Ночь огней

Глава 6 Уютный человек

Саймону подарили белую вислоухую крольчиху по кличке Дора. Всего за месяц она научилась пользоваться лотком и только изредка жует одеяла или запрыгивает на стол, чтобы стащить сахар из сахарницы. К счастью, когда крольчиху впервые выпустили из плетеной корзинки, Нельсон даже не поднял голову. Он продолжает не обращать внимания на Дору, разве что ему уж очень хочется за ней погоняться. Тогда пес скребет когтями по полу. Но крольчиха и ухом не ведет. Нельсон замирает и небрежно оглядывается через плечо, чтобы проверить, что никто не видел его собачьего поведения.

Вонни думала, что возненавидит крольчиху, но быстро полюбила ее. Похоже, на крольчиху тоже действует силовое поле. Как-то раз Саймон оставил дверь открытой, и Вонни нашла Дору на крыльце, явно напуганную холодным открытым пространством перед нею. Вонни подняла ее и почувствовала, что крольчиха дрожит. Она посадила Дору на кухонный стол и насыпала ей в блюдечко сахара. Недавно Вонни обнаружила, что может выходить из дома и ехать почти куда угодно, но только с Андре. Она понятия не имеет почему, но когда Андре рядом, силовое поле исчезает. К началу декабря она не только научилась ездить с Андре в школу Саймона, но и сумела отвести сына в класс. Андре начинает верить, что Вонни излечилась. Он радуется, видя, как Вонни спокойно помогает ему собираться, чтобы доставить мотоцикл в Провиденс. Но когда он подходит к дверям, Вонни паникует и умоляет его остаться.

Джоди стоит на бабушкином крыльце, откуда кажется, что Андре уходит навсегда Она не сдержала данное себе обещание рассказать правду Вонни, и на мгновение ей кажется, что этого не потребуется. Джоди неподвижно стоит и ждет, что Андре подбежит и схватит ее за руку. Она почти испытывает облегчение, когда видит, что Вонни уговорила его остаться.

Разрушить брак соседей ей помешала корзина яиц, которую великан приносит каждую неделю. Сначала она боялась его подарков. Она хотела, чтобы он вышел из тени, открыто ее домогался, раз уж взялся за дело, напугал ее темной ночью. Она не чувствовала себя в безопасности в собственной постели. И она все еще не может понять, чего он добивается. Что, по его мнению, он покупает за яйца? Возможно, он ни на что не рассчитывает в ответ. Осмелев, она рано встает и ждет на кухне в надежде застукать его, но всякий раз опаздывает. Ей кажется, что она слышит его по ночам, но это всего лишь еноты роются в помойных баках. Зима выдалась дождливая, вместо снега — скользкие полосы льда; и великан не оставляет следов. Если бы не яйца, она решила бы, что его и вовсе не существует.

Сидя за рулем на уроках вождения, Джоди дважды проезжает мимо сарая с лотком, но он заколочен на зиму, а дома великана с дороги не видно. Оба раза ее ругают за превышение скорости, и теперь мистер Дэвис, учитель вождения, перед началом урока всегда говорит ей: «Тише едешь — дальше будешь».

Многие знакомые ребята уже подали заявки в колледжи; по субботам они готовятся к вступительному экзамену. Джоди по субботам ходит на рынок, делает заказ и ждет, пока курьер подбросит ее до дома с покупками. Иногда она заглядывает к Гарланд, они смотрят фильмы на видеомагнитофоне или лежат на кровати и курят. Джоди с легкостью хранит свои секреты, слушая, как Гарланд изливает сердце. Она чувствует себя виноватой, оттого что позволяет Гарланд верить, будто они лучшие подруги, хотя на самом деле та совсем ее не знает. Гарланд всегда поступает как принято. Она знает, что будет работать у отца, когда окончит школу; она, наверное, выйдет замуж за Роба Норриса, если сумеет его разговорить. Если бы великан носил ей странные подарки посреди ночи, она бы позвонила в полицию и попросила его арестовать. Или рассказала бы отцу, владельцу хозяйственного магазина, и тот поставил бы на великана свой самый большой стальной капкан.

Джоди пригласили домой на Рождество оба родителя, но она не хочет ехать. Не хочет выслушивать жалобы матери на отца. Не хочет, чтобы отец подарил дорогущий браслет, пытаясь загладить свою вину за слишком редкие встречи. Джоди знает от братьев, что у отца кто-то появился. Меньше всего она хочет, чтобы отец попросил свою подружку забрать вещи из квартиры, боясь, как бы Джоди не наткнулась на красный лак для ногтей в его ванной или серебряный ремешок в шкафу среди галстуков. На социологии Джоди пишет родителям, что не может оставить бабушку одну в такое время года. В этом есть доля правды. Джоди нашла на чердаке коробку елочных украшений. В ней лежат голубые стеклянные шары и серебряный ангел. Она стаскивает картонную коробку вниз.

— Они все пыльные, — говорит Элизабет Ренни, когда Джоди кладет ей в руку украшение.

Она помнит, как покупала их в «Вулвортсе» в Хайаннисе, когда Лоре было десять или одиннадцать лет.

— Я протру, — обещает Джоди.

Она рвет пополам старую футболку и садится на пол по-турецки. Отпихивает кошек, которые решили, что это коробка новых игрушек для них. Джоди уверена, что купила бабушке идеальный подарок: мешочек сафлоровых семян. Она видела, как Элизабет Ренни печально наблюдает за редкими птицами, прилетающими этой зимой поесть хлебных крошек и семян. Кардиналы, которых так легко заметить на снегу и льду, не вернулись. Отец Гарланд поклялся Джоди, что еще ни один кардинал не устоял против сафлоровых семян. Подарки от семьи Джоди уже прибыли: шерстяной свитер и шелковая блузка от матери, жесткий золотой браслет от отца, пластмассовые сережки в форме золотых рыбок от братьев. Она знает, что не должна была открывать подарки до Рождества. Теперь она ничего не получит в сам праздник. Бабушка, разумеется, не может сходить в магазин. Джоди видела, как она пытается читать каталоги «Товары почтой», но с досадой отбрасывает их в сторону, не в силах разобрать мелкий шрифт.

Элизабет Ренни не праздновала Рождество уже несколько лет. Кекс с цукатами и шарф от дочери раз в год — не повод для праздника. Но теперь она начинает напевать «Белое Рождество» высоким дрожащим голосом. Джоди перестает полировать очередное елочное украшение, слушает и аплодирует.

— Когда-то я считала, что умею петь, — говорит Элизабет Ренни.

— Спой еще, — просит Джоди.

— Нет уж, — отказывается Элизабет Ренни. — Я выставляю себя на посмешище не чаще одного раза за вечер.

Она поднимает стеклянный шар и подносит его к свету. Ее отражение колышется и кажется жидким. Она готова поклясться, что всего мгновение назад была ровесницей Джоди. Они с сестрой Морин, которая умерла восемнадцать лет назад — больше, чем Джоди живет на свете, — всегда подвешивали красные носки в ночь перед Рождеством. Утром они находили в них маленькие подарки, которые приносили до смешного много радости: ленточки, сухофрукты, бутылочки чернил, черепаховые гребни для волос. Элизабет Ренни завернула два таких гребня, украшенные серебряной филигранью, в белую папиросную бумагу. Это ее подарок на Рождество, хотя он сильно отличается от фиолетовых пластмассовых штучек, которые носит Джоди.

У Элизабет Ренни всегда были длинные волосы. До того как она начала слепнуть, собственное отражение иногда пугало ее. Ребенком она боялась старух; цеплялась за юбку матери, когда в гости приходила пожилая тетка. Теперь она понимает, что выглядит в десять раз хуже, чем когда-либо выглядела та. Вполне возможно, что соседский мальчонка считает ее ведьмой. Она не помнит, называла ли хоть раз тетку ведьмой в лицо или ей только так кажется. Сегодня вечером ее отражение почти прекрасно и отливает на свету то серебряным, то темно-синим.

В тот вечер во дворе выгружают елку. Двое мужчин на потрепанном грузовике — ландшафтные дизайнеры, которые зимой торгуют рождественскими елями. Они пообещали Джоди доставку и привезли елку прямо на лужайку, но на крыльцо поднимать отказались. Саймон и Андре видят отъезжающий грузовик: в этот момент они собирают спрятанные в сарае подарки, чтобы отнести их в дом и упаковать.

В нынешнее Рождество им есть что праздновать. Со времени обследования Саймон вырос на два дюйма и целый размер одежды. Под елкой лежат четыре новых костюмчика, комбинезон и два свитера — с оленем и с черными кошками. В последнее время Вонни и Андре не в силах отказать в чем-то сыну, и Саймона часто удивляет их снисходительность. Андре не успевает остановить сына, и тот бежит к соседям, машет рукой и зовет Джоди. Андре жалеет, что не схватил мальчика, едва тот тронулся с места.

На Джоди джинсы, грубый зеленый свитер и высокие ботинки. Джоди с Саймоном восхищенно глазеют на елку. Всего несколько дней назад в магазине в Эдгартауне Андре выбрал серебряную цепочку, собираясь подарить ее Вонни. На цепочке висел маленький колокольчик. Когда он поднял цепочку, колокольчик еле слышно прозвенел. Такой звук услышишь, только если стоишь очень близко. Андре понял, что кулон — идеальный подарок для Джоди, быстро положил его на место и купил Вонни пару синих эмалевых сережек. Они прекрасно будут смотреться с высокой прической.

— Эй, Саймон! — кричит Андре через двор.

Он готов на все, лишь бы не идти к соседям.

— Эй, Джоди! — кричит он, немного подумав.

Джоди поднимает глаза и без энтузиазма машет рукой.

— Эта елка больше, чем наша, — сообщает ей Саймон.

— Она казалась меньше, когда я ее выбирала, — поясняет Джоди.

Джоди хватает елку за ствол и тянет. Ветки скребут по земле, но дерево даже не трогается с места.

— Может, позовешь на помощь великана? — предлагает Саймон.

Джоди смотрит на него.

— Наверное, мне подарят Заботливого мишку на Рождество, — объявляет Саймон.

— Какого еще великана? — спрашивает Джоди.

— Не знаю, — говорит Саймон.

Они смотрят на елку. Хотя изо рта у них идет пар, на Рождество со снегопадом можно не рассчитывать.

— Великаны вечно где-то шляются в самый нужный момент, — говорит Джоди.

Саймон кивает.

— Они боятся людей.

— Саймон, пойдем, — кричит Андре.

Они собирались спрятать подарки в кухонные шкафчики, пока Вонни заворачивает свои на веранде. Андре последние пару дней доставлял заказы Вонни — за неделю перед Рождеством она продает больше керамики, чем за весь год. Он извинялся перед владельцами магазинов, которые спрашивали, почему больше не видят ее: она работает день и ночь, чтобы закончить заказы, у нее болит горло, болит голова, она в отпуске. В этом году Вонни боялась, что не сможет ходить по магазинам за рождественскими покупками. Андре пришлось ждать ее у магазинов, поставив машину у входа, на случай если в нем возникнет необходимость. Он установил жене четкие временные рамки: в каждом магазине — не более шести минут и бегом обратно в пикап. Предполагается, что он не в курсе, что она ему купила. Но из обувного она вышла с такой большой коробкой, что в ней совершенно точно мужские ботинки.

— Мой папа может тебе помочь, — говорит Саймон Джоди.

— Да ладно, — отвечает Джоди. — Я справлюсь.

— Папа! — кричит Саймон и машет руками вверх и вниз, как будто сам себя заводит.

Андре сует руки в карманы и идет через лужайку.

— Смотрю, ты любишь рождественские елки, — говорит он Джоди, старательно глядя мимо нее на дерево.

— Я точно выбрала другую, — отвечает Джоди.

Поразительно, но ее голос совершенно спокоен.

— Иди сюда, помощник, — говорит Андре Саймону.

Он указывает сыну на верхушку ели и велит держать ветки — так Саймон будет считать, что помогает. Затем Андре поднимает елку и тащит ее по ступенькам.

— Ты не обязан, — говорит ему Джоди.

— Знаю, — отвечает Андре. — Но я уже начал.

Джоди берется за длинные ветки и помогает пронести елку в дверной проем. Джоди прекрасно представляет, что ее ждет; весь вечер придется сметать с пола иголки. Элизабет Ренни просит быть поосторожнее, чтобы не потянуть спину. Она достает сумочку и роется в кошельке.

— Большое спасибо. — Она протягивает Андре пятидолларовую банкноту.

Андре пятится и мотает головой. Если бы не Саймон, он позволил бы Элизабет Ренни самостоятельно сражаться с елкой, лишь бы не встречаться с Джоди.

— Тогда отдайте мальчику, — говорит Элизабет Ренни, когда Андре отказывается от денег. — Он помогал.

Саймон берет деньги без размышлений.

— Спасибо, — подсказывает ему Андре.

— Спасибо, — говорит Саймон миссис Ренни.

Саймон выбегает из двери, пока у него не отобрали деньги. Элизабет Ренни почему-то чувствует себя лишней на собственной кухне. Между Джоди и Андре явно что-то происходит, и миссис Ренни берет пальто с крючка и выходит вслед за Саймоном на крыльцо. Она закрывает за собой вторую дверь. Оставив внучку и соседа на мгновение наедине, она становится соучастником.

— Что ты хочешь купить? — спрашивает миссис Ренни у Саймона. — Самосвал?

— Не-а. — Саймон балансирует на последней обледенелой ступеньке. — Кровать для крольчихи.

На кухне у Андре и Джоди горят руки от еловых иголок.

— Прости меня, — говорит Андре.

— Ерунда. — Джоди понятия не имеет, за что он извиняется.

— Вовсе нет, — возражает Андре. — Если бы я был другим человеком…

Он умолкает. Бессмысленно говорить и даже думать о подобном.

Джоди видит, что он нервничает. Он все время оглядывается на ее бабушку, которая стоит за дверью и отвлекает Саймона.

— Я собиралась все ей рассказать, — произносит Джоди.

Андре молчит и не шевелится, но совершенно ясно, что он в ужасе.

— Но передумала.

Вообще-то Джоди передумала только сейчас.

— И слава богу, — говорит Андре.

Его бросает в пот.

— Папа! — кричит Саймон с крыльца.

Элизабет Ренни поворачивается к ним с виноватым видом. Разве можно надолго занять разговором такого мальчика, как Саймон, вечером перед Рождеством?

— Счастливого Рождества, — говорит Андре Джоди.

Он почти видит серебряную цепочку у нее на шее, слышит, как звенит колокольчик, когда она наклоняется зашнуровать ботинки или поворачивается на бок в кровати. Он теряет равновесие и, когда Элизабет Ренни заходит в дом, быстро и совершенно неожиданно обнимает Джоди. Потом поспешно спускается с крыльца, хватает Саймона в охапку и бежит через лужайку. Саймон откидывает голову назад и визжит от радости. Облака закрывают луну, пока Саймон подпрыгивает вверх и вниз в отцовских руках. Зайдя в дом, они маршируют на месте, стряхивая снег с ботинок. Нельсон стучит хвостом по полу в знак приветствия. Саймон расстегивает куртку, швыряет на стул и бежит в гостиную к матери.

— Не подглядывай! — кричит Вонни.

Андре стоит в дверях и видит, как Вонни запихивает завернутые подарки под диван. Саймон стоит рядом, закрыв руками глаза. Крольчиха свернулась клубочком на одном из старых свитеров Андре на журнальном столике и дергает ухом во сне.

— Я видел! — ликует Саймон, не отнимая рук от глаз. — Я видел Заботливого мишку!

Вонни смотрит на Андре и улыбается. Когда Саймон ляжет спать, Андре придется отправиться на поиски еще открытого магазина. Они надеялись, что сын забудет про Заботливых мишек, но это не случилось. А поскольку в жизни его ждет немало разочарований, не стоит добавлять к ним еще одно.

Великан не знает, как влюбляются другие люди. Они страдают от бессонницы? Теряют аппетит? У них звенит в ушах? Великан легко засыпает в своей большой деревянной кровати, ест на завтрак хлопья и тосты, слышит из другого конца дома, как падают капли из неплотно закрытого крана на кухне. Его жизнь не изменилась: он ухаживает за курицами, убирается в доме, рисует миниатюры. Единственная разница в том, что раз в неделю, глухой ночью, он проходит три мили с корзиной яиц и не возвращается до рассвета. Иногда так холодно, что приходится надевать две пары перчаток, но прогулка неизменно прекрасна. Дорога искрится льдом, кора дубов — самородным серебром. Но обратный путь ужасен, бесконечен и покрыт мраком. По возвращении домой великан лишается сил и спит до полудня.

Великан все время думает о любви. Отца он почти не помнит, но знает, что сходило за любовь у матери и ее дружков. Их страсть казалась грубой и низкой, но, подслушивая разговоры матери с подругами, он подозревал, что кое-что упускает. Она описывала свои любовные связи как экзальтированная девица, хвасталась подарками, угощала соседок шоколадом из коробок с ленточками, осторожно вынимала дешевые сережки из картонной коробочки и щеголяла в них, точно в золотых.

Великан внимательно разглядывал мать, когда она одевалась, чтобы отправиться на свидание или в бар за новым дружком. Она медленно наносила макияж. Три или четыре раза переодевалась, пока наконец не была удовлетворена своим видом. Уходя, часто кричала сыну, чтобы он спрятался, если она кого-нибудь приведет. Но когда она стояла в дверях, готовая уйти, ее вид завораживал мальчика так, что он не мог пошевелиться. Она дышала страстью; ночь была полна таинственных и бесконечных приключений. Великан не пытался воображать себя героем подобных приключений. Кто захочет его полюбить? Кто не убежит от него? Даже в одиночестве он не в силах внушить себе, будто он такой же, как все. Стулья слишком малы для него. Фарфор ломается в его руках.

Великан знает, что дед любил его, но это не утешает. Дед любил все несовершенное. Сломанный стол становился еще большим сокровищем, свитер без заплатки был нонсенсом, и кому нужны планеты, если есть падающие звезды? Великан понимает, что ему повезло найти в детстве любовь. Он знает, каково бояться грома и держаться за руку. Но он ничего не знает о страсти, хотя начинает думать, что страсть скорее связана с надеждой, чем с неукротимыми желаниями. Когда опускаются голубоватые светящиеся сумерки, великан испытывает нечто вроде желания. Мечта быть с сероглазой девушкой делает его одновременно сильнее и слабее, чем на самом деле.

Он говорил себе, что носит яйца к дому Джоди без каких-либо ожиданий, но это не совсем так. Он совершенно уверен, что нормальные люди не испытывают ничего подобного его душевному подъему, когда он входит во двор ее дома. Великан начал делать глупости. Он забывает кофейник на плите, а когда возвращается, тот плюется во все стороны и выкипевший кофе оставляет на дне резиновую черную пленку. Он чинит лоток посреди белого дня, и его видят автомобилисты, которые наверняка вернутся поглазеть с кучей друзей-скептиков.

В сочельник великан идет к курятникам в сумерках; от голубого света у него ком стоит в горле. Холодает, но земля еще теплая, и от нее кое-где парит; туман течет из-под курятников, окружает папоротники. Великан кормит куриц и на обратном пути находит яйцо, которое проглядел утром. Он поднимает яйцо с соломы и сует в карман свитера. В доме он зажигает камин, кладет яйцо на стол и достает краски. Он протыкает скорлупу булавкой и высасывает содержимое. Великан рисует акриловыми красками и самыми тонкими кистями. Он держит над яйцом лупу и прекращает работу лишь на мгновение, когда у него сводит пальцы и приходится отложить кисть, чтобы пару раз сжать и разжать кулаки.

За время работы он так разгорячился, что идет к дому Джоди без пальто и совсем не чувствует холода. Чтобы раскрасить яйцо, ему потребовалось больше времени, чем он планировал, и уже светает. Он подходит к заднему крыльцу, которое усыпано еловыми иголками. Затем он делает нечто настолько глупое, что сам не может поверить: берется за дверную ручку и поворачивает ее. Он быстро отдергивает руку, но дверь открывается. Великан задерживает дыхание, наклоняется и входит в дом. Его сердце бьется так сильно, что на стук должен сбежаться весь дом. Он кладет яйцо в белое блюдце, забытое на кухонном столе. Яйцо, немного покатавшись взад и вперед, замирает на месте. Великан нарисовал их первую встречу. Крохотные курицы клюют зернышки в пыли, а девушка с корзиной яиц улепетывает со всех ног, ее волосы развеваются за спиной. В кресле рядом с курятниками великан нарисовал себя. На нем белая рубашка, как в тот день, а сквозь нее видно сердце, к которому он прижимает руку, будто ранен.

Великан долго шел по морозу и теперь зачарован теплом. Если он закроет глаза, то упадет на месте. Две кошки застают его врасплох, выгибают спины и трутся о ноги. Они идут за великаном к двери кухни. Он видит рождественскую елку и открытые подарки под ней. Кошки снуют у него под ногами. Великан наклоняется и гладит белую кошку по спине, а она поворачивает к нему мордочку и мяукает. Непростительная глупость! Но так не хочется уходить и мучительно брести домой в темноте. Великан знает, что нарушает закон, знает, что в рождественское утро люди просыпаются рано. Но он не двигается, даже когда слышит стук над головой, а затем шаги. Джоди спускается вниз в шерстяной кофте поверх ночной рубашки. Она видит великана и останавливается на лестничной площадке, протирая глаза. Джоди говорит себе, что не испугается, если только он не направится к ней. Тогда она повернется, взбежит по лестнице и запрется в туалете. Но поворачивается и бежит не она, а великан. В панике он забывает нагнуться и ударяется головой о притолоку кухонной двери так громко, что даже слышно, как ему больно. Ошарашенный великан пятится назад. Джоди держится за перила лестницы. Посередине лба великана — глубокая вмятина.

— Я не хотел тебя напугать, — говорит великан.

— Ладно, — отвечает Джоди. — Договорились. Не хочешь — не пугай.

Кошки не оставляют великана в покое. Они вертятся у него под ногами, прежде чем метнуться на кухню к своим мискам с едой.

— Я хотел принести тебе подарок, — беспомощно говорит великан.

— Почему? — спрашивает Джоди.

Лестница изогнутая и короткая; Джоди просовывает голову под низкую балку и хватается за стропило, чтобы не упасть.

— Я не знаю, что здесь делаю, — признается великан.

— Потише, — просит Джоди. — Бабушка спит в кабинете.

Великан смущен. Он думал, что шепчет.

— Что за подарок? — спрашивает Джоди, прищурившись. — Ты сам?

Великан смотрит в пол. Какой же он дурак!

— Нет, — отвечает он, и на этот раз действительно шепчет.

Джоди осознает, что дрожит. Она плотно заворачивается в кофту.

— Нельзя так просто заходить в чужие дома, — говорит Джоди уже мягче.

— Твоя правда, — соглашается великан.

Он боится на нее смотреть, и Джоди совершенно ясно, что великан понятия не имеет, насколько прекрасен. Она словно поймала светлячка в стеклянную банку и не хочет снимать крышку.

— Ну? — спрашивает Джоди.

— Ну? — озадаченно повторяет великан.

— Так ты поднимешься или нет?

Великан пятится назад. Синие канаты вен выступают на его шее. Джоди знает, что испытывает неправильные чувства. Ей следует бояться или, по крайней мере, восхищаться собственным мужеством. Неужели он настолько ее хочет, что временно лишился рассудка? Она наклоняется вперед, наступив на подол ночной рубашки.

— Быстрее, — говорит она.

Великан поднимается за ней по лестнице. Он боится задавать вопросы. Он утратил дар речи. Кошки бегут за ним, пока Джоди не прогоняет их. Он видит ее кровать и застывает на месте. Великан стоит посередине комнаты — только там можно не пригибать голову, — пока Джоди не разрешает ему сесть на кровать. Скоро рассветет, и небо прорезали желтые линии, но в спальне темно. Джоди снимает кофту и садится на деревянный стул. Потом стягивает через голову ночную рубашку. Мгновение она боится, что заняться с ним любовью будет невозможно — вдруг он окажется слишком большим? Но все же встает со стула и садится рядом с великаном. Она чувствует, что он дрожит. Наверное, он слишком робок, чтобы глазеть на нее. Но, повернувшись, она видит, что он пристально на нее смотрит.

— Как тебя зовут? — спрашивает Джоди.

Великан смеется.

— Что смешного? — Джоди слегка обижает его смех.

— Не самый подходящий момент спрашивать, как меня зовут, — поясняет великан.

Джоди касается его щеки, просто чтобы убедиться в реальности этого человека, проводит пальцами по шее, берется за первую пуговицу рубашки.

— Эдди, — говорит великан.

Его имя внезапно кажется самым странным словом на свете, как будто он никогда его раньше не слышал. Он не в силах поверить, что набрался смелости коснуться ее; его пальцы чувствуют под кожей ее ребра. Джоди расстегивает его рубашку, прижимается к нему грудью, и великан стонет и сам удивляется непривычному для себя звуку. Он начинает целовать девушку и не знает, может ли остановиться. Джоди лежит на спине, а великан нависает над ней. Мысли скачут у него в голове, обгоняя друг друга. Он боится испачкать ее простыни рабочими ботинками. Боится причинить ей боль. Он никогда раньше не был с женщиной и знает, что она это поймет.

Великан отстраняется от Джоди. Он садится в темноте.

— Что? — шепчет Джоди чуть испуганно, задыхаясь. Она опирается на локти.

Великан снимает свитер и рубашку, нагибается и расшнуровывает ботинки. Он стягивает их, встает и снимает белье. Когда он складывает одежду на стул, его руки дрожат. Он ложится рядом с Джоди и притягивает ее к себе. По крайней мере, думает он, она не видит его в темноте.

Когда Джоди спускается вниз, Элизабет Ренни на кухне варит кофе. Расписное яйцо по-прежнему лежит на блюдце. Джоди кладет его на ладонь. Элизабет Ренни косится на яйцо, но оно кажется ей голубым шаром, просто елочным украшением. Джоди возвращает яйцо на место. Элизабет Ренни наливает себе кофе и замечает, что Джоди пахнет мылом и соломой.

Наверху великан открывает окно спальни, вылезает на карниз и беззвучно спрыгивает на землю. Деревья, телефонные провода — все покрыто льдом. Еще достаточно рано, и никто не видит, как великан бежит по дороге, улыбаясь как сумасшедший и понятия не имея, что это самое холодное Рождество за последние пятьдесят лет.

Ты звонишь матери снежным утром среды, и она первым делом сообщает, что у них в Делрей-Биче тридцать градусов и ее муж рвет апельсины с дерева. Тебе пришлось дождаться, пока сын и муж вый — дут из дома, потому что ты уверена: разговор будет нелегким.

— Мама, — говоришь ты, когда удается вставить словечко, — со мной что-то неладно.

На другом конце провода повисает молчание. Ты почти чувствуешь жар Флориды.

— Мне очень сложно выходить из дома, — скажешь ты.

Твоя мать рассмеется так бурно, что сперва тебе покажется, будто она кашляет.

— О боже, — наконец скажет она. — А я подумала, что у тебя рак. Ты не можешь выходить из дома? Золотце, во Флориде люди не выходят из дома все лето, и никому нет дела до этого. Здесь так жарко, что на солнце сразу поджаришься, как яичница.

Самое время перевести разговор на тему погоды, но ты уже далеко зашла. Ты расскажешь ей все. Ты не можешь водить, не можешь оставаться одна, у тебя странные симптомы: потеют руки, колотится сердце, в животе тугой комок, как будто опухоль. От мысли о самолете тебе становится дурно. Ты не можешь ходить в магазин или кинотеатр без мужа, и все равно приходится садиться у прохода на случай непреодолимого желания сбежать. Ты так часто отшивала друзей, придумывала нелепые отговорки, что они больше не звонят тебе. Судя по причмокиванию в трубке, мать кусает губы.

— Когда это началось? — спросит она.

Если ты признаешься, что после твоего последнего визита к отцу, она разразится тирадой о том, как он изо всех сил пытался разрушить ее жизнь.

— После полета на самолете. Наверное, я сошла с ума, — ответишь ты, ожидая, что она начнет тебя разубеждать.

— Гм, — промычит она, размышляя.

Ты расскажешь, как боишься, что сын узнает о твоей беде. Когда мать спросит, скрываешь ли ты от него правду, ты признаешься, что это так.

— Тогда он не узнает, — скажет мать. — Ты ведь так и не узнала.

Ты сядешь. Тебе захочется повесить трубку.

— Что? — скажешь ты.

— Что слышала, — ответит мать.

И расскажет, что после развода два месяца не выходила из дома. А потом еще около года заказывала продукты по телефону, пока тебя возили родители лучшей подруги. Ты тогда считала, что мать очень занята, но если подумать, чем именно? Мать говорит, что почти три года боялась выходить из дома, но потом как-то раз просто села в машину, доехала до угла и покатила дальше.

— Только не спрашивай, как это началось или закончилось, — скажет мать.

Если она думает тебя утешить, то сильно просчиталась. Новость просто ужасна, болезнь может оказаться наследственной, и ты еще сильнее, чем раньше, боишься заразить свое дитя. Мать удивляет тебя вопросом, не хочешь ли ты, чтобы она прилетела в гости. Ты отвечаешь, что должна справиться сама, подразумевая: без нее. И начинаешь гадать, что еще она от тебя скрывала. Возможно, ребенком ты на самом деле знала больше, чем сейчас? Прежде чем положить трубку, мать заверит, что ты совершенно точно не сходишь с ума.

— Ага, конечно, — ответишь ты кислым голосом, каким разговаривала с ней подростком.

Мать расскажет, что недавно смотрела телевизионное ток-шоу о твоей болезни.

— Это называется «панические атаки», — тихо скажет она, и ты поймешь, что на кухню вошел ее муж с апельсинами.

Мать не позволит тебе повесить трубку, пока ты не пообещаешь позвонить в больницу или поликлинику. Ты обещаешь, но звонишь только через неделю.

Твой звонок переведут на эксперта, который сначала не поймет ни слова, потому что твой голос будет срываться. Как только ты скажешь, что не можешь одна выходить из дома, он начнет перечислять твои симптомы. Он будет знать о тебе все, и ты скажешь ему не больше четырех фраз. Влажные руки, скажет он. Резиновые ноги, колотящееся сердце, граница, за которую невозможно зайти. Он настаивает, что это не психическая болезнь. Когда он скажет, что у тебя агорафобия, ты обрадуешься: наконец-то у твоей проблемы появилось название. Разумеется, ты не поверила матери, но теперь совершенно незнакомый человек утверждает, что ты не безумна. Поскольку ты живешь слишком далеко, чтобы ходить к психотерапевту, он даст тебе адрес дистанционных курсов и список книг для чтения. Он скажет, что ты можешь изменить свое поведение, бороться и победить. Когда он спрашивает, есть ли у тебя «уютный человек», ты не понимаешь и первым делом думаешь о сыне. Представляешь, как он спит в кроватке, как ему, должно быть, уютно в обнимку с мягкими игрушками, когда мама и папа в соседней комнате. Но психотерапевт объясняет, что «уютный человек» — это тот, на кого можно положиться, в присутствии кого можно справиться с вещами, которые в одиночку или в обществе других людей тебе не под силу. Тогда ты понимаешь, что твой «уютный человек» — твой муж. Надо же! Неважно, что ты думаешь о нем; в глубине души ты доверяешь ему больше всех на свете.

Позже, когда вернется муж, ты обнимешь его так крепко, что он на мгновение испугается. Неужели, пока его не было дома, случилось что-то страшное? Ты расскажешь, что от твоей болезни есть лекарство, ты придумаешь, чем наполнишь свою жизнь, после того как вылечишься. Ты будешь хотеть мужа весь вечер и займешься с ним любовью, как только ваш сын ляжет спать, и расплачешься, когда все закончится. Всю неделю ты будешь ждать почтальона. Сидеть у окна. Смотреть на снег со страхом и надеждой. Когда появится фургончик почтальона, ты поймешь, что нужно дождаться мужа, чтобы получить адресованную тебе посылку.

Сидя в сарае с включенным на всю мощь керосиновым нагревателем, Андре делает вид, что работает над «дукати», мотоциклом, который он хотел так сильно, что согласился заплатить непомерную цену. На самом деле он читает книгу из списка Вонни, которую взял для нее в библиотеке. Это книга о панических атаках, и, по правде говоря, ему самому немного страшно. Они уже одолели несколько частей программы, и стало ясно, что панацеи нет. Вонни нужно тренироваться, ставить себе много маленьких целей, использовать такие методики, как фокусирование и релаксация, во что Андре вообще не верит. Ему хочется пива, но неохота возвращаться в дом. Он уверен, что еще наплачется с этим лечением агорафобии. Проще самому съездить в магазин или забрать Саймона из школы, чем заниматься с Вонни. Он прочел все, что нашел, но до сих пор не понимает, почему Вонни не может сесть за руль и куда-нибудь поехать. Иногда ему хватает смелости признать, что он не так уж сильно хочет, чтобы она вылечилась.

С тех пор как начались панические атаки, Вонни полностью зависит от него. Андре понимает, что он ее единственный «уютный человек». Если больной фобией найдет нового «уютного человека», замкнутый круг зависимости начнет рушиться. Андре испытывает странную жгучую ревность, когда пытается представить, кем может оказаться этот новый «уютный человек». Ему кажется, что его уже предали. Он выключает нагреватель, застегивает молнию на куртке и относит книги в дом. Он зажигает плиту, чтобы подогреть кофе, и слышит бормотание релаксационной кассеты в гостиной. Андре открывает шкафчик в поисках сахара, но сахарницы нет. Он наливает чашку горячего кофе, выбрасывает гущу в мусорное ведро и рывком распахивает холодильник. Молока нет. Раздраженный, он захлопывает дверцу и пьет кофе стоя. Вонни выключает магнитофон и заходит на кухню. То ли у Андре разыгралось воображение, то ли она выглядит напуганной даже на собственной кухне. Они должны забросить Саймона к школьной подруге, чтобы Вонни могла потренироваться в вождении. Ее цель — парковка перед утесами в Гей-Хеде. Андре предпочел бы остаться дома, принять душ и посмотреть телевизор.

— Готова? — спрашивает Андре.

— Наверное, — отвечает Вонни. — Вряд ли я смогу подготовиться лучше.

Это значит, что она напугана. После двух недель тренировки Вонни снова может ходить в магазин, но только если Андре ждет снаружи. Она два раза отвозила коробки с керамикой, но потом ее сердце колотилось так сильно, что она отказалась возвращаться в Эдгартаун. А теперь, пока все нормальные люди ужинают, они будут ездить взад и вперед, без конца проверяя, полегчало ли Вонни.

— Саймон, — зовет Вонни, снимая свое пальто и куртку сына с вешалки у двери.

Она раскраснелась, но Андре не знает, от возбуждения или от страха. Саймон едет ужинать к своей подруге Таре, и Вонни приготовила сэндвичи с индейкой, которые они с Андре съедят в машине во время перерыва. Вонни подходит к подножию лестницы.

— Саймон! — зовет она.

У себя наверху Саймон читает крольчихе Доре книгу, которую знает наизусть. Недавно он попросил Андре сделать для его комнаты табличку с надписью «Не беспокоить».

— Сейчас! — кричит Саймон матери.

Он продолжает читать крольчихе.

Вонни кажется, что все сговорились, чтобы помешать ей водить. Она идет в кухню, но не садится, опасаясь, что не сможет встать. Что-что, а уклоняться она умеет.

— Сделай что-нибудь, — просит Вонни мужа.

Андре подходит к кухонной двери и кричит:

— Считаю до трех.

Саймон захлопывает книгу, виновато смотрит на крольчиху и сбегает вниз.

— Я просто хотел побыть один, — говорит Саймон, забирая у Вонни куртку и рюкзак.

Забавно, что пятилетний сын Вонни хочет именно того, чего она больше всего боится. Она уже не помнит, хотела ли когда-нибудь побыть одна. Ей кажется, что она не существует, если ее никто не видит. Ей кажется, что ее кожа — прах, а кости — головоломка, которую способны сложить лишь опытные руки.

— Слушай, а может, останемся дома? — предлагает Вонни.

— Решайте скорее, — досадует Саймон.

Андре кладет руку на спину Саймона и проводит его к двери.

— Так мама едет или нет? — спрашивает Саймон.

Вонни хватает пакет с сэндвичами, подходит к двери и обнимает сына. Он кажется на удивление плотным, когда она притягивает его ближе. На улице Саймон забывается и берет мать за руку. По дороге к Таре они слушают радио. Вонни целует Саймона на прощание и смотрит, как Андре ведет сына к желтому дому с зелеными ставнями. Когда дверь открывается, мать Тары машет Вонни, но Саймон заходит в дом, не оглядываясь. Вонни знает, что детям необходимо заявлять о своей независимости. Она смотрит, как сын вбегает в дом, и последнее, что она видит, это его голубой нейлоновый рюкзак. В пикапе холодно, и Вонни дрожит. Андре садится на водительское сиденье и захлопывает дверцу. Вонни прочищает горло.

— Мы же договорились, что я поведу, — напоминает она.

— Точно, — соглашается Андре.

Он выходит, и Вонни садится за руль. Андре не по себе от перспективы ездить с человеком, подверженным приступам паники. Он возится с радио в поисках хорошей станции. Вонни выжимает сцепление, запускает двигатель и давит на газ. Она не водила почти пять месяцев. Неужели сцепление всегда было таким тугим, а руль — расхлябанным? Сегодня вечером Андре рядом, и силовое поле не должно возникнуть. Но в груди Вонни нарастает волна упреждающей паники. Она знает, что должна глубоко дышать или даже положить руку на живот, чтобы проверить, поднимается ли он во время вдохов. Она проделывает это у знака «Стоп», и ей становится немного легче.

После центра Чилмарка дорога идет в гору. Справа — болота, залитые водой, аза ними — бухта Менемша. Из-за высокого тростника неясно, где можно пройти, а где камнем пойдешь ко дну.

Вонни поворачивает налево, на безлюдную дорогу Мошап-Трейл, которая идет вдоль океана. У Вонни сводит живот. Она натянута, как струна. Индейцы назвали эту дорогу в честь легендарного великана, который хотел попасть за Гей-Хед, на остров Номанс-Ленд. Во время отлива великан бросал огромные валуны в океан, но потом, как рассказывают, устал. Он не смог покинуть свой остров. Край земли, думает Вонни. Последний оплот перед бездонным океаном. Паника поднимается снова, на этот раз в горле. Вонни останавливает машину на обочине, как прочитала в книге, и ждет, пока страх утихнет. Потом она попробует еще раз, не желая просто сдаться.

Андре наблюдает за ней, но ничего не говорит. Он протягивает руку к бумажному пакету с ужином, достает сэндвич и начинает его разворачивать.

— Это обязательно? — спрашивает Вонни.

— Не в обертке же мне есть.

Вонни выключает радио и слушает ветер и шорох целлофана. Небо темнеет. Ей тридцать четыре года. Она боится пустой дороги.

— Вылезай, — внезапно говорит Вонни.

Андре прекращает разворачивать сэндвич и смотрит на жену с удивлением.

— Может, я не прав, но разве не ты завернула чертовы сэндвичи в два слоя целлофана?

— Вылезай, — повторяет Вонни.

— Не надо так нервничать, — говорит Андре. — Я не позволю тебе вести машину, если ты будешь нервничать.

Вонни злобно смеется.

— Ты мне не указ.

— Я этого не говорил.

— Ладно, — совершенно спокойно произносит Вонни. — Садись за руль.

Андре бросает сэндвич в пакет, выходит, плотно захлопывает дверь и обходит автомобиль сзади. Вонни чувствует, как накатывает волна, скорее ярости, чем страха Она не будет так жить. Не будет считать секунды, мили, шаги. Если силовое поле убьет ее, так тому и быть. Пусть Андре воспитывает Саймона, пусть он снова женится, на ком-нибудь помоложе, кто не боится темноты. На стюардессе. Автогонщице. Цирковой акробатке.

Вонни видит в зеркале заднего вида, как Андре обходит пикап. Он — мазок черной краски, тень поверх ее тени. Ее нога, такая слабая, делает нечто поразительное. Она со всей силы давит на газ. Прежде чем Андре берется за ручку дверцы, Вонни трогается с места. Она едет к горизонту. Паника поднимается выше, прямо в голову. Вонни мельком смотрит в зеркало заднего вида и видит Андре. Пакет с ужином накреняется, и все высыпается на пол. Сигареты летят с приборной панели, как шрапнель. Вонни смотрит на спидометр и видит, что выжимает шестьдесят пять миль. Ее охватывает возбуждение или ужас — она уже не различает симптомы. Ее сердце колотится, а руки потеют, но голова приятно кружится. Так вот как это может быть! Вонни издает горлом звуки, как будто двигает машину силой воли. Она одна во всем мире, и ей это нравится. Она не боится заблудиться, потому что ей некуда возвращаться. На границе силового поля Вонни давит на тормоз. Начинает подниматься паника, и Вонни говорит себе, что бояться нечего. Она проехала четверть мили зимним вечером и бросила мужа на дороге. Она разворачивается на сто восемьдесят градусов.

Когда она останавливается рядом, Андре распахивает дверь и выдергивает ключи из зажигания. Глаза Вонни сияют. Она не отпустит руля.

— Ты рехнулась? — вопит Андре.

Он вытаскивает ее из машины. Отходит в сторону, затем поворачивается к ней.

— Никогда так больше не делай, — хрипло говорит он. — Ты меня слышишь?

Вонни откидывает голову назад и пытается разглядеть небо. Завтра она начнет потихоньку садиться в пикап, просто сидеть, затем пятиться по подъездной дорожке. Ей посоветовали ставить маленькие цели, и теперь она понимает, что могут пройти недели, прежде чем она вывернет на улицу. Она будет хранить в карманах куртки леденцы; она обязательно возьмет карту и зальет полный бак бензина. Она вернется сюда рано утром и на этот раз будет готова.