Не бойся, малышка

ИЗ ОДНОГО ЦВЕТКА БУКЕТ НЕ СОСТАВИШЬ

В яркий теплый августовский день особенно чувствуешь свое одиночество. Тем более когда тебе двадцать с таким «хвостом», что еще немного, и он завернется в ноль. Что скрывать? Мне двадцать восемь, и в жизни моей все, как в песне, которую очень любила первая жена моего отца: все подруги по парам, и только я засиделась одна.

Это так, но не совсем. Действительно, две мои закадычные подружки обзавелись мужьями, но и я не куковала. Просто Валька и Томка законно вышли замуж и даже родили по младенцу, а я свое золотое невестино времечко провела с мудаком, который парил мне мозги целых шесть лет, но так и не развелся. Мало того, на днях я узнала, что его жена родила ребенка. Третьего по счету.

Вот я и не выдержала: пусть-ка мой ненаглядный, раз он такой козел, катится ко всем чертям, а именно — к законной своей супруге и малым деткам, пусть меняет памперсы и греет бутылочки в лоне официально зарегистрированной ячейки общества. А я умываю руки. Так я ему и сказала: «Пора и мне позаботиться о своем стабильном будущем. И так я кучу времени на тебя, козлину, потратила. Если уж ты удосужился обрюхатить не меня, а свою законную, я говорю вам обоим: «Прости-прощай!» — и с чистой совестью на чистенький свой пальчик надену вскорости обручальное колечко». И еще я добавила, что у меня уже есть на примете один молодой и неженатый. На что мой бывший только ухмыльнулся во всю ширину своей холеной сорокасемилетней морды и покачал своей лысеющей макушкой. Не поверил, гад. Правда, я сама виновата — опять, как дура, покраснела. Не умею врать — и это мой главный недостаток.

Новоиспеченный папаша даже попытался сунуть мне в нос загодя припасенные астрочки с тещиного огорода. Так я этим поганым веником по его щекастой морде прошлась по русскому обычаю: раз-два-три. А он ничего… Только поиграл мягкими своими плечиками, похмурил ершистые бровки и даже попытался пошутить. «Чем бы дитя ни тешилось… Все равно ведь позовешь. Не в первый раз».

Он прав: не в первый и даже не во второй… За время нашего знакомства была у нас пара-тройка серьезных размолвок. Только на сей раз всему действительно конец. Навсегда. Надо вернуть в лоно многодетной семьи беспутного папашу розовопопого младенца. Я знала, что старшей его дочке — почти как мне, средняя закончила престижный лицей и в университет зачислена, а единственного наследника надо будет растить и растить… Вот пусть и займется.

С этими благими намерениями я выставила своего любовника, с которым провела почти год в любовном угаре и еще пять лет в ритуально-привычной любовно-сексуальной связи. Обдумывая свое новое положение одинокой женщины, я всю ночь проревела белугой и только под утро заснула.

Проснулась после полудня — лицо словно пальто на синтепоне, волосы — торчком во все стороны, синяки под глазами. А главное — гнетущее чувство одиночества, пронзительное и острое, как визг пилы.

Дотянувшись до пульта, я включила телевизор. Похожая на стерву актриса уныло пыталась изобразить интеллект на недавно подтянутом лице. Щелк — мужики привычно мочат друг друга в сериале. Щелк — шоу-миллионер устраивает дачный уют на личной паре-тройке гектаров. Мутотень и скука на всех доступных моей антенне каналах.

Наконец я нашла нечто подходящее: лощеный мужик ест-пьет-нахваливает в каком-то жутко дорогом ресторане. Рубашка на мужичке отутюженная, галстук-бабочка, пухленькие пальчики без обручального кольца. Выпил, закусил и пригласил на собеседование. Он, мол, предлагает работу за рубежом. Высшее образование, можно неполное (у меня — три курса начфака), знание английского (ple-e-ase), танцевальная подготовка (полтора года хореографической студии). Крупно, во весь экран, номер телефона.

Чтобы не забыть, черкнула на листочке и тут же набрала заветные шесть цифр.

— Алло, вас слушают, — сказал кукольный голос.

— Когда можно на собеседование прийти?

— Лет?

— Не знаю… Сначала месяца на три…

— Вам сколько лет? — В кукольном голосе проскользнуло раздражение.

— Двадцать… — Я поперхнулась.

— Значит, незаконченное?

— Три курса педагогического, — поспешила я сказать полную правду. — Немножко танцую, рисую, английский…

— Можете сейчас подъехать?

— Yes! I am sure…

— Пишите.

На том же клочке бумаги я записала адрес: Комсомольский проспект, 28. В номере дома, совпадающем с моим возрастом, я увидела добрый знак. Все остальные числа оказались случайными и ничего не предвещали. Пятнадцатый этаж, офис 159.

Трубка отключилась, я соскочила с дивана. «Почему бы нет?! — взвилась я. — Поеду в чужестранные дали, где, по сводкам статистики, превалирующая масса холостых-неженатых, встречу там суженого-ряженого, и будем жить-проживать да добра наживать».

Не позволяя себе вдаваться в детали моего авантюрного плана, я встала под душ, вымыла, вытерла, высушила, расчесала, подвела и накрасила. Наконец, окинув себя с ног до головы беглым, но вполне дружелюбным взглядом, я выскочила за дверь.

Недавно отец отдал мне свою старенькую «шестерку». Хорошая машина, немного строптивая, но мы с ней ладим. Я села в свою ненаглядную, крутанула ключик. Моторчик ободряюще заурчал. Его тихий рокот сродни мужскому баритону вселил в меня еще большую уверенность.

Взглянув в зеркало заднего вида, я осталась довольна своей уже пришедшей в себя физиономией с вполне приличным макияжем и тщательно замаскированными тональным кремом веснушками. Я попробовала было размять плечи, но мышцы спины словно окаменели. Потянув рычаг, я заставила машину сдвинуться с места. Моя старенькая автомобилька сейчас была мне более послушна, чем мое собственное тело. Продолжая ощущать скованность мышц, я покрутила рукоятку на левой дверце — стекло медленно опустилось. Запах городского асфальта, нагретого солнцем, показался мне приятным. Чуть крутанув руль вправо, я выползла на шоссе и прибавила скорость.

Шины шуршали успокаивающе монотонно, как дождь. Я посмотрела на небо — ни облачка. Открыточный глянец солнечного дня вселял в меня уверенность. Я перешла на вторую скорость, косясь на таблички с названиями улиц. Наконец на серой стене огромного домины увидела крупно выведенную черным цифру 28. Это было высокое, не менее чем в два десятка этажей, грязно-бездушное здание из стекла и бетона, спроектированное, вероятно, в глубокие застойные времена архитектором-номенклатурщиком в период жесточайшего похмельного синдрома.

Припарковавшись за углом, я направилась ко входу, миновав уличное кафе с пластмассовыми столиками и рассевшимися под псевдо-пляжными зонтами парочками. И опять я почувствовала себя жутко несчастной. «Вот ведь, люди встречаются, — думала я, — пьют свой кофе, любезничают, заигрывают, обсыпают друг друга комплиментами, а я, как дура, иду сама по себе, и ни одна сволочь даже «здрасте» не скажет».

С этими невеселыми мыслями я потянула на себя стеклянную дверь, предъявила паспорт заслуженному седовласому вахтеру и согласно направлению его указующего перста подошла к стене с тремя дверьми.

Ужасно не люблю закрытое пространство лифтов и предпочитаю простор лестничных площадок, даже если приходится шагать по немытым ступеням и вдыхать отнюдь не пахнущий озоном воздух. Но нужный мне этаж был пятнадцатым, и я обреченно нажала на мигнувшую кнопку. Лифт толчками, словно спотыкаясь, пополз вверх.

В приемной офиса под номером сто пятьдесят девять женщины с кукольным голосом не оказалось, так что путь в кабинет с табличкой «директор» был открыт. Беспрепятственно я надавила на рычаг дверной ручки, дверь открылась, и я вошла в светлую, узкую комнату с длинным столом, кожаным креслом и десятком стульев. У громадного, чуть ли не во всю стену, окна стоял мужик в мятой рубашке и, потягиваясь, чесал под мышками.

— Можно? — робко подала я голос.

Мужик резко опустил руки и кинулся к креслу, где с поникшими, как крылья, рукавами висел цвета голубиного оперения пиджак.

— Почему без доклада? — проворчал он, продевая руки в рукава-крылья. В пиджаке, скрывшем выбившуюся из брюк рубашку, он выглядел намного лучше, а когда сел за массивный стол, то стал похож на самого себя в рекламном ролике — эдакий мужчина-душка, золотое сердце.

— По телевизору реклама… Я на работу… Английский, танцую… — залепетала я, с каждым вымолвленным словом понимая, что своим неожиданным вторжением произвела наиневыгоднейшее для себя впечатление.

— Запись на собеседование у секретаря, — сказал мужчинка и, вероятно для солидности, вынул из кармана ручку фирмы «Parker», наверняка с золотым пером.

— Секретарши нет, а я здесь, — нашлась я.

Мужчинка приподнял свои очень похожие на выщипанные брови, постучал престижной ручкой по столешнице и, не мигая, уставился на меня. Вероятно, он думал.

— Ладно, — сказал он, опять засовывая ручку в карман пиджака. На его лице появилось выражение приценивающегося покупателя. — Сколько лет? Образование? Профессия?

— Двадцать… два, — пролепетала я и покраснела. Больше я решила не врать — неприятно это, да и убедительно у меня все равно не получается. — Незаконченное, факультет начальных классов педагогического университета, — добавила я уверенней. — Хочу стать дизайнером.

— А мы тут при чем? Нам нужны девушки для баров, гостиниц. — Он сделал паузу. Взгляд, каким он окинул всю меня, мне не понравился. — Хорошо танцуешь? — спросил он и пошевелил указательным и средним пальцем.

— Сольные партии исполняла, — вскинув подбородок, гордо ответила я.

— Сольные, говоришь? — Мужчинка-душка надул и без того пухлые губы, и в его масленых глазенках появился блеск.

— В детской студии, — добавила я уже менее решительно. — Лягушку-квакушку…

— Так-так-так, — зашлепал он губами. Его пальцы-сосиски радостно заелозили по столу. — А как относишься к… так сказать… трудностям?

— Стараюсь избегать, — ответила я, выбирая из арсенала свою самую обаятельнейшую улыбку.

— Н-да… — Пухлые ладошки плашмя опустились на столешницу, издав резкий, хлюпающий звук. — Я думаю, ты нам не подойдешь, — сказал мой несостоявшийся работодатель, постепенно выходя из амплуа «душки». — Так что можешь быть свободна.

Я и без этого холеного борова знала, что свободна. «Ни мужа, ни ребенка, ни нормальной работы, — думала я, последний раз оглядывая узкий кабинет с громадным окном. — И что во мне за изъян? Постоянно спотыкаюсь на собеседовании. Наверное, самая главная моя беда — не умею врать». Я пожала плечами и вышла из кабинета.

— Как ты там оказалась? — раскрыла пунцовый рот оказавшаяся за недавно пустующим столом секретарша. Я узнала искусственный голос, с которым говорила по телефону. Без искажений ее голос звучал еще противнее. — Кто разрешил? — продолжала допытываться она, хлопая длинными, в три слоя накрашенными ресницами.

— Я сам с усам, — ответила я. Последний раз, наверное, я произносила эту фразу больше двадцати лет назад.

— Не взял? — ехидно поджала рот секретарша.

— Не больно-то и хотелось, — бросила я через плечо и вышла из приемной. Пройдя по коридору, встала перед дверями лифта. Вздохнув, нажала на кнопку. Лифт радушно раздвинул двери. В окружении собственного унылого отражения я съехала вниз. Шагнув в вестибюль, уткнулась в доску объявлений. Прямо перед моими глазами оказалась строка, набранная не менее чем тридцатым кеглем: «Требуется официантка». Строчкой ниже и гораздо мельче — «Обращаться к Владу, 1-й этаж».

«Что ж, — решила я, — буду поднимать родной пищепром».

На благо своей страны и для собственного заработка я и так уже работала больше шести лет. Два года — в библиотеке (скучно и безденежно), два — в видеопрокате (разорился), остальное время продавала поочередно цветы, джинсы, книги, бакалею и косметику.

«Официанткой я еще не была. Хоть что-то новенькое в моей биографии», — решила я и, толкнув расхлябанную дверь, сделала несколько шагов по направлению к стойке бара. Тут же меня остановил мой внутренний голос:

— Не хочу. Тут воняет.

Я развернулась на сто восемьдесят градусов и чуть не сбила с ног девчушку лет пяти с распахнутыми, словно от удивления, глазами-блюдцами. Похоже, это она озвучила мои мысли.

— Не воняет, а пахнет, — сказал высокий синеглазый мужчина, который держал девочку за руку.

— Воняет, — не согласилась девочка с такими же синими, как и у отца, глазами. — И таракан.

— Тараканище… — в ужасе подтвердила я, загипнотизированная величественным зрелищем откормленного животного, спокойно передвигающегося по столешнице.

— Пойдем, каприза.

Я машинально двинулась за синеглазой парой в сторону выхода. Мужчина внезапно остановился. Я с размаху налетела на него.

— Простите.

— Не за что, — ответил он и с видом экскурсанта, изучающего музейный экспонат, воззрился на меня. — Что ж делать? — не отрывая от меня взгляда, произнес он.

— Извечный вопрос, — вздохнула я и развела руками.

Мужчина подхватил мою руку и сжал ладонь.

— А вы, гражданка, как? Не заняты? Свободны?

— Вообще-то я не очень спешу… — сказала я, сама удивившись своему ответу. — И свободна, как чайка Джонатан Ливингстон.

Синеглазый мужчина озадаченно посмотрел на меня, как учитель, получивший блестящий ответ от троечника.

— За ребенком присмотришь? — с надеждой спросил он. — Ее мать в командировке. У меня договор горит. С этим чудовищем — никуда.

Он опустил голову, и мне показалось, что из его синих глаз вот-вот потекут слезы. В растерянности я взглянула на девочку. Светлые волосы на ее маленькой головке были спутаны, кофточка вылезла из-под испачканных на коленях штанишек, в углу рта виднелась белая полоска, скорее всего от сгущенного молока.

— Вполне симпатичное чудовище, — сказала я и протянула руку девочке. — Меня Дарья зовут. А тебя?

— Тима, — сказала девочка и, вложив свою теплую, мягкую ладошку в мою ладонь, добавила: — Пойдем?

Я слегка сжала ее пальчики и вопрошающе взглянула на папашу. В его синих глазах вспыхнул свет надежды, а углы рта растянулись в улыбке.

— Здорово, — удивленно выдохнул он. — Дарья, ты волшебница!

— Она фея, — подтвердила Тима и потрогала рюши на моей блузке. — Мягонькие.

— Нравится? Папин подарок, — поглаживая себя по бокам, сказала я.

Тима повернулась ко мне спиной.

— Это Мумрик, — сказала она, показывая себе за спину. — Папа подарил.

Я пощупала рюкзак-игрушку в виде грустной собаки.

— Мягкий, — констатировала я. — Что там у тебя?

— Показать? — Девочка сделала движение плечом, но Мумрик только тряхнул ушами и остался у нее за спиной.

— Покажешь, покажешь, только давайте сначала до места доберемся, — засуетился папаша и, подхватив меня под руку, семимильными шагами направился к лифту. Тима с подпрыгивающим на ее спине Мумриком, едва поспевала за нами. — Нам на четвертый. Вы в вестибюле подождите. Поиграйте или еще чем-нибудь займитесь… У меня очень важные дела. Не знаю, сколько придется тут проторчать. Не повезет — так уже через пять минут буду с вами. Или через полчаса, если опять придется уговаривать. Но если все — тьфу-тьфу-тьфу — выгорит, то освобожусь не раньше чем через час.

Пока папаша излагал нам свой мысли, мы добрались до четвертого этажа. Оставив его напротив приемной фирмы «Биком», мы с Тимой уселись на обшарпанный диван около фикуса, под табличкой «Здесь не курят».

Мы не курили. Мы знакомились.

Я узнала, что Тиму мама зовет Томой, когда сердится — Тамарой. Папа предпочитает оригинальные варианты вроде пупсика, капризы, котика или чудовища. Также мне стало известно, что у Тимы была раньше няня, потому что мама с папой — до невозможности занятые люди. Сейчас мама улетела куда-то в Африку, няня внезапно вышла замуж, а папа оказался крайним.

Тима горько вздохнула, соскочила с дивана и, повернувшись ко мне спиной, подергала плечами. Я помогла ей освободиться от Мумрика. Из его недр Тима принялась извлекать всевозможные предметы и вещи: карандаш, набор фломастеров, скомканный платок, чистые трусики с маечкой, растрепанную голую куклу, зубную щетку в футляре и, наконец, классического плюшевого медведя. Разложив все свое богатство в ряд, Тима сказала:

— А теперь ты.

Мой походный набор оказался гораздо скромнее: косметичка, связка ключей и книга. Тима, внимательно изучив обложку, положила книгу мне на ладони и сказала:

— Читай.

— Это для взрослых, про йогов, растерялась я.

— Читай, — повторила она и распахнула книгу.

— Ладно, — согласилась я и начала: — «Что такое йога? Йога зародилась на полуострове Индостан несколько тысячелетий назад… Йогу определяют как «успокоение безостановочных колебаний сознания». — Я мельком взглянула на девочку. Она тихо сидела рядом, внимательно глядя на строчки. — Это поиск свободы от мира образов и разочарований, ловящего наши мысли в западню страхов и условностей. — Я остановилась. — Тебе интересно? — спросила я.

Тима кивнула, решительно перелистнула сразу несколько страниц и ткнула пальцем в рисунок:

— Это что?

— Поза дерева, — прочла я.

Тима внимательно изучила рисунок стоящего на одной ноге индуса, соскочила с дивана, поджала ногу и вытянула руки вверх.

— Я — дерево, — сказала она проходящему мимо нас сотруднику «Бикома».

— Может быть, — философски заметил тот и помял в пальцах сигарету. — Соберите свои вещички, гражданка. Я тут присяду, покурю.

— Здесь не курят, — серьезно ответило «дерево», опять превращаясь с Тиму. — Штраф.

Мужчина нахмурился и, развернувшись, ушел.

— Ты читать умеешь? — удивилась я, кивая на табличку.

— Я вундеркинд, — сказала Тима.

— Скромно, — заметила я.

— Давай дальше, — сказала Тима и опять ткнула пальцем в страницу.

— Сама читай, — сказала я.

— Не хочу, — замотал головой чудо-ребенок.

— Поза воина, — продолжила я безропотно.

Тима опять соскочила и, вытянув руки перед собой, отставила назад ногу. — Правильно? — спросила она, глядя из-под руки. Я положила книгу и встала рядом. У нас получилось два воина.

С наклонными позами дело пошло не так просто. Если Тима с первого же раза положила ладошки на пол рядом со ступнями, то я с трудом дотянулась кончиками пальцев до пола. Из сидячих поз у меня получилась лишь поза ребенка, из лежачих — рыба. Когда я выбилась из сил, Тима, похоже, только вошла во вкус.

— Ты точно вундеркинд, — сказала я, в изнеможении падая на диван.

— Я никогда не вру, — кивнула Тима и села в позу лотоса.

— Значит, мы поладим, — кивнула я и посмотрела на часы. Прошло уже больше часа с тех пор, как Тимин отец скрылся за дверями приемной.

— Посторожи вещички, я сейчас, — сказала я и, пройдя по коридору, толкнула дверь приемной.

Волоокая секретарша перестала пилить когти.

— Директор занят? — поинтересовалась я.

— Отсутствует, — ответила секретарша, лениво косясь на меня.

— А где клиент? В светлом пиджаке, с синими глазами.

— Они уже час назад вместе ушли.

— А как же я? — вынырнула из-под моей руки Тима. — Я есть хочу.

Я оглянулась на Тиму. Уголки ее губ поползли вниз, кончик носа покраснел. «Похоже, она готовится зареветь», — решила я.

— У меня дома есть борщ, — сказала я.

— Со сметанкой и сухариками? — проявила заинтересованность она.

— С майонезом.

— Ладно. — Она взяла меня за руку. — Пойдем.

— Записку твоему папе оставлю, а ты Мумрика готовь к походу.

Я продиктовала секретарше номер своего телефона, домашний адрес и вернулась к дивану.

— Здесь был вор, — сказала Тима, запихивая медведя в рюкзак.

— Что пропало? — спросила я, начиная пугаться.

— Йоги и карандаш.

Карандаш я нашла под диваном, но книга действительно исчезла.

— Я все запомнила, — успокоила меня Тима. — Я тебе расскажу.

Мне пришлось примириться с такой заменой, и, собрав оставшиеся вещи, мы спустились вниз к моей машине.

— Ты как мама, — сказала Тима, влезая на заднее сиденье.

Я оглянулась. Тима, уже устроившись, болтала ногами и оглядывалась по сторонам. Я повернула ключ зажигания.

— Поехали! — завопила Тима. — Вперед!!

Я вдруг почувствовала себя капитаном корабля. Наша ракета стартовала и, осторожно пробиваясь сквозь гущу других мчащихся четырехколесных кораблей, вгрызалась в звездное пространство.

— Мы летим к Марсу, — сообщила я.

— Это далеко? — Тима подозрительно покосилась на меня.

— Нет, три квартала, — спускаясь на землю, сказала я. — Сейчас поворот, потом еще один, светофор, и мы дома. Минут десять.

— Ладно, — согласилась она и уже гораздо спокойнее стала смотреть через стекло. У светофора я притормозила, шины недовольно взвизгнули.

— Круто, — сказала Тима и с уважением посмотрела на меня.

— Почему? — хмыкнула я.

— Моя мама тоже рулит, — ответила она, наблюдая, как красный сигнал сменяется желтым. — Ой, зеленый, жми, — неожиданно взвизгнула она прямо мне в ухо. С перепугу я слишком резко надавила на газ. Моя «шестерка», вильнув, чуть не вляпалась в серебряный зад новенького «форда».

— Не ори! — закричала я.

Выровняв машину, я почувствовала, что с Тимой что-то не так. Слишком часто и громко она сопела.

— А почему у вас мама рулит? Папа что, боится? — как можно спокойнее спросила я.

Тима молчала.

— Значит, с папой вы на своих двоих пришлепали? — не унималась я.

— Ничего мы не пришлепали, — пробубнила Тима. — У папы покрасивей машина будет. И у мамы — «королла».

— Здорово, — вырвалось у меня. — На одну семью две тачки.

— Две, — подтвердила уныло Тима. — Две машины и одна девочка.

Я крутанула руль, заехала на стоянку и выключила мотор. Внезапно стало тихо. Даже сопения Тимы не было слышно. Я вышла из машины и открыла заднюю дверцу.

— Вылезай, — бодренько крикнула я.

Тима опустила сначала одну ногу на землю, потом вторую. Счастливой она не выглядела.

— Устала? — спросила я участливо и, захлопнув дверцу машины, закрыла машину на ключ.

— Есть хочу, — напомнила Тима.

— Потерпи, щас дома будем.

Мы вошли в обшарпанный, пахнущий кошками темный подъезд классической старенькой хрущевки, по серым ступенькам поднялись на пятый этаж. Пока я разогревала борщ, Тима бродила по моему однокомнатному жилищу, изучая обстановку. Честно говоря, особенно изучать было нечего. В свои двадцать три «квадрата» жилой площади я переехала несколько месяцев назад, и квартира была еще полупустой: стенные шкафы, стопки книг на подоконнике, у стены, накрытый пледом, стоял ортопедический матрас. Перед новым телевизором, стоявшим на большой коробке, продавленный старый диван.

— Мне понравилось у тебя, — сказала Тима, зайдя ко мне на кухню. — Ну что, готова еда или нет?

— Мой руки в ванной и садись, — ответила я, разливая борщ по тарелкам.

Тима несколько минут отсутствовала и, вернувшись с мокрыми руками, уселась на стул, взяла ложку.

— Сухарики, — напомнила она.

Я достала из тостера мелко нарезанные сухари, ссыпала в ее тарелку, добавила майонез.

Тима захрустела сухариками, с видимым удовольствием на лице съела тарелку борща и вышла из-за стола.

— Спасибо, — еле слышно сказала она и осторожно прикрыла за собой кухонную дверь.

Я доела свою порцию, убрала пустые тарелки в раковину и вдруг почувствовала, насколько тяжела моя голова. Мне показалось, что такую тяжесть не сможет удержать моя бедная, тонкая шея. Придерживая голову руками, я вышла из кухни.

Тима лежала на матрасе, подложив под голову Мумрика. Я прилегла рядом. «Странно, почему отец называет ее капризой?» — подумала я, обняла девочку и тут же, вторя ее сопенью, улетела в сон.

— А взрослые днем разве спят?

Я открыла глаза. Накануне я проревела чуть ли не всю ночь, и дневной сон явно был мне нужен.

— А борщ еще есть? — спросила Тима и, не дожидаясь ответа, пошла на кухню.

Я потянулась и снова закрыла глаза. Заиграла с нарастающей громкостью известная увертюра. Я покосилась на сумку, валяющуюся на диване. В темном кармашке, застегнутом замком-«молнией», исполнял Шопена мой сотовый телефон. Таким образом, давала о себе знать Vір-группа, состоящая из единственного абонента с гладким лицом, едва намечающейся лысиной, двумя дочерьми, новорожденным младенцем и законной женой. Других абонентов Vір-группы, без жен и детей, у меня не было. Приподнявшись, я потянула сумку за ремень, дернула замок и взяла телефон.

— Ну как ты? — услышала я, как только нажала на зеленую кнопку.

— Нормально, — машинально буркнула я.

— Все еще сердишься?

— Нет.

— Значит, встретимся?

— Нет, — повторила я, но почему-то так и не решилась нажать «отбой».

— Вечером свободна?

— Я теперь всегда свободна. А что? — не удержалась я.

— Помнишь, ты говорила о супердизайнере?

— И?..

— Пригласительные есть.

Мое сердце запрыгало, как новенький резиновый мячик. Конечно, своего бывшего любовничка мне совсем не хотелось видеть, но об открытии выставки я ему уже давно все уши прожужжала. У него были кое-какие связи в нужных кругах, и, вероятно, он этими связями наконец воспользовался.

— Когда начало? — осторожно спросила я.

— В шесть.

Я взглянула на часы. Было четыре часа двадцать минут.

— Я не знаю… Как же?.. — заметалась я.

Неожиданно из кухни послышался какой-то подозрительный звук, напоминающий шум водопада. Тимина всклокоченная голова выглянула из кухни.

— Там вода из крана, — сказала она и опять исчезла.

— Зачем трогала? — взревела я, а в трубку сказала: — Ты кран умеешь чинить?

— Ты что, с дуба рухнула? Я тебя на фуршет зову. Или не поняла?

— Поняла. Только у меня кран сломался.

— Не пори чушь, — произнес он. — Говори, заезжать за тобой или… вон Лилька тоже просится!

Из кухни послышался грохот, вмиг заглушивший голос моего бывшего любовника и шум падающей воды. Прижав трубку к груди, я бросилась на кухню.

Вода с шумом хлестала из крана, орошая брызгами пространство вокруг раковины. Тима сидела на полу, рядом валялась керамическая супница, в которой я держала муку. Большая часть содержимого супницы была рассыпана по полу, остальное осело на девочке.

— Класс, — только и смогла я произнести, глядя на лицо Тимы, внезапно превратившееся в японскую маску.

— Ты не одна? — поинтересовался мой бывший любовник.

— Нет, — ответила я. — Мальчика из экспресс-службы вызвала. Камасутру изучаем, — ответила я, наблюдая, как Тима поднимается с пола и деловито отряхивает испачканные мукой штанишки.

— В ванной трахаетесь? — прорычала трубка, и в трубке тут же зазвучали короткие гудки.

— Ты чудовище, — вздохнула я, присев перед Тимой на корточки и помогая ей отряхнуться от муки.

Трель дверного звонка прервала наше интересное занятие.

— Папа! — ринулась Тима в прихожую и, ловко открыв английский замок, застыла, глядя на молодого мужчину в синем комбинезоне и с глазами цвета свежей чайной заварки.

— Что тут у вас стряслось? — спросил он, перешагивая через порог. — Я внизу ремонт делаю — слышу грохот, будто лягушонка в коробчонке едет. — Он присел на корточки, внимательно глядя Тиме в лицо. — Никто не пострадал? Все нормально?

— У нас кран течет, — сказала Тима, отступая. Даже на корточках парень чуть ли не на две головы был выше ее. — Там вода, — повторила она, почему-то показывая в угол.

Великан выпрямился. Рядом с почти двухметровым парнем девочка выглядела миниатюрной статуэткой с белым фарфоровым лицом. Осторожно отодвинув девочку, великан шагнул на кухню.

— У вас, как я вижу, потоп. Хорошо, что холодная. — Он наклонился, покрутил что-то, и вода, сделав несколько бульков, остановилась. — Я быстро, только инструменты возьму. Ждите.

Ждать, когда незнакомец вернется, я не стала, взяла веник и подмела пол. Парень вернулся, как только я собрала побуревшую муку в совок. Поколдовав над краном минут десять, он, развернувшись в нашу сторону всем своим великанским торсом, сказал:

— Принимайте, хозяйки!

Я осторожно взялась за язычок крана и потянула на себя. Холодная струйка ударила в ладонь. Я закрыла кран — струйка исчезла. Тима стояла рядом и с явным любопытством наблюдала.

— Теперь я, — сказала она. Я уступила ей место у раковины. Она осторожно повторила мои движения и, удовлетворенная, отошла.

— Спасибо, — поблагодарила я слесаря. — Только денег у меня пока нету. С работой все никак.

— Накормить-то сможешь? Голодный, как черт. Все работаю, работаю, перекусить некогда, — засмущавшись, сказал слесарь.

— Есть борщ, — напомнила о себе Тима, уже сидевшая за столом.

— Борщ — это здорово! Сто лет не ел борща, — потирая ладони, сказал слесарь, садясь напротив Тимы.

Я наполнила две тарелки: большую и маленькую. Мои гости с аппетитом набросились на еду. Попросили добавки. Все съели и снова вопрошающе посмотрели на меня.

— Больше нет, — развела я руками.

— Спасибо, — сказал парень, вставая. — Меня, кстати, Димой зовут. Он протянул мне руку. — Будем знакомы.

Я пожала его ладонь. Она была жесткой, но теплой. Задрав голову кверху, я поймала на его лице улыбку. И улыбка его тоже была теплой.

Когда я закрыла за ним дверь, мне отчего-то стало грустно.

— Тебе борща жалко, да? — спросила Тима, как только я вернулась в комнату. Я усмехнулась и потрепала ее по спутанным волосам, припорошенным мукой.

— Ты стала несчастная какая-то, — констатировала Тима. — А папа когда придет?

Я пожала плечами. Почему-то после ухода улыбчивого великана Димы я почувствовала рядом с собой гулкую пустоту. Тяжелый вздох вырвался из моей груди.

Снова заиграл Шопен, я ринулась к дивану, где валялся мой сотовый телефон.

— Ну что? — услышала я.

— Кран починили.

— Кто?

— Слесарь-волшебник.

— Так ты пойдешь?

Я посмотрела на часы — начало шестого. Перевела взгляд на Тиму. Она, нагнувшись, шарила в своем рюкзаке-Мумрике.

— Последний раз спрашиваю: пойдешь на Кошелева?

— Отдай старшей дочке. Мне некогда, — сказала я и почувствовала, как холод разливается в моей груди. — И не звони мне, — как можно тверже произнесла я. — Все равно не отвечу… Не отвечу, — повторила я, обращаясь к погасшему экрану сотового телефона.

Я уже не испытывала того отчаянного одиночества, придавившего меня сегодня ранним утром. Но безотчетное сожаление клещами впилось в мое горло, на глаза навернулись слезы. Мне нестерпимо захотелось очутиться среди шумной, многолюдной компании незнакомых, но очень интересных людей, ходить по гулкому залу, приближаться, отдаляться и вновь пристально разглядывать работы модных дизайнеров. И восхищаться, и пить вино, и знакомиться, знакомиться, знакомиться… А потом пойти в еще более красивое, но не такое людное место с каким-нибудь начинающим, но очень талантливым неженатым мужчиной. И опять пить вино из тонконогих бокалов, есть вкусности из красивых тарелок, смеяться и слушать, слушать комплименты, изредка загадочно улыбаясь… Я смахнула слезу.

— Не плачь, я куплю тебе калач.

Погруженная в свои переживания, я не сразу поняла, что это говорит девочка. Тряхнув головой, словно избавляясь от остатков сна, я наконец посмотрела на Тиму. Она стояла, прислонясь к косяку, и машинально трепала и без того растрепанные волосы куклы. Я взглянула на свое отражение в прислоненном к противоположной стене зеркале. Выглядела я ничуть не лучше Тиминой видавшей виды куклы.

— Ты не как взрослая, — констатировала Тима. — А папа когда придет? — снова спросила она.

Я пожала плечами. Мне действительно было грустно. Тяжелый вздох вырвался из моей груди.

— Я должна плакать, а не ты, — сказала Тима. — Или тебя папа тоже бросил?

— Нет, мой папа купил мне эту квартиру, — ответила я.

— Твой папа хороший, — довольно кивнула Тима. — Мой тоже хороший. И он учит меня рисовать.

— И как? Получается? — машинально спросила я.

— Мне нравится. А папа говорит — больше работать надо. Давай порисуем?

Я взглянула на циферблат, потом на трубку сотового. Часы показывали семнадцать двадцать восемь. Если я сейчас наберу номер моего любовника, можно еще успеть на открытие выставки. Я представила, как мы с моим лысеющим любовником ходим от одного экспоната к другому, как я беру с подноса бокал, наполненный шампанским, а он украдкой смотрит на часы. Мои плечи невольно дрогнули. Нет уж, как говорится: «Умерла так умерла».

— Кто умер? — шепотом спросила Тима.

Я с недоумением воззрилась на нее.

— Умер кто-то? — переспросила она еще тише.

Я рассмеялась. Вероятно, сама не заметив, я произнесла фразу вслух.

— Никто, это анекдот такой.

— Плохой анекдот. Давай лучше рисовать.

— Давай, — согласилась я и вытащила из темного угла комнаты мольберт.

— Чур, я буду сидеть, — сказала Тима и, взяв из моих рук папку для эскизов, уселась на матрас. Я встала за мольберт.

Низко опустив голову и высунув от усердия язык, Тима принялась за работу. Она ни разу не взглянула на меня. А я вдруг залюбовалась этой девочкой. Ее мягкими, спутанными волосами, нежной кожей, густыми ресницами, а особенно тем восторженным выражением, которое не сходило с ее лица.

Первой закончила Тима.

— Еще чуть-чуть, — попросила я. — Поиграй с мишкой.

— Ладно, — согласилась Тима и взяла растрепанную куклу.

Когда зазвонил телефон, я сделала уже пять эскизов. На этот раз звучала мелодия, обозначенная в моей галерее как Pastoral. Это означало, что мне звонит некто посторонний.

— Дарья? — услышала я робкий баритон, как только поднесла трубку к уху. — Тима у тебя?

— Конечно, — недовольно проворчала я и протянула трубку Тиме: — Папа.

— Да, — сказала Тима. — Нет… Да? Да.

Тима опять передала мне трубку.

— Извини, что так получилось… — услышала я. — Клиент на объект потащил. Увлекся… Я не привык. С Тимой всегда няня. Ты здорово меня выручила… Я заплачу…

— Кровью, — выдохнула я.

— Что? Не понял…

— Шучу, успокоила я разволновавшегося папашу. — Все нормально. Потоп нам не грозит — кран починен. А то, что на открытие выставки я не попала, с супердизайнером не познакомилась, как и то, что мой любовник нянчит теперь новорожденного младенца, — так это сущие пустяки.

— Конец света…

— Будем считать, утрата иллюзий. Когда вас ждать?

— У меня тут еще мероприятие… Если я утром приду — ничего?

Я взглянула на Тиму. Она усиленно кивала, Я тоже кивнула трубке.

— До завтра, — сказала я и отключила связь.

— Я у тебя остаюсь, — констатировала Тима и засунула куклу в рюкзак. — Ребенка пора купать, — решительно сказала она и встала.

Я набрала воду в ванну, из мыльницы сделала кораблик, из деревянной ложки — торпеду Морской бой утомил бойца. Наскоро поужинав гречневой кашей (за время боя каша успела хорошо развариться), Тима без сил упала на свежую простыню, и я накрыла ее одеялом.

— Расскажи сказку, — попросила Тима.

Я села на матрас рядом с ней.

— В некотором царстве, — начала я, — в некотором государстве жил-был король. И была у него дочка — царевна Несмеяна.

— Я знаю такую сказку, — села на постели Тима. — Царевна была одна у папы. Он ее забаловал. Она была капризная и все время ревела. Ее папе, королю, надоело, и он позвал женихов. Царевна стала капризничать — не хочу принца, не хочу принца. — Тима закрыла глаза и замотала головой, всплескивая руками.

— Тогда король решил отдать ее замуж за первого встречного, — вставила я.

— Ага, — кивнула головой Тима. — А он оказался бедняк.

— Нет, — не согласилась я. — Это был принц, переодетый бедняком.

— Пусть, — согласилась Тима. — Он все умел делать и научил принцессу. Она стала хорошей и вовсе не капризной.

— Трудотерапия, — подвела я итог. — Давай-ка спать.

Тима опять легла на бок, положила ладошку под щеку.

— Другую теперь расскажи, — сказала Тима, когда я наклонилась над ней, чтобы подоткнуть одеяло. — Я же хорошая девочка? Вовсе не капризка. И кашу почти всю скушала.

— Молодец, — похвалила я Тиму. — Жили-были, — снова начала я и сделала паузу, чтобы вспомнить или придумать что-нибудь экзотически-неизвестное.

— Папа, мама и дочка, — продолжила Тима, воспользовавшись моей заминкой. — И были они всегда вместе. Мама варила борщ, кормила дочку гречневой кашей, а папа любил их и…

— Ходил на охоту, — перебила я, увидев, что ее синие глаза предательски заблестели. — Папа охотился на мамонтов. Он был большой и сильный…

Чтобы не дать девочке разреветься, я, не особо задумываясь, принялась плести все, что приходило на ум. Сказка вышла престранной. Сказочный папа получился у меня очень похожим на слесаря Диму: высокий, почти два метра, с сильными, теплыми и умелыми руками, с яркой улыбкой и светлыми, немного курчавыми волосами. Его жена — сказочная королевна — была одинокой и беззащитной. Богатырь спас ее от змея-динозавра, который хотел сначала съесть королевну, но, очарованный ее красотой, светло-карими глазами и задорными веснушками на курносом носу, решил жениться. Но королевна не захотела за динозавра замуж. А он проголодался. Но тут подоспел двухметровый великан, в жарком бою победил змея и женился на королевне. И у них родилась дочь — писаная красавица с голубыми глазами.

— А папа любил дочку, да? — сонно заметила Тима.

— И папа, и мама, и все вокруг. Дочка была послушной и спала крепко-крепко.

Я поправила упавшую на ее лоб светлую прядь волос и поцеловала Тиму в лоб. От нее пахло теплом, покоем и медом (я люблю гели для душа с медовой добавкой).

Когда Тима заснула, я еще долго сидела рядом. «Ничего нет прекраснее, чем спящий ребенок», — думала я и чувствовала, как буквально всю меня обволакивает, опутывает и убаюкивает спокойное состояние счастья. И пусть мой бывший любовник милуется со своей женой и сюсюкает над новорожденным наследником, пусть новомодный дизайнер хвастает своими достижениями, пусть все вокруг суетятся и выпендриваются, мне хорошо и спокойно с Тимой.

И тут меня словно током ударило: чего же я жду?! До сих пор я летаю в поисках призрачного счастья, когда счастье — вовсе не призрак. Вот же оно, здесь, рядом, ровно дышит во сне. Весь день, пока Тима была со мной, у меня ни разу не возникло повода для тоски, и я напрочь забыла, что мне двадцать восемь, а совсем скоро двадцать девять — и… прямая дорога к тридцатилетию.

Я еще раз взглянула на розовые щечки Тимы и осторожно пересела на диван. «Тима, несомненно, прекрасный ребенок. Только она дочь своего папы и своей мамы. А мне надо родить моего ребенка, — приняла решение я. — Умного, красивого, пусть даже непохожего на меня, но самого родного. И тогда я уже никогда не буду одинока. Интересно, а что бы мои родители сказали по поводу моего решения? Как они бы отреагировали, если б узнали, что вскоре станут бабушкой и дедушкой?» — подумала я, включила торшер, подошла к стенному шкафу и из груды картонных коробок вытащила одну. Это была черная коробка из-под обуви с надписью «Lourve» белыми буквами. Когда-то в ней были мои ботинки, а сейчас — фотографии, открытки, визитные карточки и прочая мелкая бумажная дребедень.

Плюхнувшись на диван, я поставила коробку на колени, сняла крышку. В куче разноцветного и разнокалиберного барахла я нашла черно-белую фотокарточку с острыми, волнистыми краями. Это была единственная фотография моей мамы. Она, еще молодая, черноволосая и кудрявая, в платье в горошек и с белым кружевным воротничком, сдержанно улыбаясь, держит на руках кулечек с оборочками. Я поднесла карточку ближе к глазам и тут же чихнула — старые фотографии всегда вызывают у меня приступ сентиментальности. Я еще раз взглянула на карточку и полюбовалась белым кружевным кульком с оборками, из которого торчала крошечная мордашка с носом-кнопкой, на котором пока еще не было веснушек. Это была я — двадцать восемь лет назад.

Я вздохнула, отложила фотографию и выключила свет. В темноте легче думать…

…Моя мать родила меня в двадцатисемилетнем возрасте будучи не замужем (по тем временам это было лихо). Мой отец (вовсе не моей матери муж) узнал о моем существовании, когда мне было больше пяти лет. Наше знакомство произошло при довольно драматических (хорошо, что не трагических) обстоятельствах.

Мать моя работала на заводе-гиганте каким-то инженером. Как мне потом рассказал отец, лето в том году, когда я переехала к нему, выдалось жутко жарким и до невозможности мокрым. Дожди шли и день и ночь, словно субтропический муссон заблудился и осел в нашем городе. Тогда всем было плохо. В «совдепии» ни кондиционеров, ни даже порядочной вентиляции не было. С матерью прямо на рабочем месте случился обморок. Она упала на какую-то железную штуку со штырями и в нескольких местах сломала ногу. Вот тогда из небытия возник мой папа и взял меня к себе.

Кость на ноге у матери срасталась долго. Так долго, что мать успела влюбиться в хирурга, а он в нее. Когда сняли гипс, врачу предложили поработать в советских войсках в Восточной Германии. Его жена не захотела ехать с ним, зато согласилась моя мать.

К тому времени мой папа привык ко мне и полюбил, я же вообще души в нем не чаяла. Папина жена оказалась бездетной. Они меня оставили, а мама уехала с новым мужем к новой жизни. Сначала мать посылала мне глянцевые картинки с котятами и посылки с консервами и платьишками, потом только консервы и открытки. В последнее время она вспоминает обо мне только под Рождество и в день рождения. На Рождество она обычно шлет мне открытки со свечками, а на день рождения — изящное кружевное белье.

В последний раз я видела мать, когда мне было шестнадцать. Тогда же мой отец развелся со своей бездетной женой. Он не стал жениться на моей маме, хотя она к тому времени тоже развелась и потолстела, а взял в жены очень красивую стерву.

Я продолжала быть его любимой дочкой. Красивой стерве, конечно, я не нравилась, и мы здорово цапались. Победа осталась за мной. Когда я училась на третьем курсе, отец женился в третий раз. Его последняя жена была хорошей теткой, немного полноватой, зато деловой. Отец помолодел с ней лет на сто. Я решила им не мешать. Ушла из университета, пошла работать. Жила то у Вальки, то у Томки, то комнату где-нибудь снимала. Подружки повыходили замуж, а у отца с третьей женой неплохо бизнес пошел. Отец купил мне квартиру, отдал машину. Но моя жизнь все никак не устраивалась… Может, все же был во мне какой-то изъян?

Моя рука сама собой потянулась к выключателю. Лампа торшера вспыхнула, ослепив меня на несколько секунд. Переход от темноты даже к неяркому свету всегда кажется слишком неожиданным.

Я встала, подошла к зеркалу. В рассеянном желтоватом свете мое отражение выглядело неплохо. Гораздо лучше, чем на последних фотографиях, когда мой бывший любовник сфотографировал меня на пляже. На них я вышла полной уродиной: глазки-щелочки, нос картошкой, на щеках — непонятно откуда взявшиеся рытвины, сплошной целлюлит, а главное — вся словно обкапана темными пятнами. Я притронулась к своему лицу. Кожа гладкая, веснушки почти не видны. Я подошла поближе к зеркалу и еще раз провела тщательную ревизию. Ни в уголках глаз, ни около носа, ни на лбу морщины обнаружены не были. Сделав два шага назад, я тщательнейшим образом оглядела себя сверху донизу: грудь не выдающаяся, талия есть, бедра широковаты. Говорят, с такими бедрами хорошо рожать…

Фигурой я была в мать. По крайней мере, так сказал мне папа. Как-то, будучи еще подростком, я спросила его, почему он не женился на моей матери. «Она была некрасивая. Да?» Он тогда очень пристально посмотрел на меня, потрепал по плечу и как-то слишком грустно ответил: «Если б все было так просто, — и немного погодя добавил: — К красивости быстро привыкаешь, а красоту надо еще отыскать. Красота — она ведь глубоко в душе спрятана. — А потом хохотнул и сказал: — А вообще-то каждой твари — по паре. Так и ты свою пару когда-нибудь отыщешь».

Легко сказать — отыщешь… Я опять села на диван. «А где искать-то?» — думала я, глядя на желтый круг, который образовался на полу от света торшера. Где ты, мой суженый-ряженый? Приди ко мне наряженный…

Есть такие женщины, перед которыми мужики готовы выстраиваться в очередь, складываться в штабеля и бить друг другу морду. Стоит такой стерве только надеть кофточку с вырезом поглубже или мини покороче, как все мужики, даже самые высоколобые, мгновенно становятся дебилами. Эти ведьмы преспокойненько вынимают сердце из любого, даже самого непробиваемого крутого парня. Такие самки легко выбирают себе нужного производителя, вьют гнезда и рожают здоровое потомство.

Совсем другое дело мы, простые девчонки с веснушками. Наш выбор куда как скромнее. А если честно, то совсем скромный. За десять лет моей половозрелой жизни у меня было всего двое мужчин.

В университете я познакомилась с Владом. Он учился со мной на одном курсе нашего девчачьего факультета, но хотел стать журналистом или, по крайней мере, писателем. Мне казалось, что он и есть моя половинка. Встречались мы с ним полтора года. Я была у него первой, он у меня тоже. Я не хотела второго, но в этом желании мы не совпали.

На третьем курсе Влад перешел на филфак и перекинулся к нашей сокурснице Элке. Без объяснений. Это потом я узнала, как он трепался на всех углах, какая я никакущая любовница. Что, мол, заводить меня замучаешься — десять потов сойдет.

Я не стала требовать сатисфакции, а просто ушла из университета и потом еще долго не могла ни с кем познакомиться. Только через три года я стала встречаться с Евгением Петровичем. Вернее, это он стал встречаться со мной. Я тогда работала в видеопрокате. Евгений Петрович все интересовался новинками и наконец соблазнил меня. Купил вина, фруктов, снял номер в гостинице. Начал со стихов, Маяковского читал, Есенина, наливал «Шардоне», потихоньку раздел. Целовал долго. Так долго, что я сама, не выдержав, расстегнула ему ширинку.

Женька же был поражен моим темпераментом. Он сказал, что я прекрасная любовница. Таковой я и оставалась на протяжении шести лет. Только любовницей…

«И почему я никак не удосужилась завести от него ребенка?» — задала сама себе я риторический вопрос. Риторическим он был потому, что мне действительно ни разу, ни на секундочку, не захотелось иметь от этого лысеющего и среднепреуспевающего господина малютку. А хотела я сначала выйти замуж, чтоб у моей дочки или сына был папа, который брал бы ее или его на руки, гулял и рассказывал им всякие интересности. А жене, то есть мне, приносил бы этот папа зарплату и всем нам построил дом. А я бы развела сад… Вот какие у меня были планы.

В первый год нашей с Женькой страстной любви я еще верила, что, когда его старшенькая закончит университет, а младшенькая начнет учиться в университете, вот тогда и будет нам семейное счастье и мир во всем мире. Наконец Лилечка получила какой-то банковский диплом, а Катенька, вытряхнув из папеньки кучищу денег, сунулась куда попрестижней. Все эти окончания-начинания никак не повлияли на мою судьбу. А мой любовничек мало того что не развелся, так еще и наследника родил…

В сердцах я пнула коробку из-под обуви так, что она отлетела в сторону и, шлепнувшись об стену, затихла в углу. Тима пошевелилась во сне, а я сжалась в комок, будто хотела спрятаться в углу дивана. Она затихла, а я, опять расправив плечи, взяла лист бумаги, шариковую ручку и задумалась. Я была полна решимости составить реестр потенциальных папаш моего будущего ребенка.

Почему-то первым делом на ум пришел Билл Гейтс. Но включать его в свой список я не стала. Конечно, он и умный, и до неприличия богатый, но получить доступ к его телу будет трудновато. По той же причине я отвергла Мела Гибсона, Владимира Познера, Артемия Лебедева и многих других знаменитых, талантливых и богатых людей и перешла к более реальным кандидатурам.

Когда я перебрала в уме своих бывших одноклассников, коллег, врачей, продавцов и соседей по подъезду, всех знакомых и почти незнакомых, в моем списке появилось всего три кандидата. На первом месте стоял мой бывший одноклассник, с которым мы сидели за одной партой в седьмом, восьмом и девятом классах. Звали его Кузя. После школы он удачно определился с местом учебы и теперь работал программистом в какой-то компьютерной фирме. Я знала, что он очень-очень талантливый и почти такой же одинокий, как я. Последний раз мы с ним виделись в июне. Я тогда ждала своего любовника, а тот, старый козел, позвонил и отмазался. Я сидела в кафе и была жутко злая, и тут вошел Кузя, как всегда помятый и как будто невыспавшийся. Я обрадовалась ему, как лучу света в темном царстве (помню, Кузя так и не прочитал «Грозу», и мне пришлось писать сочинения за двоих). Кузя, увидев меня, тоже расплылся в улыбке.

Целый вечер мы проболтали и даже случайно напились. Как я тогда добралась до дома, не помню. А гораздо позднее я обнаружила в сумочке Кузину визитку.

Я вскочила с места и ринулась к картонной коробке, которая все еще валялась в углу. Переворошив все ее содержимое не менее трех раз, я наконец нашла нужную мне карточку. Я воззрилась на картонный прямоугольник. Замечательно: ни телефона, ни адреса, только адрес электронной почты с окончанием на «сот». «И почему он не указал номер своего телефона?..» — задумалась я.

И тут кое-что стало всплывать в моей памяти… Мормоны, снега и непродажные полицейские. Коттеджи, не совсем нормальные доллары и свобода без границ. Кто-то что-то говорил про эмиграцию. То ли Валька, то ли Нинка болтали, что вид на жительство в Канаду за просто так надыбать можно… Нет, не Валька и не Нинка… Это Кузя весь вечер вливал мне в уши сказочные истории о заграничной жизни! — озарило меня. Это он говорил, что сдал то ли минимумы, то ли максимумы, получил какой-то сертификат от «Майкрософта» и… И вдруг меня как молнией ударило — я вспомнила весь тот пивной вечер.

Мы с Кузей сидели за шатким столиком, заказывали и пили, пили и заказывали. Когда мы оприходовали, наверное, по сотой банке пива, Кузя неожиданно стал звать меня замуж. «Блин! — выругалась я с двухмесячным запозданием. — Упустила свою канадскую птицу счастья. А все из-за моей тупиковой многолетней связи».

В тот вечер одумавшийся любовник мне все же позвонил… Но что было дальше — как я ни силилась, не могла вспомнить. Вероятнее всего, я дала полный отлуп лопоухому Кузе. По крайней мере, проснулась я на следующий день у себя дома, совершенно голая, с жуткой головной болью, а громадный Женькин носовой платок со следами губной помады лежал рядом с моим ортопедическим матрасом.

Вздохнув, я вычеркнула Кузю из списка потенциальных женихов и взглянула на вторую строчку. Под номером два значился Влад. Владислав Николаевич Сыров. Моя первая, самая сильная и наивная любовь. Кто влюблялся в студенчестве, знает, что это за напасть…

Хоть мы и учились с Владом на одном курсе, влюбилась я в него не сразу. Да и он довольно долго приглядывался. Начфак всегда считался «невестиным» факультетом, на двадцать девчонок в среднем — один парень. А у нас в группе было целых три! Влад был одним из трех представителей этого малочисленного мужского контингента.

Любовь накрыла нас одновременно. Для меня и для Влада все случилось спонтанно, но я думаю, что это был заранее продуманный план моей подруги, которая, как настоящая подруга, видела, что я маюсь в девках.

Нинка пригласила нас с Валькой на свой день рождения. Нас двоих и трех парней. Салаты, пиво, музыка, видик. Поели, выпили. Парни пытались острить, мы дружно хихикали. По традиции после выпивки должны были быть танцы, но Нинка этого не любила (считала, что ноги у нее слишком толстые, хотя, на мой взгляд, вполне обычные ноги). Тем не менее вместо дискотеки Нинка включила видео с Блейком, знаменитым эстетствующим порнографом. Нинка у нас всегда была самая продвинутая и тут продумала все до мелочей.

Нам было по семнадцать-восемнадцать, гормоны — через край. Влад сидел рядом со мной. Его рука очень быстро оказалась на моей талии, заелозила по бедрам, и совсем через короткий промежуток времени мы уже целовались. А еще через полчаса оказались в постели.

Есть мужчины, которые считают, что переспать с женщиной — как банку пива выпить (или стакан водки, или бокал вина — в зависимости от личных вкусовых пристрастий). Влад относился ко мне, как к мороженому. Он осторожно лакомился мною (по крайней мере, так он говорил).

Влад любил смотреть на меня. Как я двигаюсь, как улыбаюсь, как жестикулирую… Он всегда осторожно, словно боясь повредить меня, прикасался ко мне. А потом нежно целовал. У него были мягкие, теплые губы и жесткие, холодные пальцы. Пламень и лед. Эти вкрадчивые контрастные ласки доводили меня до исступления. И только тогда, когда я буквально плавилась от желания, он входил в меня и… Увы, он был спринтером: раз-два — и готово. Он мог бы выиграть приз на самый скоростной секс. Но я вовсе не была строгим судьей с секундомером. Я любила его…

Когда я узнала, что он перекинулся к Элке, то чуть не умерла от горя. Валялась в депрессии и только и делала, что ревела. А потом Валька сказала, что он треплет мое имя по всем углам. Что, мол, я холодная дура и извращенка — мол, люблю трах в экстриме. Да, мы занимались сексом и в парке, и на верхних этажах высоток, и даже в телефонной будке. Но не потому, что так хотелось мне, а потому что нам просто было негде. Это он затаскивал меня во все чуть притемненные места. И какое там мороженое, лед и пламень?! Ни ласк, ни поцелуев. Ширинку расстегнул, прижался к моей попке, раз-два — и доволен. Я еще никак, а он уже глаза закатил.

В раздражении я густо замалевала вторую строчку и подписала: «Не подлежит реставрации». Как говорится, кобыла сдохла, и нет смысла делать искусственное дыхание.

Под номером три в моем списке значился «Мистер X». Иными словами — «первый встречный».

Я смяла листок и подумала, что самым благоразумным решением будет лечь спать. «Утро вечера мудренее», — как сказала бы Тима. Я постелила себе на диване и моментально заснула.

Заиграла пасторальная «посторонняя» мелодия. Я отчаянно не хотела просыпаться. Мне снился интересный сон. Будто я в чьих-то теплых и мягких объятиях. Меня целуют, ласкают, касаются влажными губами…

— Ой! — Я вскочила на постели.

Рядом со мной стояла Тима. В одной руке она держала ковшик с водой, другая ладошка была мокрой.

— Ты что?.. — От возмущения у меня все слова застряли в горле. Я провела рукой по лицу. Оно было мокрым.

— Я тебя будила, а ты — никак… И звонок…

Словно в подтверждение опять зазвучала мелодия.

— Да, — выдохнула я в трубку. — На проводе.

— Вообще-то связь мобильная, — усмехнулись на том конце. — Как там Тима?

Я посмотрела на девочку. Она продолжала стоять рядом со мной с ковшиком в руках.

— Водными процедурами занимается, — ответила я.

— Значит, я еду?

— Давайте. Вкусненького захватите к чаю.

— Без проблем. Скажи, как легче вас найти.

Я дала нужные ориентиры, положила мобильник рядом с диваном и поплелась в ванную. Когда я появилась после душа, свежая, пахнущая медом и причесанная, Тима сидела на диване. Мое одеяло, подушка и простыня лежали одной кучкой. Рядом примостился грустный Мумрик.

— А ты умывалась? — поинтересовалась я.

Тима потупилась. Я вспомнила, что она, как и я, не умеет врать.

— Быстренько в ванную, надо умыть личико и ручки. А еще надо тебя причесать. Папа уже едет.

Тима послушно засеменила в ванную. Я зашла следом. Тима открыла кран и осторожно, словно боясь обжечься, подставила руки под струю воды. Немного поелозив ладошками друг о друга, она провела мокрыми пальцами по щекам и закрыла кран. А потом безропотно терпела, пока я умывала ее, вытирала, расчесывала и заплетала волосы. Когда пришел ее синеглазый отец, он остался вполне доволен своим чадом.

— Ты прямо как настоящая принцесса, — сказал он, подавая Тиме шуршащий кулек. Тима немедленно залезла в него.

— Ой, дадончики. И печенинки. А мюсли я не буду. А это что? — Она вынула сверток, развернула. — Чи-и-и-з, — улыбнулась она.

— Это для Дарьи. «Эдам» почти как Эдем.

— Райское наслаждение, — проявила я свою эрудицию.

— Где? — Тима высыпала содержимое пакета на кухонный стол и принялась его придирчиво исследовать. — Где батончики?

— Какие батончики? — не понял отец.

— Даша сказала «Баунти» — райское наслаждение.

— Нет, — рассмеялась я. — Это я про сыр.

— Неправильно ты сказала, — вздохнула Тима. — Давайте кушать. — И первая села за стол. — Мне, чур, с ягодками. — Она открыла баночку йогурта с изображением киви.

— Я уже позавтракал, — сказал ее отец, но, заметив на лице дочери сожаление, добавил: — А чай с девочками с удовольствием выпью.

— Девочки вприкуску? — пошутила я.

— Вприглядку.

Я разлила чай по чашкам, высыпала на тарелку печенье и взяла себе йогурт с ананасом.

— Как у вас вчера вечер прошел? — поинтересовался Тимин отец.

— Хорошо, — ответила я. — А у вас? Кстати, я даже не знаю вашего имени.

— Станислав, — ответил мужчина и шумно отхлебнул чай. — Сори, — смутился он. — Пить очень хочется. Вчера, если честно, я немножко перебрал. Открытие «персоналки» как-никак.

— Станислав Кошелев?.. Супердизайнер… — От неожиданности ложка выпала у меня из рук.

— Ну уж и супер, — усмехнулся Станислав, явно довольный моим восхищением.

— А мы, пап, тоже рисовали, — сказала Тима и тут же выскользнула из-за стола. Уже через секунду она вернулась, прижав к себе листы бумаги. — Даша меня рисовала, а я ее.

Станислав взял в руки эскизы. Бегло просмотрел первый листок, второй. Третий заинтересовал его уже больше, на последнем он задержался. Наконец, отложив эскизы в сторону, он с явным любопытством посмотрел на меня:

— Что посещала?

— Кружок при дворце… хореографический, — ляпнула я.

— Где рисованию училась?

— Так… В школе… Год в клуб ходила, потом сама, по книжкам… Да знаю я, знаю, что таланта у меня нету…

— Кто тебе фигню такую сказал?

— Что же, я сама не понимаю?..

— Выходит, что нет. Во-первых. — Он встал, вышел из кухни и уже через несколько секунд вернулся. В его протянутой руке я заметила сложенный вдвое прямоугольник картона. — Это пригласительный на выставку. Если интересно — сходи. Но там, переверни… — Я послушно перевернула. На обратной стороне я увидела написанный от руки многозначный номер. — Это телефон одной моей знакомой, — пояснил Станислав. — Нелли Петровна немного консервативна, но зато она прекрасный педагог и недорого берет.

— Недорого — это как? — испугалась я.

— Сто пятьдесят в час. Но после нее и в Мухинское без проблем поступали.

— Спасибо, — вздохнула я. — С работой все никак.

— А в няни пойдешь? — спросил Станислав и посмотрел на Тиму.

— Ура! — закричала она. — Даша няней будет!

Древние философы говорили: все, что вы ищете, само ищет вас. И они не были дураками. Я сходила на выставку и стала работать у Кошелевых. Три раза в неделю посещала изостудию. С Тимой мы ладили, денег на обучение и на скромное житье-бытье мне хватало.

Не хватало мне только «первого встречного». Конечно, я не жила затворницей. В студии познакомилась с Серегой, мечтающим стать web-дизайнером. Он был некрасивым брюнетом, ростом не выше ста пятидесяти. Рост меня не волновал. Мне не нравилась щетина на его щеках, подбородке, а особенно на шее. И еще — единственной приемлемой формой общения он считал монологи. Причем предпочитал свои. Когда я пыталась излагать собственную точку зрения на что-либо, его взгляд тускнел, и всем своим видом Серега демонстрировал, что все, что я так упорно пытаюсь втолковать ему, — полная туфта, а ему все это вообще до фонаря.

И все же после двухнедельного знакомства он пригласил меня в кафе. Без энтузиазма я согласилась и даже с видимым интересом выслушала его монолог о пользе глобальной сети в сфере личных знакомств. Теоретическую часть я выслушала спокойно, но, когда Серега начал хвастать своими практическими интернет-секс-победами, мне тут же захотелось уйти, залезть в ванну и потереть себя жесткой мочалкой. Но, воспитанная своим папой в уважении к мужчинам, я молчала и терпела. Оказалось, зря. После второй бутылки пива Серега совершенно неожиданно предложил мне переспать и тут же полез целоваться. Я дала ему по морде. Даже на ощупь его щетина оказалась премерзкой.

Серега обиделся и больше предложений мне не делал, а в студии нашел место в самом углу, подальше от меня, рядом с длинноволосой брюнеткой с легким пушком над верхней губой.

Честно сказать, Серегино перемещение в пространстве оказалось мне на руку. В тот же день к нам в студию, легко ступая громадными ногами в бесшумных кроссовках, вошел Дима. Я очень удивилась, когда слесарь, починивший мне кран, взял мольберт и сел рядом со мной.

— Ну как ты? — спросил он, как будто мы были давно и хорошо знакомы. — Как дела? Кран больше не течет?

— Нормально, — шепотом ответила я. — Не течет. Ты как здесь оказался?

— Шабашку закончил. Буду теперь регулярно посещать. Как там сестренка?

— Не мешайте, — цыкнула соседка справа, которая старательно грунтовала изображение ступни неизвестного негра.

— Не злись, Ритка, — улыбнулся Дима, сделал неопределенный жест влево и, повернувшись, кивнул.

— Ты здесь всех знаешь? — удивилась я.

— Ага, я второй год. В прошлом не поступил. Но в следующем — обязательно.

— Замолчишь ты или нет?! — опять подала голос Ритка, и грифель ее карандаша треснул от возмущения.

— Садись сюда, Дима, — шепнула дама среднего возраста, которая стояла за мольбертом в двух шагах позади меня.

— Спасибо, Клавочка Сергеевна. Я тут с Дашей, — ответил он. А мне предложил: — Давай после занятий где-нибудь посидим?

Я кивнула. Думаю, мой кивок не смог выразить непомерное ликование, вмиг охватившее меня. Отчего-то Дима был мне очень симпатичен. «И почему я не внесла его в свой список?» — с недоумением подумала я, искоса поглядывая на него, усердно трудившегося за мольбертом слева от меня. От усердия он даже высунул кончик языка, как пятилетний мальчуган, рисующий свой первый кораблик.

В тот день я работала над натюрмортом: бутылка с одиноко торчащим искусственным цветком, велюровая ткань на столе. Мягкий простой карандаш скользил по бумаге, легко повинуясь моим пальцам. Когда я закончила, Нелли Петровна чуть дольше обычного задержалась около моего мольберта.

— Странно, — наконец сказала она. — Пропорции чуть искажены, а править не хочется. Живая картинка у тебя получилась.

— Живее всех живых, — съехидничала Ритка.

— Действительно, — задумчиво кивнула Нелли Петровна, — цветок у тебя живой… не пластмассовый. — Она покосилась на сидящего рядом Диму, который с видом болельщика, благоговеющего перед судьей, не сводил с нее взгляда. — А у тебя что?

Дима, скрипнув стулом, чуть отодвинулся от мольберта.

— Н-да… — только и сказала Нелли Петровна. — Зря ты занятия пропускаешь. Где был так долго? Опять шабашил?

— Есть такое, — улыбнулся Дима.

— Неужто с утра до вечера?

— Именно так, Нелли Петровна. С утра и до самой глубокой ночи.

— Не обманываешь? — приподняла Нелли Петровна седеющие брови и поправила бархатный шарфик на груди.

— Вы же знаете, уважаемая Нелли Петровна, я никогда не вру.

Я с еще большим обожанием посмотрела на Диму. У него были широкие, крепкие плечи честного рабочего парня. Открытый взгляд на широкоскулом лице. Рекламный тип с плаката шестидесятых годов.

— Верю, — улыбнулась Нелли Петровна. — Небось опять перепланировкой занимался?

— Ага, — кивнул Дима. — Все поменял. Хозяйка сначала хотела так, легонечко, а потом мы во вкус вошли — и пошел дым коромыслом. Она даже некоторое время у какой-то подружки жила, ведь у нее однокомнатная.

— Однокомнатная, — подтвердила я.

— Вот-вот, — продолжил Дима. — Сейчас она вся в сомнениях.

— Значит, не угодил? — посочувствовала я.

— В том-то и дело, что ей ой как понравилось.

— Денег много угрохала, — подключилась Ритка.

— Да… Потратилась. Сейчас не знает, что и делать — то ли в этой квартире жить, то ли к мужу переезжать. У него-то трехкомнатная.

— А ремонт в однокомнатной чего затевала, коли есть трехкомнатная? — вставила Клавочка Сергеевна.

— Так это ее подружка со своим брательником познакомила. Хозяйка как вернулась, я ее прямо не узнал. Думал тетка, как тетка: перманент, юбка ниже колен. А тут дама такая… — Дима, не удержавшись, присвистнул. — Вот что любовь с вами, женщинами, делает.

— А с мужчинами? — опять приподняла седеющие брови Нелли Петровна.

— Ну и с мужчинами… наверное… — Дима как-то неуклюже склонил голову, оценивающе глядя на свои руки.

Пальцы его были длинными, с короткими ногтями красивой формы. Кайма на ногтях была темно-серого цвета. Дима поспешно спрятал ногти в ладонь. Я тронула его за локоть.

— Мы хотели куда-нибудь зарулить, — напомнила я.

— Я, чур, у руля, — сказал Дима и, схватив меня за руку, поволок к выходу.

Через несколько улиц от здания, в котором находилась наша студия, Дима показал на сверкающую неоном вывеску Я припарковалась, и, преодолев преграду в виде пяти кафельных ступенек, мы вошли в полутемное помещение. Пахло свежесмолотым кофе, сдобными булочками и домашним уютом. Никто не курил. Играл ненавязчивый, сентиментальный блюз.

— Как хорошо, — только и сказала я, когда мы уселись за столик в глубине небольшого зальчика. — Здесь уютно, — добавила я, разглядывая картину, висящую на стене. Картина представляла собой нагромождение ярких геометрический фигур, но все равно мне понравилась.

— Знаешь такого Кошелева?

— Да… На выставке была.

— Его интерьер. Я тоже хочу дизайнером интерьеров стать.

— Ты и сейчас говоришь, что что-то строишь.

— Это ж так, ради денег. — Он заелозил на стуле, расстегнул верхнюю пуговицу на рубашке. — Только не все ж руками, ногами, спиной. Хочется и мозгами поработать. Мне уж скоро тридцатник, а образования нет.

— Мне тоже скоро, — выпалила я и тут же пожалела.

— Что — скоро? — не понял Дима.

— Того… Это… — замялась я. — Тоже образования нет… Вернее, есть, но начфак я не закончила.

— Я тоже бросил. На мехмате был…

— Круто. А что бросил? Не справился?

— Справлялся, хоть и скучновато было… Тут другое дело.

В это время нам принесли заказ. Дима тут же уткнулся в тарелку.

— Люблю морскую капусту, — сказала я, последовав его примеру. — И креветки здесь есть.

Дима только мотнул головой, не отрываясь от тарелки. Немного погодя он все же расправил плечи и, придвинув к себе высокие стаканы, разлил светлое пиво.

— Спасибо, — сказала я, принимая стакан из его рук, и тут же, не удержавшись, спросила: — Так все же отчего ты универ бросил? Несчастная любовь?

Его глаза потемнели, а щеки, наоборот, мгновенно побелели.

— Прости, — сказала я и, потупясь, продолжила ковырять вилкой в тарелке.

Повисла тяжелая пауза. Даже обволакивающе-теплый голос чернокожей певицы не мог согреть наше холодное молчание.

— Да, — вдруг резко сказал Дима. От неожиданности я даже вздрогнула. Он был по-прежнему бледен. — Отгадала. Ушел, убежал, все бросил… Очень я тогда одну девочку любил…

И тут я почувствовала укол ревности. Противной, вязкой и жгучей, а самое главное — глупой до абсурдности. К глазам подступили слезы. Дима потянулся ко мне, поправил прядь волос, упавшую на лицо.

— Ты чего? — осторожно спросил он. — У тебя такая же история?

Не поднимая глаз, я кивнула. Слеза-предательница потекла по щеке.

— Да… — только и сказал Дима и, осторожно взяв мои ладони в свои, поднес к губам, словно хотел согреть. — Сильно любила?

Я опять кивнула, незаметно для себя входя в роль женщины с разбитым сердцем.

— Я тоже любил без памяти… Только все уже перегорело. А у тебя? — Он отпустил мои руки, и я поспешно спрятала их под стол. — Неужто до сих пор?..

Я оторвалась от созерцания своей пустой тарелки и посмотрела на Диму. Его карие глаза смотрели участливо. Похоже, с ним можно быть откровенной, — подумала я, а вслух сказала:

— История вполне банальная. Мы были молоды. Я приняла взрыв гормонов за любовь…

— Ой ли?

Взгляд Димы был настолько теплым, что я опять не смогла соврать.

— Нет, — со вздохом ответила я. — Я любила. Он, похоже, тоже. А потом вроде испугался. Ушел к другой. Ничего не сказал. Вернее, сказал… — Я замялась, не решаясь поведать правду. Но так как врать я не умела, то замолчала.

— И?..

Я взяла бокал с пивом и сделала несколько больших глотков. Дима сидел напротив меня, положив согнутые в локтях руки на стол.

— Ладно, — наконец сказала я, отодвигая бокал. — Только давай баш на баш. Я тебе свою историю, ты мне — свою.

— Договорились, — спокойно ответил Дима и откинулся на спинку стула. Вся его поза говорила об ожидании. — Итак, вы любили друг друга?

— Ага, — кивнула я и вкратце рассказала историю моей первой любви. — Главное не то, что он ушел к другой, — заключила я, — а то, что все переврал, испачкал… Неужто нельзя было уйти по-хорошему, чтоб светлая память осталась?

Дима усмехнулся:

— Как о покойниках: либо хорошо, либо никак.

— Ну да… — подтвердила я. — Ведь мы наполовину состоим из воспоминаний. Если много хорошего в прошлом, и будущее не пугает.

Дима посмотрел на меня с удивлением:

— Ты говоришь так, как будто сто лет прожила.

— Ну не сто, а чуть меньше, — улыбнулась я и напомнила: — Теперь ты.

— Значит, ты уже закончила? Больше ни о чем не хочешь рассказать? — удивился Дима.

Я опустила глаза и кивнула. Мне действительно не хотелось рассказывать ему о моей многолетней и пустой связи с женатым Женькой.

— У меня история похожая, — сказал Дима, не замечая моего замешательства. — Я тебе сказал, что в универе учился…

Я кивнула, обрадованная, что мне не придется рассказывать, с кем и как я провела последние несколько лет.

— Ну вот… — Дима ненадолго задумался, словно вытаскивая воспоминания из дальнего угла памяти. — Так все это давно было, словно в другой жизни… — Он снова наклонился и снова положил руки на стол. — Мы были молодыми. Где-то лет по семнадцать-восемнадцать. Ты про школу ничего не сказала, а у меня еще в девятом случилось… На юге, куда мы с матерью и отцом ездили. Соблазнила там меня одна старушка… Я думаю, что ей всего лет тридцать — тридцать пять было, но тогда она мне очень взрослой казалась… В общем, это не в счет. — Дима взял бокал, он был пуст. — Ты пиво еще будешь? — спросил он.

— Нет, — отказалась я. — Рассказывай.

— Рассказывать-то особенно нечего, — ответил он. — Все почти как у тебя. Мы учились на одном курсе. Красивых мехматовок в принципе не бывает, но она была красивой. Встречались мы почти два года, даже в стройотряде две недели вместе работали. На третьем курсе, после каникул, она сказала, что беременна. Я знал, что не от меня. Она тоже знала. Я сказал, что готов жениться. Она отказалась и сделала аборт.

Дима замолчал и сделал знак официантке.

— Кофе будешь? — спросил он меня.

Я кивнула.

— Черный? С молоком? Капуччино?

Я снова наклонила голову, но тут же спохватилась: как китайский болванчик только и делаю, что киваю и киваю.

— Я буду несладкий черный кофе с булочкой.

— Два двойных кофе без сахара, две булочки и четыре рогалика, — сказал Дима подошедшей официантке.

— Четыре-то зачем? — удивилась я.

— С собой возьмем. Утром позавтракаем.

Я буквально застыла. Что он имел в виду? Может, он хочет пригласить меня к себе? Или я должна позвать его с собой? Или его слова вообще ничего не значат, просто он такой заботливый? — рой вопросов вился у меня в голове. Но, отбросив ненужные мысли, я напомнила:

— Рассказывай дальше.

— Особенно нечего рассказывать, — сказал Дима чуть погодя. — Она стала встречаться с другим. Он на историческом учился, в номенклатуру метил. У него был мотоцикл… Они попали в аварию.

— Погибли? — выдохнула я в ужасе.

— Нет. У него сейчас крутая фирма, метил в местные депутаты, но пока провалился. Она — чуть ли не доктор наук. Позвоночник повредила, с палочкой ходит… и по-прежнему очень красива.

— Они поженились?

— О нем — не знаю, вроде. Она точно замужем за каким-то физиком, мне один сокурсник сказал. Только детей у них нет.

Подошла официантка, расставила чашки с блюдцами. Дима пододвинул ко мне тарелку с выпечкой. Сладко запахло ванилью.

— Боль проходит, — пристально рассматривая кофейную чашку, сказал он, когда официантка удалилась. — Все проходит… рано или поздно.

— У тебя прошло? — робко спросила я.

Дима приподнял свою густую бровь и ухмыльнулся:

— Я все сделал для этого.

— И что? Поделись? — спросила я, и холодные металлические нотки прозвучали в моем голосе. — Клин клином? Качество количеством?

— Кофе здесь шикарный, а булочки… — вместо ответа сказал Дима и надкусил облитый шоколадом рогалик.

Я осторожно потянула с тарелки булочку с марципаном. Мои пальцы, казалось, схватили липкий воздух.

— Действительно, вкусно, — сказала я, прожевав. — Ты один живешь? — вдруг помимо моей воли вылетело у меня.

— С родителями, но они на даче. Ко мне хочешь?

Я вспыхнула. От смущения заерзала руками по столу, зачем-то полезла в сумку.

— Я заплачу, — сказал Дима и сделал рукой знак официантке.

Пошарив в сумке, я вытащила косметичку, украдкой посмотрела на себя в зеркальце. Выглядела я странно: лихорадочно горящие глаза, пунцовые губы, как будто мы только и делали, что целовались.

— Ты готова? — Дима отвлек меня от критического созерцания собственного лица. — Пошли. — Он взял меня за руку, и, пройдя между столиками, мы вышли на улицу и нырнули в мою «шестерку». Очутившись за рулем, я снова пришла в себя.

— Значит, тебя подбросить? — осторожно спросила я.

Дима несколько секунд пристально изучал мое лицо, потом наклонился и поцеловал. Я знала, что это может произойти, и все же не успела приготовиться. Поэтому я так и не разжала губы.

— Что-то не так? — отстранился он.

— Нет-нет, все хорошо, — поторопилась заверить его я и, обхватив за шею, сама впилась в его губы. Первое мгновение Дима напрягся, но вскоре взял инициативу на себя. Его губы стали мягкими и нежными. Я почувствовала жар его дыхания, смешанный с горчинкой кофе. Его чувственный, горячий язык проник в мой рот. «Свершилось! Наконец-то свершилось! — запульсировало у меня в голове. — Меня целует молодой мужчина! Настоящим поцелуем, без дураков. Я уже и забыла, кто и когда меня так страстно и горячо целовал. Уж явно не мой многодетный любовник».

Невольно отстранившись, я заметила, что кофточка на мне расстегнулась, а Дима, обняв меня за плечи, пытается найти застежку на спине. Я улыбнулась — на мне был бюстгальтер, застегивающийся спереди.

— Погоди… Потерпи чуточку, — остановила я Диму. Крутанув руль, я вывела машину на шоссе, и уже через полчаса мы были у меня дома.

Как только за нами закрылась дверь, мы буквально набросились друг на друга. Пока Дима покрывал поцелуями мою макушку, уши, нос, щеки и другие попадавшие под его горячке губы места, я расстегивала пуговицы его рубашки, льнула к его пахнущей почему-то тмином груди и даже сломала ноготь, наткнувшись на уже расстегнутую ширинку. Дима поднял меня на руки и легко, как тряпичную куклу (а именно так я себя и ощущала) положил на матрас, покрытый пледом. Я ловко щелкнула застежкой бюстгальтера, и моя грудь обрела наконец свободу, выскользнув из поролоновых чашечек. Произошедшее было встречено с восторгом. Придерживая ладонями мои грудки, словно боясь, что они сбегут, Дима заскользил губами все ниже и ниже.

Растерявшись от такого смелого маневра, я крепко сжала ноги. Но он был очень, ОЧЕНЬ нежен, и я сдалась, полностью утратив контроль над собственным телом, которое извивалось, словно обезумев. Димины руки прижали меня к его груди, а мои бедра почувствовали твердость его горячего члена.

— Подожди, — вдруг выдохнул он и на минуту, которая показалась мне вечностью, оставил меня одну.

Он вернулся с глянцевым серебристым пакетиком. Разорвав зубами обертку, натянул презерватив (я этого не видела, но по характерному шуршанию догадалась), а затем осторожно вошел в меня. Не открывая глаз, я наслаждалась непривычными ощущениями (мой бывший женатый любовник имел пенис отнюдь не выдающихся размеров — чуть больше среднего пальца). Несколько секунд мы совсем не двигались, синхронизируя дыхание. Но вот Дима плавно качнул бедрами, я сделала ответное движение. Мы задвигались в едином ритме, сначала медленно, потом — все быстрее и быстрее. Я чувствовала, как пульсирует мое тело, и в то же время словно растворилась, отдала себя во власть другого, столь же горячего и живого чужого тела. Никогда прежде я не ощущала ничего подобного. Я была уже не я, ибо я растворилась, растаяла, как Снегурочка… И это было прекрасно!

Вновь образовавшееся существо о двух головах, четырех руках и четырех ногах двигалось все быстрее и быстрее. И вдруг опять наступила пауза, длинная, горячая, влажная…

Словно на облаке, я опустилась в реальность и открыла глаза.

— О боже, как хорошо, — прошелестели мои губы, и снова сами собой опустились веки.

Димино дыхание обожгло мою щеку, его руки обвили мои плечи. И снова я ощутила его твердость в моей мягкости…

Я подчинилась естественному ритму, словно внутри меня работал двигатель, заставляющий меня двигаться именно так, а не иначе. Вперед-назад, вперед-назад… Он сильный — я слабая… ослабевшая, потерявшаяся…

— О-о-о…ох… О! — вырвалось у меня, и я, ослепленная невероятно яркой вспышкой, улетела в бездонную черноту.

Я лежала на спине, раскинув руки. Моя ладонь угодила прямо Диме по носу. Он поморщился и обнял меня. Я прижалась к его груди, прислушалась к мерному стуку его сердца.

В комнату сквозь незанавешенное окно лился солнечный свет; сквозь форточку долетали шумы просыпающегося города: тявкнула выбежавшая на утреннюю прогулку собака, поворчав мотором, тронулась с места машина, лязгнула подъездная дверь.

Я приподняла голову. На электронном будильнике было 8.29. Я опять проснулась за минуту до сигнала и тут же вспомнила, что вообще не завела будильник. Я пошевелилась, нехотя вылезая из уютных Диминых объятий. Он еще крепче прижал меня к себе.

— Мне пора на работу, — вздохнула я.

— Кофе в постель?

— Чай.

Перекатившись через меня, Дима встал и, втиснувшись в джинсы, босыми ногами прошлепал на кухню. Я с удовольствием потянулась.

Щелкнула кнопка электрического чайника, зашуршал полиэтиленовый пакет, заиграла музыка. Я вдохнула полной грудью, задержала дыхание и почувствовала себя до бескрайности счастливой. Один нудный англичанин сказал как-то: «Спроси себя, счастлив ли ты, и ты перестанешь быть счастлив». Я задала себе этот никчемный вопрос и сама себе ответила: «Да, да, да! Я действительно чувствую себя обалденно счастливой. Мне понравилось просыпаться вдвоем с мужчиной. Его утренняя физиономия, чуть опухшая после сна, не вызвала у меня ни капли отвращения, отчуждения или стыдной неловкости. Я перекатилась на другой бок, уткнулась в подушку, где только что лежала Димина голова, вдохнула еще не выветрившийся сладковатый запах тмина. «Какой возбуждающий запах!» — подумалось мне.

— Все готово, — выглянул из кухни Дима. — Ты встанешь или принести? Только подноса я не нашел.

— Я сейчас, — сказала я, выбираясь из постели.

Через несколько минут, проведенных в ванне, я, с еще влажными волосами и пахнущая мятной зубной пастой, сидела за столом.

— Ты сейчас куда? — спросила я, намазывая на ломтик белого хлеба апельсиновый джем.

— Домой, — ответил Дима и откусил сразу полбутерброда.

— Ой, у нас же рогалики есть, — вспомнила я.

— Точно. Где же они?

— В машине оставила. — Я виновато захлопала ресницами.

— Ерунда, — улыбнулся Дима, и его улыбка опять вызвала у меня острый приступ умиления. — Я люблю хлеб с вареньем, — добавил он, и остаток бутерброда скрылся у него во рту. Прожевав, он запил его чаем и спросил: — Тебе куда, на работу?

— Ты Тиму помнишь? — вместо ответа спросила я.

— Твою сестренку? Конечно.

— Она мне не сестренка. Я нынче в няньках. Тима — хорошая девочка, непоседа и вундеркинд.

— Ты сама еще киндер, — улыбнулся Дима и погладил меня по волосам. — Вам, наверное, хорошо вдвоем?

— Мне с тобой хорошо, — немного смущаясь, ответила я.

— Мне тоже, — вздохнул Дима и встал. — Надо торопиться. Мне завтра заказ сдавать.

— Что за заказ? — дожевывая, спросила я.

— Халтурка тут подвернулась, интерьер одной забегаловки. Я вообще-то «тридэшкой» балуюсь, — сказал Дима, убирая посуду со стола.

— Не поняла…

— Компьютерная программа такая есть, — пояснил он. Он уже стоял у раковины, в его руках была губка для мытья посуды.

— У меня компьютера нет, — ответила я.

— Значит, ты в прошлом веке застряла, — хохотнул он, открыл кран и наклонился над раковиной.

Я почувствовала, как краска заливает мои щеки.

— Не грузись, я тебя перетащу в двадцать первый, — сказал Дима, поставил последнюю кружку на сушилку и закрыл кран. — Ты готова?

— Секунду. — Я бросилась в комнату. — Я мигом!

Минут через пять я стояла перед ним в белой трикотажной тенниске со шнуровкой на груди, в голубых, протертых по моде джинсах и босоножках на низком каблуке. Мой «конский хвостик» удерживала махровая резинка.

— Девчушка, — улыбнулся Дима и, наклонившись, поцеловал меня. На этот раз его поцелуй был нежным и легким, но все равно внутри меня словно взорвалась бомба. — Давай бегом. Опоздаешь — девочка плакать будет.

— Не будет, — ответила я, снимая сумку со спинки стула. — Тима — супердевочка.

Оставив Диму на остановке троллейбуса, я добралась до нового многоквартирного дома, где жила Тима. Пока я парковала свою «шестерку», Станислав садился в «форд». В оправдание я развела руками. «Форд» извиняюще мигнул мне подфарниками.

— Ты опоздала, — встретила меня упреком Тима. — Я проснулась — никого нет.

— Ты уже большая, и у тебя куча игрушек есть, — ответила я. — Умылась?

Тима отвернулась.

— Быстро в ванную, я проверю, — улыбнулась я. — Рогалики будешь?

— Офкосно! — крикнула Тима, соединив русское «вкусно» и американское «of course» в одно слово.

— А ты сегодня другая, — сказала Тима, взяв в руки кружку с какао.

— Почему? — удивилась я, присаживаясь напротив.

— Не знаю, — ответила девочка и с видимым удовольствием откусила рогалик. — Мягкий… Где купила?

— Мы с Димой были в кафе…

— Дима — твой друг или жених? — спросила она меня настороженно.

— Помнишь парня, что кран мне чинил? — вместо ответа сама спросила я.

— А-а-а, — протянула Тима. — Он хороший. Значит, жених?

— Нет, — улыбнулась я. — Мы в один кружок ходим. Он тоже дизайнером, как твой папа, хочет быть.

— Как папа не получится. Он один такой, — уверенно сказала Тима.

— Я знаю, — кивнула я. — Твой папа очень талантливый. Дима, наверное, тоже талантливый. Он с компьютером на «ты».

— А я больше люблю настоящие игрушки, — сказала Тима. — И качели люблю, и гулять.

— А давай сегодня в парк аттракционов пойдем, — предложила я.

— Я ж говорю, что ты сегодня другая, — сказала Тима и выскочила из-за стола. — Я только Мумрика принесу. Давай эти булочки с собой возьмем. А там купим попкорн и газировку. И будет нам праздник.

Праздник удался на славу. Весь день сияло солнце. Мы катались на качелях-каруселях, купили по пакетику попкорна, по бутылочке фанты. Тима не умолкая болтала, смеялась, прыгала и лазала на всем, на чем можно было лазать. Я хоть и не лазала по «паутине», не каталась с горки и не ползала на четвереньках в «лабиринте», но в остальном ничуть не уступала Тиме. Во мне будто заработал атомный реактор, снабжающий весь мой организм таким количеством энергии, что я готова была обнять и перецеловать весь мир.

Прекрасное настроение сохранилось у меня и на следующий день, но ближе к семи я начала волноваться. Вечером в изостудии я должна была встретиться с Димой.

Но Дима не пришел.

— Ты сегодня явно не в ударе, — покачала головой Нелли Петровна, глядя на мои слабые попытки изобразить на листе ватмана профиль Нефертити. — Как себя чувствуешь?

— Настроение препоганое, — ответила я.

— Нехорошо, — неодобрительно поджала губы Нелли Петровна. — Нельзя идти на поводу собственных эмоций. Навык, навык и еще раз навык. Рука работает — голова на периферии. Выработаешь автоматизм — тогда пусть будет и настроение.

— Ладно, — вздыхая, согласилась я и, не поднимая глаз, спросила: — Дима не знаете где?

— Наверное, опять шабашит. И так Господь не много ему дал, а он все время прогуливает.

— Да он с Клавкой загулял, — подала голос Ритка.

Резко обернувшись, Нелли Петровна полыхнула на нее грозным взглядом так, что Ритка втянула голову в плечи, но у меня словно вытащили скамейку из-под ног. Задыхаясь, я соскочила с места и бросилась к выходу. Слезы застили глаза. Так мне и надо, дура набитая, — корила я себя. — Раз переспал, так, думаешь, любовь на всю жизнь, белое платье и фата до полу?! Он такой же козел, как и все!

Я села в машину и, вырулив на шоссе, помчалась куда глаза глядят. Слева мелькнула неоновая вывеска. Я почувствовала, как меня мучит жажда. Оставив машину у кафе, где мы с Димой еще совсем недавно пили кофе с булочками, я почти вбежала в наполовину пустой зал и первым же делом наткнулась взглядом на парочку, уютно расположившуюся в углу под картиной с цветастой абстракцией. Ноги мои подкосились, и я плюхнулась на первый подвернувшийся стул.

— Что будете? — подскочила ко мне официантка?

— Водку, — ответила я.

— Водки нет. Может, чаю из лепестков розы?

— И водки, — упрямо повторила я.

— А к чаю что? Эклеры сегодня особенно хороши.

— Ладно, — наконец согласилась я и тупо уставилась на салфетку, сотканную из соломки.

— Привет, — услышала я над собой. Я вздрогнула и, не поднимая головы, кивнула. В животе что-то ухнуло, и словно жестким шарфом в морозную погоду стянуло горло. — Я опять прогулял, — сказал Дима, садясь напротив. Моя голова сама собой качнулась вниз, пальцы заелозили по салфетке. Дима взял мою руку, спрятал мою ладошку в своих ладонях. — Даша… Мне нужно тебе все объяснить…

— Нет! — вскрикнула я и дернула рукой. Дима еще крепче сжал ладони.

— Дашенька… послушай… посмотри на меня.

Я нехотя подняла голову. Он выглядел усталым и… очень родным, словно я знала его чуть ли не с детства. Не выдержав его теплого, нежного взгляда, я опять отвела взгляд.

— Хорошо, — согласился он и выпустил мою руку.

— Ваш чай с эклером, — сказала официантка и поставила передо мной блюдце с чашкой и тарелку с пирожным. — На здоровье.

— Спасибо, — машинально ответила я.

— Здесь вкусный цветочный чай, — сказал Дима, — хотя я не большой любитель.

— Клавочка Сергеевна, значит, любит?

— Она — да… Не сердись на меня… — Он разжал руки.

— На что же мне сердиться! — как можно равнодушнее сказала я. — Ты мне не муж и не любовник.

— Даша, — мягко сказал Дима, — не надо. Я все тебе расскажу… — Он набрал в легкие воздуха, словно хотел нырнуть. — Клава действительно была моей… в общем, мы с ней изредка спали… блин! Не так. Мы с ней не спали, а…

— Трахались, — подсказала я и, откинувшись на спинку стула, посмотрела прямо в его глаза. На несколько секунд он смутился, затем глаза его сузились, и он выпалил:

— Именно так. Мы с ней трахались, и не больше. Но это не в счет…

— И со мной не в счет… Одной больше, одной меньше. Какая разница, да? — воскликнула я и передернула плечами.

— Есть, — тихо сказал Дима. В его глазах мелькнуло нечто, что заставило меня напрячься. — Есть разница… Помнишь, я тебе рассказывал, что я из-за девчонки универ бросил? А ты еще заметила, что качество, мол, на количество заменил. Ты угадала. — Он вынул платок из кармана, вытер, вероятно, вспотевшие ладони. Я невольно отметила, что ногти у него тщательно подстрижены и серой каймы под ногтями больше нет. — Я не скрываю, что у меня были женщины, — сказал он, убирая платок в карман.

— Ты же не умеешь врать, — ехидно заметила я.

— Были… — словно не замечая моей иронии, продолжил Дима. — Только быстро все это надоедает, одна морока от этого.

— Но, судя по всему, тебе не надоело? — парировала я.

— Надоело, и очень быстро. Но думал, что не смогу больше полюбить… Вот изредка и встречался с замужними… Пока тебя не увидел. Помнишь, как муку в совок собирала? Как борщом кормила? Волосы торчком, на щеках мука…

— Веснушек не видно…

— Ты такая забавная. — Он протянул руку и дотронулся до моей щеки. Его рука была холодна, а мои щеки пылали. — Знаешь, как я обрадовался, когда увидел тебя на выставке Кошелева?!

— Ты там был? — удивилась я. — Ты такой большой, я не могла тебя не заметить!

— Ты же с Кошелевым чуть ли не в обнимку ходила. Я думала — это твой папаня или еще кто.

— Еще кто, — передразнила я. — Он мой работодатель.

— Я тоже хотел к нему на работу… Свои проекты как дурак принес. А он даже голову в мою сторону не повернул. Везде нужен диплом, блат…

— А меня он сразу взял. И без диплома, и без блата. Кстати, тебе эскиз интерьера детской понравился?

— Ага, четыре на пять, а все вместил, и красиво.

— Это он для дочки делал. Уголок для сна, у окна — чтоб рисовала. И шведская стенка хорошо вписалась, и стеллажи для игрушек. Я бы тоже так хотела.

— Сделаем, — улыбнулся Дима.

— Да нет… — растерялась я. — Я просто так. У меня, сам знаешь, ребенка нет.

— Будет, — серьезно ответил Дима. — Или ты против?

— Ты в отцы просишься? — с вызовом ответила я.

— Да.

Я уткнулась взглядом в недоеденный эклер. Я не хотела, чтоб это было шуткой, и, с другой стороны, боялась, что Дима говорит серьезно.

— Даша… — Он сказал это таким тоном, что я невольно вздрогнула. — Для меня это очень важно. Я хочу настоящую семью. Мне скоро тридцать. Я неплохо зарабатываю, откладываю на свою квартиру. Я делаю тебе официальное предложение.

Я продолжала молчать. От его решительного тона я совсем растерялась.

— До свидания, Дима.

Мимо нас прошла Клавдия Сергеевна. Я заметила, что ее нос был чуть темнее, чем все остальное лицо. Глаза тоже покраснели.

Дима ничего не ответил и только проводил ее взглядом.

Я глубоко вздохнула.

— Спасибо, Дмитрий, за предложение, — ответила я, как можно четче проговаривая каждое слово. — Мне лестно. Но ты понимаешь всю абсурдность…

— Даша, — перебил меня он, — не надо…

— Почему я? — вдруг вырвалось у меня. — Чем я отличаюсь от других, с кем ты спал?

— Веснушками…

— Ах, ах… — задохнулась я и вскочила с места. Слезы так и брызнули из моих глаз.

…«Ни одно доброе дело не остается безнаказанным», — любит повторять мой папа.

И еще он говорит, что я хорошая девочка и в конце-концов мне должно повезти. Мне действительно повезло.

Когда Тимина мама вернулась из своей дальней командировки, она осталась вполне довольна своей дочерью и моей работой в качестве няни. Сразу по приезде Алла Демьяновна устроила ревизию своего гардероба, и я оказалась обладательницей шикарных деловых костюмов, которые не застегивались на полнеющей талии Тиминой мамы.

То ли из-за костюмов, то ли из-за удачного расположения звезд я восстановилась в педагогическом университете (на заочном отделении), устроилась преподавателем рисования в ближайшем Доме творчества, а Дима, в связи с валом заказов, организовал свою дизайнерскую фирму.

Но все это произошло в сентябре. А сначала он добился меня.

Правда, далеко не сразу. Как говорится, взял долгой, изнурительной осадой.

Держалась я за стенами неприступности целую неделю.

А что случилось за эту неделю, я расскажу подробнее. На следующее утро после того, как я разревелась в кафе, в своем почтовом ящике я нашла открытку с изображением трех человечков, каких обычно рисуют дошколята: высокий мужчина с желтым «ежиком» на голове, синеглазая девочка в платьице и женщина в плиссированной юбке. Типографским шрифтом было напечатано: «Папа, мама, я — дружная семья», а от руки — «Ты самая лучшая веснушчатая девчонка». Я внимательнее рассмотрела рисунок. Круглое лицо женщины в плиссированной юбке было обсыпано мелкими точками.

Открытку я не стала ни мять, ни выбрасывать. Она стала первым экспонатом в моей коллекции. Вторым стал цветок.

Тем же вечером, когда я возвращалась с работы, Дима ждал меня у подъезда. Великолепная, бархатно-пурпурная роза на длинном стебле прекрасно гармонировала с его деловым костюмом.

— Здравствуй, — сказала я, старательно удерживая сердце, которое так и рвалось из моей груди.

— Здравствуй, — ответил Дима и протянул мне розу.

— Одинокой женщине одинокий цветок, — сказала я, принимая подарок.

— Да, из одного цветка букет не составишь, — подтвердил Дима. — Но все в твоих силах. — Он взял меня за руку и, пристально глядя своими одуряюще красивыми глазами, тихо, но твердо сказал: — Я хочу, чтоб ты вышла за меня замуж.

Я ничего не ответила и как можно величественней проплыла мимо.

Вечером следующего дня Дима опять ждал меня у подъезда. На этот раз его руки были пусты, и я только замедлила шаг.

— Ты любишь театр? — спросил он, когда я поравнялась с ним.

— Кукольный, — бросила я в его сторону и скрылась за подъездной дверью.

Мне трудно давалось мое видимое хладнокровие. Дима мне нравился, да что уж там — я была без ума от него. Но я боялась, что меня опять постигнет неудача, как с моими первыми двумя мужчинами. И я никак не могла примириться с его прошлым.

Тем более что Клавдия Сергеевна после очередного занятия в изостудии заставила меня выслушать очень трогательную историю о своей тяжкой доле замужней женщины.

— Димочка стал для меня рыцарем, Ланцелотом, — говорила она, теребя кружевной платочек. — Он настоящий мужчина из плоти и крови.

— А ваш муж? — не удержалась я. — Из гипса, что ль?

— Глупая, — сказала она, сверкнув на меня глазами, и, скомкав, бросила платок в сумку. — Муж — это обязательная программа, а Димочка — это ж необкатанная произвольная.

— А вы знаете, что Протопопов с Белоусовой больше полвека вместе катаются: и в произвольной, и в обязательной… и везде, — заметила я, стараясь сохранять хладнокровие.

— Слушай, пичужка, — приблизила ко мне лицо любительница импровизаций. Сетка морщин около ее глаз стала заметнее. — Я первая его заняла, — сказала она, и замок ее сумки щелкнул, как щеколда на двери туалета.

При следующей встрече, когда Дима снова ждал меня у подъезда, я так и сказала:

— Ты, говорят, занятый?

— Нелли Петровна сердится?

— Клавочка Сергеевна.

— С Клавой мы все точки над «и» расставили, — нахмурившись, сказал Дима.

— Она считает, что многоточие.

— Нет, жирную черную точку. И вообще, я билеты в театр купил. Пойдем?

Он протянул мне билеты.

— «Капризная принцесса», — прочла я и недоуменно посмотрела на него: — Это что?

— Ты же сама сказала, что любишь кукольный театр. Вот я и купил. И девочку с собой возьмем. Больше она в супнице муку не искала?

— Нет, — рассмеялась я.

В воскресенье мы все втроем сходили в кукольный театр. Контролерша, посмотрев на наши билеты, сказала: «Папочка пусть с краю сядет, а то деткам плохо видно будет». Тима не стала ее поправлять, а, наоборот, добавила, горделиво сверкнув своими синими глазами: «Он у нас настоящий великан. Правда?»

Диме-великану и Тине спектакль понравился. По крайней мере, сколько я за ними наблюдала, они, не отрывая глаз, смотрели на сцену и смеялись, когда надо было смеяться. А потом хлопали в ладоши. Дима крикнул «Браво», и Тима тоже закричала «Браво! Браво!» А потом мы сидели в кафе, ели мороженое и Тима рассказывала нам что-то интересное. Только я уже плохо ее слушала. Я смотрела на Диму, на девочку, опять на Диму и на девочку и ощущала себя до невозможности, до самой крайности счастливой. Потому что я приняла предложение Димы.

Как только мы передали Тиму с рук на руки ее законным родителям, Дима обнял меня и поцеловал. И я поняла, что я больше не смогу жить без его губ, без его рук… просто без него.

Как только он разжал свои объятия, я так ему и сказала:

— Ты мой мужчина.

— Полностью с тобой согласен, — ответил он и снова поцеловал меня.

Он целовал меня и в машине, и в подъезде старенькой пятиэтажки, и опять, и снова, когда мы очутились за закрытой дверью в нашей однокомнатной квартирке…

Утром, когда я открыла глаза, прямо на полу рядом с матрасом в стеклянной банке стоял шикарный букет нежно-прозрачных лилий с темными крапинками на лепестках. Тут же лежала записка: «Букет для моей женщины».