Непорочная для Мерзавца

Глава первая: Кира

Глава первая: Кира

Запах дыма наполняет и разъедает легкие.

Я задыхаюсь. Пытаюсь дышать и слышу собственные судорожные вздохи, но глотаю лишь отраву, которая медленно сокращает мою жизнь. Я скребу по горлу, чувствую, как кожа застревает под пальцами, но спасения это все равно не приносит. От дыма слезятся глаза, и когда кто-то кричит мое имя, я вижу только непроходимую бестелесную стену, за которой двигается тонкая тень.

«Я здесь!» - кричит мой рот, но легкие только выхаркивают несуществующую черную слюну.

— Кира! – Его голос. Где-то там, куда я ни за что не дойду своими ногами. И вряд ли доползу. – Кира, где ты?!

«Я здесь!» - из последних сил, почти теряя сознание.

И слова тонут в боли, когда на руку падает тяжелая горящая балка и кожа тлеет под ней, словно папиросная бумага.

И я кричу так отчаянно, что в груди будто что-то лопается, и мир, качаясь, опадает карточным домиком, прямо в огонь, который танцует вокруг меня жертвенный танец.

— Кира! – Кто-то хватает меня за плечи, рывком тянет на себя и успокаивающе поглаживает по голове. – Кира, это просто кошмар.

Я задыхаюсь. Я уже не сплю, но все равно продолжаю задыхаться. От отсутствия спасительного вдоха в горло словно вкручивают раскаленный винт, и каждая лопасть режет остро отточенным краем. Слепо шарю рукой, сбиваю прикроватную лампу, потому что мир течет вместе со слезами.

— Вот, Кира.

Узнаю голос Димы, но легче все равно не становится. Только когда он вкладывает мне в ладонь прохладный баллончик, и я делаю первый спасительный вдох, паника начинает отступать.

— Дыши, маленькая. – Дима прижимает меня к себе, похлопывая по спине, словно младенца, дает выплакаться о прошлом.

Два года прошло, а эти сны все никак не отступают. Один и тот же кошмар, почти по одному же сценарию: пожар, закрытая дверь, лопнувшее зеркало и балки, которые валятся на меня, словно солома с крыши. Я поднимаю руку, и тонкая ткань ночной сорочки ползет вниз, обнажая уродливую кривую метку ожога, от запястья почти до самого плеча. Он тоже болит почти не переставая, словно одних кошмаров мало, чтобы я на всю жизнь запомнила и ту ночь, и того человека, который спас меня ценой своей жизни.

И когда приступ астмы отступает, просыпается голос совести, который с некоторых пор тоже стал моим верным спутником. И подсказывает, что не очень честно вспоминать о покойном женихе в объятиях его дяди, чьей женой я стану через три недели.

Дима отодвигается, берет мое лицо в ладони и растирает слезы по коже так, что не остается и следа. Ему тридцать четыре, и он далеко не ангел, но выглядит как настоящий голливудский актер: обаятельный, роскошный, желанный вдовец с принципами. Потому что даже у досужих журналистов на него ничего нет, ни одного позорного пятна на безупречной репутации, ни даже крохотного порочащего факта, ни единой интрижки.

— Лучше? – спрашивает он, целуя меня в закрытые веки.

Жест, от которого я всегда успокаиваюсь.

— Да, - говорю едва слышно, продолжая сжимать в ладони спасительное лекарство.

Моя астма – еще одно напоминание о той трагедии. Врачи говорят, что это всего лишь невралгия, последствия перенесенной психотравмы, и что, если я очень сильно захочу – болезнь пройдет, как надуманный страх. Но либо врачи ошибаются, либо я делаю недостаточно усилий над собой, потому что спасительный баллончик навечно поселился в моей сумочке.

— Прости, - дышу уже ровнее, втягивая обезображенную руку обратно в рукав. – Возишься со мной, как с ребенком.

Дима качает головой, делая вид, что согласен с моим самобичеванием, а потом чмокает меня в лоб и подталкивает перебраться на другую часть кровати. Укладывается рядом, привлекая в свои объятия.

Он ждет нашей свадьбы, чтобы официально разделить со мной постель.

Поэтому в ближайшие три недели мы будем спать в одной кровати, словно дети: целомудренно и в одежде. Теперь – под крышей Диминого дома.

Глава вторая: Кира

Глава вторая: Кира

Цвет моего свадебного платья называется очень романтично – «пепельная роза».

Модельер делает последние замеры, подкалывает булавками остатки ткани на спине, чиркает в блокнот заметку, что нужен еще один слой ткани под тяжелую шелковую юбку с невообразимо длинным шлейфом.

— По-моему, все идеально, - говорит он нарочито пафосным тоном, явно наслаждаясь проделанной работой.

Я придерживаю юбки и выхожу в зал. Здесь со мной все подруги, хоть «все» для меня – это только две – Вера и Юля. Юлька как всегда скептически приподнимает бровь, потому что ей почти невозможно угодить, а Вера просто восторженно хлопает в ладоши и щебечет:

— Ты просто самая настоящая принцесса из сказки.

Я вдоволь верчусь перед ними, поворачиваюсь и спиной, и боком, чтобы они как следует рассмотрели мое в самом деле королевское платье. Маленькая радость, в которой я с удовольствием растворяюсь, чувствуя, как капелька счастья превращается в брызги шампанского в животе, и пузырьки посылают по венам щекотку. Одно «но»: чтобы скрыть ожог, пришлось выбрать фасон с длинными рукавами, а сейчас жаркий и душный август, и через пару минут под плотной тканью кожа начинает чесаться и зудеть так сильно, будто ее снова обожгло. Но свадьба только через три недели, и мы с Димой надеемся, что сентябрь будет традиционно холодным. Когда-нибудь я отважусь показать это уродство на руке, но точно не на собственной свадьбе.

— А туфли? – Юля кивает на мои ноги, до сих пор обутые в простые «балетки». – Неужели прекрасный принц подарит хрустальные туфельки?

— Ну и зараза же ты, - тычет ее локтем Вера, а мне говорит: - Просто не обращай на нее внимания – она завидует.

Мы дружим, кажется, еще со школьной скамьи: вместе прошли школу, вместе поступили в один ВУЗ и в следующем году вместе сего закончим. Ничего необычного – будем училками.

— Так что с туфлями? – Юлька лениво листает какой-то гламурный журнал, а потом вдруг замирает и даже перестает жевать жвачку. Скручивает журнал обложкой назад и разворачивает ко мне. – Твой.

Одно единственное слово, но я готова ее придушить, потому что нет никакого «моего», потому что так бить в самое уязвимое место могут только близкие, которые точно знают, где больнее всего. И Юлька делает это нарочно, потому что до сих пор считает, что выходить замуж за Диму – дурацкая идея, ведь его племянник, родной брат моего Рафаэля…

Ох…

Черно-белое фото на развороте бьет прямо в сердце, выворачивает наизнанку тяжелым порочным взглядом. Взглядом, от которого хочется закрыться руками, словно от проклятия. И это просто издевательство, потому что на знакомом лице давно умершего человека эти глаза кажутся просто чужеродными, словно их украли у кого-то другого. Взгляд и, пожалуй, жесткая ухмылка.

Габриэль. Вот уж где насмешка судьбы: человек с именем ангела оказался настоящим дьяволом. По крайней мере для меня. Настоящим кошмаром, который я, прилежная домашняя девочка, ненавижу всей своей душой.

— Ты, блин, совсем дура? – Вера вырывает журнал из Юлькиных пальцев, захлопывает и кладет под самый низ стопки на столе.

Юлька пожимает плечами, и я быстро отворачиваюсь к зеркалу. Пытаюсь собраться, мысленно повторяю свои заветные слова: это прошлое, оно давно ушло, его нужно отпустить и жить дальше. Закрываю глаза, делаю глубокий вдох и улыбаюсь, зная, что, когда снова посмотрю на себя в зеркало, там будет не испуганная двадцатилетняя девчонка, а я – умница, идущая на красный диплом, почти жена известного политика. И больше никто и никогда не скажет мне, что…

Я открываю глаза – и Габриэль стоит там, позади меня. Привычным отвратительным жестом склоняет голову на бок так, что каштановые с подпалинами волосы падают на глаза, и беззвучно говорит ту самую проклятую фразу: «Сколько ты стоишь, грязнуля из подворотни? Я тебя куплю, только отвали от брата».

«Никогда, - я сжимаю кулаки, - никогда, никогда, никогда ты больше не посмеешь меня ужалить».

И выдыхаю, потому что – да, он не сможет. Никак не сможет. Ведь для этого ему пришлось бы как минимум перелететь океан.

— Не слушай ее, она просто злится, что с Игорем снова все неопределенно, - говорит Вера, когда мы выходим из салона после примерки. Теперь мне сюда только через неделю, на генеральную репетицию. – Юлька успокоится, и сама будет прощения просить, еще и голову пеплом посыплет.

Пока мы плетемся сзади, Юля идет перед нами и громко орет в телефонную трубку. Орет о том, что ее уже все достало, что так больше не может продолжаться, что у них с каждым днем все хуже и непонятнее. А я словно стекленею от каждого слова, потому что это все так похоже на тот вечер, на нашу размолвку, после которой я заперлась в первой попавшейся комнате и долго плакала, уткнувшись лицом в подушку. Что я тогда ему сказала? Я не помню каждую фразу, но точно так же, как Юлька сейчас орет своему парню, орала в лицо Рафаэля: «У нас что-то ломается, понимаешь?!»

— Извини, но я… - Останавливаюсь и ловлю непонимающий взгляд Веры. Мы договорились втроем пойти в кафе и устроить то, чего не делали уже очень давно: развлечь себя простыми посиделками.

Глава третья: Габриэль

Глава третья: Габриэль

Она стоит так близко, что я вижу, как бешено колотится артерия на ее шее.

На белой шее с россыпью мелких родинок, такой тонкой, что я бы запросто свернул ее одной рукой. И вся она какая-то… блядь, нескладная, тощая, как оголодалый воробей. И взгляд такой же, даром, что глаза огромные, как херовы блюдца: настороженный, словно смотришь на взведенный арбалет. И ждешь-ждешь, что выстрелит – и ударит в самые печенки.

Грязнуля Кира. Хотя про себя я всегда называю ее «Кира-блядь», и других слов она не заслуживает.

Воображение живо рисует картинку, где она, распятая на медицинском столе, извивается, пока я собственной рукой набиваю на ее тощую задницу эти слова, и соблазн устроить ей такой свадебный подарок так велик, что приходится вцепиться в карманы изнутри.

— Что ты здесь забыла? – спрашиваю тяжелее, чем собирался.

С Кирой всегда так было: с первого дня, как Раф притащил ее к нам домой, было ясно – она все испортит, сломает, изваляет в грязи, потому что таким, как она, место в самом дешевом борделе Таиланда, где ночь с девочкой стоит меньше, чем гамбургер в обычной забегаловке. Ума не приложу, почему я тогда не нашел хороших ребят, которые бы устроили ей незабываемые каникулы. Всего на насколько дней, может, неделю. Чтобы маленькую тварь порвали, как шавку, чтобы на всю жизнь запомнила, где ее место.

И когда я готовлюсь ее догонять, зараза вздергивает подбородок и вместо того, чтобы прислушаться к инстинкту самосохранения и хотя бы попытаться сбежать, вдруг идет прямо на меня. Точнее, мимо меня, к могиле. Кладет цветок на плиту и начинает бормотать… Бля, что она там бормочет? Молитву?

Я хватаю ее за локоть: слишком быстро, чтобы Кира могла это предугадать. Да я и сам не мог, потому что даже касаться ее невыносимо противно. Как будто схватился за оголенный провод и ладонь обуглилась сразу до кости.

— Заткни свой поганый рот, - шиплю в плотно закрытые глаза и почти волоком оттаскиваю ее прочь, подальше от места, которое не должно быть осквернено ее дыханием и запахом.

Она не сопротивляется, но едва успевает переставлять ноги, подстраиваясь под мой быстрый шаг. Останавливаюсь, когда перед глазами маячит каменный забор, а могилы остаются далеко позади. Я безбожник, антихрист, потому что поклоняюсь своей собственной вере, в которой нет херни про всепрощение, вторую щеку и «не согреши», но даже я уважаю покой мертвецов.

Разжимаю пальцы и вытряхиваю безвольную руку Киры. Краем глаза замечаю, как та прячет руку за спину, морщится от красного браслета на коже – следа моего неласкового приветствия.

— Увижу тебя здесь еще хоть раз – закопаю рядом, - обещаю, ни капли не лукавя.

Худая бледная дрянь… улыбается? Она это серьезно? Вот так, словно я пообещал задарить ее радужными пони, улыбается?!

— Так иди за лопатой, Эл, - отвечает Кира. Совершенно, блядь, потерявшая страх Кира. – Вырой могилу. На будущее. Чтобы потом не заморачиваться.

Эл. Она назвала меня Эл. Своим поганым блядским ртом, словно имеет на это гребаное моральное право.

И я снова быстрее, чем она: сжимаю ее щеки пальцами, вдавливаю до упора, до зубов, так, что зеленые глаза становятся влажными от слез.

— Как ты меня назвала? Ну-ка, повтори.

— Я-тебя-не-боюсь-Эл, - говорит она по словам, словно для умалишенного.

И я правда не знаю, почему до сих пор позволяю ей дышать.

Пальцы разжимаются - и этот жест совершенно точно не в зоне моего контроля. Просто в голове будто вспыхивает огромный стоп-сигнал, который предупреждает, что эта маленькая тварь снова влезла мне под шкуру и достала то, что давно отболело. Словно разбередила рой дикий ос, вот только в своей слепой злобе они набросились не на своего обидчика, а на первого, кто подвернулся под руку – на меня самого. И кажется, что злость течет по венам - такой яркий и сильный концентрат, что запросто может заменить кровь. И тогда я стану долбаным злым героем из комикса, мистером Хрен_ты_меня_проведешь_грязнуля.

Кира отступает и рукавом, как сопливая девчонка, подтирает глаза. Не ревет – и то хорошо.

— Я приехал на свадьбу, - кривляюсь в злой усмешке. Она вскидывается, хлопает ресницами, как бестолковая Барби, хоть даже в резиновой кукле сексуальности больше, чем в этом ничтожестве, которое вызывает только два желания: накормить, а потом к херам собачьим пинками вытолкать из нашей жизни. – Что, дядя не сказал тебе?

Дима – полный дурак. Или нет – он осел, кретин и тупица, потому что я предупреждал его, с кем он собирает связаться, а вместо слов благодарности услышал пожелание не совать нос в его жизнь. И нравоучение в его занудном стиле: «Тебе пора взрослеть и учиться прощать».

Надеюсь, дорогой любимый дядя, ты по достоинству оценишь, как я послал в жопу твою мудрость. Потому что прощение – это для тех, кто имеет право на второй шанс, а не для девочек, продающих свою любовь за деньги.

— Ты его племянник, - пытается держать лицо Кира, но ее с головой выдает дрожащая нижняя губа. – Было бы странно, если бы Дима пригласил твою мать и не пригласил тебя.

Глава четвертая: Кира

Глава четвертая: Кира

Дима начинает названивать, когда я не отвечаю на его звонки. Такое чувство, что поставил телефон на автодозвон и ждет, когда мне надоест сбрасывать и сдадут нервы. Но я просто не хочу с ним говорит, потому что слишком взвинчена. Если отвечу сейчас – это будет не попытка поговорить, а просто выброс адреналина и негатива, которыми я под завязку заряжена после встречи с Габриэлем.

Я сажусь за руль, закрываю машину и быстро, отдавая себе отчет во всей глупости ситуации, до упора поднимаю стекло. Руки дрожат - и перед глазами до сих пор маячит лицо этого монстра. Если бы он ни был где-то там, угрожающе близко, я бы ни за что не села за руль в таком состоянии, но если мы снова столкнемся лбами… Я не знаю, что тогда будет. Я сломаюсь?

Нет никого, кто бы помог с ответом на этот вопрос, поэтому лучше не рисковать.

Я просто катаюсь по городу, все время опаздывая на зеленый свет светофора, понукаемая сигналами нетерпеливых водителей. Но даже если бы я могла уехать на край света, то и тогда бы не смогла сбежать от прошлого, которое вернулось и напомнило о себе злыми словами Габриэля.

Мне… ох, господи, мне просто нужны были деньги. Небольшая сумма, которую я бы заработала за пару недель. Никакого интима, только сопровождение на официальные мероприятия.

И первый же вечер в проклятом агентстве заклеймил меня на всю оставшуюся жизнь. Рафаэль пообещал, что никогда и никому не скажет, как и где мы познакомились, но Габриэль просто должен был сунуть свой нос в наши отношения, потому что кичился правом старшего брата заботиться о благополучии младшего.

И если Дима узнает, вряд ли его порадует перспектива заполучить мину замедленного действия в свою безупречную биографию.

Даже пенять не на кого, потому что во всем от и до виновата только я.

Я должна была все ему рассказать. Сразу расставить все точки над «i» и тогда, скорее всего, мы бы просто разошлись двумя одиночествами. Но, видит бог, он был так сильно мне нужен! И я смалодушничала, поддалась голосу сердца, который нашептывал, что рядом с этим человеком моя жизнь, которую я добровольно положила в гроб Рафаэля, сможет воскреснуть, как феникс из пепла.

Дима ждет меня около ворот. Я паркуюсь черте как, выскальзываю наружу и просто стою, пока он ходит взад-вперед, и его нервозность выдают сжатые в карманах кулаки. Он реагирует на звук мотора, оглядывается и широким шагом идет ко мне. Ни о чем не спрашивает, просто обнимает ладонями за щеки и крепко прижимается губами к моим губам. А даже не могу наскрести сил, чтобы обнять его в ответ, и проклятые руки безвольно висят вдоль тела, словно веревочные.

— Я должен был сказать тебе, - безошибочно угадывает он причину моего уничтоженного настроения. – Прости, малышка, я должен был, но просто не знал, как это сделать. Надеялся подобрать удачный момент. Габриэль же только вчера прилете. Где вы успели?..

— На кладбище, - перебиваю я.

Знаю, Дима будет расстроен, потому что в унисон советам моего психолога утверждает, что эти свидания с мертвецом рушат результаты многодневной терапии. Но видимо не в этот раз, поэтому что Дима просто прижимает мою голову к своему плечу и шепчет, перебирая пальцами растрепанные волосы:

— Хочешь, я пошлю его? Пусть катится в свою Америку.

Мой рот уже открывает для желанного «да!», но в голове мелькают картинки, от которых к горлу подкатывает сухая тошнота. Я точно знаю, что Габриэль все ему расскажет. Он только и ждет, когда я оступлюсь и дам повод разыграть «джокера».

Черта с два он это сделает.

Потому что я сама все расскажу Диме. Обязательно расскажу. Завтра. Или после завтра?

— Он же твой единственный племянник, - говорю, сдерживая неуместную иронию. – Будет странно, если ты его прогонишь.

— Уверена? – с сомнением переспрашивает Дима.

Уверена в чем? Что Габриэль не будет меня доставать? Да, уверена, что будет, и нет, не уверена, что совершаю умный поступок, пытаясь переиграть палача на плахе.

— Мы больше не увидимся до самой церемонии, - озвучиваю то, во что сама же с трудом верю. – А один день я смогу его вытерпеть.

Дима отводит меня в дом, усаживает в кресло и ненадолго пропадает в кухне, чтобы вернуться оттуда со стаканом лимонада и нарезанными яблоками. Весело, чтоб подбодрить, ведет бровями, прекрасно зная, что я совершенно неравнодушна к простым красным яблокам с капелькой терпкости и кислинки. Могу съедать их мешками, как гусеница, и даже не замечаю, что обгрызаю все, до самого хвостика. Поэтому Дима предусмотрительно нарезает их дольками, убирает косточки и тугие пленки, которыми я однажды очень неосторожно подавилась. Так сильно, что пришлось ехать в больницу.

И даже сейчас, когда все почти идеально, и я развеяла морок неприятной встречи, в память врезаются слова Рафаэля о том, что я – ходячие тридцать три несчастья, и за мной нужен глаз да глаз, особенно если я делаю вещи, которыми нормальный человек просто физически не может причинить себе вред.

— Можем остаться дома если хочешь, - предлагает Дима, когда я снова некстати кисну в тяжелых воспоминаниях.

Глава пятая: Габриэль

Глава пятая: Габриэль

Я торчу в гостинице почти безвылазно.

Я - гуляка, блядун и неутомимый трахарь, пять дней кряду выхожу на улицу только чтобы подцепить какую-то жопастую телку и отжарить ее до пустых яиц. И меня вообще не интересуют их имена, единственное, что имеет значение – чтобы девочка была сочной, не заморачивалась по поводу «только раз – и разбежались», а в кармане не заканчивались «резинки».

Потому что, так уж получилось, в ту ночь, после нашей с Кирой встречи, я проснулся мокрый и с такой болезненной эрекцией, что хотелось, как оборотню, выть на луну. Я валялся в постели, качался с боку на бок, словно контуженный, окруженный фантомными звуками ее голоса и запахом слез, и ни хера не помогало, пока я не взял себя в кулак.

Кончил. Тупо спустил все в руку и лежал, уставившись в потолок, не зная, от чего же корчит больше: от того, что сперма стынет на животе липким холодным пятном, или потому, что в последний момент перед этим «ручным» оргазмом увидел ее блядские криптонитове глаза. Просто взял – и увидел, как будто это она мне отсасывала и смотрела снизу-вверх, втягивая в горячий рот, так чертовски туго сжимая член щеками, что я хотел сдохнуть в ее поганых губах.

И с того сна все быстро пошло под откос. Словно я завис на самом пике американских горок и вдруг начал падать спиной вниз, и небо, которое было таким охеренно близким, вдруг скрутило средний палец и от души пожелало разъебаться об неведение вдребезги.

Однажды меня угораздило вляпаться в драку с не слишком умными, но хорошо вооруженными перепуганными пацанами, один из которых решил, что выстрел в упор – хороший ответ на мое пожелание самому себе отсосать. Пуля прошла навылет, и мне повезло отделаться легким испугом, но я на всю жизнь запомню то чувство, когда острый кусочек стали прожег меня насквозь, словно игла – пластилиновую куклу.

До той ночи я был уверен, что ничего противнее быть уже не может.

Оказалось, может, и это – не физиология, а просто ее глаза в момент, когда я кончил в полной тишине и пустой постели.

Клянусь, если бы Кира-блядь была где-то поблизости, я бы просто ее задушил.

Но к счастью, Кира жила на другом конце города, и наши с ней дороги больше не пересекались.

До пятницы, до звонка матери, в которой она случайно проболталась о дяде и его поездке на солнечные тропические острова. Естественно, с невестой. И, само собой, моя мать ненавидит ее так же сильно, как и я, потому что всепрощение в нашей семье под запретом еще со времен, когда был жив отец - и он учил нас с братом всегда давать сдачи.

Она не знает, чем занималась Кира и как познакомилась с Рафаэлем, и я храню эту тайну только в память о брате и потому что не хочу пачкать его образ. Для нее он навсегда останется мягкой копией отца, потому что Раф унаследовал от него все. Как мы часто шутили – спиздил даже глаза, ведь в нашей семье белокожих я единственный темноволосый и смуглый.

Узнать, куда именно дядя повез свою куклу – плевое дело. Пара звонков нужным людям – и я знаю все, вплоть до бунгало, которое он забронировал на все выходные. Политики только думают, что хорошо маскируются, а на деле вся их жизнь – сплошная возня между двумя стеклами под журналистским микроскопом.

Последнее, что я делаю перед тем, как запрыгнуть в самолет – снимаю девочку из эскорта. Ту, которая сразу, без всяких заморочек, соглашается трахаться за деньги. Такая крепкая кобыла почти с меня ростом, с накаченной приседаниями жопой, с большими сиськами и аккуратной шоколадной полоской волос на лобке.

Я трахаю ее в самолете раза три – не меньше. За облаками, отпуская пошлые шутки о том, что мы покорили «высоту секса».

— Ты какой-то напряженный?

Хорошая девочка, правильно берет в рот: становится боком и оттопыривает задницу, чтобы я пару раз отвесил всей ладонью. Старается, просто как профессионалка, до самого горла. Хотя, она и есть профессионалка.

И когда я откидываю голову, чтобы забыться в этих тренированных губах, единственная мысль, жалящая пустую башку, на хрен убивает все желание кончить. Потому что я хочу совсем другой рот.

«Почему, блядь, ты не дала мне, Кира?»

Я отталкиваю голову девочки, хоть она очень старается и умудряется стонать даже со мной во рту, но сейчас она мне не нужна. Ни она, ни этот пустой трах, который будет просто еще одной разрядкой в духе первых трех.

— Как тебя зовут? – спрашиваю деваху, когда она поправляет одежду и садится напротив меня в кресло, тут же неуловимо – чувствуется опыт – поправляя макияж в считанные минуты.

— Снежана, - улыбается, на миг отрываясь от ручного зеркальца. Другая бы обиделась, а этой хоть бы что. Привыкла?

Хотя, какая хрен разница.

— Ну и какая у нас легенда? – спрашивает она чуть позже, потягивая принесенное стюардессой шампанское.

Есть особая прелесть в частных рейсах: шампанское у них всегда холодное и элитное, а не какая-то кислая бурда. А я, хоть и взрослый кобель, люблю игристые вина элитных сортов. Коньяки и водку пью исключительно под херовое настроение.

Глава шестая: Кира

Глава шестая: Кира

Я знаю, что он привез эту женщину не просто так.

Это его мне: «Я все ему расскажу».

Поэтому очень опрометчиво говорю те слова, хоть минуту назад пообещала себе сделать вид, что Габриэля здесь нет, что он – лишь дурной сон, химера, которая ходит за мной попятам, но совершенно не реальна до тех пор, пока я сама не поверю в ее существование.

Но он всегда знал, куда и как морально ударить. А меня бил больнее всех.

И все же… что-то там, у меня в груди, в крохотной точке под медальоном из полированного перламутра, чешется, словно свежая рана от пули. Невольно прижимаю ее ладонью, потому что кажется: кожа лопнет от напряжения - и все мои боль и ненависть, которые я испытываю к этому человеку, просто его изрешетят.

Я не верю в совпадения, и то, что Габриэль здесь – что угодно, но не случайность. Не удивлюсь, если и поселился по соседству, возможно, через стену, и тогда я буду слышать, как он потащит свою «зверушку» в постель, и их звуки…

Мысленно заглушаю дурацкие мысли беззвучной считалочкой про негритят, пока Дима спокойно, с достоинством, отвечает, что прибавление в семействе – это точно не его, Габриэля, дело.

— Мы здесь с друзьями, так что, если ты не возражаешь… - Дима нарочно делает выразительную паузу, с тонкостью блестящего дипломата выбирая именно ту интонацию, которая явно унижает собеседника, но не дает ему повода плевать ядом в ответ.

А потом у Димы звонит телефон, и он с сожалением шепчет мне на ухо, что не ответить нельзя, потому что это его помощник, и звонит он на личный номер, а значит, что-то стряслось. И как только Дима уходит, Габриэль, не поворачивая головы к своей «зверушке», приказывает ей:

— Сходи в дамскую комнату.

— Я не…

— Просто исчезни, - грубо отшивает он ее.

Девушка даже не кривит губы, просто за секунду теряется между столиками.

Мы с Габриэлем смотрим друг на друга, как охотник и жертва, и я слышу, как судьба вложила два патрона в свое фатальное ружье и подло выстрелила мне в спину, между лопатками.

Габриэль кладет ладони в карманы подвернутых полотняных брюк и, качнувшись на носочках в мою сторону, зловеще шепчет:

— Помнишь, я предлагал тебе деньги, грязнуля?

— Лучшее воспоминание моей жизни, – огрызаюсь я.

— Рад быть твоим лучшим, - хмыкает он. – Так вот, Кира, нужно было соглашаться тогда, потому что до конца выходных я тебя все равно трахну, а ты будешь рыдать и умолять повторить. И хрен ты что от меня получишь, грязнуля. Впрочем, - Габриэль облизывает большой палец, кладет его мне на нижнюю губу и чуть оттягивает. – Зависит от того, как хорошо ты умеешь просить.

Я зажмуриваюсь, считаю до трех – и сбиваю его поганую руку ударом ладони. Шлепок привлекает внимание посетителей, но мне плевать.

Габриэль до хруста зубов сжимает челюсти, нависает надо мной, словно зловещая черная тень, но я опережаю его.

— Пошел ты, Эл, вместе со своим золотым членом и миллионами. Пошел ты! Тронь меня еще раз – и я отгрызу тебе руку, пока ты будешь спать. Хочешь испытать меня? Давай, попробуй.

Он тяжело дышит, воздух со свистом выходит через стиснутые зубы, а на руках от напряжения вздуваются вены, канатами натягиваются жилы, и волоски поднимаются дыбом.

Есть одно «но» в моем пламенном спитче.

Я хочу эти поганые руки. Всегда хотела.

Но лучше лягу в гроб, чем признаюсь в этому даже самой себе.

— Стала такая смелая, как легла под очередного олигарха, - наконец, находит слова Габриэль.

Я знала, что не услышу ничего хорошего, но он оказался слишком предсказуем. И эта боль меня отрезвила, как утопленницу выволокла за шиворот из черной бездны и отхлестала по щекам.

— Ничего нового, - отвечаю с улыбкой, а у самой сводит живот от слишком частых спазмов. – Ты повторяешься, Эл.

— Не смей так меня называть, - угрожает он.

Никто и никогда не называл его Элом. Никто, кроме брата. Это Рафаэль придумал такое прозвище и хвастался, что когда-нибудь подарит ему сделанный на заказ кулон с буквой «L», и будет всем говорить, что его брат – жутко романтичный и на самом деле Эл – это первая буква слова Любовь. Рафаэля собственная выдумка очень веселила, и я, сама того не желая, зацепила этот отголосок прошлого, чтобы напомнить Габриэлю о брате.

Напомнила на свою голову.

Габриэль делает шаг вперед и мне, чтобы сохранить лицо, приходится мысленно приклеиться к полу, чтобы не поддаться искушению сбежать. Я боюсь его так сильно, что между позвонками с частотой раз в секунду случаются хаотические разряды короткого замыкания. И с каждой волной живот сжимается все сильнее, тошнота, словно забродивший сок, булькает уже почти у самого горла.

Я боюсь его, но не потому, что Габриэль может причинить мне физический вред. Для такого, как он, это слишком грубо и не азартно. Он – игрок, знаток более изощренных наслаждений, мастер «пикантных» пыток, игры на нервах и использования людей для собственного удовольствия. Я видела, что он делает с девочками, которым не хватило ума держаться от него подальше. Габриэль их брал, словно одноразовые гигиенические салфетки, а потом протирал обувь и вышвыривал в ближайшую урну. И никогда, ни с кем – ничего больше.

Глава седьмая: Габриэль

Глава седьмая: Габриэль

Почему я пошел за ней, хоть в тот момент испытывал самую сильную за свой «четвертак» потребность заткнуть кого-то любым доступным способом. И заткнуть я хотел Киру, и желательно так, чтобы раз и навсегда избавить ее голову от убеждения, будто она может со мной тягаться.

Я хотел, чтобы она свалила.

Чтобы исчезла из поля моего зрения, потому что мне было уже не продохнуть, но, когда она потащила свою тощую задницу к выходу, я вдруг пошел за ней. Потому что Кира как-то странно качнулась на ходу и вцепилась в перила двумя руками, словно слепая без палки. И в этот момент она выглядела такой чертовски уязвимой, что мои бесы порвали крылья последнему ангелу, когда тот вдруг заявил, что нельзя оставлять девушку в беде, даже если эта девушка – Кира-блядь.

Если не можешь что-то изменить – поверни его в свою сторону. Не дословно, но примерно так. Я пошел за Кирой - и этот факт пришлось принять, как непреложную истину. Но зачем я за ней пошел? Чтобы выручать в беде? Черта с два.

Чтобы добить.

Именно так, Габриэль, ты просто идешь за ней шаг в шаг, ждешь, когда она остановится, думая, что сбежала, а потом используешь ее, как и остальных шлюх: без всяких нежностей, отдерешь ее так, что она будет выть от похоти и просить еще. Пара фоток на память с моим членом у нее между ног – и она сама свалит в закат, даже без напутственного втолковывания.

Но Кира не останавливается и шатает ее все больше. Когда накрывает так, что она чуть не заваливается набок, я едва успеваю поймать ее за руку и повернуть к себе, чтобы она не растеклась по песку высохшей медузой. Вот спрашивается, зачем мне это дерьмо?

Я как раз пытаюсь найти ответ на этот вопрос, когда Киру тошнит почти на меня.

— Блядь, ты вообще охуела?! – ору я, взвинченный до верхнего предела своего терпения.

А вместо извинений она вытирает губы тыльной стороной ладони, моргает, на миг давая понять, что пытается сфокусироваться на чем-то у меня за спиной – и падает назад, словно использованная спичка.

Видно демоны во мне были сытыми и довольными, потому что не отмудохали ангела достаточно крепко, раз этот засранец восстал и вдруг толкнул меня к ней.

— Отвали от нее, придурок! – ревет сзади знакомый голос дяди.

И я одергиваю руки, в эту минуту жалея лишь об одном – почему нельзя отмотать время назад? Я бы точно вернулся и как следует врезал себе по яйцам за вот эту слабость. Это же Кира: продажная кукла, промокашка и девочка, которая кочует от одного мужика к другому. И мне плевать, что сейчас, на песке, она выглядит бледной, как покойница.

Пожинай, что посеяла, Кира-блядь.

— Она точно беременная, - морщусь я. – Когда сделаешь заявление для прессы, дядя?

Он берет ее на руки и проходит мимо, напоследок бросая:

— Кира больна, но, знаешь, племянничек, это не твоего ума дело.

И звучит это так, будто мой вылизанный чистюля-дядя вдруг отрастил яйца и научился рычать.

Я рассматриваю вмятину в песке и не без удовольствия растаптываю выпавший из волос Киры цветок. Кстати, так даже интереснее. Люблю загонять добычу с соперником.

В бар меня совсем не тянет. Там бродит Снежана и, положа руку на сердце, я уже от нее устал, хоть мы не провели вместе и суток. Понятия не имею, что буду с ней делать еще два дня, но уже сейчас мысль о том, чтобы поиметь ее, не вызывает во мне никаких эмоций. Хотя, конечно, вид голой бабенки, стоящей на коленях с откляченной задницей, возбудит любого мужика, если только он не конченный импотент.

Я гуля по пляжу и мысленно возвращаюсь к тому времени, когда был жив брат. Мы были погодками, но нас частенько принимали за двойнят: один рост, похожие черты лица. Только полностью противоположный цвет глаз и волос. И еще Рафу досталась аристократичная бледность нашей матери, поэтому он, с его светлыми волосами и глазами, и кожей цвета «словной кости» полностью соответствовал материнскому представлению об ангелах. В честь которых она нас и назвала. А потом находила забавным, что я похож скорее на дьявола. Забавным это было до тех пор, пока отец, проиграв почти все наши деньги, пустил в себя пулю, и мне пришлось по макушку нырнуть в дерьмо, чтобы спасти семью от банкротства и позора. Раф остался чистеньким, потому что некоторые люди просто неспособны на хреновые поступки, на подкуп, предательство, шпионаж и все, чем живет мир медиа-магнатов.

У матери был ее личный ангелочек - красивый, умный и полностью, кристально чистый, как слеза девственницы на лбу новорожденного младенца. И именно его она лелеяла, словно Чудовище свой Аленький цветочек. А я был просто удобным, на все способным дьяволом, который делал, что должен, и это тоже воспринималось как должное.

За день до того, как Раф погиб, мой «эСБэшник»[1] предоставил огромную папку с материалами по совету директоров и распорядителей трастового фонда, который учредил еще мой дед. Оказалось, что моя мать уже давно играла у меня за спиной и плела заговоры в духе Мадридского двора с целью пропихнуть Рафа в совет распорядителей трастового фонда, который я даже в самые черные дни умудрился сохранить нетронутым, а через пару лет даже приумножил.

Глава восьмая: Кира

Глава восьмая: Кира

Я прихожу в себя уже в номере. Прохладно, легко и ненавязчиво тянет прохладу кондиционер, на лбу – влажное полотенце. Моргаю, пытаясь привыкнуть к тусклому освещению и миру в полутенях, который постепенно обретает контуры и линии, превращается в нашу с Димой комнату в номере отеля.

Не сразу, но все-таки пытаюсь приподняться хотя бы на локтях. Что было перед тем, как я потеряла сознание? Габриэль? Его перекошенной злой иронией лицо всплывает в орнаментах полупрозрачных штор, которые треплет ветер, и поэтому улыбка то и дело кривляется, будто этот ненормальный даже здесь, сейчас, пытается сказать мне, какое я ничтожество.

Я знаю, что ничтожество, но за свои грехи буду отвечать перед Богом, а никак не перед Сатаной.

— Эй, привет, спящая красавица…

Голос Димы буравит мою дурную фантазию, и призрачная улыбка Габриэля исчезает со штор.

— Прости, от меня одни неприятности, - говорю то, что должна сказать в этой ситуации любая воспитанная девочка. На самом деле мы оба знаем, что это просто формальная отписка, слова, за которые я прячу свое неудобное присутствие в его жизни.

Есть две вещи, которые, несмотря на противоположность, могут до абсурдного хорошо уживаться друг с другом. Первая – не всегда люди, которых мы любим, нам удобны. И вторая: любимый и удобный – это не синонимы. Поэтому как бы Дима ко мне не относился, я доставляю ему кучу проблем.

И раз уж так вышло, что прошлое не стало ждать, когда я откопаю его скелет в темном шкафу, то самое время добровольно вручить будущему мужу свое грязное белье. И надеяться, что он меня простит.

— Он просто полный урод, маленькая. – Дима гладит меня по волосам, и я обхватываю его руками. – Эта проститутка… Черт, Габриэль делает это назло мне.

Погоди, что? Назло тебе?

— Дима, я думаю, что….

Он не дает мне закончить. Отстраняется, убедившись, что мне не нужна его помощь, чтобы сесть, и встает, разделяя нас парой метров тропической ночи и блоком лунного света. Дима жует нижнюю губу и все мои попытки открыть рот пресекает тяжелым взглядом. Понятия не имею, с какими внутренними демонами он сражается, но выглядит так, будто собирается взять чемпионский кубок.

— У меня была женщина, которую я любил, - наконец начинает он свое признание. – Очень сильно любил. Она была милой, обаятельной, умной и загадочной.

— Прямо гремучая смесь, - почему-то неуместно язвлю я. И тут же извиняюсь, взглядом предлагая ему продолжить.

— Мы были вместе примерно полгода, и я был так увлечен, что не замечал странностей, которые появились в моей жизни одновременно с ней. Но, ты знаешь, на меня работает целый штат профессиональных загонщиков, поэтому все, что проскальзывало мимо моих влюбленных слепых глаз, не проплывало мимо них. Позже я узнал, что эта женщина не была «случайной встречей», и что ее под меня просто подложили, потому что она была зависимой от дозы наркоманкой и за «порошок» сливала всю личную информацию. Конечно же, я сразу от нее избавился. Но от чувств избавиться так же быстро не удалось.

— Давно это случилось? – машинально переспрашиваю я, вдруг понимая, что несмотря на наши теплые отношения, Дима впервые так разоткровенничался. И следом приходит мысль, что он в принципе ничем со мной не делится, и, если разобраться, я знаю о нем почти то же самое, что знает и вся страна из газет, телевидения и политических ток-шоу.

— Около двух лет назад. – Дима вымученно улыбается и добавляет: - На самом деле, я думал, что любил ее только до встречи с тобой. И, знаешь, мне стыдно, что эти чувства появились до того, как Раф…

Он не рискует заканчивать и на несколько минут в комнате зависает душная тишина.

Я знаю, что он хочет сказать дальше, но продолжаю уговаривать себя, что на самом деле все не так уж плохо, и Дима не поставит знак равенства между моим прошлым и своей шпионкой-наркоманкой, но он разбивает мои надежды в пух и прах.

— Габриэль притащил эту проститутку просто, чтобы досадить мне. Напомнить о прошлом. Это все его грязные игры.

Мы обмениваемся понимающими взглядами, потому что нет необходимости озвучивать причины: Габриэль ненавидит меня и ненавидит своего дядя, потому что пока я с ним, до меня не дотянуться.

Но я знаю то, чего Дима знать не может.

Эта Снежана – она для меня. Его громкое паршивое: «Ровно столько ты стоишь, грязнуля, и ровно то же самое я сделаю с тобой».

— Все эти продажные женщины – они просто, как мусор, - с отвращением бормочет Дима. - Липнут к ногам, чтобы вместе с грязью проникнуть в чуждую жизнь и паразитировать на ней. За деньги, шмотки и порцию наркоты. И я даже рад, что «любимый племянничек» устроил это шоу. Теперь точно знаю, что принял за любовь простую игру на моих слабостях.

Я надеюсь, что сглатываю не слишком громко, и что мои зубы не стучат, когда Дима приседает на пол возле кровати и кладет руки мне на колени.

— Сделай, как я люблю, - говорит уставшим голосом, и сам же укладывает мои руки себе на голову.

Глава девятая: Габриэль

Глава девятая: Габриэль

Я люблю первоклассные гостиницы, потому что в них есть просто роскошные крытые бассейны для таких, как я, любителей задать телу предельную нагрузку в шесть утра. Все нормальные люди, прилетая на Бали, отсыпают жопу минимум до полудня, а я, закинув на плечо полотенце, собираюсь задать своим мышцам жару.

Но в общем это все та еще хрень, потому что мне просто хочется свалить из номера. Из номера, в котором от Киры меня отделяет только треклятая стена. И я дошел до того, что проснулся в три часа ночи с вполне оформленной мыслью, что запросто, если захочу, могу вытащить грязнулю из дядиных объятий. И вот с таким говном в голове я сражался до самого рассвета, а теперь, проиграв, бегу с поля боя.

Бассейны для плаванья находятся на противоположной стороне пригостинничной территории, и когда я прихожу, персонал гостиницы как раз раскладывает на лежаки свежие полотенца. Завидев меня, девочки в форменных костюмчиках тут же подбираются, но я прохожу мимо, даже не взглянув. Никогда не понимал тяги к излишне загорелым, словно пережаренная курица-гриль, девушкам. К тому же коротышкам. И совершенно одинаковым. Не конфетное ассорти, а заводской брак: вроде и должны быть одна в одну, но почему-то отличаются - и это бесит.

Я успеваю сделать пару кругов, разогреться до энергичного заплыва, когда замечаю возню с другой стороны. Смахиваю воду с волос, но она все равно течет по ресницам и слепит, мешая сосредоточиться. Либо я окончательно спятил, либо это действительно Кира. В каком-то нелепом, полностью на хрен закрытом купальнице кислотого желтого цвета, словно она на полставки подрабатывает ловушкой для насекомых.

Она останавливается у края доски, вертит в руке шапочку для волос, как будто плавать в ней или без нее – вопрос, без которого завтра не взойдет солнце. Но все-таки откладывает шапочку на лежак и медленно идет по доске, к самому краю. Сосредотачивается, поднимает руки и делает вдох, а потом подпрыгивает на одной ноге, чтобы, сделав почти профессиональное сальто, с головой уйти под воду.

Я что есть силы тараню ладонью висок, выколачивая эту картинку, потому что мне ни хрена не нравится, как основательно я на нее залип. Понятия не имел, что она умеет такое вытворять. Может быть, девочек из эскорта учат и таким трюкам? Слышал, что некоторых в самом деле обучают делать минет и картинно стонать, чтобы заказчик точно знал, что за свои деньги отжарит ее по полной.

Кира замечает меня сразу, потому что от того места, где она всплывает, до меня чуть больше нескольких гребков. И паника в ее глазах превращается в штормящий всяким зеленым дерьмом океан, и меня туда втягивает, словно в воронку.

Она подбирается, быстро плывет до лесенки и выходит наружу, но я все равно догоняю ее около лежака и успеваю завладеть полотенцем до того, как оно попадет Кире в руки.

— Отдай, пожалуйста, - просит она, и, если честно, я бы взял эту ее вежливость и подтерся ею, потому что большего эти слова не стоят.

Но я тупо таращусь на ее грудь, потому что купальник намок - и соски Киры стоят торчком, плотно натянув материал. Это словно… я не знаю, что. Искать подарки на рождество и в коробке из-под скучного конструктора вдруг найти айпад. Потому что Кира и «грудь» в моей вселенной не пересекаются, а тем более там нет места слюням, которые я на нее пускаю, будто мальчишка, впервые в жизни увидевший в порно голую бабу.

— Прекрати.

Голос Киры выгружает меня из подвисшего состояния, а когда она, очевидно увидев мой взгляд, обхватывает себя руками за плечи, я вдруг понимаю, что в плавках мое «приятное удивление» выпирает наружу с очевидностью, достойной судебного иска за непристойное поведение.

Она пытается отобрать у меня полотенце, тянет руку и тем самым совершает, возможно, вторую по величине ошибку своей жизни после знакомства с моим братом. А правда такова, что я никогда и ничего не возвращаю по принуждению. С таким же успехом Кира могла бы попытаться отобрать застрявшую в пасти бульдога тряпку.

Она оступается, я отклоняюсь назад – и Кира, бесполезно взмахнув руками, падает на меня.

Она меня ни капли не привлекает, как женщина, она – тощая доска, совершенно лишенное сексуальности вечно нахмуренное существо. Да у самки богомола чувственности больше, чем у этой шлюхи, но херня в том, что есть определенные вещи, на которые я продолжаю откликаться. Например, на то, что, когда ладонь на автомате опускается ей на задницу, кожа буквально зудит от ощущения упругого тепла. Нет у Киры-бляди жопы, но мое тело с этим утверждением категорически не согласно.

У Киры с запозданием включается зажигание, и она вдруг распахивает свои криптонитовые глаза, когда я вдавливаюсь в нее своим стояком.

— Это просто физиология, грязнуля, - сыто ухмыляюсь я. – Не принимай на свой счет.

Мне нравится, что сейчас она вынуждено прижата ко мне так сильно, что ее соски почти болезненно царапают мою грудь. И почему-то в голове гуляют мысли о том, что я, наверное, мог бы стащить с Киры купальник и попробовать их наощупь. Но это просто херня, что-то из разряда мыслей, которые посещают вегетарианца, когда он видит аппетитный кусок мяса: я понимаю, что Киру хочет не моя голова, а мой член, и не иду на поводу у этого засранца.

И я бы, возможно, отложил веселье до другого случая, если бы не этот блядский взгляд. Она реально смотрит на меня, будто на кусок дерьма, и румянец, который минуту назад раскрасил ее щеки, испаряется без следа. И я снова ни хрена не понимаю, о чем она думает, потому что за этой маской может быть все, что угодно: от похоти до полного безразличия. Не удивительно, что во мне просыпается охотничий азарт. Я должен вытряхнуть ее из уютного мирка самозащиты, должен содрать с нее кожу и посмотреть, что под ней, и у меня нет ни единого разумного объяснения этой потребности. И я скорее позволю дать себе под зад, чем признаю, что это болезненная одержимость.

Глава десятая: Габриэль

Глава десятая: Габриэль

Я пристально всматриваюсь в лицо Киры, хочу поймать румянец стыда, увидеть, как от смеси праведного гнева и похоти на ее глаза набегут слезы, но ничего не происходит. Она даже не шевелится, не пытается сбежать, и это явно не ступор. Она просто холодная ледышка, которую я трогаю между ног. И от жара в развилке между ее бедрами становлюсь просто каменным, и приходится сжать челюсти до хруста зубов, чтобы не отодвинуть в сторону клочок ткани и не попробовать, какая она изнутри. Такая же, блядь, ледяная? Она что, фригидная?

— Что такое, Эл? – Кира медленно и ядовито растягивает губы в улыбку, от которой моя потребность поставить ее на колени и просто грубо оттрахать становится совершенно и невыносимо болезненной. – Ну, давай.

Она чуть-чуть щурится, и под светлыми ресницами зелень глаз просто, на хрен, вышибает из меня мозги. И я впервые в жизни чувствую себя беспомощным, словно мне подарили куклу без инструкции к использованию, и что бы я с ней не делал – она все равно не заведется, не откроет рот и не станет податливой и на все согласной малышкой.

И в том, как она вдруг разводит ноги в стороны, нет ни капли желания. Я поимел столько женщин, что научился чувствовать их желание по одному взгляду, а Кира – даже если это со всего размаху лупит по моему самолюбию – совершенно меня не хочет.

— Как ты там любишь говоришь? – Кира тянется к моим губам, и у меня мурашки бегут по коже, так хочется швырнуть ее в проклятую воду. – У меня на тебя не встает.

— Захлопни свой поганый рот, Кира, - цежу буквально по звукам, словно жадный ростовщик.

И все-таки вижу слезы в ее глазах, от которых взгляд покрывается мутным туманом. Она будто здесь и не здесь, словно я держу в руках лягушачью кожу, из которой только что вылетел дракон, и мне ни хрена не смешно от такой трансформации.

— Ты просто боишься меня, - с каким-то безумием шепчет Кира, но ее слова пропитаны колким ядом злости. – Надо же, кто-то вдруг дал отпор великому Габриэлю. Ну так давай поднимем ставки.

Она тяжело дышит, грудь часто поднимается и опускается, и когда Кира приоткрывает рот, чтобы судорожно смочить языком губы, я какого-то хера вздыхаю и все-таки убираю ладонь. Нужно срочно вымыть руки с мылом, вычистить термоядерным средством, чтобы не сохранилось ни капли ее запаха.

Но Кире уже все равно: мы так близко, что почти прикасаемся друг к другу носами.

— Хочешь трахаться, Кира? – взрываюсь я, потому что оглушение спадает одновременно с ее всхлипом, в которой столько животной потребности, что самец во мне просто не может игнорировать очевидный призыв.

— Хочу, чтобы ты исчез из моей жизни, - твердо бросает она и вдруг обнимает меня за шею, словно ядовитый плющ.

— Прекрати, блядь, корчить из себя куртизанку, - каким-то совершенно задушенным голосом хриплю я. У меня на глотке и правда будто сотня скрюченных пальцев, и каждый жмет на болевые точки, о существовании которых я раньше даже не догадывался.

— Я не куртизанка, Эл, я шлюха, - смеется Кира. – И ты, холеный золотой мальчик, бесишься, что эта шлюха тебе не дала.

Я понимаю, что она собирается поцеловать меня своими бледными губами и крепко, до противного зуда, сжимаю рот. Боюсь дышать, потому что каждая «затяжка» ее запахом – это словно глоток сока запретного плода. Собираюсь оттолкнуть ее, послать на хер, собираюсь угрожать свернуть шею, словно безмозглому цыпленку, но не успеваю ровным счетом ничего, потому что Кира впивается в меня жалящим поцелуем, от которого я каменею.

Она – треклятая Медуза Горгона со вкусом толченой звездной пыли. Все силы уходят на то, чтобы не разжать губ, не поддаться на провокацию. Чтобы просто не сдуреть. А она нарочно открывает рот и лижет мои губы, как какое-то животное, и это так мерзко и желанно, что я позволяю ей и дальше делать со мной это ненормальное дерьмо.

— Ты и правда шлюха. – Кого я убеждаю? Себя, ведь мгновение назад Кира сама в этом созналась.

Я хватаю Киру за плечи, сдавливаю смертельными тисками.

Хочу ее. Не как продажную девку. Просто, как Киру. И это самая дерьмовая правда моей жизни за последнее время.

А потом этот Ядовитый плющ вгрызается в мой рот, и я воплю от боли, потому что Кира прокусывает мне губу. Она сплевывает кровь в бассейн, подбирает с пола полотенце и сваливает в гребаный рассвет, словно Королева, уделавшая дракона шпилькой для волос.

Я просто стою возле бассейна и чувствую себя так, будто это не я ее хотел поиметь, а она меня – хотела и поимела, и для этого ей даже не пришлось стаскивать с меня трусы.

Это что за на хрен сейчас было?

Несколько долгих минут я бултыхаюсь в собственной беспомощности и впервые в жизни чувствую себя отыметым по полной программе. И ее губы на моих губах, бля… Тру рот тыльной стороной ладони, до красноты, до жжения, чтобы вытравить впрыснутой этой гадиной отраву, но ничего не помогает. Я чувствую ее вкус сильнее, чем собственную кровь, которая теперь у меня на ладонях. Щупаю кончиком языка припухлость и морщусь от боли. Эта дрянь явно не сойдет за несколько дней, а значит я буду носить на себе метку Киры. А это значит, что всякий раз, когда я буду пить кофе или коктейль, или тупо бухать в баре, она о себе напомнит.

Глава одиннадцатая: Кира

Глава одиннадцатая: Кира

— По-моему, к этому образу чего-то категорически не хватает, - вкрадчиво говорит Дима, когда я верчусь перед ним, только что встав из кресла стилиста.

Толкает меня к зеркалу… и я знаю, что будет дальше. Он частенько проделывает один и тот же «трюк» - становится сзади и надевает на шею дорогое украшение. Сегодня это обруч из белого золота с сапфировой подвеской в форме ракушки. Красивая вещь, которая бы обрадовала любую женщину, а меня душит, как будто на шею накинули петлю.

— Тебе нравится? – Дима ведет пальцами вдоль по моим ключицам и сокрушенно вздыхает, одними губами говоря, что мне нужно больше есть.

Обязательно. Я обязательно научусь есть больше, жить, как все нормальные люди, получая удовольствие от еды, и не комплектовать по поводу своей испорченной внешности, но точно не сегодня. И если не врать самой себе, не в ближайшее время.

— Очень красивое, - отвечаю я и поворачиваюсь, чтобы поблагодарить Диму поцелуем.

И снова все ломается. Необратимо, прямо с обрыва, без шанса уцелеть летят в пропасть мои попытки отделаться от мыслей о Габриэле. Я, как ребенок, целый день выстраивала защитные стены, убеждала себя, что я в самом деле совсем ничего не почувствовала, и что моя игра была безупречной, но вдруг оказалось, что моя крепость была из песка, ее смыло первым же штормом реальности.

Дима обнимает меня за талию и поторапливает к выходу. Сегодня у его друзей, с которыми мы здесь отдыхаем, важное событие – они хотят сделать заявление о том, что обручились. И меня подворачивает от одной мысли о необходимости улыбаться, радоваться и источать счастье за других. И там будет Габриэль. И его мать. Дима «осчастливил» меня этой новостью часа два назад, а я до сих пор не придумала ни одной мало-мальски рабочей стратегии сопротивления этому семейству.

Я просто не смогу там находиться, потому что до самого нутра, до рези в желудке хочу еще хотя бы один поцелуй человека, которого ненавижу всей душой. И эта потребность такая сильная, что просто странно, как до сих пор не проступила на лбу предупреждающей надписью: «Эта женщина насквозь порочная».

Зачем я его поцеловала? Потому что хотела его попробовать, как грешница, не удержалась перед яблоком искушения.

— Ты слишком переживаешь из-за всего этого, - догоняет меня Дима и берет за руку, переплетая наши пальцы в неразрывный замок. – Я не дам тебя обижать, Кира.

— Знаю, - натужно улыбаюсь в ответ.

И знаю, что даже если он будет очень стараться, Габриэль с его ненормальной матерью все равно разделают свой персональный десерт – меня.

Мы выходим из гостиницы в приятные тропические сумерки, и я позволяю себе вольность немного расслабиться, попробовать кожей легкий ветерок со вкусом морской соли и будущего дождя. Я благодарна Диме, что он делает мою жизни наполненной, и я больше не пустая бутылка. Правда, и не дизайнерское винтажное изделие, которое любой коллекционер захочет к себе на полку. И если я не придумаю, что делать за этим ужином, то превращусь в бутылку с призывом о помощи.

В баре занята целая секция, куда вход только по приглашениям. Мы с Димой приходим как раз, когда официанты один за другим приносят подносы с закусками. Все выглядит невероятно аппетитным, и я с облегчением перевожу дыхание, потому что с момента, как мы сюда приехали, это мой первый действительно настоящий голод.

Габриэля и его матери еще нет, но остальные гости в сборе. Шумная компания из шести человек, и Дима мгновенно перетягивает на себя внимание. Все хотят завести знакомство с перспективным политиком, поэтому на меня почти не обращают внимания, пока подружка со стороны обрученной не замечает кольцо у меня на пальце. Выгибает бровь в этаком жесте понимания, мол, все с тобой ясно. Я прикусываю кончик языка, чтобы не бросить что-нибудь сгоряча, и сама себя ругаю за несдержанность. Что со мной такое? Я же не конфликтный человек и всегда предпочитала отдать победу в споре, чем отстаивать ее с пеной у рта.

Ответ приходит вместе с последними гостями: Габриэлем, его матерью и девушкой, которая, судя по цепкой хватке на его локте, пришла с ним. Ее лицо кажется смутно знакомым, но избавляюсь от этой мысли, ведь гораздо важнее другое – я стала такой нервной из-за него, Габриэля. Он заразил меня, словно вирус, и от терпения и благоразумия остались жалкие испорченные баррикады.

Я с облегчением опускаю взгляд в бокал с коктейлем и, кажется, провожу так первую половину вечера. Изредка поворачиваюсь, чтобы обмолвиться парой слов с Димой, охотно поднимаю бокал, присоединяясь к пожеланиям счастья, любви и другим словам, которые принято говорить в таких случаях. И мне даже почти удается отделаться от мысли, что я – микроб на стекле под микроскопом с увеличительной способностью Хаббла[1], мать Габриэля откашливается и, постукивая кончиком ножа по бокалу, просит слова. Весь вечер она мило шутила и даже общалась с Димой, но именно сейчас отвратительное предчувствие пробирает меня до костей.

Она говорит длинную речь, наполненную уместным в этом случае пафосом, но каждое слово выкручивает меня по спирали вверх, туда, где кончаются все предположения, чем же она закончить эту театральную миниатюру. Ни малейшей мысли по этому поводу.

— Надеюсь, когда придет время, мой брат и мой сын встретят таких же достойных девушек, которые украсят собой нашу семью, - заканчивает она до противного спокойно. – Не всем суждено встретить настоящую любовь с первого раза, но всем даны глаза, чтобы разглядеть подделку.

Глава двенадцатая: Габриэль

Глава двенадцатая: Габриэль

Она лежит у моих ног, словно русалка: бледная, худая, с волосами, будто вросшими в песок. И тяжело дышит, потому что бежала так, что я еле за ней угнался. А зачем гнался? Кто бы ответил на такой простой вопрос? У меня ни малейшей трезвой мысли на этот счет. Есть только сносное оправдание для той части меня, которая желает растоптать эту заразу и не гнушается никакими способами: «официально» я пошел за Кирой, чтобы, пользуясь ее состоянием, поймать одну и закончить начатое матерью – добить.

Но не могу.

Просто не могу даже до нее дотронуться, пока она издает такие звуки, словно дышит через забитую землей трубку в горле. Я должен поставить ее на ноги, убедиться, что она не скорчится в судорогах и не ухватиться за этот повод засудить мою мать за моральное издевательство.

— Уйди, - не поворачиваясь, просит Кира. – Простой уйди. Хочешь поиздеваться? Я вся твоя завтра утром.

Я хочу сказать, что не в моем вкусе стегать загнанную лошадь, но почему-то молчу. И почему-то присаживаюсь на корточки, протягиваю руку, чтобы притронуться к ее плечу. Но не притрагиваюсь, так и держу ладонь в свободном парении и убеждаю себя в том, что просто не хочу снова вляпываться в ее запах.

— Не люблю играть с полудохлыми мышами, - говорю сухо и грубо.

Отлично, мужик, у тебя просто охеренно выходит. Еще немного – и ты сам поверишь, что сейчас тебе ее ни капли не жаль.

Жалость – это сострадание. Сострадание – это сопереживание. Сопереживание – это слабость. Кира – добыча, а я – хищник, и наша история точно не про льва и собачонку, которую подбросили ему в клетку. Хотя бы потому, что свой ужин я собираюсь сожрать. Но для начала расшевелю.

Волку не интересно задирать покорную овцу.

Кира поджимает колени к животу, молчит.

— Ты, блядь, худая, как жертва вынужденной голодовки, - зачем-то озвучиваю свои мысли. – Что с тобой такое? Дядя не любит нормальных женщин?

Она медленно, словно превозмогая невыносимую тяжесть, поворачивается ко мне лицом. Смотрит своими погаными глазами и говорит тихо-тихо, как будто нас могут подслушать:

— А ты? Ты любишь? А то вдруг не встанет на суповой набор – и все планы мести насмарку.

У нее какая-то хмельная улыбка, хоть я следил за ней вечер - и Кира точно не могла «поплыть» от одного коктейля. Хотя, если ничего не ела…

Да какая мне разница!

— Вернись за стол, Кира, - предупреждаю я. Раз она огрызается, значит не при смерти.

— Ты не ответил на вопрос, - издевается она.

А потом вдруг кашляет и вскидывается всем телом, словно не долетевшая до воды летучая рыба.

И начинает задыхаться.

Даже в сумерках я отчетливо вижу, как у нее синеют губы, как кожа становится белесо-серой, без признаков жизни, как у свежей мумии в саркофаге. Кира прикладывает руки к верхней части груди, сжимается в болезненных судорогах и хватает воздух широко распахнутым ртом.

Что с ней такое? Я же и пальцем ее не тронул?!

— Кира, что… - Я хватаю ее за плечи и тяну на себя, зачем-то стучу ладонью по спине, как будто она могла подавиться кислородом. – Кира, ответь, что такое?!

Без толку, она просто мотает головой и показывает на свое горло. Может, в самом деле подавилась? Но это все равно не имеет значения, потому что она оплавляется у меня на руках, словно свечной огарок. Тело теряет упругость, грузно тянет вниз, словно неправильные песочные часы. И с каждый ее нервным всхлипом что-то во мне отчаянно колотит в череп, прямо в заднюю стенку, словно там у меня медицинский чип, который обязательно найдет ответ на эту загадку. Но я не долбанный доктор Хаус, я не знаю, что с ней! Я знаю только, что, если срочно чего-нибудь не сделаю, она умрет прямо у меня на руках.

— Мое… лекарство… - вялыми губами едва слышно хрипит Кира. – В… сумке…

Наверное, сумка осталась в баре, но я не знаю, хватит ли мне силы оставить Киру одну. Это задача, где каждое известное все равно неизвестно, потому что здесь и сейчас мне нужно сделать выбор, даже приблизительно не зная, будет ли он правильным.

Кира наклоняется вперед, ее голова падает мне на плечо, и я чувствую, как рваное дыхание практически сходит на нет.

Хочу взять ее на руки, но Кира, пусть и вяло, отталкивает мои руки.

— Жить надоело? – зверею я.

Если она еще хотя бы раз попытается меня остановить – я ей точно голову откручу. Сначала вытащу с того света, а потом собственноручно туда зашвырну. Но на сопротивление у Киры уже нет сил, и она делает громкий, наполненный обреченностью холостой вдох, и закрывает глаза. Я бью ее по щекам, чтобы привести в чувство, но голова просто безвольно качается по плечам, и волосы рисуют зловещее предсказание на песке.

— Кира! – Теперь трясу ее, словно умалишенный, и, наверное, мой крик слышен на весь чертов остров, но мне плевать. Она должна открыть глаза, должна хотя бы попытаться вдохнуть, потому что я не донесу ее живой.

Глава тринадцатая: Кира

Глава тринадцатая: Кира

Я беззвучно падаю с огромной высоты в собственное тело.

Наверное, поэтому не чувствую ни рук, ни ног, только колючую проволоку вокруг сердца, которая стягивается так сильно, что боль заставляет меня кровоточить слезами.

Габриэль зарывается пальцами в песок, тяжело дышит, пока Дима кружит надо мной и заботливо кутает в накидку. Она вся в песке и царапает кожу, но это немного отрезвляет, потому что я полностью пьяная от этого поцелуя.

И паника снова подкатывает к горлу, грозя превратиться в новый приступ.

Мне страшно, потому что случившееся – ниспосланное свыше персональное откровение.

Впервые за два года я поборола приступ без баллончика. Я умирала. Я чувствовала, как сердце, словно отчаянный, но невезучий бегун, еще пыталось побороться на длинной дистанции, но каменело от каждого удара.

И вдруг – вкус ненависти на губах, от которого отчаянно захотелось жить.

— Я тебя убью, Габриэль! – беснуется Дима, отодвигая меня за спину

А Элу, как всегда, плевать на чужие угрозы: он встает и, глядя Диме в глаза, хрипло смеется, и скалит окровавленные зубы.

— Ты мудак, - отвечает Диме, когда тот яростно прет на него, хватает за грудки и еще раз заносит кулак. – Да я бы трахнул ее прямо здесь. Может, свалишь, пока мы развлечемся?

Дима бьет его еще раз, и я вскрикиваю от хруста костяшек, впечатанных в челюсть.

— Повтори, что ты сказал? – требует мой жених.

— Что твоя девка на меня потекла, - отвечает Габриэль и получает новый удар.

Дима держит его за ворот и методично, как отбойный молоток, разбивает лицо.

А Габриэь даже не поднимает руки, не пытается защищаться, но после каждого удара смеется еще громче, пока его лицо не превращается в кровавое месиво, и Дима тащит его к воде, чтобы швырнуть в океан, словно грязный носок.

— Хватит! – ору я, но голос теряется в злобных выкриках Димы и уже слабеющем смехе Габриэля.

Я должна что-то сделать. Должна, наконец, прекратить этот кошмар. Поэтому собираюсь в кулак, бреду к Диме и пытаюсь схватить его за руку, которой он методично колотит Габриэля, словно боксерскую грушу. Но он стоит спиной, а я никак не даю о себе знать, и когда пытаюсь его остановить, Дима слепо, на одних рефлексах, поворачивается – и бьет меня кулаком. Но видимо в последнюю минуту понимает, кто перед ним, и пытается как-то увести от меня удар, поэтому кулак задевает щеку и отправляет меня в полет на спину. В глазах расцветают то ли красные маки, то ли красная сакура, но ясно одно – я медленно вываливаюсь из реальности, сползаю по отвесной стене, как испорченная детская игрушка «лизун».

— Кира… Черт, Кира…

Его запоздалые извинения обрываются на полуслове неприятным хрустом, от которого я немного трезвею и начинаю карабкаться вверх, удирая от беспамятства. На фоне ночного неба хорошо видна фигура Габриэля – он стоит ровно, даже не шатается, только зло, словно нашел виноватого, срывает себя рубашку буквально по кускам: сначала рукава, потом остальное. Пуговицы с мелодичным «бульк» падают в воду. Кровь из разбитого рта и носа течет по подбородку, расползается по шее жутким воротником. Он потирает кулак, которым только что поставил Диму на колени, и, не глядя в мою сторону, говорит:

— Может хватит корчить целку, Кира, и пора все рассказать? Или ты успела зашиться и уверена, что тебя не поймают за руку?

Только что мне хотелось защитить его. Всего пару секунд назад я думала, что даже Габриэль со всеми его грязными словами и оскорблениями не заслужил такие побои. А теперь злость клокочет внутри разбуженным Везувием и отчаянно хочется повернуть время вспять, чтобы сидеть на берегу и наблюдать, как Дима превратит его красивое лицо в сложную задачку для пластического хирурга.

— Я тебя все-таки убью, - рычит Дима, поднимаясь с колен и подтирая разбитым кулаком кровь с губы. И уже мне, с сожалением: - Кира, я не знал, что…

— Ты не знал… что? – перебивает его Габриэль.

И на этот раз смотрит на меня сверху вниз, изучает, словно свалившегося с Плутона пришельца. Я знаю, что это лишь прелюдия перед тем, как он пустит в ход скальпель, но я не собираюсь подыгрывать ему покорной лягушкой на разделочном столе.

— Я работала в эскорте, Дима, - говорю на удивление четко и ясно. Кажется, самая моя осознанная и правильная речь за весь вечер, не считая плевка в лицо Валентине. – Прости, что не сказала сразу.

Вижу, как под мокрой тканью напрягается его спина. Как он медленно поднимает плечи в беззвучном вдохе и так же медленно их опускает. Я хочу сказать, что действительно сожалею, что не сказала раньше, хоть должна была, и единственная причина моего молчания – простое малодушие, страх снова остаться одной. Но, кажется, уже все равно слишком поздно.

Габриэль сплевывает на песок и со словами: «С королевы, наконец, упала корона» проходит мимо, нарочно задевая Диму плечом так, что того разворачивает на девяносто градусов.

Глава четырнадцатая: Габриэль

Глава четырнадцатая: Габриэль

— Не трогай меня! Отвали со своими примочками, я не ребенок!

Мать фыркает и все-таки тянется, чтобы приложить к моей разбитой в хлам губе ватный тампон с каким-то антисептиком. Я успевая отвернуться, срываюсь на ноги и тычу в сторону двери:

— Пошла вон отсюда! Ну?!

— Тебе нужен врач, - спокойно отвечает она и демонстративно садится на диван, закладывая ногу на ногу. – Я никуда не уйду, пока не удостоверюсь, что жизнь моего единственного сына не оборвется из-за заражения крови.

— Тебе не плевать? – взвинчиваюсь я.

— Нет, раз я здесь и уже полчаса терплю твой дурной характер. Весь в отца.

— Ну хотя бы чем-то, а то бы решил, что я тут подкидыш.

Я бы и рад уйти, хоть на край света, но банально трушу. Вот так, можно признаться в этом хотя бы самому себе. Я боюсь, что этот сраный остров слишком мал, чтоб мы с Кирой на нем разминулись, а если я снова ее увижу, то… Будет что-то очень хуевое, чую это нутром.

Наверное, дядя горд собой до усрачки, что в кои то веки втащил нерадивому племяннику. Но он понятия не имеет, что я просто использовал его, как и большинство людей в моей жизни. Тот поцелуй… Он въелся в мой рот, в слизистую, как высококлассный кокаин, и одурманил до состояния: «я хочу больше, я хочу еще, я хочу ее сожрать, чтобы сделать частью себя». И чтобы отрезветь, мне нужны были чьи-то кулаки. Нужно было, чтобы этот тихоня от души меня отпиздил, чтобы его кулаки выбили из меня все эту херню, потом что в ту минуту я не мог. Я просто шел ко дну, как непотопляемый Титаник, который напоролся на предназначенный ему айсберг.

Кира призналась. Вот так просто, без ломоты, без истерик, не пыталась даже обозвать меня лжецом, хоть Дима бы безоговорочно ей поверил.

Ненавижу его.

Ненавижу его, блядь, за то, что он, кажется, действительно ее любит.

— Может расскажешь, что произошло? – Мать смотрит на меня без интереса, скорее испытывающее.

Конечно, она ведь и так все знает. В ее мозгу работает целая шифровально-расшифровочная машина, которая никогда не дает сбоев. А уж сложить два и два этой женщине вполне по силам. Но она хочет знать подробности унижения Киры, хочет знать грязь, которую я вылил на нее, хочет насладиться вкусом ее слез и отчаянием. И я будто смотрюсь в зеркало. Потому что я точно такой же. Вот только сейчас, со вкусом ее поцелуя во рту, мне хочется удавиться. Наверное, чувство радости от хотя бы частично свершившейся мести придет потом, но я отчаянно цепляюсь за каждую мелочь. Как она ревела там, в песке, разбитая, словно кукла с оторванными руками и ногами, совершенно униженная и брошенная всеми. Кира это заслужила, черт! Я не сделал ничего такого, за что мне должно быть стыдно. Она знала, что рано или поздно обман вскроется - и могла все рассказать дядя, чтобы не доводить до такого!

Я тараню кулаком стену, и мать сдабривает этот жест лютой злости ленивыми аплодисментами.

— Ты можешь просто уйти? – рычу я, прикрывая глаза. За веками словно танец с саблями: все мелькает, искрится, полосует глазные яблоки до нервных импульсов в челюсть, прямо под зубы. – Вы можете все свалить на хрен хотя бы из моего номера?

«Все» - это она и Анечка, которая всюду следует за матерью, словно привязанная. И я не знаю, для чего она здесь, потому что, если в ее голове есть хоть капля здравого смысла, она будет держаться от меня подальше не только сейчас, но и всю оставшуюся жизнь. И от словосочетания «замуж за Габриэля Крюгера» будет плеваться, как монашка на сатану.

Но мать избавляется от нее, видимо справедливо оценив мое эмоциональное состояние как не подходящее для сватовства. Анечка на полусогнутых – мне ее правда почти жаль – вдоль стенки пятится к двери и выходит, писклявым голосом пожелав моей матери хороших снов.

— Ты хоть представляешь, как выглядишь? – жужжит мать, глядя на закрывшуюся за своей протеже дверь. – А она, между прочим, идеальная пара: красивая, глупая, с хорошим приданым и явно без замашек на место главной в семье. Ничего лучше ты себе не найдешь, или я совсем не знаю своего сына.

— Ты, может, и свечку над нами подержишь? – грубо огрызаюсь я.

Но это же Валентина Рязанова-Крюгер – ее невозможно расшатать или вывести из себя. Это не баркас, который утонет в малейшем шторме, это непотопляемый Ноев ковчег нашей семьи. Может быть отец застрелился не из-за долга, а просто потому, что хотел хотя бы сдохнуть не по ее указке?

— Ты заставил ее признаться? – Мать игнорирует мой вопрос и скрещивает руки на коленях с видом человека, который настроился на длительные переговоры. – Как это было? Что она сказала?

— Правда думаешь, что я хочу обсуждать это с тобой? – Я трясу головой и иду в ванну.

Зеркало уже поменяли, персонал гостиницы сработал, как часы. И в этом зеркале на меня смотрит разбитая рожа с заплывшим глазом. Давно меня так не отделывали. Кажется, последний раз так прилетало еще в школе, когда на Рафа наехал со своими быдловатыми дружками сынок местного нефтяника, и мне, как старшему, пришлось вмешаться. Получили мы тогда оба, но тех уродов отделали по первое число.