Наваждение

Глава 2

Мехико, 2006

Женщина, которая некогда была Нинон, а сейчас носила имя Серафины Сандовал, ехала в глубь пустыни, изо всех сил стараясь затеряться, прежде чем обрести себя вновь. Ее состояние сейчас напоминало пейзаж вокруг — раскаленный, безжизненный, однообразный. Кроме нее, единственным живым существом в этом пекле был кот. Раньше он звался Элистер, но прежний Элистер остался в прошлом, хотя сам об этом и не подозревал.

В пустыне царила поздняя весна, жизнь текла своим чередом. Ястребы слетались к термальным источникам, резвились луговые собачки, цвели агавы. Все вокруг снова начинало жить. Даже женщина, поскольку у нее был гораздо более мощный стимул, — в отличие от всех этих существ она знала, что умирает. Снова. И кто-то всячески старался приблизить ее конец.

— Бедный котик, — произнесла она по-французски и погладила его, выйдя наконец из глубокого, бездумного транса. Услышав себя, она нахмурилась. Нельзя забывать, что теперь она должна говорить только по-испански. И думать на испанском. Даже когда не чувствует за собой слежку.

— Pobrecito. Но ведь у тебя осталось еще восемь жизней.

Кот пристально глядел на нее с пассажирского сиденья. Его опаленная шерсть, черная, как и волосы хозяйки, под цвет ее обсидиановых глаз, понемногу отрастала. И все же он был еще далек от прежнего прекрасного, исполненного достоинства образа. К тому же химический привкус краски на языке приводил его в бешенство всякий раз, когда он начинал вылизываться. Нинон собственный цвет волос мало заботил, но Дьявол — или, по крайней мере, его сын — следовал за ними по пятам, и им ничего не оставалось, кроме как скрывать то, кем они были на самом деле.

Новая внешность и новая личина должны были на время сбить его с толку, но особо рассчитывать на это не приходилось. После долгих лет, проведенных отчасти на острове, отчасти в Новом Орлеане, уйдя глубоко на дно, в одно прекрасное утро она обнаружила, что лежит в сырой земле, в яме размером с могилу, а мир вокруг горит ярким пламенем. Взрыв. Не будь она тем, чем была, и не будь в пруду воды, ей бы пришел конец. И коту тоже.

— Мя-я-у.

— Нужно еще поработать над твоим произношением. Любой догадается, что ты иностранец. Ты должен научиться скрывать свое презрение, — произнесла она рассеянно, пытаясь придать голосу нотки веселья, но тщетно. Наглотавшись дыма, она еще не успела полностью прийти в себя. К тому же у нее снова начинался кашель. Но взрыв тут был ни при чем.

На кота ее притворная беззаботность не подействовала.

Все пошло вверх дном в новогоднюю ночь, приблизительно в час пополуночи, с наступлением нового и, конечно же, лучшего года, если бы только старый враг не настиг ее и непонятно как не передал гостинец в виде бомбы. Записка не прилагалась либо не уцелела после взрыва, хотя она и без того знала, кто был отправителем. Он гнался за ней уже долгое время — по меньшей мере, двести лет.

Поначалу его атаки были скрытыми, косвенными — они лишь докучали ей, не представляя реальной угрозы. Но после того как его отец, Черный человек, сошел с ума и умер от руки лорда Байрона, Сен-Жермен перешел к более активной форме наступления. Он сейчас наверняка в отчаянии, боится, что его может постигнуть участь отца и придется искать лекарство от безумия, которое было вызвано тем, что большая часть клеток мозга отмерла вследствие получения обязательной дозы электрического тока. Сен-Жермен, также как и она, примется искать помощи у посторонних. Это была гонка, в которой побеждал тот, кто первым заручится чьей-либо поддержкой.

Она крепче сжала руль. Она обычно не придавала особого значения своим столкновениям со смертью, но в этот раз смерть подкралась слишком быстро. Если бы она в тот момент не оказалась на улице, спасая рыбешку, которой среди ночи решил перекусить Элистер, они бы оба погибли. Выпаривание и огонь были верными способами лишить ее жизни. Ее несчастный пруд и без того вскипятили.

Нинон заставила себя думать о настоящем, стараясь очистить и успокоить мысли. Сильных переживаний следовало избегать. Казалось, они срабатывали как приманка, притягивая к ней врага, если тот оказывался поблизости. Прежде удавалось сдерживать свои чувства, но с каждым днем сознание все меньше подчинялось ей. Она не могла рисковать, оставляя за собой ментальный след, по которому он смог бы ее отследить, — тем более сейчас, когда она более-менее точно знала, куда направляется. Она тщательно следила за тем, чтобы не оставить никаких электронных или бумажных зацепок для Сен-Жермена или кого-то еще, кто последует за ней, поэтому не пользовалась ни кредитной карточкой, ни депозитной, ни сотовым телефоном. Но были и другие способы выйти на ее след.

— Извини, понимаю, что это банально, но что поделаешь. Мне нужно выбрать тебе новое имя, согласен? Как насчет Коразон? — спросила она, и лишь потом поняла, что в уме уже так его называла. — Оно довольно милое и станет для тебя отличной маскировкой. Не нужно быть таким щепетильным в вопросах пола.

Кот закрыл глаза. Он не был сентиментален, поэтому ему было глубоко безразлично, как называет его хозяйка, лишь бы она регулярно кормила его и почесывала под подбородком.

Нинон все понимала и не судила строго. Даже будучи ее самым близким другом, кот оставался животным с животным восприятием мира. Он нуждался в крове и пище, а также в физическом проявлении привязанности. Она же не была так проста. Больше не была. Уже долгое время, с момента обретения бессмертия, ее мучил очень непростой вопрос: была ли она лишь разумным животным, которое то и дело озаряли проблески духовности, или одухотворенным созданием, которое послано на землю, чтобы приобрести земной опыт, прежде чем начать новую жизнь? Если верно последнее, то она явно просчиталась, позволив отцу своего врага продлить ей жизнь с помощью прометеева огня. Как же может перейти в следующий мир тот, кто не может умереть в назначенный час?

Не в ее правилах было долго горевать над жизненными неурядицами и посыпать голову пеплом. Она была полностью согласна с Шарлоттой Бронте в том, что сожаления отравляют жизнь, и старалась не испить из этой чаши. Но ненависть, которая не угасла и во втором поколении и будет существовать еще долго — ненависть достаточно сильная, чтобы толкнуть человека на многочисленные убийства и даже причинение вреда коту, — разве это не веский повод на секунду призадуматься и, возможно, еще раз пересмотреть жизненные приоритеты?

Да, но не сейчас.

Нинон вздохнула и поерзала на далеко не роскошном сиденье джипа. Как же ей не хватало «кобры»! Но обожаемая машина вместе с другим домом осталась в Новом Орлеане, куда ей путь заказан из страха быть обнаруженной шпионами Сен-Жермена. Он уже однажды посылал своих миньонов, чтобы те открыли дамбу, и без того разрушенную ужасным ураганом. Тогда он затопил Новый Орлеан при очередной попытке убить ее, а заодно и уничтожить следы своих собственных частых набегов на старые кладбища.

Она сморщила нос. Из-за выхлопных газов невозможно было дышать. Этого следовало ожидать. Из выхлопной трубы вырывались клубы дыма, как из пасти огнедышащего дракона. Ее теперешняя машина походила на жертву «гонок с выбиванием», но для настоящих условий она подходила как нельзя лучше. В этих местах приличную машину, как доверчивую собаку, мог поманить за собой любой, сумевший обойтись без ключа зажигания. К тому же эта машина была быстрее, увереннее взбиралась на пригорки и оказывалась гораздо надежнее других в самый разгар полуденного пекла.

А полдень словно никогда и не заканчивался — он длился целый день, каждый день — в этом краю, затерянном где-то между тем, что уже когда-то было, и тем, что еще должно случиться. Человек был здесь незваным гостем. Иногда на горизонте появлялись серые тучки как намек на спасительный дождь, но дальше намеков дело не шло — матушка природа не трудилась выполнять свое обещание. Нинон даже начала подозревать, что та была на вражеской стороне и пыталась подорвать ее силы, медленно поджаривая на солнцепеке и отказывая в живительном пламени грозы. Это будет одним из способов Сен-Жермена избавиться от нее. Пусть не таким быстрым, как обезглавливание, но таким же действенным.

Конечно же, девятимиллиметровый пистолет, который Нинон сунула себе в носок, служил слабым успокоением.

Коразон фыркнул. Его не волновал ни запах ружейного масла, ни выхлопы.

— Мы должны быть сильными, — пробормотала Нинон.

Обе Америки были достаточно странным местом. Вот уже триста лет она время от времени наведывается в Новый Свет, но до сих пор еще не привыкла к разнообразию ландшафтов. Пейзаж, который открывался перед ней сейчас, был слишком ярким, слишком четким, слишком большим. И этот край был слишком сухим. Рог Dios! Дождя уже никогда больше не будет?

Люди здесь тоже были другими — грубыми, неотесанными, не признающими каких-либо правил игры. Даже тех, которые устанавливали сами.

«Можно подумать, ты когда-нибудь играла по чьим-то правилам», — прозвучал голос, возможно, ее совести.

«У меня были правила. Мои собственные».

Кот приоткрыл глаз и уставился на нее. Казалось, он слышит всякий раз, когда она начинает разговаривать сама с собой, хотя диалог и ведется у нее внутри. Этот голос всегда жил в ней, но лишь в последние недели стал посещать ее ежедневно, вызывая на немного бредовую сократическую беседу Возможно, голос исчезнет, как только она оправится после контузии, — как только она излечится, объятая небесным пламенем.

В надежде заглушить внутренний голос Нинон вставила кассету в плеер, и оттуда полились звуки йодля в исполнении Сордоу Слима. Кот еще некоторое время не спускал с нее глаз. Он не обращал ни малейшего внимания на звуки йодля.

Нинон взглянула на отметку бензобака. Топлива хватало, к тому же, если карта не лгала, она приближалась к главному шоссе — 111. А там, где это шоссе пересекалось с 30, на окраине заповедной территории был расположен город. Бак был еще на четверть полон, когда ей на глаза стали попадаться знаки, оповещающие о въезде в Кватро Сьенегас. Четыре озера — это хорошо. Хотя после Сьерра дель Муэртос — Гор мертвеца — любое название звучало неплохо.

«Oui, но ты по-прежнему не знаешь, зачем бежишь, не говоря уже о том, куда».

Чушь. Она бежала в… Она посмотрела вниз и прочла слова, нацарапанные ею же на карте: отель «Ибарра».

«Я не это имею в виду, cherie».

«Я знаю. Но ты же понимаешь, что мы должны… что-то делать. В Европе не осталось никого, кто мог бы нам помочь, — Сен-Жермен уничтожил всех. След в Греции оказался ложным. Единственным местом, о котором мы слышали, что там якобы есть люди, которые воскресают из огня, является Мексика».

Если верить легендам, то они воскрешались и другими путями. Тезкатлипока, Дымящееся Зеркало, Бог ночи, был заинтересован в жрицах-вампиршах, отобранных из женщин, умерших при родах. Эти существа были по-настоящему страшны, не то что рядовые европейские кровопийцы, не сходящие с киноэкранов. Они любили человеческий мозг не меньше, чем кровь. Конечно, это настораживало, но Нинон так отчаянно нуждалась в помощи, что готова была обратиться за ней к мозгососущим демонам. Она лишь надеялась, что успеет взглянуть на древние каменные скрижали, пока их не украли из музея. И тогда будет иметь более четкое представление о том, с чем ей предстоит столкнуться.

«Ну вот, теперь ты ищешь помощи у нечестивых богов ацтеков?»

«Послушай, да хоть у Дьяво…» — начала было она, но тут же оборвала себя на полуслове.

«Не у Дьявола? — спросил голос. — А почему бы и нет, если он может помочь?»

«Сам знаешь почему. Что-то мне подсказывает, что именно Дьявол загнал меня сюда. Или, по крайней мере, один из его приспешников».

«Возможно. Невзирая на это, мы сейчас колесим по захолустью Нового света в поисках решения наших проблем. По-твоему, это мудро? Разве мы уже исчерпали все остальные возможности?»

«Да, они исчерпаны — преимущественно мертвы и похоронены. Я была бы только рада, если бы ответы на свои вопросы могла найти на небесах, — ты действительно думаешь, что я бы не хотела сейчас нежиться на солнышке в Канкуне? Я уже побывала в райских кущах в поисках Спасителя, но нашла там только змея-искусителя. И никакого дождя — никаких гроз даже там, где они должны были быть. Наверняка тут не обошлось без Сен-Жермена».

Голос молчал. Возможно, из-за того, что кот впился когтями ей в ногу. Коразон выглядел встревоженным. Будто бы догадывался, что его хозяйка постепенно лишается рассудка.

Теперь, когда она задумывалась над этим, то понимала, что в ее райском уголке долгое время не было змея-искусителя, зато было много дождя, пусть даже и без молний. Но как всегда бывало, современный мир стал вторгаться в ее Эдем, и рай постепенно терял свое очарование. На земле, где раньше цвели буйным цветом тропические цветы, пустили ростки роскошные виллы, которые так и оставались бы прелестными архитектурными шедеврами, не поселись там люди.

Ее уголок острова был населен преимущественно американскими экспатриантами, хорошо обеспеченными и беззаботными, — в основном детками трастовых фондов, которые не пожелали идти по стопам мамочек и папочек или производить им внуков, к именам которых крепились бы порядковые номера III или IV. Также встречались незадачливые первые жены, оказавшиеся за бортом, когда их бывшие муженьки отправлялись заглушать кризис среднего возраста покупкой дорогих безделушек, а домой возвращались с какими-то девицами — не в пример моложе и глупее — вместо ожидаемых шикарных машин и «ролексов». Было также несколько ветеранов Силиконовой долины, уставших отражать набеги корпоративных рейдеров, для которых новые приобретения были чем-то вроде кровавого спорта, особенно теперь, когда доткомы терпели крах и становились лакомой приманкой для акул бизнеса. Хотя, раз уж она об этом вспомнила, обитал на острове и один из таких убийц-разорителей доткомов Силиконовой долины.

Среди прочих была парочка бухгалтеров, также жертв «технобума», промышлявших составлением «липовой» отчетности, но однажды пришли официальные лица, которым это пришлось не по вкусу, и выслали исковые ордера. Был даже один парень, который зарабатывал на жизнь тем, что стал донором мочи для спортсменов-профессионалов, которые самостоятельно не могли пройти допинг-контроль. Все они были забавными соседями, легкими в общении, с аппетитами, присущими остальной части современного мира, но обладающими более умеренным метаболизмом. Они чем-то напоминали ей общество, в котором она росла, — люди, воспитанные в семьях, где слова «зима» и «лето» воспринимались не как времена года, а скорее как курортные сезоны, например «зимой — Вейл, летом — Хэмптонс», но которые от многого отказались ради более скромного, уединенного образа жизни. Они понимали, что географическая близость еще не означает дружбу.

Но кем бы они ни были в прошлом, сейчас все они стали духовными детьми Джимми Баффетта и невозмутимо, с удовольствием потягивают «Маргариту». Также мало они интересовались и ее жизнью. Что для нее было огромным плюсом. По правде говоря, эти люди не блистали интеллектом, соседские отношения носили весьма поверхностный характер, из-за чего она порой чувствовала себя одинокой, но в остальном была полностью довольна таким положением вещей. И уж тем более это было гораздо лучше того, как ей приходилось жить сейчас. Было гадко осознавать, что у нее и дома своего нет. Нинон вздохнула, кот тоже.

Несправедливо было бы утверждать, что все последнее время она не вылезает из захолустья, даже несмотря на то, что во время своего последнего приезда в Мексику сельскую она останавливалась в маленьком отеле в Гуанахуато около Музея мумий, который явно значился в почтовых справочниках ада.

Она затруднялась сказать, что побудило ее тогда посетить этот музей, поскольку ни в одной из легенд о воскрешениях мумии не значились, и, как правило, она избегала подобных мест — кладбищ и церквей, которые служили местами для поклонения культу мертвых. Ей хватило этого с головой на свое восемнадцатилетие. И тем не менее что-то заставило ее войти в это ужасное стеклянное здание, возведенное в честь мертвецов.

Предыстория возникновения музея была, с одной стороны, ужасна, а с другой, если вы любитель «черного» юмора, забавна. Эти несчастные останки откопали на кладбище Св. Себастиана еще в тысяча восемьсот пятьдесят третьем году из-за задолженности по налогам перед местными органами власти, хотя каким образом стали бы мертвые платить налоги…

«Тебе же как-то это удается, — немедленно отозвался внутренний голос. — А ведь ты уже много веков как мертва».

От этих слов она испуганно хихикнула.

«А что, хорошая идея для комиссии по франшизному налогу, — тем временем продолжал голос. — Годичный кладбищенский сбор, которым облагается каждая семья в Америке. Его можно включить в билль о налоге на собственность. И если ты не уплатишь налог, то в наказание они выкопают твою любимую бабушку и сделают экспонатом музея».

Нинон зажала рот ладонью, чтобы хоть как-то унять жуткий смех, переходящий в кашель. Раньше она не находила тему смерти или налогов забавной — ни вместе, ни по отдельности. Это было одним из признаков того, что ее разум слабеет.

«В тот год выкопали сто девяносто девять душ, тела, захороненные в угле и извести, достали из усыпальниц и перевезли в новое здание на окраине города», — радостно вещал экскурсовод перед посетителями музея.

Стоило им начать поиски, как тут же нашлись другие кладбища, где мумификация тел произошла естественным путем, а посему их тоже откопали. В общей сложности вышло одна тысяча двести восемнадцать. Тела выкапывали и дальше до тех пор, пока в тысяча девятьсот пятьдесят восьмом году не были внесены поправки в закон, и практике взимания этого кладбищенского сбора был положен конец.

Если Нинон правильно поняла экскурсовода, чей испанский был настолько далек от литературного, насколько это вообще возможно, то есть свидетельства того, что пара людей были похоронены заживо. Эти несчастные проснулись в кошмарных гробах в удушливой темноте гробниц, куда поместили их тела. У одной бедняжки руки оказались подняты вверх, а на лице остались царапины от ногтей. Прижизненное погребение, вот как это называется. В наше время в условиях современной медицины подобное встречается не так часто. Если только, конечно, это кому-то не понадобится. Иногда во время революций солдаты торопились поскорее предать земле тела своих врагов, упокоить их в братских могилах. А уж психов с извращенным вкусом во все времена было предостаточно.

Нинон поежилась от этой мысли. Уж она-то знала, каково это воскресать из мертвых в одиночестве и темноте.

Все экспонаты музея производили гнетущее впечатление. На многих телах не было одежды, за исключением разве что туфель и носков. Но самое неизгладимое впечатление на нее произвело иссушенное тело беременной женщины. Экскурсовод, игнорируя либо уже перестав замечать ужас в глазах посетителей, тем временем рассказывал о природной засоленности и нитрации почвы, что и вызывает мумификацию тел. Нинон склонилась к витрине, в которой находилась самая молодая мумия в мире, и ощутила знакомую тяжесть неприязненного взгляда. А поскольку единственный мужчина в зале был давно мертв, да к тому же без глаз, она испытала привычный ужас. Оцепенение поползло по телу, делая ее холодной и слабой, словно жертва вампира. Никогда ее страх не оказывался беспричинным либо вызванным неуемной фантазией. Она не могла ошибиться — интуиция слишком часто предупреждала ее о надвигающейся опасности, посылая леденящие тело сигналы, предвестники беды. Она всякий раз ощущала, когда Сен-Жермен прокрадывался в ее сны. Сон превращался в полумрак, в котором двигались жуткие тени, в бесконечный коридор, освещенный лишь призрачным светом Рук Славы, завоеванных его отцом. Но никогда раньше он не приходил днем, с тех самых пор как она сбежала из Нового Орлеана. Это было плохим знаком. Это означало, что круг его поисков сужается.

Она немедленно покинула Гуанахуато и отправилась в пустыню Чихуахуа, потому что до нее долетели слухи о странных ритуалах, проводимых там во время летних гроз, как то воскрешение мертвых, изменение облика, левитация. А еще потому, что гостиничному клерку она сказала, будто поедет совсем в другом направлении. Для стремительного бегства из города, отказа от долгожданного душа в номере отеля не было конкретных причин, за исключением разве что обостренного чувства опасности, которое говорило о том, что преследователь дышит ей в затылок и что снова нужно бежать как можно быстрее и как можно дальше.

Элистер — нет, теперь уже Коразон — не горел желанием снова отправляться в дальний путь на их видавшем виды джипе, заслуженном ветеране автомобилестроения, который наверняка одним из первых сошел с ленты конвейера и, конечно же, был напрочь лишен такой мелочи, как амортизаторы. Поначалу кота хоть как-то развлекали птицы в шипах агав и нелепый вид мексиканской луговой собачки. Когда они проехали длинный, в форме трубки кактус, неотъемлемую часть настоящей пустыни, он перестал разглядывать наскучивший пейзаж и снова задремал. Это было мудрым решением, так как, чтобы быть на высоте, кот нуждался в восемнадцати часах полноценного сна.

Нинон понимающе охнула и полезла в сумочку за лакричной конфетой, чтобы смягчить кашель. По вкусу конфета напоминала анисовое драже, которые она обычно ела на ночь, чтобы освежить дыхание перед встречей с любовником. Конфета растаяла на языке и растеклась во рту сладким вкусом лакрицы. Этот вкус не соответствовал миру вокруг. Место, в котором они сейчас находились, было скорее горьким, нежели сладким. Оно резало глаза, во рту стоял неприятный привкус. Более мягкая природа казалась ей почти съедобной, любое растение можно было использовать для кулинарных изысков. Таким был берег ее детства: залитые солнцем земляничные поля, заросли апельсиновых деревьев, выращиваемых в теплицах, молочные фермы с нежнейшей травой, где фермеры делали широкие круги козьего сыра и пекли домашний ржаной хлеб, которым угощали путников и школьниц-беглянок. А потом были цветочные просторы лугов в Грассе…

Коразон дернулся во сне и тихо заворчал.

Но это место было совершенно другим, даже кот понимал это. Все здесь было колючим и грубым. Человек, которому случится потеряться в этой пустыне, умрет с голоду или отравится, если, конечно, сначала его не прикончит солнце. Если бы у нее был выбор, она бы устроила себе сиесту и проспала до тех пор, пока жара не уляжется, — даже если, поворачиваясь на бок, ловишь запах Судьбы на подушке рядом с собой. Ты знаешь, что это Смерть приходила и делила с тобой ложе, в то время как ты бредила демонами и призраками.

Ей нужно было отдохнуть. Покой, передышка от бесконечных тревог казались чем-то призрачным, недостижимым. Этой ночью, несмотря на полное моральное и физическое истощение, они с Коразоном не сомкнули глаз, так и пролежав всю ночь в убогой, душной гостинице в крохотном городке без названия, настолько мал он был. Хотя гостиница — это громко сказано, просто двухкомнатная халупа из необожженного кирпича, построенная рядом с полуразвалившимся баром, воздвигнутом еще в тысяча девятьсот двадцать девятом году в приливе непродолжительного воодушевления и трудового энтузиазма. Ни гостиница, ни бар, в котором она рискнула поужинать — иначе это не назовешь, — не видели тряпки и швабры с самого дня основания. Пожелтевшие простыни в ее комнате были припорошены чем-то подозрительным, поэтому она просто стянула их с кровати, постелив прямо на голый матрас свой спальный мешок. Наверное, в кровати жило несметное количество насекомых, а в углах комнаты виднелись прямые доказательства того, что по доскам пола, как по проспекту, разгуливали грызуны всех размеров и мастей. Несколько хвостиков скорпиона позволяли предположить, что является любимым блюдом обитателей.

Да, сон бежал от нее, но, чувствуя себя в безопасности за толстыми стенами и тяжелой дверью, к которой на всякий случай был придвинут еще и стул, Нинон наконец-то перестала паниковать после происшествия в музее и смогла трезво решить, как быть дальше. Прожить остаток своих дней, если это вообще можно было назвать жизнью, в местах, подобных этому, ее не устраивало. Во что она превратилась? В последнее время она только и делала, что спасалась бегством, никогда не встречаясь с врагом лицом к лицу. Хуже того, вот уже двадцать лет, как она не может позволить себе завести друзей, по крайней мере из числа людей. И у нее не было ни близких людей, ни любовников с тех пор, как умер Сен-Эвремон. Она была одна, не считая мышей и мух… и кота.

Словно в ответ на ее мысли из замочной скважины выполз маленький таракан и пробежал по спинке единственного в комнате стула. Он остановился на полпути и поднялся на задние лапки. Казалось, он насмехается над ней: «Buenos noches, Senorita gringa. Добро пожаловать в эту perrera, пристанище для бродяг и отщепенцев. Я уверен, теперь вы останетесь с нами навсегда. Моя миллионная родня и я с удовольствием познакомимся с вами поближе, будем спать с вами, делить пищу, плескаться в выгребных ямах. Я отлучусь ненадолго, чтобы сообщить им о вашем приезде. Устроим сегодня вечеринку?» Затем он пропел: «Porque necessito marijuana que fumar».

La cucaracha сказал бы еще что-то, если бы Коразон не посчитал нужным его съесть, а поскольку таракан издевался над ней, Нинон позволила коту насладиться трапезой. Не то что бы она была без ума от его новых предпочтений в еде, но не думала, что от насекомого будет много вреда. Тем более что год назад он пристрастился к употреблению горных скорпионов, даже несмотря на то, что яда в них хватало, чтобы лишить кота всех девяти жизней и в придачу расправиться с неистребимыми бородатыми козлами. Он также скучал по замороженному зеленому горошку и был настроен крайне негативно к произошедшим в его рационе переменам.

Нинон смотрела, как он ест, — для нее это была возможность отвлечься, пусть даже по столь отвратительному поводу. Однако уничтожение насекомого длилось недолго, и вскоре они с Коразоном снова размышляли в тишине, такой же глубокой и торжественной, как безмолвие храма, но от которой хотелось застрелиться.

Она прекрасно понимала, что в конце концов придется прекратить бегство от Сен-Жермена и продумать план столкновения с заклятым врагом. Этот человек сейчас был известен как Рамон Латигазо, крупный владелец недвижимости, но уж она-то знала, что под этой маской скрывается сын Черного человека. Именно Рамон, он же Сен-Жермен, был сыном того самого змея-искусителя, предложившего ей плод с дерева несчастий. Это он гнался за ней, а не Черный человек собственной персоной. Об этом следовало помнить. Потому как одно дело отец, и совсем другое — сын. Черный человек погиб в Нью-Йорке на прошлое Рождество от руки лорда Байрона — да благословит его Господь за то, что избавил мир от этого полоумного чудовища. У противника, с которым она столкнется сейчас, свои сильные и слабые места.

Следующий шаг в их танце смерти может быть за ней, если она решится его сделать. Она была не в восторге от этой мысли, но стоит ей перейти в наступление, начать отстаивать свои интересы, как шансы на выживание существенно возрастут.

Единственным положительным моментом в покушениях Сен-Жермена на ее жизнь было то, что Нинон больше не чувствовала себя виноватой за то, что собирается стереть его с лица земли. На угрызения совести не оставалось времени. Это будет не убийство, а самооборона. Ее сознание, в котором скопились опыт и знания нескольких прожитых жизней, хорошо развитая логика и саднящие душу воспоминания, постепенно угасало. Она чувствовала, как начинает понемногу раскисать. Ее былая способность казаться уверенной в себе, контролировать выражение лица, сдерживать рвущиеся наружу эмоции тоненькой струйкой мучительно вытекала наружу. С каждым днем она все меньше походила на человека. Ее легкие возвращались в прежнее упадочное состояние. Но даже не это теперь толкало ее на борьбу с Сен-Жерменом и поиски темного дара Мексики — дара, который наверняка станет ее проклятием, если она до сих пор еще не проклята. Нет, она искала способ обрести былые силы не для того, чтобы спасти жизнь или избавиться от боли, а чтобы остановить Сен-Жермена, пока тот не впустил в мир новое зло. А в том, что он задумал нечто подобное, она ни на секунду не сомневалась.

И она сделает это, как только достаточно окрепнет.

Либо раньше, если ей не суждено вновь стать сильной.

В соседнем помещении заскрипела кровать, и сквозь осыпавшуюся штукатурку в ее комнату проникли недвусмысленные звуки, но только одного из партнеров. Партнерша же хранила молчание, которое наталкивало на мысль, что она принадлежит к числу надувных резиновых барышень. Нинон слушала с легким любопытством, как мужчина пытался договориться со своим мужским достоинством, используя при этом такие живые и емкие выражения, о существовании которых она раньше и не подозревала, по крайней мере в испанском. Спустя две долгие минуты любитель постонать разразился таким хвалебным йодлем, что ему бы позавидовал сам Слим Уитман, в то время как Коразон лишь пренебрежительно фыркнул. Нинон была с ним согласна. Она с презрением относилась к торопливости и небрежности в столь тонком деле.

«Зачем ты это сделала? — внезапно спросил голос. — Зачем ты приняла темный дар Диппеля?»

Нинон отвернулась от стены и пожала плечами. В свое время такой выбор показался ей правильным, сложно было устоять перед заманчивым предложением обрести вечную красоту. Слишком много ее друзей умерли молодыми от ужасных болезней. Еще больше людей были обезображены оспой, их нутро оказалось таким же испорченным, как и их плоть, когда они потеряли всякую надежду вступить в брак и горечь одиночества отравила их души. В год, когда она стала жертвой замысла Диппеля, смерть опустилась на квартал, в котором она жила в Париже, практически на все окрестные дома обрушилась эпидемия чумы. Ее собственное здоровье угасало с каждым днем, когда на пороге дома в день ее восемнадцатилетия возник Черный человек. Его предложение долгой, здоровой, прекрасной жизни показалось тогда ответом на ее молитвы. Впрочем, он забыл упомянуть, что речь идет о вечной жизни. И о молнии, огнях Эльмо — пламени, от которого выворачивает наизнанку и в которое она должна окунаться каждые полвека, чтобы поддерживать свои силы, но эффект от которого постепенно снижается. Он также не сказал ей, что она будет жить вечно, а сознание будет медленно покидать ее, пока она не совершит грех самоубийства.

«Грех? Ты до сих пор в это веришь?»

Да, часть ее все еще верила. Можно вырвать девочку у Церкви, но нельзя вырвать Церковь из девочки. И это была горькая правда. Ребенком она жила в мире религиозных оков и предубеждений, которые подавляли все душевные порывы. Три раза в день месса и часы молитв в промежутках. Она попыталась сбежать от этой непроходимой серости, живя с отцом-гедонистом, а затем получая «мужское» образование, которое давало пищу для ее живого ума. Но никакой из этих вызовов, брошенных обществу, не сделал ее по-настоящему свободной: один раскрепостил ее тело, другой — мозг, но ни один не расковал душу. Один из родителей должен выиграть в схватке за мировоззрение ребенка, и она предпочла музыку, математику, познания и, чего уж таить, гедонизм заточению в стенах монастыря. Но, несмотря на принятое решение, внушения матери, заложенные еще в раннем детстве, прочно укоренились у нее в душе, не давая навсегда проститься с прошлым. Она старательно работала над собой, чтобы избавиться от материнских нравоучений, но они прицепились как репей. Детские воспоминания могут быть строжайшим наставником, тираном ума, которого не так-то просто свергнуть. Возможно, она любила Бога, но вместе с тем и боялась Его.

Ее решение съездить к заклинателю в Жантийю было последним демонстративным актом неповиновения, наивной попыткой сбежать от родителей, каждый из которых тянул одеяло на себя. Знакомство с ним преподало ей один из важнейших жизненных уроков: оковы, не дающие свободно дышать, были внутри нее, а не снаружи, и посторонний человек не мог дать ей долгожданной свободы, пока она ограничивала себя чужими ожиданиями.

Меа culpa. Черт побери! Кто же мог предположить, что все гак далеко зайдет?

«Cherie, мне бы не хотелось, чтобы ты ругалась по-американски. Это вульгарно».

Нинон взглянула на кота, изо рта которого до сих пор торчали две крохотные шевелящиеся лапки, и подумала: «Вот это вульгарно».

— Лапочка, тебе нужна салфетка.

Коразон просто облизнулся и деликатно отрыгнул. И снова перевел взгляд на масляную лампу, которую все это время восхищенно разглядывал. Ему всегда нравилось дрожащее пламя свечи, особенно в безлунную ночь. Он был идеальным другом. Тем вечером она полностью разделяла его потребность в свете. В пустыне ночь была всеобъемлющей, не то что в городе. Но даже в этой кромешной темноте им было негде спрятаться. Они пребывали в темной половине мира, где обитали темные создания темной наружности, поэтому она тоже предпочитала не гасить на ночь свет.

Но той ночью она не то что бы очень нуждалась в свете. Нинон посмотрела на ставни. Лунный свет пробивался сквозь них и резал темноту на дольки. Невольно она снова подумала о Сен-Жермене. Его улыбка тоже была похожа на месяц, с той лишь разницей, что она никогда не меркла, а практически непрерывно озаряла все вокруг. Как и луна, она была прекрасной и холодной. Но люди не замечали ее холода, так их ослепляло его физическое присутствие. А те, кого не подкупала его чертовская привлекательность, таяли от его завораживающего голоса. Он был обаятелен, красив. И бездушен. Он был во много раз хуже своего отца, который хотя бы занялся темным промыслом из любви к науке.

«Ты боишься его до дрожи в коленках, — отметил голос. — Даже больше, чем отца».

Она видела Черного человека лишь однажды, еще в прошлом веке, но этого оказалось достаточно, чтобы вызвать у нее отвращение. Первым делом она отметила для себя, что отец Сен-Жермена напоминает гнилой сыр. С ее обостренным обонянием он показался ей жутко зловонным, тошнотворный запах выходил наружу через поры в его восковой коже. Его тело само по себе было желтоватым, как прогорклый жир, с провалами оспин, покрывавших лицо и руки. Это выглядело так, словно он гниет изнутри.

И все же, несмотря на все его уродство, отец не был и наполовину так страшен, как красавец-сын. Этот прекрасный безумец. Он был самоё зло.

Равно как и она. Она тоже была немного не в себе и чертовски красива. Она не могла точно сказать, была ли она злом. Это являлось одной из отличительных особенностей ее положения — большинство злых существ не считали себя таковыми. Они даже не подозревали, что творят зло.

«Конечно же, он пугает меня. Глядя на него, я смотрю в свое темное отражение, предостережение о том, что могу стать такой же». Эта мысль не была продиктована тщеславием. Нинон уже давно перестала гордиться своей знаменитой красотой и обаянием, которые сделали ее звездой Парижа более чем на три четверти века. Как и Сен-Жермен, она была одаренным художником и музыкантом, воспетой обществом и вознесенной до небес. Их обоих почитали за взгляды и умение владеть сердцами людей.

Однако в этом объяснении была не вся правда. Она боялась Сен-Жермена большей частью потому, что однажды он чуть не соблазнил ее. Это бы произошло, если бы она не заглянула ему в глаза, затуманенные преждевременной радостью победы от сознания, что удалось сломить ее сопротивление. В тот момент она поняла, что он хочет не столько ее тело, богатство, секреты, сколько ее душу. Ей оставалось только догадываться, как он собирался ею распорядиться.

Какой же дурой она была! Словно ослепла!

Ее внутренний голос вздохнул:

«Что ж, есть определенная польза в том, чтобы сожалеть о том, чего не воротишь. А теперь тебе нужно поспать. Элистер тебя посторожит».

«Коразон, — поправила она. — Элистер сгорел во время взрыва, вместе со мной».

Нинон проснулась с чувством решимости. Настало время перейти в наступление.

Они с котом рано покинули гостиницу, отказавшись даже от завтрака, зато заправив джип и наполнив две запасные канистры бензином. Запах бензина напомнил ей о недавнем пожаре, в котором она едва не погибла, и о том, насколько жалкой она выглядела с опаленными волосами.

«Ты сегодня немного не в себе, не так ли?»

Нинон мрачно рассмеялась и тут же закашлялась. Смех был не самым подходящим ответом на вопрос, но именно это она делала все чаще и чаще, постепенно теряя над собой контроль.

«Это мудрый план? В газете написано, что у местной полиции сейчас учения в этих местах. Возможно, они охотятся на наркоторговцев. Хотя кто знает? Ходят слухи, что военным в США тоже стало известно о тебе. Как и об остальных экспериментах Диппеля».

Нинон поежилась. Это вполне могло быть правдой, особенно после того как американское правительство совершило облаву на многоэтажку, в которой жил Байрон. Но даже если они что-то и накопали, это еще не значит, что они станут делиться информацией с мексиканскими Federales. Ни один здравомыслящий человек не рискнет в открытую распространяться об экспериментах в духе Франкенштейна, тем более посвящать в них коррумпированных иностранных чиновников. И даже в США найдется совсем немного ненормальных, которые бы не только обладали уровнем доступа к секретным данным, какой есть только у генералов и божков местного масштаба, а еще услышали эту историю и поверили в нее. По крайней мере, так Нинон себя успокаивала. Ее защитой была крайняя нелепость правды.

Она рассмеялась, но как-то без настроения.

Хорошо, что по этим проселочным дорогам никто не ездит, потому что у нее не было никакого желания сбавлять скорость или соблюдать меры предосторожности. Отныне и навеки. Да, сегодня она как никогда четко понимала, куда — если не зачем — они движутся. Они с Коразоном ехали в вечно белый край Кватро Сьенегас, чтобы найти кровожадное божество, живущее в пещере, которое перемещается по подземной реке и собирает там души. Конечно, это была поистине сумасшедшая затея. К тому же опасная. Но других вариантов у нее не оставалось. Люди говорят, что лучше иметь дело со знакомым тебе дьяволом, но они ошибаются. Иногда дьявол, с которым раньше не связывался, более предпочтителен. Особенно когда нуждаешься в особых силах, таких, которые помогут справиться с врагом, владеющим магией и командующим демонами. На худой конец, все, чем она рискует, это навлечь на себя гнев божества.

Демоны? Но возможно ли это? Может ли она доверять собственным ощущениям? Может, эти монстры — всего лишь вымысел?

«Они вполне реальны», — заверила она себя. Ей нужна была защита от них и от того, кто их послал.

«Говорят, cherie, что бесплатный сыр бывает только в мышеловке. Зачем Дымящемуся зеркалу тебе помогать?»

Нинон вздохнула.

«Я знаю, что за все придется платить. Поверь, уж я знаю. Я заплачу, сколько бы это ни стоило».

У нее просто не было выбора.

Нинон взяла в руки перо и быстро написала:

Это послужит прощальным письмом. Она не хотела причинять страдания друзьям своей якобы безвременной кончиной, но настало время уходить. Она больше не могла скрывать того, что не стареет.

И это на самом деле может стать ее концом, если молния не вернет ее к жизни. Вот уже в третий раз она бросается в огненные объятия, и с каждым разом исцеление протекает все медленнее, а значит, ее сердце и мозг постепенно теряют способность восстанавливаться. Но эту процедуру нельзя было откладывать в долгий ящик — она знала, что может в одночасье постареть. Меньше чем за месяц у нее выпадут волосы, суставы скрутит артрит, резко упадет зрение, а легкие наполнятся жидкостью. Болезнь после долгой спячки, длиной в несколько жизней, возьмет свое и сожрет ее изнутри. Но даже тогда она не умрет.

Часть ее хотела сдаться и покончить со всем этим. Но будет ли это самоубийством? Если бы Бог не хотел оставить ее в живых, стал бы он посылать Черного человека ей навстречу? Безусловно, на нее возложена некая важная миссия.

Она прожила девяносто лет в окружении лучших умов в области философии и религии, но так и не нашла ответа на свой вопрос. Что ж, на все воля Божья — она всецело доверится Ему. Она будет жить, если Он того желает. В противном случае — сгорит в огне.

Нинон отложила перо и вздохнула.