Немного солнца для Скарлетт

Глава 2 Высота

Есть на земле просто сказочные места. И объяснить их магию лишь красотой невозможно. Это, скорее всего, сочетание неба, воды, горизонта и настроения, с которым смотришь на окружающий мир.

Анна стояла на балконе. Вода плескалась у кромки берега, а берег подступал к желтоватому фасаду старого здания. Этот дом, с двумя террасами, с плоской черепичной крышей, с узкими лестницами, спускавшимися вниз, к воде, когда-то принадлежал епископу. «Когда-то» – это очень давно, в семнадцатом веке. Но с тех пор дом называли Домом прелата. Муж Анны это место выбрал не случайно – дом был удобен, как все, что строили в те времена, когда жилище было и крепостью, и воплощением амбиций. От каменных полов веяло прохладой, только солнечные квадраты окон, которые ложились на плитки неправильными четырехугольниками, были обжигающими. В холодное время года и по вечерам дом согревался печами и каминами. Впрочем, последним владельцам надоела романтика прошлого, и они обустроили дом, обновив все коммуникации и снабдив его необходимой бытовой техникой. Еще этот дом был хорош тем, что выходил к воде, имел свой маленький пляж и был закрыт от посторонних взглядов небольшими утесами, выступающими в море.

Анна немного удивилась выбору мужа. Она любила шум города, тусовку, мелькание знакомых лиц и будоражащее чувство соперничества, которое так свойственно миру кино. А кинофестивали в этом смысле предоставляли массу развлечений. Анна удивилась выбору мужа, потому что тот обычно учитывал ее пожелания. Но в этот год они поселились в Доме прелата.

– Так надо. В этот раз мы не будем мелькать. В этот раз мы будем в стороне – нужна интрига. Мы ее создадим.

Гроув подошел к участию в фестивале так, словно он планировал сложную финансовую операцию. Полугодичной давности разговор с членом фестивального оргкомитета возымел свое действие. Муж Анны рассчитал все правильно, не обратив внимания на колкости, которые услышал в адрес жены. Совершив сделку с самолюбием, он все же добился своего, и фильм о любви сорокалетней женщины и молодого адвоката был включен в основную конкурсную программу. Гроув, дождавшись этого решения, принялся за рекламную кампанию. Он призвал к себе Майлза и объявил ему:

– Стив, я делаю ставку на этот фильм. Я хочу, чтобы это был успех. А успех – это прежде всего результат грамотного маркетинга.

Майлз усмехнулся:

– Чем же я могу быть полезен?

– Молчанием. Прошу вас, не давайте интервью, не обсуждайте фильм и его участие в фестивале. Постарайтесь держаться в тени.

– Вы же знаете, это не по моей части. Я никогда не лезу в газеты, журналы и на телевидение.

– Знаю, потому и выбрал вас, когда мне в руки попался тот сценарий. У меня на этот фильм определенные виды. Я хочу, чтобы Анна ушла из кино. Но уйти она должна громко. На гребне успеха. Моя задача – его обеспечить.

– Это не мое дело, но Анна еще молода. Ей играть и играть. И по моему мнению, она входит в самую лучшую свою пору. Съемки в Европе пошли на пользу. Она избавилась от некоторых американских игровых стандартов.

– Это не Европа. Это ваша заслуга. Это ваша требовательность и ваша идея играть на улицах. Я уже вас благодарил за фильм. И сейчас хочу сказать «спасибо» еще раз. Но прошу, соблюдайте мое требование. У меня есть план.

– Договорились. Однако подумайте о жене. Она отличная актриса.

– Она может быть еще отличной матерью, – Гроув улыбнулся, – но это между нами. Она об этом, по-моему, не догадывается.

– Я нем как рыба. – Майлз развел руками, а про себя подумал, что за все время в кино ни разу не встречал такую странную пару, как эти Гроувы.

И вот Гроувы приехали за несколько дней до открытия фестиваля и поселились не в огромном, респектабельном, неудобном и страшно дорогом отеле, а здесь, в этом небольшом доме, в пяти километрах от города. Они здесь были вдвоем, не считая привратника и двух женщин, которые приезжали каждый день готовить и убирать. Гроув оставил свои дела и решил, что весь фестиваль будет вместе с женой.

– Дорогой, я тебя не узнаю. – Она действительно была удивлена поведением мужа.

– Я сам себя не узнаю. – Тот улыбнулся. – Мне важно, чтобы этот фильм победил.

– Дорогой, у нас заканчиваются деньги? – рассмеялась Анна. – И вся надежда на прокат?

– Нет, деньги у нас не заканчиваются. Просто я хочу, чтобы ты победила. Мне необходимо, чтобы ты победила.

– Я люблю тебя, Гроув. Что бы ты ни думал по этому поводу.

Анна улыбнулась мужу. «Ты меня не любишь, но нам вместе хорошо. Мы вместе не только команда, мы – соратники. А это, пожалуй, важнее, чем любовь. Но я хочу детей. А потому…» – думал Гроув.

– Анна, никуда не уезжай из дома до начала фестиваля. Не удивляйся, если здесь появятся журналисты и фотографы. Делай вид, что не догадываешься об их присутствии. Одним словом, ты уединилась, потому что тебе есть что скрывать.

– Поняла, – кивнула Анна. Она доверяла мужу.

Сейчас она стояла на балконе и прикидывала, сколько же фотографов на той маленькой яхте, которая уже битый час дрейфует у входа в их заливчик.

«Ну что ж, придется изображать затворницу». Анна прикурила сигарету, уселась в небольшое кресло и прикрылась пледом. Весенний воздух пах цветущей мимозой и был по-утреннему свеж. Анна еще какое-то время смотрела на море, потом погасила сигарету и взяла в руки журнал. Но читать ей не хотелось, ей хотелось закрыться от объективов.

«Дорогая, дай им возможность последить за тобой. Пусть охотятся на тебя. Но дом не покидай, оставайся только на виду. Интерес надо поддерживать», – наставлял жену Гроув. И Анна каждое уторо сидела на этом маленьком, залитом солнце балкончике, но лицо ее было скрыто очками и развернутым журналом. «Посижу немного и уйду в комнаты», – думала она, но, как только она закрывалась журналом, она начинала думать о том, что уже давно ей не давало покоя. Она думала о своей любви к Дику Чемнизу.

Когда-то любовь проверяли временем и расстояниями. Любовь проверяли путешествиями, лечениями на водах и экспедициями в горы. В наше время так стало просто преодолевать километры, а время предстает донельзя сжатой пружиной, что испытать чувства стало совершенно невозможно. Географическая доступность и относительно дешевые билеты – вот причина необдуманных, импульсивных поступков. Анна сыграла равнодушие на съемках фильма. Анна с превосходством смотрела на всех, кто ожидал романтической развязки и потирал руки в предвкушении семейной драмы. Анна доказала, что она профессионал, но Анна не смогла заглушить в себе любовь. Она по-своему любила и уважала мужа, но страсть, в которую превратилось увлечение, не отступала, и чем увереннее Анна играла равнодушие, тем изнурительнее была ее внутренняя борьба.

Закончились съемки, Гроува держали в Париже дела, а Анна стала завсегдатаем театра, где играл Дик. Она придумывала себе дела в Штатах, только чтобы не пропустить спектакля, в которых участвовал Дик. Она посещала концерты и встречи с его участием. Съемок в этот период у нее не было, но были рекламные контракты, были записи на студиях, были выступления в благотворительных акциях. Но если было необходимо увидеть Дика, она прилетала с другого конца света, бросая дела, заставляя ждать партнеров. В ее душе поселилось беспокойство влюбленной – вечные опасения, подозрения. Она терялась в догадках, строила предположения и пыталась предвосхитить шаги Дика. Анна следила за ним, за его карьерой, за его растущей славой. Она читала все его интервью, смотрела записи его спектаклей. Но она помнила, что за ней тоже могут следить – ее имя было на слуху, а потому она была осторожна, хотя это и выматывало ее. Последние полгода она жила двойной жизнью и, как разведчик, боялась разоблачений.

Что она получила взамен? Как себя вел он, этот молодой мужчина, который был достаточно умен, проницателен и обладал характером скорее деликатным, нежели грубым. Ей казалось, что она получила все богатства света. При виде его худощавой фигуры, при взгляде в его темные глаза она ощущала себя всемогущей и счастливейшей из женщин. Анна теперь была благодарна Майлзу, который потребовал сдержанности, который заставил ее отказаться от быстрого триумфа, тем самым продлив это изумительное чувство любовной победы. Теперь Анна получала взамен радость встреч, которая подогревалась разлукой. Она получила любовника, который был красив, молод, известен и поэтому… в любой момент мог ускользнуть от нее.

По указанию Гроува все участники фильма должны были приехать накануне конкурсного показа. Никаких встреч с прессой, никаких гуляний по знаменитой набережной и долгих обедов в местных ресторанах. Слово Гроува было законом, к тому же каждый хотел, чтобы фильм получил приз. Поэтому все находились в ожидании, а Анна, не имея возможности встретиться с Диком, томилась от тоски и ревности. Ежедневные телефонные звонки, которые она делала, выходя на почту в поселок, ситуацию не спасали.

Соблюдая ежедневный ритуал появления на балконе, она использовала этот небольшой отрезок времени, чтобы побыть наедине со своими мыслями. «Дик приедет на фестиваль. Он будет здесь. И мы будем вместе стоять на красной дорожке, будем фотографироваться, давать интервью. Мы опять будем вместе, но как, как устроить встречу?! Как сделать так, чтобы свиданиям никто не помешал и чтобы ни о чем не пронюхали газетчики?!» – думала Анна и строила планы, как оказаться наедине с ним.

– Дорогая, потерпи еще немного, время твоего затворничества заканчивается. – Довольный Гроув как-то утром принес ворох свежих газет и журналов. – Все гадают, почему мы поселились здесь. Почему ты не показываешься на публике. И знаешь, какие предположения высказываются?

– Какие же? Кстати, тебе налить кофе? Я уже не могу завтракать в одиночестве, – отозвалась Анна.

– Налей, пожалуй! – Муж сел напротив Анны. – Все думают, что это я прячу тебя. И делаю это потому, что ты страстно влюблена в Дика Чемниза.

– Да ты что?! – только и смогла произнести Анна.

– Представь себе.

Гроув вдруг стал серьезным, или это только показалось Анне?

– Что за ерунда! – Анна наклонилась над столом. Ей совсем не хотелось, чтобы муж заметил ее смущение.

– Ну, как сказать, – вдруг произнес Гроув, – как сказать…

– Что ты имеешь в виду?

– Понимаешь, я подкинул эту идею. Так, осторожно. Она имела успех. Только ленивый не перепечатал мои слова, которые я якобы кому-то сказал.

– А ты этого не говорил?

– Говорил. Но сказать можно по-разному. Иногда достаточно намекнуть. И не уточнять – имеется в виду фильм, сюжет или реальная жизнь. Можно просто не ответить на конкретный вопрос, а высказать предположение.

– Зачем ты это сделал?

– Анна, нам нужен успех. Большой и шумный. Нам нужно внимание.

– Почему ты вцепился в этот фильм? – Анна впервые задала этот вопрос.

Гроув промолчал, а потом, глядя ей в глаза, ответил:

– Анна, я хочу детей. Я очень хочу детей. И, по-моему, победа на этом фестивале отличный повод дать себе отдых. Я хочу, чтобы это был твой последний фильм. Родишь ребенка, а там посмотрим. Захочешь, вернешься в кино.

Анна онемела. Она никак не могла предположить, что муж осмелится решить за нее.

– Тебе надо было спросить у меня. Ну так, на всякий случай.

– Надо было. Но я знал, что ты мне не откажешь в такой малости. – Гроув лукаво улыбнулся.

А маленький городок, где ежегодно проводился фестиваль, гудел, шумел и не спал по ночам. В эти дни в нем можно было встретить знаменитостей, начинающих актеров, неудачливых сценаристов и режиссеров, которые искали деньги для будущих «шедевров». Этот город превратился в базар, на котором торговали всем, что может предложить человек: красотой, умом, талантом. Город уже забыл о своих жителях – они растворились среди приезжих, таких шумных, цепких и бесцеремонных. И местные жители мстили им за это, наказывая баснословными ценами за самые незначительные услуги. Дик появился в городе, как и было велено Гроувом, вечером, накануне показа. Он поселился в заранее снятом номере небольшой гостиницы, стоящей вдалеке от центра. Кроме него, в этом месте из съемочной группы никто не жил. «Это хорошо!» – обрадовался Дик. Он не был слишком общительным, ему не улыбалось провести вечер в бесполезных обсуждениях шансов, которые имеет та или иная картина. Он вообще относился к затее Гроува снисходительно, мол, хозяин барин и я буду участвовать в этом только до тех пор, пока мне лично это не будет мешать. Дик Чемниз понимал, что Гроув хочет увести жену из кино. И, уже изучив Анну, он скорее сочувствовал ее мужу. Анна была не только импульсивна и эмоциональна, у нее был сильный характер. Сладить с ней было тяжело. А потому вместо относительно спокойной семейной жизни Гроувы имели беспокойное хозяйство и необходимость ломать себя, подстраиваясь друг под друга. Теперь Дик понимал, что подстраивался в основном Гроув.

Вообще, это было странно – испытывать совестливость и соблазн такой силы, что невозможно было устоять. Это чувство напоминало чувство начинающего мошенника. Так, во всяком случае, казалось Дику, который встречался с женой человека, пристроившего его к хорошему режиссеру. Дик по-прежнему считал книгу и сценарий слабыми и слегка вымученными. По мнению Дика, ситуацию спас Майлз, талантливый и требовательный режиссер. Если бы не он, фильм вышел бы скучным и даже пошлым. Но Майлз сумел увлечь Анну, и она сыграла ярко и убедительно – у нее получилось передать на экране начинающуюся страсть. Страсть, которая отвоевывает в сопротивляющейся душе пядь за пядью. Некоторые сцены с Анной вызывали у него мурашки. Ощущения от своей игры у него были сложными, да и Дик никогда не мог объективно оценивать себя. Майлз его хвалил, Гроув открыто сказал, что если фильм и получит премию, то благодаря ему, Дику. Слушать это было лестно, но в мире кино принято врать и принято не верить вранью.

Как случилось, что они стали близки? Дик помнил, как осаждала его Анна на съемках. Но тогда у нее не было никаких шансов – Дик не опускался до подобных пошлостей. Он и в театре не заводил интрижек. Все разговоры о «допингах», которые в виде романов необходимы актерам на съемках, Дику казались надуманными. На съемках, как и в театре, ты должен быть сосредоточен на роли, а не на своем чувстве. Только концентрация собственных ресурсов, воспоминания о прошлом опыте позволят тебе верно сыграть. Так рассуждал Дик. К тому же на глазах коллег ставить в идиотское положение Гроува он не мог. Мужская солидарность и профессиональная убежденность оказались сильнее соблазнов. А соблазны были великие – Дик это понял, когда Анна появилась за кулисами во время его спектакля. Дик тогда понял, что на стороне этой женщины не только красота – стандартная, но безусловная. Он понял, что на стороне Анны эмоциональная сила. Дик вдруг осознал, что, как бы он ни сопротивлялся, победителем будет Анна. И он сдался, тем более что его капитуляцию тут же искусно превратили в его победу.

«Ты не оставляешь мне выбора. Ты сильнее меня. Я покоряюсь!» – казалось, говорил взгляд Анны, которая искусно подстроила свой приезд на эту театральную премьеру Дика. Он даже не сообразил ничего, но уже в следующее мгновение сжимал Анну в объятиях. Только через несколько дней, душевного порядка ради, он попытался понять, кто кого соблазнил, кто в кого влюблен и как теперь будет выглядеть его жизнь. Но мысли блуждали, как потерянные овцы, в глазах стояла сильная фигура Анны, а его рубашка слабо пахла ее духами. Дик махнул рукой: «Время покажет!» Он, как всякий мужчина, естественно, не думал об Анне, он не думал о происхождении ее страсти. Он, строго соблюдая свои профессиональные интересы, предоставил Анне решить организационные и иные проблемы. Анна же с упоением отдалась созиданию отношений.

Впрочем, все равно на небосклоне были тучки. Разговоры на тему «В кино тебе делать нечего» стали повторяться все чаще. Гроув не давил открыто, он все больше уговаривал, приводя примеры ровесниц Анны.

– Посмотри, у нее уже двое детей. И что? Она опять на сцене, опять снимается, – горячо толковал он какой-то общей знакомой.

Анна слушала и отмалчивалась. Она предчувствовала конец, с наблюдательностью и интуицией дикой кошки понимая, что Гроув рано или поздно перестанет уговаривать ее, он предъявит ей требование: уйти из кино. Ведь когда-то, очень давно, под влиянием момента она неосторожно ему пообещала:

– Я не хочу устроить из твоей жизни ад. Ты не заслуживаешь этого. Я обещаю, что уйду из кино и мы заживем нормальной человеческой жизнью.

Анна даже помнила, что в тот момент пообещала связать ему свитер. Гроув, деловой человек, но влюбленный до беспамятства, чуть не расплакался:

– Анна, ты свободна в выборе. Но все же я буду ждать этого.

И похоже, момент приближался. А пока Анна с ужасом представляла новую жизнь и одновременно тонула в страсти. Отношения с Диком были самым главным в ее жизни. Время показало, что для них от Дика ничего не требуется. Время показало, что Анна всегда будет опережать его на шаг – она появится там, где он только планирует быть, она предугает его мысли, она проанализирует его шаги и будет всегда рядом, как только у него появится свободная минута. Взамен она ничего не требовала. Кроме любви.

По складу своего характера Дик был деликатен. Он был осторожен в оценках и с выводами не спешил. А потому он не смог бы назвать любовью их страсть. Он молчал, когда Анна начинала рассуждать: «Кто мог подумать, что мы так полюбим друг друга!» Дик слушал, улыбался своей уже знаменитой улыбкой, смотрел абсолютно непроницаемыми темными глазами. И молчал. Но Анна даже не замечала этого молчания. Она говорила, радовалась и чувствовала за двоих.

На фестиваль он приехал, бросив репетиции в шекспировском «Макбете». В театре его отпустили спокойно – Дик умел работать, и наверстать упущенное ему не составит труда. Но сам он ехал с недовольством. Работа в театре занимала его гораздо больше, чем вся эта кинематографическая шумиха.

– Дик, ты зря так. Ты сейчас известный актер. Кино сделает тебя знаменитым. Поверь, так и будет. Не пренебрегай этим. Когда-нибудь тебе это пригодится! – как-то сказал ему Майлз.

Дик улыбнулся. Он никогда никому не пытался объяснить, что удовольствием может быть не известность и все, что она приносит, а сам процесс тихой, кропотливой работы. Он не объяснял это, потому что не поймут. Сочтут кокетством. Сидя в своем отеле и работая над ролью, он почти не думал о конкурсе, о красной дорожке, по которой они завтра пройдут, о показе. Он не думал об Анне. На фестивале, где должен был присутствовать ее муж и многие из тех, кто с удовольствием шпионит за чужими страстями, Дик был намерен отказаться от встреч с Анной. Да, это будет выглядеть нелепой и даже смешной позой, но он поступит именно так. От работы его отвлек телефонный звонок.

– Вам звонят. Соединить? – раздался голос портье.

– Да, пожалуйста. – Дик уже знал, что Анна.

– Здравствуй, ты когда приехал? Почему не позвонил? Когда увидимся? На берегу есть маленький ресторанчик. Там никогда не бывает журналистов. Я уже все разведала!

Это была действительно Анна, и она, как всегда, слушала, говорила, переживала за двоих. Казалось, ей не нужны ответы, не нужно согласия. Она просто извещала мир о своем существовании и своих интересах.

– Анна, боюсь, не получится. Во-первых, мне надо поработать. Я хотел бы улететь сразу после представления фильма.

– А как же награждение? Как же закрытие фестиваля?

– Боюсь, не получится. Работы много. – Дик говорил мягко и тихо. Когда ему надо было в чем-то убедить Анну, он разговаривал с ней как терпеливый гувернер. Она же злилась, горячилась, но, как правило, сдавалась под натиском его спокойствия.

Только сегодня Анна не желала его слушать. Анна так долго ждала его приезда, она так жаждала триумфа, который был обещан Гроувом, и она желала, чтобы этот триумф принадлежал только им – ей и Дику.

– Я не понимаю тебя! Мы не виделись целую вечность! Но когда мы оказались в одном городе и на расстоянии двух километров, ты отказываешься встретиться! Как это понимать?! Как это все понимать?! Ты что, не один?!

Дик рассмеялся. Он уже знал, что Анна была ревнива. Она могла обижаться как ребенок, могла быть агрессивной, могла разразиться слезами – никогда не доводила разговор до ссоры. Она всегда сознавала, что есть граница, которую нельзя нарушать. Словно что-то чувствовала, чего-то боялась. Но сейчас Анна ссорилась, она не могла взять себя в руки, и в ее голосе чувствовались нотки высокомерия.

– Тебе было удобно, когда я прилетала к тебе. Но сейчас тебе стоит преодолеть небольшое расстояние, чтобы увидеть меня, и ты отказываешься? Я, кажется, тебя избаловала!

Дик рассмеялся громче.

– Анна, не говори так. Я всегда ценил твое внимание. И благодарен тебе за все.

Она замолчала. Так говорят, когда подводят итог, так говорят, когда расстаются. Слова прозвучали официально, словно от чужого человека.

– Прости, я не знаю, что говорю. Я так ждала твоего приезда, – спохватилась она.

– Я тоже очень хочу тебя увидеть. Но мне надо закончить сегодня обязательно большой отрывок. И потом, здесь полно журналистов. Они везде. И в моем отеле тоже. Не думаю, что Гроув заслуживает такого сюрприза. Анна, будь благоразумна, увидимся завтра, со всей съемочной группой.

Анна молчала. Она уже знала этот его тон. Тихий, мягкий, даже ласковый, а потому абсолютно непререкаемый.

– Как скажешь. Но я тебя ждала. И очень тебя люблю.

Анна повесила трубку. Она никогда не ждала от него ответного признания. Словно боялась услышать не ту интонацию.

Гроув и Майлз в ожидании конкурсного просмотра время проводили вместе. Они вежливо отказывали в интервью, они не злоупотребляли прогулками по набережной, где фотографов было больше, чем самих участников фестиваля, они не напивались в барах, куда их зазывали коллеги-конкуренты. Они держались особняком, и эта пара добавляла интереса к фильму, о котором уже все писали. Впрочем, как и полагается по законам жанра, писали не о фильме, а об актерах, писали о личной жизни, писали о нарядах главной героини. Если суммировать все написанное, выходило так, что на фестивале ожидается «бомба» в виде необычной любовной драмы, в которой главную роль сыграла та самая Анна Гроув. Муж держит ее в заточении, поскольку приревновал к главному исполнителю красавцу Дику Чемнизу. Тональность изложения менялась в зависимости от желтизны издания. В некоторых Анну даже называли соблазнительницей и содержательницей молодых актеров.

– Да, как правило, этого стараются избежать. Но ты же сам все это устроил! – Майлз кивнул на одну из таких газет.

Гроув довольно улыбнулся:

– Да, я предпочитаю стоять у руля.

– Только слухи и так бы ходили. Не эти, так другие.

– Какие, например?

– Ну, что главный герой влюблен в художника по костюмам. – Майлз как-то смущенно улыбнулся.

– А кто это – художник по костюмам? – Гроув недоуменно поднял брови.

– Ну, эта самая Летти, к которой Анна цеплялась все съемки.

– А-а, понятно. Ну, там не очень поцепляешься. Эта художница отпор кому угодно даст.

– Согласен, – Майлз улыбнулся, – она умеет за себя постоять. Хотя по внешнему виду и не скажешь.

Гроув внимательней посмотрел на Майлза:

– Стив, в твоем голосе я слышу непривычные ноты.

– Какие? – Стив сделал вид, что изучает мундштук трубки.

– Непривычные, – улыбнулся Гроув. – Сдается мне, что, Стив, ты сам влюблен в эту самую Летти. Кстати, я все время хотел спросить, как ее зовут? Ну, не Летти же, в самом деле?

– Ее зовут Скарлетт. Мать дала имя любимой литературной героини. Потом имя сократили до Летти.

– Зачем же? Скарлетт – звучит красиво!

– Из-за фамилии.

– Что, очень неблагозвучная?

– Наоборот. Хорошая фамилия, но… русская.

– Имя – Скарлетт? А фамилия?..

– Ломанова.

– И она стала Летти Ломановой?! – Гроув на минуту задумался. – А ведь молодец девочка. Отлично звучит. Столько загадки, столько истории, столько женственности в этом сочетании – Летти Ломанова!

– Да, – закивал Майлз, и стало ясно, что Гроув прав, что Гроув разгадал эту тайну, которую Стив Майлз пытался скрывать во время съемок и сейчас, на фестивале, старался ничем себя не выдать, а это было нелегко – Летти Ломанова была тоже здесь. И ожидала показа, и от души радовалась возможности побывать в таком месте, где звезды кино каждый день встречались на улицах, где в каждом ресторанчике, в каждом кафе слышались споры известных критиков, тех, кто решал судьбу картин. Это было ее первое и в общем-то совершенно случайное участие в фильме в качестве главного художника. И это был ее первый кинофестиваль, и ей было не очень важно, возьмет ли лента главный приз. Ей был важен сам факт приезда сюда, в этот маленький городок, где оценивается творческий успех и откуда уезжают либо победителями, либо поверженными. Летти была здесь одной из немногих, кто не тешил себя иллюзиями, а наслаждался моментом. А Майлзу, который сразу про нее все понял, отчаянно хотелось ее закружить в развлечениях, познакомить со знаменитостями, показать подноготную этого пафосного и такого громкого мероприятия. Но он стеснялся, он боялся скомпрометировать ее, боялся бросить на нее тень. Летти Ломанова представлялась ему такой неискушенной и такой неиспорченной, что Майлз со своей репутацией бывалого ловеласа старался держать себя в руках. Сейчас он был рад, что Гроув разгадал его тайну – поговорить о предмете увлечения, поговорить о Летти хотелось давно, но его откровенность тоже могла повредить девушке. Гроув же вызывал доверие – он был человеком слова.

– Между нами говоря, очень необычная девушка.

– Что же ты удивляешься. Русские корни. Они, как и этот милый акцент, всегда делают образ трогательным и цельным.

– Это скорее литература, – рассмеялся Майлз, но было видно, что эти слова Гроува ему приятны. Словно Летти уже принадлежала ему и похвала в ее адрес добавляла ему признания.

Зал был набит битком. Люди даже стояли в проходах, хотя это запрещалось правилами. Перед началом показа съемочную группу окружили журналисты – казалось, что в этот момент все они собрались именно здесь, на пороге этого здания, где проходили конкурсные показы. Хитроумная стратегия Гроува дала свои плоды – все хотели посмотреть на Анну, которая впервые за долгое время показалась на публике. Все хотели посмотреть на Дика, который, по слухам, прилетел из Штатов на один день и жил затворником отдельно от съемочной группы. Всем хотелось проверить слухи, которые распространялись вроде бы сами по себе: правда ли, что Анна и Дик состоят в связи, правда ли, что Гроув, профинансировавший фильм с участием жены, подает на развод, правда ли, что режиссер имеет отношение к молодой художнице, которая работала в картине. Этот последний факт оказался неожиданным для самого Майлза – он, увидевший утром свежую газету со сплетнями о себе, выразительно посмотрел на Гроува. Тот так же выразительно развел руками – мол, подслушали… Что ты хочешь, это такая публика! Майлз усмехнулся и покрутил головой – Гроув делал деньги, Гроув шел к своей цели, и все, что помогло бы в этом, все он использовал. Майлз давно отвык обижаться на окружающих его людей, он давно привык считать виноватым себя. «Сам дурак – незачем было о ней рассказывать!» – буркнул он себе под нос. Сейчас он чувствовал, что должен объясниться с Летти, которая тоже, несомненно, увидит эту газету.

Но времени у него не было – просмотр начинался в два часа. Усевшись на отведенные им места, все затихли. Одно дело – ожидать решения жюри, волноваться, и совсем другое – смотреть в зале фильм, который дался с таким трудом. Смотреть то, что еще месяц казалось почти гениальным, а сейчас может оказаться бездарным. Они затихли, даже Гроув, даже Майлз, который никогда не терял присутствия духа и чувства юмора. Но вот закрылись двери, погас свет, на экране появились первые титры… Анна вздохнула и взяла за руку мужа. Она понимала, что из всех участвовавших в этом проекте именно он терял больше всего. И именно он приложил больше всего усилий, чтобы сегодняшний день закончился триумфом. Все остальные почти ничего не теряли, а если выигрывали – то очень многое. Анна на время забыла про Дика, который сидел тут же, рядом, с другой стороны. Она забыла обо всем.

Писатели не любят перечитывать написанное, художники прячут с глаз холсты, композиторы «теряют» партитуры. Актерам и режиссерам несколько сложней – они участвуют в коллективном творческом процессе, а потому просто так не открестишься от того, что сделал. Тем более что рядом с тобой может быть тот, для кого роль – его звездный час. Это ты сыграл плохо, а вот твой партнер как раз был на высоте. Кино – вещь непростая. Анна уже забыла обо всем, что так ее тревожило еще два часа назад. Она забыла о ревности, об обиде на Дика, она забыла даже про самого Дика. Она смотрела на экран и не узнавала себя. Это была не она – это была другая женщина, которая не стеснялась морщинок, не стеснялась намечающейся полноты, эта женщина не прятала рук – руки сорокалетней женщины не могут быть безупречны, как ни ухаживай за ними. Камера была внимательна к ней, к этой женщине, которая жила в Париже и боялась пустить в свою душу любовь. Анна понимала, что Майлз снял картину о времени, о его беспощадности. И одновременно Майлз снял картину о том, что власть человека все равно выше власти времени. Власть человека, власть его духа все равно побеждает. Только победа эта достается ценой жизни.

Анна смотрела на экран, словно не знала сюжет, словно не читала сценарий. Она смотрела так, словно наблюдала за страстью, которая подчиняет людей и которая делает их жизнь невозможной. Анна смотрела трагедию чувств, которую сыграла сама и которая в финале превращается в сказку о прекрасной любви. «Какая музыка!» – восхищенно думала Анна, вслушиваясь в знакомую мелодию. Она ее слышала еще до начала съемок, но она и представить не могла, как это будет выглядеть на экране – прекрасный город, музыка, любовь. Анна вдруг почувствовала, как комок подступил к горлу. Она сжала руку мужа и вдруг поняла, что зал досматривает фильм точно так же – сдерживая слезы. «Господи, я же просила – никаких «соплей»!» – подумала она про себя, но это было кокетство. Фильм был красив, серьезен и наполнен любовью. И все в нем было гармонично – от прекрасных лиц до великолепных городских пейзажей и костюмов.

Зажгли свет. Еще бежали заключительные титры на экране, а зал уже стоя аплодировал. Это были не случайные вежливые хлопки кинематографических зевак. Здесь собрались профессионалы, здесь собрались ценители и завистники, здесь собрались люди, обладающие вкусом и снявшие шедевры. Все они стояли и аплодировали. Тогда на сцену поднялась съемочная группа. Майлз, Дик, Анна, остальные актеры, Летти Ломанова, ассистенты режиссера и, наконец, Гроув – все они выстроились в шеренгу на сцене и, улыбаясь, ждали, пока не закончатся овации. Анна вдруг поймала взгляд Дика. Ей показалось, что его взгляд был растерянным. Она улыбнулась ему ободряюще. «Это я принесла тебе удачу!» – горделиво подумала она. Сейчас почему-то она забыла о том, как Дик сыграл свою роль.

С фестиваля они увозили главный приз. Была ли это заслуга Гроува? Несомненно. Стив Майлз снял отличный фильм, Анна и Дик прекрасно сыграли свои роли, художники, декораторы, Летти Ломанова, создавшая все костюмы, превратили фильм в яркое зрелище. Но именно Гроув привлек внимание ко всему этому. Стив Майлз отдал должное деловой хватке Гроува.

– Это ваш приз! В первую очередь – ваш! – Во время праздничного ужина Майлз поднял бокал с шампанским и поклонился в сторону продюсера.

– Брось! – Гроув радостно улыбался. Рядом с ним сидела Анна. Вместе они производили впечатление счастливейшей пары.

– Нет, дорогой! Стив прав! – Анна неожиданно поднялась со своего места и обратилась к мужу: – Это ты и только ты. Но я хочу поблагодарить всех – и тебя, Стив! Мне казалось, что я умею все. Но ты доказал, что я не умею ничего. Доказал и принялся меня учить. Кое-что все-таки усвоила! – лукаво добавила она под смех всех присутствующих. – Еще я хочу поблагодарить Дика Чемниза и всех, с кем довелось играть в эпизодах. Летти, вам отдельное спасибо! Ваш вкус по-парижски безупречен!

Анна была сегодня великодушна. Она получила чуть ли не главный приз в своей жизни. Они все получили сегодня награды. Жюри приняло единодушное решение и присудило главные призы за фильм, за главные мужскую и женскую роли и за работу художников. Летти Ломанова была в числе специально награжденных. Она сейчас уже не помнила все стычки с Анной. Она сейчас понимала, что именно в этой команде она впервые добилась такого признания.

– Анна, спасибо вам! – Летти, раскрасневшаяся, подняла высоко бокал. – За вас! За вас всех, кто принес мне удачу. – Произнеся это, Летти сконфузилась, еще больше покраснела и села на место.

Майлз тут же поспешил на помощь ей:

– Я присоединяюсь к словам благодарности!

Команда – это очень важно! Мне ли, режиссеру, этого не знать!

Расходились уже под утро. Этот город покорился им, и чувства их были сродни чувствам победителей всех времен. Они растянулись шеренгой на узкой улочке, они дружно шагали навстречу новому дню, дню, в который они войдут совсем в другом качестве. Они были счастливы, забыв все волнения, все размолвки, все обиды. Они в последний раз были вместе, они в последний раз были так дружны, они завершили свой путь, и теперь уже вряд ли кино и жизнь сведут их вместе. Но пока они не покинули этот город, они – команда победителей.

– Анна, дорогая, я устал так, что даже рассказать не могу! – Гроув обнял жену, и это послужило сигналом для остальных. Все стали прощаться, обещая назавтра встретиться вновь. Им предстояла большая пресс-конференция, им предстояли интервью, съемки на телевидении. Их ждало еще закрытие фестиваля, а потом они разъедутся, и этот день, эта ночь станут историей.

– Летти, я вас провожу. – Стив Майлз наконец победил несвойственное ему стеснение.

– Хорошо, – радостно согласилась Летти. Она продолжала все так же счастливо улыбаться.

– Я кажусь себе сейчас ужасно глупой, – призналась она Майлзу, когда они отошли подальше от всех.

– Это почему же? – Майлз сурово пыхтел трубкой.

– Я все время улыбаюсь. Я все время радуюсь.

– Это плохо?

– Это не очень нормально, – расхохоталась Летти, – человеку необходимо быть серьезным.

– Ну, мне кажется, что серьезным все время быть нельзя. Да и невозможно. – Майлз улыбнулся. Состояние этой девушки было ему понятно – она впервые оказалась в таком месте. И ей посчастливилось – она оказалась среди победителей. Как же тут не радоваться, тут голову снесет от эмоций!

– Мне не верится, мне вообще не верится, что это происходит со мной. Вы знаете, Стив, сначала я не верила, что меня возьмут художником по костюмам в ваш фильм. Это же такая случайность!

– Ваши работы оказались лучшими. Я же и отобрал их. – Майлз рассмеялся.

– Так это вы?! Благодаря вам мне так повезло?! – Летти широко раскрыла глаза. – Я думала ваша ассистентка это решала.

– Нет. Решал я.

– Тогда это везение вдвойне! Вы даже не понимаете, какое это везение! Ведь я сделала эскизы случайно. Понимаете, совершенно случайно. Я приехала к своей тете, а она как раз с кем-то обсуждала сценарий. А потом повернулась и говорит: «Вот чем лошадей своих лепить, лучше нарисуй красивые платья!» Я так тогда разозлилась! Понимаете, у меня в семье не могут пережить мое решение…

– Летти, постойте. Дайте я вас сразу же поправлю.

– Да, извините!

– Летти, дорогая! Никогда никому не говорите ничего подобного! Никогда не говорите, что ваши успехи случайны. Что это стечение обстоятельств, чья-то помощь, шутка, спор и так далее.

– Это почему же?!

– Потому что все должны считать, что на своем месте вы оказались именно потому, что шли к этой цели упрямо, вкалывая по двенадцать часов в сутки. Все должны помнить, что у вас, помимо усердия и трудолюбия, есть талант. В вас есть искра, которую невозможно не заметить! Именно благодаря этому – таланту и трудолюбию – вы оказались там, где оказались! Никакого везения, никаких случайностей в карьере не бывает. Во всяком случае, об этом во всеуслышание говорить не принято.

– Хорошо, – быстро согласилась Летти. – Я это учту.

Она отлично знала, как от правильного слова порой зависит успех.

– Но вам-то можно сказать, что я вообще-то еще учусь. – Летти улыбнулась. – Я учусь в Академии художеств и собираюсь стать скульптором.

– Кем? – Майлз даже остановился.

– Вот-вот, точно такое выражение лица у всех моих многочисленных родственников, когда я заговариваю о будущей профессии.

– Погодите-ка, скульптор – это молоток, резец и прочие мужские инструменты. Скульптор – это глыбы мрамора и гранита. А в вас, по-моему, не более тридцати фунтов живого веса?!

– Чуть меньше, – Летти поправила его. – Но при чем тут это? Да, женщин, которые занимаются такими вещами, немного. Я и сейчас на своем факультете одна.

– И что же вы будете делать, когда закончите академию? – Майлз теперь пыхтел трубкой, как старый пакетбот.

– Тетя утверждает, что мне придется склепы для старых итальянских семей ваять.

– Что ж, без денег вы не останетесь, – рассмеялся Майлз. – А если серьезно? Понимаете, я, конечно, не специалист, но, насколько я помню, одним из последних настоящих скульпторов был Роден?

– О, что вы! – рассмеялась Летти. – После него были скульпторы.

– Нет, вы, наверное, меня не поняли. – Стив Майлз вдруг стал серьезен. – Я не имею в виду тех, кто скреплял проволочки, крепил к ним деревяшки и клеил к этому пластмассу. Я имею в виду тех, кто был способен и не ленился заниматься резьбой или моделированием.

– Вы понимаете разницу между этими двумя приемами?

– Да, представьте себе. Резьба – это когда отсекают все лишнее. И из глыбы мрамора получают прелестное женское лицо. А моделирование – это когда лепят скульптуру, а потом ее отливают в металле. Летти, я достаточно грамотный, чтобы не вестись на всякий там джанк-арт!

– Джанк-арт – это скорее коллаж из…

– Из мусора – будем откровенны.

– Стив, мне тоже ближе традиционная скульптура, но согласитесь, что новые формы неизбежны.

– Летти, пусть в это играют лентяи, которым хочется иметь много дармовых денег. Никто и никогда меня не убедит в том, что на одну ступень можно поставить Микеланджело и Раушенберга.

– Честно говоря, и я так думаю. – Летти улыбнулась. – И поэтому буду заниматься традиционной скульптурой.

– Это очень обнадеживает. – Стив Майлз был совершенно серьезен. – И у вас есть планы, мечта? Вы же что-то хотите сделать такое, что до вас никто не делал?

– Конечно, но на эту тему как-то смешно рассуждать, Стив. Я не могу об этом говорить, еще много времени надо учиться.

– Понятно, – произнес с уважением Майлз. В этой девушке, которая выбрала такое необычное для женщины творчество, было что-то чрезвычайно серьезное.

– А вообще у нас жестокие профессии. У всех нас, кто работает в искусстве. – Майлз замедлил шаг. Его спутница была высокого роста, но очень худенькая. В своем, скорее всего, первом настоящем вечернем платье она казалась совсем ребенком. Контраст между стоящей колом жесткой блестящей тканью органди и худенькими загорелыми длинными ногами и тонкими руками был так разителен, что Майлз вдруг подумал, что художник, который смог нарисовать такие прелестные наряды для фильма, мог бы себя одеть в более подходящий наряд.

– Я знаю – платье мне не идет, – заметив взгляд Стива, пробормотала Летти. – Но у меня совсем не было времени на сборы. Гроув приказал мне приехать за день до показа. А в Париже у меня было столько работы, надо было сразу несколько проектов сдать. Я просто забегалась…

– Летти, вы очень трогательная в этом платье, и больше двенадцати лет вам не дашь.

– А мне уже двадцать два!

Громкий смех Майлза, казалось, разбудил весь квартал.

– Летти, вы даже не понимаете, как смешно это звучит! Уже двадцать два года! Вам всего лишь двадцать два года, и вы уже получили премию одного из самых важных кинофестивалей. Вы лепите бюсты и работаете с мрамором! Летти, вы так молоды!

У Майлза то ли от смеха, то ли от умиления выступили слезы на глазах. Он, смутившись, пыхнул трубкой и произнес:

– Мне – тридцать пять. И фильмов я снял уже несколько, и этот фестиваль не первый. И награда не первая, но почему-то мне кажется, что именно это лето, этот город и эти события я запомню на всю жизнь.

Майлз был строг и суров только на съемочной площадке, в жизни он был мягок и чувствителен.

Наконец они дошли до пансиона, где остановилась Летти.

– А вы хорошо устроились. – Майлз с удовольствием оглядел маленький домик с крошечным садом и низкой чугунной оградой.

– Я умею устраиваться, – кивнула Летти. – Понимаете, я иногда чувствую, что надо сделать. Могла же поселиться в отеле – цены в это время в городе везде одинаково высокие, но я выбрала это место. Здесь отдельный вход, и в моем распоряжении двухэтажные апартаменты. Очень удобные – даже своя кухня есть. Но я готовить не успеваю. Здесь, на фестивале, даже о еде не думаешь! Некогда об этом думать!

Майлз продолжал пыхтеть трубкой. Он понимал, что вполне может напроситься на чашку кофе, бокал вина, на стакан воды, наконец. И он мог ожидать, что ему не откажут. И поймут его просьбу как полагается. А полагается ее понять как приглашение к флирту, романтическому или не очень свиданию. Но перед ним была Летти, которая, во-первых, ему очень нравилась, а потому пугать ее натиском не хотелось. И во-вторых, Стив Майлз как-то себе не представлял стремительное соблазнение этой девушки. Что-то мешало представить ее участницей спешной борьбы в гостиной пансиона.

– Э, вот мы и дошли, – глубокомысленно заметил Майлз после минутного и не очень уютного молчания.

– Да, – радостно подтвердила Летти.

– Летти, а вы не хотите что-нибудь выпить? Посидеть где-нибудь?

– Что вы! Спасибо! Уже утро, смотрите, солнце встало! – Летти указала на сбегающую к морю улочку, над которой действительно уже краснело море.

– Да, вы правы. – Стив растерялся, он не знал, что сказать, но и уходить не хотел.

– Завтра закрытие фестиваля, прием. Завтра тяжелый день. А послезавтра я улетаю. Надо возвращаться к работе. – Летти вздохнула.

– А может, мы у вас чаю попьем? – Майлз проявлял упрямство.

– Стив, я могу показаться невежливой, но я откажу вам в чашке чая. Лучше зайдите за мной завтра, и мы вместе отправимся на закрытие. Я одна себя очень неуверенно чувствую. Договорились?

Майлз рассмеялся:

– Договорились. Я, честно говоря, и не рассчитывал на чай. Я так и думал, что вы не пригласите меня к себе.

– А зачем тогда задавали этот вопрос? – Летти удивилась совершенно серьезно. – Я даже не понимаю, зачем люди что-то предпринимают, зная, что ничего не получится.

– Это оттого, что люди крайне самонадеянны, – ответил Стив Майлз. Он вдруг стал серьезным. – Хороших вам снов. До завтра. – Он наклонился и поцеловал ей руку.

– Так вы зайдете завтра? – смущенно уточнила Летти.

– Конечно. И вместе отправимся на прием.

– Отлично! Я буду рада такому спутнику.

Летти открыла калитку и взбежала по ступенькам. Вскоре за спиной Майлза хлопнула дверь. «Ну вот. Завтра у всех появится еще один повод для сплетен». – Майлз не спеша шагал вниз по улице, туда, где над морем вставало солнце.

Пока Майлз пытался ухаживать за Летти, в Доме прелата между Анной и ее мужем происходила ссора. Началась она с пустяка, который ни один из них уже не помнил. Но, как часто это бывает, как только отпадает необходимость быть вместе, как только исчезают повод и причина поддерживать друга друга, когда внешние обстоятельства уже не заставляют видеть друг в друге соратников, когда все это исчезает, центробежные силы начинают действовать стремительно. К тому же Гроув наконец намекнул жене о том старом обещании.

– Как ты можешь требовать от меня такого?! – возмущенно повторяла Анна. – Сейчас, именно сейчас, может, начнется моя карьера. Это важный момент – я перехожу из одного амплуа в другое. Я могу играть серьезное роли. Я, наконец, обращусь к классике. Мне же предлагали, мне столько раз предлагали!..

– Анна, это не тебе предлагали, а мне. Мне предлагали профинансировать негодные сценарии, дешевые переложения из Толстого, Достоевского и Шекспира. Ты играла бы там, если бы я потребовал этого. А так… Так во всех этих случаях им нужны были мои деньги.

– А почему ты не согласился, чтобы я играла?

– Я же тебе объяснил – это все была дешевка, использование знакомых имен. Там не пахло искусством. Поэтому и денег не дал, и тебе не позволил сниматься.

– Гроув, ты не имеешь права запирать меня дома! – Анна вдруг поняла, что, если он всерьез пригрозил, значит, и правда закроет доступ к кино. «Он влиятелен и богат. К нему прислушиваются. Особенно сейчас, после этой победы! Господи, как же я хочу работать, сниматься!»

Анна все это повторяла про себя, но в глубине души ее пугало совсем другое – та жизнь, которую сейчас предлагал муж, не подразумевала той свободы, которая так была ей удобна. Сам Гроув ничего не терял – он по-прежнему мог заниматься своими делами, оставляя для дома столько времени, сколько сочтет нужным. Но она… Она должна будет вести себя иначе. У нее не будет поводов колесить по миру…

«У меня не будет возможности видеться с Диком!» – Эта мысль занозой сидела теперь в голове, и Анна чувствовала, как теряет самообладание. Здесь, на фестивале, ей не удалось даже словом с ним перемолвиться с глазу на глаз. Здесь вокруг были люди, а до этого она по требованию мужа сидела взаперти, да и Дик прилетел только накануне показа. В душе Анны уже бушевала тревога – сейчас ей казалось, что все рушится и только из-за этого фестиваля, из-за этого кино, из-за амбиций мужа. А ей так важно было сохранить Дика, отношения с ним!

– Анна, не сердись. – Гроув разлил по бокалам шампанское. – Сегодня такой день! Сегодня ты – победительница, и именно сегодня ты должна принять решение. Ради себя же самой.

– Что ты имеешь в виду?! – Анна отклонила бокал с шампанским, который протянул ей муж.

– Нам нужен ребенок! Анна, пока не поздно, пока есть время, силы, здоровье. Анна, ты подумай, мы ведь не так молоды. Что будет с нами через лет пять? Через десять?

«Через лет пять я буду старухой. А через десять – дважды старуха! И обо мне все забудут! – Анна в гневе забыла, что сорок пять лет – это не возраст в современном мире. – «Но да, детей заиметь сложно!»

– Ты слышишь меня? Анна, я люблю тебя. Мы столько лет вместе. У нас есть все. А теперь даже то, о чем многие в твоей профессии даже и мечтать не смеют. А ты это получила! Ты сыграла так, что никто ничего и возразить не смог! Эта победа – она только твоя. Поверь мне. Все, что сделал я, – это так, оформление твоего таланта, твоей актерской игры. Ты уж поверь мне. – Гроув говорил тихо, ласково.

– Но я не хочу сидеть дома! Не хочу! Я сойду с ума без работы, без этой жизни!

– А тебя никто не закрывает на веки вечные! Анна, только два года! Только два года: родится ребенок, ему исполнится год, и пожалуйста, возвращайся в кино. Я же сам тебе помогу! Ты же знаешь меня – я никогда не обманываю.

Анна это знала. Гроув был честен с ней. Но она знала и другое, что от партнеров он требовал того же. А что она может обещать ему, если так влюблена в Дика?!

– Анна, все-таки сегодня такой день! Давай выпьем за тебя! А завтра, завтра мы в последний раз встретимся со съемочной группой, завтра мы попрощаемся с этим периодом нашей жизни. И завтра – завтра ты дашь мне ответ.

– Хорошо, завтра. – Анна устало присела на стул. Никто не выкручивает ей руки, никто угрозами и силой не заставляет ее принять решение, никто не прибегает к шантажу, и все же она будет вынуждена поступить так, как просит Гроув. Он сильнее, и он имеет право на семейную жизнь. И она, в конце концов, когда-то обещала.

– …Жаль, только Дик должен улететь сегодня утром… – доносился до нее спокойный голос мужа.

– Что? – очнулась она от своих мыслей. – Дик не будет на закрытии? Он не остается еще на один день?! Он улетает?! Во сколько, когда?! Что же ты молчал?!

Анна вскочила со своего места и бросилась за плащом.

– Ты куда?! – Гроув растерянно посмотрел вслед жене.

– Потом, все потом! – бросила Анна и исчезла.

Гроув поднялся и подошел ко окну. Он видел, как тут же подъехало такси, как Анна нырнула на заднее сиденье и как, повизгивая тормозами, машина понеслась по спящей улице.

«Она успеет. Самолет у него только через три часа», – подумал Гроув и добавил уже вслух:

– Как противно никогда не ошибаться. – Он выпил шампанское и отправился спать.

День его триумфа закончился поражением. Впрочем, он предвидел его давно. Наверное, поэтому так и торопил Анну.

Анна не застала Дика в отеле. На той же машине она домчалась до аэропорта.

– Простите, мне нужен Дик Чемниз, – обратилась она к дежурной.

– Да, конечно, сейчас я все уточню, – быстро ответила дежурная и добавила: – Миссис Гроув, как вы сыграли! Это просто великолепно! Это – как в жизни!

– Вы уже видели фильм? – рассеянно спросила Анна.

– Я была вчера, меня провели. По знакомству. – Девушка улыбнулась.

– Хороший у вас город. Можно все устроить по знакомству, – машинально сказала Анна.

– Да, это так. Вот и Дика Чемниза я найду благодаря своему шурину. Сами же понимаете, Ричард Чемниз в числе почетных пассажиров, он отдельно от всех проходит билетный контроль. И перекусить он может в специальном ресторане для важных персон. Туда никто никого не пустит. Но меня…

– У вас там шурин, свояк… Я поняла. – Анна смягчила иронию улыбкой. – Поторопитесь, пожалуйста. Мне очень надо его видеть.

– Я вас понимаю. – Девушка сделала важное лицо и сняла телефонную трубку.

Анна огляделась вокруг. Несмотря на ранний час, здесь было полно народа. Кто-то уже покидал город – закрытие фестиваля для проигравших, не получивших никаких наград, не представляло никакого интереса. Уезжали туристы-зеваки – уже завтра на вокзалах и в аэропорту будет столпотворение, а самое интересное они уже видели. Анна понимала, что ее узнают, и только благодарила бога, что выскочила из дома в нормальном виде – причесанная и хорошо одетая. «Ах, эти привычки кино! Помирать будешь, а о том, как свет падает, подумаешь!» – усмехнулась она.

– Простите, миссис Гроув, сейчас за вами подойдут и проведут к мистеру Чемнизу. Он уже прошел контроль и ожидает посадки.

– А я успею?! – Анна испуганно посмотрела на девушку.

– Не волнуйтесь, успеете. До вылета еще достаточно времени. Еще даже багаж не грузили в самолет! – В голосе послышалось превосходство, которое сменилось просительной интонацией. – Простите, вы не дадите мне автограф?

– Конечно, конечно! – Анна понимала, что эту девушку надо отблагодарить. Именно от нее сейчас зависело ее счастье. Она полезла в сумку.

– Вот, пожалуйста! Вот вам программа конкурсного показа, и на ней я вам напишу пожелание счастья, самого большого, самого прочного! – Анна размашисто расписалась и отдала девушке буклет.

– О! Я даже не знаю, как вас благодарить!

– Это я не знаю, как вас отблагодарить…

– Что вы, это такая честь, помочь… А вот… Вот за вами пришли. Вас проводят к самому мистеру Чемнизу.

Анна улыбнулась суровому господину, он открыл ключом служебную дверь, и они пошли по длинному коридору. Анна шла задыхаясь, то ли спешка, то ли волнение, то ли усталость от вчерашнего шумного вечера и бессонной ночи – но ей не хватало воздуха. Она шла, пытаясь придумать начало разговора, и вдруг поняла, что сказать ей нечего. Те горячечные, сбивчивые, похожие на горестные восклицания слова, которые она твердила в такси, вдруг потеряли смысл. Что она должна сказать Дику?! Какими фразами она должна остановить его?! На что она должна пожаловаться?! Ни на один из этих вопросов Анна ответить не могла. Не могла же она, в самом деле, пожаловаться Дику на мужа. На то, что Гроув хочет детей. Что упрашивает ее оставить кино, хотя бы на время? Что в этом такого ужасного и невероятного было?! Ничего. Обычные семейные разговоры, касающиеся двоих. Как Анна расскажет Дику, что муж прав – времени у них обоих немного. Ей уже сорок, муж еще старше. Нельзя об этом разговаривать с Диком. И как можно говорить о том, что отныне она будет привязана к дому? У нее не будет поводов бывать там, где будет Дик. Анна чуть ли не застонала. Господи, сейчас она встретится с ним, увидит его спокойную улыбку, его глаза и… И ничего не сможет сказать.

– Пожалуйста. – Служащий аэропорта открыл еще одну безликую служебную дверь, и Анна оказалась в зале большого ресторана. Она огляделась и в углу приметила Дика. Тот читал газету.

– Вот ты где?! Что же ты не сказал, что улетаешь?

– Не хотел тебя беспокоить! Но мне нужно возвращаться – у меня репетиции.

– Дик, останься еще на один день. Пожалуйста. Ты полетишь, но только завтра. – Анна присела за его стол.