Неуловимая наследница

Глава 3

– Где колбаса, я тебя спрашиваю? Опять вчера своих паразитов навела и сожрали все?

Лицо у мамы Люды было перекошенное от ярости, очки прыгали на тонком вздернутом носу, короткие завитые перманентом волосы стояли дыбом. Оля не отвечала, слушала молча и смотрела исподлобья. Колбасу они с друзьями действительно вчера съели. Ну а что, надо было голодными сидеть? Оля знала по опыту, что если сама не найдет, что поесть, мать о том, чтобы ее покормить, и не вспомнит. Бывали уже случаи, когда она падала в голодный обморок в школе, потому что с утра в холодильнике не находилось ничего.

Что же касалось еды отчима Пети, то ее Оле брать вообще строго воспрещалось. Поначалу отчим еще пытался играть роль папы, но как-то вяло, скучно, а в последние годы, видимо, решил, что это ему и вовсе не интересно. В холодильнике он завел отдельную полку, провел красным маркером черту по краю и чутко следил, чтобы Оля не съела ничего из его припасов. В противном же случае хватался за ремень. Чему мама Люда и не думала препятствовать, напротив, призывала выбить из зарвавшейся засранки всю дурь. Сама же на время наказаний удалялась в комнату и включала погромче бразильский сериал.

– Я, по-твоему, деньги печатаю? А? Что ты глаза свои волчьи на меня таращишь? Отвечай!

Но Оля отлично знала, что отвечать что бы то ни было бесполезно. Мать доводы слушать не станет, только еще больше заведется. Единственным способом побыстрее закончить скандал было молчать и ждать, пока она проорется.

– Чтоб я эту шпану больше у себя в квартире не видела. Ясно?

– Ясно, – сквозь зубы процедила она.

И хотела уже пойти в свою комнату, но тут мама Люда вдруг добавила:

– А шарф мой кто опять брал, а? Я сколько раз повторяла, чтобы не смела к моим вещам прикасаться.

– Да не брала я твой шарф! – не выдержала Оля.

Ладно, пускай колбасу они съели. Но вещи матери она и правда не трогала – себе дороже, после такого проступка вообще домой лучше не приходить. И терпеть, что на нее наводят напраслину, не хотела.

– Нужна мне эта дрянь розовая.

Тут мама Люда зашлась от возмущения. Выкатила глаза, налилась красным и стала хватать ртом воздух. Оля успела испугаться, не хватит ли ее удар от такой дерзости. Но нет, мать перевела дух, картинно ухватилась за дверной косяк и заголосила умирающим голосом:

– Петя! Петя! Ты слышишь, как эта мерзавка со мной разговаривает?

Телевизор, оравший из большой комнаты: «Удар по воротам! Штанга!», замолк, и в кухню, шаркая тапками, вошел отчим. Невысокий – чуть выше мамы Люды, с намечающимся брюшком, нависшим над синими трениками с оттянутыми коленками, он подступил к Оле, сжав кулаки.

– Ты опять за свое? Хамка! Мало я тебя учил?

– Петя, я ее боюсь, – причитала тем временем мама Люда. – Она неуправляемая, она на меня нападет. Защити меня, Петя!

Отчим, сам по натуре человек не злой, скорее туповато-бездушный, находился у мамы Люды под каблуком. И, накрученный ею, должно быть, и в самом деле начинал видеть в падчерице угрозу. Он и вообще-то был трусоват, Оля помнила, как он драпал от приставшего к нему в темном парке перед домом воинственного сопляка. Зато тут, дома, в безопасности, любил построить из себя настоящего мужчину с твердой рукой.

– Ты до чего мать довела, зараза! – проорал он Оле в лицо.

– Отвали от меня, – буркнула она и попыталась проскользнуть мимо отчима в свою комнату.

Отчим, кажется, не успел еще понять, что за последний год падчерица вытянулась и вскоре должна была обогнать его в росте. По-прежнему видел в ней беспомощную девчонку. Да и сама Оля пока не осознавала, что плюгавый мужичонка не заключал в себе серьезной угрозы, слишком хорошо помнила его ремень.

– Ты на меня пачечку-то не разевай, – завопил отчим и ухватил Олю за ухо.

Та вскрикнула от боли, попыталась оттолкнуть озверевшего папашу локтем, вывернуться. Мама Люда, сложив руки на тощей груди, с удовлетворением наблюдала за происходящим, поддакивая:

– Совсем от рук отбилась. Житья не стало от этой нахалки.

Отчим за ухо подволок Олю к двери в ее комнату и втолкнул туда так, что она отлетела и ударилась об угол шкафа. Зато хоть ухо выпустил, которое тут же налилось кровью, сделалось горячим и засаднило.

– Никаких гулянок, ясно тебе? Будешь в комнате сидеть, ты наказана! – проорал ей вслед отчим и захлопнул дверь.

Растирая ухо, Оля слышала, как он гаркнул на лебезившую перед ним мать:

– Да заткнись ты уже! Могу я в своем доме футбол посмотреть?

В комнате снова заорал телевизор, а мать, причитая себе под нос, вернулась на кухню.

Оставшись одна, Оля взяла с дивана валявшуюся там куртку, накинула ее на плечи и вышла на балкон. Небо было хмурым. Нависшие низко тучи цеплялись серыми лохмами за золотые ветки росших внизу, у дома, берез. Накрапывал мелкий дождь.

В эту панельку на окраине Москвы они с матерью и отчимом перебрались четыре года назад, вскоре после происшествия в Крыму, которое до сих пор иногда снилось Оле в кошмарах. Она по-прежнему так и не понимала до конца, что тогда случилось, кто были эти люди, ворвавшиеся к ним в дом, за что они убили Сашу и Сергея. Приехавший на следующий день отчим только и твердил милиции, что его в этот момент вообще в поселке не было, он уезжал в Москву по делам и ни о чем знать не знает. А мать, всхлипывая, повторяла, что с сестрой не виделась много лет, что та в молодости связалась на свою голову с этим Сергеем, темной личностью с криминальным прошлым, и вот, наверное, из-за него и пострадала. Вскоре милиция оставила их в покое. Дело то ли закрыли, то ли, сочтя типичным висяком, убрали куда-то на дальнюю полку. Оля по малолетству подробностей не знала. Только следователь к ним больше не приходил. А вскоре мать объявила Ольге, что они переезжают в Москву, «подальше от этого ужаса».

Тем, что Оля с криком просыпалась по ночам, шарахалась от каждого резкого звука и боялась оставаться одна, заниматься никому было некогда. Мать только подзатыльник могла отвесить за то, что «распустившаяся девка» опять полночи не давала спать. А теперь мать с отчимом и вовсе погрузились в переезд, заказывали грузовые контейнеры, паковали вещи.

– А у нас что, есть квартира в Москве? – спросила как-то Оля.

– Есть, – бросила мать, сгружавшая кастрюли в картонную коробку.

– А откуда?

– Тебе что, заняться нечем? – прикрикнула мать. – Иди лучше учебники свои собери. Вопросы она задает, ишь!

По каким-то обмолвкам родителей Оля поняла, что когда-то раньше, давно, они жили в Москве. А в Крым перебрались позже. И, кажется, это тоже было как-то связано с погибшей Сашей.

– Никогда никого не слушала, жила, как хотела, – брюзжала мать. – А родня потом разгребай за ней, что наворотила. Явилась, помню: «Людочка, спасай!» Будто у меня своей жизни нет. Навесила ярмо, из родного города сдернула… Ну и получила, на что нарывалась, шалава.

– Людок, да хватит тебе, не надо так об умерших, – бурчал иногда отчим.

– А что, боишься, явится она к тебе с того света? – с ненавистью выплевывала мать.

И Оля понять не могла, за что же та испытывает к сестре, уже погибшей, такие чувства. Что ей могла сделать эта красивая мягкая женщина, что могло вызвать такую ненависть?

– Да ладно, хорошая ведь девушка была, красивая, добрая, – мямлил отчим. – Жалко ее, жить и жить могла бы. Это козел этот ее с толку сбил.

– Постыдился бы, «красивая», – передразнивала мама Люда. – Будто я не видела, как ты на нее зенки пялил. Только не про твою честь была принцесска. На кой ты ей сдался, голодранец? Ей себя подороже продать хотелось.

Оле отчего-то от таких разговоров делалось горько. Она уходила в свою комнату и прижимала к лицу куклу, которую привезла ей Саша. Такую красивую, такую хрупкую, с тонким фарфоровым личиком и гладкими, как шелк, волосами. Оля глубоко вдыхала, и ей казалось, что от волос куклы, от ее старинного платья в кружевах все еще немного пахнет Сашиным запахом – нежным и горьковатым.