Непокорный рыцарь

Неро

Когда я спускаюсь к завтраку, Грета уже напекла к кофе свежих бискотти и приготовила фритату с красным перцем, воспользовавшись железной сковородой, которая, пожалуй, даже старше ее самой.

Грета предлагает мне еду, но я хочу только кофе.

– Тогда мне больше достанется, – говорит Данте и накладывает себе вторую порцию фритаты.

Отец сидит на другом конце стола и читает газету. Должно быть, мы единственная семья, которая все еще выписывает прессу и единолично держит на плаву «Чикаго Трибюн» и «Дэйли Геральд».

– Я могу открыть их у тебя на планшете, – говорю я papa.

– Я не люблю планшеты, – упрямо отвечает он.

– Нет, любишь. Помнишь, как ты бесконечно играл в ту игру, где нужно расстреливать зомби горошком?

– Это другое, – бурчит papa. – Если ты не испачкал руки типографской краской, считай, газету ты не читал.

– Как хочешь, – отвечаю я.

Я отхлебываю кофе. Это настоящий кофе – темной обжарки, горьковато-сладкий, приготовленный в трехкамерной алюминиевой гейзерной кофеварке. Грета может сварить и капучино, и маккиато – стоит только попросить, – потому что она гребаный ангел.

На самом деле наша экономка не итальянка, но этого никогда не скажешь по тому, как она готовит отцовские любимые традиционные блюда. Грета появилась в этом доме даже раньше, чем papa женился на нашей матери. Она помогала нас всех растить. Особенно после того, как mama умерла.

Грета полновата, а в ее волосах еще остались рыжеватые пряди, напоминающие о ее безумной юности, про которую наша экономка может рассказывать бесконечно, стоит ей выпить немного лишнего. С тех пор как Аида съехала, Грета – единственная, кто вдыхает жизнь в этот дом.

Данте просто сидит за своим концом стола и поглощает завтрак, словно оголодавшая бессловесная скала. Papa не издает ни звука, если только не увидит в газете что-то шокирующее. Себастиан живет на территории университета и заглядывает домой только в выходные.

Никогда бы не подумал, что буду скучать по Аиде. Она всегда была как раздражающий мелкий щенок, тявкающий под ногами. Куда бы мы ни направлялись и что бы ни делали, она следовала за нами и влипала в неприятности.

Занятно, что Аида стала первой из нас, кто пошел под венец, учитывая, что она самая младшая. Не говоря уже о том, что она последняя девчонка, кого вообще можно представить в пышном свадебном платье.

Черт возьми, возможно, Аида так и останется единственным отпрыском Энцо Галло, вступившим в брачный союз. Хрена с два я свяжу себя такими обязательствами. Данте до сих пор не может забыть девушку, с которой когда-то встречался, – хотя брат никогда в этом не признается. А Себастиан… что ж, я теперь вообще не представляю, что он будет делать со своей жизнью.

Мой младший брат собирался играть в НБА[14]. Затем Кэллам, муж Аиды, разнес его колено к хренам – тогда наши семьи еще не слишком ладили. Теперь Себ просто плывет по течению. Он продолжает терапию в надежде вернуться на площадку. Иногда присоединяется к нам с Данте, когда подворачивается дело. Этой зимой Себастиан застрелил польского гангстера. Думаю, это отразилось на нем. Одно дело – быть преступником, и совсем другое – убийцей… Когда переходишь эту черту, обратной дороги нет. Это меняет тебя навсегда.

Меня это изменило совершенно точно. Ты понимаешь, что человек может покинуть этот мир за считаные секунды. Умереть за время, достаточное, чтобы щелкнуть выключателем. Вот и все, а дальше только бесконечная пустота, как та, что предшествовала твоему появлению на свет. Вся твоя жизнь – лишь вспышка. Так какая разница, на что ее тратить? Добро, зло, милосердие, жестокость… это все – искра, которая гаснет без следа. Все существование человечества станет бессмысленным, как только Солнце расширится и сожжет планету дотла.

Я рано выучил этот урок.

Потому что я впервые убил человека, когда мне было десять.

Вот о чем я думаю, попивая свой кофе.

Papa заканчивает читать первую газету и берет следующую. Но прежде, чем начать просматривать первую полосу, он переводит взгляд на Данте.

– Какой будет наш следующий проект после того, как мы завершили строительство башни на Оук-стрит? – произносит он.

Данте накалывает на вилку последний кусок фритаты.

– Мост на Кларк-стрит нуждается в реновации, – говорит он. – Мы можем поучаствовать в тендере.

В последнее время «Галло Констракшн» берется за все более и более крупные проекты. Забавно, учитывая, что изначально итальянская мафия ударилась в строительство, только чтобы заручиться поддержкой профсоюзов. Все началось в Нью-Йорке. Десятилетиями все строительные проекты этого мегаполиса так или иначе контролировались бандитами. Мы подкупали профсоюзных лидеров, оказывали на них давление или даже ставили там своих людей. Когда тебе подвластен профсоюз, тебе подвластна вся индустрия. Можно заставить работников замедлить или остановить процесс, если тебя не устраивает размер «благотворительного взноса» от застройщика. К тому же тебе предоставляется доступ к огромным профсоюзным пенсионным фондам, которые практически не регулируются и отлично подходят для не облагаемого налогом отмывания денег или даже откровенного грабежа.

Ирония в том, что, запуская бизнес из грязных побуждений, порой ты начинаешь получать от него вполне легальный доход. Так случилось с теми донами мафии, которые переехали в Лас-Вегас: открыв казино, чтобы отмывать незаконную прибыль, они вдруг обнаружили, что игорные дома загребают больше денег, чем незаконный рэкет. Упс – ты теперь узаконенный бизнесмен.

Мало-помалу то же случилось и с «Галло Констракшн». Чикаго быстро застраивается – особенно наша часть города. «Магнифисент-Майл»[15], Лейк-Шор-драйв[16], торговые улицы Саут- и Вест-Сайда[17]… Только в этом году на коммерческое строительство потратят пять миллиардов.

И мы получаем с этого даже больше, чем нужно.

«Галло Констракшн» только что завершила строительство высотного здания под тысячу двести футов[18]. Papa хочет запланировать следующий проект. И у меня в кои-то веки появилась идея…

– Как насчет района Саут-Воркс? – говорю я.

– А что с ним? – спрашивает papa, глядя на меня из-под кустистых седых бровей. Его глаза темные, как у жука, и такие же проницательные, как и всегда.

– Это четыреста пятнадцать акров совершенно нетронутой земли. У него, должно быть, самый большой неиспользованный потенциал во всем этом чертовом городе.

– Ты когда-нибудь видел, как питон пытается заглотить аллигатора? – спрашивает Данте. – Даже если он сможет придушить рептилию, то подавится, пытаясь ее проглотить.

– У нас нет на это денег, – говорит отец.

– И людей, – добавляет брат.

Может, год назад дела так и обстояли, но с тех пор многое изменилось. Аида вышла замуж за Кэллама Гриффина, наследника ирландской мафии. Затем Кэллам стал олдерменом[19] самого богатого округа города. Ну а вишенкой на торте стало замужество младшей сестры Гриффина с главой польского «Братерства»[20]. Так что теперь у нас больше влияния и людей, чем когда-либо.

– Думаю, Кэла заинтересует моя идея, – говорю я.

Данте и отец обмениваются хмурыми взглядами.

Я знаю, о чем они думают. Весь наш мир перевернулся с ног на голову. Мы поколениями враждовали с Гриффинами, и вдруг, как гром среди ясного неба, случился этот союз. Пока все идет неплохо, но на свет до сих пор не появился младенец, который породнил бы наши семьи.

Данте и papa – консерваторы до мозга костей. Они и так уже сыты переменами по горло.

Так что я собираюсь сыграть на их соревновательном духе.

– Если вы не хотите этим заниматься – без проблем. Вероятно, Гриффины справятся и сами.

Данте издает вздох, больше напоминающий рокот. Словно в пещере проснулся дракон, разбуженный незваным гостем.

– Прибереги эти приемчики для девочек в баре, – рычит он. – Я понял, к чему ты ведешь.

– Четыреста пятнадцать акров, – повторяю я. – На самом берегу озера.

– По соседству с дерьмовым районом, – добавляет papa.

– Это неважно. Линкольн-парк тоже когда-то был дерьмовым районом. Теперь там живет Винс Вон[21].

Papa размышляет. Я молчу, чтобы не прерывать его мысли. Не стоит мешать цемент, когда он уже затвердевает.

Наконец он кивает.

– Я назначу встречу с Гриффинами, и мы все обсудим.

Окрыленный успехом, я хватаю бискотти, макаю его в остатки кофе и направляюсь в подземный гараж.

Если бы я сравнивал себя с супергероем, я бы выбрал Бэтмена. Это моя бэт-пещера. Я мог бы проводить тут дни напролет и возиться с машинами, поднимаясь на поверхность лишь ночью, чтобы вляпаться в какую-нибудь неприятность.

Прямо сейчас я работаю над мотоциклом «Индиан-Скаут» 1930 года выпуска и автомобилями «Шелби-CSX» 1965 года и «Шевроле-Корвет» 1973 года. Еще у меня есть «Мустанг», на котором я сейчас езжу, – «Босс-302» 1970 года, золотой с черными гоночными полосами. Полностью оригинальный металл, восьмицилиндровый двигатель с механической коробкой передач, пробег всего сорок восемь тысяч миль. Виниловые сиденья я заменил на овечью кожу.

Ну и, наконец, моя любимица. У меня ушли годы, чтобы найти ее, – «Тальбо-Лаго-Гранд-Спорт». На эту малышку я потратил больше часов работы, чем на все прочие свои автомобили, вместе взятые. Это единственная моя истинная любовь. Машина, которую я не продам никогда.

Я сентиментален, только когда дело доходит до автомобилей. Лишь эти механизмы побуждают во мне желание окружить их заботой и лаской. Только с ними я могу быть спокойным и терпеливым. Когда я за рулем, я ощущаю полный покой. И даже немного счастья. Ветер обдувает мое лицо. Когда я прибавляю скорость, все кажется чистым и светлым. Я не замечаю мелкие детали – трещины, грязь и уродство. Но только до тех пор, пока не останавливаюсь.

Именно поэтому я больше всего люблю лето. Потому что могу колесить по городу весь день, не беспокоясь о том, что машину повредит снег, слякоть и соль на дороге.

Я даже не против поработать водителем Данте. Сегодня нам нужно заехать в кучу мест, чтобы выдать зарплату нашим строителям. Они все хотят наличку, потому что половина из них платит алименты и налоги, а ведь на что-то еще надо пить, делать ставки и снимать жилье. Кстати о ставках – нам нужно еще забрать рейк[22] из нашего подпольного казино в отеле «Кингс-Армс».

Так что большая часть нашего дня – это нудная бизнес-рутина. Я скучаю по выбросу адреналина, который ощущаешь, выходя на настоящее дело.

Когда мне было пятнадцать, а Данте – двадцать один, мы вместе творили самую разную дичь. Грабили бронированные грузовики и пару раз даже банки. Затем ни с того ни с сего он подписал контракт на службу в армии и провел следующие семь лет в Ираке. Вернувшись, он стал совсем другим человеком. Он мало говорит. Не выносит шуток. И растерял весь свой дух авантюризма.

Закончив с делами, мы заезжаем на обед в «Коко-Раццо», а потом Данте отправляется на встречу с нашими прорабами. Меня это нисколько не интересует, так что я высаживаю его и намереваюсь отправиться домой и заняться своим «Мустангом». С тех пор как я усилил двигатель, он чертовски перегревается. Сегодняшняя жара под сто градусов по Фаренгейту[23] и Данте, возвышающийся на пассажирском сиденье, как 250-фунтовый[24] кусок гранита, тоже дают немалую нагрузку движку.

Даже несмотря на то, что я еду домой медленно, показатели поднимаются все выше и выше, и машина напрягается, даже чтобы подняться на крошечный холмик. Черт. Эдак я могу и не доехать.

Проезжая по Уэллс-стрит, я замечают потрепанную вывеску «Аксель-Авто». Поддавшись порыву, я кручу руль влево и сворачиваю за угол здания, чтобы подъехать к автосервису.

Я давненько здесь не бывал. Раньше я заказывал у Акселя Риверы запчасти для машин – до того, как в интернете стало можно купить что угодно. Еще он чинил машины моего отца, пока я не наловчился делать это сам.

Я ожидаю увидеть в мастерской Акселя, словно прошедших лет и не бывало.

Однако я вижу куда более стройную фигуру, склонившуюся над капотом «Аккорда». Камилла воюет с чем-то в двигателе. Поборовшись с неким предметом, она наконец выдергивает его и выпрямляется, после чего кладет кепку на ближайшую скамейку и вытирает потный лоб тыльной стороной ладони. Решив, по-видимому, что этого недостаточно, она снимает футболку и использует ее как полотенце, обтирая лицо, шею и грудь.

Теперь на ней лишь простой хлопковый лифчик, мокрый от пота. Я удивлен тому, какая спортивная у нее фигура: стройные и сильные руки, рельефный пресс. Да и выше природа ее не обделила, о чем я не догадывался: влажная ткань бюстгальтера обтягивает полные, мягкие груди. Ривера всегда одевается как пацан. Оказывается, под всеми этими грязными шмотками скрывается самая настоящая девушка.

Я прочищаю горло. Камилла подскакивает, как испуганная кошка. Увидев, кто перед ней, она бросает на меня сердитый взгляд и натягивает футболку обратно.

– Здесь тебе не пип-шоу[25], – резко бросает она. – «Экзотика» в двенадцати кварталах отсюда.

– «Экзотика» сгорела, – сообщаю ей я.

Вообще-то это я сжег стрип-клуб, когда был на ножах с его хозяином. Это был мой первый опыт поджога, и я испытывал охренительное удовлетворение, глядя на то, как пламя, словно живое существо, словно демон, вызванный из ада, с ревом взмывает вверх. Я могу понять, почему людей это затягивает.

– Правда? – спрашивает Камилла, широко раскрыв глаза от удивления. Они невероятно темные – глубокие, цвета кофе мокко, такие же темные, как ее волосы и ресницы. Оттого, что девушка редко улыбается, именно глаза выдают большую часть ее эмоций. Кажется, новость о пожаре в «Экзотике» обескуражила Камиллу.

Ох, точно – ведь там работала ее мать.

– Ага, – говорю я. – Сгорела этой зимой. Теперь там просто пустой участок.

Она смотрит на меня с подозрением, словно думает, что я ее разыгрываю.

– И как же она сгорела?

– Видимо, кто-то слишком быстро вращался вокруг шеста, – хмыкаю я. – Трение стрингов. Достаточно искры, чтобы вспыхнул пожар.

Или несколько канистр бензина и зажигалка.

Камилла бросает на меня угрюмый взгляд.

– Чего тебе нужно? – спрашивает она.

– Так у вас здесь общаются с клиентами? Неудивительно, что толпы желающих не видать.

Я делаю вид, что оглядываю очередь из невидимых посетителей.

Ноздри Камиллы раздуваются.

– Ты не клиент, – шипит она.

– А мог бы им стать, – говорю я. – Мой двигатель перегревается. Я хочу глянуть его, прежде чем поеду дальше.

Я не спрашиваю разрешения загнать машину внутрь, просто заезжаю в пустой бокс. Потом выхожу и открываю капот.

Не в силах совладать с любопытством, Камилла заглядывает внутрь.

– Ты использовал оригинальные запчасти? – спрашивает она. – Для моделей с 1965 по 1968 годов выпуска можно достать что угодно, а вот для моделей с 1971 по 1973-й…

– Эта 1970 года, – говорю я.

– И все равно…

– Все оригинальное! – резко прерываю ее я.

– Кроме тормозного комплекта?

– Ну… да.

Она раздражающе хмыкает, словно была права.

Я начинаю припоминать, почему Камилла никому не нравилась в школе. Потому что она упрямая маленькая всезнайка.

– Ты добавил турбонаддув? – спрашивает она. – Сколько здесь теперь лошадиных сил?

Она реально меня бесит. Ведет себя так, словно я какой-то мелкий богатый говнюк с Уокер-драйв, который ни хрена не смыслит в собственной тачке.

– Дело не в дисбалансе! – рявкаю я.

– Тогда почему двигатель перегревается?

– Ты мне скажи, гений механики!

Она выпрямляется, глядя на меня.

– Я ничего не должна тебе говорить. Я на тебя не работаю.

– Где твой отец? – спрашиваю я. – Вот кто знает свое дело.

Я знал, что это ее разозлит, но даже не представлял, как сильно. Камилла хватает ближайший гаечный ключ и размахивает им так, словно собирается ударить меня по голове.

– Он спит! – кричит она. – И даже если бы не спал, сказал бы тебе то же самое, что и я. А именно – вали на хрен отсюда!

Она разворачивается и стремглав выходит из мастерской, направляясь по ступеням вверх, бог знает куда. Наверное, в квартиру. Скорее всего, вся ее семья живет над мастерской. «Вся семья» – это ее отец и тот братишка, что толкает дурь для Ливая. Интересно, знает ли Камилла об этом. Она вряд ли даже пила в школе – всегда была из ответственных.

Что ж, это ее проблема, а не моя.

Прямо сейчас моя проблема – это как сделать так, чтобы моя машина снова ехала легко и плавно. И если Камилла не собирается возвращаться, тогда я воспользуюсь ее инструментами сам. Нет смысла оставлять эту прекрасную мастерскую простаивать без работы.

Большинство ее оборудования, похоже, использовал еще Ной для строительства ковчега, но оно в хорошем состоянии, чистое и на своих местах. Я переключаю радиостанцию, чтобы не слушать Шакиру или какое еще дерьмо там играло. Вскоре я уже по локоть в моторе разбираюсь с «Мустангом».

Спустя час мне приходится признать, что, возможно, в словах Камиллы была определенная доля истины. Из-за некоторых модификаций, которые я установил на двигатель, он работает с мощностью, в два раза превышающей ту, на которую был рассчитан. Похоже, мне стоит пересмотреть некоторые изменения.

Но это уже работа для моей собственной мастерской. А пока мне просто нужно долить охлаждающей жидкости. Выяснив это, я бросаю пару сотен баксов на верстак за пользование инструментами и материалами.

Может, я и преступник, но не жмот.