Наваждение

Глава 16

Ники подъехала на машине, взятой напрокат, к мотелю недалеко от Виллоу Кросс и оставила свой чемодан в довольно заурядной, но чистой комнате. Она несколько минут передохнула, затем вернулась в машину, чувствуя необходимость как можно скорее оказаться там, куда так стремилась.

Небо было исчерчено тонкими перистыми облаками, окружающий пейзаж казался сероватым при свете бледного, слегка затянутого туманом вечернего солнца. Она вспомнила, что над Виллоу Кросс всегда, казалось, какая-то пленка, очевидно, из-за дыма, шедшего из труб множества огромных сушилен, расположенных в широкой долине. Поглядывая на проносящийся мимо ландшафт, время от времени украшенный различными рекламными щитами, предлагающими оборудование для ферм и подержанные автомобили, Ники глубоко вздохнула, подсознательно ожидая уловить знакомый запах табака.

Она мчалась на полной скорости, пренебрегая указателями, пока не добралась до границ своей собственности, единственного напоминания о матери. Тогда она притормозила и поехала тихо-тихо, стараясь внутренне подготовиться к тому, что увидит дом, где знала счастливое детство, но и кошмар внезапного его конца.

Но когда она увидела дом, то почувствовала скорее печаль, чем страх. Какой же он запущенный, каким выглядит несчастным и одиноким на фоне жемчужного неба. Сад зарос сорняками, огромный участок земли неухожен и заброшен. Как бы страдала Элл, если бы могла видеть это запустение. Даже некогда ровненький и побеленный забор был сломан в нескольких местах, доски от него, валявшиеся там и тут, были похожи на могильные кресты вдоль дороги.

Ники вышла из машины и стала с трудом пробираться сквозь высокую траву, скрывающую дорожку к дому. На дверях дома висел амбарный замок. Она чуть не улыбнулась над абсурдностью такой меры предосторожности. Воспоминания детства нахлынули на нее. Окно ванной комнаты на нижнем этаже было покрыто грязью и копотью. Она подергала его. Еще чуть-чуть — и оно поддалось. Никто так и не починил сломанный шпингалет. Ники открыла окно и втиснулась внутрь сквозь узкое отверстие.

В доме стоял неприятный затхлый запах. Раковина в ванной, некогда такая ухоженная, теперь была вся в трещинах, покрыта слоем грязи. Выложенный плитками пол, который всегда сверкал, давно никто не мыл. «Что же за люди здесь жили?» — подумала Ники, медленно проходя по дому, замечая и продранный диван, и глубокие царапины на мебели, и толстый слой копоти и грязи, покрывающий все в доме.

Она открыла окно, чтобы впустить хоть немного свежего воздуха и выветрить дух мерзости и запустения. Проходя по комнатам, она чувствовала, что не удивилась бы, увидев, как из каждого угла на нее смотрят привидения. Однако она обнаружила и кое-что интересное для себя: это было чувство защищенности, чувство собственной территории. Черт подери, ведь это дом Элл, а теперь и ее дом — единственный предмет оседлой жизни, который X. Д. захотел подарить ей за верность и любовь к нему.

Возмущение Ники возросло, когда она поднялась наверх и вошла в бывшую спальню матери. От ее красивых вещей не осталось ничего, кроме кровати. Остальное было продано, или украдено, или безнадежно сломано. Комната, когда-то бывшая детской, была превращена в кладовку, забитую картонными коробками, старыми газетами, сломанной швейной машинкой и манекенами, которыми пользуются портные.

Она сошла вниз, на кухню, место, где, как она помнила, они с мамой проводили самое приятное время. Потемневшая стена у плиты говорила о том, что на плите часто что-то жарили, однако шкафчики и пол были не такими запущенными, как все остальное в доме. И Ники почувствовала что-то вроде благодарности к неизвестным жильцам.

Наконец она подошла к главному входу, взглянув оттуда на гостиную. Сердце ее забилось, как к ту ночь, когда она спускалась. но лестнице. Она снова видела, как стоявший около дивана мужчина раздевал мать, лежащую на диване… Затем этот последний краткий взгляд на маму сменился ужасом следующего утра, когда она спустилась вниз и нашла маму мертвой, лежащей у разбитого окна.

Неожиданно Ники почувствовала, что задыхается, и побежала в ванную, чтобы выбраться из сломанного окна, как воришка. Сев в машину, она включила зажигание, но не для того чтобы уехать. Она медленно двигалась по узкой ухабистой проселочной дороге, пролегавшей по ее земле в пятьдесят акров.

Кругом не было ни души, не было и намека на присутствие человека. Даже при вечернем освещении земля, все еще покрытая засохшими и гниющими остатками неубранного табака, казалась щедрой и по-своему красивой. В дальнем конце участка она остановила машину и, выйдя из нее, поднялась на небольшой бугорок — место, где, как она вспомнила, они однажды побывали с Элл. Отсюда были хорошо видны окрестности, а вдалеке можно было разглядеть огромный особняк Хайлендов.

Это уже была их территория, напомнила себе Ники, их священное королевство. Они изгнали ее из своей жизни, не желая ее никогда видеть. Неужели она осмелилась вернуться?

Да, черт возьми, она имела такое же право жить здесь, как и они! В ее глазах блеснула решимость. И, глядя на стоящий вдалеке дом, она поклялась, что если когда-нибудь и уедет отсюда, то только на своих собственных условиях.

«Никогда! — крикнула она с жаром в сторону огромного поместья своих врагов. — Вы слышите меня? Я — ублюдок — вернулась!»

Городок Виллоу Кросс показался ей значительно меньше, чем помнился. На Мейн-стрит появилось несколько новых магазинов — оригинально оформленная булочная, магазинчик, где продавалась только спортивная обувь, но в общем-то он не очень сильно изменился, был по-прежнему очень провинциальным, тихим, как бы немного потрепанным.

Контора мистера Уэзерби находилась на втором этаже сравнительно нового трехэтажного кирпичного здания; на двух других этажах разместились зубной врач и ветеринар.

Ники вошла решительным шагом, заставив вздрогнуть немолодую секретаршу, сидевшую в приемной за письменным столом. Воинственно надвигаясь на нес, Ники заявила:

— Я пришла, чтобы поговорить с мистером Уэзерби.

— Простите, кто вы такая?

— Меня зовут Сандеман. Ники Сандеман. Женщина спокойно кивнула, и Ники поняла, что та ожидала более бурного начала. Неужели имя Сандеманов уже больше не вызывает у жителей Виллоу Кросс презрения и пренебрежения?

— Мне очень жаль, мисс, — сказала секретарша, — но мистер Уэзерби уже ушел.

— Куда он пошел? Домой?

Секретарша колебалась, не зная, что ответить.

— Послушайте, если вы мне ничего даже и не скажете, — заявила Ники, — то это ничего не изменит. Я все равно его найду. Но если мне не придется потратить на это слишком много времени и сил, то настроение у меня станет получше.

Секретарша слегка улыбнулась: видимо, решительность Ники была ей по душе.

— Он пошел в гостиницу чего-нибудь выпить. «Гостиница» всегда означала «Хайленд-отель» в центре городка.

— Спасибо, — сказала Ники и вышла на улицу. Дверь еще не успела закрыться, как она услышала, что секретарша схватила телефонную трубку и стала набирать номер. Спускаясь по лестнице, Ники подумала, не предупреждает ли она его, чтобы он успел от нее скрыться. Но тут она услышала голос секретарши:

— Люсьетта, это ты? Никогда не догадаешься, кто сейчас здесь был… Плод любви мистера Хайленда… Ей-богу… Угу, хороша, как божий день, но орешек твердый. Ищет мистера Уэзерби… Да, думаю, у нас здесь будет небольшой фейерверк…

Ники грустно улыбнулась про себя, хотя ей понравилось то, как ее описали. Пусть говорят! Она не собирается притворяться, что ничего не слышит, как это делала Элл. Она собирается выслушать все, а потом, и очень скоро, ответить им-.

«Хайленд-отель», построенный посередине Мейнстрит в самом начале века, был прежде маленькой деревенской гостиницей, когда Хайленды только начали разворачивать свое дело по производству табака. Все то время, что Ники жила в Виллоу Кросс, «Хайленд-отель» так и оставался маленькой, но шикарной гостиницей. Теперь же, оставив машину на стоянке, она увидела на прежнем месте здание, которое своими размерами могло сравниться с роскошными отелями в крупных городах: к старой гостинице был пристроен современный десятиэтажный корпус. Попав в просторный холл, Ники увидела несколько дверей, ведущих в различные рестораны и бары, причем каждый из них имел название, так или иначе связанное с производством, обеспечивающим процветание Виллоу Кросс — «Сушильня», «Золотой лист», «Закрутка».

Ники заглянула в несколько баров. И когда зашла в «Сушильню», где покрытые деревянными панелями стены и обитые клетчатой материей стулья придавали помещению вид небольшого мужского клуба, тут же заметила мистера Уэзерби, сидящего с каким-то человеком за столиком у двери.

Увидев ее, он сразу же встал и направился к ней.

— Николетта, — сказал он, стараясь казаться приветливым, хотя было видно, что улыбается он явно через силу. — Какой сюрприз!.. — Он взял ее за руку и попытался вместе с ней выйти из бара.

Она не двинулась с места.

— В этом я не сомневаюсь, — сказала она. — И, наверное, не очень приятный сюрприз. Но для меня был довольно неприятный сюрприз, когда я увидела, до какого состояния вы позволили довести дом моей матери. — Она говорила все громче и громче.

— Ники, пожалуйста, не устраивай сцен. — Взяв ее за локоть, он с большей настойчивостью попытался вывести из комнаты.

На этот раз она не сопротивлялась. Ее это устраивало — пока: пусть мистер Уэзерби думает, что еще может ею командовать.

Они прошли в угол холла.

— Я понимаю, как ты расстроена, но эти люди — фермер с семьей — были единственными, кому мне удалось сдать дом. К сожалению, он оказался ненадежным человеком — пил, не платил за аренду и не очень-то следил за порядком.

— Мистер Уэзерби, какой налог я должна внести за получение по наследству этой собственности?

— Точную цифру я не знаю, но за эти годы сумма несколько увеличилась: думаю, тысяч десять-пятнадцать.

— И если этот налог не будет уплачен, то что произойдет, с домом и землей?

— Ну, тогда он будет продан с аукциона, чтобы оплатить счета.

«Аукцион, — подумала Ники, — и, разумеется, — самую большую цену за него смогут предложить только Хайленды». Сейчас она уже представляла себе, как развивались события после смерти главы семейства. Мистер Хайленд проявил щедрость по отношению к Ники, возможно, даже и сам того не желая, поскольку основной причиной его великодушия могло быть то, что ему хотелось отделаться от дома, в котором он совершил убийство. Однако его основной наследник не мог примириться с этим и попытается вырвать последний не принадлежащий ему участок в Виллоу Кросс, чтобы раз и навсегда покончить с ней и забыть о ее существовании.

Интересно, Пеппер тоже действовала против нее в союзе с Дьюком? Не исключено.

— Мистер Уэзерби, — сказала Ники, — завтра утром я хочу посмотреть все бумаги, касающиеся этого дома, — договор об аренде, декларацию о налогах, текущие расходы, все, что меня ожидает, потому что я собираюсь заплатить эти налоги и жить в этом доме и на этой земле.

Он изумленно воззрился на нее.

— Но почему вдруг?

— Потому что это мой дом, — сказала она. — И я собираюсь здесь жить.

Он на секунду задумался.

— Боюсь, что мне не удастся так быстро достать все эти документы. Разумеется, все, что касается уплаты налогов, то да, а вот договор об аренде…

— К завтрашнему утру, — твердо повторила она. — Все документы.

Казалось, он понял, что если он станет тянуть и прятать от нее документы, она найдет какой-нибудь мерзкий способ наказать его: опять выследит где-нибудь в баре вечером и на этот раз устроит настоящий скандал.

— Я постараюсь, — сказал он.

— Я надеюсь, вы меня не подведете, — ответила Ники, уходя.

Сидя в машине, она почувствовала, что у нее начинают сдавать нервы. А хочет ли она в самом деле вступать в схватку с этими акулами? Ее мать лишь чуть-чуть перешла грань дозволенного — и погибла. Может, будет лучше порвать последние связи с этой семьей, получить за дом хоть что-то и уехать подальше отсюда?

Но какой-то внутренний голос — а вдруг голос ее покойной матери? — настойчиво просил ее добиваться справедливости и — отомстить.

Как будто это могло хоть чем-то помочь ей, Ники решила навестить одну из своих старых подруг из далекого детства. Через несколько минут ее машина остановилась возле дома, некогда бывшего для нее вторым домом. Но, подходя к почтовому ящику, она увидела, что на табличке с именем владельца написано «Стивенс», а не «Бойнтон».

Во дворе стоял большой автомобиль с откидным сиденьем и багажником. Дверь открыла незнакомая Ники женщина средних лет. Когда Ники спросила о докторе Бойнтоне, то ей ответили, что он скончался в прошлом году, а его вдова переехала жить к сыну в Ричмонд.

— Простите, а вы ничего не знаете о его дочери Кейт? — с надеждой спросила Ники.

— Немного знаю. Она вышла замуж за парня по фамилии Форест, или Форестер — в общем, что-то в этом роде — он нездешний. И они вдвоем содержат в городе детский сад.

Через несколько минут Ники поднималась по ступеням детского сада «Радуга», небольшого двухэтажного легкого домика, выкрашенного желтой и белой краской. Надпись при входе извещала, что часы работы с семи до пяти, но был уже седьмой час. Все же Ники толкнула дверь и обнаружила, что она не заперта.

В большой комнате на первом этаже стояли детские кроватки и манежики, маленькие столы и стулья. Шкафчики были раскрашены в яркие чистые цвета. В углу находилась небольшая кухонька, где все было сделано из нержавеющей стали. На стенах висели картинки, многие из них нарисованные самими детьми, другие вырезанные из книг, на полу валялось множество игрушек.

Ники заметила, что на второй этаж ведет лестница с улицы. Она поднялась по ней и постучала. Ей открыла молодая женщина с мягкими темными волосами и добрыми глазами, прятавшимися за старомодными очками без оправы. На ней было ситцевое платье-мешок, которое сразу же пробудило у Ники воспоминания о прошедших днях, когда в ее жизни были и счастье, и любовь.

— Кейт, это ты? — неуверенно спросила Ники. Добрые глаза женщины широко раскрылись, в них мелькнули и удивление, и огонек узнавания.

— Ники! — Схватив подругу в объятия, Кейт прошептала:

— Я уж думала, что больше тебя никогда не увижу.

— Я тоже так думала. Но, как видишь, приехала, — сказала она, смеясь и в то же время ощущая какой-то странный комок в горле. — От фальшивой монетки не так уж легко избавиться.

— Не говори так, Ники, даже в шутку! Проходи, я напою тебя чаем, а если ты не торопишься, то, может быть, и поужинаешь?

Она прошла вслед за Кейт в комнатку, такую же уютную, как и комнатка детей. Мебель была сделана из дуба, а на дощатом полу лежал лишь небольшой тканый коврик.

Кейт заварила чай с травами в керамическом чайнике и поставила на старинный, но отреставрированный столик такие же две кружки.

— Ну, — сказала она тоном учительницы, — а теперь расскажи мне все о себе. Нам необходимо многое наверстать.

— Давай ты первая, — сказала Ники. — Мне казалось, что ты собиралась вступить в «Корпус мира». Честно говоря, я не особенно и надеялась найти тебя в городе.

— Я действительно вступила в «Корпус мира». И два года провела в Нигерии. Там-то я и познакомилась с Тимом — это мой муж. Мне кажется, я всегда чувствовала, что выйду замуж за человека, похожего на моего милого папочку, — сказала она с теплотой в голосе, — а когда встретила этого парня, то решила, что не отпущу его в американское консульство, и сделала его порядочным человеком, прежде чем он успел заговорить о «свободной любви»… — Ее лицо при упоминании о муже, казалось, просветлело. Ники почувствовала легкую зависть, не потому, что Кейт была уже замужем, но потому, что поставила себе цель и достигла ее.

— Посиди еще, и я вас познакомлю, — продолжала Кейт. — Он работает в городе: открыл небольшой магазинчик по продаже кустарных изделий, а я управляюсь здесь.

— Ребятишек еще нет? — спросила Ники. В глазах Кейт мелькнула печаль.

— У меня не может быть детей, — сказала она без надрыва.

— Прости, мне так жаль, — сказала Ники, чувствуя свою бестактность. Кейт кивнула.

— Мне тоже. Но здесь, в этом детском саду, у меня столько детишек, и я их всех люблю. И мы с Тимом уже подумываем о том, чтобы кого-нибудь усыновить.

— Так почему же ты все-таки вернулась? — спросила Ники. — Насколько мне помнится, ты всегда говорила о том, что хочешь жить где-нибудь в другом месте.

— Я передумала после смерти отца. Мы с Тимом приехали сюда на его похороны. Ты знаешь, Ники, пришли на них буквально сотни людей — просто трудно сказать, сколько человек подходили к нам, большинство из них мы даже и не знали, и говорили о том, как они скорбят о нем. Я всегда считала его очень хорошим человеком, но только тогда по-настоящему поняла, как много он сделал для Виллоу Кросс и как его будет здесь не хватать. И вдруг мне показалось ужасно глупым куда-то ехать спасать мир, когда здесь так много дел. Кроме того, Тим просто влюбился в этот город, а когда я попыталась посмотреть на окружающее его глазами, я поняла, что здесь живут такие же люди, как и всюду. Вот мы и здесь…

— Ты счастлива? — с легкой завистью спросила Ники, как бы желая узнать, действительно ли возможно такое в этом мире.

— Ты задаешь какие-то странные вопросы. Я делаю то, что мне нравится. А теперь перестань морочить мне голову и расскажи о себе.

Ники почувствовала, что ее собственная история гораздо беднее событиями, чем жизнь Кейт. Она коротко обо всем рассказала, выпустив лишь историю своих отношений с Алексеем.

Единственное, что я делала все эти годы — училась, — с несколько виноватым видом подытожила она. — Ну а теперь похоже, что деньги кончились. И вот я вернулась, чтобы посмотреть, нельзя ли спасти дом и землю моей матери.

— Наверное, пора тебе этим заняться, — тихо сказала Кейт. — Мне кажется, что до сих пор ты жила лишь в собственном внутреннем мире. Возможно, тебе пора перестать ждать и смотреть, что делают другие, включая и то, что они делают по отношению к тебе. Возможно, тебе пора самой начать действовать и принимать собственные решения.

Ники кивнула. Она робко протянула Кейт руку и взяла ее ладонь в свою, как они делали, когда были детьми.

Кейт, казалось, тоже вспомнила это.

— Теперь, когда ты снова нашлась, — сказала она, — надеюсь, ты не собираешься больше исчезнуть из моей жизни?

— Исчезнуть? — с удивлением повторила Ники. — Странно, но мне всегда казалось, что все было наоборот.

— Нет, Ники Сандеман, ты вечно все путаешь. Я часто писала тебе в первые два года. Разве ты не помнишь? Ты мне ни разу не ответила. Я решила, что ты встретила новых друзей и я тебе больше не нужна, ты хочешь забыть обо мне вместе со всем тем неприятным, что было в твоей жизни.

— Да, у тебя всегда была хорошая память, — сказала Ники, и голос ее дрогнул, когда она вспомнила, как дружба Кейт спасла ее от мучительного детского одиночества. — Ты — самое светлое, что у меня было в жизни. Если бы не ты, я не представляю, как бы я жила.

— В это трудно поверить…

— Но это так, Кейт.

— Тем более непростительно, — в голосе Кейт послышался легкий упрек, — я никогда не давала тебе повода думать, что не хочу дружить с тобой. Если ты считала иначе, то сама это придумала, Ники. Возможно, у тебя была более тяжелая жизнь, чем у меня… Не сомневаюсь, что это так. Но это еще не значит, что ты имеешь право вычеркивать из своей жизни тех, кто действительно любит тебя, кому ты дорога.

— Прости, — прошептала Ники, не зная, что ответить на упрек Кейт.

— Ладно, извинение принимается, — с улыбкой сказала Кейт. — Мне просто хотелось облегчить душу. И не только потому, что это касается меня, но и тебя.

Ники кивнула: она все понимала и была согласна с Кейт. Затем вдруг ее мысли приняли иной оборот. Если тогда она была не права по отношению к Кейт, то сколько раз она вообще допускала подобные несправедливости? Алексей, например: может быть, она чересчур быстро прогнала его? Но если он так легко сдался, то, может быть, и не любит ее вовсе?

Неожиданно на лестнице послышались шаги. Они услышали голос:

— Дорогая, я дома. Ну-ка подойди сюда и поцелуй покрепче!

Кейт бросилась к двери встретить мужа, вспыхнув, как девчонка-подросток. Они крепко поцеловались, казалось, забыв обо всем на свете. Разглядывая их, Ники не могла не улыбнуться. Они были так похожи, даже очки были одинаковые. Наконец-то Кейт отстранилась.

— Милый, я хочу тебя кое с кем познакомить. Это моя старая подруга Ники Сандеман. Ники, а это мой муж — Тим Форестер.

— Очень приятно познакомиться, Ники. — Тим произнес эту достаточно формальную фразу с необычной сердечностью. — Кейт много мне рассказывала о вас.

— Вам очень повезло, Тим Форестер. Кейт — совершенно необыкновенный человек.

— Мне ли не знать? — согласился он, ласково улыбаясь жене и поглаживая ее по мягким волосам. Ники чувствовала, что эти двое сильно и нежно любят друг друга.

— Это мне ужасно повезло, — заспорила Кейт. — Я заполучила по-настоящему свободного человека, без предубеждений. И к тому же он превосходный повар! Ники, останься с нами поужинать, сама увидишь.

— Хорошо, если позволите вам помочь.

Тим снял с крючка на двери фартук и протянул его Ники.

— Вообще-то это мой, — сказал он, — но, поскольку ты такая близкая подруга Кейт, я разрешаю тебе им воспользоваться.

Они все вместе трудились на уютной кухоньке в окружении глиняных горшков с различными растениями, блестящих медных кастрюль и кастрюлечек, а также всевозможных сувениров, привезенных Кейт после двухлетнего пребывания в Нигерии. В отношениях между Тимом и Кейт чувствовались большая теплота и забота.

— Вот это и есть настоящий дом, — сказала Ники, когда они сели за легкий ужин, состоящий из домашнего овощного супа и хлеба грубого помола. — Это так напоминает мне тот дом, где жила Кейт, когда мы были детьми. Здесь так хорошо, отсюда не хочется уходить.

Тим и Кейт улыбнулись друг другу. Затем Кейт повернулась к подруге.

— Всегда легче что-то делать, когда научишься. Но, Ники, ведь научиться никогда не поздно.

Глава 17

Не обращая внимания на пот, струившийся по телу и пропитавший всю ее рабочую блузу, Ники упрямо сражалась с ублюдками самой Природы — сорняками, превратившими некогда ухоженный садик Элл в подобие диких джунглей. Работа была тяжелая и монотонная, продвигалась очень медленно. И хотя Ники была в превосходной физической форме, повторение одних и тех же движений вызвало у нее боль в пояснице и судороги в ногах. По мере того как солнце все выше и выше поднималось над горизонтом, согревая сыроватый воздух и разгоняя последние остатки облаков, Ники все чаще останавливалась, чтобы сделать глоток холодной воды из стоявшего поблизости термоса… Все же, наполняя один мешок за другим полу сгнившими усохшими растениями, оставленными прежними жильцами, она чувствовала необыкновенное удовлетворение, приводя в порядок то, что по праву принадлежало ей.

Она распрямилась, вытянув вверх руки и покрутив шеей, чтобы снять напряжение. Потом смахнула с лица прядь волос, испачкав щеку о толстую рабочую рукавицу: она стала надевать их лишь после того, как вздувшиеся на ладонях волдыри дали ясно понять, что ее руки не приспособлены для такой работы. Интересно, подумала Ники, а что бы сделала мама, если бы сейчас увидела свою дочь? Наверное, сначала пришла бы в ужас: Элл терпеть не могла физическую работу. Поэтому, возможно, и позволила соблазнить себя X. Д. Она больше всего на свете хотела забыть о тяжелом крестьянском труде, знакомом ей с детства в своей родной деревне.

Но в конце концов — и Ники в этом не сомневалась — мама одобрила бы ее решение бороться до конца несмотря ни на что и сохранить ту собственность, за которую Элл продала свою душу.

Но возможно ли это? Список того, что ей необходимо купить для ремонта дома, все рос, и к тому же ей вскоре придется кого-нибудь нанять, поскольку одной ей со всем этим не справиться.

Не проходило и дня, чтобы Ники не изучала документы, с такой неохотой предоставленные ей Уэзерби, стараясь придумать, каким образом ей уплатить налоги, не продавая дом и землю.

Она поработала еще час, выдергивая сорняки, пока не расчистила дорожку к дому. Затем оттащила тяжелые мешки с мусором на обочину дороги, чтобы их забрала вызванная ею специальная машина вместе со сломанной мебелью, разорванными и грязными матрасами, которые она свалила позади дома. Выбросив всю эту рухлядь, она осталась практически ни с чем.

Она налила в ведро горячей воды с нашатырным спиртом и, приставив к стене лестницу, стала смывать слой грязи и копоти со стекол второго этажа. Занимаясь этой работой, Ники мурлыкала про себя старую французскую песню, которую частенько пела Элл, когда тосковала по родине или же для того, чтобы напомнить себе, что занимается серьезным и нужным делом.

Где-то в середине дня небо неожиданно потемнело, и через мгновение ливень загнал Ники в дом. Она быстро вылила грязную воду из ведра и поставила его в центре бывшей комнаты Элл, чтобы в него стекала капавшая с потолка вода.

Наверное, я сошла с ума, уже в сотый раз после своего приезда в Виллоу Кросс сказала себе Ники. Это она почти каждый раз твердила себе, выкладывая драгоценные доллары за то, чтобы ей подключили электричество, установили телефон, поменяли замки в дверях — акция, не столько абсолютно необходимая, сколько символическая.

Возможно, она бы уже и отказалась от своей идеи поселиться в этом доме, но поддержка пришла с неожиданной стороны. В то время как Ники ожидала, что Хелен с неодобрением отнесется к ее намерению бросить учебу и отказаться от мысли стать врачом, она, наоборот, заявила ей, что в данный момент это самое правильное решение.

В телефонном разговоре, состоявшемся вскоре после приезда Ники в Виллоу Кросс, Хелен настоятельно уговаривала Ники остаться.

— Я уверена, что тебе необходимо сделать это, — говорила она. — Мне всегда казалось, что со смертью твоей мамы прекратилось твое развитие. Я имею в виду эмоциональное развитие. Ты была так напугана и одинока, что инстинктивно отгородилась от всего, что могло бы помешать тебе выжить. Ты не позволяла себе даже попытаться опереться на кого-нибудь, я уж не говорю о том, чтобы отдать свое сердце.

— Я отдала свое сердце тебе, — сказала Ники.

— Я знаю, родная. Но свой внутренний мир, какой-то более глубокий его слой, ты оберегаешь от вторжения. — Она немного помолчала. — Мне звонил Алексей. Говорил, что очень хочет поговорить с тобой. Как я поняла, ты сбежала от него и отказываешься…

Одно упоминание его имени вызвало боль.

— Я не хочу говорить о нем, Хелен.

— Но ты должна узнать одну вещь. Он сказал мне… — Я ничего не хочу знать! — перебила ее Ники. — Обещай мне, Хелен, обещай мне никогда не говорить об Алексее. Я знаю, его отец — один из твоих друзей и ты наверняка будешь встречаться с ним. Но теперь в моей жизни для него нет места. Теперь моя жизнь здесь — тем более ты говоришь, что я права.

Хелен вздохнула.

— Да, я действительно так считаю. Потому что думаю, что ты заново откроешь для себя свое собственное «я», чтобы развиваться и дальше, а это лучше делать там, где ты находишься сейчас.

С явной неохотой Хелен дала ей слово, что больше не будет говорить об Алексее Иванове, и вскоре после разговора прислала Ники чек на тысячу долларов, чтобы та починила крышу.

Понимая, что Ники не захочет брать у нее деньги, Хелен попросила ее считать, что это дано как бы «в долг».

Однако Ники пока не воспользовалась чеком, не желая осуществлять на чужие деньги свой еще и ей самой неясный план. Поэтому крыша все еще текла, и, поставив ведро в комнате Элл, она с той же целью поставила две кастрюли в своей комнате.

Защитив таким образом дом от дождя, Ники пошла на кухню приготовить себе что-нибудь перекусить. По крайней мере, здесь ей удалось все привести в более-менее божеский вид. Она скребла и чистила, пока не покраснели ободранные руки, желая вернуть утраченный блеск и чистоту маминым кастрюлям и прочей утвари. Потом долго уничтожала следы неопрятности и запустения в шкафчиках и на полках. Теперь на подоконнике стояли цветы в горшках, как и было при Элл. Здесь же находились подарки, присланные ей к новоселью Блейк, вернее, высланные по ее распоряжению из одного из универмагов ее отца, тут было все: от электронной кофеварки до портативного телевизора. И хотя эта роскошь казалась неуместной в требующей ремонта и нового холодильника комнате, они воспринимались как солнечный отблеск, как лучик Надежды на то, что когда-нибудь Ники сможет с полным основанием назвать этот дом своим.

Она съела бутерброд с арахисовым маслом, медленно запивая его молоком, чтобы немного продлить удовольствие, и дала себе слово устроить настоящий пир, если наконец-то заплатит. налоги и станет полноправной хозяйкой этого дома.

После немудреного обеда Ники снова принялась за работу. Когда она начала медленно и аккуратно сдирать старые обои в спальне, зазвенел телефон. Наверное, это Уэзерби: она просила его о встрече, чтобы выяснить, не сможет ли он договориться об отсрочке уплаты налогов или же попытаться как-нибудь получить арендную плату, которую в свое время не заплатили.

Но это оказалась Кейт.

— А ты надеялась услышать кого-нибудь другого? — спросила она, почувствовав удивление в голосе Ники.

— Вообще-то да, но мне приятней говорить с тобой.

— Вот и хорошо. Приходи сегодня к нам поужинать. Тим обещает, что приготовит твой любимый овощной рулет. А еще у нас в морозилке лежит много-много домашнего мороженого…

Ники улыбнулась. Это было как в прежние времена: ей казалось, что Тим с Кейт просто удочерили ее.

— Ужасно соблазнительно, — сказала она, — но боюсь, что не смогу. Я так устала, что способна только на то, чтобы завалиться спать.

— Расслабься, Ники, — постаралась убедить ее Кейт. — Оставь часть работы и на выходные, мы с Тимом снова приедем к тебе и немного поможем.

— Но вы и так очень много сделали, — возразила Ники, хотя и без особой убежденности, поскольку и помощь, и общество друзей делали работу и легче, и веселей.

— Тим обожает всякую работу по дому, — настаивала Кейт. — А я сделаю все что угодно, чтобы ты здесь осталась.

Однако, несмотря на поддержку Кейт и собственное упорство, Ники стало казаться, что ее на каждом углу подстерегает очередная неприятность.

На следующий день после того, как с немалой помощью друзей она окончила ремонт кухни, у нее сломался холодильник. Когда она попыталась купить себе в кредит новый, заведующий универмагом в Виллоу Кросс отказал ей. «Никаких кредитов незнакомым», — заявил он, не желая изменить свое решение даже после того, как Кейт и Тим предложили свое поручительство и совместно подписали ее заявление о кредите. Дело было не столько в кредите, подумала Ники, сколько в том, что она здесь чужая. В конце концов она воспользовалась чеком Хелен и купила себе подержанный холодильник в комиссионном магазине, потратив на него восемьдесят долларов из оставшихся у нее денег.

Когда она все подготовила к ремонту спальни, то наконец-то решилась заделать крышу. Но кровельщик заявил, что это невозможно: крышу вообще уже нельзя починить, ее нужно всю менять и обойдется это примерно в три тысячи долларов. В конце концов Тим забрался на крышу и заделал дыры рубероидом. «Но это долго не продержится, — предупредил он, — особенно если будут сильные дожди и грозы». Когда Ники захотела отремонтировать старый «бьюик» Элл, ей сказали, что это ей обойдется по крайней мере в тысячу долларов. Почему-то это расстроило се больше всего: для нее машина Элл была не просто средством передвижения, а, как и дом, символом того, на что она променяла свою жизнь.

Отчаявшись добыть деньги, Ники позвонила секретарше Уэзерби и пригрозила, что поселится на пороге его конторы, если он не откликнется на ее просьбу о помощи. В конце концов он был ее опекуном, назначенным судом, и если ее дела были в плачевном состоянии, то в этом отчасти была и его вина. Ему следовало бы получше заботиться о ее имуществе. А разве он не может использовать свое влияние в городе и у Хайлендов и добиться, чтобы табачная компания пересмотрела свое решение об отмене ее денежного содержания, которое она получала в течение многих лет?

Ответ на эту угрозу пришел летним солнечным утром через несколько дней, когда Ники была в саду, стараясь прибить перекосившиеся ставни. Почтальон просигналил из своего грузовичка и, когда она подошла, вручил ей большой плотный конверт, заказную бандероль. Внутри Ники обнаружила целую кучу каких-то документов, к которым было прикреплено письмо от Уэзерби.

Придерживаясь своего обычного безликого, почти анонимного стиля, адвокат писал: «Недавно на ваш счет пришел последний чек из компании „Хайленд“, однако, как вы сами можете удостовериться, он не полностью покрывает расходы за мои услуги. В виду переживаемых вами финансовых трудностей я принял решение отказаться от недостающей части». Сюда был приложен депозитный счет на сумму в 3500 долларов на имя Уэзерби как ее опекуна. Это были деньги, предназначенные на ее обучение, если бы она не бросила колледж. Теперь она могла бы с их помощью разделаться с кое-какими проблемами. Однако наряду с этим там также находился счет за юридические и прочие услуги по управлению за прошедший год, в которые входили и расходы по составлению, например, договора об аренде, а также по хранению документации, пересылке документов, даже расходы на копировальные работы — и вся эта сумма составляла более 3888 долларов. Здесь же была И копия чека, выписанного Уэзерби на свое имя: он закрывал счет для денежных поступлений Ники и переводил всю полученную ею сумму на свое имя в счет уплаты долга.

Эти тщательно собранные счета и документы поразили Ники даже больше, чем то, что ей больше неоткуда ожидать помощи для решения своих финансовых проблем. Как мог Уэзерби отобрать у нее эти несчастные деньги, пришедшие ей в качестве последней крохи от щедрот Хайлендов? Запихнув содержимое конверта в сумочку, она помчалась прямо в контору Уэзерби и, не обращая внимания на секретаршу, швырнула бумаги ему на стол.

— И вы думаете, что это вам сойдет с рук? — возмущенно воскликнула она.

Казалось, гнев Ники ни в малейшей степени не нарушил спокойствия Уэзерби. Казалось, он даже ждал ее.

— Сойдет с рук? Что именно вы хотите сказать, мисс Сандеман? Разве в моем поведении вас что-то не устраивает?

— Вот именно. Мистер Уэзерби, между нами никогда не было особой любви. Суд назначил вас моим опекуном в такое время, когда я ничего не могла решать, и с того самого времени это было скорее ваше поле деятельности, чем мое, так что ничего другого мне не оставалось, как примириться с этим и оставить вас в этой роли. Но я не знала, что вы используете свое положение мне во вред, позволив практически пустить на ветер мое единственное имущество, отдав неизвестно кому мой дом и участок, даже не побеспокоившись о том, чтобы вовремя потребовать с арендаторов оплату…

— Да, да, это все очень прискорбно, мисс Сандеман. Но видите ли, — он улыбнулся своей притворной улыбкой, и его южный выговор, казалось, стал еще заметнее, — это Юг, и здесь у нас свои порядки. Поскольку вы дочь… иностранки, да и сами практически здесь не жили, вы, возможно, плохо разбираетесь в наших обычаях. Но мы здесь не относимся ко многому так формально, как на Севере. Если мы сдаем кому-нибудь дом и землю, то мы обычно доверяем ему…

— Доверяете! — взорвалась Ники. Я даже не смогла купить здесь в кредит новый холодильник, а вы позволили кому-то разорить дом моей матери, забрать ее вещи без…

— Ну какой смысл так злиться? сказал он, все еще стараясь казаться вежливым. У меня много работы…

— Смысл очень даже есть, Уэзерби. Однажды вы привезли мне указание от Хайлендов — они предупреждали меня, что пойдут на все, если я попытаюсь каким-либо образом скомпрометировать их перед людьми, и мне совершенно ясно, что вы у них мальчик на побегушках. Теперь вы пытаетесь передать мне от них, чтобы я даже и не пыталась что-либо предпринять, что у меня все равно ничего не выйдет. — Она подошла к столу, где он по-прежнему сидел, спокойно глядя на нее. — Ну что ж, это только придает мне решимости. И, может быть, первое, что я сделаю, чтобы показать вам, что у меня свои планы — это найму адвоката, чтобы он проверил всю вашу работу — пусть он проверит, что вы как мой опекун сделали для меня, и посмотрим, что скажет суд о том, насколько непрофессионально и в ущерб моим интересам вы вели дело, я уж не говорю о том, что вы забираете мои деньги на оплату себе самому…

Уэзерби поднялся, и маска вежливости слетела с его лица. Он обошел стол, глаза его сузились, в голосе послышались угрожающие нотки:

— На вашем месте, мисс Сандеман, я бы не стал угрожать. Получать плату за свои услуги — совершенно обычное дело. И любой суд города, округа или штата сочтет ваши претензии необоснованными. А если вы хотите нанять другого адвоката и выбросить последние оставшиеся деньги на пустую судебную тяжбу, начинайте. Только я думаю, что если ты попробуешь запачкать в этом городе мое имя, то посмотрим, что они сделают с твоим — и с именем твоей матери, самой известной шлюхи здесь, в Виллоу Кросс. — Скрестив руки на груди, он уставился на нее.

Ники почувствовала, как у нее сжались кулаки. Ей хотелось изо всех сил стукнуть Уэзерби, но она могла лишь бросить на него презрительный взгляд. Что-то в нем — именно в эту минуту — заставило ее почувствовать себя опять десятилетней одинокой и испуганной девочкой, полностью зависящей от воли посторонних ей людей. Если у нее и был шанс остаться и выжить здесь, в Виллоу Кросс, то она действительно не могла себе позволить тратить время, энергию и деньги на борьбу со столь известным жителем города — к тому же его поддерживали Хайленды.

Торопливо схватив бумаги, брошенные ею на стол Уэзерби, Ники ни слова не говоря выбежала из его кабинета. Когда она проходила через приемную, секретарша наградила ее дежурной улыбкой, и Ники представила, какие слухи и сплетни вскоре разлетятся по телефонным линиям Виллоу Кросс.

Все еще потрясенная случившимся и чувствуя себя несчастной, она поехала в детский сад Кейт, надеясь получить поддержку и совет от подруги. Там оказался и Тим, поскольку его магазинчик не имел определенных часов работы. У детей был тихий час, и Ники сидела с Тимом и Кейт на их кухоньке и показывала счета, присланные ей в последний раз мистером Уэзерби. Они были потрясены не меньше ее.

— Он же твой опекун! — сказала Кейт. — Он должен был блюсти твои интересы, сохранять твое имущество!

— А этот счет! — возмущался Тим. — Думаю, что даже в Нью-Йорке адвокаты не запрашивают за свои услуги такие деньги…

— Что же мне теперь делать? — спрашивала Ники. — Он прекрасно понимает, что у меня нет денег, чтобы привлечь его к суду. Но ведь он оставил меня ни с чем!

Тим взглянул на жену, и она кивнула, как будто они уже между собой обсудили положение Ники.

— Ники, — сказал Тим, — мне кажется, ответ у тебя буквально под ногами. У тебя есть способ не только сделать так, чтобы твоя собственность полностью окупилась, но и получить кое-что сверху…

— Нет, Тим. В том состоянии, в котором все это находится, я за нее много не получу. И, кроме того, я просто не могу продать дом и землю. Это все, что у меня…

— Кто говорит о продаже? — вмешалась Кейт. — Мы имели ввиду совсем другое, мы думали, что ты могла бы… — Она посмотрела на Тима, как бы ожидая, что более серьезные рекомендации должны исходить от него…

— Да, так что же? — с надеждой спросила Ники.

— Выращивать табак, — сказал Тим.

— Табак?.. — тихо повторила Ники. Табак лежал в основе богатства ее врагов. Неужели ей тоже участвовать в таком деле?

Кейт оперлась на стол и говорила очень тихо, поскольку видела, что за перегородкой начали ворочаться спящие ребятишки:

— Просто безобразие, стыдно смотреть, как пропадает твоя земля, Ники. Пятьдесят акров — это совсем немало, чтобы обеспечить приличную жизнь. Масса фермеров в округе имеют гораздо меньше.

— Но я ничего не понимаю в сельском хозяйстве, — сказала Ники. — И, кроме того, боюсь, у меня нет даже начального капитала.

— Найми хорошего специалиста, — предложила Кейт, — постепенно и сама всему научишься. Используй те деньги, что тебе прислала Хелен, а когда они кончатся, мы с Тимом тебе поможем.

— Нет, я не могу…

— Ники, я как-то говорила тебе, как это больно, когда от тебя отказываются. Сейчас происходит то же самое. Если ты не позволяешь себе помочь, то ты в какой-то мере отказываешься от нас: стараешься показать, что боишься впустить нас в свою жизнь.

Ники наклонила голову, чтобы скрыть навернувшиеся на глаза слезы. Кейт встала и, подойдя к ней, обняла ее за плечи, а Тим протянул руку и дотронулся до ее ладони.

— Стань частью нашей жизни, Ники, . — сказала Кейт, — это самое лучшее, что ты можешь сделать. Ты всегда была одинокой. Но ведь ты приехала жить сюда, в табачный край. Так стань и его частью тоже. Если ты ничего не предпримешь, и причем как можно скорее, ты потеряешь то, что так хотела сохранить.

Она ушла от Кейт с Тимом, дав обещание хорошенько подумать над их словами. Но все же она побаивалась — не потому, что ей придется заниматься совсем новым для нее делом, но потому, что это новое дело вовлечет ее в сферу влияния Хайлендов, сферу, которую они контролировали столь же жестоко и неумолимо, как и всю ее жизнь — и жизнь ее матери тоже.

Однако, вернувшись к себе, Ники взглянула на поля и представила их покрытыми ухоженными ровными рядами кустиков вместо засохших и полусгнивших стеблей. Она, усмехнувшись, подумала о том, что действительно будет забавно войти в дело — пусть где-то совсем сбоку — полностью контролируемое се врагами. Интересно, попытаются ли они вытеснить ее?

Эти мысли не покидали ее и весь следующий день, когда она приводила в порядок дом, но она так и не смогла убедить себя, что ей все же стоит рискнуть. Даже у опытных табаководов иногда бывают неурожаи. А вдруг она растратит деньги Хелен, потом деньги Кейт и Тима, а у нее ничего не получится?

В ту ночь она лежала без сна, мучимая сомнениями. Вдруг уже где-то в начале четвертого ночи ей показалось, что она слышит скрип гравия, как будто по незаасфальтированной дорожке, ведущей к дому, приехала машина. Ники встала и выглянула из окна спальни.

Ночной месяц слабо освещал сад, но дорожка, окаймленная высокими вязами, пряталась в темноте. Ники старалась приглядеться к густым теням. Есть там машина? Она не могла сказать точно.

Но затем она увидела, как лунный свет упал на фигуру человека. Это был мужчина. Она не спускала с него глаз. Он поднял руку, и тут Ники увидела, как в темноте вспыхнул огонек сигареты: очевидно, ночной посетитель сделал затяжку.

Кто бы это мог быть? Уэзерби? Может быть, они послали кого-то, чтобы навредить ей?

Ники хотела окликнуть его, но потом передумала. Лучше просто посмотреть, что он будет делать. Посетитель не мог видеть ее в темной комнате. Скорее всего он думает, что она спит. Если он подойдет к дому поближе и попытается вломиться, у нее будет время ускользнуть от опасности.

Но человек не шевелился. Он в течение довольно долгого времени лишь стоял, глядя на дом, время от времени попыхивая своей сигаретой. Наконец отбросил в сторону окурок и растоптал его каблуком. Затем исчез в тени деревьев. Ники услышала шум мотора, зажглись задние огни, и она увидела, как машина медленно удаляется по дорожке от дома. Этим все и кончилось. Кто бы это мог быть? Кто мог приехать сюда лишь с одной целью — посмотреть на дом, помечтать при свете луны? Кто-то, кому не спится так же, как и ей, и кто приехал сюда в поисках ответа на мучающие его вопросы? Может быть, он хотел, чтобы она уехала отсюда, пытался запугать ее и заставить уехать?

Интересно, знаком ли он ей? А может быть, это человек, который был знаком лишь с ее матерью?

Проснувшись на следующее утро, солнечное и ясное, Ники с трудом могла поверить, что этот таинственный посетитель при свете луны ей не приснился. Одевшись, она вышла к тому месту, где видела темную фигуру. В траве лежал раздавленный окурок.

Она все время думала о ночном происшествии, но никак не могла найти ему объяснения. Однако ей все-таки показалось, что кому-то хочется вселить в нее тревогу и мучительную неопределенность. В сущности этот человек, стоявший в тишине у нее под окном, ничем ей не угрожал.

И, думая обо всем этом, она наконец пришла к единственному решению, которое действительно было для нее важным. Она останется здесь, потому что только так она сможет найти ответ на все загадки, окружающие ее. Был ли этот молчаливый посетитель здесь единственным? Нет, она окружена ими здесь, как была окружена и ее мать. Ники поклялась себе, что покажет любому из них, что ее невозможно запугать и заставить уехать, докажет им, что дочь Гейбриэл Сандеман часть этого мира.

Глава 18

В маленькой баптистской церкви, стоящей в нескольких милях от города, скоро должно было начаться ежемесячное собрание «Виллоу Кросс Тобакко Кооперейтив». На Ники были джинсы и клетчатая рубашка. Ей казалось, что именно так должны одеваться фермеры. Но когда она приехала, то поняла, что ее предположения были неверными. Мужчины, женщины и дети были одеты в свою лучшую праздничную одежду.

— Почему ты меня не предупредила? — зашипела она на Кейт. — Почему ты не сказала, что я не так оделась?

Кейт, на которой было подходящее для всех случаев цветастое платье, улыбнулась.

— Я уже говорила тебе, Ники что настало время, когда тебе всему нужно учиться самой. Кроме того, здесь не показ мод. Наши люди, может быть, немного… провинциальны, но поскольку ты не в блестках и перьях, то не имеет никакого значения, как ты одета.

— Огромное спасибо. А я думала, что ты присоединилась ко мне для того, чтобы я не выглядела дурой.

— Я здесь для того, чтобы помочь тебе познакомиться со всеми. Здешние люди немного подозрительно относятся к незнакомым.

Ники подозрительно посмотрела на Кейт.

— Эй, не смотри на меня так. Не имеет никакого значения, родилась ты в этом городе или нет. Что касается местного общества фермеров, ты для них посторонняя.

Кейт взяла Ники под руку, как она обычно делала в школе, и повела ее по зданию церкви.

— Миссис Клей, — сказала она крупной женщине, затянутой в черное, — я хочу познакомить вас со своей старой подругой, Ники Сандеман. Она живет в доме Мартина.

Ники передернуло, когда она услышала, что Кейт назвала коттедж Элл по имени арендатора, который жил там после них, табачного фермера, так плохо следившего за домом. Она уже открыла было рот, чтобы возразить, но Кейт быстро пожала ее руку, и Ники поняла, что такое представление поможет ей войти в местное общество.

— Как дела? — отозвалась женщина. — Вы родственница Мартинов? — спросила она, при этом ее глаза заблестели от любопытства.

— Нет, не родственница, — ответила Ники.

— Чудесные люди, — продолжала миссис Клей. — Ужасно досадно, что они так неожиданно уехали. Как бы там ни было, — сказала она, быстро меняя тему, — я желаю вам всего наилучшего, миссис…

— Сандеман, — подсказала Ники, пытаясь понять по лицу женщины, узнала ли та ее. Но на лице ничего не отразилось и Ники предположила, что вокруг Виллоу Кросс были места, где Элл Сандеман была не так известна или же ее забыли.

— Надеюсь, ты не возражаешь, — быстро сказала ей Кейт после того, как женщина отошла, — но Мартины жили в твоем доме так долго, пока ты отсутствовала, что Все тут считают твой дом домом этим людей. Кроме того, ты говорила, что хочешь все начать сначала. Я думала, ты сама решишь, хочешь ли ты вспоминать прошлое.

Ники кивнула. Она поняла и оценила мотивы поведения Кейт, но тем не менее чувствовала себя неловко, отрекаясь от своего истинного родства, будто это означало, что она стыдится собственной матери.

Кейт представила ее еще нескольким людям. Они обменялись любезными фразами. Даже если люди, с которыми знакомилась Ники, были любопытны, они были все же достаточно вежливы, чтобы не спрашивать больше того, на что она была в состоянии ответить.

Ровно в семь крепкий с виду пожилой человек пригласил всех сесть.

— Это Томас Клей, священник, — сказала Кейт, когда они с Ники сели на два свободных места в дальнем конце зала.

Священник объявил о рождении близнецов у Мэри и Джека Конуэй, затем прочистил горло.

— А теперь печальные новости, сказал он. — Мать Кенни Такера скончалась прошлой ночью. Похороны состоятся здесь в субботу утром. Нам будут нужны те, кто понесет гроб, поэтому близких друзей Кении попрошу остаться и подойти ко мне после собрания. Теперь я уступаю место Уиллу Риверсу.

Свист и топот приветствовали высокого человека, который отделился от толпы и медленно взобрался по ступенькам на возвышение, как будто нехотя и смущаясь устроенной ему овацией. Но это не смущение, подумала Ники, наблюдая за ним, это просто скромность, которой не нравится, когда ее наделяют властью. Он поднял свои большие сильные руки, призывая к молчанию. Ники внимательно рассматривала его внешность. Одет он был очень просто, так же, как и она, у него были прямые густые темные волосы, довольно длинные. Над карими, почти золотистыми глазами нависали тяжелые выразительные брови. У него был прямой тонкий — если бы он не был фермером, можно было бы сказать, аристократический — нос и чувственный рот. Поскольку большая часть его жизни проходила на свежем воздухе, лицо его было обветрено, и, несмотря на то что он был молод, его щеки, когда он улыбался, были прорезаны глубокими морщинами. Даже сидя в самом дальнем конце зала, Ники могла почувствовать обаяние, которое исходило от Уилла Риверса.

— Кто он? — прошептала Ники.

— Слушай внимательно и все узнаешь, — прошептала ей в ответ Кейт.

— Преподобный Клей только что попросил о помощи. Я тоже хочу попросить вас об этом. Многие из вас уже знают о несчастном случае с Льюком Карсоном, — сказал он. Врачи говорят, что он, вероятно, не сможет ходить, а даже если и сможет, то это произойдет не так уж скоро. Я ищу добровольцев, которые могли бы помочь в этом году жене и мальчикам Карсона с посадками. Если вы не сможете уделить им целый день, то даже и полдня имеет большое значение для Миз Карсон.

Послышался сочувственный шепот, потом фермеры заговорили между собой. В таком обществе, как это, объяснила Кейт, люди сами о себе заботятся.

— И это действует, Ники, — сказала она, — лучше, чем разного рода программы благотворительности или страхования, или что там еще изобрели люди в городе. Здесь это более личное.

Уилл снова поднял руку.

— Я уже говорил с некоторыми добросердечными леди… Вы знаете, о ком я говорю, — сказал он с улыбкой, которая вызвала женское хихиканье. — Мы устроим танцы и благотворительную лотерею в пользу семьи Карсона. Через четыре недели, начиная с сегодняшнего вечера. Я не знаю, какие призы будут учреждены этими леди, но уже сейчас даю слово, что куплю пять книжечек билетов — хорошо бы это были пижамы для кошек!

Раздался еще один взрыв смеха.

— Надеюсь, что каждый из вас даст что сможет, — убеждал Уилл. Его дружелюбная улыбка исчезла, а карие глаза стали серьезными. — Есть еще важные проблемы. Постараюсь сказать обо всем просто. Никто из нас не ожидал, что выращивание табака будет легким делом, никогда так не было. Врагов у нас здесь более чем достаточно. Это корневая гниль, увядание, пятна на листьях, ложномучнистая роса, голубая плесень и почернение, — перечислял он, как будто читал стихотворение. — Еще клопы и кузнечики, блохи и гусеницы, черви и тля. Больше тварей, чем в Библии! Не сочтите за оскорбление, преподобный Клей, — добавил Уилл, кивнув в сторону священника. — Это все то, чего мы можем ожидать, выращивая листья. Мы живем с этими нашими естественными врагами и молимся, чтобы год выдался удачным, точно также, как делали наши отцы и деды…

Уилл Риверс подвинулся ближе к краю возвышения и засунул ладони за пояс.

— Но иногда нам приходится заботиться кое о чем другом. О наших друзьях, о людях, которые покупают наш урожай, которые изготавливают сигареты и жевательный табак — почему-то очень часто они начинают вести себя совсем не по-дружески. Иногда кажется, что у них больше денег, чем у Бога — простите меня опять, преподобный отец — но им всегда мало. Им кажется, что если мы рассчитываем на справедливую оплату нашего честного труда, если хотим отложить доллар или два на черный день, то тем самым вытаскиваем деньги из их карманов…

Завороженная, Ники слушала, как спокойное красноречие Уилла Риверса удерживало внимание толпы. Он мог бы быть политиком, проповедником, даже актером — и правда, в нем было понемножку от каждого. Но что казалось еще более интересным — он как бы возвышал голос против собственных врагов Ники.

— Я знаю, что все вы любите посещать ежегодный пикник у Хайлендов, — сказал он, снова воодушевляясь. — Вам нравится есть их жареное на вертеле мясо и пить их виски — как будто собрались вместе старые приятели. Но, люди, это не так…

Один из фермеров заговорил:

— Послушай, Уилл, мы все знаем, что у тебя на плечах есть голова, и мы с уважением относимся к тому, что ты хотел сказать. Но я не думаю, что нам стоит бороться с табачной компанией. Они нам нужны так же, как и мы им. Они те, у кого есть деньги. Они те, кто защищает нас в Вашингтоне, чтобы нам сохранили дотации.

По залу прошел ропот одобрения.

Уилл кивнул головой.

— Я слышу, что ты говоришь, Хэнк. Может быть, иногда и кажется, что мы все — одна большая семья, но среди нас есть жадные родственники, которые не возражают против того, чтобы сожрать все, что есть на столе. Если им удается удрать с добычей.

С каждой минутой Ники слушала со все большим интересом. У нее были свои причины не доверять Хайлендам, и у других, похоже, они тоже были.

— История, о которой я говорю сейчас, — продолжал Уилл, — похожа на ту, которую пришлось пережить моему деду и отцу. То же самое может повториться и сейчас, если мы не будем следить за этим. Вернемся в 1900 год. Тогда существовал табачный трест, такой же, как нефтяной или стальной. Плата за лист была от семи до девяти центов за фунт, но трест предложил моему дедушке всего три цента за фунт. Мой дедушка отказался. Он и еще несколько человек объединились, у них было что-то вроде того, что сейчас есть у нас. Знаете, что сделал трест? Он разъединил их, предложив штрейкбрехерам по двенадцати центов за фунт. Подумай об этом, Хэнк, — продолжал он, — эти. ублюдки заплатили самую высокую цену в истории просто чтобы показать, кто здесь босс!

— Итак, Хэнк, — сказал он, все еще обращаясь к тому же фермеру, который к этому времени уже тихо сидел на своем месте, — Верховный суд привел к краху табачный трест, точно так же, как он разорил ассоциацию. Но это не изменило образ мыслей компаний — они занимаются своим бизнесом все так же. Во время депрессии в 1929 году мой отец вынужден был продать землю, чтобы окончательно не разориться. Тогда это сделали многие фермеры. Но компании чувствовали себя прекрасно. Люди могут голодать, но они не бросают курить. Нет, сэр, не бросают. Потом Рузвельт оказал нам поддержку с ценами, хотя компании пытались помешать этому. Тогда эта политики помогла моей семье, да и вашей. Мы продержались даже тогда, когда по всей стране банки лишили фермеров кредита. И если мы не будем осторожны, друзья, то нас ждут тяжелые времена, и я скажу вам почему.

Он замолчал, как рассказчик сказок, чтобы усилить впечатление.

— Неважно, что происходило с ценами, мы всегда были спокойны, потому что американские сигареты всегда делались из американского табака. Мы выращивали лучший, и он по-прежнему таков. Но сейчас компании начали привозить табак из таких мест, как Бразилия или Зимбабве, и я постоянно слышу, что там лист лучше, чем где бы то ни было.

Он опять помолчал, чтобы до всех дошел смысл его откровений.

— Но правда заключается в том, что мы просто не можем победить или даже участвовать на равных в этих состязаниях. Не можем, потому что привозной табак выращивается в условиях рабства, не можем, потому что нефтяные компании повысили цену на топливо для нашей техники, выросла и цена на удобрения. Мы должны остановить все это — сейчас! Из разных углов зала послышались голоса:

— Как? Что нам делать? Что ты думаешь, Уилл?

— Рад, что вы спрашиваете, — ответил Уилл с улыбкой. — Нам следует начать поднимать шум, пока дела не стали совсем плохи. Составить ходатайства, поговорить с политиками в Вашингтоне. Правда, почти все они связаны с компаниями, но есть парочка таких, которые на стороне фермеров. Мы свяжемся с людьми из газет и с телевидения, попросим их рассказать несколько историй о том, почему иностранный табак дешевле нашего.

— Похоже на беду, — проговорил один из старых фермеров. — Похоже, что ты собираешься разворошить осиное гнездо, Уилл Риверс, и я не думаю, что нам от этого будет лучше.

Уилл посмотрел человеку прямо в лицо.

— Джон, я не могу пообещать ни того, что не случится никакой беды, — серьезно сказал он, — ни того, что мы победим промышленников. Но я хочу напомнить вам слова, которые сказал очень умный человек: «Лучше самим повеситься всем вместе, или нас перевешают поодиночке». Это был Бенджамин Франклин, он так убеждал некоторых, кто боялся подписать Декларацию Независимости. Мы все знаем, что произошло, когда они решили драться все вместе. Я прошу вас сделать то же самое и послать этот протест.

Когда Уилл спускался с возвышения, Ники заметила, что аплодисменты были не такими бурными, как раньше, но это, казалось, его вовсе не беспокоило. Он пробирался среди фермеров, пожимая руки и определенно стараясь найти поддержку своей позиции.

Ники почти ничего не знала о той истории, о которой рассказывал Уилл, но она была захвачена ею, готова поверить, что Хайленды всегда были бессовестными в бизнесе точно так же, как и в личной жизни.

Чуть погодя миссис Клей объявила, что накрыт стол. Люди начали собираться вокруг наскоро сооруженного стола, который был накрыт ярко-красной домотканой скатертью. Чаша с фруктовым пуншем, электрический кофейник и огромное разнообразие домашних пирогов и печенья. Ники и Кейт подошли к столу тогда, когда Уилл Риверс начал наливать себе кофе. Ники горела желанием поговорить с ним, узнать побольше о позиции фермеров.

Но Уилла Риверса окружили три женщины, у каждой в руке была тарелка с пирожками и каждая старалась заставить его попробовать кусочек.

— Ты спрашивала, кто он, — сказала Кейт. — Ты не догадываешься? Различные люди видят в нем разное, но для одиноких женщин Виллоу Кросс он наиболее подходящий жених. Ты заинтересована?

— Не в этом смысле, — быстро ответила Ники. — Но, думаю, он единственный, кто может доказать мне, что я делаю ошибку, начиная сейчас заниматься фермерством…

— Тебе будет трудно заполучить его для этой дискуссии, — заметила Кейт, если, конечно, ты не испечешь что-то исключительно вкусное.

Угощаясь печеньем и пуншем, Ники краем глаза видела, что Уилл галантно пробовал все, что ему предлагалось, награждая каждую женщину комплиментом и мальчишеской усмешкой.

Внезапно Уилл выбрался из кружка почитательниц и подошел к ним.

— Кейт, — сказал он, протягивая руку, — рад снова тебя видеть. Хочу поблагодарить тебя за то, что ты взяла ребенка Клифтона, пока мать была в больнице. Я вижу, что ты привела с собой нашу новую соседку.

— Местный телеграф здесь хорошо работает, — засмеялась Кейт и представила их друг другу. — Ники хочет попробовать заняться выращиванием табака, Уилл. Я думаю, ты мог бы помочь ей найти опытные руки.

— Всегда рад нашему соседству, — согласился Уилл, — но, может быть, я сам посмотрю на земли, просто чтобы знать, что там требуется.

— Ники будет очень рада, не правда ли? — произнесла Кейт, как будто она не была уверена в том, что подруга ответит так как надо.

— Конечно, — согласилась Ники.

Какое-то мгновение она и Уилл изучали друг друга. Но на их лицах это никак не отразилось.

— Я могу заглянуть завтра, — сказал он, — это первое, что я сделаю утром.

— Хорошо, — согласилась Ники, — я буду ждать вас в девять часов.

Уилл рассмеялся:

— Нетрудно заметить, что вам незнакомо фермерское дело. Начало утра означает здесь время, когда над горизонтом поднимается солнце, это около половины шестого. Но поскольку вы новичок, я могу это сделать и попозже. Как думаете, вы сможете расстаться с вашими чудесными сновидениями около семи?

— Я буду ждать вас тогда, когда вы скажете, мистер Риверс, — коротко ответила Ники.

Ей хотелось, чтобы ее слова звучали ответом на вызов, но это скорее прозвучало так, как будто она оказалась на одной ступеньке со всеми женщинами, которые хотели привлечь к себе внимание Уилла.

Уилл улыбнулся ей.

— Обычно моего отца называли мистер Риверс. Я в основном откликаюсь на Уилла. — Он протянул ей руку. Ники приняла ее.

— Тогда Уилл.

Его рукопожатие было твердым и сильным, заметила она, он не принял во внимание то, что она женщина.

Их разговор был прерван группкой мужчин, которые, казалось, хотели поспорить с Уиллом. Он перенес свое внимание на них, а Кейт потащила Ники в сторону.

— Все в порядке, — сказала Кейт. — Уилл — соль земли, и он занимается выращиванием табака с детских лет. Если он будет присматривать за тобой, то у тебя все пойдет чудесно.

— Но мне не нужно, чтобы за мной кто-то присматривал, — возразила Ники. — Мне просто нужен хороший совет.

— Ладно, — сказала Кейт, сверкнув глазами за стеклами очков, — твое дело, если это все, что тебе нужно. Но говорю тебе, ты произвела впечатление на нашего Уилла, ему придется пройти больше мили, чтобы помочь тебе.

— Откуда тебе это известно? — спросила Ники, стараясь чтобы ее вопрос звучал так, будто ей это не приходило в голову.

— Он сделал тебе маленький подарок, — сказала Кейт, — лишние полтора часа — как он назвал это — «чудесных сновидений».

Когда следующим утром будильник поднял Ники в шесть часов утра, она все еще твердила себе, что ее не волнует, что Уилл Риверс думает о ней, ее интересует лишь то, что он может дать хороший совет по выращиванию табака.

Тем не менее она накрыла стол одной из немногих оставшихся скатертей, которая не была порвана или заштопана, а затем принялась за выпечку ароматных бриошей по рецепту Элл.

«Мне тоже следует позавтракать», — пробормотала она самой себе, готовя свежий кофе, запах которого распространился по всей кухне. Закончив все, она тщательно оделась, выбрав мягкий шерстяной голубой свитер и джинсы, потом слегка подкрасила веки.

Ровно в семь она услышала, что кто-то подъехал, и, выглянув в окно, увидела грузовик.

При дневном свете Уилл выглядел даже интереснее, чем накануне вечером. Его темные волосы в лучах солнца отливали рыжиной, золотистые глаза были полны жизни, а когда он двигался, то излучал энергию. «Он самый мужественный из мужчин, каких я когда-либо видела», — подумала Ники.

Он принял ее приглашение поговорить за завтраком и присел у кухонного стола.

— Вы должны попробовать бриоши, — сказала Ники, наливая ему чашку кофе. — Это французские сдобные булочки.

— Да? — удивленно спросил Уилл. — Посмотрим… Французские… вы имеете ввиду, что они из Франции? — продолжал он, разворачивая льняную салфетку и заправляя ее под подбородком, как ребенок. — Мне никогда не оказывали такого гостеприимства. Вообразить только, вы предлагаете мне эти маленькие — как вы их называете? — которые проделали путь чуть ли не от России.

— Я приготовила их, — сказала Ники. — И до Франции отсюда далеко… — Внезапно, взглянув на его улыбку и заметив насмешливый блеск в его глазах, Ники замолчала и поняла, как глупа она была. — Извините, — сказала она, — я не хотела показаться снисходительной.

— Все в порядке, Ники. — Уилл вытащил салфетку из-под подбородка и, как и полагалось, расправил ее на коленях. — Я просто хотел довести до вашего сведения, что фермеры, выращивающие табак, не всегда живут вдоль дороги. Так случилось, что некоторое время я жил во Франции, несколько лет назад после окончания колледжа. В свое время я макал бриоши в чай как раз на левом берегу Сены.

Смущенная своей оплошностью, Ники молчала, вспоминая, как Кейт предостерегала ее от поспешных выводов о людях, если ей неизвестны факты.

Уилл спокойно переносил ее молчание, его манеры были приятными, хотя и деловыми.

— Мне нужно узнать кое-что, чтобы я мог дать вам совет по посадке. Прежде всего, вся ли ваша земля попадает под перечисление фондов?

— Перечисление? — спросила она. — Зачем? Он начал было макать бриош в кофе, но застыл и уставился на нее, как будто не в силах поверить в то, что слышит.

— Для программы поддержки цен, — в конце концов ответил он. — Вы хотите сказать, что ничего не знаете об этом? На мгновение Ники была уничтожена его недоверчивостью.

— Нет, не знаю, — сказала она наконец. — Что касается земледелия, то я ничего в нем, не смыслю. Именно поэтому я и попросила вас. Чтобы увидеть, сможете ли вы пробить мое колоссальное невежество.

Он усмехнулся.

— Хорошо, теперь моя очередь извиняться за то, что был слишком строг. Я не привык быть учителем. Просто здесь немного янки, которые хотят выращивать табак. Особенно таких хорошеньких, как будто они сошли с обложки журнала.

— Я не янки, — сухо возразила она, — я только родилась здесь.

— Правда? — спросил он. — Для начала это уже кое-что. Может быть, у вас осталось в крови кое-что от ноу-хау. И я ничего не имею против того, чтобы добавить местного ноу-хау. Это самое малое, что я могу сделать за бриош? — Он улыбнулся ей, и она тоже ответила ему улыбкой.

Она знала, что слишком старалась держать оборону, хотя Уилл Риверс был привлекателен, обаятелен, с чувством юмора и, казалось, прекрасно сознавал эти свои качества. Но Ники была полна решимости не быть похожей на местных красавиц, которые хотели заполучить его. И кроме того, хотела застраховать себя от судьбы, которая постигла ее мать и бабушку.

Уилл отодвинул в сторону кофейную чашку и перешел к делу.

— Начнем мы вот с чего, — сказал он, — я посмотрю ваши документы и постараюсь достать для вас некоторые брошюры из министерства земледелия, которые могли бы познакомить вас с федеральной программой. Тем не менее вот в двух словах, что вы должны знать. Каждый фермер, выращивающий табак и участвующий в программе, получает перечисление фондов. Вы можете обрабатывать землю сами или сдавать в аренду. Потом, если вы не можете продать ваш урожай по установленной на аукционе цене, табачный кооператив берет у вас лист и хранит на складе — хороший лист может храниться от пяти до десяти лет, пока не будет продан по надлежащей цене. Вы тем временем не выплачиваете государственные займы они называются невозвратными, что означает, что их не нужно выплачивать. Вы меня поняли или мне объяснить еще раз?

— Я поняла, — ответила она — Я неопытна, но не тупа.

— Я и не говорил этого, Ники. — Уилл секунду оставался в нерешительности, потом спросил:

— Вы не будете возражать, если я по-соседски дам вам совет, который не касается земледелия?

Ники неохотно кивнула.

— Мне кажется, что вы все время готовы вспыхнуть. Будьте осторожны, Ники, это может вам помешать. Ну а теперь позвольте мне задать вам серьезный вопрос…

Ники вся напряглась: возможно, он хотел узнать что-то о ее прошлом.

— А вы уверены, что хотите заниматься здесь фермерством? — продолжал Уилл. — Возможно, после того, что вы услышали прошлым вечером, у вас появились другие мысли? Многие молодые люди оставляют семейные фермы и ищут работу на фабриках. Это тяжелая жизнь, Ники, даже для тех, кто привык к ней, даже в хорошие времена.

— Я уверена, — спокойно сказала Ники. — Абсолютно уверена в том, что хочу попробовать.

Уилл поднялся из-за стола, подошел к раковине и вымыл свою чашку. «Интересно, кто научил его этому», — подумала Ники.

— Итак, все решено, — сказал он. — Давайте взглянем на вашу землю, тогда я буду лучше представлять, что вам может потребоваться.

Они вышли на улицу и направились к грузовику Уилла. Он открыл дверь, и Ники скользнула на сиденье для пассажира, стараясь не говорить и не делать ничего, чтобы не выглядеть в глазах Уилла глупой и невежественной.

Они ехали по дорогам, которые пересекали землю Ники. Уилл молча осматривал поля, чтобы иметь свое мнение. Он ничего не говорил, отвечая молчанием на молчание Ники.

Когда инспектирование было завершено, Уилл отвез Ники обратно к дому. Они опять уселись на кухне.

— Все не слишком плохо, — сказал он, — если не принимать во внимание, что урожай остался гнить на полях. Потерян шанс вырастить собственный урожай в этом году, но можно подготовиться к посадке. Это означает, что все должно быть расчищено, прежде чем вы станете выжигать поля.

Хотя этот совет ничего не прояснил для нее, Ники решила ни чем его не расспрашивать.

Уилл внимательно посмотрел ей в лицо, улыбнулся и решил уточнить:

— Вам придется простерилизовать вашу землю перед посадками. Чтобы убить все то нехорошее, что я перечислял прошлым вечером. Вы можете использовать химикаты, но большинство фермеров здесь просто выжигают поля после того, как снимают урожай.

Ники кивнула.

— Я никогда не мог понять, почему Джад Мартин уехал такой спешке, — сказал Уилл. — Вам ничего об этом не известно?

В вопросе прозвучало что-то похожее на обвинение, и голос Ники звучал жестко, когда она ответила:

— Это лишь мои догадки, но я думаю, что они не смогли заплатить за аренду, поэтому и убрались. То, что они сделала с землей, не идет ни в какое сравнение с тем, во что они превратили дом.

Уилл нахмурился.

— Это странно. Могу поклясться, что Джад заплатил долги. Конечно, года два назад у Мартина было трудное время. Но в последнее время, как я слышал, у них было все в порядке. А потом они вдруг уехали. Кое-кто говорит, что в Балтиморе попала в беду дочь Мартина, но я не обращаю внимания на слухи. — Удовольствовавшись тем, что Ники ничего больше не знает о Мартинах, он спросил:

— А почему вы решили взять в аренду эти земли?

Ники колебалась лишь долю секунды — и выбрала правду. Советы Кейт были хороши, но все это не подходило для Ники. Она не собиралась отрекаться ни от имени, ни от памяти о Гейбриэл Сандеман.

— Я не арендатор, — ответила она, — эти земли принадлежат мне. Принадлежали моей матери. — Задержав дыхание, она ожидала реакции Уилла.

Уилл сдвинул брови, пытаясь что-то припомнить.

— Минуточку, — в конце концов сказал он. — Я слышал кое-что об этом месте. Здесь было?..

— Да, — отрезала Ники, — здесь моя мать была убита. Да, она была любовницей X. Д. Хайленда! Карие глаза Уилла сверкнули.

— Как я и говорил раньше, вы всегда готовы вспыхнуть! Может быть, для этого есть причины. Тем не менее не стоит судить людей, которых вы не знаете. Мне очень жаль, что ваша мать умерла. Что касается всего остального, я думаю, что это были ее проблемы.

— Но все люди вокруг относились к этому иначе! Они заставляли ее почувствовать, что она… — Ники не могла заставить себя произнести отвратительное слово, во всяко-случае при человеке, которого едва знала. — Это переноси лось и на меня тоже. Многие относились к нам, как к подонкам.

Уилл смотрел вниз, будто испытывал стыд.

— Да, мы здесь не особенно либерально настроены, — сказал он. — Но почему вы вернулись сюда, если вам здесь было так плохо?

— Потому что я не могла позволить, чтобы был продан дом моей матери. Выращивание табака казалось мне единственным способом сохранить его.

— Кажется, что вы не все говорите, — предположил Уилл, немного помолчав. — Ладно, это не мое дело… — Он облокотился на стол. — Не хочу показаться просто любопытным, Ники. Просто подумал, что вам нужен друг, с которым вы могли бы поговорить. Вы ведь здесь что-то вроде чужака.

— Я привыкла к этому, — спокойно ответила Ники.

— Возможно, это и есть ваша первая ошибка. Ники не собиралась выслушивать советы местного волокиты, поэтому она сменила тему разговора:

— Мне нужна будет здесь помощь. Кейт сказала, что вы могли бы мне посоветовать кого-нибудь, знающего дело. Вы можете мне помочь?

— Табак привередливая культура, Ники. Я бы сказал, она с женским характером, — объяснил он с улыбкой. — Ей требуется внимание каждый день. Если оставить ее без присмотра, то неудача неминуема.

Ники смотрела в сторону, показывая свое нетерпение. Ей нужна была помощь, имена людей, которых она могла бы нанять, а не лекции.

Но Уилл упрямо продолжал:

— Все дело в том, Ники, что вы взяли на себя серьезное обязательство и стараетесь выполнить его. Но ведь вы можете и примириться с неудачей.

— Я собираюсь остаться здесь, — твердо заявила она. — Я взяла на себя обязательство.

— Я хочу сказать, если вам нужно, чтобы кто-то заботился о вашем урожае, то следует дать ему и долю в прибыли, а не только плату.

— Эта сторона дела меня не беспокоит. Мне нужно ровно столько, чтобы сохранить мой дом. Уилл кивнул.

— Хорошо. Мэтью Паркер может подойти. Я спрошу его. И сыну Лема Хансена нужна работа. Он не очень опытен, но если кто-то будет руководить им, он может принести большую пользу. — Уилл замолчал, глядя на нее исподлобья.

Ники почувствовала, что он не может решиться высказать еще какое-то предложение. В конце концов он произнес:

— Здесь есть еще человек по имени Джим Дарк, который мог бы быть вам полезным.

Ники поняла, что сейчас последует «но». Она ждала — так и произошло.

— Джим года два назад вышел из тюрьмы. Он зарабатывает на жизнь случайной работой. Как вы относитесь к тому, чтобы нанять на работу человека, который сидел в тюрьме?

Ники покачала было головой, но потом вспомнила то, что говорила ей Хелен о ярлыках, подумала о том, что к ней и к Элл относились так, что они тоже чувствовали себя, как в тюрьме.

— А какое преступление совершил Джим Дарк? Уилл посмотрел ей прямо в глаза.

— Он убил человека.

От неожиданности у Ники открылся рот.

— Вы хотите, чтобы я наняла убийцу?

— Джим не убийца. Это было непредумышленное убийство, судья разрешил Джиму обратиться с ходатайством о смягчающих вину обстоятельствах. Человек просто защищался, когда на него нападали. Если бы в баре не произошла драка, то Джим избежал бы тюрьмы. — Уилл пожал плечами. — Мне казалось, что у вас более широкие взгляды. Хотя, возможно, я ошибаюсь…

Ники была возмущена тем, что он пытается заставить ее почувствовать себя виноватой в том, что она не хочет нанимать на работу преступника. Она живет здесь одна, полагаясь на милость божью. Он что? Глуп? Или проверяет ее?

— Уилл, я живу здесь совсем одна…

— Я могу понять ваши опасения, — ответил Уилл и отодвинул стул, собираясь уйти.

— Вы думаете, что он единственный человек, кого я могу взять старшим?

— Нет. Но я думаю, что Джим лучше других сможет помочь вам. Нет ничего, чего бы он не знал о выращивании табака. Он умен и трудолюбив. Он вступил в АА, когда был еще в тюрьме, и вот уже год как не пьет.

— У него не было выбора в тюрьме. Уилл улыбнулся:

— У людей всегда есть выбор — даже там.

— Хорошо, — согласилась она, — а что если он опять начнет пить.

— В отношении людей не может быть никаких гарантий, Ники. Но я очень давно знаю Джима и не думаю, что он разочарует вас. Но почему бы вам не встретиться с ним и не посмотреть на него самой? Если вы не будете уверены в нем, наймите его на несколько дней на расчистку полей. Никаких — обязательств. Если решите нанять его, то можете рассчитывать на то, что я буду присматривать за всем.

— Похоже, что у вас на все есть ответ.

— Нет. Не на все. Например, я не знаю, придете ли вы на танцы, которые устраиваются в пользу семьи Карсона. Мне бы хотелось знать ответ.

— Я еще не решила.

— Мне хотелось бы услышать не такой ответ. Но если вы решите прийти, то я буду очень рад вас видеть. Ну а теперь мне пора вернуться к своей работе.

Ники проводила его до двери, а он пообещал ей организовать встречу с Джимом Дарком.

«Какая дерзость!» — думала она, возвращаясь в дом. «Какая самонадеянность!» — думала она, собирая со стола посуду после завтрака. Она швырнула ее в раковину с такой силой, что блюдце разлетелось пополам. Он не пригласил ее на танцы, как это сделал бы любой нормальный человек. Нет, он просто хотел быть свободным для всех здешних одиноких женщин. Она этого не принимала. Но его уверенность в том, что она будет рада стать членом его клуба поклонниц… Нет, это было уже слишком!

Тем не менее она в долгу у Уилла за его помощь — если, конечно, ее не убьет тот человек, которого он ей предлагает в работники.

Глава 19

Здание, в котором размещались офисы «Хайленд Тобакко», было задумано Хенри Дэйвидом Хайлендом в 1952 году. Это четырнадцатиэтажное здание было самым высоким в Виллоу Кросс. Следуя правилу покупать все только самое лучшее, X. Д. нанял архитектора Фрэнка Ллойда Райта.

— Я хочу, чтобы это было самое красивое здание на Юге, — сказал он Райту, — но не желаю, чтобы оно выглядело новым. Хочу, чтобы люди видели историю, глядя на «Хайленд Тобакко». Я хочу, чтобы они видели что-то… вечное.

Прежде чем для храма Хайленда был заложен фундамент, Райт сложил с себя полномочия, поскольку не мог согласиться с намерениями X. Д. сделать проект своим собственным и его постоянных требований изменений уже в «синьках». Райт был заменен одним архитектором с Юга, потом еще одним, поскольку удовлетворить требованиям X. Д. было почти невозможно.

Конечным результатом стал гибрид. И не собор, и не музей, и не здание, построенное до Гражданской войны в США, и не современное, оно было возведено не в лучшем вкусе. Но X. Д. был удовлетворен тем, что оно выражало то, что он хотел донести: табачная компания его семьи представляет собой историю, преемственность, власть. Все в лучшем духе феодального патернализма Юга.

Весь первый этаж был посвящен истории табачной промышленности: это была миниатюрная выставка, открытая семь дней в неделю. Первый экспонат изображал плантацию капитана Джона Рольфа, первого крупного производителя американского табака. Затем следовала выдержанная в патриотических тонах экспозиция, где был представлен протест производителей табака против запрещения британской короны продавать урожай за рубеж. Под ним была подпись: «Табак возглавляет борьбу за американскую свободу и независимость».

Далее располагалась действующая модель фабрики Хайленда XIX века, показывающая, как производились табаки «плаг» и «твист». Из краткой магнитофонной записи можно было узнать, как тюки табака поднимались на второй этаж фабрики, где их открывали и обрабатывали паром, снимались главные жилки, а потом все отправлялось в сушильню, где удалялась влага, затем лист бросали в кипящий чан с лакрицей или сахаром и потом уже сушили на солнце. Если начинался дождь, то все бросались заносить драгоценный лист в помещение.

— Когда природа заканчивала свою работу, — продолжал голос на пленке, — лист поступал в сушильную камеру, где поддерживалась температура более ста градусов по Фаренгейту, чтобы, удалить остатки влаги. Затем листья сбрызгивались ромом или другими ароматизаторами, чтобы создать уникальный вкус табака «Хайленд», столь любимый американцами. Затем рабочий связывал листья в кубы, стоящий рядом другой рабочий удалял стебли листьев, из которых формировались кубы. Кубы, похожие на кексы, назывались «плаг», те же, которые раскатывались, назывались «твист». И на конечном этапе листья подвергались воздействию давления. Потом они упаковывались в кленовые коробки, помещались в деревянные ящики с металлическими поясами, маркировались и отправлялись по железной дороге.

На выставке был представлен первый автомат по скручиванию сигарет начала XX века и, наконец, модель современной табачной фабрики Хайленда — хорошо оборудованные здания, где в едином потоке работали люди и сложные машины, где делалось все, начиная от дегидратации листа и удаления волокон и до приготовления табачной смеси, из которой потом получались сигареты.

В конце выставки три привлекательные молодые женщины предлагали посетителям образцы сигарет Хайленда и сопровождали посетителей к фотоиллюстрациям добрых дел компании. Под названием «Первые на войне» экспонировались фотографии, где усталым от войны солдатам вручалась продукция Хайленда, на которой были слова: «Мы заботимся». Здесь же в рамке красовалась благодарность президента Франклина Делано Рузвельта, который превозносил Хайленда, поскольку каждый из его служащих купил облигации военного займа.

Под надписью «Первые в мирное время» было представлено впечатляюще участие Хайленда в десятках филантропических мероприятий и субсидирование крупных спортивных состязаний.

Наверху, под самой крышей, размещались кабинеты главы компании, которым после X. Д. Хайленда стал его первенец Эдвард. Это тоже было похоже на музей, который демонстрировал возвышение семьи из среднего класса в число очень-очень богатых. Выставка, предназначенная для широкой публики, выражала идею служения обществу. Здесь же тон задавал собственный этический кодекс X. Д. Хайленда, который был выгравирован золотыми буквами на металлической дощечке в конференц-зале над столом главы компании:

БУДЬ ЛЬВОМ, А НЕ ОВЕЧКОЙ!

БУДЬ МОЛЧАЛИВ: ПУСТОЙ ОРЕХ ПРОИЗВОДИТ БОЛЬШЕ ВСЕГО ШУМА!

БУДЬ БЫСТР ИЛИ БУДЕШЬ МЕРТВ!

БЕЙ ВРАГА ЕГО СОБСТВЕННОЙ СЛАБОСТЬЮ!

НАГРАЖДАЙ ДРУГА, КОГДА ЭТО НЕОБХОДИМО!

В годы, когда компанией руководил Дьюк, его собственные неписаные правила отлично понимались его подчиненными:

«Нет друзей, есть только союзники».

«Шум может заглушить звук опасности».

«Помни о помощи, но никогда не забывай об оскорблении».

Этим зимним утром в пятницу Дьюк вошел в лифт, которым пользовался только он, кивком головы ответив на приветствие лифтера. Когда двери открылись на самом последнем этаже, секретарша Дьюка Нэнси Баттерфилд уже ждала его, предупрежденная о его прибытии охранниками снизу.

Как старый слуга на плантации, она следовала за хозяином на полшага сзади через приемную, через огромный конференц-зал в сто кабинет. Следуя привычному ритуалу, мисс Баттерфилд докладывала о звонках, которые поступили в его отсутствие, зная, что листок с перечнем звонков будет отправлен в корзину для бумаг непрочитанным. Подождала секунду, но, поскольку не последовало никаких распоряжений, мисс Баттерфилд приготовила свежий кофе, налила его в серебряный термос и вышла.

Дьюк потер глаза, как бы желая стереть немилосердное похмелье, которое подняло его на заре. Приступы тошноты очистили его желудок, а от головной боли он почти ослеп. Он взял с письменного стола две маленькие бутылочки — в одной было болеутоляющее, в другой смесь витаминов. Потом налил кофе, добавил туда изрядно виски и залпом выпил. Закрыв глаза, он откинулся в кресле, обтянутом кожей, и ждал облегчения, проклиная некомпетентность врача, которого он только что уволил.

— Я плачу вам за то, чтобы вы следили за моим здоровьем, — сказал Дьюк доктору Джозефу Кендрику, последнему в длинной череде докторов Хайленда, — а вы паршиво это выполняете. Не вижу смысла платить вам, если я не удовлетворен результатами.

— За результаты ответственны вы, мистер Хайленд, — ответил доктор Кендрик. — Я уже давал вам хороший совет. Но если вы будете пренебрегать моими советами и не прекратите пить, не сядете на диету и не измените образ жизни, то я вряд ли смогу вам помочь.

Дьюк думал, что все это ерунда. Доктор такой же механик, как и все другие, которым платит Хайленд. Его работа заключается в том, чтобы машина работала, а не в том, чтобы давать советы.

Почувствовав себя немного лучше, Дьюк вызвал мисс Баттерфилд и попросил ее пригласить Джошуа Мэйфилда, своего личного парикмахера. Мэйфилд был светлокожий негр, который приходил из города раз в неделю, как до него это делал его отец.

Сказав, как обычно, «доброе утро, мистер Дьюк», Мэйфилд тут же, заметив бледность и красные глаза хозяина, воздержался от дальнейших разговоров. Он молча открыл потрепанную кожаную сумку, и выложил свои принадлежности на письменный стол Дьюка. Затем развернул без единого пятна льняное полотенце и обмотал его вокруг шеи Дьюка.

— Ничего не трогать сверху, — пробормотал Дьюк.

— Хорошо, сэр, — согласился Мэйфилд, хотя никаких инструкций не требовалось. После шести лет знакомства парикмахер точно знал, как стричь густые темные волосы, которые уже начинали седеть. С расческой в одной руке и ножницами в другой Мэйфил работал медленно, подбирая упавшие волосы по мере того, как он их состригал, чтобы не оставлять следов своей работы.

Отдавшись во власть молчаливого парикмахера, Дьюк закурил сигарету и принялся подводить баланс удач и неудач. Плюсом было то, что он одержал верх над «Ригал Тобакко» в борьбе за покупку «Бирмингэм Бразерз», маленькой компании, которая производила нюхательный и жевательный табак. Дьюку хотелось приобрести эту фирму со столетней историей, кроме того было приятно одержать верх над «Ригал».

Но хорошее настроение было испорчено еще одной выходкой Пеппер. Включив телевизор, чтобы посмотреть вечерние новости, Дьюк услышал об аресте своей сестры, которую обвиняли в том, что она нарушала общественное спокойствие и оскорбила офицера. Было похоже на то, что Пеппер и ее бездельники-друзья решили дополнить свою пьяную вечеринку фейерверком. После того как соседи, напуганные тем, что это террористы, сообщили о взрывах в полицию, к дому для расследования подкатила полицейская машина. Увидев у двери полицейского, Пеппер пригласила его присоединиться к ним. Он отказался, и Пеппер, впав в пьяную ярость, принялась оскорблять и бить полицейского.

Лицо Дьюка исказила гримаса, когда он подумал о том, какие скоро появятся статьи, и о том, что имя Хайлендов будет опять вымазано грязью. Дочь Джоан была колючкой у него в боку, теперь даже больше, чем когда они были детьми.

Парикмахер закончил свою работу, слегка припудрил шею Дьюка английским тальком, убрал белую льняную салфетку и исчез, пробормотав:

— До следующей недели, сэр.

Дьюк встал с кресла и подошел к шкафу, где за стеклом хранилась бесценная коллекция сувениров его отца. Здесь все имело отношение к царским и королевским фамилиям, начиная от яиц Фаберже, которые принадлежали последнему русскому царю, и кончая табакеркой с бриллиантами французского короля Людовика XIV.

Дьюк открыл стеклянную дверцу шкафа и достал лучшую вещь коллекции — чудесный золотой кубок, инкрустированный рубинами. Если верить легенде, он принадлежал Генриху VIII, королю Англии, и обладал волшебными свойствами. X. Д. переименовал кубок в «Кубок Хенри» — в свою собственную честь — и говорил, что если выпить из него перед важным делом, то это гарантирует успех.

Дьюк наполнил кубок виски и, подняв его перед портретом отца, осушил.

В детстве Дьюк боялся своего легендарного отца. Но став взрослым, сумел развенчать его образ, напоминая себе о его неудачах и ошибках.

Дьюк опять поднял кубок, но уже обернувшись в сторону большого необработанного изумруда, который был помещен на медную подставку. Дьюк называл его «Безрассудство Хайленда». Ведь его отец купил бесполезную шахту в Бразилии из-за этого одного-единственного камня.

Последний тост он поднял в честь корабля «Хайленд Куин», предположительно первого корабля пароходной линии, известной как «Морское пароходство Хайленда». Но X. Д. закрыл предприятие, после того как его сожгли бразильцы, отдав себя целиком лишь одному бизнесу табачной промышленности.

Глупо, пробормотал Дьюк, допивая виски, — чертовски глупо. После второй мировой войны был шанс купить лишние корабли по низким ценам, но X. Д. пренебрег им. И оставил сына состязаться с компаниями, которые раньше поняли ценность многоотраслевого хозяйства.

Еще одна ошибка X. Д. это жены, которые после его смерти налетели, как вампиры, жаждущие крови, стараясь отобрать еще миллион или два из его собственности.

Дьюк улыбнулся. Он показал этим сукам, включая собственную мать, что для них все кончено. Своим собственным бывшим женам он тоже объяснил, что их ждет, если они переступят границы его щедрости.

Он широко улыбнулся, вспомнив, как его вторая жена потребовала от него дополнительно пятьдесят тысяч долларов за восстановление ее духовных сил каким-то полоумным гуру из Нью-Мексико.

— Ты должен мне, Дьюк, — настаивала она. — Брат Сингх сказал, что ты травмировал мою психику и что уйдут годы, чтобы восстановить ее. Самое малое, что ты можешь сделать, это заплатить за ущерб.

В нескольких крепких выражениях Дьюк разъяснил суке, что случится с ее психикой и с ее бесполезным ослом, если она не уберется из его жизни.

Раздался звонок.

— Вы готовы принять своего брата, мистер Хайленд? — спросила секретарша.

Дьюк бросил взгляд на записную книжку. По его расписанию, Бейб должен был бы подождать с полчаса.

— Впустите его, — сказал Дьюк. Дверь кабинета медленно открылась, чтобы впустить человека, чья внешность мало изменилась. Годы, проведенные под солнцем, оставили загар на его мальчишеском лице. Выцветшие глаза говорили о неудачах и разочарованиях, но он был все еще поразительно красив. В качестве уступки брату Бейб был одет в строгий серый костюм, а не как обычно, в свободную одежду яхтсмена, которую предпочитал.

— Заходи, маленький братец, — пригласил, Дьюк, — заходи и отдохни. Ты, должно быть, устал после перелета.

— Сдвиг во времени, — заметил Бейб. — Ничто не может заменить хороший ночной сон.

— Конечно. Хочешь кофе? — спросил Дьюк, ставя серебряный термос на письменный стол: он отлично знал, какое взбадривающее нужно его брату, чего он хочет.

— Нет, нет, спасибо, — отказался Бейб, бросив долгий взгляд на бар красного дерева, дверцы которого были открыты и где поблескивали бокалы и бутылки. Он посмотрел на часы, как бы решая, когда ему будет удобно попросить выпить.

Видя все это, Дьюк продолжал игру, которая ему так нравилась, но которая доставила бы ему еще больше удовольствия, если бы победа не достигалась так легко. Он взял со стола пачку бумаг.

— Я прочитал твой отчет, маленький братец. Должен сказать, — он помолчал, наблюдая, как Бейб подался вперед, — что я удивлен. Разочарован, — добавил он, видя как Бейб осел в своем кресле. Я просил тебя представить исчерпывающий отчет о наших фермах в Бразилии и Зимбабве. Мне нужно было знать о новых сортах табака, которые мы там разводим. Ты не предупредил меня, что такая работа тебе не по силам, маленький братец.

Голос Дьюка был мягким. Ему доставляло удовольствие унижать Бейба за одно только его существование. Особенно когда это ничего не стоило. Никакого риска. Дьюк рассчитывал прижать Бейба, потому что всегда кто-то работал за его спиной, делая дело как надо.

Бейб побледнел под своим загаром спортсмена. Он боялся этого момента.

— Новые сорта растут хорошо, — сказал он, — я включил это в отчет.

— А О чем же тогда весь остальной треп, маленький братец? — Это мое мнение о том, что нам следует сделать.

— Твое мнение, — повторил Дьюк, ив его голосе послышались саркастические нотки. — А кто тебе сказал, что ты имеешь право на собственное мнение? Ты в своей жизни потратил хоть сколько-нибудь времени на что-нибудь, чтобы заработать право на собственное мнение?

— Нет необходимости разговаривать со мной так, — спокойно сказал Бейб, пытаясь отстоять свое достоинство.

— Есть необходимость, если ты привозишь отчет, который может повредить будущему «Хайленд Тобакко». Представляешь, что может быть, если это попадет в руки какого-нибудь любопытного репортера? вопрошал он, для выразительности размахивая бумагами. — Ты хоть минуту подумал, что собираешь материал для наших врагов? Или думать слишком сложно для…?

— Я думал, что мы повредим «Хайленд Тобакко», если будем продолжать так же, — отрезал Бейб. — Если бы ты мог сам все это увидеть, Дьюк, что видел я… Фермеры, которые работают на нас в Бразилии, крайне бедны. Они голы и босы, обрабатывают поля на волах, Дьюк, это в наш-то век! Для транспортировки они используют деревянные тележки, которые похожи на те, что были в каменном веке. Они живут в лачугах, которые не приспособлены для жилья. Это трудно описать! А дети… Дьюк, их тела покрыты незаживающими язвами. Это… это как колония прокаженных!

— Но в будущем у этих людей будет что-то очень ценное, маленький братец, — подчеркнуто терпеливо сказал Дьюк. — Мы даем им наших квалифицированных агрономов, которые учат их выращивать высококачественный табак на их жалких землях. Мы тратим время и силы, вот почему эти люди должны нам что-то возвращать. А тем временем, — добавил он с улыбкой, — мы можем покупать их табак в два раза дешевле, чем у себя дома.

— В Зимбабве еще хуже, — настаивал Бейб. — Сотни рабочих живут в ужасающей тесноте, все пользуются одним-единственным неисправным туалетом. Нет воды, чтобы помыться, на сотни миль вокруг нет медицинской помощи. На деньги, которые мы платим этим людям, нельзя прожить. Меньше двадцати долларов в месяц. Это хуже, чем рабство.

Дьюк покачал головой.

— Ты жалкий дурак, — сказал он, — жалкий, невежественный дурак! Ты ничего не понимаешь в бизнесе и никогда не поймешь!

От унижения у Бейба вспыхнуло лицо, но те кошмарные условия, которые он видел, так потрясли его, что он продолжил:

— Если такие страдания неизбежны при хорошем бизнесе, то да, я невежествен.

— Рад, что ты наконец понял это, — сказал Дьюк с довольной улыбкой. — И поскольку совершенно очевидно, что ты не подходишь для работы за рубежом, придется мне найти на эту должность кого-нибудь менее сентиментального. Но не падай духом, братец, мы скоро снова поговорим. Я думаю, что если мы оба постараемся, то сможем подыскать что-нибудь соответствующее твоим талантам и возможностям…

Бейб начал было подниматься со стула, но Дьюк еще не закончил.

— И вот еще что. Мне не нравится то, что я слышу о твоей личной жизни. Если ты все еще не научился пить как джентльмен, то, возможно, настало время для повторного курса в «Вудленд Хилс»… — Бейб содрогнулся при упоминании об этом заведении, куда Дьюк отправил его вскоре после смерти X. Д., желая продемонстрировать свою власть. Целых тридцать кошмарных дней Бейб подвергался тому, что врачи называли «терапией отвращения»; после этой пытки хотелось просить избавления в смерти. Это ужасное воспоминание придало Бейбу смелости и он заговорил:

— Старик давно умер, — спокойно сказал он, — а тебе все еще нужно обижать меня?

Бейб боялся, что Дьюк взорвется, но тот был поражен. Да, подумал он, старик давно умер, и он может обращаться со своим младшим братом как захочет, и некому остановить его.

— Почему ты думаешь, что я хочу обидеть тебя? — мягко спросил он. — Разве у меня для этого есть причины?

— Я… я не знаю, — пробормотал Бейб, уже сожалея о своем вопросе.

— Давай подумаем, — сказал Дьюк. — Может быть, я обижаю тебя потому, что Х.Д. бросил мою мать и женился на Джоан?

Бейб молчал.

— Может быть, я обижал тебя потому, что старик забыл о том, что я существую? Потому что заставлял меня зарабатывать жалкие карманные деньги и одновременно неимоверно баловал тебя? Почему он давал тебе все, о чем бы ты не попросил? Разрешил тебе распоряжаться железнодорожными вагонами компании? Подарил тебе пони для поло, потому что ты сказал, что эта игра может тебе понравиться. И никогда не говорил ни слова, если тебе все это надоедало?

Бейб сидел молча, не решаясь прервать Дьюка. Он смотрел на модель «Хайленд Куин». Если бы только X. Д. и дальше занимался пароходной компанией, которую основал, тогда у Бейба было бы дело. Дело, для которого он бы подошел.

Когда Дьюк остановился, чтобы перевести дыхание, Бейб сделал попытку положить этому конец.

— Но X. Д. по-своему любил тебя, — сказал он. — Неважно, что он делал для меня, ты стал его наследником.

— «Любил», — передразнил Дьюк. И как ты думаешь, высоко ли эта любовь котируется сегодня? Нет, братец. X. Д. сделал меня своим наследником потому, что я родился первым. Старик придерживался традиций. Мы с тобой оба знаем, чего стоила его любовь.

Нетерпеливо махнув рукой, Дьюк тем самым дал понять, что разговор окончен.

Бейб поднялся и вышел. Как бы там ни было, ему никогда не приходило в голову спорить со своим братом. Он как послушный сын позволял Дьюку руководить собой. Бейб пробовал одну работу за другой, стараясь изо всех сил даже тогда, когда стало ясно, что Дьюк будет видеть в его попытках одни лишь неудачи.

Отдых наступал для Бейба лишь в периоды «безработицы», тогда он мог участвовать в гонках на своих любимых лодках, Удовлетворенный тем, что поставил Бейба на место, Дьюк поздравил себя с тем, что у него нет детей ни от одного брака. Люди думали, что это было разочарованием для него. Однажды журналист из «Тайм» спросил его, что он чувствует в связи с тем, что у него нет сына и наследника, и он ему честно ответил: «У Наполеона был наследник? У Александра Македонского был наследник? Нет, сэр, я думаю, если человек пытается достичь величия, то это у него лучше получается без детей». Потом он улыбнулся и оставил журналиста осмысливать услышанное. Сам бы он сказал, что у него нет никакого желания иметь в лице сыновей слабых бесполезных существ, вроде того, который только что покинул его кабинет. Еще меньше ему хотелось иметь сына, похожего на него, человека, который будет ждать его смерти, чтобы разрушить все то, что он построил в течение своей жизни.

Нет, думал Дьюк, его мечта о бессмертии заключалась в его видении будущего. У X. Д. была единственная любовь в жизни — его компания. Эта любовь, эта одержимость сужала его кругозор, он думал ограниченно, а не глобально.

На столе у Дьюка стояла миниатюрная теплица — часть будущего проекта. Под защитной пленкой росли образцы новых сортов шсоиапа пенса, которые особенно хорошо прививались в климате Бразилии и в отдельных районах Африки.

Невзирая на жалобы Бейба, проект этот процветал, и через годы обещал обеспечить Хайлендов тоннами дешевого табака.

Но контроль над дешевым привозным табаком был лишь одним элементом преследующего три цели плана Дьюка на будущее. Тройственный план, любил он называть его, за диверсификацию, которую никогда не понимал его отец, и за поиск рынков сбыта продукции «Хайленд Тобакко» за рубежом. Дьюк знал, что добиться высокой прибыли можно с помощью модернизации. Он уже заказал оборудование для производства сигарет, при использовании которого требовалось на 25 процентов табака меньше. Учитывая борьбу за здоровье нации, которую развернули эти ненормальные в Калифорнии и проклятые хиппи, сигареты в стране не продавались так хорошо, как это было раньше, тогда как поставки за рубеж быстро росли и с каждым днем обещали все больше.

Все, к чему бы ни прикасался Дьюк, процветало. Если в будущем его план оправдает себя, то компания «Хайленд Тобакко» станет самой богатой, самой могущественной в мире. Он привлекал к работе умных молодых людей. Всегда полагаясь на собственный инстинкт, он отбирал людей, которые, как и он, чувствовали атмосферу бизнеса, которыми руководила Жадность. Это были люди, проводившие в жизнь его волю, но привносившие в компанию собственные творческие силы. Неустойчивое равновесие, признавал он, но нельзя было не рисковать.

Дьюк нажал кнопку на письменном столе, давая знать мисс Баттерфилд, что он готов принять следующего посетителя. Посмотрев в записную книжку, Дьюк отметил, что этот человек ждал его дольше, чем Бейб, по крайней мере с час. В следующую минуту в кабинет вошел Стерлинг Уэзерби и приблизился к столу.

Не заботясь о любезности, Дьюк не пригласил адвоката присесть.

— Ну, — сказал он, — что там с этим делом, о котором мы говорили?

Адвокат теребил шляпу и неловко переступал с ноги на ногу..

— Я сделал все, о чем мы говорили.

— Но она все еще здесь, — заметил Дьюк. Он был готов взорваться. Но сдержал себя, потому что Уэзерби начал, запинаясь, извиняться.

— У нее, должно быть, есть другие средства, мистер Хайленд, — сказал он. — Клянусь вам, я сделал все, что только мог. Я держал ее вдали все эти годы, делал все…

— И вам за это хорошо платили, — заметил Дьюк. — Теперь, если вы не можете завершить свою работу, я не буду нуждаться в ваших услугах, Уэзерби, ведь так?

— Это лишь дело времени, мистер Хайленд, — перебил его адвокат. Уверяю вас, что это лишь дело времени.

— Вы это сможете сделать сейчас? — мягко спросил Дьюк. — А если для этого нужно время, то я не нуждаюсь в вас, Уэзерби, ясно?

Адвокат уставился на человека, который подписывал его ежегодные чеки на протяжении двенадцати лет.

— Вы не можете этого сделать, — запротестовал он прерывающимся голосом.

— О, но я делаю это. Считайте себя уволенным, Уэзерби. Без пенсии. Теперь прощайте.

Уэзерби, не веря, смотрел на Дьюка Хайленда. Конечно, его доход состоял не только из того, что он здесь получал. Но как только станет известно, что он больше не работает у Хан-ленда, все другие клиенты могут тоже исчезнуть. А если он будет бороться, то что он выиграет? Может лишь надеяться, что опять понадобится Дьюку и что тот переменит свое решение. Уэзерби вышел из кабинета, постарев на несколько лет.

«Черт бы ее побрал, думал Дьюк, черт бы побрал эту дочь шлюхи!». Было невыносимо думать, что она все еще в том доме. Она была постоянным напоминанием о своей матери — женщине, которую X. Д. украл у него, напоминанием о прошлом, которое он хотел навсегда вычеркнуть из своей памяти.

Глава 20

В тот день, когда все пятьдесят акров были расчищены от сгнившего урожая, Ники чувствовала себя так, будто она тоже сбросила с себя тяжелую ношу. Может быть, это был груз мертвого прошлого, размышляла она.

Теперь у нее новая жизнь. Теперь она фермер, занимающийся выращиванием табака, землевладелец, часть американских традиций — таких же старых и почитаемых, как сама земля. Работая плечом к плечу с людьми, которых она наняла, Ники уже не считала странным, что старший над этими людьми был осужден и что он, в свою очередь, полагался на взрослого человека с умом ребенка. Не казалось странным и то, что ее советчиком был местный Ромео из Виллоу Кросс.

В тот день, когда должны были выжигать ее поля, появился Уилл с двумя своими рабочими.

— Просто на всякий случай, — сказал он, стараясь, чтобы в его словах не звучала нотка опасений. — Я не хочу, чтобы вы беспокоились… Джим знает, что делать.

Когда вся восточная часть владений Ники была подожжена, вверх поднялся столб дыма, и воздух наполнился едким запахом. Прикрывая глаза рукой, она старалась следить за пламенем.

— Не волнуйтесь, — повторил Уилл, — плохо пахнет и выглядит устрашающе, но погода за нас.

Для Ники очищение земли было своего рода ритуалом: в огне погибали не только сорняки и вредители — исчезала прежняя атмосфера, и ферма заново рождалась для нее. Ей казалось, что Уилл все понимал, но она держала свои мысли при себе. Новая жизнь не обязательно влечет новые привычки.

— Я хочу поблагодарить вас за помощь, — сказала она. — Я знаю, как вы заняты. Как мне отблагодарить вас?

— Я это сделал бы для любого хорошего соседа, — быстро отозвался Уилл, потому что ее благодарность смутила его.

Ники надеялась, что это правда, хотя великодушие Уилла было, насколько она знала, не просто проявлением соседских отношений. Он помогал ей на каждом шагу: получить ссуду у кооператива, создать хоть какие-то удобства для жизни, пока она не продаст свой первый урожай.

— Что касается благодарности, добавил он, — вы это уже сделали. Вы дали шанс Джиму и Бо.

— Это не совсем так, как вы говорите. Они порядочные люди. Вы не должны были пугать меня…

— Неужели? — перебил Уилл. — Предположим, я не упомянул бы о том, что Джим был в тюрьме. Предположим, что вы услышали бы это от кого-нибудь другого, кто относится к Джиму не так, как я?

Джим сам мне все рассказал в первый же день. Я бы никогда ни о чем не догадалась, заметила Ники, вспоминая о первом впечатлении, произведенном на нее этим человеком. Джим Дарк был больше похож на проповедника, чем на скандалиста. Он был хрупкого сложения, опрятно одет, а в кармане его рубашки лежала маленькая Библия. Представившись, он сказал:

— Все, что вы обо мне слышали, правда. Трезвый я работаю лучше любого. Пьяный я похож на дьявола. Клянусь вам здесь и сейчас, что я не пью уже три года. Это все, что я могу сказать. Я сделаю для вас все, что в моих силах, мисс Сандеман.

Пока Ники не могла и мечтать о лучшем работнике, чем Джим.

— А теперь о Бо Хансене, — спросила она Уилла. — Он действительно отстает в развитии?

— Мы здесь говорим «простак». А почему вы спрашиваете?

— Не знаю, — медленно ответила Ники. Ему нужно время, чтобы понять суть дела, но когда это происходит, он становится ловким и способным. И его глаза, Уилл… Они такие яркие и живые.

— Ну, Бо всегда все медленно воспринимал. Но кто знает, отчего это? Его родственники любят его, но у них еще шестеро детей и клочок земли, с которым одни неприятности. Когда у Бо были сложности в школе, его родственники решили, что на то воля божья, и забрали его из школы, когда ему исполнилось двенадцать…

— И никто не остановил их? недоверчиво спросила Ники.

— Шли разговоры о том, чтобы послать его в специальную школу, но родственники Бо не хотели отправлять его отсюда.

Ники попыталась было сказать, что можно еще раз попробовать, но вспомнила, что такое быть одной в незнакомом месте.

— По крайней мере он с людьми, которые его любят, — пробормотала она. Это много значит.

— Конечно, — согласился Уилл. — И даже если у него нет успехов в учении, Бо знает, как отплатить людям за любовь. Это тоже много значит.

Ники ничего не ответила. Если Уилл говорит о ней, то у нее нет никакого желания объяснять, что она знает, как любить людей, которым можно доверять.

В этот день, когда работа была закончена, Ники пригласила Уилла остаться на ужин. Накануне вечером она приготовила много тушеного мяса и теперь планировала накормить Джима и Бо и всех остальных, кто захочет остаться.

— Спасибо, мэм, — ответил Уилл, — но мне нужно вернуться домой. Моя мама одна в доме, и за ней надо присматривать.

— Тогда возьмите с собой тушеного мяса — если это не обидит вашу маму…

— Я буду счастлив взять вес, что вы мне предложите — и большое вам спасибо. Моя мама замечательно готовит, но это не уменьшает моей благодарности.

Ники чувствовала себя глупо, как будто старалась произвести впечатление, а она лишь хотела выказать свою благодарность.

— Эй, Ники, — сказал он, потрепав ее, за подбородок, как это сделал бы старший брат. — Знаешь, тебе не нужно так стараться. Все будет хорошо. Просто будь сама собой.

Ее первой реакцией было: тебе легко говорить. В конце концов Уилл Риверс был практически некоронованным королем «Виллоу Кросс Кооперейтив». И он вполне это заслуживал, не могла не признать она. После того как она дала ему немного тушеного мяса в пластиковом контейнере с несколькими кусками французской булки, которую она испекла, он тепло обнял ее — как это мог бы сделать брат, и она поняла, как сильно благодарна ему за то, что он помогает ей приспособиться к здешней жизни.

Через несколько дней он приехал часов в восемь утра без предупреждения.

— Набросьте жакет, — сказал он, — я хочу вам кое-что показать.

Ники сделала, как он велел. Через двадцать минут они затормозили перед товарным складом Джонсона.

— Что происходит? — поинтересовалась она. — Почему здесь все эти люди?

— Добро пожаловать на выставку фермеров — производителей табака, — произнес Уилл. — Вы все покупаете через кооператив, и я подумал, что вам следует побывать здесь. Просто чтобы иметь об этом представление. Кроме того, именно здесь вы будете продавать свой урожай.

Склад был огромным.

— О, — воскликнула Ники, а ее глаза расширились от изумления.

— Четыре акра под одной крышей, — пояснил ей Уилл.

Это напоминало сельскую ярмарку под крышей. Здесь было все, что могло заинтересовать фермера, выращивающего табак: тракторы, ирригационные приспособления, удобрения, защитная пленка для рассады, пестициды, брошюры министерства земледелия США.

Хотя Уиллу самому надо было сделать много покупок, он нашел время, чтобы все объяснить Ники, указывал ей на те или иные достоинства удобрений, сказал, что растущие цены требуют мудрого выбора и разумных покупок.

Они остановились у выставки дымового оборудования.

— После того как вы соберете урожай, его нужно обработать дымом, эта работа занимает от четырех до шести дней. Вам нужны будут амбары, маленькие и непроницаемые. Печи топятся древесиной, углем, жидким топливом. Они оборудованы специальными вентиляторами. Вы понимаете, о чем я веду речь, Ники, или я говорю слишком быстро?

Ники уже не обижалась на его поддразнивания.

— Все просто замечательно, сэр.

— Хорошо, — усмехнулся он. — Тогда мы закончим этот урок. Но вам следует знать, что лист иногда окуривают древесным дымом, что придает ему аромат креозота.

Большое спасибо, ответила она с улыбкой. — Думаю, что на сегодня достаточно.

За выставкой оборудования была палатка «Хайленд Тобакко» с девизом «Мы сами о себе заботимся». Палатка была украшена фотографиями, рассказывающими о благах, которыми пользуются рабочие Хайленда: кафетерий, где подают бесплатные горячие завтраки, безукоризненно чистый изолятор с целой командой врачей и сестер, раздача бесплатных индеек в День Благодарения, рождественские праздники и летние пикники. Ники долго стояла перед фотографией с наряженным Санта-Клаусом. Она до сих пор с болью вспоминала, как ее лишили возможности участвовать в том празднике…

— Посмотрите, — сказал Уилл, уводя ее от болезненных воспоминаний. Он разглядывал выставку фотографий, относящихся к периоду депрессии. Они были озаглавлены «Работа для безработных». На первой были изображены бесцельно слоняющиеся люди. На остальных они же, работающие у Хайленда. Они сажали деревья во владениях Хайленда, прокладывали дорогу на Острове Фламинго, красили старую табачную фабрику Хайленда.

— Здесь представлена не вся история, — спокойно заметил Уилл. — Ничего не сказано о том, почему эти люди потеряли работу, почему они потеряли свои фермы и почему Хайленд мог нанять их тогда, когда этого не мог сделать никто другой.

— Звучит так, как будто вы недовольны Хайлендом, — казала Ники.

— Я думаю, что за ними нужно следить. Теперь, когда вы одна из нас, может быть, вы поможете мне убедить некоторых наших фермеров, что Хайленд не заботится о наших интересах.

— Я попробую, — сказала она; ей нравилась идея сотрудничества с ним, так же как и идея поставить Хайлендов на место. Да, я попытаюсь сделать это.

В этот момент рядом с ними появилась весьма привлекательная молодая женщина, на которой было очень открытое деревенское платье.

— У меня есть для вас подарок, — сказала она, предлагая Уиллу пакет, наполненный пачками различных сигарет Хайленда.

Уилл остановился и улыбнулся девушке, явно одобряя ее внешний вид.

— Нет, спасибо, — сказала Ники и, схватив Уилла за руку, потащила его прочь.

Уилл засмеялся.

— Эй, подождите минутку, я пообещал ребятам, что принесу столько образцов, сколько смогу унести…

Ники поняла, что, поддавшись женскому рефлексу, утащила Уилла от соблазна.

— Если вам нужны образцы, — сказала она, — тогда возьмите их вот здесь.

Она подтолкнула Уилла к другой палатке, где пожилая женщина с седыми волосами раздавала пачки с жевательным и нюхательным табаком. Маленькая табличка гласила: «Вам должно быть 21», но Ники обратила внимание на родителей, которые пачками загребали образцы и совали их в руки детям, которым было лет одиннадцать-двенадцать. Когда Уилл обратился к ней с просьбой, она расцвела улыбкой и наполнила ему образцами два пакета.

— Вы определенно имеете успех у женщин, — сухо заметила Ники.

— Это оттого, что я вырос с двумя сестрами, — ответил Уилл.

Ники надеялась, что Уилл расскажет ей о себе что-нибудь еще, но он не сделал этого, а она не стала расспрашивать. Опять не хотела быть, как все.

Когда они устали ходить, то остановились отдохнуть у одной из палаток. Сэндвичи, жареные цыплята, пиво и другие напитки раздавались бесплатно вместе с пуговицами и бейсбольными кепками, на которых были написаны имена спонсоров.

Около полудня Уилл взглянул на часы.

— У меня есть дело, но это займет не больше получаса. Так что не уходите.

Ники согласилась подождать, и Уилл исчез. Через несколько минут она обратила внимание на движение около сцены, которая возвышалась в центре здания. На сцену взобрался круглолицый человек, за ним следовало трио музыкантов. Человек заговорил в микрофон:

— Добро пожаловать, произнес он. — Надеюсь, друзья, что вы хорошо провели время. А теперь я хочу тепло поприветствовать нашего… Уилла Риверса!

Ники в изумлении уставилась на сцену. Почему Уилл не предупредил ее, что собирается сказать речь?

Через мгновение он выбежал на сцену, махая рукой приветствующей толпе. Кроме голубых джинсов и белой рубашки на нем теперь был кожаный жилет и цветной платок, его длинные волосы были наполовину скрыты большой бежевой шляпой. Откуда он ее взял? Теперь Ники вспомнила, что в грузовике сзади стояли какие-то чемоданы. В одном из них, наверное, была и лакированная деревянная гитара.

Уилл взял несколько аккордов на гитаре, и публика стихла.

— Благодарю за теплый прием, — сказал он. — Рад всех вас видеть снова. Я начну с нового номера, эту песню я написал, когда думал о смерти моего отца. Я назвал ее «Некоторые реки глубоки».

Он кивнул музыкантам за своей спиной, и они сыграли вступление, а Уилл начал петь. «Глядя туда, где садится солнце, я вижу тень мужчины, который возвращается домой…»

У Уилла был хрипловатый баритон. Как и сам Уилл, голос был слишком неровным, чтобы быть приятным, но он звучал лирично и естественно. Он пел об отце, который никогда не говорил о любви, но отдавал се другим, когда был свободен от тяжелой работы… Когда Уилл достиг того места, где рассказывалось о смерти отца, глаза Ники наполнились слезами.

Прозвучал последний аккорд, и голос Уилла затих. На несколько мгновений воцарилась полная тишина, а затем раздался гром аплодисментов.

Уилл кивнул в ответ и перешел к следующей песне — балладе. Слушая, как он поет о любви и боли, Ники спрашивала себя, что это — результат поэтического воображения Уилла или его опыта?

Он закончил выступление песней, которая называлась «Фермер Браун». Толпа хлопала и свистела, когда Уилл пел о жизни фермера, выращивающего табак — о маленьких победах и больших потерях.

— Еще! — требовала толпа, и он пел еще, а все ему подпевали. Наконец он взмолился:

— На сегодня у меня все, — сказал он, поднимая руки, чтобы воцарилась тишина. — Кроме того, вас будут развлекать «Кантри Канз». Окажите им такой же прием, как и мне.

Потом он отдал свою шляпу Ники — и внезапно сотня пар глаз уставилась на нее.

— Я и не знала, что вы еще и певец, — сказала она, когда Уилл наконец выбрался из толпы. — А я думала, что вы просто старый добрый фермер.

— Моя семья всегда занималась земледелием. После того как умер отец, кроме меня некому было следить за фермой. А пение я люблю.

— Кажется, вы говорили, что у вас есть сестры. Почему они не занимаются фермой? Или вы считаете, что женщины на это неспособны?..

— Вам не поймать меня, Ники, — ответил Уилл, зная, что она не только дразнит его, но и изучает. — Я был бы не против, если бы ею занимались мои сестры, но у них есть семьи, мужья. Конечно, если бы мама была на двадцать лет моложе и в добром здравии, она могла бы заткнуть за пояс любого мужчину. — Он замолчал и посмотрел на Ники так, как будто увидел ее впервые. — Знаете, — сказал он, — я думаю, что настало время посетить нашу ферму и познакомить вас с мамой.

Ники растерялась от этого предложения. Взглянув на ее лицо, Уилл понял, о чем она думает, и горько рассмеялся.

— Не будьте такой напуганной, Ники. Я не собираюсь устраивать смотрины. Просто она очень любопытна. Все новости она узнает от дам, которые ее навещают, но это не то же самое, что увидеть своими глазами.

— Конечно, я приду, — сказала Ники.

— Хорошо. А что если прямо сейчас? — спросил он.

— Сейчас? — повторила она. Уилл слегка покраснел.

— Я ей пообещал… Ну, мне казалось, вы не будете возражать.

— Вы никогда не думали о том, чтобы продать ферму и заняться пением? — спросила Ники, когда они отъехали от склада Джонсона.

— Никогда, — ответил Уилл. — Думаю, по той же причине, по какой вы не хотите продавать дом вашей матери, Ники. Это как семья. Выращивание табака здесь образ жизни. На протяжении четырех веков. Знаете, как здесь называют красную глинистую землю, которая простирается от Вирджинии до Джорджии?

— Как?

— «Табачная дорога». Ничто так не растет на этой земле, как золотой лист. А когда все хорошо, Ники, когда все действительно хорошо, он тогда по-настоящему золотой. Тогда один акр листа может принести прибыль до тысячи долларов.

Слушая Уилла, чувствуя его гордость и волнение, она радовалась, что теперь и для нее это тоже жизненно важные вещи.

Ники ожидала, что у Риверсов простой сельский дом. То, что она увидела, было принадлежностью Старого Юга: старинный особняк с изящным портиком и красивыми окнами.

— Это потрясающе, — сказала она, заметив, однако, что дом требует основательного ремонта.

— Это обременительное имущество, — произнес Уилл. Тем не менее в его голосе слышалась гордость. — Этот дом проедает деньги быстрее, чем я могу их заработать. Но мама привязана к этому месту. Наша семья живет в этом доме с тех пор, как его построил Этан Риверс, в раннюю пору войны за независимость. Этан начал выращивать табак. У него было две тысячи акров земли.

— Но у вас земли не так много… — сказала Ники. Она слышала, что у Риверса пятьсот акров.

— Верно. История нашей семьи оправдывает фамилию. Наша удача, как течение реки, улыбается нам во время дождей и отворачивается во время засухи. Старый Уинстон Риверс, мой прапрадедушка, был верным сыном Юга. Он продал пятьсот акров, чтобы спасти Конфедерацию. На его деньги был экипирован целый батальон. Это принесло ему известность, но не имело никакого значения после войны, когда дела пошли действительно плохо. Во времена депрессии — я имею в виду 1897 год — Джефферсон Риверс тоже вынужден был продать часть земли, чтобы расплатиться с долгами.

— Ваши корни уходят глубже, чем корни Хайлендов, — заметила Ники.

Да, конечно, они начали лишь сотню лет назад. Но не все Ривсрсы были такими примерными гражданами. Среди нас была парочка черных овечек, чьи истории могли бы заставить покраснеть белую овцу.

— Вы должны рассказать мне о них, — сказала Ники.

— В другой раз. Мама просила, чтобы я не задерживался. Она ждет нас, чтобы угостить кофе с печеньем. Это ее любимое время дня.

— А вы всегда делаете то, что говорит вам мама? — поддразнила его Ники.

— Всегда.

Как и все в семье Риверсов, мама Уилла оказалась сюрпризом: Чармейн Риверс была маленькой женщиной. Ее светлые волосы были аккуратно уложены волнами, кожа гладкой и нежной, как будто ее не касалось солнце. Она была искусно подкрашена, но Ники заметила глубокие морщины, которые появились от беспокойства или горя. В том, что в се жизни было много боли, не было никаких сомнений, потому что когда она пересекала холл, чтобы поздороваться с Ники, ей приходилось опираться на металлическую палку.

Но на се приветливом улыбающемся лице эти трудности никак не отражались. Сказав Ники, что она много слышала о ней от сына, мама Уилла предложила пройти на кухню.

Несмотря на то что ей было трудно передвигаться, Чармейн Риверс содержала кухню в идеальной чистоте и прекрасно готовила. Круглый дубовый стол был весь уставлен всевозможной сдобой, и кроме того, был домашний кофейный кекс.

— Уилл говорил мне, что у вас нет семьи здесь, — сказала миссис Риверс, когда они сели за стол.

— Да, мэм, — ответила Ники.

— Вы, наверное, очень храбрая. Или очень независимая, раз живете одна на ферме. Это хорошая жизнь, но немного одинокая.

— У меня есть старая подруга в Виллоу Кросс, — сказала Ники. — Кейт Форестер. Она…

— Я знаю. Ее отец, Чарлз, был замечательным врачом. Не вижу пользы от того, кто занял его место.

— Это потому, что он разрешает тебе помыкать им, — поддразнил ее Уилл. — Чарлз лучше знал, как с тобой справляться.

Миссис Риверс выразительно взглянула на сына. Внезапно, когда она открыла рот, чтобы что-то ответить, она начала хватать воздух ртом, потому что не могла дышать.

Уилл среагировал немедленно. Он кинулся к раковине и налил лекарство из стоящей около нее бутылочки. Потом быстро вернулся к матери и помог ей выпить жидкость, вытирая ее рот платком. Потом подождал, пока ее дыхание станет нормальным и мышцы расслабятся.

— Могу я чем-нибудь помочь? — спросила Ники. Уилл покачал головой. Он нежно взял мать на руки и унес наверх. Когда он вернулся, его лицо было темным от огорчения.

— С ней все в порядке? — спросила Ники.

— Сейчас да. — Уилл тяжело опустился в кресло. — Это ревматоидный артрит. Он у нее появился после того, как родилась моя сестра Элли. Но сейчас она страдает не только от болезни, но и от лекарств. Шесть операций. Меня убивают ее страдания, но врачи больше ничего не могут для нее сделать.

— Как жаль, — сказала Ники.

— Когда она впервые заболела, я мечтал о том, что стану таким богатым, что сумею излечить ее…

Казалось, что Уилл погружен в свои собственные мысли. Но потом он встряхнулся.

— Пойдемте, — сказал он, поднимаясь со своего места, — я вам покажу дом.

Комнаты, которые видела Ники, были очень красивыми, с мраморными каминными полками, резными ажурными решетками, но большей частью пустыми. Это навело ее на подозрение, что мебель, как и земля, была продана в тяжелые времена.

— Мы используем только пять или шесть комнат, — сказал Уилл извиняющимся тоном, — остальные закрыты. Мама говорит, что она хочет реставрировать дом, когда удача опять вернется к Риверсам. Я пообещал ей, что так и будет. Только не знаю, как этого добиться.

Он остановился и открыл дверь в комнату, где стояло маленькое фортепиано, заваленное нотами, а на стенах висели два банджо и гитара.

— А вот этой комнатой пользуюсь я. Когда мне не очень хочется спать, то сочиняю по ночам. Я занимаюсь этим здесь внизу, чтобы не потревожить маму во время отдыха.

Ники заметила на стене какую-то бумагу в рамке. Подойдя поближе она увидела, что это был диплом Университета Северной Каролины, выданный Уиллису Этану Риверсу 5 июня 1972 года. Интересно, подумала она, до какой степени — он играет в сельского парня? Кто же такой настоящий Уилл Риверс, человек, который вырос в громадном плантаторском доме, табачный фермер, завидный жених, кантрист? Может ли настоящий Уилл сочетать в себе все это?

Даже если и может, сказала себе Ники, он все равно не в ее вкусе.

Глава 21

В тот день, когда должна была начаться посадка табака, Ники поднялась до зари, и когда приехали Джим и Бо, она уже ждала их с крепким кофе и яичницей с ветчиной. Сама она была слишком взволнована, чтобы есть и, выпив чашку кофе, с удовольствием наблюдала, как едят мужчины. Затем они вышли в поле.

В своей обычной мягкой манере Джим показал Ники, как готовить грядки для рассады. — Берете пол-унции семян, вот столько, на каждую сотню квадратных ярдов. Затем добавляете удобрения и перемешиваете с золой и мелким белым песком…

Два дня она и ее люди готовили грядки, работая от восхода до заката, прерываясь лишь на полчаса в полдень, чтобы перекусить. Когда все было готово, они укрыли грядки, чтобы защитить их от внезапных изменений температуры, животных и насекомых. Из брошюры, которую дал ей Уилл, Ники знала, что она может рассчитывать получить с каждого квадратного ярда грядки от пятнадцати до двадцати пяти тысяч растений — хотя Джим добавил, что этого можно ожидать только в том случае, если на то будет воля Божья. С момента, когда табак был посажен, и на протяжении последующих трех-четырех месяцев такое количество насекомых, болезней и сорняков нападало на него, что Ники могла только представить, чего будет стоить вырастить хороший урожай.

Следующие две недели они работали на выжженных полях, очищая их и готовя к высадке рассады. Работая в поле, Ники чувствовала себя родителем, готовящим колыбель для ребенка, который должен был появиться на свет. Впервые в жизни она делала настоящую работу, своими силами, начиная с самого начала, вместо того чтобы чувствовать себя актером в пьесе, написанной другими.

Спустя восемь недель рассада была готова. Уилл обещал помочь ей с техникой. Но два дня лил дождь, и Джим принес Ники плохие новости. Почва была очень сырой, всю работу нужно было делать вручную. Когда он увидел растерянность на ее лице, то дотронулся до маленькой Библии, которая лежала у него в кармане, и сказал:

— Господь все делает неспроста, мэм. Вручную делать эту работу тяжелее, но мне нравится думать, что наградой нам будет урожай.

— Надеюсь, Джим. О Господи, я надеюсь на это! Высадка рассады заняла более двух недель, но никто не жаловался. Именно в это трудное время Ники узнала настоящую цену своим работникам. Она наблюдала, с каким терпением Джим обращается с Бо, и когда она похвалила его доброту, он опять ответил ей цитатой из Библии — о том, как Господь велел страдать.

Ники заметила, что когда она пользуется некоторыми жестами при общении с Бо Хансеном, то он понимает ее быстрее. Однажды вечером она наткнулась на него у сломанного «бьюика» Элл. Бо сидел за рулем и представлял, что ведет машину. Ники сказала, что машина испорчена и не может ездить. Тогда Бо вылез из машины, поднял капот и показал на двигатель, а потом на себя. Она поняла, что он хочет починить машину, и решила, что тут ей терять нечего. Она кивнула и достала из кармана несколько банкнот, давая ему понять, что заплатит за дополнительную работу. Счастливая улыбка Бо тронула ее сердце. В рабочей одежде, которой его снабдили родители, Бо представлял собой жалкое зрелище, а ведь ему нужно было так немного, чтобы почувствовать себя счастливым.

Желая облегчить нищую жизнь Бо, она отправилась в город и купила ему рабочий комбинезон, несколько рубашек и джинсовую куртку. Прежде чем вручить подарок, Ники два раза постирала вещи, чтобы у них был не новый вид, затем засунула их в багажник «бьюика». Настал момент, и они с Бо обнаружили их, тогда Ники предложила ему взять одежду, потому что ей она не нужна.

По вечерам она стала приглашать своих работников — мужчину, которого никто не ждал, и юношу, в семье которого было слишком много ртов разделить с ней ужин.

— Мой отец работал у отца Уилла, сказал однажды вечером Джим, после того как они закончили ужин яблочным пирогом и кофе.

— Каким он был? спросила Ники.

— Джон Риверс был суровым человеком. Но честным и справедливым. Богобоязненным и любящим своих близких. Ники решила удовлетворить свое любопытство.

— Странно, что Уилл не женат, — расспрашивала она.

— Не потому, что никто не хочет, это уж точно. Ники и сама это понимала.

— Наверно, Уилл не нашел подходящего человека, — сказала она.

— О нет, мэм. С этим было все в порядке, откликнулся Джим. — Младшая дочка Чарли Коннорса, Бет. Бет была лучшей девушкой в округе. Лучше и быть не может. Все считали их превосходной парой.

— Почему же они не поженились? — спросила Ники.

— Они собирались. Но Уилл потерял ее.

— Другой мужчина?..

— Нет, я не это имел в виду. Бет Коннорс заболела и быстро умерла. С тех пор прошло уже почти десять лет. Но похоже, что Уилл еще не пережил этого. — Он покачал головой, заканчивая разговор, если не с Ники, то с собой. Потом собрался и ушел.

Ники долго в задумчивости сидела одна за столом. Да, Уилл Риверс определенно был актером, думала она, и любил играть в простого человека, чья жизнь — открытая книга.

В следующие недели Ники поняла, что Уилл был прав, когда говорил, что табак — это требовательная культура. Когда листья пошли в рост, то на них стали нападать насекомые и гусеницы, было необходимо ежедневно опрыскивать их, чтобы уничтожить заразу. Потом, когда растения начали цвести, надо было отщипывать почки, чтобы предотвратить дальнейший рост.

Ники все больше чувствовала себя заботливым родителем, выхаживающим своего ребенка, оберегающим его от опасности. Днем она работала не покладая рук, ночи оставались для сна. Иногда, кончив домашнюю работу, она, борясь со сном, садилась писать письмо Хелен или Блейк. Но для этого ей всегда приходилось делать над собой усилие. После того как она столько лет не поддерживала отношений с Кейт, Ники решила никогда больше не терять контакта с людьми, которые ей дороги. Ники также переписывалась с Ральфом Сандеманом. Когда она представляла его одинокое холостяцкое существование, то не чувствовала в отношении его никакой обиды за то, как он поступил с ее бабушкой много лет назад.

Где-то в глубине души Ники считала, что ее мать и бабушка сами ответственны за то, что с ними произошло. Моника, провинциальная девушка, очень быстро смирилась с тем, что она брошена, и не сделала ничего, чтобы найти Ральфа Сандемана после того, как они расстались, ожидая, что он сам вернется к ней. Она не принимала во внимание тот факт, что он, может быть, ранен, разлучен с ней из-за страшных событий войны. А Элл… Она тоже отвергала любые возможности. Живя вновь в Виллоу Кросс, Ники другими глазами смотрела на город. В детстве она все видела глазами Элл, город и его жители казались ей неприветливыми. Но ведь и ее мать обращала мало внимания на окружающих ее людей. Теперь Ники узнала, что не все они были жестокими. Были люди, как Кейт и Тим, которые старались сделать окружающий их мир лучше. Они делали больше, чем просто приглядывали за детьми, пока родители тех работали. Тим и Кейт принимали целые семьи, так же как они приняли Ники, помогая им в трудные времена, обеспечивая едой, одеждой, медицинской помощью. А фермеры кооператива!.. Если случалась беда с одним из них — пожар, смерть, несчастный случай — это становилось общей бедой.

Сначала Ники ходила на собрания кооператива, чтобы учиться. Потом ее привлекла общественная деятельность, которая помогала переносить одиночество на ферме. Долго она делала это вместе с Уиллом, распространяя обращения и петиции, предназначенные конгрессменам. Она рассматривала общественную работу как путь в это общество, как оплату долга чести Уиллу за помощь, которую он оказывал ей. А сама себе она признавалась, что это способ показать Уиллу Риверсу, что она тоже не лыком шита и может действовать согласно тем высоким стандартам, которые он предъявлял к хорошим соседям.

Она была польщена, когда Уилл начал знакомить ее с той линией поведения, которой он придерживался внутри кооператива. Одной из его задач было побудить фермеров, чей продукт продавался только «Хайленд Тобакко», оказать давление на компанию, чтобы она ограничила примеси иностранного — более дешевого — табака. Фермеры понимали, что если дешевого табака будет больше и больше, то их табак будет покупаться по минимальным ценам, но они не знали, каким образом оказать на компанию давление.

— Это должно быть моральное давление, — говорил Уилл Ники, планируя следующее собрание кооператива. — Мы Должны заставить компанию осознать, что она несет ответственность за людей в Виллоу Кросс и прилегающем районе и что от этой ответственности нельзя просто так отречься. В то же время мы должны убедить наших людей в том, что и они имеют свою долю во всеобщем процветании и не должны быть так же благодарны компании. Все эти годы мы слышим сладкие разговоры о бесплатных индейках и пикниках. Это все хорошо, но мы должны объяснить людям, что они заработали все это, и даже больше. Обе стороны должны понять, что это партнерство.

— В принципе это конечно идеально, — заметила Ники. — Но правда в том, что, борясь с Хайлендом, мы ходим по краю. Он может не обратить никакого внимания на наши протесты и просто купить все за рубежом.

— Нет, не может, Ники. Нам самим надо поверить в нашу ценность для компании, и тогда она будет действовать в том направлении, в каком мы хотим.

Ники не была уверена в том, что Уилл прав: ей хорошо была знакома жестокость Хайлендов.

Вечером, когда должно было состояться собрание, куда она собиралась пойти с Уиллом, она сидела дома и ждала, когда он за ней заедет. Но вдруг зазвонил телефон.

Это был Уилл, впервые в его голосе она услышала панические нотки:

— Ники, у мамы тяжелый приступ. Я везу ее в больницу…

— Я встречу вас там, — сказала она, думая, что он ждет от нее такой поддержки.

— О нет, — возразил он. — Мне нужно, чтобы вы пошли на собрание и произнесли речь вместо меня…

— Но, Уилл, они не будут меня слушать. Я…

— Вы одна из нас, — твердо сказал Уилл. — Это все, что вам нужно понять, Ники. И вы знаете все, что нужно сказать.

— Да? — пробормотала Ники.

Хотя она и представляла себе в общих чертах выступление Уилла, но он никогда не говорил по бумаге.

— Если вы действительно чувствуете, что нужно сказать, то. найдете слова. Извините, мне нужно идти.

И он положил трубку.

Когда она пришла на собрание, ее тепло приветствовали другие фермеры. Но Ники уловила шепот любопытства. В последнее время она приезжала вместе с Уиллом и поняла, что сейчас обсуждают то, что она приехала одна. Не то чтобы их с Уиллом считали романтической парой. Было достаточно хорошеньких дочек местных фермеров, которые получали от него приглашения на танцы или в кино. И все же все знали, что он до сих пор остается неженатым. О Ники же было известно, что она изучает дело с его помощью.

Она нашла преподобного Клея, который обычно открывал собрания, чтобы предупредить его о том, что Уилла не будет. Но тот уже знал.

— Уилл звонил мне, сказал он. Он в больнице с матерью. Он сказал мне, что вы выступите вместо него…

— Может быть, это могли бы сделать вы. Уилл собирался говорить о…

Священник перебил ее:

— Уилл предупредил меня, что вы попытаетесь уговорить меня. Но сказал, что я совершу ошибку, если соглашусь. Лучше мне посидеть и послушать. Полезнее будет. Похоже, пора начинать…

Ники поняла, что выступления избежать нельзя. Она обещала Уиллу. Но боялась того момента, когда предстанет перед толпой, чувствуя себя посторонней… Более того, она дочь иностранки, которая была любовницей Хайленда. Сейчас Уилл не сможет защитить ее, думала Ники, и потому ей могут не поверить, приняв за представителя вражеского лагеря, провокатора, посланного лишь, чтобы взбудоражить фермеров, а потом еще больше прижать. Глядя на толпу, она представляла, какие злые слова они могут ей сказать. В ее ушах звучало эхо того шепота, который преследовал ее мать.

— …Мы молимся за Уилла и его мать, конечно. А сейчас я хочу уступить место Ники Сандеман, которая скажет несколько слов вместо Уилла.

Они смотрели на нее и ждали, пока Ники не поняла, что собрание уже началось пару минут назад. Ники сделала глотательное движение и прошла к возвышению.

По дороге к микрофону она старалась приободрить себя, вспоминая, что ей говорил Уилл, но ее внезапно охватило странное чувство. Она опять была на доске и шла к краю, чтобы прыгнуть. Равновесие, напомнила она себе, важно удержать равновесие, прежде чем нырнуть.

Она подошла к микрофону, прикрыла его рукой и посмотрела на толпу. Она не ее мать, напомнила она себе. Она сама строит свою жизнь, и это выступление — часть этой жизни.

Она начала говорить:

— «Хайленд Тобакко» готова выкинуть нас из бизнеса после того, как столько лет покупала у нас лист. Мы все обеспокоены тем, как оказать давление на Хайленда и заставить покупать урожай у нас, а не искать другие источники, У Уилла были кое-какие идеи по этому поводу, но, поскольку он не мог прийти, разрешите мне доложить вам о них…

Слова так и сыпались из нее, подогреваемые чувством тех же самых забот, что и у ее аудитории. А также жаждой справедливости со стороны Хайлендов, если не для себя, так для любого другого, заслужившего ее.

Она не смогла бы повторить того, что говорила — она слышала свой голос как бы издалека. Под конец она полностью завладела вниманием людей. Когда она закончила и отошла от микрофона, с минуту продолжалось молчание. Она колебалась с минуту, придя в замешательство, затем повернулась, чтобы уйти. В этот момент зал огласился криками и аплодисментами.

— Держу пари, Ники, мы им покажем!

— Мы не отступим на этот раз!

— Мы заставим их считаться с нами!..

Она оглядела зал, затем вытерла глаза, как будто только что вынырнула из воды. Этот прыжок, думала она, был почти превосходен. Было так чудесно, что хотелось попробовать еще раз.

Глава 22

Атмосфера на складе Джонсона напоминала восточный базар. На грязном полу были сложены кипы табачного листа, фермеры гордо расхаживали между ними. Они шумно обсуждали разного рода истории купли-продажи, сравнивали, у кого какой урожай, ожидая, пока появится пукцпопшт. В воздухе повисло ожидание. После долгих месяцев тяжелой работы это был день награды, знаменательный день.

Единственная женщина в толпе мужчин, Ники вместе с Джимом Дарком стояла рядом с кипами золотого листа, который они отвоевали у земли; Это был превосходный продукт, мягкий и ароматный, который отражал затраченный на него труд и заботу.

Ники тоже чувствовала, что она как бы выросла и созрела вместе со своим урожаем, утвердилась в своем желании выжить здесь. От солнца ее кожа стала бронзовой, волосы отливали золотом, мышцы стали крепкими. Сейчас Ники наконец могла расслабиться на несколько драгоценных мгновений, предвкушая удовольствие расплатиться за ссуду. Может быть, теперь она сможет позволить себе какое-нибудь небольшое удовольствие.

Внезапно она услышала, как кто-то ее окликнул:

— Николетта, Ники, это ты? Я не ошибся?.. Обернувшись, она увидела, что к ней приближается высокий мужчина. Он был покрыт темным загаром, у него были такие же светлые волосы, как и у нее, он был одет лучше, чем фермеры, которые пришли продать свой урожай. Он казался удивительно знакомым, но Ники не могла вспомнить его.

— Ты не помнишь меня? — спросил он, разочарованный тем, что она его не узнала. — Бейб Хайленд… Дядя Бейб, — напомнил он.

Ники застыла, с ее губ сбежала приветливая улыбка.

— Я помню, — холодно сказала она.

Бейб Хайленд покачал головой, явно смущенный реакцией Ники.

— Я действительно рад тебя снова видеть, Ники. Ты стала взрослой. Ты такая же красивая, как твоя…

— Что вам угодно, мистер Хайленд? — спросила Ники, желая избавиться от Бейба. Появление врага грозило испортить ей сегодняшний праздничный день.

В глазах Бейба застыла боль.

— Ники, я лишь хотел поздороваться с тобой… Ники помнила, что Бейб всегда был добр к ней, всегда был готов помочь Элл, когда другие члены семьи отказались от нее. И все же он был одним из них. Она не могла протянуть ему руку примирения. отделившись от группы фермеров, к ней подошел Джим Дарк.

— Что-то не так, мэм? — спросил он, неприветливо глядя на Бейба.

— Ничего, справлюсь, Джим, — ответила она, но он не отошел, пока она не добавила:

— Спасибо, действительно все в порядке.

— Только свистните, если будет нужно, — сказал Джим и отошел к фермерам.

— Послушайте, мистер Хайленд, — сказала Ники, стараясь быть вежливой, — у меня сегодня хлопотный день. Прошу прощения, но мне некогда разговаривать.

Бейб понимающе кивнул, но потом с умоляющим видом взял ее за руку.

— Ники, поверь мне, я скорблю по твоей маме. Гейбриэл так много значила для меня. Ты помнишь? Я хотел поговорить с тобой, когда она умерла, но ты была ребенком, и тебя отослали отсюда. Я всегда сожалел о том, что у меня не было возможности увидеться с тобой.

— Неужели? — холодно спросила Ники. — Меня было нетрудно найти. Мне всегда казалось, что никому из Хайлендов не было жаль избавиться от моей матери или от меня.

Она заколебалась, будучи неуверенной, стоит ли обвинять в смерти матери X. Д. Что теперь, когда она умерла, может измениться? Потом она решила, что Бейбу это следует знать, если он еще этого не знает.

— По сути, вам очень нужно было избавиться от нас… Громкие возгласы присутствующих заглушили ее слова. Это прибыл аукционист. Ники забыла о мести. Теперь ей хотелось только одного: получить за урожай самую высокую цену. Она прокричала Бейбу:

— Я уже сказала вам, что у меня нет времени ворошить прошлое! Мне нужно заниматься делом!

— Ники, пожалуйста, — попросил он, удели мне немного времени после аукциона. Я хочу кое-что рассказать тебе.

Если ты не захочешь меня больше видеть после нашего разговора, обещаю больше тебя не треножить.

— Хорошо, — согласилась она, горя нетерпением закончить, разговор с Бейбом, прежде чем начнется аукцион.

Когда он повернулся, чтобы уйти, Ники была поражена иронией этой ситуации.

— Подождите минутку, — сказала она, — вы собираетесь участвовать в торгах?

— Не совсем, ответил Бейб. — Я здесь в роли официального наблюдателя. В торгах для Хайленда будет участвовать кто-то другой.

Наблюдая, как он исчезает в толпе, Ники не могла удержаться от сочувствия к нему. Было ясно, что у Бейба никогда не было полномочий действовать от имени компании, которая носила имя его семьи.

Тем временем в центре зала преподобный Клей поднялся на сцену, помахивая рукой в знак приветствия фермерам, которых он знал. Как и многие священники Юга, он пополнял свой скромный доход в качестве аукциониста.

У каждого фермера был номер лота. Позиция Ники, как новичка, была в самом конце. Покупателям, которых было значительно меньше, вручили цветные лопатки, чтобы заявлять цену.

— Лот номер один, — выкрикнул аукционист. — Пять тысяч фунтов отборного листа. Доллар за фунт для начала, один доллар, один доллар-десять, один доллар-десять, один доллар-десять, теперь один доллар-двадцать… один доллар-двадцать пять… ЦИФРЫ вылетали изо рта аукциониста так быстро, что превратились в какой-то новый язык, понятный только тем, кто много лет занимался табаком.

Через тридцать секунд первый лот был продан, торги продолжались. Останавливаясь лишь для того, чтобы сделать глоток воды, аукционист работал пять часов, под конец голос его уже звучал хрипло. Атмосфера вокруг уже не была столь напряженной, поскольку один за другим фермеры испытывали облегчение, продав свой урожай. По мере того как лотов становилось все меньше, торги замедлились. Ники забеспокоилась. Конечно, программа поддержки цен защищала ее. Если никто не согласится дать за ее лист доллар и двадцать семь центов за фунт или около того, то ее урожай будет складирован. Но она чувствовала, что ее урожай заслуживает большего, и когда аукционист выкрикнул номер ее лота, Ники скрестила пальцы и стала молиться.

— Даю один доллар… один-десять, один-десять…

Ники заметила, что Бейб Хайленд спорит с другим мужчиной, который качает головой.

— Один-пятнадцать… один-пятнадцать…

— Один-двадцать… один-двадцать пять… Красная лопаточка поднялась опять — и урожай Ники был продан за доллар-тридцать! Одна из самых высоких цен дня!

Она закрыла глаза и про себя возблагодарила Бога, испытывая слабость триумфа и облегчения.

Ники скользнула на переднее сиденье красного «феррари» Бейба. Он завел мотор, с минуту с удовольствием прислушивался к его работе, затем рванул с места так, что взвизгнули покрышки. Ники была уверена, что Джим Дарк наблюдает за ними и молча предостерегает Бейба, лучше ему вернуть Ники домой в целости и сохранности. Ники решила поговорить с Джимом позже и заверить его, что Бейб не является такой угрозой, как Дьюк Хайленд.

«Феррари» летел по сельской дороге, потом выскочил на главное шоссе. Теплый ветер трепал волосы Ники. Она взглянула на Бейба, который, казалось, был весь погружен в свой собственный мир скорости и движения. Это был мужчина, который однажды принес в жизнь Элл смех.

Когда машина пересекла городскую черту, она спросила себя, может быть, он стыдится показаться с ней.

Наконец машина снова свернула на какую-то грязную дорогу, проехала с полмили и остановилась перед крошечной белой деревянной гостиницей с голубыми ставнями. Бейб вышел из машины и, обойдя ее, помог Ники выйти. Они молча пошли в направлении гостиницы. Ники глубоко вздохнула, почувствовав запах близкого водоема.

Улыбающаяся хозяйка приветствовала Бейба, назвав его по имени, и провела их к столику в углу крошечной столовой.

Бейб углубился в меню, как бы отодвигая момент, когда нужно будет встретиться с Ники глазами.

— Можно мне заказать для тебя? — спросил он наконец.

Ники безразлично пожала плечами. Ей не очень-то хотелось преломлять хлеб с Хайлендом.

— Кое-что они превосходно готовят, — сказал он. Цыпленка, например. Думаю, именно его мы и закажем.

Ники не улыбалась, не желая облегчить ему ситуацию. Он подозвал официанта и заказал бутылку белого вина. Передайте шефу, что мы хотим попробовать цыпленка и клецки. И какой-нибудь свежий салат.

Когда официант ушел, Бейб глубоко вздохнул и начал говорить, опустив глаза вниз, как бы изучая бело-голубую клетчатую скатерть.

— Ники, — спокойно сказал он. — Я никогда не забывал тебя. Я знаю, что семья позаботилась о том, чтобы ты получила образование, а когда я интересовался тобой, мне всегда отвечали, что ты счастлива и довольна. — Он встретился с ней глазами. — Но это не освобождало меня от чувства, что я должен сделать для тебя больше. Было слишком трудно плыть против течения, ты понимаешь, что я хочу сказать? Когда X. Д. был жив…

— Не надо говорить, что теперь, когда он умер, вы сделаете больше, — резко перебила Ники. — Ваша сестра уже однажды говорила мне это, и я допустила ошибку, поверив ей. Но больше этого не повторится.

— Пеппер? — с удивлением спросил Бейб. — Она мне никогда не рассказывала, что виделась с тобой!

— Не сомневаюсь!

— Я не понимаю. Пеппер причинила тебе боль, Ники?

Потому что, если она…

— Я не хочу больше говорить об этом. Это был скверный опыт, но теперь все кончено. — Ники старалась сдержать себя. — Послушайте, Бейб, вы говорили, что есть вещи, которые я должна знать, и поэтому я здесь. Это будет нелегко для нас обоих. Расскажите мне, а потом я уеду.

Подали вино, и после того как официант наполнил бокалы, Бейб осушил свой в два глотка.

— Я хотел, чтобы ты поверила, что я действительно заботился о Гейбриэл, — сказал он. — Мы сделали друг друга счастливыми, Ники. Ты слишком молода, чтобы понять это, но это было редкое и драгоценное чувство, которое возникло между нами…

Вернулись нежелательные воспоминания. Об удовольствии, которое испытывала Элл в компании Бейба, о смехе, который раздавался в их коттедже, о надеждах и мечтах, которые умерли одной ужасной ночью… Она услышала, как Бейб сказал:

— Мы думали о том, что настало время пожениться. Ники с изумлением уставилась на Бейба, а он взял бутылку, опять наполнил бокал и залпом проглотил содержимое. С ее губ сорвался вопрос:

— X. Д. знал?

Послужило ли это мотивом, мучил ее вопрос. Был ли он взбешен до такой степени, чтобы помешать Элл предъявить свои права на имя Хайлендов. Может быть, он избрал самый быстрый и жестокий путь, чтобы предотвратить женитьбу?

— Нет, — ответил Бейб, — мы знали, что было бы ошибкой сообщать об этом кому-нибудь. Мы думали о побеге. Я собирался посадить в машину Элл и тебя и уехать в Чарлстон.

Ники покачала головой, потом слабая улыбка тронула ее губы: ирония судьбы — Бейб Хайленд мог стать ее отчимом.

— Насколько я помню, — сказала она, — вы не были на похоронах. Если вы так ее любили…

Бейб посмотрел на нее с неподдельным сожалением.

— Меня, как и тебя, Ники, отослали. На этом настаивал X. Д. Он сказал, что мое присутствие на похоронах Гейбриэл может вызвать нежелательные сплетни. И для тебя…

Эти извинения были жалкими и раздражали Ники.

— Вы хотите, чтобы я поверила, будто ваш отец осудил то, что люди говорили о нас? Он сделал нас отверженными.

Бейб наклонил голову и опять наполнил свой бокал. Еда была уже перед ними, но осталась нетронутой.

— Ники, — мягко сказал он, — я не могу осуждать тебя за то, что ты так думаешь. Я не могу отрицать того, что ты говоришь. Я был молод, эгоистичен, бездумен. У меня не было сил противостоять X. Д. Он был… слишком могущественным. Но Бог свидетель, я заботился о твоей матери. И мне стыдно, что я не смог помочь тебе.

Он хочет, чтобы Ники его поняла? Что это? Внезапно перед ней встала картина из ее детства: мужчина рядом с откинувшимся телом Элл. X. Д…? Или, может быть, Бейб? Может быть, он убийца, молящий о прощении?

— Вы были там, да? — обвинила она. Вы были там в ту ночь, когда она умерла!

Мальчишеское лицо Бейба застыло в ужасе.

— Бог мой, — прошептал он, — ты не можешь верить… Ники, ты не можешь верить этому!

Глаза Ники сузились, когда она изучала Бейба через призму воспоминаний. Он выглядел невинным, как ангел, но она лучше чем кто-либо другой знала, что Хайленды мастера обманывать.

Внезапно Бейб начал плакать. Он всхлипывал, как ребенок, открыто и не стыдясь, хотя на него смотрели официант, хозяйка и другие обедающие. Для Ники было очевидно, что к нему — вернулись давно похороненные воспоминания.

— Я был там, сказал он отрывисто. Она была так счастлива, так прекрасна. Мы говорили о том, что уедем, начнем новую жизнь. Мы собирались жить одной семьей, мы трое… Мы… Это моя вина, сказал он тонким голосом, закатив глаза, точно в бреду, отчего у Ники по спине пробежали мурашки. Это все моя вина. Если бы я остался с ней в тот вечер, как она просила меня, я мог бы защитить ее от убийцы. Но я… я сказал «нет», сказал, что мы не должны выставлять напоказ наши отношения, пока не поженимся.

Наступило долгое молчание. Бейб вернулся к окружающей действительности и с выражением искренности заглядывал Ники в глаза.

— Ты имеешь право ненавидеть меня. Я мог бы спасти ее!..

Но меня там не было!

Ники верила ему. Не только из-за его слез. Или из-за слов.

Просто она видела перед собой человека, который был подавлен смертью Элл — с ней было то же самое. Воспоминания этого человека были такими же болезненными, как и ее собственные. Рассказ Бейба опять заставил ее пережить трагедию матери. После стольких лет пустых обещаний Элл наконец поверила, что она будет невестой. Как счастлива она, должно быть, была!

Прощение пришло.

— Вы не могли знать, что это случится, — спокойно сказала она.

— Ники…

— Что?

— Дай мне шанс быть твоим другом… в память о Гейбриэл. Она засомневалась. Поверить Бейбу Хайленду — это одно, но пойти дальше этого… Ники трудно было такое вообразить.

— Друзья доверяют друг другу, — сказала она, но без горечи. — А я не думаю, что смогу доверять кому-то из Хайлендов. Даже вам, Бейб.

Он понимающе кивнул.

— Тогда дай мне шанс доказать тебе, что я не враг тебе. Можешь ты сделать это?

— Не знаю. Я сама построила свою жизнь, Бейб. Мне понадобилось на это много времени. Я не хочу, чтобы что-то… или кто-то испортил ее. — Видя грусть в его глазах, она воспользовалась методом Хелен сохранять мир. — Но я подумаю об этом, — сказала она. — Обещаю, что подумаю.

Глава 23

Проснувшись от какого-то внутреннего толчка, Ники зевнула и потянулась, наслаждаясь последними мгновениями тепла постели. За окном деревья застыли от мороза. Это не совсем былое Рождество, подумала она, но все равно оно чудесное.

Она с неохотой откинула одеяло и потянулась за шерстяным халатом. На ноги она натянула толстые шерстяные носки и тихо прошла в ванную, чтобы не разбудить спящих гостей.

— Веселое Рождество, — прошептала она своему отражению в зеркале. Отражение улыбнулось ей в ответ, излучая то же счастье, что чувствовала она сама.

Она быстро умылась и почистила зубы, затем спустилась вниз, чтобы приготовить завтрак. Все сегодня казалось другим, даже пахло по-другому. Может быть, это просто запах вчерашнего обеда? А может быть, это присутствие Хелен и Ральфа, которые спят наверху, и от этого дом такой уютный и теплый.

Рождество всегда было горьковато-сладким праздником для Ники. Потому что она всегда была зависима от других. Но на этот раз все было иначе. Ее собственная жизнь казалась интересной и полной, и впервые она была с людьми, которых любила.

Она поставила тесто, чтобы приготовить вишневый пирог, накрыла кастрюлю полотенцем и оставила подниматься. Напевая, она отобрала дюжину апельсинов, чтобы приготовить свежий сок, включила автоматическую кофеварку, достала копченую ветчину, яйца, а когда был готов кофе, налила себе чашку.

Она прошла в гостиную, которая уже была отремонтирована, и наслаждалась плодами своих трудов. Хотя еще много нужно было сделать, ее коттедж теперь был похож на дом: отремонтирован деревянный пол, заново покрашены стены, обновлена кухня.

На каменной доске стояли толстые свечи. В центре гостиной высилась елка, украшенная красными ленточками и крошечными белыми огоньками, наверху сверкала звезда. Под ней были сложены подарки, которые Ники выбирала с такой любовью. Никогда раньше она не покупала столько подарков, никогда раньше ей не хотелось поздравить стольких людей.

Услышав шум наверху, Ники вернулась на кухню. Быстро и ловко поставила пирог в печь, накрыла стол, взбила омлет.

Когда появились Хелен и Ральф, все уже было готово.

— Счастливого Рождества, Ники, дорогая! — сказала Хелен.

— Счастливого Рождества, Хелен! Я так счастлива, что ты смогла приехать!

— Здесь чудесно, — смущенно сказал Ральф, стоя рядом. — Я давно по-настоящему не праздновал Рождество.

— Я так рада видеть тебя здесь, — сказала Ники, обнимая дедушку. Ральф похудел с тех пор, как она его впервые увидела в Калифорнии. После двух лет разлуки он сильно постарел.

Ел он очень мало, как заметила Ники.

— Может быть, ты хочешь чего-нибудь еще? — спросила она. — Тосты…

— Нет, спасибо, — ответил он, — просто я старею. Пропадает все, даже аппетит.

— Чепуха, — возразила Хелен. — Если следить за собой, то человеческий организм может функционировать замечательно даже в пожилом возрасте.

Ральф согласно улыбнулся и, достав из кармана пачку сигарет, закурил.

— В этом вы весь, мистер Сандеман, — указывая пальцем на сигарету, сказала Хелен. — Если вы наполняете свои легкие ядом, то чего же ждать?

— Я выброшу сигарету, если это вас беспокоит, мэм, — предложил Ральф.

— Я не о себе говорю, мистер Сандеман, — возразила Хелен. — Ваше здоровье всякий раз страдает, когда вы зажигаете один из этих… один из этих гвоздей гроба!

— Хелен, пожалуйста… — вмешалась Ники, надеясь спасти праздничное настроение.

— Все в порядке, — отозвался Ральф, — если бы, мэм, я был помоложе, то непременно бы обратил внимание на ваш совет. Но в моем возрасте, — он пожал плечами, — я помню только об одном, что от чего-нибудь умру. Пусть это будет что-то, что доставляет мне удовольствие.

Хелен поджала губы, но, поймав взгляд Ники, воздержалась от дальнейших комментариев.

Через несколько минут, когда они убирали со стола, Ральф начал кашлять. Ники кинулась подать ему стакан воды, но он замахал руками. Она беспомощно наблюдала, как он упал на стул и пытался обрести дыхание.

Когда приступ прекратился, Ники сказала:

— Я думаю, что стоит вызвать доктора. Ральф покачал головой.

— Он не скажет мне ничего нового. Это эмфизема. Нечего беспокоиться.

— Звучит ужасно, — запротестовала Ники. Ральф выдавил из себя улыбку.

— Этого недостаточно, чтобы убить такого стреляного воробья, как я. Я прошел две войны, помнишь? Кроме того, у меня есть красавица внучка, так что мне стоит жить.

— И все-таки нужно вызвать врача, — настаивала Ники. — Вдруг что-то…

— Я займусь этим, когда вернусь в Калифорнию, — пообещал Ральф. — Сейчас есть более важные дела.

Он взял Ники за руку и провел в гостиную. Здесь протянул руку и достал из-под елки сверток, который оставил тут накануне вечером.

— Счастливого Рождества, дорогая, и наилучших тебе пожеланий.

В свертке был голубой кожаный альбом, полный фотографий — солдаты на войне, простые граждане, защищающие правое дело, женщины и дети, чьи лица были омрачены ужасом войны.

— Они некрасивы, — извинился Ральф, — но это моя лучшая работа, и я хочу, чтобы она была у тебя.

Не говоря ни слова, Ники крепко обняла дедушку, желая, чтобы ее подарок был также драгоценен для него. Она протянула ему плоский сверток.

— Это не очень оригинально, — сказала она, пока он развязывал ленточку.

Но когда она увидела, что его глаза наполнились слезами, то поняла, что подарок превосходен. Это была рамка ручной работы, разделенная на три части. В центре была фотография Ральфа Сандемана, каким он был много лет назад, когда его карьера фотожурналиста была в расцвете. С одной стороны была фотография Элл, сидящей в этой самой комнате, молодой, красивой, полной надежды. С другой фотография Ники, когда ей было всего лишь восемь лет, в нарядном платьице.

Ральф трогал фотографию дочери, которую никогда не видел и не знал, дрожащими пальцами.

— Моя малышка, — в его голосе было изумление, — моя Гейбриэл.

Ники ласково погладила его щеку, вытерев слезы.

— Откуда это у тебя? — спросил он, указывая на свою фотографию.

— Я позвонила на фотовыставку в Калифорнию. Сказала им, что хочу удивить своего дедушку. Они помогли мне найти фотографию.

Прижимая подарок к сердцу, Ральф встал и покинул комнату.

Ники хотела было пойти следом, но Хелен остановила ее.

— Он хочет побыть наедине с воспоминаниями, Ники. Дай ему время. — Ники опять села.

— Я горжусь тобой, — сказала Хелен. То, что ты сейчас сделала, показывает, как ты выросла. Что ты многое понимаешь в любви.

«Правда ли это?» — думала Ники.

— Я не забыла о тебе, — сказала она Хелен, протягивая ей обтянутую атласом коробку, наполненную дорогим мылом, ароматизированными солями для ванн, кремами, пудрой.

— Спасибо, Ники. А теперь прими мой подарок и совет. Она подождала, пока Ники распаковала ее подарок — кремовую шелковую блузку с длинными рукавами и высоким воротником, отделанную кружевами ручной работы.

— Просто чудо! — воскликнула Ники.

— Только в том случае, если ты будешь ее носить. Я советую тебе помнить о своей женственности. Ты можешь работать, как мужчина, но ты женщина. Помни об этом.

— Да, мэм, — поддразнила ее Ники, понимая, что Хелен говорит не только о кружевах.

Внезапно за окном послышались звуки веселой рождественской песенки. Ники побежала открывать дверь. Это были Кейт и Тим и целая орава ребятишек, которые пели тонкими голосами. Ники запела с ними, еще раз моля о чуде о том, чтобы у Кейт и Тима появился свой собственный ребенок.

Когда пение кончилось, Ники пригласила всех в дом. Опять обменялись подарками, а каждый ребенок получил носок, полный конфет. Потом певцы поехали дальше, а Ники прошла на кухню, чтобы пригласить всех к столу. Ральф с сигаретой в руке стоял у окна, пристально глядя вдаль.

— Может быть, ты должен бросить это, — сказала она. Ральф рассмеялся:

— И ты тоже? Ну не странно ли, ведь ты выращиваешь табак!

— Не думаю. Я, конечно, не так… радикальна, как Хелен, но, учитывая состояние твоего здоровья, было бы разумно бросить курить.

— Может быть, — согласился он. — Но попробуй бросить после того, как курил сорок лет. Это непросто, Ники. Для меня во всяком случае.

Она хотела еще поговорить с Ральфом, но тут один за другим стали приходить с поздравлениями друзья из кооператива, Джим Дарк и Джоди Макинтайр из соседнего графства. Потом появился Бо с гирляндой, которую сделал из сосновых веток. Он быстро и смущенно преподнес свой подарок. Сказав, что пришел проверить «бьюик», зашагал прочь. Ники окликнула его, но он продолжал идти. Она позвала погромче, но он не остановился. Внезапно у нее появилась идея. Она взяла на кухне маленький бумажный пакет и пошла следом за Бо. Она сказала ему, чтобы он закрыл глаза, а когда он сделал это, она надула пакет и хлопнула по нему. На лице Бо не дрогнул ни один мускул. Потом она громко похлопала в ладоши, но он по-прежнему не двигался. Может быть, Бо не отстает в развитии, а просто плохо слышит? В этом случае ему можно помочь? Что бы это был за новогодний подарок, подумала она.

Стараясь скрыть свое волнение, Ники дотронулась до Бо, давая ему понять, что игра окончена. Он выглядел озадаченным, но последовал за ней в дом, где она дала ему кусок сочного окорока, перевязанный красной ленточкой, такой же, какой жарился у нее на плите. Лицо юноши просияло. Он взял руки Ники в свои и долго не отпускал их. Затем помчался домой, торопясь принести окорок к рождественскому обеду.

Обед, который приготовила Ники, был превосходен. Еда была обычной, но необычным было настроение и компания — включая Джима и Джо. Джим произнес молитву, а Ники добавила: «Аминь!».

После обеда все перешли в гостиную пить кофе и бренди. Ники поставила пластинку. Чуть дрожа, она достала из-под елки подарок Уилла, который он привез раньше. Это была василькового цвета шаль из чудесной английской шерсти. Она набросила ее на плечи, и с ее губ слетел легкий вздох.

Надеялась ли она найти нечто большее в открытке, которая была приложена к подарку, чем просто «Твой хороший друг Уилл»? Но почему же тогда к своему подарку — зеленой рубашке и подходящему к ней платку — она приложила открытку, где было написано «Моему любимому кантристу»?

Нет, подумала Ники, они просто друзья. Возможно, это и к лучшему. Она уже говорила Бейбу, она создала себе хорошую жизнь и не хочет больше рисковать ничем, ни для кого и ни для чего.

Церковь была украшена. Все фермеры кооператива «Виллоу Кросс», их жены и дети были одеты в свое лучшее праздничное платье. Следуя совету Хелен, Ники тоже сменила свои джинсы. На ней была новая шелковая блузка и черная бархатная юбка, ее золотистые волосы были схвачены бархатными ленточками, так что она походила на камею. Она уже не была здесь чужой, многие приветствовали ее, называя по имени, когда она с Тимом и Кейт шла по залу.

— Не знаю, почему ты хочешь встречать Новый год с двумя старыми женатыми людьми, — сказала ей Кейт.

— Мне больше не с кем.

— Правда? Ты веришь этому, Тим? — спросила Кейт мужа.

— Почему нет?

— Я думаю, Ники хочет, чтобы мы сопровождали ее на балы, — улыбнулась Кейт, — она хочет, чтобы мы защищали ее, сам знаешь от кого.

— Сам-знаешь-от-кого? — повторил Тим. — Он собирается сегодня вечером здесь быть?

— А вот и он, — объявила Кейт, указывая на Уилла, который собирался подняться на возвышение.

Ники отметила, что на нем ее рождественский подарок.

— Друзья и соседи, — сказал Уилл, — мое выступление не входит в официальную часть сегодняшних развлечений, но если никто не возражает, то я спою вам свою новую песню.

Он помолчал, ожидая тишины.

— Я назвал ее «Прелестная леди».

Он взял на гитаре несколько аккордов и начал петь.

— «Всякий раз, когда я закрываю глаза, то вижу тебя, прелестная леди… Полночь наступает и уходит, а тебя нет в моих объятиях, прелестная леди…»

«Интересно, кто она, эта прелестная леди, которая живет в его сердце, — подумала Ники. Та женщина, о которой рассказывал Джим? Уилл поет о прошлом?»

Когда песня закончилась, Уилл спел еще одну, потом еще. Наконец его место заняли музыканты, которые начали играть жизнерадостную танцевальную мелодию. А еще через секунду Уилл кружился по залу с одной из поклонниц.

Тим пригласил Ники на танец.

— Готова веселиться? спросил он.

— Спрашиваешь! — ответила она. Тим был хорошим танцором. Он кружил Ники, а другие пары старались следовать за ними.

Музыканты заиграли польку, и преподобный Клей пригласил Ники. Хоть он и был старше нес по крайней мере на тридцать лет, но танцевал с таким подъемом, что когда танец окончился, Ники не могла отдышаться.

Впервые ее пригласил танцевать Уилл, но она это расценила просто как дружеский жест. Как она заметила, Уилл танцевал со всеми дамами, но лишь по одному разу.

— Ты очень красивая сегодня, сказал он.

— Спасибо, — ответила она, разочарованная тем, что он назвал ее красивой, а не прелестной. Она спросила его о матери.

— Все по-прежнему, ответил он. — Она спрашивала о тебе.

— Я хотела навестить ее. — Она будет рада.

Ники думала, что вес это похоже на один из тех жутких школьных вечеров танцев, которые она была обязана посещать. С Уиллом было так просто разговаривать, когда они работали. Тогда она чувствовала себя абсолютно свободно. Почему же все иначе, когда играет музыка и его руки обнимают ее?

Когда он пригласил ее на второй танец, она почувствовала неожиданный прилив радости, что ее выделили из всех других. И Ники уже не уговаривала себя быть осторожной. Нет. У Уилла определенно были секреты, которыми он не хотел делиться. И если он знал о любви больше, чем она, о той любви, которая продолжается вечно то более вероятно, что он уже отдал кому-нибудь эту любовь.

Когда музыка закончилась, он поблагодарил ее церемонным: «Спасибо, мэм». Ники кокетливо улыбнулась: «Пожалуйста». После этого он танцевал со всеми по одному разу из числа тех, кто приглашал его. Она тоже несколько раз приглашала на танцы пожилых мужчин, которые были здесь с женами и детьми.

Приближалась полночь. Ники все время следила глазами за Уиллом. Он, как обычно, был окружен восхищенными женщинами. Наконец скрипач заиграл «Счастливый Новый год». Кейт и Тим заключили Ники в объятия, делясь с ней своей любовью. Джим Дарк тоже подошел обнять Ники.

Она оглядывалась вокруг в надежде увидеть Уилла. Но того и след простыл, он исчез с одной из своих прелестных дам.

Глава 24

С того вечера когда Ники произнесла речь вместо Уилла в кооперативе «Виллоу Кросс», она заняла определенное положение в обществе фермеров. Прошло два года, она стала более активной, все признавали, что она одаренный оратор. Фермеры, как правило, были неразговорчивы, терпеливы и принимали все неприятности без жалоб. Их было трудно подтолкнуть к какому-нибудь действию. Но с тех пор как Ники впервые вышла на трибуну, она доказала, что умеет убеждать. Она могла убедить самых скупых вложить что-нибудь в издание брошюр, самых апатичных — принять участие в демонстрации, которая устраивалась перед центром Хайленда. Были предприняты шаги против планов компании увеличить процент ввозимого табака за счет местных фермеров.

Когда Ники задумывалась от источнике своих новых талантов, то склонна была считать, что его питает ее глубокая ненависть к Хайлендам. Этой страстью она была охвачена больше, чем какой-нибудь другой.

На собрании летом 1983 года Ники выдвинула идею бойкота приближающегося пикника, который Хайленды устраивали в День Труда. Сначала это предложение не встретило поддержки. Многие фермеры ссылались на то, что они и люди компании в этот день встречались как друзья.

Одна женщина сказала, что было бы дурным тоном отвергать гостеприимство.

— А что такое хороший тон? — спрашивала Ники. — Спокойно сидеть, есть с их тарелки и благодарить их за это, а потом уйти ни с чем? Какова, по-вашему, цель этого пикника? Какова она была с самого начала — с 1920 года?

— С 1911 года, — раздался голос сзади. — Мой отец бывал там. Говорил, что никогда не пил так много пива.

— Тысяча девятьсот одиннадцатый год. Более семидесяти лет назад. Позвольте мне сказать вам, что и тогда цели были теми же. Накачать вас раз в год пивом с сосисками, чтобы вы не жаловались в остальное время. Все это ерунда, друзья. Пикник должен заставить нас поверить в то, что Хайленды наши друзья… Но все это вранье — что тогда, что сейчас. Мы должны дать им понять, что нам известна эта игра.

Раздались крики, свист, смех, но когда вопрос был поставлен на голосование, то более двух третей членов кооператива проголосовали за то, чтобы впервые с 1911 года бойкотировать пикник.

После собрания Уилл подошел к Ники.

— Должен признаться, что я предлагал это пять или шесть лет назад, когда мы были в тисках цен, но поднялся такой вой, что у меня не было никакой надежды протолкнуть это дело. Может быть, это происходит потому, что ты так здорово выглядишь, когда выступаешь, что люди выслушивают от тебя то, что они не стали бы слушать из уст другого человека. Как бы там ни было, я счастлив, что уступил тебе свое место.

Ники привыкла к лести Уилла. Он использовал каждую возможность, чтобы сказать ей, как она привлекательна, и это было чудесно. Но, отпустив комплимент, он обычно вскакивал в свой «пикап» и ехал куда-нибудь выпить или проводил вечер с кем-нибудь из членов своего клуба поклонниц.

— Знаешь, Уилл, — сказала она, — мне хотелось бы, чтобы ты не был так доволен моими речами. Мне нужно, чтобы ты поговорил о привозном табаке. Пришло время делать следующие шаги, а не только собирать петиции и отправлять их в Вашингтон. В конце концов, у промышленников целая армия лоббистов в Вашингтоне.

— Это факт, — согласился Уилл. — Мы не можем себе позволить купить такую армию.

— Может быть, и нет, — сказала Ники, — но мы не можем ее игнорировать, если хотим сохранить наши фермы. Уилл с минуту изучал Ники.

— И откуда мы возьмем сотрудников? Ты собираешься создать офис? — спросил он дразнящим тоном.

— Нет. Я просто поняла, что надо найти способ донести наши соображения до каждого, а не только до тех, кто рядом с нами. Табачные компании могут позволить себе заплатить за любую поддержку. Мы должны найти способ сделать это бесплатно…

Уилл покачал головой.

— Ты думаешь, что сможешь завоевать людей просто разговорами? Людей, которые ничего не знают о земледелии и не интересуются им?

— Мы можем по крайней мере попытаться привлечь их внимание. Знаешь, Уилл, когда я приехала сюда жить, больше всего меня поразило то, как люди Виллоу Кросс помогают себе сами, они не ждут, пока кто-нибудь другой решит их проблемы. Именно это мы и должны сейчас сделать. Признать тот факт, что результат борьбы в наших руках, и сделать все возможное, чтобы победить. Я хочу предпринять следующий шаг — и мне нужна твоя помощь. Как ты?

Он медленно кивнул.

— Как скажешь, прелестная леди, — ответил он, затем пожелал ей спокойной ночи и умчался на своем «пикапе».

Через две недели Уилл собрал членов кооператива на специальный митинг. Были приглашены журналист из «Дейли сигнал» и представитель местной телевизионной студии, мэр и конгрессмен, который представлял избирательный округ в Вашингтоне. Это была идея Ники пригласить конгрессмена.

— Даже если он не придет, — сказала она, — мы можем поставить его в известность о том, что в Виллоу Кросс происходит нечто, о чем ему следует знать.

Устроить митинг тоже было идеей Ники. После того как Уилл открыл митинг, спев песню «Фермер Браун», она произнесла речь о том, как выращивается иностранный табак, об условиях, похожих на рабство, которые существуют на плантациях Африки и Южной Америки.

Нечестно, — сказала она, — со стороны американских промышленников эксплуатировать людей других стран. Бесчеловечно извлекать выгоду из их страданий. Будет несправедливо позволить им разорить в погоне за наживой американских фермеров.

Как Ники и надеялась, сообщение о митинге появилось на первой странице «Сигнала». Выдержки из ее речи, так же как и песня Уилла, передавались несколько раз в телевизионных новостях.

Убедив Уилла, что они на правильном пути, Ники организовала такой же митинг в соседнем районе. Вскоре они совершили несколько поездок по всему штату. То ли из-за красоты Ники, то ли из-за таланта Уилла — телевизионные камеры следовали за ними по пятам. Сообщения об их кампании начали появляться в газетах и других штатов.

Пока Уилл и Ники боролись против угрозы иностранного табака, появилась еще одна угроза: отмена программы поддержки цен.

— Промышленники позволяют Конгрессу делать для них грязную работу, — сказал Уилл, найдя на кухонном столе Ники газету со статьей. Разве этого никто не видит? Неужели никого не волнует, что это может погубить тысячи фермеров?

— Мы заставим их подумать об этом, Уилл, — сказала Ники. Мы должны поехать в Вашингтон.

— Ты должна поехать.

— Но ты знаешь о земледелии больше, чем я.

Но это не о земледелии, Ники. Это о том, на что люди должны обращать внимание. Я думаю, это твое дело. Эй, — с усмешкой добавил он, — не могу же я петь песни перед конгрессменами?

Ники позволила себя уговорить. Они зашли слишком далеко, чтобы отступать. Ведь это затрагивало жизнь многих. Они позвонили своему конгрессмену и настояли на том, чтобы он организовал выступление представителя Виллоу Кросс во время слушаний по вопросу о табачных субсидиях.

Теплым вечером во вторник, когда вдоль реки Потомак начинают цвести вишни, Ники сидела в коридоре Конгресса США у комнаты слушаний и вспотевшими руками держала листки со своими заметками. Она была в синем костюме и белой блузке, ее густые светлые волосы были собраны сзади. Она даже отдаленно не напоминала фермера, который занимается выращиванием табака. Зная, что ее будут слушать мужчины, она думала, что это привлечет их внимание.

Она повернулась к Дженнифер Пирс, личному помощнику конгрессмена Самтера.

— Как долго нам еще ждать?

— Не знаю, — ответила мисс Пирс. Выйдет служитель и скажет, когда они будут готовы выслушать вас.

Вдруг в коридоре показалась группа вновь прибывших. Впереди шел высокий седой мужчина в безукоризненно сшитом английском костюме. Его осанка была прямой, почти как у военных, манеры сухими, но корректными, когда он отвечал на вопросы репортеров следовавших за ним.

— Это Десмонд Рис? — спросила Ники, узнав главу «Ригал Тобакко», которого не раз видела на фотографиях в журналах.

— Он самый, — ответила мисс Пирс. — Держу пари, он производит впечатление, и неважно, что он говорит.

Ники пришлось согласиться. Вопреки ее антипатии к табачным промышленникам, было трудно не поддаться впечатлению, производимому Десмондом Рисом. Он был выдающимся студентом в Гарвардском университете, звездой легкой атлетики. Выходец из среднего класса, он сумел добиться своего нынешнего положения. Больше всего Ники интересовал тот факт, что Десмонд Рис недавно одержал верх над Дьюком Хайлендом в борьбе за пост президента престижной Ассоциации табачных промышленников. Дьюк всегда мечтал занять этот пост, но это ему не удавалось.

Через полчаса дверь комнаты открылась. Молодой человек прошептал что-то мисс Пирс, а она обратилась в свою очередь к Ники:

— Они будут готовы выслушать вас через несколько минут. Войдите и сядьте.

С сильно бьющимся сердцем Ники последовала за служителем в комнату и села. Влиятельный конгрессмен с Севера заканчивал свою речь:

— Пусть табачные фермеры стоят на своих собственных ногах. Не стоит надеяться на программы, которые эта страна не может больше поддерживать. Я бы не выполнил своего долга, если бы не протестовал против поддержки табака, тогда как у многих американцев нет хлеба.

Хотя Ники и была готова к возражениям, но перед таким натиском она почувствовала себя неуверенно. Когда конгрессмен закончил говорить, то встал председатель комитета.

— Наш следующий оратор, — сказал он, — находится здесь по специальной просьбе нашего коллеги из Северной Каролины. Мисс Николетта Сандеман, пожалуйста, выйдете вперед.

Ники глубоко вздохнула и вышла на середину комнаты, стараясь вернуть себе уверенность. Она была здесь для того, чтобы говорить от имени своих друзей и соседей, напомнила она себе, от лица всех фермеров, чье существование зависит от золотого листа.

Она села у микрофона и разложила свои записи. Выдавив из себя улыбку, она начала:

— Господин председатель, господа члены комитета… Сегодня я представляю здесь табачных фермеров Виллоу Кросс, Северная Каролина. Я хочу сказать о тех, о ком забыли в дебатах о бюджете, о мужчинах и женщинах, таких, как я, которые всю жизнь работают от зари до зари и которые скорее умрут, чем достигнут благосостояния. Я здесь, чтобы напомнить вам, что выращивание табака всегда было почетным способом заработать на жизнь, с тех пор как Америка провозгласила независимость. Табачные фермеры помогли выиграть борьбу, помогли Америке стать богатой, так же как сейчас помогают держаться экономике Юга. — Она замолчала, чтобы перевести дыхание, и оглядела лица вокруг себя. — Я здесь для того, чтобы бросить вызов любому, кто называет программу поддержки подаянием или считает, что это ведет к благосостоянию. Прекращение действия программы — не решение проблем бюджета. Это уступка табачным компаниям. Если прекратится поддержка, они будут контролировать рынок и устанавливать цены, какие пожелают, за счет фермеров. Если, уважаемые представители, вы действительно заинтересованы в экономии денег налогоплательщиков, то поднимите налоги на сигареты. Я надеюсь, вы не повернетесь спиной к фермерам, которые служили Америке так долго и так часто.

Она отодвинулась от микрофона, ожидая вопросов членов комитета. Возможно, ее не принимали всерьез, потому что она была слишком хороша для того, чтобы быть настоящим фермером, но вопросы были удивительно короткими и нейтральными. Как давно она занимается земледелием? Уверена ли она, что возврат к свободному рынку не будет выгоден земледельцам?

Когда Ники отошла от микрофона, камеры следовали за ней, пока она не села на место в конце комнаты.

Председатель прочистил горло.

— Следующий оратор, — сказал он, — тоже здесь по специальной просьбе начальника медицинского управления Соединенных Штатов. Доктор Алексей Иванов, пожалуйста, выйдите вперед…

Ники вся превратилась во внимание, ее глаза шарили по комнате. Алексей! Но она нигде его не видела.

— Возникла пауза, пока выяснили, что его нет в комнате. Служитель прошептал что-то председателю комитета, и тот объявил, что доктор Иванов был срочно вызван к телефону, но прибудет через минуту.

Вот наконец и он. Он вошел в дверь и сразу же направился к столу свидетеля, элегантный, уверенный в себе. Даже более красивый — если это только было возможно. Интересно, думала Ники, знает ли он, что она выступала перед ним…

В следующий момент пришел ответ. Прежде чем сесть за стол, Алексей быстро оглядел помещение и увидел Ники. Чуть задержав на ней взгляд, улыбнулся.

«Алексей, Алексей Иванов», — повторяла она про себя, и на нее нахлынули прежние чувства. Рада ли она видеть его? Она не была в этом уверена, но лишь в первый момент. Теперь она уже больше не школьница, а женщина с определенными целями, часть общества, которое любила.

Но что здесь делает Алексей? Она внимательно слушала его выступление:

— Господин председатель, уважаемые представители, как врач, специализирующийся на заболеваниях сердца и кровеносной системы, я хочу напомнить вам о моментах более важных, чем экономические. Я призываю вас подумать о здоровье и благополучии американцев. О цене выращивания табака надо думать не в долларах и центах, а в человеческих жизнях. В своей практике я сталкиваюсь с огромным количеством ненужных страданий. Многие из них вызваны курением. Я утверждаю — преждевременная смерть, заболевания…

У Ники упало сердце, когда она слушала, как Алексей перечисляет заболевания, которые вызваны курением. Он начал с болезней сердца и респираторных заболеваний, потом перешел к раку легких и хроническому бронхиту — и закончил вредом, который причиняет курение еще не родившимся детям, если мать курит во время беременности. Ники пришла сюда, чтобы бороться с равнодушием и жадностью, но это!.. К такому нападению она не была готова, у нее не было защиты.

— Ни один разумный человек не может поддерживать выращивание такой культуры, как табак, — продолжал Алексей, — потому что следует помнить: табак разрушает здоровье тех, кто его использует, зачастую употребление его ведет к смерти.

Ники покраснела, когда Алексей закончил свою речь. Ей казалось, что она направлена лично против нее. Сама она не курила и поэтому не думала о проблеме курения и здоровья. Она рассматривала свой табак с исторической точки зрения, даже можно сказать, с романтической. Теперь Ники была показана та сторона жизни, которую она не хотела видеть.

Алексею не было задано никаких вопросов.

Когда он шел по проходу мимо того места, где она сидела, то вдруг схватил ее за руку и потянул из комнаты. Обрадованные возможностью сфотографировать двух удивительно красивых людей, фотографы быстро защелкали камерами, а один или два двинулись за ними следом.

— Что ты делаешь? — прошептала Ники Алексею. — Это не принесет пользы ни тебе, ни мне!

— Не обращай внимания. Я хочу сказать тебе, что мне хотелось бы сделать, — пробормотал Алексей, улыбаясь в ответ на ее негодование. Сначала мне захотелось встряхнуть тебя… а потом, — он понизил голос, — обнять.

Ники не знала, что ответить. В обществе Алексея она по-прежнему чувствовала себя школьницей.

Фотографы оставили их в покое, он взял ее за руку.

— Пойдем, Никушка, иди за мной… — Он шел быстро, не давая ей возможности сказать ни слова, к близлежащей стоянке машин, где его ждал серебристый «мерседес».

Можно узнать, куда ты везешь меня? спросила она.

— В спокойное и уединенное место. Где мы могли бы поговорить.

Он быстро проехал небольшое расстояние до «Джефферсон-отеля», который находился в нескольких кварталах от Белого дома. Алексей провел Ники через холл в небольшой уютный отделанный деревом ресторан, который напоминал столовую в помещичьем доме. Метрдотель с уважением приветствовал Алексея и провел их к уединенному столику в углу. Это место сильно отличалось от тех, которые им были знакомы в Нью-Йорке, но оно, казалось, более подходило для Алексея зрелого, уверенного, с достойными манерами. Он заказал бутылку шампанского.

— Надеюсь, ты не возражаешь, — сказал он. — Я хочу выпить за судьбу… за то, что она вновь свела нас. Ники заговорила на нейтральную тему:

— Я рада, что ты занимаешься делом, о котором всегда мечтал, — заметила она. — Кардиология — это, наверное, очень интересно.

— Возможно, — ответил он, — но я выбрал ее по личным причинам.

Ники была озадачена. Раньше он не говорил о том, что особенно интересуется этой проблемой.

— По каким личным причинам? — спросила она.

Он посмотрел на нее так, будто перестал понимать английский язык.

— Ты должна знать… Ники покачала головой.

— Ты не знаешь, очень медленно произнес Алексей, как будто ставил сложный диагноз, — что Дмитрий умер от сердечного приступа?

Ники снова покачала головой, пораженная удивлением в его голосе.

— Это случилось сразу после того, как мы были вместе. Он собрался ставить пьесу в Канзасе, и они вызвали меня туда. Я пытался позвонить тебе, но ты не хотела говорить со мной…

Она все поняла. Даже Хелен пыталась ей сказать об этом, но она отказалась слушать, запретила ей говорить о нем.

— Прости, — сказала Ники, — жаль, что я не знала. Я должна была…

«Но какое это теперь имеет значение», — подумала она. Она была напугана взрывом этой страсти, боялась, что это приведет ее туда же, куда и других женщин ее семьи. Она думала, что этот страх теперь побежден, и тем не менее ей иногда казалось, что она невольно расхолаживает Уилла…

Алексей спросил ее о Хелен, и Ники сказала, что они перезваниваются и переписываются.

— Я надеюсь, ты понимаешь, что меня такое не удовлетворит, — заметил Алексей. — Теперь, когда я опять нашел тебя, я собираюсь позвонить тебе — и очень скоро. Мы потеряли так много времени… — Он поднял бокал шампанского и прикоснулся к ее бокалу.

Ники молча присоединилась к его тосту. «Приятно, когда за тобой ухаживают», — подумала она. Давно уже никто не смотрел на нее так, как Алексей, с обожанием и желанием. Возможно, они предназначены друг другу судьбой.

— А теперь, — твердо сказал он, хотя глаза его смотрели на нее с нежностью, — я не могу не поинтересоваться причинами, которые привели тебя в Вашингтон. Объясни мне, что такая хорошенькая девушка, как ты, делает в стане противника по такому важному вопросу? Как ты можешь быть частью этой ужасной промышленности?

— Я никогда не думала, что табак приносит такой вред, — медленно произнесла она. — Просто его все выращивают в Виллоу Кросс. Я люблю мою ферму, Алексей, мне нравится место, где я живу. Мне никогда не приходило в голову, что я кому-то причиняю вред.

— Если бы ты поработала со мной хотя бы неделю, Ники, — сказал Алексей, то у тебя не осталось бы никаких сомнений. Прости, но я ненавижу сигареты, мое чувство столь сильно потому, что мне не хочется лечить пациентов, которые продолжают курить. Вокруг полно тех, кто хочет помочь себе, так почему же я должен пожертвовать своим драгоценным временем и ценной техникой ради тех, кто продолжает разрушать себя?

— Но что если люди не могут бросить курить? — спросила Ники, вспомнив Ральфа. — Если это слишком тяжело?

— Конечно, тяжело, — нетерпеливо согласился Алексей. — Никотин это тот же наркотик, так же, как героин. Но есть способы расстаться с этой привычкой. Все зависит от элементарного выбора: жизнь или смерть.

В кармане Алексея раздался сигнал. Он выключил его и, извинившись, сказал, что ему нужно позвонить.

— Моим пациентам нередко нужно постоянное внимание, — сказал он.

Через несколько минут он вернулся.

— Ты простишь меня? — спросил од. — Мне нужно уехать. Тебя подбросить куда-нибудь?

Ей хотелось подумать о событиях этого дня.

— Я допью свое вино, а потом возьму такси до аэропорта. Он кивнул.

— Но обещай мне, что я увижу тебя.

— Конечно.

— Спасибо, Ники, — Сказал он. — Еще раз прости меня. Он оставил на столе деньги и, наклонившись, быстро поцеловал ее.

Она улыбнулась. Его сожаление определенно было искренним, и тем не менее она могла сказать, что он был рад звонку.

— В следующий раз я хочу услышать о твоей работе, Алексей, — сказала она на прощание. Это так интересно, так важно.

— О да, Никушка, — ответил он, уже почти уходя. — Нет ничего более важного или волнующего, чем ремонтировать человеческое сердце.

Когда он ушел, она подумала: может быть, сама судьба послала ей Алексея, чтобы он починил ее истерзанное сердце.

Вскоре после того как она вернулась в Виллоу Кросс, в Конгрессе прошло голосование по вопросу о табачных субсидиях. Результат был отрицательным для фермеров: впредь больше не будет ни программы поддержки, ни невозвратных ссуд для фермеров. За табак, который не будет продан с аукциона, станут отвечать кооперативы. Фермам придется еще тяжелее, и табачные компании станут еще богаче.

Опечаленная этим поражением, Ники в то же время постоянно думала о том, какой вред приносит табак. Раньше она обращала мало внимания на проблему здоровья, но теперь она не могла думать об этом. Ее новые знания подпитывались звонками от Алексея. Он говорил, что хочет приехать навестить ее, но очень трудно выкроить время. От него зависят слишком много людей…

Ники не могла справиться со своими сомнениями и решила поговорить с Уиллом, который не раз помогал ей в прошлом.

— Тебя не беспокоит, что мы выращиваем табак, — спросила она его однажды, — тебя не волнует то, что ты слышишь о вреде, который он причиняет?

Уилл был удивлен этим вопросом.

— Люди давно говорят об этом, — ответил он. Я сам никогда не курил, но не вижу большой разницы между выращиванием табака и зерна для производства алкоголя, Ники. Это не противоречит закону, а люди сами могут решить, пользоваться этим или нет. Так всегда было в Америке, и, насколько я могу судить, именно так и должно быть.

Это действительно ответ, подумала Ники, хотя и не совсем удовлетворяющий. Но любой другой означал бы конец того образа жизни, который она полюбила.

Глава 25

Алексей приехал без предупреждения.

Ники сидела на лужайке и писала письмо Хелен. Бо возился с машиной. Ее помощь Бо была одной из самых больших радостей в жизни Ники. Она заплатила за анализы и за слуховой аппарат, который он теперь носил. В воскресенье после службы в церкви с Бо занимался Тим. Теперь каждое слово, сказанное Бо, так радовало ее, каждый его успех так волновал, как будто он был ее собственным ребенком.

Внезапно на дороге показалось облако пыли, потом из него возник серебристый «мерседес» и остановился в двадцати ярдах от того места, где она работала. Из машины вышел Алексей и поспешил ей навстречу.

Ники была рада его видеть и бросилась в его объятия.

— Почему ты не позвонил? Почему не сообщил, что приедешь? — спрашивала она.

— Я не хотел, чтобы мне сообщили, что ты слишком занята свои урожаем. И, — признался он, — я все равно ехал сюда. Мой коллега захотел услышать мое мнение о его пациенте, который живет недалеко отсюда.

— Заходи, — сказала Ники, я дам тебе что-нибудь выпить, а тем временем переоденусь.

Она провела Алексея в кухню, налила ему лимонад и побежала наверх. Она быстро стянула с себя джинсы и рабочую рубашку, вымыла лицо и руки, причесала волосы и завязала их сзади лентой. Затем надела нарядную юбку цвета слоновой кости и цветную блузку, которую ей недавно водарила Блейк.

Спустившись вниз, она нашла Алексея у двери — он смотрел на поля, где на солнце рос ее золотой табак.

— Теперь я понимаю, почему это место так много для тебя значит, — сказал он, — но все-таки мне трудно привыкнуть к тому, что ты фермер, Ники. И выращиваешь это… — Он махнул рукой в сторону полей.

— Табак это не просто культура, Алексеи, это образ жизни, который я полюбила.

Она вывела его из дома, желая, чтобы он все увидел так, как видит она, почувствовал все так, как чувствует она. Она хотела, чтобы он понимал ее.

Они гуляли вместе. Он протянул ей руку, и она дала ему свою. Она только теперь поняла, как одинока была ее жизнь на протяжении последних нескольких лет. — У нее не было таких простых удовольствий, как прогулка в солнечный день с человеком, который желал ее.

Непроизвольно Ники посмотрела вдаль. Алексей проследил за ее взглядом она смотрела в сторону владений Хайлендов. Он положил руку на плечо Ники и повернул се лицо к себе.

— Ники, — сказал он, — я никогда не нарушаю профессиональных тайн, но сейчас я должен это сделать. Я хочу, чтобы между нами на этот раз все было ясно. Я хочу быть честным с тобой. Я упоминал о звонке и о человеке, которого приехал посмотреть… Я хочу, чтобы ты знала — это Эдвард Хайленд.

Ники застыла при упоминании имени Дьюка. Алексей обнял ее, притянул к себе ближе.

— Думаю, я правильно сделал, что сказал тебе, — заметил он, — думаю, твоя жизнь сильно изменится, если ты сумеешь похоронить прошлое, забыть обиды…

— Ты хочешь, чтобы я подружилась с Дьюком Хайлендом?

— Тебя обидел его отец. Помни, Ники, что Эдвард по сути твой единокровный брат, и он очень больной человек. Он знает, что ему предстоит лечение и что никаких гарантий выздоровления нет.

Ники остановилась и посмотрела на него, .

— Алексей, почему ты просишь меня об этом? Он послал тебя?

— Нет, Ники. Я не стал бы делать это для него. Я предлагаю это больше для твоего блага, чем для его. Когда сердце наполнено злостью и ненавистью, то остается очень мало места для любви.

Она посмотрела на него и попыталась улыбнуться.

— Это профессиональный диагноз, доктор Иванов? Он дотронулся кончиками пальцев до ее щеки.

— Это результат наблюдений человека, который заботится о тебе. Возможно, я тоже эгоистичен, но теперь, когда я снова нашел тебя, то хочу, чтобы у нас появился шанс. Я хочу, чтобы ты была свободна ото всего, что заставляет тебя бояться любви…

«Смогу ли я это сделать, — спрашивала себя Ники, — смогу ли я забыть те горькие обиды, которые разделяют меня и Хайлендов? Она никогда не знала Дьюка так, как знала Пеппер и Бейба. С трудом могла припомнить, что говорила о нем Элл, она упоминала, что узнала его, когда он был очень молодым человеком, и он тогда был очень добр к ней. Похоже, однако, она не слышала о Дьюке ничего хорошего.

Но если прислушаться к воспоминаниям матери, то, может быть, стоит попробовать, что предлагает Алексей.

Может быть…

Часы, проведенные с Алексеем, пролетели незаметно. Они вернулись в дом, и Ники рассказывала ему, как она жила в Виллоу Кроссе; он же говорил о своей работе, о лазерной хирургии. День пролетел. Внезапно Алексей взглянул на часы.

— Бог мой, Ники! Что со мной? Ты, должно быть, проголодалась? Разреши мне пригласить тебя куда-нибудь на обед, — предложил он. — Я думаю, что мы найдем место, где подают хорошую еду и приличное вино.

Его слова заставили Ники улыбнуться.

— Давай останемся здесь, — сказала она, думая, как это будет прекрасно — пообедать в ее собственном доме. — С вином у меня плоховато, но, думаю, еду мы сможет найти хорошую.

Исследовав содержимое холодильника Ники, они составили меню: цыпленок, салат, а на десерт малина со сливками. Они обедали при свечах, и простая пища казалась изысканной в присутствии Алексея.

Поле обеда они сидели на ступеньках дома под звездами. Когда Алексей обнял ее, Ники расслабилась и прильнула к нему.

— Я так часто думал о тебе, — нежно сказал он, — мне хотелось быть ближе к тебе. Если бы я не потерял тогда Дмитрия, то у меня, может быть, хватило бы разума последовать за тобой. Но…

— Я не знала, что произошло с Дмитрием, сказала она, — и, наверное, показалась тебе холодной и жестокой.

— Нет. — Он тронул пальцами ее губы, чтобы она перестала обвинять себя. — Я понял, что ты не хотела причинять мне боль. Сколько раз я хотел, чтобы ты поверила мне. Ты ушла, потому что думала, что я вовлеку тебя в беду, а я лишь хотел любить тебя. Ники, если бы я был тогда старше и мудрее, то понял бы тебя, зная твою историю. — Он сделал глубокий вдох:

— Выходи за меня замуж. — И его темные глаза сверкнули в лунном свете, голос охрип от желания. — Я люблю тебя, Ники. Я любил тебя с первого дня нашей встречи. Позволь мне доказать тебе, что ты можешь на меня рассчитывать… Всегда.

Слова Алексея звучали волшебно. Ники чувствовала себя самой красивой и желанной женщиной в мире.

Но когда дело дошло от ответа, Ники запнулась:

— Я… Я не знаю, что сказать…

— Ты думаешь, я сумасшедший, предлагая это таким образом?

— Алексей, ты только что вернулся в мою жизнь…

— Но у меня нет сомнений, — Алексей улыбнулся, его уверенность не поколебалась, — ты можешь положиться на меня.

Она покачала головой.

— Нет, Алексей, мне не нужны от тебя гарантии. Я тоже выросла и стала мудрее.

Он немного подождал, потом поцеловал ее, притянул ближе, и она почувствовала его дыхание на своем лице, биение его сердца. Они вошли в дом.

Когда они стояли в темноте ее спальни, он поцеловал ее, бормоча ее имя. Она прижалась к нему, они опустились на кровать. Его руки сняли одежду, которая разделяла их. Он нежно гладил ее лицо.

— Я люблю тебя, Ники, прошептал он, его дыхание согревало ее кожу.

Пальцы Алексея гладили ее руки, бедра и икры, снимая напряжение и вызывая дрожь удовольствия. Она вздохнула, глядя на него в темноте, и подумала, как же он красив. Когда он почувствовал, что Ники расслабилась, прикосновения его пальцев стали более легкими, они скользили по ее телу как крылья бабочки. Ее дыхание участилось, когда он поцеловал ее груди, пощекотал языком ее соски. Она потянулась к нему, но он отстранился, его пальцы двинулись вниз, раздвинули ее ноги, исследовали и гладили ее, пока она не была готова для него. Его руки, казалось, были везде, вызывали ощущения, которые так долго спали. Когда ее дыхание стало шумным, он вошел в нее, двигался быстро и сильно, пока она не вскрикнула от удовольствия, выгнувшись дугой.

Он уснул, а Ники еще долго не спала, чувствуя тепло и безопасность. Но какая-то ее часть жила отдельно от Алексея, хотя они были так близки, как только возможно. Сумеет ли она любить его и доверять ему? Или правда то, что сердце, полное ненависти, не способно любить? Если она сделает то, о чем просит Алексей, будет ли она тогда свободна для любви?

Ники по привычке встала очень рано. Приняла душ, посмотрела на свое отражение в зеркале. Она выглядела все так же.

Быстро оделась и спустилась вниз, чтобы приготовить завтрак, достала из холодильника бекон и отрезала несколько кусочков. Разбила шесть яиц в миску и начала взбивать их, когда в дверь постучали. Она выглянула в окно и увидела, что это Уилл.

Вытирая руки, Ники поспешила открыть дверь.

— Что-то случилось? — спросила она, испугавшись, что Чармейн стало хуже.

— Ничего плохого не случилось. — Уилл подхватил Ники и закружил ее. — Ты не поверишь, что случилось! Я сам верю в это с трудом! Мне позвонил продюсер со студии звукозаписи из Нэшвилла. Кто-то записал мою песню «Фермер Браун» во время одного телевизионного шоу и послал запись в Нэшвилл. Продюсер спросил, есть ли у меня еще песни. Когда я сказал ему, что у меня их полно, он попросил меня прислать некоторые записи. Если они ему понравятся, то он запишет мой альбом! С настоящими музыкантами в студии!

— Это замечательно, Уилл! Поздравляю!

— Я пришел попросить тебя о любезности, Ники. Это очень важно.

— Все что угодно, Уилл, — быстро ответила она. После всего, что он для нее сделал, она готова была отплатить ему без просьб.

Он хотел было уже объяснить, но тут послышались шаги на лестнице. Ники взглянула на дверь кухни, не в силах скрыть своего смущения. Выражение радости слетело с лица Уилла.

В следующий момент в кухню вошел Алексей в шелковом халате, протирая глаза.

— Почему ты не разбудила меня, Ники? Я бы помог тебе приготовить завтрак.

Двое мужчин уставились друг на друга.

— Прошу прощения, — сказал наконец Алексей, — я не знал, что у тебя кто-то есть.

— Я уже ухожу, — сказал Уилл и вышел из дома. Ники побежала за ним и поймала его у грузовика.

— Уилл… Алексей… мой старый друг, — сказала она полуправду.

Уилл кивнул.

— Не надо объяснений, Ники. Ты красивая женщина, а он настоящий мужчина. Старый друг или нет, это неважно. — Он взобрался в грузовик и захлопнул дверцу.

Ники боролась с унынием, которое охватило ее. Он не был зол, он просто ушел, как джентльмен. Почему она позволила ему уйти?

— Ты не сказал, о какой любезности ты просил меня. Я не позволю тебе уехать, пока ты мне не скажешь!

Он ответил, слегка улыбнувшись:

— Я хотел попросить тебя поехать со мной в Нэшвилл. Для моральной поддержки. Возможно, это звучит глупо…

— Нет, — возразила она, — это вовсе не глупо. Назови день, Уилл, и я буду там.

Он кивнул, затем оглянулся на дом, как бы напоминая ей, что ее ждет гость.

Наступило молчание. Они несколько секунд смотрели друг на друга, потом Уилл уехал.

Когда она вернулась в дом, Алексей уже закончил приготовления к завтраку. Он не поднял глаза на Ники, когда она вошла.

— Это был Уилл Риверс, — сказала она, стараясь рассеять неловкость. — Его ферма дальше по дороге, мы принадлежим к одному табачному кооперативу.

— А! Так мистер Риверс приехал сюда утром по делу? — Кислый тон Алексея говорил о том, что он понимает все.

Ники была раздражена. Оба мужчины заставили ее почувствовать себя виноватой.

— Не по делу, — сказала она, — он пришел просить о любезности, и я окажу ему ее, потому что Уилл был мне хорошим другом с самого начала. Если бы не он, не знаю, как бы я здесь выжила.

— Это не объясняет, почему он был так зол, когда увидел меня здесь.

— Он не был зол, — быстро возразила Ники, — разве он выглядел злым?

Алексей улыбнулся.

— Я умею ставить диагнозы, моя дорогая. Вижу человека насквозь. — Отойдя от плиты, Алексей нежно обнял ее. — Все, что я говорил тебе вчера, Ники, правда. Может быть, ты еще не готова полностью разделить мои чувства, но я хотел бы знать: должен ли я считать мистера Риверса… соперником?

Соперник? Человек, который коллекционирует обожание женщин?

— Нет! — убежденно сказала она, давая единственный ответ, который могла. — Чтобы ни случилось между нами, Алексей, Уилл Риверс не соперник. Только сумасшедшая может в него влюбиться…

Глава 26

Владения Хайлендов были всего в нескольких милях от коттеджа Ники, но теперь, как и в детстве, эти владения являлись для нее другим миром. Насколько она могла видеть, там были зеленые лужайки, всевозможные деревья, цветущие клумбы. Главное здание казалось сказочным дворцом. Неподалеку дома были поменьше. Для гостей, гадала Ники, или для слуг?

Приблизившись к воротам, она вспомнила тот день, когда ее сюда привозила мать. Машина ехала так быстро, что Ники думала, что они разобьются. Но в тот день они повернули обратно.

Сейчас она продолжала ехать вперед. Вспомнив о желании Элл побывать здесь, Ники почувствовала прилив злобы. Но она подавила это чувство. Она приехала, чтобы заключить мир, напомнила себе Ники.

Припарковав машину, она подошла к белой двери с медным молоточком. Ее рука потянулась к молоточку, но на полпути застыла. Может быть, повернуть обратно? Выдержит ли ее самолюбие отказ?

Глубоко вздохнув, Ники взялась за молоточек и стукнула в дверь. Лучше узнать, что за этой дверью, чем всю жизнь сражаться с тенями.

Дверь открыл темнокожий дворецкий в униформе.

— Я хочу видеть мистера Хайленда, — сказала Ники.

— Мистер Хайленд ожидает вас? — вежливо спросил дворецкий.

— Нет. Меня зовут Николетта Сандеман. Пожалуйста, передайте ему, что я здесь.

— Да, мэм, — ответил дворецкий, проведя Ники в галерею с мраморным полом и стенами, обитыми узорчатой шелковой тканью. На стенах висели фамильные портреты. Указав ей на старинную золоченую скамью, где бы она могла присесть, дворецкий удалился.

Хорошо, думала Ники, наконец-то она зашла так далеко. Пока был жив X. Д., она об этом даже не мечтала.

Дворецкий вернулся через несколько минут.

— Пожалуйста, следуйте за мной, — сказал он и провел в солярий с экзотическими цветами. В шезлонге лежал Дьюк Хайленд. Он медленно поднялся на ноги, отбросив одеяло, которым были прикрыты его колени. Он молча изучал Ники, его темные глаза остановились на ее лице. Это была теплая и солнечная комната, и Дьюк здесь выглядел иначе, чем ей казалось в детстве, когда он был для нес какой-то мифической фигурой. Он не был похож на серьезно больного человека. Его тело выглядело крепким. Тем не менее Алексей говорил, что он находится в опасном для жизни состоянии, и у Ники не было основания не верить этому.

— Ты напоминаешь мне свою мать, — сказал наконец Дьюк глубоким, но не враждебным голосом. Что-то общее в манере держаться…

— Спасибо, — сказала Ники, высоко подняв голову, как бы желая показать, что не стыдится той истории, к которой не имела отношения. Дьюк указал ей на стул, затем занял свое прежнее место.

— Зачем ты здесь? — спросил он нейтральным тоном.

— Я слышала… может быть, сейчас подходящее время… нанести визит вежливости, — сказала она, аккуратно подбирая слова.

— Почему сейчас подходящее время?

— Потому что вы не совсем хорошо себя чувствуете. Дьюк нахмурился.

— Кто это сказал?

— Это неважно, быстро ответила Ники, не желая выдавать Алексея. — У меня была еще одна причина для визита…

— Я так и думал. — Дьюк кивнул головой с улыбкой удовлетворения. Ну, слушаю, сказа он, наклоняясь вперед, как бы подбадривая ее.

— Я пришла, потому что думала… потому что надеялась… Стоит ли нам оставаться врагами? Я никогда не могла понять, почему вы настроены против меня даже после маминой смерти и после смерти X. Д., почему Стерлинг Уэзерби сделал все, чтобы удалить меня из Виллоу Кросс. Потом я поняла, что за всем этим стоите вы…

— Продолжай, — сказал Дьюк, и его темные глаза заблестели при имени Уэзерби.

— Я до сих пор не понимаю, — продолжала она, — я просто хотела жить своей жизнью, и я не понимаю, почему вы используете всю свою власть, чтобы причинить мне боль.

— И?.. — спросил Дьюк, как будто все еще пытаясь узнать истинную причину прихода Ники.

— Все. Именно это я и пришла сказать. Может быть, у вас были причины злиться, потому что моя мать была в связи с вашим отцом. Но в этом он виноват так же, как и она, — добавила она быстро, не желая обвинять лишь Элл. — Но все это было давно. Сейчас нет никакого смысла злиться. Когда я узнала о вашей болезни, то продумала, может, вам станет легче, если…

— Ты хочешь сказать, что пришла лишь затем, чтобы помириться со мной? И это все, чего ты хочешь? — спросил он недоверчиво.

Ники подумала мгновение, отлично понимая, о чем спрашивает Дьюк. Была ли она готова здесь и сейчас признать, что у нее нет никаких прав, никаких претензий к Хайлендам?

— Да, — сказала она в конце концов, — это все, чего я хочу: положить конец злобе, оставить в покое прошлое. Я не чувствую себя свободной от этого. Я хочу прекратить это. Я хочу мира и покоя в своей жизни.

Дьюк пристально смотрел на нее, как бы желая запомнить ее черты. Потом она поняла, что он смотрит сквозь нее, точно видя кого-то другого.

Он откинулся назад.

— Твоя мать рассказывала тебе когда-нибудь, как мы познакомились? — спросил он, и голос его был удивительно ласковым.

— Нет, — удивленно ответила Ники.

— Мы познакомились в Монако весенним днем, — как бы вызывая в памяти прошлое, сказал он.

Ники вспомнила рассказ Элл о знакомстве с X. Д. Хайлендом в этом сказочном княжестве. О том, как уплыла на его роскошной яхте, как они путешествовали по романтическим местам и наконец приплыли в Америку. Но она никогда не упоминала о Дьюке. Ники покачала головой.

— Мама никогда не рассказывала этого. Она говорила мне…

— Говорила, что она познакомилась с моим отцом, — закончил предложение Дьюк. — Она не упоминала о том, что именно я нашел ее тогда, когда она не знала, где пообедает в следующий раз, я привел ее на яхту, а X. Д. отнял ее у меня? Ники продолжала качать головой.

— Я и не ожидал этого от нее. Знаешь, что мне понравилось в ней больше всего? Гейбриэл была первой девушкой, с которой я познакомился, и она не знала, что я сын и наследник X. Д. Хайленда. Она казалась такой свежей, такой искренней… Я думал, мы станем друзьями. Думал, что она та, которая может изменить мою жизнь…

Когда Дьюк говорил, его лицо смягчилось. И в душе Ники появилось к нему какое-то теплое чувство. Может быть, ее растрогала нежность, когда он вспоминал о своей юности, или его признание о неизвестной ей прежде любви к ее матери…

Но внезапно его тон изменился, стал холодным и резким:

— Но это все оказалось не так. Нет, твоя мать использовала меня и бросила. Потому что X. Д. казался более выгодной сделкой. И именно поэтому между нами не может быть мира. Понимаешь теперь, Николетта Сандеман?

— Нет! — запротестовала Ники. Пораженная признанием Дьюка, она все же не могла отказаться от надежды на примирение. Ники чувствовала, что между ними стоят не только гнев и ненависть. Совершенно очевидно, что он сам был чуть ли не влюблен в Гейбриэл. Почему же он не ненавидит X. Д. за то, что тот украл ее? Почему это разочарование переросло в вендетту именно между ними?

— Дьюк, — сказала она, пытаясь перейти на более доверительный тон, — должно быть что-то, что связывает нас. Я говорю это не потому, что мне что-то нужно от вас, а чтобы положить конец враждебности. Если прошлое причиняет вам боль, то и мне тоже! Разве не достаточно, что я росла без отца? Что я потеряла мать?

— Этого недостаточно! — отозвался он. — Этого никогда не будет достаточно. Не важно, что ты говоришь или делаешь, — мы всегда будем смертельными врагами. Я обещаю тебе это. И помни об этом всю свою жизнь!

Ники выбежала из дома. Теперь она точно знала, что ее страх перед Дьюком не был плодом ее детского воображения. Она спешила прочь от главного дома, когда увидела всадника, который приближался к ней. Это был Бейб.

На его загорелом лице отразилось удовольствие, когда он грациозно спрыгнул с лошади.

— Ники, вот так сюрприз! Какой чудесный сюрприз! — Теплое приветствие Бейба было полной противоположностью холодной враждебности Дьюка. — Почему ты не предупредила, что придешь навестить меня?

— Я приходила к Дьюку, — ответила Ники, не в силах сдержать дрожь.

— К Дьюку? — повторил Бейб, и его голубые глаза расширились от изумления. — Ради бога, зачем?..

— Не спрашивай меня, Бейб, пожалуйста… Я должна выбраться отсюда. — Она направилась к своему «бьюику», но Бейб схватил ее за руку.

— Оставь машину, — сказал он, — я ее пригоню тебе позже.

— Нет! — Она попыталась вырваться. Но Бейб крепко держал ее.

— Послушай, ты сейчас расстроена. Я-то знаю, что такое сталкиваться с Дьюком. Но у меня есть лекарство, помогающее выкинуть его из головы. Я могу поделиться им с тобой…

Его оптимизм был заразителен. Ники позволила довести себя до гаража, где раньше размещалась коллекция автомобилей X. Д. Сейчас здесь были новые модели.

— Какую мы возьмем? — спросил Бейб, указывая на машины — серебристый «ламборгини», голубой «мазерати» и красный «феррари», который помнила Ники.

Она указала на «мазерати» с откидным верхом, и Бейб одобрительно улыбнулся, как бы желая сказать, что быстрая езда на свежем воздухе принесет им пользу. Через минуту они уже летели на бешеной скорости.

— Скажи мне, зачем ты приходила к Дьюку? — спросил Бейб.

— Я хотела предложить ему дружбу, потому что слышала, что он болен.

Бейб изумился:

— Никто не знает об этом.

— Ты хочешь сказать, никто из тех, кто не живет в доме, поправила она.

Бейб кивнул.

— Дьюк знает, что я не выдаю секретов. Что касается прессы, то считается, что Дьюк будет жить вечно. Как и «Хайленд Тобакко», — добавил он с улыбкой.

— А откуда Дьюк знает, что ты ничего не скажешь? — спросила Ники, которая пыталась понять странные отношения братьев.

— Потому что так нас воспитал X. Д., ответил Бейб. — Он учил нас, что когда дело касается «Хайленд Тобакко», у нас нет выбора, мы должны держаться все вместе.

Ники задумалась.

— Знаешь, — сказала она, — я не помню случай, чтобы X. Д. учил меня чему-нибудь. Элл говорила мне, что он такой, какой есть. Но я не верила. Я была убеждена, что он становился другим со своими настоящими детьми. Знала, что у вас есть все, чего нет у меня…

— Ты говоришь не о деньгах, Ники?

Она покачала головой.

— Я представляла, как чудесно вы живете одной семьей в большом доме на холме, как радуетесь все вместе. Бейб печально улыбнулся.

— Ты все представляешь неверно, Ники. То, о чем ты думала, было просто фантазией.

Ники верила ему. Она видела благосостояние и привилегии, которыми пользовались законные дети Хайленда, но не заметила настоящего счастья.

Они ехали до тех пор, пока не достигли побережья. На пристани стоял парусник с эмблемой семьи Хайлендов. Когда Бейб и Ники вышли из машины, пожилой человек в капитанской фуражке приветствовал их.

— Добрый день, мистер Хайленд, мисс… — сказал он с улыбкой.

— Привет, Билл, — ответил Бейб.

— Билл работал на «Хайленд Тобакко», — пояснил Бейб, пока не состарился для такой работы. Теперь он присматривает за моими лодками.

«Как непохожи единокровные братья», — думала Ники. Она не могла себе представить, чтобы Дьюк заботился о старом рабочем. Ники смотрела на горизонт, где бледное небо встречалось с серо-голубой водой. Она чувствовала себя здесь очень спокойно. Вернулся Бейб с бутылкой шампанского, точкой икры и коробкой крекеров.

— Это похоже на праздник, — заметила Ники, — но у меня совсем не праздничное настроение.

— Сейчас самое время для шампанского, — возразил Бейб, наполняя два бокала искрящимся вином. Ты до сих пор мне не сказала, зачем приходила к нему.

— Это была еще одна моя фантастическая идея, — спокойно ответила она. — Я думала, что могу помириться с Дьюком.

— Но Дьюк не был в этом заинтересован, так?

— Он не просто не был заинтересован, — медленно произнесла Ники. — На какую-то минуту я почувствовала, что мой визит… тронул его. А потом он внезапно сказал мне, что ненавидит меня… И я знаю, что это так и есть, Бейб, я видела ненависть в его глазах.

— Очень жаль, что он обидел тебя, — мягко сказал Бейб, — но таков Дьюк, Ники. Он ни к кому не привязан и ни о ком не беспокоится.

«Это не совсем так», подумала Ники.

— Ты знаешь, что он познакомился с моей матерью раньше X. Д.? — спросила она. Бейб был озадачен.

— Это он сказал тебе?

— Он сказал… он сказал, что ему нравилась моя мать, что между ними могло что-то быть, но она встретилась с X. Д… Бейб помолчал. Его мальчишеское лицо было задумчивым.

— Это возможно, я думаю, — сказал он спокойно. — В этом есть смысл. — Заметив обеспокоенное выражение Ники, он взял ее за руку и сказал:

— Не надо обвинять свою мать в том, что случилось давно. Она была молода и одинока. Мы не можем судить ее, Ники. Не теперь.

Ники видела грусть в его голубых глазах. И хотя он защищал память Элл, Ники думала, не запятнана ли эта память связью с Дьюком.

Она наполнила бокалы, надеясь, что это улучшит настроение. Бейб покачал головой.

— Пойдем, — сказал он, — я знаю кое-что получше шампанского.

Бейб сбежал вниз, и вместе с Биллом они спустили лодку на воду. Ники с опасением посмотрела на нее. Бейб рассмеялся:

— У нас есть спасательные жилеты.

— А это безопасно? — с сомнением спросила она.

— Конечно, нет, — ответил он, как мальчишка, — именно это и доставляет удовольствие, Ники.

Она устроилась рядом с ним, и Билл отвязал судно. Они отошли от берега на тридцать ярдов, прежде чем он включил зажигание. Когда мотор зарычал, он громко рассмеялся, как будто этот шум наполнил его радостью.

В следующую секунду они неслись над водой, в лицо им летела водяная пыль, ветер трепал волосы. Ники была испугана и возбуждена. Бейб, как зачарованный, все прибавлял и прибавлял скорость. «Помедленнее», — хотелось сказать Ники, но ее сердце билось так быстро, что она не могла говорить. Кулаки ее сжимались по мере удаления от берега. Лодка, казалось, вибрировала от мощного двигателя. Словно вечность прошла, прежде чем Бейб сбавил скорость. Ники расслабилась, к ней вернулось дыхание.

— Бог мой, — сказала она, — за всю свою жизнь я не испытывала ничего подобного…

— Опасность — вот что возбуждает, — сказал Бейб, и его голубые глаза сверкали огнем, какого она раньше никогда не видела.

— А ты, Бейб, — спросила Ники, — ты не испугался?

— Здесь нечего бояться, Ники, — ответил он со странной улыбкой. — Удивительная вещь. Я так часто боялся, боялся непонятно чего, боялся только потому, что сидел в одной комнате с X. Д. или с Дьюком, боялся, пытаясь жить как Хайленды… Но здесь… Это единственное место, где я никогда ничего не боялся.

Глава 27

— Когда мы прибудем в Нэшвилл? — спросила Ники. По случайному стечению обстоятельств в городе проходил музыкальный фестиваль, и Уилл пообещал, что будет несколько дней непрекращающегося веселья.

— Мы не сразу поедем в Нэшвилл, если ты не возражаешь.

— Хорошо, а куда мы поедем? Это секрет?

— Нет, это сюрприз.

— Хорошо, — согласилась она.

Стоял чудесный июньский день, это был день Уилла. После всего того, что он для нее сделал, было лишь справедливо, что она сейчас рядом с ним. Кроме того, думала она, уже целую вечность у нее не было свободных от работы дней и было так приятно на несколько дней забыть о ней.

Когда появился дорожный знак «Мемфис», Ники поинтересовалась, почему они уклонились так далеко в сторону. Но Уилл продолжал ехать вперед, после Мемфиса он проехал еще тридцать миль до таблички «Уайтхевн».

— Не может быть, — смеялась она, — мы приехали туда, куда я и думала, что мы приедем?

— Да!

— Грейсленд! — засмеялись они вместе.

— Что заставило тебя приехать сюда? — спросила она. — Завтра вечером у тебя важная запись, я думала, что захочешь отдохнуть или позаниматься музыкой. Или заняться чем-нибудь, чем обычно занимаются музыканты.

— Ну, — возразил он, — будучи фермером, я не знаю точно, чем должны заниматься музыканты. Поэтому я просто развлекаюсь, если ты не против. Думаю, тебе не показался слишком банальным приезд в Грейсленд. Ты же янки, — поддразнивал он.

— О нет, Уилл Риверс, я приняла решение быть милой с тобой, и…

— Хорошо, мисс Ники, — перебил он, — я и не думал, что быть милой со мной требует таких усилий.

— Вовсе нет! — запротестовала Ники. — Я просто имела в виду, что хочу быть хорошим другом, каким был мне ты.

— «Хороший друг…» — повторил он таким тоном, что ее фраза прозвучала как оскорбление. — И когда ты это решила?

Ники сжалась на сиденье, потому что ей не нравились эти вопросы, и стала думать, такой ли уж хорошей идеей было это путешествие.

— Ты сама это решила? — наставал Уилл. — Или тебе посоветовал тот малый, которого я видел в твоем доме?

— Я не понимаю, о чем ты говоришь, — сказала она, — и — для информации — «тот малый» мой старый друг.

— Еще один друг, сказал Уилл со странной улыбкой. — Я думаю, что мне следовало это знать, — добавил он и замолчал.

Ники тоже умолкла. Уилла не касались се отношения с Алексеем. Или его беспокоит, что в Виллоу Кросс есть одна женщина, которая не падает к его ногам?

Она облегченно вздохнула, когда они достигли цели своего путешествия владения в четырнадцать акров, купленного Элвисом Пресли в 1957 году за сотню тысяч долларов у мемфисского врача, которое теперь посещалось миллионами поклонников.

Когда они выбрались из джипа Уилла, он пробормотал: :

— Замок короля. — И, хотя он улыбался, Ники чувствовала, что он не шутит. — Элвису было лишь двадцать два, когда он купил это владение. Если бы он только знал, что однажды оно станет святыней.

Они подошли к розовой каменной стене, которая была вся исцарапана надписями: «Я люблю тебя, Элвис!» и «Элвис жив!» Около железных ворот они присоединились к поклонникам мужчинам, женщинам, детям, которые уже ждали. В записи зазвучал голос Элвиса.

Ники почувствовала, что сейчас хихикнет, но посмотрела на серьезное лицо Уилла и сдержалась. Потом ворота открылись, посетители тихо вошли.

Галерея с белыми колоннами была образцом классической гармонии. Дом из двадцати трех комнат внутри поражал роскошью: все было бело-золотое, хрустальные люстры отражались в голубых зеркалах.

Уилл говорил шепотом.

— А вот это кабинет Элвиса. Он называется «Комната джунглей», — сказал он, задерживаясь у двери. — Если верить рассказу, который я слышал, Элвис обставил кабинет за тридцать минут в мемфисском магазине, который назывался «Доналдс».

— Обстановка действительно необычная, — вежливо сказала Ники, взглянув на громадные стулья и диваны, которые были покрыты чем-то похожим на обезьяний мех, а пол и потолки обиты травянисто-зеленым ковром.

— Эта комната идеальная с точки зрения акустики, — сказал Уилл. — Элвис записал здесь восемь хитов для своего последнего альбома.

Когда они достигли телевизионной комнаты, Ники почувствовала запах южной домашней кухни.

— Я думала, что это музей, прошептала она Уиллу.

— И да… и нет. Внизу живет тетя Элвиса, миссис Лелта Виггс. Она готовит для служащих, которые убирают по ночам. Уилл внимательно посмотрел на Ники.

— Думаю, что тебе все это кажется шуткой, особенно если ты помнишь, каким был Элвис в конце. Но когда он начинал, Ники, никто не пел так, как он. Музыка, которую он сочинял, была первозданной, могучей и полной правды. Тогда он беспокоился о музыке, он должен был это делать, потому что не мог иначе.

Ники инстинктивно почувствовала, что он говорит не только об Элвисе.

— Тогда Элвису не нужны были наркотики или алкоголь, — продолжал Уилл, — он работал днями и ночами, не оставляя времени даже на еду… — Глаза Уилла горели таким обожанием, что Ники стало стыдно за то, что она поддразнивала его.

Они вошли в комнату памятных подарков, которая походила на сокровищницу египетского фараона. Уилл нахмурился.

— А потом успех разрушил его, Ники. — Он заставил его забыть, что настоящее, а что нет. Успех унес правду из его музыки, и там ничего не осталось.

Ники молчала. Уилл тоже был погружен в свои мысли. Внезапно он обернулся и посмотрел на Ники, как будто она тоже была одним из подарков. Его руки обняли ее, его губы приникли к ее губам. Застигнутая врасплох, она какой-то момент млела в его объятиях, чувствую рядом его сильное тело, пока инстинкт, который был сильнее желания, не заставил ее вырваться.

— Итак, я был прав, — сказал он спокойно.

— В чем? — спросила она, не желая встречаться с ним глазами.

— Я о том малом, которого видел в твоем доме, — осуждающе сказал он.

Ники старалась скрыть свое смущение под личиной холодности.

— Я уже тебе говорила, Алексей — просто старый друг. Хотя это и не твое дело, — добавила она.

Он поднял ее подбородок и посмотрел ей в глаза, как будто там он мог прочитать ее истинные чувства.

— Ты права, — согласился он, это совсем не мое дело.

Ники вздохнула с облегчением. Но было ли это облегчением?

Она последовала за Уиллом в «Сад медитации», где Элвис был похоронен рядом со своими родителями, Глэдис и Верноном. Ники и Уилл стояли в неловком молчании, наблюдая за поклонниками, которые рвали траву, чтобы привезти ее домой как сувенир, другие, похоже, молились. Везде были следы их преклонения: игрушечная собачка, ваза с цветами, записка.

Ники украдкой бросила взгляд на Уилла, у которого был растроганный вид. Она не решилась протянуть ему руку, не решилась преодолеть расстояние между ними.

Затем они прошли в маленький театр. Когда все места в нем были заполнены, свет погас, и на экране появился Элвис, поющий «Если бы я мог мечтать…» Поклонники пели с ним вместе. Уилл тоже пел, и его голос сливался с голосом Элвиса. Теперь Ники поняла, что они сделали две сотни лишних миль, чтобы посетить это место. Уилл приехал сюда в надежде, что и его коснется чудо, которое сделало его героя звездой.

Когда они вернулись в джип Уилла, Ники старалась вновь обрести то беззаботное, полное дружелюбия настроение, с которым они ехали в Мемфис. Но Уилл замкнулся в себе. На все ее вопросы он давал лишь односложные ответы, потом замолчала и она.

Как друг Уилл доказал, что ему можно доверять. Но поскольку теперь он выказал совсем иные чувства и желания, то у Ники возникли подозрения. Он надеялся, что в другой обстановке она упадет ему в объятия? Может быть, он решил добавить ее к числу своих побед только потому, что увидел в ее доме Алексея?

В Нэшвилл они приехали очень поздно, но город был ярко освещен, и многочисленные поклонники музыки «кантри» бродили по улицам.

— Я не думала, что здесь будет так много народа, — сказала она.

— Я же говорил тебе, Что этот музыкальный фестиваль — крупнейшее ежегодное событие в Нэшвилле.

— Да. — Ники зевнула, устав от дороги. — Я с нетерпении ем жду фестиваля, — сказала она, — но сейчас я хочу лечь в удобную постель и немного поспать.

Но когда они прибыли в мотель, где Уилл забронировал места, им выдали лишь один ключ.

— Это, должно быть, ошибка, — холодно сказала Ники; все ее подозрения опять проснулись.

— Я заказывал две комнаты, когда звонил, — заверил ее Уилл.

Дежурный отеля переводил взгляд с одного на другого. Он улыбнулся, как будто все это уже было ему знакомо, и беспомощно пожал плечами.

— Я ничего не знаю о двух комнатах, — сказал он, — и мой вам совет, берите единственную, которая у нас есть. В это время года вы нигде в Нэшвилле не найдете свободных мест.

Ники сдерживала себя, пока они не вышли из помещения.

— Это старый трюк! — взорвалась она. — И если ты думаешь, что я собираюсь делить с тобой комнату, Уилл Риверс, я могу сразу же сказать, что этого не будет!

— Я заказывал два номера, — зло возразил Уилл, — а если ты думаешь, что мне требуются уловки, чтобы заманить кого-нибудь в комнату, то ты сильно ошибаешься!

— Я буду спать в машине, — сухо сказала она. — Тебе нужен отдых.

— Я сам решу, что мне нужно! — Он схватил ее за плечи и встряхнул. — Я не знаю, что случилось, леди, но мне кажется, что ты во всем выискиваешь двусмысленности.

— Да? — все также раздраженно заметила она. — А мне кажется, что задето твое «эго»! Если я не упала в твою постель, значит, со мной что-то не в порядке!

— О? А разве не так? — Они стояли лицом к лицу, как противники.

Уилл рассердился.

— Нормальная женщина не ведет себя так, когда мужчина целует ее!

Ники ответила ему:

— А разве нормальный мужчина проводит жизнь в рыданиях по умершей любви и в то же время не упускает из виду ни одной женщины?

Уилл отшатнулся, его глаза сузились, кулаки сжались от усилия сдержать себя. Битва была внезапно окончена. Он подошел к джипу, достал сумку Ники и бросил ее ей вместе с ключом от номера. Через секунду он уехал.

Ники прошла в номер мотеля, быстро разделась и прыгнула в постель. Она долго крутилась и вертелась, не в силах заснуть. У нее в ушах все еще звучали ее собственные жестокие слова, но она старалась оправдать себя. Во всем виноват он! Разве не так? Он первым начал сражение. «Но ведь он говорил правду», — сказал ей внутренний голос. «Ну и я тоже», — возражала она. Но если они оба сказали только правду, то почему они были так злы?

Вспомнив, зачем они приехали в Нэшвилл, Ники почувствовала угрызения совести. Она представила, как Уилл ездит по улицам города, где нет свободных комнат, и всю ее злость как рукой сняло. После всего того, что Уилл для нее сделал, было ли честно так отнестись к нему? Неужели женщина не может сказать «нет» без объявления войны?

Она уснула на несколько часов и проснулась на заре. Быстро приняла душ, оделась, размышляя, приедет ли за ней Уилл. Если нет, то она не вправе винить его за это.

В семь часов раздался стук в дверь. Ники готова была извиниться, но Уилл опередил се.

Поторопись, — сказал он, — я хочу отвезти тебя позавтракать.

Она последовала за ним, села рядом с ним в джип.

— Уилл, — сказала она, когда он завел мотор, мне жаль, что я ссорилась с тобой. Я не имела никакого права говорить такие слова, расстраивать тебя перед выступлением.

— Все в порядке, — упрямо сказал он, не желая встречаться с ней глазами, это я вышел из себя. Мужчина не должен приставать к женщине, которую он не интересует.

— Но ты и не делал этого, — запротестовала она.

— Забудь, — остановил он ее, — это было прошлым вечером, когда мы оба устали.

Он выехал из города и направился к месту, которое называлось «Нелюбимый мотель и кафе». Ники поинтересовалась, есть ли скрытый смысл в его выборе.

— Это место знаменито своими завтраками, — пояснил Уилл, снова входя в роль гида и учителя. — Многие музыканты едят здесь.

Внутри знаменитостей не оказалось.

— Мы увидим музыкантов позже, — сказал Уилл, словно именно она была разочарована.

Еда, правда, была выше всяких похвал. Ники ела свежее печенье с домашним джемом, а Уилл заказал яичницу с ветчиной.

У них оставалось еще несколько свободных часов, и Уилл решил показать Ники Нэшвилл.

— Мы не опоздаем в студию? — беспокоилась Ники.

— Нет, ответил Уилл.

Они проехали через центральный деловой район, мимо здания местного Капитолия, мимо парка на берегу реки, подъехали к открытому музыкальному театру и наконец к знаменитому зрительному залу. Потом продолжили путешествие — к Парфенону, который был точной копией греческого, к поместью Эндрю Джексона, к Эрмитажу. Наконец они подъехали к студии. Уилл глубоко вздохнул, прежде чем открыть дверь. Ники поняла, что он боится.

Он открыл дверь, и Ники последовала за ним с намерением оказать моральную поддержку, которая теперь была наказанием, а не подарком.

Когда он вошел, его приветствовали продюсер и студийные музыканты, и он, казалось, совсем забыл о ней. Уилл взял несколько аккордов на гитаре, музыканты о чем-то посоветовались с Уиллом, готовясь к записи.

Хотя она слышала пение Уилла много раз, здесь оно звучало по-другому. Он надел наушники, сосредоточился, склонился над гитарой, дал знак музыкантам. Было сыграно вступление, а через секунду полился его голос, чистый и ясный, который с гордостью рассказывал о жизни табачного фермера — о его жизни, со всеми ее трудностями и радостями.

Затем Уилл начал «Некоторые реки глубоки». Его глаза затуманились, как будто он впервые почувствовал горе от утраты отца. Голос проник в душу Ники, и у нее на глазах навернулись слезы. Странно, думала она, что его голос так трогает ее, пробуждает чувства, которые она пытается отогнать от себя.

Пока музыканты отдыхали, Ники слышала, как Уилл разговаривал с продюсером о том, что хочет записать новую песню. Продюсер показал на часы на стене и покачал головой, но Уилл настаивал.

— Я буду играть сам, — спорил он, — но позвольте мне спеть ее. Может быть, «Темная сторона сердца» лучшее, что я написал.

После недолгих споров было достигнуто согласие. Уилл занял свое место. Высоко подняв голову, он начал петь. В тишине студии, где было слышно даже ее собственное дыхание, Ники слушала балладу о человеке, в сердце которого темнота, хотя раньше там была любовь. Он пел о веснах и зимах, которые были схожи, и Ники чувствовала, что это ее собственная песня. Какие они разные, его песни, но вызывают часто одни и те же чувства.

Со своего места Уилл смотрел прямо на нее, с грустным и одновременно злым выражением лица.

«Я видел любовь в ее очаровательных голубых глазах, — пел он, — я знал это…»

Он пел для нее, поняла Ники, новая песня была для нее!

«Я открыл свое сердце, я пригласил ее войти, но она не знала, как это сделать, она знала лишь, как скрыться… Она не показала мне ничего, кроме темной стороны своего сердца…»

Ники казалось, что она настроила себя против Уилла, но она была беззащитна перед его песней. И хотя она отвергла опасности любви, она почувствовала острую боль, услышав, что дверь, которую он открыл на короткое мгновение, теперь закрыта перед ней навсегда.

Силы, которые Уилл затратил на свое выступление, истощились. На обратном пути Ники вела машину, а Уилл спал, надвинув шляпу на глаза. Ей пришлось расталкивать его, когда они подъехали к ее дому.

— Я надеюсь, что у тебя все будет хорошо, Уилл, — сказала она, выйдя из машины. Он занял место за рулем. — Прошу прощения, добавила она, — если у тебя со мной было больше хлопот, чем моральной поддержки.

— Я бы сказал, что было и то, и другое. Ники взяла из машины свой саквояж и пожелала ему спокойной ночи. Сделав шаг к двери, она остановилась.

— Я думаю, что новая песня это победа, Уилл. Женщина может сделать больше, чем просто вдохновить на что-то подобное…

Уилл улыбнулся.

— Возможно, мужчина когда-нибудь тоже сможет сделать больше, чем просто спеть об этом…

Возможно, у них есть надежда, подумала Ники, зажигая огни в своем доме.

Когда она распаковывала свою сумку, зазвонил телефон.

— Это Ники Сандеман?

— Да…

— Меня зовут Бен Даффи, — сказал голос, — вы не знаете меня но я слышал о вас от Ральфа. Я живу рядом с ним. Можно сказать, я его лучший друг.

Ники улыбнулась, вспомнив визит дедушки.

— Да, мистер Даффи, чем могу быть вам полезна?

— Я думаю, что поступаю верно. Ральф не хотел, чтобы я звонил, но мне кажется, что это не правильно. Я думаю, что вам следует знать.

— Знать что, мистер Даффи? С моим дедушкой что-то случилось?

— Боюсь, что так, Ники. Он плохо себя чувствует, а вы единственная его родственница, вы должны это знать, что бы ни говорил Ральф.

Ники вспомнила его кашель, затрудненное дыхание. Но Ральф заверил ее, что покажется доктору, и все время повторял, что он не так плох для своих семидесяти лет.

— Я прилечу первым же самолетом, — сказала она. — И, мистер Даффи…

— Да, Ники?

— Пожалуйста, присмотрите за ним, пока Я не появлюсь.

Она положила трубку и позвонила своему работнику Джиму.

Он присматривал за фермой в ее отсутствие, но ждал ее приезда. Теперь она снова уедет возможно, надолго. Услышав о причине ее отъезда, Джим согласился переехать в дом на следующий день, чтобы присмотреть за всем.

Позвонив в аэропорт Чарлстона и заказав билеты, Ники задержалась у телефона. Уилл уже, наверное, приехал… Может быть, его тоже следует предупредить, что она уезжает.

Но она пошла упаковывать чемодан, не позвонив. Она не обязана докладывать о каждом своем шаге Уиллу. Он, возможно, не будет даже скучать по ней.

Когда Ники ехала из аэропорта Лос-Анджелеса, она вспомнила, как первый раз побывала в Калифорнии. Если бы не Пеппер, она никогда не нашла бы Ральфа, никогда не узнала и не полюбила бы его. И мысленно поблагодарила свою сестру.

Дверь в доме Ральфа ей открыл седоволосый человек.

— Вы, должно быть, Ники, — сказал он с улыбкой. — Я — Бен Даффи. Проходите, молодая леди. С ним сейчас приходящая сиделка, она делает процедуры. Скоро закончит.

Ники подготовила себя к болезни дедушки, но она побледнела, увидев его. Он лежал на низкой кровати, на лице его была маска, слышалось тяжелое дыхание. Увидев Ники, он попытался снять маску, но сиделка не дала ему сделать это.

— Еще немного, мистер Сандеман, сказала она профессиональным тоном. Еще чуть-чуть. Мы должны пополнить запас хорошего, здорового воздуха, так ведь?

Ники стояла в дверях маленькой спальни Ральфа, беспомощно глядя на процедуру.

— Они называют это «прерывистое дыхание», — пояснил Бен. — Сестра дает ему кислород. Потом он будет чувствовать себя лучше, подождите и посмотрите.

Ники ждала. Когда сестра наконец сняла маску и покинула комнату, Ники подошла к Ральфу и поцеловала его.

Хотя он не стал выглядеть лучше, но улыбнулся и погрозил пальцем своему другу Бену.

— Тебя следует пожурить, — говорила Ники Ральфу, — рассказывал мне всякие истории, тогда как должен был сказать мне, чтобы я полетела с тобой вместе.

Жаль, что у тебя столько хлопот из-за меня. Тебе не стоило прилетать.

— Какие хлопоты? Я просто искала предлог, чтобы сбежать с фермы. Чем плох отпуск в Калифорнии? Так что не надейся, что тебе удастся избавиться от меня.

Через несколько минут она извинилась и вышла из комнаты, чтобы побеседовать с сестрой.

— Может быть, его положить в больницу? — спросила Ники. Он выглядит таким слабым. Сестра покачала головой.

— Я забираю его в больницу раз в неделю, чтобы проверить легкие на приборе, который определяет, сколько углекислоты он выталкивает. А помещать его в больницу необходимости нет.

— Может быть, показать его специалистам, — настаивала Ники, — я хочу, чтобы за ним был самый лучший уход. Неважно, сколько это будет стоить. Я найду возможность оплатить это.

— Я была бы рада сообщить вам что-то утешительное, мисс. Но в этом нет смысла. Ваш дедушка очень больной человек, и ему ничем нельзя помочь, только обеспечить покой. Правая сторона его сердца — та, что снабжает кровью легкие, — очень увеличена. А его легкие, — она покачала головой, — сплошное сплетение шрамов. Я удивлена, скажу вам честно, что он еще жив.

— Не могу ли я что-нибудь сделать? — умоляла Ники. Сестра мягко сказала:

— Будьте с ним рядом. Помогайте ему двигаться, насколько это возможно. Помолчав немного, добавила: Любите его, мисс, это единственное лекарство, которое может принести пользу.

Эмфизема. Для Ники это было лишь слово, и оно не звучало так страшно, как «рак», но теперь она поняла, какой беспощадной может быть и эта болезнь.

С помощью Бена Даффи она старалась следовать предписаниям сестры. Всячески выказывала Ральфу свою любовь. Она бегала по магазинам и готовила крепкие бульоны, уговаривая дедушку поесть, когда у него не было аппетита. Она меняла ему постель и взбивала подушки. Она читала ему вслух, в основном Хемингуэя. Когда у него были силы, она ходила с ним по дому или по берегу, чтобы восстановить циркуляцию кислорода. Он много спал, и Ники была рада этому, потому что сон прибавлял ему сил. Ники жила у дедушки почти две недели. Не проходило и дня, чтобы Ральф не говорил ей, как он ее любит. Иногда он просто пристально смотрел на ее лицо, как будто стараясь запомнить его навеки.

Ральф становился все слабее, и Ники теперь спала в кресле у его кровати. В воскресенье после восхода солнца он попросил Ники подойти к нему поближе. Она встала с кресла и обняла его.

— Я вижу ее… прошептал он. Моника… она была здесь, Ники. Она улыбалась тебе. Она сказала… она сказала… — После этих слов сердце его перестало биться, и Ральф Сандеман навеки успокоился.

Врач установил, что причиной смерти явилась остановка сердца, но Ники чувствовала себя так, как будто она тоже виновата.

Заупокойная служба состоялась в маленькой церкви недалеко от дома, где жил и умер Ральф. На ней присутствовали Ники, Бен и несколько других соседей. Каждый сказал прощальные слова. Все говорили о том, что Ники осветила последние годы жизни Ральфа. Она поблагодарила Бена за то, что он ей позвонил, за то, что дедушка умер не в одиночестве.

После короткой службы Ники преклонила колени перед гробом. Смерть смягчила черты Ральфа. Его старое лицо казалось спокойным и умиротворенным, но Ники чувствовала тяжелый груз горя.

— Время, сказал распорядитель похорон, — мы скоро закроем гроб, мисс Сандеман. Нас ждут на кладбище.

— Могу я побыть с ним еще одну минуту? Наедине?

— Конечно, пробормотал он.

Ники открыла сумку и достала оттуда фотографии, которые она подарила дедушке на Рождество, на этих фотографиях они выглядели как настоящая семья. Она бережно положила подарок в гроб.

— Прощай, дедушка, — прошептала она, надеясь, что где бы ни находился Ральф, он не будет одиноким. А может быть, он там найдет свою потерянную любовь.

Глава 28

Пока Ники ехала к ферме Риверсов, она включила радио, и удивилась, услышав голос Уилла, который пел «Темная сторона сердца». В списке хитов страны эта песня стояла под номером девятнадцать, хотя в Виллоу Кросс значилась под номером один. Местные диск-жокеи крутили ее утром, днем и вечером.

Слушая по радио песню, Ники впала в меланхолию, как будто перед ней опять стали закрываться двери. Какое это имеет значение, спрашивала она себя. Алексей был более внимателен, чем когда-либо, звонил два или три раза в неделю, приезжал навестить ее, как только это ему позволяла работа. А Уилл всегда какой-то не тот для нее; с пришедшей известностью он стал для нее опаснее. Он всегда был любимцем местных женщин, сейчас же у него был сонм поклонниц, которые писали ему письма, посылали поцелуи, делали интимные подарки, от которых Чармейн Риверс краснела. Тем не менее Ники не нравилось, что он держался в отдалении, она ждала от него проявления тепла, она даже хотела, чтобы он поддразнивал ее, как раньше.

Когда она повернула к дому Риверсов, то заметила трех маляров, работающих над фасадом дома. Итак, Уилл выполнял свое обещание Чармейн, подумала Ники, вопреки заявлениям, что успех его песен — лишь счастливая случайность и что ничего от этого не изменится.

Когда она постучала в дверь, ей открыла сиделка, еще одно новое лицо в доме Риверсов. Ники проводили на кухню, где Уилл и его мама пили кофе с пирогом. Уилл удивился, увидев ее, но Чармейн приветливо улыбнулась и пригласила Ники к столу.

— Сейчас как раз время десерта, дорогая, — сказала она, — это мой особенный воскресный черничный пирог.

Ники согласилась съесть кусочек пирога и выпить чашку кофе.

— Вы хорошо выглядите, — сказала она Чармейн, которая была в приподнятом настроении.

— Скажите это ему, — ответила Чармейн, указывая на сына. — Он, кажется, думает, что за мной нужно присматривать.

— Я никогда не говорил этого, — запротестовал Уилл, — я просто сказал, что спокойнее себя чувствую, когда знаю, что кто-то постоянно есть в доме.

— Я говорю, что лучше бы ты тратил свои деньги на себя, Уилл Риверс. Купил бы тех лошадей, о которых всегда мечтал. — Повернувшись к Ники, Чармейн сказала:

— Почему вы не вразумите моего мальчика? Пусть радуется жизни. После смерти отца он только и делал, что работал.

Ники покраснела, смущенная предположением Чармейн, что Уилл ей доверяет, но ничего не сказала.

— Я не устаю повторять маме, что музыкальный бизнес — это не то, что земледелие, возразил Уилл. — Это как дым. Ты видишь его перед собой, а через минуту его уже нет.

— Как ты можешь так говорить, Уилл? — спросила Чармейн. — После того как тебя пригласили петь в Опри?

— Ты собираешься в Опри? — спросила Ники, которую больно задело то, что она услышала новости о последних успехах Уилла от Чармейн.

— Опри — это большая честь, — ответил Уилл, глядя на мать. — Я буду помнить это всегда. Но это не означает, что кто-то будет помнить Уилла Риверса через несколько лет.

— Чепуха, — настаивала Чармейн, — ты просто скромен, Уилл. Я знаю, что твой отец ненавидел грех гордыни, но ведь нет ничего плохого в том, чтобы радоваться своим успехам. После твоей поездки все…

— Поездки? вмешалась Ники. Какой поездки? Чармейн перевела взгляд с сына на Ники, будто только что поняв, что в их отношениях что-то изменилось.

— Поездки с Лореттой Линн, — медленно сказала она. — Разве Уилл не говорил вам? Я думала, он сообщил вам, вы ведь были такими хорошими друзьями…

— Это еще не точно, защищаясь, произнес Уилл, — мне все-таки не хотелось бы оставлять маму одну, оставлять ферму.

— Если ты не согласишься, тогда ты просто дурак, Уилл Риверс, — заявила Чармейн, и ее щеки порозовели от негодования. — Если ты любишь что-то, то протягиваешь руку и берешь это, а не ждешь, пока все пройдет мимо!

— Чармейн права, спокойно сказала Ники. — Иногда жизнь не дает нам второго шанса.

Еще раз Чармейн посмотрела на Ники и сына, как будто услышала больше, чем просто разговор о карьере Уилла.

— С фермой все будет в порядке, — сказала она, — так же как и со мной. Какой смысл нанимать сиделку, если не давать ей выполнять свою работу? — добавила она как решающий аргумент.

Уилл поднял руки, сдаваясь.

— Похоже, остался в меньшинстве, — сказал он со смехом. Когда Ники собралась уходить, Уилл поднялся и пошел проводить ее до машины.

— Желаю тебе удачной поездки, — вежливо сказала она. — Думаю, ты будешь иметь огромный успех.

— А ты будешь скучать по мне? — спросил он в своей обычной дразнящей манере.

Ники изобразила соответствующую улыбку и в тон ему ответила:

— Конечно же, я буду скучать по тебе! К кому еще я могу обратиться за советом, если что-то не так? Кто удержит меня от ошибок, которые я могу сделать?

Усмешка Уилла пропала.

— Я думаю, есть много людей, подходящих для этого, Ники.

«Нет, — хотелось ей сказать, — таких нет, таких, как ты, нет!»? Но она лишь произнесла:

— Я буду скучать по тебе в любом случае.

— Может быть, ты приедешь послушать меня. Если у тебя будет время…

— Может быть, приеду, — ответила она, — если у меня будет время.

Только когда Уилл уехал, Ники поняла, что она привыкла во многом полагаться на него. Ей нужен был не только его совет, как она ему сказала, но и просто… чтобы он был. Она скучала по нему, по его улыбке, по его песням — по тому, как он их пел для фермеров Виллоу Кросс. И она завидовала новой карьере Уилла, потому что с каждым днем все больше чувствовала, как теряется смысл ее существования.

Она очень любила ферму и заботилась о золотых листьях, но теперь они казались ей зловещими. После смерти Ральфа все труднее становилось оправдывать выращивание табака, который вызывал такие ужасные страдания. Сознание того, что курение, как и алкоголь — это дело выбора, уже больше не утешало ее.

Видя ее колебания, Алексей повторил свое предложение, когда они как-то гуляли по полям, где созревал новый урожай, который мог стать для Ники последним.

— Сохрани ферму, — сказал он, — если хочешь, если ты так ее любишь. Выращивай цветы, выращивай все что угодно, но не табак. Мы можем приезжать сюда в отпуск…

— А что я буду делать? — спросила она с грустной улыбкой, — Кроме выращивания цветов?

— Ты можешь участвовать в моей кампании против курения, — ответил он. — С твоей помощью я могу больше времени уделять практике…

— А как быть с доверием ко мне? — спросила она. — После всего того шума, который я подняла, выступая на стороне табачных фермеров?

— Кто сможет лучше говорить о вреде табачной промышленности? Подумай, как много ты сможешь сделать в Вашингтоне, если будешь на верном пути, Ники. Табачная промышленность свободна от регулирования правительством. Потребители желают знать, что они едят и пьют, а продукты табачной промышленности не подвергаются контролю. В табачной промышленности используются сотни добавок: для ароматизации или чтобы сигарета горела дольше, но правительство бессильно контролировать их, а ведь они могут быть токсичными!

Ники кивнула. Все, что говорил Алексей, было правильно, но она не могла принять его аргументы как свои собственные. Так же, как не могла принять предложения стать его женой.

В конце июня Ники получила письмо. На конверте был фирменный знак «Ригал Тобакко компани». Письмо было чрезвычайно коротким:

«Дорогая мисс Сандеман.

Я хотел бы обсудить с Вами важные вопросы, представляющие взаимный интерес. Мой секретарь свяжется с Вами, чтобы организовать Ваш перелет в Атланту, где находятся наши офисы.

Искренне Ваш Десмонд Рис, президент правления».

Какие взаимные интересы могут у нее быть с главой «Ригал Тобакко»? — спрашивала себя Ники.

Если бы письмо было от кого-нибудь другого, то она выбросила бы его в мусорное ведро. Но, несмотря на свою принадлежность к «Ригал», Десмонд Рис был не тот человек, которого можно было не принимать во внимание.

После того как она увидела Риса в Вашингтоне, она постаралась узнать о нем побольше, и то, что она узнала, произвело на нее впечатление. Рис всем был обязан самому себе. По одной из версий, в студенческие годы он однажды вечером захотел съесть пиццу. Обзвонил дюжину ресторанов, но ни один из них не доставлял пиццу на дом. Огорченный тем, что ему не удастся поужинать, Рис продолжал поиски. Он обнаружил, что хотя в Бостоне было огромное количество студентов, ни один ресторан не организовывал доставки на дом. Поняв, что на этом поприще можно развернуться, Рис организовал маленькую компанию. Она располагала тремя маленькими фургонами, многоканальным телефоном и контрактами с ресторанами. Рис развернул дело на собственные средства, и к тому времени когда он закончил обучение, зарабатывал до десяти тысяч долларов в год.

Завершив образование, Рис стал работать в «Ригал Тобакко». Через двадцать лет его уже считали естественным преемником главы компании.

Все это показалось Ники очень интересным. Журналисты часто сравнивали Дьюка и Риса — джентльменский стиль руководства Риса и тиранические методы Хайленда, про которого говорили, что у него «железный кулак в железной перчатке». Пресса была скорее на стороне джентльмена. Когда однажды репортер спросил Дьюка о его более популярном сопернике, Хайленд ответил: «Я скорее сумею победить, чем быть любимым»«. Рис ответил: „Не понимаю, почему одно должно исключать другое“. Десмонд Рис и Дьюк Хайленд постоянно конкурировали.

Именно это соперничество, да и просто любопытство заставили Ники принять приглашение посетить Атланту.

В Атланте, где было много роскошных отелей и башен из стекла и стали, здание «Ригал Тобакко» отличалось от других. Классически простое по дизайну, построенное из лучших материалов с большим вниманием к деталям, здание отражало вкус руководства компании.

Интерьер был традиционно элегантным, сдержанно изящным и очень-очень дорогим. Стены были отделаны деревом, на полу восточные ковры, мебель ручной работы. В приемной секретарь приветствовала Ники — очень любезно, с истинно британским акцентом. Она что-то сказала по селекторной связи, и через несколько секунд появился молодой человек, безукоризненно подстриженный и безупречно одетый. Он представился:

— Я Тимоти Хейл, помощник мистера Риса. Добро пожаловать в «Ригал Тобакко». Надеюсь, что вы долетели хорошо.

Ники ответила, что хорошо. Возможность слетать на частном самолете компании «Ригал» окончательно склонила Ники в пользу Атланты. Она наслаждалась каждым моментом своего короткого путешествия, окруженная роскошью и превосходным обслуживанием, о каком она раньше и представления не имела.

Следуя за Хейлом через стеклянные двери, она отметила, что мебелью, которая стояла в комнатах, по которым они проходили, могли бы гордиться музеи. Кабинет Десмонда Риса показался ей огромным, как баскетбольная площадка.Все в нем было необыкновенным и не имело цены. На стене висели Ван Гог, Сезанн и Матисс. В витрине стояла драгоценная коллекция стекла.

Как и на фотографии в журнале «Джентльменс куотерли», Десмонд Рис стоял с трубкой в руке, облокотившись на каменную доску.

— Очень хорошо, что вы приехали, сказал он так, будто время Ники было так же драгоценно, как и его. — Обед через несколько минут. — Он кивнул помощнику, и тот предложил Ники напитки.

Ники взяла стакан с водой. Она была слишком любопытна, чтобы притуплять свои чувства алкоголем.

— Хочу перейти сразу к делу, сказал Рис. Я не часто обедаю днем — я делаю это в вашу честь. Хочу признаться вам, мисс Сандеман, что я то, что называют «трудоголик». Я хочу предложить вам место в «Ригал Тобакко». Я искренне надеюсь, что сумею убедить вас принять мое предложение.

— Но я не ищу работу. А если бы и так, я не стала бы…

— …Интересоваться работой в табачной промышленности, — закончил он вместо нее с улыбкой. — Я ожидал, что вы это скажете, мисс Сандеман. Я хорошо осведомлен о вашей позиции и о вашей деятельности на стороне тех, кто выращивает табак. — Улыбка Риса стала шире. А пригласил я вас для того, чтобы у вас была возможность изменить свое мнение.

— Мистер Рис, я не знаю, с чего вы взяли, что компании будет от меня какая-то польза. Я умею лишь выращивать табак. И чтобы не отнимать у вас время, хочу сказать вам, что серьезно думаю о том, чтобы закрыть ферму. Я верю, что сигареты вредны, и не хочу быть среди тех, кто выпускает их.

— Хорошо, — кивнул он, — если вы решили начать новую карьеру, мне кажется, что мой расчет превосходен.

Ники покачала головой. Этот человек плохо слышит или играет с ней? Неужели он не понимает, что она вообще не хочет иметь дело с табаком?

— Я не хочу оказывать на вас давление мисс Сандеман. Что может предложить «Ригал», станет ясным, если у вас будет желание это узнать. А мне разрешите предложить вам приятный обед и возможность узнать то, чего вы не знаете.

Как по волшебству, распахнулись двери, и стала видна громадная столовая, где мог бы разместиться целый эскадрон, но сейчас стол был накрыт на двоих. Рис подал Ники руку в старинной манере и повел ее к столу, подвинул ей стул, затем сел сам.

Почувствовав дразнящие ароматы, Ники испытала сожаление. Это было чудесное место, а Десмонд Рис действительно был джентльменом. Жаль, что он занимался производством табака — это был единственный бизнес, которым она не хотела заниматься. «Ну и что, — подумала она, — путешествие в Атланту было приятным, и обед обещает быть таким же».

Официант принес Десмонду на пробу вино. Десмонд понюхал букет, попробовал, глубоко задумался, затем кивнул.

— Подойдет, — сказал он. Первым блюдом было консоме. Рис поднял бокал с вином и сказал:

— За ваше здоровье, мисс Сандеман, и за сотрудничество, которое, надеюсь, будет плодотворным.

Ники сделала глоток, удивляясь, что он не реагирует на ее слова.

— Мисс Сандеман, — сказал он, — я человек, который имеет дело с реальностью. Мне нравится думать, что мой маленький успех в «Ригал» основан частично на моей интуиции в отношении людей. Мой инстинкт подсказал мне связаться с вами. Позвольте мне быть откровенным. Я был поражен уровнем общественного внимания, которое вы смогли привлечь к положению фермеров. Выдающееся достижение, тем более, что вы сумели обойтись без финансовой поддержки.

Ники приступила к супу.

— И позвольте мне сказать, — улыбнулся Рис, — я поражен вашей красотой и умением держать себя — ценные качества в любой профессии, с чем вы, безусловно, согласитесь.

Ники кивнула.

— Я уверен, что вы уже знаете, табачная промышленность выдержала проверку временем, лихорадку экономических циклов. Мне хочется верить, что это происходит потому, что мы предлагаем продукт, который оправдывает себя всегда.

Ники хотела было перебить.

— Теперь те из нас, кто управляет кораблями промышленности, должны изменить курс. Мы должны думать о приближающемся финансовом годе.

Куда он ведет, ради всего святого? Ники недоумевала. И почему Десмонд Рис произносит речь для нее одной?

— Мой план, мой пятилетний план, включает вложение средств в нетабачные отрасли. Как и вы, мисс Сандеман, я понял, что процветание «Ригал» не будет достигнуто за счет подрыва здоровья американского народа. Как о нас пишут в прессе, мы — прогрессивная компания с лидерскими позициями. Короче, мисс Сандеман, я хочу, чтобы вы работали в нашем новом отделении, чтобы вы своим энтузиазмом и преданностью помогали «Ригалу» вкладывать капитал в различные предприятия.

— Вы говорите, что хотите вывести «Ригал» из табачной промышленности? — Ники с трудом могла поверить в то, что слышала. Неужели Рис думает, что он супермен? Или он сумасшедший?

Когда он ответил, стало ясно, что он ни то, ни другое.

— Я говорю «да», но это наша программа на будущее. Это произвело на Ники впечатление. Никакой другой представитель табачной промышленности не осмелился бы сказать, то, что говорил Рис. Но, хотя она восхищалась этим, она не могла понять, какую работу ей предлагают.

— Но у меня нет никакого опыта административной работы, — заметила она. — Я должна признаться, что даже не закончила свое образование.

— Мисс Сандеман, — сказал Рис с улыбкой, — в «Ригал» десятки сотрудников с дипломами. От вас мне нужны те качества, которые вы уже продемонстрировали, когда выступали на стороне фермеров. Я хочу, чтобы эти качества работали на «Ригал». Конечно, вас обучат работе в корпорации. Со временем, мисс Сандеман, вы поймете, что нет границ карьеры, которую вы можете сделать в «Ригал». Начальная зарплата, которую мы предлагаем, я думаю, вас устроит.

— Мистер Рис, — медленно произнесла она, — меня очень соблазняет ваше предложение.

— Я чувствую, что сейчас последует «но». Она кивнула.

— Работа на «Ригал» решит мои личные проблемы с табаком. Но я думаю, что с моей стороны будет нечестно уйти от людей, у которых нет никакого выбора. Их земля пригодна лишь для выращивания табака.

— Мисс Сандеман, ваша лояльность очаровательна. Позвольте мне предложить другое решение проблемы. Есть, конечно, фермеры, которые откажутся делать что-нибудь другое и будут до смерти выращивать табак.

Ники кивнула. Это было правдой.

— Теперь что касается других… Я приведу вам в пример Джорджа Вашингтона Карвера, который начал выращивать орехи там, где раньше выращивали хлопок. По сути мы с «Ригал» уже исследуем такие возможности, например выращивание некоторых сортов чая.

— Правда? Я не знала, что в Америке можно выращивать чай.

— При соответствующих технологиях. В любом случае, если вы будете работать с нами, у вас будет больше шансов помочь вашим фермерам.

Восхищение Ники Десмондом Рисом не знало границ.

На те деньги, которые она здесь заработает, она сможет содержать дом в Виллоу Кросс. Сможет нанять Джима и Бо присматривать за ним. Аэропорт в Атланте самый оживленный. На уик-энд она сможет долететь куда угодно. Навещать Виллоу Кросс, Хелен, даже Уилла.

Рис заканчивал свою речь:

— «Ригал» бросает вызов, мисс Сандеман. Я думаю, вы не сомневаетесь в том, что наши конкуренты имеют свои собственные планы на будущее. Нам нужны такие таланты, как вы, если мы хотим одержать верх над такими компаниями… как «Хайленд Тобакко».

«Да, — подумала Ники, — да, мистер Рис, вы сейчас сказали волшебные слова».

— Возможно, вы захотите обдумать мое предложение, — сказал он.

Ники подумала только о том, как на это будет реагировать Алексей, но потом отмела эти мысли. Если он действительно заботится о ней, то не может требовать от нее, чтобы она жила так же, как ее мать, которая всегда подчинялась мужским прихотям и желаниям.

— Нет, мистер Рис, — сказала она. — Мне не нужно обдумывать его. Я принимаю ваше предложение. Когда я могу приступить к работе?

Она стояла в гостиной в окружении коробок, которые она упаковывала, когда услышала, как подъехала машина. Звук был очень тихий, колеса двигались очень медленно. Она целый день была занята делами: что взять, что оставить; хотя она большую часть времени будет жить в Атланте, ей не хотелось забрасывать ферму. Ники откинула волосы, которые упали на лицо, посмотрела на часы, висевшие на кухне. Было почти два часа ночи.

Кто мог приехать в такое время? — удивилась она. Уилл… Джим… Алексей? Она никого из них не ждала.

Она перешагнула через коробки и пошла открывать входную дверь. Она вглядывалась в темноту, но не видела огней. Может быть, ей показалось? Может быть, машина просто проехала мимо?

Но она чувствовала, как что-то неуловимо изменилось в привычной музыке ночи, что-то предупреждало о чужом присутствии.

Она сделала шаг наружу и стала вглядываться в дорожку света, который падал из открытой двери.

— Эй?.. — позвала она.

От тишины пробирала дрожь. Она была уверена, кто-то наблюдает за ней из темноты. И вдруг ей вспомнилась другая ночь, много лет назад, когда она чувствовала такое же странное беспокойство. Ей пришло в голову, что она лишь два раза чувствовала эти визиты, но они могли происходить и чаще, просто она не замечала их.

— Кто здесь? — закричала она, делая несколько шагов назад, под защиту дома, И вдруг она застыла. Вдали в свете, падающем из раскрытой двери, появилась фигура. Мужчина в простой белой рубашке и темных брюках. Он был далеко, и Ники не могла разглядеть его черты.

Но потом, как будто поняв, что она не узнает его, мужчина двинулся вперед — сейчас он был достаточно далеко, чтобы она могла его узнать.

— Дьюк! Мгновение она пристально смотрела на него, а потом у нее вырвался крик:

— Что вы хотите? Зачем, Дьюк?.. Зачем вы пришли сюда? Она уже не боялась и двинулась ему навстречу.

— Чего вы хотите?

Она пошла быстрее.

Но он опять скрылся в темноте, хлопнула дверь машины, заработал мотор. Загорелись огни, и машина растворилась в ночи.

Это долго беспокоило ее, даже после того как она легла спать.

Вспоминая его заявления, которые она выслушивала в Хайленд Хаусе, Ники могла объяснить это только одним. Охваченный идеей избавления от нее, он пришел, чтобы подогреть свою ненависть, чтобы помечтать о том дне, когда она уедет. Может быть, его сегодняшний ночной визит удовлетворил его, он приехал, потому что она уезжала? Может быть, он хотел сказать, что хотя это и не полная его победа, но он победил.

Думая о кампании, которую она собиралась начать, Ники даже почувствовала жалость к Дьюку…

Глава 29

Ники вступила в роскошные апартаменты корпорации, которые были местом ее жилья вне дома, опустила на пол набитый вещами кожаный чемодан и сбросила с ног модные, но слишком тесные туфли. После очередной длинной серии дней, когда она работала по двадцать четыре часа в сутки, она страстно жаждала горячей ванны и легкого ужина. И тут раздался телефонный звонок. Она с неохотой подняла трубку.

— Как насчет времени? — услышала она знакомый голос. — Это кто-то из ваших друзей, мисс Сандеман. А вы даже не ответили на мое сообщение.

— Я только ввалилась, Блейк. Даже не успела прослушать все сообщения.

— Это означает, что ты останешься вечером у себя? Снова? Ники вздохнула.

— Я очень сожалею, Блейк, правда, но…

— Я не верю, что ты сожалеешь. Думаю, ты с удовольствием попала в свою старую колею и катишься по ней. Ты когда-нибудь остановишься, Ники, чтобы спросить себя: «Что все это значит»?

Ники снова вздохнула. Вчера вечером она потратила целый час, пытаясь по телефону убедить Алексея, что у нее нет возможности провести с ним уик-энд, она была просто слишком измучена, чтобы снова повторять все эти аргументы.

— Пожалуйста, Блейк, — сказала она, — может быть, поговорим об этом в другой раз? Я и в самом деле валюсь с ног.

— Но когда? — настаивала Блейк. — Моя карьера тоже требует многого, в том числе и времени. Все же я стараюсь еще иметь и личную жизнь. — После ряда лет в бизнесе дизайна в Париже, а затем в Нью-Йорке Блейк перестала бездумно пользоваться возможностями, предоставленными ей отцом. Она вернулась домой, чтобы присоединиться к числу ответственных служащих магазинов Андервуда.

— О'кей, Блейк, — согласилась Ники. Твоя взяла. Почему бы мне не подхватить тебя завтра в магазине? Мы могли бы вместе пообедать… И я обещаю тебе не произнести ни слова о работе.

— В семь часов. И лучше не отменяй, иначе я аннулирую твои права на скидки в магазинах Андервуда.

— Я непременно буду, — засмеялась Ники, — без скидки мне не по карману ваши взлетающие цены.

«Милая Блейк», — подумала она, положив трубку. Ники внимательно следила за ней, как только та прибыла в Атланту. С тех самых пор Ники чувствовала в своей жизни ее будоражащее присутствие. Несмотря на свою занятость, обусловленную высоким положением главы отдела маркетинга компании Андервуда, она вес же находила время, чтобы устраивать и свои собственные дела. Вовлечение Ники в светскую жизнь местного общества было одним из таких дел, другим стало превращение се самой в первую даму Атланты, устроительницу приемов.

Ники сняла свой синий, сшитый на заказ костюм и повесила в шкаф рядом с дюжиной подобных униформ — «костюмов власти», которые Блейк предложила для усиления ее имиджа в корпорации. Она наполнила ванну и погрузилась в горячую, с ароматизированной мыльной пеной воду, наслаждаясь освобождением от дневного напряжения. Хотя она давно привыкла к тяжелой работе, но ее деятельность в «Ригал» была даже более напряженной, чем труд на ферме. Было нелегко стать продуктивной частью огромной машины корпорации. «Ригал Тобакко» была грандиозным комплексом множества отделов — каждый со своей собственной иерархией, каждый говорил на особом диалекте общего корпоративного языка, который бросал ей вызов и озадачивал се. Со своей обычной настойчивостью Ники сократила годичный срок обучения до нескольких месяцев. Прокрутившись в различных отделах «Ригал», она стала перенимать опыт из рук людей, державших бразды правления. Она посещала семинары, жадно читала книги, журналы по бизнесу, даже копии компьютерных файлов и памятных записок. Каждое утро она изучала «Уолл-стрит джорнэл», а по вечерам ежегодные отчеты компаний, которые были потенциальными кандидатами на приобретение. У нее почти не оставалось времени или анергии на такие бытовые мелочи, как подыскание и обустройство квартиры. После нескольких попыток ее временное пристанище в «Хайатт» приобрело характер постоянного.

Отдохнув и освежившись в ванне, Ники облачилась в махровый халат и заказала в бюро обслуживания салат и бокал белого вина. Когда ей доставили ужин, она велела официанту накрыть столик возле окна, подписала чек, добавив щедро чаевые.

Усевшись перед панорамой города, Ники открыла портфель и достала оттуда письмо Уилла, которое она приберегла, чтобы прочитать его в подходящий момент. Медленно потягивая вино, она начала читать, задерживаясь на каждой фразе. «Это самый сумасшедший способ увидеть Америку, — писал он, — я уже потерял счет — штатам, через которые мы проехали. Они все выглядят абсолютно одинаково: те же отели и рестораны, театры и стадионы. Мой менеджер говорит, что пора заканчивать новый альбом, но мне ненавистна сама мысль, что для этого нужно все время быть в пути. Я скучаю по Виллоу Кросс. Я слетал туда, чтобы увидеться с мамой, но только на один день. Она скучает по тебе — и, мне кажется, я тоже». Письмо было подписано «Твой Уилл». За этим следовал постскриптум: «Когда ты приедешь, чтобы повидаться со мной? Я гарантирую, что у тебя будет своя собственная комната. Мы даже можем жить в разных отелях». И еще один постскриптум:

«На прошлой неделе я встретил Рэнди Трэвиса. Он сказал, что у него есть мой альбом. Ты можешь это представить?»

Ники улыбнулась. Уилл весь поглощен своими успехами, Уилл все еще фанатик. Он остался именно тем восхитительным и забавным, каким всегда и был: самовлюбленным, но непритязательным и, насколько Ники могла судить по его письмам, неиспорченным деньгами и успехом.

Хотя Ники и обещала посмотреть одно из его выступлений, она знала, что не только занятость удерживала ее от этого. Возможно, Уилл и в состоянии шутить относительно их встреч в Нэшвилле, но она по-прежнему не находила в этом ничего забавного. И не желала ничем рисковать. Почему она должна делать это ради мужчины, чье сердце принадлежит кому-то еще? Она положила письмо Уилла вместе с другими письмами, которые получила раньше, и все аккуратно убрала в ящик с бельем. Покончив со своим легким ужином, она легла в постель, прихватив толстую стопку ежегодных отчетов.

До сих пор роль Ники сводилась к исследованию, сбору данных о компаниях, намеченных к приобретению. Теперь она была готова совершить новый, гигантский шаг вперед рекомендовать мистеру Рису, чтобы «Ригал» приобрел компанию «Фрешфрут». Она следила за «Фрешфрут» с того момента, как в журнале «Форбс» прочитала интервью с основателем фирмы.

Она обозревала разложенные документы, надеясь убедить мистера Риса в достоверности своих выводов. По бумагам, «Фрешфрут» выглядела такой компанией, от которой у «захватчика» могли только слюнки потечь. Текущая стоимость акций была ниже балансовой стоимости основных фондов, исключая такие непредсказуемые факторы, как «добрая воля» и «место на рынке», но включая возвратные краткосрочные — до 10 дней средства. Компанию в таком отличном состоянии «Ригал» могла легко и выгодно выкупить с помощью банковской ссуды, полученной под гарантию основных фондов «Фрешфрут». И в самом деле, по мере того как Ники перепроверяла цифры, она подумала, что, вероятно, «Ригал» сможет одолжить даже больше средств под залог «Фрешфрут», чем полная стоимость выкупа. На бумаге сделка казалась не только волнующе привлекательной, но и лишенной всякого риска. И Ники уже почти вкушала сладость нового успеха.

Как скромный фермер-табаковод, она была не больше чем крошечная точка в королевстве Хайлендов. Будучи членом команды «Ригал», она уже принадлежала к штабу могущественной армии, сражающейся на арене, где «Хайленд Тобакко», случалось, оказывалась и побежденной.

От имени фермеров она выступала за гиблое дело, но теперь она выступала как поборник справедливости, на стороне, которая могла показать и «Хайленд Тобакко», и всей Америке, что можно отказаться от производства смертоносного продукта, не жертвуя прибылью или благосостоянием фирмы.

В предвкушении достижения этой благородной цели, окруженная документами, которые приближали ее к цели, Ники заснула в своей одинокой постели.

В восемь часов утра следующего дня Ники вступила во внутреннее святилище Десмонда Риса. Отклонив предложение секретаря выпить кофе, она заняла «горячее место» напротив массивного стола Риса.

— Пожалуйста, приступайте, мисс Сандеман, — сказал он, — я жажду услышать ваши рекомендации.

— Я верю, что мы имеем прекрасную перспективу с «Фрешфрут», мистер Рис. Хотя компания в бизнесе всего лишь пять лет, вы можете видеть из моих выкладок, что они уже добились впечатляющих прибылей.

— Я просмотрел цифры, мисс Сандеман. И хотя я согласен, что «Фрешфрут» — жизнеспособная маленькая компания, но ключевое слово тут «маленькая». Что заставляет вас верить, что для нас это Стоящее приобретение?

Ники улыбнулась: она предвидела это возражение.

— «Фрешфрут» мал, мистер Рис, но крошечная истинная драгоценность может быть лучшим вложением, чем большая, но с трещиной. С моей точки зрения, ее потенциальные доходы вне всяких сомнений. Эта компания уже играла существенную роль на рынке в своем родном штате Калифорния. При вложении капитала, на который способна «Ригал», продукция «Фрешфрут» может с успехом выйти и на федеральный рынок. Я верю, что в ней заложены возможности для быстрого и значительного роста.

— Согласен. Что еще, мисс Сандеман?

— Я думаю, что «Фрешфрут» обладает имиджем, в котором «Ригал» нуждается. Ее — натуральные — прохладительные напитки изготовляются без рафинированного сахара и добавок. Они полезны для здоровья и питательны. Упаковка превосходна. Бутылки изготовлены из стекла; у них такая старомодная, очень привлекательная форма, и это вызывает ностальгические чувства, что очень распространено сейчас.

Улыбка Риса более чем приободряла.

— Вы хотите сказать, что вызывает воспоминания обо всех этих исчезающих вещах — старомодных формах и домашнем яблочном пироге?

— Вот именно, — улыбнулась она в ответ. — Это многообещающая концепция, мистер Рис. Думаю, объединение пойдет на пользу «Ригал». Продемонстрирует, что именно мы пытаемся предпринимать. Более того, — добавила она, — я верю, что принципы деятельности «Фрешфрут» могут быть успешно распространены не только на производство прохладительных напитков, но также и на различные другие натуральные продукты на основе фруктов. Рис кивнул:

— Вы справились с вашим домашним заданием, мисс Сандеман. Я думаю, вы нашли для нас выигрышное приобретение.

— Тогда, если позволите мне сказать, мистер Рис, я думаю, нам следует действовать быстро.

— Но почему так, мисс Сандеман? Кто-нибудь из наших конкурентов проявил интерес к «Фрешфрут»? — Глаза Риса сверкнули: так случалось всегда, когда он упоминал о «конкуренции».

— Пока нет, сказала она, но если мы начнем шевелиться быстро, выкуп может быть осуществлен безболезненно. Как вы видели, большинством акций владеет основатель компании мистер Харви Бенсон. Я провела некоторое расследование финансового положения мистера Бенсона: похоже, он испытывает некоторые проблемы с наличностью, связанные с крупными вложениями в недвижимость в Калифорнии. Я полагаю, что если вы сделаете ему предложение сейчас и подсластите эту пилюлю долгосрочным контрактом на должность управляющего, то все проблемы мистера Бенсона могут быть разрешены. А вы еще получите выгоду, поскольку он человек в этом деле опытный.

— Я приму к рассмотрению все ваши рекомендации, мисс Сандеман. А сейчас прошу извинить меня…

— Мистер Рис, если вы найдете еще минутку или две… — нервничая, попросила Ники, понимая, что отведенное ей время истекло.

Рис взглянул на свои часы и кивнул. Ники вынула из своего портфеля газетную вырезку.

— Я уверена, вы видели эту заметку, — сказала она, — об иске, возбужденном против «Хайленд Тобакко» мужем женщины, которая умерла от рака легких, после того как тридцать лет курила сигареты «Хайленд».

Рис нахмурился.

— В этом нет ничего нового, — сказал он, отодвигая от себя вырезку, — судебный иск такого рода — отражение сутяжнического времени, в котором мы живем, мисс Сандсман.

Невзирая на его холодную реакцию, Ники настаивала на своем.

— Я подумала, сказала она, — что при всех негативных последствиях этого процесса для Хайленда, это может быть прекрасным поводом для «Ригал» раскрыть некоторые собственные планы на будущее.

— Я принимаю мысль, — кивнув, сказал Рис. — Однако, мисс Сандсман, в преждевременности есть такая же опасность. Если мы будем сейчас обсуждать планы, которые не могут быть осуществлены в течение нескольких лет, то можем породить скорее цинизм, чем воодушевление.

— Понимаю, — медленно протянула она.

— Но, — добавил он, улыбнувшись, — поскольку вы проявляете такой острый интерес к имиджу «Ригал» в глазах публики, пожалуйста, не стесняйтесь приходить ко мне с любыми другими идеями, которые у вас возникают. Я ценю ваш проект, мисс Сандеман, и вашу преданность. Как я уже сказал при нашей первой встрече, думаю, что вас ожидает в «Ригал» многообещающее будущее. Весьма многообещающее…

Ники оставила кабинет Риса со смешанным чувством. Удовлетворенная его похвалой, она в то же время была разочарована, что Рис, как ей показалось, не оценил всех достоинств ее предложений.

Разумеется, он тоже видел возрастающее число-публикаций с нападками на особые привилегии, которыми пользуются табачные компании, и на их смертоносную продукцию. Конечно, он не мог не заметить возрастающую силу движения против курения. Теперь, когда Хайленд был публично обвинен в смерти от курения, почему бы Десмонду не захватить возможность дистанциировать «Ригал» от других компаний? Почему он не понимает, что заявление о намерениях лучше, чем молчание, свидетельствующее о соучастии?

Стоя перед зеркалом, Ники поправляла расшитую бисером головную повязку, которая довершала се вечерний туалет для бала у Андервуда. Ее белое развевающееся платье в складку, приобретенное в одном из старейших магазинов Атланты, великолепно сидело на ней, так же, как вечерние туфли.

Когда позвонил дежурный отеля и сообщил, что прибыл ее сопровождающий, Ники добавила немного румян на щеки и нанесла еще один слой красной помады, чтобы придать своему рту вид «пчелиного укуса», как было модно в двадцатые годы.

Она открыла дверь, чтобы встретить Алексея, мгновением раньше, чем он успел постучать.

— Ты выглядишь ошеломляюще, Ники, — выдохнул он, — совершенно великолепно!

— Ты и сам прекрасно выглядишь, — сказала она, одобрительно оглядывая безукоризненно сшитый вечерний костюм Алексея и шелковый шарф, небрежно накинутый на шею. Мимолетно взглянув в зеркало, Ники должна была признать, что они составляют превосходную пару. Но чем лучше она узнавала и ценила Алексея, тем дальше отдалялась от мысли выйти за него замуж. «Что со мной?» — не раз спрашивала она себя. Всю свою жизнь она чуралась мужчин, особенно тех, которые выглядели способными любить. Алексей не желал ничего больше, кроме как заботиться о ней, в чем она всегда нуждалась, но все, что Ники могла дать ему — признательность и извинения.

— Спасибо, что заехал, — сказала она, коснувшись его губ теплым, но не страстным поцелуем. — Блейк угрожала мне всеми земными карами, если я не вытащу тебя на этот уик-энд.

— Весь к твоим услугам, — галантно произнес он, — хотя до сих пор не могу понять, почему ты ведешь такой образ жизни. Я уважаю твою независимость, Ники, и понимаю, как важна для тебя твоя работа, если компания «Ригал» добровольно отказывается от своих табачных интересов, если такой человек, как Десмонд Рис, выступает с публичным заявлением против производства сигарет. Но чего я никак не могу понять, так это почему ты не можешь вести нормальную жизнь в добавление к своей работе. Разве у тебя нет времени оставить этот отель и…

— Нет времени даже подумать о том, чтобы найти квартиру, поэтому пусть все останется как есть, — оборвала Ники Алексея, прежде чем он смог закончить фразу.

Его темные глаза блеснули.

— Я не говорил о деталях, — сказал он спокойно.

— Я знаю, — вздохнула она, — извини меня, Алексей. Я просто не в состоянии дать тебе ответ, которого ты ждешь. — Она протянула руку и кончиками пальцев коснулась его лица. Он перехватил ее руку и надолго задержал в своей.

— Может быть, кто-то есть? — мягко спросил он. — Кто-то, кого ты могла бы любить?

— Нет! — быстро ответила она и затрясла головой, словно стараясь изгнать образ Уилла, который мелькнул в сознании. Необъяснимым образом Алексей вызвал у нес раздражение, задав вопрос, на который у нее не было твердого ответа.

Бал Андервуда в честь полудюжины местных благотворителей ожидался в Атланте как гвоздь сезона в жизни общества. Построенный еще до Гражданской войны особняк Блейк — дар самой себе за счет доходов от ее трастового фонда — был заполнен свежими цветами и освещался хрустальными канделябрами. Армия слуг, облаченных в униформу солдат-конфедератов, обносила гостей шампанским и бутербродами, в то время как оркестр Питера Дучина наигрывал танцевальные мелодии, к удовольствию высшего общества города.

Ники церемонно представилась Блейк, которая была одета как истинная дочь Старого Юга, в алое платье со смелым декольте.

— Прекрасно, — протянула она. — Давно пора показаться на людях, Ники Сандеман. И самая пора представить этого красивого и элегантного мужчину, вместо того, чтобы где-то прятать его.

— Рад снова видеть вас, Блейк, — сказал Алексей, манерно кланяясь и поднося ее руку к губам.

Блейк тяжело вздохнула.

— Ах, ну почему я никак не могу найти кого-нибудь, столь же совершенного, как вы? Ники, ты не будешь возражать, если я одолжу у тебя этого очаровательного мужчину на танец или даже на два?

Она протянула руки к Алексею и приготовилась увести его. Однако, верная своим обязанностям хозяйки, Блейк обвела сначала взглядом зал. Ее взор остановился на мужчине в повседневном костюме, она помахала ему рукой, как раз когда он брал бокал с шампанским у проходящего мимо официанта.

— А сейчас позвольте мне представить вас одному очаровательному джентльмену, — сказала она. — Ники, это мой дядя, Джон Кромвелл. Он из северной ветви нашей семьи. Он зарабатывает себе на жизнь, что не извиняет его появление на моем вечере в неподходящем костюме. Дядя Джон намеревается завтра покинуть Атланту, но если мы окажем ему наше южное гостеприимство, может быть, это заставит его задержаться.

Исполнив свой долг, Блейк уверенно повела Алексея в сторону танцевальной площадки.

«Дядя Джон» сохранял серьезное выражение лица, которое соответствовало его строгому темно-серому костюму. И хотя на вид ему было не менее шестидесяти, Ники не ощущала никаких препятствий для того, чтобы вовлечь его в разговор.

— Что же такого вы сделали, мистер Кромвелл, что Блейк не одобрила вас? — спросила она.

— Я юрист, мисс Сандеман, — ответил он. «Кромвелл, Бэджетт и Константин», Трентон, Нью-Джерси.

— Ваше имя мне знакомо.

— Я главный адвокат в деле Тройано. Может быть, вы читали о нем.

— Это не то, которое…

— Да, мисс Сандеман, — обронил он жестко. — Дело против «Хайленд Тобакко». Я рассматриваю как победу уже то, что мы смогли довести его до суда, после всего что они сделали, чтобы похоронить дело.

Ники следила за этим процессом по газетам.

— Но это очень трудное дело, мистер Кромвелл. Доктора умершей женщины сказали, что если бы она перестала курить, то могла бы остаться в живых. Ее муж свидетельствовал, что она много раз пыталась бросить, но не смогла. Как вы думаете, присяжные сочувственно отнесутся к делу?

Кромвелл покачал головой.

— Нам предстоит пройти еще долгий путь, мисс Сандеман, и нам потребуется много больше, чем сочувствие, чтобы выиграть.

— Но тогда почему вы взялись за это дело, если не уверены, что сумеете выиграть его? — спросила она, теперь уже довольная тем, что Блейк свела ее с таким интересным собеседником.

— Потому что это необходимо. Мои партнеры и я знали, что, ввязываясь в это дело, мы попадаем в тяжелую ситуацию. Знаете, чего стоит его ведение моей фирме? Миллионов долларов и многих лет изучения документов и прочей предварительной работы. Я не обманывал ни себя, ни своего клиента, что это будет легкое дело. В конечном счете компания постарается затянуть процесс лет на тридцать. Они готовы переносить, затягивать, хитрить. Они пытаются повернуть колесо назад после каждого пройденного шага. Отдают обманные распоряжения, чтобы помешать нам получить информацию, в которой мы нуждаемся, а когда мы добираемся до предварительного рассмотрения дела, заваливают нас бумагами.

Ники с возрастающим возмущением слушала, как Кромвелл описывал тактику сопротивления, которую использовали адвокаты «Хайленд».

— И если бы судья не отменил несколько перерывов в слушании дела, мы до сих пор не продвинулись бы…

— Но это дело приобрело гораздо большую известность, чем любое другое из тех, о которых я раньше слышала, — сказала Ники. — Может быть, это воодушевит и других людей обратиться в суд.

— Может быть, — согласился он. — Но, мисс Сандеман, взгляните спокойно на голые факты. В прошлые годы табачная индустрия потратила примерно от 800 миллионов до 1 миллиарда долларов, защищаясь в судебных процессах. Это превосходит весь национальный бюджет многих небольших стран. Кто располагает сравнимыми суммами, чтобы сражаться с ними?

— Но если они начнут проигрывать…. настойчиво сказала она, представляя, как этот Голиаф отбивается от угроз со всех сторон, и размышляя, может ли вообще такой гигант, как «Хайленд», быть повержен.

— Даже если они начнут проигрывать десять или пятнадцать дел в год — а ныне мы не уверены, что способны выиграть хоть одно дело — даже тогда, мисс Сандеман, они способны покрыть ущерб в пять или шесть миллиардов долларов, просто подняв цену пачки своих сигарет на двадцать пять центов. Эти деньги, которые добровольно внесут курильщики, пойдут на образование фонда защиты, способного уберечь их от непоправимого ущерба. Как вам нравится такой поворот? Эффект в том и заключается, что курильщики защищают эти компании против самих себя.

— Но это же чудовищно! — воскликнула Ники. Джон Кромвелл угрюмо усмехнулся.

— Я испытываю точно такие же чувства. Скажите, мисс Сандеман, почему вы так заинтересованы в деле Тройано? Вы не представительница местной прессы? Под слоем румян Ники даже вспыхнула. — Я работаю в «Ригал Тобакко», — сказала она тихо. На лице Кромвелла появилась гримаса отвращения. — Выходит, — произнес он с сарказмом, — вам бы хотелось увидеть поражение «Хайленд», но вы не видите ничего зазорного в том, чтобы работать на «Ригал».

— Это не совсем так, — запротестовала она: ее очень заботило, чтобы произвести хорошее впечатление на Джона Кромвелла. Я не имею права сейчас все объяснить, но, уверяю вас, что «Ригал» вовсе не похож на «Хайленд». Наше руководство заботится о здоровой продукции.

Кромвелл покачал головой.

— Я давно перестал верить в это, мисс Сандеман. И уже не поверю ни в чью благожелательность из тех, кто связан с табачной индустрией. Но, поскольку вы кажетесь заинтересованной, я скажу вам о моих личных мотивах, заставивших меня взяться за это дело. Я думаю, что вердикт будет политическим, а не финансовым. Думаю, что мы разрушаем табачную индустрию каждый раз, когда можем содрать с нее эту блестящую мишуру, которой они окружили себя с помощью своей системы общественных связей. Не важно, как повернется конкретное дело Тройано, ведь мы хотим показать, насколько зловеща вся эта индустрия, как далеко она заходит со своей тактикой «Большой Лжи». И хотя они безмерно богаты и могущественны, думаю, люди начинают в определенной степени проникаться к ним отвращением и начинают заставлять своих конгрессменов прислушиваться к своему мнению.

— Я думаю, вы правы, — подтвердила Ники, — вы сказали именно то, во что я верю.

— Что ж, тогда, мисс Сандеман, я думаю, вы понимаете, что ваш босс должен быть так же обеспокоен, как и мистер Хайленд. Потому что если любая компания проигрывает одно дело — всего лишь одно, — все огромное корпоративное тело начинает кровоточить. А тогда на него со всех сторон налетают акулы, чтобы растерзать.

Глава 30

— Мы нуждаемся в большем количестве компаний, которые обладают привлекательным имиджем, а не только хорошими финансовыми показателями, — доказывала Ники. Вдохновленная своим успехом — бескровным выкупом компании «Фрешфрут» — она стала более смелой и уверенной в своих поисках новых приобретений. Она положила на стол Риса результаты своего изучения двух фирм: одна производила натуральные витамины, другая — натуральную косметику. Наклонившись вперед с «горячего места» напротив Риса, она продолжала:

— Если вы не возражаете, мистер Рис, то нужно сказать, что табачные компании много выигрывают от своего сотрудничества с фермерами.

— Я не возражаю против того, что вы сказали, ответил Рис с лукавой улыбкой.

— Хорошо, в таком случае мы нуждаемся в том, чтобы найти новые способы показать, что «Ригал» утверждает что-то хорошее. Что его дело правое. Что он отличается от других табачных компаний.

— Именно так, — согласился Рис, глубокомысленно кивнув головой, — и я внимательно рассмотрю каждое ваше новое предложение. — Как школьный учитель по отношению к любимому ученику, он добавил предостерегающим тоном:

— Разносторонность и многообразие, мисс Сандеман вот о чем я хочу, чтобы вы помнили всегда в будущем. Мы не можем ограничить свое внимание только так называемым «здоровым» рынком. Мы, конечно, отличаемся от наших конкурентов, но я хочу, чтобы вы обращали пристальное внимание на то, что они делают, и изучали это.

Ники уступила. После того как она нашла подтверждение, что «Хайленд Тобакко» сделала предложение «Баркли», престижной винной фирме, она пошла прямо к Рису и предложила ему купить эту компанию для «Ригал».

Вначале он держался уклончиво.

— Что заставляет вас думать, что «Хайленд» не сделает нового предложения? спросил он. Почему вы полагаете, что мы добьемся чего-то большего, чем просто повышения цены?

— Этого не может случиться, — сказала она со знанием дела. — Но представьте, что мы сделаем лишь одно хорошее предложение… И на условии немедленного ответа. Если «Баркли» поймет, что она не является частью войны цен, они не могут сказать «нет» без большого риска. Они тогда рискуют встретиться с возможностью уступить за более низкую цену, чем предлагаем мы, если мы выйдем из игры.

Рис откинулся в кресле и изучающе посмотрел на Ники.

— Знаете, мисс Сандеман, — заметил он в конце концов, — вы напоминаете мне меня самого, разумеется, когда я был много моложе. У вас есть инстинкт к разрешению проблем, который так же важен, как и редок. — Он улыбнулся. Подхватывайте мяч и мчитесь дальше.

Через две недели Ники обедала с шампанским и устрицами в ресторане Брениана в Новом Орлеане не с кем иным, как с Бейбом Хайлендом. Все еще одетая в синий деловой костюм, поскольку пришла сюда прямо после долгого дня в офисе, она жадно слушала, как он угощал ее новостями о реакции Дьюка на последний удачный ход «Ригал».

— Это достаточно скверно — проиграть старине Десмонду Рису, — смеялся он, — не зная, что ты была причастна к этому… Ладно, я передам тебе в точности, что он сказал, но ничего из этого нельзя назвать приличным, даже для ушей ветерана-Табаковода.

Ники рассмеялась вместе с ним. Их общее стремление причинять неприятности Дьюку было частью их товарищеских отношений с Бейбом. Он не испытывал никакого беспокойства, радуясь успехам Ники в ее работе, даже несмотря на то, что ее успехи обостряли конкуренцию компаний..

— Я еще не сказала своего последнего слова, заметила Ники. — Я тут положила глаз на кое-что; по сравнению с этим все, что я сделала до сих пор, покажется детскими игрушками.

— Правда? Что-нибудь такое, от чего Дьюк подскочит от злости? — улыбнулся Бейб, и его голубые глаза блеснули с озорством. В этот момент он выглядел молодым, красивым и беззаботным, совершенно непохожим на лишенного прав брата Дьюка Хайленда.

— Более того, — сказала Ники. Уже не в первый раз, глядя на Бейба, она думала, каким приятным он становится, когда приобретает вид зрелого человека. Что бы она испытывала к нему, размышляла она, если бы они не были в родстве?

— Расскажи мне об этом, настаивал Бейб тоном заговорщика, нагибаясь к ней через стол.

— Еще рано. Пока это большой-большой секрет…

— Уж не хочешь ли ты сказать, что ты и старина Рис планируете наехать на «Хайленд»? пошутил он.

Явная смелость такого предложения, которое ей и во сне бы не привиделось высказать, ошеломила Ники. На мгновение она замолчала. Неужели такое может быть?

— Нет, — сказала она в конце концов. — Насколько мне известно, у мистера Риса нет таких планов относительно «Хайленда». Но, — улыбнулась она, — разумеется чисто теоретически, на чьей стороне ты будешь, если мы начали бы наступление на «Хайленд»?

— На твоей, конечно, — галантно ответил Бейб. Говоря теоретически.

После ужина они рука об руку гуляли по Французскому кварталу, прислушиваясь к звукам джаза, доносящимся из крошечных клубов, что непрерывной чередой тянулись вдоль узких улочек. В тот чудесный вечер квартал был заполнен и туристами, и местными жителями. Одетый в кремовый итальянский костюм, со своими золотистыми волосами, так контрастирующими с его круглогодичным загаром, Бейб привлекал столько же восхищенных взглядов, сколько и Ники.

— Я все еще никак не могу поверить, что ты вытащил меня сюда поужинать, — сказала она, вдыхая европейский аромат этого портового города. — Когда ты сказал, что прибываешь самолетом фирмы, я предположила, что мы пойдем куда-нибудь в Атланте.

Бейб пожал плечами в обычной манере человека, давно привыкшего ко всему лучшему, что только могут дать деньги.

Я решил, что ситуация требует чего-то особенного. Твоя мама всегда любила Новый Орлеан, — добавил он тихо. — Мы как-то собирались провести здесь свой медовый месяц, а затем, может быть, сплавать куда-нибудь. Элл любила море так же, как я. Она…

Вслушиваясь в воспоминания Бейба, она вспоминала и какие-то свои собственные забытые впечатления. Когда он рассказывал, Ники представляла, как могло проходить ее собственное детство, если бы не трагедия, которая оборвала жизнь Элл. Из всех Хайлендов Бейб был единственным, который никогда не был женат, хотя его имя связывали со многими красивыми и богатыми женщинами. Теперь она размышляла, не была ли тому причиной верность памяти об утраченной любви. Так же, как, похоже, и у Уилла Риверса.

Как она намекнула в разговоре с Бейбом, Ники остановила свой взгляд на компании, которая была не меньшим гигантом, чем сам «Ригал» — «Хоумпрайд фудс». В индустрии готовой еды «Хоумпрайд» возвышалась над всеми остальными, как башня. Начав в 1925 году с готового теста, она разрослась в сеть процветающих предприятий, которые производили продукты для микроволновых печей, не нуждающиеся в замораживании. Фактически в каждой американской кладовке можно было найти хоть один продукт «Хоумпрайд», точно так же, как в коробке для завтраков любого школьника можно было увидеть какое-нибудь печенье или вообще что-то съестное от «Хоумпрайд фудс», Это была компания, которая, как надеялась Ники, могла бы обеспечить «Ригал» успешный отход от табачных дел. Не менее важно было и то, что это могло охранить «Ригал» от захвата со стороны.

Успехи «Ригал» следовали один за другим: доходы от табака порождали улучшение технологии, обновленная технология порождала в свою очередь большие доходы. Сейчас ежегодная прибыль «Ригал» превышала миллиард долларов наличными — более чем сто тысяч долларов в час — что делало компанию привлекательной целью для захвата извне.

Вооруженная доскональной документацией, Ники сделала свои рекомендации Рису: прибыли «Хоумпрайд» были в равной степени и стабильными, и высокими. В пенсионном фонде компании были значительные излишки, у нее было очень немного долгов, поэтому «Хоумпрайд фудс» могла легко брать взаймы значительные средства, чтобы оплатить прекращение собственного существования как независимого юридического лица. Акции «Хоумпрайд» на бирже котировались примерно по шестьдесят долларов за одну. Это было значительно ниже их реальной стоимости. Все эти сигналы в деловом мире, где перекупка стала обычным явлением, воспринимались как знак опасности.

В атмосфере строгой секретности, чтобы не поднять стоимость акций «Хоумпрайд», Ники провела подготовительную работу. Используя липовую корпорацию, специально созданную для этой цели, она купила маленький пакет акций «Хоумпрайд», что дало «Ригал» право получить список владельцев акций «Хоумпрайд». Так как она купила значительно меньше пяти процентов общего числа акций, то регистрации этой покупки в комиссии по ценным бумагам и биржам не потребовалось. Иначе этот шаг привлек бы внимание всех брокерских фирм Америки к намерениям «Ригал». Следующим шагом было обеспечение необходимого финансирования.

Личная жизнь Ники на последующие несколько недель полностью застопорилась, поскольку ей приходилось встречаться с представителями банков всего мира. Большинство из них стремились оказать услугу такой могущественной и процветающей компании, как «Ригал».

Хотя в менее значительных приобретениях Ники занимала ведущие позиции, на этот раз сам Десмонд Рис открыл огонь из орудий главного калибра. Не мешкая, он в девять часов утра в понедельник позвонил Чарльзу Сторру, президенту и исполнительному директору «Хоумпрайд» в штаб-квартиру корпорации в пригороде Чикаго.

«Ригал» предложил девяносто долларов за каждую акцию пакета «Хоумпрайд». Это означало сделку на общую сумму 12, 5 миллиардов долларов наличными: из них 2, 5 миллиарда из денежных средств корпорации и ю миллиардов от консорциума иностранных банков.

Хотя всячески соблюдалась секретность, чтобы избежать повышения цены в последнюю минуту, Рис нанес свой первый, достаточно сильный, по его выражению, «упреждающий удар», чтобы убрать с арены всех возможных покупателей-конкурентов.

Теперь наступила пора дать знать прессе. В тот же самый день в двенадцать часов Ники собрала более сотни журналистов в конференц-холле «Ригал» размером с танцевальный зал. Представляя своего нанимателя, она сказала:

— Вы все знаете Десмонда Риса. Его опыт бизнесмена может быть сравним лишь с его личной честностью. Под его руководством «Ригал» переживает эру динамичного роста и замечательного процветания. Но взгляд Десмонда Риса простирается дальше линии горизонта, и сегодня «Ригал» находится на пороге беспрецедентных волнующих перемен. Леди и джентльмены, я представляю вам мистера Десмонда Риса.

Рис дал утихнуть вежливым аплодисментам. Зная аудиторию, он пренебрег своей обычной философской многозначительностью.

— Я знаю, что все вы люди занятые, сказал он, — поэтому я буду краток и выскажусь только по существу. Сегодня утром я имел дружелюбный и джентльменский разговор с Чарльзом Сторром из «Хоумпрайд фудс». Мы сделали им предложение — девяносто долларов за акцию.

Последовал общий вздох, затем вверх взметнулась рука.

— Пожалуйста, мистер Бэрон, сказал Рис, узнав обозревателя «Бизнес уик».

— И как высоко вы готовы поднимать цену? спросил Бэрон.

— Я полагаю, что мы сделали самое великодушное и существенное предложение, — последовал ответ.

— Каковы ваши планы относительно управления «Хоумпрайд»? — спросил кто-то.

— У нас нет таких планов, — мягко ответил Рис. — Однако смею вас уверить, что мы своевременно известим о всех изменениях. А теперь, — добавил он, — позвольте мне вновь передать бразды моему способному помощнику Ники Сандеман.

Рис вышел из комнаты, оставив Ники объяснять детали сделки и парировать всевозможные предположения репортеров.

Думала ли она о том, что «Хоумпрайд» может попытаться найти «белого рыцаря» другого покупателя, который согласился сохранить в неприкосновенности нынешний аппарат управления?

Следуя примеру Десмонда Риса, Ники отклонила попытки рассуждений на эту тему, но выразила надежду, что «Ригал» достигнет своих целей.

Немедленно после звонка Риса «Хоумпрайд» так быстро, как только возможно, стала скупать собственные акции, надеясь поднять их цену выше предложенной Рисом. Затем главный исполнительный директор Чарльз Сторр созвал свою пресс-конференцию.

Категорически отрицая, что хоумпрайдовский «гусь уже зажарен», как провозгласил один обозреватель, Сторр убеждал, что намерен сохранить независимость компании. Он объявил план выпуска дополнительных акций на четырнадцать миллиардов долларов, что принесло бы владельцам акций «Хоумпрайд» примерно по сто десять долларов дивидендов на акцию и одновременно значительно увеличило бы долг компании. Чтобы помочь финансировать этот шаг, сказал Сторр, он продаст некоторые подразделения фирмы за три миллиарда. Подчеркнув серьезность своих намерений, Сторр добавил, что уже предприняты шаги для ликвидации таких подразделений, Поздним вечером, когда здание «Ригал» опустело, в кабинете Риса состоялось закрытое узкое заседание. На нем присутствовали три старших вице-президента, Ники Сандеман и сам Рис.

— Итак, — сказал Рис, — мы должны тщательно продумать наш следующий шаг в свете стратегии мистера Сторра.

— Он блефует, — заявил вице-президент, который, как предполагалось, должен был занять место Сторра.

— Может оказаться, что «Ригал» дорого обойдется раскрытие своих карт, — мягко сказал Рис. — Что вы думаете по этому поводу, мисс Сандеман?

— Я думаю, он собирается сделать именно то, что объявил, — откликнулась Ники с уверенностью, почерпнутой из изучения окружения Сторра. — Цена предлагаемая перекупщиком компании, это ночной кошмар каждого исполнительного директора. Как глава «Хоумпрайда» Сторр получает от лично ему принадлежащего пакета пять миллионов долларов дохода ежегодно. Если он теряет его, он теряет больше чем . деньги. Сторру шестьдесят два, он бездетный вдовец. Он живет своей работой, и если он теряет «Хоумпрайд», то будет вынужден уйти в отставку. Вот почему я думаю, что он готов ввергнуть компанию в долги, но помешать «Ригал» захватить ее.

Рис улыбнулся.

— Так каковы ваши рекомендации?

— Я полагаю, вам следует встретиться со Сторром. Выяснить, что можно сделать, чтобы привлечь его на нашу сторону. — Услышав шум недовольства, она повысила голос:

— Сторр очень хороший управляющий, мистер Рис. В интересах «Ригал» было бы сохранить его.

Искоса она взглянула на человека, который рассчитывал занять место Сторра.

Рис снова улыбнулся.

— Ваш подход совпадает с моим, мисс Сандеман. Когда возможно, я всегда предпочитаю сделать врага другом.

Через два дня Рис и Ники прилетели в Чикаго. В специальных апартаментах отеля аэропорта они встретились с Чарльзом Сторром и его личным помощником. Серьезные переговоры начались в десять часов вечера и продолжались непрерывно три часа. После часа ночи Рис и Сторр обменялись рукопожатием. «Хоумпрайд» была продана приблизительно за двенадцать миллиардов, чуть больше ста долларов за акцию. Чарльз Сторр стал вице-президентом «Ригал», ответственным за объединение и руководство продовольственными подразделениями всей компании.

Это была сделка почти беспрецедентная по масштабам.

Выступая в бизнес-прессе как победитель, Рис по-джентльменски разделял успех с Ники, которая получила значительное повышение жалованья и новый пост — вице-президент по особым проектам.

Испытание ей пришлось пройти почти немедленно, даже несмотря на то, что газеты к сделке с «Хоумпрайд» были подготовлены.

В Конгрессе и в любопытной прессе были подняты вопросы об огромной мощи, которой теперь обладала «Ригал», мощи, которая могла бы быть использована, чтобы заставить замолчать критиков табачной индустрии. С журналами и газетами, столь зависимыми от рекламы, кто осмелился бы обидеть такую компанию, как «Ригал»?

Ники сразу вылетела в Вашингтон, чтобы провести серию секретных встреч с федеральными властями. Она страстно защищала дело «Ригал», указывала на образцовый перечень общественных деяний Риса, обрисовала его планы дальнейшей деятельности.

— В то время как другие табачные компании до тошноты манипулируют общественным мнением, чтобы защитить себя, — сказала она, — нам нет никакого смысла заниматься этим. «Ригал» скоро завоюет полное доверие общества, и это доверие мы заработаем честно.

Сделка осталась неоспоримой, и семейство компаний, входящих в «Ригал», стало пятым по величине конгломератом в Соединенных Штатах.

Охраняемая своим статусом любимицы и в личном окружении Риса, Ники предложила, чтобы «Ригал» начала отделываться от своих табачных интересов.

Рис снисходительно улыбался.

— Мисс Сандеман, даже Господь отдыхал на седьмой день. Разве мы все не заслужили передышку, минуту расслабления? Когда у вас был настоящий отпуск?

— Не помню, — ответила Ники.

— Возьмите несколько свободных дней. Купите себе какие-то новые платья, ну или что там нынче нравится молодым женщинам. Потом я хотел бы, чтобы вы слетали в Лондон. Возьмите один из самолетов «Ригал» и…

— Лондон? — повторила она. Уилл писал, что будет в Лондоне, и снова приглашал ее приехать.

— Какие-нибудь проблемы, мисс Сандеман?

— Никаких проблем. — Но все же она колебалась. Или это судьба в лице Десмонда Риса указывала ей, что настала пора перестать убегать от Уилла. — А что бы вы хотели, чтобы я там делала?

— Быть нашим связующим звеном с мистером Филиппом Теннисоном, хранителем Британского музея. Я согласился одолжить коллекцию произведений искусства этому музею для организации специальной выставки. Надо обеспечить ее безопасность, страхование и, конечно…

Паблисити, закончила Ники.

— Точно. После того как вы увидитесь с мистером Теннисоном, я хотел бы, чтобы вы просто насладились Лондоном. Полностью вознаградили себя за хорошо проделанную работу. Я настаиваю на этом.

Воодушевленная успехами, Ники последовала совету Риса. Отбросив свою обычную предусмотрительность, она позволила себе серию экстравагантных покупок в «Андервуде» — от авторских моделей до изящных вечерних туфель. Это была награда, которую она заслужила, хотя подспудно существовала цель, в которой она едва ли призналась бы даже себе самой: желание выглядеть как можно лучше, когда она снова увидится с Уиллом.

Глава 31

С воздуха Лондон походил на картину, составленную из лоскутков. Это был великий порт на реке, в котором соседствовали огромные лайнеры и грузовые суда. Это был и расползающийся мегаполис с башнями из стекла и бетона, но это был и город роскошных зеленых парков.

Те семь часов, что Ники провела в воздухе, она наслаждалась покоем беспосадочного перелета. В роскошном уединении реактивного самолета корпорации «Ригал» она спала в кровати королевских размеров и проснулась, чтобы позавтракать на тончайшем фарфоре.

Что же касается перспективы увидеться с Уиллом, то она подытожила, в чем она за это время изменилась. Стала сильнее, более уверенной в себе, стала женщиной, для которой путешествие на частном самолете уже не было в новинку, а подготовка многомиллиардной сделки вовсе не страшила. Она завоевала собственное место в мире, у нее теперь не было оснований бояться судьбы, как боялась Элл. Она и выглядела иначе. Рассматривая свои тщательно ухоженные ногти, она мысленно возвращалась к тем дням, когда у нее были красные, огрубевшие и мозолистые от работы в поле руки. Тогда она нравилась Уиллу, нравилась ему в джинсах и клетчатых рабочих рубашках и такой она нравилась себе тоже. Конечно, ей не приходится жаловаться, что она носит элегантную одежду, как тот черный шелковый костюм от Валентине, что был на ней сейчас. И, возможно, она даже привлекла несколько лишних взглядов, когда проходила по аэропорту, со своей природной красотой, которую подчеркивала французская косметика, и с густыми белокурыми волосами, уложенными в лучшей парикмахерской в Атланте.

Но что все это может значить для Уилла? Он был в ряду самых известных звезд-кантристов, удостоен многих наград индустрии звукозаписи, немало его песен числятся в первом десятке шлягеров. Только в прошлом году его последний альбом получил первую 'позицию в списке, посвященном музыке «кантри» и «вестерн», и числился в первых строчках общенационального рейтинга. Он был знаменит и зарабатывал миллионы долларов. И к тому же, Ники это знала: Уилл был Уиллом. Он, возможно, не изменился вообще. Что, понимала Ники, нельзя было сказать о ней.

Когда самолет приземлился в аэропорту Хитроу, Ники была встречена шофером в ливрее. Он представился лишь как Харди и объяснил, что ему поручено выполнять ее пожелания во все время ее пребывания в Лондоне. Когда шофер укладывал вещи в багажник черного «бентли», Ники наслаждалась своим статусом ответственного сотрудника «Ригал» высшего ранга.

Ее удовольствие возросло еще больше, когда Харди высадил ее у великолепия того входа в отель «Кларидж», где она была встречена с помпой и церемониями, полагающимися главам государств, которые останавливались здесь. Она была очарована старинным великолепием, стильным декорумом, балконными решетками из кованого железа и винтовыми лестницами в фойе. Она пришла в восторг, когда увидела, что в апартаментах есть настоящий камин, в котором горят поленья. Когда она сняла одежду и улеглась, чтобы немного вздремнуть, на старинной кровати с пологом, то представила, как они с Уиллом сидят перед уютным камельком и делятся друг с другом рассказами о том; как изменилась их жизнь. В полусне-полуяви Ники видела себя в объятиях Уилла.

Встрепенувшись от своего забытья, Ники быстро приняла душ и оделась, стремясь поскорее приняться за изучение этого города. Завтра она должна встретиться с мистером Теннисоном в Британском музее, а на следующий день прибудет Уилл, чтобы начать выступать в Палладиуме. Но сегодня был ее день: она могла делать все, что ей вздумается.

Харди ждал ее возле отеля. Завидев Ники, он вырулил из длинной вереницы лимузинов, подъехал к подъезду и выскочил, чтобы открыть ей дверцу.

— Куда прикажете, мадам? — осведомился он.

— Предоставляю это вам, Харди. Это мой первый приезд в Лондон, и сегодня я хочу чувствовать себя просто туристкой.

— Очень хорошо, мадам.

Их первая остановка была у лондонского Тауэра, где Ники поражалась драгоценностям короны и орудиям пыток. Она сочувствовала сэру Уолтеру Рэйли, который томился в башне более двенадцати лет, и двум маленьким принцессам, которые были убиты здесь в 1485 году.

Затем она посетила величественный дворец Хэмптонкорт, где Генрих VIII временами жил со многими из своих шести жен, и Банкетинг-хаус в Уайтхолле, где король Карл I был обезглавлен своими подданными — на целых сто лет раньше, чем французам пришла в голову идея сменять правительство посредством цареубийства.

Она обозрела «Хэрродз», главный универсальный магазин, где посетитель мог найти все, да еще совершить на «роллс-ройсе» «Летящая Леди» обзорную экскурсию.

Она купила кашемировые шали «Скотч-хаус» и нефритовую булавку для Блейк в антикварном магазине на Портобелло-роуд. Поразившись, что на протяжении последних дней ни разу не вспомнила об Алексее, Ники ощутила угрызение совести и купила ему старинную книгу о болезнях кровеносной системы, написанную английским придворным врачом.

Совершенно обессиленная, она вернулась в отель и после легкого ужина пораньше легла спать.

На следующий день Ники встретилась с хранителем Британского музея, чтобы выполнить специальное поручение, доверенное ей Десмондом Рисом. Это требовало от нее полной переориентации. Она понимала, что если ее уполномочили осуществить этот культурный проект, столь важный для общественных связей «Ригал», то от нее ожидали, чтобы она добилась полного успеха.

Когда Ники за чаем с бисквитами обсуждала с Филиппом Теннисоном детали предстоящей выставки коллекций произведений искусств компании «Ригал», при этом присутствовал также представитель Ассоциации страховщиков лондонского Ллойда. Они обсудили вопросы страхования на сотни миллионов, предусмотрели бронированные автомобили для перевозки, продумали систему безопасности, включая новейшее электронное оборудование и дополнительные подразделения охраны. Ники не могла не восхищаться богатством и могуществом «Ригал», позволившими компании собрать коллекцию, которую стремился выставить даже знаменитый национальный музей.

Помня о необходимости пропагандировать величие «Ригал», Ники предложила провести в музее гала-бал, пригласив и пэров Англии, и выдающихся представителей различных искусств. Может быть, удастся убедить прийти кого-нибудь из членов королевской семьи. Когда хранитель вежливо напомнил ей, что все члены королевской семьи очень заняты, их расписание заполнено на два года вперед, Ники не стала спорить. Вместо этого она ответила так, как ответил бы сам Рис: «Оставляю это на ваше усмотрение, мистер Теннисон. Позвольте, однако, заметить, что если бы королева или принц Чарльз смогли присутствовать на балу, то компания „Ригал“ была бы рада компенсировать все расходы, связанные с выставкой».

Когда Ники вернулась в свой отель, то нашла послание от Уилла: «Сегодня поздно вечером покидаю Париж. Увидимся в восемь утра. Я теперь уже не встаю так рано, как прежде».

Ники встала рано и устроила себе долгое великолепное купание в мыльной пене в огромной фарфоровой ванне. Погрузившись глубоко в воду, нежась и наслаждаясь, начав растирать губкой свои мускулистые руки и нежные округлые груди, Ники вспомнила наставления тренеров: доверять силе своего тела. Но тут нужна была сила другого рода, она знала это, и размышляла, способна ли применить ее полностью — довериться своей женственности, не опасаясь предательства или, того хуже, обмана.

Она вышла из ванны и вытерлась махровым полотенцем. Потом искусно наложила дневной макияж и принялась расчесывать свои белокурые до плеч волосы, пока они не заблестели. Затем облачилась в пару широких синих шерстяных брюк, соответствующий свитер и кашемировый блейзер.

В бюро обслуживания она заказала кофе и сдобные булочки. Когда завтрак принесли, Ники обнаружила, что так нервничает, что не может есть. Уже прошло много времени, с тех пор как они были вместе, и еще больше с того времени, когда он выказывал радость от общения с ней. Расхаживая по комнате и каждые несколько минут поглядывая на часы, она начала рассуждать: он посылал ей приглашения так же, как она их и получала со смешанными чувствами, ощущением, что они не будут приняты? Или, того хуже полагая, что она придет в восторг, как каждая женщина, которую он знал? Кумир множества тех, кто слышал его пение, он мог считать неизбежным интерес к нему и увлечение им еще одной из них.

Наконец, услышав стук в дверь, Ники кинулась навстречу. Едва увидев суровое лицо Уилла, его знакомую улыбку, она почувствовала, что у нее даже перехватило дыхание.

— Вот и пришло время, сказал он хрипло, — я уж начал думать, что ты никогда не приедешь.

— Никогда — это слишком долго, — прошептала она, уткнувшись ему в грудь.

— Эй, он засмеялся, — это звучит как название песни. Хочешь помочь мне написать ее? Он начал напевать на высоких нотах: «Моя госпожа отпустила меня опечаленным… я думал, что она никогда больше не захочет видеть меня… Она Сказала: „Дорогой, ты ошибаешься, потому что никогда — это слишком долго…“

Она рассмеялась и попросила его остановиться, но она имела в виду не это. Глупая песенка, казалось, воскресила былого Уилла, того, который поддразнивал ее и шутил над многими вещами, которые она воспринимала всерьез.

В то же мгновение Уилл отстранился и взглянул на нее.

— А ты стала другой, — сказал он. — Что ты сделала с собой? — Заметив разочарование в ее глазах, он быстро добавил:

— Ты выглядишь прекрасно, Ники, но совсем не похожа на ту, что я помню.

— Я оставила мои джинсы и рубашки в Виллоу Кросс, если ты это имеешь в виду, — сказала она с некоторой резкостью в голосе.

Уилл улыбнулся, как будто довольный ее ответом.

— Вот, дорогая, — сказал он, — вот это убеждает меня, что ты осталась прежней, хотя и выглядишь так, словно сошла с обложки журнала.

Прежде чем она успела что-то ответить, он прошел по апартаментам, разглядывая роскошную обстановку. Он выглядел тем же самым, подумала она: в куртке и джинсах из грубой хлопчатобумажной ткани. Немного похудел, но этого можно было ожидать: работа допоздна, нерегулярное питание и напряженное расписание поездок.

— Сколько ты платишь за этот номер? — спросил он. Ники была изумлена этим вопросом. С теми ли деньгами, что должен был зарабатывать Уилл, думать о стоимости пребывания в отеле?

— Я не плачу за эти апартаменты, ответила она. Все расходы по этой поездке взяла па себя «Ригал». Похоже, этот ответ не удовлетворил Уилла.

— Значит, вот как ты теперь живешь, — медленно произнес он. — Похоже, что тебя по-настоящему взяли в штаб корпорации…

— А что в этом плохого? Я, кажется, объясняла в своих письмах… Я люблю мою ферму, Уилл, но больше не в состоянии любить табак. Вот почему я пошла в «Ригал», вот почему…

— Ладно, — прервал он ее со смехом, — не будем обсуждать это сегодня. На улице светит солнце, и мы можем заняться чем-то более интересным, чем разговаривать о «Ригал Тобакко», — сказал он, беря ее за руку.

Когда они подошли к дверям отеля, она указала ему на поджидающий снаружи «бентли».

— Мне кажется, ты не захочешь воспользоваться автомобилем компании «Ригал».

— Ты угадала, — ответил он и, махнув рукой, остановил такси.

Уилл показал ей совсем другой Лондон нежели тот, что она осматривала сама. Они прогуливались по этническим районам, которые отражали прошлое английской империи: населенную индийцами и пакистанцами южную часть Западного Лондона, вдыхали ароматы Карибского моря в Брикстоне и восточную атмосферу Чайна-таун и Жерард-стрит. Они заглядывали в кипрские магазинчики в Кэмдене и восторгались исламской мечетью, величественной и безмятежной, на краю Ридженгс-парк.

Со своим музыкальным слухом Уилл легко воспроизводил любой, какой только можно было услышать в Лондоне, акцент: живой ритм «кокни», гнусавый выговор австралийцев, картавость шотландцев, утонченное произношение питомцев аристократических школ.

В одиннадцать тридцать они наблюдали смену караула перед Букингемским дворцом. В двенадцать тридцать Уилл купил булочки с сосисками и содовую у уличного разносчика и объявил, что они перекусят на открытом воздухе в Сент-Джеймском парке. Некогда частное владение Генриха VIII, теперь он был населен пеликанами и дикими птицами и был в равной мере излюбленным местом прогулок бизнесменов и влюбленных.

— Ты хочешь, таким образом, дать мне понять, что Уилл Риверс не изменился? — спросила Ники, усевшись на зеленой траве и стараясь так съесть сосиску, чтобы ни капли жира не упало на ее свитер.

— Не совсем так, — ответил Уилл, передавая ей чистый носовой платок. — Я обнаружил, что в музыкальном бизнесе чертовски много фальшивого и гнилого. И если бы это было возможно, — произнес он мечтательно, — я бы вернулся в Виллоу Кросс. Может быть, я тогда и не выпускал бы так часто альбомы. Жил бы с настоящими людьми, для которых лгать вовсе не так же естественно, как дышать. — Бросив озорной взгляд на Ники, он добавил:

— Мы с тобой не часто видимся с глазу на глаз, но я рассчитываю, что ты будешь мне говорить правду.

Ники ничего не ответила. В самом деле, заслужила ли она называться правдивой, когда так много скрыла от Уилла? И почему он вообще ожидает полной честности от всех, когда у него самого столько собственных секретов?

— Не могу сказать, что мне понравилось, когда ты говорила мне, каким ничтожеством я был, — сказал он, словно прочитав мысли Ники.

— Я никогда этого не делала!

— Ха! — Он засмеялся. — Мы сейчас говорим о правдивости. Помнишь Нэшвилл?

Ники вздрогнула. Да разве могла она забыть?

— Как бы то ни было, — продолжал Уилл, — я думал о том, что ты сказала. Я с ума сходил по тебе, но я знал, что ты не из того сорта людей, которые что-то говорят без оснований. И я понял, что было что-то не правильное в том, как я цеплялся за Бет.

Он произнес имя своей утраченной любви с такой нежностью, что Ники ощутила укол ревности. В то же время она была польщена, что Уилл думал о ней, когда они были в разлуке, и тронута, что он хотел поделиться с нею своими воспоминаниями.

— Мне было всего лишь пятнадцать, когда я встретил Бет, — рассказывал он, — но я знал, что она та самая, кого я хотел. — Просто и проникновенно он говорил о своей первой невинной, сдержанной и неумирающей любви к девушке, пленившей его сердце. Мы всегда говорили «навсегда». И не знали, что все кончится так скоро. Бет заболела лейкемией, когда ей было семнадцать. Она так отчаянно боролась, Ники! — продолжал Уилл надломившимся голосом. — Она так хотела жить!.. Господи, а как я хотел, чтобы она жила! Но она умерла перед самым окончанием школы… Ее похоронили в том платье, которое она должна была надеть на выпускной вечер… Розовом с оборками… — Уилл словно удалился куда-то, его повлажневшие глаза блуждали где-то далеко за деревьями и цветами.

Ники соболезнующе дотронулась до его руки. Уилл улыбнулся благодарно, словно хотел сказать, что он снова сейчас здесь, с Ники.

— После той вспышки, что произошла между нами в Нэшвилле, я посетил могилу Бет. Я часто это делал…

— Я не знала…

— Конечно, ты не знала. Я ничего не говорил тебе о ней. Даже когда я был… Ладно, даже когда думал, что именно ты можешь стать той, кого бы я мог действительно полюбить…

«Кого бы я мог полюбить…» Это прозвучало как стихотворение или песня, Ники же это показалось откровением. Уилл, видимо, ожидал от нее какого-то ответа. Но она размышляла, как мог мужчина, который любит, действовать подобным образом.

— Как бы то ни было, — продолжал он, я пошел на кладбище и разговаривал с ней, но что-то стало другим. Я всегда воображал, что слышу ее голос. Нет, не вслух, — поспешно добавил он, — я не сумасшедший. Но я слышал ее голос внутри себя, словно она все еще была со мной, и до тех пор пока это продолжалось, было ощущение, что все еще может вернуться. Но в тот день я был… Ладно, я был просто мужчина, стоявший у могилы женщины, которую любил… Это было словно… словно она умерла еще раз. И я знал, что она уже никогда не вернется.

Его голос был таким мягким, таким нежным, что Ники' не ощущала теперь никакой ревности, только печаль из-за его боли.

— Прости, что я так растревожила тебя, — сказала она. — Я не имела права…

Он коснулся пальцами ее подбородка и заглянул ей в глаза.

— Если ты начинала любить меня, у тебя было полное право…

Она опустила глаза. Может быть, ему так легче, подумала она, оставить в покое дух умершей любви. Может быть, было гораздо труднее похоронить страхи, что она еще слишком жива.

После полудня они взобрались на Парламентский холм и стояли на южной окраине, взирая на город, раскинувшийся перед ними как огромная пестрая деревня. Уилл: обнял ее за плечи, и она не стала отстраняться.

Поскольку в восемь часов у Уилла был концерт, они решили поужинать пораньше. Ники предложила отправиться в «Ле Гаврош», который, по словам Харди, был лучшим французским рестораном в Лондоне. Уилл скорчил гримасу. Он пообещал накормить ее лучшей едой по эту сторону Атлантики, остановил такси и дал адрес на Пикадилли. Когда Ники увидела, что имел в виду Уилл — крохотный фасад, отмеченный простой вывеской «За милую душу» — она скорчила гримаску.

— Только попробуй отказаться, — серьезно сказал Уилл, — если это место не выглядит зазывающе, еще не значит, что тут плохо.

— Но и то, что здесь хорошо, еще тоже ничего не значит, — возразила Ники, размышляя, почему Уилл так старается доказать, что успех совсем не изменил его.

Уилл заказал себе зубатку и зелень: все это не имело ни малейшего сходства с тем, ' что Ники когда-либо видела или собиралась есть.

Она ела салат и много хлеба с маслом, отклонив обвинение Уилла в снобизме заявлением, что предпочитает быть здоровым снобом, чем посмешищем с пищевым отравлением. И хотя они весело переругивались, Ники чувствовала себя с Уиллом много легче, чем ей было долгое время. Не потому ли, что он приоткрыл ей самые сокровенные уголки своего сердца и, кажется, пригласил се туда?

После ужина Уилл подвез Ники к ее отелю и вручил ей конверт, в котором находился билет и пропуск за кулисы.

— Теперь я должен идти, дорогая, — сказал он, — но я буду ждать тебя после выступления.

Ники поспешила в спой номер, чтобы побыстрее освежиться. Приняв душ, она тщательно оделась и только что купленное шелковое белье, затем скользнула в мягкое облегающее шелковое платье циста морской волны от Кэролайн Рем и изящные вечерние туфли. Потом нанесла свежий макияж: подрумянила скулы, оттенила веки, подкрасила свои роскошные ресницы. Завершила она свой туалет высокой прической, которая подчеркивала и открывала се изящную длинную шею. Напоследок придирчиво оглядев себя в зеркало, она вспомнила замечание Уилла, когда он снова увидел ее. Ладно, подумала она, только из-за того, что он хочет быть таким воинственно Виллоукроссовским, она вовсе не собирается идти на концерт похожей на деревенскую простушку. Она добавила к своему туалету пару бриллиантовых украшений, накинула шелковое вечернее пальто и направилась к Харди с его «бентли».

Снаружи эстрадного театра «Палладиум» были развешаны объявления и афиши с именем Уилла и его изображением: высокая, мускулистая фигура, сильное мужественное лицо с темными бровями и чувственной нижней губой. Вынув из сумочки свой билет, Ники протиснулась сквозь людской водоворот в огромный и уже заполненный зал.

Большая часть аудитории состояла из молодежи и женщин, точно так же, как это бывало и в Виллоу Кросс. Место Ники — прямо против центра оркестра — предоставляло ей великолепную возможность все видеть и слышать.

Когда оркестр занял свое место, зал охватило легкое возбуждение. В динамиках раздался безличный голос: «Леди и джентльмены, „Палладиум“ с гордостью представляет… Уилл Риверс!» Когда упругой и бодрой походкой, в знакомом костюме, Уилл вышел на сцену, в зале раздались аплодисменты и возгласы. Он небрежным жестом приветствовал аудиторию и, перекрывая гул одобрения, начал свой последний хит «Маленькие перемены». В нем перечислялись крохотные подробности, подмеченные мужчиной в женщине, которую он любил, сказавшие ему о том, что она его больше не любит. «Обычно она работала рядом со мной, до самого заката солнца, теперь я в поле один, она говорит мне, что она так устала…»

Слушая, Ники проникалась не только поэзией Уилла, но его пониманием любви, женщин, знанием людей и тех мест, которые были для него родными. Стало ясно, что он не утратил связи с ними. Но она размышляла, почему он выбрал именно эту песню, не потому ли, что недавно говорил о таких изменениях, которые, как она опасалась, могут перерасти в барьер между ними.

Его голос стал богаче, глубже, мелодичнее, и он уверенно пользовался им. Среди ахов, вздохов и возгласов восторга он работал без пауз. Пел и те песни, которые она знала наизусть, и те, которые она никогда не слышала. В чувственной атмосфере, сгущавшейся в зале, глаза Уилла бродили по рядам, заставляя каждую женщину считать, что он поет для нее.

Только когда Уилл стал петь свою классическую «Темную сторону сердца», его взгляд наконец достиг того места, где сидела Ники. От одной строфы к другой их взгляды встречались, и она чувствовала, что когда он поет о своем одиночестве и стремлении к любви, он обращается к ней. Его голос звучал с каким-то чувственным надрывом. Такой же казалась и его страдальческая улыбка. Когда наконец он отвел от нее глаза, Ники ощущала себя так, словно солнце зашло за облака.

Он пел почти два часа, но когда попытался сказать «спокойной ночи», аудитория подняла крик, требуя еще, и он спел еще несколько песен, новых, как он сказал, исполняемых впервые, а затем спел несколько из своей «классики», приглашая аудиторию подпевать вместе с хором «Фермер Браун», совсем так, как он делал это на танцах в Виллоу Кросс.

Наконец представление закончилось — с овацией, выкриками, хлопаньем и топаньем, которые продолжались добрую четверть часа.

Ники направилась за сцену, но ей пришлось пробираться сквозь стену девчонок-подростков, пытающихся прорваться туда. Они смотрели на нее с нескрываемой завистью, когда она предъявила свой пропуск, и ее действительно пропустили. «Фанатка!» — завопила одна из девчонок. Ники покачала головой и улыбнулась.

Распорядитель сцены провел ее в грим-уборную, занимаемую блистательной звездой. Она постучала и вошла. Уилл лежал на кушетке, совершенно опустошенный, его потная одежда прилипла к телу, но выглядел он еще более сексуально притягательным. Когда Ники вошла, он быстро вскочил и обнял ее.

— Я твоя самая большая фанатка, Уилл, — сказала она, — а ты самый лучший из всех этих чертовых ребят-певцов, которых я когда-либо слышала. — Она произнесла эти слова на нарочито «кантри», чтобы ярче выразить свое искреннее восхищение.

Он засмеялся, потом скрылся за ширмой.

— А теперь дай мне минуту, чтобы я привел себя в порядок и выглядел по случаю воскресенья наилучшим образом.

— Там снаружи собралась огромная толпа, — заметили Ники, пока он переоделался. — Может быть, мне стоит позвонить Харди в отель, чтобы он заехал за нами.

— Нет надобности, — откликнулся он. — Я ненавижу всю эту возню вокруг звезд — все эти лимузины, телохранители, прихлебатели. Все это чепуха, Ники, и не имеет никакого отношения к музыке. — Через несколько минут он появился в свежем хлопчатобумажном костюме. — Обычно я задерживаюсь на некоторое время, а потом говорю «Привет!» поклонницам. Так поступал Элвис Пресли, — добавил он с улыбкой. — Но сегодня я сделаю исключение. Мы можем воспользоваться пожарным выходом. Потом пройдем квартал или два и поймаем такси.

Ники с сомнением взглянула на свои изящные вечерние туфельки, на свое элегантное платье. Уилл взял ее за руку и повел вниз по длинному коридору, потом свернул куда-то за угол. Там он толчком отворил тяжелую железную дверь, оглядел улицу и кивнул ей, чтобы она следовала за ним. Стуча каблучками по тротуару, Ники быстро шагала, стараясь не отставать от Уилла. Неожиданно, когда они достигли перекрестка, раздался вопль — их узнали! — и к ним кинулась толпа подростков. Крепко схватив Ники за руку, Уилл побежал, наполовину подталкивая, наполовину волоча ее за собой. Она слышала, как затрещало ее платье и с ноги слетела туфля. Потом ее нога попала в трещину в асфальте, она сбросила и вторую туфлю, чтобы не упасть.

Ники охватила паника, она чувствовала, что задыхается, а толпа гнала и гнала их вниз улицу за улицей. Оставшись в одних чулках, она обдирала о бетон тротуара ступни, но бежала и бежала, пока наконец Уилл не втолкнул ее в темную сырую аллею. Они выжидали довольно долго, дрожа от ночной прохлады, пока не заглохли крики и топот.

— Господи, Уилл, ну почему ты не позволил мне позвонить Харди? — посетовала Ники, немного отдышавшись. Ну почему ты должен так тяжело работать и воображать при этом, что все еще находишься в Виллоу Кросс?

— Это, по твоему мнению, то, что я делаю? Ники направилась из аллеи к улице. Она не имела ни малейшего представления, как отсюда добраться до «Клариджа».

— Я не хочу торчать здесь и спорить с тобой, Уилл. Я хочу вернуться в отель. И если ты полагаешь, что это слишком… слишком корпоративно… то это просто глупо!

Молча Уилл вышел на улицу и остановил проезжавшее такси. Когда они подъехали к отелю, он проводил ее до номера.

Спокойной ночи, — холодно сказала она, — и спасибо за запомнившийся вечер.

Он стиснул зубы, но потом рассмеялся:

— Нет, Ники, так не пойдет. После того, что мы сейчас перенесли, ты по крайней мере, должна меня пригласить выпить. Позволь мне хоть согреться несколько минут, прежде чем выставишь меня.

После минутною колебания Ники согласилась. В конце концов ничего плохого не стряслось, если не считать потери пары новых туфель. Она разожгла огонь в камине и налила два стакана бренди. Вручив один Уиллу, села рядом с ним на ковер.

— Я сожалею о том, что так случилось, Ники. И не упрекаю тебя, что ты так напугалась…

Что это? Неужели Уилл Риверс извиняется?

— …Но я чувствую, что должен бороться за то, чтобы оставаться самим собой. Я люблю мою музыку, Ники, я люблю аплодисменты, но ненавижу все, что этому сопутствует: устроителей, которые лгут, менеджеров, которые воруют твои деньги…

— С тобой такое происходит? — спросила она. Ее негодование растаяло в тепле комнаты. Она очень хорошо понимала все, что относилось ко лжи и злоупотреблению доверием.

Он кивнул.

— Дело не в деньгах, Ники. Черт с ними, если кто-нибудь попросит у меня пару пригоршней, я, возможно, и сам отдам. Но когда это проделывают вороватые люди, которым я доверял…

Ники потянулась к нему и накрыла его руку своими ладонями, прекрасно понимая, что он имел в виду. У них обоих изменилась жизнь. Она чувствовала, что ее жизнь идет в правильном направлении, но Уилл, похоже, еще боролся за свой путь. «Остерегайся, мольба может осуществиться», — подумала она, вспоминая, как Уилл мечтал о карьере, которую теперь сделал.

— Да, — сказал он, я полагаю, что это во многом верно. — Он помолчал с минуту. — Я всегда думал, что ты и я — две стороны одной и той же медали, Ники. Ты всегда много работала, очень старалась вырваться бежать от самой себя, от своего прошлого. А я… У меня тоже было прошлое, но я не стремился убежать от него. Я был ему по-настоящему близок все это время, но в конечном итоге у нас оказалось много общего: мы оба, опираясь на наше прошлое, старались никого не полюбить. Я полагаю, мы рассчитывали, что если пройдем мимо множества возможностей, то избежим настоящих потрясений. Но это не работает, Ники. Мы все равно испытываем потрясения, и все кончается тем, что мы снова оказываемся в одиночестве.

В комнате было тихо и покойно, только тикали, словно биение сердца, старинные часы. Сидя рядом на полу напротив камина, купаясь в нежном отблеске огня, они смотрели на тлеющие поленья. Она обратила к нему лицо и увидела свое отражение в его глазах, почувствовала жар его желания. Он нежно поцеловал ее, сплетя свои пальцы с ее.

— Я скучал по тебе, — тихо сказал он, — мне все время хотелось, чтобы ты была рядом. Повсюду, где я только ни был, я думал о том, что если бы только ты была там со мной…

— Я тоже скучала по тебе, — прошептала она. — Я… Он остановил готовый излиться поток слов другим поцелуем. Держа ее в своих объятиях, Уилл нежно уложил ее на кровать. Она застыла и внутренне напряглась. Уилл каким-то образом почувствовал это. Он коснулся ее лба, взлохматил волосы кончиками пальцев, словно желая сказать, что пришло время.

— Я полагаю, что люблю тебя, Ники Сандеман, — прошептал он. — Я люблю тебя, и с этим ничего не поделаешь.

Это простое заявление было произнесено тихо, оно как бы повисло в воздухе. Губы Ники дрогнули, но она не вымолвила ни слова. Она потянулась к Уиллу и прижалась ртом к его рту, сердце ее билось от страха и предвкушения.

— Не бойся, дорогая, — шептал он, — я не причиню тебе зла. Я только хочу любить тебя…

«Я не должна бояться», — сказала она себе. Любить Уилла — в этом не могло быть ничего плохого, не было бы, если бы она отнеслась к этому бережно…

Они сорвали с себя всю одежду, которая разделяла их, пока не остались совершенно обнаженными. Он зарылся лицом в ее груди, его руки двигались по гладкой шелковистой коже ее бедер.

Желание согрело тело Ники, когда любовь Уилла согрела ее душу. Дрожащими пальцами она ласкала руки, которые обнимали ее, твердые мышцы его ног.

Он глухо простонал, лаская ее груди, ее соски быстро набухли, все ее чувства проснулись после долгих лет спячки. Ее ноги раздвинулись и охватили его сильную спину, границы плоти расплылись, когда слились их тела. Нежно, сначала чуть дразняще, он распалял пламя ее желания. Ее тело выгнулось, мышцы напряглись, стремясь к нему в волнах ощущений, которые становились все острее… пока не достигли пика, поглотив их обоих в великом потрясении освобождения.

Охваченная новизной и чудом любви, Ники покойно и тихо лежала в объятиях Уилла, едва дыша, боясь нарушить очарование момента словами. Он улыбался ей в темноте, почти благоговейно целуя ее лицо, сияние его глаз выдавало его чувства, как и ее собственные. Они ненадолго заснули, пока Уилл снова не потянулся к ней, так жадно, словно они никогда не занимались любовью, пробуждая ее желание, призывая ее тело к жизни прикосновением своих рук, своего чувственного рта.

Пробуждение в мужских объятиях было новым и странным. Когда она вглядывалась в лицо Уилла, она находила в самой себе нежность, которой раньше в ней никогда не было. Думая сделать ему сюрприз роскошным завтраком, она на цыпочках прошла в гостиную и позвонила в бюро обслуживания. Она заказала все, что было в меню.

— А еще пришлите цветы, — сказала она, — и бутылку шампанского тоже.

Уилл все еще спал, когда явился щеголевато одетый в униформу официант и вкатил столик, покрытый скатертью. Проснувшись через несколько минут, разбуженный ароматом свежего кофе, Уилл открыл один глаз и привстал на локоть. Он улыбнулся Ники — пока не заметил официанта, расставлявшего на столе хрустальные бокалы и фарфоровую посуду с золотой окантовкой.

— Доброе утро, — дружелюбно произнесла она, когда официант ушел, — я надеюсь, ты проголодался.

Уилл сел. Он смотрел на корзинки с фруктами и тарелки со сдобными булочками, на яичницу с беконом, на сосиски и ветчину, на кувшин с апельсиновым соком, на серебряное ведерко с шампанским, на хрустальную вазу с розами.

— Господи, Ники, зачем все это? — спросил он. — К чему вся эта показуха…

У Ники задрожала нижняя губа. Пламя желания Уилла зажгло ее, а теперь, когда она была уязвима и беззащитна, он обдал ее холодом, словно она совершила что-то плохое.

— Я хотела сделать тебе сюрприз, — тихо сказала она. Он покачал головой в недоумении, словно тоже был разочарован.

— Этим?.. Чтобы сделать меня счастливым, достаточно было просто сказать: «Я люблю тебя, Уилл»… или что-нибудь в этом роде.

Слова Уилла показались ей вызовом, неожиданно указавшим дистанцию, которую она по его требованию должна была пройти. Эта мысль вызвала в ней гнев.

— Почему ты не можешь понять мои чувства, как я пытаюсь понять твои? — спросила она с жаром. Я ела ужасную еду, которую ты захотел, я порвала платье, потеряла туфли и бежала, спасая свою жизнь, потому что мы поступили так, как ты хотел. А теперь ты указываешь мне, что сказать, что сделать, как смотреть, черт возьми! Почему ты не оставишь немного места для меня, Уилл? Почему ты не?..

— Почему ты изо всех сил стараешься быть кем-то, кто мне не нравится? — оборвал он ее. — Почему ты не можешь быть той Ники Сандеман, которую я искал?

— Черт тебя побери, Уилл! — Она снова ринулась в бой, гнев сделал ее смелее. — Да ты-то кто, по твоему мнению? Может быть, ты думаешь, что ты тот самый Уилл Риверс, которого я знала в Виллоу Кросс? Но ты не тот! Ты хуже!

Уилл полупривстал на кровати. От гнева и волнения морщины на его лице обозначились еще резче.

— И ты так думала сегодня ночью, Ники? Скажи мне!

— Этой ночью, — сказала она, запахнув на себе халат и устремляясь в ванну, — произошла ошибка! Как я и предполагала!

— Так?! — закричал он ей вслед. — Может быть, ты иногда остановишься и задумаешься, не по твоей ли вине все оборачивается плохо? Может быть, ты иногда перестанешь жалеть только себя и подумаешь о чувствах других?

В ответ она хлопнула дверью.

Через несколько минут Уилл хлопнул дверью еще громче.

Ники заставила себя пробыть в Лондоне еще несколько дней, как ей и советовал Рис. Ей нужно было убедить себя, что с ней все в порядке. Доказать, что ее жизнь не изменяется к худшему только потому, что Уилл Ривсрс оказался таким же невыносимым, как всегда, И когда она в одиночестве бродила по Вестминстерскому Аббатству, гуляла по живописным, пользующимся дурной репутацией, улочкам вокруг Пикадилли-Серкус, сидела на ошеломляющем спектакле «Король Лир» в Королевском Шекспировском театре и пыталась смеяться над древними непристойностями в «Унион-таверн», ей казалось, что все можно преодолеть.

Но почему-то все было испорчено одним кратким моментом, когда она была почти счастлива.

Глава 32

Возможно тут какая-то ошибка, подумала Ники, прочитав заметку в «Бизнес уик». В ней утверждалось, что вскоре после приобретения «Хоумпрайд» во всех кабинетах, комнатах отдыха и кафетериях компании были сняты таблички «Не курить». И в заключение: «В то время, когда мыслящие американцы поднимают свой голос в пользу некурящего общества, этот шаг „Ригал“ может вызвать обратную реакцию. Или таким образом „Ригал“ заявляет: „Добро пожаловать в нашу семью“? А может быть, это нечто более зловещее: способ, которым „Ригал“ побуждает сотрудников „Хоумпрайд“ употреблять больше табачных изделий головной компании? Не поднимет ли новая администрация жалованье или не предложит ли надбавку, чтобы компенсировать дополнительный риск за работу в помещении, где курят?»

Ники размышляла, кто бы мог быть вдохновителем такого неумного и дискредитирующего поступка? Чтобы бросить тень на блеск «Ригал» сейчас, когда компания собиралась показать всему деловому обществу, что просвещенное управление может добиться прибыльности, не жертвуя совестью.

Разгневанная таким злобным комментарием ее собственного успеха, Ники понесла заметку к Рису.

В своей важной манере он дал понять, что уже прочитал ее. Сложив пальцы щепотью, он начал изрекать, точно священнослужитель:

— Ники, еще в 1604 году король Англии Яков I написал о табаке и его роли как вносящем смуту и порчу духа. И все же в своей безграничной мудрости Отцы-основатели нашей страны приняли табак как нашу национальную сельскохозяйственную культуру. Осмелюсь сказать, табак остается более уникальным американским продуктом, чем любой другой. Ныне, как добросовестные руководители выдающейся американской компании, мы несем двойную ответственность: перед общественностью в целом и перед держателями акций, которые рассматривают нас как управителей их вложений. В конце концов, — сказал он с легкой улыбкой, — ты должна сознавать, что «Ригал» самая крупная из самых крупных держателей пакетов акций. Что она обладает самым значительным портфелем пенсионного фонда, каким где-либо обладает какое-либо правление. Я думаю, и надеюсь, вы со мной согласитесь, что даже самые пылкие адвокаты антиникотиновой кампании не хотят, чтобы их цель была достигнута за счет американских вдов и сирот…

— Но мы уже закрыли эту тему, — нетерпеливо прервала его Ники. — Я понимаю необходимость осторожного, хорошо спланированного сокращения. Чего я прошу — это изменения политики для «Хоумпрайд фудс».

— Ах да, это так же неотъемлемая часть нашего всеохватывающего плана, мисс Сандеман. Некоторые руководители «Ригал» — и я с ними полностью согласен — Почувствовали, что поскольку мы участвовали в бизнесе по производству сигарет, то было бы лицемерием, запрещать курение.

Для Ники это показалось спором о первенстве курицы и яйца.

— Но мы должны где-нибудь начать, мистер Рис. Почему бы нам не сделать такой жест — просто сказать: «Мы не можем вывернуться наизнанку, но вот наши намерения: мы будем сокращать производство сигарет, будем делать это рассудительно и будем защищать вложения держателей наших акций. А тем временем станем поощрять здоровую практику наших служащих, поддерживая окружение, свободное от курения».

Рис кивнул.

— Я понимаю вашу точку зрения, мисс Сандеман. Почему бы вам не написать мне памятную записку, и мы рассмотрим ее по существу на следующем заседании исполнительного правления.

Он поднялся, и для Ники это было сигналом, что она может быть свободна.

Она направилась прямо в свой кабинет и набросала памятную записку на одной страничке, к которой приколола вырезку из газеты. Сверху надписала: «Разве мы можем допустить такой, враждебный выпад? Я думаю, мы обязаны обратить на него внимание, чтобы защитить доверие к „Ригал“.

На личном телефоне Ники вспыхнула красная лампочка. Подняв трубку, она услышала голос Алексея.

— С возвращением, — сказал он, — надеюсь, твоя поездка в Лондон была успешной.

— Я жалею, что поехала, — выпалила она. — Я имею в виду, что не должна была так надолго отрываться от офиса, — добавила она, пытаясь скрыть чувство вины и сожаления. «Черт бы побрал этого Уилла Риверса, — подумала она, — черт побери, он был как изводящая зубная боль, от которой никак не избавиться».

— Я надеюсь, это не означает, что ты настолько занята, что не сможешь приехать в Балтимор на этот уик-энд.

— Конечно, приеду, — согласилась Ники. Постоянство Алексея было целительным бальзамом.

— Вот и отлично. Я тут кое-что хочу показать тебе.

— Что именно? — спросила она.

— Приедешь — увидишь.

Они стояли на поросшем травой холме в тихом пригороде.

— Что ты об этом думаешь? — спросил Алексей, показывая на участок земли с деревьями и спокойной гладью пруда. В будничных широких брюках и свитере с открытой шеей, с откинутыми назад темными волосами он больше походил на кинозвезду, чем на врача-кардиолога.

— Очень мило, — сказала Ники, — прелестное место для пикника.

— Даже больше, — с гордостью заявил Алексей, — это место, где я собираюсь построить мой новый дом.

Ники была поражена. Она была уверена, что Алексей вполне доволен жизнью в квартире с теми удобствами, которые она предоставляет.

— И когда же ты все это надумал?

— Я сделал взнос на эту собственность на прошлой неделе. Но думал об этом долго. — В его глазах появилось мечтательное выражение. — Это будет дом, который я всегда представлял в своем воображении, Ники. Все эти годы, что Дмитрий и я колесили по свету, я обещал себе, что в один прекрасный день обзаведусь чем-то солидным, постоянным. Я разговаривал с несколькими архитекторами и, кажется нашел того, кто мне нужен. Нет, конкретного плана еще нет, но это должен быть дом, передаваемый из поколения в поколение, со многими окнами. Потому что когда я буду в нем находиться, то хочу, чтобы в нем весь день было солнце. Хочу, чтобы гостиная выходила на пруд, а спальни…

Когда Алексей описывал дом своей мечты, Ники почувствовала себя неуютно от предчувствия того, что последует дальше. Ее ссора с Уиллом никак не способствовала усилению ее чувств к Алексею. Она только породила новые сомнения. Хотя она и хотела бы сильно полюбить его, но находила, что сделать это даже труднее, чем поверить, как полагал Алексей, что любовь может прийти после замужества. А если даже это и так, то разве сама любовь не проблема?

Но пока что Алексей не повторял своего предложения. Казалось, вместо этого он хочет показать Ники, что вносит изменения в свою жизнь. Было ли это изменением тактики с его стороны, размышляла она, чувствуя разочарование и облегчение одновременно. Или так он дает ей понять, что они больше, чем друзья?

Они вернулись в квартиру Алексея, которая находилась всего в нескольких кварталах от больницы. Хотя здание было современным, квартира Алексея походила на ту, что у него была в Нью-Йорке — в стиле и духе Старого Света, хотя и гораздо более роскошная. Восточные ковры, старинная мебель, большей частью из Восточной Европы. Библиотека была заполнена сувенирами, оставшимися от Дмитрия — театральными программками и афишами, фотографиями и текстами ролей, сохраняющими живую память о непростых, но тесных семейных узах.

Когда Алексей ушел на кухню, чтобы приготовить кофе и сэндвичи, Ники включила радио, пытаясь настроиться на классическую музыку, которую он так любил. Поймав передачу срочных новостей, она стала слушать: «Сегодня утром ураган „Ханна“ обрушился на побережье Каролины со скоростью ветра 120 миль в час, сея смерть и разрушения. Жители нескольких населенных пунктов на побережье эвакуированы. Населению более отдаленных районов дан совет обезопасить свои дома от шквальных ветров и проливных дождей. Оставайтесь с нами, мы будем передавать новости по мере их поступления…»

«Господи, — подумала Ники, — Виллоу Кросс находится менее чем в сорока милях от берега. Достаточно ли это далеко, чтобы ее друзья чувствовали себя в безопасности? Все ли в порядке с Кейт и Тимом? С Джимом, и Бо, и Чармейн Риверс? И Уилл… Вернулся ли он в Виллоу Кросс, или ему ничего не угрожает, и он где-нибудь далеко?»

Она схватила телефонную трубку и набрала номер Джима Дарка. Механический голос сообщил, что ее звонок не может быть выполнен набором диска. Она пробовала позвонить на ферму Нансена, затем всем, кого знала с тем же результатом.

— Я должна уехать, — сказала она Алексею, когда он вернулся с кофе.

— Но почему? Что случилось? — 'спросил он, заметив беспокойство на ее лице.

— На Северную Каролину обрушился ураган. Очень сильный. Я должна отправиться в Виллоу Кросс. Я пыталась дозвониться туда, но связи нет. Нужно самой увидеть, все ли в порядке. И мой дом…

Ты не можешь отправиться туда сейчас, — прервал ее Алексей. — Если шторм действительно жестокий, то аэропорты будут закрыты. Я уверен, что твои друзья получили своевременно предупреждение, чтобы обезопасить себя. Что же касается твоего дома, то, конечно, твои работники сделают все, чтобы укрепить его. Оставайся до завтра, Ники, отдохни немного. Возможно, телефонная связь уже будет восстановлена, и надобность в твоей поездке отпадет.

Ники покачала головой. Все, что сказал Алексей, было совершенно разумно, но то, что она чувствовала в связи с Виллоу Кросс, ничего общего с разумом не имело.

Часом позже Ники уже была в аэропорту Даллеса, где провела очень много времени. Когда она сидела в зале ожидания, пила скверный кофе и то и дело поглядывала на часы, то поняла, что Тоже кое-что сообщила Алексею — показала ему, где глубже всего коренятся ее чувства.

Только на следующее утро Ники попала наконец в аэропорт Рейли. Она отыскала работающий телефон и снова попыталась дозвониться до Кейт. На этот раз это ей удалось.

— Слава богу, — сказала она, вздохнув с облегчением, — с тобой все в порядке? Я извелась, с тех пор как услышала про ураган.

— «Ханна» задала нам жару, — сказала Кейт, голос ее едва пробивался сквозь треск на линии. — Не могу припомнить ничего подобного, Ники. Не было электричества. Все телефоны молчали. Большинство молчит до сих пор, на весь город работают лишь несколько. Но мы пострадали куда меньше, чем прибрежные районы.

— Тебе что-нибудь известно о Бо и Джиме?

— И Уилле? — догадливо добавила Кейт. — Ты не спросила о нем. Знаешь, он вернулся на свою ферму. Ники промолчала.

— Знаешь, это забавно, — сказала Кейт.

— Что забавно?

— Уилл отреагировал точно так же, когда я на днях упомянула твое имя.

— Кейт, я увижусь с тобой и Тимом позже. Тогда и поговорим.

Прошло много времени с тех пор, как Ники была дома. И вот каким придется снова увидеть его, думала она, медленно ведя взятый напрокат автомобиль по наполовину затопленным дорогам, через упавшие ветки, внимательно всматриваясь вперед, чтобы не наткнуться на электрические провода. И это не только «Ханна» причинила такие сильные разрушения, вырвав с корнями деревья и разметав ветхие дома. Повсюду Ники могла видеть следы битвы, проигранной табачными фермерами — оставленные под пар поля, задушенные сорняками, заброшенные амбары, пни на месте деревьев — великолепных высоких сосен, спиленных на продажу из-за отчаянной нужды.

В хорошие времена ферма, по размерам наполовину такая, как у Уилла, могла прокормить несколько семей, даже позволяла фермерам послать счастливчика-младшенького, а то и двоих в колледж. Теперь казалось очевидным, что хорошие времена никогда не вернутся.

До 1984 года было редкостью, когда десять процентов урожая табака отправлялись под заем в фермерские кооперативы. Ники слишком хорошо знала, как быстро рос этот процент, какие огромные излишки создавались, потому что табачные компании могли позволить себе тянуть время и выжидать, когда упадут цены.

Ники уже слышала предсказания более страшные, чем те, что делал Уилл. Утверждалось, что мелкие табачные фермеры скоро станут историческим курьезом, вроде кузнецов или извозчиков. Скоро табачные компании полностью сосредоточат в своих руках выращивание табака не только за границей, но и в Америке.

С дороги Ники видела таблички с надписью «продается» на землях, которые принадлежали здесь семьям на протяжении поколений. Куда же должны деваться люди, которые строили свои жизни на этих золотистых листьях? Податься на бездушные фабрики в других городах? Лучшее, на что они могли рассчитывать — на продажу своей земли застройщикам. Это было нечестно, думала Ники, ощутив укол вины за то, что она избежала их судьбы. И было трудно поверить, что все эти страдания были неизбежны, хотя люди, на которых свалилась эта беда, были ее друзья и соседи. Должен же найтись какой-то способ помочь им, он просто должен быть!

Когда Рис нанимал Ники, он сказал, что «Ригал» разделяет ее заботу о перемещенных фермерах. Может она убедить его сделать что-нибудь сейчас? Со своей надорванной экономикой Виллоу Кросс и окружающие общины никогда не смогут оправиться от последствий урагана.

Когда Ники достигла своих владений, у нее перехватило дыхание. Только бы дом оказался в порядке, молилась она про себя, дом ее мамы.

Дорога была завалена камнями и ветвями деревьев. Ей пришлось оставить машину и пробираться чуть не по колено в грязи. Она увидела Бо и Джима, работающих на крыше, изрядная часть которой была сорвана. Половина окон была еще забита досками, но те, которые Ники могла видеть, были не повреждены.

Она окликнула мужчин на крыше. Они замахали ей, а Джим начал спускаться по лестнице.

— Ты даже не представляешь как я рада видеть тебя, — сказала она, когда он подошел к ней. — Я пыталась дозвониться тебе вчера вечером, но пробиться не смогла.

Джим кивнул.

— Да уж какие тут телефоны, мисс Ники. Большинство из нас даже не вспомнили о них до сегодняшнего утра: мы были слишком заняты, стараясь справиться с ветром и водой. — Он указал на крышу. — Это самое худшее для вас, мам. Вода нанесла некоторый ущерб наверху. Мы с Бо пытались убрать там сегодня утром, но некоторые доски на полу покоробились.

Выходит, она оказалась в числе тех, кому еще повезло, подумала Ники. Ее дом устоял, и у нее были деньги, чтобы отремонтировать все поврежденное.

— Кое-что вы должны увидеть, — сказал Джим. Он вошел в дом, а несколько мгновений спустя появился снова, неся что-то в руках. Это была заржавевшая металлическая коробка. — Мы нашли это, когда опускали вниз часть разрушенной крыши. Она была в пустоте прямо над потолком вашей спальни.

— Выглядит так, словно эти Мартины запрятали в ней какие-то сокровища, — пошутила она. — Ты можешь ее открыть?

— Да, мэм, она здорово заржавела. Но я думаю, что несколько ударов стамеской и молотком будет достаточно.

Джим положил шкатулку на глинистую почву и пошел за своими инструментами.

Ники не ожидала слишком многого. Ее не мучала совесть в связи с намерением вскрыть шкатулку, во всяком случае после того, что Мартины сделали с ее домом. Возможно, внутри и нет ничего, кроме какого-то хлама, такого же, как и все, что они оставили после себя.

Двумя сильными ударами Джим сбил ржавый замок, а затем вернулся к своей работе, предоставив Ники возможность одной изучить содержимое шкатулки.

Она подняла крышку. Внутри оказалась стопка сертификатов, скрепленных резинкой, которая лопнула, как только Ники дотронулась до нее.

Она уставилась на печатные буквы и стала протирать глаза, словно после этого можно было лучше видеть. Это были акции «Хайленд Тобакко» — и все на имя Ники!

Но каким образом? И кто тогда? И почему, в таком случае, она не получила никаких писем, которые обычно получают все держатели акций?

Ответы находились на тетрадном листке, исписанном аккуратным, почти европейским почерком Элл; здесь были проставлены даты приобретения десяти отдельных пакетов акций, каждый покупался в день рождения Ники. Возле каждой заметки о покупке было помечено, что из своих вещей Элл продала для этого: сначала нитку жемчуга, затем пару серег и так далее. Очевидно, она ощущала необходимость держать эти свои приобретения в секрете, потому что на странице был проставлен номер абонентского ящика в почтовом отделении Виллоу Кросс. Верная своим крестьянским корням, Элл прятала эти документы в своем доме, не зная, будет ли она жива, чтобы передать их своей дочери. Дар, который по-своему мог обладать признаком законности.

Какая злая ирония, подумала Ники, что она должна владеть чем-то, что носит ненавистное имя «Хайленд». И то, что это обнаружилось сейчас, в это тяжкое время, вызвало у Ники суеверное чувство, словно небеса разверзлись и раскрыли перед ней цель, ранее ей неведомую.

Но что ей делать с этим нежеланным и странным образом навязанным даром? Акции должны были «разделиться» несколько раз с тех пор, как Элл приобрела первый лот, так что общее число акций по сравнению с первоначальным увеличилось многократно. Она могла, конечно, продать эти акции, а деньги пожертвовать на благотворительные цели, возможно, передать в Американское онкологическое общество в память о Ральфе. Нет, сказал ей внутренний голос. Нет, потому что Элл продала свои драгоценности, чтобы оставить это наследство ей. Нет, после того как судьба чудесным образом сберегла эту часть состояния Элл от разграбления Уэзерби.

Ники закрыла шкатулку, внесла ее в дом и положила на полку шкафа в своей спальне. Пусть постоит здесь, подумала Ники, пока она надумает, что делать с этими акциями. Она поставила на туалетный столик фотографию в серебряной рамке, чего не делала долгое время, потрогала ее так, как это делала Элл, пробуждая в себе воспоминания.

Взглянув в окно, Ники увидела знакомый автомобиль, подъезжающий к тому, что было когда-то лужайкой перед домом. Она сбежала вниз по лестнице и открыла дверь как раз в тот момент, когда Уилл вылезал из своего джипа.

— Что ты здесь делаешь? — спросила она.

— Я мог бы задать тебе тот же вопрос.

— Я живу здесь… По крайней мере иногда.

— Я не знал, что ты окажешься здесь, — сказал он с явным замешательством. Просто решил удостовериться, что с твоим домом все в порядке. — Он осмотрелся. — Похоже, Джим и Бо знают свое дело, так что, полагаю, мне можно уехать.

— Подожди, — сказала она, неожиданно сообразив, как грубо она себя вела и как великодушно поступил Уилл, что приехал.

Он остановился с каким-то странным выражением лица.

— Может быть, зайдешь? — спросила она. — Я почти ничего не могу предложить… Разве что чашку растворимого кофе?

Уилл следом за ней вошел в дом и присел к столу на кухне.

— Я хотела спросить тебя о твоей матери, — спросила Ники, наливая воду из бутыли в чайник и ставя его на плиту, чтобы вскипятить, — и о твоем доме… Я надеюсь, что разрушения не очень велики?

— Мама в порядке. Требуется что-нибудь побольше, чем сильный ветер и проливной дождь, чтобы напугать ее, — ответил он с хмурой улыбкой, — а дом слишком упрям, чтобы сдвинуться с места.

— Как и некоторые наши знакомые, — выпалила Ники раньше, чем успела спохватиться. — Извини, — сказала она, прикрыв рукой рот. Потом присела к столу напротив Уилла.

— Можешь не извиняться, — сказал он, широко улыбнувшись. — Я знаю кое-кого из их числа.

Ники пропустила эту реплику мимо ушей.

— Когда ты вернулся? — спросила она.

— Несколько дней назад. С меня хватит. Больше никаких туров, никаких месяцев в дороге.

— Как же так? — спросила Ники. Она понимала нелюбовь Уилла к долгим гастролям, его привязанность к своим корням и желание быть поближе к дому. Но она не понимала, как может он прервать карьеру, которая совсем недавно достигла своего пика. — А как относится твоя звукозаписывающая компания к этому решению?

Уилл пожал плечами, но Ники не слишком поверила этому жесту.

— Я сказал им, что буду записывать пластинки, пока кто-нибудь будет их покупать, но не собираюсь проводить всю свою жизнь в отелях и самолетах. Им это не понравилось. Они сказали, что, может быть, позже, а пока я должен поддерживать свой имидж.

— И тогда ты сказал, что если не будет по-твоему, то не будет вообще никак.

Уилл неуверенно усмехнулся.

— Ты что, подслушивала мои частные разговоры, Ники?

— Назови это удачной отгадкой, — сказала она с легкой улыбкой в уголках губ. Чайник на плите засвистел. Ники насыпала в кружки растворимого кофе, налила кипятку и подала кружку Уиллу. — Так на чем вы расстались? — спросила она.

Он снова пожал плечами.

— Решили подождать. Потом попытаемся найти выход.

Он встретился с ней взглядом.

Отпивая кофе, Ники думала, как будет жаль, если еще одно дарование из Виллоу Кросс не состоится. Как бы ни складывались их отношения с Уиллом, она любила его пение. Было бы не правильно, если бы его талант зачах, точно так же, как было бы не правильно, чтобы весь этот городок приходил в запустение и умирал.

— У тебя такой вид, словно ты пытаешься решить все мировые проблемы, — сказал Уилл.

Она покачала головой.

— Только не сейчас. Я думаю о Виллоу Кросс… Клонящемся к упадку… Мне делается дурно, когда я вижу, что здесь происходит. И не только из-за урагана, но и из-за всего прочего.

Уилл кивнул.

Понимаю, что ты имеешь в виду, и чувствую то же самое, Ники. Может быть, именно по этой причине я и не хочу снова уезжать.

— Уилл, — сказала Ники, у нес стала рождаться идея, — а что если ты будешь поддерживать свой имидж, никуда не уезжая? Если одновременно сможешь оказывать помощь здешним фермерам? Ты бы пошел на это?

— Ты не шутишь, Ники? Конечно, я согласен. Но как все это организовать?

— Мне еще самой не все ясно, но я думаю о фестивале. О чем-то грандиозном может быть, что-то вроде Вудстока для музыки «кантри» здесь, в Виллоу Кросс. Если мне удастся убедить «Ригал» покрыть расходы, дать хорошую рекламу, мы, возможно, сумеем получить согласие многих других певцов-кантристов. Некоторые компании звукозаписи наверняка заинтересуются возможностью выпустить альбом, заинтересуем мы и телевидение. Думаю, что сможем собрать кучу денег на продаже сувениров, маек и пластинок.

— Представляется интересным, — осторожно протянул Уилл, но блеск в его глазах не соответствовал тону голоса, — но не знаю, стоит ли мне связываться с «Ригал»…

— Не будь таким предубежденным! «Ригал» найдет деньги, чтобы финансировать такое мероприятие, если повести дело правильно. Подумай, Уилл, деньги, которые будут получены, могут помочь фермерам восстановить их дома. И их жизнь тоже. Скажи «да», и я представлю эту идею мистеру Рису еще до конца недели.

Уилл сказал «да».

Ники возвращалась самолетом в Атланту, полная ожиданий. Оказание помощи фермерам, присвоение имени «Ригал» фестивалю должно стать блистательным ходом в отношениях с общественностью. Особенно теперь, размышляла она, перелистывая лежавший на коленях «Уолл-стрит джорнэл». Спустя четыре года после иска Тройано к «Хайленд Тобакко» жюри присудило семье Мэри Тройано полмиллиона долларов. Это, конечно, никак нельзя было назвать сокрушительным поражением «Хайленд» — чуть больше карманных расходов. Но это был первый случай, когда суд удовлетворил подобный иск, когда несокрушимая оборона «табачной оси» была пробита.

Как следовало из журнальной статьи, юристы «Хайленд» намеревались немедленно подать апелляцию. «Позвольте мне внести полную ясность, заявил их главный юрисконсульт. — Мы будем сражаться и выиграем любое и каждое дело, направленное против нас. Никакого внесудебного соглашения не будет. Не будет выплачено никаких денег, чтобы избавиться от раздражающих судебных процессов».

Защита «Хайленд» заявила, что судья в процессе Тройано был предубежден. В доказательство они приводили его собственные слова, когда он отклонил попытку «Хайленд» прекратить дело. «Я верю, — сказал он тогда, — что имеется достаточно оснований полагать наличие заговора в табачной индустрии, обширного по своим масштабам, дьявольского по своим целям и опустошительного по своим результатам».

Ники ликовала, что «Хайленд» была публично посрамлена. И пока еще не все шаги были предприняты, чтобы показать, что ее компания стоит в стороне от «заговора табачной индустрии» о котором говорил судья, она видела в этих словах зловещее предупреждение также и для «Ригал».

Ники едва сдерживала свой энтузиазм, когда излагала Рису свои планы проведения Каролинского праздника музыки «кантри» с Уиллом Риверсом в качестве первой звезды.

— Я пока еще не сделала все выкладки, — сказала она извиняющимся тоном, — но я уверена, что смогу заполучить по крайней мере с десяток участников. Мы можем превратить это в действительно значительное событие, мистер Рис. Более значительное, чем спортивные соревнования, спонсорами которых мы являемся. Полученный доход можно использовать для ликвидации последствий урагана, а также создать фонд, который поможет фермерам дотянуть до сбора урожая. Средства фонда помогут также восстановить почвы, так что можно будет выращивать и другие культуры. Мы можем даже создать программу переобучения… — Ники остановилась в ожидании благожелательной улыбки, которая раньше означала о принятии ее идеи.

— Ваша идея обладает достоинствами, мисс Сандеман, — сказал Рис. Очень значительными достоинствами. Да, я полагаю, что «Ригал» может взять на себя расходы по такому рискованному мероприятию. Мы могли бы даже сделать значительные пожертвования наличными…

— Это чудесно! — воскликнула Ники, глаза ее блестели от возбуждения. — Вы даже не представляете, что это будет значить для многих людей и…

— Однако, — он резко прервал ее, — это будет только благотворительным актом. Мы поможем фермерам восстановить их дома, мы поможем им ликвидировать разрушения, причиненные ураганом. Что же касается остального, — он покачал головой, — я думаю, нет, мисс Сандеман.

— Но почему? — настаивала она, придя в замешательство от такого оборота событий. — Вы говорили, что есть необходимость в переходной программе. Вы согласились, что «Ригал» будет частью такого перехода.

— Конечно, я говорил. Но сейчас неподходящее время для такого шага.

— Неподходящее? — словно эхо повторила она. — Если бы вы видели то, что видела я, мистер Рис… все фермы… все эти приходящие в упадок в одном только Виллоу Кросс… а таких но всем штате более ста…

— Я не сомневаюсь, что они терпят лишения, мисс Сандеман. Просто говорю, что в настоящее время «Ригал» не должен одобрять и, не говоря уже о том, чтобы финансировать, какой-либо проект, который может выглядеть как подрывающий индустрию.

— Но когда же? — потребовала она, разгневанная тем, что снова услышала те же ответы, — каковы же сроки «Ригал» для такого решения? Или любого решения, связанного с переориентацией?

— Я понимаю ваше разочарование, — сказал он с резкой ноткой в голосе, — и насколько я одобряю энтузиазм с которым вы исполняете вашу работу, настолько же я не могу терпеть в этом кабинете неучтивость.

Неожиданно все маленькие сигналы, которые она примечала, слились в ослепительную вспышку.

— Вы никогда не относились серьезно к высвобождению «Ригал» из табачного бизнеса, не так ли? — спросила она серьезно.

— Вы сомневаетесь в моей честности, мисс Сандеман. Она пристально смотрела на этого образованнейшего джентльмена, человека, которым она восхищалась. Неужели он такой же лжец, как все остальные?

— Я думаю, вы обманывали меня, — сказала она бесстрастно. — Может быть, обманывали и себя тоже.

— Что за слова вы подбираете, мисс Сандеман, осуждающе заметил он. — Я чувствую, как теряется взаимопонимание, когда слова приобретают оскорбительный характер.

— Почему вы наняли меня на такую должность? Просто для того, чтобы я заткнулась? Чтобы убрать меня с дороги? — От мысли, что ее всего лишь использовали для повышения и без того огромных доходов «Ригал», Ники стало дурно.

— Мисс Сандеман, хотя моя главная линия состоит в том, чтобы превращать врагов в друзей, это вовсе не значит нанимать тех, кто не может выполнить какие-либо функции. Нет, продолжал он, — вы более чем оправдывали мое доверие. Я полагал, что со временем вы преодолеете ваши, я бы сказал, донкихотские тенденции. Я надеялся, что вы достигнете очень высокого положения.

Ники смотрела на своего нанимателя, преисполненного надменного самомнения и не ожидающего услышать то, что она собиралась сказать:

— Неужели вы не понимаете, что я пришла сюда не для того, чтобы добиться высокого положения? Неужели вы не сознаете, что я пришла сюда, потому что поверила в вас? Потому что думала, что вы хотите свершить много хорошего — и я хотела стать частью этого.

— А мы и делали много хорошего в «Ригал»… Ники покачала головой. Какой же дурочкой она была, что поверила в хорошие манеры и напыщенные речи.

— Освободите меня, сказала она, — освободите меня от служения партии табачной индустрии! Если бы вы не были окутаны завесой табачного дыма, то могли бы увидеть картину в целом, сделать все то, что обещали, и выйти победителем. Не только потому, что это было бы хорошим делом, но и потому, что для этого сейчас наступило подходящее время.

Рис взглянул на часы.

— А теперь, пожалуйста, извините меня…

— Я ухожу, сказала она угрюмо, больше не могу злоупотреблять вашим драгоценным сто-тысяч-долларов-за-час временем. Но я не снимаю с вас обвинения. Вы ничем не лучше торговцев наркотиками, которые продают свою отраву на улицах. Ваши друзья в Вашингтоне не смогут слишком долго защищать вас, чтобы покрывать бессердечность и жадность «Ригал»…

Рис грустно улыбнулся, словно его лучшая ученица только что провалилась на важном экзамене:

— То, что вы назвали жадностью, мисс Сандеман, это основа любого успешного бизнеса. Если вы этому не научились здесь, то, я уверен, научитесь атому на вашем другом месте работы. Подождите и увидите.

— Нет! возразила она. — Я уже прошла тот период, когда думала, что научусь чему-нибудь от таких людей, как вы. Теперь мне следует учить других, мистер Рис. Я еще не знаю как, но даю вам обещание, которое намерена выполнить: показать вам, что вы отбросили шанс, который вам больше никогда не выпадет. Я намерена доказать, как ничтожна и продажна ваша так называемая «философия бизнеса». Учтите это!

Глава 33

— К черту «Ригал»! — взорвался Уилл. — И к черту этою сукина сына Десмонда Риса!

Ники следила, как Уилл расхаживал по подъездной дороге к ее дому. От гнева он был словно натянутая струна, не обращал внимания на дождь, от которого намокли и его одежда, и темно-каштановые волосы. Вдруг он остановился и повернулся к ней.

— Подожди, Ники. Почему мы предоставляем «Ригал» решать, что нам следует делать, а чего не следует? Фестиваль это чертовски хорошая идея. Почему мы не можем провести его старым добрым деревенским способом? Поможем сами себе, как мы это всегда делали, вместо того, чтобы ждать, когда кто-нибудь придет на помощь.

Отбросив с лица намокшие волосы, Ники улыбнулась, несмотря на свои собственные гнев и разочарование. На сей раз она и Уилл были настроены на одну волну.

— Честно говоря, я думала, что мы в любом случае должны пробить это дело. У меня нет работы. И у меня полно времени, чтобы организовать и координировать фестиваль. Это хорошая цель, и я уверена, что мы сумеем получить помощь из других источников.

— Для начала я внесу свои деньги, — предложил Уилл, лукаво взглянув на Ники. — А почему ты сразу не сказала, что пойдешь напролом?

— Я полагала, что должна дождаться, пока ты скажешь:

«Ведь я тебе говорил…»

— Если ты этого ожидала, то ошиблась. Черт побери, Ники, люди, подобные Рису, лгали и мошенничали еще до того, как ты на свет родилась. Ты не можешь выиграть, когда играешь в их карты. Если бы ты усвоила это, то ушла бы сразу.

— О, я усвоила это, — сказала она, просто пока еще не решила, как поступать дальше.

— Забудь об этом, — решительно заявил Уилл, — ты вернулась туда, откуда ты родом, и это главное.

«Так ли это?» размышляла Ники. Она потеряла больше чем работу, когда рассталась с «Ригал». Цели, которые она перед собой ставила, самоутверждение, которого она добилась, все это теперь пропало, и приходится вес начинать с самого начала.

Она сказала Уиллу, что должна продумать некоторые предварительные наметки насчет фестиваля, и условилась встретиться с ним на днях.

В этот вечер ей позвонил Алексей.

— Как дела? — спросил он. Его голос предательски выдавал беспокойство. — Я пытался дозвониться тебе нисколько дней. В отеле мне сказали, что выехала, чиновник в «Ригал» вел себя так, словно никогда не слышал о тебе.

— Этого я от него и ожидала, — с горечью сказала она. — Забудь об этом. Я должна была это предвидеть.

— Ты уволена? И поэтому исчезла так внезапно? Поэтому вернулась в Виллоу Кросс?

— Я уволилась, — сказала она равнодушно.

— Но почему? Я думал, что ты решила остаться, по крайней мере до тех пор, пока «Ригал» закончит свою программу сокращения, пока…

— Не было никакой такой программы, — прервала она, — все это была ложь. Большая ложь. Вот что такое «Ригал» — такая же, как все остальные.

— Мне очень жаль, Ники. — Алексей сделал паузу. — Но почему ты не позвонила мне? — спросил он с упреком.

— Полагаю, мне просто не хотелось говорить об этом. Может быть, мне не хотелось признаться, что я была дурой. Снова. — Но еще раньше, чем Ники высказала это объяснение, она поняла, что это лишь половина правды. Было так много предательств, так много лжи! Она ничего не могла поделать, кроме как размышлять. Неужели таков ее удел? Снова и снова получать подобный урок от жизни? Одержимая сомнениями, она должна была кинуться назад в Виллоу Кросс и зализывать раны. И превратить в реальность Каролинский фестиваль музыки «кантри».

После того как она убедила его, что с ней все в порядке, Алексей, казалось, испытал облегчение от того, что Ники больше не была вышколенной подчиненной Десмонда Риса.

— Мы можем легко решить проблему твоей безработицы, — предложил он полушутя.

— Я могу лишаться работы, но я не совсем уж безработная, ответила она с некоторым раздражением. — Я в самом разгаре работы над очень важным проектом. Тружусь здесь в пользу фермеров, — сказала она, собираясь рассказать о фестивале.

— Ты нашла другое дело? Так быстро? Что-то в том, как он произнес слово «дело», заставило Ники занять оборонительную позицию.

— А что в этом плохого? Фермеры нуждаются в помощи. Черт побери, нигде в другом месте получить ее они не могут…

Наступила пауза.

— Я не это имел в виду, Ники. Я ничего не говорил о фермерах.

— О чем же тогда? — поспешила спросить Ники, желая, чтобы он ответил на ее последнее заявление.

— Я говорил о тебе. Ты такая опытная, такая предусмотрительная в личных отношениях…

— Продолжай, — сказала она.

— Ты не отдаешь себя полностью — душой и сердцем — кому-то, только чему-то… Делу, спорту, работе. Это когда-нибудь изменится? — У нее не было ответа. Она не могла не согласиться с тем, что сказал Алексей. Она знала, что это правда, так же как знала, почему это правда. И хотела это изменить.

Но у нее не было ответа на его вопросы, как и твердой уверенности, что он когда-нибудь найдется.

Через две недели подготовка к Каролинскому фестивалю музыки «кантри» шла полным ходом. А вскоре казалось, что все население Виллоу Кросс поголовно вовлечено в эту работу. Редактор «Дейли сигнал» предоставил в распоряжение Ники кабинет в редакции и возможность пользоваться копировальной техникой и факсом, так что она могла бесплатно выпускать пресс-релизы. Президент Первого фермерского банка лично позаботился, чтобы Ники могла открыть специальный операционный счет, и предоставил общую кредитную линию, приняв во внимание известность Уилла. Местная телевизионная станция начала передавать отрывки выступлений Уилла и распространять их через другие филиалы по всей стране. Ники убедила Уилла позвонить каждому члену сообщества исполнителей музыки «кантри» и пригласить их бесплатно выступить в пользу фермеров.

Владелец ярмарочной площади согласился бесплатно предоставить ее на этот день. Старшеклассники местной школы записались в добровольцы, чтобы после праздника навести на площади порядок. Кейт и Тим возглавили группу добровольцев, чьей обязанностью было приготовить сувениры для тех, кто внесет свой вклад в виде товаров, услуг или денег.

Благодарная полученному в «Ригал» опыту, Ники лично руководила всеми делами. Она зарегистрировала мероприятие как официальный акт благотворительности, с тем, чтобы доход не был обложен налогом, а те, кто внесет деньги на его проведение, смогли бы исключить их из налогового обложения. Как официальный представитель фестиваля она начала обзванивать компании звукозаписи в Нэшвилле и Нью-Йорке, стимулируя интерес к выпуску сувенирного альбома и создавая атмосферу аукциона, чтобы получить лучшие возможные условия. Она убедила фабриканта хлопковых изделий Рэлея выпустить по самой низкой цене партию сувенирных маек.

Работа рядом с Уиллом проходила совсем как в добрые старые времена. Почти. По мере того как подготовка фестиваля набирала обороты, ширясь день ото дня, Уилл все чаще говорил Ники:

— Я перестал думать, что ты изменилась к худшему, Ники. Теперь я вижу, что ты имела в виду, когда сказала тогда о любви к Виллоу Кросс.

Она осторожно кивнула. Она тоже видела, что Уилл изменился, переставал быть человеком, который никогда не соглашался, если был в чем-то не прав. Но она не сомневалась, что он по-прежнему остается человеком, который легко может причинить ей боль, если она ему это позволит.

И все время, что Ники работала над подготовкой фестиваля, она продолжала размышлять об акциях «Хайленд» в заржавевшей железной шкатулке. Они «разделились» четыре раза с тех пор, как Элл купила первый лот. Полученный доход можно было бы вложить в новое дело. Или же он мог поддержать ее, пока она не начнет новую карьеру. Но Ники думала не о связанных с этим деньгах — это было средство вернуть себе то, что принадлежало ей по праву. Средство компенсировать ей предательства, осуществить предназначенное ей судьбой, которая ускользала от нее так долго.

Когда она наблюдала, как фестиваль приобретает зримые очертания, как появляются результаты удачной идеи, у нес родилась другая идея. Она была настолько же дерзкой, насколько и смелой. Она должна была привести ее в самое сердце того, что всегда было вражеской территорией «Хайленд Тобакко». Но отважится ли она? Сможет ли она преуспеть против оппонента более грозного, чем Десмонд Рис — Дьюка Хайленда?

В семь часов утра в субботу ожила пустынная ярмарочная площадь на окраине Вмллоу Кросс. Группы рабочих начали возводить дощатую сцену, дополнительное освещение, громкоговорящие установки. Вокруг площадки, отведенной для фестиваля, палаточники парковали машины и вывешивали над своими палатками яркие флаги. Торговцы сувенирами устанавливали временные киоски, украшая их майками, почтовыми открытками и афишами.

Погода для февраля была необычно теплой — это хороший признак, подумала Ники, когда, проснувшись, увидела яркое солнце и голубое небо. Она быстро оделась в джинсы и рубашку из шотландки, затянула волосы «конским хвостом». Затем поехала на ярмарочную площадь, чтобы встретиться с главами различных компаний для окончательного обсуждения повестки дня.

Уилл уже был там, наблюдая за работой звукотехников и ожидая прибытия других выступающих.

К десяти часам непрерывный поток автомобилей уже медленно двигался по узкой дороге в сторону ярмарочной площади. Вся полиция штата была поставлена на ноги, чтобы контролировать и направлять интенсивное дорожное движение, а также наблюдать за пьяными и наркоманами.

К полудню на площадке собралось уже по меньшей мере две, а то и три тысячи человек. Люди сидели на расстеленных одеялах и наслаждались хорошей погодой. Каждый из них заплатил десять долларов, чтобы увидеть парад звезд, которым мог бы гордиться любой фестиваль.

В воздухе висел вертолет, нанятый одной из телекомпаний, и широко известный диск-жокей оттуда так описывал происходящее внизу: «Это частично Вудсток, частично сельский праздник, чисто американское торжество в своем лучшем виде».

Ровно в полдень УИЛЛ приветствовал толпу:

— Мы все знаем, почему вы пришли сюда, земляки. Хорошо провести время и помочь своим друзьям и соседям. Так что наслаждайтесь музыкой и не забывайте раскрывать наши сердца и ваши кошельки. Я открываю шоу «Фермером Брауном», а вы подпевайте, если того просит душа…

К трем часам дня толпа разбухла до десяти тысяч. С воздуха ярмарочная площадь казалась многокрасочной картиной в духе пуантилистов. По всей стране телевизионные камеры были запрограммированы на трехчасовую телепередачу, которую открыла Лоретта Линн, исполняя попурри из своих любимых песен. На телевизионных экранах вспыхивали номера, когда добровольцы отвечали на телефонные звонки, принимая заявки.

С площади неслись свист и приветственные крики, когда на сцену цепочкой выходили знаменитые музыканты-кантристы — Рэнди Трэвис и Кейт Уитли, Долли Партон и Таня Такер, Дуайт Йоакам и многие другие.

Местный оркестр кантристов заполнял паузы между выступлениями звезд и вдохновлял публику подпевать ему. После полудня быстро возросла продажа прохладительных напитков, а также сувениров. Ники расхаживала в толпе, пытаясь прикинуть дневную выручку от этого, понимая, что она составит лишь небольшую часть общего дохода. Время от времени она подходила к мобильной телевизионной группе, чтобы увидеть то, что видела вся Америка, и услышать, что сбор денег растет.

Без десяти шесть сцену занял Уилл. Закрывая шоу, он исполнил «Некоторые реки глубоки», и десять тысяч человек присоединились к нему.

Когда телевизионные камеры выключили, вперед вышел шеф местной полиции и попросил публику разъезжаться организованно и не нарушая порядка. Удивительное дело: не было ни одного ареста, ни серьезных беспорядков, самой серьезной проблемой оказалось воссоединение потерявшихся детишек со своими родителями.

Поздним вечером, когда рабочие разобрали сцену, а добровольцы подмели мусор на всей площади, Уилл и Ники стояли рядом, измученные, но торжествующие.

— Мы, конечно, составляем хорошую команду, когда находимся на одной стороне, — сказал он, улыбаясь. Ники. улыбнулась в ответ.

— Мне кажется, что после всего этого у тебя не будет проблем убедить звукозаписывающую компанию, чтобы она приняла твои условия.

Он кивнул.

— А как насчет тебя, Ники? Я все думаю: ты сейчас, без работы, может быть, я что-нибудь смогу сделать для тебя… Я имею в виду, если ты нуждаешься в деньгах. — Уилл запнулся, заметно смущенный тем, что пытался сказать. — Мы можем назвать это займом, — быстро добавил он. — Или, может быть, я могу тебе помочь найти работу… Ники покачала головой.

— Спасибо за предложение, Уилл, но я не думаю, что начну искать работу прямо сейчас.

— Да? Что же ты задумала, Ники? — спросил он с явным любопытством.

Она заколебалась. Еще не могла выразить словами свою идею. Да и стоит ли говорить о ней, пока она еще не продумала все как следует.

— Кое-что я обмозговываю уже несколько недель, медленно сказала она. — Я имею в виду попытаться занять место в правлении «Хайленд».

— Что?!.

Как она и ожидала, он недоверчиво взглянул На нее.

— Когда на свете столько разных возможностей, чтобы приложить руки, черт возьми, почему ты хочешь спутаться с Хайлендом? Я не сказал «вот, я тебе говорил» после того, как тебя уволили из «Ригал»… Но кто-нибудь обязательно скажет это теперь.

— Забудь об этом, — оборвала она. Забудь о том, что я сказала. Я и не думала, что ты поймешь…

— О'кей, тогда просвети меня. На случай, если ты этого не заметила, сообщаю, что я способный ученик.

— Заметила, — призналась она. — Я просто не знаю, если кто-то вроде тебя…

— А что это должно означать: кто-то вроде меня?

— Кто-то, чьи корни в семье. Кто-то, у кого никогда не было оснований сомневаться в том, кто он… Уилл кивнул, ожидая продолжения.

— Дело не в должности или в работе, Уилл. Это что-то куда более значительное и важное. Может быть, самое важное, что я должна сделать во всей своей жизни.

Уилл выслушал то, что рассказала ему Ники о железной шкатулке, о ее возросшем убеждении, что она должна использовать это одним-единственным способом: добиться того, в чем ей было отказано, добиться законности, которая ей требовалась.

В глазах его мелькнуло понимание.

— Ты хочешь сказать, что это тот зуб, который ты против них имеешь? Старый больной зуб?

— Это слишком мягко сказано.

— Может быть. Но главное, что эти чувства не изменились, — Что ж, то, что ты предлагаешь, похоже на то, как если бы я стал преследовать старину Скрэнтона за то, что его отец надул моего при сделке с землей.

— Это не то же самое, — твердо ответила она. — Хайленды должны мне что-то большее, чем земля или деньги. Они похитили мое имя, мою сущность.

Уилл покачал головой.

— Мне кажется, что ты сама себя обманываешь, Ники. То, о чем ты толкуешь, означает возвращение назад.

— Нет! — резко возразила Ники, затем повернулась и направилась к своей машине, опасаясь, что своей мелочной критикой и словечками, вроде «имеешь зуб», он обесценит смысл того предназначения, которое ею руководило. Наверное, она и Уилл могли ладить только тогда, когда делали что-то, во что он верил.

И все же то, что она высказала эту идею вслух, сделало идею реальной. Ее пакет акаций «Хайленд» стал только началом. А в конце она должна будет заявить, что Элл боролась, чтобы обеспечить Ники принадлежавшее ей по праву место рядом с законными наследниками X. Д. Все, что ей было нужно — это занять единственное кресло, чтобы сменить одну из марионеток Хайленда, которые сидели в правлении год за годом, автоматически утверждая власть Дьюка. Находясь внутри, она сможет навязать те изменения, которые пыталась мирным путем провести в «Ригал».

Она улыбнулась, когда представила, как будет пресса освещать деятельность члена правления, выступающего на всю страну против производства табака, направляющего владельцам акций письма с требованием поддержать программу сокращения.

Средством для осуществления ее плана был Бейб. Она знала, что он поддержит ее. Да и как он может не помочь ей? У него было почти столько же оснований насолить Дьюку, сколько у Ники. Он так же был обойден в своих правах, доставшихся ему по рождению, да и не только по завещанию Х.Д., но и в результате постоянного унижения со стороны Дьюка.

Она пригласила Бейба на обед, таинственно намекнув, что у нее есть нечто величайшей важности, что надо обсудить, но отказалась что-либо объяснить по телефону. Бейб явился в отличном расположении духа, с огромным букетом цветов, охлажденной бутылкой «Дом Псриньон» и коробкой пирожных, доставленных самолетом из Парижа. Вернувшийся недавно с Карибского моря, где его новое судно показало рекордные результаты, Бейб выглядел таким счастливым и раскованным, как никогда раньше. Опытной рукой он откупорил шампанское, наполнил два хрустальных бокала и вручил один Ники.

— А теперь расскажи мне, по какому поводу сегодняшнее торжество, — попросил он, — чтобы мы могли провозгласить тост.

— Почему ты решил, что это торжество?

— Определил по твоему голосу, каким он был, когда ты мне позвонила, ответил он. — Я понял, что ты хочешь сообщить мне нечто особенное.

— Это еще не торжество, — сказала она, поднимая бокал. — Это только начало. Мы можем выпить за это.

Медленно, с подчеркнутой тщательностью Ники поставила цветы в воду, дразня Бейба увертками и намеками; что входило в ее планы.

Не раньше, чем подав куропатку в соусе, она раскрыла снова свои намерения.

— Все, что мне нужно, это иметь тебя за спиной, — сказала она, — и я уверена, что получу кресло в правлении. Вместе мы можем существенно изменить дело, — продолжала она с возрастающим волнением, когда представила свой план, который, как она надеялась, осуществится.

Бейб опустил вилку и молча смотрел на нее.

— Что-то не так? — спросила она. — Ты не веришь, что мы можем сделать это?

— Так не получится, Ники, — сказал он с тревожной ноткой предостережения в голосе, — и ты даже не думай о том, чтобы ссориться с Дьюком. Ради собственного блага.

Ники ожидала всего, только не этого. Бейб смотрел на нее так, словно у нее выросла другая голова.

— Но я думала, что ты ненавидишь те методы, какими Дьюк управляет компанией. Я думала, тебе ненавистна мысль, что у тебя там нет голоса. Или ты лгал мне? — спросила она. В ней сразу всплыли старые подозрения относительно всего, что было связано с «Хайленд».

— Да, ненавижу. Пеппер и я никогда не ладили с Дьюком, Но когда грозят неприятностью со стороны, мы выступаем все вместе. — Он с горечью улыбнулся. — Только тогда!

— Но я не человек со стороны, — сказала она мягко, — ты забыл, Бейб?

— Для меня ты никогда не была посторонней, — ответил Бейб, тщательно подбирая слова. — Но когда дело касается «Хайленд Тобакко», только X. Д. решал, кому дать место, а кому нет. Только его слово принималось во внимание. Он нас обоих сделал посторонними, хотя и дал мне свое имя.

Ники встала.

— Я хочу, чтобы ты оставил мой дом, Бейб, — холодно сказала она.

— Ники, не надо, — сказал он и потянулся к ее руке.

Она отдернула ее.

— Дьюк по крайней мере сказал, что ненавидит меня, прямо мне в лицо. Ты говоришь, что любишь меня, но за этим у тебя ничего не стоит. Ничего, на что можно было бы рассчитывать, Я рада, что моя мать не вышла за тебя замуж! — подытожила она, как бы вынося окончательный приговор. — Иметь тебя в качестве отчима было бы гораздо хуже, чем вообще не иметь отца!

Захлопнув за ним дверь, Ники еще продолжала дрожать от гнева. Сколько уже раз она получала такие жестокие уроки? Сколько еще их придется получить, чтобы убедиться, что она не должна доверять никому из Хайлендов?

Ладно, подумала она, обойдусь без Бейба. Это будет труднее, займет больше времени, но фестиваль в пользу фермеров показал ей, что решительность всегда помогает добиться своего.

Глава 34

Сидя за столом, заваленным документами и юридическими справочниками, Джон Кромвелл более походил на отягощенного трудами профессора, чем на влиятельного юриста. Его юридическая контора в Трентоне, штат Нью-Джерси, была относительно скромной, хотя Кромвелл преуспевал там, где не имели успеха многие другие.

— Чем могу служить, мисс Сандеман? спросил он — Вы оказались правы относительно Десмонда Риса и «Ригал Тобакко», — сказала она, — вот почему я на них больше не работаю.

— Похоже, я должен принести вам извинения. Но не думаю, что вы приехали в Трентон только ради этого.

— Я здесь потому, что намерена внедриться в «Хайленд Тобакко».

— Ну?! — Кромвелл улыбнулся при упоминании своего величайшего противника. — И как вы намерены осуществить это?

— Финансовой поддержкой вкладчиков, из тех, кто заботится не только о деньгах:

— Чрезвычайно редкий вид особей, — сказал он с еще более широкой улыбкой. — Но я верю, что они существуют.

— Как вы знаете, — сказала Ники, — семья Хайлендов контролирует пятьдесят один процент акций компании, так что обычный метод захватчиков здесь не проходит. Мой план: найти инвесторов, которые пришли к заключению о необходимости программы сокращения всех табачных подразделений и взорвать все изнутри. И вынести все на общественное обозрение.

— Примерно то, что делали в шестидесятые годы те, кто протестовали против войны и боролись за права человека.

— Точно.

— Но почему вы пришли ко мне? — спросил он. — В Северной Каролине есть много хороших юристов, которые занимаются делами, связанными с акциями…

— Я не уверена, что они способны бороться так упорно, как вы. Я знаю, что вы ненавидите деятельность табачных компаний — и знаете о «Хайленд Тобакко» столько, сколько не знает ни один из здравомыслящих юристов. Кроме того, я думаю, что могу доверять вам, что вы будете заниматься этим, как бы вам ни было противно.

Кромвелл задумчиво кивнул.

— И ко всему это дело может оказаться очень опасным.

— Так вы возьметесь за него? Он колебался только мгновение.

— Я ваш человек. И по-настоящему. — добавил он. — Я смогу помочь вам в поисках таких инвесторов.

Она наклонилась к нему, воодушевленная.

— Это сбережет мне массу времени, сказала она. — Я очень сомневаюсь, что банкиры, с которыми я сталкивалась в «Ригал», будут заинтересованы в обязательствах того рода, что я нуждаюсь. Это все сторонники больших прибылей любой ценой.

— Понимаю. Но во время процесса Тройано я разговаривал с рядом людей, у которых есть личные основания разделять ваши убеждения. Позвольте мне сделать несколько телефонных звонков, полезных для вас, мисс Сандеман, ну а затем я в вашем распоряжении.

В Детройте Ники разговаривала с автомобильным фабрикантом, чей сын умер у ужасных мучениях от рака языка, возникшего потому, что он был заядлым курильщиком с пятнадцати лет.

— Я здесь не ради милосердия, — сказала она, — или сбора пожертвований на добрые дела. Я здесь потому, что некто, кого я любила, тоже умер из-за табака. Я верю, что если мы добьемся, чтобы хоть одна компания добровольно прекратила производство табака, то такие люди, как мы, смогут добиться всего. Ники вкратце обрисовала свою деятельность в «Ригал Тобакко». Я знаю, что смогу проделать нечто подобное в «Хайленд», — сказала она. — Если вы изъявите желание поддержать меня, я сделаю все, на что способна, чтобы защитить ваши вложения, и прослежу, чтобы к вам честно вернулись ваши деньги.

Ники вернулась из Детройта с обязательством на два миллиона долларов.

В Нью-Йорке она произнесла такую же речь перед крупным магнатом недвижимости, чья жена недавно умерла от рака горла. Еще прежде чем она закончила говорить, этот человек достал из кармана чековую книжку.

— Я собирался сделать внушительное пожертвование Американскому онкологическому обществу в память о моей жене, — сказал он. — Но, может быть, эти деньги принесут больше пользы, если их потратить на то, о чем говорите вы.

Ники покинула Нью-Йорк с пятью миллионами долларов. Потом она помчалась в Балтимор и направилась в Университет Джонса Гопкинса, чтобы получить некоторые медицинские данные, которые ей обещал подготовить Алексей. Она застала его, погруженным в работу, в просторном солнечном кабинете в окружении зеленых растений. Одна стена кабинета целиком была уставлена книжными полками, вторая увешана почетными дипломами и другими наградами свидетельствами его выдающейся карьеры.

— Ты выглядишь усталой, — заметил он, после того как тепло обнял и поцеловал Ники. — Или ты забываешь вовремя поесть и мало спишь? — спросил он тоном скорее любящего человека, чем врача, откинув тонкими сильными пальцами упавшие ей на глаза белокурые локоны.

— Виновата, ответила она с улыбкой раскаяния, — но это по уважительной причине, Алексей. А когда я имею возможность сражаться, то мне можно каждый день засчитывать за два.

— Это восхитительная философия, — сказал он, подводя Ники к софе, застланной зеленым восточным шелковым покрывалом, и усаживаясь рядом с ней. — Но лишь в том случае, если ее применять только в работе.

— То, что я сейчас делаю, это не просто работа, — быстро сказала Ники.

— Я знаю. Для тебя это всегда не просто работа, Ники, это всегда больше походит на религию, на подвижничество.

— Какие же мы разные! — сказала она, размышляя над тем, как построил свою жизнь Алексей. Ты посвятил свою жизнь исцелению людей, научился побеждать болезни и боль. Разве не поэтому ты добился так много?

— Возможно, — согласился он, по различия между нами, Ники, в том, что моя работа никогда не поглощала меня без остатка. Цели, которые ты ставишь, каким-то образом кажутся менее важными, чем внутренние мотивы, которые движут тобой. — Алексей сделал паузу и улыбнулся. — То, что я говорю, более подходит врачу, чем другу?

Ники покачала головой, ее голубые глаза затуманились.

— Может быть, ты прав. Я не могу припомнить, чтобы когда-нибудь была другой. Я стремлюсь к чему-то, думаю только о том, чтобы этого добиться, а когда добиваюсь, выясняется, что это совсем не то, чего я вообще хочу.

— Примерно так, Ники, смотрят на вещи русские. Так же неопределенно, так же рефлексивно, так же пессимистично. Это из-за климата и долгих темных месяцев. Но ты-то выросла на юге, где много солнца и тепла.

— Это лишь видимость, — сказала она тихо. Он притянул ее к себе и удержал так на момент.

— Ну а твой последний крестовый поход, спросил он, — ты в самом деле веришь, что он пройдет по-иному?

— Я должна верить в это, — сказала она с жаром.

— В таком случае я даже не буду пытаться отговаривать тебя. — Он встал с кушетки и взял со своего стола большой конверт. — Надеюсь, что ты найдешь эти материалы полезными для себя. Это последние медицинские статистические данные, относящиеся к табаку. Используй их наилучшим образом, Ники.

— Я так и сделаю, — пообещала она, взяв его за руку. — Ты всегда был таким хорошим другом. Лучше, чем я заслуживаю, — добавила она, размышляя, какой несправедливой, какой непростой может быть любовь.

Алексей снова улыбнулся, но в его темных глазах была печаль, словно он прочитал ее мысли.

— Любовь это не то, что можно заслужить, Ники. Мы любим того, кого любим, просто потому, что так оно и есть. Потому что просто невозможно любить кого-то другого…

Одиссея Ники пролегла через всю страну. Она навестила владельца сети отелей в Чикаго, владельца торгового центра в Индианаполисе, миллиардера-отшельника в Палм-Спрингс.

Она чувствовала себя, как проповедник-»возрожденец», странствующий из города в город, чтобы распространять слово божье. Так она уже делала когда-то в пользу табачных фермеров. Но на этот раз в ней крепло убеждение, что она не может, не должна снижать своей активности, что бы ни происходило.

Ее жизнь, казалось, походила на шкатулку с сюрпризами, когда в каждой коробке обнаруживаешь еще одну, и всякий раз, когда она думала, что нашла последнюю, внутри обнаруживалась еще одна.

Получив от Десмонда Риса урок секретности, Ники держала свои намерения в тайне, пока не собрала достаточный капитал, чтобы скупить пять процентов акций «Хайленд Тобакко». Сделав это, она была обязана зарегистрировать покупку в Комиссии по ценным бумагам и биржам.

Затем она обратилась с предложением ко всем держателям акций «Хайленд» продать акции по цене семьдесят пять долларов за штуку.

Деловая печать немедленно подхватила эту новость, и поскольку перекупка компании была невозможна, всех интересовало одно: что задумала Ники Сандеман?

Ники была вынуждена созвать пресс-конференцию, вроде тех, что она устраивала для Десмонда Риса.

— Я намерена, — заявила она, — скупить столько акций «Хайленд», сколько будет возможно.

— Но зачем? — спросил репортер из «Бизнес уик».

— Вы поверите мне, если я скажу, что считаю акции «Хайленд» хорошим вложением? — пошутила она. Раздался взрыв смеха.

— Хорошо, — сказала она, — я также намерена получить доверенность на право голосования от тех держателей акций, кто не желает их продать.

— Уж не собираетесь ли вы выйти на поединок с Дьюком Хайлендом? — с улыбкой спросил репортер «Форчун».

— Я просто обязана буду это сделать, — ответила Ники, — если это заставит Хайленда покинуть табачный бизнес.

В зале поднялся гул возбуждения. Вот, значит, какая новость! Невероятная, однако тем не менее новость…

Смирив свою гордость, Ники поехала на ферму Риверсов, чтобы повидаться с Уиллом. За месяцы, прошедшие после фестиваля, его популярность достигла такого уровня, что ему не нужно было стоять на дороге, чтобы ловить своих поклонников. Он мог теперь позволить себе роскошь оставаться дома, смог оборудовать абсолютно профессиональную студию звукозаписи и не должен был теперь никуда уезжать, чтобы записывать свои пластинки. Земля Риверсов теперь стала сценической площадкой, как это могло быть много лет назад, когда табак был королем.

Ники застала Уилла, когда он выгуливал одну из лошадей своей четверки на участке, который его отец когда-то вынужден был продать, а Уилл теперь выкупил обратно. Завидев Ники, он повернул лошадь и пошел ей навстречу.

— Похоже, у тебя теперь есть все, что ты хотел, — сказала она. Он прищурил глаза на солнце и взглянул ей в лицо, словно искал в ее словах какой-то скрытый смысл.

— Не знаю, получал ли кто-нибудь «все», — сказал он небрежно. — Но я не жалуюсь. Что привело тебя сюда? — спросил он. — Не думал, что у тебя сейчас найдется время для Виллоу Кросс, с этими твоими разъездами от одной уличной трибуны к другой.

— Я здесь для того, — бесстрастно сказала она, — чтобы просить твоей помощи. Ты гораздо более популярная тема, чем табак. Если ты отправишься со мной на некоторые диспуты и, может быть, споешь песню, я смогу заинтересовать людей, которых не интересуют деловые новости. У них есть их доля, до которой я хочу добраться. Мне просто нужен способ привлечь их внимание.

— И как далеко ты хочешь, чтобы я зашел? — прервал он со странным выражением лица. Чтобы я ухаживал за репортерами-леди? Или, может быть, подкупал мужчин? Ники подумала, что он дразнит ее.

— Я вовсе не намерена подсказывать тебе, что и как делать, — ответила она, — я всего лишь прошу тебя помочь мне в добром начинании. Что бы ты ни думал обо мне, ты должен признать…

— Но это не мое дело, — сказал он спокойно, и теперь его лицо было серьезно. Я знаю, что ты веришь в то, что делаешь доброе дело, Ники. И Бог видит, что я не питаю любви к табачным компаниям. Но я не могу помогать тебе выталкивать из бизнеса еще больше фермеров. Просто не могу. Попроси меня петь для бездомных. Или накормить голодных детей. И я отправлюсь за тобой в ту же минуту.

— Понимаю.

— Нет, не понимаешь, черт побери! Я могу сказать это, лишь взглянув на твое лицо. Ты так чертовски захвачена этой идеей относительно «Хайленд», что в твоей голове просто нет места, чтобы понять кого-то, кто думает иначе! Точно так же, как в твоем сердце нет места для…

— Я не хочу больше ничего слышать, Уилл Риверс! — оборвала она. — Не хочу еще раз выслушивать, что во мне не правильного, даже в одной из твоих песен. Она повернулась на каблуках и ушла.

Ладно, подумала она, если Уилл не поможет, она должна найти другой способ рассказать американской публике правду о табаке. Зная о каждодневном аппетите средств массовой информации на свежие новости, Ники решила выдавать им такие, какие влекли бы за собой шлейф различных подходов к каждой публикации, каждой телевизионной программе.

Репортеру «Вашингтон пост» она говорила о вторжении табака в иностранные государства. «Я потрясена, — сказала она, что при поддержке наших политиканов мы позволяем таким компаниям, как „Хайленд“, соблазнять детей. Знаете ли вы, что „Хайленд“ предлагает японским подросткам бесплатные билеты на рок-концерты взамен на пустые пачки сигарет? Можем ли мы терпеть такое в Соединенных Штатах? Или это не так плохо, если происходит в другой стране?»

Корреспонденту «Нью-Йорк таймс» она говорила о жульнических методах рекламы, когда под видом передовых статей помещали серию рекламных материалов табачной индустрии. По мере того как истории о Ники Сандеман множились, ее начали сравнивать с Жанной Д'Арк и Дон Кихотом.

Ее первоначальная группа инвесторов возрастала день ото дня, привлекая мужчин и женщин из всех общественных слоев. Контора Кромвелла нашла необходимым добавить еще одну форму сотрудничества с ней, занявшись бизнесом Ники. Ее пакет из десяти процентов акций вырос до двенадцати, потом до пятнадцати, а затем до восемнадцати. Число доверенностей на голосовании также росло, вначале медленно, а затем все быстрее, по мере того как имя Ники становилось почти таким же известным, как Уилла.

По случаю тринадцатой годовщины Великого американского похода против курения она выступила в шоу Опри Уинфри и рассказала, как курение стало главной убийцей женщин. «Это не тот случай, когда нужно равенство, — сказала она. — Я думаю, что женщины должны поставить своей целью прекратить распространение этой отравы. Вот что я намерена сделать, когда займу место в правлении „Хайленд“.

Сразу после этого Ники получила телеграмму от Хелен. «Я всегда знала, что ты хорошо воспитана. Теперь, похоже, ты тоже открыла „что-то особенное“ в самой себе. Я молюсь за твой успех».

По мере того как приближалось ежегодное собрание акционеров, компания Ники набирала силу. Затем она получила новый мощный импульс. В статье «Нью-Йорк таймс» сообщалось, что «Ригал Тобакко» объявил о потере дохода в 447 миллионов долларов от внутреннего падения потребления сигарет — по сравнению с чистой прибылью в 335 миллионов за тот же период предыдущего года. В статье отмечалось, что эти потери были возмещены за счет высокой производительности продовольственных подразделений.

Ники размножила эту статью и разослала всем держателям акций «Хайленд» с письмом, предупреждающим, что при нынешнем руководстве «Хайленд» вскоре встретится с падением того же рода.

Как бывший служащий «Ригал», она так высказалась в «Уолл-стрит джорнэл»: «Если бы „Ригал“ не имела своих продовольственных подразделений, то оказалась бы сейчас по-настоящему в тревожном положении. „Хайленд“ грозит еще худшее, если не выручит заграничный рынок. Мне кажется, что больше смысла в следовании общей тенденции, чем в попытках идти против нее. Американцы тратят более ста миллионов долларов в год, чтобы избавиться от курения. Они обращаются к гипнотизерам, слушают действующие на подсознание пластинки, прибегают к иглоукалыванию ушных раковин, жуют жвачку с никотином, применяют растительные лекарственные средства. Они даже смоделировали вслед за „Анонимными алкоголиками“ программу „Анонимные курильщики“. Неужели это ни о чем не говорит табачной индустрии?»

Приглашение прибыть на Остров Фламинго поступило утром следующего дня после того, как «Уолл-стрит джорнэл» опубликовал ее выступление. Его доставила круглосуточная курьерская служба. Это было письмо с печатным заголовком фирмы «Хайленд Тобакко компании» в верхней части листа. Само послание было написано от руки чернилами, нацарапано наспех или в разгневанном состоянии:

«У меня есть предложение, которое может положить конец всем нашим проблемам. Пожалуйста, свяжитесь с моим секретарем, чтобы устроить ваш полет на Остров Фламинго завтра».

Письмо не было подписано. Дьюк был справедливо уверен, что Ники никогда и секунды не станет размышлять над тем, от кого исходит приглашение.

Однако он ошибался, полагая, что Ники примет его условия. Во время своего визита на Остров она отказалась от предложенного ей отступного в пятьдесят миллионов долларов, чтобы прекратить свою кампанию. Битва продолжалась.

Собрание акционеров должно было состояться в «Брекерс-отеле» в Палм-Бич. Ники прилетела неделей раньше в надежде расшевелить местную прессу.

Когда она стояла в зале прибытия аэропорта Вест Палм-Бич в ожидании своего багажа, то увидела человека в униформе шофера, который держал в руках дощечку с надписью «Сандеман». Думая, что его прислал отель, она указала ему на свои вещи, а затем вслед за ним вышла из здания.

Он подвел Ники к самому длинному лимузину, какой она когда-либо видела, и придержал для нее дверь.

Внутри сидел улыбающийся человек, одетый в костюм. Это был Уилл Риверс.

У Ники широко раскрылись глаза.

— Что ты здесь делаешь? Откуда ты узнал, что я прилетаю этим рейсом?

Уилл протянул руку и втащил ее в машину.

— То, что мы не разговариваем, отнюдь не означает, что я не знаю, где ты и что делаешь.

— А как ты объяснишь, что делаешь ты? Я думала, ты ненавидишь лимузины и костюмы — и вообще все, что не подходит для фермы.

— Так оно и есть, черт возьми! Особенно я ненавижу этот костюм.

— Итак? — потребовала она.

— Итак, можешь назвать это предложением мира, — сказал Уилл. — Я рассчитал, что ты мне поверишь больше, если я буду одет в твою униформу, вместо моей. Как ты думаешь, этот костюм заставляет меня выглядеть более искренним?

Против своей воли Ники рассмеялась. Было просто невозможно злиться на Уилла, когда он бывал таким.

— Вот так-то лучше, — одобрительно сказал он.

— Означает ли все это, что ты решил помогать мне?

— Это означает, дорогая, что я тебе не враг. И никогда им не был, даже когда ты обращалась со мной, как с врагом. А сейчас не придавай, пожалуйста, своему лицу такое праведное выражение. Я приехал сюда, потому что забочусь о тебе, даже когда ты не права…

— Ты избрал забавный способ предлагать мировую, Уилл. Он выглядит так, словно ты стараешься завязать первый бой. Уилл засмеялся.

— Драка может быть частью любви, Ники. Это может даже оказаться забавным, если не позволяешь запугать себя. Я вспомнил, как мои родители ссорились… А немного погодя моя мама смеялась, советуя отцу, как ему лучше поправить свои дела… Я достаточно рано понял, что они не говорили друг другу и половины того плохого, что могли сказать, но вторая половина все равно не изменила бы того, что они чувствовали друг к другу…

Слушая его, Ники вспоминала частые споры, которые они вели с Уиллом. Не ожидает ли он, что она будет походить на Чармейн, независимо от того, что он говорит и делает?

— Смотри, сказал он, когда лимузин подъехал к роскошному отелю, обращенному к океану. Смотри, как далеко я согласен идти с тобой, Ники. Я даже собираюсь остановиться в этом фантастическом месте, просто чтобы быть рядом с тобой, если разразится драчка.

— О, она непременно будет! — ответила Ники. Мне это обещал сам Дьюк Хайленд. Он…

— Ники, — перебил ее Уилл, — как ты думаешь, ты можешь забыть о «Хайленд Тобакко» на какое-то время, для того, чтобы сказать, что ты рада меня видеть?

Она взглянула в его смеющееся лицо, которое занимало ее мысли даже тогда, когда она старалась вычеркнуть его обладателя из своей жизни.

— Да, — сказала она наконец, — я очень рада видеть тебя, Уилл. Ты мне здесь нужен.

Как только Ники разместилась в своих роскошных апартаментах с видом на океан, зазвонил телефон. Она подняла трубку, думая, что это Уилл. Но услышав, что это Бейб Хайленд, едва не бросила трубку.

— Мне надо увидеться с тобой как можно скорее, — сказал он. — Это касается собрания акционеров.

— Скажи своему брату, что я по-прежнему ни в чем не заинтересована, холодно ответила она. — Вы не можете ни подкупить меня, ни запугать.

— Ники, я говорю не от имени Дьюка. Я очень ждал твоего приезда. Нам крайне важно поговорить сейчас. Обещаю, ты об этом не пожалеешь.

— Я уже усвоила, что твои обещания ничего не стоят, Бейб.

— На этот раз все по-другому, Ники. Я хочу помочь тебе. Она не верила ни одному его слову. И все же она не была настолько глупа или заносчива, чтобы игнорировать возможность помощи.

— Хорошо, — сказала она, — давай встретимся сейчас. Убедись, что придешь один.

Бейб издал короткий смешок.

— Не беспокойся, Ники. Если Дьюк заподозрит, что я разговариваю с тобой, он с меня заживо сдерет кожу.

Бейб явился через десять минут и сразу попросил чего-нибудь выпить. Ники предложила ему шотландское виски из мини-бара, а когда передавала стакан, уловила исходящий от него запах алкоголя. Хотя он был как всегда загорелым и выглядел щеголевато в своей одежде яхтсмена, глаза его были красными, а лицо осунувшимся.

— Ты говорил, что хочешь помочь мне, сказала она, сразу переходя к делу. — Почему я должна тебе верить?

— Потому что мне сорок пять. Потому что для X. Д. я был второй сын. А для Дьюка я никогда не был чем-то большим, чем пакет голосующих акций. Черт побери, Ники, все же человеческая жизнь стоит чего-то большего, чем это!

— Тогда почему же ты не помог мне, когда я тебя просила об этом раньше?

— Потому что у меня никогда не хватало духу выступить против моего братца. В этом ты была права, Ники. Ты была права и во многом другом.

— Что ты хочешь этим сказать, Бейб? Ты намерен выступить на моей стороне?

Бейб грустно улыбнулся.

— Не совсем так.

— Тогда что же?

— Я отдаю тебе мои голоса, Ники. Доверенность в сейфе отеля — на твое имя. Семнадцать процентов «Хайленд Тобакко», и ты можешь голосовать, как ты захочешь.

— Семнадцать процентов! — Глаза Ники вспыхнули от возбуждения. Это было сверх ее самых смелых ожиданий. С голосами Бейба в руках она может одержать верх над всей этой проклятой компанией!

— Но как же ты? — спросила она. — Что ты будешь делать на собрании?

Он покачал головой.

— Я не пойду, Ники. У меня все еще кишка тонка становиться поперек дороги Дьюку. Завтра я участвую в гонках на «Хайленд-III». А после этого отправлюсь в Грецию, а может быть, на Сардинию. Вернусь через год, возможно…

— Не знаю, что и сказать, — выговорила Ники. Бейб снова улыбнулся и на какой-то момент напомнил того молодого человека, которого любила ее мать.

— Для меня это важно, — сказал он. — По крайней мере буду знать, что сделал что-то хорошее для тебя, для Элл. Может быть, даже и для «Хайленд».

— Так и будет! — с жаром воскликнула Ники. — Держу пари, что так и будет!

— Есть кое-что, что ты можешь сделать и для меня, — сказал он смущенно.

— Все что скажешь.

— Приди и посмотри гонки. Мне будет приятно, если моя маленькая сестренка будет болеть за меня…

— Я буду там.

— И, Ники, пожалуйста, сохрани это дело с голосами в секрете до самого собрания. Я просто… Ладно, словом, я не хочу иметь никаких неприятностей с Дьюком, пока не уеду.

— Хорошо, согласилась она. Ники понимала, как тяжело порывать с привычкой, выработанной всей жизнью. И Бейб сделал самое большое, на что был способен.

Флоридское солнце сверкало ослепительно ярко для зимнего дня, море было голубым и спокойным. Превосходный день для гонок. Ники и Уилл расположились на верхней палубе «Салли Энн», парусной яхты, принадлежащей одному из друзей Бейба. Яхта на якоре в полумиле от финишной линии.

Теплый морской бриз ласкал лицо Ники, и она чувствовала себя почти безмятежно. Скоро подойдет конец ее жизни скиталицы.

— Я должна проделать все правильно, — говорила она Уиллу. — Я не просто использую голоса Бейба, чтобы пройтись по собранию словно паровым катком. Я намерена убедить каждого акционера, что то, что я делаю, это правильно.

— И ты так уверена в этом, что готова пожертвовать всем? Уверена? Было ли что-нибудь в ее жизни, в чем она была бы более уверена? Разве Уилл не понимает, что бывают такие ситуации, когда ты ничего уже не можешь поделать? Когда ты просто обязан поступить так, потому что не может быть ни примирения, ни передышки, пока ты этого не сделаешь?

Прозвучал стартовый выстрел, и Ники поднесла к глазам бинокль. Она обрадовалась, когда «Хайленд-III» сразу вырвалась вперед. На этом расстоянии обтекаемое фиберглассовое тело, казалось, словно парило над водой.

— Он должен выиграть! — сказала Ники. Бейб должен выиграть на этот раз, он просто обязан выиграть?

Уилл стоял молча, его глаза были устремлены в какую-то точку далеко за горизонтом. Ники этого не замечала. Она была слишком поглощена наблюдением за легким, как перышко, судном, которое было гордостью Бейба — а возможно, только игрушкой.

У отметки середины дистанции «Хайленд-III» все еще лидировала, но две лодки быстро нагоняли ее.

У Ники перехватило дыхание, когда Бейб прибавил скорость. Две другие лодки последовали его примеру.

Невероятная скорость буквально выбросила «Хайленд-III» к финишной линии. Но неожиданно лодка сильно накренилась и перевернулась. Раздался зловещий грохот, а затем вспыхнули ослепительные языки пламени.

— Бейб! — закричала Ники. — Кто-нибудь должен спасти Бейба!

Секундой позже оглушительный взрыв взметнул в воздух искореженные куски металла, и небо потемнело от густых облаков дыма.

Уилл схватил Ники и резко развернул к себе, чтобы она не видела страшного зрелища. Но она уже увидела весь этот ужас, забыть который она никогда не сумеет. Жизнь Бейба оборвалась в тот самый момент, когда забрезжила надежда, что она по-настоящему только начинается.

Глава 35

Огромный бальный зал «Брекерс-отеля» был заполнен до отказа. Никогда раньше собрания акционеров «Хайленд» не собирали подобной толпы, да еще так возбужденной. Линии противостоящих сторон были прочерчены задолго до этого дня, и теперь в атмосфере повисло ожидание, словно в прокуренном воздухе спортивной арены перед финальным боем боксеров тяжелого веса за чемпионское звание.

Для тех держателей акций, кто прибыл в Палм-Бич, еще не решив, чью сторону они примут, последние несколько дней были непрерывной чередой приемов с коктейлями и обещаний. Для главных игроков в этой игре с высокими ставками последние несколько дней были полны возбуждения и тревоги. Среди других актов этой драмы гибель Бейба была быстро вытеснена из центра всеобщего внимания. Крупные заголовки в газетах, оповещающие о его гибели, несколько соболезнований тех, кто его знал, а затем его имя упоминалось только в связи с тем, как и кто будет голосовать акциями Бейба в «Хайленд Тобакко». Было общепризнанно, что Дьюк является главным наследником и что это усиливает его позиции.

Когда в зал вошла в окружении своих сторонников Ники Сандеман, здесь уже стоял шум. Она только мельком бросила взгляд на место, где сидели ее враги Дьюк, Пеппер, их марионетки из правления, и заняла свое место в первых рядах аудитории.

Собрание призвал к порядку Генри Лоуэлл, старейший «набоб», который заработал свое место много лет назад как производитель целлюлозных волокон, которые используются в сигаретных фильтрах. Открывая собрание, Лоуэлл сделал несколько общих замечаний о продолжающихся успехах «Хайленд Тобакко», а затем представил слово ответственному лицу председателю Дьюку Хайленду.

Одетый в белый полотняный костюм, он выглядел точь-в-точь как плантатор былых лет. Хайленд элегантно раскланялся в ответ на аплодисменты, которыми его приветствовали, прежде чем начал говорить:

— Леди и джентльмены, я не буду утомлять вас длинными речами. Вместо этого я приведу вам старое американское выражение: «Если это не сломано, не чини его». Он сделал паузу, выждав, когда утихнет всплеск смеха, — Вы все прочитали годовой отчет, вы все получили чеки на ваши дивиденды, которые, я уверен, все вы заметили, представляют значительный прирост по сравнению с прошлым годом. Эти достижения говорят более красноречиво, чем мог бы сказать я.

В толпе послышался шум одобрения.

Не глядя в сторону Ники, хотя, разумеется, зная о ее присутствии, Дьюк продолжал:

— Вы услышите сегодня рассуждения, которые, по моему мнению, больше подходят для уличной болтовни, чем для места, где делается бизнес. Вас призовут поддержать некую молодую леди, чье единственное основание для претензий на лидерство заключается в неудачной карьере в другой табачной компании.

Ники едва не подпрыгнула на месте, слово «лжец» было готово сорваться с ее уст, но Джон Кромвелл удержал ее. «Не сейчас», — шепнул он ей.

— Вас призовут извлечь ваши вложения, чтобы поддержать странное намерение вывести «Хайленд Тобакко» из табачного бизнеса в расчете на какую-то выгоду. — Дьюк дружелюбно захихикал, словно приглашал слушателей одобрить эти шутки. Я не тот человек, который указывает пальцем, но я не был бы удивлен, если бы узнал, что эта идея исходит от наших конкурентов.

Ники сжала кулаки и стиснула зубы, чтобы не выпалить гневные слова.

— Да, конечно, — продолжал Дьюк, — я уверен, что наши конкуренты будут рады заполучить зарубежные рынки, наши табачные фермы в Бразилии в Африке.

Дьюк сделал паузу, а потом уже совершенно серьезно перешел к заключительной части:

— Я вижу что-то весьма порочное в таком намерении, которое может принести прибыль только другим компаниям, леди и джентльмены. И я предлагаю вам, если уж вами владеет приступ милосердия, то просто опустите лишние несколько долларов в кружку для воскресных пожертвований. — В зале снова послышался гул одобрения. Я обещал вам, что буду краток, поэтому я не стану распространяться о моих планах насчет будущего «Хайленд». Я только скажу, что оно превзойдет все, что было в прошлом. Он любезно улыбнулся и оставил подиум, сопровождаемый горячими аплодисментами.

Генри Лоуэлл оставил без внимания несколько чисто рутинных вопросов повестки дня, а затем спросил, кто из акционеров хотел бы выступить.

Поднялась только одна рука. Она взметнулась, словно флаг, водруженный над взятой вершиной, и все в зале повернули головы, чтобы взглянуть на Ники Сандеман.

— В таком случае, может быть, леди в третьем ряду выйдет вперед? — сказал Лоуэлл. Хотя он и знал, кто такая Ники, но не пожелал назвать ее по имени.

Ники поднялась на подиум, глубоко вздохнула и начала говорить:

— Леди и джентльмены, мое имя Ники Сандеман. В опровержение того, что вы слышали, я не призываю вас изымать ваши вложения из «Хайленд Тобакко». Я только спрошу, что вы думаете по поводу того блистательного будущего, которое имел в виду мистер Хайленд. — Она сделала паузу, чтобы бросить насмешливый взгляд на Дьюка, который был занят тем, что шептал что-то на ухо Пеппер, словно желая подчеркнуть, что Ники просто незначительное надоедливое существо. — Мистер Хайленд доставил вам удовольствие своей ссылкой на ваши возросшие дивиденды. Но я хочу, чтобы вы задумались над тем, откуда взялись эти дивиденды. — Ее голос звучал уверенно. — Не вводите себя в заблуждение в этом отношении. «Хайленд Тобакко», как и все ее конкуренты в этом прибыльном бизнесе по продаже табачных изделий, является торговцем смертью. Да, респектабельным — по сравнению с торговцами наркотиками, которые делают свой бизнес в темных аллеях, на углах наших умирающих городов. Но разве табак менее смертоносен? Или он стоит нашей нации меньше, если каждый год требуются дополнительные миллиарды долларов на здравоохранение из-за тех бед, которые несет курений? А падение производительности? Я уже не говорю о цене человеческих страданий! Эти «респектабельные» торговцы смертью на деле, заверяю вас, еще более опасны. Мы теперь располагаем правдой относительно этого, — сказала Ники, подняв вверх для убедительности последний обобщенный медицинский отчет, — правдой, которую не могут больше скрывать даже миллионы долларов табачных денег. Табак такой же наркотик, как героин! Подумайте об этом, леди и джентльмены! И, что самое ужасающее, табак каждый год убивает в тридцать раз больше людей, чем все вместе взятые наркотики! Ники сделала выразительную паузу и продолжила — Каждый вечер, когда вы смотрите последние новости, вы с ужасом узнаете о гибели людей в сражениях, о смертях от СПИДа, от несчастных случаев и преступлений. И никому из вас не приходит в голову, что какая-нибудь из этих трагедий приносит человечеству пользу или что она имеет право на существование. Но каждый год происходит куда больше смертей от курения, чем от СПИДа, крэка, кокаина, алкоголя, пожаров, убийств и автокатастроф, вместе взятых!

Ники яростно прокричала последние слова, точно все эти ненужные смерти затрагивали ее лично.

— Подумайте об этом, леди и джентльмены, прошу вас, подумайте об этом! Только в этом году более чем полмиллиона американцев умрут от рака легких и других болезней, связанных с курением. А ведь находятся такие, кто мою войну… мой «крестовый поход» против табачных компаний называет безнадежной и дурацкой затеей. Но разве мы все не желаем положить конец бессмысленным смертям, которые несут войны с помощью оружия и пуль? Только представьте, друзья мои: полмиллиона американцев, которые умрут в этом году! Они могли бы жить, если бы вы не курили — это больше потерь нашего народа в битвах Второй мировой войны и во вьетнамской войне, вместе взятых!

Реклама сигарет пытается заставить нас поверить, что курение — такая же американская традиция, как яблочный пирог, — заметила она с сарказмом. — Но в ней никогда не упоминается, что эта всеамериканская привычка стоит нам каждый год сто миллионов долларов на оплату медицинских отчетов и потерю производительности труда. Сколько могла бы сделать Америка на эти деньги, если бы потратила их на бездомных, на бедных, на образование!

Подумайте о той цене, которая не может быть подсчитана — цене смерти и человеческих страданий. Подумайте о том, как мы развращаем наших собственных детей. Мы требуем от них, чтобы они сказали: «нет» наркотикам, а потом своим собственным примером мы говорим: «да, да, да» сигаретам. И они усваивают этот пример, друзья мои. Подсчитано, что каждый день от трех до пяти тысяч детей закуривают в первый раз. И они присоединяются к маршу этих серых батальонов, которым суждено умереть, если я проиграю мой «безнадежный и дурацкий» поход.

Ники сделала паузу, чтобы стереть капельки пота, выступившие на лбу. Она глядела на эти ряды мужчин и женщин, которые лишь минуту назад аплодировали Дьюку Хайленду, и думала, сумела ли она воздействовать на них. Была ли она, по выражению Риса, Дон Кихотом, чтобы допустить, что в большинстве человеческих существ достаточно достоинства, чтобы преодолеть жадность?

— Если я получу контроль над «Хайленд Тобакко», — подошла к заключению Ники, — то в моих намерениях, леди и джентльмены, приступить к производству разнообразных безвредных продуктов. Ликвидировать все табачные подразделения и переименовать компанию в «Хайленд инкорпорэйтед». Ваш нынешний председатель говорит, что если «Хайленд» избавится от своих табачных предприятий, то кто-то другой станет извлекать из них прибыль. Я говорю, что этот аргумент идет от жадности. Он игнорирует то, что происходит сейчас в нашей стране. В 1986 году впервые за тридцать лет общая продажа табачных изделий упала. И с тех пор неуклонно снижается. Смертельная хватка законодателей нашего народа, защищающих табак, тоже ослабевает. В 1986 году на муниципальном уровне были приняты только восемьдесят девять законов, ограничивающих курение. А к концу 1988 года их было уже около четырехсот, и еще несколько сот находятся в работе.

Ах да, — продолжала она, — ваша компания хорошо потрудилась, чтобы выхолостить или ослабить эти законы. Но и конце концов она потерпит поражение.

Ники сурово взглянула на Дьюка, словно хотела привлечь к нему всеобщее внимание.

— Ваш председатель знает, что американский табачный рынок никогда не восстановится в прежнем объеме. Его реакция такова: «Будем продавать смерть в другие страны, другу и врагу, все равно. Будем заставлять их правительства впускать нас, будем взывать к свободной торговле, будем принуждать их политиканов следовать тем же путем, к какому мы принудили наших собственных». Я призываю вас вовсе не пожертвовать вашими инвестициями. То, чего я хочу — это хороший бизнес, перспективный, без продажи несущих смерть продуктов здесь или за рубежом.

Уголком глаза Ники заметила, что Дьюк взглянул на часы. В следующий миг Лоуэлл поднялся со своего кресла за столом конференции.

— Мисс, — сказал он, — я должен напомнить вам, что мы должны сегодня обсудить важные вопросы. Как держателю акций вам была оказана любезность получить слово, но…

Ники оборвала его:

— Как держатель большинства акций я не нуждаюсь в вашей любезности или разрешении, чтобы говорить.

Наступило ошеломляющее молчание, затем состоялось поспешное совещание между Дьюком и Пеппср.

Не в состоянии дальше игнорировать Ники, вперед вышел Дьюк.

— Что вы имели в виду, назвавшись «держателем большинства акций»? потребовал он ответа.

Торжествующая Ники достала копию доверенности Бейба. Она ждала, наслаждаясь его потрясением и немой яростью.

Зал загудел: началось сражение.

Неожиданно Дьюк широко улыбнулся.

— Нет, мисс Сандеман, — сказал он, — я полагаю, что вы допустили еще одну ошибку. Если бы вы нашли время изучить правила этой корпорации, вы бы поняли, что полномочия, которыми вы располагаете — ноль и пустышка.

Как такое могло быть? Ники потянулась к своему портфелю, который, пока говорила, оставила у подиума. Он, должно быть, обманывает, подумала она, просто пытается выиграть время. Ники достала оригиналы документов, которые ей передал Бейб. Они были должным образом подписаны, датированы и заверены нотариусом.

— Мне кажется, это вы допускаете ошибку, — холодно заявила она, протягивая документы. — Это мне вручил Уильям Хайленд. Подпись заверена нотариусом.

— Я не ставлю под сомнение подпись моего брата, — ответил Дьюк. — Или его право передать полномочия. Но я не принимаю ваше право голосовать по таким полномочиям. Как я уже сказал ранее, если бы вы удосужились прочитать оригинал соглашения с держателями акций, вы бы знали, что акции, принадлежащие семье Хайлендов, не могут быть ни при каких условиях переданы, если это может сказаться на итогах голосования, никому другому, кроме как члену семьи Хайлендов.

Он сделал паузу, следя, какое впечатление произвело его, подобное взрыву бомбы заявление.

В ушах Ники звенели слова «член семьи Хайлендов». Ее щеки вспыхнули от смущения. Неужели она вынуждена здесь и сейчас, в этом зале, наполненном чужими людьми, перебороть позор своего детства? Выбрать между широковещательным раскрытием унижения своей матери или перспективой еще раз быть отвергнутой?

Победоносная ухмылка Дьюка придала ей силы. То, что она делает, более важно, чем гордость и собственные чувства. То, что она делает, может внести изменения в жизнь не только ее и Уилла, но и миллионов людей. Выпрямившись, она объявила звонким голосом:

— Я думаю, сэр, вам хорошо известно, что я член семьи Хайлендов. Ваш брат, мистер Уильям Хайленд, знал это так же хорошо — вот почему он передал мне свои полномочия.

В зале наступила внезапная тишина. Личная драма, разворачивающаяся на глазах у всех, на мгновение затмила чисто финансовый вопрос. Дьюк бросил на нее изумленный взгляд. Он покачал головой, его манеры внезапно снова стали такими, какими и должны быть у настоящего джентльмена с Юга.

— Мисс Сандеман, я глубоко сожалею, что вы чувствуете необходимость ввергать всех нас в смущение таким образом. Могу я спросить вас, к какой ветви семьи вы, по вашему утверждению, имеете отношение?

Кто-то в аудитории захихикал, вызвав волну нервного смеха.

Щеки Ники стали пунцовыми, она почувствовала, как в ней поднялась волна ярости. Дьюк обращался с нею, словно она была не вполне нормальным человеком, и это действовало на присутствующих. Она чувствовала, как от нее ускользает поддержка зала, масса качнулась в ту сторону, которой принадлежит богатство и сила, она поверила этому мужчине, который держался с такой уверенностью в себе.

Приложив все силы, чтобы сохранить достоинство, Ники сказала:

— Вы знаете так же хорошо, как и я, Дьюк, что у вас и у меня один и тот же отец — Хенри Дэвид Хайленд.

Тут уж дыхание перехватило у всего зала, он загудел. Никогда раньше скучные, рутинные собрания акционеров «Хайленд» не походили на ночные «мыльные оперы».

Дьюк захихикал:

— Что ж, это очень удобное заявление, мисс Сандеман, поскольку отец скончался много лет назад и не может защитить себя. Но я не припоминаю, чтобы о вас когда-нибудь говорили как о члене семьи. Я не припоминаю, чтобы вы когда-либо получали какое-либо наследство. Я также не припоминаю, чтобы вы когда-нибудь входили в дверь нашего дома.

Дьюк явно упивался этим моментом, уязвляя ее той грубой и ранящей истиной, заключающейся в том, что если они и унаследовали гены и хромосомы X. Д. Хайленда, то на этом все и кончается. Напоминая ему что она имеет не больше прав называть Х.Д. отцом сейчас, чем тогда, когда он был жив.

— Быть может, вы сумеете представить хоть какое-то доказательство вашего заявления? — спросил Дьюк, подчеркнув свое терпение тоном, каким говорят с придурковатыми или больными.

Ники мучительно сознавала, что она могла лишь предъявить свидетельство о рождении, где было четко проставлено:

«Отец неизвестен».

— Говорите же, мисс Сандеман, — подстрекал ее Дьюк. — Законный претендент на членство в моей семье не должен испытывать такие трудности, которые, похоже, испытываете вы.

Ники долго молчала. Будет ли этому конец? Уверенная победа обернулась публичным унижением, о котором завтра широко протрубят газеты? Она проклинала себя за самонадеянность, за то, что не провела всю необходимую подготовительную работу.

— Я думаю, что если мисс Сандеман больше нечего сказать, то нам лучше перейти к неотложным делам.

— Нет, мистер Хайленд! выкрикнула она, хватаясь за последнюю соломинку. — Я полагаю, что если вы не признали мои полномочия, то деловые вопросы сегодня решаться не будут. По моим подсчетам, у вас нет необходимых для кворума пятидесяти одного процента. Прочитайте ваши правила, мистер Хайленд. Вы увидите, что я права.

По рядам акционеров пронесся гул разочарования. Глаза Дьюка сверкали. Казалось, он готов был убить Ники прямо на том месте, где она стояла.

— И это еще не все, — сказала она, пока вы не объявите мои претензии справедливыми, вы можете, черт побери, считать «Хайленд Тобакко» в состоянии паралича.

Ники подхватила свой портфель и направилась к выходу из зала. В следующий момент рядом с нею очутился Уилл, прокладывая ей дорогу сквозь толпу поджидающих репортеров и фотографов. «Никаких комментариев», — отвечала она на все вопросы, уже зная, что каждая пикантная деталь этого собрания скоро станет известна публике. «Только бы без фотографий», — молилась она про себя, закрывая лицо, пока Уилл за руку вытаскивал ее из помещения.

— Выше голову, дорогая, — шепнул он, — не позволяй этим мерзавцам заставлять тебя прятаться.

— Это все твоя вина, — сказала Пеппер, когда они с Дьюком остались наедине в апартаментах «Брекерс-отель» после собрания. — Бейб никогда бы не передал ей своих полномочий, если бы ты не обращался с ним так плохо. Ты натолкнул его на это, Дьюк, и он отплатил тебе за все.

— Заткнись! — взорвался Дьюк. — Он был слабым и глупым, Пеппер! И то, что его больше нет, ничего не меняет, черт возьми!

Лицо Пеппер, омоложенное с помощью хирурга, приняло жесткое выражение.

— Полегче! — предупредила она. — Ты нуждаешься во мне, Дьюк… Ты нуждаешься в моей поддержке больше, чем когда-либо. И я предупреждаю тебя: если ты когда-нибудь еще скажешь хоть одно скверное слово о Бейбе…

Дьюк пошел на попятную.

— Ладно, ладно, я сожалею о Бейбе. Знаю, как вы двое были близки. Но сейчас не время для угроз, Пеппер. Сейчас нужно держаться вместе, чтобы избавиться от этой суки.

— Она выглядит чрезвычайно уверенной, — сказала Пеппер.

— Ну, это просто видимость. Думаю, что после сегодняшних событий мы сумеем ее полностью дискредитировать. Сегодня же направлю письмо акционерам, в котором охарактеризую ее как рвущуюся к власти авантюристку, которая им дорого обойдется в случае ее успеха.

— Ты уверен, что все так просто уладишь?

— Уверен, — сказал Дьюк; его челюсти сжались, создавая ложное впечатление уверенности. Пеппер такой не выглядела.

— Не знаю, Дьюк. Мне кажется, что она пытается пробиться, получив, по крайней мере, место в правлении.

— Только через мой труп.

— Дьюк, будь реалистом!

Дьюк попытался улыбнуться.

— Не беспокойся, дорогая сестрица. Я собираюсь сделать то, что должен был сделать давным-давно. Я предупреждал ее, что это война, а теперь она поймет, что я имел в виду.

Глава 36

Команда юристов «Хайленд» работала с молниеносной быстротой и активностью прошедшей хорошую выучку армии. В течение двух дней после прерванного собрания акционеров федеральному судье в Рэйли была направлена петиция с просьбой аннулировать полномочия, подписанные покойным Уильямом Хайлендом на имя Николетты Сандеман. В ней требовалось сделать это немедленно, чтобы воспрепятствовать тяжкому ущербу для деятельности «Хайленд Тобакко».

Как и опасалась Ники, средства массовой информации обрели свой «звездный час» после этой новости и ошеломляющего развития ее «крестового похода» против «Хайленд Тобакко». Неожиданно оказалось, что ее личная история для многих значительно интереснее ее филантропических устремлений.

Репортеры осаждали ее в поисках пикантных подробностей, чтобы облечь в плоть и кровь историю незаконнорожденного ребенка, ищущего признания одной из самых богатых и известных семей Америки. Копаясь в прошлом Ники, они неожиданно натолкнулись на такую «золотую жилу», как до сих пор не раскрытое убийство Гейбриэл Сандеман. Оказавшись лицом к лицу с репортерами, которые всячески обсуждали эту мрачную тайну, Ники с трудом удерживалась от побуждения высказать, что за это преступление несет ответственность X. Д. Хайленд. В конце концов доказательств нет, и такое обвинение побудило бы всех считать, что она совсем растерялась. Но покоя своим молчанием она не купила. Когда она отказалась как-либо прокомментировать убийство, репортеры запрудили улицы Виллоу Кросс, интервьюировали старожилов, а некоторые из них припомнили — или сделали вид, что припомнили — покойную Гейбриэл Сандеман, как нездешнего происхождения «штучку», о которой ходили слухи, что она вела беспутную жизнь, занималась скверными делами, прежде чем «плохо кончила».

Одна предприимчивая телевизионная ищейка копала даже глубже других. Открыв, что Элл Сандеман и сама была незаконнорожденной дочерью французской олимпийской медалистки Моники Веро, раздула этот факт в статью о незаконнорожденных детях «богатых и знаменитых». И в этой связи рассуждали о том, сумеет ли Ники избежать такой же судьбы: иметь собственного незаконнорожденного ребенка.

Чувствуя, что падает духом от разрастающегося скандала, Ники забаррикадировалась в своем коттедже. Уилл, уехавший в Калифорнию для участия в специальной телевизионной дискуссии, позвонил, предложив немедленно вернуться, чтобы: обеспечить ей поддержку. Но она была настроена держать его подальше от себя. Она чувствовала, что его карьера может пострадать, если его свяжут с ней «любовным интересом».

Однако без предупреждения явился Алексей. Не обращая внимания на фотографов и операторов телевидения, разбивших лагерь у подъездной дороги к ее дому, он прошел мимо них, выйдя из своей машины, позволив сфотографировать его на пороге дома с чемоданом, вынутым из багажника.

— Выходи за меня замуж прямо сейчас, — заявил он Ники, сразу после того как она поздоровалась с ним. — Нет никакой необходимости подвергать себя всей этой нервотрепке. Тебе ничего не нужно от Хайлендов, Ники. Если ты хочешь получить новое имя, возьми мое! Брось Виллоу Кросс и возвращайся со мной в Балтимор.

— Я не могу оставить Виллоу Кросс. Во всяком случае, не теперь. Не из-за того, что некоторые люди говорят обо мне. И не из-за того, что они пытаются заставить меня чувствовать себя тварью. Я должна была бы уже привыкнуть к этому, — добавила она грустно, — но не могу. Мне так же плохо сейчас, как в детстве.

— Но почему тогда ты не откажешься от этого сражения? До сих пор ты остаешься единственной пострадавшей, и я не хочу видеть тебя…

— У меня нет выбора! — горячо возразила она. — Неужели ты этого не понимаешь, Алексей! И я не обрету себя, пока все не завершится! Мне нужны не деньги Хайлендов, Алексей! И не их имя! Я сражаюсь за себя, можешь ты это понять?

Он надолго замолчал, словно услышал нечто большее, чем слова Ники, словно наконец услышал то, что всегда отказывался слышать..

— Если все эти истории беспокоят тебя, — мягко сказала Ники, — если ты чувствуешь, что они могут каким-то образом повредить твоей карьере, может быть, для тебя будет лучше вернуться в Балтимор. Я пойму тебя, Алексей, в самом деле пойму.

Гримаса боли исказила лицо Алексея.

— Я однажды обещал, что не оставлю тебя, Ники. Значит, если ты идешь до конца, то я останусь здесь, пока все это не завершится.

Ники верила, что место в правлении «Хайленд» каким-то образом легализует ее происхождение и упрочит репутацию. А теперь, похоже, ей придется вести эту битву в зале суда — и снова появилась опасность, как писали газеты, что в глазах мира она как бы не существует официально.

Несмотря на все сплетни и злословие, она была готова пойти на такой риск. Ее лишь беспокоило, что она не видела Уилла и ничего не слышала о нем с тех пор, как Алексей появился в Виллоу Кросс. Видимо, он поверил всему, что говорили о Ники, даже не дав ей возможность объясниться.

Она поехала в Рэйли за день до слушания дела, чтобы встретиться с Кромвеллом, который разместился в местном отеле и работал не считаясь со временем, чтобы подготовиться к защите.

— Каковы мои шансы? — спросила она, зная, что он будет честным до грубости.

— Приблизительно пятьдесят на пятьдесят, — ответил он. — Последнее подобное дело в штате Северная Каролина рассматривалось в 1954 году. Богатый бизнесмен в Рэйли оставил свое состояние жене и детям с условием, что оно будет разделено поровну. У него был незаконнорожденный сын, который потребовал, чтобы он был включен в их число, потому что родился до того, как было составлено завещание. Он заявил, что не был особо упомянут в завещании, потому что отец не хотел смущать законных детей.

— И что произошло? — спросила Ники. Лицо Кромвелла передернула гримаса.

— Суд принял решение против него. Судья рассудил, что если незаконнорожденный ребенок не был признан своим отцом, то суд не имеет возможности узаконить отпрыска незаконного союза.

— Понимаю. Похоже, что для меня это дело вовсе не пятьдесят на пятьдесят.

— Этому решению уже более тридцати пяти лет, — напомнил ей Кромвелл. Но даже тогда, если бы тот человек обладал возможностями выдержать схватку в апелляционном процессе, решение могло бы быть изменено. Более того, — добавил он, в других штатах прошло огромное число подобных дел, в которых судьи выносили решения в пользу незаконнорожденного ребенка. Даже Юг, Ники, не чужд прогрессу в подобных вопросах. Все, что мы должны сделать, это убедить суд, что, поддерживая материально вас и вашу мать, поскольку у нее не было других известных средств к существованию, как это делал X. Д. Хайленд, он тем самым фактически признал вас как принадлежащих его семье.

— Я пыталась убедить в этом саму себя всю свою жизнь, — с горечью произнесла Ники.

— Не упоминайте об этом, — предупредил ее Кромвелл. — Я уже выступал раньше против этих юристов «Хайленд», Ники. Они чертовски хороши и умеют чертовски быстро подметить любой признак слабости, так что вы не должны проявлять ни малейшего колебания или сомнения. Наша позиция должна быть такой — вы без каких-либо сомнений дочь X. Д. Хайленда, а Дьюк Хайленд тщетно пытается отвергнуть законную претензию.

— Но так оно и есть на самом деле, — прервала его Ники с горячностью, — так оно и было всегда!

— Вот и хорошо, — сказал Кромвелл с улыбкой, — помните об этом, когда мы будем в суде, и, может быть, шансов окажется больше, чем пятьдесят на пятьдесят.

Зал суда был заполнен до отказа, репортеры заняли все задние ряды, телевизионные камеры облепили все входы. Когда Ники вошла в зал и увидела Дьюка и Пеппер, сидящих рядом со своими юристами, она на мгновение замедлила шаг. Но Алексей, идущий рядом, подбадривающе взял ее под руку, и она продолжила свой путь. Ей придавала силу мысль, что ей принадлежит любовь этого мужчины, который обещал всегда быть рядом. Здесь были и другие, на чью любовь и поддержку она могла рассчитывать всегда и везде Хелен, Блейк, Кейт. Даже Джим и Бо пришли сюда.

И все же, окидывая взором галерею для публики, она не то надеялась, не то ожидала увидеть лицо другого человека, который не обещал ничего. Мужчины, который отвернулся от нее, возможно, в последний раз Секретарь объявил традиционное: «Слушайте! Слушайте! Слушайте!», когда в зал вошел судья Гаррисон Петти. Бросив неодобрительный взгляд в сторону репортеров, он сделал строгое предупреждение:

— Леди и джентльмены из прессы! Вы находитесь здесь по моему усмотрению. Если ваше присутствие каким-либо образом окажется нарушающим порядок или назойливым, вы будете немедленно удалены из зала суда.

— Что вам известно об этом судье? — шепотом спросила Ники у Кромвелла.

— Это не человек Хайлендов, если это то, что вы хотели спросить.

— Я надеялась, что хоть что-то будет вам благоприятствовать.

Кромвелл покачал головой.

— Это пораженческий разговор, Ники Помните, как мы договаривались? Твердая уверенность! Ну а если вы не чувствуете этою, то притворитесь такой.

Ники кивнула. Через несколько минут ей пришлось изобразить неподдельную уверенность, когда главный юрисконсульт «Хайленд» — Квентин, «Папаша», Ломбард вышел вперед, чтобы сделать предварительное заявление. В прошлом известный всей Америке футбольный защитник, он был так же прославлен своим искусством в суде, как и своими победными выступлениями за «Голубых Дьяволов» Дьюка.

В своей неторопливой и витиеватой речи Ломбард сказал, что факты в этом деле просты и незамысловаты. С помощью каких-то «неизвестных средств» (здесь он сделал паузу, чтобы она заметила намек) и по «соображениям, лучше известным ей самой» (опять значительная пауза) мисс Николетта Сандеман «раздобыла» полномочия Уильяма Хайленда. «Обнаружив, что эти полномочия недействительны по подлинным правилам „Хайленд Тобакко компани“, — продолжал он, — мисс Сандеман решила предъявить претензию на родство. Хотя эта претензия не имеет никаких юридических оснований, она препятствует ведению бизнеса „Хайленд“. По поручению моих клиентов я вынужден просить суд вынести скорый и справедливый вердикт».

По контрасту с ним Джон Кромвелл выглядел просто воплощением юриста с Севера — быстрым, рациональным и сухим. Да, он тоже просит суд быть скорым и справедливым в вынесении того, что только и может быть единственно справедливым решением — даровать Николетте Сандеман тот законный статус, в котором ей так долго отказывали.

Ломбард вызывал трех свидетелей — Дьюка, Пеппер, и юриста, который готовил завещание X. Д. Хайленда, с одним намерением: взять за образец прецедент 1954 года и вынудить суд вынести подобный же вердикт. Все свидетели под присягой заявили, что X. Д. никогда не упоминал о существовании такого ребенка и не выражал никакого интереса обеспечивать Николетту Сандеман.

Кромвелл отказался подвергнуть кого-либо из этих свидетелей перекрестному допросу.

— Допрашивать лжецов не имеет никакого смысла, — сказал он Ники, — если нет никаких документов, чтобы доказать ложь.

С улыбкой победителя Ломбард занял свое место за столом истца. Теперь наступила очередь Кромвелла. Его единственным свидетелем во всем этом процессе была сама Ники Сандеман.

Хотя Кромвелл и репетировал с ней, Ники сразу забыла все его указания, когда стала отвечать на вопросы. Запинаясь и краснея на слове «отец», она попыталась убедительно обрисовать те годы, когда X. Д. Хайленд был постоянной частью жизни ее и Элл.

— Ваша мать работала в упомянутые годы, мисс Сандеман?

— Не работала, — не без стыда признала Ники.

— На что же вы жили в этот период?

— Возражаю, — вмешался Ломбард. — Маленький ребенок не мог знать финансовые детали жизни своей матери. Все, что она сможет сказать, будет основываться на слухах.

— Ваша честь, мы просим у суда снисхождения и проявления здесь некоторой терпимости, — сказал Кромвелл. — Хотя мисс Сандеман и была ребенком, она может свидетельствовать, в меру своего знания, об определенном финансовом положении.

— Суд разрешает ответить на вопрос, — постановил судья Петти.

— Мой отец каждый месяц присылал чек, — ответила Ники, — Моя мама показывала их мне, когда я расстраивалась, что его нет с нами.

— Расскажите суду своими собственными словами, мисс Сандеман, о каких-то признаках присутствия вашего отца в вашем доме.

Запинаясь, Ники рассказала о гардеробе X. Д., который он держал в их доме, об особых винах, которые он присылал из своего личного погреба, и блоках сигарет постоянных сортов.

— Благодарю вас, мисс Сандеман. А теперь я покажу вам этот документ, который прошу приобщить к рассмотрению. Вы узнаете его?

— Да. Это прошение моей матери о гражданстве.

— Вы можете вслух прочитать имя поручителя вашей матери?

— Хенри Дэвид Хайленд, — Произнесла Ники громким звенящим голосом.

— Защита делает перерыв, — сказал Кромвелл. Словно кот, что съел канарейку, «Папаша» Ломбард вышел вперед и приступил к перекрестному допросу Ники.

— Я понимаю, что это может быть очень тяжело для вас, мисс Сандеман, — сказал он вежливо и с симпатией, — и глубоко сожалею, что мои вопросы могут поставить вас в неудобное положение. Я знаю, что, должно быть, это очень тяжело — расти без отца…

— Да, едва слышно согласилась она, так и было… «Папаша» кивнул.

— Я понимаю, что это должно было быть очень тяжело также и для вашей мамы. Но она изо всех сил старалась, не правда ли, вырастить вас так, чтобы вы чувствовали, что у вас есть какое-то положение.

— Да, — ответила Ники, погружаясь против своей воли в воспоминания, — она пыталась, но это было невозможно. Так уж здесь складывались дела. Она… Ломбард прервал ее:

— Я в этом уверен. И она говорила вам, что X. Д. Хайленд ваш отец и заботится о вас.

— Да, — сказала Ники, стараясь удержать слезы.

— И конечно, вы верили вашей маме.

Ники застыла, внезапно заслышав сигнал тревоги.

— Да, я верила ей, — холодно сказала она. Моя мама не была лгуньей.

— Конечно, нет, — мягко сказал «Папаша». — Но ведь вы знаете, мисс Сандеман, что иногда, любя своих детей и желая им лучшего, мы стараемся защитить их от информации, которая может причинить им боль и печаль.

— Возражаю! выкрикнул Кромвелл, вскакивая на ноги. — Мистер Ломбард тенденциозно излагает слова свидетеля и произносит речь…

— Возражение принимается, — сказал судья Петти. — Мистер Ломбард, если вы хотите задать вопрос свидетелю, задавайте его.

— Я задам, ваша честь, конечно, задам. Мисс Сандеман, — сказал Ломбард, — разве невозможно, чтобы ваша мать выдавала вам X. Д. Хайленда за вашего отца только потому, что он был богатый и выдающийся человек? Разве невозможно, что она пыталась защитить вас по-своему? Разве невозможно…

— Нет! — громко крикнула Ники, желая остановить этот поток предположений. — Это невозможно! Это он подталкивает вас на это! — Она указала на Дьюка, который сидел, самодовольно улыбаясь во время этого тяжкого испытания. — Он пытается сейчас запятнать мою мать, потому что она не может здесь защитить себя. Он…

— К порядку, к порядку, — сказал судья, с силой стукнув своим молотком. — Прошу свидетеля воздержаться от дальнейших выпадов, иначе я накажу вас за неуважение к суду.

— Я понимаю ваши чувства, продолжал Ломбард, — разумеется, понимаю. И мне огорчительно причинять вам новые страдания, мисс Сандеман, в самом деле огорчительно. Я всего лишь хочу выяснить истину.

— Истину… — с горечью повторила она. Или то, что сойдет за нес, лишь бы удовлетворить вашего клиента.

— Мисс Сандеман, — увещевающе произнес судья, — я уже предупреждал вас…

Неожиданно дверь зала распахнулась. После короткого разговора с судебным приставом мужчине позволили войти. Он подал знак Ломбарду.

— Ваша честь, могу я просить вас о пятиминутном перерыве? — спросил Ломбард. — Мне кажется, мы можем прояснить все это дело без дальнейших проволочек, если суд извинит меня.

— Очень хорошо, мистер Ломбард. Перерыв пять минут. Ники оставила место свидетеля и поспешила к Кромвеллу.

— Что происходит? — спросила она. Кромвелл покачал головой.

— Не знаю. Но если он собирается представить улики, с которыми мы не знакомы, я могу оспорить его на основании существующих правил. Сохраняйте спокойствие, Ники. Не позволяйте Ломбарду провоцировать вас.

Ники выпила воды и попыталась собраться с мыслями. Вскоре она снова была вызвана на место свидетеля, и ей напомнили, что она все еще находится под присягой.

— Мисс Сандеман, — начал Ломбард, вы припоминаете один эпизод, который случился с вами, когда вы были еще маленькой девочкой приблизительно четырех лет?

— Возражение, ваша честь! Уместно ли? Ломбард поднял руку.

— Ваша честь, если вы предоставите мне минуту или две, я думаю, вы найдете эту линию допроса не только уместной, но и решающей.

— Возражение отклоняется. Переходим к делу. Свидетель, отвечайте.

— Да, — ответила Ники. — Был один случай.

— Вы припоминаете, что вас отвезли в больницу Виллоу Кросс, где в ходе вашего лечения вам было сделано переливание крови?

— Этого я не помню. Моя мать говорила мне, что это произошло.

— Хорошо. — Ломбард широко улыбнулся. — По счастью, у нас нет необходимости подвергать в данном случае сомнению слова вашей мамы. Мы имеем выписку из госпиталя о последней болезни мистера Хайленда. Ваша кровь, мисс Сандеман, принадлежит к группе Б, положительной, у мистера Хайленда кровь принадлежала к группе А, отрицательной…

Он сделал драматическую паузу, чтобы придать вес своему заключительному заявлению:

— Тем самым установлено, что, с медицинской точки зрения, мистер Хенри Дэвид Хайленд никак не мог быть вашим отцом.

— Возражение! — вскричал Кромвелл. — Это безосновательное утверждение, ваша честь! Мы возражаем!

Ники почувствовала, что словно электрический разряд пронзил ее тело. Голова пошла кругом, и она потеряла сознание.

Глава 37

— Подумай, Кейт, пожалуйста, — просила Ники, сидя на кухне своей приятельницы с опущенными плечами. — Твой отец многое рассказывал мне. Неужели нельзя найти какие-то его записи, что могло бы подтвердить, кто был мой отец?

Кейт свела брови, пытаясь сосредоточиться.

— Насколько я припоминаю, мама убрала после смерти папы все его вещи на склад. Кажется, в Ривер Джанкшн. Она не перевозила их и не выбрасывала, поэтому, если она не изменила своих намерений, они, возможно, все еще находятся там. Но, Ники, — добавила она, беря за руку подругу, — даже если они и целы, ты не должна на это возлагать слишком большие надежды.

— Я знаю, Кейт. Я просто считаю, что должна что-то делать.

Сколько раз Ники желала, чтобы ее отцом был кто-нибудь другой, а не этот отчужденный холодный человек, который никогда не обнял и не поцеловал ее? А теперь, когда, казалось, это ее желание исполнилось и она была освобождена от родства с Хайлендами, она стремилась к обратному…

— Она лгала мне, — сдавленным голосом сказала Ники. — Как она могла так поступить со мной? Или она была так захвачена желанием иметь что-то общее с Хайлендами, что пошла на это? И лгала ему тоже?

Кейт пыталась как-то успокоить свою подругу, найти какое-то оправдание в том ужасном открытии.

— Ники, — сказала она, — мы можем никогда не найти ответа на эти вопросы. Все, что мы знаем — это только то, что по какой-то причине твой истинный отец скрылся от вас. И тогда, возможно, Элл ради твоего блага отдалась X. Д. — чтобы выжить. Но ты ненавидела его — ты это помнишь? Так разве не лучше думать, что, может быть, твоим отцом был кто-то, кого твоя мама любила по-настоящему — и кого бы ты тоже любила?

Ники отказалась от такого утешения.

— Я не поверю в это и на минуту, Кейт. Если бы было хоть что-то хорошее у моего настоящего отца, разве бы она не рассказала мне? Она знала, какой несчастной я была оттого, как X. Д. обращался с нами. Нет, — твердо сказала она, глубоко вздохнув, — если Элл это держала в секрете, значит, правда еще хуже, чем то, во что я верила в детстве.

— Это вовсе ничего не означает, — возразила Кейт, — возможно, Ники, она намеревалась когда-нибудь рассказать тебе всю правду. В конце концов, — тихо добавила Кейт, — она не ожидала, что умрет раньше, чем ты вырастешь.

Склад Парсона в Ривер Джанкшн был доверху забит картонными коробками и пыльной мебелью. После того как они заплатили мистеру Парсону двадцать долларов за право порыться в принадлежащих ее отцу вещах, Кейт с Ники вошли внутрь.

То, что осталось от тридцатипятилетней практики доктора Чарльза Бойнтона, состояло из конторки с откидывающейся верхней крышкой, обтянутого кожей смотрового стола, металлического шкафа с инструментами, объемистого стерилизатора и дубового шкафа для хранения документов. Все записи доктора Бойнтона были сделаны аккуратным, старомодным, как и он сам, почерком.

Дрожащими руками Ники извлекла тоненькую синюю папочку со своим именем. Там были в деталях описаны все ее детские болезни — корь, свинка, ветряная оспа — так же, как и тот роковой случай. Здесь были аккуратно отмечены вызовы на дом, сделанные, когда Ники болела ангинами, они сопровождались рекомендациями удалить миндалины. «Мать пациентки отказалась», написал он. Позднее была сделана еще одна запись: «Мать пациентки отчасти права. Симптомы исчезли. Подождем и посмотрим». И нигде ни слова о ее отце. Тяжело вздохнув, Ники передала папку Кейт.

— Ты была права, сказала она, — просто я хваталась за соломинку.

— Ладно, раз уж мы здесь, не будем так быстро сдаваться, — сказала Кейт, вытаскивая другую папку с надписью «Сандеман, Гейбриэл». Первая страница была копией свидетельства о смерти, составленного Чарльзом Бойнтоном.

— Не могу, — сказала Ники, отодвинув папку. — Я не могу видеть этого.

— Тогда я посмотрю, — ответила Кейт, перелистывая страницы.

Неожиданно она ахнула:

— Ники… Ох, Бог ты мой! Ники!..

Вид Кейт напугал ее, но Ники зашла слишком далеко, чтобы теперь остановиться. Она нагнулась над плечом Кейт и прочитала запись, сделанную 15 декабря 1958 года. Там в деталях описывался вызов на дом, сделанный в полночь. «Пациентка в истерическом состоянии. Ушибы на лице и плечах. Гематома на левой скуле. Пациентка сказала, что случайно упала. Характер повреждений свидетельствует о нападении. При дальнейших расспросах пациентка сказала, что была изнасилована».

Вся кровь отхлынула от лица Ники. К горлу подступила тошнота. Наступит ли когда-нибудь конец этим ужасным открытиям прошлого? Неужели ее отец был чудовищем, даже худшим, чем тот, кого она знала? Пока Кейт продолжала изучать папку, Ники испытала желание вернуться назад, к моменту до того, как она объявила войну Хайлендам. Это казалось таким благородным и справедливым тогда — но все, что она сделала потом, всколыхнуло грязное и гадкое болото, которое грозило поглотить все ее так трудно завоеванное самоуважение.

Кейт вынула из папки запечатанный конверт. Внутри они обнаружили записи врача во время беременности Элл. «Пациентка согласилась, чтобы когда ребенок родится, отец его был бы записан как „неизвестный“. Для блага ребенка я настоятельно убедил пациентку сохранить в тайне имя ее насильника, заверив, что раскрытие его имени будет произведено мной только в случае врачебной необходимости».

Далее следовало имя — «Эдвард Хайленд».

Никогда за всю свою жизнь Ники не чувствовала себя такой разбитой. Лежа в спальне своего детства, она дрожала, как в лихорадке, сдерживая рвоту, словно все ее тело стремилось исторгнуть какого-то ужасного демона. Потрясенная до глубины души, она была безутешна.

— Все будет в порядке, — шептал Алексей, накладывая холодный компресс ей на лоб, — все обойдется, Ники.

Но, казалось, его успокаивающие слова лишь ввергали ее в еще большее отчаяние. Она вздрагивала под исцеляющими пальцами Алексея, словно боролась с ночным кошмаром, от которого не могла очнуться.

— Уже никогда ничего не будет в порядке! — кричала она. — Я должна убраться отсюда, Алексей! Я должна уехать!

Но даже издавая эти отчаянные крики, Ники сознавала, что ей некуда бежать, некуда скрыться. После стольких лет войны с самой собой она не была в состоянии ни жить, ни забыть, что Хайленды были ее частью. И каждая ее победа оборачивалась и ее поражением. Каждый раз, когда она была близка к триумфу, мрачное чудовище принимало другой облик, опять угрожая погубить ее.

— Если это то, чего ты хочешь, мы можем уехать, — выговорил Алексей. — Я надеюсь, что именно это ты скажешь…

«Будет ли это нужным ответом? — спросила она себя. — После всех этих лет… Отступление? Постыдная капитуляция?»

В немом отчаянии она покачала головой. Алексей долго сидел рядом с ней. От изнеможения у нее тяжело набухли веки. Он прошептал что-то о необходимости поехать в город, чтобы купить какую-то еду.

— Я не задержусь, — обещал он. — Постарайся немного отдохнуть, пока я съезжу.

Она закрыла глаза и погрузилась в лихорадочный, не приносящий отдыха сон.

Она пробудилась от звука шагов на лестнице. Думая, что это Алексей, она попыталась сесть. Через мгновение в дверях показался Уилл, лицо его было пасмурным. Когда он увидел лежащую в постели Ники, выражение его лица смягчилось.

— Прости за вторжение, — произнес он, — но я стучал несколько раз. Я толкнул дверь, она не была заперта.

— Ладно, все в порядке, — спокойно произнесла она. — Почему ты здесь?

— Потому что я оказался в стороне, Ники, — начал он, словно повторяя заранее приготовленную речь. — Ты можешь прогнать меня, если хочешь, но прежде выслушай. — Он замолчал, вдруг заметив бледность Ники, темные круги под ее воспаленными глазами. — Что с тобой, дорогая? — спросил он, опускаясь рядом с ней на колени. — Что с тобой случилось? Я наполовину потерял рассудок, подумав, что ты не хотела видеть меня. Я решил, что ты вознамерилась выйти замуж за того парня, не дав мне шанса высказаться.

Ники слабо улыбнулась. Даже теперь Уилл отказывался называть Алексея иначе чем «тот парень».

— А я думала, что это ты больше никогда не захочешь видеть меня, — сказала она тихо. — Я думала, что ты начал верить всем этим ужасным вещам, которые говорили обо мне люди. А теперь, когда я знаю правду о том кто я, это даже хуже.

— О чем ты говоришь, Ники? — спросил Уилл, присев на кровать, лицо его выражало беспокойство.

— Ты был прав, — ответила она надломленным голосом, — о том, что «темно внутри меня». И теперь я знаю, почему. Моим отцом был не Х.Д. Им был другой Хайленд — его сын Дьюк. Я была зачата, когда он изнасиловал мою мать, Уилл… И я не в состоянии перестать думать об этом, я не могу отогнать от себя все эти ужасающие картины. О Господи, я чувствую себя в такой грязи, такой никчемной! — Она начала тихо плакать.

Уилл сжал кулаки, в его карих глазах вспыхнул гнев. С видимым усилием он заставил себя говорить спокойно.

— И что ты намерена теперь делать? — спросил он.

— Делать? — тупо спросила она. — Что я могу?..

Он перебил ее, одновременно схватил в крепкие объятия:

— Ники, ты помнишь, как это было, когда ты в первый раз вернулась в Виллоу Кросс? Как ты подожгла сгнившие табачные стебли на полях, чтобы новые растения могли начать свой рост? Если ты не можешь пройти сквозь все это, если не сожжешь все прогнившее и разложившееся, это всегда будет оставаться с тобой, омрачать всю твою жизнь. Я считаю, что ты заслуживаешь лучшего, дорогая. Я считаю, что есть смысл в том, что ты все узнала о своем отце. И не думаю, что из-за этого надо все забросить.

Ники промолчала, взвешивая сказанное им. Конечно, он прав. Она боролась за то, чтобы жизнь ее стала более полной и яркой. Элл снова возникла из небытия, чтобы помочь своей дочери найти свою подлинность, которая так долго ускользала от нее.

— И не имеет значения, как это все обернется, — сказал Уилл, вытирая слезы с ее щек. — Может быть, я был круглым дураком, что ждал так долго. Может быть, ты уже сказала о… Но я не знаю ничего в этом мире, за что можно было бы ручаться, и, надеюсь, ты это знаешь тоже, Ники, и потому примешь меня таким, какой я есть.

Ники приподнялась на подушке и взглянула на него вопрошающим взглядом.

— Ты говоришь о…

— Черт побери, да! — прервал он ее и широко ухмыльнулся. — Не думаю, что это самый романтический способ сделать предложение, дорогая, но я прошу тебя выйти за меня замуж.

Ники на мгновение закрыла глаза, погрузившись глубоко в себя в поисках ответа. Имеет ли она сейчас доказательство, что это принесет ей защищенность — любить Уилла? Он давал ей своего рода обязательство, которого ждала ее мать, произнеся слова, которых никогда не слышала Моника. Если Уилл презрел прошлое Ники и сделал ее свободной, то почему же тогда она не в состоянии говорить?

— Эй, ну скажи же что-нибудь, — нервно уговаривал ее Уилл, взяв за руку, которая сейчас была холодна, как лед. — Черт побери, если ты собираешься выйти замуж за этого русского, скажи мне это и оставь меня с моими страданиями.

— Уилл, — выдавила она из себя. — Я не могу выйти замуж ни за кого. Ни за тебя, ни за Алексея. До тех пор… до тех пор…

— До тех пор, пока не покончишь это дело с Хайлендами. Ники кивнула. Уилл был прав, высказав обвинение, что ее одержимость была сильнее ее способности любить.

Она ожидала вспышки гнева, но вместо этого он обнял ее.

— Ладно, — сказал он хрипло. — Не могу сказать, что это мне нравится. Не могу даже сказать, что понимаю твои чувства. Но все также не хочу оставить тебя, Ники. Хочу, чтобы ты подумала о семье, которую мы можем создать. Подумай об уроках, которые ты можешь преподать нашим детям, о том, как зло превратить в добро. Они будут гордиться тобой, дорогая, как я горжусь тобой сейчас.

Ники села немного прямее, глаза ее стали ярче, когда слова Уилла нарисовали ей картину, которую она никогда раньше не видела отчетливо: не просто мужчину и женщину вместе, но семью, построенную на любви. Любви, которая может преодолеть ложь и ненависть, и смертельную одержимость.

— Я вижу, что привлек твое внимание, — сказал он с явным облегчением. А теперь мы подумаем о том, чтобы почувствовать себя лучше. Тебе предстоит еще сжечь гнилье на нескольких полях, дорогая… Так что рассчитай получше, в какую сторону дует ветер.

Хотя она была еще слаба и ее лихорадило, бодрые слова Уилла заставили ее снова начать думать. В состоянии ли она найти способ нанести поражение человеку, который совершил насилие над ее матерью? Который публично осквернил память Элл, чтобы скрыть свое собственное отвратительное преступление? У Ники сжалось горло, свело живот, когда слово «отец» вспыхнуло в ее сознании. Поскольку ее отцом был Дьюк Хайленд. И это он посеял отравленные семена того урожая, который теперь должен быть уничтожен.

Через несколько минут после того как Уилл уехал, вернулся Алексей. Понимая, что он уже мог находиться в доме, по крайней мере, в последние минуты пребывания Уилла, Ники избегала встречаться с Алексеем взглядом, боясь увидеть в его глазах невысказанные вопросы. Хотя она чувствовала, что должна ответить на них. Даже если она не сможет выйти замуж и за Уилла, она понимала теперь, что не сможет выйти замуж и за человека, которого она не любит.

Когда он сел рядом с ней, она спокойно сказала:

— Это нечестно удерживать тебя здесь и позволить тебе верить, что есть шанс на то, что мы будем вместе. Я очень хорошо отношусь к тебе, но…

Он ответил ей улыбкой, в которой печаль была смешана с мужеством.

— Это Уилл… кого ты любишь, — сказал он. Она хотела быть как можно более честной:

— Я никогда не понимала, как приходит любовь. Я даже никогда не была способна произнести это слово. Может быть, для меня было невозможно любить самой, потому что во мне всегда жило присутствие человека, который не хотел меня, воспоминание, как моя мать страдала от того, что любовь отравила ее жизнь, вместо того, чтобы наполнить ее. Я не жду, что ты поймешь, я только надеюсь, что сможешь простить меня…

— Нечего прощать, Никушка. К тому же, возможно, я понимаю больше, чем ты представляешь. Во всяком случае насчет любви, — добавил он с разрывающей сердце улыбкой. Я знаю, почему ты никогда не была способна сказать «да» ни мне, ни мистеру Риверсу. Ты никогда не могла выбрать мужчину, всегда предпочитая «может быть», а не «да, это тот, кого я люблю», потому что боялась подвергнуть риску другого. Я только надеялся, что когда ты преодолеешь этот страх, то я окажусь тем, кому ты протянешь руку.

Глаза Ники заблестели от новых слез. Из-за Алексея. Из-за себя. Потому что боль всегда следует за неуловимым обещанием любви.

Двумя днями позже Ники встретилась с Джоном Кромвеллом. Она рассказала ему о том, что узнала о своем отце, и показала ему папку Чарльза Бойнтона, — Мы можем это представить суду? — спросила она. — Если мы найдем эксперта, который подтвердит подлинность почерка, это убедит судью, что я имею право голосовать по полномочию Бейба?

Кромвелл нахмурился, потом покачал головой.

— Не обязательно, — медленно произнес он. — Все, что мы имеем — это свидетельство, основанное на слухах. Свидетельство умершего человека о том, что сказала умершая женщина.

— Но она была изнасилована! — вскричала Ники, видя, как ее слабая надежда на победу испаряется. — Разве это ничего не значит? Черт побери, Джон, это чудовище восседает в суде и плюет на мою мать! Он назвал ее лживой бродяжкой, и судья поверил ему! Я не собираюсь ему спустить это!

— Успокойтесь, Ники, остыньте! Я вовсе не предлагаю, чтобы мы все спустили Дьюку Хайленду. Я просто сказал, что одна только папка доктора Бойнтона не может доказать истину. Однако, — добавил он, — может быть и другой способ установления отцовства. Тест ДНК, например…

— Тогда его надо провести! — с жаром воскликнула она. И снова Кромвелл покачал головой.

— В случае изнасилования, — объяснил он, — суд может распорядиться о проведении ДНК-теста. Но в данном случае, где нет возможности доказать изнасилование, нам будет очень трудно убедить суд вынести решение о проведении ДНК-теста у мужчины, который этого не желает.

— А как тогда насчет медицинских записей? спросила она. — Мы не можем установить его группу крови, ему же ее определили?

— Этого недостаточно, — возразил Кромвелл. — То есть не слишком трудно установить группу крови Дьюка Хайленда, но при этом мы установим лишь возможность того, что он отец. Это не будет доказательством. Тесты на кровь дают одиночное заключение лишь в тех случаях, когда отцовство невозможно.

— Что же нам в таком случае делать? — спросила Ники, осознав всю парадоксальность попыток доказать, что человек, которого она ненавидела, был ее отцом.

— Есть частный детектив, которого мы нанимали во время процесса Тройано, — сказал Кромвелл. — Его расследование дел «Хайленд Тобакко» и всех ответственных служащих компании было очень успешным. Возможно, он поможет нам.

Когда Кромвелл объяснил свои намерения, Ники улыбнулась.

— Но может статься, — предупредил Кромвелл, — что его данные нельзя будет по закону представить суду.

— Хорошо, — сказала Ники. — Может быть, существует высший суд для таких, как Дьюк Хайленд.

Сидя в одиночестве в своем уставленном книжными полками кабинете, Дьюк налил себе двойную порцию «бурбона» и залпом выпил. Затем поднял телефонную трубку и набрал номер своего личного врача. Хотя был уже поздний час, Дьюк не беспокоился, что вторгается в личную жизнь другого человека. Люди, которые служили ему, хорошо оплачивались, и он ожидал от них готовности откликнуться по первому его зову в любое время дня и ночи. Нетерпеливо постукивая пальцами по столу, он ждал ответа на свой вызов.

— Хендрик, — сказал он, услышав знакомый голос, — это Дьюк Хайленд. То дело, о котором я заботился, почти сделано. Дай мне пару недель, чтобы связать все концы, и назначь операцию, о которой мы говорили, на первые числа следующего месяца.

Ответ доктора заставил его раздраженно нахмуриться.

— Это ваше дело сделать так, чтобы была уверенность, что это не слишком поздно, — грубо возразил Дьюк. — Если не можешь как следует сделать свою работу, когда я готов, я найду того, кто сможет.

Опустив трубку, он пробурчал: «Доктора, они хуже законников». Они всегда пытаются запугать вас, думал он, чтобы поднять свои гонорары. Разве они не изрекали страшные пророчества пять лет назад? А он выжил тогда и выживет сейчас. О его болезни никогда ничего не становилось известно. И он, разумеется, не допустит, чтобы это произошло сейчас, когда он консолидирует свои силы в «Хайленд» так, чтобы никто никогда не мог ему снова угрожать. Его юристы уже работают над петицией об аннулировании доверенности Бейба. Когда это будет сделано, акции Бейба перейдут к Пеппер, и Дьюк готовился сделать ей такое предложение, от которого она никогда не осмелится отказаться. Он здорово отделал эту смутьянку, дочь Элл. Получил удовлетворение, видя, как она потерпела крах прямо на его глазах.

Внезапно послышался звук громких голосов, а в следующий момент в кабинет Дьюка вторглась Ники, следом за ней семенил дворецкий.

— Извините, мистер Дьюк, — бормотал он, — я говорил молодой леди, что вы заняты, но она просто ворвалась сюда.

— Это потому, что она вовсе не леди, — сказал Дьюк с мерзкой ухмылкой. Застигнутый врасплох, он колебался, пытаясь решить, доставить ли себе удовольствие сразу вышвырнуть ее вон или сначала выслушать то, что она хочет сказать.

— Оставьте нас, — сказал он дворецкому и откинулся в кресле.

— Я говорил тебе, что ты пожалеешь, — злорадствовал он, взирая на Ники. — Я говорил тебе, что будет война, если ты не примешь мое предложение.

Оставшись наедине, они долго смотрели в глаза друг другу. И Дьюк увидел в них что-то, чего не видел никогда раньше.

«Могла она разузнать? — размышлял он. — Могла ли она узнать все?»

Несколько секунд Ники вглядывалась в лицо своего отца. Подстрекаемый ее молчанием, ее немигающим взглядом, Дьюк снова заговорил:

— Если ты думаешь, что сумеешь сейчас провернуть какую-нибудь сделку, то забудь об этом. С тобой покончено, Ники. Ты сыграла по своему разумению и проиграла.

— Я пришла не за тем, чтобы совершить какую-либо сделку, — сказала она твердо.

— Тогда почему…

— Я знаю, что ты сделал с моей матерью, — сказала она звенящим от гнева голосом, я знаю, что ты изнасиловал ее! И если бы я не имела в мыслях кое-чего похуже, я бы убила тебя прямо сейчас, как собаку!

Рот Дьюка искривила злобная ухмылка.

— Никому никогда не требовалось насиловать эту продажную суку, — прохрюкал он. — Она даже умерла как шлюха, какой и была, полуголой. Она всегда была готова раздвинуть ноги перед каждым, кто мог заплатить. Мне не требовалось насиловать ее.

— Подлый лжец! Ты избил ее и изнасиловал!

Дьюк пожал плечами, словно Элл больше не имела никакого значения.

— И она забеременела от тебя, — выпалила Ники с гримасой, говоря так о собственном зачатии.

Почувствовав сигнал тревоги, Дьюк замер в своем кресле.

— Ты теряешь голову, Ники. Разве ты не знаешь, что не дозволено вот так клеветать на людей? — спросил он угрожающе. — Я могу сейчас позвонить моим юристам, и они возбудят против тебя судебное дело.

— Сделай это. И расскажи им, какую скромную жизнь ты ведешь. А заодно и покажи им это! — Она вынула какой-то документ из сумочки и швырнула ему на стол.

Дьюк едва глянул на бумаги.

— Ну, в чем дело? — потребовала она. — Тебя не интересует правда? Это результат ДНК-теста, отец! Меня тошнит, когда я говорю это, и меня тошнит, когда я гляжу на тебя, но этот тест так же точен, как отпечаток пальцев. Ты оставил свою метку на мне, Дьюк Хайленд, и теперь я говорю тебе об этом, не стесняясь в выражениях.

— Ты блефуешь, — сказал он, — я не проходил никаких проклятых тестов.

— Ты и не должен был их проходить, — парировала она, — ты недавно, как всегда раз в неделю, стригся. Помнишь это, Дьюк? Я подкупила твоего парикмахера, и он передал мне прядь твоих волос. «По сентиментальным соображениям», — сказала она с сарказмом. — Большего мне не требовалось. Лаборатория сделала все остальное.

Дьюк поднял документ и стал читать его, нахмурясь от замешательства.

— Читай, читай! — сказала она, — поищи увертку, только вряд ли найдешь. А теперь давай, зови своих юристов, потому что когда мы встретимся в следующий раз, это произойдет в суде! А после всего этого ты увидишь меня в своем офисе! После того, как я займу его, папа!

Ники повернулась на каблуках и выскочила прочь, с грохотом захлопнув за собой дверь.

Дьюк тяжело осел в кресле. Он налил еще виски и залпом выпил, но алкоголь не избавил его от разъедающей боли внутри. Он закрыл глаза, вспоминая день, когда он подхватил в кафе в Монако молодую француженку. Он пытался вспомнить, что он чувствовал в тот день, но те чувства давным-давно были похоронены. Точно так же как был похоронен юноша в том мужчине, каким он стал. И она все отказывалась покинуть его, преследовала и досаждала всю его жизнь. Она была его Далилой, с горечью подумал он, даже мертвая, она послала кого-то похитить его волосы, похитить его силу; уничтожить его тогда, когда должен был наступить момент его величайшего триумфа.

«Смогут ли его юристы снова перебороть ее?» — размышлял он. Игнорируя боль, которая пронизывала его, словно раскаленный нож, он еще раз наполнил стакан, стараясь составить какой-то план. Но все, что мог увидеть Дьюк, было только ее хохочущее лицо. Мрачная перспектива замаячила перед ним — его собственная незаконнорожденная дочь.

Лежа в своей одинокой постели, Ники чувствовала себя изможденной. Она выиграла наконец, и на этот раз уже не будет больше уверток, не будет больше проволочек. Теперь наступит новый день для «Хайленд», новая рука возьмет бразды правления. Она никогда не станет носить фамилию Хайленд — она и не желала этого, хотя была уже на самой грани осуществления того, о чем всегда мечтала. Она получит узаконение, которого сама добилась, а не получила в подарок. Она увидела свою собственную победу в ненавидящих глазах Дьюка, но кроме этого она увидела теперь и еще что-то — ужасающую силу всепоглощающей одержимости, сметающую на своем пути все, даже способность любить.

Она думала об Уилле, сожалела о потерянных годах. Все, в чем она нуждалась, было в пределах досягаемости, если бы только она знала, куда взглянуть.

Когда она наконец заснула, к ней снова пришло видение дои ночи… Маленькая девочка на лестнице, разбуженная ударом грома… Мужчина, склонившийся над матерью, мнущий ее платье, раздевающий ее…

Внезапно Ники, вздрогнув, проснулась. Сквозь брешь между миром, увиденным во сне, и реальностью пронеслась искра, которая полностью пробудила ее. Слышала ли она звук в доме, звук выстрела? Ее усталый, взбудораженный разум еще витал в пространстве между реальностью и воспоминаниями. Возможно, то, что она считала своей жизнью, было сном, а она все еще была ребенком, нуждающимся в том, чтобы спуститься вниз по лестнице и найти свою маму.

Стены комнаты стали менее зыбкими, и она поняла, где находится. Но образ того кошмара остался при ней: X. Д., склонившийся над распростертым телом ее матери, раздевающий ее.

Х.Д?..

И тут все дошло до нее — истина, голубая искра во мраке. И она поняла почему. Потому что Дьюк сказал: «Она умерла полуголая, как шлюха, какой она и была»!

Но Элл была найдена у окна в халате.

Полное понимание — не пришедшее к ней за десятилетия из-за ошибочного восприятия ребенка, каким она была — наконец пришло к ней. Фигура, которую она видела склоненной над ее матерью в ту ночь… Он не раздевал ее… Он укрывал ее наготу, чтобы, когда она будет найдена, создалась видимость, что ее убил какой-то бродяга. Но это Дьюк убил ее! Элл была уже мертва, когда ребенок на цыпочках спускался вниз.

Неожиданно она услышала звуки внизу на лестнице, звуки, которые заставили Ники почувствовать себя словно все еще во сне. Напуганная, она укуталась в халат и тихонько сошла вниз, как сделала много лет назад. Подойдя к двери, она увидела лежащий раскрытым на столе холла чемоданчик Джима с инструментами. Она взяла гаечный ключ и подняла руку.

— Кто там? — спросила она дрожащим голосом.

— Пеппер Хайленд. Впусти меня, ради Бога! Со вздохом облегчения Ники опустила гаечный ключ и открыла дверь.

Освещенная слабым пучком желтых лучей от торшера, Пеппер выглядела мертвенно-бледной.

— Что тебе надо? — слабым голосом спросила Ники: у нее не было сил ссориться или спорить.

Пеппер вошла в комнату без приглашения и опустилась на софу.

— Он мертв, — сказала она. — Дьюк мертв. Ники ужаснулась. Она раскрыла рот, чтобы сказать что-то, но не смогла вымолвить ни слова. Чувствуя, как у нее подгибаются колени, она почти упала на софу напротив Пеппер.

— Хочешь знать, как он умер? — спросила Пеппер. Ошеломленная, Ники могла пока думать только о тех ужасных моментах, когда она и ее отец сошлись в смертельной схватке, о своем внезапном озарении относительно того, что он убил ее мать и украл ее детство.

— Он застрелился.

Ники моргнула, но ничего не сказала.

— Ты так нас ненавидишь? — тихо спросила Пеппер. Теперь, несмотря на все искусство хирургов, стал заметен ее возраст.

— Я больше никого не ненавижу, — спокойно ответила Ники. Я лишь хочу, чтобы все это закончилось.

Пеппер взглянула в лицо Ники, словно пытаясь измерить страдания молодой женщины. Выражение ее собственного лица смягчилось.

— Прошлый раз, когда я предложила тебе дружбу, из этого ничего не получилось. Полагаю, я была слишком безнравственной, слишком испорченной, а ты слишком невинной. Но, может быть, мы можем попробовать снова, — неуверенно предложила она. — Теперь нас осталось только двое, даже если мы не родственники, то…

— Но мы родственники, — прервала ее Ники, решив ничего больше не скрывать. — Мы родственники. Дьюк был моим отцом.

Пеппер начала одновременно смеяться и плакать.

— О Господи! — выговорила она. — О Господи, ну и семейка!

Пожалев Пеппер, Ники принесла ей рюмку бренди.

— Ты должна знать и все остальное, сказала она. — Он убил мою мать.

У Пеппер широко раскрылись глаза, она непроизвольно схватилась рукой за горло, когда Ники подробно рассказала то, что теперь знала об отце, который возненавидел ее даже еще до рождения.

— Я до сих пор не знаю всего, — подытожила Ники, — и полагаю, что не узнаю никогда.

— Дьюк говорил, что он всего лишь хочет защитить Бейба, — вмешалась Пеппер, голос у нее был хриплый, рука, которой она сжимала рюмку с бренди, дрожала. Когда мы узнали, что Бейб увивается вокруг Элл, Дьюк отправился поговорить с ней. Он сказал мне, что предложил ей деньги, чтобы они уехала из города и оставила Бейба в покос, а она рассмеялась ему в лицо, ответила, что намерена стать женой Хайленда, неважно, какого…

— И тогда он убил ее. Он сказал тебе об этом. Пеппер так яростно замотала головой, что бренди пролился ей на колени.

— Я никогда не знала этого, — сказала она, клянусь Господом, я никогда не знала. Он сказал лишь, что они спорили, что он угрожал рассказать Бейбу что-то, что заставит его бросить се…

Ники поняла, что это могло быть. «Что я была незаконнорожденным ребенком его, а не X. Д.». Она закрыла глаза. Остальная сцена представлялась ей так ясно, словно она присутствовала при ней. Схватка между двумя одержимостями закончилась выстрелом из револьвера. Дьюк одел Элл, чтобы создать впечатление о неизвестном преступнике, чтобы исключить подозрение, что она принимала любовника в ночь своей смерти.

— Бедняжка Бейб был совершенно сломлен, продолжала Пеппер, охваченная теперь собственными воспоминаниями, — вот почему мы услали его. Дьюк сказал, что, если кто-нибудь спросит, Бейб может оказаться настолько глупым, что признается в связи с Элл. Может быть, даже признается, что они намеревались пожениться…

Ники осознала всю меру ненависти Дьюка, когда подумала о том, что он отнял у нее дар любить и доверять, оставив в наследство только страх и подозрительность.

Пеппер докончила свой бренди и поднялась.

— Ладно, — сказала она, — мы порешим со всем этим здесь и сейчас, Ники. Больше никаких юристов, никаких судов. Мы сделаем по-твоему — «Хайленд инкорпорэйтед». — Она протянула свою руку и Ники приняла ее.

Потом Пеппер ушла.

Ники стояла в дверях, наблюдая за нежно-розовым светом восходящего солнца, разгоняющею последние следы ночи.

Она взбежала наверх по лестнице, умыла лицо холодной водой, натянула джинсы и рубашку и поехала к ферме Риверсов так быстро, словно от этого зависела се жизнь, не в состоянии терять больше ни одной драгоценной минуты.

Когда она издали увидела его, сгорбившегося над поломанной изгородью, то проехала так далеко, как позволяла дорога, а потом остановила машину. Перепрыгнув через развалившуюся изгородь, она побежала в открытое поле.

— Уилл! — закричала она, весело смеясь, обрушиваясь на него, с развевающимися под бризом белокурыми волосами.

Он широко раскрыл руки, чтобы приветствовать ее, его карие глаза влажно блестели.

— Я люблю тебя, Уилл! — кричала она, радуясь самим этим словам и свободе высказать их. — Я буду любить тебя всегда!

Когда его руки сомкнулись вокруг нее, прошлое отпало, как падает осенью увядший табачный лист. Больше не было секретов, больше не будет одержимости фантомом. Теперь были только они двое, и вдвоем они будут строить жизнь на любви, заботе и доверии.

— Эй, знаешь что? — вдруг сказал Уилл. — Я чувствую себя так, словно написал дюжину новых песен. — Он взглянул ей в лицо и улыбнулся. — Черт, ты всегда была моим вдохновителем! Ты дала мне ту песню, что свела меня с ума…

— «Темная сторона сердца», — догадалась она. — Но теперь темная сторона исчезла, Уилл.

— Ты в этом уверена, прекрасная леди? Она улыбнулась.

— Я уверена.

— Ладно, не переживай. Я знаю, ты дашь мне многое другое, о чем можно написать. — Он поцеловал ее, а потом поднял на руки. — Как тебе такое название: «Я чувствую себя так, словно прямо сейчас занимаюсь любовью»?

— Остается только завершить для надежности! Когда Уилл нес ее к дому, он уже напевал под нос что-то новое. «Это звучит прекрасно, — подумала Ники, — словно колыбельная…»