Не ведомы пути богов

Глава 14

Колонны Жарромской рабской центурии великой империи поднимали пыль над степью. Тяжелые щиты громыхали в такт строевому топоту, лязгали старые латы, длинные алебарды волновались на барбютами, и блестели лица под темным от пота железом. В армии не пользовали кнуты — какой смысл наказывать ржавые кирасы? Но дисциплина жестче, чем в рабских хижинах.

Уважал ли Добрахх де Ярд рабов? Скорее нет, чем да. Каждый, кто получал клеймо и ошейник, через короткое время переставал быть человеком. В этом не было его вины, винить можно лишь рок. Капитан не осуждал, осуждение — ненависть. Возможно, он ненавидел не рабов, а рабство в принципе, если сесть и разобраться в чувствах. Но Добрахх де Ярд был воином — в чувствах пусть разбираются поэты, или альтруисты Белой Лилии. Он всегда старался принимать жизнь таковой, какова она есть, хотя… в глубине все чаще поднималась муть.

Гордые умирали или ломались, слабые становились подонками. Легче тем, кто никогда не задирал голову выше плеч — крестьянам и батракам. Они приспосабливались, и даже налаживали свой незатейливый быт.

Железные сотни только выглядели монолитными. Монолитность или коллективность для людей-вещей невозможна, ибо это открытые врата к неповиновению и бунту. Жарромская центурия кишела подонками и подслушниками, незамедлительно доносивших о крамольных мыслях любой ищущей справедливости души — справедливости не может быть у вещей. Ровно, как и души. Дружба также не приветствовалась, но ее терпели.

Предгорья Идир-Яш. Здесь они невысокие, больше напоминают холмы, чем горы. Не те отвесные кручи, что вздымались вокруг Ясиндола… Добрахх сжал зубы — уммский глаз у всех вызывал неприязнь воспоминаний. Конь недовольно покрутил шеей, стряхивая капли пота — успокаивающе похлопал по гриве — потерпи, родной. Скоро. Оглянулся на длинную колонну, утопавшую в пыли:

— Подтяни-ись!!

Колонна не реагировала. Изнурительный марш выматывал, шестьдесят фунтов на плечах — не дар небес, даже рабы не носят выше сил.

Капитан не славился добротой или мягкостью. Сочувствием или состраданием. Но врожденное чувство справедливости все-таки находило свой отклик — бойцы капитана уважали. Смотрели иначе, чем на других офицеров. Что постоянно взывало неприязнь остальной командной верхушки — жалость в войсках неприемлема. Признак слабости. Особенно к рабам, которые по определению не имели права на мнение.

Жалость или честь? — уже неинтересно. В вонючей от дешевого пойла, подлости и жестокости среде надсмотрщиков любое отличие от кубло наказывалось презрением и скрытой ненавистью.

Добрахх не терпел подслушников. Хотя и сознавал целесообразность подонков, готовых на все ради более сытной лепешки или закрытых глаз на мелкие вольности. В среде человеко-вещей не должно быть вольнодумия.

Рабские сотни — худшие из войск. Позор Диорской армии. Рабов не воодушевить на стойкость или подвиг, рабам плевать на честь — честь забрали, когда выжигали клеймо. Рабами двигал только страх. Страх пыток и смерти более изощренной, чем клинок врага в бою.

Центурия устала.

В предгорьях вторую неделю держал осаду Двеккур — небольшой поселок маленького горного народа ламов, осаждаемый сворой урдов, южных побратимов улларов. Мужчин перебили еще в первом бою, но женщины заперлись в горном дозорном форпосте и отказались сдаваться — храбрость не имеет пола. Жарромская центурия чистила предгорья от кочевников, и спешила — все-таки женщины не воины…

Капитан не хотел видеть смысла в этом мире. Ни в чем.

Казалось — какое дело воину до смысла? Воин выполняет приказ и налаживает свой неприхотливый военный быт. Воин — железная шестеренка, которая обязана вертеться, если кто-то выжимает педаль.

Но за внешним равнодушием прятался пытливый ум и… совесть. Таким тяжелее всего в жизни. Им недостаточно глупо-простенького: «Приказ центуриона! — испуганный взгляд за потолок, — их благородь знает…» или «Указ великого Императора! — все кивают с важным видом, будто тоже ощущают тяжесть бремени забот монарха. — Ради благоденствия всего государства…»

Боги творят мир. Пользуют людьми. Для чего? Какова конечная цель?! Где тот, самый изворотливый, который устраивает судьбы?! В чем справедливость?!!

На следующий день имперская центурия смела урдов далеко в степь. Защитницы Двеккура ревели и бросались на шеи солдатам-спасителям — уставшие, изможденные, но не сдавшиеся, и вольные в выборе…

Они дрались, как настоящие воины.

— Господин!! — на его груди рыдала от радости светловолосая синеглазка, заливая железо счастливыми слезами. — Пусть мать Аваатра облагодетельствует своих детей, пусть счастье сопутствует в жизни долго, и любовь окрыляет сердце…

Счастье. Освобождение. Спасение…

А через час их всех поставили на колени, выжгли на щеке клеймо и защелкнули рабские ошейники. Он никогда не забудет оглушенных от поворота судьбы глаз синеглазки, которая никак не могла в это поверить… Тяжелая ладонь пригнула шею почти к земле, волосы подметали пыль, на щеке пылает ожог… а она неверяще искала его взгляд… Это ведь не может быть правдой… да?!

Может, храбрая дочь своего народа. Жизнь подла.

Центурия делала свою работу быстро и тщательно. Рабы равнодушны к слезам и мольбам, им плевать на мечты свободных — добро пожаловать в настоящий мир.

Добрахх де Ярд заперся в поселке и всю ночь пил, заливая нутро литрами вина. Но все пойло мира не могло заглушить стон неумолкаемой совести…

________________________________________________

Енька не запомнил дороги. Ни ломоты тела, ни немеющих рук. Только грязно-серое небо и мелькающие пятна леса. И трамбованная тропа под копытами.

«Я больше тебя не увижу… Никогда».

Ты знала. Ты чувствовала. А я ничего не хотел видеть, отупевший от своих забот. Как искупить, Ая? Как перенести?!

Только тихий шепот листвы, да редкий скрип телеги какого-нибудь случайного путника. Или горькое уханье лесной птицы…

Замок встретил напряженным ожиданием. В воздухе запах озона надвигающейся грозы. Уже более суток ожидал вице-канцлер королевы, герцог де Гвиззард, собственной персоной. Глава геральдической комиссии, и еще дюжины разных ведомств, творящих надзор за государственной законностью. Высшая должностная шишка, правая рука канцлера, из капитула тех, в чьих руках вся власть. У конюшни с любопытством глазели несколько неместных бойцов, в лиловых гербовых плащах королевских гвардейцев.

— Проси, — хмуро кивнул Енька, сразу направляясь в приемный зал.

Гость не из тех, кому можно предложить подождать.

Посланец оказался высоким и толстым, в пышном жабо на весь живот и тщательно завитом парике. Лишний вес, по-видимому, не давал покоя — страдал явной отдышкой и постоянно вытирал мокрый лоб платком. Голос сиплый, как у простуженного:

— Княгиня Эния Шрай? — без излишних церемоний протянул бумагу, буравя холодными колючими глазками.

Енька молча развернул лист: «Настоящим обязываю Ее сиятельство, высокую княгиню Энию Шрай, владетельницу княжества Аллайского, содействовать всем указаниям вице-канцлера, герцога Гвиззарда, по окончанию незамедлительно прибыть в королевскую резиденцию в Андоре. Ее величество, Айхо Аммир, королева Семимирья».

Коротко. Ни одного лишнего слова. Все устно. Политик.

— А если откажусь? — Енька передал документ Мериму, тот с Браггой и Демиссоном немедленно принялись изучать.

— Вы не откажетесь, — холодно процедил Гвиззард. — Вы сделаете все, что я скажу, и отправитесь в столицу настолько быстро, насколько способны ваши лошади.

— Слушаю, — кивнул Енька. Какой смысл спорить, если еще не озвучена суть?

— Завтра вы разорвете все отношения с Раширом, — резко начал высокий гость, неприязненно меряя троих Енькиных помощников, продолжавших внимательно изучать документ, как своеобразное недоверие к посланнику. — Максимально жестко, не оставляя сомнений в намерениях. Объявите полный запрет на любое вмешательство. Отзовете солдат и обвалите проход в шахтах Густогая. Затем отправитесь в Андору. Ее величество вряд ли благосклонно отнесется к наплевательству на королевское приглашение.

Удивлен, Енька? Мерим предупреждал. Вот она, чаша весов… Баланс.

Но выхоленный лизоблюд не понимал — сейчас мало что могло тронуть княжну Аллая. И если к убийству Аюлы причастна Айхо… То она навредила самой себе.

— А если не послушаюсь? — спокойно повторил вопрос Енька.

Герцог презрительно окинул взглядом свиту, все еще вчитывающуюся в королевский наказ, потом дружинников за своей спиной…

— Оставьте нас наедине, — попросил всех бывший мальчишка.

Все потянулись за дверь, беспокойно оглядываясь. Последними вышел Уалл, еще раз настороженно смерил гостя и закрыл за собой дверь.

И тогда его прорвало — весь дворцовый лоск слетел, как пыль:

— Грязная оборванка, нищенка, чернь!! — зашипел, трясясь от ярости и брызгая слюнями. — Кто тебе позволил лезть туда, куда собаки нос не суют?! Мало замка?! Мало земель?! — обрюзгшее лицо почти пошло пятнами. — Мало игр в платья-побрякушки, водить за нос кавалеров, разъезжать по балам?! Все Семимирье у ног!! Мало, тварь?!! В войну поиграть захотелось?! Леса прибрать?!

Если он надеялся унизить и растоптать — зря старался. Енька всегда помнил, кем был раньше. Ни на минуту не забывал.

— А в чем, собственно, дело? — спокойно поинтересовался, когда поток слюноотделения несколько уменьшился. — Отчего такой пожар? — понаблюдал, как глаза королевского посланника наливаются кровью. — Разве я принесла не честь и славу королевству? Не новые земли? Не уважение и почет?

— Ты даже не представляешь, куда залезла!! — почти закричал Гвиззард, сжимая побелевшие кулаки. — Куда сунула свой грязный нос!! Столько лет… — яростно выдохнул и начал снова вытирать обильно выступивший пот.

Осенение оглушило, как молот наковальню:

— Стоп! — Енька опешил. — Так это… — даже сделал шаг к гостю, непонимающе вглядываясь в лицо, — не Диора травила улларов на Рашир? Это… — продолжал лихорадочно размышлять, — королева Айхо хотела сжечь лес? — от неожиданности даже ослабели колени. — Зачем?!!

Вице-канцлер заткнулся, будто проглотил язык. Медленно смерил с головы до ног, откашлялся и еще раз повторил:

— Завтра пошлешь гонцов за горы с официальным разрывом. Заберешь солдат и завалишь проход. Это приказ. Тебе все понятно?

— А если не соглашусь? — в третий раз напомнил Енька.

— Через следующие два дня королева Айхо объявит, что великая княгиня Эния Шрай — грязный нищий оборванец, с маленького городка Городея. С радостью согласившийся променять мужское достоинство на женский почет и богатство, — пошло ухмыльнулся. — Вот и конец твоему княжеству, шут в юбке. И тебе заодно.

На этот раз Еньку пробило. Слова застряли в горле.

Это возможно?!

Гость несколько секунд удовлетворенно любовался его остолбенелым видом, потом напомнил, погрозив пальцем:

— Завтра! — повернулся и вышел за дверь.

Бывший мальчишка без сил опустился в кресло…

Енька безучастно разглядывал колонны.

Шах и мат. Вот и славный конец. Как ответишь, Енька?

Через пару дней после его «нет» каждая собака на обозримых землях будет лаять, ржать как лошадь, облизываться… и снова лаять. Буйно обсуждая в тавернах, как какие-нибудь смельчаки поставят сучку раком и так отдерут… чтобы на деле прочувствовал — каково оно, бабой… с титулом!

Замуж его, сопливое недоразумение! И сурового мужа! Чтобы каждую ночь визжал в постели, и ублажал, как последняя шлюха.

Север — суровый край. Тут не заморачиваются сочувствием или пониманием.

Как на тебя будут смотреть, Енька? Офицеры, армия, люди? Кто останется рядом? Кроме Уалла, Мерима и Веси?

Мужчины такое не прощают. Не случайно выбитый меч в бою.

Конец.

В Рашире чуть больше понимания. Только чуть. И кому будет нужен в Рашире? Трудно представить, что творится в Остере. Убийство дочери правителя — из-за такого начинались войны. По чьей вине?

Прости, Ая. Ты не знала. Смогла бы любить бывшего мальчишку также, как девчонку?

Шах и мат.

Что вы хотите от меня, боги?

Енька точно знал, что никогда не предаст Рашир, и не превратится в марионетку в руках Айхо. У нее в руках нити, это сильные нити… Но он не кукла. Не станет приплясывать, когда властная рука вздернет указательный палец.

Королева не победит.

И также знал, что не останется. Нет железного стержня в позвоночнике, чтобы торчать в полупустом замке, терпеть издевки и пошлые ухмылки, и гордо задирать подбородок.

Не вынесет.

Никто не победит.

Он долго сидел, разглядывая высокие колонны тронного зала. Не видел выхода. Мальчишка. Вот такой вот я правитель, Ая. Ни тебя не защитил, ни Рашир, ни свое княжество. Дерьмо. Баба.

В горле горький комок.

Потом поднялся к себе и вызвал казначея. Попросил отсчитать тысячу серебром. И долго сидел у окна, глядя на убывающий овал луны — боги, как ты мне нужна, Ая…

— Ваше сиятельство? — стража у ворот встрепенулась, поправляя бацинеты. — Минутку, вызову начальника караула!

— Не надо, — остановил все телодвижения Енька. — Я инкогнито.

Солдаты растерянно переглянулись. Странно, конечно. Брагга будет недоволен. Но кто станет спорить? Княжна есть княжна, мало ли какие заботы у высоких людей?

Копыта гулко застучали по брусчатке моста.

В ближайшем лесу развел огонь и переоделся, в простое городское платье добропорядочной скромной гуаре. Эра сшила пару на заказ — мыслил иногда выгуливаться из замка, как простолюдинка. Если хочешь познать суть — учись разглядывать проблемы изнутри. Застегнул под юбкой пояс с монетами. Свой роскошный наряд сжег на костре, чтобы не оставить следов. Лошадь, конечно, не из простых пород, но седло небогатое, и дорожный мешок самый обычный.

Выехал на дорогу и оглянулся… Гордо вздымался в лунном свете Рицдар, центральный донжон Дарт-холла, вместе с четырьмя часовыми пониже. Даже отсюда уверяя в твердости и непоколебимости. В горле запершило.

Прощай, Дарт-холл. Прощай все, что дорого. Плохое и хорошее. Прощай, высокая княжеская спесь…

Ему не привыкать к простецкой жизни.

Пришпорил коня, копыта барабанной дробью перекликнулись в ночном лесу. На столе оставил запечатанное письмо Мериму, где изложил причину и указания на первое время. Старый друг успеет передать в Рашир старые латы, кузни и кузнецов для обучения. Пока суть да дело, пока весть разойдется…

Завтра станет известно, что хозяйки Аллая нет. Еще пару-тройку дней Гвиззард будет выжидать, смысл исчезновения не сразу дойдет до толстого брюха. А потом… два дня, если у него с собой крылатый вестник. Или же дорога в Андору, что прибавит еще неделю-другую. В общем, у Еньки в запасе минимум неделя, чтобы покинуть Айхон.

Бегство. Возможно, трусость, недостойная звания великой. Простите, люди, я никогда не стремился к величию.

Его будут искать. Сильно искать.

Объявлен ведь не просто правителем, а наследницей Аллоизы Шрай, что означает причисление к роду. Со всеми вытекающими. Престол Аллая будет пустовать, пока королевскому Совету не предоставят прямые доказательства смерти. В данном случае — труп. Управляющего может уволить только хозяйка — старый книжник будет полноправным управителем в отсутствие.

Давай, Айхо, твой следующий шаг.

Даже если найдешь и убьешь меня… Триумвират северных князей никогда не позволит снова влезть в север. У тебя больше нет тех козырей, что при победе у Ясиндола.

Выпутывайся, как можешь.

Дорога, почти в один повторяющая путь из Ясиндола. Вдоль предгорий, через Вааль и Берлицу. Только без верного Уалла.

Он отдавал отчет, что простой девушке сложнее, чем парню — внимание везде, где есть мужчины. Старался как мог — платок по самые брови, льняная шаль на плечах. В гостиных дворах почти не показывался из комнаты. Пару раз нарывался на разъездной патруль, но подорожная грамота, выписанная самому себе, помогала — в северных княжествах не особо стремились связываться с хозяйкой Аллая. Удивленно поглядели на простецкое платье, козырнули и вернули грамоту. Раз пришлось удирать от приставучего дорна — господин обязательно хотел разглядеть лицо без платка. Бросил уютный постоялый двор в ночь, через заднюю дверь, свинарник и конюшню, скрежеща зубами — черт бы побрал эти права высокомерных дорнов…

В свинарнике хрюкали свиньи, блеяли козы и кудахтали куры. Под ногами навоз. Наглец долго щерился во тьму за плетнем, пытаясь что-то разглядеть. Без стражи, без денег, заношенный сюртук, а все туда же… Благородный, мать твою. Все моё!

Ты презираешь, Ая? Ты бы никогда не бегала, правда? Тебе плевать на людское мнение, ты всегда была выше этого. Ты бы ходила по замку, как королева — и никому в голову бы не пришло усомниться в праве…

Прости.

Я рожден другим. Не умею так.

Через пять дней Айхон остался за спиной и потянулись перелески, за которыми скрывался бескрайний горизонт Шиирских степей. В каждой деревеньке, в каждой таверне старательно прислушивался к болтовне за столами — что слышно? Трепались о чем угодно — ценах, налогах, ведьмах, охоте, проклятьях, рассказывали небылицы… Рано. Даже если Айхо объявила, изничтожив жизнь — слухи пока не дошли.

Еще один небольшой городок, на пороге степей, гряда Идир-Яш в этих местах уже не выглядит кручей, подпиравшей небо. Больше похожа на повышающие ступени холмов, изрезанных тропами. Сухой ветер, пыль, глинобитные домики с соломенной крышей. По разбитой улице бродят худые козы, выщипывая у плетней колючую траву…

Серо, пыльно, уныло.

Но сюда и ехал. Туда, где за горы ходят, как на прогулку. Армейские таможенные посты дальше к Ведре, за спинами, а здесь… Тишь и благодать. Рассадник дешевых цен и дорог в Диору.

Таверна под стать городку — пыльная и унылая. Выскобленные ножами столы, лужи пива, вперемешку с отдыхающими постояльцами. Морды с ночных кошмаров — красно-синие, с глазками-кнопками и давно немытой соломой вместо волос. Зато хозяин — утес в центре бухты — голова под потолок, плечи как двери и кулаки размером с Енькину голову. К нему и обратился — корчмари всегда осведомленнее всех:

— Мне бы… — немудренный кивок в сторону гор. — Посоветуете кого?

Скала наклонилась к стойке, чтобы получше разглядеть разговаривающую синицу:

— Деньги-то есть?

— Есть, — кивнул и на всякий случай предупредил: — не у меня!

— А у кого? — заинтересовался хозяин, но Енька направил разговор в более насущное русло:

— Так посоветуете или нет?

— Посиди, — махнула на свободные места башня. — Выпей что-нибудь.

Енька заказал немного вина, жаренного кролика и уселся за свободный стол. Брезгливо покосился на столешницу и оставил руки на коленях.

Что ждет завтра? Уставший рассудок видел единственный выход — туда, где никто не знает. Невозможно найти. Семимирье королева перевернет вверх дном. К улларам или Майскому морю… разговор с женским полом у сброда короткий — ошейник и цепь, если заступиться некому. Все кочевые племена и мародеры с Вороньих островов из этой паствы. Единственные цивилизованные земли в доступной близости — империя. Более-менее. К тому же, с собой бумаги на поместье у Виллейса. Конечно, добропорядочной хозяйкой не стать — «Дисборг и сын» прекрасно осведомлены, кто он, и когда слухи доберутся…

Может, удастся договориться?

В общем, строгих планов нет. Дорога до Диоры, а там видно будет.

Голова соображала туго. Не хотела соображать.

Я дурак, Ая? Каприза? Распустил сопли?

Была бы ты рядом — смог бы все. Что угодно. И завтрашний день не казался бы адом.

Горечь в тысячный раз сжала горло.

— Это ты собралась на ту сторону? — напротив уселся с кружкой пива невысокий мужичок, со стандартным набором — красная харя и сбитая в мочалку борода.

Енька испытующе пробежался по внешности — вид непрезентабельный, но… есть выбор?

— Сто серебряных дахм, — объявил проводник, прихлебывая из кружки. — Половину вперед.

— Как тронемся, — согласился в ответ.

— Выходим на рассвете, — не стал докучать болтовней оборванец, шумно допил пиво, запрокинув голову и булькая кадыком, шмякнул пустую кружку в мокрый разлив на столешнице и испарился.

Немногословный.

Оглянулся к стойке — громила-корчмарь подмигнул. По логике — должен дорожить репутацией. Дружить с клиентами. Как на самом деле — Глохуму ведомо.

Завтра, так завтра. Чем быстрее, тем лучше.

Что вы ждете от меня, боги? За окном приземистые глиняные домики, чахлая зелень и вечернее небо. Кривая линия Идир-Яш. За блеклыми крышами блестят золотые шпили местного храма…

Енька редко бывал в храме. И на пороге вдруг накатило — мозг не выдержал, сдался. Спазмы перехватили, в глазах едкая влага — что вы хотите? Что?!!

Почему Ая?! По каким капризам?!!

Храм более-менее ухоженный, как и полагается пантеону, где обитает надежда. Колонны подпирают сводчатый потолок, по бокам статуи хозяев бытия с подносами подношений. В вечерний час пусто. В центре изваяние Гора…

В чем вина невинной души?! В том, что посмела полюбить его, Еньку?!!

Суровое лицо пряталось в тени каменного свода. На медном подносе гора орехов и фруктов, блестят пятнышки медных монет.

В горле першило, горький комок мешал дышать. Боги не любят непочтение, к ним надобно низко, припадая к ступням…

Как?!

К многому был готов с детства. К боям, крови, смерти, нищете. Никак не мог уловить смысл…

Смертным не понять сути небесных свершений. Не охватить глубины вселенского разума.

Что ты хочешь узнать, Енька? Зачем тебя сделали бабой? Или почему умерла Аюла?

Может, надо искать ответы не у богов?

Он долго лежал у ног создателя мира. Тело колотила дрожь, в горле хрипели рыдания. Вся жизнь перед глазами — Городея, пустырь, Андора, улицы, сточные канавы, крыша, служба у де Брозза… Ясиндол, Дарт-холл, Аллай, Густогай, Ачанка… Вайалон, академия, Аюла, Рашир… Аюла, Аюла, Аюла…

Что вы хотите от меня, боги?

Как я должен жить?

Как?!!

Сзади неожиданно глухо хлопнуло — удивленно обернулся. Круглый арчын, плод местного дерева Тука, свалился с пирамиды подношений и укатился к подножию скульптуры Аваатры. Енька задрал глаза вверх. Заходящее солнце через стрельчатое окошко высветило статую во всем блеске: мать богов изображалась как покровительница брака, в белом венчальном платье, самая женственно-кроткая из всех невест…

— Это? — потрясенно прошептал Енька. — Вы хотите ЭТОГО?!

Тишина. Грозные лики теряются в сумраке свода.

Кто ты такой, мальчишка, чтобы спорить с творцами мира?

Медленно поднялся с колен и вышел на улицу, сутулясь и оглядываясь на огромную освещенную фигуру. На плечи будто навалилась вселенская тяжесть.

Как?

Боги… как?!!

Выехали, когда солнце только позолотило вершины гор. Краснолицый поводырь уже суетился в конюшне, подтягивая сбрую на своем скакуне.

Путь петлял из низины в низину, из тени в тень — проводник опасался открытых пространств. Через час замер и прислушался, приложив палец к губам, затем коротко махнул в тень скал — на гребне показались всадники в полном боевом, выделяющиеся на фоне неба. Дозорный патруль. Стала понятна осторожность. Ветер посвистывал между камнями, лохматя гривы лошадей — оба вжались спиной в гранит… Не заметили, цепочка прошествовала по гребню мимо, неторопливо переступая копытами и позвякивая железом. Со этой стороны горы патрулировались — краснолицый не даром ел свой хлеб.

Через пару часов уже расслабились, галопом взбираясь на холмы — дозорные тропы остались за спиной. Солнце начинало припекать. Местный Идир-Яш не так холоден, как в Айхоне — снегом и поземкой не пахнет, разве только ветры…

Что будет завтра? Какое бремя и горе?

Енька не представлял, как жить дальше. Внутри ссохлось и затвердело. Дальнейшая судьба терялась во марке — как жить? На Эллое редко встретишь свободную девицу, особенно среди простонародья. Девушки от рождения не стремились к свободе, их удел — семья и дети. В этом мечты и помыслы. Свобода — позорное клеймо, наглядно свидетельствовавшее, что с тобой не все в порядке. Ведьма, уродство или с головой «тю-тю». Даже к наложницам понимания больше. Даже вдовы, как правило, недолго оставались одинокими, отгоревав положенный срок, если не слишком старые.

Или бывшая рабыня. Такое редко, но случалось — рабов иногда отпускали с вольной, если заслужили, или хозяин оказался добрым. Затертую до дыр грамоту приходилось постоянно таскать с собой, дабы доказывать всем встречным-поперечным, что не беглый, ибо рабское клеймо на щеке никуда не девалось, но… Рабство — отдельная мелодия. Об этом не любили болтать. Сюжет непопулярный. Женщинам после такого трудно найти пару, ибо в неволе пользовались все, кому не лень, и не каждый мужчина согласится…

Мужчина, если был воином — больше не возьмет клинок. У воинов почиталось лучше упасть на меч в бою, чем принять позорное иго. Самому вскрывать себе брюхо еще больший грех, ибо только мать Аваатра даровала жизнь — она же и имела право забрать.

Сложно. Трудно. Все в руках вышних. Какая судьба уготована, с такой и смирялись. Клеймо — гнев вселенной — не ищи сочувствия у окружающих. Впустую роптать на несправедливость небес — праведники не становятся невольниками. Так полагали на обозримых землях…

Что ждет тебя, Енька?

Что приготовил очередной перекресток стало ясно уже через пару минут. Проводник понюхал воздух, задумчиво поглазел на солнце и вдруг остановил коня:

— Отдых полчаса.

— Я тороплюсь, — сухо заметил Енька.

Какой отдых? Дорога занимает полдня. Какого черта тогда поднимались с рассветом?

— Не беспокойся, добрая гуаре, я знаю тут каждую тропку, — благодушно успокоил водила, ковыряясь в мешке. — Разомни уставшую спину.

Енька был подозрителен. Один на один, вокруг ни души, и он, по мнению любого мужика, слабая девушка. С деньгами. В руках с потрохами. К тому же, за горами цвела работорговля.

— Ну? — сладко улыбнулся мужичок, отрываясь от своего мешка. — Помочь? Давай руку!

Енька был готов, и поэтому выхваченный клинок не позволил опутать наброшенной путанке. Не де Брозз, на лету не перерезал, но позволил сразу сбросить веревку через голову. Проходимец не растерялся, только улыбнулся еще шире, и тоже выхватил из седельной сумки меч…

— Вот и славно, — мальчишка спрыгнул с коня, помахивая клинком, чтобы размять давно не работавшую кисть. — Сохраню деньги. И заберу остальное.

И это оказалось ошибкой. Драпал бы лучше, что есть сил…

— Быстрая, — уважительно заметил бандит, продолжая щериться во всю ширь беззубого рта. — Умелая. Не трусливая. Здесь такие в цене.

Первый выпад, второй, третий… Мошенник уворачивался, не спеша нападать. Будь Енька тактиком, сразу бы заподозрил неладное. Но тактиками у него были офицеры, раскладывающие на картах планы боя, а он… только кровь в висках.

Из-за скал долетел топот копыт, и тогда осознал ошибку. Затравленно покосился на лошадь, но было поздно — каменную поляну окружили еще четверо верховых. Попробовал крутиться сразу против всех, но драться никто не стал — просто бросили сеть, и пока он резал клинком упругие веревки — скрутили и уложили лицом в землю. Стянули запястья и ноги, затем легко подняли и перебросили через лошадь, словно куль с мукой. Один из грабителей запрыгнул в седло и по-хозяйски похлопал по заду…

Конец?

На зубах скрипел песок, нос колотило о жесткую шерсть, волосы пропитались лошадиным потом. Ныли руки, нещадно болел живот и спазмы от желудка опускались к горлу. Задницу поглаживала мужская лапа, перед глазами прыгало колено в кожаных штанах и старый сапог в стремени…

Что дальше, красавица?

Снова постарался вдохнуть и сплюнуть с зубов песок. Через какое-то время скалы расступились, мелькнула глиняная изгородь, чьи-то голоса… Лошади остановились и его грубо скинули на землю — больно клацнула челюсть, и снова полный рот песка…

— Давно не было видно, Юлл, — послышался стариковский голос. — Это кто?

— В форте снова сменили график дозора, — глас давешнего варнака, и огорченный вздох: — эх, время, на все время… — ребра ощутили чувствительный пинок. — Вот, взял. Молодая, красивая. Мечом машет, как воин.

Вокруг возбужденно загалдели. Кажется, его разглядывает не один десяток глаз.

— Откуда?

— Какая разница? — зло фыркнул бывший проводник. — У клиентов не спрашивают.

— Как тебе еще клиенты верят, Юлл? — усмехнулся старик.

— Природное обаяние, — скромно открылся похититель. — Женщины меня обожают.

Вокруг заржали.

— Поднимите ее, — попросил голос.

Еньку дернули кверху, резкой болью хрустнуло предплечье… чуть не упал, но чьи-то лапы помогли удержаться. Солнце било прямо в глаза, зажмурился…

Круглая площадка между парой домиков, запруженная разношерстным людом. Рвань, дрань, мародеры, висельники. Заношенные до белизны кожаные штаны, грязные цветные платки, грубые обветренные рыла, баселарды, квилоны, топоры. Кто-то без глаза, кто-то лыс, как валун, у кого-то борода до пупа. Щербатые кривые ухмылки, коричневые гнилые зубы. Сброд. Дальше виднелись соломенные крыши дюжины развалюх, белье на веревках, даже пара угрюмых женщин и любопытная стайка детей голышом…

Маленький поселок в горах. На степняков не похожи. Больше на беглых.

— Откуда, красавица?

Старик оказался маленьким и сморщенным, как сушеный абрикос, без одного глаза. Голову покрывал тюрбан из тряпок, тщедушное тельце подпоясывал цветастый платок. Енька промолчал, поморщился от боли и недвумысленно подвигал затекшими руками.

— Развяжите ее, — сказал старик.

Это шанс. Умереть быстро. Надо только сделать все угрожающе правильно. Не хотел даже мыслить, что ждет дальше. Один из верзил, толстый и лысый, как младенец, резанул путы на руках, затем присел на корточки и освободил ноги. Наглая рука залезла под юбку и погладила бедро:

— Чистенькая…

Тело дернулось, как от ожога. Череп ухмылялся, щеря свой грязный щербатый рот, затем выпрямился и дыхнул смрадом в лицо:

— Я буду первый, да?

Желудок чуть не вывернулся наизнанку, спину колотила крупная дрожь.

— Убери руки, Рю, — посоветовал старший. — Девственница стоит дороже.

— Да плевать, — зло оскалился череп, елозя по Еньке сальными лупетками.

Похотливый гул сброда поддержал ублюдка, со всех сторон потянулись липкие слюнявые лапы… сердце сорвалось, и ухнуло куда-то вниз. У него секунды. Ухватил рукоятку ножа за поясом насильника и резко вонзил снизу в толстый живот, но… то ли нож слишком короткий, то ли руки не обрели прежнюю ловкость, то ли складки жира слишком объемные… Урод не свалился в пыль, истекая кровью. Урод с удивлением уставился на пузо и пузырящуюся кровь…

— Тварь!! — выдохнул, не веря самому себе. — Эта тварь меня порезала?!!

Злой гул чуть не оглушил, но, похоже, сброду плевать на товарища. Потные лапы облепили, вырвали кинжал, пригнули голову вниз… Вдруг ощутил, как подняли в воздух и трещит разрываемое платье…

Дикая паника затмила, загудела кровью в висках: «А-а-а-а-а-а!!!» Мозг больше не соображал, задохнувшись от ужаса — боги!! Лучше смерть!! Сознание колыхалось на пределе осмысления, злость и страх переполнили все — и тогда приблизилась грань… Та самая. Как у Лаяны, когда насильник грубо швырнул на стол…

Ткань треснула, обнажая тело — Еньку бросили в пыль, и сверху навалилась первая грузная масса. «А-а-а-а-а-а-а-а!!!» — мозг метался в безумии, ужас и ненависть пульсировали шумом и болью — чужое колено силой раздвинуло ноги…

И тогда грань лопнула. Прорвалась, с тихим треском. И ненависть выплеснулась наружу.

Масса сверху обмякла. И все вокруг вдруг попадали в пыль.

Еньку трясло, как в лихорадке. С трудом выбрался из-под грузного тела, дрожа от злости, и поднялся на ноги…

Тела. Везде тела. Валяются друг на друге, как куча дряни. Дальше по улочке тоже. Еще дальше виднеются трупы женщин и детей…

Трепыхается на ветру белье, шелестит редкая сухая трава, где-то стучит незапертая калитка. Ни одного живого звука.

Изнемогший разум не хотел осознавать. Изнемогший разум полыхал пламенем ненависти — твари… твари-твари-твари… Всех вас, тварей…

Зло сплюнул в песок, оглянулся, подобрал и натянул свое платье, разглаживая непослушными руками. Твари, твари, твари. Стянул со старика цветастый пояс-платок и кое-как перепоясал разорванную ткань. Шлак, хлам, сор. Шваль, дрянь…

А потом трупы вдруг зашевелились. И начали подниматься, один за другим. Изнемогший разум все еще не пытался анализировать, просто поднял один из топоров, и обхватил скользкую рукоятку обеими руками.

Но поднимающиеся больше не были людьми. Это были… тела. Бессловесные, с трудом удерживающиеся на ногах… странно оглядывающиеся, черными глазами… и сразу ковыляющие подальше от солнца…

Где-то уже видел эти черные глаза. Разум равнодушно подсказал: Густогай. Лабиринт пещер.

Так вот откуда берутся уммы…

Изнемогающий разум бесстрастно сделал зарубку. И повел ненависть дальше.

Злоба искала выход. И поэтому пес на окраине, зачем-то ткнувшийся влажным носом в колени — был превращен топором в кровавое месиво. А вместе с ним и гурьба веселых щенков.

Этот мир не имеет права на жизнь. Этот мир состоит из тварей.

Всех. До единого.

Ненависть гнала дальше. Все ниже и ниже по спуску, с другой стороны гор. Полыхая неистовством и гневом. Но какой-то краешек сознания все еще мигал, как затухающий огонек, постепенно превращаясь в искорку…

Угаснет — опустится ночь. Больше ничто не станет прежним.

И тогда изнемогающий разум упал на колени и взвыл. А потом заорал, брызгая слюной, в бездонной небо: «Мать Аваатра!! Прости!!!» И забился головой о землю.

Он не знал, сколько времени ревел и молил, раздирая руки и тело — слезы кровавым потоком хлестали из глаз: «Мать Аваатра, клянусь… никогда. НИКОГДА! НИКОГДА-А-А!!!» Орал и хрипел, перемазываясь кровью. Может, часы. А может дни. Но когда солнце почти склонилось к горизонту — вдруг душу что-то осветило…

И ненависть исчезла. Ушла без следа. Тело прекратило дрожать и бессильно свалилось в пыль, размазывая по щекам слезы: «Никогда… никогда… никогда… Клянусь!»

Он еще долго лежал, пытаясь успокоиться — разум с трудом воспринимал реальность. А потом тяжело поднялся, всхлипывая и вытирая подолом кровь, и медленно двинулся дальше…

Спасибо. Спасибо. Клянусь.

Глаза путались в темноте, то и дело натыкаясь на скалы. Но Енька не мог остановиться, стараясь как можно дальше сбежать от страшного, липкого кошмаром, места…

Не сбежишь, Енька. Это останется с тобой навсегда.

И когда поздно ночью неожиданно окликнули: «Стоять!» — не сразу сообразил, что ему. Даже когда окружили воины в латах — все еще с трудом отдавал отчет. Понимание мигнуло, только когда увидел большой лагерь, ровные ряды палаток, и знамена на флагштоках.

Диора?!

А потом обнаружил себя в старом доме, и грузного центуриона напротив:

— Кто такая? Откуда?

Разум еще не пришел в норму, чтобы ответить. Вояка оглядел его рваное тряпье, заляпанное кровью, и небрежно отмахнулся:

— К остальным.

Вывели из дома и поставили на колени. Но когда на шее вдруг щелкнул ошейник с цепью, и возле лица оказалась раскаленная докрасна тамга… Разум проснулся. Разум осознал. Разум испуганно отшатнулся, выгнулся в крепких руках, отпихиваясь ногами — дикий крик почти надорвал горло:

— Не-е-ет!!!

Кулак ударил в лицо, из носа хлестнула кровь. Он дрался, кусался и вырывался, брызгая кровью, но его силой прижали щекой к земле — сверху снова замаячило огненное железо…

— Хватит! Отпустите ее.

Снова колотила крупная дрожь, но колено на шее не спешило убираться:

— Господин капитан, приказ центуриона…

— Ты не можешь, де Ярд, — язвительно добавили наверху.

— Он ее возьмет под право Игниса! — заржали в несколько глоток.

Раскаленная тамга обдавала жаром лицо в нескольких дюймах, но не спешила оставлять ожог. На зрелище с дома центуриона глазело не менее десятка офицеров.

Тишина.

— Де Ярд? — напомнил язвительный голос. Толпа наверху трепетно ждала, еле сдерживаясь от предвкушения.

Хлопнула дверь:

— Что происходит?

Наверху загалдели:

— Кажется, наш бравый капитан хочет воспользоваться правом Игниса!

— Правда? — усмехнулся грузный командор. — Де Ярд?

— Оставьте ее, — глухо ответил голос неизвестного защитника, затем скрипнули сапоги, шорох раздвинутой толпы и быстрые удаляющиеся шаги.

Шумный гвалт заглушил все остальные звуки, Еньку подняли на ноги, разглядывая синее опухшее лицо, рваное, измызганное в крови простецкое платье и сбившиеся в нераздираемый ком волосы.

Енька лежал в горячей воде, тело продолжала трясти крупная дрожь. Разум пришел в себя, но виски все еще ломило от страха. Он помнил все — выкошенный поселок в горах, исступленную мольбу, дорогу в темноте, лагерь, пылающую тамгу… Ошейник с цепью все-таки сняли — на шее остались красные царапины. В мозгах колотилось: бежать-бежать-бежать… Но разум уже начал выдавать логику, отвечая самому себе: куда? Один, без бумаг, вещей и денег. Немедленно объявят беглой рабыней, и только дело времени — когда схватят и снова нацепят ошейник.

Меленькая глиняная развалюха, два узких оконца, стол со свечой, сундук и постель, крытая засаленной шкурой — все убранство. Глубокая ночь. Енька отмокал в высокой деревянной бочке — удивительно, что даже такое нашлось в походном лагере.

Скрипнула дверь, пожилой солдат со вздохом опустил рядом еще два ведра с горячей водой. Невысокий, седой, неторопливый и основательный, в латанной-перелатанной форме.

— Как вас зовут? — разлепил губы Енька.

Нагое тело в бочке не видно, да и после всего на подобное мало обращаешь внимания.

— Веррей, — ответил седой боец, и чуть подумав, добавил: — госпожа.

— Что такое право Игниса, Веррей?

Даже задержал дыхание, пытаясь взять себя в руки.

— Это древнее… — криво усмехнулся диорец. — Осталось со старых времен завоевателя Игниса, когда империя расширяла земли. В те времена, случалось, из самых красивых пленниц выбирали себе жен…

— То есть… — опешил Енька, виски снова застучали молотом.

— Хозяин обязался на вас жениться, — коротко пояснил солдат.

Еле сдержал стон, откинул голову на бочку и закрыл глаза. Приплыл.

Перед мысленным взором возникла освещенная мать Аваатра в храме, в венчальном платье. Вот и добрался. Недолго длилось ожидание.

— Болит? — боец сочувственно потрогал царапины на шее и плечах, кровоподтеки на руках… Все тело в синяках и царапинах, в горячей воде жгло невыносимо, но Еньке плевать на боль. — У меня есть мази из дома, сейчас принесу.

— Веррей! — позвал Енька, седой диорец оглянулся в дверях. — Что это за войско? Все солдаты были в ошейниках.

— Жарромская рабская центурия, — неохотно пояснил вояка. — Состоит из рабов, у которых есть шанс заслужить прощение.

— Но ты без ошейника, — подчеркнул Енька.

— Я не из рабов, — пожал плечами солдат. — Я денщик, слуга из дома господина.

— Понятно.

Вот и открылось твое «завтра», Енька. Что будешь делать?

Мозг молчал. Душа молчала. Мать Аваатра, в белом венчальном платье. Кто может спорить с судьбой?

Потолок маленькой глиняной избушки будто давил на голову. Все, конец? Всей жизни, мальчишеским выходкам, выбору решений? Твоя стезя перед глазами, Енька.

Завидная судьба.

Вообще-то, для простых девушек — немыслимо. Замуж за благородного дорна, офицера. Из рабыни в дорессы. Невероятный, невозможный случай. История для баллад и легенд.

Но только не для него.

Даже не мог мыслить, как смириться. Как жить, говорить…

У тебя есть выбор?

Бабья доля. Глухая тоска сжала виски мокрыми липкими лапами. Сердце выпрыгивало из груди, и мозг снова входил в оцепенение…

Капитана все еще не было. Старый денщик протянул полотенце и отвернулся — Енька машинально обтерся. На постели лежал простенький сандальник, не по размеру, но аккуратный и чистый. Также машинально натянул, даже не пытаясь расправить складки. На столе деревянные миски с едой, накрытые рушником, но аппетита не было, хоть желудок девственно чист. Мозг отказывался соображать, мысли тяжелые и неподъемные…

Мокрая голова опустилась на подушку и мозг отключился — свинцовая усталость за последние сутки свалила бы и быка.

Яркое солнце било прямо в глаза — Енька поднял голову… Маленькая глиняная избушка, стол, сундук, в углу бочка. Никого. Ярко вспомнился вчерашний день — застонал и снова уронил голову на подушку. На той же постели, во вчерашнем сарафане, только кто-то накрыл шкурой. Откинул верюгу и спустил ноги на пол.

На столе тарелки, накрытые рушничком, зеркало, расческа, какие-то мази. Протопал к столу, глянул на отражение… Ммда. Бывало и лучше. Понюхал баночки — травяные мази, из купарника и лювва, такими пользовались и в Айхоне. Долго раздирал спутанные волосы, потом аккуратно приспустил платье, оглянувшись на дверь, и смазал царапины и кровоподтеки. Затем осторожно обработал лицо, особенно распухший нос.

Что бы ни ждало за дверью, но жить как-то надо. И от боли легче не станет. Потом сдернул полотенце и задумчиво оглядел деревянные плошки. Каша, с кусочками тушеного мяса и хлеб. В кувшине вода. Ты хотел большего?

Ты видишь это, Ая? Что я собой представляю?

Через силу поел, аппетита по-прежнему не было. Но жить все равно надо. Набрал в ковшик воды из ведра в углу, и над другим ведром сполоснул миски. Потому опустился на постель и принялся ждать. Понятия не имел, на каком праве здесь, но догадывался, что о свободе может только мечтать. Никто не позволит бродить за дверью. И от ошейника… отделяла только странная прихоть офицера.

Через полчаса скрипнула дверь и на пороге показался старый денщик, с огромной охапкой чего-то кристально-белого:

— Проснулись? Доброе утро… госпожа.

Охапку опустил на постель, расправил. У Еньки перехватило дыхание — венчальное платье. Где?! Как умудрились, в условиях походного лагеря?!

— Когда? — выдавил из себя, со страхом разглядывая белоснежный атлас.

— Сегодня вечером, — пожал плечами старый боец. — Вы уж постарайтесь…

— Сегодня? — не мог поверить Енька.

— Должны были уже топать по дороге, — махнул за окно. — Но центурион отложил выход на два дня, из-за свадьбы благородного капитана. Все ждут.

Ждут. Отлично помнил хохот вчерашних офицеров, и языки до колен. Кажется, капитан у остальных не в почете.

— Нитки есть?

Денщик кивнул, откинул крышку сундука и через минуту извлек моток белых льняных нитей и пару тонких железных иголок. Ну конечно, у какого военного это не всегда с собой?

— Позовите, если понадоблюсь, — открыл дверь.

— Секундочку, Веррей… — остановил Енька. — А куда можно… — смутился, не зная, как объяснить.

— Лучше не выходить на улицу, — догадался старый слуга, — пока не станете благородной дорессой, — кивнул в угол. — В ведерко. Постучите, — показательно бухнул кулаком пару раз в дверь, — я сразу вынесу.

Дверь закрылась. Енька угрюмо молчал. Вся суть в двух словах. Даже до ветра нельзя. Табу. Узник. Тюрьма.

Снова сел на постель и уставился за окошко. Как жить? И снова перед глазами освещенная скульптура матери Аваатры, в белом венчальном платье… Похоже, что у тебя нет выбора, Енька. Можешь, конечно, попытаться. Только вот… один раз Аваатра уже простила. Второго не будет. Попробуешь?

А смысл? Как и куда?

Будет день, будет пища. Сейчас мозг взорвется. Оглянулся на дверь, быстро скинул с себя сандальник и натянул через голову венчальное платье. Расправил широкую юбку и подошел к зеркалу…

Платье было великолепным. Для благородных невест. Непонятно где взяли, наверняка «друзья-офицеры» помогли. Всем явно очень хотелось женить капитана на рабыне. Шум изрядный. Слава на всю армию. Языкам хватит еды лет на сто.

Натянул на талии, определяя зазор, как делала Эра. Потом на груди. Продел нить в иглу и парой стежков наметал. Затем стянул белоснежную ткань и уселся у окна на переделку…

Работы хватало. Стремишься стать шикарной невестой?

Лично ему плевать. Просто не хотелось подводить незнакомого защитника, который пошел на небывалое. Давать лишний повод злым языкам.

Енька совсем не знал этого человека. Понятия не имел, что из себя представляет, чем думал и руководствовался, какими принципами и понятиями. Зачем? Какая блажь ударила в голову? Для чего спасать совершенно незнакомую простолюдинку, избитую в хлам? Даже не простолюдинку, а рабыню? Неужели жалость? Сочувствие?

Это вряд ли. Не был бы воином. И тем более, не дослужился бы до сотника.

Но все-таки спас. И уже за это Енька был благодарен. Сделает, что сможет. А дальше…

Будет день, будет пища.

Через час отложил работу и сотворил массаж лица, как учила Мелисса. Руки на щеки, круговые движения и мантра… Раз-два-три, раз-два-три… Затем мазь. Легкое втирание. Снова массаж и мантра — мазь мгновенно впиталась. Теперь кожа пусть отдыхает. Через час повторить…

Хоть что-то положительное, в ведьминской сути.

Снова платье. Потом еще раз вымыл голову и смазал корни волос. Позволил впитаться. После ополоснул теплой водой.

В обед Веррей принес миски с едой, аккуратно оставил на столе и тихо вышел, не отвлекая. Енька продолжал работать, разложив на коленях белую ткань, отвлекаясь только, чтобы закинуть очередную ложку в рот. Силы все-таки необходимы.

К вечеру, когда солнце переместилось в другое окошко и светило прямо в стену — снова заглянул денщик. Многозначительно посмотрел на посвежевшее лицо и кивнул:

— Через час.

Сердце ухнуло в пятки. Всё.

Храм совсем маленький. Даже не храм, а часовня. Также, как и мизерная деревушка, из пары десятков небольших глиняных домиков. Кои, скорее всего, заняты офицерами — рабы-бойцы жили в палатках, ровными рядами окружившими маленький поселок. Идир-Яш нависал насмешливым взгорьем.

Рабы-воины. Енька о таком не слышал. Вообще не представлял, как это возможно. Дать в руки тех, кому нечего терять, оружие и латы. Наверняка непросто удерживать эту армаду в повиновении.

Гул голосов начал стихать, как только невеста появилась в поле зрения. Платье село. Конечно, не Эра, но он старался. Опухоль сошла, мази и массаж заставили лицо посвежеть и заиграть румянцем. Пара штрихов тушью на брови-ресницы, и немного помады на губы, вновь по Эриной науке. Раньше никогда так не делал. Фата на затылке обрамляет блестящие волосы. Слева и чуть сзади громко дышит Веррей, с непокрытой головой. Волнуется, старый помощник.

У храма солидная куча народа. Весь наличествующий командный состав центурии, насколько видно по мундирам. По мере приближения гомон все тише, пока не стих совсем — офицеры разглядывают Еньку, невольно раскрыв рты. У входа капитан де Ярд, невозмутим, как тетерев. Вообще без эмоций. Среднего роста, крепкий, не худой и не толстый, открытый лоб, умные глаза, короткая русая борода. На груди планка боевых наград — с драками знаком не понаслышке. Внешность привлекательна для девушек, странно что до сих пор не женат.

Когда остался шаг — галантно выставил локоть. Енька сунул ладошку под руку, другой придерживая пышную юбку, и оба вступили под темный свод…

Тишина. Всеобщее молчание. Кажется, такого эффекта не ждал никто. Енька в курсе, что красив как девушка, но никогда не подчеркивал это. А сегодня выделил.

Но ты не в курсе, Енька, что твоя привлекательность именно аристократична. Благородна. Такую редко встретишь у простолюдинок. Глумливо-саркастичный праздник уже не выйдет.

Сердце не колотится — выколотилось за день. В душе безразличие, апатия и тяжесть. Что должно произойти — произойдет. Воля богов? Получайте. Я смирюсь. Но не ждите эмоций.

— Как зовут? — вдруг тихо спросил без минуты муж.

— Тали, — также тихо ответил, и поправился: — Энталия.

— Ты прекрасна, Энталия, — мягко сказал де Ярд. — Но я это увидел еще тогда.

Спасибо. Комплимент. Поддержка. Не знает, что Еньке глубоко плевать. Все только для того, чтобы не ударил в грязь лицом сам капитан.

Но честь твоему уму, благородный дорн. Быдло видит лишь внешний лоск, и только проницательный взгляд заметит то, что пролетает мимо для остальных.

На небольшом амвоне уже ожидает военный капеллан, в длинной белой сутане. Церемония сокращена до минимума, никому не нужны пышные долгие речи. Важен сам факт. Ну и… естественно, большая пьянка после.

Странная свадьба. Муж ничего не знает про жену, жена ничего про мужа. Два разных мира пред ликом богов. Он и она. И ключ в двери, за которой скрываются тайны…