Ничуть не влюблены

Глава вторая. Харлоу

Плотный туман висит вдоль неровного побережья газовыми занавесями, не давая полюбоваться водой. Я выхожу из машины и ежусь, жалея о теплом салоне автомобиля; остается только подтягивать ближе полы желтого дождевика, чтобы сырость не просочилась под лакированный полиэстер.

В ноябре обычно бывает много более теплых и солнечных дней.

Сегодня – нет.

Соленый воздух ложится мне на волосы и голую кожу. Легкий ветерок, кружащийся вокруг, пахнет рыбой и горьким оттенком приближающейся зимы.

Никто не останавливает меня и не спрашивает, что я здесь делаю, пока я иду по скалистому берегу и спускаюсь по проходу. Местные слишком заняты своими делами, чтобы отвлекаться на меня. За три года все и вовсе прекратили обращать внимание на одинокую девушку, гуляющую у моря.

Ну, почти все.

– А, вот и она! – Широкая улыбка преображает обветренное лицо Сэмюэля Прескотта. Он щурит уголки глаз, и морщины от них опускаются к складкам возле рта. – Просто бальзам для усталых глаз.

– Я или кофе? – поддразниваю я.

Сэм усмехается:

– Пусть я и обожаю кофеин, но он не заменит компанию.

– Я не скажу парням. – Я улыбаюсь в ответ и передаю ему его порцию. – Но сегодня взяла тебе ореховый.

– Балуешь ты меня, – отзывается Сэм, принимая теплый стаканчик.

Я взбираюсь на старую рыбацкую лодку, крепко сжимая в руке свой кофе, когда твердое дерево подо мной сменяется на покачивающийся пластик.

– Да ладно. Я все равно захожу в кофейню по дороге. Хотя бы так отплатить за то, что ты позволяешь мне таскаться за вами хвостиком.

– Да без проблем. Только что звонил Брент. Они с парнями слегка опаздывают. Тимми чинит сеть. Сегодня утром может выйти попозже.

– Я готова когда угодно.

Сэм усмехается:

– Уж это я знаю. Как там твоя контрольная, за которую ты переживала на той неделе?

– Нормально, – отвечаю я. – По крайней мере, мне так кажется. Оценку не объявят еще несколько дней.

– Ты точно справилась, – ободряюще улыбается мне Сэм. – Ты столько учишься. Когда учился я, мы с товарищами не относились к контрольным так серьезно.

– Это правда для многих в Холте, – говорю я ему. На ум приходит один конкретный человек, но я молчу. Я вообще о нем не говорю. И потом, я знаю, что Сэм любит хоккей.

– Сеть готова. – Появляется Тимми. Бросает на корму комок веревочной сетки и забирается следом. – Доброе утро, Харлоу.

– Доброе утро, Тимми, – отвечаю я и перехожу на нос, где стоит мой ящик из-под молока.

Брент, его брат Джерри и два его сына подходят через несколько минут и приветствуют меня дружелюбными ухмылками. Они передвигаются по лодке в хорошо поставленном танце, выполняя задачи, глубоко укоренившиеся в них за годы постоянной работы. Все оборудование проверено. Канаты связаны узлом, прежде чем выйти из дока. Сети расправлены и подготовлены к сбросу в море.

Я зеваю и делаю глоток кофе, пока мы отходим дальше от берега, в надежде, что кофеин смоет напоминание о том, что я не сплю в такой час по собственному желанию.

Вскоре вокруг нас расстилается только пенящаяся вода, мы уходим дальше в Залив. Туманная дымка превращает береговую линию в подобие акварельной картины, смазанной и мутной. Приходится только гадать, что это за образы вдали – рассыпанные вдоль по побережью, от которого мы только что отошли.

Проходит пара часов.

Я смотрю, не отрывая взгляда, на серую гладь моря, стремясь проникнуть за завесу, которая никогда не поднимается целиком. Я отмечаю каждое место, где мы останавливаемся, черным крестиком в таблице в телефоне, фиксируя отсутствие китовых.

– Просим прощения у ученой дамы на борту, – ревет Сэм, когда мы заходим обратно в гавань. – Рыба клевала. А вот косаток нигде не видать.

– Всегда есть следующая неделя, – улыбаюсь я, пытаясь скрыть разочарование.

Наблюдать китов в живой природе – это привилегия, а не предрешенное дело. Я знаю, что мне повезло больше, чем большинству начинающих морских биологов, ведь я живу на Тихоокеанском Северо-Западе. Я уже потеряла счет тому, сколько раз своими глазами видела величественных созданий. Но менее ярким зрелище от этого не становится. А значит, когда такая возможность упущена, разочарование тоже не становится менее острым.

Мы пристаем к доку, и команда Сэма начинает разгружать улов.

– Спасибо, Сэм. Увидимся на следующей неделе! – прощаюсь я со всеми, сходя с борта.

Многие места в доке еще пусты. Сэм на пороге пенсионного возраста, и его выходы в море короче, чем у многих, пытающихся заработать на жизнь в рыболовецкой промышленности. Я люблю воду, но не до такой степени, чтобы проводить весь день на борту небольшого судна. Мне повезло, что именно Сэм пригласил меня в море после того, как я неделями тусовалась в порту на первом курсе.

Мужчины кричат мне вслед слова прощания, пока я возвращаюсь тем же путем, которым пришла. Сейчас уже не так зябко, но температура воздуха поднялась несильно. Я не трачу время зря: сразу забираюсь в машину и врубаю обогреватель. Скорей бы добраться до дома и залезть в душ.

Телефон звонит, когда я выруливаю с портовой парковки. На экране на автомобильной панели вспыхивает имя Лэндона Гаррисона, и я, улыбаясь, отвечаю:

– Привет.

– Почему ты такая бодрая? Еще восьми нет, – ворчит мой лучший друг.

– Я ходила плавать, – вру я. – И сейчас еду домой.

Почему-то я никому не говорю о своих еженедельных выходах в залив на рыбацкой лодке Сэма. Почему – точно не знаю. Все мои хорошие знакомые в курсе, насколько я одержима океаном. Знают, сколько часов я трачу, запоминая названия видов водорослей и изучая морские течения. Моя мечта – сделать из этого карьеру.

На лодке я провожу время совсем не так. Делаю записи в телефоне о встреченных стаях. Об их численности, наличии меток. Но мои наблюдения не являются частью эксперимента или любого природоохранного мероприятия. Открытая вода освобождает. Там меня никогда не могут коснуться страхи и раздражение. И, не рассказывая о своих утренних прогулках, я каким-то образом защищаю это чувство.

И я действительно хожу плавать почти каждое утро, так что в целом это даже не ложь. Просто легкое отклонение от правды.

– Ого. Плавать до восьми утра в субботу. Видать, вечер пятницы был просто диким, а? – спрашивает Лэндон.

– Дичью дичайшей, – подстраиваюсь я под его сарказм. – Мы с Евой устроили марафон Джеймса Бонда.

– С каких пор ты смотришь хоть что-то, помимо документалок о природе и романтических комедий?

– Выбирала Ева. Она запала на Дэниела Крейга. А кто не запал?

– На ум сразу никто не приходит, – отвечает Лэндон.

Я закатываю глаза от сарказма в его голосе.

– А ты почему не спишь в такой час, рок-звезда?

– Я в студии. Это был шок, но немногие хотят забить местечко на восемь утра в субботу.

– И ты убедил прийти всех остальных?

– Кажется. Адам, наверное, опоздает, но обещал прийти.

– Вы записываете что-то новое?

– Нет. Для такой записи нужно что-то новое.

– А, понятно.

– Папа снова начал говорить про план Б, – вздыхает Лэндон. – Даже старших курсов не дождался.

– Просто напиши песню, которая принесет тебе «Грэмми», – советую я. – И сможешь отмахиваться от него сияющим граммофоном каждый раз, когда он скажет что-нибудь про запасной план. Пусть говорит с «Грэмми».

– О, прекрасно. Почему я об этом не подумал?

Я смеюсь:

– Он желает тебе успеха, Лэндон.

– Да, знаю. И не то чтобы я не понимал, что в музыкальную индустрию сложно пробиться. – Он шумно вдыхает, а потом умолкает. – Ты видела письмо?

Я бью по кнопке поворотника сильнее обычного, заворачивая на свою улицу. Не то чтобы я не предполагала, что об этом зайдет речь. Наверняка именно поэтому он мне и позвонил.

– Да, разумеется.

– Тебя спрашивали заранее?

– Нет.

– Мне жаль, Харли.

Лэндон называет меня детским прозвищем только в двух случаях: когда пытается выбесить или когда беспокоится, что я расстроена больше, чем показываю.

– Ничего. Идея отличная. Просто ее будет… трудно осуществить.

– Потому что это в память твоих родителей или потому что марафон?

Я смеюсь:

– И то и то.

– Ну если тебе станет лучше, мне придется хуже, чем тебе. Не говоря о моих родителях. Мне придется нанять личного тренера. Я отказываюсь финишировать после них. Папа до сих пор все время ходит на пробежку. Один раз качок – всегда качок.

Лэндон фыркает:

– Вам не надо бежать весь марафон. Можно половину. Или вообще можно не бежать.

– Конечно, мы все побежим. С каждым километром денег становится больше. И потом, так поступает семья.

У меня в горле застревает комок, и я чувствую волну признательности к тем, кто принял меня после смерти родителей. Такое чувство, что у меня до сих пор есть дом, а не просто место, где можно зависать на каникулах.

Через двадцать лет дружбы Лэндон чувствует, когда меня обуревают эмоции, даже по телефону.

– Мама с папой хотят приехать в Сомервилль, – говорит он. – Мама говорит, в прошлый раз ей показалось, что у тебя стресс.

– Старшие курсы – это и есть стресс, – говорю я ему. – На следующий год узнаешь.

Лэндон на девять месяцев младше меня, так что в школе нас всегда разделял год. Он только младшекурсник, а я уже несусь к концу своей вузовской карьеры.

– Скорей бы, – невозмутимо парирует он.

– Но им не нужно приезжать, – говорю я. – Я буду дома через пару недель на День благодарения.

– Им хочется, Харлоу.

– Я знаю, но…

– Они не должны отказывать себе в визитах только из-за него.

Я молчу. Наши отношения могли бы стать сюжетом наполовину успешной телевизионной драмы – это минное поле, которого я стараюсь избегать. Странно, что Лэндон заговорил о Коноре. Он редко это делает – только если есть возможность отвесить едкий комментарий. Лэндон – самый дружелюбный и спокойный человек, который только может быть.

Пока не поднимается тема его сводного брата.

– У тебя сегодня еще один киномарафон? – спрашивает Лэндон после нескольких секунд тишины, даже не пытаясь притворяться, что это не откровенная попытка сменить тему.

– Нет. Ева хочет пойти на баскетбольный матч.

– Серьезно?

Лэндон уже встречался с моей лучшей подругой и соседкой Евой. У нее много хобби, ей интересны и интерьер, и вышивка. Не спорт.

– Да. Она вчера, во время бондовского марафона, составила список, что хочет сделать до окончания университета. Пункт «сходить на спортивное мероприятие» прокатил.

Другими пунктами из этой двадцатки я делиться не собираюсь. Например, «прийти на занятия в пижаме» или «заняться сексом в учебном кабинете». Ева понтуется, но я думаю – надеюсь, – что большинство из этих пунктов утратит актуальность.

– И вы решили пойти на баскетбол?

– А другие зимние виды спорта есть? – невинно спрашиваю я.

– Харлоу…

– Я почти его не вижу, Лэндон.

Это вторая ложь, которую я говорю ему за время нашего разговора. Я видела Конора Харта в «Гэффни» четыре дня назад. Он меня не заметил, и я сделала вид, что не заметила, как он завладел вниманием каждого в ресторане.

– Хорошо.

Я останавливаюсь перед домом и выключаю мотор.

– Я пойду, Лэнд. Только приехала домой и воняю хлоркой.

И это третья ложь. Хотя от меня правда воняет.

– Лады. Скоро созвонимся. Можешь всегда приехать в Брайтон. Мама с папой могут навестить нас обоих.

– Да, было бы прикольно, – отвечаю я, несмотря на то что не зря решила поступить в Холт и жить в сонном Сомервилле. Помимо встреч с Лэндоном, Брайтон меня не интересует. – Удачи на записи.

Лэндон фыркает:

– Да, спасибо. Потом поговорим.

Звонок обрывается. Я остаюсь сидеть в припаркованной машине, смотря на облачное небо. И задвигаю на задворки разума электронное письмо, которое получила сегодня утром. Мой разговор с Лэндоном снова заставил меня о нем вспомнить.

Крохотный городок на западном побережье Канады, где я выросла, устраивает марафон во время ежегодных летних мероприятий. В этом году это марафон в память о моих родителях и сбор денег в надежде спасти других от такой же трагической участи. Видимо, решили, что четырех лет достаточно, чтобы это отметить. Это очень тактичный, любезный жест, и я должна быть за него благодарна – и действительно благодарна.

А еще это напоминание о том вечере, и я обычно люблю притворяться, что его не было. Я не отрицаю, что мои родители погибли. У меня никогда не было иллюзий, что они якобы поехали в долгий отпуск и вот-вот вернутся. Их смерть – это реальность, и я ее признаю.

Как решение одного незнакомца сесть за руль пьяным навеки изменило мою жизнь.

Как то, что ты считаешь само собой разумеющимся, например наличие родителей, может исчезнуть, пока ты моргаешь.

Я вылезаю из машины и иду к дорожке до двухквартирного дома, где живу вместе с Евой. Помимо Лэндона, который знает меня практически с рождения, она – моя самая близкая подруга. У меня так и не получилось сохранить общение с детьми, с которыми я росла. Как и грядущий марафон, они болезненное напоминание о моем прошлом. Я бы лучше вспоминала хорошую жизнь с родителями. А не сочувствующие взгляды в последнем классе школы. И группу по преодолению скорби, которую я посещала время от времени.

Это будет неловкое возвращение домой, если я решу, как и планировала, переехать в родной город после выпуска.

Я отпираю входную дверь и вхожу в маленькую прихожую. Нам с Евой повезло заехать сюда на старшем курсе. Дома рядом с кампусом и центром расхватывают быстро, там обычно селятся спортивные команды и сестринства, у которых есть большие группы поддержки. Двухместные дома вроде этого – редкая находка.

Зайдя, я обнаруживаю, что кухня пуста. Я не удивлена, что Ева еще спит. Кухонный стол усыпан попкорном, и я сметаю его в мусор, прежде чем направиться по коридору в спальню.

Мне очень хочется сорвать с себя одежду и встать под обжигающий душ. Сегодня я не ходила плавать – решила выяснить, какие у меня шансы в марафоне.

Насколько я помню, это неформальное событие. На финише не будет никаких призовых денег или медалей. Все пойдет на благотворительность.

И до сих пор сорок два километра.

Вздыхая, я переодеваюсь из дождевика в спортивный лифчик и толстовку. Просто добегу до центра и обратно. Начну где-нибудь. Я всегда предпочитала плавание. Не знаю никого, кто регулярно бегает по приколу или ради фитнеса. Мазохисты.

Лэндон шутил про наем личного тренера – наверное, – но мне понадобится тот, кто будет меня мотивировать.

На улице никого нет, когда я снова выхожу в зябкую сырость на пробежку. Ничего ужасного нет. Поначалу. Стук моих кроссовок по асфальту ритмичен. Воздух легко входит и выходит из легких. Не знаю, тот ли это кайф бегунов, о котором говорит народ, но мне чертовски хорошо.

Так хорошо, что я продлеваю изначальную дистанцию и добегаю всю дорогу по Мэйн-стрит до конца кампуса, а потом поворачиваю на Спринг.

И внезапно бег уже не становится таким непринужденным.

Как будто процент кислорода в воздухе упал. Твердое под ногами становится скорее неудобным, чем расслабляющим, а лодыжки – напряженными и жесткими.

«Уже почти. Уже почти. Уже почти», – твержу я, заставляя себя продолжать бежать, а не идти. Вряд ли я пробежала больше трех километров. Может, четырех.

Я не хочу даже думать о том, насколько мизерным является это спортивное достижение. И мне бы очень хотелось соврать себе о том, сколько еще мне нужно пробежать.

Шесть кварталов.

Один квартал спустя я пробегаю мимо мистера Гудмана с собакой на поводке. Машу ему и надеюсь, что выгляжу лучше, чем себя чувствую. Он не кидается вызывать скорую, так что, скорее всего, да.

Еще пять. Четыре. Три. Два. Я вижу свою машину. Дорожку. Входную дверь.

Я падаю на газон, наплевав на то, что трава мокрая. На самом деле мне от этого хорошо. Тяжело дыша, я тупо смотрю в небо.

В итоге я уговариваю тело еще подвигаться. Встаю на трясущихся ногах и иду к входной двери. Вваливаюсь с шумом. Сбрасываю кроссовки и опрокидываю стойку для зонтов, пока снимаю толстовку, а затем ковыляю в гостиную, переходящую в кухню.

У кухонного стола стоит Ева и ест банан.

– Что это с тобой случилось?

– Сходила на пробежку, – хриплю я.

– Зачем? – ужасается она.

Отличный вопрос.

– Этим летом я бегу марафон.

– Зачем? – повторяет Ева.

Я пожимаю плечами:

– Показалось, что это хорошая цель в жизни. Типа закалка характера.

Она поднимает брови и снова откусывает от банана. Вроде бы и не собирается меня убеждать, но я все равно поддаюсь.

– Это марафон у меня дома. В память о родителях. – Я иду к холодильнику, чтобы налить воды из кувшина. – Деньги пойдут организации, которая не выпускает на дорогу пьяных водителей.

Глотнув воды, я бросаю быстрый взгляд в ее сторону. Ева меня изучает.

– Все в порядке. Со мной все хорошо, – уверяю я ее.

Ева – единственный человек во всем Холте, которой я рассказала о своих родителях. Что они умерли, как они умерли. Все остальные мои друзья считают, что посылки от Гаррисонов принадлежат моим родителям, а не лучшей подруге моей матери и ее мужу.

– Тебе нужна компания для тренировок? Я-то точно согласна.

Я улыбаюсь ей в надежде, что улыбка отражает признательность и симпатию. В устах Евы это щедрое предложение. Она ходит на долгие прогулки, чтобы слушать любимые подкасты, но я знаю, что это как раз и есть ее предпочитаемая максимальная скорость – ходьба.

– Я с тобой так не поступлю. Сегодня я бегала одна, и ничего. – Упускаю, что не факт, что смогу сделать это завтра. – Я пойду в душ.

Двадцать минут под дымящимися потоками воды помогают смыть травматические воспоминания об утренней тренировке. Я надеваю самые удобные треники и делаю себе смузи, а потом уютно устраиваюсь на диване.

Ева сидит за кухонным столом и работает над своим последним произведением искусства. Типичная суббота. Я валяюсь на диване, переключаясь с учебы на старые серии «Задержки в развитии». И поднимаю задницу, только чтобы иногда подкрепиться. И всю дорогу на заднем плане скрипят карандаши Евы.

Скрипят беспрестанно, пока не нужно включать свет в гостиной. Я его не включаю. Это Ева. Мне зашибись лежать в темноте и смотреть телевизор. Только щурюсь на искусственное освещение.

– Нам пора! – объявляет Ева. – Баскетбольный матч начнется через двадцать минут.

– Я думала, ты забыла, – ворчу я.

Ева издает недоверчивый возглас, а потом указывает на доску объявлений справа от плиты. Список дел на старших курсах, который она настрочила вчера вечером, выделяется на фоне нашей маленькой коллекции меню навынос.

Я вздыхаю и скатываюсь с дивана.

– Десять минут! – кричит мне вслед Ева, пока я иду по коридору в свою комнату.

Мне очень хочется идти в трениках, но я давлю этот порыв. Как-то некрасиво, раз я в них весь день валялась, а ведь после матча мы куда-нибудь пойдем.

Я натягиваю любимые темные узкие джинсы и серую худи Университета Холт. Мои рыжие волосы уже растрепаны, так что я собираю их в нетугой узел. Надеюсь, он выглядит нарочито небрежным, а не ленивым. Немного туши на ресницы – и я готова.

Ева уже ждет меня. Она сменила домашнюю одежду на вельветовые брюки и розовый свитер. Почти весь ее гардероб состоит из такой одежды, которую я бы никогда не осмелилась носить, но у Евы получается.

– Готова? – Она лучезарно улыбается.

– Да, пошли.

– Я поведу. – Ева цапает ключи с кухонной столешницы.

– Кто бы знал, что тебя так восторгает спорт, – хмыкаю я, когда мы выходим.

– Мэри сказала, матчи ужасно прикольные.

– Мэри нравится баскетбол?

Ева лукаво смотрит на меня.

– Мэри нравится Клейтон Томас.

Я смеюсь:

– О! Понятно.

Я почти ничего не знаю о баскетболе. Я знаю, что светлые волосы и дружелюбная улыбка Клейтона сделали его популярной фигурой в кампусе. В отличие от другого известного спортсмена – мистера Харта-сердцееда, – он еще и приличный парень. В том году мы с ним вместе ходили на занятия по гуманитарным наукам.

– Видимо, она надеется, что ты ее представишь, – говорит мне Ева.

– И заговор сгущается, – заунывно произношу я, пока мы садимся в ее машину.

Она застенчиво смотрит на меня, заводя мотор.

– Я почти месяц слышу о нем на уроках рисования. И сказала ей, что попытаюсь завязать с ним разговор. Но я ведь не на «ты» со всеми спортивными командами, в отличие от тебя.

– Это огромное преувеличение.

– Вся хоккейная команда остановилась поговорить с тобой во вторник в «Гэффни».

Не вся. Конор прошествовал мимо, не сказав ни слова, и мне бы очень хотелось этого не заметить. Хотя моя маленькая мстительная сторона радовалась, что разговор его товарищей по команде со мной был ему явно неприятен. Он редко при этом присутствует.

– Это все из-за Джека. Ты знаешь.

Я не особенно жалею, что встречалась с Джеком Уильямсом на первом курсе, но если бы я могла вернуться в прошлое и все поменять – поменяла бы. В отличие от прочих ребят в хоккейной команде, он почти всегда носит рубашки с воротником на пуговицах и слаксы. Я и не представляла, что он играет в команде, до нашего второго свидания. А до тех пор мне как-то удавалось держаться подальше от хоккеистов Холта. Узнав, что Джек в команде, я решила не давать Конору влиять на мою жизнь. К сожалению, это упрямство растянуло мои отношения с Джеком больше, чем мне бы хотелось; и каждый раз при виде его я чувствую вину за это.

– Джека там даже не было, – замечает Ева. – Поздоровайся с Клейтоном, когда мы его увидим, а если мы с Мэри случайно будем с тобой, ты сможешь ее представить.

– Когда увидим? Ты же знаешь, что команда обычно не болтает со зрителями между таймами, так?

– Но потом спокойно общаются на вечеринке.

Я смеюсь:

– Ага. И когда ты собиралась расписать мне весь наш маршрут на сегодня, соседка?

– Если бы ты попробовала уйти из дома в трениках – расписала бы.

Я закатываю глаза, а Ева паркуется рядом со спортивным корпусом, где находится баскетбольный зал.

Мэри спешит к нам, как только мы заходим в холл. Ее учебный профиль – живопись, как и у Евы. Но, в отличие от Евы, она миниатюрная, светловолосая и молчаливая. Вот уж удивительно узнать, что Клейтон Томас – ее типаж. Пусть он и не козел, зато обладает множеством других наклонностей стереотипного качка. Кажется, я не видела его с одной и той же девушкой больше одного раза. А еще он проводил серьезную долю наших гуманитарных занятий, приударяя за мной.

– Привет, Мэри, – здороваюсь я.

– Привет, Харлоу, – отвечает она, лукаво улыбаясь.

– Харлоу согласна с планом, – заявляет Ева, подмигивая Мэри.

– Я не знаю Клейтона вот настолько хорошо, – говорю я Мэри. – Но буду рада тебя представить.

Она краснеет.

– Спасибо.

– Давайте сядем, – решает Ева.

Мы втроем идем в спортзал. Пахнет потом и лежалым попкорном. Болельщиков в спортзале мало, и это меня в целом не шокирует. Холт оставляет желать лучшего в плане учебного духа.

– Народу немного, да? – Ева читает мои мысли.

– Немного. Но вы бы видели вчерашний хоккейный матч! – говорит Мэри. – Полный дурдом. Как будто весь универ собрался.

– С каких пор ты ходишь на хоккей? – спрашивает Ева.

Мэри хихикает:

– Дарси и Тиган хотели посмотреть, как играет Конор Харт.

Я едва подавляю порыв закатить глаза. Ну конечно.

– Холт победил? – спрашиваю я.

– Да, – отвечает Мэри. – Конор забил оба гола.

– Черт. Надо было вчера идти на матч, – жалуется мне Ева. – А тебе нужно было приударить за Конором Хартом, а не за Джеком Уильямсом. Конор куда горячее. – Ева переводит внимание на Мэри, не успеваю я ответить. Возможно, и к лучшему. – У них с Джеком был роман на втором курсе, помнишь? – спрашивает она Мэри.

– А, да. А разве…

Я отвлекаюсь, пока Ева и Мэри обсуждают историю моих свиданий.

Пусть я поведала Еве о своем прошлом, но никому не говорила о запутанной паутине, что связывает меня и Конора Харта.

Мы без труда находим места, а дальше остается только ждать начала матча. Мэри и Ева болтают о задании по живописи, а я ищу на скамьях знакомые лица. Из полусотни человек я знаю по имени четверть. Мне машет одна девушка, с которой мы прошлой весной ходили на углубленную биологию.

Матч начинается безо всякой помпы и вступлений. Вот игроков нет на корте, а вот они начинают бросать мяч в кольцо для разогрева. Кто-то попадает, но большинство промахивается.

Понимаю, что матч будет долгий.

И естественно, он затягивается.

За десять минут до финала Холт отстает на двадцать очков.

– Пойду в туалет, – говорю я Еве и Мэри. По краю корта я направляюсь к первой же двери, оглядываясь то налево, то направо, – в обе стороны ни то ни се. Бассейн находится в другом здании. Вроде бы я не бывала в этой части спорткомплекса Холта больше пары раз. И оба мероприятия проходили в спортзале, из которого я только что ушла.

Решаю пойти направо. Пол коридора устелен линолеумом, вокруг нет ни одной двери. Заворачиваю за угол и останавливаюсь как вкопанная.

Я стою рядом со входом в качалку, расположенную за баскетбольной ареной.

Свет горит.

Дверь открыта.

И Конор Харт – сейчас единственный в этом зале.

Он лежит на одной из узких черных скамеек, где люди поднимают веса. И занимается именно этим.

Я застываю на месте, видя, как он поднимает и опускает штангу. Какая ирония! Температура вокруг меня как будто внезапно подскочила градусов так на сто.

Я не считаю себя пустышкой. Я сужу людей по их обращению с другими людьми. По их словам. По их делам. Я никогда не пускаю слюни и не слепну от красоты или авторитета.

У Конора в достатке и того и другого. Его привлекательность – красивая иллюзия, поверхностная, и я об этом не забыла.

Вот только на поверхности сейчас много чего. Много голой кожи. Я впитываю в себя этот томительный образ, пью и пью, как будто заблудилась в пустыне и мне отчаянно нужна вода.

Конор без футболки, на нем только черные шорты в сеточку, спущенные ниже талии. Вот прямо ниже. Я вижу угол резных мышц между его бедер и пушок темных волос, пропадающих под резинкой шорт. Мой взгляд поднимается до самых мощных кубиков пресса, которые я только видела; не то чтобы у меня есть привычка пялиться на мужчин без футболок, да и пялиться особо не на кого в штате, где купальный сезон длится примерно три недели. Я изучаю капельки пота, собравшиеся у Конора на груди. Оцениваю, как бугрятся бицепсы, когда он поднимает штангу с кучей круглых и явно тяжелых дисков на каждом конце. Замечаю напряженное, сосредоточенное выражение у него на лице. Мой взгляд вновь спускается ниже по его скульптурному торсу до мускулистых бедер, широко расставленных по обе стороны скамьи, явно не слишком устойчивой, чтобы поддерживать в такой позе человека, который поднимает такой вес.

Я сглатываю пару раз. Впиваюсь ногтями в правую ладонь. Даже не представляю, сколько я уже стою тут и пялюсь на него.