Новый Джон Леннон

Домик на берегу Десны. Гладкие листы фанеры, которыми обшиты стены. Листы приколочены мелкими гвоздиками. Мой палец медленно водит по ним, порою накалываясь на заостренные зубчики. Поскрипывают металлические сетки кроватей, изредка у самого окна вдруг вскрикнет ночная птица.

Еще пахнет дымом: полчаса назад, выкуривая комаров, мы жгли здесь газеты и едва не устроили пожар. Горящий обрывок, словно огненный лепесток, упал на пол, обдав жаром лицо Алины. Она отскочила, выронив пылающую газету. И если бы не я, отважно ринувшийся…

Не спится. Вероятно, всему виной луна. Ее светом охвачены все предметы: графин и стаканы на столе, стулья, кровати. Душа тоже погружена в глубокий дымчато-лиловый свет. Быть может, в такие ночи Селена скорбит у изголовья навеки уснувшего Эндимиона, а сердца людей наполняются печалью об ушедшей любви. Но когда тебе пятнадцать, грустить и вздыхать о прошлом, пожалуй, рановато. Смутные желания волнуют грудь, да еще когда совсем близко тоже почему-то не может заснуть и вертится на кровати твоя сверстница, а в домике кроме вас – никого.

Долгое время я рос хилым, субтильным ребенком, что подтверждают фотографии той поры. Родители надеялись, что за летние месяцы на Десне я наберу пару желаемых килограммов. Но к пятнадцати годам я уже окреп и был строен, как Аполлон. Бронзовый загар, волосы, как у «битла», закрывающие уши, и тонкие мягкие усики заставляли меня все чаще задерживаться у зеркала.

Алина тоже перешла отроческий рубеж. Ее черный в голубую полоску купальник довольно плотно облегал округлившиеся бедра и два холмика грудей. Она стягивала резинкой сзади темно-русые волосы, но парочка непослушных завитков вилась змейками, словно желая укусить мочки ее маленьких ушей.

Эта база отдыха на Десне принадлежала швейной фабрике, где работали наши родители: мой отец – наладчиком швейных машин, мать Алины – бухгалтером.

Зинаида Никитична, мама Алины, очень любила куховарить. Наверное, была единственной из отдыхающих, кто умудрялась израсходовать весь запас газа в баллоне за две недели вместо полагавшихся четырех. Комендант базы (в старом моряцком кителе и кедах на босу ногу), когда привозил на тачке новый баллон и подключал его к плите, недовольно ворчал, дескать, это безобразие, лишних баллонов у него нет.

Наши матери относились друг к другу с взаимной симпатией.

В тот год, недели через две после заезда, Зинаида Никитична заболела. Поначалу сильно кашляла, приходила к нам за малиновым вареньем, а спустя несколько дней слегла. Мама, выслушав ее жалобы, вздохнула: «Зиночка, похоже на воспаление легких. Думаю, одной малиной не обойдетесь». Посоветовала ехать в город лечиться: «Алину можете оставить с нами. Она нас не стеснит».

Так в нашем домике под кроватью появился еще один чемодан, на гвоздике – розовое полотенце, а в стакане возле умывальника – на одну зубную щетку больше.

На выходные приезжал отец.

– Сашка, погнали купаться! – звал он меня, перебрасывая через плечо полотенце.

Но в ту субботу купаться мы не пошли. Войдя в домик, отец с поникшей головой тяжело опустился на кровать.

– Что случилось? – спросила мама.

Отец тоскливо взглянул на меня, кисло улыбнулся Алине.

– Идите-ка, погуляйте, – сказал он нам, и мы вышли.

– Так получилось… Приволок тот проклятый рулон к забору. Жду, а Вовки все нет. Решил вернуться в цех, а тут – они, из отдела охраны, – тихо говорил отец.

– Чуяло мое сердце, это добром не кончится. Что же теперь будет? – причитала мама.

– Составили протокол. Могут передать дело в прокуратуру. До двух лет тюрьмы.