Неподдельная любовь

Глава 1

1903 год

Маркиз Кейнстон вернулся в Лондон в приподнятом настроении.

Четверка гнедых, повинуясь его воле, мчалась по улицам столицы, вызывая восхищение зевак.

Маркизу не терпелось поделиться с кем-нибудь своим успехом: он только что одержал победу в скачках, оказавшихся наиболее трудными из тех, в которых ему привелось когда-либо участвовать.

Вот почему он остановил экипаж у клуба Уайта, передав вожжи груму.

— Отведи лошадей домой, Джеймс, — велел он, — и пришли за мной закрытую карету. Я уеду отсюда примерно через час.

— Будет исполнено, ваша милость.

Маркиз вошел в клуб с торжествующим видом.

Он не только выиграл великолепные скачки — он побил свой собственный рекорд, преодолев дорогу до Лондона за небывало короткое время.

Многие его друзья предпочитали ездить на поезде или выбирали еще более рискованный способ передвижения — новые автомобили, имевшие дурную привычку ломаться через каждые несколько миль.

Однако сам он твердо решил сохранять верность лошадям. И в этом не был одинок: многие заявляли, что если лошади обречены на вымирание, то они вымрут вместе с ними.

Маркиз вошел в утреннюю гостиную, где, как и предполагал, собралось немало его приятелей.

Первым он заметил Уилли Меливэйла, самого близкого своего друга и сверстника, вместе с которым учился в школе.

Он направился к Уилли через всю комнату и весьма обрадовался, заметив рядом с ним свободное место.

— Привет, Кэрью! — воскликнул Уилли. — Можешь ничего не говорить: по лицу видно, что ты опять выиграл.

— Верно! — кивнул маркиз. — Жаль, тебя там не было. Все решилось на финише, так что мы с Крейфордом не могли перевести дух до самого последнего момента.

— Но победителем все же оказался ты! — сказал Уилли с легким сарказмом.

— Да, я выиграл, — немного рисуясь, подтвердил маркиз.

Он велел принести рюмку бренди и поудобнее устроился в кожаном кресле, с удовольствием вспоминая сегодняшний триумф.

Более удачного дня он не мог бы припомнить.

— Что ты делаешь сегодня вечером? — спросил Уилли. — Мы могли бы пообедать вместе.

Маркиз несколько замялся, прежде чем ответить.

— Я был бы очень рад, но, к сожалению, я занят.

При этом он подумал, что вечер с Дафной Бертон явится достойным финалом победного дня.

Он познакомился с леди Бертон всего четыре недели назад. Увидев ее во время многолюдного обеда в Эпсли-Хаус, он был совершенно очарован: вне всякого сомнения, это была одна из самых красивых женщин высшего света.

Она привлекала к себе скорее неким магнетизмом обаяния, нежели безупречностью черт.

Когда джентльмены вышли к дамам в гостиную, маркиз счел закономерным тот факт, что леди Бертон присоединилась к нему.

— Я много наслышана о вас, милорд, — проворковала она нежным голоском.

— Надеюсь, вы слышали только хорошее! — ответил маркиз.

Его позабавили ее вопросительный взгляд и едва заметная насмешливая улыбка на обольстительных губках.

— Ну конечно! Могло ли быть иначе?

Он рассмеялся, поняв, что в эту минуту они думают об одном и том же: хоть он и слывет человеком незаурядным во многих отношениях, светских сплетников занимают в первую очередь его любовные похождения.

«Видит Бог, я стараюсь не афишировать свои связи!» — мысленно пытался оправдать себя маркиз.

К несчастью, он был слишком известной и влиятельной личностью, чтобы не вызывать сплетен, причем не только среди женщин, но и в мужском обществе.

Король в бытность свою принцем Уэльским стал законодателем моды на громкие любовные связи. Поэтому маркизу было не так-то легко поступать иначе.

Однако он считался не только великолепным наездником и знатоком лошадей: он зарекомендовал себя рачительным хозяином-землевладельцем, уделяющим много времени и внимания поместью со всем его хозяйством и угодьями.

В данный период он занимался своим фамильным домом Кейном, находившимся в Хантингфордшире.

Эта постройка представляла собой великолепный образец архитектуры классицизма. Но следующие поколения слишком мало заботились о модернизации помещений, в том числе парадных покоев, поэтому теперь все здесь настоятельно требовало ремонта и переоборудования.

Маркиз также пытался приобрести мебель георгианского периода, которую в свое время заменили тем, что он называл «викторианскими ужасами». Это осквернение родового гнезда произошло в самом начале долгого правления королевы Виктории.

Еще одним важным делом явилось расширение картинной галереи. Маркиз добавил к ней полотна художников, которых не смогли оценить его предки.

Среди его недавних приобретений было изображение Венеры, которым он очень гордился, пока не увидел леди Бертон. После этой встречи он решил, что она в гораздо большей степени заслуживает право называться Венерой.

Он ухаживал за ней поначалу лениво, затем все более настойчиво, поскольку ему никак не удавалось побыть с ней наедине.

— Мой муж страшно ревнив, — объясняла она. — Вы должны понять, я хочу видеться с вами, но это было бы ошибкой.

— Почему ошибкой? — недоумевал маркиз.

Его интерес к ней и желание становились все сильнее. Но приходилось удовлетворяться короткими свиданиями в разгар дня. И хотя в таких свиданиях не усматривалось ничего предосудительного, так как они были в моде, маркиз считал это время вовсе не подходящим для любовных утех.

Когда они гостили в поместье графа Донкастерского, вместе с леди Бертон приехал муж, который ни на минуту не спускал с нее глаз.

Леди Бертон сказала правду: ее супруг действительно оказался ревнивцем!

Маркиз уже начал впадать в уныние, даже подумывать, что придется оставить в покое новую пассию, но два дня назад Дафна Бертон неожиданно сообщила ему, что муж уезжает в Париж.

— Он будет в отъезде со среды до пятницы, — уточнила она.

Маркиз молча ждал продолжения.

— Я подумала, — добавила леди Бертон, — что, возможно, вы захотите отобедать у меня в четверг. Гостей будет совсем немного.

Не столько ее слова, сколько взгляд сказал маркизу, что она имеет в виду.

Обед пройдет благопристойно, в присутствии друзей, а когда все начнут расходиться, он задержится — и останется последним.

— Уверяю вас, что стану ждать этого вечера с нетерпением, — выразительно произнес он.

— И я… тоже, — прошептала она.

У них не было возможности продлить этот разговор, но в следующие два дня маркиз несколько раз ловил себя на том, что его мысли обращены к предстоящему свиданию в четверг вечером.

Он не сомневался — Дафна Бертон окажется воплощением всего, что мужчина ищет в женщине: она будет женственной, податливой, страстной и волнующей.

«Мне просто повезло, что Генри Бертону понадобилось отправиться в Париж в разгар светского сезона, когда все прибыли в Лондон и не намечают никаких поездок», — воодушевился он.

В то же время маркиз с удовольствием пообедал бы с Уилли, которому можно было подробно рассказать о скачках. А потом они обсудили бы, каких лошадей ему следует заявить на соревнования в Аскоте.

Его раздумья прервал Уилли.

— Ты сегодня обедаешь у Дафны Бертон? — спросил он.

— Да, — ответил маркиз. — Наверное, ты тоже будешь ее гостем?

— Нет, — покачал головой Уилли, — меня не пригласили!

Уилли Меливэйл произнес это несколько необычно, и маркиз с любопытством посмотрел на него.

Он очень хорошо изучил старого товарища. Между ними так давно установились короткие отношения, что им было трудно даже самую малость утаить друг от друга. И теперь маркиз заметил — Уилли не смотрит на него.

Казалось, он что-то обдумывает и взвешивает, прежде чем принять решение.

Маркиз не догадывался, в чем дело: ведь даже с таким близким другом, как Уилли, он никогда не говорил о своих любовных связях.

Поэтому ему и в голову не пришло, что волнующий Уилли вопрос может иметь какое-то отношение к Дафне Бертон.

Маркиз допил бренди и полез за часами, когда Уилли вдруг заявил:

— Я сегодня днем видел Генри Бертона!

Маркиз напряженно застыл.

— Ты видел Генри Бертона? — переспросил он. — Но этого не может быть! Он в Париже!

— Я видел его, когда возвращался из Ренло, — повторил Уилли. — Я по ошибке свернул на окраине не в ту сторону и увидел, как он заходит в какую-то неприглядную гостиничку.

Маркиз подозрительно взглянул на друга.

— Ты уверен, что это был Бертон?

Уилли кивнул.

Наступило неловкое молчание.

— Я ничего не стал бы тебе говорить, — произнес наконец Уилли, — но год назад Дэйрон Хотон заплатил ему очень крупную сумму.

— Дэйрон Хотон? — эхом отозвался маркиз.

— Он познакомился с Бертонами в провинции, — прибавил Уилли.

И маркиз вспомнил, как Дафна Бертон объяснила, почему они прежде никогда не встречались. Она жила в провинции — якобы из-за того, что носила траур по матери.

Маркизу было известно: лорд Хотон — человек очень богатый, и такая потеря для него мало что значила. Но все же показалось странным, что эту крупную сумму получил Бертон: ни для кого не секрет — ему вечно не хватает денег.

Маркиз откинулся на спинку кресла.

— Тебе лучше рассказать мне всю историю, Уилли.

— Хорошо. — Меливэйл понизил голос. — История очень простая. Бертон вернулся домой неожиданно, и Хотону пришлось заплатить!

Маркиз стиснул зубы. Не говоря ни слова, он резко встал и направился к двери.

Уилли проводил его взглядом, вздохнул и дал знак слуге принести ему новую рюмку бренди.

Когда маркиз вышел из клуба, его карета как раз подъезжала. Он сел в нее вовсе не в том настроении, в каком недавно явился в клуб.

Пребывая в ярости, маркиз не давал себе волю, что не было характерно для большинства мужчин его круга. Он не становился агрессивным, не кричал, не сыпал проклятиями (у многих в такие моменты даже случался апоплексический удар).

Напротив, его охватывало ледяное спокойствие.

Те, кто хорошо его знал, считали это суровое молчание гораздо более пугающим, нежели экспансивное словесное извержение.

В городском особняке на Парк-лейн маркиза встречали вышколенные лакеи. Эти двухметровые великаны вытянулись в струнку усерднее обычного.

Дворецкий самым почтительным тоном осведомился, будут ли у его милости какие-нибудь распоряжения на этот вечер.

Маркиз, немного подумав, бесстрастно обронил:

— Карету на семь тридцать!

Отдав приказание, он поднялся в свою спальню.

Пока камердинер помогал ему раздеться, маркиз не проронил ни слова.

Принимая довольно продолжительную ванну и облачаясь в элегантный вечерний костюм, он с горечью вспоминал радостное предвкушение этого вечера.

«Может быть, Уилли просто ошибся», — подумал он.

Но для чего Уилли стал бы утверждать, будто видел Бертона, если бы не был в этом абсолютно уверен?

Маркиз постоянно ощущал внимание лучшей половины человечества чуть ли не с того дня, как окончил школу. Женщины находили его неотразимым и вились вокруг него вьюном.

Он действительно был очень красив.

Благодаря увлечению лошадьми он развил в себе способности великолепного наездника, а гимнастические упражнения на свежем воздухе способствовали тому, что его атлетически сложенное тело всегда было в прекрасной форме, чем он немало гордился.

К тому же в отличие от своих друзей он знал меру в употреблении горячительных напитков.

Он был умерен и в еде — не в пример королю и тем, кто окружал его сначала в Мальборо-Хаус, а нынче и в Букингемском дворце.

Маркиз, видевший только восхищение в глазах женщин, которые осыпали его комплиментами и сравнивали с греческим богом, даже не пытался когда-нибудь усомниться в искренности их чувств.

Вот отчего ему было так трудно смириться с мыслью, что среди дам, которых он удостоил своим расположением, нашлась такая, что заинтересовалась им по одной простой причине: он обладал внушительным состоянием.

Маркиз не был наивным человеком и прекрасно знал, как можно устроить западню влиятельной особе, когда муж и жена действуют заодно и продумывают свой замысел вплоть до мелочей.

Если Уилли не ошибается, то Дафна наверняка рассчитывает на то, что остальные ее гости разъедутся рано, а маркиз останется с ней.

Она пригласит его к себе в спальню. А когда они окажутся в постели, дверь распахнется — ив комнату влетит Генри Бертон.

Дафна испуганно вскрикнет, а муж уставится на нее с таким видом, словно не может поверить своим глазам. Потом он разразится бранью с обвинениями и укорами. А напоследок заявит, что поскольку застал их на Месте преступления, то немедленно подаст на развод.

Дафна будет жалобно умолять его о прощении: ее повергнут в ужас скандал и осуждение света, который от нее отвернется.

И тогда настанет время вмешаться маркизу.

Чтобы спасти себя — и, конечно, женщину, погубленную им, — придется предложить оскорбленному мужу крупную сумму денег, способную помочь ему отбросить гордыню и смириться с запятнанным именем.

Вся эта сцена окажется невыносимо долгой и унизительной.

Маркиз будет обнажен, тогда как Бертон явится в дорожном костюме — ведь он якобы вернулся из Парижа.

Все это выглядело бы весьма забавно на театральной сцене, но вряд ли доставило удовольствие по крайней мере одному из участников реального происшествия.

Маркиз совершенно ясно представлял себе, как попался Хотон: ему не оставалось ничего, как только заплатить Бертону столько, сколько тот потребовал.

И он мог оказаться в таком же положении, за тем лишь исключением, что, как человек более состоятельный, вынужден был бы заплатить гораздо больше, чем лорд Хотон.

«Как можно быть таким глупцом?» — гневался он на себя.

Теперь ему казалось просто смешным, что он не догадался о значительных материальных затруднениях Бертонов. Они наверняка потратили уже почти все деньги, которые им удалось вытянуть из Дэйрона Хотона.

Бертон любил азартные игры, а его жена хотела постоянно бывать в высшем свете, что также требовало немалых расходов.

Они занимали небольшой дом — но он был расположен в модном районе Мэйфэйр.

Они держали лошадей и собственную карету.

Маркиз слышал, что прошлой зимой Бертон охотился на лис в Лестере.

Естественно, к этому моменту они должны были потратить все деньги.

И кто мог стать для них более многообещающей добычей, нежели маркиз Кейнстон?

Крепко стиснув зубы, маркиз сошел вниз ровно в семь тридцать.

Дворецкий уже ждал его, держа наготове вечерний плащ, подбитый красным атласом.

Один лакей вручил ему цилиндр, второй — трость, третий — перчатки.

Не удостоив никого из них даже единым словом, маркиз вышел из дома и сел в карету, дверь которой перед ним распахнул четвертый лакей.

Наконец, колени маркиза накрыли меховой полостью, и карета тронулась.

Дорога до дома Бертонов заняла совсем немного времени — особняк был расположен на одной из узких улиц.

Войдя в дом, маркиз впервые обратил внимание на то, что ковры в холле немного протерты. На лестничной площадке красовался букет, составленный из свежих цветов, но в нем не было самых дорогих гвоздик.

Когда дворецкий открыл дверь гостиной и громко объявил имя приехавшего гостя, маркиз заставил себя улыбнуться.

Дафна Бертон, разговаривавшая с одним из своих гостей, обернулась к маркизу со счастливым возгласом. Она пошла ему навстречу столь грациозно, что казалось, будто она плывет, не касаясь ногами пола.

Ее глаза излучали такую радость, а лицо было так прекрасно, что маркиз невольно засомневался в своих умозаключениях.

Дафну никак нельзя было заподозрить в неискренности.

— Я так рада вас видеть! — тихо промолвила она.

Маркиз поднес ее руку к губам и ощутил тайное пожатие.

Она познакомила его со своими гостями.

Как и следовало ожидать, все они оказались людьми пожилыми.

Среди них был выдающийся дипломат с супругой, который несколько лет назад ушел на покой, и еще одна супружеская пара, которой давно перевалило за шестьдесят.

Маркизу казалось, будто он читает некогда уже читанную главу книги и ему досконально известно все, что будет происходить на следующих страницах.

С этим чувством он направился к обеду, который оказался недурным, хотя и не мог сравниться с тем, что предлагали ему собственное повара. Вино было сносным, но, по его ощущению, не слишком дорогим.

Разговор за столом вынудил бы его скучать, если б не выразительные взгляды, которые бросала на него хозяйка дома. А еще она не упускала малейшей возможности как бы случайно прикоснуться к нему.

Трудно было не заметить, что многие ее фразы, адресованные ему, звучат нарочито двусмысленно.

Когда джентльмены устремились к выходу из столовой, маркиза не удивил обращенный к нему вопрос дипломата:

— Я надеюсь, вы простите нас, милорд, если мы уедем пораньше? Моей жене нездоровится, и мы оба уже в том возрасте, когда долгие вечера перестают доставлять удовольствие.

— Конечно, это очень разумно с вашей стороны, — вежливо ответил маркиз.

— Я осторожен, а это почти то же самое, — изрек стареющий дипломат.

Маркиз подумал, что осторожность была бы не менее разумной и в отношении него самого.

Обе супружеские пары попрощались и вышли, а маркиз дожидался, когда они спустятся вниз и начнут одеваться в холле. Наконец он негромко сказал:

— Мне тоже надо уезжать.

— Вы… уходите?

На лице, так же как и в голосе Дафны Бертон, сквозило неподдельное изумление. Она показалась маркизу безумно привлекательной и совершенно искренне встревоженной.

На секунду маркиз готов был допустить, что Уилли ошибся и она действительно испытывает к нему влечение. По крайней мере во время обеда, сидя рядом с ним за столом, она не скрывала своего желания.

Маркиз молчал, и она нерешительно произнесла:

— Я… думала… мне казалось… что мы с вами… сможем быть вместе, как мне… давно хотелось!

— Я тоже на это надеялся, — кивнул маркиз, — но я слышал, ваш муж вернулся из Парижа, так что теперь, конечно, не может быть и речи о том, чтоб мы остались наедине.

Говоря это, он внимательно наблюдал за леди Бертон и по тому, как она удивленно заморгала и тихо ахнула, понял, что Уилли не ошибся.

Пытаясь пресечь несколько затянувшееся молчание, Дафна воскликнула:

— Генри вернулся? Что вы говорите? Он должен был приехать только завтра!

— Думаю, вы ошибаетесь, — спокойно молвил маркиз. — Доброй ночи! Благодарю вас за весьма приятный обед.

Он небрежно поднес ее руку к губам и вышел, оставив хозяйку в полной растерянности.

Быстро спустился вниз и появился в холле как раз в ту минуту, когда его покидали остальные гости.

Карета ждала его у входа, и, отъезжая от дома Бертонов, он подумал, что снова одер, жал победу.

Правда, на сей раз это не принесло ему никакой радости. Он едва не попал в глупейшее положение.

Такого он не забудет никогда!

Только сейчас маркиз заметил, что карета направляется к его дому. Он понял, остаться одному и лечь в кровать с мыслями о Дафне Бертон и о том, как легко она смогла его обмануть, было бы нестерпимо.

Он несильно постучал тростью в стекло кареты, находившееся позади кучера, и тот остановил лошадей.

Лакей слез с козел и открыл дверь кареты.

Маркиз назвал ему адрес, куда ехать, и лакей снова устроился рядом с кучером.

Какое-то время у маркиза не было любовницы, хотя таковая считалась столь же обычной собственностью богатых мужчин, как и породистые лошади. Однако два месяца назад он после некоторых раздумий поселил в миленьком особнячке в Сент-Джеймс Вуд весьма привлекательную актрису театра «Гэйети».

Долли Лесли была занята в «Тореадоре», последнем шоу на подмостках старинного театра. Потом здание «Гэйети» собирались снести, а уже в октябре должен был открыться новый театр с прежним названием.

При всем при том возникало вполне объяснимое чувство горечи от мысли, что скоро исчезнет один из наиболее популярных театров, постоянно привлекавших к себе изощренную публику.

Театр по праву считался частью истории Англии. Старинные улицы вокруг него, появившиеся еще в эпоху Тюдоров, также подлежали сносу.

Лондон стремительно менялся.

К счастью, не менялось одно: красота актрис театра «Гэйети», которые не имели себе равных. Они принесли с собой в Лондон нечто совершенно новое, прежде неведомое.

Божественно прекрасные актрисы «Гэйети» скользили по сцене с неподражаемой грацией и легкостью.

Стоявший во главе театра Джордж Эдварде прослыл наипервейшим в мире ценителем женского обаяния.

С 1868 года шоу «Гэйети» восхищали и очаровывали, на них стекался весь Лондон.

Маркиз не был бы мужчиной, если б оставался равнодушным к прелестям женской половины труппы. Но когда он впервые увидел на сцене Долли Лесли, она показалась ему соблазнительнее прочих.

Не составило большого труда убедить ее в том, что она не сможет найти более привлекательного и щедрого покровителя, чем маркиз Кейнстон.

Если маркиз находился в Лондоне, то по крайней мере три раза в неделю он сидел в своей ложе, упиваясь чудесным зрелищем и любуясь Долли.

По окончании представления он вез ее ужинать в «Романо», а потом они возвращались в дом, который маркиз обставил с учетом вкуса Долли и по своему собственному.

Он уделил этому особняку не меньше внимания, чем более обширным своим домам. Ванная комната здесь была устроена по последнему слову техники, в винном погребе покоились лучшие сорта вин.

Прислугу он тоже нанял превосходную, так что, ночуя у Долли, пользовался тем же комфортом, что и в своем особняке на Парк-лейн.

Последний раз маркиз был у Долли во вторник; тогда он сказал ей, что на этой неделе больше ее не увидит.

В среду он собирался на скачки, после чего намеревался переночевать в загородном доме, у друзей.

На четверг был назначен злосчастный званый обед у Дафны, а в пятницу он хотел уехать в свое поместье, Кейн.

Долли, очаровательно надув губки, объявила, что будет очень скучать.

Дабы ее утешить, маркиз подарил ей весьма дорогой бриллиантовый браслет, который приобрел в тот же день в одном из самых модных магазинов на Бонд-стрит.

Она с милой искренностью его поблагодарила, и, уходя, он подумал, что трудно представить себе более пленительную любовницу.

До Сент-Джеймс Вуд карета ехала довольно долго.

По расчетам маркиза, Долли должна была вернуться из театра почти два часа назад.

От служебного входа домой ее обычно привозил экипаж маркиза. И запрягали в него лошадь, выбранную им самим.

Долли, несомненно, придет в восторг от того, что он к ней приехал, и благодаря неожиданности их близость будет еще более волнующей.

Маркиз уже твердо решил, что в будущем станет иметь дело только с такими девицами, как Долли, и не будет торопиться завязывать отношения с дамами своего круга.

Такие отношения между джентльменами и женщинами, которых можно было назвать «леди», сделал возможными король, пока он еще был принцем Уэльским.

До этого времени между понятиями «любовница» и «леди» существовала четкая граница. Достаточно было только, чтобы тень скандала коснулась имени какой-нибудь аристократки — и все ее друзья немедленно отворачивались от нее.

С точки зрения светского общества, она просто переставала существовать.

Однако принц Уэльский бросил Лили Лэнгтри ради чарующей леди Брук, которую он искренне любил. После этого он прошел через множество светских будуаров, а на тот момент был околдован страстной миссис Гренвиль. С самого начала подобных отношений принцесса Александра безропотно принимала возлюбленных мужа.

Такое положение дел явно шло вразрез с принятыми раньше установлениями, и пуритански настроенным матронам трудно было поверить тому, что они слышали.

И сейчас маркиз, испытывая гнев и горечь обмана, был вполне солидарен с ними. В будущем он постарается ограничить свои связи любовницами.

Любовница станет хранить ему верность, пока он будет ее покровителем, а светские дамы пускай остаются со своими мужьями.

И покамест карета ехала к Сент-Джеймс Вуд, маркиз утешал себя мыслью, что Генри Бертон и его жена в эту минуту теряются в догадках, как ему удалось раскусить их. Но между тем это утешение было довольно слабым: если б не Уилли, сейчас он испытывал бы невыносимое унижение, не имея никакой возможности защититься.

Карета свернула на полукруглую аллею, которая вела к особняку и затем уводила от него.

Но тут лошади резко остановились, и маркиз увидел, что дорога к парадному, входу загорожена другой каретой.

Сначала ему показалось, будто перед ним — его собственный экипаж, тот, который он предоставил в распоряжение Долли, чтобы она могла ездить в театр и возвращаться оттуда в его отсутствие. Но уже в следующую секунду он осознал — уже далеко за полночь.

Значит, кучер давно должен был увезти карету в специальный сарай за домом — если только Долли не заезжала куда-нибудь по дороге домой. Желая поскорее узнать, что случилось, он сам открыл дверь кареты и вышел.

Маркиз проследовал по газону к карете.

В отличие от его собственного экипажа в нее была впряжена всего одна лошадь. На козлах дремал кучер. Его поза говорила о том, что он приготовился к долгому ожиданию.

Глядя на незнакомого кучера и карету, маркиз стал догадываться, что именно он видит.

Приблизившись, он рассмотрел герб, изображенный на двери кареты.

Одного взгляда оказалось достаточно, чтобы его подозрения подтвердились.

Теперь он точно знал, что происходит и кто именно находится в доме с Долли: тот самый молодой аристократ, который добивался внимания актрисы, прежде чем сам маркиз обратил на нее свой взор.

Долли сказала ему, что находит лорда Броуро забавным и даже позволила ему несколько раз свозить ее в ресторан. Однако его милость был небогат, и Долли откровенно заявила, что она ему не по карману.

Маркиза все это не слишком интересовало, если не считать легкого триумфа от того, что он «обошел соперника на финише», — победа досталась ему как в любви, так и на скачках.

Теперь, глядя на герб лорда Броуро, маркиз, едва превозмогая гнев, думал, что если его подозрения справедливы, то Долли нарушила правила игры.

А они предполагали, что любовница мужчины, который по отношению к ней достаточно щедр, сохраняет ему верность до тех пор, пока он ее содержит. Особенно эти правила касались тех случаев, когда покровитель предоставлял своей содержанке дом.

Чтобы окончательно прояснить ситуацию, маркиз обогнул карету, поднялся по лестнице и отпер парадную дверь своим ключом.

Комнаты в доме были расположены довольно просто. По одну сторону от холла находилась длинная гостиная, прямо над ней помещалась спальня. По другую сторону виднелась небольшая столовая, позади нее — кухня. Выше этажом прежде была еще одна спальня, но маркиз переоборудовал ее в ванную комнату и гардеробную.

В холле было темно.

Открыв дверь гостиной, маркиз увидел, что и там погашен свет.

Он вошел, и тотчас из спальни наверху до него донеслись голоса и негромкий смех.

Минуту маркиз стоял неподвижно, словно окаменев. К нему вернулось то ледяное спокойствие, с которого начался этот вечер.

Размеренно ступая, он вышел из особняка, тихо закрыл за собой дверь и вернулся к своей карете.

Кучер уже успел вывести лошадей обратно на дорогу.

Когда лакей слез с козел, чтобы распахнуть перед маркизом дверь, тот коротко при» казал:

— Домой!

Он был обманут женщиной — и не один, а два раза!

И он дал себе клятву, что такое больше не повторится.

Никогда в жизни с ним не случалось ничего подобного. Он едва мог поверить в то, что именно с ним обошлись столь предательски — и не только Дафна Бертон, но и его собственная любовница!

Он не сомневался в своей предельной щедрости по отношению к Долли, которая, на его взгляд, была к нему искренне привязана.

Ее измена оказалась не менее унизительной, чем мысль о том, что Бертон мог застать его обнаженным в постели со своей женой!

— Да будут прокляты они обе! — чуть слышно пробормотал он. — И да будут прокляты все женщины — эти вероломные предательницы!

По пути домой маркиз поклялся, что больше никогда не поверит ни единому слову, сказанному женщиной.

Когда карета остановилась у входа, ночной лакей открыл ему дверь, и он молча прошел в дом.

Поднявшись в спальню, маркиз вызвал камердинера.

Казалось, тот удивлен столь раннему возвращению своего господина, однако он был слишком тактичен, чтобы позволить себе какие-нибудь замечания по этому поводу.

Он помог маркизу раздеться, затем перекинул его вечерний костюм через руку и направился к двери, пожелав его милости доброй ночи.

Маркиз ничего ему не ответил. Он тотчас задул свечи и лежал в темноте, безжалостно погружаясь в глубину своих разочарований. Но в то же время он не допускал мысли, чтобы поделиться с кем бы то ни было изматывающими душу чувствами.

Завтра его секретарь расплатится с Долли и предложит ей как можно скорее освободить дом в Сент-Джеймс Вуд.

Маркиз с сожалением подумал, что из-за этого не сможет побывать на последнем перед закрытием представлении «Гэйети». Иначе друзья, которые будут ожидать его появления с Долли в «Романо», начнут задавать неуместные вопросы.

Уилли тоже будет любопытно знать, что происходило в тот вечер, когда его друг отправился обедать к Дафне Бертон, хотя он и не станет расспрашивать об этом.

Поскольку маркиз все еще не успокоился после того насыщенного событиями вечера, ему не хотелось никому ничего объяснять. А еще меньше ему хотелось, дабы окружающие заподозрили, что он потерпел непривычное для него поражение. Он сознавал, как невыносимо было бы для него стать объектом сочувствия.

Более того — ему не хотелось, чтобы лорд Броуро и Долли посвятили кого-нибудь в эту историю.

Сами они, конечно, поймут, в чем дело.

Кучер лорда Броуро обязательно расскажет своему господину о том, что маркиз приехал, вошел в дом и сразу же покинул его. И когда Долли получит известие о своей отставке, окончательно развеются все их сомнения.

Маркиз подосадовал на то, что подарил ей во вторник браслет, который стоил немалых денег и намного превосходил все ее украшения.

Дальнейшие раздумья привели его к мысли о необходимости уехать.

Единственным решением всех его проблем мог стать немедленный отъезд: это избавит его от нежелательных вопросов и предположений, будто две женщины выставили его дураком.

Любой намек на истинное положение дел мог вызвать сплетни.

Они обошли бы весь Лондон и, уж конечно, позабавили бы короля. Его Величество обожал сплетни, особенно если в них присутствовала женщина. А в этом случае их было даже две!

«Мне придется уехать», — подумал маркиз.

И тут ему пришла в голову счастливая мысль.

Когда король последний раз гостил у маркиза в его родовом поместье, он заметил, осматривая картинную галерею:

— Я вижу, Кейнстон, у вас маловато голландцев. Помнится, в Букингемском дворце вы всегда восхищались теми, что купил Георг Четвертый. Я всегда с благодарностью вспоминаю его: ведь у него хватило ума купить эти картины в то время, когда ими никто не интересовался.

— Вы совершенно правы, Сир, — ответил маркиз. — И я намерен подыскать несколько картин голландских живописцев.

— Они не так декоративны, как французы, — молвил король, — и это в большей степени относится к их женщинам. Но они всегда в цене, и я был неизменным поклонником Кейпа.

— Я тоже, Сир, — кивнул маркиз.

Теперь он вспомнил этот разговор и решил, что боги услышали его как раз в ту минуту, когда он особенно нуждался в их содействии.

Можно было не сомневаться, что в Амстердаме сейчас проходят какие-нибудь аукционы. Поэтому никого не удивит, если он отправится туда ради того, чтобы пополнить свое собрание картин.

Он с облегчением вздохнул. В последний миг, когда уже казалось, что он идет ко дну, ему брошен спасательный круг.

Завтра же он покинет Лондон.