Невинная для грешника

Глава 5 Марта

Три недели пролетают стремительно. Я штудирую учебники, бегаю на пары, иногда хожу с подругами в студенческое кафе. Обычные будни самой обычной жизни, в которой мне уютно и хорошо. Мои дни простые и понятные, без тонн сложностей и проблем. Пусть наша с мамой маленькая квартирка находится не в престижном районе, в ней нет дорогой мебели и изысканного фарфора, серебра и золота, а вход в подъезд никто не охраняется круглосуточно, как в особняке Орловых, мне и так хорошо.

И ни разу, совершенно ни единого не думаю о Марке. Совершенно! А то, что он мне иногда снится, и его наглая ухмылка нет-нет, да и возникнет в толпе – это совершенно ничего не значит. Ничегошеньки!

Как-то незаметно завершается июнь. Я сдаю сессию и с чистой совестью могу наслаждаться каникулами – прелесть. Сокурсники разъезжаются, кто куда, меня приглашают с собой в горный домик нашего старосты Валеры. Я лениво раздумываю над предложением, но в итоге понимаю, что мне и дома хорошо.

– Марта, ну давай, вместе махнём, а? – ноет лучшая подруга Таня и смотрит на меня жалобно. – Там весело будет! Валерка обещал, что предки его на всю неделю где-то зависнут, нам никто не помешает. Ну, веселье, Марта! А?

Она такая смешная сейчас: в глазах плещется надежда, пухлые розовые губы уточкой, руки сложила в молельном жесте – я чуть было не даю слабину. Но потом быстренько вспоминаю о своей главной причине не ехать с однокурсниками в горный домик.

Мне не хочется её расстраивать, но и согласиться не могу.

– Соколов там будет? – кисло интересуюсь, хотя и так знаю ответ.

Игорь Соколов – моя головная боль. Учится на курс старше, весь из себя пылкий и влюблённый, а ещё мечта всех девчонок нашего потока. Ходил вокруг меня кругами, сыпал комплиментами, смотрел ласково, с надеждой, и я сдалась. Честное слово, я же обычная девушка, и мне льстило внимание самого крутого парня нашего вуза.

Полгода назад мы начали встречаться. Обнимашки-целовашки, вся эта любовная лихорадка, но всё закончилось через несколько недель.

Мы с Соколовым должны были встретиться в кафе, и я, спасибо заботе Таньки, явилась туда настоящей красоткой. Прямо хоть на обложку журнала помещай, только оказалось, что у Соколова в тот день нарисовалось более выгодное предложение. Наверное, он хорошо провёл время, только я ждала его почти два часа, звонила, а со всех сторон летели сочувствующие взгляды и приглушённые шепотки.

Большей дурой я не чувствовала себя никогда.

Вот веселуха тогда началась! Обхохочешься. Само собой, слухи мигом разлетелись по всему универу, и я ещё долго морально отплёвывалась от издевательских смешков первых красавиц и их заклятых подружек.

Игорь хотел помириться: обрывал телефон, караулил меня у аудиторий, пытался поговорить, извиниться, но я послала его очень далеко. Вроде бы отстал, но снова такой ошибки я не совершу и без особой надобности во Вселенной Соколова больше не появлюсь. Хватило одного раза.

– Мартушка, ты же не передумаешь? – горестно вздыхает Танька и подпирает щёки кулаками. Давит на меня печальным взглядом, но я непреклонна.

– Можно я хотя бы на заслуженных каникулах не буду встречаться с Соколовым?

– Имеешь право! – смеётся Таня и даёт мне “пять”.

– Но ты езжай. Ты разве должна из-за моих заморочек жертвовать прекрасным отдыхом?

Таня взвизгивает, но почти сразу скисает, словно себе что-то позорное позволила:

– Мартуша, а ты? Одна, что ли, останешься? – растерянно наматывает иссиня-чёрную прядь на палец, смотрит на меня фиолетовыми глазами за счёт модных линз. – Нет, если ты не поедешь, то и мне это не нужно! Нет уж, мы же подруги!

– Пойдём, Голубева, какао пить! – тяну её за руку на кухню, отвлекаю от глупостей, что роятся в её голове.

Достаю из холодильника молоко, шоколадку и, толкаясь и смеясь, мы вертимся возле плиты и дурачимся.

А ещё я говорю:

– Езжай уже, подруга. Оторвись, – подмигиваю и наклоняюсь к Таньке, шепчу на ухо последний довод: – Не потеряй шанс доказать Валерке, что ты самая лучшая.

– Чёрт, давишь же на больное! – вскрикивает и закрывает покрасневшее лицо руками.

И, выпив какао, Таня уезжает, а я наслаждаюсь одиночеством и свободой.

В одну из пятниц затеваю генеральную уборку, кручусь-верчусь на кухне, словно спятившая Золушка. В квартире тихо, за окном солнце медленно опускается за горизонт, а я пою во всё горло глупые песенки. На сердце радость. Чувствую себя первоклассницей, которая изо всех сил ждёт возвращения мамы домой, предвкушает радость от встречи, подпрыгивая от нетерпения, считает минуты. Уже четыре года она работает на Орловых, там же и проживает, потому что особняк их находится далеко и туда-сюда не наездишься. А я хоть большая и умная, всё равно скучаю по ней. Пусть и давно привыкла справляться со многим в одиночку.

Смешной кухонный таймер в виде лягушки истошно пищит, и я выключаю духовку. Этим вечером на ужин будет курица под сладкой медовой корочкой, а ещё салат из сочных летних овощей. От ароматов кружится голова, а грудь распирает от гордости. Это ж надо, какая я умница, просто так бы саму себя и поцеловала.

Хихикаю от той ерунды, что иногда бродит в моей голове. Мама часто повторяет, что такой наивной и странной быть нельзя. Не в том мире мы живём, чтобы позволять себе носить розовые очки, но…

Но мне легче думать о людях хорошо. Я вообще ещё та беленькая ромашка. А ещё, стыдно признаться, принца жду на белом коне. Да-да, мечтательница и дурочка, ну и пусть.

Время близится к семи, а мамы всё ещё нет. Может быть, Орловы попросили остаться на этот вечер? У них иногда бывают вечеринки, званые ужины, тогда все работники задерживаются, чтобы привести дом в надлежащее состояние. Но тогда я бы знала об этом – мама в таких случаях всегда звонит. Мы с ней вообще каждый вечер созваниваемся.

Странно.

Хорошее настроение стремительно катится с горки и приземляется где-то под плинтусом. Мама ведь никогда нигде без предупреждения не задерживается – не бывало ещё такого в моей жизни.

Раз за разом я набираю её номер, но в ответ длинные гудки. Равнодушные, но на десятый звонок мама всё-таки отвечает.

Только в трубке не её голос. Незнакомый мужчина, и от этого холодок по спине.

– Вы дочь Иванны Станиславовны Одинцовой? – быстро, по-деловому. Грубовато даже.

Я пытаюсь ответить, но вместо этого еле губами ворочаю. Голос мой хрипит, но удаётся кое-как выдавить:

– Да, – и немного придя в себя, добавляю: – Что-то случилось? С мамой что-то случилось?

Мужчина не тратит время на длительные прелюдии: называет адрес больницы, в которую привезли мою маму.

– Её плохо стало, – слова незнакомого мрачного мужчины, точно выстрел в ночном лесу, оглушают.

– Она… с ней всё в порядке? Как это “плохо стало”? Почему? Она… она живая?!

Кажется, я кричу, потому что услышанное никак не вписывается в мою привычную реальность. Мама же… мама она вечная, как такое может быть?

– Приезжайте в Первую городскую, в кардиологию, – повторяет, наверное, понимая, что в таком состоянии я могла и не запомнить с первого раза. – Да, она живая, на месте посвятят в подробности. Доброй ночи.

Доброй ночи?! Он издевается?

В трубке длинные гудки. Я смахиваю со щеки что-то липкое, холодное – слёзы. Оказывается, я рыдаю и ничего не могу с этим поделать. Чёрт, у меня же совсем нет на это времени! Вообще!

Подбегаю к секретеру – месту, где хранятся все наши деньги. Конечно, не сейф, но нам привычно. Внутри, в жёлтой коробочке из-под спазмолитика находится небольшая пачка банкнот. Чёрт, всего несколько тысяч – так мало, учитывая, что на любую услугу и самый безобидный препарат нужно очень много. Но большего у нас нет, потому запихиваю деньги в свой цветастый кошелёк и, схватив со столика ключи, выбегаю из квартиры.

На улице вечер, но всё ещё довольно светло – лето. Вызываю такси, и буквально через несколько минут серебристый седан останавливается у нашего подъезда. Во дворе оживление: прогуливаются мамочки с колясками, дети играют чуть вдалеке на площадке, пенсионерки и тихие алкоголики тоже занимают свои насиженные места.

Но всё плывёт перед глазами, и я разбираю лишь силуэты, пока ныряю в салон.

– Кардиология на Тихомировской, – сообщаю адрес, и водитель меланхолично кивает.

Душат слёзы. Я стираю их дрожащей рукой и несколько мгновений трачу на то, чтобы успокоиться. Мне нельзя расклеиваться. Ни в коем случае. У мамы, кроме меня, никого нет, мне нельзя.