Номер с золотой визитки

Глава шестая

— Пообещай, что не тронешь её, — начинаю я без всяких предисловий, когда двое его приспешников скрываются в другой комнате его квартиры, где они все обитают, и мы с Трэвисом остаёмся наедине, как чуть ранее я и просил.

Называть его братом даже мысленно у меня не поворачивается язык. Когда мне невольно или совершенно осознанно случается думать об этом родстве, которое я не выбирал, я никогда не понимаю, как у одних и тех же людей могли родиться двое столь непохожих друг на друга детей. И сейчас речь не об отсутствии внешнего сходства, а о внутренних различиях, из-за которых мы никогда не были, да уже и не будем близки. Я бы никогда не навредил другому человеку в физическом плане и уж точно не поднял бы руку на девушку. Но Трэвис совершенно не такой. Делая всё это, даже если не напрямую и не лично, впоследствии он абсолютно не терзается муками совести. Его словам никак нельзя верить, но без призрачной надежды я и вовсе больше ничего не скажу и ни на что не соглашусь. У меня есть уязвимые и слабые места, но Трэвису я, тем не менее, нужен, так что мы ещё посмотрим, кто кого. Пусть в схватке он и был гораздо сильнее, я его совсем не боюсь.

— Так вы всё-таки знакомы, и ты примчался её спасать?

— Нет, она меня не знает. Она просто проходила мимо, и поэтому впутывать её не нужно. Оставь девушку в покое.

— Что же ты тогда так за неё переживаешь? Ах, да, я и забыл, что ты у нас любишь быть жертвой.

— Лучше бы о своём моральном облике подумал.

— Что ты сказал?

— Ничего. Просто поклянись, что с ней всё будет в порядке.

— И что я с этого буду иметь? Мне-то какая выгода?

— Ты знаешь, какая. Я сделаю всё, что потребуется, и пойду с вами на дело, но девушку не трогай.

— Ещё что-нибудь?

— Да. После, когда всё закончится, ты раз и навсегда оставишь в покое и меня. Я больше не хочу тебя видеть.

— Уверен, ты и сейчас не горишь соответствующим желанием.

— Да, ты прав, не горю. Мне, в отличие от тебя, есть что терять, в то время как ты даже не думаешь о том, что всё может быть иначе. Ты мог бы хотя бы попытаться наладить и перезагрузить свою жизнь, а не браться за старое вот так сразу.

— Так тебе не всё равно?

— Поверь, мне было бы совершенно плевать, если бы это не касалось меня, но теперь на кону моя налаженная жизнь, а ты даже не представляешь, чего мне стоило начать всё сначала.

— Так сдай меня, братец. Однажды ты уже это сделал, так чего тебе стоит повторить?

Он во всём совершенно прав. Я пошёл на сделку со следствием, раскрыв его местоположение, и хотя здесь абсолютно нечем гордиться, гораздо раньше Трэвис бросил меня в самом беспомощном положении, какое только можно было представить на тот момент. В моём понимании мы стали квитами, но никак не в его, и всё-таки это ещё большой вопрос, кто из нас двоих действительно предатель. Тот, кто не способен жертвовать собой во благо других и, считая это качество чуть ли не самым ужасным недостатком, в самый решающий момент предпочёл спасти свою шкуру, трусливо сбежав? Или тот, кто был настолько этим уязвлён, что, не задумываясь, посчитал нечестным отвечать за всё в одиночку и выложил всю правду, как на духу?

— Как ты и сказал, я страдалец. Что ж, так оно, наверное, и есть. И знаешь, я лучше пострадаю ещё немного, чем позволю тебе пролить чужую кровь.

— Куда ты?

— Я ухожу. Или у тебя есть возражения?

— Нет. Но завтра в девять встречаемся здесь же. И не опаздывай. У нас много дел.

На это я ничего не отвечаю и, развернувшись, беспрепятственно покидаю квартиру. До истечения двух обозначенных часов мне никак не успеть вернуться к Кимберли, но есть ситуации, над которыми мы не властны, что заставляет нас с ними мириться и воспринимать, как данность, и это как раз одна из таких вещей. Незначительное опоздание меня нисколько не беспокоит, и, как обычно, пользуясь общественным транспортом, я трачу ещё какое-то время, чтобы дойти до нужного дома, совершенно никуда не торопясь и вообще не ощущая ни капли тревоги. В конце концов, даже если я не выразился бы так о себе, я, и правда, в некотором смысле жертва, ну а с девушкой теперь всё точно будет в порядке. Мне надо думать о себе, а не концентрироваться и дальше на уже решённых проблемах. Но все эти мысли вылетают в трубу, когда, поняв, что дверной звонок не функционирует, я снова совершаю не совсем правильный и ещё более недопустимый по сравнению с прошлым разом поступок, выливающийся в вскрытие замка и появление в гостиной. Ким резко вскакивает с места, увидев меня, но ей можно было бы этого не делать. Уже поздно, ведь мой взор успел засечь то, как Тео коснулся её руки. Да, всё было, разумеется, совершенно невинно, а он без оглядки и без памяти влюблён в девушку, которой никогда не сделает больно и с которой собирается прожить всю свою жизнь. Но по какой-то причине, прося его выйти со мной в коридор, я за себя не ручаюсь. Конечно, я не хватаю его за грудки в стиле Трэвиса. Конечно, это необоснованно в силу того, что Ким мне никто и уж точно не чья-либо собственность, и всё-таки в моём голосе есть что-то тёмное. Отвратительное и опасное, когда я поворачиваюсь к больше, чем просто другу, с наиболее интересующим меня сейчас вопросом.

— Что это было?

— Ничего такого. Ты же знаешь, я люблю Лайлу и никогда с ней так не поступлю. Что же касается Кимберли, то она просто нуждалась в поддержке, а тебе надо остыть, Джейд, — странно улыбаясь, отвечает Тео. Но у меня нет ни сил, ни желания разбираться в его эмоциях и отыскивать скрытый подтекст в прозвучавших словах. Я ещё ничего не сделал и по существу дела пока не влез в историю, счастливый исход которой далеко не гарантирован, но морально уже вымотан так, будто эта непосильная ноша легла камнем на мою душу целое столетие назад, а не сравнительно недавно. — И в дальнейшем всё ей рассказать.

— Рассказать что?

— Всё. Не только то, что ты посчитаешь нужным, отсеяв наиболее болезненные вещи и события, а вообще всё. Без утайки и ничего не упуская. Бедная девочка уверена, что подвела тебя, и…

— Что и?

— И я никогда не видел, чтобы кто-либо так отчаянно и искренне за тебя переживал. Вероятно, насколько я могу судить, она попросит тебя остаться, но в то же время очевидно, что это не продлится долго.

— Почему?

— Потому что она пыталась расспрашивать о тебе. Я, конечно, ничего ей не сказал, но она вряд ли успокоится. Не из-за своей настырности и упрямства, а исключительно из-за желания помочь.

— Тогда надо уходить.

— Мой тебе совет, не руби с плеча. Подумай дважды и всё взвесь. Я, конечно, тебя не оставлю, особенно теперь, но друзей много не бывает, а такие люди, как она, на дороге не валяются. Уйти же ты всегда успеешь. Но я всё-таки надеюсь, что ты этого не сделаешь. Это не значит, что ты уже сегодня должен ей всё выложить, но неплохо было бы дать ей что-то, кроме тех скудных крох, что у неё есть.

— Похоже, ты успел привязаться.

— Вряд ли я такой единственный.

*****

Когда я наконец возвращаюсь в квартиру, в мыслях творится сплошной кавардак и хаос, и попытка спросить, в порядке ли я, воспринимается мною абсолютно в штыки. Со слов Кимберли мне известно, что мы обнимались во сне, но я ничего об этом не помню и сейчас веду себя так, будто между нами ничего не было. Частично всё так и есть, и, используя это, как сомнительное и недостойное, но всё же оправдание, я грублю ей повелительным и командующим тоном. А уж когда она осмеливается упомянуть смерть, о которой ей явно ничего не известно, и одновременно продолжает сыпать вопросами, которые и не собираются заканчиваться и лишь наоборот становятся сложными и не вызывающими желания давать пояснения, я так и вовсе становлюсь окончательно раздражённым. А ещё понимаю, что здесь мне больше нечего делать, ведь, в конце концов, она спасена, а обо всём остальном ей знать совершенно необязательно. Но она словно этого не осознаёт и даже перекрывает мне путь, когда, наполнившись желанием сбежать и разом покончить со всем этим, я начинаю двигаться к выходу из её кухни, а заодно из квартиры и из её жизни. Именно так, накопившись, все эти эмоции слово за слово и приводят меня к самому первому действительно откровению, делиться которым осознанно я вообще-то не собирался.

— Да потому что я преступник! Потому что ваш отец полицейский, и вам вряд ли хочется иметь дело с бывшим заключённым, который легко может снова попасть в тюрьму, — теперь у неё есть все основания меня немедленно прогнать. Мне не в чем будет её упрекнуть и обвинить. Ведь я только и хотел, чтобы она пришла в себя и одумалась, но мой первоначальный запал бесследно пропал, и я внезапно осознаю, что боюсь. Боюсь того, что меня действительно выставят вон, и слышу это чувство в своём голосе, когда задаю один единственный вопрос. — Мне уйти, да?

Ким сидит в кресле, куда переместилась сразу же после моих слов. Видя, как они фактически ослабили и, фигурально выражаясь, придавили её к земле, вынудив искать опору в мебели, я готов дать ей сколько угодно времени на раздумья. Но однозначный ответ, не допускающий каких-либо иных толкований, удивляет меня своей быстротой и молниеносностью.

— Нет.

Я оказываюсь в некотором ступоре, когда, совершенно ничего обо мне не зная, с железобетонной уверенностью Ким утверждает, что я в любом случае никого не убивал. Она права, здесь я чист, и хотя в других вещах небезгрешен, крест убийства на моей душе не лежит. Но, Господи, откуда такое доверие? Откуда такое стремление быть рядом? Откуда такая потребность поддержать в трудную минуту? Меня никто и никогда всем этим не окружал, не говоря уже о совершенно постороннем человеке. Быть может, я, и правда, должен остаться. Не потому, что так считает Тео, и не из-за его совета, а просто потому, что и мне с ней тоже неотвратимо спокойнее. Да, это чревато новыми расспросами и тем, что мне, вероятно, придётся давать ответы, хочу я этого или нет, но я… я справлюсь. Я просто обязан это сделать, ведь от мыслей, что будет, если не удастся, уже сейчас почему-то становится больно.