Глава четвертая, в которой мне можно пожелать счастливого пути

Бытие определяет сознание.

Что ж я такая несознательная-то?

– С тобой все в порядке, дорогая? – заботливо спросил меня муж, когда я на нетвердых ногах зашла в квартиру.

– Да, все отлично, – заставила себя произнести я, максимально удерживая речевой ритм. Язык слушался плохо.

– Да? – иронично переспросил он, демонстративно помахав рукой перед носом. Значит, амбре не пропало после половины пачки мятной жвачки. Плохо, плохо.

– Вы уже ужинали?

– Определенно, да, – хмыкнул он, помогая мне повесить плащ на вешалку. Я и сама понимала, что вопрос этот был глупым до невозможности в десять с лишним часов вечера. Конечно, они ужинали, они чистили зубы (Владимир всегда следил, чтобы Мусякин занимался этой процедурой не меньше трех минут), и, как я выяснила, заглянув в комнату сына, они уже легли спать, так и не дождавшись меня.

– А-а, – неопределенно протянула я, не зная, что еще сказать. Да, так себя вести я не должна была. Я определенно заслуживала кары, недовольства и порицания. Я была готова даже к скандалу, хотя, конечно, предпочла бы отделаться просто извинениями.

– Ты бы поаккуратнее, – вежливо пожал плечами Владимир и пошел по направлению к своему кабинету.

Я нахмурилась:

– Что ты имеешь в виду?

– Ну, при твоей наследственности… – сделав рукой круг по воздуху, пояснил он. От этих слов меня бросило в жар. При чем тут наследственность? Ну, выпила с подружкой, которую не видела с полгода, наверное, что тут такого? Ну, задержалась, да, не позвонила, потому что телефон разрядился, а я об этом узнала, только когда уже собралась домой. Однако ведь ничего страшного не произошло, я знала, что Мусяку заберет из садика он, что мы так договорились. А он знает, как болезненно я отношусь ко всякого рода намекам на мои гены.

– Знаешь, от твоих слов мне еще больше хочется выпить, – воскликнула я. – Сударь, вы меня покидаете?

– Поговорим завтра, – сухо бросил он и ушел.

Я осталась стоять в прихожей в одном сапоге, я была в растерянности. Все чудесное настроение дня куда-то улетучилось, оставив после себя только навязчивое желание закурить, что я и сделала, натянув второй сапожок. Стоя перед большим окном на лестничной клетке, я вспомнила, как Танечка, с которой мы, собственно, и встречались, смотрела на меня сияющими глазами и искрилась от счастья.

– Я влюбилась, Динка! Влюбилась!

– Влюбилась? Ты серьезно? Ты же… но ты ненавидишь мужиков, – удивилась я. Танечку, как я уже говорила, тоже в свое время бросил муж. Ушел к любовнице, а потом отсудил у Танечки половину ее честно заработанной квартиры. И вот на тебе – влюбилась.

– Он… мы с ним… Понимаешь, он не такой.

– Что, у него четыре глаза и восемь сосков?

– Фу! – вытаращилась на меня Танечка, а некоторые особенно ушастые посетители кафе, где мы сидели, обернулись и присмотрелись к нам с интересом.

– Так что, снова принц на белом коне? Конь-то есть?

– Не-а, – еще шире улыбалась Татьяна.

Выяснилось, что большая, светлая и чистая любовь пришла к ней со стороны соседнего дачного садового товарищества в лице худого и длинного садовода по имени Даниил.

– Он разводит пчел! – гордилась она. – У него даже кролики есть. Он все сам.

– Вау! – только и оставалось сказать мне. И продолжать хлопать глазами и чокаться рюмками, выслушивая ее подробный рассказ о том, как они с Даниилом (совершенно случайно) оказались и в Москве практически соседями. Она – на Беговой, он – на Шмитовском проезде. По мне, такое соседство – не ближний свет, но для влюбленной Татьяны семь лишних верст не крюк.

– Он, конечно, был женат, но сейчас…

– Развелся? – хмыкнула я.

– Нет, овдовел. Дети уже большие, – поделилась она. Я понимала, что и в самом деле я вполне могу порадоваться за подругу, которая обрела в одном лице и мужчину мечты, и лишнюю пару рук в огороде, и бесплатный мед. Что тут плохого? Почему же я чувствовала одно только раздражение и злость, немотивированную, но сильную агрессию, мучительное желание встать, перевернуть наш столик вверх ногами и заорать.

– Я рада за тебя, правда, очень, – говорила я, улыбаясь. А злость, по совету психолога из телевизора, которого за последние годы я смотрела в избытке, я перенаправила в салфетку, которую мяла и рвала в кулаке под столом.

– Спасибо, – улыбалась Танечка. И, черт, она действительно выглядела счастливой, хотя пчеловод был сомнительный: без машины, без отдельной квартиры, по профессии, кажется, инженер. Но дело было даже не в этом. Танечкин взгляд, эти сияющие глаза – я силилась понять, что же это там внутри ее происходит, какая химия, что с чем вступило в реакцию, что ее так трясет и распирает. Глядя на нее, я почувствовала себя совершенно пустой. Не в том дело, что мне некого любить. Даже если бы кто-то и мелькнул на моем скорбном, хотя и комфортном жизненном пути, я бы схватилась за пуговицу и от греха убежала бы подальше. А даже если бы и осталась – вряд ли во мне бы зашевелилось хоть что-то. Или я бы подумала: зачем оно мне надо? Господи, это ж сколько мороки – ждать звонков, бояться одиночества, ругаться, мириться, не спать по ночам. Нет, покой мне дороже, это факт. Наверное, я постарела и с годами утратила способность любить. Знаете, как люди утрачивают зрение или слух. Глядя на Татьяну, мне стало ясно, что после всех этих лет, после Сосновского с его взбрыками, после развода, после рождения Мусяки я просто хотела бы спокойно читать журнал на лавочке в тихом осеннем парке. Одна. Какая большая разница: Татьяна сияет от счастья, а я могу только вежливо улыбаться. А чтобы придать глазам блеску, могу закапать визин, если кому-то это нужно.

– Ну, а как у тебя дела? – спросила она наконец, когда ее любовный экстаз поутих.

– Я в порядке, – заверила ее я.

– Точно? Ты что-то какая-то грустная, – из вежливости продолжила она.

– Нет, все нормально. Осень просто. Знаешь, ты молодец, Танюшка, так держать. Жени на себе этого Даниила и будь счастлива.

– А как у вас с Володей?

– О, просто замечательно, – с преувеличенным энтузиазмом замахала я руками. – Володя просто ангел. Работает, не пьет, не курит, не ругается. Вот чистый ангел, что скажешь. Ничего. А раз так, давай не будем с тобой о нем говорить. Давай-ка лучше выпьем, да?

– За тебя. Слушай, а ты уже грудью-то Ванечку не кормишь? – насторожилась Танюшка.

– Уже не кормлю, – улыбнулась я. И мы оставили в покое моего гражданского мужа и снова принялись на все лады восхвалять пчеловода. И дошли до того, что сменили одно кафе на другое, потом вообще поперлись зачем-то в наш банк на Октябрьском Поле, там выпили еще с Леночкой, которую из операционисток повысили до моей должности – кредитного консультанта. Попутно я поняла, как на самом деле скучна и омерзительна была моя работа, переводящая время на деньги по определенному курсу. Мой курс был невысок. Годы прилипали к рабочему столу незаметно, день за днем, в соответствии с действующим законодательством. Они утекали с чаепитиями, улетали с дымом сигарет.

– Ты возвращаешься-то когда? – спросила меня Леночка, стряхивая пепел в мусорку у входа.

– Возвращаться? Не знаю, – пожала я плечами. – Если и есть в моем Владимире что-то по-настоящему хорошее, так это то, что позволяет мне не работать.

– Везет! – протянула Ленка. – А мой-то ни за что не даст мне уйти. Слушай, Дин, а ты хорошо выглядишь.

– Спасибо, – кивнула я, немного шатаясь.

Вполне понятно, почему к вечеру я была уже не в состоянии соответствовать высоким требованиям Владимира к моральному и физическому облику. Ну и что, ну и наплевать. Он думает, что я могу спиться? А что, в принципе могу. Какие мои годы? Продолжу дело отца. Я представила, как я приползаю на карачках домой, как с трудом карабкаюсь, цепляясь руками за перила, а земля уходит у меня из-под ног. Нет, спиваться я не собиралась, но то, что Владимир держит у себя в голове такой вот забавный страх в отношении меня, было смешно. С этой самой мыслью я отправилась спать. Раздеваться я для разнообразия не стала, так и плюхнулась в нашу ортопедическую супружескую постель, справедливо полагая, что сегодня Владимир не станет нарушать моего чуткого девичьего сна и останется в кабинете. Его тактичность вкупе с его неконфликтностью просто потрясала. Интересно, что бы сказал нормальный, реальный муж, если бы я вот так пропадала где-то целый день, а потом пришла в таком вот интересном положении?

– Проснулась? – спросил он меня наутро, засунув нос в спальню. Вместе с ним в комнату заполз запах чего-то вкусного, возможно, даже печеного.

Я медленно продрала глаза и потянулась, глядя на свежего, уже явно побегавшего Володю. Монстр, а не человек.

– Просыпаюсь.

– Я подумал, что тебе надо выспаться, и забрал будильник. Так что Ванька уже в саду.

– О, здорово! – улыбнулась я, удивившись, что голова у меня практически не болит. – Ты извини, что я вчера…

– Ладно, брось, – только махнул рукой он. – Пойдем лучше завтракать.

– А чем же пахнет? – повела носом я.

– Просто тосты с сыром и сок. Если хочешь, можно еще кефирчику тебе налить.

– Не, кефирчик не надо, – помотала я головой, стряхивая последние остатки сна. С утра, конечно, весь хаос странных, упаднических мыслей, обуревавших меня вчера, совершенно исчез. Поэтому, когда муж спросил меня, как там моя подруга, я только усмехнулась.

– Танька-то? Она влюбилась.

– Влюбилась? Она ведь, кажется, старше тебя? – заметил он.

– Да, ей уже, наверное, под сорок, – согласилась я. – А при чем тут это?

– Да уж, смех. И кто же он? – продолжал любопытствовать Владимир, аккуратно, с помощью ножа и вилки разрезая свой тост.

– Пчеловод.

– В смысле? Не понял.

– В прямом смысле. Он на даче пчел разводит. Так почему это смешно? – Я подняла на Володю глаза.

– Как же, в таком-то возрасте! Что она, девочка? Может, она и в Деда Морозе еще верит? – улыбался Владимир.

– Они, может, нашли друг друга, – махнула рукой я.

– А, конечно. Шли-шли и нашли вторую половинку. Это ее муж располовинил?

– Да, и что?

– Ничего, – пожал плечами он. – Просто получается, что от нее и так осталась половинка. И с ним они теперь одно целое. А его жена куда делась?

– Умерла.

– Еще лучше. Так что, она хочет разделить с ним все: и горе, и радость? У нее еще осталась недвижимость, чтобы поделиться с ним? – насмешничал он.

– Не все же такие? – обиделась я.

– Все-все, – заверил меня муж. – Или она, или он. Но можно быть уверенным, когда идут крики о большой любви, кто-то от кого-то чего-то хочет.

– Ну, почему же. Иногда люди просто хотят быть вместе, им просто хорошо, они любят друг друга. Я думаю, у Тани все будет хорошо.

– Возможно.

– И потом, ты вот смеешься, но сам-то тоже вон Мусякина принял, прописал и все такое. Ты не такой плохой, как хочешь казаться, – приперла его к стенке я. – Другой бы заставил меня его прописать, а потом бы стал зажимать деньги. И спорить из-за того, кто должен ребенка в садик водить. И за чей счет английская школа. Ты же не такой?

– Поверь мне, я такой же точно, просто Ванька – это мой сын. Я ждал его, я хотел его, это был мой добровольный выбор, – почему-то разозлился Владимир.

– Ну, а пчеловод – это Танин добровольный выбор.

– Мужчина не может быть честным, – заметил он. – Ребенок – да. Ребенок – это единственное, что имеет значение.

– Значит, я для тебя – пустое место? – спросила я, чем совершенно сбила Володю с толку.

– Почему? – опешил он. – Мы же не об этом говорим.

– А, чего там, – хмыкнула я и потерла виски. Вот теперь голова у меня начинала болеть. – Давай и об этом. Значит, ты считаешь, что я – это только неизбежное приложение к ребенку. И если бы можно было заполучить его как-нибудь без меня, ты так бы и сделал?

– Дина, что за глупости?

– А когда ты со мной спишь – это зачем?

– Я не хочу говорить в таком тоне, – моментально сдал назад Владимир. – У нас же все хорошо, что с тобой? Это все из-за похмелья наверняка.

– Наверняка. Уж точно не из-за того, что я живу с мужчиной, которому на меня наплевать! – расхохоталась я.

– Это не так.

– А как?

– Я очень дорожу нашими отношениями, – пробормотал Володя. – Это очень серьезно, мы растим ребенка, мы несем ответственность. Что ты хочешь, в конце концов?

– Я? Знаешь, что самое смешное? Я ничего не хочу. Ничего. Вчера я смотрела на Татьяну и вдруг обнаружила, что мне нравится то, насколько я пуста и спокойна. Я прекрасно себя чувствую, мне хорошо. ХОРОШО!

– Зачем же ты кричишь тогда? – удивился он.

– Ни за чем. Ладно, извини, – теперь уж сдала назад я. – Наверное, ты прав. Это просто похмелье. Я просто вчера как-то разнервничалась. Наверное, я устала.

– Наверное, – кивнул он, не зная, что сказать еще. Это интересный вопрос – отчего бы я могла устать, если я никак и нигде не напрягалась? Однако версия, что я устала и просто нуждаюсь в полноценном отдыхе, очень понравилась Володе. Он тут же предложил мне еще немного поспать и поговорить, когда я отдохну.

– Не хочу, чтобы мы ругались, – сказал он и ласково провел рукой по моим перекрашенным Вериной парикмахершей волосам. На два тона светлее, разница не слишком заметна, но удовольствие я получила. К тому же выяснилось, что у меня улучшилось качество волос. Должно быть, сказалось все-таки постоянное Володино здоровое питание.

– Ладно, действительно, чего мы-то с тобой должны ругаться? – примирительно, хоть и не без сарказма, протянула я. – Ну не любим мы друг друга, и что? Зато у нас здоровые отношения.

– Любим, не любим? Что это? Кто это решает вообще? – пожал плечами Володя. – Ты считаешь, любовь в том, чтобы поставить штамп и всем кругом сказать, что вот, мол, он мой, а она моя? Или в том, чтобы звонить каждые пять минут, а потом от ревности разбить кому-нибудь лицо? И рыдать через каждые пять минут? Если ты имеешь в виду это, то да, я не люблю никого. Я это тоже уже проходил. Мне хватило. Я предпочитаю жить настоящим. И если здесь и сейчас, в моем сегодняшнем дне, на моей кровати сидишь ты – я рад тебе. Но это не значит, что я должен вцепиться в тебя с криками о большой любви. Возможно, завтра тебе самой уже не захочется сидеть на моей кровати.

– И ты меня отпустишь?

– А я могу тебя удержать? – удивился он.

– Ну… если бы хотел…

– Даже если бы хотел, – вздохнул он. – Вспомнил Сосновского. И стоило бы его удерживать?

– Нет, – грустно согласилась я.

– Ладно, спи давай. Сегодня-то ты никуда бежать не собираешься? – улыбнулся Володя и накрыл меня одеялом.

Я выключилась моментально, а когда проснулась, жизнь снова побежала по своему кругу, требуя от меня все внимание, которое я только могла в себе найти. Муж уехал на переговоры, так что мне надо было встать, привести себя в порядок, позвонить маме, узнать, не нужно ли ей что-нибудь из продуктов. Обычно раз в неделю я приезжала к родителям, чтобы немного помочь с уборкой и продуктами и вообще дать им хоть немного выдохнуть. И вдохнуть. Мама уставала, стала сварливей, чем раньше, постоянно ругалась с папой, чье здоровье требовало серьезного внимания. Можно, конечно, было заехать и завтра, но у меня в холодильнике лежало три килограмма отборной парной свинины, купленной по случаю. Ее надо было отдать сегодня. И хорошо бы еще до того, как заберу Мусяку из сада, заскочить в детский мир и прикупить ему осенние ботиночки. Из старых он, естественно, вырос. В его годы (во все два) дети так быстро растут.

– Бегаешь? – спросила меня мама, когда я влетела к ней в квартиру.

– Ага, – кивнула я. – А вы как? Не деретесь?

– С кем? – хмыкнула мама. – С папашей твоим? То-то была бы драка, он бы от одного моего хлопка выключился.

– Как он?

– Да плохо, – вздохнула она. – Приехал какой-то дружок его, так они вчера по паре рюмок хлопнули, и все.

– Что все? – смутилась я.

– В зюзю папашка, вот что. С пары рюмок. Все, доча, пиши пропало. Спился он, алкаш проклятый. Раньше и бутылки мало было, а теперь вот.

– Слушай, может, это хорошо? – осторожно спросила я.

– Кодировать его надо, – заявила мать. – А то подохнет. Я вот передачу смотрела, можно ему в чай порошок подсыпать, так его от водки рвать будет. Может, едрить его, купить? Ты не видела передачу? По первому каналу показывали.

– Не, мам. Не видела. И не думаю, что все эти методы безопасны, – поежилась я.

– Ладно, подумаем, – мрачно пробормотала мама, и мне стало ясно, что папуле моему теперь придется туго. Не избежать ему маминого энтузиазма.

Папа пил давно и с достойным уважения постоянством. Мама тоже, конечно, могла принять на грудь, но папа пил так, что становилось понятно – это и жизнь его, и профессиональная деятельность, и призвание, и отдых, и тяжелый труд. Всю жизнь то мама, то бабушка, то участковый, то кто-то еще пытались призвать папочку к ответу, вразумить и направить на путь истинный. Он воспринимал все эти приставания как вызов, которому он должен и будет противостоять, пока достанет сил. И стоял он до последнего и готов был, как легендарные матросы «Варяга», уйти на дно вместе с бутылкой, лишь бы не сдаваться. Однажды мама, помню, имела такую неосторожность, как послать нашего папашку в магазин за куском говядины, луком и сметаной, без которых было невозможно изготовление пристойного борща. То ли мама устала слишком, чтобы идти сама, то ли просто забегалась и попутала стороны света, но факт в том, что папаша оказался вдруг на свободе с чистой совестью и с карманами, полными денег. На бутылку или две лук с говядиной вполне потянуть могли. От такого расклада папаша, думается, даже оробел. Он долго копался в прихожей, проверяя, нет ли тут какой подлянки. Не встроены ли датчики в купюру, не идут ли за ним по следу легавые, не скрытой ли камерой его снимают. Когда же он выбрался из дома, мама все-таки одумалась, вспомнила, с кем дело имеет и за кого замуж шла.

– Динка! – крикнула она мне. – Беги за отцом. Пропьет же!

– Не успеть, – покачала головой я, но вставила ноги в валенки (да, кажется, была зима) и рванула в направлении стекляшки. Конечно, я не стала испытывать судьбу и искать прародителя в овощном магазине, побежала напрямки к вино-водочному прилавку, где и был папаша пойман с поличным.

– Ты! – прошипел он при виде меня и вцепился намертво в поллитровку «Кристалла».

– Отдай, – потребовала я и стала надвигаться на него, осторожно, чтобы не спугнуть.

– Не надо. Ты же дочь моя! – возопил он, но я, во-первых, желала отцу только добра, а во-вторых, хотела борща.

– Папа, верни бутылку. Надо мяса купить.

– Ага, – безропотно кивнул он и сделал вид, что возвращается к окошку кассы.

– Вот и молодец, – обрадовалась я и на полминутки снизила свою бдительность.

И вот именно тут отец родной ловким и точным движением руки молниеносно вскрыл бутылку и практически прямо у меня под носом взболтал ее и выпил. Нет, выпил – это неправильное слово. Скорее, над сказать, он просто влил ее внутрь, через глотку как через воронку. И раньше, чем я успела дернуться и рвануть к нему, живительная влага уже была размещена внутри его телесной оболочки, а вернуть деньги борщу оказалось невозможно. В течение следующих пятнадцати минут папу медленно накрывало: целая бутылка за пару секунд была выше его возможностей. Всю ночь отца по району с фонарями вылавливали, а мама материла почем зря, проклиная как его алкоголизм, так и свою собственную наивность.

– Ведь вот же дура-то! Нашла, кого послать! – воздевала руки к небу она, а папа, скорее всего, спал где-то с чувством выполненного долга. Так что вы понимаете, что я думала о всех маминых попытках заставить отца бросить пить.

– Мам, только без порошка, ладно? Отравишь же его.

– Его отравишь, – покачала головой она. – Он такое пил…

– Ладно, только все-таки лучше к врачу. Хочешь, я денег дам?

– Богатая? Добрый твой Владимир, повезло тебе, – назидательно посмотрела на меня мать. – Ладно, денег давай. Поведу к врачу.

– Ладно. А мне за Мусякой пора, – ретировалась я под благовидным предлогом. Весь этот разговор с мамочкой только усилил головную боль. Я испугалась, что, может быть, Володька прав и надо мне быть поосторожнее с такой наследственностью? А то потом и мне порошочек подсыплют.

– Мама, а знаесь, засем танки? – спросил меня ребенок, стоило мне показаться в дверном проеме их группы. Он был красным, довольным, грязным с ног до головы. Любимым.

– Танки? – сосредоточилась я.

– Ага?

– Чтобы стрелять?

– Неть!

– Неть? Чтобы воевать?

– Неть, – продолжал гордо мотать головой он. Я натягивала на него сухие колготки и улыбалась.

– А для чего? Скажи мне, а то я не знаю.

– Они везде ездют, – развел ручками он. – И где даёжки нет, тоже ездют.

– Где нет дорожки? Правда?

– Да.

– И что? – Я еле сдерживалась, чтобы не начать целовать его в щечки.

– Они могут пиццу ва-азить везде! – с умным видом пояснил он.

– Да ты что! – хлопнула в ладоши я.

Всю дорогу до дому мы обсуждали, куда именно можно доставлять пиццу на танках. Действительно, в этом была определенная логика. На танке оно ведь – хоть куда.

– А на дно морское можно пиццу на подводной лодке возить, – добавила я от себя.

Мусяка подумал и согласился:

– Да. Губке Бобу.

– Отлично. Вот мы и пришли, – улыбнулась я, впихивая Мусяку в лифт. Дома, как ни странно, нас ждал Владимир.

– Привет, – удивленно поздоровалась я. – Ты не на переговорах?

– Нет. Отменились, – помотал головой он. Вид у него был весьма довольный.

– Да? Здорово. Или нет? Это хорошо или плохо, что они отменились?

– Это неважно, – отмахнулся он. – Слушай, я тут думал весь день над нашим разговором и…

– И что? – замерла я. Что он хочет сказать? Что большая любовь существует? О, что-то я была не готова сейчас ни к каким разговорам о любви.

– Я думаю, что ты действительно устала и должна отдохнуть. Ты сидишь дома два года, ты уже замучилась только с нами возиться. Тебе необходимо отвлечься! – заявил он. Я была в недоумении.

– Ты считаешь? Отвлечься? И как?

– Хочешь поехать куда-нибудь?

– Поехать? – еще больше удивилась я. – Куда?

– Да хоть в Питер. Ты была в Питере? – невозмутимо продолжал он.

– Нигде я не была. Ты серьезно считаешь… А как же Мусякин?

– Да что там Мусякин? Он в садике. Я его отведу и заберу. Можно захватить выходные, тогда мы вообще будем дома. Нет, правда, Дин. Тебе надо съездить. Поселим тебя в центре города, номера там не слишком дороги. И потом, это ж только несколько дней. Посмотришь Неву. Зимний дворец, Петропавловскую крепость. Знаешь, это очень красивый город.

– Но…

– Ничего не хочу слышать. Едешь? – радостно улыбался он. Было видно, что Владимир в полном восторге от своей идеи. Я не знала, право, почему он считает мысль выпихнуть меня куда-то на несколько дней такой уж заманчивой. И к тому же я почему-то не чувствовала, что это хорошо – взять и куда-то вот так уехать. С другой стороны, у меня действительно в последнее время шалят нервы. Володя, кажется, просто загорелся. Не стоит его расстраивать, наверное. Может, и вправду мне понравится? Я же действительно нигде не была, весь мир для меня, по сути, сводится к одному кусочку Москвы и паре мест в пригороде.

– Ну, если ты так считаешь…

– Решено, я сниму тебе номер. Гостиниц полно. Позвоню одному своему другу детства, он что-нибудь подберет и тебя встретит.

– Правда?

– Да, никаких проблем. Я думаю, его не затруднит моя просьба, – продолжал демонстрировать энтузиазм он. Кончилось все тем, что мы ринулись к компьютеру и даже нашли справочную, где заказали билеты. Если бы с Володей дома не оставался Мусякин и если бы речь не шла всего о нескольких днях, я бы подумала, что Володя с какой-то специальной целью пытается выпихнуть меня и бросить на амбразуру питерских достопримечательностей. Но его намерения были, кажется, чисты, так что, неожиданно для себя, я поняла, что через неделю, в четверг, пока осень еще не стала окончательно мерзкой, холодной и промозглой, в восемь тридцать по московскому времени я еду в Санкт-Петербург смотреть на разводные мосты и прочие культурные вещи, список которых Володя обещал составить и выдать мне прямо к отъезду с соответствующими инструкциями.

– Ты уверен, что это нужно? – спросила я, когда он на следующий день приехал с выкупленными билетами.

– Дина, я хочу, чтобы ты была счастлива, – ответил мне он.

Я вздохнула и взяла билеты. Ну, если он так видит мое счастье…

Загрузка...