Найди свое счастье

V

Должен существовать особый ад для тех, кто умышленно причиняет зло другим людям. Тед вспоминал боль, появившуюся в глазах Дорис, когда он солгал вечером в четверг. И слезы, что навернулись на ее густые ресницы, и как она растерянно заморгала и отвернулась. И как он холодно и поспешно пожелал спокойной ночи Кэт, спустившейся проводить гостя, после того как Дорис, не попрощавшись, оставила его сидящим за обеденным столом. Можно было прийти в отчаяние от того, как кончился вечер.

А все потому, что он солгал.

Человек, с которым обруилась Дорис, был его луший друг, и он сожалел, что ничего не сделал, чтобы помешать их браку. Сожалеть можно было о миллионе вещей, но только не о близости с ней. Господи, он все отдал бы, чтобы повторить это еще, и еще, и еще…

Ради чего же было говорить неправду? Ну почему он не посмотрел ей прямо в глаза и не ответил искренне:

— Нет, Дорис, я никогда не жалел об этом.

Может быть, он не посмел это сказать потому, что считал себя виновным в гибели Грега, а она этого не знала.

Или потому, что он дал обещание: "Я буду держаться в стороне от нее, Грег, клянусь тебе".

Помешала сказать правду и собственная необузданность, уже принесшая ему немыслимые страдания. Боже, как он переживал! Только на этот раз все могло быть еще хуже. Ведь теперь ему была нужна не только жена Грега, но и его дочь. Он хотел стать частью их жизни, которую так бездумно исковеркал много лет назад и к которой сейчас не вправе прикасаться.

Он хочет занять место Грега в их семье.

И он не стал причиной того, что это место свободно.

Но все это не оправдывает его ложь.

Ничто и никогда не оправдает его, если он причинит ей новую боль.

Господи, да неужели только на это он и способен…

Заглянув в стенной шкаф, он снял коробку с верхней полки. При очередном переезде он обязательно освобождался от всего лишнего — от старой одежды, старых книг, от ставших ненужными сувениров, — но эта коробка сопровождала его повсюду. Она пережила шестнадцать лет разъездов благодаря металлическому шкафчику, в который он запер ее. Пережила даже тот трагический взрыв. Погибли десятки парней, еще больше было ранено, а этот жалкий короб с его скудным содержимым остался целым и невредимым.

Вернувшись в ярко освещенную спальню, он поставил картонку на кровать и открыл ее. Находившиеся внутри предметы, как и фотографии, которые Дорис разглядывала в гостиной, были его сокровищами. Они напоминали о добрых временах в жизни.

Немного добра — за тридцать пять лет.

А вот и другие снимки: матери и отца, его самого с Джуди, несколько фотокарточек Грега и портрет Дорис. Плохого качества моментальный снимок, сделанный кем-то однажды ночью в ее квартире. Освещение было скудным, комната — как в тумане, но, черт побери, девушка была красива.

Сохранилась и модель самолета, которую помог закончить отец всего лишь за несколько дней до своей смерти, и карманная книжка любимого писателя, подаренная ему Дорис. Перочинный ножичек отца. Все открытки и письма от Джуди — они давно перестали приходить. Украшенная гербом их школы грамота за участие в легкоатлетических соревнованиях. Несколько значков за выигранные забеги.

В углу коробки была и цель его поисков — бейсбольный мяч. Старенький, утративший свой белый цвет, со стершейся надписью. С этим мячиком он был капитаном всех бейсбольных команд, в которых играл пацаном. В его округе мало кто мог приобрести нужную экипировку. Жившим там семьям едва хватало зарплаты, чтобы оплатить аренду жилья и продукты. Он же имел все снаряжение и потому главенствовал в играх. И он был гордым обладателем этого мячика.

Со вздохом он оставил мяч на кровати и поставил коробку на место. Наступил субботний ветер и, если Дорис не передумала, Кэт ждала его. Он должен бы пощадить самолюбие женщины, но если дочь окажется разочарованной, виноватой в этом будет ее мать, а не он.

Когда несколько минут спустя он подъехал к их дому, Кэт стояла на подъездной дорожке и колотила бейсбольным мячом в стену дома медленно и размеренно, чем могла довести мать до безумия. Увидев гостя, девочка сунула мяч под мышку и повернулась в его сторону.

— Я боялась, что вы не приедете, — радостно закричала она.

— Мы же договорились о точном времени, ведь так?

— Мне казалось, вы захотите позавтракать с нами. Каждую субботу мы ходим на ланч в одну пиццерию недалеко от нашего дома, но мама сказала "нет". Вы случайно не поругались с ней?

Он засунул руки в задние карманы джинсов.

— Почему ты так думаешь?

Кэт пристально посмотрела на него.

— Потому что она ушла наверх и оставила вас одного в четверг вечером. Потому что не спустилась вниз, чтобы пожелать вам спокойной ночи, когда вы уходили. Мама придерживается хороших манер и никогда никому не грубит. Никому, как бы плохо они себя ни вели.

Итак, Тейлор-старшая любезна со всеми на свете, кроме него. Что еще нового?

Он подошел к девочке поближе.

— Если ты против моего появления здесь, мне придется уехать. Я у вас потому, что обещал, а я всегда… В общем, стараюсь делать то, что обещал.

Кэт задумалась на минутку, потом вдруг бросила себе под ноги мяч.

— Спрошу у мамы, — недовольно пробурчала она. Подойдя к парадной двери, девочка вежливо постучала, вместо того чтобы просто войти. Дверь тут же открылась и в ней промелькнула Дорис. Мать с дочерью перекинулись несколькими словами и Кэт вернулась, одним прыжком миновав ступеньки.

— Ма говорит, вы можете войти.

Она могла по крайней мере выйти и хотя бы взглянуть на него. Хоть бы позволила увидеть себя, если не желает смотреть на него.

— Ты всегда стучишь в свою дверь? — спросил он, следуя за Кэт к заднему двору.

— Мама моет полы, поэтому не хочет, чтобы я по ним ходила, и заперла парадную дверь. Мне приходится пользоваться черным ходом.

Задний двор не был так ухожен, как передняя лужайка. Здесь росли старые деревья, ронявшие пересохшие ветки и листву на дорожки и некошеный газон, на крышу веранды. Цветы с этой стороны дома выращивали только в горшках — красные герани, петунии и азалии, отдыхающие после буйного весеннего цветения. Трава росла редко — слишком много тени.

Кэт оставила на задней веранде две перчатки — все же две, заметил он, хотя она и думала, что он не придет, — но не принесла мячик, надеясь на него. Его рука легко вошла в перчатку Грега. Немного свободна — хозяин был крупным мужчиной, — но вполне годилась.

У девочки оказалась сильная бросающая рука — даже сквозь перчатку его ладонь ощущала силу ее броска, но точность оставляла желать лучшего. Он сделал несколько подсказок, но в основном служил ей целью.

— Ты играешь в команде? — спросил Тед через некоторое время.

— Не-а. — Она остановилась, чтобы заправить волосы под кепку. — Мама говорит, что я могу играть только в одну игру, потому что тренировки занимают слишком много времени, и я выбрала футбол. Но мне он уже немного наскучил. Футбол мне нравится, но в нем легко поломать ноги или руки, а если это случится, мама запретит мне спорт вообще.

— А ты играешь когда-нибудь в куклы или во что-то в этом роде?

— Это еще зачем? — Она бросила мяч с особой силой. — Только потому, что этим занимаются девочки?

— Я этого не говорил, просто спросил.

Стянув перчатку, она обтерла руку о свою рубашку.

— Бабушка Джеймсон — это мамина мама — говорит, что я должна вести себя как девочка. Она хочет, чтобы я носила платья с оборочками, и покупает мне банты для волос и туфли, которые жмут. А бабушка Тейлор заставляет ее забирать их обратно. Она говорит, что неважно, как я себя веду, лишь бы не хулиганила.

Тед мог бы и догадаться о подобном обращении. Мать Дорис воспитывала только дочерей. Все три были симпатичными, женственными и отнюдь не сорванцами. Миссис Тейлор, напротив, воспитала трех мальчиков — атлетически сложенных и хулиганистых. Кэт явно унаследовала озорство и свои спортивные увлечения от отца.

— Ты часто видишься со своими бабушками и дедушками? — спросил он, бросая ей мячик.

— Довольно часто. Они же живут недалеко отсюда. Мои тетки часто забирают меня в субботу вечером, и я ночую у них. Каждое лето мои дедушки берут меня на рыбалку в глубокой воде. Мама однажды поехала с нами просто посмотреть, что это такое. И как же она разболелась! Почти все плавание она провела в ванной комнате яхты. Сказала, если мы немедленно не вернемся на берег, то можем выбросить ее за борт и дать ей утонуть, потому что более несчастной уже и быть не может.

Брошенный ею мячик пролетел над его головой справа, и девочка кинулась за ним. Разгоряченный, вошедший в азарт, Тед побежал вслед, но юная спортсменка обогнала его и радостно засмеялась. Подобрав мяч, они уселись на траве.

— Вы когда-нибудь выходили в океан? — спросила она, утирая лицо рукавом.

— Пару раз я был в круизах по морям и океанам.

Кэт восторженно посмотрела на него.

— Настоящие путешествия? Или на военном корабле?

— На военном.

— Когда я была маленькой, я слышала разговоры о круизах по Средиземному морю и думала, что это увеселительные плавания, знаете, как в телевизионной рекламе. И даже хотела поступить на службу в Военно-морские силы и плавать через океан, пользоваться на корабле бассейном, развлекаться и есть всякую вкуснятину. Все равно, что на каникулах. Потом я узнала, что все вовсе не так весело, как показывают по телевизору.

Она говорила так серьезно, что Тед не мог удержаться от смеха.

— А когда ты, Кэтти, перестала быть маленькой? Тебе сейчас уже девять.

— Мама говорит, что мне девять и скоро исполнится сорок девять. А дед сказал, что я родилась старой.

Сзади со скрипом открылась дверь дома.

— Детка, — позвала мать, — подойти сюда на минутку, пожалуйста.

— Давайте сделаем вид, что мы не слышим, — предложила озорница. — Если я пойду, мама придумает для меня какое-нибудь дело. Всегда так бывает, когда она вежливо просит меня. А я бы просто посидела здесь в теньке.

Тед отдал ей перчатку и поднялся.

— Ты делай вид, что не слышала, а я узнаю, в чем дело. Мне так и так нужно поговорить с ней.

— Вы собираетесь извиниться за то, что вели себя ужасно в тот вечер?

Он ухватил козырек ее кепки и натянул ей на лицо.

— Твоя мать права. Ты слишком любопытна.

— Если я передумаю и войду в дом, я не застану ваших поцелуев или еще чего? — поинтересовалась она, игриво выглядывая из-под козырька. — Я спрашиваю потому, что мне не нравится смотреть на такие вещи, разве только по телеку — тогда можно просто выключить его.

Он успел сделать уже несколько шагов, потом вернулся и присел на корточки.

— И часто ты видишь здесь такое?

Ее лукавая улыбка была под стать ехидному голоску.

— Не скажу, мистер Хэмфри.

— Ну, ты тот еще ребенок! — Стянув с нее кепку, он разлохматил волосы и пошел через двор. Через мгновение мимо пролетел сильно пущенный мяч.

На маленькой квадратной площадке стояли столик для пикника из красного дерева, бамбуковые стулья и газовый гриль. Три ступеньки вели на веранду. Она была занята гамаком и потрепанным плетеным креслом-качалкой. Еще одна ступенька вела в дом. Гость оказался в небольшой прихожей. В кухне рядом чем-то занималась хозяйка.

Она стояла к нему спиной и тихо подпевала радиоприемнику. На ней были бледно-голубая мужская рубашка на пару размеров больше и обтягивающие белые джинсы. Босые ноги придавали ей уязвимый вид. Он постоял в двери, наблюдая, и тихо вошел в кухню.

— Долго же ты шла, — сказала Дорис, не оглядываясь. — Возьми, пожалуйста, пару стаканов из шкафчика, миленок, и наполни их льдом. И передай мне лимоны со стола.

Он взял один и, подойдя сзади, вложил в ее протянутую ладонь. Ее пальцы обхватили лимон, дотронувшись до незнакомой руки. Женщина окаменела.

Мгновение стояла тишина — даже передававшаяся по радио музыка, казалось, замерла.

— Извини, — медленно выдохнув, проговорила она так, словно и не думала извиняться, — мне показалось, это Кэт.

— Я так и решил, не меня же называть миленком.

Тед стоял сзади и чуть в стороне от нее — так близко, что улавливал тонкий запах духов, слышал прерывистое дыхание и ощущал ее тревогу. Ему передавалась дрожь прикоснувшихся к нему пальцев. Чувствовалось, как напряглись мышцы ее руки, шеи, лица. Интересно, расслабится она, если погладить ее руку или изящную шейку?

Он засомневался, зная, что лишен душевной способности сделать так, чтобы эта женщина расслабилась.

— Дори…

Поспешный голос хозяйки прервал его:

— Я тут готовлю лимонад. На улице страшно жарко, а Кэт так долго играла на солнце. Она любит свежий лимонад, только чтобы был очень сладкий. Девочка такая костлявая, что ей не повредит немного…

— Дорис.

Так же неожиданно заботливая мать смолкла. Он взял лимон из ее ладошки, положил на разделочный столик и медленно повернул женщину лицом к себе. Такое положение не было более интимным, чем то, в котором они стояли перед этим, но могло выглядеть таковым. Она смотрела куда-то вниз, и его взгляд вполне естественно остановился на ее губах. Казалось, еще мгновение, и он прильнет к ним. Но в ушах соблазнителя все еще звучал предостерегающий намек Кэт насчет поцелуев и тому подобного.

— Кэт сообщила, что я вел себя ужасно в тот вечер и это вызвало у тебя ответную грубость.

— Да, вероятно она забыла, что нельзя говорить такое взрослому человеку, — не поднимая глаз, огорченно ответила Дорис.

— Но она права. Я был несдержан и солгал тебе.

Женщина совсем сникла, продолжая пялиться на какую-то точку на его груди.

Он неуверенно приложил кончики пальцев к ее щеке. У нее была мягкая и теплая раскрасневшаяся кожа. Ему всегда хотелось прикоснуться к ней, с самого первого раза, когда они только познакомились. Увидев девушку, он бесцеремонно, не смущаясь присутствия жениха, протянул руку, прямо-таки заставляя ее обменяться рукопожатием. Занятие с ней любовью было всего лишь исступленным слиянием тел, а самые трепетные чувства он испытал от вполне невинных прикосновений — вроде теперешнего. Он мог бы пролежать всю ночь, лишь обнимая любимую, гладя ее волосы, лаская спину и грудь, притрагиваясь к лицу.

Если бы только она подарила ему целую ночь.

— О многом я сожалею, Дори, — мягко проговорил он, отрывая пальцы от ее лица, — но только не о том вечере с тобой. Как бы это ни было плохо и несправедливо по отношению к Греху, я не сожалею о нашей близости и никогда не сожалел. Даже зная, как ужасно все обернулось, я бы не хотел вернуться в прошлое и все изменить.

Дорис молча повернулась к разделочному столику и занялась своим делом: разрезала пополам лимоны и стала подкладывать в соковыжималку. Она знала, что он пристально наблюдает за ней, но не оглядывалась, боясь встретиться с ним глазами. Неторопливо выжала все лимоны, выбрала косточки, вылила сок и мякоть в высокий стеклянный кувшин. Добавив холодной воды и насыпав сахару, помешала, пока он не растворился. Когда все это было проделано, нож и выжималка ополоснуты, столик вытерт, а остатки лимонов выброшены в мусорный бачок, она, сполоснув руки, наконец повернулась к нему лицом.

— Я бы многое сделала по-другому, если бы только могла.

— Что, например? — настороженно спросил он.

— Я бы не так вела себя с тобой.

По его глазам было видно, что он все помнит. Ее нападки и оскорбления. И как во всем пыталась обвинить его. Будучи виноватой сама, она хотела возложить всю ответственность на него и выглядеть чистенькой. Эта попытка причинила ему глубокую боль, а у нее вызвала большой стыд.

— Я бы не так вела себя тогда, — повторила она. — Во всем, что сделала, чего не успела. Мне кажется, что, будь я тогда лет на пять постарше, могла бы поумнее разобраться с тобой и с Грегом. Не допустила бы такого срама.

— Если бы ты была на пять лет старше, вы бы с Грегом были уже женаты.

Она отвернулась опять, взяла три стакана из шкафчика слева от раковины, наполнила их льдом, налила лимонаду и один протянула ему.

— Если бы у нас было время проверить себя в браке, не думаю, что он продлился бы долго, — призналась она с мучительным для себя прямодушием. — Помнишь, что ты сказал, когда пришел в последний раз в мою квартиру?

И опять глаза и весь облик Теда выдали его. Ей было ясно, что он не забыл подробности той встречи. Они разговаривали на ее кухне буквально спустя полчаса после того, как он узнал, что они с Грегом должны пожениться через четыре дня. Он был в гневе и отчаянии, пытался отговорить ее. Она же испытывала страх и уговаривала себя согласиться на уже объявленный брак.

А ведь он оказался прав.

"Ты не любишь его, Дори, во всяком случае ты любишь его не так, как женщина любит мужчину… Ты не будешь счастлива с ним… Он не вызовет в тебе тех чувств, которые ты проявила ко мне… Ты никогда не будешь хотеть его так, как хочешь меня".

Не добившись ничего своими уговорами, он крепко поцеловал ее. Ее моментально бросило жар. Сразу же захотелось его и, как ни стыдно это признать, прямо там, в крошечной кухоньке, но ее желание уже стало неисполнимым. Перед ней стоял совершенно другой человек — холодный, недоступный, высокомерный. Она выгнала его и, когда он ушел, расплакалась, словно предчувствовала его правоту.

Спустя четыре дня, стоя в церкви городка, в котором выросла, вся в белом атласе и кружевах, она поняла, что совершила ошибку…

— Грег был мне близок, — тихо проговорила Дорис. — Я любила его, но не так, как женщина любит мужчину. Ты был прав во всем.

— Я же хотел… — Тед оборвал фразу, услышав, как открывается задняя дверь.

Дорис слабо улыбнулась. Он хотел сказать, что я получила то, что заслужила. Пытался предостеречь меня, но я не желала слушать.

В кухню вбежала Кэт, держа под мышкой бейсбольные перчатки, и поспешно кинулась к стакану с лимонадом, стоявшему на разделочном столике. Проглотив парой глотков половину его содержимого, она улыбнулась гостю.

— Ну, вы целовались или что там еще? По крайней мере, мама уже не кажется сердитой.

— Кэтрин! — зардевшись, всплеснула руками мать. — Ты забываешься!

— Ну, ма, я что — не должна была замечать, как ты дуешься из-за него весь день вчера и сегодня?

— Что ты не должна, так это лезть в дела, которые тебя не касаются, — принялась отчитывать ее Дорис, забыв про румянец, опаливший ее лицо. — И сними эту…

Прежде чем она договорила, Кэт смахнула с головы кепку, отсалютовала ею матери и швырнула в коридор. Когда она там криво повисла на крючке, девочка издала восторженный вопль и крутанулась на месте.

— Во какая у меня меткая рука!

Расстроенная Дорис обхватила дочь за плечи.

— У тебя меткая рука, болтливый рот и пустая голова.

— Сама знаю, — согласилась Кэт с детской непосредственностью. — Но я всего лишь твой ребенок, и ты должна любить меня.

— Угу. Если ты пришла надолго, забирай свой лимонад и пойди умойся.

— Потом поиграем в покер, о'кей? И ты тоже, ма?

— Я уже забыла, как в него играть, детка.

— Тед научит тебя.

Дорис украдкой взглянула на стоявшего у разделочного столика гостя со сложенными на груди руками. Он не принял, но и не отверг предложения Кэт. Это зависело, подсказывала улыбка на его лице, только от нее самой.

— Не берись за безнадежное дело, — посоветовала дочь.

— Почему безнадежное?

— Сама сказала, что забыла, значит ты плохой игрок.

Женщина вздохнула и многозначительно проговорила:

— Я никогда не знаю, что приберечь, а что сбросить.

Она рассчитывала, что он поймет истинное значение ее слов, и его потемневшие глаза подтвердили, что он-таки понял.

— Может, мне удастся когда-нибудь научить тебя, — неуверенно произнес Тед.

Уроки, которые он преподал ей в прошлом, были одновременно и горьки — по ее вине, — и сладки. Ну а те, которые решит преподать в будущем, могут оказаться такими же… или — да поможет ей Бог — более суровыми, чем все, что она вынесла до сих пор.

— Ну же, ма! — Кэт дергала ее за руку, стараясь привлечь к себе внимание. — Это же будет весело.

— Ну ладно. Но сначала приведи себя в порядок. — Она подождала, пока шаги дочери не затихли на лестнице, и покачала головой. — Иногда мне кажется, что она растет малолетней преступницей.

— Нет, она чудесный ребенок. Ты должна гордиться ею.

Его добрые слова наполнили ее и радостью, и болью. Они оба могли бы гордиться дочерью. Оба должны любить ее и стараться защитить, разделяя вдвоем невероятную сладость родительских уз. Она же должна найти способ сказать ему об этом, просто обязана.

И скажет. Скоро.

Но пока что ей нужно выиграть время. Нужно заново узнать его. Ей необходимо проводить с ним больше вечеров наподобие сегодняшнего. Необходимо поговорить с ним, извиниться перед ним, возместить ему все то, что произошло по ее вине. Но пока нужно отсрочить тот момент, когда он может возненавидеть ее.

Нельзя допустить окончательного краха их отношений.

— Какие проблемы, Дорис? — озабоченно спросил он, вырвав ее из плена обуревавших мыслей. — Каждый раз, когда я говорю что-то хорошее о Кэт, у тебя такое выражение, словно… — Он подыскивал подходящие слова и, не найдя их, недоуменно пожал плечами. — Будто тебе не по душе, что она нравится мне или что я нравлюсь ей.

Она протестующе закачала головой.

— Это неправда. Я хочу, чтобы вы были… — Друзьями? Это было бы невыносимо обидно для них обоих. Между ними существует нечто гораздо прочнее и важнее, нежели простая дружба, — неотъемлемая кровная связь между дочерью и отцом. Семейную связь — вот чего она хочет.

И чтобы семья включала и мать. Не желает она оставаться одиночкой.

— Я хочу, чтобы ты полюбил ее, — несмело проговорила Дорис. — Она моя дочь! Тед, а ты… — Моя первая и истинная любовь. Моя страсть, мое наваждение. Отец моего ребенка. В конце концов она сделала трусливый, менее всего подходящий выбор из возможных: — Ты лучший друг Грега.

— Тогда отчего такое страдальческое лицо?

— Не знаю. — Она выдавила из себя жалкое подобие улыбки. — В следующий раз я постараюсь исправиться.

Его взгляд не смягчился. Он может быть самым суровым и холодным человеком, который ей когда-либо попадался. И самым нежным и любящим, успокоила она себя и попыталась подольститься.

— Ну же, Тед. Я ведь извинилась, а?

— Нет, не извинилась.

Дорис нерешительно подошла к нему и с силой сжала его руки.

— Я сожалею, Тед. Сожалею обо всем, что когда-либо наговорила тебе, обо всем, что я сделала, а не должна бы. Я была молодой, глупой и застенчивой, испугалась пойти на риск. Я сожалела об этом прошедшие десять лет и буду сожалеть до конца жизни. Удовлетворен?

Ее взгляд упал на их руки. У него были длинные пальцы и мозолистые ладони, кожа темная и чуть жесткая. В этих руках таилась огромная сила, скрытая мощь, которая может смягчить боль с той же легкостью, что и причинить ее. Сильные, нежные, заботливые руки. Как ей не хватает их!

Медленно, словно и не хотел этого, он поменял положение их рук и теперь уже сам перебирал ее пальцы. Чуть потеплевший взгляд замер на лице женщины.

— Нужно гораздо больше, чтобы удовлетворить меня, — послышался его шепот.

Еще минуту назад ей было просто приятно держать эти руки в своих. Но сейчас, когда его пальцы, перестав двигаться, внезапно сжались, вызывая в ней дрожь, это стало угрозой. Сладкой, соблазнительной, полной обещания, но тем не менее угрозой.

Со смешком, выдавшим ее взволнованность, Дорис высвободилась из этого опасного плена и подошла к ближайшему шкафчику.

— Ты не стал привередливым, а? — спросила она, расплывшись в широкой улыбке. — Не забыл, чем я потчевала тебя на протяжении двух месяцев? Кажется, тебе нравилось. У меня есть чем умилостивить дорогого гостя.

С верхней полки она взяла коробку воздушной кукурузы и пакет его любимого шоколадного печенья с кремом, достала вазочки. Тед безучастно похаживал по кухне. Интересно, о чем он думает? Ее не покидало предчувствие, что, узнав всю правду, он не сдастся так легко, будет настаивать на своем, заставит ее объясниться и, неизвестно, простит ли? Бог свидетель, он-таки имеет право на объяснение. Просто она боялась, что не сыщет слов, чтобы хоть чуточку оправдать себя, добиться его понимания и прощения.

Хозяйка поставила угощение на стол. Отрешившись от своих мыслей, он сел, благодарно кивнув, и протянул руку за попкорном.

— Я не стал привередливым, Дорис, — нарушил наконец он молчание. — Просто я всегда был жадным, когда это касалось тебя. Я взял все, что ты можешь дать, а хотел большего — все сразу.

С кончика языка у нее готов был сорваться вопрос: что значит "все сразу"? Да, была страсть, была любовная связь. Но большего она не могла себе позволить, потому что была слишком напугана, думала, что на самом деле любит Грега. Разве ей не твердили всю жизнь, что она должна выйти за него заму, разве все не ждали этого?

Ей тоже хотелось бы большего — романтической любви, уверенности в будущем, заботливости любимого человека. Насколько другой была бы их жизнь, если бы она дала ему шанс, о котором он просил, если бы попыталась проверить свои чувства к нему. Она не сомневалась, что он вернулся бы к ней после корейской кампании. Женился бы на ней, радовался ребенку. Они создали бы для Кэт настоящую семью — с матерью и любящим отцом. А она сама была бы избавлена от долгих лет лжи и одиночества…

Тед, очевидно, понял ее состояние. Он поднялся и взял вазочку с печеньем.

— Спорю, что Кэт оно тоже нравится. Бери свой лимонад и приходи в гостиную. Мы покажем тебе, как нужно играть.

И скрылся в коридоре. Несколько секунд спустя Дорис услышала топот детских ног — дочь неслась по лестнице к гостю.

Большего… Да, она хотела большего. Просто не поняла этого до того, как стало слишком поздно.

Теперь всегда будет слишком поздно.

Они сразу отказались от игры в покер "по правде" и поддавались Дорис, но ей пришлось все же бросить свои карты.

— Вы играйте дальше, — сказала она, поднимаясь и собирая пустые стаканы, — а мне нужно заняться обедом.

Складывая в кучу зубочистки, которыми они расплачивались вместо денег, Тед проводил взглядом хозяйку, потеряв интерес к игре. Сидевшая напротив него Кэт собрала и растасовала карты и положила колоду перед ним. Он не подснял, а сразу взял верхнюю. Это оказалась дама червей. Одна ушла готовить — пришла другая. Все в масть, усмехнулся Тед. Надо бы помочь Дорис.

— Я думаю, хватит на сегодня, — обратился он к маленькой партнерше.

Сощурив глазки, девочка понимающе ухмыльнулась.

— Вы отошлете меня смотреть телевизор, а сами пойдете на кухню целоваться?

Вырубленная из камня "покерная физиономия", о которой говорила Дорис, была единственным средством спасения от разбиравшего Теда смеха.

— Тебе тоже не возбраняется пойти на кухню. Уверен, всем найдется дело в приготовлении обеда.

— Нет уж, спасибо. Я все же посмотрю немного мультики. — Она смешала свой выигрыш с его более внушительной кучкой зубочисток и выбежала из гостиной. Через мгновение он услышал, как наверху заработал телевизор на слишком большой громкости.

Он сложил карты, подобрал остатки печенья и отправился на кухню. Дорис шинковала овощи, пока в кастрюле с холодной водой оттаивал кусок мяса.

— Ты оказалась права, — заметил он, ставя почти пустую вазочку на разделочный столик. — Ты безнадежна.

— Ха, я же выиграла две раздачи, — возразила она.

— Верно, но ты выиграла их потому, что сама не знала, что делала. — Он остановился рядом с ней и пустил воду, чтобы сполоснуть руки. — Смысл в том, чтобы играть расчетливо, а не выигрывать случайно.

— Выигрыш есть выигрыш, и не важно, как ты его добился. — Она подождала, пока он обсушит руки, и передала ему нож, попросив нарезать лук. Прошло десять лет с тех пор, как они готовили вместе, подумал он, подавляя yxмылку. Она же ведет себя так, будто это было только на прошлой неделе.

Открыв микроволновую печь, Дорис потыкала вырезку указательным пальцем и переложила с тарелки в пакет, наполненный аппетитно пахнущим маринадом.

— К тому же, — продолжила она начатый разговор, — я безнадежна только в азартных играх.

— И в спорте, — добавил он. — Кэт говорит, что и моряк из тебя совсем никудышный. Да и рисковать ты не очень-то любишь.

— Ну-ну, давайте, объединяйтесь с дочерью против меня. — Она улыбнулась ему беззаботно и поддразнивающе. — А ты-то намного ли лучше? Ты-то чем рискуешь?

— Я же пришел сегодня сюда, а?

— Ух, словно для этого нужна смелость.

Он закончил с луком, переложив его в поданную хозяйкой тарелку, и потянулся за тремя огромными перцами, которые она оставила в сушилке, — зеленым, темно-красным и цвета чистого золота.

— Нужна отчаянная храбрость, чтобы быть рядом с тобой, — отшутился он, ловко нарезая колечки сладкого красного перца.

— Почему? — Ее улыбка уже не была поддразнивающей, а стала мягкой и чувственной. — Я же не кусаюсь, ты ведь знаешь.

— Как мне помнится, один раз ты чуть не сделала это.

— А как мне помнится, тебе это понравилось.

Понравилось? Господи, да это было просто восхитительно! Она открылась со всей страстью и пылкостью, не пряча упоения близостью, неутолимой жажды, любопытства… А ее поцелуи, сладкие, но неумелые, ее ласки, столь нетерпеливые и откровенные! Казалось, что вот-вот она просто проглотит его.

И он был без ума от ее невинности и разбуженных им женских начал.

Он же любил ее!

— Итак… — Желая сменить тему, пока они снова не увязли в прошлом, он ухватился за первое, что ему пришло в голову. — Что мы готовим?

— Уичито[2]. Тебе все еще нравится ковбойская пища?

— Еще как. Все время, что мы были в Корее и на Филиппинах, я жутко тосковал по добротной техасской еде.

Она ухватила колечко красного перца и стала жевать его, прислонившись к шкафчику и наблюдая за его работой.

— Тебе понравилось на Филиппинах?

— Ага. Там отличное место для семейных. Я бы вернулся туда в мгновение ока.

— Ты жалел когда-нибудь, что у тебя нет семьи?

Он взглянул на нее, соображая, с чего бы она стала такой задумчивой.

Разрезав последний перец на аккуратные колечки, он вытер руки и повернулся к ней лицом. Уже не к месту были поддразнивания и беззаботность.

— Я всегда думал, что женюсь, обзаведусь детьми и проведу жизнь в трудах и выплатах за дом, машины, отпуска, за университетское образование детей и их свадьбы. Никогда не представлял, что останусь холостяком в тридцать пять.

— А что случилось? — тихо спросила она, с печалью в голосе и на лице. — В чем дело-то?

Он ответил прямо и откровеннее, чем она ожидала.

— В тебе. Я хотел тебя. Ты же выбрала Грега. На этом и поставим точку.

Дорис резко повернулась, ухватила пакет с мясом, блюдо и щипцы и выскочила за дверь. Какое-то время он оставался на месте, потом медленно подошел к окну. Женщина неподвижно стояла у газового гриля, спиной к дому. Ее плечи были напряжены, голова опущена.

Прямота и откровенность не всегда впрок, подумал Тед, направляясь во двор. Задняя дверь хлопнула, ступеньки заскрипели под его тяжелыми шагами, но Дорис не повернулась, только окаменела еще больше.

— Ты предпочла бы, чтобы я опять солгал? — спросил он, останавливаясь сзади нее. — Ты хотела бы услышать, что я никогда не собирался жениться и мне наплевать на семью? Хотела бы, чтобы я сказал, как счастлив оттого, что один? Что бесповоротно привык к своему образу жизни, слишком эгоистичен, чтобы быть хорошим мужем и отцом?

— Нет, я не хочу, чтобы ты лгал.

Он едва расслышал ее тихий голос при легком шелесте листвы и шипении газа в гриле.

— Я говорю правду, и это не должно удивлять тебя, Дорис. Ты всегда знала, что я хочу тебя. Думаю, я, черт побери, дал ясно это понять во время нашей последней встречи. — Он долго умолял ее тогда, пока не понял, что не добьется руки единственно любимой женщины. Так и остался один.

А ей пришлось скрывать свои чувства, более того — пойти на обман. Его плоды она уже пожинает, а ведь они могут быть еще горше.

— Тебе следовало бы держаться подальше от меня, — глухо проговорила она, уставившись на мерцающие огоньки в гриле. — Я могу принести большие неприятности.

Он приблизился к ней, сделав шаг. Неприятности? Ну уж теперь его этим не испугать. Если бы можно было начать все сначала, он никогда не отдал бы эту женщину другому.

— Я причинила боль стольким людям, — снова послышался ее голос.

Тед придвинулся еще на шаг.

— Кому?

— Тебе. Грегу. Кэт. Нашим семьям.

— Грег погиб, так и не узнав, что мы натворили. Он любил тебя, Дорис, и думал, что ты любила его. И это было все, чего он хотел. Что же касается Кэт, то она — чудесный ребенок, которого я когда-либо видел. Ты не сделала ей ничего плохого.

— Она так и не узнает…

Не узнает своего отца, молча закончил он фразу. Но это случилось по его, Теда, вине. По его, а не по вине Дорис.

Он сделал последний шаг и, поддавшись непреодолимому желанию, обнял ее сзади. Она не старалась высвободиться, как он ожидал, и даже поддалась, откинув голову на его плечо.

— Ты же мечтал о том, чтобы никогда не знать меня.

— И что бы это мне дало?

— Ты уже сказал — жену, детей, свой дом, машины…

Может, она и права. Может, если бы не встретил ее, то влюбился бы в кого-то еще. Женился бы на одной из тех женщин, с которыми иногда встречался, и его давние надежды исполнились бы.

Но ведь он никого не полюбил, остался холостяком, но не забыл той короткой, но сильной страсти, которую познал с Дорис.

— Нет, — задумчиво ответил он. — Этого я уже не хочу. Наша любовь была самым прекрасным мигом в моей жизни, и я запомнил его навсегда.

Они долго стояли молча, пока Дорис осторожно не выскользнула из его объятий. Открыв пластиковый пакет, она вытащила щипцами мясо и положила его на решетку. Раздалось шипение, в воздух поднялись струйки дыма, и аромат вырезки заполнил все вокруг. Дорис отрегулировала пламя, присела на столик для пикников и посмотрела на Теда.

— Я мало знаю о тебе.

— Ты знаешь достаточно.

Она покачала головой. Ей известно самое важное. Что он отличный мужик, честный и порядочный. Что проведенный ими вместе вечер дорого стоил ему, если говорить о его гордости, стыде и вине. Конечно, он крут, как каждый морской пехотинец, но нежен так, как может быть нежен только он. Его прикосновение возбуждает. И вот только сейчас, когда он обнял ее, чтобы утешить, в сознании забилась мысль о вещах более интимных, нежели утешение.

Он был восхитительным любовником, а мог занять в ее жизни гораздо большее место.

Он стал бы любящим отцом для Кэт.

Он был бы прекрасен для нее, если бы она не солгала ему, не обманывала целых десять лет.

Она знала, что он разобьет… Нет, она сама, а не Тед, уже виновата в том, что у нее разбито сердце. Все дело в ее лжи, эгоистичности, трусости.

Господи, когда же она снимет с себя этот тяжкий груз!

Позже, прошептал в ней беспокойный голос. Следует хорошенько поразмыслить обо всем. Сейчас же она выбрала более безопасную тему, чтобы задать вопрос, на который он будет не прочь ответить.

— Я, например, знаю, что ты любишь бегать, но не знаю почему.

— Ради тренировки. Чтобы быть в форме.

Не удовлетворившись ответом, она пожала плечами.

Тед пододвинул стул и удобно уселся, положив ноги на столик рядом с ней. На нем были старые кроссовки, довольно поношенные, уже не соответствующие украшавшей их марке высшего качества, но слишком удобные, чтобы выбросить. Кстати о беге… Сколько миль пробежал он в них? Сотни? Тысячи?

— В школе я входил в команду по легкой атлетике, — заметил он.

Сначала Дорис удивлялась пристрастию Теда к бегу. В отличие от него Грег был прекрасным спортсменом. С успехом занимался греблей, борьбой, был капитаном футбольной команды и подающим в бейсбольной. Людям достаточно было взглянуть на него, чтобы автоматически подумать: "Спортивный парень!" А Тед… Он никогда не проявлял особого интереса к спорту, особенно к его командным видам, казался равнодушным и даже отчужденным в отношениях с людьми, даже с теми морскими пехотинцами, которых он считал друзьями.

Но позже она стала догадываться, в чем дело. Легкая атлетика не коллективный вид спорта, если не считать эстафету, соревнования носят индивидуальный характер. Вне сомнения, Тед преуспевал там, где он делал все сам и для себя.

— Но почему легкая атлетика? — поинтересовалась она. — Не могу вообразить, что многие из мальчиков сказали бы: "Я хочу быть звездой легкой атлетики, когда вырасту".

Тед тоже сомневался в этом, но ведь не многие мальчики растут в тех условиях, в которых пришлось вырасти ему.

— В нашей округе, — усмехнулся он, — просто необходимо было иметь быстрые ноги. Иначе ты рисковал быть арестованным или подстреленным, если не хуже.

Что могло быть хуже для подростка, пыталась сообразить она, чем быть арестованным или подстреленным? Нечто совершенно чуждое той жизни, которой жила она.

Вдруг посерьезнев, он продолжил:

— Я рос в довольно суровом районе Балтимора. Такие места показывают по телевидению — в Нью-Йорке или Майами, в Чикаго или Бостоне. Они практически одинаковы. И выглядят, как зоны боевых действий. Половина зданий приговорена к сносу, и вторую половину следовало бы приговорить к тому же. Витрины магазинов забиты досками, стекла разбиты, половина жителей прозябает без отопления и воды. Трущобы. Правильное слово. Трудно представить, насколько подходит это название, пока не поживешь там.

Дорис судорожно проглотила ком в горле. Она давно подозревала, что до своего поступления в морскую пехоту он вел нелегкую жизнь. Этим, должно быть, объяснялась его заметная зрелость среди одногодков и даже взрослое выражение глаз, которое преследовало ее с самой первой встречи.

— Я начал бегать еще пацаном. Это позволяло мне найти занятие вне дома, а при моем-то отчиме это было главной заботой. Поблизости не было ни одной беговой дорожки и оставалось бегать по улицам. Я открыл, что в нескольких милях в любом направлении существовал совершенно иной мир — такие места, о которых даже не подозревал. Бегая, я мог быть кем угодно и откуда угодно. И уже не чувствовал себя несчастным ребенком из бедного района. Это было освобождением, бегством от жизни, которую никак не назовешь приятной.

— А от чего ты убегаешь сейчас?

— Я пытался в течение десяти лет убежать от тебя, от Грега, от самого себя, но это не срабатывает и ничего не меняет. Это было первое, чему я научился, когда мне было десять лет. Когда останавливаешься, оказываешься там, откуда начинал бежать. Бег никуда тебя не приводит.

— Ну, не знаю, — соскользнув с краешка стола, она слабо улыбнулась. — Он привел тебя в такие места, о существовании которых ты даже не подозревал. А самое важное… — Она сделала паузу, пока переворачивала мясо на решетке, потом присела на корточки рядом с его стулом и взяла его за руку. — Самое важное, что бег привел тебя сюда.