придавил к постели. Наконец он поднял голову и сказал:

— Ну а теперь, моя маленькая птичка, ты можешь мне доказать, насколько ты была серьезна, сказав мне, что отреклась от своей клятвы. Покажи.

— Нет!

Он ждал, ощущая под собой движение ее бедер, глядя, как темнеют глаза любимой. Он улыбнулся, понимая, что это — последние отзвуки отгремевших гроз. Но следующий шаг она Должна сделать сама. Он согласится только на признание полного поражения.

— Лоуренс, — прошептала она, — пожалуйста…

— Что? — пророкотал он ей на ухо. — Скажи это!

— Возьми меня, Лоуренс. Я люблю тебя. Я хочу тебя. Пожалуйста… пожалуйста, возьми меня…

Он по-рыцарски галантно принял ее поражение и обращался с ней нежно и бесконечно бережно, в равной мере получая и отдавая. Отбросив все надуманные обиды и сомнения, Оливия улетела вместе с ним к новым высотам восторга, словно птица, выпущенная из темноты на яркий свет. Поражение обернулось для нее свободой. Отдав ему себя, она получила взамен все. Отрекшись от одной клятвы, она исполнила другую.