Не грози свахе!

7

— С чего же начать? Наверное, с того, что я не знаю, как на самом деле образовалась эта огромная могила, и почему умерли те, кто там похоронен. Но знаю, что из кости вождя был вырезан этот тотем, дабы вождь навсегда остался с племенем.

— Когда началась эпидемия, — помолчав, бросила лла Джуф, — вождь Маган заключил сделку с духами. Он отдал свою жизнь за жизни остальных. У вождя было здоровье носорога и тело льва, он мог прожить ещё долго, очень долго. Он умер страшной смертью, но племя выжило.

— Зачем же тогда говорили, что живые никогда не приблизятся к мёртвым? — требовательно спросила лла Ниахате. — Зачем эта ложь?

Колдунья фыркнула:

— Глупая женщина! Чтобы обмануть духов болезни, зачем же ещё? Но пока выглядит так, словно это я рассказываю, а ты слушаешь. Должно быть наоборот!

Умокву взрыкнул. Лла Ниахате покладисто кивнула головой:

— Ладно, хорошо, и будет наоборот. Эта история старая, а наша началась, когда сын наместника украл статуэтку, вырезанную из кости вождя Магана. Эй, наместник, не вздумай даже возражать! Так было. Духи, царящие в ночь новолуния, не потерпят лжи. Убьют тебя даже без умокву.

— Так было, — хрипло пробормотал наместник. — Прошу прощения за своего беспутного сына.

— Поздновато ты прощенья начал просить, — злобно оскалилась колдунья. Лла Ниахате поспешно прервала её: кто их знает, этих ньянга, вдруг не дослушают, разбирайся потом со злыми духами и с не менее злыми дознавателями из столицы! И вдруг новый наместник окажется ещё хуже нынешнего?

— Когда молодой остолоп сделал это, он, разумеется, не подозревал, насколько кость вождя важна для племени. Он хотел лишь развлечься и поглумиться над кочевниками. И поначалу племя не желало ссориться с жителями Одакво. Кочевники решили было всё закончить миром, отправились к наместнику с жалобой. Но их не выслушали.

— Он посмеялся над нами точно так же, как его сын! — выкрикнул один из лежащих на земле. — Это правда!

Статуэтка вновь полыхнула в руке лла Ниахате. Духи услышали. Что ж, эта часть истории оказалась лёгкой. Дальше будет сложней.

— Правда-то правда, — вздохнула сваха, — но сына своего наместник впоследствии допросил с пристрастием, и взбалмошный мальчишка сознался. Уж не знаю, под давлением ли отца, или и впрямь не видел в своём дрянном поступке ничего особенного...

— Он раскаял... — горло наместника на миг перехватило, лицо пошло синюшными пятнами. — И не подумал раскаиваться, даже не подумал! — выкрикнул наместник срывающимся голосом. Затем гулко, утробно закашлялся, на губах появились кровавые пузыри.

— Духи простили тебя на этот раз, — холодно произнесла лла Джуф. — Но впредь и не думай лгать! За своё преступление поплатишься жизнью.

— Ну да, раскаяться мальчишка и не подумал, — скорбно поджала губы лла Ниахате, — однако статуэтку отцу отдал. И ты, соседка, об этом каким-то образом прознала!

Лла Джуф надменно сложила руки на груди:

— Да мне в тот же день сообщили! Немало я услуг оказала людям из форта, ох, немало! Один отплатил мне этим известием.

И вновь статуэтка вспыхнула, рассыпав вокруг себя сноп ярких искр. Лла Ниахате кивнула:

— Верно, соседка, верно. Ты узнала о том, что наместник забрал тотем себе — и в тот же день поведала об этом своим братьям по крови.

— Я... я хотел вернуть тотем! — дрожащим голосом выкрикнул наместник. — Просто когда пыль уляжется и на сына моего перестанут косо смотреть. Подкинуть на дорогу, мол, духи принесли!

— Духи не карают тебя, — удивлённо произнесла лла Джуф. — Стало быть, говоришь правду.

Лла Ниахате вздохнула:

— Что ж, каковы бы ни были намерения, ты, наместник, ничем их не выказал, позволив делам идти своим чередом. Кочевники решили, что ты такой же коварный и жадный, как твой пустопорожний сын, а значит, нужно пробраться в форт и выкрасть драгоценный тотем. Для этого они притворились, будто второй раз пришли к тебе просить об одном и том же. Знали, что ты их прогонишь, и не рассчитывали пробить стрелами сочувствия сердце, подобное пустынному бархану, в котором выгорело всё живое. На самом деле они готовили тебе западню, наместник. Для этого ньянга Джуф подняла из могилы шестерых мертвецов. Воскресить их, полагаю, было легче, чем прочих — общая кровь помогала.

— Наши мёртвые с радостью нам помогают, — гордо провозгласила колдунья. Лла Ниахате кивнула:

— Так и есть, соседка, так и есть. Некие люди видели, как ты поднимаешь мертвецов, — упоминать о том, кем же были эти «некие люди», лла Ниахате благоразумно не стала. Умолчание не есть ложь, духам не к чему придраться. — Ты провела мёртвых в Одакво и спрятала в собственном доме. Затем к тебе пришли кочевники, твои братья по крови. Никто не удивился: как не навестить старшую, если давно её не видели? Невежливо ведь посетить здешние места и не выказать почтения могущественной ньянга! Там они поменялись с мертвецами одеждой — отдали им плащи с капюшонами и платки, что закрывают лицо. Так из города под видом кочевников ушли мёртвые, а живые спрятались у тебя дома! Одного не пойму: ты же оставила себе одного из умокву, как городская стража обсчиталась-то? В город зашло шестеро, а вышло, получается, пятеро, разве нет?

Вопрос был задан вовремя: статуэтка нагрелась так, что обожгла ладонь. Ещё чуть-чуть — и лла Ниахате солгала бы в своём рассказе. Колдунья же, откинув голову назад, расхохоталась:

— Умна ты, соседка, ох, умна! — это, как поняла лла Ниахате, относилось не только к истории, но и к последним словам городской свахи. — Правду про тебя говорили, теперь я это вижу. Но отвечать тебе не стану, сама догадайся!

Лла Ниахате глубоко вздохнула. У, старая ведьма! Что же делать? Можно, конечно, ничего не спрашивать и ничего не придумывать — духи примут такой ответ. Лёгкий путь... но правильный ли? Отказаться от брошенного вызова — не такой была лла Ниахате, чтоб ступить на эту дорогу!

— Ладно же, соседка, попробую догадаться. Есть три пути: ты могла создать призрака... — статуэтка задрожала, и лла Ниахате поспешно продолжила: — Нет, не могла. Слишком уж стара для подобных трюков. Шестерых мертвецов поднять — это не чашку чаю выпить, много сил уходит. На призрака не хватит.

Губы колдуньи дрогнули. Казалось ещё чуть-чуть — и старая ньянга злобно зашипит, словно чёрная мамба. Стало быть, лла Ниахате угодила в точку. Но как тогда получилось то, что получилось?

— Второй путь: ты кого-то подкупила... — на сей раз лла Джуф едва не улыбнулась злобно. Вот ведь как хорошо уметь читать по лицам: сразу понятно, когда оступаешься и попадаешь ногой в замаскированную кучу носорожьего навоза! — Но и этого ты не сделала... А! Поняла! Именно мертвецы выкрали несчастную Соголон и привели в твой дом! Потом же ты одурманила девушку, заставив её исполнять всё, что ни скажут! Вот так Соголон с ними и ушла. Но перед этим кочевники переоделись в жрецов Всеблагого Отца-Солнца, нацепили деревянные маски и навестили старого барабанщика. Они велели ему украсть тотем, чтобы обменять его на дочь! Так хха Сафиату и поступил...

Статуэтка ярко засияла, на миг осветив площадь: растерянные лица стражников, мрачные физиономии кочевников, перепуганного насмерть наместника... Последний, впрочем, тут же нахмурился и подал голос:

— Вот как? Ах, мерзкий барабанщик! Его надо казнить!

— Смилуйся над ним, — сурово отвечала лла Ниахате. — Не соверши твой сын святотатства, хха Сафиату не пришлось бы выручать попавшую в беду дочь. Желаешь казнить его — сперва казни собственное дитя: его вина не меньше, ведь оба украли одну и ту же вещь.

— Ладно, ладно, почтенная лла, — тут же пошёл наместник на попятный. — Но хотя бы выпороть барабанщика надо. Своего сына я уже...

Поскольку наместник не стал задыхаться и не упал замертво, он не врал. Посему возражать лла Ниахате не стала. Вместо этого продолжила рассказ:

— Думаю, сегодня вечером Соголон, ведомая чарами, снова пришла к тебе домой, соседка. Никто не знал о её пропаже, кроме меня и её близких, поэтому стража её не остановила. Подумали, небось, что девушка ходила к жениху. Хха Сафиату тем временем надрезал барабан, чтобы кочевники спрятались туда, а также положил под него украденную статуэтку. Так планировали совершить обмен. Кочевники — люди по-своему честные: свою часть сделки они исполнили, и даже не стали мстить наместнику, просто хотели уйти. Одного не могу понять: как им удалось бы? Не зря ведь заклинили городские ворота! Стойбище наверняка уже собралось и готово покинуть поляну. Но вот из крепости ты, соседка, как намеревалась их вывести?

— И этого не скажу, — огрызнулась колдунья. — Догадайся!

Лла Ниахате покачала головой:

— Ох, соседка, нельзя быть настолько недоброй. Что ж... полагаю, умокву, которого ты оставила в доме, выбран был не случайно. Он и тотем как-то связаны, и эта связь должна помочь.

Новая вспышка — и усталый голос кочевника:

— Почтенная двоюродная бабушка, не стоит играть в эту игру дальше. Женщина, стоящая перед нами, наверняка пользуется любовью богов. Ты проиграла, так что покажи ей.

Колдунья злобно зашипела, но всё же нехотя кивнула:

— Ладно, сваха. Боги и впрямь на твоей стороне, а духи и ньянга подчиняются богам. Но для того, чтобы мы ушли, ты должна отдать тотем.

Лла Ниахате спокойно кивнула, подошла к ближайшему кочевнику и протянула ему амулет. Кто-то из стражников протестующе вскрикнул, но кузнец его утихомирил, промолвив степенно:

— Разве не знаете, что почтенная лла всегда поступает правильно?

— Верно! — послышалось со стороны подмастерьев, и этот возглас мгновенно подхватили те городские стражники, что стояли поближе к хха Афуоле:

— Да-да, верно!

— Э-э, правду говорит кузнец!

— Делай, что должно, почтенная лла, мы тебя поддерживаем!

Лла Ниахате улыбнулась — впервые за эту долгую-долгую ночь. Вот ведь правду говорят: любая тьма рано или поздно рассеется, и даже маленькая свеча способна развеять самую густую мглу. Она не солгала — теперь пришло время получать награду.

Кочевник принял тотем бережно, двумя руками. Неловко покачнувшись, встал, и, приволакивая ногу, подошёл к колдунье. Лла Джуф поклонилась статуэтке, негромко сказав:

— Этот тотем хранит в себе душу вождя Магана, а этот умокву хранит в себе его кровь. Перед тобой — первенец Магана, Кокурай-Мамади.

Услыхав имя, данное давным-давно и отнятое смертью, умокву отпустил наместника — тот шустро отпрыгнул в сторону, потирая горло, — и шагнул вперёд. Лла Джуф воздела вверх статуэтку и ударила ей мертвеца прямо в лоб. Там образовалась дыра — сначала небольшая, едва заметная, она быстро начала расширяться, поглощая тело умокву. В воздухе повис запах гари. Стражники и наместник схватились за амулеты, а колдунья подошла к дыре и начала растягивать её руками. Пальцы старой ньянга задымились, но она не обращала на это ни малейшего внимания, сосредоточившись на странной песне, в которой не было слов, но лишь хриплые стоны и негромкий вой. Колдунья тянула дыру вниз, к земле, точно шкуру, вывешенную для просушки, и ей удавалось её странное дело!

Лла Ниахате не знала, была ли она единственной, кто заметил, как сквозь дыру донёсся запах конского навоза, послышалось ржание и негромкие разговоры кочевников, готовых пуститься в далёкий-далёкий путь...

— Дверь к стойбищу, — пробормотала она, и один из кочевников, развернувшись, согласно кивнул:

— Именно так, лла. Наши мёртвые помогают нам. Кровь и плоть вождя помогают нам. И духи тоже нам помогут — особенно теперь, когда тотем вновь в руках старшей сестры. Не беспокойся, лла, она уйдёт с нами, как и было обещано.

— Не сомневаюсь, — кивнула лла Ниахате. — Что ж, удачи вам в вашем путешествии!

— И тебе удачи, женщина, отмеченная богами...

Один за другим кочевники проходили сквозь дыру в родное стойбище. Последней в дыру шагнула колдунья, бросив на лла Ниахате неприязненный взгляд, однако ничего не сказав. Уже по ту сторону она достала толстую иглу, вдела в неё невидимую нить и начала зашивать прореху в пространстве. Когда последний стежок был сделан, воздух со свистом взвихрился, подняв пыль. Все закрылись рукавами, а когда отняли руки от лиц, площадь выглядела, как раньше. Дыра схлопнулась. Лишь несколько хлопьев густого чёрного пепла упали на камни, которыми была вымощена площадь.

Только тогда наместник очнулся.

— Как же... как же так? Схватить их! Казнить! Всех казнить!

Стражники бестолково метались по площади, выискивая врага, который давным-давно был далеко отсюда. Кто-то бросился открывать ворота и вернулся с уже известной всем новостью, что ворот заклинило... Над всем этим загремел зычный голос кузнеца:

— Остановитесь! Вы хотите навлечь на себя немилость духов?

— Что? — наместник, кажется, не до конца разобрался в происходящем. — Немилость духов? Да как ты сме... что ты имеешь в виду?

— Ночь не закончилась, господин, — спокойно и рассудительно произнёс кузнец. — Да вы и сами понимаете: если пожелаете наказать кочевников за эту кражу, духи заберут у вас сына. Такова справедливость новолуния. Поэтому лучше успокоиться...

Дальше лла Ниахате не слушала. А кузнец-то, оказывается, мастер заговаривать зубы! Наместник наверняка успокоится — он человек в сущности незлобивый, всего лишь семью хотел защитить. Если не ночные духи, так боги это наверняка учтут.

Широко зевнув, лла Ниахате потёрла глаза. Ух и ночка же выдалась! Всем ночам ночка. Хорошо, что она закончилась, и все остались живы. Ну да, старика барабанщика выпорют — надо же наместнику на ком-то злость согнать! Но хха Сафиату и сам виноват: нечего скрывать пропажу дочери! Хорошо хоть кочевники порядочные попались, девушку не обидели, а случись кто другой — что тогда делать прикажете? Рыдать, обнявшись?

Ладно, жить барабанщик останется, да и Соголон, скорей всего, с утра окажется в объятьях жениха, так что свою задачу лла Ниахате выполнила: невесту Тунка-Менину вернула. Надо бы юноше намекнуть, когда он с оплатой заявится, что сваха тоже не против на свадьбе погулять. Теперь она жениху с невестой не чужая, а к их судьбе прямое отношение имеет!

Ну да это случится после, а теперь спать пора. Ох, как же хочется спать...

Лла Ниахате и не помнила толком, как стражники, собравшись гурьбой, всё-таки открыли ворота форта. Не помнила, как добралась до дому. Помнила лишь, как оттолкнула руки лла Нунгу, оставшейся в доме дожидаться хозяйку, и не дала себя раздеть. Детский палец вновь отправился в заветную шкатулку. Время его не пришло — и хорошо, что не пришло! Вот бы никогда и не приходило...

И было утро. Глашатай шёл по улицам, выкрикивая:

— Слушайте, слушайте жители Одакво! Эй, люди Одакво, слушайте меня! Нынче ночью храбрый наш наместник сражался с тысячей духов, пробравшихся тайком в форт! Духи эти спрятались в старый барабан, осквернив его, а потому наместник повелел натянуть и высушить десять буйволиных кож, согнуть десять прямых стволов и создать новый, а старый со всем почтением сжечь!

— Ну, вот, — пробормотала сонно лла Ниахате, поднимая руку, чтобы защититься от солнечных лучей, проникших в комнату сквозь неплотно задёрнутые занавеси, — ночь новолуния закончилась, духи уснули крепко-крепко. Теперь можно врать, сколько влезет. Барабан ему теперь виноват, ха!

Внизу глашатай продолжал красочно расписывать битву наместника с демонами. Когда великий герой уничтожил четвёртую их сотню, лла Ниахате решила, что заснуть уже толком не удастся, и открыла глаза. На пятой сотне она умылась, к середине седьмой — оделась. На восьмой сотне спустилась вниз, подумав: вот интересно, всех злых духов наместник уложит сам, или всё же поделится с городской стражей? Как выяснилось, жадным наместник не был, и девятую сотню, подустав, добивал вместе с подчинёнными. Зато последних сто задушил собственными руками!

— Ох-ох-ох, — выдохнула лла Ниахате, — ничему-то этот человек не учится. Покарают его когда-нибудь небеса. Ну да не в этот раз.

Закончив с описанием великих подвигов наместника, совершённых в ночь новолуния, глашатай объявил, что порка барабанщика Сафиату состоится после полудня, а далее перешёл к обычным восхвалениям далёкого Бога-властителя из столицы, держателя четырёх барабанов. Можно было и вовсе пропускать это мимо ушей.

Лла Нунгу тихонько дремала возле очага, и лла Ниахате не стала её будить: сама выпустила, пускай и с опозданием, отчаянно вопящую Однорогую (вот ведь отродье бога-паука!), и коза резво припустила по улице.

— Пастбище найдёт, не потеряется, — пробормотала лла Ниахате... и застыла, встретившись взглядом с хха Афуоле.

Интересно, сколько времени кузнец торчит возле её дома? Он хоть немного успел выспаться? Судя по одежде — вряд ли.

Ночью хха Афуоле здорово помог, поэтому лла Ниахате решила быть с ним любезной.

— Думела, хха. Заходи в дом, выпьем чаю редбуш. Расскажешь, зачем пришёл.

Кузнец, однако, остался стоять на месте. Выражение лица его было самым решительным. С таким идут на битву, внезапно подумалось лла Ниахате.

— Эй, хха Афуоле, да что случилось-то? Неужто тебя вчера умокву потерял, и теперь ты и ходить не можешь, и дара речи лишился?

На подначку кузнец не отреагировал. Стоял прямо, затем внезапно отвесил поклон, переломившись в пояснице и заставив лла Ниахате испуганно отпрянуть.

— Лла, я обязан попросить тебя сосватать мне женщину. Лучшую женщину в мире.

В сердце лла Ниахате словно оборвалась невидимая струна. Стало холодно и пусто. Лучшую женщину, значит? Ну-ну.

Впрочем, хорошо уже и то, что умокву этого мерзавца не покусал. Она, лла Ниахате, совсем никому не желает зла. Даже дураку, стоящему перед ней.

А кузнец всё говорил и говорил, будто не замечая, каким отстранённым стало лицо собеседницы.

— Она прекрасна, лла. Она похожа на полноводную реку в сезон дождей, готовую напоить собой даже пески пустыни. Её сердце — сердце львицы, верной в любви, милостивой к близким и безжалостной к врагам. Её тело... — тут кузнец запнулся и скороговоркой пробормотал: — Тело тоже идеально. Она...

Хха Афуоле выпрямился во весь немаленький рост, набрал в грудь воздуху и почти выкрикнул:

— Она сваха в Одакво, и небеса не видывали свахи и женщины лучше неё! И зовут её...

Лла Ниахате слушала и чувствовала себя так, словно её омывает тёплыми водами река, упомянутая кузнецом. Солнце не жарило, а ласкало кожу, и день был таким чудесным, что чудесней его не бывало в мире!

— Имя ей лла Халима Акуба Ниахате, — закончил кузнец, а затем понизил голос и умоляюще поглядел на собеседницу: — Так что, лла, сосватаешь мне её?

Прежде чем ответить, лла Ниахате улыбнулась, и улыбка её была шире, чем сама Великая Гхайнна, которая, как известно, имеет в ширину восемьдесят фарсахов.

— Я подумаю, кузнец, — наконец ответила она. — Сложную ты мне поставил задачу, немало времени на неё уйдёт...

— Но разве ты не лучшая сваха в Одакво? — возразил хха Афуоле и тоже улыбнулся — весело и с явным облегчением. Затем рассмеялся, и лла Ниахате присоединилась к этому заливистому смеху.

А сверху на них смотрел Отец-Солнце, даруя своё благословение тем, кто может светиться от счастья, невзирая на козни всех злых духов.