Невеста сумасшедшего графа

Глава 1

Дартмур, Девоншир

Начало мая 1828 года

Дориан стоял в библиотеке своего поместья Радмор и глядел из окна на блеклую красоту болот, которые сейчас манили его к себе не меньше, чем в Лондоне, когда от тяжелой болезни он не мог даже поднять руку.

В августе клерк Хоскинс нашел Дориана в полубессознательном состоянии.

– Я позову врача.

– Нет. Никаких врачей, ради Бога. Дартмур. Отвези меня в Дартмур. Там деньги… спрятаны… под полом…

Хоскинс мог бы сбежать с этой маленькой суммой, ведь он так нуждался в деньгах, живя на нищенскую зарплату. Но клерк не только выполнил его просьбу, а даже остался приглядывать за ним. Не покинул Дориана и после выздоровления.

Однако явное улучшение не обмануло Дориана. Он подозревал, что эта болезнь – начало конца. Как у его матери несколько лет назад.

В январе, когда возникли первые головные боли, его подозрения переросли в уверенность. С течением времени приступы участились. Последний раз Дориан готов был размозжить голову о стену, лишь бы избавиться от мучений.

Но он все равно не стал бы посылать вчера утром за доктором Нибонсом, если бы не увидел перед глазами мерцающую пелену и не понял, что необходимо принять какие-то меры, пока слабые миражи не превратились в настоящие галлюцинации, которые приведут его к безумию.

– Я знаю, что это заболевание мозга и оно неизлечимо, – сказал Дориан врачу. – Но я хотел бы закончить свои дни здесь. Я бы не хотел… умереть, как моя мать, если этому можно помочь.

Нибонс обещал сделать все возможное, но Дориан слишком хорошо знал, что его ждет. Мать умерла через восемь месяцев после появления «зрительных химер» – «призраков», которые она видела наяву, а не во сне.

Нибонс гарантировал ему только шесть месяцев, предупредив, что дегенерация идет быстрее из-за его «нездорового образа жизни».

Но все же доктор обещал облегчить головные боли с помощью больших доз лауданума.

– Ваш отец боялся употреблять это лекарство, опасаясь превысить дозу, – сказал Нибонс. – Ваш дед пришел в ярость, дескать, я приучил несчастную женщину к наркотику. А потом явились эти «специалисты», назвали лауданум ядом: по их мнению, именно он вызывает галлюцинации. А это был единственный способ облегчить ее страдания.

Дориан улыбался, вспоминая разговор с врачом. Привычка к опиуму самая незначительная из его бед, а превышение дозы в свое время даст ему желанное успокоение.

В свое время, но не сейчас.

Внешне Дориан казался сильным и здоровым. В Дартмуре его не терзало презрение к себе, как в Итоне, где он впервые познал искушение в виде женщины и вина, которому не смог противиться. Здесь, как говорила мать, искушений не было. Когда Дориан начинал ощущать прежнее беспокойство, то уезжал на болота и скакал, пока не валился с седла от усталости.

Здесь он нашел убежище и собирался наслаждаться им так долго, как только сможет.

Услышав шаги в холле, Дориан повернулся и откинул со лба не по-модному длинные волосы. Но мода уже давно перестала иметь для него значение, ему совершенно безразлично, в каком виде он будет лежать в гробу.

Главное, он успокоится с миром, сохранив хоть немного достоинства. Все лучше, чем подыхать среди негодяев в сточных канавах Лондона. И уж куда лучше того, чем кончила его мать.

В библиотеку вошел Хоскинс и положил на столик письмо. Так, чтобы была видна печать графа Ронсли.

– Проклятие. – Дориан вскрыл письмо, быстро пробежал его глазами и протянул Хоскинсу. – Теперь видишь, почему я предпочел быть никем.

Хоскинс только вчера узнал о том, кто такой Дориан, и о болезни хозяина. Ему предложили уволиться, если он пожелает. Но Хоскинс не зря воевал и был ранен при Ватерлоо. Там он насмотрелся такого, что уход за обычным сумасшедшим казался детской забавой.

Более того, к облегчению Дориана, поведение бывшего клерка ничуть не изменилось, а его грубый юмор частенько поднимал хозяину настроение.

– Это возрастная раздражительность? – спросил Хоскинс, возвращая письмо. – Или старый джентльмен всегда был таким?

– Он невыносим, – ответил Дориан. – Полагаю, таким он и родился. Причем умеет вас убедить. Большую часть жизни я верил, что виноват именно я. С ним нельзя договориться, Хоскинс, поэтому нам остается только не обращать на него внимания, хотя это сложно.

Недавно вдова дяди Хьюго, единственная оставшаяся в живых тетка Дориана, приехала в Дартмур и случайно встретила племянника на прогулке верхом. Она тут же отослала старому графу письмо с описанием костюма для верховой езды (вернее, его отсутствия у Дориана), присовокупив местные сплетни и домыслы об эксцентричном отшельнике из поместья Радмор.

В письме граф приказывал Дориану явиться подстриженным и в подобающем случаю костюме двенадцатого мая на семейный совет, чтобы объяснить свое поведение.

«Если они хотят видеть меня, пусть сами приходят сюда, но живым они меня не получат», – решил Дориан.

– Вы напишете ответ, сэр? – осведомился Хоскинс. – Или мне бросить письмо в огонь?

– Я напишу. Иначе тебя сочтут сообщником и проклянут навеки, – улыбнулся Дориан. – Вот тогда мы и швырнем его в огонь.

Двенадцатого мая 1828 года, когда граф Ронсли и почти вся его семья находились в гостиной Ронсли-Холла, обрушилась часть старой крыши, за несколько секунд похоронив их под тоннами камней, песка и гипсовой лепнины. Дориан Камойз, один из немногих отсутствующих, стал новым графом Ронсли.

В Уилтшире, сидя в маленькой гостиной, Гвендолин Адамс снова и снова читала старую газету, сообщавшую об этом несчастье, пока не убедилась, что запомнила все до мельчайших подробностей.

Затем она посвятила свое внимание еще трем документам, которые лежали на ее столе. В письме недавно умершей тетушки нового графа Ронсли говорилось, что ее племянник стал настоящим дикарем. Волосы у него спадают до колен, он скачет полуобнаженным на огромной белой лошади, названной в честь языческого бога.

– Вторым документом был отрывок из письма графа «дикарю» внуку. Гвендолин стало ясно, почему наследник не явился на похороны.

Прочитав ответ внука на отвратительное письмо деда, Гвендолин улыбнулась. Впервые с тех пор, как герцог де Абонвиль сделал ей удивительное предложение.

Мать герцога принадлежала к французской ветви Камойзов, от которой английские Камойзы отпочковались несколько веков назад. Следовательно, Абонвиль являлся дальним родственником графа Ронсли. К тому же он был женихом бабушки Гвендолин, вдовствующей виконтессы Женевьевы Пембури.

Оба присутствовали на похоронах Камойзов, и семейный поверенный обратился за помощью к герцогу как ближайшему родственнику мужского пола: необходимо было подписать бумаги и решить некоторые вопросы, а лорд Ронсли отказался даже слышать об этом.

Герцог и Женевьева поехали в Дартмур, где узнали, что новый граф неизлечимо болен.

Улыбка Гвендолин поблекла. Ее кузен Берти Трент тяжело переживал эту новость. Сейчас он прятался в конюшне, рыдая над скомканным и выцветшим письмом Кота Камойза.

Отложив бумаги, девушка взяла миниатюру, которую ей дал Брент со словами, что это его лучший друг. Написанный много лет назад исключительно неумелым художником, портрет мало что говорил Гвендолин.

Впрочем, для своих лет она была слишком разумной девушкой, чтобы принять жизненно важное решение только на основании крошечной миниатюры и кучки бумаг.

Во-первых, она далеко не красавица с ее острым носиком и невозможными рыжими волосами, а зеленые глаза, о которых поклонники сочиняли цветистые (и очень глупые) стихи, вряд ли компенсируют ее недостатки.

Во-вторых, физическая привлекательность не имела значения. Ронсли не просили влюбляться в нее, так же как и ее в него. Абонвиль только предложил ей выйти замуж за графа и родить ему сына, чтобы не прекратился род Камойзов.

А Гвендолин происходила из известной своей плодовитостью семьи, в которой было много сыновей. Чрезвычайно необходимые качества, поскольку у графа Ронсли осталось не так много времени. Врач давал ему всего шесть месяцев.

К сожалению, Гвендолин не хватало подробностей болезни Дориана Камойза. Бабушке и герцогу известно лишь то немногое, о чем они узнали от слуги Хоскинса. Сам лорд Ронсли ничего им не говорил, а вытягивать из него информацию силой Женевьева сочла неприличным.

Гвендолин нахмурилась.

В комнату вошла ее мать и тихо закрыла за собой дверь.

– Ты все обдумала? – спросила она. – Или изображаешь сомнение ради отца?

Хотя Гвендолин попросила время, чтобы подумать, в душе она не колебалась ни минуты. Конечно, задача будет не из легких, но это ее не смущало.

Болезнь тела или духа всегда неприятна, иначе не приходилось бы тратить много сил, чтобы от нее избавиться. С другой стороны, болезнь сама по себе интересна, а сумасшедшие, по мнению Гвендолин, были самыми интересными из всех.

Случай лорда Ронсли вызывал у нее живейшее любопытство.

Даже письмо Всевышнего, за собственной подписью и заверенное у нотариуса, не вселило бы в нее большей уверенности, что она создана исключительно ради этой цели.

– Я проверяла, нет ли чего такого, о чем следовало бы подумать, – сказала Гвендолин.

Мать несколько секунд изучающе смотрела на нее.

– Да, я тоже почувствовала в этом Божий промысел, – согласилась мать. – Но твой папа будет иного мнения.

Гвендолин это известно. Мать ее понимала, а отец нет. Как и другие мужчины в семье, включая Абонвиля.

Девушка не сомневалась, что идею о замужестве вложила ему в голову бабушка, хотя отец наверняка считал ее плодом собственных раздумий: у Женевьевы был удивительный талант заставлять мужчин верить в то, чего желала она.

– Пусть лучше с ним поговорит Женевьева, – предложила Гвендолин. – Иначе он испортит все дело, приводя множество пустяковых возражений, а мы не можем терять время. Никто не знает, как долго Ронсли сохранит рассудок, а он должен быть в здравом уме, чтобы подписывать официальные бумаги.

Гвендолин тревожили мысли и другого рода. В это самое время граф мог отправиться на одну из сумасшедших прогулок верхом и утонуть в болоте. Тогда она потеряет возможность сделать в жизни что-то по-настоящему важное.

Прежде чем она высказала свои опасения вслух, заговорила мать:

– Женевьева уже начала обрабатывать твоего отца.

Она, как и я, не сомневается в твоем ответе. Лучше мне спуститься к ней и дать ей знать, что пора нанести завершающий удар.

– Спасибо, мама.

– Не стоит благодарности, – резко ответила та. – Не такого будущего я желала своей дочери, пусть даже ты станешь графиней Ронсли. Если бы молодой человек не был другом Берти, если бы не присматривал за твоим кузеном-идиотом в Итоне… и, несомненно, тысячу раз спасал его глупую шею… – Глаза матери наполнились слезами. – О, Гвендолин, я не должна была отпускать тебя… Но мы не можем позволить бедному юноше умереть в одиночестве. Он в тебе нуждается, и только это имеет значение.

Собственная библиотека теперь казалась Дориану Камойзу ловушкой.

Неделю назад здесь появился герцог де Абонвиль, а сейчас француз вернулся со специальным разрешением на брак и женщиной, на которой должен жениться граф Ронсли.

Дориан без труда отделался бы от француза и его нелепой команды. Но к несчастью, кроме леди Пембури и девушки, которую Дориан еще не видел и не собирался, герцог привел своего будущего внука Берти Трента.

Берти вбил себе в голову, что должен стать шафером на свадьбе. А если Берти что-то вбивал себе в голову, то разубедить его невозможно, поскольку Берти Трент принадлежал к числу самых глупых людей на земле. Именно поэтому, как давно уже понял Дориан, он был его единственным другом и единственным человеком, наивные чувства которого Дориан просто не мог оскорбить.

Невозможно сорвать злость на Абонвиле, не обидев при этом Берти, которого очень волновала предстоящая свадьба лучшего друга с его любимой кузиной.

– Это же только Гвен, – как всегда невпопад, сказал Берти. – Она не слишком плоха для девчонки. Совсем не похожа на Джесс. Я бы никому не пожелал иметь дело с моей сестрой, даже тебе, хотя тогда ты стал бы моим братом. Но я не могу придумать ничего худшего для парня, чем весь день слушать ее. Дейну, правда, удается с ней ладить. Но он больше тебя, и то у него хлопот полон рот. Кроме того, они уже женаты, поэтому ты спасен, а вот Гвен совершенно на нее не похожа. Когда Абонвиль сказал, что ты хочешь жениться и, наверно, Гвен подойдет тебе, я сказал…

– Берти, я не хочу жениться, – оборвал его Дориан. – Это глупейшая ошибка.

– Я не допустил никакой ошибки, – вмешался Абонвиль. Он стоял у двери, выпрямившись во весь свой немалый рост и скрестив руки на груди. – Ты дал слово, кузен. Ты сказал, что знаешь свой долг и женишься, если я найду девушку, которая согласна выйти за тебя.

– Не важно, что я сказал… если я действительно такое говорил, – хмуро произнес Дориан. – Когда вы пришли, у меня болела голова и я принял лауданум. В тот момент я был не в себе.

– Ты говорил вполне разумно.

– Этого не могло быть! – рявкнул Дориан. – Иначе я никогда бы не согласился на подобное. Я не племенной бык и не собираюсь провести остаток жизни за размножением!

Значит, это ошибка. Круглые глаза Берти наполнились слезами.

– Ладно, Кот, – сказал он. – Я на твоей стороне, как ты всегда был на моей. Но ты, наверное, дал обещание, иначе Абонвиль никогда не стал бы уговаривать Гвен.

Она будет ужасно разочарована… Не убиваться, конечно, она не из таких… Подумай, мы стали бы кузенами, а если у тебя родится ребенок, я был бы ему крестным отцом.

Дориан метнул зловещий взгляд на проклятого герцога. Это его рук дело. Он забил голову Берти всякими глупостями, к которым сразу потянулось детское сердце: шафер на свадьбе умирающего друга, будущий кузен Дориана, крестный отец воображаемых детей.

Наивному Берти никогда не понять, почему это невозможно, почему Дориан предпочитает умереть в одиночестве.

Если он не женится на его кузине, Берти останется жить в Радморе, чтобы поддерживать друга. Выхода нет.

Берти или Абонвиль, а может, его будущая жена позовет специалистов, чтобы они разобрались с сумасшедшим. И тогда он умрет, как умерла его мать, упрятанный в клетку словно животное… если до того не покончит с собой.

Но Дориан не торопился в могилу. У него еще есть время, и он насладится каждым драгоценным мгновением, пока его не покинули разум и сила.

Он приказал себе успокоиться. Нет, он еще не в ловушке. Просто ему так кажется, поскольку на него насел преданный глупый Берти с одной стороны и Абонвиль – с Другой. Он не слаб и не беспомощен, как в свое время мать. Он найдет выход, надо только хранить спокойствие.

Через полчаса Дориан скакал галопом по узкой тропинке к Ведьмину болоту и громко хохотал, так как его хитрость удалась.

Он легко разыграл приступ раскаяния. Благодаря многолетней практике с дедом ему не составило труда изобразить покорность и поблагодарить Абонвиля за заботу.

Поэтому, когда Дориан попросил несколько минут, чтобы привести себя в порядок перед встречей с невестой, гости тут же покинули библиотеку.

Он последовал их примеру, выскочив через окно в сад, а оттуда – бегом в конюшню.

Никто не отважится на преследование. Даже его собственный грум не рискнул бы ступить на узенькую тропинку, когда над головой клубятся серые тучи.

Но они с верной Айзис не раз пережидали здесь дартмурские бури. У них еще много времени, чтобы отыскать потрескавшуюся от времени скалу, под которой они с лошадью прятались от дождя, когда Дориан изгонял сатану, подбивавшего его вернуться к старым привычкам, вину и женщинам.

Даже если незваные гости отправятся на поиски, они его не найдут и им скоро надоест ждать. До сих пор он не уступал ни деду, ни собственным демонам и уж тем более не уступит французскому аристократу, помешанному на генеалогии.

Никаких уступок Долгу. Новый граф Ронсли умрет через несколько месяцев и положит конец проклятому роду Камойзов. А если Абонвилю это не нравится, пусть найдет кого-нибудь из французской ветви и «посадит» его на английскую почву, заставив беднягу жениться на кузине Берти.

За Дориана Камойза ей удастся выйти лишь в том случае, если она отважится прийти на болота с участниками свадебной церемонии и священником. Но даже тогда кому-нибудь придется удерживать жениха силой, ибо тот лучше бросится в зыбучие пески, нежели позволит женщине войти в свою жизнь и наблюдать, как он превращается в тупое животное.

Вдалеке прогремел гром.

Во всяком случае, так решил Дориан, пока не заметил, что раскаты не затихают, как бывает при грозе, а становятся громче. По мере приближения они все меньше походили на гром, скорее… на топот копыт.

Обернувшись на звук, Дориан тут же сказал себе, что недавний разговор слишком взволновал его и увиденное было не чем иным, как плодом воображения.

Невежественные крестьяне, верящие в нечистую силу, назвали болото Ведьминым, ибо злые духи, по их мнению, обожают здешние места. В туман или шторм ведьмы седлают призрачных коней и загоняют свои жертвы в болота.

Топот копыт становился все громче.

Глядя в ту сторону, Дориан уверял себя, что этого не может быть, хотя глаза не могли его обманывать: к нему на огромном жеребце неслась ведьма с развевающимися ярко-рыжими волосами. Она сидела по-мужски, и задравшиеся до колен юбки бесстыдно обнажили ее призрачно-белые ноги.

В следующий момент Айзис, почувствовав нервозность хозяина, резко вильнула в сторону и заскользила по склону прямо к зыбучим пескам.

Айзис чудом удалось избежать смертельной ловушки, но при этом она скинула хозяина.

Соскочив с лошади и захватив веревку, Гвендолин бросилась к склону.

Несколько футов отделяли ее от графа Ронсли, тонущего в озерце серой грязи За ту пару минут, которые понадобились ей, чтобы спуститься, он оказался уже в середине болота, а попытки его встать на ноги там, где не было дна, только ухудшали положение.

Однако жидкая грязь доходила ему только до бедер, и, внимательно оглядев место, Гвендолин поняла, что этот участок зыбучих песков был относительно небольшим.

Девушка осторожно двигалась к лошади графа, на ходу успокаивая ее. Она слышала проклятия Ронсли, приказания убираться вон, но не обращала на них внимания.

– Не шевелитесь, – спокойно произнесла Гвендолин. – Сейчас мы вас вытащим.

– Убирайся! – крикнул он в ответ. – Не трогай мою лошадь, проклятая ведьма! Беги, Айзис! Домой!

Но Гвендолин уже гладила кобылу по гриве, и та заметно успокоилась. Девушка вытащила стремя, опять затянула ремень и, продев конец веревки в образовавшуюся петлю, крепко завязала. Когда она подвела лошадь к зыбучим пескам, Ронсли перестал ругаться и уже не так метался из стороны в сторону. То ли прислушался к голосу разума, то ли просто устал. Гвендолин увидела, что грязь доходит ему до талии, и быстро завязала петлю на другом конце веревки.

– Смотрите внимательней! – крикнула она – Сейчас брошу веревку.

– Ты упадешь, глупая…

Гвендолин сделала бросок, Ронсли потянулся за веревкой и промахнулся. Он громко выругался.

Девушка быстро потянула веревку назад и снова бросила… С пятой попытки графу удалось поймать ее – Держитесь обеими руками и не старайтесь помогать. Делайте вид, что вы бревно.

Она знала, как это трудно. Почти невозможно, когда тонешь. Но он будет тонуть еще быстрее, если начнет бороться с зыбучими песками, а чем глубже он окажется, тем сложнее его вытащить. Даже в том месте, где она стояла, ее ноги погрузились в болото по щиколотку. Айзис придется вытягивать себя и хозяина, а могучие пески будут тянуть его обратно.

Одной рукой Гвендолин схватила поводья, другой вцепилась в привязанную к стремени веревку, развернула кобылу так, чтобы та двигалась к дороге, и сделала вместе с ней первый шаг.

– Помедленнее, Айзис, – бормотала она. – Я знаю, ты торопишься спасти хозяина, но мы рискуем вывернуть ему руки.

Когда Ронсли вытащили на безопасное место, он уже потерял сознание, но Гвендолин пришлось оставить его, чтобы вывести Айзис на тропу. Перед этим лошадь была послушной и терпеливой, а сейчас вдруг заволновалась, и девушка боялась, что она может вырваться и провалиться в болото.

Поставив Айзис рядом с жеребцом Берти и вытащив из седельной сумки фляжку с бренди, Гвендолин вернулась к Ронсли. Тот уже пришел в себя и, видимо, был чрезвычайно раздражен.

С черных волос стекала грязь, он непрерывно ругался, пытаясь стряхнуть ее с лица и сесть.

– Пусть дьявол заберет тебя и отправит в преисподнюю! – рявкнул он. – Ты могла погубить себя… и мою лошадь. Я же приказал тебе убираться.

Его лицо скрывала маска из серой грязи, но даже она не мешала разглядеть черты. Это было мужественное, хорошо очерченное лицо, на миниатюре оно выглядело одутловатым, с нездоровой желтизной.

Да и то, что было ниже лица, производило впечатление. Мокрая одежда, прилипшая к телу, обрисовывала широкие плечи, узкую талию и длинные ноги графа.

Оригинал настолько не походил на портрет, что Гвендолин даже усомнилась, а действительно ли перед ней граф Ронсли.

Стянув перчатки, он протер глаза, посмотрел на девушку… и Гвендолин застыла.

Берти называл его Котом. Теперь ясно почему.

Глаза у Ронсли были желтыми. Не светло-коричневыми, как у многих, а именно по-кошачьи желтыми. Глаза хищника, горящие в полутьме и опасные.

К счастью, Гвендолин было не так легко испугать.

Быстро оправившись от потрясения, она склонилась над графом и решительно поднесла к его губам флягу с бренди.

– Никакая уважающая себя ведьма, – так же решительно сказала она, – не будет слушать приказов обычного смертного. Иначе она покроет себя позором. Вам известно, что все лучшие ведьмы находят подручных именно в Дартмуре, а черный кот – обязательный спутник ведьмы? Поскольку здесь только вы…

– Я вовсе не проклятый кот, маленькая дьяволица!

И я знаю, кто ты. Та самая кузина, да? Только родственница Берти может носиться как сумасшедшая по болоту, рискуя жизнью лошади и своей шеей, чтобы спасти мужчину от гибели, которую сама на него и навлекла. Я не просил, чтобы меня спасали, черт побери! Я все равно одной ногой уже в могиле… или они тебе не рассказали?

– Конечно, рассказали, – спокойно ответила Гвендолин. – Но я не для того проделала весь этот путь, чтобы испугаться первого же препятствия. Мне известно, что болото избавило бы вас от необходимости пускать себе пулю в лоб, вешаться или что вы еще там задумали.

Но это можно сделать с таким же успехом и после нашей свадьбы. Сожалею о причиненных неудобствах, милорд, однако я не могу позволить вам умереть до свадьбы, иначе я никогда не получу свою больницу.

Гвендолин часто добивалась нужных результатов, поражая собеседника неожиданным признанием. Прием сработал и на этот раз: граф слегка отодвинулся и ярость уступила место замешательству.

– Все очень просто, – терпеливо добавила она. – Мне нужны вы, а я нужна вам. Сейчас вы, разумеется, так не думаете, ибо ничего обо мне не знаете. – Гвендолин посмотрела на небо. – Кажется, нас скоро затопит.

Давайте найдем укрытие… хотя бы ради лошадей, раз вы сами не прочь умереть от воспаления легких. Кстати, это совсем неплохо, тогда мы сможем спокойно поговорить наедине.