Невольница

21

Темнело. Суман вернулся из аптеки с пузырьком лекарства и порошками. Юсуф заметил ее, когда она проходила мимо фонтана, и вышел на лестницу.

— Лекарство? Кто заболел? — спросил он.

— У Мину температура, господин Юсуф. Сегодня уже четвертый день и все не падает. — В ее голосе слышалось отчаяние.

Он стал подниматься к ней.

— Я могу чем-нибудь помочь? — встревоженно спросил Юсуф. — От кого это лекарство?

— Я лечу ее у доктора Ранджана. Но мне кажется, что она сама не знает, что у нее. Я уже купила лекарств больше чем на двенадцать рупий, и никакой пользы.

— Анализ крови он делал?

— А разве это надо? Доктор ничего мне не говорил об этом.

Джоши сидел у изголовья кровати и тряпкой отгонял от девочки мух. На деревянном столике были в беспорядке разбросаны коробочки с глюкозой, апельсины, термометр, таблетки. Тусклый свет масляного светильника на окне падал на пылающее лицо Мину. У девочки был сильный жар.

— Мину, — позвала Суман, приложившись губами к пылающему лбу. Девочка открыла глаза, повернулась и попросила пить.

Суман налила из кувшина воды и поднесла чашку к ее губам. Юсуф сел на кровать в ногах у девочки. Мину отпила воды и хотела снова лечь, но Юсуф положил ладонь ей на спину и удержал ее.

— Ну-ка, дочка, покажи язык.

Мину высунула язык и пожаловалась, что очень болит голова.

— Понимаю, — сказал Юсуф. — Ложись.

Суман повернулась к нему. Она заметила на его лице беспокойство.

— Знаешь, Суман, — тихо сказал он, — ее надо отправить в больницу. Здесь неподалеку, в женской больнице, есть детское отделение. Там проведут исследование крови и хотя бы определят, что с ней. Мне кажется, у нее тиф. А тогда потребуется уход, которого дома ты ей не обеспечишь. Теперь это лечат, так что особой опасности нет, но лучше ее отправить…

— Но как она там будет одна? Я боюсь. О, господин Юсуф. — Суман заплакала.

— Ничего страшного. Тебе разрешат навещать ее.

— Но ведь мне придется записать, что я ее мать, — прошептала Суман.

— Конечно. Разве кто-нибудь сомневается, что ты ее мать? Слезы на твоих глазах — достаточное этому доказательство. Я пойду позвоню в больницу. Там детский врач — мой хороший друг. Он все сделает. Утром я отвезу вас.

Исследование крови подтвердило, что у девочки тиф.

Было около половины девятого утра. Суман свернула тюфяк и убрала его в угол. В палате не было пи одного свободного места. На ночь Суман стелила себе на полу, рядом с койкой Мину. Ей разрешили остаться здесь. Суман прислонилась спиной к стене, открыла книгу, купленную еще за день до болезни Мину, и попыталась читать. Давно уже пора быть утреннему обходу. Когда сестра наконец пришла, Суман положила книгу и встала.

— Какая вы сегодня усталая, сестра. Вы сами-то здоровы?

Сестра подтянула пояс халата, поправила косынку на голове.

— В женской палате у нас дежурит новенькая, я подождала, пока она сделает больной внутривенное вливание. А как ваша Мину?

— Лучше, но температура еще держится.

— Спадет. В женском отделении у одной держалась температура дней двадцать. А у вашей дочери все идет нормально. — Она пощупала пульс, опустила руку девочки, спросила про температуру и прочертила ее на графике.

— Сегодня покормите ее кашей, — сказала она.

Когда сестра, закончив обход, собралась уходить, Суман спросила, где у них женские палаты.

— Да здесь все женские, — сказала сестра. — Детское отделение открылось только год назад, одна палата. Идемте, я покажу вам.

В палате, куда ее привела сестра, двумя рядами стояли белые койки с красными одеялами. На кроватях лежали и сидели прямые и согнутые, смеющиеся и плачущие, охающие и стонущие женщины. В ногах каждой койки висела история болезни. Имя и фамилия больной и ее родственников, диагноз, назначенное лечение и другие сведения.

Следом за Суман в палату вошел пожилой доктор в белом халате поверх костюма, со стетоскопом на шее. Он направился прямо к койке номер три. За ним шли юноша и девушка. Они тоже были в белых халатах, и у них на шеях тоже висели стетоскопы. Дежурная сестра несла инструменты.

Сначала Суман показалось, что на третьей койке вообще никого нет, одно одеяло.

Молодая докторша опередила врача, откинула одеяло. Суман едва не закричала. Она зажала себе рот и смотрела широко открытыми глазами. Нет, нет, не может этого быть. Она, и в таком состоянии?!

Чтобы не упасть, Суман протянула руку и схватилась за штору.

Конечно, она ошиблась, она обозналась. Не может этого быть. Сохни ведь каталась в роскошной машине, покупала волшебные сари, носила золотые браслеты и сумочку с хрустящими бумажками. И за все это она платила дорогой ценой. А может, недостаточно дорогой? Может быть, только сейчас и приходится по-настоящему расплачиваться? Самый последний и самый большой взнос — больничная койка, старое красное одеяло и написанное на висящем в ногах листке слово «бездомная»?

Она не отрываясь смотрела на больную. Конечно, Сохни, она не обозналась. Она подошла к сестре и для верности спросила:

— Кто это на третьей койке?

— Безнадежная. Сифилис. Вряд ли ее можно спасти. Поздно. Ее не следовало даже помещать сюда, но, говорят, за нее хлопотало какое-то влиятельное лицо.

— А чего тут особенного, — сказала сестра. — Вот уйдет господин доктор… — и предупредила: — Только держитесь подальше.

Доктор пробыл около третьей койки дольше, чем у какой-либо другой, и теперь торопливо заканчивал обход. Когда он удалился, Суман медленно подошла к ней. На карте больной, в графе, где указываются имена родных, действительно стоял прочерк. Сестра говорила, что ее поместили сюда благодаря вмешательству влиятельного лица. Почему же тогда «бездомная»? Разве тот, кто проявил к ней такое участие, не мог считаться родственником? Ясно, что не мог. Один продал, а другой заплатил деньги, при чем здесь все остальное?

Она осторожно приподняла одеяло с лица больной. Будто комок застрял в горле Суман, прерывающимся голосом она позвала!

— Сохни!

Сохни открыла глаза.

— Уйди, — донесся ее голос. — Убирайся отсюда, дай мне умереть. Что ты уставилась на мои язвы? Кто ты такая?

Суман стало страшно. Первым ее побуждением было набросить одеяло на эти потухшие глазницы и убежать. Но она набралась мужества, не выпустила одеяла и даже наклонилась над больной.

— Сохни, это я, Суман. Мы вместе были в приюте. Помнишь?

Распростертый на койке скелет медленно зашевелился, из-под одеяла показалась пара высохших, как плети, рук.

— Помню, как же. У меня ведь еще была Мину, моя маленькая дочурка. Я помню ее крошечные ручки, ее кудрявую головку, блестящие глаза. Но ее задавила машина.

Суман забыла о том, что ей говорила сестра, и присела на кровать. Она взяла высохшую, покрытую струпьями руку больной.

— Кто сказал тебе, что она умерла? Она живет у меня. Правда, она больна. И она лежит в больнице. — Сохни следила за ней, будто не веря ее словам.

Суман подвинулась еще ближе.

— Посмотри на меня. Я Суман. Я была вместе с тобою в приюте. Твоя Мину живет сейчас у меня. Она зовет меня мамой.

Глаза Сохни вспыхнули. Острыми, израненными локтями она оперлась о подушку и немного приподнялась, впилась в Суман взглядом. Потом бессильно упала на подушку, и Суман услышала ее глухой голос:

— Теперь я узнала тебя. Ты ведь Суман?

— Да, я Суман. Твоя Мину живет сейчас у меня. Она сейчас здесь, в детском отделении, койка номер одиннадцать. Поправляйся, и мы заживем вместе, и с нами будет Мину. Ты поправишься, и я возьму тебя к себе.

Сохни будто не слышала, только губы у нее чуть шевелились.

— Детское отделение, койка номер одиннадцать, моя Мину… а ее мать Суман.

И вдруг она залилась ужасным истерическим смехом:

— Ложь! Все было ложью. Все лгут мне. Почему мне все лгут?

Она оперлась локтями на подушку и поднялась, села, сотрясаясь от безудержного хохота.

Суман встала. Открылась дверь в палату, и к Сохни подбежала сестра.

— Кто вы такая? Как вы попали сюда? — набросилась она на Суман. — Убирайтесь немедленно!

Суман отступила на несколько шагов. Сестра поддержала больную под локоть, почти насильно сунула в черный провал рта таблетку, дала ей запить и уложила в постель. Суман все еще не двинулась с места. Под строгим взглядом сестры она смешалась и побрела прочь. Второпях она вышла в другую дверь, свернула за угол и тут только поняла, что заблудилась. Коридор вел на галерею окнами на улицу. На галерее стояло две койки. На одной лежала девочка лет тринадцати с забинтованной шеей, на другой — женщина. Женщина лежала на боку. Рука поверх одеяла, с койки свешивались подол ее халата и коса. Она спала. Суман остановилась. Эта женщина чем-то напоминала ей Нилам, служанку в доме Нафис. Но как она могла попасть сюда? Суман на цыпочках подошла к койке, и перед глазами заплясало написанное на табличке: «Нилам Джахан. Преждевременные роды. Муж — Салман Ахмад. Адрес… Суман показалось, что галерея, одеяла на кроватях, сами кровати и улица внизу — все закружилось и полетело, как воздушные шары. Она стиснула зубы, провела рукой по мокрому холодному от пота лбу и потом почувствовала, что ноги сами куда-то несут ее. Она оказалась у двери. Теперь ей нужно было спуститься по лестнице. Она подумала, что если пойти по коридору, в который выходят двери палат, то можно разыскать детское отделение.

Она стала спускаться по лестнице и увидела в окно, как через главные ворота во двор въехала маленькая зеленая машина, за рулем сидел Салман! Больше в машине никого не было. Остальные ступеньки Суман пробежала, нашла дверь в приемную. Закрыла лицо концом сари и спряталась за колонной. Она видела, как подъехал Салман и резко затормозил, достал из машины пакет, прошел в приемную и заспешил по лестнице наверх. Суман пошла за ним. Кровь кипела, бурлила, толчками стучала в висках. Суман остановилась в конце коридора, откуда была видна койка Нилам на галерее.

Салман вытаскивал из пакета абрикосы и мыл их водой из стакана. Потом он присел на койку Нилам, наклонился и поднес ей ко рту абрикос.

Суман повернулась и пошла прочь. В ушах звучал безумный хохот и крик Сохни:

«Ложь! Все было ложью, все лгут мне. Почему мне все лгут?»