Невеста трех женихов

1. Встреча

Светка как раз начинала уставать от своей одинокой независимости. Жизнь теперь стала казаться однообразной: исчезли сессионные институтские лихорадки, потихоньку распадалась бывшая студенческая тусовка, девчонки повыходили замуж.

Рутинная работа, пустой дом, в котором ее никто не ждал, одни и те же лица в одних и те же клубах – тоска временами одолевала нешуточная.

По давним Светкиным планам, ей полагалось бы выйти замуж за Сережку, родить ребенка, потом еще одного, крутиться в любовных заботах… Но об этих планах даже вспоминать было строго-настрого запрещено самой себе.

Что оставалось? Жить для себя. Так красиво называлось ее существование, приносящее все меньше радости.

В тот вечер они с подругой несколько перебрали и танцевали как сумасшедшие что-то невообразимое, заряжая всех своей неуемной энергией. К ним присоединился парень, классный, веселый, красивый. Только одет он был как-то слишком пафосно для такого неформального места, где они с такой самоотдачей расслаблялись. Вскоре все стало ясно-понятно: не свой оказался парень, гость с чужих берегов, иностранец.

После бешеного танца он вежливо взял Свету под руку и пригласил за свой столик.

– I’m not for sale[2]., – вырвала она руку.

– But I wasn’t going to buy anything, – успокоил «красавец хоть куда» своенравную танцорку. – You’re very stylish[3].

Его английский оказался вполне беглым, но произношение – так себе. С чисто профессиональным любопытством Света поинтересовалась, из какой страны приехал ее уверенный в себе партнер. Оказалось, что из Италии. Он не был скучным, как другие иностранцы, которые чаще всего вели себя по-жлобски или слишком нагло, решив, что Россия – самое подходящее место для избавления от комплексов неполноценности и прочего психопатологического хлама, приобретенного в своих спокойных благополучных странах «первого мира».

Света не выносила, когда американцы начинали учить жить. Ей казалось, что чуть ли не каждую фразу любой американец, живущий в России, начинает словами: «А вот в Америке…» И дальше шел довольно стандартный текст на тему: «Как хорошо в Америке и как погано в России».

Сначала, когда все это имело еще некий интригующий налет новизны, она слушала, прижимала близко к сердцу, а потом, после командировки в Нью-Йорк, где от жителей шло страшное напряжение, где возникало тягостное ощущение, что все насквозь пропитано запахом денег и люди жадно дышат деньгами, едят деньги и думают только о них, где свежим взглядом легко было увидеть тихое (а иногда и не очень) помешательство его несчастных обитателей, она перестала щадить патриотические чувства своих американских собеседников, делающих огромные состояния в Москве и при этом презирающих русских в открытую, и на каждое упоминание о «вот в Америке» отвечала по-английски: «Ну и вали туда, бой, если здесь не нравится». Жестко ломала им их воздушный ностальгический кайф. А потом просила на минуточку представить, что было бы, если бы она, живя в Америке, поучала тамошних местных жителей уму-разуму со своей колокольни. Обидно ведь было бы? Не поняли бы, правда? Впрочем, никто никого переделать бы не смог, как ни старался. Американцы продолжали изо всех сил собой гордиться. Доверчивые до поры до времени русские слушали про состоявшийся земной рай за океаном. Все шло своим чередом…

Но с этим итальянцем только потому она и разговорилась, что парень так искренне и открыто восхищался Москвой, так горячо и честно рассказывал, какие русские люди оказались культурные и умные. Он там, у себя, был уверен, что здесь всегда стоит страшный холод, и местное население после коммунизма живет бедно, чуть ли не в землянках обитают, обильно припорошенных вечными снегами. А тут его недавно привели в одну обычную московскую квартиру, и там на кухне стоял холодильник (он произнес это с восторженным ударением и сделал многозначительную паузу), а в гостиной – телевизор!

Света даже сначала не очень-то и поняла причину его неумеренного восторга, она-то, например, перлась бы, попадись ей такая семья, которая не держит дома «ящик» и свободное время проводит не бессильно вперившись в экран, а как-то более оригинально. Но тем не менее ее покорил этот доброжелательный наив гостя. И они подружились.

Марио находился в Москве не как турист: он налаживал колоссальное текстильное производство, филиал их семейного дела. Его «оперное» имя Свету поначалу смущало, она не могла в обычной болтовне говорить высокопарное Ма-ри-о. Стала звать его Маша. Есть же имена-унисекс – Саша, Валя. Пусть к ним прибавится еще и Маша.

Ему жутко понравилось.

– Но и я тебя буду звать, как мне легче, – предупредил он.

Итальянцу невозможно выговорить правильно начальные звуки ее имени, «св» – это слишком трудное сочетание. Он сначала старательно произносил: «Звэта, а узнав значение этого имени, стал называть ее Кьяра – что в переводе и значило «Света».

2. Объяснение

Через пару недель после его отъезда Света поймала себя на том, что ждет ежевечерних звонков из Италии уже с утра. Ей стало неинтересно куда-то ходить по вечерам, она жила то предвкушением разговора, то воспоминанием того, что он сказал, как сказал Марио, как засмеялся, его упрямого акцента в английском. Стала учить нетрудный для нее итальянский – первый признак влюбленности (она всегда, влюбляясь, стремилась приблизиться к человеку, читая то, что он читает, слушая его музыку, увлекаясь его увлечениями).

Он происходил из хорошей, известной (по-старому бы сказали «знатной») семьи, богатой не в первом и не во втором поколениях. Он гордился своими предками, называл какие-то звучные, но ничего не говорящие Свете родовые имена.

Однажды Марио рассказал ей, как в детстве, когда учился в начальной школе, у них в классе брали интервью люди с телевидения, и у него спросили, богаты ли они, а он не знал, как это.

– А где ты живешь?

– В доме, – мальчик просто не понимал, о чем тут спрашивать.

– В большом доме?

– Наверное, в большом. Нет, не очень. Другие дома у нас больше, этот мне очень большой.

– И сколько комнат в этот небольшом доме?

А он и не знал, что это важно, что нужно сосчитать. Ответил масштабно:

– Десять. Или двадцать. Я вам завтра точно скажу, ладно?

Дяди с телевидения выглядели веселыми, добрыми, ему ужасно хотелось с ними подружиться, он вообще был общительный.

– И где еще у вас дома?

– На Луганском озере. На озере Комо – мой любимый, очень красивый. А еще – не помню. Я не во всех был.

– А что делает твой папа?

– Работает на фабрике! – Марио гордился своим отцом, они были большие друзья.

– Кем? Рабочим? – вкрадчиво спросил улыбчивый дяденька.

– Наверное, да. Не знаю точно. Мама говорит, что он работает как вол. Но как называется работа, я тоже завтра скажу, я у него спрошу.

Дядьки переглянулись.

– Есть ли что-то такое, что ты очень хочешь, но не можешь получить? Подумай хорошенько.

Он старательно думал изо всех сил. Мороженого не дают, сколько хочет, но все-таки дают. Спать уводят рано, когда в доме начинается самое интересное. На пони кататься разрешают всего час. Но если быть честным перед чужими людьми, то надо признать: чтобы чего-то не дали, когда просил, – нет, такого не было. И он ответил:

– Нет, такого нет.

И снова дядьки многозначительно посмотрели друг на друта.

Назавтра они не пришли, хотя Марио уже все знал про комнаты в их миланском доме и про то, кем работает папа.

Зато Первого мая его показали по телевизору. Не только его, конечно. Там многих детей расспрашивали. Это была программа, подготовленная коммунистами. Они показывали и совсем бедных детей, которые жили со всей семьей в одной большой комнате деревенского дома, которым родители не могли купить ничего из того, что они просили.

Марио смотрел передачу и очень жалел их.

Перед тем как показать материал, отснятый в их школе, на экране появился тот самый улыбчивый друг с телевидения, который задавал ему вопросы, и очень сурово сказал, что вот как людям живется, но что, дескать, есть и другие. И на экране появилась гладкая, добродушная, оживленная физиономия Марио.

Он почувствовал, как родители напряглись. Но мальчик знал, что не подвел их: ведь он не обманывал, вел себя вежливо, отвечал четко, полными предложениями, с хорошей дикцией.

Отец и правда остался им доволен:

– Вот именно, сынок, работаю как вол. А если не буду так работать, кто же им обеспечит рабочие места? Об этом им бы тоже не мешало сказать! Мои рабочие это понимают, мы не враги. У меня за все эти годы ни одной забастовки не было. А они из моего сына хотели дурачка сделать! Но не вышло!

Так началось политическое и экономическое образование будущего наследника огромного промышленного производства.

Он был единственным сыном, и выбора у него не было – с детства знал, кем станет. И с радостью готовился «работать как вол» вместе с отцом.

Окончив лицей, год трудился на фабрике рабочим, чтобы понять производство с азов (и он не был единственным богатым наследником в Италии, поступившим подобным образом).

Дело расширялось, у них были фабрики в Китае, в Индии – он должен был успевать повсюду. Сил хватало на все: окончил университет, занимался спортом, даже книги успевал читать. Россия его притягивала с малых лет – с фильма «Морозко», увиденного на Рождество, а потом с музыки Чайковского и Рахманинова. Читал главных русских писателей – Достоевского, Лео Толстого и Чехова. Очень удивился, узнав, что самый-самый первый в России – Пушкин. Ничего про него не знал, только имя слышал.

Светка велела ему прочитать «Дубровского». Отыскал, прочел. Позвонил печальный: какой ужас, какая страшная жизнь. И ведь совсем недавно: рабство, замуж насильно… Но Маша! Какая необыкновенная Маша!

– А я в детстве на нее сердилась, – призналась Света, – обижалась, почему она не убежала со своим Владимиром. Не могла понять, почему она ответила ему: «Поздно».

– Но ведь она сказала: «Я обвенчана», она в церкви дала клятву верности, – у Марио даже голос дрогнул.

Он был свой! Он все понимал! И Пушкина, наверняка испорченного переводом, почувствовал.

Марио приезжал часто, вел себя со Светой бережно и почтительно. Но никогда не говорил о любви, вообще о своем отношении к ней. Она скучала, знала уже, что влюбилась. Мучилась, что он далеко, что богат и не может она из-за этого просто сказать ему: «Маша, родной, я не могу без тебя, давай будем вместе». Притворялась веселой и беззаботной, а душа болела, тосковала, рвалась к нему.

Объяснение их произошло незабываемо.

В тот раз, прилетев в Шереметьево, он, не заезжая в Москву, направился в Рязань на какую-то спешную и очень важную деловую встречу. Вечером позвонил оттуда и попросил разрешения приехать.

– Только это будет поздно, – предупредил, – но я должен сегодня обязательно тебя увидеть.

Приехал ночью, как и обещал. Белый, глаза запавшие, губы синие.

– Прости, мне в туалет…

Разволновавшаяся, Света слышала, как его рвало. Оказывается, он, смертельно проголодавшись, наивно купил в Рязани на улице три пирожка с мясом. Самоубийца! И вот – результат. Отравился серьезно, чуть ли не до судорог.