Незабудка

2

Шумно вздохнув, Алана отсутствующим взглядом обвела комнату, в которую медленно заползала утренняя заря, по стенам заскользили нежно-розовые, золотистые, пурпурные тени. Первые прозрачные лучи сентябрьского солнца были похожи на чудо, дарованное природой после бесконечной ночной мглы.

Алана поймала себя на том, что опять рассматривает в стекле свое отражение, как это уже не раз случалось с ней после событий на Разбитой Горе. Она пыталась найти внешние признаки шести-дневного провала памяти. Но тщетно. Внешне женщина совсем не изменилась. Выглядела так же, как и до похода в горы вместе с мужем, певцом Джеком Ривзом — самой большой ее ошибкой в жизни.

Пение само по себе не было ошибкой. А вот брак расчету — был. Джек всегда стремился к большему, Алана довольствовалась малым. Он хотел примирения. Она же хотела скорее покончить с этим браком. С такими намерениями начали они восхождение на Разбитую Гору.

Назад вернулся только один из них.

На теле Аланы (а в женщине было пять футов и пять дюймов росту) не осталось никаких видимых следов произошедшей трагедии. Лодыжка зажила и болела лишь к перемене погоды. Кровоподтеки, ссадины, синяки прошли. Не было ни шрамов, ни рубцов. Больше не приходилось истязать себя диетами, чтобы сохранить облик стройной девушки, так привлекающий публику. После Разбитой Горы аппетит пропал.

Никаких внешних изменений.

Алана немного наклонилась, пристально рассматривая свое полупрозрачное отражение в стеклянной стене. Все было прежнее. Длинные стройные ноги, с детства исходившие вдоль и поперек высокогорья в Вайоминге. Грудь, талия, бедра средних размеров. Золотисто-бронзовая кожа. Ничего необычного. Абсолютно ничего.

— Безусловно, что-то должно измениться во внешности, — твердила Алана своему отражению. — Нельзя потерять партнера, лишиться воспоминаний о шести днях, сомневаться в собственном здравомыслии и не найти никаких внешних перемен.

Но их не было.

Огромные темные глаза и особый изгиб линии рта рождали ощущение таинственной внутренней улыбки. Волосы, по-прежнему черные и блестящие, были заплетены в две толстые косы, ниспадающие до талии.

Долго и внимательно рассматривала Алана свои косы, впервые осознав, что они чем-то… мешают ей.

В сущности, ей никогда не нравились длинные волосы, но ей пришлось смириться с этим, как и со сценическим именем Джилли — двумя необходимыми атрибутами образа девушки-подростка, столь обожаемого публикой. Образа под стать голосу, ясному, чистому, прозрачному, как горный ручей.

Внезапно перед ней вновь возникли сумбурные видения ночных кошмаров.

…Низвергающиеся вниз потоки воды, холод, темнота, неясные очертания гор, лед и мгла, облака над головой, молнии, пронзающие небо, оглушительный гром…

А потом наступает страх. И сильный холод. Только холод и сковывающий движения страх. И полная беспомощность…

Она пытается бежать, но ноги, будто налитые свиниом, глубоко увязают в земле. Каждый шаг кажется вечностью. Она знает, что надо двигаться быстрее, а то пропадешь. Она знает, что должна бежать, но не может.

…Она ранена, истекает кровью, пронзительно кричит в ночи. Бежит, спотыкается, падает и, поднявшись, несется дальше и падает опять…

— Немедленно прекрати, — резко приказала себе Алана, увидев отражение ужаса в освещенном зарей стекле и скользящей по стене темной тени.

Она несколько раз глубоко вздохнула, стараясь успокоиться и мысленно убеждая себя, что нельзя воспринимать ночные кошмары как реальность. Действительность иная.

Ночные видения, появившиеся под влиянием гибели Джека во время грозы в горах, — это плод ее воспаленного воображения, следствие того, что она сама была в двух шагах от смерти, когда скатилась вниз и чудом осталась в живых, израненная и покалеченная.

Доктор Джин беседовал с Аланой, и она поверила ему, как с детства привыкла верить его убеди-тельному голосу и мягкой улыбке. Он сказал, что у нее потеря памяти, случай, хотя и необычный, но не безнадежный. Это естественная реакция организма. Нужно время, чтобы восстановить память, тогда Алана вспомнит подробности гибели своего мужа и собственные мучения, выпавшие на ее долю на Разбитой Горе.

А если память не вернется к ней?

Ничего страшного, уверял доктор. Алана молода. Здорова. Выход есть — ей следует начать новую жизнь.

Алана скривила губы в горькой усмешке, вспомнив разговор с доктором. Ему легко так говорить. Не его разум превращает шесть выпавших из памяти дней в бесконечные ночные кошмары.

Нельзя сказать, чтобы женщина сильно страдала из-за гибели мужа. Они с Джеком были абсолютно разными людьми, связанными воедино лишь узами абсолютной музыкальной гармонии. Этого было достаточно для карьеры певцов, но не обеспечивало счастливого брака. И все же временами Алана не могла отделаться от чувства, что, веди она себя раньше по-другому, Джек, возможно, тоже изменился бы. Если бы она прилагала больше усилий или, напротив, не так бы усердствовала. Если бы она проявляла слабость или не была бы такой сильной. Если бы она больше заботилась о Джеке или меньше жалела его.

Возможно, это помогло бы им обоим. Но Алана знала, что пришедшая на ум мысль — лживая. Она могла бы полюбить Джека только в том случае, если бы никогда не повстречала, не полюбила, а потом и не потеряла Рафа Уинтера. Рафа, с его удивительным смехом, его страстью, его нежными, ласковыми руками.

В Рафа она влюбилась в пятнадцать лет, обручилась с ним в девятнадцать, познала тайны любви, когда ей исполнилось двадцать. Рафаэль, темноволосый, с сияющими янтарными глазами, наблюдал за переменами, происходящими с ней при его прикосновениях. Ее пальцы выглядели особенно нежными рядом с его мужественным лицом, стальными мышцами и мускулистыми руками. Его сила всегда удивляла ее так же, как и его стремительность; ей никогда не было с ним страшно. Раф мог обнимать ее подавлять ее мягкость своей силой, но она не испытывала чувства страха, напротив, страстное желание быть ближе к нему, обняться еще сильнее, отдать всю себя Рафу и получить его взамен. Только с Рафом было ей удивительно хорошо. Спустя четыре года Пентагон известил Алану, что Рафаэль Уинтер погиб. Ей сообщили только это. Ни где погиб ее жених. Ни как погиб. Ни при каких обстоятельствах. Только сухая констатация факта его смерти.

Это известие практически сломало Алану. Никогда больше не услышит она в ночи нежных звуков его губной гармошки. Никогда больше не будет ее голос сливаться с серебряным звучанием этого инструмента, становящегося волшебным в руках Рафа. С Рафом пела она ради удовольствия и не знала большего счастья, чем любовь к нему: тела и души слиты воедино, удивительная гармония, все остальное мелкое, незначительное, даже песни.

После смерти Рафа Алана чувствовала себя опустошенной. Все ей стало безразлично. Даже жизнь. Когда часы и минуты жизни без Рафа нагромождались друг на друга, лавиной увлекая ее за собой в темноту, ода интуитивно потянулась к песне. Пение было ее единственным спасением, возможностью сохранить потерянную любовь.

Пение означало для нее Джека Ривза, человека, с которым она выступала в маленьких кафе, на ярмарках, в закусочных. Для Джека пение было скорее бизнесом, чем удовольствием. Он хладнокровно проанализировал ранимость Аланы, ее отчаяние и безысходность, а потом спокойно сказал, что петь дуэтом они будут только при условии, если она выйдет за него замуж и покинет горные вершины ради вершин славы.

Алана была категорически против брака, ей нужен был лишь один мужчина, тот, что уже мертв.

Часы жизни без Рафа исчислялись сотнями, тысячами… и она согласилась стать женой Джека, поскольку надо было найти свое место в жизни, иначе она бы просто сошла с ума. Раф умер. У нее не осталось ничего, кроме карьеры певицы, а Джек дразнил ее этой перспективой, еще пока был жив Рафаэль.

И Алана покинула высокогорные вершины Вайоминга в надежде, что на другом конце света ей не будет мерещиться Раф в каждом ночном звуке, при каждом восходе луны и она не станет принимать тепло солнечных лучей за тепло его тела.

Она вышла замуж за Джека, хотя это едва ли можно было назвать замужеством. В жизни с Джеком Ривзом была лишь пустота. Алана пыталась заполнить ее песнями.

Год спустя ей сообщили, что Рафаэль Уинтер жив. И сообщил об этом не Раф. Он ни разу не позвонил ей, не написал ни строчки, никаким образом не дал о себе знать женщине, которой однажды признался в любви.

Теперь Джек мертв, погиб четыре недели назад в дикой местности, которую не любил. Алана была с ним рядом на Разбитой Горе, когда он погиб. Но она этого не помнила. Эти шесть дней отделяли ее от жизни глухой стеной.

А за стеной бурлил, бесновался страх, пытаясь вырваться наружу.

Алана закрыла глаза, не в состоянии видеть темноту отчаяния в собственном отражении в стекле. Раф умер, а потом воскрес. Джек был мертв, мертв навсегда.

Ее любовь к Рафу — бессмертна.

Негромко вскрикнув, Алана закрыла глаза, избавляясь от своего отражения в стекле.

— Все, достаточно, — резко приказала она себе. — Хватит жить прошлым. Прекрати изводить себя. Есть вещи, которые ты не можешь изменить.

Она открыла глаза, столкнувшись лицом к лицу с совершенно другим отражением, которое еще не рассеял свет утренней зари, льющийся из противоположного окна. Она была похожа на горную серну, на мгновение замершую перед стремительным прыжком. Карие глаза, темные, широко раскрытые, смотрели настороженно.

Черная коса скользнула на плечо и закачалась перед стеклом, когда Алана наклонилась вперед. Она перебросила через плечо и другую косу. Это был непроизвольный жест: как только косы оказывались за спиной, она тотчас перебрасывала их на грудь. В случае, если бы ей пришлось неожиданно бежать, косы не болтались бы за спиной, как два черных жгута — идеальное средство, чтобы схватить ее, поднять в воздух и удержать, как в капкане…

Алана заглушила в себе готовый вырваться наружу крик. Быстро прошла на кухню. Теперь отражение смотрело на нее из окна над раковиной.

Не отводя от него глаз, стала шарить в ящике стола. Пальцы нащупали рукоятку длинного ножа для разделки мяса. Ярко сверкнуло остро отточенное лезвие.

Она поднимала нож все выше, пока тупая сторона лезвия не оказалась на уровне шеи, под подбородком. Спокойно, не торопясь, она начала перерезать левую косу. Тяжелые волосы беззвучно упали на пол. Не колеблясь, проделала то же самое с правой косой. Закончив, Алана встряхнула головой. Волосы разлетелись в стороны. Естественные крупные локоны, только что туго стянутые в тяжелые косы, будто вырвались из плена. Темные блестящие завитки волос нежно обрамляли ее лицо. Мечтательные карие глаза загадочно сияли. Внезапно женщина осознала, что натворила. Она смотрела на длинные черные косы на полу, на стальной нож в руке, на отражение в окне, не похожее больше на Джилли. Нож упал на пол с металлическим лязгом.

Алана пристально рассматривала себя и хотела понять, не сошла ли она окончательно с ума.

Она бросилась из кухни в спальню. Там вытащила кое-какие вещи из шкафа, сняла часть одежды с вешалок и торопливо начала все упаковывать. Большая часть ее гардероба все еще была в Лос-Анджелесе, часть — на ранчо, специально оставленная там для отпуска, который Алана планировала провести с братом и Мери.

После побега из госпиталя Алана была слишком напугана, чтобы возвращаться за вещами на ранчо. Она просто сбежала в Портленд, в котором никогда не жила, надеясь избавиться от ночных кошмаров.

Но из этого ничего не вышло.

Пока Алана упаковывала вещи, она продолжала смотреть на телефон. Ей хотелось позвонить Бобу и сказать, что она передумала, и тут же повесить трубку, чтобы не слышать его возражений.

Но, подходя к телефону, она каждый раз вспоминала о Рафаэле Уинтере, стремясь тем самым уравновесить ужас ночных кошмаров, вырваться из плена шести страшных дней. Раф был для нее как талисман.

Именно на Разбитой Горе испытала Алана и величайшее удовольствие, и величайший ужас, которые, возможно, просто уничтожат друг друга, уступив ей дорогу к новой жизни. Спокойной, уравновешенной.

Где не будет воспоминаний о мужчине, которого любила, и о нелюбимом муже. Воспоминаний о возлюбленном, который умер, а затем вернулся, и о муже, который погиб и никогда уже не вернется.

Где не будет воспоминаний о Рафе, являющемся к ней во сне.

О Джеке, который преследовал ее в ночных кошмарах.

Когда Алана все-таки сняла телефонную трубку, она позвонила в ближайший салон и договорилась, чтобы ей уложили волосы. Обычные заботы успокоили ее. К тому времени как Алана добралась до самолета, она чувствовала себя увереннее. Вечером она окажется дома. Если ночные кошмары опять будут ее преследовать, то пусть лучше это происходит в родных стенах, где прошло детство, а не в чужих холодных холлах временного жилища.

Она успокаивала себя этой мыслью, пока добиралась до Соленого Озера, а там пересаживалась в самолет до Вайоминга. Когда стюардесса предложила газету, Алана машинально взяла ее. Она пробежала глазами страницу, и вдруг взгляд остановился на заголовке в разделе развлечений: «Последняя песня Джек-и-Джилли». Хотя внутри все похолодело даже при взгляде на заголовок, Алана знала, что статью она прочтет. Она читала все, написанное о гибели Джека, даже досужие вымыслы бульварной прессы. И эту статью она просто не может обойти стороной.

Прошел уже почти месяц со дня смерти Джека. Месяц с тех пор, как у Аланы появился провал в памяти. Она все еще надеялась, что кто-то где-то знает больше о гибели Джека, что какое-то слово или фраза в статье смогут привести в действие дремлющие механизмы ее памяти и события тех шести дней вырвутся наружу, избавив ее от ночных кошмаров.

Или, напротив, подвергнут более жестоким страданиям.

Такая возможность таилась в извилистых лабиринтах ее разума. Доктор Джин предполагал, что она испытала ужасы, неподвластные ее воображению даже в ночных видениях.

Потерю памяти можно рассматривать с разных точек зрения. Божий дар. Естественный рефлекс. Следствие пережитого кошмара. Все соткано воедино и ничего конкретного. Но страх она испытывала постоянно, пугаясь собственной тени, особенно в преддверии ночи.

Возможно, доктор Джин и прав. Может, ей лучше и не вспоминать о произошедшем.

Алана торопливо отогнала неприятную мысль. Ничего не может быть хуже состояния, когда не веришь в собственные разум, мужество и здравомыслие.

С тех пор как умерла мать, Алана всегда была мужественной, единственной в семье, кто знал, что нужно делать, и делала это.

А потом умер Раф, и Алана просто сломалась.

Музыка стала единственным утешением после смерти Рафа. В музыке воплощались светлые мечты о человеческом тепле, о безудержном веселом смехе и о великой любви, о которой можно только петь, потому что слова бессильны.

Благодаря песне пережила Алана даже смерть возлюбленного. Она нашла в себе силы, чтобы действовать. Это она доказала своим прошлым. Любыми путями докажет опять. Она переживет горе.

Любой ценой. Алана взяла газету, сложила ее удобнее и начала читать.

В первой части статьи давался обзор только что выпущенного альбома Джек-и-Джилли. Дальше шло простое перечисление фактов о гибели Джека. Месяц назад Джек и Джилли Ривз отправились в путешествие верхом по отдаленным районам Вайоминга. В пути их застал снежный буран. Они пытались спастись, но удалось это лишь Джилли. Джек погиб при падении. С сильно вывихнутой лодыжкой Джилли каким-то чудом сумела спуститься с горы, она добралась до рыбацких хижин и уже оттуда по радио попросила о помощи.

Тем не менее, она сама была в двух шагах от смерти. Моральная травма была настолько сильна, что она потеряла память и ничего не помнит о том, как ползла навстречу своему спасению. Врачи констатировали истерическую потерю памяти, вызванную смертью мужа от несчастного случая. Ше-

риф Митчел был согласен с такими выводами, поскольку вскрытие показало, что причиной смерти Джека было несовместимое с жизнью повреждение шейных позвонков в результате падения.

Несчастный случай…

Ничего нового. Ничего неожиданного. Ничего, что могло бы восполнить ужасный пробел, оставленный в памяти Аланы о тех шести днях. Тем не менее, она перечитала статью еще раз, пытаясь найти ключ от запертой кладовой своей памяти.

Но тщетно. Она не удивилась и не разочаровалась.

При заходе самолета на посадку Алана сидела и нервно перебирала пальцами волосы. Голова казалась чужой, легкой, не обремененной больше тугими черными косами. Мастеру удалось превратить остатки отрезанных ножом волос в аккуратную нежную шапочку, которая обрамляла, но не скрывала полностью лицо с правильными чертами. Результат оказался поразительным — переливающееся полночное серебро нежно оттеняло интеллигентное лицо, отмеченное печатью трагедии и кошмара.

Маленький частный самолет с легким толчком коснулся взлетно-посадочной полосы. Сначала пошли к выходу несколько сидевших перед Аланой рыбаков, любителей форели, рассказывавших бесконечные байки о прежних уловах и заключавших пари насчет первой, самой крупной, рыбы на предстоящей рыбалке.

Алана неохотно поднялась и медленно пошла по узкому проходу между рядами. Когда она сошла с трапа самолета, багаж ее уже был выгружен и аккуратно поставлен у нижней ступени лестницы. Она подняла легкий чемодан и повернула к невысокому зданию — единственному строению на многие мили вокруг.

За ее спиной послышались звуки удаляющегося самолета. Он двигался к началу взлетно-посадочной полосы, быстро увеличивая число оборотов и набирая скорость, готовясь к прыжку в прозрачное высокое небо.

Она добралась до строения, когда самолет издал резкий, оглушительный звук. Поставила багаж и обернулась, чтобы посмотреть, как убирают шасси. Самолет резко взмывал вверх — мощная серебристая птица, в свободном полете. Женщина слушала постепенно затихающие звуки рокочущего двигателя и наблюдала, как самолет превращался в маленькую серебряную точку, двигающуюся между величественными вершинами Горы Извилистой Реки и Горы Зеленой Реки.

На мгновение Алана закрыла глаза и запрокинула голову. Ее лицо ласкали удивительно теплые лучи сентябрьского солнца Вайоминга. Воздух был наполнен запахом земли и ароматом полыни. Не той низкорослой, чахлой, растущей в пустынном юго-западном районе, а высокогорной полыни с толстыми бледно-лиловыми стеблями, кусты которой выше человеческого роста, а нежные ветви сплетают ажурную паутину на фоне высокого неба.

Свежий ветер подул с гранитных высот, принося с собой сладостный многообещающий запах сине-голубых рек, лениво извивающихся меж скалистых берегов, аромат вечнозеленых деревьев, кажущихся лесными исполинами при лунном свете, крики койотов, вечный зов которых стар как мир.

Она дома.

Алана глубоко вздохнула, испытывая наслаждение и страх. Услышав приближающийся шум шагов, она быстро обернулась и сердце застучало сильнее. После событий на Разбитой Горе ее охватывал ужас, если кто-то невидимый приближался к ней.

По направлению к Алане шел мужчина. Вырисовывался лишь темный его силуэт, поскольку солнце было у него за спиной.

По мере приближения мужчина обретал четкие очертания. Он был на семь дюймов выше Аланы, с легким широким шагом человека, который провел большую часть жизни в пеших походах и в седле. Одет в выгоревшие джинсы и бледно-голубую, небесного цвета рубашку, ботинки выдавали любителя верховой езды. Густые темно-каштановые волосы мужчины выглядывали из-под черной шляпы «стетсон». Глаза имели цвет виски, под шелковистой полоской усов прямая линия губ.

Тихо вскрикнув, Алана закрыла глаза. Сердце бешено колотилось, ноги стали словно ватные. Она сошла ума, начались галлюцинации. Буря, холод, ужас, падение…

— Алана, — позвал он.

Голос был нежный, глубокий, наполненный удивительной лаской.

— Рафаэль? — Она шумно вздохнула, боясь открыть глаза, разрываясь между надеждой и видениями. — О, Раф, неужели это ты?

Раф осторожно поддержал Алану под локоть. Только тогда она поняла что стоит покачиваясь. Тепло и сила его рук, как молнией, пронзили ее тело. На мгновение женщина оперлась на Рафа.

Затем, осознав, что до нее дотрагиваются, она отпрянула в сторону. После Разбитой Горы ее пугали любые прикосновения.

— Это действительно я, Алана, — произнес Раф, внимательно наблюдая за ней.

— Рафаэль… — У Аланы перехватило дыхание, чувства захлестнули ее.

Она протянула руки, желая прикоснуться к его лицу. Однако усилием воли, болью отозвавшимся в сердце, Алана погасила огонь противоречивых эмоций, которые буквально разрывали ее на части.

Бежать к нему. Бежать от него, даже от одного его присутствия. Разрешить обнять себя. Не позволить ему даже прикоснуться.

Любить его. Нет, не давать волю чувствам. Ее спасение в полном безразличии к нему.

Вспомнить, какие чувства испытываешь, будучи любимой. Забыть, забыть все. Потеря памяти — единственный бальзам для израненной души.

— Почему ты здесь? — прерывающимся голосом спросила Алана.

— Я приехал, чтобы отвезти тебя домой.

Его слова странным образом подействовали на Алану. Слабо вскрикнув, она закрыла глаза и внутренне напряглась, пытаясь взять себя в руки. Ее приезд в Вайоминг был большой ошибкой. Она мечтала о любви, чтобы сгладить ужасы ночных видений. А сейчас Раф оказался не мечтой, а реальностью. Так же, как и кошмар. Алана предпринимала отчаянные попытки сдержать свои чувства. Она не переставала задавать себе вопрос, что же все-таки случилось в эти шесть дней, в наследство от которых достался лишь жуткий страх. Больше всего ее волновало, удастся ли вырваться из плена ночных видений, сможет ли она опять смеяться и петь… или у нее не хватит сил на борьбу, она сдастся, и черная пелена беспамятства окутает ее разум. Всю ее.

Раф пристально наблюдал за Аланой. Когда он заговорил, голос его звучал обыденно, успокаивающе, абсолютно естественно.

— Нам пора ехать, — сказал он. — Надо добраться до ранчо, пока не началась гроза.

Он нагнулся, чтобы взять чемодан из ее ослабевших рук. С грациозностью снежного барса распрямился и пошел к джипу, припаркованному в нескольких сотнях футов отсюда.

Алана молча наблюдала за ним, ее руки замерли у высокого воротничка шелковой блузки цвета бургундского вина. Она глубоко вздохнула, все еще ощущая тепло его прикосновения, когда Раф поддержал ее. Ничего более. Просто поддержка. Помощь. Ей нечего бояться.

Или она ошибается?

В оцепенении, с неистово бьющимся сердцем, широко раскрыв глаза, смотрела Алана, как Раф возвращается к ней. Косые лучи послеполуденного солнца ярко освещали его мужественное лицо с сияющими янтарными глазами. Когда он обернулся, рубашка натянулась на плечах, подчеркивая силу и привлекательность фигуры. Джинсы плотно облегали сильные мускулистые ноги и были похожи на голубую тень, следующую за ним по пятам.

Алана закрыла глаза, но Раф не исчезал. Он занял прочное место в ее воображении. И, оставайся у нее хоть немного сил для новых эмоций, она была бы потрясена. Но сил не было.

Она была застигнута врасплох в то мгновение, когда он повернулся к ней: светлые золотистые глаза цвета виски сияют, лицо озарено мягкой улыбкой.

Это был Раф. Именно он. Каким она не помнила его даже в мечтах.

Раф боролся с желанием подойти к Алане, встать рядом с ней. Но не двинулся с места. Он пристально смотрел на нее, взгляд его был нежным и успокаивающим, как колыбельная песня.

— Все в порядке, Алана. — Голос ласковый, как и взгляд. — Я приехал, чтобы отвезти тебя домой.

Слова эхом отдались в памяти. Чувства лавиной нахлынули на нее. Холод, ветер, снег, страх и крики, царапающие горло. Боль и ужас, затем…

— Все в порядке, цветочек. Я приехал, чтобы отвезти тебя домой.

Она и раньше слышала подобные слова и много других волшебных слов — видения и мечта слились воедино.

Сама того не замечая, Алана стояла, заметно покачиваясь и тихо постанывая, затянутая в водоворот надежды и ужаса, мечты и видений.

— Что? — спросила Алана, затаив дыхание. Сердце бешено колотилось в груди, голос звучал требовательно. — Что ты сказал?

Раф наблюдал за ней с пристальным, почти осязаемым вниманием.

— Я сказал, что приехал, чтобы отвезти тебя домой.

Он ждал, но Алана просто смотрела на него широко открытыми темными глазами. Выражение его лица изменилось, став опять ласковым и нежным.

— Боб пригрозил, что пустит мою кожу на барабан, если я не привезу тебя до того, как Мери ляжет спать. А она, — добавил Раф, усмехнувшись, — засыпает между кофе и десертом. Нам лучше поторопиться.

Алана смотрела на Рафа с изумлением, почти безумно.

— Нет, не эти слова ты произнес раньше. — Ее голос прозвучал натянуто, как будто рукой сдавили горло. Глаза смотрели невидяще, уставившись в одну точку.

— Раньше? — удивился Раф. Его голос был напряжен и тверд, золотистые глаза вдруг сверкнули, как жемчужины. — Когда раньше, Алана?

…Темнота, кромешная мгла, вокруг нее темный лед, ледник тащит ее вниз, она вскрикивает, пытается бежать, но не может, она замерзла, ей очень холодно…

Алана вздрогнула и пошатнулась. Лицо выглядело побледневшил истощенным жуткими кошмарами, которые мучают ее чаще и чаще, подкарауливая даже днем и отнимая оставшиеся крохи здравого ума и покоя.

Раф быстро подошел к ней, поддержал под локоть. Она почувствовала силу и тепло его рук и потянулась к этому теплу. Но страх охватил ее, и она изо всех сил вырвалась

Только потом Алана поняла, что в этом не было необходимости. Раф не пытался удержать ее.

— Я… — Алана смотрела на Рафа дикими темными глазами, — я не… Я…

Она беспомощно протянула к Рафу руки, обдумывая, как объяснить ему, что хочет подойти, но боится его прикосновений, и, помимо прочего, чувствует, что память ускользает от нее.

— Ты устала, — спокойно произнес Раф, как будто движения Аланы были так же естественны, как и неяркие послеполуденные лучи солнца. — Перелет был долгим. Поехали. Боб и Мери ждут тебя, как ждут малыши рождественского утра.

Раф повернулся, поднял чемодан и пошел к джипу. Прежде чем он добрался до машины, на пути возник мужчина. Подойдя ближе, Алана узнала доктора Джина. Он улыбнулся и протянул ей руки. Она замешкалась, испугавшись, что кто-то будет держать ее, пусть даже и человек, который помог ей появиться на свет, лечил ее от всех детских болезней и безудержно рыдал у смертного одра ее матери. Доктор Джин был таким же членом семьи, как ее отец и братья.

Усилием воли, заставившим ее вздрогнуть, Алана разрешила доктору Джину крепко и быстро обнять её. Доктор вопросительно взглянул на Рафа поверх ее головы. Раф незаметным движением отрицательно покачал головой.

— Как хорошо, что ты вернулась, — сказал доктор Джин. — Уже и не прихрамываешь. Ты выглядишь, милая форелька, как всегда, прекрасно.

— А вы совсем не умеете обманывать, — заметила Алана. Но слегка улыбнулась, услышав ласкательное имя, которым называли ее в детстве. И тут же отступила на шаг в сторону. Ее поспешность выглядела невежливо, но она ничего не могла с собой поделать. Это были худшие последствия ночных приступов — она не могла сдерживать себя.

— Единственно прекрасное, что у меня есть, это голос, — добавила Алана.

— Боли не ощущаешь? — упорно продолжал доктор. — Как аппетит?

— Болей нет, — спокойно ответила она, игнорируя вопрос об аппетите. — Я уже не пользуюсь эластичным бинтом.

Алана замерла, со страхом ожидая неминуемого вопроса о памяти. Ей не хотелось говорить на эту тему в присутствии Рафа.

Она вообще не хотела говорить о памяти.

— Ты постриглась, — заметил доктор Джин. Алана резко подняла руки, ощупывая короткие шелковистые завитки — все, что осталось от ее длинных, до талии, волос.

— Да. — Но, видя, что доктор ожидает от нее более подробного ответа, добавила: — Сегодня. Я постриглась сегодня.

— Зачем? — последовал вопрос. Хотя вопрос прозвучал грубовато, голос доктора был мягким.

— Мне… — замешкалась Алана. — Мне… Мне так захотелось.

— Понятно. А почему? — не унимался доктор.

Выцветшие голубые глаза доктора бдительно посматривали из-под копны седых волос и изрезанного морщинами лба.

— Косы… сковывали меня, — пыталась объяснить Алана. Ее голос был сдержанным, взгляд отсутствующим и испуганным.

— Сковывали? Каким образом? — удивился доктор Джин.

— Они… цеплялись за все. — Алана сделала непроизвольное движение руками, будто отгораживаясь от удара. — Я…

В горле запершило. И она не произнесла больше ни слова.

— Алана устала, — тихо, но очень уверенно сказал Раф, придя ей на выручку. — Я собираюсь отвезти ее домой. Сейчас же. Извините нас, доктор Джин.

Раф и доктор Джин обменялись долгими взглядами. Доктор вздохнул.

— Ну, хорошо, — немного обиженно произнес он. — Передай Бобу, я постараюсь выкроить несколько свободных деньков, чтобы отправиться на рыбалку

— Отлично. Для вас всегда найдется свободная хижина в лагере на Разбитой Горе.

— Даже сейчас?

— Особенно сейчас, — язвительно ответил Раф. — Мы можем оспаривать средства, но цель у нас одна.

Алана переводила взгляд с одного на другого.

— Цель?

— Небольшая рыболовная экспедиция в высокогорье, — пояснил Раф, оборачиваясь к ней. — Наш милый доктор предпочитает ловить на червяка. Я же собираюсь придумать собственную приманку.

Доктор Джин слегка улыбнулся.

— Держу пари, я поймаю больше форели, чем ты, Уинтер.

— А я только одну форель. Но особенную.

Алана с удивлением наблюдала за взрывом эмоций у мужчин, потом решила, что она слишком обостренно все воспринимает. После событий на Разбитой Горе она пугалась даже собственной тени и видела опасность во всем.

Доктор Джин повернулся к Алане.

— Если тебе что-нибудь понадобится, милая форелька, я примчусь к тебе.

— Спасибо.

— Ты знаешь, о чем я, — добавил доктор.

— Да, знаю, — тихо согласилась Алана. Он кивнул, вернулся к своему «блейзеру» и уехал, подняв облако пыли.

Раф помог Алане сесть в джип, потом забрался сам. Она украдкой наблюдала за ним, сопоставляя воспоминания с реальностью.

Раф, который находился сейчас рядом с Аланой, был старше, более сдержан, чем тот, другой, из воспоминаний. Когда он не улыбался, лицо выглядело массивным, будто вытесанным из камня. Движения по-прежнему оставались грациозными, что всегда восхищало Алану. Голос был нежен, а руки… прекрасны. Странно было применить это слово к сильным мозолистым мужским рукам, но лучшего определения она не могла подобрать. Не все сильные натренированные руки производили на Алану такое впечатление. Иногда при виде подобных рук ее охватывал ужас.

— Сегодня нам повезло, — отметил Раф, искусно управляя машиной на каменистой дороге, куда они выехали с автостоянки.

— Повезло? — удивилась Алана, почувствовав в голосе нотки беспокойства и ненавидя их.

— Нет дождя. Последние несколько дней лило как из ведра.

Алана пыталась избавиться от озноба, охватившего ее при мысли о молнии и громе, о горах и скользких темных ледяных глыбах.

— Да, — поддержала Алана низким голосом, — я рада, что нет бури.

— Раньше ты любила грозы, — тихо произнес Раф.

Алана замерла, вспоминая сентябрьский полдень, когда гроза застала их во время прогулки верхом. Они добрались до рыбацких хижин, насквозь промокшие и запыхавшиеся. Раф стянул с нее мокрую куртку, затем блузку, его руки дрожали, когда он прикасался к ней.

Закрыв глаза, Алана хотела забыться. Мысль о том, что Раф может к ней так прикасаться, заставила ее томиться от желания: тут же безумие, страх, мечта и ночные кошмары сплелись в единый клубок, она не могла ни понять, ни объяснить своего состояния.

Если Раф и вспомнил ту сентябрьскую грозу, когда он снимал с Аланы одежду, ласкал ее, а вокруг только потрескивал огонь и стояла тишина, нарушаемая их прерывистым дыханием, то эти воспоминания никак не отразились ни на его лице, ни в словах.

— На прошлой неделе был крепкий мороз на высоте пять тысяч футов, — продолжал Раф. — Листья осины свернулись от холода. Сейчас они напоминают солнечные блики, танцующие на ветру.

Он бросил быстрый взгляд на Алану, увидев на ее лице признаки внутренней борьбы.

— Тебе по-прежнему нравятся осины, не так ли? — спросил Раф.

Алана молча кивнула, не доверяя своему голосу. Горные осины с белоснежной корой и дрожащими серебристыми листочками были ее любимыми деревьями. Опавшие листья осины показались ей желтыми и прозрачными, как… солнечные блики, танцуюшие на ветру.

Боковым зрением женщина заметила, что Раф наблюдает за ней своими внимательными золотистыми глазами.

— Мне по-прежнему нравятся осины, — промолвила Алана.

Она старалась говорить нормальным спокойным голосом, благодарная Рафу за спасительную тему. Для нее существует только настоящее. Прошлое слишком обременительно. О будущем она не думает. Живет одним днем. Часом. Минутой. Больше вынести не может.

— Даже зимой, — добавила Алана громким шепотом, — когда ветки черные, а стволы похожи на призраков, завязших в снегу.

Раф вел машину по узкой горной дорожке, вьющейся серпантином. На мгновение он бросил взгляд на возвышающийся слева величественный гранитный хребет Горы Извилистой Реки.

— Еще немного, и высокогорье покроется настоящим снегом, — произнес он. — Первый морозец уже уничтожил насекомых. Потом опять потеплело. Форель должна быть чертовски голодной. А это означает удачную рыбалку для наших пижонов, гостей, — мгновенно поправился он, думая про себя: «Никому не нравится, когда его называют пижоном».

— Наших пижонов? — медленно проговорила Алана, глядя на Рафа темно-карими, казавшимися почти черными глазами.

Косые лучи солнца проникали сквозь тент автомобиля, усиливая загар на лице Рафа, рыжевато-каштановый оттенок его усов и окрашивая глаза в удивительный золотистый цвет. Неожиданно улыбка тронула его губы, хотя по выражению лица было ясно, что он смеялся над собой. На ее вопрос он ответил вопросом:

— Разве Боб не упоминал обо мне?

— Нет, — сказала Алана дрогнувшим голосом. — Ты — полная неожиданность для меня.

Раф изменился в лице.

Выражение боли промелькнуло так быстро, что она решила, будто просто ошиблась. Она опять становилась слишком чувствительной, бурно на все реагирующей. У женщины возникло желание дотронуться до Рафа, чтобы избавить его от боли, которую, ей показалось, она причинила, не желая того.

Мысль о том, чтобы дотронуться до Рафа, не испугала Алану. В отличие от прикосновения к ней. На мгновение она задумалась о причине, но единственное, что пришло на ум… ничего. Пустота.

Как и в эти шесть страшных дней.

— Похоже, нам придется нелегко, — мягко произнес Раф.

В его голосе были одновременно покорность и что-то, похожее на гнев.

Прежде чем заговорила Алана, Раф опередил ее.

— Боб и я — компаньоны.

— Компаньоны в чем? — удивилась Алана.

— В организации экспедиции для пижонов, гостей. Коттеджи и водоемы находятся на территории Западной Ленивицы. На моей земле. Лошади и снаряжение принадлежат Бобу. Он ковбой, я проводник, а ты повар. Если вдруг появится доктор Джин, — добавил Раф, криво усмехнувшись, — он будет главным добытчиком червяков для рыбалки.

Ошеломленная, Алана не знала, что ответить. Она пойдет на Разбитую Гору с Рафаэлем Уинтером. Мечта и видения слились воедино, обрушились на нее, словно поток ледяной воды.

Она сидела неподвижно, озаряемая солнечным светом и отблесками проносящегося мимо пейзажа, и старалась собрать воедино разрозненные мысли.

«Неудивительно, что Боб ничего не сказал мне о Рафаэле Уинтере, — невесело думала Алана. — Знай я, что у Боба есть компаньон, я бы ни за что не поверила, что он в безвыходном положении.

Особенно если бы знала, что компаньоном является Рафаэль Уинтер».

Приезд сюда — это все, что Алана могла сделать, дабы пережить недавнее прошлое, потерю памяти, несчастный случай и смерть. Бобу следовало бы знать, что ей не вынести настоящего, в котором существует Раф.

Год назад Боб сообщил ей, что Раф жив. Затем брат отвез ее письмо к Рафу на ранчо. И вернулся назад с нераспечатанным письмом. «Погиб» — было написано разборчивым почерком Рафа на лицевой стороне конверта. Боб был свидетелем ее боли, гнева, отчаяния. А теперь просит ее пойти на Разбитую Гору с Рафаэлем Уинтером, чтобы снова столкнуться лицом к лицу со вчерашней любовью и потерей. И сегодняшними ночными кошмарами.

Алана вздрогнула и попыталась вообще ни о чем не думать.

— Алана, — обратился к ней Раф. Каким-то образом она почувствовала, что он собирается говорить о прошлом — о смерти, о воскрешении из мертвых, о ней и Джеке, о конверте с надписью «Погиб», сделанной уверенной мужской рукой. Она бы не вынесла этого разговора.

У нее просто не хватает сил. На прошлое. Ни на что, кроме сегодняшних мгновений.

— Боб и Том Сойер очень похожи друг на друга, — быстро произнесла Алана неестественным и одновременно решительным голосом. — Ни одного из них не допросишься покрасить забор. Будешь просить де тех пор, пока в итоге сам не займешься покраской.

Раф колебался, с видимой неохотой отказываясь от желания что-то сказать. Но напряженное бледное лицо Аланы и ее растерянный взгляд переубедили его.

— Да, — медленно проговорил Раф. — Боб может очаровать любого.

Облегченно вздохнув, Алана откинулась на спинку сиденья.

— Единственное существо, которое смогло расквитаться с Бобом, это курица, которую он вымазал джемом, а затем держал перед носом у восьми гончих псов, — рассказывала Алана. — Курица своим клювом долбила руки Боба до тех пор, пока смертельно не устала и не могла уже поднять голову.

Смех Рафа был щедрым, как и косые солнечные лучи, озарявшие все вокруг. Алана непроизвольно обернулась к нему, тронутая его чувством юмора, силой, смехом — всем, чем были пропитаны ее мечты, как высокогорье пропитано ароматом вечнозеленых деревьев.

— Так вот, оказывается, откуда у Боба эти шрамы на руках, — произнес Раф, продолжая посмеиваться. — А он говорил мне, что это от ветрянки.

Лицо Аланы озарилось широкой улыбкой, впервые за долгое время.

— Так оно отчасти и есть.

Она посмотрела на Рафа сквозь густые темные ресницы и заметила его пристальный взгляд, который он быстро отвел. На секунду сердце остановилось, потом сильно застучало в груди. Он наблюдал за ней.

Ей было интересно, не сравнивает ли и Рафаэль, как и она, прошлое и настоящее. Может, и на него нахлынули воспоминания?

— Как это Бобу удалось уговорить тебя покрасить его забор? — быстро спросила Алана с тайным желанием услышать глубокий, спокойный, уверенный, как и его смех, голос Рафа.

— Очень легко. У меня с детства страсть к рыбной ловле. Большую часть времени я провожу в высокогорье, ловлю форель.

— Неплодородная земля, — проворчала Алана. — Дела на ранчо идут неважно.

— У меня положение легче, чем у Боба, — пожал он плечами. — Мне не надо выкупать ранчо у двух братьев.

Алана подумала о Дейве и Сэме, двух других своих братьях. Сэм работал в крупном акционерном обществе с разветвленной сетью филиалов по всему миру. Дейв — программист-компьютерщик в Техасе. Никто из них не собирался возвращаться на ранчо, за исключением редких наездов в гости. Из всех четырех детей Бурдеттов только ей и Бобу нравилась жизнь на ранчо.

Не любил эту жизнь и Джек Ривз, хотя и родился на ранчо. Ему легко было расстаться с Вайомингом, поскольку он всегда скучал по городским улицам и аплодирующей публике.

— Джек ненавидел Вайоминг.

Алана с удивлением услышала эхом отозвавшиеся в салоне машины слова и поняла, что говорят слишком громко.

— Он погиб, — добавила она.

— Я знаю.

Алана удивленно посмотрела на Рафа.

— Откуда?

Но потом поняла, что, конечно же, Раф знал. Возможно, ему рассказал Боб, ведь они компаньоны. О чем еще он мог поведать Рафу? Знает ли он о ее амнезии? Известно ли ему о ночных видениях, которые преследуют ее и днем, приводимые в движение словом, запахом или яркостью света? Подозревает ли он, что она просто боится сойти с ума?

Знает ли Раф, что она цепляется за свои воспоминания и мечты о нем, как будто это может помочь ей выбраться из трясины засасывающего ужаса?

Будто почувствовав напряженность Аланы, Раф тихо добавил:

— Очень мило с твоей стороны помочь Бобу. Это особенно нелегко вскоре после… смерти твоего… мужа.

При слове «муж» губы Рафа сердито искривились, и Алана поняла, что ее замужество не доставило никакого удовольствия Рафу.

Кроме того, он всегда недолюбливал Джека. Еще до «гибели» Рафа Джек все время уговаривал Алану побыстрее уехать из Вайоминга и добиться успеха там, где блеск прожекторов ярче сияния россыпи звезд на западном небосклоне.

— Боб не рассказывал тебе, как погиб Джек? — спросила Алана, ее голос был натянут как струна, пальцы сцеплены на коленях.

— Нет.

Голос Рафа звучал твердо и уверенно. Алана с облегчением вздохнула. По всей вероятности, Боб поведал Рафу лишь голые факты: Джек недавно погиб. И ни слова о потере памяти и о ночных кошмарах.

Она обрадовалась, услышав, что Боб кое-что рассказал Рафу. По крайней мере, это может объяснить некоторые странности в ее поведении. Джек погиб. Недавно. Она теперь вдова.

А во время сна она была просто испуганным ребенком.

Джип запрыгал по усыпанной гравием дороге. Позади оставались мили пути по земле, заросшей сочной полынью и разделенной надвое далекой рекой, казавшейся тонкой серебряной ниточкой. Все застыло в неподвижности, кроме джипа и взбудораженных звуком автомобиля зайцев.

Не было ни забора, никакого другого знака, обозначающего начало территории ранчо «Разбитая Гора». Как и большинство западных фермеров, дед Аланы, ее отец, а теперь и брат оставляли территорию ранчо, где только можно, неогороженной. Забором обносилось только место, где содержали молодняк. Стада же свободно паслись повсюду.

Алана осмотрела окрестности, пытаясь найти следы пасущейся у подножия Разбитой Горы скотины.

— Разве Боб еще не пригнал скот с высокогорных пастбищ? — спросила Алана.

— Большую часть уже пригнал. Сейчас он пасется на средних пастбищах до конца сентября. Боб продержит его там как можно дольше.

— Молодец.

Чем дольше скот будет находиться на высокогорных и средних пастбищах, тем меньше окажется затрат у брата на приобретение кормов на зиму. И каждый раз это был определенный риск. Если фермер оставляет стадо на высокогорье слишком надолго, то зимняя непогода может отсечь его и скот останется запертым там и будет обречен на голодную смерть. Если же слишком рано пригнать скот на равнину, расходы на закупку сена на зиму могут разорить фермера.

— Трава выглядит сочной, — произнесла Алана. Ей хотелось продолжить беседу на нейтральную тему о фермерских заботах, поскольку она боялась затянувшейся паузы, которую Раф может использовать, чтобы вернуться к разговору о недавнем прошлом, о гибели Джека. Или, что еще хуже, о событиях далекого прошлого. О смерти Рафа и воскрешении из мертвых, о бюрократической ошибке, которая стоила Алане… всего.

— Держу пари, клевер еще цветет, — продолжила Алана. — Сено должно быть хорошим.

Раф согласно кивнул.

Темные глаза Аланы отмечали все особенности расстилавшейся вокруг территории: состав почвы на земляных срезах, наличие или отсутствие воды в оврагах, дымчатое бледно-фиолетовое сияние спутанных зарослей полыни — признака дикой природы, все, что говорило опытному глазу, насколько бережно обращаются с землей, лелеют ли ее или выжимают все соки.

Между тем Алана думала, что Раф не заметит, как внимательно рассматривает его профиль, его блестящие волосы и чувственные губы, строгую линию носа и скул. У него был слишком мужественный и внушительный вид, чтобы назвать его красивым. Он был скорее неотразим: человек, созданный для гор, человек необыкновенной силы и выносливости, тайны и молчания, внезапного смеха, похожего на журчание горной реки, лениво несущей под солнцем свои воды.

— Я очень отличаюсь от твоих воспоминаний? — тихо спросил Раф.

Алана с шумом втянула воздух.

— Нет, — сказала она. — Временами я даже не могу отделить воспоминания от мечты. Видеть тебя опять, быть близко к тебе, иметь возможность коснуться тебя… живого.

Алана отвела взгляд в сторону, не в состоянии встретиться глазами с Рафом. Она уже пожалела о своей искренности и в то же время осознала, что выбора у нее не было. Она и так достаточно намучилась, отделяя истину от ночных видений. И не имела сил, чтобы изворачиваться и лгать.

Когда автомобиль огибал небольшой горный выступ, Алана немного наклонилась вперед, стараясь лучше разглядеть сгущающиеся сумерки. Перед ней открывалась длинная узкая долина. Несколько вечно-зеленых деревьев росли на вытянутых невысоких хребтах, где земля поднималась к небу. Возвышенности переходили в предгорья и заканчивались остроконечными, покрытыми льдом вершинами.

Но не первозданная красота горных вершин привлекала внимание женщины. Ее взгляд был устремлен на долину. Скот там не пасся.

Алана откинулась назад с явными признаками облегчения.

— Молодец, братишка, — прошептала она.

— Боб очень хороший фермер, — тихо произнес Раф. — На ранчо нет ни дюйма выщипанной земли.

— Да, вижу. Я этого и боялась. — Руки Аланы нервно зашевелились. — Рынок крупного скота сейчас беден, цены на корм высоки, а Бобу еще надо выплачивать деньги Сэму и Дейву. Я опасалась, что он рискнет и разведет скота больше, чем может прокормить земля.

С едва заметным напряжением, хорошо знакомым ей, Раф искоса посмотрел на Алану.

— С каких пор жители Западного побережья следят за ценами на корм и состоянием фермерских земель в Вайоминге? — спросил он.

— Они не следят. Слежу я. — Выражение ее лица изменилось. — Люди в городах полагают, что говядина растет прямо в магазинах в целлофановой упаковке, как опята на поваленном дереве.

Раф опять засмеялся, тихо и нежно. Алана смотрела на мужчину, ощущая притягательную силу его смеха и наблюдая, как под светлым воротником его рубашки зашевелились мышцы гладкой шеи.

Как и в аэропорту, она опять почувствовала мимолетное тепло его тела, упругость мышц под своими пальцами, пока не отдернула руку. Он — сильный. Это видно и по его движениям, и по смеху, и по правильным мужественным чертам лица. Он — сильный, а она слабая.

Смутно Алана понимала, что ее должен пугать контраст их внешнего вида. Тем не менее, когда Раф смеялся, ее охватывало желание перебраться поближе к нему, устроившись поуютнее рядом, как около костра, ярко полыхающего посреди ледяного урагана.

Мысль сесть ближе к Рафу восхитила и одновременно напугала Алану. Восхищение было объяснимо: Раф являлся единственным мужчиной, которого она когда-либо любила. И не имела никаких причин бояться его.

И все же она боялась.

Раф был мужчиной, а она пугалась мужчин.

Этот страх сбивал с толку. Никогда в жизни, даже во время яростных споров с Джеком, Алана не испытывала чувства страха.

«Неужели я боюсь Рафа только потому, что он сильный?» — спрашивала себя Алана.

Она еще раз вернулась к этой мысли, анализируя свои ощущения, как делала это в течение тех недель, когда очнулась в госпитале, потеряв мужа и шесть дней жизни.

«Не может быть, чтобы простая физическая сила так пугала меня», — решила Алана. В Джеке было шесть футов и пять дюймов росту, он был широкоплечим мужчиной, с полной шеей и толстыми ногами. Тем не менее, Джек никогда не использовал свою силу, казалось, даже не замечал ее. Он делал только то, что было необходимо, ничего более.Природа наделила его приятным тенором, и он воспринимал это обыденно, так же, как и свои габариты, и не любил работать над голосом, как не любил и физический труд.

Именно Алана настаивала на бесконечных репетициях, искала в каждой песне правильное сочетание слов и мелодии, что придавало песне истинно лирическое звучание. Джек терпеливо выносил ее «фанатизм», относился к нему с таким же добродушным безразличием, как и к хорошим мотелям, и к необходимости проводить в дороге триста пятьдесят два дня в году. А потом к Джек-и-Джилли пришел успех. После этого ее муж репетировал каждую новую песню ровно столько, сколько требовалось, чтобы выучить слова и мелодию. Все остальное было заботой Джилли.

Год назад Алана ушла от Джека и приехала на ранчо «Разбитая Гора», чтобы обдумать свою жизнь и печальную ошибку с замужеством. Как только слухи о том, что они расстались, просочились в прессу, записи были приостановлены, продажа концертных билетов прекращена. Импресарио позвонил Алане и со спокойным цинизмом предложил ей продолжать создавать видимость счастливой семейной пары. Слава быстротечна. Безвестность вечна.

В тот полдень Боб вернулся из поездки на высокогорье и проболтался, что встретил Рафа Уинтера, Алана написала письмо Рафу, а позже увидела его отказ, выразившийся одним-единственным жестоким словом «погиб».

Она плакала до тех пор, пока не исчезли все ощущения… а потом вернулась в Лос-Анджелес, чтобы предстать перед публикой в качестве второй половины «прекрасной провинциальной пары».

Так продолжалось до тех пор, пока шесть недель назад Алана не сказала Джеку, что с обманом покончено. «Прекрасная провинциальная пара» стала для нее невыносимой обузой. Джек умолял ее обдумать все еще раз, предложил совершить совместную поездку в любимые горы, чтобы там принять взаимоприемлемое решение.

— Ты скучала по ранчо? — тихо спросил Раф. Алане показалось, что вопрос прозвучал издалека, вытаскивая ее из прошлого, другой разновидности ночных кошмаров, затягивающих в бездну. Она схватилась за вопрос, отгораживаясь им от воспоминаний.

— Я сильно скучала по ранчо… больше, чем могла себе представить.

Это было правдой. У нее появилось ощущение, что она потеряла зрение. Ей недоставало зелено вато-серебристого шелеста осин, она видела вокруг только пыльные пальмы. Искала глазами первозданную голубизну высокогорных озер, разбросанных среди высеченных из камня древних горных отрогов, но находила лишь бесконечный железный поток машин. Ей хотелось взглянуть на сочную зелень диких лесов, но попадались лишь небольшие островки травы, зажатые со всех сторон раскаленными бетонными зданиями.

Единственным, что спасало Алану, было пение. Работа над песней. Попробовать ее, прочувство-вать ее, видеть, как песня растет и меняется, пока не станет частью Аланы, а она сама — частью этой песни.

Джек никогда не понимал этого. Ему нравились лишь овации, и работал он достаточно усердно только для того, чтобы добиться их. Алане нравилось петь, и она готова была работать до изнеможения, пока не сливалась с песней воедино.

— Если ты так скучала по ранчо, почему же ты уехала после гибели Джека?

Алана осознала, что слышала вопрос раньше. Раф задавал его, по крайней мере, дважды, но она не отвечала, занятая своими мыслями.

— Джек погиб здесь, — прошептала она. — На Разбитой Горе.

Она посмотрела направо, где возвышающийся хребет Горы Извилистой Реки казался высеченным из гранита на фоне вечернего неба. Клубящиеся в вышине облака окрашивались в золотистый цвет, изгибались ярко-синей дугой, превращаясь затем в огромный шар. Сумерки постепенно сменялись ночью.

— У тебя должны быть неприятные воспоминания, — тихо произнес Раф.

— Думаю, что да.

Алана услышала неопределенность собственных слов и страх в голосе. Она подняла глаза и заметила, что Раф наблюдает за ней.

Но он отвернулся и ничего не произнес, не задал ни одного вопроса.

Он все ближе и ближе подвозил ее к царству снега и льда, где Джек погиб, а Джилли потеряла память.