Неженка (СИ)

Часть 2

1

Планёрка тянулась целый час. Кажется, обсудили уже все моменты, но нет, всплывали новые обстоятельства, а с ними и новые вопросы.

Мне не терпелось вернуться в кабинет, там меня ждал новый проект. Последний месяц только им и живу. Вдохновилась по полной, и теперь так руки зудели продолжить работу.

Новая, свежая тема. Перспективный автор. Готовила релиз книги, разрабатывая стратегию и концепцию, чуть ли не вручную. Со мной всегда так, если я увлекаюсь, то бросаюсь в омут с головой.

Я грустно улыбнулась своим мыслям.

— Так, теперь по поводу «Sport And Life», Керимова, — из задумчивости вывел наш руководитель, и главный редактор, нашего издательства Всеволод Архипович.

— А что по поводу Керимова? — тут же встрепенулась я, задетая за живое, любимым проектом.

— А по поводу Керимова, всё хорошо, Любовь Эдуардовна, видел ваши черновики и наброски, и совершенно согласен, что релиз стоит устроить именно в спортивном клубе. Свежо, модно, и в тему!

— Всеволод Архипович, я ещё только разрабатываю эту концепцию, — немного резковато прозвучало, но не люблю, когда берут недоделки, вот закончу, потом и посмотрим.

— Всё прекрасно, говорю, — настаивал начальник, и немного ослабил галстук, откинулся на кресле, — у нас в городе, две большие сети спортивных клубов, «Спектр», и «FlexGim». Я думаю, что возьмём «Спектр».

Я возмущённо на него смотрю.

— Я планировала поработать с «FlexGim». Я уже и коммерческое предложение им послала.

— Ничего страшного, — Всеволод Архипович, скрещивает на груди руки, — пусть будет как запасной вариант. Подготовь ещё одно предложение, мы сегодня с тобой обедаем с генеральным директором «Спектра», Холодовым Матвеем Сергеевичем.

Я прямо воздухом подавилась, и привлекла всеобщее внимание. Постаралась скрыть растерянность, от новости, и опустила глаза.

Два месяца, я старалась обуздать ту боль, что осталось после ухода Матвея.

Два месяца я вычищала свои раны, затягивала и рубцевала.

Училась жить, не озираясь на тот кусок жизни, размером в неделю, что круто поменял мою жизнь.

Не вспоминать, не думать, занимать голову чем угодно, но только не им, и не копанием в себе, и поисками ответов на вопрос, почему он ушел?

Ушел и ушел!

Надо смириться и жить дальше. Я самодостаточная личность, а не придаток какого-то мужчины.

И я жила.

Помогала работа. После нового года уехала сразу в командировку, в Прагу, потом занялась новым проектом. На работе почти жила. Установка в голове не думать о нем, работала. Ну, подумаешь, во сне видела иногда. Ну, подумаешь, тоской сердце скручивает, и хочется сделать всё возможное, найти его, и упасть к ногам, и ныть один вопрос «почему?».

В один прекрасный момент остановилась перед зеркалом, разглядывая себя, и поняла, что не хочу больше видеть себя такой. В тот же вечер записалась к парикмахеру. Обстригла волосы, модно высветлила пряди. Стала другой. Немного помогло.

И так изо дня в день, выстраивала свою броню, из мелочей, деталей, нюансов, и тонкостей. И вот сейчас всё это разбивается, только потому, что я слышу его имя. А мне с ним надо встретиться и вести переговоры. Смотреть в светлые глаза. Находиться рядом, вдыхать его аромат. Жать руку.

И я поняла. Я не могу. Не могу. И не хочу. Его видеть и слышать. Потому что боюсь сломаться. Выдать себя. Выдать свою боль. Свою ущербность.

— Всеволод Архипович, я бы всё же настояла на «FlexGim». Новые залы, новое оборудование, подход другой, — гнула я свою линию, не говорить же что я не хочу встречаться с мужчиной, который пользовал меня неделю, а потом без объяснений ушёл.

— Любовь Эдуардовна, понимаю твою точку зрения, но мне кажется, что лучше сделать ставку на стабильность. «Спектр», пользуются уважением и доверием, как раз среди целевой аудитории книги, так как «FlexGim», могут не потянуть, и мы профукаем релиз. Я настаиваю на «Спектре».

Я сникаю, знаю, если Волчанский уперся, его ни как не переубедишь. И если честно, я бы тоже выбрала «Спектр», если бы не Холодов.

— Ну а мне обязательно с вами на обед, — делаю последнюю попытку откосить от встречи.

— Любовь, голубушка моя, Эдуардовна, — начинает Всеволод Архипович, — ну а как же? Кто у нас руководитель отдела развития? И тем более вы вложили столько в эту книгу, думаю, вам самой захочется всё контролировать!

Ну да, ну да! Всё верно. Конечно, хочется. Конечно, контролирую.

Вот только такой подставы от судьбы я не ожидала. Встретится с Матвеем, после двух месяцев, и делать вид, что меня не задел его непонятный уход. Без объяснений, без каких-либо причин. Как смогу я быть хладнокровной рядом с ним. Не выдать обиду, и досаду.

Но деваться не куда. Это моя работа, а проект моё детище, и как любая мать, я глотку перегрызу за своего ребёнка.

Едем с Волчанским на служебной машине.

Молчим.

Я нервничаю и просматриваю бумаги, чтобы хоть как-то успокоится.

Перед выходом тщательно обсмотрела себя в зеркало. Хотелось предстать в лучшем виде, главное ещё морально выдержать.

На мне модный брючный костюм, с коротким жакетом и белой блузкой, в меру закрытой, сверху пальто. На ногах полуботинки, на высоком каблуке. Тщательно наложенный заново макияж, и раз сто поправленная прическа. И хотя отражение мне говорило, что выгляжу я прекрасно, внутри я вся дрожала от предстоящей встречи, потому, что этот мужчина изначально подавлял меня, подчинял, и как быть уравновешенной, когда знаешь, что он вытворял с моим телом, как называл меня своими пошлыми прозвищами.

Я опять впадаю в панику. Нет, я не смогу. Не смогу.

Мысли судорожно мечутся в голове. На ум приходит десятки причин, которые я могла бы донести Волчанскому, чтобы соскочить с этой встречи. И мне они кажутся довольно разумными и весомыми. Останавливает только одно. Это мой проект. Я вела его с самого начала, и просто не могу позволить бросить это дело, из-за какого-то сумасброда, пошляка, и лжеца.

Вот так. Сразу полегчало. Думать надо о деле, о концепции, о предстоящем релизе, о реализации поставленных задач. А Матвей Холодов, просто партнёр, который поможет воплотить мои цели, и амбиции.

Но всё это сыпется. Стекает, и улетучивается, когда мы проходим в ресторан, и хостес ведёт нас к столику, за которым ждёт нас он.

Стоит вполоборота, разговаривает по телефону. Высокий, монолитный, большой. На нем кипенно-белая рубашка, подчёркивающая смуглость кожи. Она расстегнута на груди, и на шее видна массивная серебряная цепь. Подвёрнутые манжеты, открывают красивые сильные жилистые кисти и массивные часы на правом запястье. Тёмно-синие узкие брюки, обтягивают сильные, длинные ноги. Широкий ремень на талии. Начищенные туфли. Модная стрижка аккуратно уложена, волосы зачесаны назад, открывая широкие брови и светлые, холодные, серые глаза. Полные губы кривятся, словно он говорит собеседнику гадости.

Он лощённый, элегантный и брутальный. Я даже любуюсь его статью, пока мы идём к столику. Мгновение, и он замечает движение в направлении него, и поворачивается к нам. Смотрит на меня, и рука с телефоном медленно опускается, он растерянно взирает, на то, как я приближаюсь. Смотрит не отрываясь. Серые глаза просто впиваются в моё лицо, и я не могу отвести от него взгляда. Сердце грохочет под рёбрами, бьётся в ушах пульс, я ничего не вижу, кроме этих глаз. Светлых, холодных, родных.

Я останавливаюсь напротив него. В голове пусто. Дрожь гуляет по телу. Губы пересохли, и щёки горят. Боже, как же хочется стать бесчувственной и пустой, циничной, чтобы глядя на него не стекать лужицей возле его ног.

Матвей тоже молчит. Смотрит озадаченно.

Положение спасает Волчанский. Он здоровается с Матвеем, и представляет меня. Матвей тянется ко мне, пожать руку в знак приветствия, и я перевожу взгляд на неё.

Как зачарованная, смотрю на его пальцы, и развёрнутую ладонь. Потом собираюсь с силами, наклоняюсь через стол, и протягиваю свою, и вкладываю в его, слегка сжимаю. На мгновение меня обжигает его жар. А горький аромат щекочет ноздри. Так и не разобралась, что это полынь, или лаванда. Волнующий, горький, жесткий. Аромат полностью отражает характер Матвея.

Он тоже сжимает руку, и я стараюсь унять дрожь, что проносится по телу. Замираем. Я перевожу взгляд на Матвея, и силой вытаскиваю руку, тут же сжимаю в кулак. В его глазах мелькает боль, и я залипаю. Не может быть, чтобы он сожалел, ведь он сам ушёл. Не может быть. Мне просто показалось. Показалась тоска и печаль. Я сама это придумала, потому что дура. И не могу забыть его.

Положение опять спасает Волчанский. Он помогает мне снять пальто, и отодвигает стул. Я сажусь. Зрительный контакт наш разрывается, и я словно выпадаю в другой мир.

Здесь тихо играет музыка, и бренчат приборы, о тарелки, звенят бокалы, и пахнет вкусной едой, приглушённо текут разговоры. К нам подходит официант, и мы делаем заказ, прежде чем говорить о делах.

Взгляда Матвея я избегаю, боюсь снова попасть в плен. Я от голоса то его в ступоре. От этого низкого баритона. Он коротко бросает пару фраз, а я вздрагиваю.

Волчанский начинает первым. Он наверняка увидел все наши переглядывания, но не предал этому значения. Всеволод Архипович, разливается соловьём, рассказывает Матвею про все выгоды, и в конце добавляет, что весь проект моя заслуга. Я поднимаю на Матвея глаза, и молча, протягиваю ему коммерческое предложение. Он забирает его, но даже не смотрит.

— Я согласен, — говорит он, — на всё!

Я вздрагиваю, и недоумённо гляжу на него.

— Но вы даже не прочли, — подаю я, наконец, голос, — может, мы хотим…

— Это не важно, Любовь Эдуардовна, — перебивает меня он, — я согласен не все ваши условия!

Он что это делает из чувства вины передо мной. Так мне этого не надо!

— Я настаиваю, Матвей Сергеевич, чтобы вы прочли наше предложение, и выдвинули свои условия для сотрудничества!

— У меня только одно условие, — отмахнулся Матвей, — над проектом должны работать только вы! — и при этом, посмотрел на Волчанского.

— Это, даже не подлежит ни какому сомнению, Матвей Сергеевич, Любовь Эдуардовна, начинала этот проект, ей его и вести до конца, и так скажем все лавры тоже ей! — кивает Всеволод Архипович.

— Ну ладно, — вздыхаю я, — раз мы так скоро сговорились, тогда я возвращаюсь в издательство.

— А обед? — в один голос спросили мужчины.

Я усмехнулась и собрала со стола все бумаги, только оставила перед Холодовым предложение, которое он так и не прочел.

— Я не голодна, — ответила я, и встала, прихватив пальто — если возникнут вопросы, там есть мой телефон, — я постучала пальцем, по бумаге, лежавшей перед Матвеем, — до свидания, господа!

Я может, всё же и голодна, но мне кусок в горло не полезет, рядом с ним. Не смогу я притворяться, что ничего не было. Не смогу учтиво улыбаться и пытаться скрыть в глазах боль. Не смогу и всё. Скорей бы релиз книги, и больше не сталкиваться с ним.

Я обернулась, и остолбенела, Матвей шёл за мной. Я прибавила шаг, и поспешила по длинному коридору, где в конце виднелись туалетные комнаты. Снова обернулась. Он за мной. Почти рядом. Догоняет. Я залетаю в туалет, и прямо перед его носом закрываю дверь, и дёргаю задвижку. Ручка дёргается.

— Люба! — слышу из-за двери его голос.

Я медленно пячусь назад, и таращусь на дверь, словно он стоит передо мной.

— Люба, открой! — снова говорит он.

Я верчу головой, как будто он увидит.

Упираюсь в стенку, и стекаю вниз. Сижу и смотрю на дверь.

Не могу, я слышишь, не могу! Смотреть на тебя, говорить с тобой.

Да и что говорить?

Унизительно, выспрашивать, за что ты так поступил со мной? Невыносимо, только от одних догадок.

Я проговариваю всё это про себя, и жду, что снова дёрнется ручка двери, но она остаётся недвижимой.

Он ушёл.

Я надеюсь, что он ушёл.

2

Матвей стоял и смотрел на чёрную дверь, за которой скрылась Люба. Сбежала от него. И даже голоса не подаёт. Видеть не хочет. Слышать видимо тоже.

Он вздохнул и вернулся к Волчанскому. Тот не умолкая, болтал весь обед, о том какой перспективный проект, рассказывал об авторе книги, которую они издавали, и, конечно же, нахваливал Любу.

Матвей ему тоже мог многое рассказать о Любе, и хвалил бы её не менее яро.

Любовь Эдуардовна.

Он просто завис, когда увидел Неженку, сегодня. И глубоко внутри разлилось давно забытое тепло. Сердце, словно и не стучавшее до этого, забилось с новой силой. Кровь забурлила в жилах. Он был рад встретить её. Видеть её.

Она изменилась. Волосы обрезала, покрасила. И этот деловой стиль. Всё это ей до безумия шло. Да только когда он покраснела, стало понятно, что она всё та же хрупкая, ранимая Неженка, которая краснела от его пошлых комплиментов, и откровенных ласк.

Он словно ощутил её вкус на своих губах. Сладкий, свежий, исцеляющий вкус.

И аромат корицы и ванили вернули его на два месяца назад, туда, где он был счастлив и совсем этого не осознавал, пока не ушел.

А вечером Матвей сидел в машине, навалившись на руль, и смотрел на горящее окошко Любиной квартиры. Смотрел и думал, что он в несколько шагов может преодолеть всё расстояние, которое их отделяет, ворваться к ней, и прижать к себе, и не отпускать, пока она будет обиженно отбиваться. Держать в руках, и шептать на ухо просьбы о прощении, и молить принять его обратно.

Сколько он не пытался убедить себя, что это блажь скоро пройдёт. Он забудет её. Она всего лишь очередная в его жизни. Ничего особенного в ней нет. И нечем она его не зацепила. У него, в конце концов, есть Машка. С ней всё легко и просто. Понятно. Она не кружит ему голову, и кровь не бурлит в его жилах, когда он прикасается к ней. И это устраивало его. Он не зависел от неё. И мог послать хоть когда. И его бы потом не выворачивало на изнанку. Блядь. Как же его это устраивало. Его недожизнь!

Но шли дни, тянулись ночи, а Люба из головы так и не шла. Причем видел он её не раздетой, и млеющей под ним.

Нет! Перед мысленным взором она представала, такой, какой он видел её в последний раз, растерянной, и смущенной, стоящей на кухне, и слушающей его нелепые слова. В простом домашнем платье, с угасающей улыбкой и грустными глазами.

Пиздец! Эти глаза! Сегодня он увидел их воочию. Зелёные и грустные.

Она пыталась держать лицо, разговаривала подчёркнуто вежливо. Но смотрела так, что по её взгляду всё было понятно. Люба обижена и оскорблена. И переступает через себя, имея дело с ним.

Он даже и не взглянул, чего от него там требовалось, был согласен на всё, благо Волчанский потом вкратце поведал о сути дела. Но он был согласен. Лишь бы она была довольна. Он чувствовал свою вину. И правильно, он был виноват.

Сука! Как же он размяк. Клал бы он раньше на все эти сентиментальности. Но, то было раньше, и до неё.

Сегодня она снова всколыхнула в нём, всё то, что он так неаккуратно и поспешно зарывал на самом дне своего сознания. Сегодня она одним своим взглядом разрушила плотину, и поток эмоции смёл всякую прагматичную чухню, которую он выстраивал, в течение двух месяцев. Нет теперь ничего, только она. Снова.

И снова это бесит. Раздражает. Не дает покоя. Как она так может управлять им. Одним только взглядом. Одним только жестом.

И ведь не безразличен он ей. Ведь если бы по фиг ей было на него, не сбежала бы от него. Не спряталась бы. Прямо бы в глаза смотрела, без внутренней дрожи, и обиды.

Матвей завёл мотор, и вывернул со двора.

Он так и не решился. Не на что. Словно сопливый пацан, опасающийся быть отвергнутым и уличённым в чувствах. Он сбежал.

Поехал опять ночевать у матери. Она уже как месяц прихворала, да так, что нужно дежурит подле, может кризис случится. И Матвея это устраивало. Устраивало, что не надо ехать домой, потому что там Машка. А она бесила в последнее время, жутко. Решила, что пора узаконить их отношения, и просто при любой возможности намекала на это Матвею. И он послал её прямым текстом, популярно объяснив, что жениться на ней не собирается, и если её что-то не устраивает, она может валить. Видимо её всё же что-то устраивало, потому что она успокоилась, и даже перестала предъявлять за частые отлучки из дома.

Так и жили. Делали вид, что всё заебись!

Всю ночь на материном диване, проворочался, Неженку вспоминал. Каждый их трах. Каждый её вскрик и вздох. Каждое её смущение. Всё о чем запрещал себе думать, считая это слабостью. А сегодня вот позволил себе эту слабость. И зубами скрипел, понимая, что хочет её. До ломоты в костях. До красных точек перед глазами. Тело нежное сжать. В губы впечататься. Подчинить своей воле и запахом её дышать. Чтобы вновь как в бреду шептать ей, что она его, а она бы согласно отвечала.

Блядь!

Холод встал и побрёл на кухню. Было раннее утро. Поставил чайник, и набрал круглосуточную доставку цветов. Заказал для неё самое дорогое, что у них там было. Какую-то мега навороченную корзину с сотней роз. Пусть с утра доставят. Она порадуется.

Опять он размякал. Становился сентиментальным идиотом.

Да и хрен с ним.

Он пил кофе, и смотрел, как зажигается день.

А через три дня его ждал сюрприз. Ему переслали обновлённую инфу по сотрудничеству с издательством. С новым руководителем проекта. Люба отказалась от проекта. И Матвею совершенно очевидно, что это из-за него. Не захотела вести с ним никаких дел.

Холодов смотрел на развёрнутое письмо на ноуте, и чувствовал, как у него закипает кровь.

Вот сучка! Принципиальная тихоня!

Он и сам не понимал почему, его взбесил поступок Любы. Просто от осознания того, что она им пренебрегла, начинало корёжить и захотелось поставить её на место.

Он сорвался из офиса в обед, и домчался до издательства. Быстро нашёл её кабинет. Путь ему преградила бойкая секретарша.

— Любовь Эдуардовна сейчас занята, у неё посетитель, — затараторила девчонка, Матвей едва её взглядом удостоил, — подождите, пожалуйста, здесь!

Он уселся на предложенное кресло.

— Как вас представить? — спросила она, и Матвей опять выполз из своих тяжёлых мыслей, посмотрел на неё.

— Холодов Матвей Сергеевич, — отчеканил он.

— По какому вопросу?

— По личному, — ответил Матвей, и встал, нетерпеливо прохаживаясь по приемной.

Какого хрена он тут делает? Что он ей скажет?

Но тут дверь кабинета открылась, и на пороге показался какой-то хлыщ, сжимающий руку Любы, и целующий ей пальцы. Он что-то бормотал о благодарности, а Люба пыталась вытянуть руку, но все, же улыбалась ему. Потом он и вовсе наклонился к ней и что-то прошептал на ухо, от чего она покраснела. А Матвей знал, от чего его Неженка краснела.

У него словно пелена на глаза упала. Всё побелело. Жгучая ревность опалила его, так, что он забыл как дышать. Он сжал кулаки, и направился к парочке, с единственным желанием разъебашить морду хлыщу.

— Любовь Эдуардовна, тут к вам… — начала секретарша, и Люба повернула к нему голову, и улыбка сползла с её лица.

— Любовь Эдуардовна, уже видит, кто к ней, — прорычал Матвей, подходя к ним вплотную, и за шиворот оттащил барахтающегося хлыща, отбросив подальше.

— Матвей! — пискнула Люба, и бросилась было к мужику, но он преградил ей дорогу, заслонив собой.

— Люба, — вскочил мужик, — это кто такой?

Матвей медленно развернулся к нему.

— Это моя женщина, — проскрежетал он, — либо свалишь сейчас отсюда, либо я тебе морду разобью!

— Матвей, — снова возмущённо воскликнула Люба, но Матвей пошел на неё словно таран, загоняя её в кабинет.

У входа замаячила секретарша, выспрашивая всё ли в порядке.

— Саша, всё в порядке, — только и успела сказать Люба, когда Матвей захлопнул дверь, и повернул ключ, чтобы никто не лез.

Мужика вообще не было слышно.

— Холодов, что ты себе позволяешь? — растерянно поговорила Люба, пятясь от него, и взирая со страхом.

Матвей медленно надвигался, обжигая холодным взглядом и играя желваками. Он словно шальной не мог остановиться. Увидел её и теперь вообще ничто, и никто не помешают ему. Она упёрлась в стену спиной, и сглотнула. Смотрела как мышь на удава. Матвей навис сверху, и уперся ладонями по бокам от её головы, запирая в ловушку. Сладкий аромат начинал щекотать его ноздри. Она была рядом. Беспокойно взирала на него. Пышная грудь вздымалась, и в расстегнутой на груди блузке, виднелось белое кружево бюстгальтера.

— Кто этот козёл? — выдавил он из себя вопрос. — Он трахает тебя?

— Иди ты… — поперхнулась Люба, и попыталась выбраться из его рук. Матвей перехватил её лицо, и поднял за подбородок.

— Нравиться как он ебёт тебя? Лучше чем я?

Люба прикусила губу, от досады.

— Отвечай! — рыкнул он. — И перестань свою губу блядскую прикусывать, иначе я тебя здесь разложу!

Она поспешно поджала губы.

— Да, мне нравиться, — вздёрнула она подбородок, но взирала всё же с опаской, — он нежен, не то, что ты. Нападаешь, давишь, сжимаешь!

— Сука! — прорычал Матвей прямо ей в губы, и перехватил свежее дыхание. Сжал, как она и сказала, её щёки, так что она вскрикнула, и вожделенно погрузил во влажный рот, язык. Руку положил на горло и сжал, несильно, но чувствительно, терзал её рот. И наслаждался, упивался, поглощал её аромат и вкус. Она обхватила его руку, и заскребла ногтями, и Матвей ослабил хватку, переместил ладонь на затылок, захватив пряди волос и запрокинул ей голову.

— И что ни разу тебя так не целовал? — проскрежетал ей в губы. — Тебе же нравиться пожестче, а Неженка?

Она хватала судорожно воздух.

— Иди ты, — только и смогла выдавить из себя Люба, когда он снова накрыл её губы своим ртом. Он хотел подавить её, наказать за необдуманные слова. И она пыталась сопротивляться, но долго не продержалась, и тогда замерла.

— Что не нравиться? — зарычал Матвей, и скользнул рукой вниз, задрал юбку. — Сейчас проверим!

— Матвей! — Люба попыталась его оттолкнуть, но он прижал её руки к стене поверх её головы, припечатав своей, а другой бесцеремонно залез ей в трусики, погрузив в неё пальцы.

— Да ты течёшь, Неженка, — он задвигал пальцами и Люба выгнулась. Она всхлипнула.

— Отпусти! — простонала она, но звучало это так, словно «Продолжай!», и Матвей продолжал погружать в её лоно пальцы, чувствуя, её жар, влагу.

Она уже не сопротивлялась. Вся подалась ему навстречу, и вибрировала. Он склонился, и вдыхал её неповторимый запах. Член болезненно упёрся каменным стояком в ширинку.

— Что же ты голодная такая? Раз он тебя так великолепно трахает? — прохрипел он, подняв на неё взгляд.

— Кто? — она распахнула свои зелёные глаза и он завис. Снова подался вперёд и накрыл её губы, но, теперь не терзая, а именно целуя, лаская нежный рот.

Блядь, как же он скучал по ней. Скучал, по этому сладкому рту, по этому мягкому телу. По запаху и вкусу. По этой нежной и отзывчивой женщине.

— Скажи мне правду, Неженка, — шепчет он, — у тебя ведь никого нет?

Она откинулась на стенку, и подрагивала в его руках, потому что он всё продолжал держать в ней пальцы.

— Да какая тебе разница, Матвей, — вымученно проговорила она, — ты же сам ушёл!

Он отстранился, с неохотой оставляя её, отошел. Смотрел на неё распластанную по стене, с задранной юбкой, оголенными бедрами. Она, немного отдышавшись, поправила одежду, пригладила волосы.

— Считай что вернулся, — вскинул на неё тяжёлый взгляд, чтобы сразу же подавить всё сопротивление. Потому что понял, что не сможет без неё. Но она не сопротивлялась, и не перечила.

Она молчала и смотрела. С болью. С непониманием. С просьбой. Молчала.

— И кстати, если ты откажешься от проекта, я разорву сотрудничество, — Матвей подошёл к двери и повернул ключ, открывая замок.

— Буду вечером, — сказал он, напоследок, — ужин приготовь, — и вышел.

3

Я стояла возле стены и смотрела на закрытую дверь.

Матвей давно ушёл, а я всё ещё чувствовала его прикосновения. Ощущала горячие губы, ненасытные. Сильные руки, бесстыжие и наглые. Вкус его хранился на моих губах. А между ног ещё всё дрожало от бесцеремонного вторжения.

Какая я же размазня!

Ни слова против, ни одного движения, просто сдалась на его волю. Впрочем, как и всегда. Но как, же тепло в его объятиях, пусть они и такие, словно он готов раздавить меня. Мысли путаются от его аромата, от близости. От тепла большого тела. Больше всего мне хотелось, чтобы он не останавливался, и не уходил. Больше всего мне бы хотелось, чтобы он завершил начатое. Довёл меня до исступления. Чтобы, наконец, этот тугой клубок внизу живота раскрутился, и пришло умиротворение.

Вернулся! Вернулся? А зачем уходил? Куда?

Нет, надо научиться брать себя в руки при нём. Научиться противостоять ему. Он крутит мной как хочет.

Я села за стол, и перевела дыхание. Ещё и Андрей, как назло, решил вспомнить былое и пофлиртовать.

Пофлиртовал.

Теперь надолго забудет сюда дорогу. Как я напугалась, когда увидела потемневший взгляд Матвея. Даже то, что он здесь отошло на второй план. Я думала, придушит меня. Размажет по стене.

Я снова вздрагиваю, при воспоминании, о его грубых ласках, и понимаю что мой план, держать себя в руках, не выполним.

Так надо сосредоточится на работе.

Что он там сказал? Разорвёт сотрудничество?

Пусть разрывает. Я всё равно была нацелена на работу с «FlexGim». Значит, и буду работать в этом направлении. Теперь, правда, могу быть только консультантом. От проекта я отказалась, и вернуть его навряд ли получится. Если только Соколова сама мне не отдаст его обратно. А она не выпустит из рук столь перспективный проект. Ладно. Я обреченно вздохнула.

Ладно. Будут и другие проекты. И, слава богу, они не будут связаны с Холодовым, чтобы не приходилось выбирать, работа или он.

Хочет ужин, получит ужин. Главное не стечь лужей к его ногам. Опять.

Где-то в глубине души зародилась радость.

Он вернулся. Я ему нужна. Вот только надолго ли? Опять поиграет и бросит. А я-то после первого раза, не оправилась, а если это произойдет снова. Я не знаю смогу ли я…

Нужно противостоять ему. Нужно послать его куда подальше. Но я уже знала, что когда он сегодня придёт я, впущу его, приму его.

Он пришёл, как и обещал, вечером. Ровно в семь раздался звонок в дверь. Я, успокоив сбившееся дыхание, пошла, открывать дверь. Матвей стоял на пороге и косился на здоровенную корзину с розами, что стояла за дверью.

Да я поняла, что это от него.

И да я не приняла её, а курьер отказался забирать её обратно, и я оставила её в подъезде, возле дверей.

Как её ещё не стащили, не пойму. Каждый день на это надеюсь. Матвей не проронил ни слова и сделал шаг в квартиру, опять озадаченно остановился, осматривая меня с ног до головы.

Я поправила перед зеркалом платье, и пошла, обуваться, накинула шубу, и только потом обратила на него внимание.

— Хочешь ужин, веди меня в ресторан, готовить у меня нет ни времени, ни желания, — сказала это, и взяла сумочку.

Матвей, молча, вышел, и я закрыла дверь. Также молча, спустились. Но когда я села за руль своей машины, он цепко прихватил меня за локоть, и вытащил на улицу, и я только и успела закрыть машину, он запихал меня на переднее сидение своего монстра. Я покорно замерла.

— Какую кухню предпочитаешь? — спросил он, когда мы вывернули из двора.

— На твой выбор, — отвечаю, наблюдая за дорогой.

— На мой выбор, ты бы сейчас лежала бы подо мной с разведёнными ногами, — бросил он совершенно серьёзно.

Я вздрогнула. Просто живо представила, как это, и свела ноги сильнее.

— Ты в своём репертуаре, — заворчала я. — Налетаешь, как ураган, сминаешь, сжимаешь, подчиняешь…

— Если тебе так не нравиться, не подчиняйся, — сказал, как отрезал.

И ведь прав. Терплю всё это, только потому, что кайфую от его силы.

— Я пытаюсь, — тихо лепечу, отворачиваясь от него.

Мы подъезжаем к какому-то ресторану, но Матвей просит меня остаться в машине, а сам выходит и скрывается внутри.

Возвращается через двадцать минут. Я уже беспокоится начала, куда он запропастился. Он открывает двери, садится и ставит на заднее сидение, контейнеры с едой.

— Только не говори, что мы поедем домой, — я надула губки.

— А я и не говорю, — отвечает он, и заводит мотор.

Он сегодня вообще мало разговаривает, и это его поведение, заставляет испытывать вину.

Только за что?

Это я должна злится, и обижаться на него. Но ничего не могу с собой поделать. Вот чувствую, что он злиться на меня.

— Матвей, может, объяснишь, что ты задумал? — прошу его.

— Может, подождёшь, Неженка, — отзывается он, — и сама всё увидишь!

Поджимаю губы. Едем дальше. Вскоре дорога становиться пустыннее, на улице меньше фонарей. Впереди темноту разгоняют только фары машины. Потом и вовсе по обочинам стали встречаться деревья, и дорога пошла вверх. На языке так и крутится вопросы, но я молчу. Когда он останавливается, я вообще не понимаю, куда он меня завёз. Темно, ничего не видно.

— И что это? — не выдерживаю я.

Матвей выключает фары и свет в машине. Выходит. Я за ним. На улице значительно похолодало. Зима ещё не сдавалась, и вечером это чувствовалось особенно. Холодный воздух забирался по ногам под юбку, заставляя дрожать. А нос тут же обжигал стужей, и я спрятала его в воротнике шубы, нахохлившись как обиженный воробей. Я не рассчитывала на прогулки.

Не понимаю, вообще что происходит, пока не подхожу, туда где он стоит. Мы стоим на возвышении, повсюду темные деревья, над головой звёздное небо, а под ногами открывается вид на ночной город. Сверкающий миллиардами огней. Мигающий сотнями фонарей. Живущий ночной жизнью, далёкий, и в то же время, как на ладони. Захватывающее зрелище, завораживает меня. Я подаюсь вперед, и едва замечаю обрыв. Матвей ловко меня удерживает от падения, прижимает к себе.

— Осторожно, Неженка, — ворчит он.

А я, прислонившись к его груди, наслаждаюсь близостью и теплом, исходившим от него.

— Это невероятно красиво! — вдыхаю я в холодный воздух, и мои слова тут же развеиваются паром.

— У меня, в школе здесь было особое место. Мы с пацанами здесь и прогуливали, и девчонок таскали, чтобы мозги запудрить. Летом здесь особенно классно, когда закат. Ну и сейчас тоже красиво.

— Как вы сюда добирались-то? — удивляюсь я, обнимая его за талию, проникая руками под куртку.

— На великах. Потом у одного из друзей машина появилась. Батя подогнал ему старую восьмерку, и мы дворами, да объездами, приезжали. Нам было-то по четырнадцать.

— Бурная молодость, — опять вспомнила я.

— Да нет, это ещё так, мелкие проказы были! — усмехнулся он.

— Ну, знаешь я в четырнадцать, примерно училась в школе, и слушала родителей.

— И что никакой пацан не пытался тебя совратить?

— Единственный кто пытался меня совратить и совратил, это был ты, — усмехнулась я.

— Тебя охуенно приятно совращать Неженка, — Матвей прижал меня ближе.

— Люба, я понимаю, что обидел тебя, — вдруг говорит он, и я поднимаю взгляд, но разглядеть в темноте его лицо не могу. — Знать хочу только одно, — продолжает он.

— И что же? — спрашиваю я, зарываясь лицом в его груди.

— Ты спала с этим козлом?

Смысл слов доходит не сразу. И я понимаю всю мрачность его настроения.

Вот что его беспокоит. Он не мучается совестью. Он не переживает. Вернее переживает, но только за себя. За то, что кто-то мог поиграть с его игрушкой. Мне становится так противно. Я отталкиваю его.

— Вот в чем дело, — усмехаюсь я. — А если я спала с ним, что оставишь меня? Ну, тогда хоть будет понятна причина…

Он обрывает меня, резко притянув к себе.

— Ответь, — рычит в лицо горячим дыханием.

— А ты ответишь мне на мои вопросы? — пытаюсь выдернуть свои руки.

— Что ты хочешь знать?

— Почему ты ушёл?

— Да потому что, блядь, я испугался, как сопливый пацан! — заорал он.

— Испугался? — не поняла я. — Чего?

— Того, что зависаю, когда на тебя смотрю! Того, что думаю о тебе двадцать четыре на семь! Того, что ты из башки моей не выходишь! — он орал мне всё это в лицо.

— И я сбежал, потому что не привык, к такому. Не может никакая баба мной управлять! Никто, — он выдохся, и уткнулся в мою макушку, — никто, кроме тебя!

Я настолько была ошарашена этим признанием, что просто не могла ничего произнести. Просто стояла и слушала его громыхающее сердце, и шумное дыхание.

— Поэтому, скажи мне, спала ты с этим козлом? — выдохнул он вопрос.

— Нет, — ответила я, умолчав, что секс у нас с Андреем всё же был, но он был далеко до нашего знакомства с Матвеем. Ему это знать не нужно.

— И ещё Матвей, ты придурок! Понятно? — я снова оттолкнула его.

— Я знаю, — облегченно выдал он, и сцапал меня обратно, прижав к себе.

— Ты даже не представляешь, какой я придурок, — он обхватил ладонями, моё лицо, и прижался губами, — как я мог расстаться с тобой на целых два месяца? — и снова поцелуй. Именно поцелуй, а не урок подчинения, через боль.

Я не узнавала его, но наслаждалась, этим внезапным проявлением нежности. Он легко подтолкнул меня к машине, и прижал спиной к задней двери. Забрался руками под шубу, притягивая за талию. Холодно уже не было. Было тепло. Было жарко и волнительно.

— Неженка если я тебя трахну здесь, это сойдёт за романтику? — вернулся пошляк Матвей.

— Матвей, — только и могла я простонать, когда он затолкал меня на заднее сидение машины, предварительно спихнув все контейнеры с едой на пол. И хотя на заднем сидении было просторно, Матвей всё равно упирался головой в потолок, когда привстал, чтобы скинуть с себя куртку.

— А нам будет удобно? — спросила я, когда он помог стянуть мою шубу.

— Нам будет охуенно! — проурчал он, и навалился сверху, продолжая целовать меня.

Я обвила его шею, и отвечала, на его ласки. Лизала и посасывала его горячий язык, покусывала теплые губы. И прижималась, ластилась, выгибалась, чтобы быть ближе, чувствовать острее, его возбуждение, его желание.

Он нырнул в разрез платья, отодвигая кружево бюстгальтера, оголяя грудь. Горячий рот накрывал, то одну грудь то вторую. Он втягивал соски, немного царапая их зубами, и по моему телу, словно ток побежал, с каждым разом заряжая меня большей энергией. Я зарылась пальцами в его волосы, постанывая от удовольствия. Его руки скользнули по бёдрам и подняли и без того задранное платье.

— Думала обо мне? — бормотал он, стягивая с меня колготки вместе с трусиками.

— Да, — выдохнула я.

— Хотела?

— Да, — застонала я.

Он поднял мои ноги вверх, скинул сапоги, и стянул до конца бельё. Потом медленно развёл их, и погладил по внутренней стороне бедра, так что я вздрагивала, каждый раз, когда он слегка касался моего лона.

— Как хотела? — снова вопрос.

— Матвей, — я чувствую, что краснею. Причем не от его действий, от его откровенных вопросов.

— Ты же знаешь, что я не отстану, — шуршит его голос. — Скажи, как хотела, чтобы я тебя трахнул?

Я собираюсь с силами. Мысли путаются. Вернулся снова тот, кто повелевает моим телом. Моими мыслями. И я отчаянно рада оказаться у него в плену.

— Сам скажи, как хотел, — пытаюсь я отвертеться от откровенных разговоров.

— Ну ладно, — мурчит Матвей, и поглаживает меня совсем близко, с тем местом, где всё уже горит и пульсирует.

В машине темно, но я не сомневаюсь, что ему всё прекрасно видно, и от сознания этого мои щёки горят. Он тянет меня на себя, и мы садимся, я на нём в самой не двусмысленной позе, прижатая к его телу, взираю на него сверху. Он опаляет меня взглядом, руки его шарят по моей обнажённой коже, и я беззастенчиво трусь об него, постанывая от переполняющих меня чувств.

— Сперва бы довёл бы тебя до разрядки пальцами, чтобы ты была очень мокрой, — начал он, а я уже в нетерпений, тяну за замок его ширинки, — потом бы перекинул через стол, и отшлёпал по твоей шикарной попке, — и он шлёпает меня по оголенной ягодице, и тут же сжимает, мнёт.

Я вскрикиваю от остроты ощущений.

— Чтобы знала, как дразнить меня, — обдаёт он горячим дыханием моё ухо, а потом и обводит его языком, и прикусывает мочку. Сотни мурашек срываются, и бегут по моему телу. Я отвлекаюсь от его ширинки, и впиваюсь в плечи, притягиваю ближе, запрокидываю голову, и чувствую его язык, на сгибе шеи. С губ срывается стон.

— Хочу тебя! Я так хочу тебя! — шепчу ему неистово, потому что уже не контролирую своё тело, он владеет им полностью, безоговорочно, и единоправно. Снова трясущимися руками, тянусь к его ширинке, и наконец, высвобождаю его член.

— Повернись, Неженка, — командует Матвей, и я непонимающе смотрю на него.

— Спинкой, Неженка, — ласкового говорит он. И я неуклюже разворачиваюсь, и сажусь на него сверху, обхватив руками подголовники передних сидений.

Матвей обхватываете мои ягодицы, и направляет, усаживая прямиком на свой член.

— Да вот так бы я трахал тебя! Насаживал бы тебя раза за разом! Именно так! — рычит он, поднимая и опуская меня на себя.

А я словно в забытье, подчиняюсь его рукам, наслаждаясь твёрдой плотью внутри себя, впиваюсь пальцами в кожаную обивку. Мне невыносимо хорошо. И с каждым толчком, это чувство увеличивается, растёт, распирает меня изнутри, заполняет как его член. Его рука скользит мне между ног, и находит горошинку клитора, начинает поглаживать её.

— Давай, Неженка покричи для меня! — хрипит Матвей.

И я кричу, потому что молчать невозможно. Только кричать от восторга, и переполняющих чувств. Только так ярко и громко. Только так.

— Да! Да! — раздаётся по всему салону мой голос. Я двигаю бёдрами в последний раз, и замираю, сжимаясь вокруг его плоти. Тело сводит сладкой судорогой, я выгибаюсь, устремляюсь навстречу восторгу! Как же хорошо!

— Опять убежала вперёд, Неженка, — беззлобно ворчит Матвей, и я чувствую, как он с рычанием вбивается в меня снизу. Он обхватывает меня за талию и просто насаживает на себя, потом приподнимает, и я чувствую горячее семя, стекающее по моим ягодицам.

— Моя! Ты моя! — шепчет он, и я чувствую, как он размазывает по моим ягодицам свою сперму.

— Твоя, — шепчу я в ответ.

4

— Зачем ты отказалась от проекта? — спрашивает Матвей.

Мы сидим на передних сидениях, одетые, и едим.

Из ресторана Матвей принёс фетучини с морепродуктами. В салоне играет тихая музыка, горит неоновая подсветка.

— И перестань уже издеваться над макаронами? — возмущается Матвей, видя, как я стараюсь выковыривать креветки, и кальмары, пренебрегая пастой. Несмотря на то, что всё остыло, было очень вкусно!

— Матвей! — я подцепляю очередную креветку, в сливочном соусе. — Я не буду, есть пасту, на ночь глядя!

— Что за блажь? — фыркает он, со смаком втягивая широкую полоску в рот. — Если ты так переживаешь о фигуре, могу устроить тебе ночное кардио!

— Ты мне и так его устроишь, — хмыкаю в ответ.

— Я ещё и десерт прихватил, — коварно улыбается этот негодяй.

— Хочешь раскормить меня? — смеюсь я.

— Ага, чтобы не могла убежать от меня, — соглашается Матвей, и наклоняется, чмокает в губы, оставляя на них вкус сливочного соуса.

Я облизываю губы, и закрываю свой контейнер и убираю на заднее сидение.

— Так зачем ты отказалась от проекта, — возвращается он к первому вопросу.

— Неужели не понятно, — вздыхаю я, и смотрю на улицу. Живёт во мне ещё обида, хоть и объяснил он мне всё.

— Видеть меня не хотела? — гремит в тишине его голос, но я не поворачиваюсь к нему.

— Не хотела, — отвечаю тихо, — не видеть, не слышать.

— Жалеешь? — снова спрашивает Матвей.

— Не то слово, — горько усмехаюсь я, — я с этим автором с самого начала, — вздыхаю, — но теперь уже ничего не поделать! Обратно мне его никто не отдаст!

Мы молчим, думая каждый о своём.

— Простишь меня? — вдруг спрашивает Матвей, и протягивает руку, касается пальцами щеки. Пробегает по подбородку, скользит по шее, потом обводит губы.

Я прикрываю глаза, наслаждаясь такой нетипичной лаской. Не знаю, что с ним происходит, может он чувствует вину. Но это так приятно. Ведь если ему хочется делать мне приятно, значит, я ему нужна не только для утоления плотских желаний. Как бы мне хотелось, чтобы это было так. Сейчас, когда он вернулся, я понимаю совершенно точно, я влюбилась по уши в него.

— Кто я для тебя, Матвей? — спрашиваю у него.

Он убирает руку и глубоко вздыхает.

— Что так тяжело дать определение? — усмехаюсь я.

— Что ты хочешь услышать? — ворчит он.

— Правду.

— Правду, — повторяет он, словно пробуя на вкус это слово.

— Да, правду, — я наблюдаю за ним, — если я тебе нужна только для того чтобы трахать меня, так и скажи, и я не буду питать никаких надежд. Потому что когда ты ушёл, не объяснив ничего, я почувствовала себя использованной и выброшенной вещью. А я не хочу быть вещью, — закончила уже тише, и несмело подняла глаза. Но он не смотрел на меня. Слушал, всё это молча, облокотившись на руль.

— Правда в том, Неженка, что я и сам не в курсе кто ты для меня, — выдал он, наконец, — я же говорил тебе, что ты засела в моей башке. Никогда меня так не корёжило не из-за одной баб… женщины. Что это решай сама. — Матвей поднял на меня взгляд.

— Только я тебя никуда не отпущу теперь.

Не самое изящное признание, но было видно, что и его произнести ему было сложно.

— Хорошо, тогда пообещаешь, что объяснишься, если захочешь уйти, — отвечаю, вглядываюсь в серые глаза.

— Обещаю, — тихо произносит он, и наклоняется, притягивает за затылок.

— И ещё, — шепчу у самых губ, — перестань меня откармливать!

— Хорошо, — смеётся он.

Я зарываюсь в его волосы, и первая касаюсь его губ. Осторожно раздвигаю их языком, и погружаюсь в его неповторимый аромат и вкус. Матвей замирает, позволяя мне самой исследовать его рот. Я увлечённо целую его, посасывая губы, и переплетая свой язык с его. Веду руками по скулам, по шее. Пальцы зудят от прикосновений. Нежных, мягких и осторожных. Впервые нет накала, и напора. И это заводит не меньше. Я слышу, как Матвей шумно выдыхает, и уже более крепче сжимаются на моих плечах его пальцы. Он всё же не терпелив, но держится. А я целую его подбородок, и скольжу к шее, по выбритой ароматной коже. Руки мои ложатся к нему на грудь, скользят на плечи, сжимают твёрдые мышцы.

— Рано ты оделась, Неженка, — хрипит он, скользя руками по моей талии.

— Я разденусь, — обещаю, отрываясь от него.

— Давай, — выдыхает он, но тут его телефон вибрирует и жужжит. Матвей достаёт трубку и смотрит на экран.

— Мне надо к матери заехать, — говорит он, что-то тыкает на экране, и заводит машину, — она приболела, и нужно присмотреть за ней.

— Конечно, — киваю я, — можешь завести меня домой.

— Поехали со мной, — просит он.

— Я… — растерялась я, — а это уместно, — заикаясь, уточняю я.

Он улыбается моим метаниям.

— Уместно, поехали, — и выжимает газ.

Машина срывается с места, и мы мчимся сперва по грунтовой дороге, а потом выворачиваем на трассу, и вскоре показывается город.

5

Я несмело прохожу в тёмный коридор, в нос тут же бьёт запах лекарств, и выпечки. Матвей сзади подталкивает меня.

— Смелее, Неженка, — говорит он и, не дожидаясь пока я отомру, скидывает обувь и куртку, спешит в одну из комнат. Тут же слышится его низкий голос. Он звучит приглушенно и ласково, ему отвечает тихий женский.

Я тоже разуваюсь и раздеваюсь. Иду по коридору, минуя ту комнату, в которой скрылся Матвей, заворачивая в следующую. Включаю свет.

Это гостиная, если судить по огромному телевизору, который нелепо смотрится рядом со старой огромной стенкой, уставленной различными книгами и посудой. Напротив, опять же большой и современный диван, и два кресла, старых и продавленных. На полу мягкий ковёр. У дальней стены, возле зашторенного окна, стоит кронштейн с вешалками на них мужская одежда. Похоже, Матвей здесь бывает частенько. Рядом на стуле большая стопка одежды, и вообще в этом углу много его вещей, и не только одежда. На подоконнике стоит лоток, заполненный бумагами, рядом покоится закрытый ноутбук, какие-то провода. И всё это окутано его горьковатым ароматом.

Я взяла из стопки первое, что мне подвернулось под руку. Это оказалась его футболка. Поднесла к лицу, вдохнула аромат. Горечь почти выветрилась, но ещё хранилась, смешалась с запахом порошка. А ещё совсем неуловимый, тонкий, и почти неслышимый его личный аромат. Так как пахнет он, когда в пылу страсти я прижимаюсь к его коже и вдыхаю именно его, разгорячённый, терпкий, откровенный, мужской. Низ живота скрутило спазмом возбуждения. Я настолько поглощена им, что мне хватает неуловимого аромата, чтобы возбудиться, и начать мечтать о его прикосновениях, и ласках. Он проник в меня настолько глубоко, что ему даже не надо быть рядом, чтобы управлять мной. И в который раз за вечер, я утверждаюсь, что влюбилась в Матвея.

И меня это пугает. Я ещё не совсем доверяю ему. Хоть и ведёт он себя по-другому. Словно стремиться стать ближе. Привёз сюда, хотя раньше, все мои попытки узнать его ближе завершались провалом. Он постоянно уходил от таких разговоров, норовив быстрее уложить меня, и подмять под себя.

Я со вздохом кладу вещь назад. Оборачиваюсь, рассматриваю фотографии, что висят на стене, в рамках над диваном. Конечно в основном, никого здесь не знаю. Кроме Матвея. Он встречается на паре фотографий. Моложе чем сейчас, но этот прожигающий взгляд не с чем не спутаешь. А ещё есть фото мужчины, очень похожего на него. Те же глаза, и овал лица, только волосы светлее. Красив. Наверняка его родственник.

А ещё на столике возле кресел, помимо различных газет, лежит фотоальбом. Я присаживаюсь в неудобное кресло, и беру его. Там много фото Матвея, с друзьями, с девушками. В школе. Более старшие годы. Есть пару фото с Егором. На них они оба расслабленные улыбчивые, молодые. На последнем фото в альбоме он, такой как сейчас, прижимает к себе стройную симпатичную блондинку. Конечно, мне стало интересно кто она такая, я перевернула фотографию, но никаких подписей не было, и я вернула её на место. Закрыла альбом, а от неприятного чувства не избавилась. Ревность, тихо и ненавязчиво сжимала сердце. Я воскрешала в памяти образ девушки, сравнивая её с собой, неизменно находя в ней достоинства, в виде длинных красивых ног, и пышной груди, красивого лица, и конечно светлых волос.

Вот почему мужчинам так нравятся блондинки?

От тягостных размышлений и самобичевания, меня отвлёк Матвей. Он зашёл в зал, и я постаралась встать с кресла, но оно настолько было продавлено, что я только беспомощно барахталась в нем. Он усмехнулся и одним махом вытянул меня, и прижал к себе.

— Освоилась, Неженка, — пробормотал он, рассматривая моё лицо.

Я покраснела. Просто вот ощутила, как запылали мои щёки.

— Что такое? — нахмурился он, но тут же, его лицо озарила улыбка. — Ты сделала что-то плохое?

— Нет, — пискнула я, отворачиваясь от него. Но он обхватил мой подбородок, и заглянул в глаза.

— Тогда почему ты краснеешь Неженка?

— Просто…

— Просто, ты видимо придавалась нехорошим мыслям? — его глаза блеснули. Но признаваться, что я рылась в его вещах, смотрела фото, и наткнулась на некую блондинку, и уж тем более выяснять кто это такая, мне не хотелось, было проще согласится.

— Матвей, — по обыкновению протянула я

— О чём мечтала? — не отставал это сумасброд.

— Не скажу, — заупрямилась я.

— Мне придётся тебя пытать, с особой жестокостью, — тихо шуршит его голос.

Он склоняется и прикусывает кожу на шее, и тут же целует. Я шумно выдыхаю, чувствуя, как от места укуса разбежались мурашки. Прижимаюсь к нему.

— Матвей, — умоляюще шепчу, — прошу!

— Чего просишь?

Я и сама не знаю, чего больше хочу, чтобы он продолжил, и плевать, что за стеной его мать, или же всё же совесть не позволит вести себя как развратная сучка, и благоразумие возьмёт верх.

— Остановись, ведь за стеной твоя мама! — всё же решаю я. — Я не могу так!

Он вздыхает и разжимает объятия, я отхожу, поправляю платье.

— Надо остаться на ночь, — говорит он уже более серьёзно, — боюсь оставлять её одну. Утром придёт сиделка.

— Конечно, — киваю я, — вызови мне такси.

— Останься со мной, — его низкий голос звучит так просительно, что я удивлённо вскидываю на него глаза.

— Матвей…

— Я не буду приставать к тебе, Неженка! — обрывает он меня. — Просто останься со мной.

— Но мне завтра на работу, — делаю ещё одну попытку.

— Мне тоже, — отмахивается Матвей. — Завтра в семь придёт сиделка, и я отвезу тебя домой!

— Но мне даже не во что переодеться, — совсем растерялась я.

Матвей подошёл к своим вещам, и взял из стопки верхнюю футболку, ту которую я нюхала, подошел и протянул её мне.

— Вот эта вообще не причина, Неженка, — усмехнулся он.

— Хорошо, тиран, — вздохнула я, сдаваясь, — где ванная?

Он улыбнулся, видимо и так предполагал, что я не стану сильно упрямится.

А когда я вернулась, то застала расправленный диван, застеленный белым бельём, с пышным мягким одеялом. Я сложила свои вещи на кресло. Футболка Матвея доставала мне почти до колен, и в ворот так и норовило выкосить то одно плечо, то другое.

Он стоял ко мне спиной. Раздетый, в одних боксерах, ковырялся в телефоне. Я немного зависла, разглядывая широкие плечи, рельефную спину, подтянутые ягодицы. Пальцы тут же зазудели, от необходимости коснуться горячей кожи, под которой катаются твёрдые мышцы. Дыхание участилось, и я сжала ладони.

Я могла коснуться его.

Вот только я сама просила его не трогать меня, а теперь, буду провоцировать. А он не остановиться, и я буду потом сгорать со стыда, как тогда в кафе. Эти воспоминания остудили мой пыл, я на цыпочках подошла к дивану, и скользнула под одеяло. Меня тут же окутал аромат свежевыстиранного белья, и я приятно зажмурилась, сжавшись в комочек.

Щелкнул выключатель, и свет погас.

Диван прогнулся под тяжестью Матвея. Он распахнул одеяло, улёгся и подтянул меня к себе, сгребая в объятия, утыкаясь носом в мою макушку. Я прижалась спиной к его груди, а в ягодицы мне отчётливо упёрся его твёрдый член под боксерами.

— Матвей, — шикнула я, отпрянув от него.

— Успокойся, Люба, — притянул меня обратно, — рядом с тобой у меня всегда стояк. Сказал же, не буду приставать, значит, не буду!

Я ещё немного поёрзала, чем заслужила его ворчание, а потом и вовсе развернулась лицом. Улеглась к нему на плечо, уткнув нос в сгиб шеи, вдыхая горький аромат.

В комнате было темно, и я пробежалась пальцами по его лицу, определив, что глаза его закрыты.

— Матвей? — позвала я шёпотом.

— М-м-м? — отозвался он.

— А что с твоей мамой? — спросила, но по обыкновению и не надеялась на ответ.

— Перенесла микро инсульт, — всё же ответил он, — теперь восстанавливается. Уже, как месяц дежурю по ночам. На телефоне даже приложение установил, синхронизировал с её. Ей даже звонить не надо, просто коснуться иконки, если плохо. Если ей завтра будет лучше, познакомлю вас.

В тихих словах, скользило много боли, и сожаления. Он явно чувствовал себя виноватым, в болезни матери.

Я погладила его по щеке, на ней уже обозначилась щетина.

— Мне очень жаль. Я надеюсь, она поправится! — шепчу в ответ.

— Я тоже, очень на это надеюсь, — его горячее дыхание обрамило мою макушку.

— Матвей?

— М-м-м?

— А вот тут висит портрет мужчины, очень похожего на тебя, это кто? — снова спрашиваю я.

— Это я похож на него, а не он на меня, — поправляет он меня, — это мой отец. Его не стало, когда мне было десять.

Я громко охнула.

— Погиб в автокатастрофе, — опережая мой вопрос, говорит Матвей.

— Я понимаю твою боль, — я поднимаюсь на локте и всматриваюсь в темноту, — моя мама умерла, когда мне было шестнадцать. Долго болела, но и долго боролась, почти десять лет.

Чувствую, как сжалась его рука на моей талии.

— Тяжело терять родителей, — шепчет он, — неважно, сколько тебе лет!

— Да — соглашаюсь я, и снова ложусь рядом, он прижимает меня к себе.

— Возможно, если бы был жив отец, я бы меньше глупостей совершил бы, — продолжает Матвей, — хотя тогда бы с Гором не познакомился.

— С Гором? — не поняла я.

— С Егором, — уточняет он, — мы, как раз с ним познакомились, когда я из армии вернулся. Это он меня втянул во всё то дерьмо, но, правда, потом и вытащил. А если бы я с ним не познакомился, то не узнал бы тебя.

Это признание снова задевает меня за живое. Я улыбаюсь, благо в темноте не видно.

— Ну, если учесть, что сперва ты меня просто пугал, то, как я вообще от тебя не сбежала?

— Можно подумать у тебя были шансы сбежать! — усмехается он.

— А что, не было? — наивно поинтересовалась я.

— Ни одного, даже если бы попробовала, догнал бы и … — он почему-то не договорил, хотя и так было понятно, что и.

— Но почему?

— Что почему? — не понял он.

— Почему я? Ты просто пёр, как танк…

— Я смотрю, тебя это давно терзает, Неженка, — хмыкнул Матвей, и немного отстранился.

— Не хочешь, не отвечай, — обиделась я, но гордо отвернуться мне не дали. Матвей снова подтянул меня к себе, и обнял.

— Да не знаю, чего меня так перемкнуло тогда. Хотя… — он задумался.

— Хотя? — насторожилась я.

— Я охуел, когда увидел, как ты готовишь! — признался он.

Я рассмеялась, прикрывая рот ладошкой, а потом, и вовсе уткнулась в подушку.

— Ну и чего ты смеёшься? — заворчал он.

— Я ожидала, что ты сейчас, как всегда, отпустишь пошлые комплименты, отдельным частям моего тела, а ты, оказывается, был сражён моей хозяйственностью, — оправдывалась я, за своё веселье.

— О, можешь не сомневаться, твою охренительную задницу, я заценил ещё с порога, — не заставил он себя ждать.

— Да уж заметила я, — всё ещё веселясь, ответила я, и тут же почувствовала, как он без зазрения совести лапает меня, как раз за предмет разговора.

— Матвей, — я перехватила его руку, и он послушно убрал её.

Мы замолкаем. Я вспоминаю тот новогодний вечер, покручиваю все детали.

— Интересно, если бы я всё же осталась с Евгением, — кидаю я предположение.

— Нет, — отрезает Матвей.

— Ну, если…

— Нет, — перебивает он меня, и резко наваливается, подминает под себя.

— Говорю же нет! — рычит. — Ты моя, и всё тут!

Накрывает мои губы своими, но не жмёт, сдерживается, целует, хоть и держит так, что шелохнуться не могу. Твёрдое тело прижато к моему, и я отчётливо ощущаю, его возбуждение. Во мне тут же всё оживает, и неимоверно хочется забыться в сладких ощущениях, но я не могу. Я потом себя не прощу.

— Отпусти. Ты обещал! — прошу его.

Он приподнимается, и я выскальзываю, поправляю сбившуюся футболку, и отползаю к стене. Слышу, как он шумно дышит, я и сама запыхалась от этого нападения, которое обычно завершается бурным сексом.

— С тобой невозможно просто спать, — ворчит он, и снова ложится, шарит рукой в поисках меня.

— Ты сам предложил остаться. Теперь пеняй на себя, — отзываюсь я и отталкиваю его руку.

Мне тоже нелегко, держать себя в руках. Каждое его прикосновение плавит меня.

— И что, так и будешь, стенку подпирать, — фырчит он недовольно, но не настаивает.

Он вообще стал более деликатный, если это понятие можно отнести к Матвею. Слушает, и главное слышит меня. Действует осторожно, словно любое резкое движение спугнёт меня.

— Так лучше, — отвечаю я, — ты же видишь, что происходит.

Пищит телефон Матвея, высвечивается какое-то сообщение. Я не смотрю на экран, но вижу, что он поспешно смахивает его, а ещё замечаю нахмуренные брови.

— Прости, звук не могу убрать, если мама…

— Да всё в порядке, — обрываю я его, и отворачиваюсь.

— Люба! — зовёт он меня, после долгого молчания.

Я честно пыталась заснуть, но как, ни старалась сон не шёл.

— Что?

— Когда у тебя день рождения? — вдруг спрашивает он.

Я оборачиваюсь.

— То есть мы дошли до той стадии, когда можно вскрывать все карты? — шучу я.

— Ответь, — как всегда рычит.

— Ты первый, — не сдаюсь я.

— Первого октября, — отвечает он.

— А у меня восемнадцатого августа. Вот и познакомились, — продолжаю ёрничать я.

— Слушай, не начинай, когда я должен был у тебя это узнать, мы всё время трахались, — злится Матвей.

— Не всё время, — возражаю я, и сажусь, прислонившись к стенке, — просто признай, что тебе это было не интересно.

— Да, были у меня на уме другие вопросы, — соглашается он.

— Например, с кем я трахалась до тебя, — припоминаю давнюю обиду.

— Слушай, женщина угомонись, я же уже извинился, — судя по шуршанию, он тоже сел.

— Ты не извинялся, — я сложила руки на груди, — не за это, не за то, что ушел, ничего не объяснив.

Он молчал. Понятно, гордость свою не переступит.

— Прости меня, — тихо говорит он.

Слышу, что выдавить из себя эти слова ему трудно.

— Прощаю, — отвечаю я.

Он подползает ближе, подсвечивает моё лицо телефоном.

— А ты стерва, Неженка, — заключает Матвей.

— А ты пошляк, — отвечаю на это я.

Лицо его расплывается в улыбке, он протягивает руку, и обнимает меня, заваливает на постель.

— Я накажу тебя за это, — шепчет он, вперемешку с поцелуями, — с особой жестокостью, ты взмолишься о пощаде!

Я зарываюсь пальцами в его волосы, и подставляю губы под поцелуи, удобнее устраиваюсь в его руках.

— Я не сомневаюсь в этом, — смеюсь я в ответ.

Наши игрища прерывает, писк телефона. Матвей шарит рукой, и глядит на экран. Тут же встаёт, и без слов вылетает из комнаты, идёт к матери. Я тоже встаю, но робко топчусь у входа. Он выходит, через несколько минут, следуя мимо, на кухню.

— Матвей, давай я помогу. Что сделать? — иду за ним.

Он наполняет стеклянный стакан водой.

— Всё в порядке, — отвечает он, уставшим голосом, — давление скакнуло, сейчас выпьет лекарство, а потом посмотрим. Иди, ложись, я скоро приду.

И проходит мимо, а я так и остаюсь стоять на кухне. Делать нечего, иду спать. Забираюсь под одеяло, свернувшись калачиком. Не люблю спать вне дома, даже у отца плохо засыпаю, а здесь и подавно. Чужая атмосфера, непривычные запахи, диван сильно жёсткий. Я верчусь, но всё же, забываюсь в тревожном сне. Чувствую, как рядом ложиться Матвей, и тут же сгребает меня в объятия.

— Ну как? — спрашиваю я, уткнувшись в его грудь.

— Нормально, — отвечает он, и вздыхает. — Знаешь, каждый раз боюсь заходить, когда срабатывает эта хрень. Спешу, и боюсь, на секунду на пороге замираю, вслушиваюсь, дыхание распознаю, а потом уже захожу. Почему мне так страшно?

— Потому что ты любишь её, — отвечаю. — Я понимаю тебя!

Он прижимает меня крепче.

— Всё бы отдал, только чтобы она здорова была. Не ценил раньше, а теперь, как маленький ребёнок, боюсь остаться без неё.

— Матвей, — я обхватываю его лицо, руками, — всё будет хорошо!

Целую его глаза, щеки, губы.

— Она обязательно поправится, — приговариваю я.

— Ты очень добра ко мне, Люба, — говорит он, — я не заслуживаю тебя.

— Ну что ж, утром отвезёшь меня домой, трахнешь, и можешь быть свободен, — шучу я.

— А трахать обязательно? — тоже дурачится он.

— Ещё как обязательно, — смеюсь я, и замираю в его объятиях, слушаю гулко стучащее сердце и мерное дыхание.

— Спасибо, — шепчет он.

Но я уже не отвечаю, потому что проваливаюсь в сон. Оказалась что для спокойствия, нужны были крепкие руки, и стук сильного сердца.

6

Его будит ощущение пустоты рядом.

Всю ночь он сжимал в объятиях Неженку, а она согревала его, успокаивая и развеивая его тревоги.

Такая трогательна, маленькая, лакомая.

Даже глядя на неё в его футболке, ему хотелось её, а уж когда она прижималась к нему своим телом!

Как он держался, сам не понимал. Член стоял колом. Но он обещал ей, хотя она сама изнывала от желания. Но он не хотел повторения того, что было в кафе, и поэтому он держался.

И вот сейчас он остро ощущает, что её нет рядом. Открывает глаза, и убеждается, что он один, бережно накрыт одеялом.

Матвей трёт глаза и шарит под подушкой, смотри на телефон. Ещё рано. Половина седьмого, и на улице ещё темно. Он садится, ерошит волосы на голове, потом потягивается до хруста. Встаёт и только сейчас слышит тихий плеск воды, и женский говор, что доносится из кухни. Он озадаченно плетётся на кухню, и застаёт сидящую за столом мать, и Любу, порхающую у плиты. Она переоделась в свою одежду. Свежа и бодра.

Они любезно болтают, обсуждают какую-то книгу. И мама выглядит очень хорошо.

Первой его замечает она.

— Матвей, — говорит ему, — оденься.

Люба тут же оборачивается, и улыбается ему.

— Привет, — говорит она.

— Смотрю, уже познакомились, — ворчит он, и отворачивается, идёт в ванную, и улыбается. Блядь! Как дурак!

Возвращается на кухню, одетый и умытый, как раз, когда Люба накладывает в тарелки кашу.

— Каша? — вскидывает он брови.

— Вкусная каша, — говорит Люба, и ставит перед ним тарелку, — ешь!

Хотя по хрен, из её рук он и яд бы съел.

Берёт ложку, и замечает ироничный взгляд матери.

— Зачем ты встала? — ворчит он.

— Я хорошо себя чувствую, — отвечает она, — пока есть возможность, надо двигаться.

— Ага, только не переусердствуй, — бурчит он, и принимается за завтрак.

Люба молчит, тоже ест.

— Услышала, что кто-то хозяйничает на кухне, думаю, неужто мой сын сподобился до готовки, встала, а тут очаровательная девушка, — и мама разулыбалась.

Люба покраснела.

— А, между прочим, Люба, он прекрасно умеет готовить, — продолжила мама.

Неженка метнула на него взгляд, но Матвей невозмутимо продолжал, есть, действительно вкусную кашу.

— Мам, ты ешь, а то каша остынет, — вставил он.

— А вот манеры, у него так себе, — усмехнулась мать.

— Я заметила, — пискнула Люба.

Спелись, блядь!

Они, молча, продолжили. Люба первой встала из-за стола, и собрала грязные тарелки.

— Ольга Борисовна, чай? — спросила Люба.

Мать кивнула.

— А тебе кофе? — спросила у Матвея.

— Садись, я сам налью, — решил он поухаживать за ними.

— Там булочки сын, Галя вчера стряпала, — встряла мама. — Галя это моя сиделка, — пояснила она, присевшей Любе.

Матвей налил маме чай, а им с Любой кофе. Достал булочки, поставил на стол, сел.

— Люба рассказала мне, что работает в издательстве, — мама отламывает кусок сдобы, — не правда ли прекрасная профессия? Матвей?

— Ты намекаешь, что моя профессия не очень прекрасна, — отозвался Матвей.

— Какая у тебя профессия, Матвей! — фыркнула мама. — Кто ты, директор?

— Да, мам, я директор, — раздражённо пожал Матвей плечами, — Люба, между прочим, тоже управленец, так чем я хуже неё.

— Ну, ты тоже сравнил, — опять фыркнула мама, — у неё диплом филфака с отличием.

Люба только успевала, переводит взгляд с одного на другую.

— А вы кем работаете? — вставила она, тем самым оградив мать от колкого ответа, что готов был сорваться с языка Матвея.

— Я уже на пенсии, а работала учителем истории, — ответила мама, — я так мечтала, чтобы Матвей выучился в институте, но…

— Но Матвей не выучился, — закончил за неё Матвей.

— Ладно, — вздохнула мама, — пойду, прилягу, — она встала. — Любочка спасибо за завтрак, приходите в гости, — протянула руку к сыну, — проводи меня Матвей.

Они вышли в коридор, свернули в комнату.

— Мам прости за резкость, просто…

— Кто эта девушка, Матвей? — мама медленно опустилась на кровать.

— Моя… э-э-э девушка, — протянул Матвей, и тоже опустился рядом.

— Помнится, у тебя была другая, — разворчалась мама.

— Была другая, теперь эта, — огрызнулся Матвей, помогая матери улечься.

— Слишком мила, и хороша для тебя, — подметила мама, — не обижай её, не сломай.

— Всё будет в порядке! — отмахнулся он. — Она тебе понравилась?

— Очень, дорогой, и поэтому, зная тебя, прошу, не навреди ей.

— Я что, по-твоему, монстр? — возмутился Матвей.

— Ты бываешь, жесток, — ответила мама.

— Ладно, мам, отложим разговор, тебе надо отдохнуть, и прошу, не медли как в прошлый раз, сразу же вызывай скорую, — он склонился над ней и поцеловал в прохладную, сухую щеку. Такую родную.

— Я люблю тебя, сын! — вздохнула мама.

— И я люблю тебя, — он вышел, и как раз в этот момент, позвонили в дверь. Пришла сиделка.

В машине он всё думал о словах матери. Посматривал на Любу, и убеждался, что мать права, она слишком хороша для него. Для такого циника, и пошляка, как он, в самый раз подходит Машка. Она всегда смеялась над его шуточками, и не оскорблялась ими. Была всегда не против перепихнуться где угодно, и никогда не взывала к его совести. Да она идеально подходила ему. Вот только, от Неженки бросало в жар. Только у нее он ловил каждое движение, и слово. Ему хотелось быть лучше рядом с ней. Он потому так и рассердился, когда мама начала петь свою любимую песню про образование, и кто знает, что она там мола наговорить Любе про него. Не хотел он, чтобы знала она какое он ничтожество.

— У тебя классная мама, — выдала Люба.

— Да, — усмехнулся Матвей, — о чём болтали, пока я спал?

— В основном я рассказывала про работу, и пару книг обсудили.

— И всё?

— И всё, Матвей, все твои секреты надёжно скрыты, — фыркнула Люба, и сделала страшные глаза.

— Да нет у меня секретов, — усмехнулся он, — только страшные тайны!

— Интересно это, какие? — она склонила голову набок.

— Тайны, на то и тайны, — пояснил он, — они должны быть сокрыты.

— Хорошо, Матвей, но если я узнаю, что ты когда-то не перевёл бабушку через дорогу, нашим отношениям конец, — пошутила Люба.

— А у нас отношения? — присвистнул он.

— А ты против?

— Да нет, просто кто-то вчера просил отвезти её домой и трахнуть, и я мог быть свободен, — глумился Матвей.

— Можно подумать тебя надолго хватит! — Люба закатила глаза.

Вот же зараза! Ладно!

Они доехали, Матвей остановился, Люба вышла, и вопросительно посмотрела на него.

— Ты не идёшь? — удивилась она.

— Нет, на работу опаздываю! — серьёзно произнёс он.

— Матвей, — она надула губки.

— Что Люба?

— Ты что обиделся?

— Нет, но если ты меня попросишь, о том чего ты хочешь…

— Холодов, ну ты и скотина! — она хлопнула дверцей, и зашагала к подъезду.

Матвея забавляли вспышки гнева у Неженки. Она совершено не умела злиться. Губки поджимала, глазами сверкала, а всё равно оставалась милой.

Конечно, он хотел её, изнывал всю ночь, прикасаясь к ней, и не имел возможности продолжить. Только вот упрямый характер требовал доказать, кто в доме хозяин.

Он уже хотел идти за ней, когда она снова показалась из подъезда, подошла к машине, открыла дверцу.

Неженка уже заранее покраснела. Она смотрела на него таким отчаявшимся взглядом, что Матвею хотелось плюнуть на все эти игры, сгрести её в охапку, и унести в квартиру, где он, наконец-то получит вожделенное тело, и утолит свою похоть. Но опять, же упрямый характер.

— Матвей, — протянула она, избегая его взгляда.

Если бы она посмотрела на него, то поняла бы что он откровенно веселиться, и может уже точно бы обиделась.

— Прошу, пойдём, — жалобно простонала она.

— Зачем? — грозно вопросил он.

Она закусила губу.

— Я хочу тебя! — тихо сказала она.

— И чего же ты хочешь от меня? — не унимался Матвей, готовый бежать за ней, в любую секунду, если она не выдержит, и решить ретироваться.

— Я хочу, чтобы ты уже трахнул меня, наконец! — выпалила Люба, и снова покраснела.

Пиздец! Как же она прекрасна! Какая, нах Машка!

— Ну, тогда пойдём, — соблаговолил он согласиться, а когда догнал её у подъезда, закинул на плечо, и почти бегом поднялся на второй этаж.

— Видишь, я дольше тебя продержался, — усмехнулся он, ставя её перед дверью.

— Поздравляю, — Люба показала язык.

— Откушу, — пообещал он.

Она открыла дверь, и они ввалились внутрь.

Матвей скинул с себя обувь и куртку. Потом помог Любе, подхватил её на руки и понес в спальню.

— Учти сегодня, ты опоздаешь на работу! — пообещал он, раздевая её.

— Матвей, у меня переговоры, и встреча…

Он закрыл её рот поцелуем, старался действовать нежно, но желание накатывало с новой силой, и Матвей еле сдерживался, чтобы не сорвать с неё остатки одежды, и не насадить на свой член.

Блядь! Как же он хотел её!

Но больше он хотел увидеть удовольствие в зелёных глаза, услышать стоны наслаждения, чтобы металась по кровати, и молила взять её. Вот этого он хотел больше, чем быстрого утоления похоти.

Она уже от поцелуя вся раскраснелась, и задыхалась. А от его прикосновений, и вовсе дрожала. Он раздевал её, срывая одежду и разбрасывая её всюду. Разглядывал вожделенное тело, он и сам весь дрожал от желания. Когда она осталась обнажённая на кровати, он отошел, пристально глядя на неё.

Люба выгнулась и развела ноги. Матвей даже забыл, как дышать. Она была такой красивой. Так призывно смотрела на него.

— Матвей, прошу! — простонала она, провела руками вдоль шеи и коснулась своих грудей. Смяла упругую плоть, и слегка оттянула соски, задрожала, прикрыла глаза, и закусила губу. Потом руки робко поползли ниже.

— Стой, — приказал он, и она замерла. — Не трогай себя.

Она только сжала ноги, и перевернулась на живот, призывно выгнулась, повела бёдрами.

Пиздец! Он сейчас кончит, только от одного взгляда, на эту заразу. Он быстро скинул одежду, и накрыл её сверху своим телом.

— Что ты творишь? — зашептал он ей на ухо. — Я хочу быть нежным с тобой, но не смогу вынести этого!

— Не надо нежности, просто возьми меня сейчас! — простонала она, и уперлась в член бёдрами, толкнулась.

— Перевернись, хочу видеть твоё лицо, — он приподнялся и развернул её лицом, уложив на спину. Заглянул в затуманенные зелёные глаза, скользнул рукой от шей, вдоль всего тела, и она тут же выгнулась. Наклонился, нежно касаясь губами бархатной ароматной кожи.

— Матвей, прошу! — нетерпеливо застонала Люба.

Но он накрыл её губы своими, не хотел спешить, хоть и сгорал от желания.

Впервые Холод испытывал удовольствие от оттягивания самого момента проникновения. Впервые ему хотелось быть нежным и ласковым. Не брать, и жать. А касаться нежно, словно с драгоценной вещью, словно с хрустальной вазой, которую если сильно сожмёшь, она лопнет и рассыплется в прах.

Руки бережно обрисовывали и гладили все её изгибы, губы выцеловывали каждый сантиметр её кожи. Люба задыхалась и стонала, притягивала его к себе и просила, молила взять её. Но Матвей непреклонно следовал плану довести её до исступления, замучить поцелуями и ласками, убить наповал трепетными прикосновениями. Он спускается ниже, к её пышной груди с острыми сосками, и обводит языком ореолу, втягивает и сжимает губами сосок, вторую грудь, гладит, катая между пальцами твердый сосок.

Ей хорошо, она беспрестанно называет его по имени, сжимает его плечи. Голова запрокинута, и тело сжато и подрагивает. Сердце гулко бьётся в груди. Матвей и сам на грани. Он чувствует болезненное напряжение в паху, хочется разрядки, хочется тесного влажного жара. Всё тело покалывает от возбуждения, но он упрямо спускается ниже, даря ей наслаждения, получая его в стократ больше, считывая её реакцию. Губы скользят по выемке пупка, руки ложатся под ягодицы, приподнимают удобно разведенные бёдра.

Неженка вся истекает. Влага блестит на шелковых складочках, и так не терпится коснуться их. Он аккуратно разводит их, раскрывает, и почти невесомо касается языком клитора. Люба вздрагивает.

— Я умру! Я умру! — шепчет она, зарываясь пальцами в его короткие волосы.

— Не умрёшь, — шепчет Матвей, снова, касаясь губами набухшего клитора, потом проводит горячим языком, слизывая влагу, и тихо дует, наблюдая, как она вздрагивает.

Нежная, сочная плоть, словно тает под его языком. Он пробует её раз за разом, и кажется, что во рту растекается сладость. Доводит почти до грани, чувствуя, что вот-вот она кончит, и отступает, наблюдая её вибрации, пережидает, и снова погружается языком во влажный жар. Он всё ближе подтягивает её к себе, словно действительно вознамерился её съесть. Всё глубже и резче погружает в неё язык, трёт и лижет её нежную плоть. Его член подрагивает от напряжения, вторит её всхлипам, но Матвей упрямо растягивает мучительное удовольствие. Погружает в её лоно палец, чувствуя весь жар и влагу. Двигает им в унисон языку. Люба выгибается, направляет бёдра навстречу ему.

— Матвей, прошу! — стонет она в который раз.

— Чего просишь, Неженка? — хрипит он, отрываясь от неё.

— Хочу тебя! Хочу твой член! Возьми меня уже, наконец! Не мучай! — взмолилась она.

— Это твоё обещанное наказание, Неженка, — Матвей погружает в неё второй палец, а большим, водит вокруг клитора. Она смотрит вниз, затуманенным взглядом, и двигает бёдрами навстречу его руке. Откидывается на подушку, и сжимает в кулачках простынь.

— Тиран! — хнычет она. — Изверг!

— Проси пощады, — сипит он, продолжая наращивать темп, погружая пальцы в её тесную дырочку, чувствуя, как она сжимается вокруг, и жаркая плоть подрагивает под его натиском.

Блядь! Он не выдержит! Он сейчас сам кончит!

— Прошу пощады! — выдыхает она, и он вытаскивает из неё пальцы, слизывает с них влагу. Потом нависает над ней, не торопиться, давая им передышку. Прижимается к горячему лону, но не входит. Растягивая и этот момент, до болезненного, мучительного. Заглядывает в её глаза.

— Ты моя, Люба! — рычит он, пытаясь втереть ей эту информацию на подкорку, чтобы и думать, не смела о ком другом. Чтобы только он был в её голове, мыслях. Как она в его. — Моя!

— Твоя, — соглашается она, замерев под ним.

Матвей сжимает её в объятиях, слившись воедино, крепко, неразрывно. Накрывает своим ртом её искусанные губы, и наконец, погружается в неё. Он рычит от удовольствия, когда её плоть сжимается вокруг его члена. Толкается вовнутрь, чувствует, как она выгибается на встречу, и снова двигается. Ещё и ещё. Срывая все тормоза и запреты. Сдавливает её тело. Впитывая все её вибрации, стоны, шепот, вздохи. Поглощая её полностью, и вбивается в тесный жар. Растягивает. Заполняет собой. Вбирает. Потребляет. Всю без остатка. Потому что она для него как частица недостающей мозаики, идеально соединившаяся с ним. Ровно по всем обрезным краям и углам. Она часть его души и сердца. Лучшая часть. Идеальная.

— Я люблю тебя, Матвей! — шепчет Люба, растворяясь в экстазе.

И он тоже.

Только, даже сейчас в момент наивысшего наслаждения, он трусит ответить ей, просто растворяется в этой женщине, наслаждаясь соединением их тел, слитых в едином кайфе.

7

Люба убежала в душ, а Матвей остался валяться в кровати, хотел пойти с ней, но был остановлен лекцией, на тему «Ты хоть знаешь, сколько надо времени девушке, чтобы собраться», пришлось признать, что не знает. Пиликнул телефон, и он не спеша сполз с кровати и подошел к своей одежде, выудил из кармана телефон. Машка писала в месенджере, спрашивала как дела, он оставил её сообщение без ответа. Надо покончить с этим. Пора. Теперь-то он осознавал это отчётливо. Ему нужна Люба. Только она. Так какого хрена, он держит подле себя Машку.

Матвей натянул трусы и пошел делать кофе. Сегодня же он порвёт с ней.

Он включил кофемашину, заглянул в холодильник, соорудил себе нехилый бутерброд, и пошел в гостиную. Здесь он, почему-то никогда не был. Не приходилось. Они либо ели, либо трахались.

Здесь минимум мебели. Большой телевизор. Диван. Фотки на полках. На них Неженка. И видимо её родители. Неженка с Алкой Гореловой. А ведь Алка давно могла рассказать Любе о Машке, если бы знала, что они спят. Люба видимо никому не рассказывала о них. Стеснялась их связи? Стеснялась его? Нет, Матвей всё же склонялся, что Люба просто не успела никому ничего рассказать.

Он вернулся на кухню и налил себе кофе. Из ванной выпорхнула посвежевшая Люба, подошла к нему в плотную, и, чмокнув в губы, отжала кружку с кофе.

— Нахалка, — хмыкнул он, и поймал её за плечо прижал к себе, и крепко поцеловал, так что она разомлела.

— Матвей, — застонала она, потому что он раскрыл её халат и стал, гладит упругое тело.

— Сказал же, опоздаешь сегодня, — бормотал он, оттесняя её к столу. И вроде только что трахались, и двадцати минут не прошло, а он уже готов снова разложить её.

— Прошу! Мне надо… — она задохнулась, потому что он сжал её грудь, ущипнув за мягкие соски, они тут же, затвердели, вытянувшись вперед.

— Надо, — вздохнул Матвей, — и мне надо!

Он снова накрыл её губы, но Неженка, хоть и не сопротивлялась, но и не расслаблялась, не отдавалась чувствам, и ему пришлось отстраниться. Он понял, что может надавить, и она поддастся его силе, повинуется его желаниям. Вот только не хотелось давить на неё. Хотелось просто её.

Он шумно выдохнул и запахнул её халат.

— Не знаю, как я дотяну до вечера, — заворчал он, отворачиваясь от неё, и пошел делать ещё одну чашку кофе.

Она обняла его со спины. Обвила руками за талию и поцеловала в плечо.

— Спасибо, — шепнула она, и потёрлась носом, о его лопатку.

От этого спасибо, у Матвея внутри разлилось тепло. Сердце ускоренно забилось, пробудив столько нежности к ней. К такой хрупкой, и слабой, и в то же время, имеющей неоспоримую силу над ним. Своим подчинением, податливостью, она управляет им. Не противиться, принимает его, и в то же время вертит им как хочет. Парадокс.

— Кажется, кто-то опаздывал на работу, — снова заворчал он, поглаживая её руки, сомкнутые на его талии.

Неженка снова чмокнула его между лопаток.

— Ворчун, — хмыкнула она, и убежала собираться.

Вот, зараза! Ещё и дразнится!

Он улыбнулся. Налил себе кофе, и пошел следом. Она сидела перед туалетным столиком, делала макияж. В уголке стояла знакомая бархатная коробка. Он открыл её. Браслет, который он подарил ей на второй день. Уже тогда он был очарован ей. Хотя именно тогда ему хотелось отблагодарить её за отличный трах. Он вспомнил их бурные ночи, и внизу опять всё встрепенулось.

Блядь! Холод, ты маньяк!

Он сел на смятую постель, поглядывая на неё, и попивая горький кофе.

— Куда бы ты смогла надеть этот браслет? — спросил, прикидывая, куда пригласить её вечером.

— Не знаю, — задумчиво отозвалась Неженка, глянув на него в зеркало, — возможно ресторан, театр, Париж!

— Париж? — удивился Матвей.

— Это я просто так, варианты накидываю, — сразу смутилась она.

Он подошел и заглянул, в зеркало, находя её взгляд.

— Париж, так Париж, — заключил он, и поймал её недоумённый взгляд, — в эти входные мы летим в Париж.

— Ты… — Люба задохнулась от неожиданности, а Матвей расплылся в улыбке. Она развернулась к нему.

— Но…

— Что но, Неженка, — он закатил глаза, хотя сам наслаждался произведенным эффектом, — на дворе двадцать первый век, и ещё мне кажется, что в Париж в одном браслете не пускаю, как минимум нужно, ещё серьги к нему, и ожерелье, — закончил Матвей, и невозмутимо уселся на кровать, снова начал попивать кофе маленькими глотками.

— Я тебя обожаю! — воскликнула Люба, и, забыв обо всём, подскочила и кинулась к нему в объятия, Матвей только и успел кружку с кофе на пол поставить, и подхватить её.

— За что? — смеялся он, завалившись на спину, и устраивая её на своих бёдрах. — За украшения? За Париж?

— За тебя, — ответила Люба, и склонилась, целуя его в губы. Матвей тут же обвил её шею, и прижал крепче, пылко отвечая на её поцелуй. Быстро и сноровисто освободил её от халата.

— Холодов, ну как у тебя это получается? Всё равно своего добился, — возмущалась Люба, а сама млела от его прикосновений, и поцелуев.

— При чем здесь я? — рассмеялся Матвей. — Ты сама напала на меня!

Он прикусил её за сосок, мельтешившей перед ним груди, и она пискнула и выгнулась, подставляя вторую грудь.

— Я? — выдохнула она, теряя нить разговора.

— Да! — вскрикнула она, когда он второй раз прикусил её грудь.

Она впилась пальцами в его плечи, и начинала подрагивать. Матвей чувствовал влагу между её ног, тесно прижатого к нему её лона. Член натянул ткань боксеров, упираясь головкой в её ягодицы. Он гладил их. Мял нежную кожу, скользил по изгибам талии. Вдыхал неповторимый аромат, и прижимал её к себе, целовал, лизал, кусал, оставляя на коже отметины. Она сама спустилась вниз, и стянула с него трусы. Потом приподнялась села сверху, вбирая его член в себя. Качнулась, приноравливаясь, и задвигалась, тесно сжимая его внутри. Матвей согнул колени, и стал вбиваться снизу, не в силах выдержать её неспешный ритм. Прижал за талию к себе и насаживал, кайфуя от тесноты и давления её плоти.

— Да, да, да! — повторяла Люба при каждом толчке, больно царапая его кожу. Её грудь призывно колыхалась, а голова запрокинулась. Влажные пряди облепил раскрасневшееся лицо. Она сбивалась с ритма, но Матвей, вцепившись в её ягодицы, чётко направлял её на себя. Натягивал, Долбил снизу, как сумасшедший, пока она ни закричала, и не сжала его, судорожно хватая воздух. Из её глаз брызнули слёзы, и она прижалась к нему. Матвей обнял её и одним махом перевернул, подмяв под себя, всё ещё оставаясь в ней.

— Ну что ты плачешь? — засипел он.

— Мне так хорошо, что эмоции бьют через край, — смутилась она, краснея под его взглядом.

— Мне тоже хорошо, Неженка, — Матвей уткнулся в сгиб её шеи, вдыхая сладкий аромат разгорячённой кожи. — Лучше никогда и не было!

Он снова толкнулся, чувствуя, как тело её отзывается. Она обняла его, за спину, а потом и вовсе спустилась руками вниз, давя ладошками в его ягодицы, побуждая входить глубже. И Матвей толкался в неё глубже, закинув её ноги за плечи, вырывая из горла сладостные стоны.

Он открыл дверцу, её машины, и когда Люба уселась за руль, захлопнул, и, махнув на прощание, зашагал к своей.

По дороге домой он всё думал о предстоящем разговоре с Машкой. Но когда только переступил порог, девушка уже одетая выскочила за дверь, ссылаясь на опоздание.

Блядь!

Матвей зарычал, и метнулся за ней, зажав раскрытые двери лифта.

— Когда вернёшься? Нам надо поговорить! — окинул он её хмурым взглядом.

— Давай в обед созвонимся, может тогда, и встретимся, — ответила Машка, подозрительно глядя на него.

— Хорошо, — и Матвей опустил створки, которые тут же сомкнулись.

Он быстро переоделся и тоже поспешил в офис. Дела не ждали, им было всё равно, что великовозрастный мальчик Матвей Холодов влюбился, и думать не о чем не хотел.

Да он и не думал. Сидел за компом, подбирая тур в Париж, потом позвонила Машка, как и обещала, и он сорвался к ней на встречу.

8

Ближе к обеду позвонила Алочка, и позвала отобедать в одном хорошем ресторанчике. Я согласилась. Давно не видела подругу. Хотелось поболтать и возможно рассказать про Матвея.

На работу я всё же опоздала.

Перед ждущим меня автором пришлось долго извиняться, ссылаясь то на пробки, то на погодные условия. Девушка терпеливо выслушивала мои извинения, пока Саша ставила перед нами приготовленный кофе. Но даже когда она начала презентацию, мне насильно приходилось вынуждать себя, её слушать, потому что мои мысли, то и дело уплывали в сегодняшнее утро, в жаркие объятия Матвея.

Я сошла с ума. Потеряла себя совсем. Но мне и не хотелось по-другому. Пусть он захватил мой разум, Пусть поработил моё тело. Я добровольно отдала ему всё. И отдам ещё. Я люблю его. Не могу жить, когда он не рядом. Он всё время повторяет мне, что я его. И я ни разу не спорила с ним в этом. Я принадлежу ему. С самого начала, когда ещё этого не понимала, и сейчас, когда осознаю это полностью.

Я то и дело выплывала из своих воспоминаний, вела диалог, не совсем понимая его смысл. Сошлись на том, что я подумаю пару дней.

Потом были переговоры, и тут тоже надо было включать голову. Я держалась неплохо, иногда только теряя смысл, но все же, находила, что ответить. Почему влюблённым людям не дают больничного или затяжного отгула, они же совершенно не способны трезво мыслить.

И поэтому когда позвонила Алочка, я с удовольствием согласилась с ней встретится.

Правда Алочка была не одна. Рядом за столиком сидела высокая блондинка. Почему-то показалось, что я её уже где-то видела. Алла представила нас. Её звали Мария. И вот Мария весь обед жаловалась, я так поняла, на своего мужчину.

— … зря я ухала на Бали, — пыхтела она, ковыряя вилкой салат, — всё тогда и началось. Бросила мужика на новый год, а он сейчас меня бросит!

— Да может, обойдётся всё, — утешала её Алочка, а я только поглядывала с жалостью на неё.

— Не! Не обойдётся! Чует моё сердце другая у него, — Мария замахнула полбокала вина. — Мы не спим уже почти два месяца вместе. Как раз после нового года. Было там что-то, по началу, но зная его, это фигня. Словно я перестала его возбуждать!

— Слушай, ну у мужиков тоже бывает снижение активности…

— У моего мужика, никогда не бывает снижение активности, — возразила Алле Мария, излишне громко, так, что на нас заозирались с соседних столиков.

Она допила оставшиеся полбокала, и икнула.

— Он хочет всегда и везде, — добавила она уже тише, — а теперь, даже не смотрит в мою сторону, и ночует постоянно у матери. Постоянно. Мы не видимся практически. А сегодня прилетел с утра, говорит надо поговорить, я даже побыстрее из дома смоталась, чтобы как можно дольше оттянуть этот разговор. Боже, какая я дура. Я так люблю его. А он бросит меня. Бросит.

У Марии на глаза навернулись слёзы, и Алочка бросилась её утешать. Мне тоже было жаль девушку. Маша утерла глаза, и налила себе ещё вина.

— Маш, ну ты хоть поешь, ведь только пьёшь, — укорила её Алла.

— Пусть, зато мне не так больно будет, когда он бросит меня, — всхлипнула она.

— Когда он придёт? — спросила Алочка.

— Да вот сейчас должен подойти, — и она резко поставила на столик бокал, задев свою вилку, и она упала под стол.

— Я подниму, — и я нырнула под стол, шаря под длинной скатертью рукой, потом и вовсе присела на корточки.

— Блядь, Маш, я тебе сказал, что поговорить надо, а ты с собой целый бабский батальон привела! — услышала я до боли знакомый голос. — Привет Ал!

— Привет, Матвей! — холодно поздоровалась Алла.

А я, медленно поднялась из под стола, сжимая в руке вилку. Мозг ещё пытался найти рациональные причины происходящему, но здравый смысл, штука не оспаривая. И факт оставался фактом. Пусть и сердце моё перестало биться, болезненно сжавшись. Я смотрела в светлые, до боли родные глаза, и словно потихоньку умирала. Клетка за клеткой наступало отмирание. Даже боли не было, была пустота. Там где сердце, пустота. Словно меня выжали, и вытряхнули все чувства. Я как в наркотическом дурмане, шарю взглядом по его лицу, по цепляющим его чужим женским рукам, что тянут его к себе. Он молчит. Да мне и не нужны его слова. Ничего мне теперь не нужно.

Алочка озадаченно переводит взгляд с меня на него. Мария зовет его. А он молчит. И я молчу. Кладу на стол вилку, разворачиваюсь на каблуках и бегу к выходу.

— Люба, подожди! — Матвей бежит за мной.

Я запрыгиваю в машину, и выворачиваю с парковки, выжимаю газ. Втискиваюсь в поток машин, и несусь, лавируя между ними.

Куда?

Не знаю. Просто подальше от всего этого бреда. Замечаю позади, его большую, черную машину. И это подстёгивает меня вжать педаль газа сильнее. Не хочу, чтобы догнал. Пусть отстанет.

Почему так плохо видно?

Провожу по лицу, и понимаю что это слёзы, и моментально срываюсь в истерику. Плачу навзрыд, растирая по щекам слёзы вперемешку с тушью. Обида разъедает всю сущность. Давит, жжёт, отъедает куски плоти. Не могу поверить, и в тоже время, прокручиваю последнюю сцену перед глазами. Вспоминаю слова Марии. А потом ещё и фото в альбоме его матери. Ведь он развлечение себе искал под новый год, в отсутствие подруги. Вот и нашел. Какая я дура. Мне же столько лет, а я…

Я всхлипываю. Даже не знаю, где я нахожусь. Лечу вперед. Он за мной, не отстаёт.

Я отвлекаюсь, и не замечаю очередную машину, резко затормозившую передо мной. Вжимаю педаль тормоза, и мир вокруг начинает кружиться. Меня заносит. Визг тормозов. Меня неотвратимо куда-то несёт. Я пытаюсь справиться с управлением, но не могу. Сильный толчок, и подушки безопасности вышибают воздух из лёгких.

Темнота.

— Люба! Люба! — зовёт кто-то.

Зачем? Так хорошо в этой уютной темноте. Дышать, правда, трудно. Ну и ладно.

— Люба, очнись, — до боли знакомый, низкий голос.

Разлепляю глаза. На меня с тревогой смотрит Матвей, держит меня на руках. Вокруг столпотворение. Все гомонят.

— Жива! Жива! — слышаться чужие голоса.

— Ненавижу тебя! — еле ворочаю губами, во рту вкус крови. Пытаюсь оттолкнуть его, но тут, же кривлюсь от боли.

— Да я и сам себя ненавижу, Неженка, — сдавленно говорит он.

— Вот и прекрасно, — выдыхаю я, и опять проваливаюсь во тьму. Там спокойней.

9

Матвей сходил с ума. Сперва от дикого страха за Неженку, когда она умчалась на машине, прекрасно понимая, что в её состоянии, не очень умно устраивать гонки.

Потом чуть сердце не остановилось, когда её машину мотало по скользкой дороге.

Мгновения, когда он бежал к ней, словно растянулись в года. А самое страшное, когда он с испугу не смог нащупать её пульс.

Проклянул всё.

Себя, Машку, саму Любу.

Молился, за те пять секунд, что пришло осознание, что она жива, и относительно не пострадала, он молился, впервые в жизни просил Бога о ней! Держал в своих руках, холодея всем телом, и молился.

Всё слилось в какую-то сплошную срань. Как такое могло случиться? Такой подставы от судьбы он не ожидал. И положа руку на сердце, Холод не собирался рассказывать Любе про Машку никогда. Не потому что он отъявленный лжец, хотя не без этого. Он просто знал, Люба не простит. Она уйдёт и оставит его. А ему так понравилось рядом с ней, словно сердце оттаяло. Он и не знал раньше, что так бывает. Столько лет, словно во тьме. И теперь вкусив этой теплоты, и света, он не мог отпустить её. Не мог.

Как бы он жил без неё?

Никак. Не жил.

Держал в своих руках, не замечая, толпы рядом, не замечая сирен скорой, никого и ничего. В голове билась только одна мысль «Если жива, то всё поправимо». Да ненавидит. Но ненавидит, потому что любит. Он очень надеялся, что ещё любит.

Как в бреду, видел врачей скорой, что её забирали. Порывался с ней. Его остановили. Слава Богу, хватило ума, узнать куда везут. Поехал следом. Потом было долго ожидание. Он сидел на лавке в больничном коридоре и смотрел в одну точку. Рядом сновали люди, галдели. А Холод, словно в кромешной тишине сидел. Перед взором глаза зелёные, болью налитые. Блядь, да если она его простит, он больше никогда не причинит ей боли. Никогда. Главное чтобы простила. Выслушала. Поняла. Услышала.

В кармане беспрестанно вибрировал телефон. Звонила Машка. Матвей бы уже швырнул бы его, и разбил на хрен, если бы не связь с матерью. Приходилось терпеть навязчивость бывшей, хотя это его мало сейчас волновало, особенно когда появился врач.

— Ну как она? — спросил он севшим голосом.

— А вы кто? Муж?

— Муж, — соврал Матвей, понимая, что так получить информацию легче.

Высокий молодой врач, с подозрением посмотрел на Матвея, но видимо не нашел в его искажённом переживанием лице ничего опасного, вздохнул.

— Сотрясение, небольшое, — начал он, — и трещина в правом нижнем ребре, а так состояние удовлетворительное.

Матвей выдохнул.

— Можно её увидеть?

— Можно, но не в таком виде. Найдите бахилы, и халат. И вот ещё, привезите из дома, документы, сменную одежду и предметы обихода, в общем, всё чтобы пациентке было удобно.

— Может лекарства, какие?

— Нет, всё есть, — покачал головой врач, и вдруг, протянул руку, и похлопал Матвея по плечу, — да не переживайте так, всё будет нормально, поправится ваша жена, — и улыбнулся, пошел обратно.

Матвей посмотрел ему в след.

Жена.

Попробовал это слово сперва мысленно. Потом произнёс вслух. А что из Любы выйдет ахуенная жена. Лучшая. И он вдруг осознал, что очень хочет, чтобы так и было. Вот только вначале предстояло ещё Любу об этом спросить.

Матвей метнулся вниз, купил в аптеке бахилы и халат, разделся в раздевалке, и полетел опять в травматологическое, на третий этаж.

Он заглянул в палату. Она была одна, занимала одну и четырёх коек. Лежала, прикрыв глаза. В какой-то нелепой больничной сорочке, что виднелась из под одеяла. Холодный свет, что проникал через окно, делал кожу Любы ещё более бледной, оттеняя темные разметавшиеся волосы, и длинные ресницы. На тумбочке рядом лежали её вещи, телефон, иногда вибрировал, иногда высвечивал сообщения на экране.

Матвей стоял на пороге, не в силах пошевелиться, придавленный виной.

Маленькая, хрупкая, нежная. Вот на хрена он влез в её жизнь? Решил проиграться, и сломал, и себя заодно с ней.

Он переступил с ноги на ногу, и под ним скрипнул пол. Люба открыла глаза, и воззрилась на него.

— Уходи, Матвей, — прошелестел её голос.

Он подошёл ближе.

— Выслушай, Люба, — он склонился над ней. Она, молча, смотрела на него, выискивая в лице, понятное только ей.

— Как ты мог, Матвей? — снова глухой вопрос.

— Да так собственно и мог, — вздохнул он, решаясь на откровенный разговор, — мне было скучно…

— Скучно? — переспросила она, негодование прямо таки плескалось в её взгляде.

— Скучно, Люба. Я трахнул тебя, потому что мне было скучно, и ещё хотел Машку проучить.

— Какая же ты скотина, — вырвалось у неё, по щекам потекли слёзы.

— О, я ещё та скотина! Я лживый и порочный с головы до ног! И ты это знаешь! Только одного ты ещё не знаешь…

— Боже, что ещё? — взмолилась она, утирая слёзы.

— Эта скотина, то есть я, безумно тебя любит! — Матвей заглянул в её глаза, затуманенные слезами. Она удивлённо уставилась на него.

— Любит? — переспросила она.

— Люблю, Неженка! — кивнул он, и взъерошил свои короткие волосы. — Пиздец! Просто сдохнуть готов, если ты меня пошлёшь!

— А как же Мария, с ней ты не готов сдохнуть, — горько проговорила она.

— Машка, хорошая баба, и перед ней мне тоже стоит извиниться, но это потом. Ты в первую очередь. Прости меня, Люба! Прости, что обманывал тебя, играл твоими чувствами, врал. Прости, что раньше не встретил, и не забрал. Прости, Неженка, — он нашел её руку и склонился, поцеловал холодные пальцы, — Я подлец, и хрен ещё знает кто, но с тобой я становлюсь лучше! Ты меня делаешь лучше.

Люба выдернула свою руку, и поджала губы.

— Ты поэтому и ушел, после нового года, ведь она тогда звонила тебе, — проговорила она, вспоминая прошлые события. — Сбежал…

— Да, сбежал, потому что запал на тебя, и не принимал этого. Всё что я тебе тогда сказал за городом все, правда.

— Правда, — усмехнулась она, — ты хоть понимаешь значение этого слова?

Она снова утерла слёзы.

— Все наши отношения построены на лжи. Боже, какой я была дурой! Я же с ума по тебе сходила…

— А теперь не сходишь?

— Теперь я ненавижу тебя! — выкрикнула она, и скривилась от боли.

— Нет, Неженка, не говори так! — Матвей упал на колени перед её кроватью, и склонил голову. — Скажи, что мне сделать, чтобы ты простила меня?

— Уйди, Матвей, просто уйди, — всхлипнула она, отворачиваясь. — Не хочу, не видеть, не слышать тебя. Ещё сегодня утром ты поднял меня на вершину счастья, и тут же сбросил в пропасть. Ты ничего не можешь сделать, ничего.

Он поднялся и вышел. Она права. Права во всём. Он просто редкостный дебил. Но теперь уже не отмотать назад. И надо исходить из того, что имеем. Он вдруг вспомнил, что хотел взять ключи от её квартиры. Он вернулся в палату, и под её подозрительным взглядом, начал шарит в её сумочке.

— Что ты делаешь? — взвилась она.

— Привезу твои документы, — ответил он, выуживая связку ключей.

— Не надо! — зафырчала она. — Я найду, кого попросить…

— Не стоит ни кого просить, я всё сделаю. Вечером всё привезу, отдыхай, поправляйся, — он зашагал на выход.

— Матвей…

— До встречи Люба, — и Матвей вышел. В очередной раз завибрировал телефон. Матвей вытащил трубку, звонил зам. Блядь! Работа!!!

Пришлось отменять все встречи, перевешивая всё на своего зама, Славяна, который, стоически принимал все удары судьбу, правда, за хорошую прибавку.

— Да что происходит, Матвей? — заверещал Славян, когда Матвей накидал ему план работ.

— Женюсь, Славян, — мрачно ответил Холод, — вот к свадьбе готовлюсь!

Уже на выходе из больницы, вновь позвонила Машка. Матвей принял вызов, и она сразу начала ныть.

— Да, уймись ты! — рыкнул он в трубку.

— Сейчас домой приеду, поговорим, — и отключился.

10

Не успел он переступить порог квартиры, как Машка налетела на него, обзывая последними словами, и обвиняя во всех грехах. Матвей спокойно сносил всё это, понимая, что сам во всём виноват. Он разделся, прошел в гостиную, и устало опустился на диван.

— Всё, Маш я тебя понял, и согласен по всем пунктам! — оборвал он её. Машка замерла посреди зала.

— Дальше что? — спросил он.

Она хлопала своими глазами, в которых всё еще теплилась надежда.

— Я не вернусь к тебе, — припечатал он её.

— Это из за неё? Этой, как её, Любы? — задрожали её губы.

— Да.

— Значит, ты её любишь?

— Да.

— А меня?

— А тебя нет, — Матвей встал, и подошёл к насупившейся девушке. — Прости меня! Но это так.

— Где эта тварь? — завопила Машка. — Я ей глаза выцарапываю!

И тут у Матвея на глаза, словно красная пелена упала, от бешенства. Он сжал Машкино предплечье, и давил пока, она на колени от боли не упала.

— Больно, отпусти! — визжала она.

— Не смей. Никогда. Даже имени её произносить! — четко отчеканил он. — Если узнаю, что хоть взгляд косой бросила в её сторону, закопаю живьём.

Матвей отпустил её, и Машка бросилась растирать руку.

— А теперь давай поговорим спокойно, — он поставил её на ноги, и она не преминула возможностью, упасть в его объятия, зарылась лицом в его груди, обхватила за талию, и разрыдалась.

— Я сама во всём виновата! — всхлипывала она, а Холод гладил её по голове, утешая. — Если бы я тебя не оставила на новый год! Дура, какая я же дура! Матюша, я так люблю тебя!

— Маш, ну на хрена я тебе нужен, — вздохнул Матвей и отлепил её от себя. — Ты красотка, и найдёшь себе достойного мужика!

— Не хочу достойного, — рыдала она, — хочу тебя!

— Тут без вариантов, — отрезал Матвей, и пошёл на кухню, достал из холодильника бутылку водки и налил две стопки. Одну замахнул сам, другую отнёс Машке, и заставил выпить. Она захватала ртом воздух, и немного успокоилась.

— Хочешь, оставайся здесь, я перееду к матери, — предложил он, — только вещи мои не выкидывай, а то с тебя станется вышвырнуть всё на помойку!

— Квартирой откупаешься, — горько усмехнулась Машка, и села на диван, подобрала ноги, обняла себя за плечи. — А что к возлюбленной своей не едешь? Или вы до свадьбы ни-ни?

— Смотрю, отошла, ехидничать начала! — Матвей пошёл в прихожую, накидывая мысленно план действий.

Машка кинулась за ним, прильнула.

— Матюш, а давай на прощание трахнемся! — предложила она, и заскользила вниз, вцепилась пальцами в его ширинку. — Я ей ничего не скажу.

Матвей поднял её на ноги.

— Не Маш, у меня на тебя не встанет!

— Сука, ты Холодов! — зашипела она. — Ненавижу!

— Вот и правильно, ненавидь, — и он вышел, закрыл за собой дверь.

Вначале поехал к Неженке, за документами. Прошел, включил свет, уже вечерело. Здесь всё как было с утра, когда они покинули её квартиру. Смятая постель. Раскиданная одежда. Две чашки кофе в мойке. И её запах везде. Сладкий, дурманящий аромат. Который заставлял его забываться в её объятиях, вдыхать и сходить с ума от желания.

Блядь! Неужели она его никогда не простит?

Матвей вздохнул, потёр грудь. Там щемило болью. Он впервые чувствовал муки совести по отношению к женщине, не считая, матери. В сотый раз, как только не обзывал себя, ругал, а толку.

Быстро собрал все необходимые вещи, поехал обратно в больницу. Возле палаты замер на мгновение, и, не стучась, зашёл. Люба, как и прежде, лежала на кровати, добавилась только капельница рядом. Она скользнула по нему взглядом, и никак не отреагировала. Он разложил её вещи, предложил помочь переодеться, она молчала.

— Решила убить меня молчанием, Неженка, — горько усмехнулся он, — поздравляю, я почти мёртв!

Она посмотрела на него.

— Почти? — тихо спросила она. — Вот когда совсем не останется в тебе жизни, тогда сровняемся!

— Люба…

— Уходи, Матвей, — устало проговорила она, и прикрыла опухшие глаза. — Просто уходи!

И он ушёл.

Что он мог? Насильно вести с ней беседы? Доказывать, что он не такое дерьмо? Да нет, всё наоборот. Он такой. Обманщик, поддонок, пошляк. Но разве такой как он, не может тоже любить? Такую как она? Светлую, нежную, трогательную? Или ему отведен только специальный сорт плохих, распутных женщин?

Матвей сидел в машине перед материным домом, уже второй час. Сидел и никак не мог заставить себя подняться. Хотелось, честно говоря, напиться, чтобы отключить весь этот мысленный поток. Но… Завтра он твердо намеривался ехать к ней в больницу, потом на работу, и бухать не вариант. В желудке жалобно заурчало. Он не ел целый день за всеми этими событиями. Да как-то всё это отошло на второй план. А вот теперь он отчётливо почувствовал голод.

Он поднялся на четвертый этаж, и тихо открыл дверь. В гостиной горел свет. Он разделся, прошёл. Мама сидела на диване смотрела телевизор. Он опустился рядом, и обнял её за плечи, уткнулся в основание шеи. Закрыл глаза, и на мгновение почувствовал себя маленьким сопляком, который с любой проблемой может прйити к маме, и она всё решит, поможет, поймёт.

— Как ты? — спросил он.

— Все хорошо! — ответила мама. — А ты как?

— А у меня всё хреново, — вздохнул он, и, взяв себя в руки, отлип от неё и пошел в ванную.

Стоял под душем, под горячими струями, уперев руки в стену и свесив голову.

Блядь! Да что же его так выворачивает? Сука! Сука!

Он со всего размаху впечатал кулак в кафельную плитку. По костяшкам потекла кровь. Плитка немного треснула. Он тупо уставился на свою руку, наблюдая, как собирается в ранках кровь, и вытекает струйками, скользит по кисти.

Эх, Неженка, если бы она его только простила? Он бы к её ногам, весь мир положил. Сдохнуть хочется от этого безразличного взгляда. Сука! Разбежаться и башкой об стену, чтобы мыслей о ней там больше не было!

— Матвей, давай выходи, — зовёт мама, прерывая его мысленные бичевания.

Он быстро моется, и, вытершись насухо, накидывает свежую одежду, выходит. Идёт на кухню. Там его ждёт тарелка наваристого, ароматного борща. Мама сидит напротив.

— Садись, ешь! — командует она.

И он садится и наедается до отвала, и ему становиться лучше, по крайней мере, чувство загнанности проходит.

— Что случилось-то? На тебе лица нет? — наконец спрашивает мама.

Матвей не глядит на неё, растирая ещё кровоточащую руку.

— Сломал я по ходу Любу! — сдавленно отвечает он. — И себя заодно.

Мама молчит, ждёт его пояснений. Матвей, не поднимая повинной головы, тоже молчит, но почему-то становится легче.

Она встаёт, подходит и обнимает его, прижимает его голову к груди, гладит влажные волосы.

— Всё будет хорошо, — говорит она, не дождавшись его ответа, — иди спать, сын.

Лежа на диване и медленно погружаясь в сон, он вспоминает тот день, когда узнал о гибели отца. Почему-то ему вспомнилась та глухая тоска, что навалилась тогда на плечи.

Безысходность.

Всё. Смерть. Теперь ничего не повернуть назад. Не изменить. Не исправить. Не забрать сказанные в пылу слов. Не попросить прощения. Не у кого. Был человек и не стало. Тогда трудно было представить себе дальнейшую жизнь. Но она продолжилась, пошла своим чередом. Он стал тем, кто он есть. Да и не задумывался он об этом никогда, а сегодня видимо день откровений, даже перед самим собой.

Он повернулся на другой бок, и заснул без сновидений.

11

С утра приехал папа. Весь взволнованный, то и дело соскакивал со стула, и интересовался моим самочувствием. Я даже опасалась, как бы ему самому не было плохо.

Я позёвывала. Не спала почти всю ночь.

Только забывалась сном, как в груди вспыхивало чувство утраты, потери, невосполнимой, и глухой. Словно умер кто-то. Настолько было больно от этого предательства. Жгло изнутри. Хотелось бежать, делать что-то, чтобы догнать, поймать за хвост ускользнувшее счастье. Но было поздно.

Я не ненавидела его. Я не умела. Я просто словно увидела его с другой стороны. Увидела, то, как он забавлялся мной. Всей моей наивной реакцией на него. Как отдавалась до самой капли. Шептала словно в бреду его имя, и даже когда он внезапно вернулся, приняла, почти безропотно, впустила обратно в свою жизнь. Для него это было просто развлечение. Способ скоротать время. Дома одна женщина. Вне дома другая. Возможно на работе третья. И я всего лишь одна из.

Я сама виновата. Как можно быть такой наивной, и глупой. Отдаться первому встречному. Как? И что ждать в ответ? Любви?

Нет, я не ненавидела его. Я жестоко разочаровалась. В нём. В себе. В жизни. В любви.

Я словно отрезвела, после того как прибывала в сладком хмеле. А теперь, проснувшись поутру, я вижу, совершенно очевидно и без прикрас, что это не он виноват, это я дура, позволила собой пользоваться. Ведь я ничего толком не знаю про него, но зато охотно впустила в свою жизнь. Да что там, я отдала свою жизнь, на распоряжение ему.

Я долго плакала, потом успокаивалась.

Сейчас он зачем-то говорит, что любит, что не врет. А я боюсь довериться ему. Ведь если моё израненное сердце снова оживёт в его руках, а потом он снова его растопчет, я умру. Физически не выдержу этой муки, потому что, не смотря на всю его порочность и ложь, я любила его, и искала способы оправдать его, чтобы найти причины быть вместе. Но… Но, эта боль что разливалась в моей груди отрезвляла меня. Разве, когда любят, делают так больно?

— Да всё нормально, пап, успокойся, пожалуйста. Я сама виновата, — вела я неспешный разговор, чтобы успокоить родителя, — мне, скорее всего ещё и штраф впаяют, вот увидишь!

— Да плевать на этот штраф, главное, что ты не пострадала! — отмахнулся отец.

В этот момент открылась дверь, и вошел Матвей. С большой корзиной цветов, и фруктами, как будто всем эти хламом можно искупить свою вину. Я бросила на него безразличный взгляд, словно и не зашёл никто. Мне так было легче. Игнорировать его. Он прошел, поставил рядом корзину, положил фрукты, протянул руку отцу.

— Добрый день, — поздоровался он, — Матвей.

— Добрый день, — ответил папа, — Эдуард Викторович, отец Любочки.

— Приятно познакомиться, — улыбнулся Матвей, — в таком случае, я ваш будущий зять.

— Зять? — удивился папа.

Я негодующе уставилась на этого нахала. Он всё же сумел вывести меня из равновесия.

— Матвей, — с нажимом произнесла я, и перевела взгляд на отца, — это шутка папа. Мы просто работаем над одним проектом!

— Ага, работаем, — Матвей одарил меня гневным взглядом.

— Спасибо, что пришел — я старалась, говорит, как можно бесстрастней, — теперь уходи!

Матвей вздохнул, немного ослабил галстук.

— Как ты себя чувствуешь? — озабоченно нахмурился он. Светлые глаза пытливо смотрели на меня.

Папа растерянно переводил взгляд с меня на Матвея.

Я от досады закусила губу. Не хотела я этой глупой игры. Не было у меня сил на это.

— Просто уйди, Матвей, — говорю я глухо и отворачиваюсь. Он прощается с отцом и уходит.

— И всё же кто это? — папа подозрительно смотрит на меня.

— Да так, никто! — отмахнулась я, сглатывая горечь.

Обманщик, развратник, подлец, лицемер! Никто, он мне никто. И нечего сердцу стучать каждый раз быстрее, когда он входит, и приносит с собой свой горьковатый аромат. И слезам нечего наполнять глаза, каждый раз, когда я думаю о его предательстве. Меня выворачивает наизнанку, когда я представляю его с другой.

Я такая наивная дура.

Моя! Ты Неженка, моя!

Я потёрла глаза, вспоминая все его нашёптывания. Глаза тут же защипало, от набежавших слёз.

— Люба, всё в порядке? — испугался отец.

— Да, — всхлипнула я и расплакалась, чем испугала отца ещё сильнее. Он неуклюже приобнял меня за плечи, и гладил по голове, а я плакала. Жалела себя. Жалела, то, что во мне умерло, после этого предательства. Жалела о том, что теперь никогда не будет, как прежде.

В палату вошли моя секретарь Александра ещё две девушки с работы. Они тоже принесли цветы, и фрукты. Куда мне столько запасов то?

Отец облегчённо вздохнул, когда я пресекла истерику. Девушки истолковали слёзы по-своему.

— Вам очень больно, Любовь Эдуардовна? — Саша присела рядом.

— Всё нормально, Саша, спасибо, что пришли, — я шмыгнула носом.

Она кивнула. Девушки пустились в разговоры про работу, пересказывая последние новости. Саша просила слёзно недолго болеть, почти все мои проекты притормозили, по приказу Волчанского. Авторы звонят, ругаются. Саша уже за утро, выслушала столько лестных слов. Я пообещала ей выйти, как только смогу. Ещё раз, поблагодарив девушек за визит. Они ушли. Потом и папа тоже засобирался.

К обеду я осталась одна. Снова погружаясь в свои нелёгкие мысли. Зашла медсестра, принесла поесть. Вставать почему-то мне не разрешали. Да и не очень-то и хотелось. От запаха еды замутило, и я попросила её помыть мне одно из многочисленных яблок. Читать и смотреть видео при сотрясении тоже нельзя. Вот я и лежала, таращилась в белый потолок, окруженная цветами и фруктами, и постоянно погружалась в свои нелёгкие мысли. Хоть бы кого подселили, я же с ума сойду здесь от скуки. От безделья я задремала, а когда открыла глаза, увидела его. Матвей сидел напротив кровати, в сгущающихся сумерках вечера, спокойно наблюдал за мной.

Я, безмолвно ответила на его взгляд. Вглядывалась в его глаза, словно слова не в силах передать, все грани моей боли. А он не отводя глаз, поглощал её, принимал, вбирал. Мы будто общались взглядами. Немой диалог, который сводиться к одному. К моей боли, от его предательства. К пустоте, там, где было сердце. К ненависти, там, где была любовь.

Его взгляд молил о прощении, понимании, принятии. Но я не могла переступить через себя. Это выше меня. Я итак постоянно была твоей игрушкой. Больше не хочу!

— Не хочу, слышишь! — сиплю я ему, и отворачиваюсь.

Горячие ладони ложатся на плечи, и я вздрагиваю. Этого ещё не хватало, реагировать на его прикосновения.

— Чего не хочешь, Неженка? — склоняется он надо мной, и свежее дыхание обрамляет мою щёку.

— Тебя не хочу! Уходи! — говорю, не поворачиваясь, а он всё стоит, и рук не отнимает. И я уже дрожу, потому что понимаю, что мне без него холодно и пусто. Матвей склоняется ниже и вдыхает мой аромат. Втягивает в себя, зарываясь в мои волосы.

— Неженка, ты же помнишь, мы в ответе за тех, кого приручили, — бормочет он. — Ты в ответе за меня.

— Ничего, справишься, ты уже большой мальчик! — ворчу я, скидывая с себя его руки, и кривлюсь от боли.

— Я без тебя сдохну, — говорит он, садясь на кровать.

— Да я помню, мы это уже проходили, когда ты стоял на коленях, и говорил мне то же самое, а на утро ушёл к ней, — обида выплёскивалась из меня.

— Я был дураком, везде, но в этом я не врал, мне не жить без тебя, поверь! — он сжал мою руку, и только сейчас я почувствовала, что совсем замёрзла.

— Как поверить, Матвей, — взвилась я, стараясь выдернуть свою руку из его хвата, — где начинается правда, а где ложь? Ты сам-то понимаешь?

— Блядь, Люба, ну я же извинился перед тобой, какого хрена ты меня мурыжишь? — заорал он.

— Я не мурыжу тебя! — ответила я тем же. — Я прошу тебя уйти и не приходить!

— И что тебе легче станет от этого? Ты же любишь меня! — Матвей соскочил с места и стал метаться по палате.

— Да именно поэтому мне станет легче, — я почувствовала как к горлу подступил ком, меня затошнило, — я не буду тебя видеть, мне хватает того, что я постоянно сожалею о том что с тобой связалась, и влюбилась по дурости.

Меня непреодолимо затошнило, не найдя ничего подходящего, я соскочила с кровати, но тут же охнула от боли в боку.

— Что ты творишь? — зашипел Матвей, подхватывая меня.

— Отведи меня в туалет, или меня вывернет на тебя, — повисла я на нём.

Он подхватил меня на руки и понёс в туалет, там аккуратно опустил возле раковины.

— Уходи, — прохрипела я, уже чувствуя, как скрутило пищевод.

— Да никуда я не уйду, как ты не поймёшь, — раздраженно гаркнул он, убирая назад мои волосы.

Да и плевать, не до него сейчас. Меня вывернуло, не понятно, правда, чем. Потом ещё раз, и мне полегчало. Он стоял сзади и придерживал меня за талию. Я отдышалась, успокаивая внутренности, и умылась холодной водой.

— Теперь я в туалет хочу, пожалуйста, выйди, — стону я.

— Я буду за дверью, закончишь, позови, не ходи сама, — напутствовал он, выходя за дверь.

Я еле доковыляла до унитаза. Покончив с туалетом, хотела гордо дойти сама до дверей, да только меня так штормило, что я, привалившись к стеночке, стояла, пытаясь собрать все расплывающиеся предметы в кучу.

— Ты закончила? — заглянул Матвей.

— Блядь, Люба, ну сказал же, — он подлетел ко мне, — в следующий раз будешь при мне писать, — пригрозил он, подхватывая меня на руки.

— Не дождёшься, — ворчу я.

Он укладывает меня на кровать, и я облегчённо прикрываю глаза, мир перестаёт вращаться.

— Я схожу за доктором, — говорит он и выходит.

Я остаюсь одна. Тошнота отступает, головокружение тоже. Сил только нет никаких. В палату входят Матвей, за ним врач, загорается яркий свет.

— Ну что случилось? — интересуется врач. — Ваш муж говорит, вас стошнило?

— Кто? — я задохнулась, от возмущения.

— Её стошнило, и головокружение сильное, — ответил за меня Матвей, игнорируя мой гневный крик, и взгляд.

Врач нагнулся надо мной, посмотрел зрачки, открыл рот, помассировал живот.

— Это конечно, типично для сотрясения, но у вас оно не такое сильное, — рассуждал он, — ладно проведём ряд анализов, а вас я попрошу не вставать.

— Но…

— Если в туалет, то есть утка, под кроватью, есть кнопка вызова медсестры, в конце концов, если вы упадёте и ударитесь опять головой, да даже не головой, никому от этого не станет легче, — отчитывал он меня.

— Хорошо, — смиренно выдохнула я.

Врач повернулся к Матвею.

— Прощайтесь с женой, время посещений заканчивается, и вышел.

— Матвей, с чего ты всем рассказываешь, что ты мой муж? — возмутилась я.

— Поговорим об этом завтра, Неженка, — усмехнулся он, — ты же слышала мне пора.

— Не приходи! — злюсь я.

— Я всё равно приду! — упрямо заявляет он, и уходит.

Так и повелось, я не хотела, чтобы он приходил, а он всё равно приходил. Сидел, просто молчал. Или читал мне книги. Новости пересказывал. Действовал на нервы. Порой мы сцеплялись, возвращаясь к животрепещущей теме наших отношений. Я упорно не хотела его прощать. Всё ещё обижаясь на него. Он огрызался, ворчал, матерился вперемешку с сожалениями, и извинениями, всё в духе Матвея.

— Зачем ты это делаешь, — злилась я, — неужели так тяжело оставить меня в покое?

— Слушай, я прекрасно понимаю, что ты обижена. Я просто хочу быть полезным. У меня тоже был сотряс, и я прекрасно помню, как от скуки лез на стену, и не было никого кто бы доставал меня, скрашивая моё одиночество, — он развёл руками состроив самую невинную гримасу на лице.

— А тебя дома не заждались? — съязвила я. — Как ты оправдываешь свои отлучки?

Матвей поменялся в лице. Взгляд потемнел.

— Нет у меня никого кроме тебя, Неженка, — сказал он, хмуро глядя на меня.

— Мне плевать, — с вызовом глянула на него, — и меня, у тебя тоже нет!

Матвей шумно выдохнул, поджал губы.

— А ты быстро Люба, на темную сторону перешла, — его светлые глаза полыхнули болью, так что я пожалела о сказанном, — научилась боль причинять!

— Хорошие были учителя, — буркнула я в ответ, загоняя совестливые и жалостливые позывы. Спрятала глаза, чтобы не рассмотрел он, как я сожалею о сказанном.

Матвей поднялся со стула и шлёпнул на него, книгу, которую пытался читать мне.

— Мне пора. Поправляйся Неженка, — сухо попрощался он.

Я и вовсе отвернулась, потому что стоило бы мне поднять на него взгляд, и я бы попросила бы его не уходить. Не могла я видеть его печальные, несчастные глаза. Не смотря на всё, что он причинил мне, я любила его, и потихоньку сдавалась под его напором.

Наконец на третий день, в палату подселили, ещё одну девушку. Стало не так одиноко. Хотя, положив руку на сердце, скучать мне не приходилось. Не считая ежедневных двухразовых посещений Матвея, ко мне постоянно кто-то приходил. Отец, девушки с работы.

Но вот сегодняшнего посетителя я не ожидала увидеть, посчитав, что моя связь с Матвеем разрушила нашу дружбу, но Алла смотрела, дружелюбно, и даже виновато улыбалась.

— Прости, Кисуля! — залепетала она, присаживаясь рядом, и пристраивая в ногах кровати, небольшой пакет с фруктами. Я, похоже, их скоро возненавижу.

— Сперва, и не знала, что ты в аварию попала, потом Машку успокаивала, — при этих словах, я залилась румянцем. Никогда в жизни не думала, что стану разлучницей, было до ужаса стыдно.

— Успокаивала? — переспросила я.

— Ну да, Матвей порвал с ней в тот же день. Она в прострации вся, — неохотно ответила Алочка. — Ну а потом Матвей позвонил Егору, и так я узнала, что ты в аварию попала, сразу прилетела к тебе.

— Боже, как же мне стыдно, — прошептала я, закрывая лицо руками, представляя бедную блондинку Машу, всю в слезах. — Я не знала Алочка, поверь мне, я не знала, что у него есть кто-то…

— Кисуля, ну это и так понятно, — охотно согласилась Алла, — я и Машке так сказала, что в этой ситуации виноват только Матвей!

— Вы говорили обо мне? — неприятный холодок спустился по спине.

— Ну конечно, — не стала скрывать Алла, — сама понимаешь, ситуация щекотливая.

Она замялась, видимо не желая развивать тему.

— Скажи, лучше Кисуля, когда у вас всё началось-то? — спросила вместо этого Алочка.

А у меня перед глазами так и стояло заплаканной Марии.

— В новый год, — сдавленно ответила я, стараясь сглотнуть ком. Эта реальность опять наваливалась на меня. Пока я нежилась в его объятиях, страдал другой человек, который возможно, до сих пор страдает.

— Ал, скажи, а как сейчас себя чувствует Мария? — я озабоченно посмотрела на подругу.

— Да нормально, всё, Кисуля, не переживай, — растерянно проговорила она, — ну поплакала, ну а что делать, коль он говорит что любит только тебя…

— Любит… — повторила я за ней, перебивая. Я скривилась в усмешке. Знаю я, что он любит, он каждый раз мне повторял, что он любит.

— Ну а дальше, Кисуля, — нетерпеливо напомнила Алочка, о прерванной теме.

— А что дальше? — я выплыла из своих раздумий.

— Вы познакомились у нас на новый год, а потом, когда вы встретились? Как у вас всё закрутилось-то? — задавала она наводящие вопросы.

Я вздохнула, понимая, что не решусь, откровенно рассказать, как у нас всё началось, просто не смогу рассказать подруге, что легла под него, в первый же вечер. И поэтому я рассказала о свидании, опять же опустив все подробности.

— Ну а почему ты мне ничего не рассказывала, — надулась Алочка. — Вот, если бы ты, рассказала мне, я бы тебе сразу бы о нем всю правду раскрыла.

— Да, вначале нечего было рассказывать, а потом, я хотела, но было поздно, — я шмыгнула носом. Эта ситуация убивала меня.

— Кисуля ну ты чего, ну ты же не виновата, — Алочка кинулась меня обнимать. — Ну а сейчас то, что у вас? — спросила она, утирая мои слёзы.

Ответить я не успела. В палату вошел Матвей, с пакетом в руках, и свежими цветами.

Алочка воззрилась на него, он только вздохнул, понимая тему нашего разговора, а я и вовсе отвернулась.

— Привет, Алла, — поздоровался он.

— Привет, Люба — обратился ко мне. Я загнано исподлобья посмотрела на него.

— Мне косточки перемываете? — оскалился он.

— Много чести, — фыркнула Алочка, и перевела на меня взгляд, словно ища поддержки.

— Уходи, Матвей, — глухо проговорила я, подавленная рассказом Алочки.

— Блядь, Люба, — рыкнул он, бросая букет на подоконник, и складывая руки в карманы брюк. Моя соседка, что до этого мирно спала, испуганно подпрыгнула на кровати, уставилась на нас. Но, похоже, Матвею было всё равно, он продолжал в том, же духе.

— Я из кожи вон лезу, итак осознавая, что накосячил перед тобой! Я извинился сто раз! Если бы я знал, что так выйдет, я никогда бы не причини тебе боли! Но не могу я отмотать все назад. Делаю, что могу! А ты заладила, уходи, да уходи!

Крылья его носа трепетали, по скулам ходили желваки, он хмуро смотрел на меня, поджав губы.

Алла, присмирев, смотрела то на него, то на меня. Он не обращая ни на кого внимания, подошел ко мне.

— Если не нужен тебе, — сдавленно произнёс он, — уйду, больше не вернусь!

Я смотрела на него, чувствуя его аромат, и тепло его тела. Он заглядывал в глаза, силясь рассмотреть мою реакцию на его слова. Боялся, я видела, моего ответа. Я и сама его боялась, но искажённое слезами лицо Марии стояло перед глазами.

— Уходи, — проговорила почти одними губами. Так больно, словно сшиты они были.

Он сморгнул, надежда во взгляде тут же сменилась холодом, светло серых, нереально проницательных глаз.

Он отстранился.

— Я понял тебя! — проговорил он, и быстро вышел.

А я словно застыла. Не помню дальше ничего. Вроде и диалог вела с Алой, что утешала меня, а сама осталась в том моменте, когда он смотрит на меня, давая выбрать, наконец. И я выбираю. Неправильно, больно, противоестественно. Не может правильное решение, настолько терзать израненную душу, не давать покоя. Боже, что же я наделала? Вернись! Вернись!

— Любовь Эдуардовна, пришли результаты ваших анализов, — на пятый день, с утра заглянул доктор. Я уже потихоньку вставала, несмотря на боль в боку. Голова кружилась, но не сильно.

Я присела на кровати, подтянув выше подушку.

— Всё оказалось довольно прозаично, — улыбнулся он, — спешу вас поздравить, вы беременны.

— Что? — мои глаза полезли на лоб. — Этого не может быть!

— Почему это? — удивился доктор.

— Да потому что, мы предохранялись, — выпалила я.

— Сто процентов ни даёт не один способ предохранения, кроме вазэктомии, остальные методы контрацепции, верны лишь на девяносто девять, и девять процентов, — ответил на это врач.

— Это какая-то ошибка, — растерянно прошептала я.

— Здесь не может быть ни какой ошибки, уровень гормона ХГЧ, показывает, что именно беременность виной вашей тошноты, и головокружений, но срок ещё совсем маленький, где-то неделя, может чуть больше. Посоветуйтесь с мужем, и если беременность нежелательна, лучше сейчас принять решение о её прерывании, но должен предупредить, это может повлечь за собой необратимые последствия. Да и по этому вопросу лучше обратится к гинекологу.

Я сидела словно, громом поражённая. Я никак не могла осмыслить эту новость. Во мне ещё теплилась надежда, что это всё ошибка. В расчетах, в анализах, человеческая. Не может этого быть! Или? В последний раз, всё было настолько сказочно, я даже отключилась на мгновение, потерявшись в этих невероятных ощущениях, растворилась в крепких мужских руках, просто зависла в райском мире, купаясь в теплоте и ласке…

Осознание приходило тяжело и трудно. Я никак не могла свыкнуться с этой мыслью. Не ожидала я такого. Слишком о многом сразу предстояло задуматься. Ребёнок, это же целая вселенная. Эта же изменит мою жизнь на корню. Об аборте думать не хотелось, хоть и возникали такие мысли. Они как черное облако вползали в сознание. Настроение сразу портилось, и как только я отгоняла их, становилось легче.

Я должна сообщить, наверное, ему. Вот только, как он и обещал, больше не приходит.

И в течение десяти дней, оставшихся до выписки, я теряюсь в своих ощущениях, меняю решения, оставляю всё на самотёк, и снова, подстёгиваю себя, быть сильной и решительной. И первым пунктом для этого стоит сообщение о беременности Матвею.

12

Матвей знал, что сегодня выписывают Любу, и неимоверным усилием, удержал себя на работе. Он вообще, старался больше не думать о ней, не вспоминать. Работал почти сутками напролёт, Славян был так рад, нежданным отгулам, а для Матвея, это было единственным спасением, и то не очень-то помогало. По вечерам ходил в спортзал, тренировался до изнеможения, чтобы рухнуть на диван без снов. Но как не крути, Неженка въелась под кожу, текла по венам, забила своим ароматом все рецепторы.

И он страдал.

Тихо злясь на себя, и срываясь на остальных. Сука! Она все внутренности его наизнанку вынула.

Ему казалось, что всё у них начало налаживаться, до того момента, пока не появилась Алка, что она там напела Любе, не понятно, хотя и можно догадаться, но после этого, её словно подменили. И все разрушенные им, с таким трудом бастионы, её укреплений, снова выросли, да ещё и в несколько рядов. Не думал он, что прогонит его. Видел, по глазам, что металась, вот только даже голос не дрогнул её. Блядь, неужели он так противен ей. Ведь он всегда думал только о ней, даже ещё не подозревая, что она уже владеет его душой. Да был наглым, грубым, порой бесцеремонным, но она же отзывалась именно на такое. Принимала его таким. Почему сейчас ей так тяжело принять и эту часть его. Легче разорвать их союз, нежели признаться себе, что она так же порочна, как и он?

Он почти окончательно перевез свои вещи к матери, не встретив ни разу Машку.

Потом забрал со штраф-стоянки Любину машину, оставил возле её дома. Не потому что хотел ей показать какой он молодец, это ему, похоже, никогда не удастся, просто он мог, и он это сделал.

Матвей смирился. Да, он смирился. Надо жить дальше. Зажать все свои грёбаные чувства и жить дальше. Не сошёлся же свет клином на ней. Только, он знал, что сошёлся.

За всеми этими тяжёлыми днями, наполненными тонной работы, пришло приглашение на презентацию книги, из издательства. Сперва он хотел послать их подальше, но потом решил все, же посетить это мероприятие, тем более, они очень настаивали. Присутствие генерального директора одной из крупнейшей сети спортивных залов должно было привлечь, больше народу, а это реклама, и деньги. А ещё он надеялся увидеть её. Как блядь, кисейная барышня, надеялся, что Неженка будет на этой презентации, чтобы хоть краем глаза посмотреть на неё. Разбередить старые раны, которые только-только покрылись корочкой.

Народу было до хрена. Издательство постаралось. Матвей даже не отслеживал, что они там делали. Дал добро на все их действия, забив на это. А они постарались. Среди модных и новых тренажеров, стояли стойки с презентуемой книгой. В центре разместили круглый бар. Несмотря что тема вечера была здоровое питание и спорт, народ всё равно выпивал. Всюду сновали проворные официанты, разнося напитки, и какие-то закуски. Матвей подошёл к бару, заказал вискаря, настроение как раз было таким, только его и пить.

В разгар вечеринки приехал сам автор. Тут же пошли овации, представления. Матвей узнал Волчанского, с ним была незнакомая светловолосая девушка. Они все втроём были в самой гуще событий, Матвей же практически не выходил из своего закутка, прислонившись к стенке, и попивая вискарь. Блядь, по ходу он сегодня напьётся, и тогда точно завалится к Неженке. Будет валяться в ногах, как самая паршивая собака, и молить, чтобы она его приняла. Эти мысли заставили его отставить бокал.

Ну, на хрен!

Он прошелся вдоль толпы, плотным кольцом окружившую автора и издателя. Подошёл к стойке с книгами, и ради интереса, повертел в руках книгу, когда вдруг, его позвали на импровизированную сцену, с целью поблагодарить за предоставление новейшего спортивного зала.

Матвей натянул улыбку, и прошел сквозь толпу. Сказал пару слов, и отдал микрофон Волчанскому, который соловьём распевался, в его честь. Матвей скользнул взглядом по толпе, и запнулся, увидев знакомую фигурку. Люба стояла почти в тени. Разговаривала с кем-то из персонала, по лицу было видно, что давала наставления. На ней была приталенная белая блузка, и облегающие брюки, черные туфли, на высоком каблуке. Она была неброская, простая, но такая элегантная. Не купалась в лучах софитов, хотя Матвей знал, что всё это мероприятие, её заслуга. Нет, она скромно пряталась за кулисами, отказавшись от главной роли, и всё из-за него.

Он спустился и направился к ней, стараясь не терять её из вида. А она не стояла на месте. То официанта поймает, поправит тому галстук, то подойдёт к стойке, расставит книги. Матвей ловил каждое её движение, каждый взмах руки, трепет ресниц. Он как одержимый видел только её. Видел и понимал, что теперь не сможет остановиться. А надо. Надо пройти мимо, не бередить свежие раны.

Ни ей, ни себе.

Но как, это сделать, если он уже улавливает её аромат. Сладкий, манящий. Он уже чувствует на ладонях тепло её кожи. В его душе всё встрепенулась ей навстречу. И это был не низменный отклик тела. Он словно долго шел по пустыне, и наконец, нашёл оазис. Спасительную воду. К которой не притронуться. Не напиться. Возле которой, он и умрёт.

Люба замечает движение и поворачивается к нему. В зелёных глазах, рождаются и гаснут искорки радости. Отросшие темные, вьющиеся пряди обрамляют лицо. Она тут же закусывает губу, от досады.

— Не ожидала, смотрю, — ворчит Матвей, — могу уйти.

— Привет, — Люба слабо улыбается в ответ, убирая с лица волосы, — вообще-то ожидала…

— И надеялась избежать, — досказывает за неё Матвей.

— Что? — нахмурилась она. — Нет. Перестань договаривать за меня!

— Как ты себя чувствуешь? — спросил Матвей, ловко смахивая с подноса пробегающего официанта, бокал с виски.

— Всё в порядке, спасибо! — она даже улыбается ему. Вымучено и не смело.

— Ладно, Люба, — сдаётся Матвей, — не буду тебя мучить, можешь просто уйти, — говорит через боль, но смотреть, как она заставляет себя вести с ним диалог, ещё гаже. Матвей отворачивается, утверждаясь в мысли, что всё же напьётся, так хреново ему, от этой встречи. От сознания того, что она остыла, и не осталось даже маленькой искорки, которую можно было раздуть.

Её маленькая ладонь ложиться на его локоть, и он смотрит сперва, на неё, как на аномалию, не веря, что всё это действительно происходит. Потом он медленно разворачивается, озадаченно уставившись на Любу.

— Решила сменить гнев на милость? — горько усмехается он, и она тут же одёргивает руку.

— Матвей, — говорит таким тоном, словно с ребёнком нерадивым разговаривает, — перестань, прошу!

— Перестал, — отзывается он, и отворачивается, смотреть не может больше на неё.

Она обходит, и встаёт перед ним.

— Я сейчас очень занята, но если бы ты меня, подождал… После, мы могли бы поговорить? — спрашивает она, нервно заламывая руки.

— Поговорить? — насмешливо переспросил он. — О чем ещё мы можем поговорить? Обсудить ещё раз, какой я козёл, посмел запятнать твою честь?

Матвей бесился всё больше, и сам не понимал, от чего.

Может потому что она в отличие от него живёт дальше? Может от того что она смелее его, стремится быть выше обид, и спокойно разговаривает? А может всё вместе. А он не мог. Увидел её, и руки зазудели, так захотелось дотронуться, погладить нежный стан, прижать к себе, смять в объятиях.

— Прекрасно выглядишь, Неженка! — пропустил он мимо ушей её лепет. — Ты тут одна? Или есть более достойный?

Он оглянулся, рассматривая вокруг людей.

— Я одна, — ответила Люба.

Блядь, и это было такое облегчение.

— Нам надо поговорить, — опять настаивает она.

— Говорим вроде, — глухо сказал он, стараясь подавить свои эмоции.

— Не здесь, и не сейчас — напряглась Люба, — подождёшь меня? — она робко взглянула на него.

Да он, готов ради неё в лепёшку расшибиться, не то, что подождать.

— И пожалуйста, не пей, — наставляет на последок, и уходит.

И Матвей не пьёт, и ждёт, пока кончится эта бесконечная вечеринка. Ходит мимо гостей, ведёт какую-то беседу, а в голове только мысли о ней, и о том разговоре, что ему обещан.

О чем, интересно?

Расставить все точки над «и». Да и так, вроде понятно всё, чего уже мусолить. Он козел, она ангел во плоти. Он предал, она не простила. Разошлись, живём дальше. Ну, вернее, кто как, а вот Матвей пытается хотя бы час не думать о ней. Не всегда получается. Да и зажгла она в нём опасную надежду, на воссоединение. И понимал он, что зря это, да только пустила уже ростки она в его истерзанное сердце, и теперь только утверждала там позиции.

Он сидел в дальнем углу, наблюдая, как народ покидает зал.

Люба отдавала короткие распоряжения, на её лице отчётливо читалась усталость. Потом к ней подошёл Волчанский, пожал руку, поулыбался, и похлопал по плечу. Ну, ещё бы такую работу провернуть, а лавры другой заберет.

— Я не понимаю Неженка, как ты стала руководителем отдела, с таким отсутствием честолюбия, — разворчался Матвей, когда она подошла к нему, наконец, освободившись.

— Не начинай, и так тошно, — раздражённо проговорила она, и устало опустилась рядом, вытянула ноги, скинув туфли.

Зал потихоньку пустел. Мелькали только официанты, и работники клиниговой службы. Они, молча, сидели, наблюдая за ними.

— Ну, давай скажи, что в этом я тоже виноват, — скучающим тоном продолжил Матвей, — из-за меня ты отказалась от этого проекта…

Она повернулась к нему, и он замолк.

В её глазах было столько боли, что дальнейший сарказм просто застрял у него в глотке.

Да он виноват! Виноват, сука! Но как, же он хотел, всё исправить, чтобы не было больше этой тоски и печали в её взгляде. Матвей и сам не понял, как это произошло, просто хотел её утешить, но вдруг осознал, что крепко обнимает её, и целует. Пробует, как в первый раз её на вкус, со всей страстью и пылом, что так долго копился внутри. Сжимал, тонкие плечи, и тянул на себя, словно осушить хотел до самого дна.

И она поддавалась, отвечала, зарывшись пальчиками в его волосы, и прижавшись к нему, тихо постанывала ему прямо в губы.

— Прости, прости, Люба, — опомнился он, понимая, что натиск, спугнёт её. — Я порото так соскучился по тебе!

Она опустила раскрасневшееся лицо, и перевела дух, медленно скользя руками с его плеч.

— Матвей, я беременна, — тихо говорит она, и он ещё не совсем понимает значения слов.

— Что? — не верит он. — Я… От меня?

Она поднимает на него негодующий взгляд, ей даже говорить ничего не надо, он понимает, что сморозил глупость.

— Подожди, не злись, — хватает он её за руку, — объясни всё по порядку.

Люба руки не отнимает, но старается не смотреть на него.

— В больнице сделали анализы, когда ты настоял, помнишь, а потом выяснилось… Уже почти месяц… Не знала, как сказать, ты ведь ушёл…

— Ты просила, я ушёл, — не удержался он.

— Да, — вздохнула она, — я просила, но тогда я не знала…

— Ты оставишь его? — Матвей пытается заглянуть в её глаза. Он слегка растерян от такой новости, но где-то на задворках циничной души появляется тихая радость.

— Я? Конечно, — кивает Люба, — конечно, я оставлю ребёнка.

А потом набирает больше воздуха в лёгкие, и смотрит пытливо на него.

— А ты хочешь этого ребёнка?

Матвей сгребает её в объятия.

— Блядь, Люба, — горячо шепчет он ей в макушку, — если ты примешь меня назад, если простишь меня, я сделаю тебе, хоть ещё десятерых, и всех вас буду любить!

— Сам десятерых рожай, — ворчит она, удобно устроившись в его руках, — мне сперва с одним надо справиться!

— Неженка, ты простила меня? — он поднимает её лицо за подбородок, вглядываясь в зелёные глаза.

— Простила, но прошу, не делай больше так, — проникновенно говорит она, — я не смогу пережить это снова.

— Обещаю, — тихо говорит он, склоняясь к её губам, — я люблю тебя!

— Я тоже люблю тебя! — успевает ответить она, прежде чем он снова накрывает её губы своими, уже не сдерживая страсти, целует, поглощает, вбирает, вкус, который навсегда останется с ним.

Их отвлекает растерянное покашливание. Матвей нехотя отрывается от Неженки и рычит, на долговязого парня из клиниговой службы, что посмел их прервать. Люба, краснея, смеётся, и прерывает речь Матвея, о том, что парню нужно пойти в дальний пеший поход. Подхватывает его под руку, и уводит.

Эпилог

За окном занимается рассвет, и как назло сегодня на работу. И не отвертеться. Сегодня встреча за встречей, и если все их переносить, в общем, как сказал бы Матвей, пиздец.

Но я всё равно потягиваюсь в кровати, и снова сворачиваюсь под одеялом калачиком. Не хочу вставать, не хочу нарушать этот идеальный мирок, пропитанный его ароматом, и теплом. Не хочу расставаться с ним на целый день.

— Ну, это наглость, Неженка, — в комнату входит Матвей, в фартуке, на голое тело, — выгнала меня готовить завтрак, а сама дрыхнешь? Как это называется?

Я выглянула из под одеяла. Скользнула взглядом по широким плечам и крепкому животу, по месту, что прикрывал мой цветастый фартук.

— Накажи меня за это! — захихикала я, и спряталась обратно.

— Что? Развратница! — рассмеялся Матвей и откинул одеяло, обдав меня холодным воздухом. Кожа тут же покрылась мурашками. Соски на груди сжались в твердые бусинки.

— Холодов, мне холодно! — скаламбурила я, сладко потянулась, растягивая обнажённое тело.

Глаза Матвея потемнели, прошлись по самым соблазнительным кусочкам, вернулись к моему лицу.

— Так мне наказать тебя или согреть? — спросил он, развязывая фартук.

— А это сильно отличается? — выгнула бровь.

— Отличается, — пообещал Матвей, и подтянул меня за лодыжки. — Лично я за наказание, — добавил он, и поднял меня за руки, а потом, надавив на плечи, поставил на колени, перед своим вздыбленным членом.

— Матвей… — покраснела я, поднимая на него взгляд.

— И без слов, Неженка, ты наказана, — он откинул назад пряди моих волос, и крепко сжав на затылке, толкнулся вперед.

Я уперлась руками в его бёдра, и раскрыла губы, медленно вбирая его член в рот. Его пальцы тут же вздрогнули, и я посмотрела вверх. Матвей прикрыл глаза, и сцепил зубы. Резко выдохнул. И я продолжила, исполнять своё наказание. Старательно насаживаясь на его член, скользила языком по упругой плоти, чувствуя, как головка упирается мне в нёбо. Я придерживала его у основания, массируя рукой, и вскоре Матвей, начал двигать бёдрами, резче, и глубже проникая в мой рот. Вначале для меня это была чисто механическая работа, но когда я услышала его участившееся дыхание, и низкий рык, я поняла, что меня проняло. Внизу живота запульсировало. Желание скручивалось в тугой узел. Телу хотелось разрядки. Хотелось, так же как и Матвею, получить своё удовольствие. И даже бурная ночь, не остудила меня. Я хотела ещё. Сейчас. Я заёрзала, и с надеждой посмотрела на него. Он наслаждался минетом, запрокинув голову, удерживая меня за волосы. И эта картина тоже была ужасно возбуждающей. Я снова заерзала и застонала от нетерпения.

— Что такое, Неженка? — глянул он на меня, и оттянул от себя.

— Матвей, прошу! — поднимаясь на ноги, пробормотала опухшими губами. — Теперь согрей меня!

Он без слов накрыл мой рот поцелуем, и я, встав на цыпочки, обняла его за шею, прижалась к горячей коже.

— Давай на кроватку, — подтолкнул он меня, — не будем рисковать!

— Не хочу на кроватку, — запротестовала я, подтянулась, и обвила его талию ногами.

Матвей как узнал о моей беременности, так теперь, всякий раз занимаясь со мной любовью, исключал всякие риски. Только на кроватке, только миссионерская поза, никаких экспериментов. И как не пыталась я его убедить, что мне ничего не угрожает, он ничего не слушал. А сейчас видимо я распалила его, потому что он не стал сопротивляться, прижал меня к стене, и наконец, вошел в меня. Я застонала от наслаждения. Заёрзала, требуя продолжения. Требуя быстрых, жёстких толчков.

— Хочу тебя! — стонала я, прямо в его губы. — Как я хочу тебя!

— Моя! Моя Неженка! — отзывался он, низко хрипя, обрамляя моё плечо, горячим дыханием. Он вбивался в меня, рождая нарастающий восторг. Я впилась в его исцарапанные плечи, и, не стесняясь, кричала. Чувствуя, как он наполняет меня и растягивает. И каждый раз остаётся там навечно. Въедаясь под кожу. Растворяясь в крови. Укрепляется. Укореняется. Переплетается со мной.

— Я люблю тебя, Неженка! — шепчет он, когда я подрагиваю от экстаза.

— Я люблю тебя, Матвей, — отзываюсь я, обмякая в его руках.

* * *

— Да ты можешь посидеть, хоть минуту спокойно! — заворчала мама, глядя, как Матвей ходит из стороны в сторону, по приёмному отделению. Собрались все, и Любин отец, и Гореловы подкатили, мама. Все вызвались, поддержат его, в ожидании первенца.

Любу увезли ещё неделю назад, но только сегодня от неё пришло, что она рожает, и Матвей сорвался в больницу, непонятно зачем, просто так переволновался, что не смог бы сидеть дома, или на работе. Потом позвонила мама, сказал ей, она позвонила отцу Любы. Егор позвонил сам, и Холод поделился с ним новостью. Примчалась эта группа поддержки. Гореловы ещё и шампанского захватили шаров, цветов. Было веселее, чем на их свадьбе, блядь.

Тогда Люба наотрез отказалась, от всякого пышного празднества. Да и шестой месяц беременности, не до плясок. Тихо расписались, позвали её отца, да его маму в ресторан. И вот так тихо и спокойно, Неженка стала Холодовой. Стала его. В тот день он был счастлив, как никогда. Просто сидел и смотрел на неё. На округлившуюся фигурку. Мягкую, плавную, нежную. Смотрел. Впитывал этот момент, и не мог понять, за что ему в жизни так повезло. Что он такого совершил, что она досталась ему, да ещё и простила все его косяки. Приняла его сумасбродный характер.

А сейчас он ходил взад и вперед. Шел уже пятый час. И все говорили, что это вполне нормально для первых родов. Но это не помогало успокоиться. Егор даже предложил выпить, но Матвей, намеривался подняться в палату, и отказался.

А ещё через два часа вышла, наконец, медсестра.

— Поздравляю, вас! У вас сын! Три пятьсот, пятьдесят четыре сантиметра!

И Матвей от счастья так сжал бедную женщину, что она заверещала, а он отпустил её и расцеловал её в щёки. Потом расцеловал всех. Гор уже откупорил шампанское, опрокидывая его прямо из горла.

Поднялись в тихий коридор. Его провели в палату.

Люба тихо лежала на кровати. Не понятно толи спала, толи прикрыла от усталости глаза. Матвей не стал её беспокоить. Рядом в кювете, лежал сопящий комочек. Матвей склонился над ним. Маленькое красное личико. Носик кнопкой, тоненькие губки. Весь сморщенный. И… сука, такой красивый. Реально, красивее его он не видел никого.

— Привет, бандит! — шепнул он. — Я так тебя ждал!

Малыш только причмокнул.

— Матвей, — послышался Любин голос.

Он повернулся к ней, и, наклонившись, поцеловал в губы.

— По-моему ты прекрасно справилась, Неженка, — прошептал он, гладя её лицо, рассматривая усталые черты.

— Я орала, как сумасшедшая, — призналась она, — это очень больно!

— Ты мой боец, — он ласково заправил прядь волос за ухо, — самая смелая и сильная!

— Спасибо, — она смущенно улыбнулась, и, поймав его руку, поцеловала пальцы.

— Там внизу, собрались все! Празднуют! — улыбнулся Матвей.

— Передай им всем привет, — она тоже улыбнулась.

— Я пойду, а ты отдыхай, — Матвей бережно подтянул её одеяло.

— Подожди, — Люба поймала его руку, — назови сына.

Они так и не выбрали имя. Просто не сошлись на чём-то одном, и замяли эту тему. Любе нравилось имя Дмитрий, Матвей настаивал на Александре. И вот сейчас она как всегда уступает ему.

— Дмитрий, — решается Матвей, — Дмитрий Матвеевич Холодов, но за это ты родишь мне ещё дочку!

— Тиран, — улыбается Люба, и протягивает к нему руки. Он склоняется и целует подставленные губы.

— Я люблю, тебя Неженка!

* * *

Я, наверное, в сотый раз, посмотрела на телефон, но он безмолвствовал. Матвей тихо зарычал, но смолчал.

Я беспокоилась.

Я переживала. Никогда ещё, за три года я не оставляла сына так надолго. И пусть там целая армия нянек, папа, мама Матвея, и даже сиделка Галя, я всё равно переживала, и находила себе места.

Тем более в Новый год!

Мы вышли из такси, Матвей подхватил чемоданы, расплатился с таксистом.

Народу была так много, словно все решили мигрировать из страны, на праздники.

Пока проходили контроль и таможню, я немного отвлеклась, но как только замерли в зале ожидания, тревога и тоска снова поглотили меня.

— Люба, прекращай! — бурчит Матвей, видя, как я напряжена. — Он уже взрослый, и вполне может побыть без родителей пару дней, тем более что там кого только нет, чтобы за ним присмотреть.

Я недовольно посмотрела на мужа.

— Я понимаю, но…

— «Но» оставляем здесь, — командует Матвей, и сгребает меня в объятия, крепко прижимает к себе, — с «но» в Париж не пускают, — бормочет он мне на ухо, и прикусывает мочку.

Я вздрагиваю и заливаюсь краской. На нас поглядывают люди, но когда это мешало Матвею.

— Просто расслабься, и перестань уже смотреть на этот грёбаный телефон, — продолжает он свои увещевания.

Я погладила его по щеке, и чмокнула в щеку, чтобы успокоить.

— Хорошо, — вздохнула я.

И вправду, у Димки там столько нянек.

Ему хорошо. Он там как сыр в масле катается. Помимо всей родни, Деда Мороза пригласили, с кучей подарков. А я переживу, разлуку с сыном. Если с ума не сойду от тоски и тревоги.

Мои глаза наполнились слезами, и я постаралась их смахнуть незаметно от Матвея. Но он, видя, как я замялась, повернул моё лицо к себе, хмуро разглядывая меня.

— Всё, Неженка я сдаюсь, — выдал он, пожимая плечами, — поехали домой. Я не могу, когда ты плачешь!

— Нет, нет, — я быстро вытерла глаза, ругая себя за несдержанность. Он мне такой сюрприз устроил. Особенно после того, как я возмущалась, что погрязла в домашнем быте. И вот Матвей, вспомнил давнишнее обещание, решил отвезти меня в Париж на выходные, подгадав к нашей годовщине, которая выпадает на новый год. А я…

— Матвей, я обещаю, что больше никаких слёз, и беспокойства!

Он обиженно насупился. Я понимала его. Он считал, да это так и было, что делает меня счастливой этой поездкой, а я словно неадекватная мамаша, не могла переключиться.

Теперь уже я обняла его.

— Ну, прости, я правда, очень тебе благодарна за эту поездку, — зарылась носом на его груди, вдыхая аромат лаванды.

— Да ещё никуда и не уехали, — ворчит он, впрочем, обнимая меня.

— Ну, перестань злиться, — я подняла лицо, силясь понять, насколько уязвила мужа своим поведением. — Можешь меня наказать за это, — уже тихо добавляю, зная, что заливаюсь краской.

Он усмехается.

— Да ты даже не сомневайся, Неженка! Спать тебе не придётся! — отвечает он на это, и чмокает меня в губы.

Матвей остаётся собой. А у меня от этого обещания мурашки побежали по телу. Картинки замелькали, и внизу живота скрутилась тугая пружина. Вот казалось бы, женаты мы уже три года. Вроде и не срок, но всё же. А каждый раз, как в первый раз. Какая бы замученная я не была, как бы ни выглядела. С синяками под глазами от недосыпа, с небритыми ногами, в растянутой футболке, он хотел меня, и ему было мало. Каждый раз он брал меня, словно я самая невероятная женщина в мире. Словно это я снизошла до него, и оказала милость. Хотя я и сама сгорала от желания, стоило ему только прикоснуться ко мне, и окинуть потемневшим взглядом. Каждый раз возносил на вершину восторга. И благодаря ему, я себя таковой ощущала. Самой красивой и желанной.

Дальше был четырех часовой перелёт, регистрация в аэропорту, поездка по праздничному Парижу в отель. Я, честно говоря, вымоталась, но с таким восторгом разглядывала разряженные улицы, яркие огни, на совсем не заснеженных улицах.

Париж поражал своей архитектурой, утончённостью, и красотой.

Меня переполняли эмоции, и я то и дело сжимала пальцы Матвея, когда мы проезжали очередной шедевр французской архитектуры, или украшенную огнями улицу.

Но когда мы плотно отужинали в номере, я сама того не заметила, как уснула. Просто провалилась в сон. А очнулась уже, когда над Парижем занимался рассвет. И пусть вид из нашего номера, выходил не на Эйфелеву башню, но наблюдать, как Париж озаряет предрассветное солнце, было просто умопомрачительно, и уж точно это останется в моей памяти навсегда.

На мою талию легли большие теплые ладони, и я откинулась на грудь Матвея, обняла его за руки.

— Спасибо, любимый! — тихо сказала я.

— За что? — хрипло поинтересовался он.

— За это, — я кивнула, в окно, с восторгом наблюдая золотое зарево, которое затягивало небо, разгоняя тьму.

— Прости, я вчера заснула! — повинилась я.

— Неженка, я, конечно, хочу тебя, всегда и везде, но я, же не изверг, в конце концов! — заворчал он.

Я развернулась к нему.

— Да просто признай, что ты тоже заснул, как и я!

— Да почти следом за тобой, — рассмеялся он.

Я потянулась к нему, и поцеловала теплые губы, чувствуя, как по телу разливается приятное тепло.

— У меня тоже для тебя есть сюрприз, — промурлыкала я, когда мы всё так же стоя у окна, никак не могли нацеловаться, а руки Матвея уже проникли везде

— М-м-м? — заинтересованно промычал он, целуя мою шею, и подталкивая меня к подоконнику.

— Ты же хотел дочку, вот будем надеяться, что в этот раз будет дочь, — улыбнулась я, наблюдая его реакцию. Он остановился и поднял на меня затуманенный взгляд.

— Ты?

— Да уже почти месяц, не хотела говорить преждевременно! Так что с годовщиной, и с наступающим!

Он вдруг скользнул на колени и обнял меня за бедра, и поцеловал в живот.

— У нас будет маленькая Неженка, — промурлыкал он, и потерся носом о ещё плоский живот.

А потом была встреча нового года на Елисейских полях, роскошный ужин в ресторане и два незабываемых дня, наполненных любовью, страстью и восторгом, которые, я уверена, растянутся на всю жизнь.