Обманы

Глава 17

Участники печальной церемонии рано пришли на Кенсингтонское кладбище. Некоторые плакали, другие негромко переговаривались, стоя у могилы. Сабрина слышала их за собою как шуршание листьев, но не оборачивалась: она смотрела на гроб сестры, свой собственный гроб, который опускали в могилу, когда викарий прочитал короткую молитву и заговорил:

— Леди Сабрина Лонгворт, полная биения жизни, приносила нам любовь и радость…

Тяжелые, бледные облака низко нависли над землей и травой, выпивая их краски, делая их серыми под моляще взметнувшимися ветвями безлиственных деревьев. Легкий октябрьский туман поднимался от Темзы, прикасаясь к присутствующим холодными пальцами. Сабрина ничего не ощущала, но все равно дрожала, и рука Гарта крепче обхватила ее плечи.

— Она была молода и красива и чутко ощущала красоту вокруг себя…

В кольце руки Гарта Сабрина стояла очень тихо, но в горле ее стоял раздирающий крик. «Стефания…»

— Посреди жизни мы в смерти.

Стефания была мертва.

Сабрине было холодно. Холодно. Кожа ее болела, натягиваясь на костях — тонкая, напрягшаяся пленка, удерживающая в себе боль и невидимые слезы, которые не останавливались даже тогда, когда она спала.

«Вернись, Стефания, мы придем к самому началу, мы все сделаем по-другому, и все будет в порядке».

— Господь мой пастырь…

Но единственное начало, которое ей приходило в голову, был телефонный звонок Брукса. Начало кошмара.

Его голос принесся из-за океана, полный слез, и пока он говорил, комната вокруг Сабрины потемнела, сузилась до маленькой точки света, а потом нахлынула обратно, навалилась на нее. Она не могла дышать. На стук упавшего телефонного аппарата прибежали Гарт и дети: она помнила, как Пенни и Клифф, испуганные и неподвижные смотрели на нее, Гарт подхватил ее, а другой рукой поднял телефон и стал разговаривать с Бруксом. Голос его звучал ровно, когда он обо всем договаривался. Он был надежным центром сумасшедше вращающейся комнаты — водоворота, который втянул бы ее в себя, если бы Гарт не держал ее. Она цеплялась за него. Гарт, мой любимый… Но он не знал, он не знал, что произошло.

— Подожди. — Она попыталась отодвинуться от него. — Это была не Сабрина. Это была не Сабрина. Это не Сабрина умерла.

— Ш-ш-ш, любимая, просто обними меня, тебе пока не надо об этом думать.

— Но это была не Сабрина, это была не Сабрина… Тут пришли слезы — раздирающие рыдания, которые заглушали ее слова, когда она пыталась объяснить им.

— Не… Сабрина… умерла. Пришел Нат со шприцем.

— Нет! Дайте мне плакать! Не отнимайте этого у меня, у нас обеих!..

Но иголка плавно вошла в ее руку, и постепенно, мучительно она успокоилась, смутно услышав:

— Боже мой, Боже, какой ужас. Гарт, что еще я могу сделать?

Четверг был мешаниной лиц и голосов. Телефон звонил, не смолкая. Двери открывались и закрывались. Кто-то приносил цветы и еду. Почему все были так заняты, когда Стефания умерла?

Гарт позаботился обо всем. Он позвонил ее родителям, она слышала, как он снова звонил Бруксу:

— Зарегистрируйте смерть в американском консульстве в Марселе и отправьте самолетом тело… «Не „тело“, вы, дурни, это Стефания…»

— …обратно в Англию… в похоронном бюро… да, говорите адрес. Т.С. Драйден и сыновья, Риджент-стрит, Мэйфэр…

«Рядом с домом. Стефания будет рядом с домом».

— …выезжаем сегодня днем. Увидим вас завтра утром. В пятницу… конечно, в доме Сабрины — этого хочет Стефания. «Домой. Я еду домой».

Она предоставила Гарту возможность все сделать самому. Он отвез детей к Вивьен, уложил вещи и крепко прижал ее к себе, когда они приехали в аэропорт и шли через гулкое здание к самолету.

«Гарт — центр моего мира, — думала она, — все, что у меня осталось. — Она постаралась скинуть с себя летаргию. — Я должна сказать ему — он все еще не знает. Я скажу ему, как только мы устроимся в самолете. Брукс только что звонил. Я могу подождать несколько минут, пока мы… нет, Брукс звонил — когда?.. Я не могу вспомнить. Вчера? Несколько минут назад?»

В самолете Гарт взял предложенные стюардессой журналы, предоставив Сабрине возможность побыть в одиночестве. Она откинула спинку кресла и закрыла глаза, пытаясь думать, вернуться к началу, а ее захлестывали волны сна.

Если бы они не поменялись местами?

«Или я не сломала бы руку? Тогда все было бы в порядке. Если бы я настояла, чтобы мы покончили с обманом, сказали бы правду, вместо того чтобы позволить ему продолжаться. Или позже, если бы я отказалась дать Стефании еще одну неделю? Если бы я не полюбила Гарта… Я виновата в смерти моей сестры. — Всю оставшуюся часть полета она не спала, отвернувшись от Гарта. — Все, что я делала, вело к ее смерти. Но я не знала…»

В аэропорту она настояла, чтобы сразу ехать в похоронное бюро.

— Я хочу видеть сестру. Мне надо видеть сестру. Она вошла туда одна — в маленькую комнату в задней части помещения бюро «Т.С. Драйден и сыновья» — и опустилась на колени рядом с гробом.

— Стефания!

Ее сестра спала, холодная и отчужденная, ее красота была хрупкой, как старинный пергамент. Сабрина стояла над ней, вернувшись в начало, далеко-далеко назад, к городам, в которых они росли, к школам и снятым внаем Домам, лимузинам с шоферами и прислуге, лощеным фигурам Гордона и Лауры, оставляющим их одних, устраивавших свою собственную семью.

Она вспомнила одни летние каникулы, когда им было семь или восемь. Они со Стефанией убежали, чтобы найти водопад, и Стефания поскользнулась на каких-то булыжниках, сломав себе щиколотку. Сабрина побежала обратно найти Гордона и Лауру, и пока Гордон высвобождал ногу Стефании, застрявшую между камней, Сабрина сжимала ее руку, чтобы помочь облегчить боль. Той ночью, в постели, Стефания сонно проговорила:

— Мы всегда будем помогать друг другу, правда? Когда нам будет больно или плохо, мы всегда будем рядом.

— Да, — сказала Сабрина.

— Обещай.

— Обещаю.

— Я тоже обещаю, — сказала Стефания.

В молчащей комнате похоронного бюро, освещенной свечами и маленькими лампочками, полной тяжелого аромата высоких букетов цветов, Сабрина смотрела на сестру.

— Мы обещали, Стефания. Мы обещали.

Она плакала, холодные слезы текли по ее щекам, и она прислонилась лбом к полированному дереву гроба.

— Я люблю тебя, Стефания. Я не хотела сделать тебе плохо. Все казалось пустяком — еще одна неделя. Я хотела любить твою семью еще несколько дней, а ты могла… погулять в последний раз… Она закрыла глаза.

«Это все моя вина, и теперь я осталась одна и должна им сказать. Мы этого не планировали, мы были так беспечны, мы ни минуты не думали, что нам придется кому-нибудь признаваться, а теперь я не знаю, как это сделать и как я перенесу их гнев. Я ведь уже попыталась им сказать, но никто не слушал, и мне не с кем об этом поговорить. Все прошлые недели, когда у меня никого не было в Эванстоне, это было не важно, потому что у меня была ты и мы понимали друг друга. Но теперь… Стефания, нет никого, кто бы понял».

Сабрина протянула руку, чтобы пригладить волосы сестры, и тут ее взгляд привлекло поблескивание золота: надетое на ее палец обручальное кольцо сверкало на фоне темных прядей. Она быстро сняла его.

— Оно твое, Стефания. Я не имею на него прав. — Она надела его на палец сестры, и ее теплая рука прикоснулась к ее, мраморно-холодной. — Оно всегда было твоим. Если бы я это помнила, ты раньше вернулась бы домой и всего этого…

Она сжала руки на коленях. Если бы она помнила, то уже сказала бы всем правду. У нее никогда не было прав на ее семью. И ей надо сказать им это. Наедине. Без Стефании они обратят свой гнев на нее. Только на нее. И следует привыкнуть к такой мысли.

Она наклонилась вперед, чтобы сказать сестре «до свидания». Она ощущала себя истощенной, такой же безжизненной, как Стефания. "Потому что часть меня умерла. Я хороню мою сестру, которая «тоже я».

— Нет! — воскликнула она. — Нет, они не могут нас похоронить. Я им не позволю. Нет! Нет! Нет!

— Стефания, — произнес Гарт. Она не слышала, как он вошел, но он стоял на коленях рядом с нею, обнимая ее рукой за плечи. Сгорбившись у гроба, Сабрина ощутила в его руке жизнь и задрожала. Кто лежит в гробу? Для этого человека она — Стефания, она живет с ним в доме Стефании, заботится о детях Стефании, любит их, любит мужа Стефании. И она находится в Лондоне, чтобы похоронить сестру Стефанию. «Что я наделала? — отчаянно думала она. — Я заставила нас обеих умереть». Приглушенный крик вырвался из ее горла, и вот уже Гарт усаживал ее в такси, чтобы отвезти в дом Сабрины.

— Любимая, — сказал Гарт, пока машина медленно пробиралась через полуденные заторы, — я помогу тебе, чем смогу, но в конечном итоге ты должна справиться с этим сама. — Его голос звучал мягко, но он не пытался что-нибудь от нее скрыть. — Ты уверена, что хочешь остановиться в доме Сабрины? — Она кивнула. — Хочешь занять комнату для гостей, а не ее спальню? — Она помотала головой. — Тебе могло бы быть легче.

— Нет, — ответила она. — Это моя комната. Я буду занимать ее.

— Как хочешь, — сказал он. — Я помогу тебе. «Нет, ты не будешь мне помогать. Не будешь, когда я тебе расскажу. Когда мы приедем домой и останемся вдвоем, я скажу тебе правду».

На Кэдоган-сквер миссис Тиркелл, смятая горем, встретила их у двери и махнула рукой в сторону лестницы:

— Миссис Андерсен, ваш отец приехал несколько минут назад. Он очень болен, ваша мать… Сабрина бросилась мимо нее наверх, предоставив Гарту следовать за ней. Она нашла Гордона и Лауру в рабочей комнате четвертого этажа. Ее отец сидел в кожаном кресле, лицо его было серым и осунувшимся, мать стояла у телефона.

— Стефания, благодарение небу, ты здесь. Знаешь, как вызвать «скорую помощь»? Наверное, нет, но…

— Набери девятьсот девяносто девять. Я все сделаю. Она набрала номер и повернулась к отцу, когда в комнату вошел Гарт. — Что случилось? Он недоумевал:

— Грудь, рука… Думал, желудок. Пища в самолете. — Голос его звучал слабо.

Лаура рассерженно расхаживала по комнате.

— Его доктор сказал, что ему не следует ехать в Лондон. У него уже было два таких…

— «Скорую помощь», — сказала Сабрина в телефонную трубку. — В больницу Святого Георга. — Она назвала адрес Кэдоган-сквер. — Дом леди Лонгворт. Пожалуйста, побыстрее, возможно, у ее отца сердечный приступ. — Она посмотрела на родителей. — Вы ни разу не говорили мне о других приступах.

— Случайности, — пробормотал Гордон. — Ничего серьезного.

— Доктора говорили, что это — предупреждения, — сказала Лаура. — Какая удача, что ты знала о больнице. Откуда ты знала?

— Я здесь бывала раньше. — Сабрина набрала номер на домашнем телефоне. — Миссис Тиркелл, сейчас приедет «скорая помощь». Пожалуйста, сразу же позвоните нам. Гарт задумчиво наблюдал за ней, когда она склонилась над Гордоном, который казался маленьким и хрупким и держался за ее руку, как ребенок. Куда делся высокий властный отец из ее детства? Она оттолкнула в сторону свое горе и опустилась рядом с ним на колени.

— Очень сильно болит?

— Уж меньше. Нальешь мне немного виски?

— Нет.

— Стефания, — спросила Лаура, — что с тобой случилось? Гордон бледно улыбнулся.

— Она старается быть такой же волевой, как Сабрина. Но послушная дочь не откажет своему отцу в небольшой порции виски в медицинских целях.

— Послушная дочь не станет убивать своего отца, — сказала Сабрина, стараясь, чтобы ее голос звучал легко. — Откуда мне знать, что виски сделает с непослушным сердцем?

Миссис Тиркелл позвонила и сообщила, что «скорая помощь» приехала.

— Они несут носилки, миледи. — Ее смущение было заметно даже по телефону. — Извините. Я хотела сказать миссис Андерсен. Я не могу привыкнуть…

— Ничего, — отозвалась Сабрина. — Я понимаю. Когда вошли санитары, Гордон поднялся, тяжело опираясь на ручки кресла.

— Я пойду сам, Стефания.

— Нет, — сказала она. — Здесь три лестничных марша. — Он колебался, но она взяла его за руку. — Не спорь, мы стараемся тебе помочь.

Он всматривался в ее лицо:

— Какая ты стала яростная.

Но он позволил закутать себя одеялом и привязать к носилкам, прежде чем его вынесли.

— Мы поедем за вами на такси, — крикнула Сабрина им вслед, но как только они вышли, колени ее подогнулись. Гарт тут же оказался рядом, обняв ее. Он отправил Лауру в больницу на такси и устроил Сабрину на двойном кресле в гостиной.

Всюду были люди, они целенаправленно двигались, хлопотали. Все, кроме Сабрины. В беспокойстве и смущении она следовала за ними взглядом, наблюдая, и время от времени они передвигали ее с места на место, как марионетку, тяжелую и бесчувственную. Как Стефанию.

«Мы мешаем, — с горечью думала она. — Мы никому не нужны: у всех есть дела, которые надо сделать. Мне тоже надо что-то сделать. Но я не могу вспомнить, что именно».

Она вспомнила об этом на кладбище, когда викарий заканчивал службу. «Я подыму мои глаза к холмам, откуда придет мне помощь».

Толпа молчала. За спиной Сабрины Александра стояла с Антонио, и по лицу ее струились слезы. Рядом с нею, впереди Брукса, Габриэль рыдала в носовой платок. Джоли держалась за руки с Майклом, у которого было каменное лицо, а Николс Блакфорд подпрыгивал от волнения, Эмилия пыталась заставить его стоять спокойно. Присутствовали все: американский посол с помощниками, группа торговцев произведениями искусства, некоторые из которых прилетели из Парижа и Рима, аристократы, которые были клиентами и друзьями, слуги, официанты и продавцы, которые помнили улыбку и слова благодарности. Они все пришли, даже миссис Пимберли, стоявшая за ошеломленным и неподвижным Брайаном, и миссис Тиркелл, прижимавшая носовые платки к бледному лицу, и Оливия, стоявшая позади группы, в которой оказались туманные фигуры леди Айрис Лонгворт и Дентона Лонгворта. «Как странно, что они пришли, — подумала Сабрина. — А Рэддисонов нет».

Она чувствовала сильную руку Гарта на своих плечах. Стоя на краю могилы, она слышала красивые интонации голоса викария:

— И пусть нам будет дано увидеть сияние нового дня. В этот день она хоронит сестру, отец ее в больнице, а мать стоит рядом, дрожа и сжимая ее руку.

— Персть к персти, зола к золе, прах к праху.

Викарий взглянул на нее, давая печальными глазами понять, что настало время ей бросить первую горсть земли на крышку гроба. Все ждали. Все они стояли и ждали, и викарий смотрел на нее. И Сабрина вспомнила. «Ты не сказала им. Это твой последний шанс. Скажи им сейчас. Больше откладывать нельзя. Скажи им. Скажи им.»

Долгая дрожь пронзила ее тело, и Сабрина упала на колени возле могилы.

— Это не Сабрина! — воскликнула она. Она услышала, как за ее спиной кто-то испуганно втянул в себя воздух. Лаура застонала. Она посмотрела на гроб, потом, моляще, на викария. — Умерла не Сабрина, а Стефания! Стефания умерла! Или, может быть, это были мы обе, иногда мне кажется, что… Иногда я чувствую себя как Стефания, но я не она, я Сабрина. Я всегда была Сабриной. Я стала Стефанией только с тех пор, как мы…

— Перестань, любимая. — Гарт поднимал ее. Голос его звучал, встревожено, руки крепко прижимали ее к нему. — Я отвезу тебя домой.

— Нет, подожди, выслушай! — Она отталкивала его руки. — Послушай меня!..

Слова поминальной службы из англиканского требника «Книга общей молитвы».

Рядом с ними возник Брукс, и Гарт встретился с ним взглядом:

— Вы с викарием можете закончить церемонию?

— Конечно. Я увижу вас дома. Между прочим, доктор Фарр…

— Перестаньте, пожалуйста, перестаньте! — вскричала Сабрина. — Выслушайте меня! Разве вы не понимаете, я пытаюсь вам сказать…

— …мог бы ей что-нибудь дать. Его телефон есть в книге.

Гарт кивнул и повел жену прочь. Голос викария следовал за ними:

— И да примет Господь ее душу.

— По-моему, нам следует позвонить доктору Фарру, — сказал Гарт на пути к лимузину. — Это поможет тебе в эти первые дни.

Сабрина, спотыкаясь, шла рядом, потерянная и опустошенная, недовольная собой. Если бы не ее смятение, когда она вдруг почувствовала, что не уверена, кто она, они бы ей поверили.

— Ты не дал мне договорить, — сказала она в отчаянии. — Я пыталась сказать тебе правду, но ты не слушал.

— Позже.

— Ты не поверил мне.

— Позже, любимая.

Гарт помнил то время, когда умерли его родители. Он тогда испытывал гнев и горе из-за того, что они оставили его. Но траур его жены был более отчаянным; она не находила себе места, как будто из нее вырвали самое ее существо. Даже зная, что она потеряла сестру-близнеца, он недоумевал, как эта сильная женщина, которая так уверенно распоряжалась всем, когда был болен ее отец, может скатиться до бессвязного лепета и всепоглощающего отчаяния.

Он знал, что в горе люди часто находят убежище в отрицании, отказываясь признать, что любимый человек умер. Но если бы дело обстояло так, она говорила бы, что сестра жива, что она где-то путешествует и что они скоро встретятся. Вместо этого она делала вид, что она — это сестра. Почему? Чтобы загладить какую-то вину? Или причина в том, что, несмотря на физическую разлуку, сестры-близнецы были гораздо ближе друг другу, чем он думал?

На Кэдоган-сквер Сабрина отказалась видеть доктора Фарра:

— Он даст мне какое-нибудь снотворное. Почему ты не даешь мне оплакивать ее?

— Ты должна ее оплакивать. Но не устраивать истерики.

— Постараюсь избежать этого, — сказала она с нотками своего обычного едкого юмора, и Гарт позволил ей поступить по-своему. Она была права: будет лучше, если она справится с горем самостоятельно.

Брукс и Оливия сделали все нужные распоряжения для похорон, и теперь приглашенные ими на ленч гости наполняли дом.

Миссис Тиркелл направила всю энергию своего горя на руководство работой нанятого по этому случаю персонала, в через короткое время блюда с мясом и рыбой, сырами, паштетами, пирожками, пирожными и тортами уставили длинные столы в гостиной и столовой. Сабрина переходила от одной группы гостей к другой, и Гарт находился подле нее. Бледная и отрешенная, с высоко поднятой головой, она легко двигалась по комнатам, как будто чувствовала себя в них как дома или занимала место Сабрины. Все говорили о том, как они похожи и как естественно видеть ее здесь, и она вежливо выслушивала их, как будто пытаясь понять, какое они имеют к ней отношение.

Гарт с болью ощущал, что никогда не любил ее сильнее, чем сейчас, когда она одновременно казалась потерянной и на своем месте, нуждалась в нем и чуждалась его. Горе облекло ее в тайну и ранимость; он хотел притянуть ее к себе и поцеловать полные отчаяния глаза, внимательно выслушать все, что она говорит, осмысленно это или нет, только для того, чтобы понять, что, значит, потерять кого-то, кто был настолько глубоко ее частью.

Но она говорила очень мало, и поэтому, продолжая наблюдать за нею, он прислушивался к тому, что говорили вокруг о случившемся. Брукс рассказал нескольким из присутствующих всю историю, и она быстро распространилась. Никто не знал, отчего яхта «Лафит» затонула, но шел слух, что топливные баки взорвались как раз в тот момент, когда она выходила из гавани в Монте-Карло. В ту неделю Дентон Лонгворт играл в казино, и когда услышал, что это яхта Макса Стуйвезанта, обратился к береговой охране с предложением своих услуг. В его присутствии из воды извлекли первые тела, и среди них была и Сабрина, и именно Дентон ее опознал.

Полиция позвонила в Лондон, чтобы узнать имена ближайших родственников леди Лонгворт, но подошедшая к телефону Габриэль сказала им, чтобы они позвонили Бруксу. «И это было очень удачно, — подумал Гарт, — потому что тот взял на себя все сложные процедуры, связанные с французской береговой охраной и полицией, авиационной компанией и британской полицией. Все было сделано спокойно и гладко». Гарт поначалу испытывал недоверие его властности, но вскоре откликнулся на его искренность.

— Мне будет не хватать Сабрины, — сказал Брукс, когда оба они сидели допоздна в ночь перед похоронами. — У меня сейчас одна проблема — ни к чему вдаваться в подробности, и Сабрина заставила меня увидеть, что отчасти я сам мог быть виноват, или, вернее, что я, возможно, подхожу к ней не с той стороны. Она была очень цельной личностью, прекрасно знала, во что она верит, и не выносила тех, кто притворялся, что он не тот, кто есть на самом деле. Наверное, она могла притворяться не хуже любого из нас, но когда она говорила мне что-то, я всегда чувствовал, что это честно и именно так она на самом деле думает.

Гарт оглядел кабинет, мысленно представил себе другие комнаты дома — их неброскую красоту и гармонию, их сочетание безмятежности и остроумия. Он никогда не был здесь раньше. Если бы был, то гораздо больше знал бы о своей свояченице, потому что дом был отражением женщины, во многом похожей на его жену, а не такой, какой он представлял Сабрину.

— Я никогда не был с ней знаком по-настоящему, — сказал он Бруксу. — И сожалею.

И на следующий день, после похорон, он стоял со своей женой, слушая, как друзья Сабрины говорят о ней, и снова думал о том, сколь многого он не знал.

— Она очень много работала, — вспомнила Оливия, откусывая кусок торта.

— Она очень долго боялась, что потерпит неудачу, — сказала Александра.

— Чепуха. Я никогда не знала более уверенной в себе женщины. Она, бывало, слушает мои соображения и вежливо кивает, а потом все так же вежливо говорит мне, в чем я ошибаюсь. Просто невероятно, когда вспоминаешь, как часто она это делала и как я все от нее принимала. Джоли повернулась к Оливии:

— Вы не думаете, что она поначалу боялась потерпеть неудачу? Когда ее все игнорировали?

— Зачем говорить о плохих временах? — прервал их Николс. — Когда она добилась успеха и могла выбирать клиентов, она работала ради удовольствия — удовольствия от красоты, от творчества в своем непогрешимом стиле удовольствия от…

— Денег, — вставила Александра с легким смешком. — Не забывайте об этом. В отличие от всех нас она должна была зарабатывать себе на жизнь.

Гарт заметил, что жена слушает с интересом.

— Извини, — негромко сказал он ей. — Все это время, когда я критиковал ее… я ее как следует, не знал, о чем ты всегда мне и говорила.

Она кивнула:

— Да, но это не имеет значения, правда? Когда-то я думала, что остается масса времени, чтобы сказать правду, но я ошибалась. Ложь и ошибки все растут, и их так трудно остановить… А потом это, кажется, уже перестает иметь значение.

Гарт понятия не имел, о чем она говорит, но он не успел ответить. К ним подошел незнакомец: высокий, смуглый, с тяжелыми бровями на худом лице и черными внимательными глазами.

— Извините, — сказала Сабрина, когда он пожал ее руку, — я не…

— Дмитрий Каррас, — ответил он, чуть улыбаясь. — Мы встретились однажды, очень давно, в…

— В Афинах! — воскликнула она, и лицо ее оживилось. — Когда вы нас прятали! Ну разве не изумительно! После стольких лет! Вы живете в Лондоне? Вы здесь работаете? Погодите, вот я расскажу Стефании…

Она внезапно замолчала.

Гарт увидел направленные со всех сторон украдкой взгляды — жалость, смущение, любопытство. Он протянул руку Дмитрию:

— Гарт Андерсен. Стефания мне о вас рассказывала. Дмитрий благодарно пожал ему руку.

— Да. У нас троих было приключение. — Он повернулся к Сабрине. — Я так хорошо помню вашу сестру: ее отвагу и ее глаза — такие живые, так стремящиеся все увидеть. Я позвонил ей три дня тому назад, когда приехал, но ее не было. Может быть, прежде чем вы уедете, если у вас будет время, мы выпьем вместе чаю?

— Может быть, — ответила Сабрина, торопясь уйти. Он напомнил ей о времени, когда все было просто. О сказочном времени, которое умерло.

Она дрожала. «Я не могу рассказать Стефании, что встретила Дмитрия, — думала она. — Я больше уже никогда ничего не смогу рассказать Стефании. И я не могу говорить о ней ни с кем другим. Потому что я все еще Стефания. И я не вижу способа сказать правду…»

— И сколько вы здесь пробудете? — спросил Дмитрий. Сабрина повернулась, но он обращался к Гарту.

— Я не знаю.

— Почему? — резко спросила она. — У тебя билет на завтра.

— Я не уеду, если я тебе нужен.

— Ты мне не нужен.

— Возможно. Но это виднее не тебе. Дмитрий собрался отойти.

— Я тогда позвоню относительно чая — если вы еще будете здесь…

— Я буду здесь, — сказала Сабрина. — Мой отец в больнице, моя мать тут, и мне надо заняться своими собственными делами.

— Дорогая, — настойчиво проговорил Николс, подходя очень близко, — мне бы хотелось поговорить с вами об «Амбассадоре». Мы с леди Лонгворт обсуждали вопрос о партнерстве. Сколько вы пробудете в Лондоне?

В то же мгновение рядом с ней оказался Сидни Джонс — нотариус и адвокат Сабрины, который занимался ее разводом с Дентоном, который составил ее завещание.

— Я могу устроить встречу. Я, конечно, буду присутствовать. Таково было бы желание леди Лонгворт, поскольку это я составлял завещание. И я тут же говорил с миссис Андерсен относительно того, что она является наследницей.

«Все хозяйство, — подумала Сабрина, — завещано Стефании Андерсен. Я все завещала себе». — Слезы навернулись у нее на глазах.

Но зажглась искра любопытства. Стефания разговаривала с Николсом о партнерстве? Что еще она сделала, если не считать знакомства с Максом Стуйвезантом? Впервые Сабрина поняла, что почти ничего не знает о том, что Стефания делала в Лондоне. А теперь Стефания не может ей рассказать.

Она взглянула на Антонио и Александру, стоявших поблизости: сексуальное притяжение между ними было настолько сильным, что, кажется, Сабрина его ощущала. Когда это началось? Стефания рассталась с ним совсем недавно. Но это — хорошая пара. Как умно со стороны Стефании, если она этому содействовала. У стола Майкл и Джоли накладывали полные тарелки цыплячьего паштета и корнишонов. Стефания не упоминала о них со времени дня рождения у Александры. Сабрине придется разузнать об их газетной истории так, чтобы не выдать своего невежества. Еще притворство. «Когда начинаются обманы, им невозможно положить конец».

— Дорогая, — сказал Сидни Джонс, — я могу принести вам чашку чая? — Он высокомерно вскинул бровь и посмотрел на Гарта, чтобы продемонстрировать ему, кому из них лучше известно, как заботиться о хрупких женщинах.

— Не чаю, — непринужденно ответила Сабрина. — Гарт, ты не принесешь мне рюмку вина?

Гарт улыбнулся: на сердце стало легче, когда он увидел, как она отходит от своего горя, чтобы поставить на место заносчивого сноба.

— Я люблю тебя, — сказал он, благодарно целуя ее в щеку. — Сейчас вернусь.

Сабрина увидела, что в комнату вошел Брукс и направился к Габриэле. Находившиеся поблизости насторожились в предчувствии ссоры и придвинулись поближе, чтобы послушать. Сабрина покачала головой. «Ничего не меняется, — подумала она. — Некоторым из них какое-то время будет меня не хватать, но все будет идти, как шло всегда. Ничего не меняется. Но когда я расскажу правду, для Гарта и детей все изменится. Если только я не промолчу». Мысль промелькнула так быстро, что Сабрина не сразу ухватила ее, и она поняла, что уже прежде так думала. Если не промолчит. Если она расскажет правду сегодня, или завтра, или через месяц, или на следующий год, что изменится? А если не расскажет никогда? Они могли бы просто жить как раньше.

Но если она никому не расскажет правды, то, как она сможет когда-либо снова стать Сабриной?

Гарт вернулся в сопровождении официанта с подносом, на котором были бутерброды и вино.

— Он не разрешил мне подать самому. Насколько я понял, он считает меня провокатором, пытающимся расколоть его профсоюз.

Сабрина невольно рассмеялась, и он почувствовал себя так, словно одержал победу. Они сидели рядом в спокойном согласии, окруженные шумом.

— Ничто не меняется, — пробормотал Гарт, разглядывая толпу.

Сабрина бросила на него быстрый взгляд:

— Но ты их не знаешь.

— А это нужно? Посмотри на них. Они пришли сюда печальные и уважительные и говорили шепотом. Прошло два часа — и они уже поглощены своими бесконечными отношениями. Прислушайся.

«Все идет своим чередом», — снова подумала она, слушая пронзительную болтовню коктейльной вечеринки.

— Поразительное сходство. Я мог бы поклясться, что это Сабрина.

— Нет, оно совершенно поверхностное. Рот другой и глаза. Ты просто не наблюдателен.

— Я спрошу ее: она скажет тебе, что я прав, — они на самом деле одинаковые.

— Ой, ради Бога, не вздумай спрашивать! Еще одна сцена вроде той, у могилы, у меня от нее неделю будут кошмарные сны. Просто леденящая, Боже, я еще одной такой не вынесу.

Гарт следил за женой, но она, казалось, оставалась равнодушной к болтовне. Она была очень бледна, но спокойна и в полном сознании. Вид сомнамбулы исчез. По правде, говоря, хотя она предоставила Бруксу и Оливии устраивать похороны и ленч а-ля фуршет, она держалась как хозяйка дома и с миссис Тиркелл, и с прислугой. И хотя она опиралась на его руку, она все же, время от времени, внезапно и неожиданно отдалялась от него и смотрела так, как будто не знает точно, кто он такой и что она должна с ним делать.

— Чего бы мне хотелось, — сказал Гарт, — так это виски.

— Я принесу, — сказала Сабрина, как будто радуясь, что для нее нашлось дело, и не успел он остановить ее, как она исчезла.

— Места себе не находит, — понимающе сказал Николс Блакфорд. — Так часто случается в горе. Понадобится время, чтобы она пришла в себя. Они были так близки в Китае, что я не могу себе представить одну без другой.

В Китае? О чем, к черту, он говорит? Они не были вместе в Китае. Но Блакфорд там точно был: Гарт вспомнил, как Стефания говорила, что подцепила у него британские обороты речи.

— Правильно, совершенно правильно. Я надеюсь, вы поможете Стефании. Целых две недели вместе, тогда как в противном случае Сабрина могла бы… ох, Господи, как говорят в этом случае… умереть и они не виделись бы уже больше года. Судьбы развиваются так таинственно. Я все думаю о фотографиях, которые сделал для них, в тех одинаковых шелковых платьях, которые они купили в Шанхае. Знаете, я так никогда и не видел этих фотографий. Они получились?

— Да, — задумчиво ответил Гарт, когда жена подошла к нему с бутылкой и бокалом, полным льда.

— Я обманула профсоюз, — сказала она со слабой улыбкой. — Но я принесла только один бокал. Николс, если вы хотите немного… — Она посмотрела Гарту в лицо. — Что случилось?

— Ничего. Где ты обнаружила виски?

— В кабинете наверху. Я… Сабрина держала там несколько бутылок. «Что-то все-таки случилось». Николс задергался, встревожившись признаками семейной ссоры.

— Наверное, я возьму что-нибудь выпить. Если вы меня извините…

Гарт налил янтарную жидкость в бокал.

— Николс рассказывал мне, как вы были близки с Сабриной в Китае. Он говорит, что сделал несколько фотографий.

Ее лицо заледенело в каменной тоске.

— Да, — ответила она, наконец. — В Шанхае. Рядом с отелем. Накануне того дня, когда он рассыпал пирожные по всей улице. Это не важно, конечно, но я только что об этом вспомнила. Я собиралась тебе обо всем этом рассказать, обо всем, с самого начала, но так много происходило, и я так запуталась, и все откладывала… Я собиралась сказать тебе сегодня, когда мы останемся вдвоем, так, что бы ты знал, прежде чем уедешь завтра… По крайней мере, мне кажется, что я так собиралась сделать, но мы можем сделать это сейчас, если ты хочешь…

В ее монотонном голосе было столько одиночества и отчаяния, что он встревожился.

— Нет, не сейчас. Не торопись. По правде, говоря, можешь вообще мне не рассказывать. В чем было дело? Ты боялась, что я рассержусь, если узнаю? Ты была права, я, наверное, рассердился бы. Потому что я ее по-настоящему не знал. Мне только очень жаль, если ты боялась мне сказать, словно я какое-то чудовище, которому надо лгать, чтобы оно всех не сожрало. Я действительно был такой?

Она понурила голову и медленно покачала ею. Волосы закрыли ее лицо.

— Нет, не говори так. Ты не чудовище. Я тебя люблю.

— Тогда все остальное не важно. Какое мне, к черту, дело до того, что ты была с Сабриной в Китае? Давай поговорим о чем-нибудь другом. Например, не можешь ли ты мне сказать, почему эти гости, которым всем вместе принадлежит половина богатства Англии, набрасываются на ленч, как будто они — обездоленные без малейшей надежды на обед?

Она рассмеялась, поднимая к нему взгляд:

— Может быть, им надо напомнить себе, что они еще живы.

Он отвел прядку волос у нее со лба. «Даже оглушенный горем, — подумал он, — ум ее остается быстрым».

— Или чтобы увериться, что ничего не пропустили. Похороны напоминают им о ненадежности завтрашнего дня.

Они обменялись мягкими улыбками, как будто говорили, что они относятся к счастливцам, чей завтрашний день надежен. И Гарт начал верить, что они вскоре снова найдут то, что открыли для себя в Нью-Йорке в ту ночь накануне звонка Брукса из Лондона.

Ночью Гарт предложил Сабрине задержаться в Лондоне.

— Ты уезжай. Моя мать здесь, и все мои… все друзья Сабрины, и миссис Тиркелл — если мне потребуется общество или помощь, они всегда тут. Ты нужен детям, и тебе не следует пропускать лишние занятия и эксперименты в лаборатории. И разве ты не планировал встретиться с архитекторами по поводу Института генетики?

— Да, да и да. Но если я тебе нужен, я останусь.

Она повернулась к нему. Ее глаза в мягком свете ночника смотрели на него внимательно, как будто она старалась запомнить каждую черточку его лица.

— Я собиралась рассказать тебе сегодня о поездке в Китай, всю историю…

— Я не хочу о ней слышать. Если только ты не считаешь, что это поможет тебе разобраться в твоих чувствах относительно сестры. Но я не могу подсказать тебе, как это сделать; ты это понимаешь. Как бы ты ни относилась к ней, пока она была жива, сейчас ты должна быть собой, отделиться от нее и воспоминаний. Ты не можешь порхать от одной к другой…

Она резко ахнула.

— В чем дело?

— В том, что ты сказал… Это я и должна рассказать тебе. Но как только я начинаю, я не могу говорить дальше…

— И не надо. Черт побери, я не хочу этого слышать. — Гарт боялся ее выслушать; боялся, что не сможет бороться с решениями, которые она примет в своем горе. — Повремени до тех пор, когда мы будем дома. Тогда ты можешь мне все рассказать, если по-прежнему будешь считать, что должна.

— Но это не…

— Стефания, я не хочу об этом слышать. Разговор подождет. — Он приподнялся на локте и поцеловал ее. — Время позднее, и ты измучилась. Почему бы тебе не постараться заснуть?

Она колебалась. Он дает ей время. Почему бы не воспользоваться им? Она уже решила, что это ничего не меняет. Можно отложить еще ненадолго. Сабрина коснулась его лица:

— Я думала, ты захочешь любить меня.

— Я хочу того, чего хочешь ты.

Она потянулась к нему, и он прижал ее к себе: они замерли в объятиях друг друга. Гарт почувствовал, как она шевельнулась, и его руки начали ее гладить.

— Любимая, мне задержаться в Лондоне?

— Нет. Но сейчас люби меня.

Она потерлась об него, и дыхание ее участилось. Он лежал на ней, растворяясь в аромате и прикосновении ее тела. Он уже собирался войти в нее, когда заглянул ей в глаза, и внезапно остановился. Не говоря ни слова, он отодвинулся и лег на спину рядом с нею.

— Гарт… что?..

— Ты не хотела заниматься этим. Ты притворялась, так ведь? Через мгновение она кивнула, закрыв глаза.

— Почему? Неужели ты думаешь, что мне так важно мое удовольствие, что я захочу получить его таким способом?

— Я хотела любить тебя.

— Это неправда.

— Я хотела любить тебя. Мой мозг хотел любить тебя. Я не знаю, почему не смогла заставить мое тело откликнуться… Я пыталась, но оно не захотело, поэтому я притворилась. Разве ты не понимаешь? Я хотела ощутить тебя в себе. Мне наплевать, будет у меня оргазм или нет. Я хотела тебя.

— Тогда почему ты так и не сказала? Зачем притворяться?

Она содрогнулась:

— Извини. Я не знаю, почему не могу рассказать тебе всего. Он взял ее за руку:

— Засыпай. Когда вернешься домой, мы поговорим. Ты сможешь рассказать мне все, что захочешь. Она уткнулась головой в подушку.

— Ты возвращаешься завтра?

— Да. — Он склонился над ней и поцеловал кусочек лба, который остался виден. — Спокойной ночи, любимая.

— Спокойной ночи.

Он выключил лампу. В темноте ее голос коснулся его как нежная рука.

— Я люблю тебя, Гарт.

В воскресенье утром Гордон лежал на больничной кровати, вспоминая о прошлом. Сабрина не сводила глаз с его худого лица, но она думала о Гарте, который возвращался в Америку. Голос Гордона становился все громче:

— Потом, в Алжире, было столько дел… конечно, в те дни сердце у меня было в порядке — я мог работать по восемнадцать часов без отдыха…

— И работал, — пробормотала Сабрина, — оставляя нас на прислугу.

— Стефания! — резко одернула ее Лаура. Сабрина пожала плечами:

— Это было давно.

— Тогда зачем говорить об этом? Твой отец всегда старался поступать как можно лучше и по отношению к своей стране, и по отношению к семье. Надо сказать, я удивлена. В прошлом его осуждала не ты — это всегда делала Сабрина.

На имени Сабрины голос ее дрогнул.

— Извини, — сказала Сабрина. Гордон смотрел на нее, сдвинув брови.

— Твоя мать рассказала мне, что произошло на кладбище. Нет смысла, знаешь ли, пытаться быть Сабриной. Этим ее не вернешь.

Сабрина смело встретила его взгляд, бросая ему вызов, в надежде, что он узнает ее, но понимала, что этого не будет. Если отец не сделал этого прежде, как он узнает ее сейчас, когда он сосредоточен на ровном биении своего сердца?

— И, кроме того, ты ей ничего не должна. Она была другая и вела иную жизнь. Не говорю, что она была хорошей или плохой…

Он закашлялся, и Лаура моментально встала рядом с ним.

— Тебе нельзя волноваться. Доктора сказали, что ты поправишься, если будешь вести себя спокойно. Мы никогда отсюда не выберемся, если ты не будешь слушаться врачей.

— Я и не волновался, — спокойно сказал Гордон. — Я просто напоминал, что Стефании незачем стыдиться своей жизни.

— Ты говорил так, словно образ жизни Сабрины имел какое-то отношение к ее смерти. Ты не имел права — извини, Гордон, мне не следовало этого говорить. Стефания, что ты будешь делать с «Амбассадором»?

— Твоя мать меняет предмет разговора, — сказал Гордон Сабрине. — Но я ведь любил твою сестру. Даже когда я считал ее необузданной и беспечной, даже когда она вышла за этого напыщенного осла, герцога Как-его-там…

— Виконта, — подсказала Лаура. — Но я думала, мы не будем говорить о Сабрине.

— Я всегда любил ее. Я просто не был с ней так близок, как с тобой. Ты это понимаешь?

— Не надо, — тихо сказала Сабрина. — Пожалуйста, не надо…

Щеки ее пылали, ей хотелось убежать.

— Мне с ней было неловко, потому что я всегда чувствовал, что она вот-вот вскочит со стула и бросится куда-то… сделает что-то. Побежит наперегонки, или залезет в какие-нибудь пещеры, или застрелит лисицу, или станет первой красавицей бала. Я любил ее, другой такой не было, но я не мог при ней расслабиться, потому что никогда не мог предсказать, что она сделает в следующую минуту.

Голос его звучал все громче. Сабрина заставила себя сидеть тихо.

— Я всегда беспокоился, как она повлияет на репутацию посольства. Мы пытались сказать вам обеим, что мы символизируем Америку, и что моя карьера зависит от того, какой образ мы представляем миру. Мне никогда не надо было беспокоиться о тебе, но Сабрина с ее живой натурой казалась неуправляемой.

Ты понимаешь, почему я иногда был суров с ней, боясь, что она сделает что-нибудь глупое или опасное? Почему мы решили отправить вас обеих к «Джульеттам»? Почему я мог казаться не всегда… по-отцовски нежен?

Сабрина молчала.

— Но я любил ее. Она была огонь, и свет, и любовь. Столько энергии и любопытства. Столько жизнелюбия. Я жалею, что ни разу не сказал ей об этом. — Голос Гордона начал затихать. — Даже когда мы переехали в Вашингтон, я не сказал ей. Она бегала столько же, сколько всегда. Вышла замуж и развелась, создавала свой магазин, ездила на верховые охоты и в круизы. Она даже сошлась с каким-то бразильцем. Но я любил ее не меньше, чем тебя. И я жалею, что не сказал ей этого.

Лаура плакала отвернувшись. Глаза Гордона были закрыты, под белым покрывалом его грудь поднималась, и опускались с неглубоким дыханием. В тишине Сабрина слышала шаги и негромкие голоса других посетителей больницы в воскресный вечер…

«Родители, — думала она. — Ей уже тридцать два, а они по-прежнему могут заставить ее чувствовать себя виноватой из-за того, что она их разочаровала. Гордон пытался объяснить и извинить пренебрежение, равное целой жизни, и в то же время сказать ей, что он не хочет, чтобы она походила на Сабрину. А Лаура, которая была ближе к Сабрине, старалась не показать, как ее возмущает предпочтение Стефании».

— Она знала, что ты любишь ее, — сказала Сабрина обращаясь к закрытым глазам Гордона, жалея, что не может найти способа убедить отца. — Даже когда поняла, что разочаровала тебя.

Гордон кивнул. Поглощенный собственным здоровьем, он легко поддался убеждениям, что все хорошо.

— Я теперь подремлю, — сказал он. Когда они выходили из больницы, Лаура взяла Сабрину за руку.

— Мне кажется, я должна извиниться за только что сказанные твоим отцом слова.

— Что он сделал?

— Отослал нас, как только сказал то, что собирался, и добился, что с ним согласились. Он всегда поступает так. Это оказывается очень эффективным в дипломатии, но в обычной жизни помогает не всегда.

— Но разве не успокаивает то, что он последователен даже в горе?

Лаура пристально посмотрела на дочь.

— Вот такое двусмысленное замечание могла бы сделать Сабрина. Это не по-доброму по отношению к твоему отцу.

Сабрина вздохнула:

— Мама, с тобой иметь дело не легче, чем с ним.

«Родители, — подумала она снова. — Но мы продолжаем их любить и жаждать их одобрения, сколько бы лет нам ни было. Как она найдет в себе мужество сказать им правду, когда Гордон поправится? Радуйся, мама, Сабрина не умерла. Горюй сильнее, отец: умерла твоя любимая Стефания». Они оба никогда ее не простят.

— Я надеялась, — сказала на следующее утро Лаура, когда Сабрина отпирала своим ключом «Амбассадор», — что ты не продашь магазин. Конечно, может быть, несправедливо просить тебя об этом. Я знаю, что вам с Гартом нужны деньги, но я надеялась, что ты его сохранишь.

Сабрина не ответила. Ее не было здесь так давно, и теперь, идя по сумеречному залу, она глубоко втягивала в себя воздух, прикасаясь к знакомым вещам, и чувствовала то же, что и когда вошла в дом на Кэдоган-сквер: она вернулась на свое место. Магазин, дом. Здесь каждый дюйм принадлежит ей, создан ею, удерживался на месте ее работой.

— Конечно, я сохраню его, — сказала она.

— Но что ты будешь с ним делать? Если ты не сможешь им управлять…

— Конечно, я буду им управлять, о чем ты говоришь, мама?

— Стефания, я спрашиваю, как ты собираешься управлять «Амбассадором» из Эванстона? Или… ты хочешь сказать, что, возможно, не будешь в Эванстоне? Что вы с Гартом…

— Нет. — Остановившись рядом с матерью у двери в свой кабинет, Сабрина вернулась на землю. — Я как-нибудь договорюсь с Николсом Блакфордом. Он заинтересован в партнерстве.

— Тогда ты будешь изредка приезжать. Ну что ж, это может получиться. Но, конечно, «Амбассадор» на самом деле был делом рук Сабрины. Нужен человек ее калибра, чтобы магазин не потерял своей репутации. Но ты можешь это сделать, если поучишься или поработаешь в каком-нибудь небольшом магазине в Чикаго, чтобы приобрести некоторый опыт. И я буду тебе помогать. — Она обняла Сабрину одной рукой. — О, я могла бы научить тебя очень многому! Ну не здорово ли это будет? Так вот, я предлагаю…

— Мама…

Холодность, прозвучавшая в голосе дочери, заставила Лауру отступить.

— Если ты сейчас не хочешь об этом говорить…

— Я не хочу сейчас об этом говорить.

Сабрина чувствовала, как в ней нарастает напряжение. Этой ночью она не спала, думая о Стефании, и, оказавшись в постели одна впервые за много недель, ощущала себя одинокой и ранимой без прибежища, которое ей давали руки Гарта. Но сильнее всего был гнев на мать: как она осмеливается оскорблять Стефанию, считая, что та не справится с «Амбассадором»? Всю жизнь она предпочитала Сабрину, и вот теперь делает это снова, ведя себя так, словно Стефания обязательно потерпит провал, если возьмет на себя магазин.

«Погоди, это бессмысленно, — сказала она сама себе. — Кто я — Сабрина, защищающая умершую Стефанию? Или Стефания, которая сердится из-за того, что мать в нее не верит?»

— Я не хочу сейчас об этом говорить, — сказала она Лауре. — Мне надо встретиться с Сидни Джонсом, и Николсом, и Брайаном, и через несколько дней я буду лучше знать, что я собираюсь делать.

Она уже шла к двери, увлекая за собой Лауру. Магазин закрыт на неделю. Завтра она придет сюда одна и подумает о будущем.

К следующему дню у нее появился еще один повод идти в «Амбассадор» — это было единственное место, где она могла быть одна. В ее доме жили Лаура и Габриэль, и обе хотели с ней разговаривать. Миссис Тиркелл придумывала какие-то мелкие дела на верхних этажах, чтобы найти кого-нибудь, с кем можно было бы поговорить о леди Лонгворт. Телефон звонил не умолкая: все хотели принять у себя американскую сестру Сабрины, прежде чем та уедет из Лондона, и хотя она просила миссис Тиркелл всем отказывать, приглашения продолжали поступать. Каждый день приносили цветы, письма и телеграммы. Сабрина бежала в сумеречное тихое прибежище «Амбассадора».

Сидя в одиночестве, она просмотрела книги учета и подшивки бумаг, пролистала каталоги, которые пришли в ее отсутствие. Стефания записала, что продана кушетка, французская бисерная сумочка и несколько других вещей. В записную книжку, лежавшую на полочке за столиком вишневого дерева, она внесла три заказа на устройство интерьера, которые приняла на ноябрь и декабрь. Сабрина уже собиралась положить записную книжку на место, когда увидела, что в ее конец вложено письмо. Оно начиналось словами «Дорогая Сабрина» и было датировано двадцать третьим октября. За день до начала круиза.

"Я все гадала, — писала Стефания, — какой подарок могу тебе оставить, когда уеду в Чикаго, в благодарность за самые чудесные дни моей жизни. Я могла бы купить тебе что-нибудь, но я только что придумала подарок получше, чем все, что можно найти в лондонских шикарных салонах. Это история, которую я держала в секрете, и я записываю ее, чтобы ты ее обнаружила, когда вернешься. Мне будет так забавно представлять твое лицо, когда ты об этом прочтешь, а потом ждать твоего звонка…

Это началось некоторое время тому назад на вечере у Оливии Шассон. Я разговаривала с Розой Рэддисон, когда произошло печальное происшествие…"

«Как чудесно, — подумала Сабрина, читая о разбитом аисте. — Такое простое решение. Почему оно не пришло мне в голову, когда я пыталась сообразить, что делать? Может быть, пожив с двумя живыми ребятишками, я бы тоже это придумала?» Она взяла письмо, чтобы его дочитать:

«Вот почти и все, если не считать того, что Рори Карр действительно приходил позже, после того как я видела его на аукционе, с чудесным севрским фарфором, от которого было страшно обидно отказываться. Но к тому времени ты уже велела мне не иметь с ним дел. Да он и пришел не для того, чтобы продавать на самом деле. Он услышал об аисте и хотел выудить какую-нибудь информацию. Когда он все продолжал любопытничать, я разыграла полицейского следователя и сказала: „Вы не можете рассказать мне ничего, чего бы я уже не знала“. Это его достало — он все поправлял шейный платок с элегантной нервозностью и поспешно удалился. Ох, звонят в дверь. Постараюсь дописать завтра».

Но завтра она умерла.

Вошедшая Александра увидела, как Сабрина аккуратно складывает письмо.

— Миссис Тиркелл выдала ваше убежище. Вы не против, чтобы я нарушила ваше уединение?

— Конечно, нет. Пожалуйста, садитесь. Я все равно мало что делаю.

— Думаете о Сабрине?

— Думаю о Сабрине и Стефании.

— Забавно, я никогда не знала, как вы близки. Наступило молчание.

— Не приготовить ли мне чаю? — спросила Александра.

— Ох, какая я невежливая. Я сейчас. Сабрина поставила чайник на плитку в кабинете Брайана.

— Боюсь, у нас ничего нет, кроме печенья.

— Печенье годится. — Опять молчание. — Вы все еще беспокоитесь об отце?

— Нет, ему намного лучше. Он поедет домой в воскресенье.

— И вы с ним?

— Я… наверное. Скорее всего. Они посидели молча.

— Извините, милочка, — не выдержала, наконец, Александра. — Я никак не могу привыкнуть. Вы привидение? Сабрина говорила мне, что вы двое не похожи.

— Но… зачем ей было так говорить?

— Откуда мне знать? Я думала, она сказала это, потому что это правда. Николс во что-то играл: он обвинил ее в том, что она — Стефания, что вы поменялись местами в Китае — или что-то в этом духе, и Сабрина была великолепна: она так серьезно нахмурилась и велела Николсу сказать ей, кто она, потому что он ее так запутал, что она не может вспомнить. Знаете, я любила эту леди, хотя, кажется, так прямо и не сказала ей об этом. Ну, так вот, после того как Николс объявил, что она Сабрина, я спросила ее, действительно ли вы двое идентичны, а она сказала — нет, он просто так подумал из-за пирожных или его диеты или еще чего-то такого.

Сабрина засмеялась. «Ох, Стефания, молодец. Ты это оставила, чтобы рассказать мне, когда мы встретимся в Чикаго, правда? Чтобы мы могли вместе посмеяться».

Но они не смогут больше ничего делать вместе. Она поспешно встала:

— Посмотрю, что там с чайником.

— Черт, — сказала Александра, иди за ней в кабинет Брайана. — Я дура. Пожалуйста, простите меня, я не хотела вас расстроить. Но я просто не могу привыкнуть к такому сходству — вам, наверное, все время об этом говорят.

Ох, почему я не могу заткнуться и оставить вас в покое?

— Нет, не надо. Я в порядке. Болтовня помогла. — Сабрина уверенной рукой заварила чай и наполнила тарелку печеньем. Она подняла поднос, чтобы отнести его в свой кабинет. — Салфетки, — сказала она Александре, наклоняя голову в сторону шкафчика в углу.

— Вот! Видите? Она сделала то же самое всего неделю тому назад. Понимаете, почему мне трудно? «Стефания сделала это неделю назад. Но я никогда раньше этого не делала».

Сабрина налила чай в чашки и намазала печенье джемом, не спеша раздумывая. Из всех, кого она знала в Лондоне, Александра была самая надежная, ближе всего к ней — и самая закаленная. Александру трудно шокировать. Но она — человек гордый. Останется ли она столь же близким другом, когда узнает, что ее провели?

Это не имело значения. «Я должна кому-то сказать, — думала Сабрина. — Я уже так давно ни с кем не разговаривала — мне необходимо кому-то сказать. Это будет моей репетицией перед тем, как поговорить с Гартом. И рассказать всем остальным».

— Я собираюсь рассказать вам историю, — медленно проговорила Сабрина, — если вы пообещаете выслушать ее до конца, не прерывая и не вынося приговора, пока не узнаете до конца.

— Интригующе звучит. Возможно, что-то нехорошее. Я в нетерпении.

— Вы обещаете?

— Хотите, чтобы я расписалась кровью? Сабрина улыбнулась:

— Нет. Я не стала бы рассказывать, если бы не доверяла…

Звонок над входной дверью прозвенел, оповещая, что кто-то вошел.

— Сейчас вернусь. Я думала, что повесила на дверь табличку «Закрыто».

На фоне витрины вырисовывалась высокая фигура. Сабрина разглядела седеющие волосы, легкую сутулость, тонкую трость в руке.

— Миссис Андерсен? — спросил он.

— Да. Но магазин закрыт. Если вы зайдете на следующей неделе…

— Я из Скотланд-Ярда, миссис Андерсен. — Он предъявил свое удостоверение. — Следователь, сержант Томас Фелпс. Я был бы благодарен вам, если бы вы уделили мне несколько минут вашего времени, чтобы поговорить о смерти вашей сестры.

— Из Скотланд-Ярда? Он прошел мимо нее.

— Мы могли бы где-нибудь сесть?

Ничего, не видя, Сабрина повернулась и провела его в кабинет. «Им как-то удалось узнать? Они знают, что она — Сабрина. Так что ей все же не удастся рассказать все так, как она хотела. Все узнают об этом из путаницы, которую устроит полиция, репортеры, сплетники… И Гарт тоже узнает об этом от полиции, когда они позвонят сказать, что его жена мертва. В лондонском обществе это будет скандалом. Дома, в Эванстоне, будут боль, гнев и слезы…»

— Боже! — вскричала Александра, взглянув в ее лицо, когда она вошла в кабинет. — Что такое? — Она посмотрела на Фелпса и встала. — Если вы считаете, что мне следует уйти, душенька… Стефания.

— Нет, если вы не против, останьтесь… Мне бы хотелось, чтобы вы побыли со мной.

— Это секрет, миссис Андерсен, — сказал Фелпс.

— Тогда княгиня Мартова сохранит ваш секрет, — холодно отозвалась Сабрина. — Я прошу ее остаться. Он поколебался, потом пожал плечами. Все равно это скоро будет знать весь Лондон. Одной сплетницей больше… какая разница? Он сел и достал записную книжку.

— В ходе нашего расследования, — начал сержант, — мы узнали, что некоторые из тех, кто находился на борту яхты мистера Стуйвезанта, были не теми, кем казались.

Сабрина не отводила от него взгляда, ожидая, когда его монотонный неспешный голос назовет ее леди Лонгворт.

— Как вы узнали?

— Пожалуйста, миссис Андерсен, позвольте мне говорить по порядку.

«Миссис Андерсен. Он назвал меня миссис Андерсен».Она наблюдала за ним в ожидании той минуты, когда он попытается ее поймать.

— Позвольте рассказать вам то, что нам пока удалось узнать. Леди Лонгворт прилетела в Ниццу с Максом Стуйвезантом и двумя другими парами двадцать четвертого октября. Оттуда они на машине доехали до Монако. Какое-то время они провели в Монте-Карло, пока яхта мистера Стуйвезанта загружалась припасами. Примерно в половине пятого они взошли на борт яхты и покинули гавань. Когда они прошли приблизительно две мили — это было примерно в пять тридцать вечера, — яхта взорвалась и загорелась.

Сабрина подалась назад, а Александра подошла к ней и уселась на ручке кресла.

— Есть необходимость в подробностях? — спросила она.

— Если бы я так не считал, я не вдавался бы в них. — Фелпс заглянул в свои заметки. — К тому моменту, когда подошли спасательные катера, яхта уже затонула. Они сосредоточились на поисках потерпевших и тел погибших. Троих они нашли сразу же, и среди них была леди Лонгворт. Извините, миссис, я понимаю, что это причиняет вам боль, но я пытаюсь объяснить, почему яхту осмотрели всего несколько дней тому назад.

— Какая разница? — спросила Сабрина, удивляясь, почему он так тянет с разоблачением. Они что-то нашли на яхте? Что-то, что было у Стефании?

Фелпс зачитывал из своей книжечки:

— Уверенное опознание, сделанное прежним мужем леди Лонгворт, виконтом Лонгвортом, было произведено в час ночи, и я имею сведения, что вы были извещены примерно часом позже, в Америке в это время наступил вечер. К этому моменту яхта уже затонула, и вместе с ней еще несколько человек из бывших на ее борту. Водолазы смогли поднять ее всего два дня назад. И мы обнаружили, миссис Андерсен, — то есть французская полиция обнаружила — большую дыру в борту ниже ватерлинии в районе салонов. Они сообщили, что…

— Салонов? — Сабрина подалась вперед. — Салоны совершенно не там, где баки с топливом. Так что они не могли быть причиной взрыва.

Фелпс был озадачен. Откровение, к которому он вел дело, было вырвано из его рук.

— Вот именно. Мы считали поначалу, что дело в топливном баке. Теперь мы знаем, что это не так. На самом деле мы думаем….

— Вы думаете, что в салоне взорвалась бомба.

Проигравший Фелпс откинулся на спинку кресла. Он был следователем низкого ранга, который проводит предварительное расследование для того, чтобы вышестоящие люди могли сделать выводы. В его работе было так мало интересного, и она лишена блеска. Единственный момент, когда он мог получать от нее удовольствие, — это если его слушатели ахали, услышав от него неожиданные сведения. И вот теперь, как раз тогда, когда он собирался их выложить, эта бледная красавица, слишком сообразительная — просто рискованно сообразительная — отняла у него момент торжества.

— Но это значит, что было совершено убийство, — говорила теперь она, и сержант посмотрел на нее с невольным восхищением.

— Весьма вероятно, мэм. Так что мы пытаемся выяснить, не имели ли врагов мистер Стуйвезант или его гости. Ну, я не хочу сказать, что у леди Лонгворт были враги, но мы получили сведения от двух журналистов — Майкла Бернарда и Джоли Фэнтом, — что они недавно узнали, что мистер Стуйвезант был владельцем компании под названием «Вестбридж импорт», и они также сказали, что леди Лонгворт иногда покупала… Миссис Андерсен!

Но Александра обняла ее и не дала упасть, пока в уме Сабрины крутилось письмо Стефании: "Я разыграла полицейского следователя и сказала: «Вы не можете рассказать мне ничего, чего бы я уже не знала…»

Вы не можете рассказать мне ничего, чего бы я уже не знала.

Вы не можете рассказать мне ничего…

«Они охотились за мной. Они думали, что я знаю об их подделках».

Фелпс был удовлетворен. Он добился желаемого эффекта.

— У меня есть несколько вопросов, миссис Андерсен, — мягко сказал он.

Сабрина подняла голову. Они не знают, кто она такая. Их интересует нечто похуже.

— Пожалуйста.

Фелпсу было любопытно. «Ее мучает что-то еще, — думал он. — Она напугана. Чем? Чем-то, связанным с „Вестбриджем“. Но что это может быть? Она живет в Америке, она не имеет к ним никакого отношения».

— Во-первых, — начал сержант, — леди Лонгворт рассказывала вам о Максе Стуйвезанте?

— Упоминала, что едет с ним в круиз.

— А что она говорила о круизе? Или о других гостях? Куда они направлялись?

— Нет. Ничего.

— Она не говорила о врагах, которых мог, был иметь Стуйвезант?

— Мистер Фелпс, моя сестра никогда не разговаривала со мной о делах Макса Стуйвезанта или о людях, с которыми он имел дело.

Фелпс был озадачен. Он готов был поклясться, что она говорит правду. Тогда чего же она боится? Он продолжал, заглядывая в свои записи:

— Майкл Бернард обратился к нам, когда узнал, что мы подозреваем, что яхта была взорвана. Он рассказал нам, что между Стуйвезантом и людьми «Вестбриджа» произошел разрыв. Леди Лонгворт никогда не говорила с вами о «Вестбридж импорте», или Рори Карре, или Иване Ласло? О том, что покупала у них?

Последовала пауза.

— Она иногда упоминала Карра, как и десятки других продавцов и дилеров. По-моему, она в последнее время ничего у него не покупала. По крайней мере, ничего крупного. Они замолчали.

«Ну, — подумал Фелпс, — на этот раз она в чем-то солгала. Но будь я проклят, если знаю, в чем. Нет ни намека на то, что этот магазин был связан с какой-нибудь контрабандой или сговором о подделках. Но что-то ей не дает покоя». Пытаясь, это понять, он продолжал задавать вопросы о людях, которых Сабрина знала и о которых не знала. Он все продолжал и продолжал — казалось, совершенно бесцельно, — потом, наконец, закрыл свою книжечку.

— Мы ищем Карра и Ласло и, несомненно, выясним больше, когда найдем их. Вы не знаете еще чего-нибудь, что могло бы нам помочь, мэм?

— Нет, — устало ответила Сабрина. Когда они найдут Рори Карра, он, вероятно, попытается впутать ее в это дело, но пока она ничего не может предпринять. Пока репутация «Амбассадора» вне опасности, и ее собственная тайна тоже. Но она так устала, как будто только что пробежала марафон и финишировала всего на полшага раньше остальных. Слишком поздно рассказывать Александре правду — раз вмешался Скотланд-Ярд, она не может сделать ее участницей своей полулжи. Она еще более одинока, чем раньше. «Я хочу домой, — подумала она. — Я хочу быть с Гартом».

— Где мы можем связаться с вами, миссис Андерсен? — спросил Фелпс. Она сказала ему телефон дома на Кэдоган-сквер. — А в Америке?

— Я сообщу вам, когда буду возвращаться домой. Я планирую какое-то время пробыть здесь. Александра проводила его до двери. Она не задавала вопросов, пока Сабрина закрывала жалюзи витрины и запирала двери.

— Хотите поговорить, душенька? — спросила она, когда они поймали такси.

Сабрина покачала головой:

— Нет. Спасибо вам. Может быть, потом…

На Кэдоган-сквер она вышла из такси одна, все еще сжимая в руке письмо Стефании. Отпирая дверь и входя в дом, она по-прежнему повторяла одну его строчку, снова и снова: «Вы не можете рассказать мне ничего, чего бы я уже не знала».

Ночью было труднее всего — медленные тихие часы, когда Сабрина была одна, думая о Стефании, томясь по Гарту, и мысли ее безудержно перескакивали из одного мира в другой. Днем было лучше: она была занята и думала только о том, что делает в данную минуту.

Каждое утро она навещала Гордона, а потом сидела с Лаурой за ленчем в «Гренадере» — пабе, спрятавшемся среди домов неподалеку от больницы. Потом Сабрина шла пешком в «Амбассадор», чтобы планировать интерьеры, заказы на которые приняла Стефания, и изучать каталоги аукционов. Но она никогда не задерживалась там надолго: беспокойная и нетерпеливая, она, как только было возможно, сбегала, чтобы быть в одиночестве среди городской суматохи. Всю неделю она совершала длинные одинокие прогулки по деревням, которые превратились в районы Лондона. К чаю, она возвращалась домой к миссис Тиркелл и Габриэль и слушала, как Габриэль все время говорит о лондонских сплетнях и Бруксе. Сама того, не зная, она рассказала Сабрине все, что случилось здесь, пока та была в Америке…

— Наверное, вам неинтересно, Стефания, ведь вы не знаете большинство из этих людей. Но вы так похожи на Сабрину…

— Ничего. Конечно, мне интересно. Они ведь ваши друзья и Сабрины. Конечно, мне интересно.

— Мне так странно разговаривать с вами. Неестественно. Удивительно, как вы выглядите… Как будто Сабрина не умерла. Знаете, последние несколько недель она была единственным человеком, которому до меня было дело. А теперь… Я знаю, что это несправедливо по отношению к вам, но, кроме вас, у меня никого нет. И даже вас на самом деле, потому что вам надо думать о вашей собственной семье, и вы тоже потеряли Сабрину…

Когда глаза Габриэль наполнились слезами, она стала похожа на Пенни, маленькую и безутешную. Сабрина подвела ее к диванчику и обняла обеими руками, и по тому, как Габриэль прислонилась к ней, расслабившись, поняла, что именно так поступила бы Стефания.

А она сама обняла бы Габи несколько месяцев тому назад? Скорее всего — нет, или, по крайней мере, не с такой легкостью. Она чувствовала неловкость от проявлений привязанности и физической поддержки, как и ее друзья. Но вот сидит она, Сабрина Лонгворт, и утешает Габриэль де Мартель, не испытывая ни смущения, ни неловкости — по правде говоря, чувствуя себя совершенно естественно.

«Дело в Пенни и Клиффе, — подумала Сабрина. — Жизнь с ними изменила меня, так что это теперь кажется правильным. И важным». Она могла закрыть глаза и живо представить себе их: Пенни тихо сидит в углу, рисует и что-то напевает себе под нос или садится рядом, дотрагиваясь до нее, секретничая о чем-то важном; Клифф произносит слова нараспев, готовясь к контрольной по правописанию, или сидит рядом с ней, и глаза его блестят, когда они обмениваются шутками. Ах, ей не хватает их, не хватает их любви, и доверия, и даже беспорядка, который они устраивают в доме. Ее руки ощущают пустоту. Несмотря на то, что они обнимают Габриэль, они все равно пусты.

Вечерами Габриэль по большей части чувствовала беспокойство и находила какую-нибудь вечеринку, чтобы заполнить время, а Сабрина поднималась наверх, в тишину своей комнаты. Миссис Тиркелл разжигала там огонь, раскладывали халат, и приготавливала что-нибудь перекусить: кекс и чай в серебряном чайнике. Сабрина сидела у маленькой лампы, читая и думая — о Стефании, о Гарте, о детях, о будущем, которое не могла предсказать. И каждую ночь, почти ровно в десять, звонил Гарт. В Эванстоне было четыре, он уже возвращался домой из университета, и Пенни и Клифф были с ним в столовой, требуя трубку, чтобы поговорить несколько драгоценных секунд.

— Когда ты вернешься домой? — спрашивали они каждый день, и, наконец, когда Гордону сказали, что он может выйти из больницы, Сабрина смогла им ответить.

— Мы вылетаем в субботу, — сказала она Гарту. — Я полечу с родителями до Вашингтона, а в понедельник буду в Чикаго.

— В понедельник, — сказал он, сообщая новость Пенни и Клиффу, и Сабрина услышала их радостные возгласы.

«Но это ненадолго», — думала она, глядя на языки пламени в камине и на длинные, искаженные тени, которые они отбрасывали на стены и потолок. Потому что она возвращается, чтобы сказать им правду. В течение недели она играла роль Стефании в мире Сабрины, и к этому моменту уже чувствовала себя так, словно она — никто. Гарт был прав: она не может скользить туда и обратно, ей надо быть одной или другой — и она должна быть Сабриной. Поэтому она скажет им правду, и тогда они будут ее ненавидеть. Когда Гарт узнает, что его жена умерла, когда Пенни и Клифф будут знать, что их мать умерла, что Сабрина обманывала их так долго, они отвернутся от нее. Она даже не сможет им сказать, что любит их. Им не нужна, будет ее любовь. И у нее не останется никого, кому ее можно подарить.

Когда они попрощались, и она повесила трубку, Сабрина сидела в пустой комнате, пока не устала настолько, что заснула прежде, чем в ней начала биться тоска по Гарту. Она жаждала не секса — об этом она совершено не разрешала себе думать, — но просто его, присутствуя, совсем близко от нее, в том тесном пространстве, которое принадлежало только им одним.

Но она чувствовала себя слишком усталой даже для того, чтобы потянуться к теплой мечте, которой не было рядом. Она выключила свет и уснула.

— Вы вернетесь? — спросила Александра, заехав в «Амбассадор» в пятницу. Она принесла пачку фотографий, которые разложила на столе. — Их сделали в ресторане, где мы с Сабриной обедали как-то вечером. Позже к нам присоединился Брукс. И Антонио тоже, по правде говоря — начало нашего страстного романа. Я подумала, что вы захотите иметь их у себя. Вы все-таки вернетесь, как думаете?

— Да, конечно, — ответила Сабрина, изучая фотографии в молчаливом изумлении. Как это удалось Стефании? В наклоне головы, в манере держаться, в хладнокровной прилюдной улыбке она превратились в Сабрину. «А что насчет меня? — спросила себя Сабрина. — Кем стала я?» — Да, конечно, я вернусь, — рассеяно сказала она. — Это ведь мой дом.

— Дом? А как насчет Америки?

— Я хочу сказать, это дом Сабрины и я не решила, что с ним делать. Поэтому я скоро снова буду здесь. А как на счет вас? Вы останетесь здесь или будете болтать по-португальски со строителями и лесорубами в джунглях? Александра бросила на нее быстрый взгляд.

— Это вы сказали совсем как ваша сестра, душенька. Похоже, что я буду болтать. Но не по-португальски. Мне понадобилось немало времени, чтобы как следует выучить английский.

— Почему бы вам не найти легенду гуарани, в которой говорится, что родной язык — лучше всего, и вспоминать о ней всякий раз, как он попросит вас выучить португальский?

— Ну, вот это блестяще… А что мне делать, если такой легенды нет?

— Выдумать. Ему будет стыдно признаться, что он о ней никогда не слышал.

Александра расхохоталась:

— Черт побери, душенька, я так и сделаю. Вы просто неподражаемы, вы так же умны, как Сабрина. Они вас когда-нибудь отпускают из Чикаго? Приезжайте нас навестить. В нашей роскошной лачуге или в нашей квартире в Рио. Или здесь, когда мы в Лондоне. Вы приедете? Вы и ваш муж, конечно. Если он захочет.

— Я, может, и приеду.

— Мы были бы вам рады. Ради вашей сестры, но и ради вас самой. — Она натянула пальто и остановилась на пороге. — Она была совершенно особая леди, и вы тоже такая. По-моему, мы с вами будем ладить.

— По-моему, тоже. Вы мне напишете и расскажете о себе? Мне будет не хватать… будет не хватать возможности подружиться с вами.

— Душенька, я никогда не пишу. Слова накапливаются у меня в голове и не желают выходить наружу. Но я хорошо владею телефоном. Какой у вас в Эванстоне номер? Сабрина заколебалась.

— Возможно, я буду здесь. Вам лучше позвонить сначала в «Амбассадор» или на Кэдоган-сквер. Александра пристально на нее смотрела, начала что-то говорить, потом передумала.

— Как скажете. Всего хорошего, Стефания.

— До свидания, Александра.

В пятницу вечером Сабрина сказала Николсу и Сидни Джонсу, что уезжает на несколько дней в Америку.

— Я вернусь, как только устрою отца в Вашингтоне и проведу несколько дней с семьей. Я оставляю магазин закрытым, и я сказала Брайану то же самое. Я не буду принимать никаких решений, пока не переговорю с вами обоими. До этого времени с «Амбассадором» и моим домом ничего не делайте. Ясно?

«Что они скажут, — подумала она, — когда я вернусь и расскажу им правду? Их это мало заденет — их жизни не изменятся».

Но позднее, когда она сообщала то же самое миссис Тиркелл и Габриэль, она говорила мягче:

— Я скоро вернусь, поэтому вы обе не должны думать об отъезде. Это ваш дом, Габи, пока вы этого хотите, и ваш тоже, миссис Тиркелл. Я хочу, чтобы вы содержали его в порядке, пока я не вернусь. Я сообщу вам, когда меня ждать.

«Их это заденет, — думала она, — когда я скажу им правду. Потому что они каждая по-своему на меня полагались».

А кого еще это заденет? Скотланд-Ярд. Потому что кто-то взорвал яхту Макса, чтобы убить ее, и, наверное, попытается снова это сделать, когда всем станет известно, что была убита ее сестра, а не Сабрина Лонгворт.

«Может быть, я не вернусь, — думала она. — В Чикаго безопаснее».

Спустя неделю после похорон Стефании, летя на высоте тридцать пять тысяч футов над землей в яркий субботний солнечный день, Гордон сидел между дочерью и женой, планируя будущее. Они с Лаурой решали продать свой дом, купить другой, поменьше, без лестниц, и нанять помощника, который бы участвовал в сборе материала и написании книги о политике Америки в Европе. «Как они постарели, — думала Сабрина, — распределяют свое время, чтобы делать меньше, иметь больше помощи, жить спокойнее». И она поняла, что не сможет рассказать им свою историю. Ей надо сначала сказать матери, а Лаура решит, как сообщить Гордону.

Но, прежде всего она должна поговорить с Гартом. Она останется у родителей на субботу и воскресенье, а в понедельник полетит в Чикаго. В полдень в понедельник, когда Пенни и Клифф благополучно будут в школе. Ей невыносимо будет их видеть, и она не сможет говорить с Гартом, если они будут рядом. Поэтому в полдень, когда они будут в школе, Гарт встретит самолет и они поедут… куда? Не домой. Не в этот чудесный, надежный, обшарпанный домишко, который стал ее домом. В ресторан. Куда-нибудь туда, где Гарту не нужно будет снова появляться и слышать эхо того ужасающего момента, когда она посмотрит на него и, наконец, скажет ему правду.

Потом, в этот же день она вернется в Вашингтон, чтобы сказать родителям, а на следующий день полетит обратно в Лондон. И всему окончательно придет конец. Она больше никогда не увидит Пенни и Клиффа. Никогда больше не увидит Гарта. Никогда больше не увидит Долорес и Ната, Вивьен, Мэйдлин Кейн, Линду и Мартина, Гарта, Гарта, Гарта…

— Стефания, в чем дело? Она вытерла глаза и наклонилась, чтобы поцеловать отца.

— Я просто думала. Гордон всмотрелся в ее лицо:

— Ты уверена, что все в порядке?

— Да, все прекрасно, — ответила Сабрина, успокаивая его — Не беспокойся обо мне, я постараюсь думать без сырости.

«Казалось бы, я должна уже иссякнуть, — подумала она. — Откуда у человека может взяться столько слез?» Но Сабрина знала, что будут еще слезы, когда она во всем признается. И гнев. Но только потом, когда все будет сказано, наступит время оставить эту жизнь позади и вернуться к лондонскому укладу жизни, которую она оставила в сентябре.

Если сможешь. Эта мысль заставила ее глаза удивленно распахнуться. Почему ты так уверена, что сможешь вернуться к прежнему укладу? С тех пор как ты уехала, произошло многое. Будут ли ликовать твои лондонские друзья, когда узнают, как вы со Стефанией оставили их в дураках и даже позволили плакать на похоронах другой женщины? Посмеются ли добродушно такой веселой выходке? Или отвернутся от тебя и «Амбассадора», потому что им не нравится быть объектом чьих-то шуток? Особенно публично.

Александра этого не сделает. Александра скоро будет проводить большую часть времени в Южной Америке. Габи этого не сделает.

Но Габи и Брукс скоро снова сойдутся, или она найдет кого-нибудь еще. И сколько у нее найдется времени для отверженной Сабрины Лонгворт?

Оливия… но, конечно, Оливия именно это и сделает.

И как довольны будут в Скотланд-Ярде, когда узнают, что ты солгала относительно того, кто был убит на яхте около Монте-Карло? Международный скандал — Монако, Франция, Англия…Никто не захочет иметь с тобой дело.

«Ты не можешь жить в Эванстоне и не можешь жить в Лондоне». Мне придется жить где-нибудь еще, решила она. Начать заново где-нибудь еще. В Нью-Йорке. Я могла бы открыть магазин в Нью-Йорке. И кем ты будешь?

Не Стефанией Андерсен. Ты собираешься сказать всем, что Стефания умерла.

Сабрина Лонгворт. Да. Сабрина Лонгворт начинает новую жизнь в Нью-Йорке и открывает новый магазин, под названием… как ты его назовешь? «Без обманов».

Очень забавно. Есть другие предложения? Нет.

Самолет следовал за солнцем через океан. В салоне стюардесса убрала подносы с ленчем, принесла подушки, разлила напитки. Лаура читала. Гордон закрыл глаза и заснул. Сабрина пересела на свободное место и прислонилась головой к прохладному иллюминатору, глядя на бледную полосу, туда, где сливались вода и небо.

«Стефания, мне тебя не хватает. Гарт, любовь моя… Есть другие предложения? Нет».

Глава 18

Солнечный свет блеснул на поверхности реки Потомак, когда самолет Сабрины накренился и начал подниматься в небо, держа курс на Чикаго. Начало ноября: деревья полыхали желтым, красновато-коричневым и оранжевым цветами на противоположном берегу напротив арки Вашингтона и мраморных монументов.

Перед тем как самолет сделал вираж, Сабрина успела бросить взгляд на Джорджтаун. Лаура и Гордон, должно быть, сейчас в кабинете, подумывают о ленче. «К вечеру я вернусь, — подумала она, — нарушу их спокойствие своей историей». Но сначала Гарт.

"Мне нужно кое о чем поговорить с тобой. Мы можем пойти куда-нибудь выпить по чашке кофе? Нет, не дома. В ресторане.

В последние несколько недель, начиная с сентября, я не такая, как ты думаешь…

В эти последние недели, когда ты думал, что я была…

Мне нужно тебе что-то сказать… В ресторане… знаешь, в сентябре в Китае мы со Стефанией решили ради забавы…

Нет. Это не было ошибкой. Я имею в виду Стефанию. Вот что я хочу тебе сказать. В Китае мы со Стефанией решили на недельку поменяться местами".

Далеко внизу появилась путаница сталелитейных заводов Индианы, за ней изгиб берега озера Мичиган. «Мне нужно что-то сказать тебе; мы можем пойти в ресторан?»

Когда самолет приземлился, Сабрина вместе с другими пассажирами вошла в зал ожидания и стала рассматривать толпу.

— Мама! Мы здесь!

— Мамочка! — Пенни обхватила Сабрину руками. — Я так рада, что ты вернулась, так рада! Не люблю, когда ты уезжаешь.

Клифф встал на цыпочки и поцеловал Сабрину в щеку. О, да, она была рада видеть их. Но Сабрина не репетировала такой вариант. Ей и в голову не пришло, что Гарт приведет детей. «Это свидетельствует, — подумала она, — насколько я некомпетентна в вопросах материнства».

— Я потеряла дар речи от восторга, — произнесла Сабрина, — и от удивления.

— Эй, вы, двое, пустите меня, — сказал Гарт и обнял ее так, что Сабрина услышала, как хрустнули кости. — Привет, — тихо произнесен. — Добро пожаловать домой.

Она посмотрела на резкие черты его лица, на огонек в темных глазах. «О, я теряю тебя, теряю». Сабрина положила голову ему на грудь.

В объятиях Гарта она слышала, как бьется его сердце, чувствовала, как его губы прикасаются к ее волосам. И в этот момент Сабрина совершенно точно поняла, что никогда не скажет ему правду.

Она никогда не скажет ему, что он попал в ловушку, полюбив женщину, которая оказалась обманщицей. Она никогда не выплеснет свою ложь в лицо его нежности.

«Тогда оставайся. Живи с ним и его семьей… со своей семьей. Оставайся. Это твой дом».

Но ни мысль, ни желание не хотели мириться с такой перспективой. Это место не для нее. Ее дом и ее жизнь находятся где-то не здесь. И хотя Сабрина видела мир Лондона после похорон Стефании очень ясно — с его сплетнями, ревностью, бессмысленными ловушками, это был мир, который она знала и где двигалась очень уверенно. «Амбассадор» и Кэдоган-сквер — построенные ею, поддержанные ее усилиями, социальными и деловыми связями — являлись теми местами, которым она принадлежала.

Но когда Гарт держал Сабрину в своих объятиях, она знала, что существует еще одна причина, по которой ей нельзя оставаться здесь: главная причина. Они не могли построить совместную жизнь, основывая ее на обмане, Гарт был честен и открыт по отношению к ней, самозабвенно доверял ей. Сабрина не видела иного выхода из создавшегося положения, как еще больше погрузиться в ложь. «А я так не могу… Ради нас».

Она должна была найти причину, любую причину, сообщить ее Гарту и уехать, как и было задумано, прямо сейчас, пока их любовь не заставила Сабрину вернуться к прежней жизни.

— Мне нужно тебе кое-что сказать, но не при детях…

— А мне нужно сказать тебе очень много, и тоже не при детях. Давай отправим их куда-нибудь. — Гарт по-прежнему обнимал ее за плечи. — Денвер. Сиэтл. Фэрбенкс… Как насчет Фэрбенкса?

— Гарт, я серьезно.

— Я тоже. Нам нужно побыть наедине. Я хотел бы поехать в этот уик-энд в Висконсин. Только вдвоем. Отыщем какое-нибудь уютненькое местечко, погуляем, посидим у костра. Нравится?

Сабрина покачала головой.

— Подумай. У нас есть целая неделя на размышление.

Болтая без умолку, Пенни и Клифф забрались вслед за взрослыми в машину. Затем девочка задала вопрос о Лондоне, но брат резко оборвал ее. Сабрина обернулась:

— Все в порядке. Можете спрашивать о Лондоне. И обо всем, что угодно.

— Папа рассказал нам про похороны, — сообщила Пенни. — Очень впечатляюще.

— Так и было на самом деле.

— И все такие знатные люди.

— Высший свет, Пенни. Это нечто большее, чем простые слова.

Гарт усмехнулся и успокоился. Теперь он больше не волновался, что его вопросы расстроят Сабрину. Они поговорили о викарии, о людях, пришедших на Кэдоган-сквер, о сердечном приступе Гордона, «скорой помощи», миссис Тиркелл, Александре и «Амбассадоре». И все это время Сабрина слушала и не верила.

Два месяца назад, когда они приехали из Китая, Гарт хотел серьезно поговорить. Тогда Сабрина не позволила ему. Теперь после приезда из Лондона никто не дает ей возможности начать серьезную беседу, несмотря на ее желание.

Но скоро они приедут домой. «Нет, не домой», — быстро подумала Сабрина. В дом Андерсенов. Потом Пенни с Клиффом куда-нибудь унесутся и она расскажет Гарту, что уезжает. Она даже не сядет, не снимет плащ, а все расскажет, доедет на такси до аэропорта и попадет в Вашингтон раньше, чем ее родители лягут спать.

— Ты очень молчалива, — заметил Гарт, припарковывая автомобиль. Сабрина смотрела на дом.

— Он выглядит каким-то другим… Все листья опали.

— Однажды ночью над нами пронеслась страшная гроза, заставившая детей прибежать в нашу комнату — они говорят, будто хотели посмотреть вместе со мной на молнии, — поэтому деревья и облетели. Осень подходит к концу.

«Я никогда не видела дом таким голым и беззащитным». Гарт внес в дом чемодан и стал готовить кофе. Пенни и Клифф начали таскать из вазы печенье.

— Пять тридцать, мам? — спросил мальчик. «Меня здесь не будет».

— Да. Можете меня обнять? Дети крепко обхватили Сабрину.

— Ужасно, когда тебя нет дома, — сказала Пенни. — Ненавижу твое отсутствие. Дом кажется таким пустым. — Она взглянула на Гарта. — Прости, папа, я хотела сказать… Гарт усмехнулся и поцеловал дочь:

— Знаю я, что ты хотела сказать, конфетка. Мне он тоже кажется пустым. Вы куда-нибудь собираетесь?

— Я обещала Барбаре зайти, когда мы вернемся из аэропорта.

— Тогда иди. Для тебя тоже пять тридцать. Через мгновение Сабрина и Гарт остались одни в комнате. Сабрина не села.

— Гарт, я должна уехать. Я хотела сказать тебе это еще в аэропорту и не заезжать домой, но не смогла при детях. Я возвращаюсь в Лондон, поживу одна, выясню, чего хочу. Здесь оставаться не могу…

— Подожди.

Гарт повернул голову, недоверчиво взглянул на Сабрину и вытянул вперед руки — барьер, чтобы остановить ее голос.

— Посмотрю, не готов ли кофе. Думаю, тебе нужно сесть.

Сабрину стало трясти. Она придвинула к себе стул, упала на него и стала смотреть в окно на голый, продуваемый ветром задний дворик. Пустота — вот что ощущала Сабрина. Вернулся Гарт с кофеваркой.

— Не считаю такую идею удачной, — осторожно произнес он.

Сабрина заметила скованность в его движениях. Гарт держал себя в руках. Он сел рядом с ней, взял ее ладони в свои и стал согревать.

— Ты не можешь убежать от себя. Не можешь жить жизнью Сабрины. Побегом ничего нельзя решить: Пенни, Клифф и я всегда будем здесь, будем ждать, как в незаконченном рассказе. У тебя будут две незаконченные жизни вместо одной.

Звонок в дверь ворвался в его слова.

— Проклятье, нет и пяти минут покоя… Посмотрю, кто там. Подожди, я быстро. Ведь ты не уйдешь? Да?

— Да.

Оставшись одна, Сабрина оглядела уютную комнату. Дом. Незаконченный рассказ. Незаконченная жизнь. Она не могла спорить с Гартом, потому что он был прав. Но ему была известна только часть истории, а остальное Сабрина рассказать не могла. Ей нужно лишь подняться и уйти. Какую бы боль ни испытал от этого Гарт, она будет меньше, чем та, которая пронзила бы его, узнай он правду.

С передней веранды до Сабрины донесся приглушенный голос Долорес. «Не впускай ее, — мысленно молила она Гарта, — не могу ее видеть». На буфете лежала стопка писем, адресованных Стефании. Механически Сабрина стала открывать конверты. Соболезнования от Вивьен. От Линды и Мартина. Записка от Хуаниты. Три открытки от людей, о которых Сабрина никогда не слышала. Розовый конверт без обратного адреса. Внутри короткая, отпечатанная на машинке записка.

«Как случается, что истории о студентах, насилуемых профессорами за хорошие оценки, минуют Гарта Андерсена — самого ярого из всех? Настоящий гений в изнасиловании студентов — это наш профессор Гарт!»

Сабрина прочитала записку дважды и застыла от ледяной волны ярости, охватившей ее. Как они посмели! Этот ужас, эта безобразная ложь… Как они посмели обвинить Гарта! Кто мог решиться… попытаться уничтожить самого честного человека из всех, кого она знала?

Все прочее отошло на второй план. Прошлая неделя исчезла. Сабрина вдруг видела только письмо и то, чем оно грозило Гарту. Энергия вдруг пробудилась в ней, вывела из оцепенения, в котором она находилась после смерти Стефании. Кто-то пытается уничтожить Гарта, подло, анонимно… и кто бы он ни был, ему могла сопутствовать удача. Гарт погибнет, если они не станут сопротивляться. Они должны установить личность…

«Подожди, подожди, — подумала она. — Что-то об отъезде? Я говорила Гарту, что уезжаю?»

Сабрина отогнала мысль прочь. Да, конечно, конечно, она должна уехать. Ничто не изменит этого. Но не сейчас, не в эту минуту, потому что сначала она должна что-то предпринять. «Я должна это Стефании, я должна это Гарту, потому что она обманула его. Ничего не изменилось: я все равно уезжаю… просто отложу отъезд на немного, пока не наступит ясность. Поскольку очевидно, что…»

— Я сказал Долорес, что ты позвонишь ей завтра, — сказал Гарт, входя. — Прости, я задержался. Мне кажется, я сражался с ураганом. Ты не налила кофе. — Он сел и наполнил чашки. — Теперь, может быть, мы можем… Господи, Стефания, что это?

Сабрина молча протянула ему письмо. Гарт прочитал его, затем перечитал, и лицо его окаменело.

— Не знал, что они втянули и меня. — Вдруг ему в голову пришла какая-то мысль. — Если только… Ведь ты получила одну из таких гадостей раньше, правда? Вот о чем ты говорила, когда мы поссорились перед твоим отъездом в Китай. Почему ты не показала мне то письмо? Ужасно, когда я не знаю, какого черта ты…

— Не хочу говорить о прошлом, — нетерпеливо возразила Сабрина. — Мы должны подумать, что предпринять, чтобы остановить это безобразие. — Она задумалась. — Если копии посланы руководству университета, и те поверят… Или даже, если не поверят, но испугаются скандала, ты пострадаешь. Это не повлияет на твое назначение директором Института генетики?

— Да. Но подожди минуту. — События проносились перед глазами Гарта, и он пытался замедлить их бег. Несколько минут назад, открывая парадную дверь, он оставил в комнате усталую, возбужденную женщину, намеревавшуюся немедленно уехать. Сейчас он вернулся к удивительно живой даме, сидящей на краешке стула, заботящейся о его безопасности, безошибочно определяющей, что может случиться из-за грязного письма. Полгода назад, увлеченная только собой, совершенно не интересующаяся делами университета, она так быстро не сообразила бы, что к чему. Гарт был поражен яркой злостью в ее глазах, строгой линией ее стройной шеи, когда она держала голову высоко, готовая к битве. За него.

— Ты не веришь письму? — произнес Гарт.

— Верю? Гарт, ты шутишь. Ни один знающий тебя человек не поверит в такую гадость. Кто-то хочет уничтожить тебя. Мы должны установить его личность.

Гарт задумчиво посмотрел на Сабрину. В сентябре она верила, теперь нет.

— Я немного заторможенный сегодня, — признался он. — Кажется, ты говорила что-то об отъезде, о твоем возвращении в Лондон?

— Ты, не заторможенный и прекрасно знаешь это. Не играй со мной в дурацкие игры.

— А если я попрошу тебя о том же самом?

— Я не играю в игры! Что с тобой? Разве ты не видишь, как все меняется? Если другие люди получат это письмо, а меня здесь нет, они подумают, что я уехала из-за того, что поверила в клевету. Никто не поверит в другие причины моего отъезда. Если я уеду, тебя обвинят независимо от того, что ты скажешь.

«Итак, она увидела это тоже, — подумал Гарт. — Она все видела». Он подошел и взял ее лицо в свои ладони.

— Я подумал об этом, когда увидел письмо. Спасибо тебе.

— Ты ничего не сказал.

— Например?

— Не просил меня остаться. Не упомянул о том, что будет с тобой, если я уеду.

— Если ты уедешь… Любовь моя, если ты уедешь, последствия для меня будут гораздо хуже, чем обыкновенный скандал. Это разрушит дом, семью, три сердца, три мозга, три души…

— Не надо, пожалуйста, не…

Гарт поцеловал Сабрину и ощутил на губах ее слезы. Но ее тело оставалось напряженным, словно она отогнала прочь всякую возможность желания. Гарт отошел. Теперь у них было время. Пока Сабрина находилась здесь, у них было время. Ее неудача и отчаяние в Лондоне были столь ужасны, ее одиночество после смерти сестры так мучило. Гарт почувствовал, что ей требуется его вмешательство в процесс лечения, поддерживающее, но не управляющее.

Но сейчас он решил убедиться окончательно и взял руки Сабрины в свои.

— Ты остаешься? Каковы бы ни были причины твоего желания уехать, я не должен думать каждое утро, найду ли тебя здесь в конце дня.

— Я помогу тебе, — пообещала она.

— Я спрашивал не об этом.

— Гарт, мы не можем оставить это на время? Так много случилось за такой короткий срок… Я пытаюсь всем угодить.

— Ты не можешь одна принимать подобные решения. Дело касается нас всех.

Сабрина наклонила голову. Гарт начал что-то говорить, затем умолк. В тишине она почувствовала, как он повернул ее руку. Левую.

— Ты не носишь свое кольцо? Мороз пробежал по коже Сабрины.

— Нет.

— Где оно? Она заколебалась между правдой и ложью.

— В Лондоне.

— Проклятье! Кто ты такая, чтобы принимать все решения в одиночку? Решаешь, что тебе больше не нужна семья, и снимаешь кольцо, чтобы все выглядело официально? И потом тебе остается только быстренько попрощаться?

Сабрина почувствовала облегчение и вину одновременно. «Один лжет другому, — подумала она. — Но это лучше, чем, правда». Она вернула кольцо Стефании.

— Я думала, оно будет…

— Символом, — подсказал Гарт. — Так и есть. Но так случилось, что я верю в символы. Где оно?

— Полагаю… в доме на Кэдоган-сквер.

— Тогда миссис Тиркелл пришлет его.

— Если сможет найти.

— Напиши ей.

— Хорошо.

— А если она не найдет, мы купим новое. «Я не задержусь здесь надолго».

— И я прошу тебя, Стефания… Ты слышишь меня? Сабрина кивнула.

— Я прошу дать мне возможность помочь тебе, пока ты будешь помогать мне. Черт побери, мы часть друг друга и поможем друг другу. Согласна?

— Согласна, — ответила она, желая, чтобы он смог, но, зная, что он ничем помочь не сможет. Сабрина взяла письмо.

— Что значит «истории о студентах»?

— Я тебе покажу. — Гарт вышел из комнаты и вернулся с университетской газетой. — «Стэндард» за среду. Наши студенты-журналисты выпускают сами.

Сабрина прочитала заголовок: «Секс за оценки». И ниже: «И наоборот».

— «Стэндард» не знает, кто делает первое предложение, — прочитала она дальше. — Но три профессора и несколько симпатичных студенток вызваны в кабинет Лойда Страуса для рассмотрения обвинения в торговых сделках с оплатой в виде оценок — единственная вещь, более ценная, чем деньги.

Это, вероятно, началось с последнего весеннего семестра. Безобразная история может повлиять на судьбу учащихся и даже на возможность окончания учебного заведения, не говоря уже о дальнейшей судьбе профессоров".

— Написано как колонка сплетен, — пробормотал Гарт. — Кто-то должен сказать этим детям, что журналистика — серьезное дело. Она связана с жизнями людей.

— Каких людей? — спросила Сабрина.

— Мелвин Блэйк, некий Миллберн и Мартин Талвия…

— Только не Мартин. Ты имеешь в виду, слухи были… Я не верю. О бедная Линда.

— …и теперь, кажется, Гарт Андерсен.

— Но это абсурд. Ты и Мартин не могли…

— А Блэйк и Миллберн?

— Я их не знаю. Полагаю, что какие-то слухи верны…

— Дело в том, любовь моя, что если ты признаешь верность одного слуха, ты признаешь все остальные.

— Но Гарт, я знаю, что ты не мог. И Мартин… А Мартин мог бы?

— Кажется, несколько месяцев назад они с Линдой поссорились. Он не посвящал меня. Думаю, он пару раз пытался, но потом отступился.

— Когда ты был в Калифорнии, я спрашивала тебя по телефону…

— У него были другие женщины. Он рассказывает о них спустя долгое время после свершившегося факта, смущенный своим поведением, похожим на поведение объевшегося сладостями ребенка, все равно ворующего пирожные. Но, думаю, он держался в стороне от студенток.

— Что он сказал Лойду Страусу?

— Все отказались.

— А потом?

— Это все, что я знаю. Наверное, Лойд организовал расследование. Я с ним еще не разговаривал. Теперь поговорю. Хочешь еще кофе?

— Нет. Я должна подумать об обеде.

Как естественно она сказала это, как естественно было вернуться к прошлому. Сабрина взглянула на Гарта, уже похожая на себя в теплой комнате. Как естественно было любить его. Он встретился с ее взглядом.

— Я люблю тебя, — сказал Гарт. — А что касается обеда, то мы куда-нибудь пойдем. В столовой пусто. Мы не хотели особенно успешно управляться без тебя. Но есть вино. Сабрина наблюдала, как он открыл бутылку и налил два бокала.

— Думаю, мы должны вызвать несколько волн на социальной сцене, — прошептала она. — Думаю, мы должны появляться на людях вместе. Гарт и… Стефания Андерсен на виду. Им нечего скрывать. Он протянул ей бокал.

— Кого ты пытаешься убедить?

— Всех, кого интересует наша семейная жизнь и то, чем ты занимаешься в свободное время. Гарт рассмеялся:

— Если ты считаешь, что это поможет. Я бы все-таки нашел автора письма.

— О да, — спокойно заметила Сабрина. — Это мы тоже сделаем. Нам нужно составить список студентов, которых ты провалил за последний год. И тех, кому поставил оценку ниже, чем они ожидали. И тех, на кого ты накричал. Почему ты смеешься?

— Список получится очень длинным.

— Каким длинным? Ты вспоминай имена, а я буду писать.

Полчаса спустя, когда Пенни и Клифф вернулись домой, они застали своих родителей в комнате за столом разговаривающими. Отец расслабленно сидел в кресле, скрестив ноги и молча улыбаясь. Мама сидела прямо, с яркими глазами и писала. Пенни вздохнула и тронула Клиффа за руку.

— Порядок, — произнес он.

Они оба знали, что Клифф имел в виду. Их семья была снова вместе.

Когда в тот же вечер Сабрина стала распаковывать чемодан, она обнаружила, что миссис Тиркелл положила туда одежду леди Лонгворт. Ее шкаф в Эванстоне теперь представлял собой смесь Стефании и Сабрины. «Как наши жизни», — подумала она.

Отогнав все мысли, прочь, Сабрина скользнула в знакомую широкую постель, ощутив, как тяготы дня ушли при помощи дюжины трансформаций с тех пор, как она утром покинула Вашингтон.

Сабрина увидела силуэт Гарта, когда тот прошел в ванную. В этом было что-то особенное. Она попыталась выяснить, что это, и, наконец, поняла. Это была их первая ночь вместе в рутине семейной жизни с того вечера в Нью-Йорке, когда она осознала свою любовь к Гарту. С тех пор они были разъединены. Сначала ее горем, потом океаном. Теперь она согласилась остаться. Как его жена. И она не могла притворяться, будто той ночи в Нью-Йорке никогда не было.

Она лежала неподвижно, ждала его и вспоминала часы тоски, мучившие ее по ночам в Лондоне. А потом Гарт оказался рядом с ней и привлек ее к себе.

— Любовь моя, — пробормотал он. — Эта кровать становилась все более пустой и широкой с каждой ночью, пока тебя не было. Сабрина тихо рассмеялась и прижалась своими губами его.

— И моя кровать тоже. Если бы мы подождали еще, они встретились бы в центре Атлантического океана.

— Нет. Мы и так долго ждали. Слишком долго.

Руки Гарта скользили по нежному телу Сабрины, и она ответила тем же, начав поглаживать его жесткую кожу. Их губы прижимались друг к другу, что-то бормотали, улыбались. Иногда слышались нечленораздельные звуки. Глаза глядели в глаза. И когда Гарт и Сабрина слились вместе, это произошло с настоящей страстью: восторг и восхищение, радость от полученного и доставленного удовольствия, чувство возвращения в родной дом. Их сила заключалась в том, что они могли дать друг другу; они оба были уязвимыми в том, что им требовалось друг от друга.

Гарт с восхищением смотрел на красоту Сабрины, на ее сияние.

— Ты наполнила комнату светом, — произнес он.

— И жизнью, и любовью, — мягко сказала Сабрина, скользя пальцами по его лицу. — Помню такое стихотворение: «Любовь делает маленькую комнатку Вселенной». Вот что я чувствую рядом с тобой.

— Вот что мы чувствуем, — поправил ее Гарт.

Они лежали неподвижно в тусклом свете лампы. Гарт обнял Сабрину. Она положила голову ему на плечо и медленно покачивалась на волнах удовольствия, ощущая последний час его тело совсем рядом. Казалось, они слились в одно существо.

Сабрина взглянула на отражение луны в зеркале. Белый полумесяц застрял в черных ветвях дуба. «Как и я, — подумала она, — запуталась в любви к этому человеку и в его любви ко мне». С улыбкой Сабрина вспомнила одну из легенд Антонио. Совсем не важно, говорит он, если она не любила его до свадьбы. «Боги гуарани говорят — любовь последнее дело, а не первое. Она прорастает очень медленно. Когда вы живете вместе и строите семью, любовь придет».

— Знаешь, — печально начал Гарт, — стыдно признаться, но…

— Ты хочешь, есть, — закончила за него Сабрина и рассмеялась. — Идем посмотрим, что можно найти в пустой кладовой. Это будет не первый раз, когда мы приготовим что-нибудь из ничего.

Гарт отдал Лойду Страусу письмо в конверте:

— Присоедини это к моей официальной биографии для пресс-релизов университета. Директор Института генетики и развратник.

Страус достал из ящика своего стола точно такой же конверт и протянул его Гарту:

— Прислали вчера.

Гарт вдруг почувствовал себя беспомощным: невидимое присутствие, мстительное, настойчивое, в тридцатитысячном студенческом городке — допустим, за всем этим стоял студент, Гарт достал из конверта письмо, идентичное своему.

— А остальные?

— Не знаю.

— Как ты отреагировал? Страус пожал плечами:

— Заметка в «Стэндарде»? Моя сильная рука вызывает Талвия и Блэйка? Кто-то хочет зацепить тебя. И посмотреть, как ты станешь вертеться.

— Но не с помощью вызова.

— Ты меня отколошматишь за это.

— Лойд, ты относишься к этому несерьезно.

— Я все обвинения воспринимаю серьезно. Гарт бросил на него долгий взгляд.

— Мне кажется, есть новости.

— Талвия и Блэйк сегодня уволились. Гарт негромко выругался и стал ходить по кабинету.

— Не по своей воле? Такое впечатление, что в университете произвели чистку.

— Они признались, Гарт. Я вызывал сюда девушек, разъяренных родителей, раскаявшихся профессоров… Драма круче, чем у Шекспира. Парень, который заварил все это дело, позвонил президенту университета и рассказал, как его крошку уговаривали — он оказался работником нового футбольного стадиона. Футбол должен быть всегда, верно? Эту игру нельзя игнорировать. Поэтому нить и потянулась. Президент приказал мне все выяснить, пока не поползли слухи. Но они, конечно, все равно поползли. «Стэндард», черт бы побрал этих мальчишек, опубликовал подробности в номере на прошлой неделе еще до того, как я успел организовать свое шекспировское представление. А к моменту кульминации драмы мне уже оборвали телефон. Как они себя называют — средства массовой информации.

Сидя на краешке подлокотника и сложив руки, Гарт покачал головой:

— Бедняга Мартин. Думаешь, что знаешь человека, можешь ему доверять, а потом, когда уже поздно, открываются трещины. Я почти не знал Блэйка. Там был еще кто-то?

— Миллберн. Его заявление об уходе я получу завтра. И… ты.

— О, ради Бога, Лойд… Анонимка. Ты меня знаешь достаточно долго, чтобы понять, какое дерьмо…

— Верно. Я тебя знаю. Я знаю, какое это дерьмо. А «Чикаго трибюн» знает? А «Тайм»? А «Ньюсуик»?

— Какого черта… — Гарт умолк, не веря в услышанное. — Это «средства массовой информации»?

— Да, средства массовой информации. Любопытные, мой друг. «Что интересненького происходит за этими стенами? Настрой завтра приемник, купи завтрашнюю газету или журнал на следующей неделе». Мы сами поставили себя в такое положение, действуя, словно над толпой: ученые, исследователи, хранители истины. Поэтому, конечно, публика любит слушать, что мы такое же дерьмо, как и они сами. А работа репортеров — рассказать им об этом поподробнее. Поэтому даже если бы я хотел сжигать анонимные письма, не мог бы. Ведь я не знаю, кому еще посланы копии. Откуда я знаю, кто снабжает информацией репортеров? Ты мой друг и коллега. Я тебе доверяю, но, прежде всего, отвечаю за университет.

— Это означает расследование.

— Да. Оно уже начато. Сегодня утром я нанял одну фирму.

— И что же они собираются расследовать? Страус вскочил с кресла и стал расхаживать по кабинету.

— Будут выяснять все насчет тебя, других преподавателей и студентов. Возможно, мы ликвидировали скандал. Возможно, это только вершина айсберга. Но когда кто-то выдвигает серьезное обвинение, мы должны разобраться. Они выяснят, кто написал письмо, поговорят с людьми о твоей репутации и характере…

— О моей репутации и характере! — Гарт схватил свой кейс и стремительно направился к двери. — Послушай, ты, сукин сын, я не обязан защищать свою репутацию и характер ни перед тобой, ни перед кем другим. Ты знаешь меня достаточно, чтобы разобраться во всем без привлечения профессиональных шпиков. Или нет, тогда ты не стал бы объявлять о моем назначении в Институт генетики на следующей неделе. Страус молча смотрел на него. Гарт приоткрыл дверь.

— Ты объявляешь об этом на следующей неделе.

— Этот вопрос отложен. Гарт, я должен прикрыть свою задницу. И ты знаешь это. Дело не просто в деньгах для этого проклятого футбольного стадиона. Дело касается университета. Мы должны быть невинны, как девушка, когда добиваемся, поддержки правительством программы исследований или просим спонсоров финансировать новый театр, музыкальный зал, библиотеку, центр международного обучения… Я обязан показывать, что лезу из кожи, чтобы держать в идеальной чистоте все это место, куда люди посылают своих детей или платят деньги, чтобы их имена красовались на стене здания. Это моя работа. И если ради нее мне нужно нанять детектива, чтобы тот выяснил, чем занимается между семинарами Гарт Андерсен, я сделаю это. А поскольку твое дело учить, проводить исследования и возглавлять новый Институт генетики, ты ответишь на все его вопросы. Чего тебе скрывать? Ты останешься здесь гораздо дольше, чем они хотят.

— Тебе никогда не приходило в голову, что я могу запятнать свою репутацию, всего лишь отвечая на их проклятые вопросы?

— Приходило. Я учел это. Репутация университета, прежде всего. Твоя выживет. Господи, Гарт, ты же недавно был героем «Ньюсуика». Вот твоя репутация. Тебе не нужно появляться в том же журнале под облаком подозрений.

Чувство беспомощности снова охватило Гарта. Сначала его преследовал невидимый враг, теперь им занялся какой-то посторонний следователь. Гарт открыл дверь.

— Я не могу заставить тебя прекратить дурацкую игру в шпионов. Но ты мог бы сначала спросить нас. Моя жена, которая верит в меня без свидетельств сыскного агентства, помогает мне искать человека, ответственного…

— Гарт, на твоем месте я не стал бы ничего предпринимать. Мы сами обо всем позаботимся, быстро и четко.

— Похоже на девиз твоих приятелей-детективов. Страус вдруг стал похож на барана.

— Наверное. Но они знают, что делают, и никого не боятся. Вы со Стефанией можете испугаться. Подождите хотя бы, пока мы не узнаем, чего они добьются. Мы на твоей стороне, Гарт. Мы хотим, чтобы ты остался чистым.

— Ты не можешь помочь мне, если я буду бездействовать. Вот в чем разница между нами. Мы ищем мстительного лжеца, пишущего письма. Ты ищешь доказательства моей добродетельности. Если мы выясним, что я морально устойчив, мы сообщим тебе.

— Иди к черту, Гарт, — устало проговорил Страус. — Ты знаешь, что я полностью доверяю тебе.

— Хорошо. Моя жена тоже. И дети. Могут твои Дик Трейси и средства массовой информации держаться подальше? Я все-таки считаю, что мы постараемся разобраться сами. Скоро я поговорю с тобой, Лойд.

Мэйдлин Кейн устроила страшный беспорядок в каждом углу за две недели отсутствия Сабрины.

— Не знаю, как это получилось, — в замешательстве сказала она в среду утром. — За один день все перевернулось вверх дном. Думаешь, я хотела показать, как сильно скучала по тебе?

— Я поверила бы, если бы ты просто сказала мне об этом, — сухо ответила Сабрина. — Начнем уборку? Они работали молча, сберегая энергию перед передвижением тяжелой мебели.

— Кофе, — наконец выдохнула Мэйдлин, когда женщины прошли в заднее помещение магазинчика. — У тебя сейчас плохие времена?

— Да.

— Я могу чем-нибудь помочь?

— Ты уже все сделала. Устроила здесь беспорядок. Физический труд — лучшее лекарство от дурного настроения.

— Скажи мне, когда надо будет еще. Думаю, это не очень трудная задача. Что ты собираешься делать с магазином сестры в Лондоне?

— Пусть работает. По крайней мере, сейчас. Там есть помощник менеджера и торговец антиквариатом. Я велела им открыть магазин и установила предельную сумму, которую они могут тратить на аукционе.

— Но, конечно, без надзора…

— Они оба профессионалы. Мой адвокат следит за фондами и счетами моего управляющего.

— Но как? Не хочу совать свой нос в чужие дела, но у него нет авторитета…

— Я послала ему свою доверенность.

— Понятно, — произнесла Мэйдлин. Сабрина встала.

— Снова за работу? Давай.

— А дом твоей сестры? — спросила Мэйдлин. — Твой адвокат продаст его?

— Нет. Управляющий будет содержать его. Подруга поживет там, пока не поправит свои дела.

— О! Теперь все это твое… И магазин, и дом?

— Да.

— О! И вся обстановка, наверное?

— Да.

— Я не сую нос не в свое дело.

— Суешь, Мэйдлин. Ты хочешь узнать обо всех моих лондонских делах. Зачем?

— Просто так. Я только… О, правда, все это звучит так мило и… Прости меня, Стефания, но ты принадлежишь такой жизни. Я никогда не верила, что ты работаешь для меня. Сабрина насмешливо посмотрела на нее:

— Я плохо справлялась с работой?

— Ты же знаешь, что я не это имею в виду. Ты собираешься вернуться?

— Конечно. — Сабрина очень осторожно подбирала слова. — Повидать адвоката, Николса и управляющего. Мэйдлин вздохнула.

— Видишь, я нахожусь в зависимости от тебя. Ты особенная, и я не хочу терять тебя. Пока тебя не было, я подписала пять государственных контрактов на торговлю, которые тоже требуют помощника. Если ты уедешь…

— Сейчас я ухожу только перекусить. Пять контрактов? Ты настоящая деловая женщина, Мэйдлин. Расскажешь после ленча. Закроем магазин или ты останешься здесь?

— Останусь. У меня с собой сандвичи. Ты надолго?

— Не знаю. Утешительная миссия для подруги, чьего мужа выгнали из университета.

— Талвия или Блэйк? Надев плащ, Сабрина вздохнула:

— Все уже обо всем знают?

— Я читала «Стэндард». Какой чудесный плащ. Настоящая кожа?

— Настоящая. Привезла из Лондона. Он принадлежал моей сестре. Сабрина повесила на плечо сумочку.

— О слухах в студенческом городке ты тоже знаешь?

— Нет. Я много упустила?

— Не много. Я опаздываю. Побегу.

Сабрина встречалась с Долорес и Линдой в кафе «Провансаль». Она пошла туда, преодолевая сопротивление дующего с озера ветра. Сабрина нашла женщин сидящими за самым дальним столиком. На Линде были темные очки.

— Я много плачу.

— Я не о твоем внешнем виде, Линда. Просто не могу разговаривать с темными очками. Линда сняла их. Глядя на ее опухшие веки и ввалившиеся щеки, Сабрина почувствовала боль за подругу. Не столько из-за несчастного вида, сколько из-за смущения на лице.

— Это не твоя вина, — сказала она, дотронувшись до руки Линды. — Ты тоже ничего не знала. Официантка принесла заказ, Долорес наклонилась.

— Я ей то же самое говорю. Линда покачала головой:

— Он не сделал бы этого, если бы я относилась к нему лучше, если бы мы не спорили постоянно, если бы я не говорила ему… — Ее рот слегка дернулся. — Он не всегда удовлетворяет меня. Говорит, это не его вина. Моя критика мешает ему расслабиться. Вероятно, он прав. Он всегда во всем прав. Но я все равно обвиняю его, вызываю в нем чувство неполноценности как мужчины. Поэтому он и пошел к молоденьким девочкам, чтобы услышать от них то, что ему нравится.

— Абсурд! — горячо воскликнула Сабрина. — Ты не можешь винить себя в том, что Мартина зацепила пара девчонок с целью шантажа ради хороших оценок.

— Кто сказал, что только пара?

— Гарт.

— Правда? Мартин отказался сказать мне. Но это не важно, правда? Даже одна означает мое поражение. Я всегда знала, что потерплю поражение с Мартином. Вы знаете, у меня нет хорошего образования. Я не прочитала и половины тех книг, которые прочитал он. Я удивляюсь, почему он не подыскал себе кого-нибудь поумнее, но не могу сказать ему об этом. Я хотела бы попытаться, но все откладываю, и чем дольше жду, тем становится все тяжелее. Я просто не знаю, с чего начать. Мартин говорит, если ты хочешь о чем-то говорить, делай это без оговорок. Он всегда прав, поэтому я думаю, что на самом деле не хочу говорить. Но теперь он нашел себе школьницу, чтобы она сделала его счастливым. Сабрина терпеливо смотрела на Линду.

— Ничего подобного. Дай Мартину возможность быть индивидуальностью со своими проблемами и путями их решения. Ты что, такая сильная, чтобы нести ответственность за все его поступки? Линда доела салат.

— Когда ты говоришь, это звучит по-другому. Долорес заказала десерт.

— Тебе просто нужно чем-нибудь заняться, Линда. Тебе понадобятся деньги, пока Мартин найдет себе работу, и это отвлечет тебя. Пойдем со мной на следующее заседание садового клуба. Эти дамы знают, когда их мужьям нужны секретарши.

— Я не хочу…

— У тебя не такой большой выбор, Линда. Ты будешь делать то, что требуется. Услышишь на заседании о вакантных местах, а я помогу тебе подвести итог. Ты же работала раньше секретаршей. Могу пойти с тобой на собеседование, представить тебя…

— Долорес, перестань устраивать мою жизнь! Люди за соседними столиками стали оглядываться на женщин. Долорес вспыхнула:

— Извини. Я думала, тебе нужны друзья.

— Нужны, нужны. Я не хотела бы показаться неблагодарной…

— Закажу кофе, — объявила Сабрина. — Для всех. Долорес выпрямилась на стуле.

— Я всегда захожу слишком далеко, правда? До недавнего времени никогда такого не замечала.

— Всегда будем рады сказать тебе, — пообещала Сабрина, разрядив напряженную обстановку, и подруги рассмеялись. Долорес нахмурилась:

— Ты изменилась, Стефания. Тебя никогда не обвиняли…

— О, все мы замешаны во всем, что случается… — туманно отозвалась Сабрина. — Линда, нам в магазине нужна помощница. Новые контракты. Почему бы тебе не попробовать?

— Я даже не представляю себе, что такое торговля.

— Мы организуем продажу домов с обстановкой. Совсем — от картин до кухонных ножей. Ты научишься составлять прейскуранты, каталоги, рекламировать товары. Это значит, что ты все время будешь находиться в магазине и следить, чтобы покупатели ничего не украли. Глаза Линды посветлели.

— Забавно.

— Правильно. Возбуждающее, пыльное, раздражающее занятие. И каждый день проходит по-новому. Заинтересовалась?

— Если ты предлагаешь только потому, что у нас неприятности…

— Я предлагаю, потому что меньше чем два часа назад Мэйдлин сказала мне, что она заключила, пять новых контрактов, и мы не справимся без помощника.

— Без образования?

— Линда, я предлагаю тебе попробовать. Больше ничего.

— Да, да, прекрасная идея! О, Стефания, как мне тебя отблагодарить?

— Справляться с делами лучше меня. Тогда если я когда-нибудь уеду, я оставлю все на тебя.

— Уедешь? О чем ты? Вы с Гартом уедете? Не уезжай, Стефания!

— Нет, я не имела в виду… «Что со мной?»

— Я хотела сказать, если я найду другую работу. Но до этого еще далеко. А сейчас я должна вернуться на работу, иначе и ее потеряю.

— Может, мне пойти с тобой? — спросила Линда.

— Не сегодня. Я скажу Мэйдлин и позвоню тебе. Долорес, десяти долларов достаточно для ленча? Мне, правда, нужно бежать.

— Нет, ленч — мое дело. Это моя идея. Сабрина наклонилась и поцеловала ее в щеку:

— В следующий раз плачу я.

У двери она оглянулась на подруг. Долорес что-то говорила, а Линда мечтательно уставилась на картину на стене. Она подумала об Александре и Габриэль. «Как странно, что мы так легко можем помочь друг другу». На секунду Сабрина задумалась, кто поможет ей, когда удача отвернется от нее. Все будут очень заняты. О, один человек все же есть. Сабрина слегка улыбнулась. Миссис Тиркелл есть всегда.

В пятницу Сабрина ушла из магазина пораньше, чтобы отнести Линде стопку книг по истории мебели и оформительского искусства.

— Тебе не нужно учить это, — сказала она, заметив ужас на лице подруги. — Но ты должна уметь пользоваться ими при необходимости. И еще ты должна иметь представление о стилях мебели, о том, как они меняются и как это влияет на рынок. Сейчас в моде украшение квартир лакированными безделушками. Чувствую, следующими будут куклы. В общем, почитай, а в понедельник поговорим.

Поднимаясь по ступенькам своего дома, Сабрина вздохнула в предвкушении отдыха. До прихода Клиффа и Пенни оставался еще час: немного времени для себя, без забот о семье, друзьях, работе. Но дверь оказалась незапертой. «Все, времени нет, — подумала Сабрина. — Но кто пришел так рано?» Гостиная была пуста.

— Клифф! — позвала Сабрина. — Пенни! Ответа не последовало. Странно. Она поднялась наверх и обнаружила Клиффа сидящим на кровати. Он складывал в пакет карманный калькулятор, радиоприемник, ручки, карандаши, бумажники, булавки для галстука, запонки и перчатки.

— Ты похож на пирата со своей добычей, — заметила Сабрина с порога.

Клифф резко обернулся:

— Я думал, ты приходишь домой в четыре.

— А я думала, ты приходишь домой в половине пятого.

— Ну, сегодня пришел пораньше…

— И я. Ты хотел что-то спрятать до моего прихода? Мальчик поднял глаза с таким страхом и смущением, что Сабрине захотелось успокоить его, сказать, что она поможет и все будет хорошо. Но было ясно, что здесь что-то не так, и она вошла в комнату, придвинула к себе стул и села.

— Думаю, тебе будет нужно начать с нуля и все мне рассказать.

— Но я рассказывал папе. Когда вы были в Китае. Он не говорил тебе?

«Никто мне ничего не говорил, — подумала она. — Но Стефания рассказывала о проблемах с Клиффом».

— Похоже, он решил держать твои проблемы в секрете. Ты должен ценить это. Но теперь у меня есть причина для сомнений. Клифф посмотрел на свои ботинки.

— Ну? — настаивала Сабрина. — Ты обещал ему перестать что-то делать? Думаю, да. Что случилось потом? Клифф, ответь мне рано или поздно. Почему не сэкономить время и не поговорить прямо сейчас? Пока Пенни нет дома. Глаза мальчика наполнились слезами. Он поднял глаза.

— Я перестал. Я сказал им, что папа все знает, и я не могу ничего прятать. Но на прошлой неделе, когда ты была в Англии, они принесли мне груз и сказали, чтобы я оставил его у себя. И я не знал, что делать.

— Где был Гарт… твой папа?

— На заседании. Пенни в школе участвовала в кукольном спектакле, и они пришли…

— Клифф, кто «они»?

— Ребята. Из восьмого класса. Они такие… Подбирают себе команду, всегда руководят и в кафетерий врываются всегда первыми, даже если мы стоим в очереди впереди… Они воруют в магазинах. Так и говорят: «Пойдем в радиомагазин, почистим кассира». Вроде того. Они берут для себя, а потом продают ребятам из Чикаго. Им нужно место, где хранить вещи до продажи. Однажды они попросили меня помочь. Я думал, что понравился им… Я хочу сказать… Я… обрадовался…

«Он был польщен, — подумала Сабрина. — Маленькие подростки-диктаторы попросили твоей помощи. Приблизили к элите».

— Значит, ты подумал, что тоже сможешь ходить в кафетерий без очереди?

Клифф выглядел пораженным.

— Откуда ты знаешь? Она улыбнулась:

— Когда я ходила в школу, большинство девочек было из богатых семей. Они задирали носы перед Ст… перед Сабриной и передо мной. Мы всегда чувствовали, что они оказывали нам милость, прося помочь сделать домашнее задание. Потом, когда мы начали завоевывать призы в классных работах, беге с препятствиями и парусных гонках, они сразу перестали задаваться. Стали совсем обычными. Что эта банда обещала тебе за помощь?

— Раз в месяц я мог брать что-нибудь себе. Или они платили мне пятнадцать долларов в неделю. Я брал деньги. Я хотел купить себе стереомагнитофон.

— Дорогая штука. Потребовалось бы много пятнадцатидолларовых недель. Ты уверен, что сопротивлялся? Клифф опять стал изучать свои ботинки.

— Иногда. А иногда, кажется, нет. Спокойствие Сабрины произвело на мальчика благоприятное воздействие. Он начал говорить легко и откровенно:

— С этими парнями лучше дружить, чем враждовать. Их никогда не победить. И когда они меня попросили, я решил, что стал частью их… И брал деньги… Так все и было.

— Тебе никогда не приходила в голову мысль, что ты помогаешь преступникам?

— Мама! Они не преступники. Они просто чистят маленькие магазинчики. Это не убийство и не ограбление банка. Ведь они говорят, что у магазинов такая прибыль, что те и не замечают пропаж.

— О, правда? Клифф, воровство — ужасная вещь, замечено оно или нет. Обычно оно раскрывается. Ты никогда не слышал об инвентаризации?

— Нет.

— Это когда магазины подсчитывают свои деньги и сравнивают эту сумму с суммой проданного и купленного. Если цифры не сходятся, значит, что-то украдено. Чтобы покрыть недостачу, магазины повышают цены. Поэтому остальные, кто живет честно, оплачивают воровство твоих приятелей. Наступила пауза.

— Я об этом никогда не думал.

— А твои приятели никогда тебе этого не говорили?

— Они мне не приятели.

— Мне показалось, ты сказал, что стал частью их группы.

— Да. Но… я им не нужен, мама. Они терпеть не могут меня. Гады. — Слезы опять навернулись Клиффу на глаза, но он яростно стер их. — Прости, я знаю, что тебе не нравятся мои слова, но никак не могу назвать их по-другому. Они никогда не говорили со мной как с другом. Они смеются…

— Почему? — осторожно поинтересовалась Сабрина.

— Я люблю читать и получаю хорошие оценки.

— Ну, мы гордимся тобой. Но почему ты остался с ними, если они над тобой смеялись? Из-за денег?

— Нет… Если хочешь знать, я боялся их. Они говорили, что побьют меня, если я проболтаюсь. А на прошлой неделе угрожали, что, если я не спрячу вещи, они расскажут директору, будто я украл их. Папа хотел пойти в полицию, но я попросил его этого не делать и не назвал ему их имен. Я никому не могу указать. И перестать помогать им тоже не могу, потому что если они даже и не побьют меня, то лишат друзей, заставят всех не разговаривать со мной и я останусь один. Они могут сделать так, мам. Очень жаль, но я боюсь их. Что бы я ни сделал, все будет плохо. Я знаю, ты не сможешь понять этого, потому что всегда знаешь, как поступить. А я нет. Я не знаю, что делать.

Сабрина села рядом с Клиффом, когда он бросился на кровать. «Я очень хорошо понимаю твои чувства». Она обняла его.

— Прости, мама.

— За что?

— Что я плачу.

— Все мы плачем, когда боимся или когда нам грустно. На твоем месте я бы тоже жалела, что не сказала никому, когда это началось опять. Ты боишься больше, чем тех воришек?

Клифф опустил голову:

— Я хотел.

— И?..

— Папа доверял мне.

— И ты не хотел, чтобы он узнал, что ты не оправдал его надежды?

— Я не хотел, чтобы он узнал, и соврал. Каждый раз, когда он спрашивал, не пристают ли больше ко мне ребята, я отвечал «нет». Я успокаивал его и врал. Теперь ты, наверное, расскажешь ему. Но тут никто ничего не может поделать.

— Думаю, может.

— Что? Мама, они побьют меня или подвергнут остар… остра…

— Остракизму. Ничего у них не выйдет. Я в течение месяца буду сопровождать тебя.

— Сопровождать! Мама! — Клифф отпрянул от Сабрины, глядя на нее покрасневшими глазами. — Это нечестно!

— А честно работать на воров? Или быть избитым? Или быть обвиненным в том, чего не делал?

— Но…

— Если твои родители говорят, что один месяц ты должен идти из школы прямо домой, ты не можешь общаться с друзьями, не можешь выходить из дому по вечерам. Что еще лучше избавит тебя от необходимости работать на них? Можешь честно сказать, что у тебя нет выбора. А через месяц скажешь, что родители все еще что-то подозревают и, чтобы не оказаться опять под надзором, ты вынужден держаться в стороне. Но это может и не потребоваться. Пока я буду тебя сопровождать, мы сообщим полиции, чтобы она послала в радиомагазин и другие места, о которых ты расскажешь, детектива. Так тебе не по требуется называть ничьих имен. Много времени не по надобится, чтобы выследить и поймать их. Они мне кажутся глупыми. Глаза Клиффа округлились от восхищения.

— Мам, это неплохо! Очень даже разумно!

— Да. Я тоже так думаю. Если учесть еще, что я никогда ничем подобным не занималась.

— Занималась. Ты провожала меня…

— Я стараюсь забывать прошлые наказания.

— Мама, у меня есть идея. Если ты поможешь мне избавиться от этого, не нужно ничего говорить папе. Он ничего не узнает.

— Ты хочешь сказать, что опять соврешь ему?

— Нет. Я бы просто вообще ничего не сказал ему.

— Но укрывательство правды — другой вид лжи. Если ты убедил его в чем-то, что является неправдой… Сабрина умолкла и уставилась в пространство. «Кто я такая, чтобы давать советы?»

— Мама? Сабрина медленно повернулась к мальчику.

— Клифф, в кладовой есть несколько пустых картонных коробок. Если ты принесешь пару, мы упакуем туда все вещи. Мы с папой захватим их с собой в полицию.

— Но тогда они узнают, что я прятал их здесь.

— Мы придумаем, как не вмешивать тебя. Когда Клифф заколебался, Сабрина потеряла терпение.

— Ты должен доверять нам. Иди за коробками!

Бормоча что-то, Клифф ушел, а Сабрина встала, стараясь успокоиться. Она направилась в свою комнату — может быть, теперь удастся побыть несколько минут одной, но в этот момент хлопнула парадная дверь и в дом ворвался голосок Пенни.

Гарт пробежал, свои заметки и выписал одиннадцать студентов, которые в прошлом году выражали недовольство низкими оценками.

— Кто это? — спросила Сабрина. — Со знаком вопроса рядом с фамилией?

— Рита Макмиллан, — ответил Гарт. — Только возможность. Я не рассказывал тебе о ней в прошлом июне?

— Кажется, нет.

— А я думал, что рассказывал. Она предложила свои прелести за хорошую оценку, но я выгнал ее при помощи теннисной ракетки. Вот так. Думаю, что смогу спокойно назвать ее шлюхой. Это было на неделе, когда разбиралось дело Вивьен, и на меня не производили особого впечатления дамы, торгующие своими органами. Правда, я не провалил ее на экзамене. Она получила документ о незаконченном высшем образовании, а я дал ей разрешение пройти в классе Вивьен еще один семестр, чтобы закончить учебу. Но это было полгода назад. Не могу поверить, что сейчас она замешана в этом.

— У молоденьких женщин хорошая память. Особенно когда их корона отвергнута. Гарт улыбнулся.

— Рита могла так подумать. Ну и что мы будем делать с этим списком? Должен сказать, все это кажется мне нелепым. Будто кто-то сунул мне в руки игрушечный пистолет и предложил сыграть в полицейских и воров. Лучше бы я поохотился за неуловимыми бактериями.

— Я лучше бы поискала старинный фарфор. Гарт усмехнулся:

— Бактерии и фарфор. Полицейские и воры. Что мы за пара?!

Они были парой. Сабрина была уверена в этом. Их видели повсюду. Вечером в среду, через два дня после возвращения, они посетили премьеру фильма и прием в честь режиссера, в четверг ходили на вечер, где президент университета отнесся к ним с большим вниманием и восхищением.

— Если честно, — отметил Гарт, — ты никогда не была такой прекрасной.

Она действительно была прекрасной, одеваясь всю неделю с шиком Сабрины Лонгворт. Трепетный зеленый и голубой цвета, великолепный бархат, тонкий шелк. Ее тяжелые волосы спадали волнами ниже плеч. Она была маяком, заставлявшим всех кружиться вокруг нее. А сама Сабрина не отходила от Гарта. В субботу вечером они появились на открытии нового университетского музея искусств, где Сабрина разговаривала с художниками, скульпторами и коллекционерами на их языке, призвав на помощь весь свой многолетний опыт. Окружение привело ее в радостное настроение, и Лойд Страус, заставший ее в редкий момент одну, был очень экспансивен.

— Вы волшебны, Стефания. Как хорошо, что вы так быстро оправились после своей потери.

— Это ради Гарта, — четко ответила Сабрина и посмотрела прямо в глаза Страусу, заставляя его высказать сомнение по поводу невиновности Гарта или назвать ее наивной. Он не сделал ни того, ни другого, а вместо этого пригласил их обоих завтра на обед.

— Вас никогда не бывает дома! — возмутилась Пенни, когда Сабрина в воскресенье вечером расчесывала ей волосы.

— Сезон, — криво усмехнулся Гарт, завязывая галстук и обращаясь к отражению Пенни в зеркале. — Обязанности, конфетка.

Воспоминание укололо Сабрину, и она взглянула на удрученное лицо Пенни.

— У нас нет больше семьи… Мы вас не видим!

Комната потускнела. Сабрина и Стефания Хартуэлл стояли перед трюмо в спальне в Афинах, наблюдая, как родители собираются на бал в посольство.

«Все видят вас, кроме нас! Наша семья — это Стефания и я… Больше никого».

Сабрина вспомнила это очень ясно, но в течение недели забыла. В течение недели вместе с Гартом она заполнила их календарь, выходя на люди каждый вечер после работы, как делала это в Лондоне. Часы проходили в обедах, беседах, среди новых лиц. Сабрина не чувствовала времени. Иногда, стоя среди людей под яркими люстрами, разговаривая, держа в руке бокал вина, слушая музыку и смех, несущиеся со всех сторон, она на короткий момент забывала, кто она есть. Ее миры сливались в один, и Сабрина прикасалась к руке Гарта, когда он находился рядом с ней, любила его, любила так, что все видели перед собой счастливую супружескую пару.

Но заполненный календарь был нечестным делом по отношению к Клиффу и Пенни. Сабрина понимала это. «Им нужна семья, — думала она, — и я должна помочь им обрести ее. Скоро я уеду».

— Ты права, Пенни, — сказала она. — Нам нужно бы остановиться и побыть дома. Гарт удивленно посмотрел на нее:

— Я думал, это ты затеяла нашу кампанию.

— Но ты подчиняешься только потому, ибо я думаю, что это нам поможет.

— Наоборот. Я прекрасно провожу время.

— Папа! — крикнула Пенни, и Сабрина в замешательстве посмотрела на нее.

— Правда, мы немного перестарались, — произнес Гарт, наслаждаясь испуганным молчанием жены. — Но после многих лет разговоров по поводу того, что мы никуда не ходим, ты показала мне, как много я потерял. Я могу, — он заметил в ее глазах промелькнувшую тень, — оставаться дома четыре или пять вечеров после семи, не больше. Сабрина мягко засмеялась:

— Ничего особенного. Мы можем это устроить.

— А сегодня вечером? — спросила Пенни.

— Сегодня мы уходим. Нас ждут. Завтра мы останемся дома. Можно устроить это, Стефания?

— Да. — Сабрина улыбнулась, когда Пенни выбежала из комнаты. — Завтра мы остаемся дома.

Она вычеркнула вечеринку, на которую их пригласили в понедельник, и они вчетвером провели тихий вечер. После того как дети отправились спать, Сабрина и Гарт устроились в гостиной, разговаривали, читали, размышляли каждый о своем. «Как можно было, — подумала Сабрина, — так удачно проскользнуть в жизнь семьи?» Это было нелегко. Каждое утро она просыпалась и вспоминала о смерти Стефании и ненадежности ее жизни с Гартом. Но потом проходили часы в общении с людьми, и чувство вины, тоска по Стефании проходили, скрывались за повседневными делами. Каждый день семейные связи становились все крепче. Впервые в жизни Сабрина нашла место, которому принадлежала.

Но потом она возвращалась к действительности. Она не принадлежала этому месту. Такая жизнь основывалась на лжи, зависела от лжи. Сабрина сидела с Гартом в гостиной и напоминала себе об этом, повторяла, чтобы не оторваться от реальности. Потому что при прикосновении его руки, при ощущении близости его тела, при любви в его глазах она знала, что может потерять контроль над собой и силы.

Сабрина быстро вернулась к своей книге, когда зазвенел звонок в дверь. Гарт открыл и вернулся в комнату с невысоким мужчиной средних лет, представившимся Карлом Дженксом. Это был следователь, нанятый Лойдом Страусом для выяснения обстоятельств анонимного обвинения профессора Андерсена.

— Я поговорил с некоторыми местными жителями, — начал он, усевшись в кресло и оглядывая гостиную. — Прекрасная комната. Мелкие черты его лица под высоким лбом придавали ему вид постоянно что-то подозревающего человека. Когда он черкал в своем блокноте, то от напряжения морщил рот, словно ребенок, старательно выводящий буквы.

— Кто-нибудь зол на вас, профессор? Вы заняли чье-то место, выгнали кого-нибудь или взяли в долг и забыли вернуть?

— Нет.

— Никто не имеет на вас зуба? Никто во всем мире? Вас не любят?

Гарт пристально смотрел на Дженкса, пока тот не отвел свои маленькие глазки в сторону.

— Мы составили список студентов, которые могли разозлиться на меня. Я отдам вам его.

— Одну минуту. Вы помогали в составлении этого списка, Стефания?

Сабрина подняла брови.

— Мы встречались раньше?

— Что? Раньше? Не думаю, а что?

— Потому что, мистер Дженкс, только мои друзья зовут меня по имени.

Наступила пауза.

— О нет, — произнес, наконец, Дженкс. — Простите меня, мадам. Или вы предпочитаете леди? Сабрина улыбнулась и ничего не сказала.

— Так как насчет списка, леди? Вы помогали составлять его?

— Нет.

— Вы верите ему?

— Верю во что? Это просто список.

— Может, вы думаете, что ваш муженек включил сюда не всех?

— Абсурд.

— О — Дженкс что-то записал. Сабрина и Гарт обменялись взглядами. Вроде бы ничего из сказанного не заслуживало особого внимания, чтобы быть записанным. — Вы играете в теннис, профессор? Гарт прервал свои размышления.

— Да. Это относится к вашему следствию?

— Может. А вы, миссис Андерсен?

— Да.

— Сыграем потом?

— Нет, — ответил Гарт. — У моей жены недавно умерла сестра и она сейчас в трауре.

— Мои соболезнования. У вас активный образ жизни — вечера, открытия музеев и прочее. Это часть вашего траура?

— Что вы за трудолюбивая пчелка, мистер Дженкс? — любезно поинтересовалась Сабрина. — Исследовать нашу жизнь. Гарт, думаешь, мы должны обсуждать, как нам проводить время, с мистером Дженксом?

— Я думаю, что если мистер Дженкс не говорит об анонимных письмах, у него нет причин задерживаться в нашем доме.

— Чудесные коврики, — заметил Дженкс, тряхнув головой. — Из Китая?

— Да, — ответила Сабрина.

— Купили их в Китае?

— Нет.

— Профессор ездил с вами в Китай?

— Довольно. — Гарт поднялся. — Я провожу вас к выходу.

— Профессор, я веду следствие. По приказу вашего начальства.

— Вы не следствие ведете, а рыбку в мутной воде ловите.

— Это и есть следствие, профессор. Мы насаживаем червяка и смотрим, кто клюнет. Просто вы должны относиться ко мне терпимее. Вы были в Стэмфорде, штат Коннектикут?

Гарт стоял около книжного шкафа, положив руку на полку.

— Верно.

— Работы не нашли, так?

— Очевидно, вы уже знаете ответ.

— Правильно. Профессор Андерсен ездил с вами в Китай, миссис Андерсен?

— Нет. Я ездила от ассоциации торговцев антиквариатом. Мой муж обеспечил возможность моей поездки, взяв на себя заботу о детях. Дженкс что-то записал, сморщив губы.

— Этот Талвия… Вы давно дружите с ним?

— Давно, — многозначительно отозвался Гарт.

— Они здорово ругались. Он и его маленькая леди. Гарт и Сабрина молчали.

Дженкс опять черкнул в блокноте.

— Плохие дела с вечными разногласиями. Тянет на сторону. К молоденьким красоткам, которых вы учите. Сабрина встретилась взглядом с Гартом и едва заметно покачала головой.

— Вы не согласны, миссис Андерсен? Насчет тяги на сторону или насчет молоденьких красоток?

— Я не уверена, что вы дурак. Дженкс был сбит с толку. Он достал из кармана жвачку, развернул ее и запихнул в рот.

— Теперь Блэйк. Насколько хорошо вы его знаете?

— Мы встречались, — ответил Гарт. — Редко. Моя жена его не знает.

— Вот вам и репутация. Он любит независимо от возраста и размера, я слышал.

Сабрина брезгливо посмотрела на следователя:

— Какая неприятная у вас работа, мистер Дженкс.

— Теперь Миллберн. Общее молчание.

— Полагаю, его вы совсем не знаете. Кто-то написал письмо, видите, профессор, я все-таки перешел к анонимкам — и я все проверил для вашего босса. Математик. Дурит с числами. Когда не дурит с молоденькими девочками.

— Вывод основан на анонимном письме? — холодно спросила Сабрина.

— Нет, мадам, на его признании. Он утверждает, что подобное случилось только один раз, но кто знает? Его жена училась у него, когда он на ней женился. Любит молоденьких. Должен сказать… — В голосе следователя появилась грустная нотка. — Они действительно милашки. Такие соблазнительные.

В комнате было тихо. Сабрина слышала, как наверху у Клиффа играет магнитофон.

— У вас есть присутственные часы, профессор?

— Конечно.

— Вы встречались со студентами по одному или с целой группой сразу?

— По одному. Мы обсуждаем конфиденциальные вопросы… оценки, качество работы, планы на будущее.

— По одному с закрытой дверью?

— Иногда. Сабрина заметила, как в Гарте растет злоба, и она становится серьезно опасной для Карла Дженкса и его мерзких вопросов.

— Миссис Андерсен, у вас бывает много гостей?

— Когда как.

— Вы когда-нибудь приглашали студентов профессора? «Понятия не имею». Сабрина взглянула на Гарта.

— Нет, — ответил он за нее. — Но в июне наш дом открыт для всех студентов и ассистентов лаборатории.

— Миссис Андерсен не могла сказать это сама?

— Миссис Андерсен не обязана отвечать на вопросы, которые ей не нравятся.

Дженкс жевал свою резинку.

— Профессор, я только что от Талвия. Там милейшая обстановка. Никогда и не подумаешь, что у них репутация отчаянных скандалистов. Я пришел сюда, в дом, полный нежности и света. Однако жена мотается в Китай и Англию, а муж при первой возможности несется в Калифорнию. И еще существует весьма забавное письмо, обвиняющее профессора в развлечениях с соблазнительными милашками за хорошие оценки в качестве оплаты. У меня есть сильное подозрение, профессор, что вы не искали других путей, когда предлагалось удовольствие.

Сабрина быстро пересекла комнату и встала рядом с Гартом, взяв его за руку, на которой напряглись мускулы. Она прижалась к его плечу и почувствовала, как он успокаивается.

— Я мог бы вышвырнуть вас вон, — равнодушно заметил Гарт. — Но это потребует больше энергии, чем вы заслуживаете. Лойд Страус говорил мне, что вас купили, чтобы вы нашли автора анонимного письма, добились признания или что там требуется, и сохранили мое имя чистым. Вместо этого на свое усмотрение вы пытаетесь утопить меня на основе информации, о которой я не имею никакого представления. Вы пришли сюда не вести следствие, как утверждаете, а расставить ловушки. Однако вы заблуждаетесь. Вы — следователь. Согласно статье сорок четыре "С" один правового кодекса Эванстона вы можете потерять свою лицензию. Утром я решу, позвонить ли мне в полицию, в университет или в оба места сразу. Это будет зависеть от того, как скоро вы покинете мой дом. Даю вам шестьдесят секунд. Время пошло.

Гарт обнял Сабрину и посмотрел на свои часы.

— Вы меня не запугаете, профессор.

— Конечно, нет. Сорок пять секунд.

— Ваша жена знает, что невиновный человек не станет выбрасывать меня из дома.

— Тридцать секунд.

— Блеф. Вот, что вы делаете…

— Двадцать секунд. Дженкс вскочил с кресла и стремительно направился к двери.

— Я еще вернусь. Ваш босс очень заинтересуется, как вы меня выгнали. Невиновный не стал бы…

— Вон! — крикнул Гарт. Дженкс открыл дверь и исчез. Сабрина рассмеялась:

— Гарт, как ужасно!

— Знаю. — Он тоже засмеялся и крепче обнял ее. — Ты была прекрасна.

— В Эванстоне нет закона против возможности быть собой.

— Конечно, нет. Этот человек глуп. Ты была права… Он слишком хитер, чтобы быть дураком, но все-таки глуп. Сабрина перестала смеяться.

— Ты разволновался из-за него?

— Да. А ты?

— Тоже.

На следующее утро Гарт позвонил Лойду Страусу.

— Ты доверил мою карьеру глупому сукину сыну, который уже решил, что я виновен. Предупреждаю тебя, Лойд…

— Не надо меня предупреждать, Гарт. Мне уже здорово досталось из-за этого дела от президента. Не собираюсь терпеть еще и твои упреки. Тебе никогда не приходило в голову, что ты не один имеешь работу и будущее. Я хочу убрать всю эту грязь с дороги и вернуться к нормальной жизни. Но если ты думаешь, что я собираюсь отозвать следователя из-за того, что он неправильно обошелся с тобой… Дерьмо. Слушай, мне он тоже не нравится. Но агент мне требовался срочно, и его рекомендовал мне человек, уже пользовавшийся его услугами. Я позвоню и узнаю, нельзя ли прислать сюда кого-нибудь другого. Ладно?

— Ладно.

Гарт повесил трубку до того, как Страус успел опять попросить его не предпринимать ничего самому. После ухода Дженкса они с женой решили начать беседовать со студентами из списка. «Кто-то, — как подумали они, — что-нибудь интересное да скажет. А если нет, то сидеть сложа руки и ничего не предпринимать все равно невыносимо». Гарт позвонил жене в магазин.

— Я просто хотел услышать твой голос. И сказать, что люблю тебя. Я поговорил с Лойдом. Он попытается заменить нашего глупого приятеля. Наконец-то позвонил Мартин, полный извинений, и сказал, что специально не встречался с нами. Я посоветовал ему позаботиться о Линде. Мы выживем. Она с тобой?

— Да. Составляем план торговли. И праздничный обед. Мартин нашел новую работу.

— Он сказал. Потому и звонил. Он считал, что не может встретиться с нами до тех пор, пока не вернется к нормальной жизни. Значит, праздник будет отмечаться.

— Для них. Но не для нас. Когда придешь домой?

— Около пяти. Ты уже вернешься?

— Конечно.

Сабрина в середине дня зашла домой, чтобы позвонить в Лондон.

— Николс, это Стефания Андерсен. От вас давно ничего не слышно.

— О, дорогая Стефания, я хотел написать вам. Ваша дорогая сестричка была бы довольна. Все прекрасно.

— Конкретнее, Николс.

— Мы купили на аукционе фаэтон и позолоченные часы, о которых вы говорили. И еще шифоньер из…

— Николс.

— Да, Стефания.

— Что вы продали?

— О, продали? В это время торговля идет не очень…

— Никакого затишья в это время года нет, Николс. За кого вы меня принимаете? Сейчас самый сезон для наших клиентов. Что с вашим собственным магазином?

— Мы… справляемся.

— Благодаря Амелии?

— Моя дорогая Стефания, вы говорите точно как Сабрина. Вы меня очень расстроили такими воспоминаниями.

— Николс, может, вы позвоните Брайану?

— Нет, нет, Стефания, не нужно. Мы продали французские часы, те, что с ангелами, если помните, и обе вещи, привезенные вами с аукциона Клинтона. И еще я выставлю секретер Георга Пятого и новый загородный дом леди Старгрейв.

— Сколько получили за часы?

— Три тысячи.

— Можно было продать за четыре. А за клинтоновские вещи?

— Двадцать три тысячи за обе.

— Великолепно! Не могу поверить, что вы скрывали это от меня.

— Нет, дорогая моя, конечно нет. Это должно быть сюрпризом. Но вы вынудили меня признаться. Как я могу что-то скрывать от вас, даже если это и втемяшится мне в голову? Сидни Джонс заглядывает мне через плечо каждый день. Кстати, он спрашивает, когда вы вернетесь.

— Скоро. Я очень нужна сейчас?

— Конечно, дорогая Стефания. Ведь последнее решение насчет «Амбассадора» зависит от вас. Оливия недавно говорила, что вы так напоминаете ей Сабрину, что она хотела бы видеть вас здесь, и мы могли бы… О, как ужасно это звучит. Совсем не так, как из уст Оливии…

— Да, Николс, я знаю. Оливия умеет делать ужасные заявления абсолютно спокойно.

— Боже, Сабрина действительно так подробно рассказывала о нас.

— Часто.

Я могу прекратить это, подумала Сабрина, как только вернусь, сразу скажу им правду. Они с Николсом поговорили о ее декабрьской декорационной комиссии. Она дала указания по поводу двух аукционов и торговли с Беттиной Старгрейв. Теперь Николс ее выслушал. Он больше не относился к ней как к необразованной провинциалке, которую можно легко отодвинуть в сторону. Наконец Сабрина повесила трубку, но перед тем, как войти в столовую, задумалась и села. «Как только вернусь, сразу скажу им правду. Но как я смогу это сделать? Как я смогу рассказать родителям или кому-либо еще, что я Сабрина, если не хочу, чтобы Гарт знал об этом? Если кто-то узнает, хотя бы один человек, информация неизбежно достигнет его ушей».

Сабрина встала и начала ходить по кухне, нервно обхватив себя руками.

"Я не могу сказать Гарту правду. Никому не могу сказать.

Но если я утаю истину, то останусь Стефанией Андерсен на всю жизнь. Сабрина Лонгворт умрет. Конечно, так оно и есть. Мы все были на ее похоронах. О, Стефания, посмотри, что мы наделали…"

Глава 19

Утром 20 ноября выпал снег. Свет струился словно шепот, предупреждающий о том, что ждет впереди. Небо было стальным, низко нависало над садом, над черными ветвями деревьев, запорошенных снегом, и над кустарником, напоминавшим паутину. Гарт возился с печкой. Сабрина пыталась отыскать пропавшие перчатки. Пенни и Клифф осторожно шагали по дорожке перед домом, восхищаясь собственными следами.

Когда они ушли, Сабрина приблизилась к окну и стала допивать кофе. Сад превращался в гобелен из травы и хризантем, пробивавшихся сквозь снег; белая улица была разрисована темными полосами от автомобильных шин. Мелкий снежок опускался на крыши, трубы и карнизы. Легкий ветер шевелил ветви деревьев. То и дело с них с легким вздохом падали хлопья снега.

Зима. Менялись времена года, а репутацию Гарта восстановить так и не удавалось. Сабрина помогала, оставаясь рядом с ним, крутясь в колесе социальной жизни. Теперь различные приглашения приходили — по почте в таких же количествах, как в Лондоне. Но беседы со студентами из списка еще не начинались. Они очень счастливы сейчас. Любовь, жизнь вместе, без возвращений к тому времени, когда Сабрина приехала из Китая. Доверие, радость, счастье. «Потому что моя сестра мертва».

Сабрина отвернулась от белого мира за окном и прошла через дом на кухню. Она могла бы отодвинуть правду на задний план и начать думать понемногу о возможных способах остаться с Гартом, как будто правда могла быть частью прошлого, не имеющего ничего общего с настоящим.

Самообман. Она обещала себе никогда не делать этого. «Потому что я не воспользуюсь смертью моей сестры».

Сабрина не могла изменить это, даже если бы ей удалось забыть обо всем. «Когда-нибудь, в самый неожиданный момент, это снова всплывет и уничтожит нас».

Зазвонил телефон. Это звонил Гарт из университета.

— Мой календарь напомнил мне, что в декабре у меня заседание в, Нью-Йорке. Ты можешь договориться с Мэйдлин насчет поездки? Я хочу взять тебя с собой.

— Когда в декабре?

— Третьего. На три дня. Я попрошу Вивьен взять Пенни и Клиффа к себе. Мы же заботились о ее детях. Поедешь?

— Да, хотелось бы.

Как странно, что он позвонил именно сейчас, когда она напоминала себе, почему должна уехать.

— А что, если я слетаю оттуда в Лондон по делам? Пауза длилась довольно долго.

— Конечно. Возьмешь меня с собой?

— Нет. Я хочу поехать одна. «Потому что я не вернусь».

— Если хочешь, конечно, поезжай одна. Сколько времени займут твои дела?

— Не знаю. Но я, вероятно, задержусь ненадолго. В доме…

На этот раз пауза получилась еще длиннее. Гарт почти убедил себя, что она больше не думала о жизни в доме ее сестры, о хождении по следам покойной. Но сейчас она вдруг опять заговорила об отъезде. Казалось, когда между ними все наладилось как нельзя лучше, она опять стала собираться уезжать. Гарт хотел напомнить ей, что она обещала остаться, по крайней мере, до тех пор, пока не будет выяснена личность автора анонимного письма. Но он не жаловался и не умолял.

— Можем поговорить об этом попозже, — сказал он. — Но ты приготовишься поехать со мной в Нью-Йорк?

— Да. И мы с Вивьен договорились вместе перекусить, так что скажу ей о Пенни и Клиффе.

— Ты выглядишь грустной, — заметила Вивьен, подсаживаясь за столик Сабрины. — Как наша ранняя зима. Могу я чем-нибудь помочь?

— Говори о приятном. О своем комитете, например. Гарт сказал, голосование было тайным. Могу я тебя поздравить?

— Можешь поздравить своего мужа. Он перехитрил нашего бывшего декана, обманул наш скромный комитет и перевернул его вековую политику с ног на голову. Это было в студенческом городке. Еще он дал возможность семье Гудман остаться, поэтому я не должна искать себе новую работу. Это называется безопасностью. Первый раз в жизни она у меня есть. Он не говорил тебе, что я прозвала его святым Гартом? Сабрина покачала головой и засмеялась:

— Несомненно, скромность ему только мешает.

— Он скромен, разве это не странно? С каждым, имеющим его репутацию и популярность, должны раскланиваться. Знаешь, его студенты так гордятся им. О, хочешь знать, что один из них сказал о нем? Девочка из моего класса генетики. Мы говорили о работе Гарта, и она сказала… Дай-ка я напишу, а то смущаюсь.

Вивьен написала на салфетке одно слово и показала его Сабрине.

«Гений», — прочитала Сабрина и перечитала еще раз.

— Умно, — заметила она. — Как ее зовут?

— Рита Макмиллан. Умная девочка. Не очень хорошая студентка, не очень интересуется учебой, но умная. Такие всегда находят самые короткие пути к достижению цели, какой бы та ни была. Теперь скажи мне, твое грустное выражение лица имеет какое-нибудь отношение к анонимному письму о Гарте?

Сабрину застали врасплох.

— Ты видела его?

— До этой минуты я даже не была уверена в его существовании. Ходят слухи. Какой-то противный парень ходит повсюду, задает гадкие вопросы, на которые никто из нас ему не отвечает. Никто не верит, будто Гарт замешан в этом деле. Он не только обладает высокими моральными качествами, но и очень умный. Скажи мне, что происходит?

Сабрина описала визит Дженкса и как Гарт избавился от следователя. Они вместе посмеялись и переменили тему разговора на работу и книги.

— Мне пора возвращаться на работу, — сказала наконец Сабрина. — Ой, чуть не забыла. Можешь взять к себе дня на три Пенни и Клиффа? У Гарта третьего декабря заседание в Нью-Йорке и он хочет взять меня с собой.

— Конечно. Они милые ребята. Мои дети любят их. Думаю, тайное желание Барбары — быть Пенни Андерсен. Когда вы уезжаете?

— Я тебе скажу. Ты настоящая подруга, Вивьен.

— У меня хорошие друзья. Иду в класс. До встречи.

— Вивьен?

— Да?

— Это класс Риты Макмиллан?

— Да. А что?

— Просто любопытство. Хороший получился у нас ленч.

Сабрина позвонила Мэйдлин и сообщила, что сегодня на работе больше не появится.

— Плохо, — сказала та. — Ты бы получила настоящее удовольствие, увидев Линду… Она ходит за мной, рассматривает различное дерево, запоминает формы и конструкции. Она способная ученица и начинает приобретать уверенность. Ты сделала хорошее дело, приведя ее сюда.

«Да, — молча согласилась Сабрина. — И это будет продолжаться после того, как я уеду».

Сабрина захотела пойти к Гарту и рассказать о Рите, но знала, что он захочет поговорить с девушкой сам. «Я должна справиться с этим, — решила она. — Вот для чего я осталась здесь… Ради него и Стефании».

Через час Сабрина остановила около класса Вивьен молодого паренька и попросила его показать ей Риту Макмиллан. Когда он выполнил просьбу, она сразу направилась к девушке.

— Стефания Андерсен.

Сабрина протянула руку. Девушка, стройная блондинка с бледно-голубыми глазами, прикоснулась к ее ладони тонкими пальчиками.

— Я хочу поговорить с вами. «Факультетский клуб» находится на той стороне улицы. Мы можем побеседовать там.

— Не думаю…

— Это очень важно. — Сабрина осторожно повела Риту по коридору. — Я знаю, вы учили генетику в прошлом году в классе моего мужа.

Она сразу почувствовала тревогу, румянцем вспыхнувшую на лице девушки. Никто из них не проронил ни слова, пока они не оказались в «факультетском клубе». Сабрина бывала здесь раньше вместе с Гартом, и швейцар поприветствовал ее:

— Миссис Андерсен! Как я рад видеть вас снова. — После короткого взгляда на Риту он уставился на Сабрину восхищенными глазами. — Кофе подадут в гостиную через несколько минут. Хотите заказать фрукты или десерт?

— У вас можно попить чаю?

— Чай! Конечно. Наверху сейчас никого нет. Нальете себе сами, сколько хотите.

Сабрина улыбнулась ему, не предложив никакой разгадки для удовлетворения любопытства. Наверху она провела Риту в угол длинной комнаты с высоким потолком, заставленную столами, диванами и креслами. Они сели на два вертящихся стула, почти прикасаясь, друг к другу. Сабрина, сложив руки на коленях, изучающе смотрела на Риту и заметила недоумение в ее круглых глазах. «Не обделенная вниманием мужчин, — подумала она, — удивлена вниманием со стороны старой женщины. Какой старой я должна казаться ей. В тридцать два года! Было бы забавно, если бы она попыталась уничтожить Гарта».

Под взглядом Сабрины девушка начала проявлять беспокойство.

— Ну? — нетерпеливо спросила она. — Я здесь. Чего вы хотите?

— Мне показалось хорошей идеей познакомиться с вами. Вы ведь заканчиваете обучение, не так ли?

— Да, — ответила Рита, устроившись на краешке стула.

— Но ведь… вы собирались закончить в прошлом июне.

— Я… изменила свои планы.

— А чем вы займетесь после окончания учебы?

— Не знаю. Поезжу, может, найду работу.

— Какую?

— Не знаю. Что-нибудь интересное. Возможно, моделирование одежды. Оформление интерьеров. Что-нибудь в этом роде.

— И станете знаменитой?

— Конечно. Почему нет?

— Ваш чай, миссис Андерсен. В комнате появился официант с тележкой на колесиках.

— Булочки с кремом, — объявил официант, эффектно взмахнув салфеткой. — Торт. Печенье. Если захотите что-нибудь еще…

— Достаточно, — сказала Сабрина и улыбнулась. — Очень любезно. Спасибо.

Официант улыбнулся ей в ответ и помедлил немного перед тем, как пересечь комнату. Нат Голднер, вышедший из библиотеки третьего этажа, поприветствовал Сабрину легким поцелуем и в удивлении уставился на тележку.

— Ты околдовала обслуживающий персонал?

— Волшебным, кажется, оказалось слово «чай».

— Нет, если бы произнес его я. Можно присоединиться?

— Не сейчас, Нат. Ты простишь нас? У нас личный разговор.

— Хорошо, в другой раз, если только ты обещаешь еще раз воспользоваться своим волшебством. Увидимся на званом вечере. Твой дом или наш?

— Думаю, Долорес выберет наш.

— Принесу вино. — Он кивнул Рите и поцеловал Сабрину в щеку. — До встречи. Рита слегка откинулась на спинку стула, глядя с нескрываемой завистью.

— Вы легко водите их вокруг пальца.

— Я отношусь к людям с уважением, — вежливо ответила Сабрина, взяв чашку с чаем. — Итак, вы хотите стать знаменитой. Если вы добьетесь этого, у вас будет много друзей.

Рита кивнула с удовлетворением:

— Я знаю.

— Но, возможно, и несколько врагов тоже. Кажется, чем больше знаешь людей, тем имеешь больше шансов разозлить кого-нибудь или вызвать ревность… даже не осознавая, что ты делаешь.

— Я ничего в этом не понимаю.

— Конечно, я уверена, у вас будет больше друзей, чем врагов, но вы должны приготовиться ко всему. Потому что, когда ты известна, никто не знает, как относятся к этому люди или как они говорят о тебе между собой. Вы, конечно, к этому приготовились.

— К чему?

— К факту, что люди могут говорить о вас неправду. — Теперь Сабрина успокоилась. Ее злоба находилась под контролем. — Когда такое случается, мы называем это слухами. Вы знаете, что это такое. Их полно повсюду. Вы никогда не задумывались, как они возникают? Иногда из-за восхищения или смелости, иногда из-за того, что кто-то почувствовал себя очень важным, иногда для того, чтобы посмотреть реакцию людей, но чаще всего из-за мести. Еще чаю?

Голубые глаза Риты неотрывно смотрели на Сабрину.

— Нет.

Сабрина налила себе еще чашку.

— Конечно, никто, кого интересует карьера модельера одежды или оформителя интерьеров, не станет распускать слухи. Кроме того, вы знаете из лекций по истории, что из-за слухов начинались войны, паника и революции… Как можно доверять человеку, который хоть раз пустил слух? Опасная личность, неосторожно обращающаяся с шепотом, невинной шуткой… или анонимными письмами. Бледные глаза моргнули.

— Вы пытаетесь запугать меня?

— Зачем?

— Потому что я вам не нравлюсь.

— Я вас не знаю. Поэтому я не испытываю к вам антипатии.

Сабрина наклонилась налить Рите чаю и встретилась через облако пара между ними с ее осторожным взглядом.

— Правда, наши интересы переплетены друг с другом. Рита выглядела ничего не понимающей.

— Ваш интерес — это то, что доставляет вам удовольствие. Обычно это меня не касается, поскольку я считаю самолюбивых людей скучными и заслуживающими снисхождения. Но когда ваш личный интерес угрожает моему мужу, в котором заключены мой интерес и верность, это приводит нас к столкновению.

— Не понимаю, о чем вы. — Девушка надула губы. — Вы сумасшедшая.

— Это ошибка, — мягко произнесла Сабрина. — Вам стоит не ссориться со мной, а добиться моей симпатии.

— Мне наплевать на вашу…

— Нет, не наплевать. Или не должно быть наплевать. — Сабрина наклонилась вперед, не отрывая взгляда от глаз девушки. Ее голос звучал тихо, но слова являлись настоящей сталью. — Потому что я намерена вывести вас на чистую воду и не дать закончить учебу.

— У вас это не получится! У вас нет такой возможности! Хотя бы потому, что ваш муж ненавидит меня!

— Мой муж ненавидит вас? Почему?

— Потому… потому что я не легла с ним в постель, — защищаясь, ответила Рита. Сабрина медленно покачала головой.

— Ты маленькая дурочка. Можешь ты хоть раз воспользоваться головой, а не тем, что у тебя между ног? Сколько ты еще собираешься пробивать себе путь, пользуясь своими прелестями? Какая тебе нужна сделка? И сколько у тебя будет друзей, если всякий раз, когда ты продаешь себя, ты доставляешь неприятности женщине, полагающейся на твои мозги?

— Он велел вам сказать это? В прошлом июне он говорил мне то же самое.

Сабрина отодвинула в сторону свою чашку.

— Теперь послушай меня. Мой муж не знает о нашем разговоре. Ты имеешь дело только со мной, и мы сохраним нашу встречу в тайне. Но даже если бы он знал, что я здесь, он не стал бы подсказывать мне слова. Никто не указывает мне, что говорить. Это решаю я сама без чьего-либо позволения. Ты должна понять, что надо верить в себя, как в человека, а не как в секс-машину. — Она сделала паузу. — Но мы говорили о другом, правда? Твое обучение. Анонимные письма. И тип гениальности того, кто их пишет.

Наступило долгое молчание. Сабрина наблюдала, как выражения сменялись на лице Риты, когда она пыталась задуматься об ответственности и наконец, сдалась.

— Вы собираетесь донести на меня?

«Донести на меня. Словно ей три года», — подумала Сабрина.

— Что, по-твоему, я имела в виду, когда обещала вывести тебя на чистую воду?

— Я не знала. Я не знала, что вы догадались про письма. — Рита подождала. — Но вы не можете донести на меня! Они приостановят мое обучение или даже выгонят, и я не смогу…

— Конечно, ты не сможешь закончить! — возмущенно произнесла Сабрина. — Я даже сказала, что сделаю все для этого.

— Но я должна! Родители сказали, что не дадут мне больше денег, если я не доучусь и на этот раз. А у меня нет ни цента, поэтому я должна доучиться.

«Железная логика», — подумала Сабрина.

— И как ты намерена доучиться?

— В классе "С". Это все, что мне нужно.

— Нет, тебе еще нужно переманить меня на свою сторону. Грызя ноготь, Рита выглядела сбитой с толку.

— Но тут я ничего не могу поделать.

— Подумай, — предложила Сабрина. — Поскольку у меня нет намерения лечь с тобой в постель, что интересного ты можешь предложить мне?

Рита грызла ноготь, загнанно оглядывая комнату, затем в замешательстве посмотрела на Сабрину.

— Вы хотите, чтобы я сказала им, что написала в письме неправду? Но тогда я должна признаться, что писала письма! Этого я не могу сделать! Они выгонят меня! Я не закончу учебу!

— Ну, думаю, это можно решить. Я пойду с тобой к вице-президенту. Если ты расскажешь правду, я уверена, втроем мы все решим.

Она оттолкнула тележку и придвинулась к Рите.

— Ну? Почему бы нам не прикинуть сейчас, что ты там скажешь?

С утра в День благодарения пошел снег и не прекращался до вечера.

— Хорошо, — весело сказала Долорес. — Влага нужна. Лето и осень были сухими.

— Как благодарен, должен быть снег, — сказал Нат, положив руку ей на плечо.

— Ты разрешила ему падать. Долорес спокойно улыбнулась:

— Заметь, я не прошу его перестать. Она подмигнула Линде и продолжила тереть клюкву. Линда взяла Сабрину за руку.

— Ты видела? — спросила она громким шепотом. Ее щеки раскраснелись от жара, черные глаза сверкали. — Разве Долорес когда-нибудь подмигивала раньше?

— Нет, — честно ответила Сабрина. Она резала апельсины и передавала их Долорес, чтобы та смешала их с клюквой. Линда колола мускатные орехи для сладкого картофеля. Острый аромат заполнил душную кухню, смешался с запахом жаркого по-турецки и остывающих пирогов. В другой части помещения Гарт с Мартином готовили кукурузный пудинг по рецепту прабабки Гарта, который он пытался вспомнить по дороге сюда, споря по поводу пропорций соды и молока. Нат перелил вино из бутылок в графины и кружил по комнате, пробуя все.

Сабрина прислушивалась к разговорам и глубоко вздыхала, словно она могла впитать в себя через звуки и запахи свое счастье и сохранить его на будущее. Поскольку доктор высказался против поездки, Сабрина берегла острый глаз ее матери и могла расслабиться в День благодарения. Это был первый раз, когда она проводила день с друзьями: совместное приготовление еды, украшение комнат цветами, принесенными Долорес, смех детей за столом, а на улице падающий снег на фоне серого неба. Мой первый и последний, подумала Сабрина. И этот день даже не должен быть моим. Это должен быть день Стефании. Грусть просочилась сквозь ее счастье. Слезинка упала на апельсин.

— А я думал, это бывает только от лука, — сказал появившийся Нат. — Ни разу не видел, чтобы апельсины создавали такой эффект. Заменить тебя? Сабрина покачала головой:

— Пройдет.

— Траур всегда проходит, а воспоминания нет. У тебя было мало времени. И потом, ты еще возилась с делами Гарта. Взяв открытую бутылку вина, он наполнил шесть бокалов и раздал их.

— Леди и джентльмены, я предлагаю первый тост нашего праздника, несомненно, один из многих. Мы надеемся, один из многих. — Когда все повернулись к нему, он сделал паузу. — Конечно, у нас есть бесчисленное количество благодарений, но сейчас существует три особенных. И поэтому я объявляю тост. За Мартина Талвия, нового главного редактора «Фэйрбэнк паблишерз», который произведет революцию в книжном деле, гарантируя, что романы будут напечатаны на английском языке, а не на жаргоне. И за Гарта Андерсена, за его победу над грязной ложью, в которую мог поверить только гетероморфный, слабоумный, недоношенный следователь.

— Это означает неестественность, — пробормотал Мартин, когда Линда и Долорес потребовали объяснения значения непонятного слова. Сабрина посмотрела на всех шестерых, отражавшихся в темном окне, собравшихся вместе в уютной кухне в начале зимы. Она запомнила эту картину. Траур проходит. Воспоминания нет. «У меня будут воспоминания. О Стефании и о ее друзьях и семье. Потому что короткое время они были друзьями и семьей и для меня тоже».

— А какое третье благодарение? — спросила Долорес. Нат повернулся к Гарту:

— Твоя очередь.

— Моя жена. — Тот взял Сабрину за руку. — Она установила личность автора анонимного письма и, хотя никогда не расскажет мне о содержании их разговора, заставила девушку пойти вместе к Ллойду Страусу, где было составлено подробное признание. Она сдержала обещание, данное автору письма, и уговорила Ллойда позволить студентке закончить обучение. И еще после ухода девушки — Лойд сам мне рассказал — она дала ему нагоняй, который он не скоро забудет, и стояла над ним, пока он прочитал секретарше текст, переданный по телефону средствам массовой информации. И, наконец, она, как тоже рассказал мне Лойд, отказывалась уйти до тех пор, пока он не назначил дату объявления о моем назначении директором Института генетики.

Бокалы Гарта и Сабрины столкнулись с легким звоном.

— Моя жена. Моя любовь. На глаза Линды навернулись слезы.

— Стефания, ты не сказала ни слова. Это самая прекрасная история, которую я слышала.

— Бедный Лойд, — насмешливо произнес Нат. — Столкнуться с яростью Стефании. Он, наверное, страшно испугался.

— Он это заслужил, — презрительно заметила Долорес.

— Я бы хотела, — тихо сказала Линда, — я бы хотела сделать для тебя что-нибудь прекрасное.

— Ты уже сделала, — отозвался он. — Осталась со мной.

В золотистой ароматной комнате Сабрина прикоснулась ладонью к щеке Гарта:

— Я люблю тебя. Он обнял ее:

— Моя жизнь, мой мир, моя вселенная.

Сабрина закрыла глаза.

«Я не могу, не могу. Не заставляйте меня покидать его». Она открыла глаза:

— У меня тоже есть тост.

— Я на это надеялся, — сказал Нат. — Мой бокал пуст. Он увидел, что ее слезы исчезли. Сабрина выглядела волшебно. Невероятно красивая — странно, как все они привыкли к ней и теперь словно увидели ее впервые, поразились ее прелести. Сегодня, разрумянившаяся от жара печи, с зачесанными назад волосами, она была одновременно милой женщиной и наслаждающейся любовью девушкой. А почему нет, после слов Гарта? Глядя на нее, трудно было поверить в смущенную, безразличную, печальную женщину, какой ее описывал после похорон Гарт. Но Нат все еще слышал ее случайную оговорку, когда она думала о себе как о Сабрине, и знал, что она еще не вполне оправилась… хотя сейчас, казалось, знала точно, кто она.

Думая о ней, Нат прослушал ее тост. За Гарта, решил он, за избрание его в Совет национальных исследований по генетике. Высокая честь, хотя парню нет и сорока. Не удивительно, что они так счастливы.

— …совет соберется на следующей неделе в Нью-Йорке, — говорил Гарт.

— Стефания тоже? — спросила Линда. — Но торговля…

— Мэйдлин поможет тебе, — сказала Сабрина. — И я поработаю с тобой эту неделю перед отъездом. Мэйдлин считает тебя способной. Я тоже.

— Мама, мы умираем с голода! — В кухню ворвался Клифф. — Когда мы будем есть?

— Боже мой, птичка! — воскликнул Нат. — Я забыл о своих обязанностях управляющего. — Он открыл печь. — Когда мы будем есть?

— Через час, — сказала Долорес. — Если Гарт и Мартин поставят свое творение из кукурузы в печь прямо сейчас.

— Можно мы немного перекусим? — спросил Клифф.

— Чуть-чуть, — сказала Сабрина. — Праздник еще впереди.

Когда все стали ходить по кухне, выполняя свои обязанности, она быстро взглянула на окно. Оно было темным. Все отражения исчезли.

Следующим вечером после обеда Сабрина поднялась по лестнице на третий этаж и села за стол Стефании. Комната была голой, но не запыленной. Сработала умелая рука Хуаниты. И грусть ушла из нее тоже. Сейчас это была простая комната, где хранились проекты, которые начинали постепенно возрождаться. Сабрина вытащила из ящиков записи и фотографии Стефании, относящиеся к бизнесу, и сложила их в большие конверты для Линды. В течение многих лет той придется продолжать дело Стефании.

В странной тишине, столь редкой в этом доме, Сабрина смотрела на стопку конвертов. Один за другим она сложила незаконченные кусочки жизни Стефании. Клифф освободился от своей банды и так обрадовался этому, что почти с удовольствием воспринял месяц ограничения свободы. Мальчик обо всем рассказал Гарту, и они вдвоем достигли взаимопонимания. Все, что Сабрина узнала об этом, это комментарий Гарта, лежавшего на постели: «Когда-нибудь Клифф оценит то, что ты для нас сделала, помогла нам стать друзьями. Я ценю это уже сейчас. Я ценю тебя».

Она была с Гартом во время безобразной истории с анонимным письмом. Теперь все затихло. Гарт погрузился в обсуждения с архитекторами-подрядчиками по поводу нового Института генетики. Она помогла Линде, как сделала бы и Стефания. Скоро у Пенни начнется класс искусства. В следующем месяце смоделированные и сшитые ею костюмы появятся на кукольном спектакле…

«Я его не увижу, хотя обещала…»

— Мам, ты спускаешься?

— Через несколько минут, Клифф! — крикнула в ответ Сабрина. Открыв ящики стола, она убедилась, что ничего не оставила, и провела на всякий случай по каждому из них ладонью. Везде было пусто. Взяв стопку конвертов, Сабрина погасила свет.

— Мама!

— Да, Клифф, сейчас…

— Телефон, мам! Из Лондона!

Лондон? В такое время? Видимо, что-то случилось. Там сейчас три часа утра. Кто может звонить? Сабрина бросила конверты и побежала к телефону.

— Миссис Андерсен, это Майкл Бернард. Мы встречались на похоронах Сабрины, если вы помните.

— Конечно, помню. Что-нибудь случилось? Посольство? Что произошло?

— Нет, кое-что другое. Мы хотели поставить вас в известность как можно скорее. Из Скотланд-Ярда нам сегодня стало известно, что Иван Ласло и Рори Карр арестованы за то, что подложили бомбу в яхту Макса Стуйвезанта. Кажется, они…

— Подождите. Пожалуйста, подождите минуту.

— О! Проклятье… Простите. Джоли говорила мне, что бы я не торопился… Эй!

— Миссис Андерсен, это Джоли Фэнтом. Майкл грубый человек, и я извиняюсь за него. Нельзя было так говорить вам.

Сабрина села на край кровати.

— Все в порядке. Я знала, что там была бомба. Просто неожиданное сообщение. Отсюда все кажется таким далеким. Что они еще обнаружили?

— Это все, что мы знаем. Все будет в нашей статье в декабре. Вы знаете о контрабанде Макса Стуйвезанта? И что Ласло и Карр хранили его товары и побочно еще приторговывали? Вы узнали все это от Сабрины?

— Да. Но что с «Амбассадором»?

— Ничего. Репортерам нужна драма, а торговля на стороне недраматична. Пресса заинтересовалась Ласло и Карром, потому что они подложили бомбу. Вот это драма. А с «Амбассадором» никакой связи.

— Но связь все-таки есть. Если Сабрину убили из-за того, что она знала…

— Нет, это, не так. Мы знали, что вы боялись, но не могли сказать с уверенностью, что вы не правы. Теперь можем. Карр и Ласло вертятся, обвиняют во всем друг друга, но все вытекает из ссоры со Стуйвезантом по поводу побочной торговли. Он заявил, что их могут поймать и весь его контрабандный бизнес провалится. Карр и Ласло решили, что он просто захотел избавиться от них, и направили удар на него.

— Значит, не Сабрину… а Макса они хотели убрать?

— Про это я говорю. Несколько лет назад Ласло работал секретарем Стуйвезанта и занимался для него небольшой контрабандой, доставлял товары на итальянскую Ривьеру.

«Лодка, — вспомнила Сабрина, — перед рассветом, когда она вышла подышать свежим воздухом и избавиться от Дентона. Иван Ласло с моторной лодки забрался на борт и спустился по лестнице, не заметив, что за ним наблюдали».

— Вот, — продолжала Джоли, — он знал некоторых членов команды еще с тех времен и приехал на яхту повидаться с друзьями к пристани Монте-Карло. Выбрал момент и подложил бомбу в каюту. Она взорвалась слишком быстро, потому что он плохо ее установил. Вот почему яхта оказалась всего в двух милях от берега, и французские водолазы легко подняли ее. В противном случае мы могли бы никогда не узнать, что это не было несчастным случаем.

— Они убили всех…

— Им было наплевать. Они хотели, чтобы все выглядело как несчастный случай. Наступила пауза.

— Стефания, вам стало теперь легче или труднее?

— И то, и другое.

— Я так и думала. Они были неприятными людьми, но Стуйвезант имел большое обаяние и лучше всех разбирался в искусстве. Они с Сабриной знали друг друга много лет. Она оформила его лондонский дом. Мы думали, она отправилась в круиз по делам, возможно, купить себе галерею. Он был в Чилтоне на всех основных аукционах. У него имелся отличный выбор для нее.

«Она защищает Сабрину Лонгворт перед ее американской сестрой, — подумала Сабрина, — объясняет причину присутствия той на яхте».

— Спасибо, — сказала она. — Я очень благодарна. Джоли продолжала говорить, случайно упомянула, что приятельница Сабрины, Габриэль, несколько раз обедала с Бруксом Вестермарком. Сабрина поблагодарила и за это.

— Жизнь продолжается, — сказала Джоли, — и ваша тоже. До свиданья, — попрощалась, наконец, она.

— Спасибо, — произнесла Сабрина. — И Майклу спасибо.

— О, Майкл еще от меня получит за свою болтовню. Сабрина засмеялась. «Ох уж эта парочка», — подумала она с нежностью, как думала, когда была Сабриной и жила в Лондоне. Она представила себе, могли бы они втроем быть такими же близкими сейчас, когда она была Стефанией.

Стопка конвертов лежала на кровати рядом с Сабриной. Завтра она отдаст их Линде. И это будет означать, что ей больше нечего делать. Не было препятствий для ее возвращения в Лондон. Дело о подделках было предано гласности. Ей больше не нужно бояться за репутацию умершей Сабрины. И ей самой не грозила теперь никакая личная опасность, да и никогда не грозила.

Ничего больше не оставалось Сабрине. Причин оставаться тоже нет.

— Мама, все в порядке? Сабрина взяла себя в руки.

— Да, Клифф. Все в порядке.

— Значит, мы можем быстренько сыграть в «Монополию»?

— В «Монополию» не сыграешь быстро. Игра затянется до полуночи. Как насчет «Уголков»?

— Отлично. Ты идешь?

— Сейчас.

Больше нет причин оставаться. Сабрина сидела на кровати и чувствовала, как медленно течет время, все замедляется, подходит к концу. Вокруг нее каждый предмет казался ясным и четким; обычные предметы мебели, казалось, сами по себе вспыхивали в ее памяти, присоединяясь к картинам празднования Дня благодарения. Последний шанс запомнить их так, чтобы, закрыв глаза, увидеть все снова. Через три дня, в понедельник, она уедет. Сначала с Гартом в Нью-Йорк, затем одна в Лондон. Стефания Андерсен возвращается домой в жизнь Сабрины Лонгворт.

— Мы всегда будем здесь, — сказал Гарт. — Незаконченная история.

«Часть жизни Стефании, моя жизнь, которую я не могу закончить».

— Две незаконченные жизни, — сказал Гарт.

«Да, но это лучше, чем ранить тебя правдой. Или жить с тобой во лжи, основанной на смерти моей сестры».

— Мама!

«Не думать об этом. Наслаждаться последними днями».

— Иду, Клифф, — отозвалась Сабрина и стала спускаться по лестнице.

Позже Сабрина будет вспоминать эти три дня как смесь жестов и голосов. Она будет пытаться выделить отдельные моменты, но они станут ускользать. Единственное, что у нее останется, это смутное воспоминание о времени, когда ее чувства резко сменились от яркого счастья к темной горечи, а часы понеслись прочь от нее, когда она пыталась их вернуть.

В пятницу вечером Лойд Страус устроил обед для преподавателей университета, его попечителей и ученых со всей страны. Пенни и Клифф были там, сидели и с благоговением слушали разговоры об их отце и блестящей элегантности матери в уникальном золотистом платье и коротком жакете. Комната была ярко освещена и заполнена людьми.

— Извинение Ллойда, — произнес Гарт, смущенный, но тронутый. — За нашего приятеля следователя.

Наблюдая, почти ничего не говоря, Сабрина позволила вечеру нести ее по течению. Она любила Гарта за спокойное отношение к признанию со стороны старших и более известных ученых, к поздравлениям со стороны попечителей университета и преподавателей. После обеда, сидя во главе стола, Сабрина прислушалась к речи президента, описывающего характер Гарта — она услышала многое, чего не знала, — и затем сделавшего формальное объявление о его назначении директором нового Института генетики.

Оставаясь спокойной среди аплодисментов и вспышек фотоаппаратов, она подумала: «Я помогла этому счастью. Все это могло произойти и без меня. Но я помогла. Он всегда будет помнить это».

Гарт, стоя рядом с ней, произнес короткую речь о целях нового института, о его штате и поблагодарил тех, кто помог ему осуществить все это на деле.

— Но сам лично, — добавил он, — я хочу поблагодарить двух людей, которые помогли мне достигнуть сегодняшнего вечера. Ллойда Страуса, балансировавшего между дружбой и служебными обязанностями, и мою жену, которая не оставила меня ни в любви, ни в беде, сохранила нашу семью и совместную жизнь.

Гарт взглянул на светящиеся глаза Сабрины.

— Стефанию Андерсен.

Все стояли и аплодировали, когда Гарт сел и взял жену за руку.

— Какая еще женщина, — добавил он для нее лично, — более желанна для меня? Я с ней с большим удовольствием отправился бы спать, чем сидел в этом зале. Сабрина рассмеялась, переполненная радостью и любовью.

— Скоро, — пообещала она. — Как только мы освободим тебя от остальных твоих поклонниц.

Для нее не было никакой другой реальности, кроме глаз Гарта, его рук, держащих ее ладони, его губ. Но президент университета увел его поговорить с одним бизнесменом, собиравшимся вложить средства в строительство института.

Это все, что запомнила Сабрина, хотя разговаривала со множеством людей, и позже, когда дети уже улеглись спать, они с Гартом любили друг друга. Они любили так, словно хорошо узнали друг друга только за последние недели: медленно, как бы развлекаясь, словно все время мира впереди принадлежало им, смакуя каждый момент, когда они удивительно жили, изучая, познавая то, что могли дать или взять.

Но Сабрина запомнила только общее впечатление, чувство полноты, а не отдельные моменты, когда они видели только друг друга, а все остальное не имело значения. Те моменты были туманными, являлись частью темноты ночи и тусклого утреннего рассвета, когда Пенни с Клиффом разбудили их, напомнив о планах на уик-энд.

— Вы не забыли? Мы едем кататься на лыжах!

— Вот в чем разница, — прошептал Гарт со своей подушки, положив под одеялом руку на грудь Сабрины, — между забывчивостью и началом уик-энда в цивилизованное время.

Но, подгоняемые детьми, через некоторое время они уже были на пути к Мичигану.

Долорес и Нат приглашали их в свой загородный дом в дюнах в Лэйксайде с самого Дня благодарения. Когда пришло время, Сабрина не хотела ехать. «Я хочу побыть только вчетвером. Ведь это наш последний уик-энд». Но она не смогла сказать этого. Пенни и Клифф были так возбуждены, что Сабрина сдалась.

Уик-энд запомнился таким же туманным, как и последние несколько дней. Ее память могла восстановить только белизну: покрытые снегом дюны на фоне бледного неба, сверкающее на солнце, словно олово озеро, белые следы от их лыж на склонах. Сабрина могла вспомнить лицо Гарта, приближающееся к ней, когда дети убегали далеко вперед. Ее губы раскрывались перед его, и она шептала: «Я люблю тебя». Потом Нат и Долорес поймали их. Она запомнила неторопливый обед перед огромным камином, тихую беседу до позднего вечера, их четверых, наблюдавших, как умирает пламя и начинают поблескивать угли. И еще Сабрина помнила, как они с Гартом быстро разделись в холодной спальне и скользнули в ледяную постель, ежась, пока не оказались в объятиях друг друга, как они согрелись, а потом Гарт почти без движений вошел в нее.

Но это все, кроме острой боли счастья и глухого отчаяния, было где-то вне ее.

Рано утром в понедельник они уложили вещи для поездки в Нью-Йорк и попрощались за завтраком с детьми.

— Не забудьте, — напомнила Сабрина, — после школы вы идете домой к Гудманам.

— Мама, — заявил Клифф, — ты уже говорила нам это раз пятьдесят. Мы же так делали, когда вы ездили в Коннектикут. Думаешь, можно забыть?

— Мне не понравится, если вы придете в пустой дом.

— Не придем, говорю тебе. Мы же не дети.

— Я знаю. — Сабрина погладила Пенни по волосам и поправила лямку. — Просто я расстаюсь с вами… Ее голос дрогнул, и она быстро отвернулась.

— Мам? — встревожился Клифф. Она услышала волнение в его голосе. В кухню вошел Гарт.

— Что-то не так? — спросил он.

— Кажется, мама нездорова. Гарт быстро направился к ней, но Сабрина поднялась прежде, чем он подошел.

— Немного болит живот, — сказала она небрежно. — Ничего страшного, после завтрака пройдет.

Он изучал ее лицо.

— Больше ничего?

— Больше ничего.

Они оживились. «Не забудьте, после школы вы идете домой к Гудманам», — сказали хором Клифф и Пенни и рассмеялись.

— Мам, не могла бы ты привезти мне из Англии рыцарские доспехи? — попросил Клифф.

— Доспехи? Клифф, ты знаешь, сколько они весят?

— Сколько?

— Больше ста фунтов. Рыцаря усаживали на лошадь при помощи грузоподъемного устройства.

— Как же лошадь не падала под такой тяжестью? — спросила Пенни.

— Наверное, это была здоровая кобылица. — Клифф с хохотом повалился на пол.

— Не дурно, — сказал Гарт, хихикая. — А теперь собирайся в школу, пока не опоздал. И мы должны успеть на самолет, Стефания. Ты готова?

— Да, только вот тарелки.

Гарт поднялся наверх. Около гостиной он увидел Пенни и Клиффа, они были уже одеты. Пенни крепко обнимала Сабрину.

— Не задерживайся в Англии надолго. — Ее голос превратился в шепот. — Папа сказал, чтобы я не донимала тебя, что у тебя там дела, но ведь здесь у тебя тоже есть дела. Ты ведь не задержишься там, да?

Сабрина поцеловала Пенни в щечку и прижала к себе.

— Я и не хочу там задерживаться. Я не хочу оставлять тебя. Я люблю тебя, моя Пенни. Не забывай этого. Я люблю тебя и горжусь тобой. Ты очень дорога мне.

— Мам, — заторопился Клифф. — Мы опаздываем. Могу я поцеловать тебя на прощанье? Она отпустила Пенни, но ее руки не разжимались.

— Не уезжай. Пожалуйста, не уезжай.

— Не в этом дело. Мне кажется, путешествия иногда меняют людей. Беги, Клифф. Он обнял ее.

— Если ты не сможешь привезти доспехи, может, тогда ты привезешь мне шпагу, как у короля Артура? Сабрина робко улыбнулась.

— Я что-нибудь поищу для тебя. Но это должно быть оружие?

— Просто с тех пор, как я читаю про короля Артура…

— Я понимаю, что это должно быть. Клифф, позаботься… позаботься о Пенни и о себе, хорошо?

— Конечно, я всегда так делаю. А ты привезешь ей тоже что-нибудь?

— Я пришлю подарки, как только приеду. Как это будет?

— Хорошо. Пока, мам. Счастливой поездки. — Он поцеловал ее в щеку.

Сабрина обняла Клиффа и тоже поцеловала его в обе щеки.

— Французы так же прощаются, — сказал он.

— И я тоже, — ответила Сабрина, целуя его еще раз. — Мне будет тебя не хватать, моя звезда футбола. Особенно твоих шуток. Твоего лица и улыбки.

— Ну, пока, мам!

— Прости, — сказала она, вытирая слезы. — Не буду начинать все с начала. Ну, иди, или ты на самом деле опоздаешь. Желаю хорошо провести время у Гудманов, и передай от меня привет Вивьен.

Дети убежали, а Сабрина наблюдала за ними из окна. Они повернулись и помахали руками, она тоже ответила им. Она смотрела, как они удаляются, и плакала.

Глава 20

Улицы Нью-Йорка блестели от дождя. Приближение обеда заставляло торопиться людей с зонтами, которые сталкивались друг с другом и качались как тенты, треплемые ветром. Ребята и старики сидели в дверных проемах, торгуя зонтиками для тех, кто забыл их дома; курьеры на велосипедах были будто упакованы в болоньевые плащи, по которым стекала вода.

Сабрина ехала с Гартом в такси, дождь представлялся ей зимними слезами, холодными и серыми, льющимися из темных туч, что поселились на вершинах небоскребов. Окна светились так, будто была ночь. Перед каждым отелем швейцар поднимал руку, как на параде, свистел в свисток, призывая такси остановиться, но никто не останавливался, потому что во всех такси сидели пассажиры.

— Все понятно, — проворчал шофер, когда на перекрестке машина попала в пробку. — Солнце светит — никто не ездит. Идет дождь — все ездят, но никто не двигается.

— Может, мы купим зонтик и пройдемся? — предложил Гарт.

— Чертовски долгая прогулка, — сказал шофер.

— Знаю, преподавал здесь.

— Оставайтесь, иначе промокнете. Доедем до угла, и все будет в порядке. Верхняя часть города надежнее центра.

— Я знаю.

— Точно. Вы там преподавали, что ли? Моя дочь преподает в третьем классе. Ей это нравится, но она не утруждает себя.

Гарт взглянул на Сабрину, она посмотрела в окно. С тех пор как они оставили дом, она едва разговаривала. В самолете он спросил, есть ли у ее дела в Нью-Йорке, но ответ был краток и рассеян. Было ясно, что она не осознает присутствие Гарта, вспоминая Лондон, жизнь своей сестры. Принять такую жизнь? Но коли уж так вышло, он должен был найти ее, где бы она ни была, и постараться вернуть, но он не мог предвосхитить кризис, который еще не наступил. Если связь с ее сестрой была так сильна, что смогла перенести смерть, он не мог бы порвать ее (даже если и думал, что мог) до тех пор, пока не понял, что она расстраивает его брак.

— Ты купила себе билет? — спросил Гарт, когда накрывали обед, а она взглянула удивленно:

— Нет. Я… была так занята. Куплю в Нью-Йорке. Когда они приехали в «Плазу», Гарт внимательно смотрел на нее.

— Я и не думала, ты не сказал мне…

— Около шести недель назад мы провели здесь чудесную ночь. Мне хотелось вернуться сюда.

— Да. — В глазах Сабрины было такое одиночество, что Гарт воскликнул:

— Моя дорогая, что с тобой?

Он наблюдал, как она сделала попытку отвлечься от своих мыслей, и восхищался ее стремлением, тем более что раньше у нее не получалось. Она взяла его за руку, когда коридорный приоткрыл дверь их комнаты.

— Что ты теперь собираешься делать? — спросила она.

— Мы с тобой поедем ненадолго в Колумбию. Я хочу посетить мою первую лабораторию и кое-что вспомнить. Важное для нас двоих. — Когда она не ответила, он спросил: — Ты хочешь распаковать вещи? Повесить в шкаф?

— Не сейчас. Гарт оглядел комнату.

— Это не то, что обещала Каллен, но подойдет нам. А я предвкушаю снова раскрошить шоколад по подушке.

— И уронить на пол, — прошептала она, вспоминая с улыбкой. — Ну, пойдем?

Из-за дождя поездка в Колумбию заняла час, но, тем не менее, у них оставалось время, чтобы посетить лабораторию до лекции Гарта перед выпускниками.

— Услуга старому приятелю, — сказал он, когда они входили в здание. — Поскольку встреча будет только завтра, он попросил поделиться сегодня знаниями с его студентами, а это займет всего пару часов. Ты побудешь здесь или сходишь в магазин?

— Похожу по магазинам. Я бы встретилась с торговцами антиквариатом. Значит, я буду ждать тебя в отеле примерно в пять тридцать — шесть.

Они поднялись в лифте на третий этаж.

— Здесь спокойнее, чем в последний раз, когда ты была тут, — заметил Гарт.

Сабрина не понимала, о чем он говорит: месяц назад, неделю назад она старалась скрыть непонимание, но теперь это казалось не важным. Она попрощалась с детьми, в последний раз прошлась по дому, а теперь она смогла почувствовать, как постепенно отдаляется от Гарта. Через час она купит билет в Лондон, а завтра скажет ему, что не вернется.

Они вошли в лабораторию. Это была большая комната, разделенная металлическими шкафами. Они находились в переднем отделении этой комнаты, и Гарт увидел пустой лабораторный стол.

— Тинкертой пропали. Стоп, посмотри-ка сюда. Им не отделаться от меня так просто.

Не понимая, о чем он говорит, Сабрина проследила за его взглядом и увидела на стене картинки в рамках, которые на самом деле были похожи на конструкции Тинкертоя. Теперь понятно, что он имел в виду: модели молекул. Она видела похожие в его лаборатории в Мидвестерне.

— Я сделал их как раз перед отъездом, — сказал он. — Они все еще довольно хорошенькие. Но как мало мы знали в те времена, чего только не произошло за эти двенадцать лет! Ну-ка, что там устроил преемник Билла?

За шкафами, в другой части комнаты, Сабрина увидела клетки, выставленные вдоль большого окна, в которых бегали белые мыши.

— Ничего не изменилось, — улыбаясь, сказал Гарт. — По-моему, Билл все еще может быть где-то здесь. Возможно, у него по-прежнему имеется запас пинцетов и бинтов на случай ранений. Сабрина наблюдала за мышами.

— Интересно, это окно служит защитой или открывает мир, к которому они не могут даже прикоснуться?

— Дай мне руку, — вдруг сказал Гарт. Удивленная, она протянула ему руку.

— Зачем?

— Проверить, смогу ли я расшевелить твою память.

— Расшевелить мою… — Она как бы встряхнулась внутренне. — Прости меня, я задумалась. — Ее протянутая рука дрожала. — Может быть, мы повторим сцену?

«Я сделаю все, что смогу, ты только намекни мне».

— Нет, нам не нужно снова переживать прошлое. Я помню, как ты посмотрела на меня, когда я сказал, что хочу жениться на тебе и заниматься с тобой любовью.

— Как? — спросила она тихо.

— Как будто преподнес тебе подарок. Твои глаза были красные и будто опухшие из-за слезоточивого газа, но они сияли так ярко, что я вспоминаю, удивляясь, как пара темно-голубых глаз казалась наполненной солнцем. Затем ты нахмурилась, как будто обдумывая — какой подарок преподнести мне взамен.

— И что же я преподнесла?

— Себя. То, что я больше всего желал. И чего только ни произошло с того дня. — Он притянул ее к себе и поцеловал. — Стефания, все, что бы ни тревожило тебя, я обещаю — мы исправим. В жизни двух таких щедрых на подарки людей не должно быть неприятностей.

— О Боже! Ты поверишь в это?

Высокий седобородый мужчина в очках в роговой оправе вошел в лабораторию.

— Им недостаточно их собственной спальни, так они перебрались в лабораторию. Какой пример для молодого поколения? — Он протянул руку Сабрине. — Рольф Таггарт. Мне казалось, Гарт преувеличивал, когда описывал вас в письмах. Теперь я понимаю, что он был справедлив. Добро пожаловать. — Он пожал Гарту руку. — Милости просим домой. Гарт улыбнулся.

— Рольф не допускает и мысли, что у меня может быть другой дом, даже через двенадцать лет.

— Мне до сих пор не хватает тебя, даже через двенадцать лет. Лучший исследователь, с которым я когда-либо работал. Ты приготовился принять шквал вопросов от моих наблюдательнейших студентов?

— Вероятно, нет, но я сделаю все, что в моих силах. Стефания, в пять тридцать — в отеле? Самое позднее — в шесть.

— Я приду. Надеюсь, все пройдет хорошо.

Когда она спускалась в лифте к стоянке такси, Рольф сказал:

— Гарт, она ошеломлена, но эта бледность… Она больна?

— Ее беспокоит поездка в Лондон. А я не понимаю почему. — В многолетней переписке двух приятелей Гарт писал Рольфу о таких вещах, которые он не мог обсуждать с Натом или Мартином, потому что гораздо проще поверять что-то приятелю, с которым ты не встречаешься каждый день. Но он не мог рассказать ни Рольфу, ни кому-нибудь еще, что его жена, возможно, все еще подумывает о том, чтобы оставить его.

— Ее всегда отождествляли с сестрой, сколько я ее знаю, она всегда воображала себя Сабриной или, по крайней мере, подражала ее образу жизни. Теперь, с тех пор как Сабрина умерла, она запуталась: кто же она — Стефания или Сабрина. Как будто она вынуждена жить жизнями обеих или сделать выбор между ними. Но недавно, совершенно неожиданно, мы, наконец, сошлись, мы впервые нашли друг друга так, как каждый из нас мечтал об…

Гарт потер лоб. Они дошли до аудитории, и Гарт виновато посмотрел на своего приятеля.

— Я пришел сюда не для того, чтобы исповедоваться, отец Рольф. Почему ты не остановил меня?

— Потому что ты хотел выговориться, а я хотел выслушать. Теперь еще эта проклятая лекция. Готов ли ты к встрече с молодняком, чье любимое занятие — доказывать профессорам, что молодежь знает больше, чем люди средних лет.

Гарт расправил плечи:

— Давай покажем им, на что мы способны.

Класс был полон; имя Гарта действовало подобно магниту. Он видел перед собой шестьдесят студентов, настороженных и нетерпеливых, и приободрился. Как бы он ни был неуверен в своей жизни со Стефанией, здесь — в этой комнате — он был совершенно уверен и возбужден контактом со студентами. Расхаживая по комнате, Гарт говорил легко, без напряжения, с чувством юмора, но, по существу, не стараясь подавить свою аудиторию. И в то же время он давал им почувствовать себя членами ученого сообщества, вольными задавать вопросы и делать замечания в процессе беседы.

Было уже почти четыре тридцать, когда он вдруг сделал паузу и заметил:

— Теперь я хочу поговорить о вечных антителах.

Аудитория оживилась, эта фраза задела их воображение, а интонация голоса Гарта подсказала, что это что-то значительное. Он видел, как нарастало возбуждение, и это доставляло ему удовольствие.

— То, над чем работаем, — сказал он, опираясь о стол, — это возможность сделать человеческую иммунную систему неуязвимой. Что точно подразумевает именно то, что вы думаете: постоянная выработка антител. Мы исследуем возможность слияния двух человеческих клеток — одна, которая вырабатывает антитела, другая — вечно самовоспроизводится. В результате мы получим гибрид, который будет производить бесконечный запас антител, значительно укрепляющий естественную иммунную систему человека, которая, сама по себе, не всегда эффективна. Другими словами, это — вечная иммунная система. К тому же антитела могли бы быть использованы для создания широкого спектра вакцин.

Кто-то поднял руку:

— Сэр, а разве, такое слияние клетки не пробовали на мышах?

Гарт кивнул:

— Это делают уже десять лет. Но известно, что когда человека лечат вакциной, произведенной из антител животных, то возникают сильнейшие побочные явления. Тот из вас, кому делали прививку от бешенства, вакцина для которой получается из антител лошади, знает, как это болезненно. У людей приживаются человеческие антитела, как это происходит во время переливания крови, без всяких побочных явлений. Когда мы усовершенствуем технологию, мы рассчитываем, что будем производить неограниченное количество антител, предназначенных для различных заболеваний.

— Каких заболеваний, сэр?

— Сейчас это столбняк, эритабластоза, которая является возбудителем желтухи у детей, и белокровие у детей, или детский лейкоз. И нас, возможно, отделяют лет семь, когда такие вакцины будут доступны для лечения, но их клинические испытания, вероятно, начнутся в ближайшие два года.

— Профессор, какой химический препарат используется для слияния клеток?

— Этиленгликоль, недорогой и достаточно доступный.

— Сэр, проводили ли вы сравнительный анализ нуклеотидовых звеньев между первичным гибридом и последующим для того, чтобы определить, идентичны ли они, и сколько поколения вы исследовали, какие методы вы используете, чтобы отличить первичную клетку от гибрида?

«Вечная показуха», — подумал Гарт, пытаясь произвести впечатление на аудиторию и на профессора.

— Мы сравнивали расположение нуклеотидов ДНК на протяжении нескольких поколений, и до сих пор они были идентичны во всех отношениях. Когда клетки идентичны, существует, как вы можете заметить, проблема отличения оригинала от копии. Мы нашли, что наиболее эффективный метод — это использовать меченый радиоактивный элемент для идентификации первичной клетки. Даже при прочих равных условиях, для того, чтобы отличить первичную клетку от копии, достаточно…

Он замолчал. У него в голове мелькали слова: отличить от копии. Оригинал. Идентичный. Копия. Проблема отличения оригинала от… Идентичный. Копия. Идентичный. Оригинал. Копия…

Бессмысленный взгляд на лабораторию; ни малейшего воспоминания про слезоточивый газ или пораненную руку. Вино перед обедом. «Я не хочу, чтобы ты работал в лаборатории Фостера». Разрушающая Ирма Каллен. Пугающие миссис Кейзи и Рита Макмиллан. Горничная, без объяснений ушедшая на другую работу. «Это не Сабрина умерла…» Похороны: «Я — Сабрина…» Китай. Китай.

Копия может быть отличена от оригинала.

— У профессора Андерсена назначена встреча. — Рольф оказался рядом с ним — «Откуда он взялся?» — как бы доводя ответ до конца, намекая, что лекция закончилась. Студенты стоя аплодировали. Некоторые из них подошли к Гарту с вопросами, которые они хотели бы задать, но Рольф отправил их. — Нет времени, не сейчас, возможно, в следующий раз… Потом они вдвоем остались в аудитории.

— Пойдем-ка, я отведу тебя к врачу. Гарт с трудом сосредоточился.

— Я выгляжу так плохо?

— Похоже, ты в любой момент потеряешь сознание. Где боль? В груди? В руке? Гарт отрывисто засмеялся.

— Голова и сердце. Но это не сердечный приступ, Рольф. Просто приступ реальности, достаточно лишь взбодрить меня. — Он посмотрел на высокие темные окна, по которым текли капли дождя, и вдруг осознал, что продолжает говорить и не может остановиться. — Удивительно, как долго мы обманываем себя, когда давно могли бы прозреть? Мы видим и слышим то, что не совместимо с нами, но мы стараемся придать этому смысл, загнать в такую форму, какая выгодна вам, мы даже не позволяем идеям прикоснуться к мыслям потому, что они сложны, чтобы с ними согласиться, и слишком страшны, чтобы их принять. Я рассуждаю как психолог. Может быть, я неверно выбрал профессию. Бог знает, что я сделал ошибку в браке!

— Гарт, какого дьявола!

— Черт побери, Рольф, не обращай внимания на мой бред. У меня нет права обрушивать на тебя свои запоздалые разочарования. Я пойду прогуляюсь, кое-что обдумаю.

— В такой дождь? Но мы встретимся позже, за обедом?

— Не сегодня. Рольф, я подвел тебя. Прости. Лекция.

— Лекция была замечательная. Немного обрывиста в конце, но это не важно. Не можешь ли ты сказать, как взбодрить тебя? Иногда становится легче, если делишься с приятелем.

— Я не могу. Я даже не знаю — прав ли я. Может быть, в другое время… Я дам тебе знать. — Они пожали друг другу руки. — Я должен устроить другую лекцию.

— Забудь об этом. Я найду такси.

— Я сделаю это сам.

Такси не было. Все еще шел дождь. Пройдя несколько кварталов, Гарт спустился в метро. Он стоял на платформе, отталкиваемый пассажирами, которые спешили войти в поезд. Воздух пах влажной шерстью. Он не торопился, поэтому отступил.

Он мог и ошибаться. У него не было доказательств. Ученые при помощи доказательств настаивают на очевидном. Наблюдение контролируется экспериментами, документами, проверками. То, что с ним случилось во время лекции, — это внезапный поток света, как будто распахнули шторы, ослепивший его. Все совпадает: он был уверен, что она — Сабрина.

В вагоне не было пустого места. Покачиваясь, Гарт стоял в переполненном проходе, держась за металлический поручень с ременной петлей, похожей — отметил он про себя — то ли на веревку палача, то ли на слезу. Она его одурачила. Она обвела его вокруг пальца. Ученого, скрупулезного исследователя, заслужившего международное признание за умение безупречно проводить эксперименты и вести научную документацию. И он даже не заподозрил, что живет с сестрой-близнецом своей жены. Спит с сестрой своей жены. Он закрывал глаза на ее ошибки, убеждая себя, что она старается сделать их союз более счастливым; он вечно оправдывал ее, позволяя дурачить себя. Снова и снова он помогал ей дурачить себя, помогал и одновременно любил ее. Идиот.

В вестибюле отеля он замедлил шаг. Наконец в переполненном лифте, который останавливался на каждом этаже, до него дошел весь смысл произошедшего, и он скорчился, как от удара в живот. Его жена умерла.

— Вы будете выходить?

Гарт увидел, что двери лифта открыты на его этаже и какая-то девушка придерживает их рукой.

— Да, — хрипло произнес он и, откашлявшись, добавил: — Благодарю вас.

Она проследила взглядом, как он неверной походкой побрел по ковровой дорожке.

— О вас кто-нибудь позаботится?

— Да, спасибо. — Нет. У него никого не было, но это касалось его одного. Его и Сабрины.

Перед дверью в их комнату он привалился к стене. Его трясло, было трудно дышать. Он стоял точно зажатый в ледяных тисках и ждал, когда уймется дрожь. Мимо него проходили постояльцы с удивленными лицами. Официант катил тележку с напитками и закусками. Гарт услышал, что за дверью зазвонил телефон и к нему подошли. Значит, она ждала его. Он должен увидеть ее. В конце концов, он мог ошибаться, хотя надежда была бесконечно мала и ненаучна. Он вставил ключ в замок и вошел. Сабрина, съежившись, сидела в кресле у окна. От света лампы ее волосы казались особенно золотистыми, а кожа бледно-прозрачной. Она выглядела хрупкой и уязвимой, и Гарт инстинктивно протянул к ней руки. Нет! Что-то остановило его, и он так и остался у двери, а Сабрина сказала:

— Звонил Рольф, интересовался, как ты.

Увидев выражение его лица, она замолчала. Сабрина догадывалась, что он знает правду. Она поинтересовалась, как он раскрыл это. Ее глупое поведение в лаборатории днем, какая-то другая ошибка или же просто аналитическое мышление все сопоставило? Какая разница? Было слишком поздно что-то менять.

Она была напугана, но вместе с тем почувствовала непонятное облегчение. Она не могла ничего объяснить. Она была не в состоянии признаться ему, но она хотела, чтобы он объяснил ей, она хотела уйти так, чтобы между ними осталась правда, а не нагромождение лжи…

Повисло тягостное молчание. Она колебалась, никто не решался произнести слов, которые бы навсегда изменили их жизнь. Наконец Гарт подошел к торшеру и включил его.

— Не надо недомолвок. У нас уже достаточно их было, не правда ли, Сабрина?

На этот раз ее имя прозвучало из его уст странно. Чужое имя. Чужое не для нее. Чужое для Гарта.

— Ну? — спросил он, в его голосе прозвучала отчаянная надежда на то, что он, возможно, и ошибается.

— Нет, — сказала она так тихо, что ему пришлось прислушаться. — Ты не ошибаешься.

— Сабрина?

— Да. Он резко развернулся и зашагал по комнате, не глядя на нее.

— Что это было, игра? Ты захотела немного поиграть в домохозяйку, тебе понадобилась уже созданная семья, простаки, которые подыгрывали бы тебе и позволяли дурачить себя? Жизнь в Лондоне была скучной, и поэтому ты велела своим богатым друзьям держать для себя позиции, а сама тем временем играла в бедность? Никакого разнообразия, не так ли, для того, чтобы время проходило более…

— Гарт, замолчи, пожалуйста, замолчи, это неправда! Ничто из этого…

— И профессор, строгий профессор старается и добивается благосклонности леди Сабрины Лонгворт, в то время как она одурачивает его. Величайшая глупость, которая только возможна.

— Пожалуйста, нет!

Он отбросил чемодан в сторону.

— Зачем же леди Сабрине это понадобилось? Что она хотела? Всего лишь поиграть в домохозяйку? Вероятно, нет. Она желала чего-то большего. Что же это могло быть? — Он присел на край дивана около Сабрины. — Могло ли это быть, могло, вероятно, быть то, что она желала показать своей сестре, что может быть домохозяйкой? Не так ли? Леди Лонгворт, которой наскучили ее богатые друзья, решила показать своей сестре, что нет ничего, чего бы она не могла сделать. Она уже обскакала свою сестру во всем — деньги, успех, дружба, любовники… Боже мой… — Он запнулся и отсутствующим взглядом посмотрел на свои руки, поворачивая их, словно хотел убедиться, что в них ничего нет.

— Стефания мертва. Моя жена мертва. Ты знала это. На похоронах ты стояла рядом со мной. Ты позволила мне похоронить мою жену, не сказав мне, что я делаю. — Он склонился над ней, а она напряженно сжалась. — Ты, проклятая сука, как смела ты стоять там, когда опускали гроб в могилу, как смела, не сказать нам, кто лежал в нем?

— Я говорила тебе! Я пыталась сказать тебе! Ты не стал слушать меня, я говорила, что я — Сабрина! Он снова зашагал по комнате.

— Ты пыталась. Это так. Но насколько старательно ты это делала? Сколько раз? И как скоро после того, как стало известно о ее смерти?

Он содрогнулся от своих же слов, и в его сознании пронеслось несколько образов: веселые Пенни и Клиф, их полные веры лица; вся семья за обедом, слушающая его рассказы о своей работе. День благодарения и полный дом приятелей, кладбище, гроб, Стефания, дрожащая под его рукой… нет, проклятье, нет Стефании, Стефания умерла, он утешал Сабрину и наблюдал, как священник совершает обряд над его женой.

— О Боже, ты ответила на тот телефонный звонок, ты полетела с нами в Лондон, ты провела с нами два дня перед похоронами в рыданиях и так и не сказала нам, кто же умер.

— Прекрати. Как ты смеешь? — Она вскочила и встала у окна, высоко подняв голову. — Что бы ни произошло, как смеешь ты намекать, что я не страдала? Как смеешь ты обвинять меня, что я заняла ее место для того, чтобы доказать, будто я лучше ее? Я не была лучше, я никогда не думала, что я лучше, мы были одинаковые, мы были частью друг друга, и я любила ее больше всего на свете. Я любила ее сильнее, чем ты, в конце концов, я думала о ней как о человеке, а не как ты о жене. Я хотела, чтобы ее любили и заботились о ней, а ты не дал ей ничего. Ты был так погружен в себя, что все эти годы едва замечал ее, ты не прислушивался к ней… Боже, Гарт, прости меня, прости! Я не хотела этого говорить. Я знаю, все было гораздо сложнее, у двух людей никогда не бывает все просто… Но я любила ее так, что мне не хватает ее, мы не рассчитывали на это, мы думали, это продлится неделю.

— Мы? О чем ты говоришь? — Шагая по комнате, он дотрагивался до мебели, будто это было единственной поддержкой в его шатком мире. — Стефания никогда бы не приняла участия в таком грязном розыгрыше.

— Разумеется, приняла, иначе, как же мы поменялись местами? Прости, я не хотела, чтобы ты знал, я не хотела причинять тебе боль.

— Причинять боль! Ты сумасшедшая? После многих недель лжи, после того, как ты дурачила меня, ты не хотела причинять мне боль?

— Да, хотя это звучит глупо. — Она смотрела в окно на огни города, искаженные дождем. — Но я же сказала тебе: мы и не предполагали, что это продлится больше недели. Стефания почувствовала, что должна уехать на несколько дней: обдумать проблемы, связанные с Клиффом, с тобой, с деньгами, насчет работы в Стэмфорде.

— Она поведала тебе о наших интимных отношениях?

— Нет. Конечно. Она не вдавалась в подробности. Но я понимала, что ей необходимо уехать, как и мне, в моей жизни были тяжелые ситуации, тоже проблемы, которые мне нужно было обдумать. И тогда возникла идея поменяться местами.

— Кому пришла такая идея?

— Мне, — быстро среагировала она.

— Ты лжешь. Это была ее идея, не так ли?

— Я не помню. Какая разница?

— Не можешь ли ты хоть раз во всей этой грязной истории сказать правду?

— Это была идея Стефании. Но я согласилась.

— Поменяться местами. Что дальше?

— Нам показалось, каждая из нас могла бы посмотреть на свою жизнь со стороны, понять себя — где она была и где хотела бы быть. Потом мы бы поменялись обратно. Никто не узнал бы. Я сказала Стефании, что не буду заниматься с тобой любовью, а она ответила, что это случается так редко.

Его лицо помрачнело, глубокие морщины пролегли вокруг рта.

— Но ты же делала это, не так ли? Боже мой, не нравилось ли тебе это? Да, сцену ты разыграла умело, а я даже привез тебя сюда, как глупый романтик… Ты прекрасно провела время — ночь за ночью, а я верил всему, я поддался…

— Но это была не ложь. Как же ты не понимаешь? Гарт, пожалуйста, постарайся понять. Я влюбилась в тебя. Я не хотела, я старалась преодолеть себя, но я любила тебя задолго до того, как призналась тебе в этом. Затем, когда я осознала, то захотела сразу же вернуться в Лондон, но Стефания хотела продолжать. Ведь моя рука еще не зажила, и если бы мы поменялись тогда, ты бы догадался.

— Куда Стефания хотела ехать?

— Она хотела поехать домой, к тебе. Но пока моя…

— Куда она хотела ехать до того, как вернуться ко мне и детям?

— Не важно.

— Проклятье, не обращайся со мной, как с ребенком, которому нельзя сказать правды. Как ты и обращалась со мной с самого начала. Теперь немного поздно. Куда она хотела поехать?

— В круиз. Потому что я много раз ездила, а она никогда.

— С кем?

— С группой людей.

— Другими словами, она нашла кого-то еще.

— Гарт, какая разница? Она мертва. Она любила тебя и детей. Она хотела вернуться и остаться с вами, сделать ваш брак счастливым, а потом была убита. Больше ничто не имеет значения.

— Больше ничто не имеет значения. Не удобно ли так жить? Не так ли ты живешь? Я скажу тебе, что имеет значение: три проклятых месяца. Три месяца лжи детям, которые любили тебя и верили тебе. Три месяца лжи друзьям, которые волновались за тебя, помогали тебе, когда ты сломала свою чертову руку. Три месяца лжи, в то время как я оправдывал твое поведение и верил, что ты стараешься спасти наш брак. Три месяца улыбок, поцелуев и удивительно страстной любви. Три месяца обмана, должен тебе сказать, у тебя хорошо получалось. Поздравляю тебя с замечательным…

— Стоп, стоп, разве ты не понимаешь, я не всегда была уверена в том, кем я была.

Гарт остановился. Его лицо казалось удивленным. Ученый слышит что-то новое и интригующее. Но он отмахнулся. Он даже сделал движение руками, как бы отбрасывая это и позволяя вернуться гневу, как будто Сабрина не говорила.

— И сколько же еще ты собиралась дурачить нас? Пока не пройдет ощущение новизны? Пока дети и я не начнем действовать тебе на нервы? Пока ты не решишь, что пришло время вернуться к богатым друзьям и к суматохе светского общества?

— Это несправедливо, — прошептала она, повернулась к окну и громко сказала: — Все кончено. — Она смотрела на стекло, на котором от ее дыхания образовывались запотевшие круги, и следила за их исчезновением.

— Что это значит? — Он развернулся. — Повернись, черт побери, смотри на меня, когда я с тобой разговариваю.

Ее поразила боль в его голосе, и Сабрина почувствовала, что его гнев и горе ранят ее. Ее колени задрожали, и она, качаясь, пошла к креслу.

— Ты же знаешь, что я собираюсь отсюда в Лондон. Сегодня днем, когда ты читал лекцию, я купила билет. Завтра я собиралась сказать тебе, что не могу больше оставаться с тобой, что мне кажется, мы не в силах сделать наш брак…

— Не наш, леди!

— Я пытаюсь объяснить, что готовилась сказать тебе. Я не думала, что мы можем сделать наш брак действительным, и я собиралась оставаться в Лондоне постоянно.

— После того как ты замечательно разыгрывала любовь, в постели и вне ее, после убеждений Риты Макмиллан, после такой замечательной работы исполняющей обязанности… тебе и в самом деле удалось стать членом нашей семьи… — Его голос дрогнул, и ему пришлось прерваться. — После всего этого, — прохрипел он, — как мы тянули такую жизнь, словно бы на самом деле состояли в браке, ты говоришь, он был недействительным.

Ее руки замерзли и закостенели, и она, скрестив их на груди, спрятала под мышками, чтобы согреть.

— Я никогда ничего не разыгрывала ни с тобой, ни с детьми. Я не тянула такую жизнь. Я всех вас очень люблю. Но все кончено. — Ее голос стал решительней. — После похорон я пришла сказать тебе правду, закончить весь обман, а потом я собиралась сказать родителям и вернуться в Лондон. Но ты привел детей в аэропорт, и я не смогла… Позже, дома, я увидела письмо и поняла, что должна остаться и помочь тебе.

— Я не просил тебя о помощи. Я не хотел и не желал ее.

— Да, ты не хотел. Ты был взволнован, и дело совсем не в том, как ты называл меня, — ты любил меня и хотел, чтобы я осталась с тобой. Гарт, любовь моя!

— Не называй меня так! Она вздрогнула, словно он ударил ее.

— Нет, конечно, я не имею права. Но я стараюсь объяснить, что этим обманом было лишь мое имя. Все, что я чувствую к тебе, — правда. Я люблю тебя, у нас был прекрасный брак.

— У нас не было брака. Что же ты за чудовище такое, если хочешь извлечь выгоду из смерти своей сестры!

Сабрина осеклась. Рыдания сотрясали ее, она согнулась, закрыв лицо руками. Гарт напрягся, вскочил со стула, желая поддержать и утешить ее, вспоминая ее тело, улыбку, любовь в глазах, — и вдруг почувствовал, что презирает ее, презирает себя.

— Встань. — Его голос был бесцветным. — Убирайся отсюда. Я не выношу тебя. Катись в свой собственный мир, к которому ты принадлежишь.

Нет, больше невозможно. Как слепая, она отправилась в ванную, и Гарт услышал шум воды. Через несколько минут Сабрина вернулась. Она умылась, а ее смертельно бледная кожа напоминала воск. Ко лбу прилипли намокшие волосы.

— Сабрина Лонгворт мертва. Она умерла, когда взорвалась яхта. Теперь я кто-то другая. Я поеду в Лондон, как Стефания, никто не должен знать, что произошло; я знала, что правда не должна стать известной ни для тебя, ни для детей. Я хотела скрыть, и я сделаю это ради детей, пока ты не решишься признаться. Но это должно быть твое решение. Потому что, так или иначе, я стала кем-то другим.

Она надела зеленый замшевый жакет, который Гарт купил ей в Сан-Франциско, а затем плащ.

— Я хочу, чтобы ты знал, я люблю Пенни и Клиффа. Они так дороги мне, их любовь для меня много значит… У меня нет детей, я не решалась завести их. Было так чудесно любить их и знать, что они любят меня. — Она склонила голову, помолчала, пока вновь не собралась с силами. — А я люблю тебя, мой дорогой, всем сердцем, больше, чем могу сказать словами. Я знаю, ты не хочешь ничего слушать, но ты — вся моя жизнь и моя мечта, которую я надеялась когда-нибудь найти, и я желала сделать тебя счастливым. Это все было неправильно, я знаю; я совершила ужасный поступок и с самого начала знала, что ни к чему хорошему это не приведет. Но прежде чем покинуть тебя, хотела помочь в последний раз, сделать что могла.

Гарт сидел, отвернувшись, его голова опиралась на руку.

— Уходи, — сказал он плача.

Сабрина взяла чемодан, выпрямилась. То, что было в нем, принадлежало Стефании. Она поставила его на пол рядом с Гартом, повесила свою сумку на плечо и открыла дверь. Так она постояла какое-то время, глядя на густые с проседью волосы Гарта и мысленно представив локон, спадающий на его лоб… Моя любовь, моя любовь, забудь меня.

Гарт подумал, что она ушла, и, повернувшись, понял, что она смотрит на него.

— Проклятье, убирайся! — крикнул он сквозь слезы. — Дай мне потосковать о моей жене!

Сабрина быстро закрыла за собой дверь, прислонившись к ней. Сердце колотилось. Все кончено. Она прикоснулась к двери пальцами.

— Я люблю тебя, — сказала она и пошла к лифту по ковру, вышитому цветами. Она заставила себя встать прямо и высоко подняла голову. Она покидала отель в дождь.

Глава 21

Миссис Тиркелл как раз возвратилась с рынка и теперь пыталась одновременно внести в дверь мокрый зонтик и сырые свертки и пакеты, когда подъехало такси из аэропорта.

— Миссис Андерсен! — воскликнула она, стоя под проливным дождем и придерживая дверь, пока Сабрина расплатилась с водителем и вбежала в дом. — Входите, входите, ох, как я рада вас видеть! А как будет довольна мисс де Мартель! Давайте мне ваше пальто и шляпу. Там в гостиной разожжен камин, и в комнате миледи… в вашей комнате… А я принесу вам чай. Куда вы хотите пройти сначала?

— В мою комнату, миссис Тиркелл. И, пожалуйста, дайте к чаю желе и лепешки. Мисс де Мартель дома?

— Нет, миледи! Вы, должно быть, с ней разминулись. — Миссис Тиркелл растерянно нахмурилась. — Простите меня, я имела в виду миссис Андерсен. Вы так похожи…

— Все в порядке, не надо извиняться. — Сабрина повернулась к лестнице. — Многие не могли отличить нас друг от друга.

— Но, миссис Андерсен, где же ваш багаж?

— У меня, его нет. Когда принесете чай, миссис Тиркелл, пожалуйста, захватите почту и сегодняшнюю «Таймс».

— Хорошо, миледи.

Сабрина слегка улыбнулась и поднялась по лестнице в свою комнату. Она помедлила на третьем этаже, рассматривая букет красных и розовых гвоздик на пианино. «До встречи», — было написано на карточке. У Габриэль был поклонник. Брукс? Что ж, Габриэль скоро ей расскажет. В подробностях. Она оглядела тихую гостиную, освещенную мягким светом ламп. Миссис Тиркелл не бездельничала. Все было так, как должно быть. За исключением того, что комната была пуста: ни смеха детей, ни ласкового голоса мужа.

В спальне четвертого этажа она опустилась на колени, чтобы зажечь огонь, и потом поняла, что не может подняться. Она так устала, ее руки, и ноги просто притягивало к земле. Она осталась там, где была, и, прислонившись к кушетке, немного прикрыла глаза, глядя на огонь. Мысли ее были медленными, тяжелыми, они уползали подальше от комнаты в нью-йоркском отеле, медленно концентрируясь на сегодняшнем дне и предстоящих неделях, пустых, мертвых неделях без ее семьи, на длинных часах, когда будет создаваться новая жизнь, не принадлежащая ни ей, ни Стефании. «Как я создам жизнь не существовавшего ранее человека?»

Когда миссис Тиркелл постучала и внесла поднос с чаем, она поднялась, села за круглый стол у окна и стала просматривать маленькую пачку писем.

— А что, об остальном позаботился Сидни Джонс?

— Он забирает ее раз в несколько дней. — Она неуверенно топталась на месте. — Миссис Андерсен, могу я узнать… вы останетесь надолго? Будете ли принимать гостей? Или вы приехали продать дом? Я не знаю, какие мне строить планы, видите ли…

Сабрина посмотрела на свое круглое отражение в серебряном чайнике и на отражение чайника в залитом дождем окне. Их было два. «Когда-то и меня было две».

— Я останусь насовсем, миссис Тиркелл! — В первый раз она произнесла эти слова вслух. Они прозвучали резко, как удары, забивающие крышку. — Надеюсь, вы останетесь со мной, как были с моей сестрой.

— Ох, я останусь, конечно, останусь. Ничего большего я и не хочу. Но… ваш муж, мэм? Ваши дети? Ваш дом в Америке?

— Мой дом здесь, — сказала Сабрина, прекращая разговор. — Дети со своим отцом, в школе, там, где и должны быть. «Мне надо сказать что-то еще, нельзя, чтобы люди думали, что я просто бросила семью». — Возможно, они приедут ко мне на летние каникулы. Я не вижу на подносе «Таймс».

— О Господи, я забыла, столько всего сразу случилось. Я принесу ее, мэм, а потом снова схожу на рынок, потому что купила недостаточно для… вы будете принимать гостей, мэм?

— Не сразу. Но я будут, есть дома.

Миссис Тиркелл вышла, затем вернулась с газетой и снова ушла, великолепно сдерживая свое любопытство. Когда она через час вернулась забрать поднос, Сабрина переоделась в мягкий шерстяной халат и сидела в кресле перед огнем.

— Миссис Андерсен, для меня будет большая честь остаться у вас. Я глубоко уважала и высоко ценила леди Лонгворт, и мне ее очень не хватает. Если я смогу остаться с вами, это будет так, как если бы я ее не потеряла.

— Спасибо, — сказала Сабрина. — Я ценю это больше, чем могу сказать.

И никто из них не коснулся странного, неожиданного приезда из Америки без багажа Стефании Андерсен, чтобы сделать Лондон своим постоянным домом и жить жизнью своей сестры.

И был еще один дом, с призрачными комнатами, плачами, голосами, которые цеплялись где-то на краю ее сознания, что бы она ни делала. Каждую ночь, ворочаясь на шелковых простынях, она протягивала руку, стремясь дотянуться до Гарта, почувствовать, засыпая, привычное тепло его тела, надежное объятие его рук. Но этого не было, не было ничего, и она каждый раз резко просыпалась, вспоминая все и ощущая пустоту, в которой тонула. Пустоту в себе, в своей постели, в своем молчащем пустом доме.

Но утром, по пути на работу, она спланировала первый день своей новой жизни: Николс и Брайан в «Амбассадоре», совещание с Сидни о финансах, ленч с Габриэль и покупки. А через несколько дней она начнет звонить своим друзьям, даст им знать, что она здесь.

В «Амбассадоре» Николс и Брайан обсуждали крохотную трещинку на красном комоде, датированном 1766-м годом. Ящики комода были украшены квадратными пластинками севрского фарфора, а поставец над ними — круглыми пластинками в центре дверей. На верхушке были золоченые часы с распростертыми в обе стороны, как руки в молитве, золотыми канделябрами. Еще на верхушке торчали две фигурки черного дерева. Сабрина от дверей, забавляясь, глядела на нелепую красоту вещи.

— Где вы его отыскали? — спросила она. — Я уже много лет не встречала Кармина. Николс вскочил, приложил руку к груди.

— Дорогая моя Стефания! Как ты нас испугала! Мы понятия не имели… Ты бы дала нам знать…

— Брайан, — промолвила Сабрина, — у вас тоже нелады с сердцем?

— Нет. — Он, улыбаясь, взял ее руку. — Я рад вас видеть.

Она задумчиво кивнула.

— Николс, пожалуйста, пройдем в мой кабинет. Брайан, вы присмотрите за выставочным залом?

— Конечно.

— Я бы хотела позже поговорить с вами.

— Разумеется.

— Очень симпатичный парень, — заметил Николс, следуя за ней. — Но скажи мне, дорогая Стефания, откуда ты знаешь мебель Мартина Кармина? Сабрина никогда не рассказывала нам, что у тебя такие обширные знания. Я потрясен. Видимо, мы многого не знаем о тебе.

Она присела за стол вишневого дерева, пробежала пальцами по его полированной поверхности.

— Николс, я понимаю вашу тревогу. Вы боитесь, что я начну вмешиваться в то, как вы ведете дела в «Амбассадоре» или продам его кому-нибудь. Разрешите мне прояснить вам ситуацию. Первое: «Амбассадор» не продается, ни вам, ни кому, другому. Второе: я собираюсь им управлять, как это делала Сабрина, но с вашим участием. Так что, как видите, вам следовало волноваться вдвое меньше, чем вы это делали.

— Моя дорогая леди…

— Извините. — Она подошла к двери. — Брайан, можно нам чая… Пожалуйста! Она вернулась на свой стул и уставилась на Николса.

— Из наших недавних телефонных разговоров у меня создалось впечатление, что вы собираетесь скрыть от меня некоторые финансовые и ассортиментные дела.

— Моя дорогая Стефания!

— Конечно, поскольку книги ведет Брайан, а за ним наблюдает Сидни, вам надо быть очень ловким. Но ведь мы с вами оба знаем, что вы очень ловки. Я считала, что такой личный разговор сделает ненужным мой разговор с Брайаном и Сидни. Наступила заминка. Бурная энергия Николса стихла.

— Вы же понимаете, Стефания, что мы понятия не имели, когда вы вернетесь и надолго ли. Да и вернетесь ли вообще. Даже теперь, хотя вы говорите, что будете управлять магазином, я не могу себе представить, как вы будете это делать из Америки. Именно мы несем ежедневную ответственность за…

— Я приехала, чтобы остаться, Николс. Жить в своем доме на Кэдоган-сквер и управлять «Амбассадором».0

— Вы ушли от мужа? От детей?

— Я остаюсь здесь. Нам не надо больше ничего обсуждать. Что касается партнерства, которого вы добивались от Сабрины, я предлагаю следующее: вы будете наблюдать за «Амбассадором» и «Блакфордом» и покупать вещи у дилеров. Я буду покупать для обоих магазинов на аукционах и заниматься меблировкой домов и реставрацией. Брайан будет вести документацию для «Амбассадора»: накладные, банковские счета, налоги, корреспонденцию и тому подобное, а Эмилия сделает то же самое в «Блакфорде». Разделение финансов между нами будет проработано и оформлено Сидни Джонсом. Вы согласны?

Ошеломленный Николс кивнул.

— Я найму аудитора, чтобы проверить ведение бухгалтерских книг и Брайаном, и Эмилией, так как наши финансы будут переплетаться. Вы, Брайан и я будем регулярно советоваться по вопросам покупки и продажи, где возможно объединяя наши операции в целях экономии. Как вы считаете, это осуществимо?

— Стефания. — Николс откашлялся. — В Китае вы казались такой тихой. Вы изменились оттого, что Сабрина мне не доверяла?

— Напротив. Она вам доверяла. Но последние несколько недель по телефону вы разговаривали как-то уклончиво. Я этого не потерплю.

— Уверяю вас, Стефания…

— Завтра я поручу Сидни начать готовить бумаги по партнерству. Это вас устраивает?

— Знаете, все это просто сверхъестественно… Вы так похожи на Сабрину. Просто фантастично. Скажите, часто вы обе думали одинаково?

— Часто. — Она поднялась и протянула ему руку. — Ну, как, Николс, будем мы друзьями? Он вскочил:

— Да, да, конечно. Мы же всегда были друзьями, ведь, правда? Честно говоря, я не согласился бы на партнерство с кем-нибудь другим. Но вы, дорогая моя, совершенно исключительны. И потом, должен вам сказать, что за эти последние недели я узнал, что Сабрина создала «Амбассадору» замечательную репутацию. Если у вас такая же сноровка, как у нее, а самоуверенность, я вижу, такая же, нас ждет изумительное будущее. Право, трудно даже вообразить, как далеко мы сможем пойти.

— Да, я предполагала, ваши чувства именно таковы. — Она улыбнулась так мило, что только спустя несколько минут Николс осознал, насколько хорошо она поняла его жажду владеть долей в «Амбассадоре».

— А теперь, прежде чем я поговорю с Брайаном, как вы считаете, сколько предложить ему жалованья? А может, лучше небольшую долю собственности магазина? Николс смутился. Сначала она взяла в свои руки инициативу, как Сабрина, а потом спросила его совета, как сделала бы Стефания. «Или, — подумал он, — как если бы они уже были партнерами». Он сделал одно предложение. Когда она одобрила его, он сделал второе, и вот уже они выработали рабочее соглашение, которое устраивало обоих.

— Я приведу его, — сказал Николс и, быстро встав на цыпочки, поцеловал ее в щеку. — Необыкновенно, — произнес он и вышел из кабинета.

Сабрина стояла у стола, ожидая их, и чувствовала, как струится кровь в ее жилах. Она рискнула, предположив, что Николс утаивает информацию и готовится отобрать у нее «Амбассадор». И потому, что она не ошиблась, теперь все было у нее под контролем, а ее энергия, знания, целеустремленность — все было при ней. Два магазина обеспечат ей прочный тыл, а раз Николс и Брайан возьмут на себя часть ее работы, она сможет специализироваться на реставрации и меблировке, а вечерами встречаться только с узким кругом тех людей, которых действительно хотела видеть, а не с теми, кто может пригодиться ее делу.

И если она сосредоточится на этом, то сможет построить себе новую жизнь и запрятать в самый дальний тайный уголок души смех двоих детей и ласковый голос мужа.

— Ленч? — прервала ее мысли Габриэль. — Мне жаль прерывать вашу работу, Стефания, но я подумала, что вы могли забыть. А я все утро ждала этого.

— Хорошо, Габи. Мы можем пойти сейчас.

Габриэль хотела рыбы.

— Мы поделим рыбное ассорти, ладно? Мне слишком много одной, но оно такое красивое, что я не могу устоять. Ой, вы себе не представляете, как я рада, что вы здесь. Вы ведь вообразить себе не можете, как ужасно, когда не с кем поговорить. А, черт, что я говорю, конечно, вы это понимаете. Стефания, вы меня прогоните или мне просто заткнуться и молча есть?

— Ни то ни другое. — Сабрина вдруг обнаружила, что смеется. Смесь наигранной детскости и взаправдашней уязвимости, составлявшая обаяние Габриэль, была именно тем, что ей было нужно. «Мне надо, — подумала она, — чтобы было о ком заботиться, кроме себя».

— Расскажи мне о Бруксе, — попросила она. Габриэль поделила между ними порцию рыбного ассорти и намазала маслом второй рогалик.

— Я невероятно голодная. Я несколько недель не ела и теперь ем все время. Он хочет на мне жениться. Я ему сказала, что хочу сначала поговорить с вами.

— Почему?

— Потому что вы для меня как Сабрина. Она, должно быть, вам рассказывала обо мне, а никого другого я не знаю. Есть еще Александра, но она в Рио, да и она все равно никогда меня не любила. Я собиралась позвонить вам в Америку, и вот вы здесь. Вы скучаете по детям?

— Да.

— А по мужу?

— Ты собиралась рассказать мне о Бруксе.

— Да, правильно, собиралась. Ну, он нашел своих шпионов. Один в Лондонском отделении продавал торговые названия и стратегию торговли «Раймер косметике», а другой на бернской фабрике продавал им же химические рецептуры. Поэтому Бруксу и понадобилось столько времени, чтобы их обнаружить: он знал, что ни один человек, кроме меня, не мог знать то и другое.

— Но почему он решил, что ты это делала?

— Тот шпион в Берне сказал кому-то, что я продала информацию Раймеру. Когда этот слух распространился, кто-то написал об этом Бруксу. А тут Раймер выпустил в продажу новейшую косметику Брукса, и он потерял миллионы и винил в этом меня, потому что у меня был доступ к его личным папкам. Он все это сопоставил и вышвырнул меня вон. Не знаю, что бы я делала без Сабрины. У меня никогда не было такой уверенности в себе, как у нее, или вашей душевной силы. Вы обе всегда умели преодолеть все трудности, по-моему, оттого, что вы были друг у друга. А у меня никого не было… А, черт, простите меня, Стефания, я снова не то ляпнула. Вам, наверное, ее ужасно не хватает.

Сабрина молчала, ожидая, когда схлынет волна боли и одиночества. Подошел метрдотель и склонился к ней:

— Миссис Андерсен, мы хотим принести вам свои соболезнования. Мы все восхищались леди Лонгворт, она всегда была такой любезной, такой доброй ко всем. Сабрина признательно наклонила голову. Боль стихла, перешла в ноющую сердечную тяжесть, которая теперь была с ней всегда — Стефания, Гарт, Пенни, Клифф и тысячи этих «могло бы быть».

— Ты хотела бы свадьбу на Кэдоган-сквер? — спросила она Габриэль.

— О, Стефания, неужели можно? Как замечательно! Я, было, подумала об этом, но, конечно, без вас это было невозможно, а теперь, когда вы здесь, все можно устроить идеально.

— Приходите с Бруксом в пятницу обедать, и мы спланируем вашу свадьбу. Миссис Тиркелл надо будет знать число гостей.

— А вы будете стоять около меня во время церемонии? Я всегда хотела, чтобы Сабрина стояла рядом со мной… Стефания, вас не раздражает, что я думаю о вас как о Сабрине? Но вы двое… все, знаете ли, так путается…

— Я знаю.

После ленча Сабрине надо было выполнить еще одно обещание. На Пэлл-Мэлл у Питера Дэйна она рассматривала старинные доспехи.

— Неполный комплект, — объяснила она владельцу, — какой-нибудь маленький…

— Минуточку, у меня есть такой. — Он знал Сабрину, и после того как выразил ей свое сочувствие голосом, скрежещущим, как доспехи, которые продавал, он исчез где-то в глубине своей лавчонки и вынес маленький щит, нарядно украшенный грифоном, охраняющим замок. — Им пользовался один из детей Сесилов, когда в десятилетнем возрасте практиковался на турнирах.

«Это идеально», — решила Сабрина и, выписывая чек, представила, как Клифф будет им хвастаться, а потом повесит в спальне на стенку, чтобы он напоминал ему о матери, которая так любила его.

У Фолкнера она подобрала целую коллекцию художественной бумаги для Пенни: японский пергамент, акварельную, листы мраморной бумаги с фантастическими разводами и веленевую с неровными краями. Потом она купила одну из самых больших коробок с масляными красками, а затем, представив себе, восторженное лицо Пенни, зашла к Коллет за набором восточных кисточек и фломастеров.

— Брайан, — спросила она, вернувшись в «Амбассадор», — как отправить эту громоздкую кучу в Америку?

— Так же, как мы отправляем туда громоздкие предметы искусства. Предоставьте это мне, миссис Андерсен.

— Подождите. Еще одна вещь. — Она исчезла в кабинете и вернулась через минуту с запечатанным конвертом. — Все это должно быть отправлено по этому адресу. Щит, художественные пособия и письмо: «Мои дорогие Пенни и Клифф! Я думаю, о вас и скучаю, и каждый раз, когда я закрываю глаза, я вас ясно себе представляю. Я не могу дотянуться через океан и обнять вас, вместо этого я посылаю вам подарки, которые обещала. Я вас люблю обоих».

И записка для Гарта:

«Что бы ты ни решил рассказать Пенни и Клиффу, пожалуйста, разреши им принять подарки. Я больше не буду им писать и посылать, что бы то ни было еще, если только ты мне не позволишь. Но я обещала послать им подарки сразу, как приеду в Лондон. Пожалуйста, разреши мне выполнить свое обещание. Это последняя моя просьба».

Больше она ничего не могла сделать для своей семьи, только томиться по ним и ждать, когда боль разлуки притупится. Но она забыла о своей матери.

Лаура позвонила в субботу днем, когда Сабрина и Габриэль собрались идти покупать свадебное платье.

— Стефания, что, во имя неба, происходит? Гарт говорит, что ты остаешься в Лондоне на неопределенное время. Что все это значит?

— То, что сказано, то и значит, мама. Я теперь живу здесь.

— А Гарт и твои дети?

— Мама, ты же знаешь ответ. Они в Эванстоне.

— Ты оставила своих детей?

— Я оставила… Да. Они с Гартом.

— Ты от него ушла?

— Да.

— На какое время?

— На какое… сколько понадобится.

— Понадобится! Чтобы что сделать? Уничтожить чудесный брак, прекрасный дом и жизни двух…

— Пожалуйста, мама, не надо…

— Почему не надо? Ты понимаешь, что ты бросаешь? Лучшего…

— Мама, перестань. Пожалуйста! Гарт и я, мы оба решили, что мне надо уехать. Нам и так хватило боли, не надо, чтобы еще ты добавляла. Может быть, когда-нибудь я смогу рассказать тебе всю историю, но сейчас не могу. Тебе просто надо мне поверить в то, что я делаю все правильно.

— Стефания, — сказал Гордон по параллельной трубке. Его голос был еле слышен. — Ты больше не любишь Гарта?

«Я люблю его всем сердцем. Я люблю его все больше с каждой минутой, каждым воспоминанием, которые преследуют меня длинными бессонными ночами».

— Существуют такие проблемы, о которых я не могу говорить, — ответила она. — Вам необходимо поверить. Жаль, что я доставила вам столько огорчений…

— И еще так скоро после Сабрины! — воскликнула Лаура. — Ты могла бы подождать и не наносить нам сразу второй удар.

— Да, мама. Я об этом не подумала. Я прошу прощения.

— Мне не надо твоего сарказма…

— Что ты будешь делать, — прервал ее Гордон, — одна в Лондоне?

— Я вошла в партнерство с Николсом Блакфордом, чтобы управлять «Амбассадором», Я оставляю себе дом Сабрины, заведу друзей, создам новую жизнь.

— Ужасно, — простонала Лаура, — ужасно. Последнее, чего мы могли ожидать. Мы были так в тебе уверены.

— Да, знаю. Мне очень жаль. Я вас подвела.

— Но ты ведь, конечно, вернешься. Ты все обдумаешь и потом вернешься к своей семье. Женщины сейчас так поступают, об этом все время читаешь где-нибудь: кто-то, кто была, казалось, совершенно счастлива, вдруг поднимается и решает, что ей нужно жизненное пространство, неизвестно только, что это такое. Большинство из них имеет в виду, что хотят любовника. Ты этого хочешь?

— Нет.

— Что ж, если тебе это надо, заведи его, переболей, потом выбрось из головы и вернись к семье. Если ты не ищешь любовника, чего ты ищешь? Карьеру? У тебя была карьера, это маленькое заведеньице, как оно там называлось, «Коллекция»? Ты что, ищешь новую карьеру?

— Нет.

— Тогда чего добиваешься? Чего ты хочешь достичь, живя в доме Сабрины и занимаясь ее магазином? — Сабрина не отвечала. — Стефания? Стефания? Ты пытаешься притвориться, что ты Сабрина? Я помню, как ты все говорила о ее блестящей жизни в Лондоне, ее успехах… И я, помнится, поощряла тебя… Ты это хочешь сделать? В конце концов, после всех этих лет превратить себя в Сабрину?

— Мама. — Голос Сабрины невольно звучал не то рыданием, не то смешком. — Я пытаюсь быть собой.

— А ты знаешь, кто ты такая? — спросил Гордон.

— Не всегда, — ответила она, — но пытаюсь узнать.

Как просто это прозвучало: «Пытаюсь узнать».

«И я узнаю, — сказала она себе на следующий день, когда взяла-таки и поехала на Кенсингтонское кладбище. — Это займет немного времени».

Она медленно подошла к маленькому холмику земли, на месте, где они все недавно стояли. Кладбище, как и помнилось ей, было серым и мокрым, оно будто расплывалось в тумане, смягчавшем и менявшем очертания надгробий. Капли дождя на листьях, прозрачные, как слезы, и лужицы на дорожках, как зеркальца, отражавшие стремительный бег облаков, серые на сером.

Она стояла у могилы, позволив воспоминаниям свободно течь, сплетаться и расплетаться: детство, школьные годы, «Джульетты», визиты в Нью-Йорк, поездки в Лондон, две сестры — всегда рука в руке. Но скоро промозглая сырость пробралась ей под пальто и костюм. Она начала дрожать и, повернувшись, зашагала прочь. Около ворот из ожидающей машины вышел высокий мужчина.

— Ваша домоправительница сказала мне, что вы здесь, — произнес Дмитрий. — Можно мне отвезти вас домой?

Она посмотрела на его худое лицо, темные глаза под редкими бровями, глубокие морщины по обеим сторонам твердого рта. Его рука была протянута к ней, чтобы помочь ей сесть в машину. Она помнила мальчика, заставлявшего себя быть храбрым, пока люди в тяжелых сапогах обыскивали его комнату и грохотали ими по крышке погреба, где он прятал двух американских девочек. «Он хочет защитить меня», — подумала она. Но глаза его смотрели мягко и ненавязчиво. Он предлагал дружбу.

— Да, — ответила она, — мне хочется, чтобы меня подвезли домой.

Глава 22

Никто не встретил самолет Гарта из Нью-Йорка. Никто не ждал его еще два дня. Он уехал из отеля во вторник рано утром, сообщив Рольфу о том, что не будет на совещании исполнительного комитета, и улетел первым самолетом в Чикаго. Он не выспался, и от усталости все казалось ему каким-то чрезмерным: слишком громким, слишком ярким, голоса резко отражались от стен и пола. Но дома, когда он отпер дверь и вошел внутрь, тишина буквально подавила его. Пустой дом. Пенни и Клифф в школе. Его жена мертва. Самозванка в Лондоне. Пустой молчащий дом.

Он стоял посреди кухни и не знал, за что браться. Казалось, ничего из того, что приходило ему в голову, не стоило делать. Он оглядел аккуратную кухню, посмотрел на диван и низкий столик, на котором рисунки Пенни лежали рядом с книжкой, которую читала Стефания, на стол, где они завтракали. В его памяти ярко встала картина: поздний вечер, в доме тихо и темно, Пенни и Клифф спят, а они со Стефанией сидят за круглым столом и едят тыквенный пирог с одной тарелки.

— Нет! — закричал он. И долгий, отчаянный крик эхом пронесся по всем пустым комнатам. Схватив книжку со стола, он швырнул ее в стенку. Страницы затрепетали, когда она упала на пол, а Гарт рухнул на диван и заплакал, вспоминая свою жену и свой разбитый вдребезги мир.

В изнеможении он заснул, а когда проснулся, было темно. Он растерянно нащупал выключатель и, посмотрев на часы, обнаружил, что еще только пять. Он дрожал. Уходя, они уменьшили отопление, и теперь дом остыл. Он опять вспомнил все, что произошло, и почувствовал, как снова гнев наполняет его, расходится по всему телу холодным вязким веществом, неотделимым от его крови, ее потока, ее пульсации в его сердце, ее шума в ушах. Он должен был двигаться, действовать, чем-то занять свой ум.

— По крайней мере, будем практичны, — сказал он громко и позвонил Вивьен, чтобы рассказать ей о том, что совещание оказалось короче, чем ожидалось, и он заберет Пенни и Клиффа в течение часа.

— Приходи к обеду, — настаивала она, — и расскажи нам о Нью-Йорке.

— Не сегодня. Давай отложим это.

— Тогда дай своим отпрыскам поесть до того, как заберешь их. Они помогали мне готовить еду, и я считаю, что теперь должны ее попробовать.

— Ладно. В восемь часов?

— В восемь. Гарт, чтобы у тебя ни произошло, поешь с нами. Ты почувствуешь себя лучше.

Значит, его состояние можно было понять по голосу. Что ж, как же иначе? Сколько гнева может человек носить в себе до того, как он выльется на общее обозрение?

Он распаковал, веши, умылся, сменил рубашку и быстро выпил две рюмки виски. Вновь наполняя водой форму для заморозки льда, он увидел, что холодильник полон. Какая внимательная! Эта стерва хорошо о них позаботилась перед тем, как отправиться в полет на свои европейские пастбища.

Он метался по дому, мысли дико разлетались во все стороны как обломки от взрыва. Ничего не осталось целым, ничего не было устойчивого. Почему он не заподозрил обмана? Он снова и снова в который раз обдумывал все сначала, пытаясь понять, как мог он так промахнуться. Оглядываясь на прошедшие дни, вспоминая ее оговорки и быстрые поправки, нетипичное поведение, провалы в памяти, он не мог понять себя. Он же был тренированный наблюдатель, человек, который умел собирать факты и их анализировать. Почему он так легко обманулся? Он не знал. Все это было каким-то бредом. Ему не за что было ухватиться, только разве за дом и детей, и поэтому он должен был поскорее их увидеть. Они были единственным, в чем он мог не сомневаться.

Он отправился к Гудманам, медленно ехал по заснеженным улицам и повторял про себя, репетируя:

«Я должен кое-что рассказать вам двоим. Это нелегко и не очень приятно… Сядьте оба, я хочу поговорить с вами о вашей матери… Я должен вам рассказать, что некоторое время назад с вашей матерью произошел несчастный случай… Нет, не на велосипеде, другой несчастный случай, на яхте, в Европе. Видите ли, женщина, которая жила здесь, с которой произошел несчастный случай на велосипеде… Женщина, которая жила здесь и дурила нам голову, смеялась над нами, над тем, как мы ее любили, как мы в ней нуждались, а она играла с нами в игру…»

Как, черт возьми, может человек сказать такое своим детям? Он привез Пенни и Клиффа домой, и они все трое уселись в комнате, где обычно завтракали, и стали, есть мороженое и колбаски.

— Мама не очень-то одобряет такое сочетание, — сказал Клифф, — но мне оно нравится.

— Это, мороженое и пикули с укропом она не любит, — заметила Пенни, — и, по-моему, она права.

— С этим я согласен, — признался Клифф. — Папа, можно нам позвонить ей в Лондон?

— Нет.

— Почему нельзя? Ты звонил ей каждую ночь, когда она была там после похорон тети Сабрины.

— Это было совсем другое дело.

— Почему?

— Она была тогда очень несчастна и…

— Ну, может быть, она сейчас тоже несчастна без нас, скучает по нам.

— Нет, Клифф.

— Но почему? Разве это так дорого стоит?

— Больше доллара за минуту. Хочешь платить столько за это?

— Да, если ты не хочешь сам. Если это единственный способ поговорить с мамой…

— Папа, — спросила Пенни, — почему ты злишься? Ты злишься на маму? Поэтому ты так рано вернулся домой? И она злится на тебя?

Несмотря на охватившую его тоску, Гарт с неожиданным юмором подумал: «Мы гордимся нашими умными детьми, а потом нам приходится смиряться с тем, что они видят нас насквозь. Но почему эти умные дети не увидели насквозь эту женщину, не поняли, что она не их мать? Потому что они доверчивы и невинны, а она этим воспользовалась».

— Папа?

— Это правда, Пенни, я сержусь. И расскажу тебе почему.

Он искал слова, чтобы начать. Его дети смотрели на него, на их ясных любопытных лицах начало появляться беспокойство. Гарт затягивал молчание, не в силах выговорить первое слово. Наконец он развел руками и безнадежно опустил их. Он не мог этого сделать. Может, после, когда будет подходящий момент? Но не сейчас.

— Я сержусь, потому что мама отправилась в Лондон, а не осталась с нами и ее сейчас здесь нет. И потому, что она считает, что должна еще какое-то время там остаться, подумать о своей жизни вдали от всего того, что осталось здесь.

— Но ведь она это уже делала, — закусила губы Пенни, — в Китае.

— Верно, делала. И вспомни, когда мы говорили об этом, я сказал, что людям часто бывает необходимо уехать от их повседневной жизни, чтобы подумать о себе иначе. Но иногда им приходится это делать не один раз, или на это требуется больше времени.

— Но когда мы об этом разговаривали, ты сказал, что не собираешься разводиться.

Гарт почувствовал, как к горлу подступила тошнота, и стиснул зубы. Никакого развода. Хирургическая операция: вырезать ее из их жизни.

— Пенни, мы не говорим о разводе. Смотри, как поздно. Разве вам не надо делать домашние задания?

— Мы все сделали днем, — сказал Клифф. — А мама вернется?

— Не знаю.

— Она вернется! — закричала Пенни. — Вернется! Я знаю, что вернется! Ты врешь!

— Я не вру, — сказал Гарт резче, чем собирался. Он понизил тон, ему надо было заставить их понять. — Пенни, иногда люди совершают поступки, которые вам не кажутся правильными или разумными, но это не означает, что они не правы. Ваша мама и я… у нас вышли разногласия кое в чем, и она подумала, что на какое-то время она вернется в Лондон. Вы же знаете, что она все равно собиралась туда съездить, чтобы позаботиться о деле своей сестры. Единственное, что изменилось, это то, что ей придется пробыть там дольше, чем она думала…

— На сколько дольше?

— Я не знаю.

— Ты знаешь. Вы с мамой все решили, а ты врешь об этом. Это несправедливо. Никто не спрашивал нас с Клиффом, чего мы хотим, а мы тоже здесь живем, и она — наша мама, и я собираюсь ей сказать, что мы ее ждем, чтобы она приехала домой, и ты меня не остановишь!

Она выскочила из комнаты и рванулась вверх по лестнице. Клифф посмотрел на отца и осторожно, стараясь быть взрослее сестры, сказал:

— Она ведь вернется, правда? Я имею в виду, ты сказал, что не знаешь, но это вроде того, как всегда говорят ученые, когда не знают точно, что должно произойти? Гарт кивнул:

— Да, ученые говорят именно так.

— Папа. — Клифф поерзал на стуле. — Папа, ты ведь хочешь, чтобы она вернулась? Правда?

— Это… сложно, Клифф. Я не могу дать тебе однозначный ответ.

Клифф крепко зажмурился.

— Чушь собачья.

— Довольно! Я не разговариваю с тобой в таком тоне и таких же манер требую от тебя. Ты что, думаешь, мне это нравится? Пропади все пропадом, происходят вещи, на которые я не могу повлиять. Можешь ты начать понимать это? Если ты достаточно взрослый, чтобы заявлять отцу, что он несет чушь собачью, ты достаточно взрослый, чтобы выслушать, когда я говорю тебе, что не все, что со мной происходит, зависит от меня.

— Что же, ты не можешь винить нас в том, что изгадил свою жизнь. — Потрясенный собственными словами, Клифф поспешил отступить. — Я извиняюсь, пап. Я извиняюсь. Я не это имел в виду.

Гарт почувствовал, как почва уходит у него из-под ног. Его дети никогда так с ним не разговаривали. Стефания не позволила бы этого. Стефания держала их в руках. А теперь все пошло наперекосяк. Все распалось без притягательного центра. Он начал было что-то говорить, но бросил на полуслове. Он оттолкнул свой стул, ему захотелось выпить.

— Папа?

— Да, Клифф.

— Ты любишь маму?

В наступившей тишине были слышны тиканье электрических часов и гудение холодильника.

— Знаешь, — сказал Гарт, — когда мы поженились, твоя мама была такой красивой, что все просто глазели на нее, они считали меня самым везучим парнем на свете. А когда мы переехали сюда и родился ты…

— Почему ты не хочешь отвечать? — закричал Клифф. — Мы ее любим, как получилось, что ты ее не любишь? Она тоже любит тебя. Что с тобой не так? А, муть. — Он потер глаза. — Я, кажется, не хочу говорить об этом. Я собираюсь написать маме письмо. Наверное, тебе это тоже не понравится?

«Мы собираемся отрезать ее от нашей жизни, — подумал Гарт. — Это означает — не поддерживать никакой связи». Он постарался, чтобы его голос звучал ровно:

— Может быть, нам следует предоставить ее самой себе? Дать ей какое-то время, не вступая с ней в контакт. Может быть, она хочет именно этого?

— Откуда ты знаешь? Тебе все равно, что она хочет. В любом случае ты говорил мне, что ученые не должны принимать решений, пока не соберут так много фактов, как только смогут. Разве не надо, чтобы у мамы тоже было больше фактов?

— Каких фактов?

— Что мы ее любим, — укоризненно проговорил Клифф. — Хотим, чтобы она вернулась. И если она, — добавил он пришедшую ему неожиданно блестящую идею, — если она не вернется, мы поедем в Лондон и привезем ее.

Раздавленный между собственным гневом и любовью к детям, Гарт пытался ответить ему, но слова не выговаривались.

— Ладно, — произнес Клифф, ободренный молчанием отца, — я не все в этой истории понимаю, но я напишу маме. Пенни и я можем послать наши письма одновременно. Я, может быть, даже на днях ей позвоню. На свои карманные деньги.

— Давай, Клифф, поговорим завтра утром. Ладно?

— Ладно, но мы все равно напишем ей сегодня. Гарт кивнул:

— Я поднимусь попозже к вам, чтобы пожелать спокойной ночи.

«Стерва, — подумал он и повторял это ядовитое слово как удар молотка, когда сидел в одиночестве и наливал себе выпивку. — Посмотри, что натворила с ними. Им было бы лучше, если бы они знали, что ты умерла».

«Кто умерла? — спросил он себя. — И неясно ответил себе: — Не знаю».

На другой день ему в кабинет позвонил Нат:

— Только сейчас услышал, что ты вернулся. Совещание хорошо прошло?

— Я не поехал. Изменилась программа.

— А Стефания? Ее программа тоже изменилась?

— Нет.

— Так что, она сейчас в Лондоне?

— Да.

— Когда она возвращается?

— Она не возвращается.

— Не возвращается? Что это значит?

— Она остается там. Нат, мне не хочется об этом говорить.

— Понимаю. Долорес будет меня расспрашивать.

— Извини меня, но расспросы Долорес — это твоя проблема, а не моя.

— Это, несомненно. У меня на следующей неделе два свободных дня. Мы могли бы поехать на подледный лов.

— Ты эти два свободных дня придумал.

— Ну, и придумал. Но мои пациенты это переживут. Может, проведем немножко времени в глуши и по-новому увидим мир?

— Я не хочу оставлять Пенни и Клиффа.

— На день-два?

— Нат, дай мне привыкнуть к статусу родителя-одиночки.

Наступила пауза.

— Ладно. Тогда как насчет того, чтобы пообедать с нами? Долорес тоже просит об этом.

— Вы приходите сюда. Я приготовлю что-нибудь в микроволновой печке. Знаешь, даже идиот может приготовить вполне приличную еду в микроволновке.

— Долорес предпочтет сама для нас постряпать.

— А я предпочитаю постряпать для нее. Передай ей, я скоро позвоню. И еще, Нат… спасибо.

Дни шли, друзья звонили, спрашивая, когда Стефания будет дома. Этот вопрос задавали в факультетской библиотеке, клубе, даже в бакалейном магазине.

— В Лондоне она, наверное, чувствует себя одинокой, — говорила Линда, приглашая Гарта с детьми на обед. — А я чувствую себя потерянной без нее. Как раз после первого января у нас ожидается распродажа по имениям, и она мне необходима. Она ведь скоро будет дома, правда? В конце концов, скоро Рождество! И всем он отвечал, что не знает.

«Лгун, — ругал он себя по ночам в тишине спальни. — Трус. Поддерживаешь и продолжаешь ложь. Сколько ты еще протянешь? Как ты еще можешь говорить об обмане, когда сам так же виноват, как они?»

Он слышал, как Пенни с Клиффом разговаривали в его комнате, когда писали следующее письмо в Лондон.

«Мы все трое — Стефания, Сабрина и я — запутались в их проклятом обмане, попали в его сети, и чем дальше, тем больше, пока не дошли до точки, где нет никакого выхода, и нельзя прекратить обман, не причиняя боли тем, кого стремишься защитить от него».

И теперь он это понял.

Ночью он лежал в одиночестве на своей кровати с балдахином, в комнате, полной призраков, немного аромата их одежды, звуков их смеха, воспоминаний о женщине, которая стала светом его жизни. Он лежал, не шевелясь у края кровати, стараясь сдерживать себя, потому что каждое движение заставляло томительную дрожь пробегать волнами по его телу, гнать в жилах кровь, пока, забыв свой гнев, он не протягивал безумно руки в темноту, чтобы притянуть к себе ее теплое тело. Он чувствовал ее рядом, всей кожей, слышал свой голос, нашептывающий ей слова любви, ощущал теплое дуновение ее дыхания, когда она отвечала ему снова и снова: «Я люблю тебя».

Но рука его находила пустоту, простыни были холодными, и с криком ярости он отбрасывал одеяло, оставлял постель и, накинув халат, сидел часами у потухших углей камина в гостиной. Он начинал читать и читал, пока не возникало перед ним воспоминание: они вдвоем сидят на этом месте, читают, иногда поднимая глаза и обмениваясь взглядами в тишине, настолько глубокой, что кажется, будто они единственные живые во всем мире. Тогда, больной от одиночества, он закрывал свою книжку и смотрел застывшим взглядом в серое пространство холодного камина, угрюмо размышляя и все больше страшась того, что с ним происходит.

Ему все труднее было разделять свою жену и женщину, которая прожила с ним последние три месяца.

Жена, с которой он жил двенадцать лет, умерла, но как было ему горевать о ней, когда он потерял ее только две недели назад?

«О ком ты горюешь? — спрашивал он свое отражение в темном стекле окна гостиной через неделю после возвращения. — О моей покойной жене, которая умерла дважды. Один раз на Средиземноморском побережье, а другой раз в нью-йоркском отеле».

Две разные женщины. Одна ушла от него, другая небрежно заняла ее место, поиграла с их жизнями и сохранила свой секрет гораздо дольше, чем ей следовало бы. Но она сказала, что хочет покончить с обманом.

«Со всеми обманами», — сказала она.

Тогда почему же она этого не сделала?

Гарт стоял у окна, смотрел сквозь свое прозрачное отражение на призрачное мерцанье викторианского уличного освещения. Он не мог рассказать своим детям эту правду. Стояла ли она перед теми же вопросами в нерешительности, собираясь с силами и не находя их в себе, говоря себе, как и он сейчас: «Позже, когда будет подходящий момент»?

Он не знал ответа. Но в одно он теперь поверил твердо. Его жена после двенадцати лет брака хотела не просто короткой поездки на Восток. Да, теперь он в это поверил. Она хотела быть одна, свободной от мужа и семьи, ничем не связанной. И на столько времени, сколько бы ей захотелось. Она не торопилась вернуться. В конце концов, ее заменяла сестра.

Почему она не пришла к нему посмотреть, что могут они еще спасти вместе? Вместо того чтобы подсадить на свое место сестру и начать свой эксперимент, который полностью исключал его из ее жизни?

Потому что он увидел бы в этом еще один пример ее неудовлетворенности: им, его работой и жалованьем, Эванстоном, всей своей жизнью, особенно в сравнении с блестящей звездной лондонской жизнью Сабрины. Он обвинил бы ее в том, что она хочет быть Сабриной.

И был бы прав. Потому что это было именно то, чего она хотела. И, наконец, получила. Готовую жизнь Сабрины: ее дом, богатство, светскую жизнь, статус, друзей… и любовников.

Его горе по ней незаметно переходило в гнев и в то же время обращало его мысли к Сабрине. Это была идея Стефании — поменяться местами. Рассматривала ли Сабрина свой приезд в Эванстон в качестве игры или услуги Стефании? Впервые он задал себе этот вопрос.

В понедельник он вернулся домой из университета одновременно с Пенни и Клиффом, и вместе они увидели на пороге странной формы пакет из Лондона. Он наблюдал, с каким возбуждением развязывали они узлы, рвали клейкую ленту и открывали и отбрасывали слой за слоем оберточную бумагу.

— Ох, папа, — всей грудью вздохнул Клифф, доставая щит. Он изучал его со всех сторон, потом надел на руку и поставил как надо, чтобы защитить тело. — Я повешу его на стене в моей комнате, хорошо?

— Смотри, смотри! — ликовала Пенни, раскладывая вокруг себя пачки цветной бумаги. Ящичек с масляными красками она положила в центре перед собой, рядом с набором японских кисточек и чернильных палочек.

— Мамочка знала, она точно знала, чего я хочу. Я никогда не говорила ей, что хочу чернильные палочки, но она знала. Ох, папочка, посмотри, сколько здесь сортов бумаги, потрогай края этой… О, погляди, а это — тебе.

Гарт дотронулся до конверта. На нем стояло его имя. Пенни сунула его ему в руки, и он медленно его открыл и прочел короткое послание:

«…Пожалуйста, позволь мне сдержать обещание. Это последнее, о чем я тебя прошу».

Слова поплыли у него перед глазами. Он слышал ее голос, видел ее губы, видел свет в ее глазах, когда она смотрела на детей. Она их любила.

Глава 23

Александра прилетела из Рио и пришла на чай, беззастенчиво любопытствуя:

— Я слышала, ты приехала сюда насовсем, ловко обошлась с Николсом и теперь ведешь дело с ним вместе, а также что ты два раза подряд обедала с красивым таинственным мужчиной очень значительного вида.

Сабрина рассмеялась с удовольствием, пробившимся, наконец, через бесчувственную немоту последних двух недель. Она могла считать, что жизнь ее разбита, но некоторые вещи не изменились, и присутствующая здесь Александра была ярким тому доказательством.

— Его зовут Дмитрий Каррас, и он прятал меня в погребе, когда мне было одиннадцать лет. Глаза Александры заблестели.

— На своем дне рождения ты рассказала только часть этой истории. Я когда-нибудь узнаю остальное? Или будет так же, как с той, которую ты так и не докончила в тот день, когда ворвался Скотланд-Ярд?

— Эту я обещаю докончить. Сколько времени ты пробудешь в Лондоне?

— Достаточно долго, чтобы закрыть квартиру Антонио, узнать последние сплетни…

— Что ты делаешь изумительно.

— И скупить Хэрродс, Цэндру Роде, Фатнум и Мэйсон.

— А что, в Рио нет магазинов?

— Дорогуша, ты не поверишь, какие в Рио магазины. Все на любой вкус. Но я хочу как в Лондоне, а Рио — не Лондон. Я полагаю, что, в конце концов, привыкну, но до тех пор, раз я могу скупить несколько магазинов и отправить за океан, почему бы не сделать этого? У тебя есть время походить со мной по магазинам или ты слишком занята тем, что женишь Габи и Брукса?

— Есть что-нибудь такое, чего ты обо мне не знаешь?

— Я же ничего не слышала о том, что ты чувствуешь по поводу оставленных в Штатах детишек и их отца. Сабрина дрожащей рукой поставила чашку на стол. Все упоминали об этом, вскользь или неопределенно.

— Вам должно их не хватать, дорогая; вам, должно быть, очень трудно. — Но никто не говорил с прямотой Александры, никто не требовал от нее прямого ответа. И никто не знал, что письма Пенни и Клиффа лежали на столике около ее постели, читаные и перечитанные каждую ночь, и что она отвечала им мысленно, только не на бумаге, пока Гарт не даст ей разрешения написать им.

— Я не обсуждаю свои чувства, — сказала она.

— Знаю, дорогуша, или я об этом уже услышала. Но думаю, что тебе пригодится возможность излить душу. Мы с Сабриной никогда не говорили о чувствах, но когда мы прощались перед этим злосчастным круизом, она меня поцеловала. Удивила меня… Это было так на нее не похоже, что я отшатнулась. Думаю, что этим ранила ее, она хотела прямо выразить свои чувства, а я ей не дала этого сделать. Я подумала об этом, когда она умерла. Антонио хотел сохранить свою квартиру, но я не продам свой дом, он ведь еще и дом Сабрины. Да, это мне напомнило, пока я здесь, я могу познакомить тебя с разными людьми и для дела, и для развлечений. Как бы дам тебе первый толчок, помогу отвлечься от мыслей о детях.

— Я действительно хочу быть одна.

— Мрачные мысли — нездоровое времяпрепровождение. Ты скоро собираешься повидаться с ними?

— Ты никак не уймешься?

— Ну, ну, леди, ты должна по ним скучать. И по своему красивому, хоть и несколько чопорному мужу. Неужели тебе не хочется облегчить душу?

— Не могу. Говорить слишком больно. Мне все время больно. Я так по ним скучаю, что если бы у меня еще были слезы, я оставляла бы за собой лужи. Что толку говорить об этом? Я хочу, чтобы они были рядом, я хочу чувствовать, что есть место и люди, которые меня любят, которым я нужна… о, черт, гляди, что я наделала. Я начала плакать и не могу остановиться. Выпей еще чаю, я вернусь через минуту.

— Нет, останься. Боже мой, прости меня. Я не знала, что это так плохо. Но тогда почему ты от них уехала?

— Я должна была.

— Он что, выгнал тебя?

— Я должна была уехать. У меня не было выбора. Я не могу вернуться и не могу говорить об этом.

«И дрожала мелкой дрожью, как листья трепещут под ветром», — подумала Александра и быстро сказала:

— Дорогуша, я не знала. Я больше не буду упоминать об этом. Я не знакома ни с кем, кто так относится к своим детям, большинство предоставляют заниматься ими слугам или интернатам. Меня это очень пугает, если хочешь знать. Я не уверена, что хочу заводить себе детей, если в этом столько… столько чувств…

Сама того, не желая, Сабрина рассмеялась:

— Да, столько, если, конечно, ты этого хочешь. Они сидели в дружеском молчании.

— Ну, — сказала Александра, — так что там насчет Дмитрия и погреба? Как это ты обедаешь с ним и все равно одна?

— Дмитрий — просто друг.

— Я тоже.

— Значит, и с тобой я тоже пообедаю.

— Мне это нравится. Хотелось бы, чтобы у нас было больше времени. У меня какое-то сумасшедшее ощущение, что я тебя знаю много лет, из-за Сабрины. Но я мечтаю узнать тебя получше. Что, черт побери, буду я делать посреди Бразилии без тебя? Приезжай на мою свадьбу! Приедешь? Ты должна появиться, или я не буду считать, что законно замужем, если ты не приедешь.

— Когда это будет?

— Накануне Рождества или на Рождество, как решит вождь гуарани. Можешь себе представить, ждать разрешения на брак от кучки индейцев, которые посоветуются со звездами или луной или посмотрят на форму муравейников? И еще что-то в этом роде. Ты не считаешь, что я сошла с ума?

— Нет. Я считаю, ты делаешь то, что хочешь.

— Ты единственная, у кого хватило здравого смысла не спрашивать меня, влюблена ли я. Ну, обещай, что приедешь на свадьбу.

— Я не могу, Александра. Я должна, пока не разберусь в себе, оставаться какое-то время на одном месте. Александра кивнула:

— Я не сомневалась, что ты так скажешь. Но ты будешь тут, пока я в Лондоне?

— Куда я могу деться?

— Обратно в Америку, к мужу и детям…

Улыбка исчезла с лица Сабрины.

— Нет. Я буду здесь. И буду рада видеть тебя. Надеюсь, ты будешь часто приходить.

— Так часто, как только смогу. Если передумаешь, можешь просто появиться на свадьбе, без предупреждения. Сабрина покачала головой:

— Я не передумаю. Но благословляю тебя и целую. И на этот раз ты не отвернешься. Они посмотрели друг на друга.

— Знаешь, дорогуша, если бы я сейчас просто вошла сюда, то под страхом смерти не могла бы ответить, кто ты — Сабрина или Стефания.

— Знаю, — ответила Сабрина, — так и должно быть.

Другие тоже говорили это, сыпались приглашения, и все хозяйки заявляли, что Стефания просто сенсация сезона: с такой элегантной легкостью заняла она место Сабрины. А затем новая история вытеснила все остальные. 17 декабря лондонская «Таймс» опубликовал на первой полосе статью о кражах и подделках предметов искусства, написанную Майклом Бернардом, с фотографиями Джоли Фэнтом. Статья появилась одновременно в международном издании «Геральд трибюн», напечатанном в Париже, «Ди вельт» в Германии и в «Нью-Йорк тайме». В течение нескольких часов после публикации буря телефонных звонков, шепотков и негодования пронеслась по ресторанам, клубам, каждой художественной и антикварной галерее Лондона. Сабрину рано утром разбудил отчаянный звонок Николса с новостями.

— Меня интересует, дорогая Стефания, не замешаны ли мы в этом? Я вспоминаю, что встречал несколько раз Карpa, но никогда ничего не покупал у него. Сабрина, да тут в списке несколько экземпляров фарфора, приобретенные у него!

— Какого фарфора, Николс?

Он зачитал описания. Танцовщицы, животные, фигурки птиц. Мейсенского аиста не было. Конечно, нет, запись, и накладная были уничтожены вскоре после того, как аист разбился. Где-то в книгах в «Вэстбридже» в числе десятков других галерей вписан и «Амбассадор», но в истории, рассказанной Майклом и Джоли, «Амбассадор» не упоминался. И не было причины их связывать. Теперь, когда история мультимиллионера Макса Стуйвезанта с его личной коллекцией произведений искусства, контрабандной сетью, сделками с изготовителями подделок, убийством на Средиземном море прогремела повсюду своими сенсационными заголовками, кто обратил бы внимание на такую маленькую деталь: имя прекрасной леди Сабрины Лонгворт в списке убитых?

— Мы не замешаны, — сказала Сабрина. — Фарфор, который Сабрина покупала у Карра, был настоящим. Она говорила, что проверила его происхождение.

— Но вы уверены? — настаивал Николс. — Мне не хочется на вас давить, Стефания, я знаю, что воскрешаю тяжелые воспоминания…

— Николс, я повторяю вам еще раз. Мы в этом не замешаны. Никакой опасности нет. Но слухи могут оказаться смертельными, и если я когда-нибудь услышу, что вы подвергаете сомнению репутацию «Амбассадора» или чистоплотность его сделок, я, не колеблясь, расторгну наше партнерство и выкуплю вашу долю. Это должно вас успокоить.

— Боже правый, Стефания, у меня и в мыслях не было предполагать… Я доверял Сабрине, я ею восхищался. Но она была на этой яхте, я должен был проверить…

— Вот и проверили. Так что в дальнейшем обсуждении нет смысла.

— Никакого. Конечно, никакого. Вы сегодня будете в магазине?

— Конечно.

Она каждый день приходила в свой кабинет, нагоняя работу за пропущенные три последних месяца, корпела над отчетами об аукционах, готовилась к тому времени, когда снова начнет заниматься покупкой и работами по созданию интерьеров. Она знала, что забрела в неизвестную страну между прошлым и будущим, что строит барьер между ее сегодняшней жизнью и работой и воспоминаниями о сестре, муже, детях, доме. Она жила одним днем. Планировать будущее означало, что с прошлым покончено навсегда. Она знала это, но все еще ей было легче жить настоящим.

Оливия Шассон была частью настоящего, и она позвонила, приглашая ее на обед.

— Это будет очень скромный прием. Я была подругой и покровительницей работы Сабрины и хочу узнать вас так же хорошо, как знала ее.

— Мне очень жаль. Я обедаю с другом…

— Приводите его с собой, дорогая. Полагаю, что он будет себя удобно чувствовать с нами.

«Нашего ли он круга?» — про себя перевела вопрос Сабрина.

— Его зовут Дмитрий Каррас…

— О, международные банки. Мы встречались на поминках после похорон Сабрины, у нас несколько общих друзей. Приводите его, пожалуйста.

За столом в доме Оливии на Белграйв-сквер собралось на обед четырнадцать человек. Они радостно приветствовали Сабрину, им хотелось побыстрее выразить свои соболезнования, чтобы можно было расспросить ее подробно о скандале с контрабандой и подделками: в утренних газетах появилось продолжение статьи.

Они обсуждали это со смехом, приберегаемым для случаев падения сильных, но звучала в их словах и настороженность, потому что все они были собирателями, вкладывавшими немалые деньги в искусство и антиквариат, а никто не знал, какие откровения появятся в следующей статье.

За консоме они расспрашивали Сабрину о том, как отличать подделки. Она отвечала коротко, описывая типы глин, глазурей, красок и рисунка. Объясняла, как иногда можно в ультрафиолетовом свете различить фальшивое или двойное глазирование, но не всегда, по мере улучшения глазурей этот способ все менее и менее надежен.

— Многое здесь зависит от интуиции, — сказала она. — Если вы долго изучаете детали, вы проникаетесь ощущением стиля и способа обработки, которое часто позволяет отличить оригинал от подделки. — Какую-то долю минуты она поколебалась, а затем плавно продолжила: — Просто путем осмотра. Хотя обычно сначала мы проверяем происхождение предмета, ищем приметы, которые помогают нам сказать клиентам, является ли он оригиналом или подделкой. По моему опыту, очень немногие подделки долго остаются нераскрытыми.

Ее тихий чистый голос захватил всеобщее внимание.

— Потрясающе, — проговорил кто-то, пока она вслушивалась в отзвук своих слов. — Но разве не этим занимался Макс?

Дмитрий положил ладонь ей на руку, но Сабрина в этом не нуждалась. Она вздернула голову и холодно обвела глазами стол.

— Я не буду обсуждать ни Макса Стуйвезанта, ни его действия.

— Ну, знаете ли! — произнес тот же голос, но его прервали другие тихие голоса:

— Не глупи, ее сестра…

— Несколько недель назад…

— Как можно было вспоминать об этом… Сильный голос Оливии перекрыл все шепотки.

— Стефания моя гостья, а не наемный эксперт по искусству. Мы рады приветствовать ее в Лондоне. — Она повернулась к сидевшей по правую руку Сабрине. — Моя дорогая, вы больше не должны отвечать ни на какие вопросы. Хотите еще немного вина?

Сабрина и Дмитрий обменялись улыбками.

— Вы мне запретили отвечать, — сказала она.

За столом раздался смех, кто-то спросил о новой игре в Монте-Карло, а Дмитрий стал рассказывать Сабрине о вилле, которую он только что купил под Афинами рядом с виллами своих сестер и их семей. Она молча слушала, расслабившись, успокоенная его присутствием. Он напоминал ей Гарта своей манерой тихо говорить, готовностью помочь ей, если понадобится, но, не навязывая себя. Даже свет в его глазах… Но нет, ни у кого не было такого света в глазах, как у Гарта.

— Там восхитительно, — говорил Дмитрий о своей вилле. — Воздух напоен свежестью и цветами. Никто не сплетничает и не говорит о делах. Там музыка, рассказы о богах, богинях и прошлой славе. Мы притворяемся, что нынешнее время не существует. Может быть, соберетесь когда-нибудь посмотреть своими глазами? Она улыбнулась:

— Может, когда-нибудь.

После кофе с коньяком Оливия пригласила ее и Дмитрия осмотреть свою художественную галерею.

— Я хочу ее расширить и переделать, — сказала она. — Сделать лучше освещение. Я хочу, Стефания, чтобы это сделали вы.

Они стояли в дверях и смотрели вдоль длинной сводчатой комнаты.

— Сабрина годами пилила меня, чтобы я ее осовременила, но до сих пор мне было все равно. Но для моих новых скульптур все это не пойдет.

— А какого рода они? — спросил Дмитрий.

— Современные. Высотой десять, пятнадцать, двадцать футов. Честно говоря, они выглядят как кошмар водопроводчика и пьяный бред столяра, но я это говорю только своим. Эксперты считают, что это настоящее искусство и прекрасное вложение капитала. Какой-то музей в Бостоне уже предложил назвать их Шассоновским собранием, если я завещаю их ему. Что бы вы с ними сделали?

— Забудьте про музей, — предложил Дмитрий. — Постройте детскую игровую площадку Оливии Шассон. Оливия расхохоталась и похлопала его по плечу:

— Вы ее профинансируете, а Стефания придумает, как она должна выглядеть.

— И назовите ее, — предложила Сабрина, — «Casher et chasser».

Дмитрий рассмеялся над тем, как она обыграла фамилию Оливии.

— Игра в прятки, — сказал он, а Оливия радостно заулыбалась.

— Замечательно, — проговорила она, — замечательно.

— Я чувствую, что не совсем потеряла Сабрину. Сразу после Нового года, дорогая Стефания, начинайте переделку галереи.

И она возвратилась к своим гостям, с удовольствием повторяя французские слова. Дмитрий взял Сабрину за руку.

— Какая бессердечная женщина. Она не чувствует, что потеряла вашу сестру.

— Но ведь она и не потеряла, — сказала Сабрина, отняв руку, она пошла вдоль галереи. — С небольшим перерывом она видит черед собой женщину, которая выглядит так же, обращается с ней, как с ровней, и поможет ей поменять обстановку дома. Чего ей еще желать?

— Того самого человека, по сути.

— По сути? Большинство людей удовлетворяется внешностью.

Дмитрий последовал за ней, и они стали рассматривать шассоновское собрание немецкой и французской живописи.

— Мне хотелось бы лучше узнать вас, если вы разрешите мне это. Вы необыкновенная женщина.

Сабрина отвернулась от мрачного портрета давно умершего торговца шерстью и посмотрела в живую теплоту глаз Дмитрия.

— Мы с вами обедали три раза, — сказал он, — но не стали ближе, чем когда я увидел вас впервые.

— Я надеюсь, мы друзья, — тихо ответила она.

— Друзья. Конечно. Я хочу гораздо большего, как вы догадываетесь. Но я не тороплюсь.

— Как осмотрительно, — сухо пробормотала она, — если учесть, что я еще замужем.

— Мне не нужно напоминать об этом. Вы все еще влюблены в своего мужа.

Она застыла, потом отвернулась и двинулась к выходу.

— Думаю, нам не следует это обсуждать.

— Пожалуйста, — он взял ее за руку, — я прошу прощения. Мы такие разные, так по-разному воспринимаем друг друга. Знаете, в каком-то смысле я всю свою жизнь думал о вас. Одно памятное утро. И с тех пор вы навсегда врезались мне в память, я никогда не забывал ни вас, ни вашей сестры.

Они медленно шли по галерее, и постепенно напряжение отпустило Сабрину. Дмитрий рассказывал о себе, особенно о репортере, который как бы усыновил его и его сестер, после того как сфотографировал их в посольстве.

— У него не было детей, и мы стали его семьей. Он устроил моего отца на новую работу, отправил нас в школу, помог мне получить стипендию в Кембридже, даже пытался найти мне жену. — Дмитрий улыбнулся. — В этом он не преуспел.

Они приближались к концу галереи.

— Я знаю, что остался в вашем прошлом, — сказал Дмитрий. — Но вы должны понять, что вы и ваша сестра снились мне с детства, пронизали всю мою жизнь, неожиданно появляясь, когда я меньше всего вас ждал… иногда, извините меня, в очень неподходящее время.

— Вы имеете в виду, когда вы были с другими женщинами?

— Даже тогда.

Он продолжал говорить, но Сабрина больше его не слушала. Он описал ее сны о Гарте, и его слова вернули этот сон: прикосновение Гарта к ее руке, его губы на ее губах, его спокойный голос, его полные желания глаза, обращенные к ней, теплоту их тел, когда они лежали рядом после акта любви. Одиночество нахлынуло на Сабрину, она ощутила себя потерянной.

«О любовь моя, моя милая любовь, я тоскую по тебе, ты мне нужен, я не могу вынести…» — Она подавила в себе этот молчаливый крик и снова стала прислушиваться к Дмитрию.

— …ваша красота и мужество, — говорил он. — И ваша радость жизни. Наверное, я всегда любил вас, потому что вы показали мне все это, когда я был молод, а с тех пор я ни у кого их так и не видел. Я всегда надеялся, что когда-нибудь встречу вас и дам вам такую же мечту под стать моей. Я никогда не думал, что найду вас через трагедию.

Внезапно Сабрина ощутила, что ее хоронит под собой его настойчивое желание вернуть прошлое. «Мне надо уйти от этого. Я не могу дышать, я не могу думать… Я хочу свою сестру. Я хочу свою семью. Я хочу Гарта».

— Стефания, что случилось? Я сказал что-то не то? Учащенно дыша, она пыталась улыбнуться.

— Слишком много разговоров о прошлом в тот момент, когда я стараюсь построить новую жизнь. Давайте вернемся к остальным.

— Но подождите, мы ведь друзья? Если я пообещаю не говорить о прошлом, мы остаемся ими?

— Да. Конечно.

«Ну почему все на меня давят? Почему хотят приспособить к своим собственным желаниям? Почему не дадут возможности быть самой собой? Я приспособилась бы под желания Гарта, потому что он никогда этого не требовал. Даже не просил. И не попросит».

— Конечно, мы друзья, — произнесла она, возвращаясь на вечер. Но она тут же забыла о нем из-за приближавшегося дня свадьбы Габриэль. Чтобы заставить себя не думать о Гарте, она старалась сконцентрироваться на деталях, с которыми великолепно справилась бы одна миссис Тиркелл. И когда начали собираться гости, она поняла, что ей удалось создать обстановку, которая восхитит Габриэль, но не позволит выбросить из головы Гарта.

В гостиной, где мягко сияли белые свечи в серебряных канделябрах и, мерцая, бросали свет на букеты лиловых орхидей и белых роз из оранжерей Оливии, сидели в бархатных креслах пятьдесят гостей и слушали разыгрываемые на арфе и пианино дуэты.

— В точности как это бы сделала Сабрина, — повторяли гости снова и снова.

— Как изумительно вы сохраняете живым ее дух.

На Габриэль было нечто цвета слоновой кости и атласный плащ, отделанный золотым шитьем. Она стояла у большого зеркала в спальне Сабрины и любовалась собой.

— Это самое близкое к белому, что можно было изобразить, не притворяясь, что я девственница. Но чувствую себя девственной. Правда, глупо?

— Нет, — сказала Сабрина, одетая в коралловый бархат. — Ты выглядишь прелестно. Как будто стоишь на пороге мира.

— Но я так себя и чувствую! Как ты смогла догадаться? Ох, какая я глупая, прости меня, Стефания. Ты должна выслушивать мои сентиментальные восторги, когда твой собственный брак…

— Габи! Я буду сколько угодно слушать твои восторги, если пообещаешь не говорить о моем браке.

— Это справедливо. Но теперь я чувствую себя виноватой.

— Тогда я сбегаю вниз к миссис Тиркелл на пару слов. Думаю, через пять минут пора начинать.

В гостиной Брукс стоял перед камином, обрамленным белым и лиловым, и спокойно обозревал комнату. Рядом с ним стоял его парижский друг. Александра сидела в первом ряду. На следующий день она уезжала в Рио к Антонио, и тремя днями позже, в рождественский вечер, они должны были пожениться.

«Я окружена романтической любовью, — подумала Сабрина. — Годами никто не женился. Все только разводились. А теперь мой дом наполнился любовью и свадьбами». Слова эти мучительно зазвучали в ней, и ей захотелось отослать всех из дома, свернуться клубочком в тишине своей комнаты и перебирать свои воспоминания, одно за другим, как фотографии, которые нельзя отобрать.

«Скоро. Скоро они все разойдутся».

Она стояла во время церемонии рядом с Габриэль, слушая традиционные слова и ответы и думая о Гарте.

«Я забрала это у тебя, — говорила она ему, — такую же церемонию, достоинство, тайну, веру, все у тебя отняла. Это одна из самых плохих вещей, которые я с тобой сделала. Я превратила это в твоих глазах в злую шутку. И я никогда до сих пор этого не понимала. Мне хотелось, чтобы здесь стояли мы с тобой и произносили эти слова. Я обещала бы тебе, что вместе с тобой построю брак, не игру, не развлечение, не короткое приключение. Я обещаю тебе навсегда мое сердце, мою руку, мою любовь, но ты так далеко и так сердишься…»

— Стефания, — сказала Александра, — с тобой все в порядке?

Она обернулась. Брукс и Габриэль, рука об руку, уже женатые, приветствовали своих гостей. Она извинилась:

— Я, кажется, позволила своим мыслям взять над собой верх.

Александра обняла ее.

— Ты так бледна. Что я могу для тебя сделать?

— Помоги мне всех накормить и поддержать разговор легким и приятным.

— Я имею в виду, что мне сделать, чтобы ты была счастливой?

На мгновенье Сабрина позволила себе прислониться лбом к плечу Александры. Потом она выпрямилась и улыбнулась:

— Почаще возвращайся в Лондон. Так хорошо будет ждать этого. И они пошли вниз присмотреть за свадебным пиром.

Глава 24

Гарт находился в университетской библиотеке, когда глаза его наткнулись на заголовок в «Нью-Йорк таймс» от 17 декабря. Выхватив газету из аккуратной библиотечной раскладки, он уселся в уголке зала периодики в кресло и медленно стал читать. Сердце его сильно забилось. Здесь точными словами Майкла Бернарда была представлена вся история ухищрений и соперничества, притворства и гигантских денег, краж произведений искусства и их подделывания — всего, что привело к убийству Макса Стуйвезанта и его жены.

Гарт в третий раз перечитывал статью, и все равно не верил в реальность происшедшего. Он читал о смерти своей жены, но ее имя не упоминалось. Он узнавал о ее любовнике, который даже не знал ее настоящего имени. Он читал о жизни и смерти женщины, которую, как оказалось, не знал.

Недавно он рассказывал Клиффу, как она выглядела на их свадьбе. Это он помнил очень отчетливо. И помнил их первые совместные годы, когда дети были маленькими и они становились семьей. Но когда он пытался вспомнить последний год, все ускользало от него. Единственным образом, стоявшим у него перед глазами, была женщина, с которой он прожил три последних месяца.

И он больше не мог игнорировать правду. Он любил ее со страстью, которую не мог ни потушить, ни сдержать, хотя все еще боролся с ней, ночь за ночью до изнеможения меряя шагами холодную гостиную.

О какой из них он горевал? Об обеих. Он больше не пытался ничего отрицать. Столько людей спрашивали его, когда вернется Стефания, что он стал уклоняться от неделовых контактов, которые она так старательно организовывала, и погрузился в работу и общение с детьми. Он лично руководил тремя новыми исследовательскими направлениями в своей лаборатории, ежедневно встречался с архитекторами и подрядчиками по строительству Института генетики, подготавливал с Ллойдом Страусом предварительную программу церемонии его закладки, назначенной на март, вел еще один дополнительный семинар для студентов последнего курса и собирал материал для доклада об иммунной системе человека. Он заставлял себя жить день за днем, не позволяя думать ни о чем, кроме работы.

А дома он занимал себя занятиями с Пенни и Клиффом: длинные переходы на лыжах в приозерных парках Эванстона и Чикаго, походы в кино и на хоккей, игры со словами за круглым обеденным столом, помощь им с домашними заданиями и работа над проектами благоустройства местности вокруг дома, лежавшей много лет в небрежении. Но он отказывался говорить с ними об их матери.

— Мы скоро поговорим о ней. Еще не время. Сожалею, я не более счастлив, чем вы. Вам надо просто верить мне.

Чего он ждал? Он не знал. Но проходили день за днем, а Гарт все не раскрывал ее обман, он знал, что чем глубже корни, тем более настоящим все становится. Это он только сейчас понял, так же как ранее это поняла Сабрина.

Тихая печаль теперь постоянно была на лицах Пенни и Клиффа, даже когда их хвалили в школе или они приносили домой хорошие отметки. Даже их споры стали какими-то приглушенными. Они начинали время от времени ссориться, но всегда сразу же прекращали, будто боясь потерять друг друга, как потеряли свою мать. Они уже не бросались каждый день за почтой в надежде найти там письмо от нее, но Гарт знал, что они ей писали, по крайней мере, дважды, и не удивился, когда за обедом в тот же самый день, когда он увидел статью в «Нью-Йорк таймс», Клифф объявил, что они завтра отправляются за подарками.

— Если мы их отправим завтра, успеют они прийти в Лондон к Рождеству?

— Возможно. Если они будут маленькими, мы можем их послать авиапочтой, и тогда недели будет достаточно. Но впритык.

— Почему ты не сказал нам раньше, сколько это займет времени? — требовательно спросила Пенни. — Ты же больше нас знаешь об этом! Ты не хочешь, чтобы мы покупали ей подарки!

— Может, и так, — сказал он, пытаясь быть честным под их обвиняющими взглядами. — Может быть, я считаю, что Рождество мы должны справлять только здесь.

— Ты вредный, — прямо заявила Пенни. — По-моему, это просто ужасно.

Но позже, когда он зашел пожелать ей спокойной ночи, он застал в ее комнате Клиффа, и они оба обняли его.

— Мы не считаем тебя ужасным, — проговорила Пенни. — Мы думаем, ты так же плачешь про себя, как и мы. Да, папочка?

— Да, любимая.

— Клифф сказал, что мы не должны тебя терзать, но почему мамочка не пишет нам? И почему домой не возвращается?

— Она делает то, что мы оба сочли наилучшим, Пенни.

— Но если ты так считаешь, почему же ты плачешь про себя?

— Потому что часто мы не можем иметь то, что хотим.

— Если очень хочешь, то можешь, — сказал Клифф.

— Послушайте, вы оба… — Гарт услышал в своем голосе нетерпеливый гнев и замолчал. «Оставьте меня в покое, — молча молил он своих детей, которые не делали ничего плохого и так же, как он, нуждались в утешении. — Я не могу говорить об этом, я едва могу думать об этом. Я люблю ее. Мгновения не проходит, чтобы я не звал ее. Но между нами больше чем океан, и я не вижу никакого пути преодолеть его».

Но ничего этого он не мог произнести вслух.

— Послушайте, — мягко сказал он, — у нас с вашей матерью есть проблемы, о которых я все еще не могу с вами говорить. Вы имеете право узнать о них, как только я сам в них разберусь, но сейчас все, что я могу вам сказать, это то, что они разделяют нас, как сломанный мост. То, что мы чувствуем, не так важно, как-то, что разрушилось внутри нас. Можете вы это понять?

— Нет, — ответили они хором. Гарт вздохнул.

— Меня это не удивляет. — Он обнял их обоих и крепко прижал к себе, ощущая, как они зарываются в него, как бы прячась ото всего. Он наклонил к ним голову, и голос его зазвучал тихо и напряженно:

— Я знаю, что плохо все это объясняю, и мне очень жаль. Я сожалею о сделанных ошибках, о тех случаях, когда я казался вам жестоким, но, дорогие мои, я не знаю, что делать. Я понимаю, что делаю только все тяжелее для вас, не объясняя ничего, но объяснить, не могу. Пока не могу. Можете вы просто поверить мне на слово, что это так? Можете вы поверить, что я расскажу вам, сколько смогу и как только смогу? Пожалуйста, поверьте в это, поверьте мне. Я очень в этом нуждаюсь. И мне нужна ваша любовь. Потому что, вы знаете, я вас люблю. Больше, чем кого-либо на свете…

— Больше, чем маму? — требовательно спросил Клифф.

— Ох, Клифф, — пожурила его Пенни и положила руку Гарту на щеку, став на короткий миг женщиной, утешающей мужчину. — Не плачь, папочка. Мы подождем, пока ты нам не расскажешь. Но… — и она снова стала маленькой девочкой, — я просто хочу, чтобы мамочка приехала домой.

Гарт поцеловал их и встал.

— Давайте ложитесь спать. Уже поздно. Я люблю вас обоих.

На следующий день Пенни и Клифф отправились за покупками, и когда Гарт вернулся домой, передали ему два маленьких пакетика, попросив, чтобы он их сразу отправил. Он не спросил, что в них, а дети ему не сказали.

В последний день школьных занятий Пенни должна была показывать своих кукол, и Гарт поспешил рано уйти из университета, чтобы успеть.

В передней части комнаты на полу сидели по-турецки ученики других классов, а сзади на складных стульях родители. Гарт и Вивьен среди них. Пенни и Барбара Гудман находились за сценой вместе с миссис Кейз, проверяя кукол перед тем, как их одноклассники начнут представление.

После спектакля, пока Клифф заправлялся пуншем и печеньем, которыми угощал комитет по еде из шестиклассников, Пенни, стоя рядом с Гартом, с достоинством принимала поздравления от зрителей.

— Моя мама не могла быть сегодня здесь, — говорила она каждому. — В Лондоне умерла ее сестра, и она должна быть там, чтобы позаботиться о могиле и тому подобных вещах. Она хотела быть здесь, но не смогла. Она помогала мне с костюмами. Я их не сама делала. Мама мне помогала.

Вивьен принесла Гарту бумажный стаканчик с пуншем.

— На вкус ужасно, но пить можно. Стефания вернется?

— Нет.

Молча, он посмотрела на Пенни, занятую серьезным разговором с какой-то родительницей о сестре-близнеце своей матери.

— Этого недостаточно, — сердито сказал Гарт. — Нельзя восстановить разрушенный брак только потому, что наши дети несчастны.

— Ваш брак распался? — спросила Вивьен. — Кто бы мог подумать!

— Это даже не брак. — Он посмотрел на ее встревоженное лицо. — Простите, Вивьен, я не могу говорить об этом. Спасибо вам за пунш.

Он считал дни, сам не зная, чего ждет. Вместе с детьми он купил рождественскую елку, не такую большую, как обычно, «раз наша семья в этом году меньше», как сказала Пенни, и они украсили ее, положив вниз завернутые пакеты с подарками. Долорес пригласила их в загородный дом на лыжную прогулку, но Пенни и Клифф отказались ехать.

— Я больше не буду кататься без мамы, — объявил Клифф.

Когда школа и университет закрылись на каникулы, они втроем провели целый день, крася спальни на верхнем этаже.

— Вот удивится мамочка, — повторяла Пенни снова и снова. — Все теперь такое яркое. Она ведь удивится?

И, наконец, хотя он отказался от всех других приглашений в гости, Гарт уступил настойчивости Ната и Долорес присоединиться к их ежегодному праздничному сборищу за три дня до Рождества. Он посидел с Пенни и Клиффом, пока они обедали, посмотрел, как они устроились в гостиной с книжками, телевизором и воздушной кукурузой, и один направился к дому Голднеров.

Как всегда, народу было много. Долорес решила соединить университет и город в одну счастливую общину, и когда Гарт пришел, он увидел, как она подводит местных адвокатов, страховых агентов, владельцев магазинов и врачей к маленькой группке сотрудников факультетов.

— Они жалуются, что им не о чем говорить друг с другом, — доверительно сообщила она Гарту, поднося ему, бокал вина, — но проходит полчаса, и они говорят о проблемах с канализацией, о школах и болезнях голландского клена. Они прекрасно проводят время, благодаря тому, что я их познакомила друг с другом, потом расходятся в разные стороны и не встречаются больше до следующего года в этом зале. Можете вы мне это объяснить? Гарт посмеялся вместе с ней.

— Как часто, по-вашему, большинство из нас хотят оказаться в непредсказуемой ситуации? Одного раза в год более чем достаточно. Остальное время мы проводим с привычными людьми на привычных местах. Поменьше неожиданностей.

— Неожиданности — это прекрасно, — запротестовала она.

— Только когда они не разбивают вдребезги привычную жизнь, — произнес он с такой серьезностью, что Долорес замолкла и только смотрела на него во все глаза. Появился Нат.

— Я пополнил свою библиотеку. Пойдем, поглядишь. Гарт повернулся к Долорес, чтобы извиниться, что покидает ее, но она так переглядывалась с Натом, и он понял, что они это спланировали, чтобы Нат мог с ним поговорить. «Ох, эти заговоры счастливых в браке семей, — подумал он. — Им хочется разрешить все проблемы своих друзей».

— Ты попал в неуправляемую ситуацию, ведь так? — проговорил Нат, зажигая свет в библиотеке наверху. — Но ни с кем не делишься, как будто ты двойной агент. Она вернется или нет?

— Не вернется.

— Так говорил ты. Так говорили другие. Я этому не верю. — Он сдвинул вместе два кожаных кресла. — Садись. Здесь есть вино и виски. Последние два месяца вы были ближе, чем когда-либо. Так что же произошло?

— Я думал, мы пришли сюда, чтобы посмотреть твою пополнившуюся библиотеку.

— Мы это и делаем. Ты на нее смотришь. Так что все-таки случилось?

— Нат, я тебя спрашиваю о твоем браке?

— Нет. Ты более деликатен, чем я. И, кроме того, ты не врач, а я — да. Поэтому я привык лезть в чужие дела.

— В кости и мышцы — пожалуйста, а не в…

— В отчаяние.

— Разве я похож на отчаявшегося человека?

— А почему ты думаешь, я к тебе лезу? Если ты хочешь сказать, что после двенадцати лет совместной жизни ты узнал о своей жене что-то, о чем не подозревал, я не удивлюсь. Стефания во многом очень скрытный человек. Я удивился бы, если бы ты открыл факты преступного или аморального поведения, но, зная Стефанию, как друга и пациентку, могу сказать, что это невероятно. Так что же такое ты обнаружил или тебя просто ранило то, что какие-то вещи были тебе неизвестны?

Гарт откинулся в кожаном кресле и смотрел на игру света в темно-красном вине. Он очень устал, и слова Ната доносились до него издалека.

«Через двенадцать лет ты узнал о своей жене вещи, о которых даже не подозревал».

Дело обстоит несколько более серьезно. Но все-таки об этом стоит подумать.

— Нат, — сказал он, — не окажешь ли мне услугу?

— Говори.

— Разреши мне посидеть здесь одному. Чтобы никто сюда не врывался. Я присоединюсь к празднованию позднее.

— Когда захочешь. — Нат открыл бар и достал бутылку вина и коробку крекеров. — Все, что нужно для глубоких раздумий. Ужин в десять тридцать.

Гарт почти не слышал, как он ушел, «Дело в том, что ты обнаружил…» Так что же он обнаружил, кроме того, что его обманывали три последних месяца, будто он живет со своей женой? Он наполнил бокал, и первый раз за последние недели ослабил жесткий контроль над своими мыслями. Перед его мысленным взглядом поплыли одна за другой картины, воспоминания, закружился калейдоскоп образов.

Он увидел женщину, которая приучила семью говорить за обеденным столом о его исследовательской работе, которая поддержала его в отказе от лаборатории Фостера и стремлении остаться там, где он будет счастливей. Он увидел женщину, которая набросилась на миссис Кейзи за то, что та подорвала уверенность Пенни в себе, а потом нашла способ мягко оттащить Клиффа от этой его воровской шайки. Он увидел женщину, которая дала Линде работу в «Коллекционерах», чтобы та научилась сама справляться с жизнью. Он увидел женщину, которая укротила Риту Макмиллан и пригнала ее в кабинет Ллойда Страуса, чтобы восстановить доброе имя Гарта Андерсена и тем открыть ему дорогу к официальному назначению директором Института генетики. Зачем? Потому что она развлекалась, играя роль? Или потому, что ей были дороги люди, которым она помогала? Потому что она влюбилась? Она любила его детей. Это он теперь знал.

Дверь отворилась, и, подняв глаза, Гарт увидел Мэйдлин Кейн.

— Извините меня, Долорес спрашивает, присоединитесь ли вы к нам за ужином?

— Вряд ли. У меня… я должен сделать дома кое-какую работу. Долорес поймет.

— Прежде чем вы уйдете, не могли бы вы мне сказать… Я не из любопытства, но… не могли бы вы мне сказать, когда вернется Стефания?

Гарт заколебался:

— Не знаю. Не могу вам ответить. Передайте мои извинения Долорес.

Он нашел свое пальто и вышел через боковую дверь. Ночь была морозной, и в тишине улиц слышно, как хрустел под его ногами ледок. Он глубоко засунул руки в карманы и повернул в парк, чтобы пройтись вдоль озера, широкими шагами нарушая нетронутую белизну снега, серебрящуюся в ярком лунном свете.

Жена, с которой он прожил двенадцать лет, заботилась о людях, любила их, беспокоилась о них. Но как бы глубоко ни входила она в их жизнь, когда наступал кризис, она пугалась и отступала. Она не смогла бы загнать в угол миссис Кейзи, или запугать Риту Макмиллан, доведя ее до признания, или даже потребовать объяснений от Клиффа, когда заподозрила его в мелком воровстве.

«Я знал все это, — подумал Гарт. — Я знал это, но позволил себе думать, что она так изменилась, чтобы помочь нам возродить наш брак».

Но Сабрина, леди Сабрина Лонгворт, у которой не было семьи, не было ответственности за кого-либо, которая жила экстравагантной жизнью, скользя по поверхности дружеских и любовных связей и даже брака… она могла подчинять себе, бороться и высказывать свое мнение. На самом деле Стефания завидовала Сабрине, ее мужеству иметь свое мнение и переходить в наступление, когда надо бороться со злом или ошибками. Но была ли леди Лонгворт той женщиной, чувства которой были достаточно сильны, чтобы взять на себя этот труд? Смогла бы она полюбить Пенни и Клиффа? Смогла бы она полюбить Гарта Андерсена?

Его лицо замерзло, и пальцы в карманах пальто онемели. Гарт повернул к дому. Последний квартал он пробежал бегом, катаясь на ногах по замерзшим лужицам. В доме было тихо, Пенни и Клифф оставили ему полмиски холодной воздушной кукурузы, а сами пошли спать. Дрожа от холода, он разложил в камине дрова и зажег огонь, потом побежал наверх и переоделся в старую пару джинсов и шерстяную водолазку. На кухне он соорудил себе поднос с сандвичами с мясом и пивом, поставил кофейник и понес все это в гостиную, где огонь трещал и подскакивал в дымоход. Пододвинув кресло, он сел и, подтянув ближе столик, поставил на него поднос и стал смотреть на игру пламени, давая теплу разойтись по телу. Неожиданно он понял, что чувствует себя необыкновенно хорошо.

«Почему?» — удивился он и, уже спрашивая, знал ответ: потому что, будучи ученым, понимал, что сдвинулся с мертвой точки, делает открытия, спиралью расходящиеся из самого центра, из самого сердца это лабиринта. Женщина, с которой он прожил последние три месяца, была ни его женой, ни ее сестрой, а совершенно отдельной личностью, другим человеком, как она и сказала ему в Нью-Йорке, — женщина нежная и любящая, как Стефания, и независимая и сильная, как Сабрина. Поэтому он и не разгадал обмана.

Его слепота была вызвана более сложными причинами, чем те объяснения, за которые он цеплялся, чтобы избежать тревожащих подозрений, пытаясь поверить, что она хотела восстановить их брак, или была в шоке после несчастного случая, или страдала и отождествляла себя со своей сестрой. На самом деле Сабрина Лонгворт не успела немного пожить с ними, как начала вести себя и как ее сестра, и как она сама. «Близнецы, — подумал Гарт. — Переплетенные в мыслях друг друга, в домах друг друга». За несколько недель лучшее, что было в Сабрине, слилось воедино с лучшим, что было в ее сестре. Она была Стефанией Андерсен в стольких важных своих чертах и поступках, что само предположение, будто она была кем-то другим, казалось нелепым.

И по мере того, как это с ней происходило, она становилась такой же жертвой обмана, как и он: любя его и не смея рассказать ему об этом до тех пор, пока не будет уверена, что все закончено. Она поймалась, и никто из них не осознал этого.

А потом, разумеется, была еще одна причина, по которой он был доволен и ему не хотелось сомневаться, что это его жена: он полюбил ее. Она три месяца его обманывала и в то же время давала ему больше, чем он думал когда-нибудь найти в женщине. Найти, и любить, и сделать частью своей жизни. Даже теперь, зная все, он думал о ней как о своей жене.

Тарелка с сандвичами опустела, пиво было выпито. «Больше, чем я съел за последние три недели», — подумал Гарт. Он разбил кочергой угли, добавил еще дров, немного помешал, угли в камине и налил себе чашку кофе. Держа ее обеими руками, он смотрел в оранжевое пламя. Оранжевые и желтые, окаймленные синим языки, лизали вишневые поленья, вспыхивали, шипели, доставая до спрятанной капельки камеди. Больше некого было ненавидеть, и места для гнева не осталось. Он скорбел о женщине, на которой много лет назад женился, которая убежала из их дома, чтобы найти себя, а нашла смерть. Он вспомнил их любовь, какой она была когда-то, с грустью вспомнил недоразумения и раны, которые они нанесли друг другу за все проведенные вместе годы.

Но в путанице, которую устроили они с сестрой, когда поменялись местами друг с другом, Гарт увидел новую нить, новое начало. "Может быть, мы все равно нашли бы ее, — подумал он. — Мы оба изменились за двенадцать лет, возможно, мы как раз подошли к той черте, за которой могли бы создать новый род любви и брака.

Вместо этого приехала ее сестра и осталась и стала ими обеими. Моей дорогой любовью. Моей женой".

В тишине комнаты Гарт сидел и улыбался, глядя на догорающий огонь. «Нам надо будет пожениться», — подумал он.

Глава 25

Дмитрий звонил каждое утро. Через два дня после свадьбы, когда Сабрина закрывала «Амбассадор» на рождественские каникулы, он появился, чтобы пригласить ее на ленч.

— Я подумал, что вы, может быть, грустите: подруга ваша вышла замуж, а вы здесь на Рождество без семьи. В кафе какой-то ансамбль пел французские рождественские песни.

— Я знаю эту песню, — сказала Сабрина. — Мы пели ее в «Джульеттах» — моя сестра и я.

— Я хочу поговорить о вас, — произнес он. — Как мне дать вам то, что вы хотите, если вы не говорите об этом?

— Я сказала вам, Дмитрий. Я нуждаюсь только в дружбе.

— А это означает делить с кем-то чувства, а не только разговаривать и обедать. Ладно, — продолжал он, так как она молчала. — Я буду рассказывать о своей вилле в Афинах. Так как она находится рядом с домами моих сестер, их мужей и их детей, слишком многочисленных, чтобы их сосчитать, это самое лучшее место, чтобы провести Рождество. — Он взял ее за руку. — Мы можем быть предоставлены сами себе и никого не видеть или стать частью большой семьи со всем ее шумом, поцелуями и музыкой. Мы будем делать все, что вы захотите. Поедем со мной, Стефания. Я ничего не попрошу от вас, только, чтобы вы порадовались друзьям и семье, вместо того чтобы быть одной.

Группа закончила мягким аккордом одну рождественскую песню и начала другую. Дмитрий улыбнулся:

— Мы научим вас нашим греческим песням.

Это было очень соблазнительно. Побыть в семье, пусть даже не своей, сменить обстановку, чтобы она не напоминала о сестре, ушедшей навсегда… Но это было нечестно по отношению к Дмитрию. Она не была цельной личностью. Дмитрий будет считать, если она поедет с ним в Афины, то это не единичная дружеская поездка, а начало, первый шаг в новых отношениях, хотя она много раз повторяла ему, что это не так. Она покачала головой:

— Может быть, когда-нибудь, Дмитрий, но не в этот раз.

— Вам нельзя быть одной, — настаивал он.

— Иногда нужно и важно побыть одной. Как же иначе будем мы обдумывать и принимать решения о будущем?

— Друзья, Стефания, могут помочь решениям. Я не буду ничего требовать от вас.

Она отняла свою руку и поднесла к губам стакан эля. Ей очень хотелось ему поверить.

— Можно я отвечу вам завтра? Его глаза засветились.

— Я позвоню вам утром. Мы уедем двадцать четвертого днем. Это вас устроит? Не важно, — поторопился добавить он. — Можете сказать мне завтра.

И пока они заканчивали ленч, Дмитрий рассказывал о своей семье, греческих друзьях и соседях.

— А еще вы можете помочь мне отделать мою виллу, — говорил он, когда они покидали кафе, в качестве последнего побудительного довода, чтобы она поехала с ним.

— Может быть, — улыбнулась она в ответ, и они продолжили разговор о сверкающем белом солнце южной Греции, таком не похожем на цвет и свет дня других стран, а вокруг был сырой и серый лондонский день, и только празднично горела рождественская иллюминация. Рождественские огни… Даже декабрьский туман не мог их притушить. Они, гуляя, шли вдоль Оксфорд-стрит, мимо магазинов, перед витринами которого толпился народ и глядел на кукол, изображавших среди миниатюрных домиков историю Пиноккио, по Пиккадилли-серкус к Трафальгарской площади, где сверкала огнями, как звездами, в темных ветвях гигантская елка, которую каждый год дарит Осло Лондону. Еще дальше, за Гайд-парком, каждая арка, каждый карниз, витрина универмага «Гарродс» и даже его высокий купол были окаймлены золотистыми огнями, похожими в тумане на сотни маленьких лун.

Дмитрий молчал, предоставив Сабрину своим мыслям. Она убеждала себя, что эти каникулы ничего для нее не значат, что рождественские песнопения ее не трогают, но каждый раз, когда видела семью с двумя детьми, которые смотрели по сторонам и вверх на взрослых рядом с ними и возбужденно с ними разговаривали, она быстро отворачивалась, переводила взгляд. И как же была она благодарна Дмитрию, нетребовательному спутнику, мило распрощавшемуся с ней у двери ее дома на Кэдоган-сквер.

В доме она наткнулась на миссис Тиркелл, которая со счастливым видом любовалась маленькой елочкой в гостиной.

— Я думала, что она развеселит вас, леди, но, если она напоминает о грустном, я заберу ее к себе наверх.

— Нет, оставьте, — сказала Сабрина. — Собираетесь украшать ее?

— Да, леди, но я думала, может быть, мы сделаем это вместе.

«Леди». Она уже не поправляла миссис Тиркелл, а часто и не прислушивалась к ней. Да и не было это важным, миссис Тиркелл это доставляло радость, и они обе к этому привыкли.

Зазвонил телефон. Сабрина стиснула руки. Каждый раз, когда звонил телефон, она думала… но этого никогда не случалось.

— Еще одно приглашение, — предсказала миссис Тиркелл.

— Если так, последует еще один отказ, — ответила Сабрина, и они улыбнулись друг другу. «Интересно, — подумала она, когда миссис Тиркелл пошла, взять трубку, — насколько близки мы стали?» Леди Лонгворт она не могла бы так воспринимать, слишком высоки были социальные барьеры между ними. Теперь, хотя миссис Тиркелл и называла ее леди, но при этом еще думала о ней как об американке, никогда не бывшей замужем за виконтом. Они все еще были не совсем друзьями, но уже женщинами, делящими дом на двоих, и Сабрина чувствовала себя менее одинокой, чем раньше.

Именно миссис Тиркелл разбиралась с бурным потоком приглашений, которые стали приходить за неделю до Рождества: на домашние торжества, поездки на юг Франции, на лыжи в Санкт-Мориц, новогодние балы… Она всем говорила, что миссис Андерсен никаких приглашений на Рождественские каникулы не принимает. Но еще за день до Рождества приглашения продолжали поступать.

— Вы звезда сезона, — с удовлетворением заметила миссис Тиркелл, когда в это утро зазвонил телефон, — Потому что в вас есть какая-то тайна. Будто вы не вполне реальны, если вы понимаете, что я имею в виду.

«Да, миссис Тиркелл, — подумала Сабрина. — Я понимаю, что вы имеете в виду». Она прислушалась. Каждый раз, когда звонил телефон, она ничего не могла с собой поделать, ее тело застывало в ожидании.

— Это мистер Каррас, миледи, — вернулась миссис Тиркелл, — и если вы не рассердитесь на меня, по-моему, вы должны поехать с ним в Грецию. Это пойдет вам на пользу.

Сабрина тронула иголки маленькой елочки, которую они нарядили. Она пахла лесом и горами, тихим, спокойным уединением.

— Может быть, и поеду, — сказала она и пошла, поговорить с ним.

Она повесила трубку с помрачневшим лицом: радость и возбуждение, прозвучавшие в голосе Дмитрия, когда он сказал, что заберет ее в четыре часа, заставили почувствовать себя виноватой. Это было несправедливо, это было нечестно. «Я хочу только Гарта, — подумала она. — Как я буду разговаривать и смеяться с другими людьми, когда все время оборачиваюсь на телефон — не позвонит ли Гарт?»

Некоторое время спустя в кабинете ее нашла миссис Тиркелл.

— Почта, миледи. В основном открытки и еще вот пакеты.

Сабрина догадалась, от кого они, еще до того, как открыла. Их было два. Один — от Клиффа, другой — от Пенни. Ничего от Гарта. Даже записки не было. Она развернула пакеты, каждый красиво упакованный, каждый со своей запиской.

«Мама, пусть у тебя будет счастливое Рождество, — написал Клифф. — Со множеством подарков и еды. Я надеюсь, что ты нашла то, что искала. Хотел бы я знать что. Я люблю тебя. Твой любящий сын Клифф».

«Дорогая мамочка, — писала Пенни. — Я надеюсь, тебе это понравится и сделает тебя счастливой. Я хотела бы отдать это тебе в руки, но не могу, поэтому папочка пошлет это тебе по почте. С нами все хорошо, но нам грустно, и мы с Клиффом много говорим о тебе. Я люблю тебя, я скучаю по тебе, я люблю тебя. С любовью, Пенни».

«Не заплачу. Я знала, что это может произойти, я к этому была готова. Я не заплачу».

Она с нежностью сложила записки, проглаживая складки пальцами, и открыла коробки. Клифф послал ей брошку: пара желтых эмалевых птичек на эмалевой веточке с двумя зелеными листочками из нефрита. Внутри коробочки была записка: «Это ты и папа».

Коробочка Пенни была длинной и узкой, в ней лежал набор: серебряные ручка и карандаш с монограммой «С.А.» В маленькой записочке, лежавшей под ними, говорилось: «Для писем».

«Лучшие пыточных дел мастера, — подумала Сабрина, — это дети».

Она подняла трубку внутреннего домашнего телефона:

— Миссис Тиркелл, я буду обедать у себя в комнате.

Держа подарки в руках, она поднялась наверх по лестнице. Дождь стучал по стеклу, в ее комнате было холодно и темно. Она разожгла огонь, свернулась перед ним на кушетке, укрыв колени ангорским пледом, и в свете яркого прыгающего пламени стала разглядывать эмалевых птичек и набор из ручки и карандаша.

Ей надо было собирать вещи для поездки в Афины, а вместо этого она просто тихо сидела и видела в пламени все свои мечты, неотвязно преследовавшие ее все дни и все ночи.

Они с сестрой были так беззаботны, так невероятно пренебрегали другими людьми. Но что, если бы все кончилось иначе? Что если как-то, каким-то образом у нее появилась возможность любить Гарта и принимать его любовь без чувства вины, возможность жить с ним, построить с ним жизнь? «У нас мог бы быть ребенок, — подумала она. — Такой сюрприз для Пенни и Клиффа».

Легкая улыбка приподняла уголки ее рта, когда она представила себе, как они бросают вдвоем монетку, чтобы решить, кто будет кормить малыша.

«Я могла войти в долю с Мэйдлин, обставлять и реставрировать в партнерстве с ней старые дома, а Линда занималась бы покупкой на распродажах домов. Какая бы у них втроем была команда! Особенно если бы они соединили „Коллекцию“ и „Амбассадор“ и имели в своем распоряжении возможность выбирать лучшие предметы искусства и антиквариата на двух континентах».

У нее с Гартом будут деньги от продажи этого дома на Кэдоган-сквер, и она заманит в Америку миссис Тиркелл. Тогда они смогут путешествовать: в Лондон, в Париж, где часть времени будут жить Габи и Брукс, даже в Рио, повидать Александру и увидеть, наконец, этих индейцев гуарани. Они смогли бы сочетать вихрь ее лондонской светской жизни с семейной и общественной жизнью, которая так ей нравилась в Эванстоне. Они смогли бы это себе позволить. Они могли бы даже отремонтировать и благоустроить дом. По крайней мере, покрасить спальни. И она могла бы купить Гарту кожаный пиджак, к которому он присматривался у Марка Шейла, когда они как-то бродили вместе по его магазину.

Пиджак. Сложить вещи. Ей надо собираться. Достав из шкафа маленький чемоданчик и косметичку, она начала перебирать свою одежду, чтобы решить, что брать в Афины. Но каждое платье означало веселье и людей, смех, огни, и, проведя по ним рукой, она поняла, что не сможет этого сделать. Пока нет. Не сейчас, когда Гарт все еще часть ее, такой реальный, что казалось, она может дотронуться до него, коснуться его лица, приложить губы к его губам; такая глубочайшая и неотъемлемая часть ее личности, что все, к чему она стремилась, это сказать ему, что она его любит и хочет быть с ним до конца своих дней… Только с ним и ни с кем больше.

Она позвонила Дмитрию и сказала, что не может ехать. Может быть, в другой раз, возможно, у них есть будущее. Она этого не знает. Она услышала разочарование в его голосе и поняла, что это несправедливо. Что бы она ни сделала, она причиняла ему боль. Возможно, ей следовало просто сидеть в своей комнате и постепенно затеряться. Тогда они уйдут обе. Сабрина и Стефания Хартуэлл: вместе выросли, позже поменялись местами, еще позже исчезли.

Она помешала угли в камине, подложила еще полено и снова вернулась на кушетку и укрыла колени. Ее мечты все еще были там, в этом пламени, ярче, чем когда бы то ни было. «Они не уходят, — подумала она. — Они даже не слабеют. Проходят дни и недели, звонит телефон, и приходят подарки от двух любящих детей. Дни проходят, люди проходят через нашу жизнь, а сны остаются, живые и яркие».

Она услышала, как по лестнице поднимается миссис Тиркелл. «Время ленча, — подумала она. — Потом я поработаю. Я взяла с собой столько работы из „Амбассадора“: нужно просмотреть каталоги, изучить расходные книги, ответить на письма. Достаточно работы, чтобы заполнить все дни праздников. Если я сосредоточусь, то смогу забыть обо всем, по крайней мере, на некоторое время».

Миссис Тиркелл постучалась и появилась в дверях, задыхающаяся, красная и сияющая.

— Леди, тут к вам посетитель… Но не успела она закончить, как в комнату ворвался Гарт. Его лицо светилось любовью.

С криком Сабрина вскочила на ноги, но Гарт остановился в нерешительности и посмотрел через всю комнату ей в глаза, в памяти звучали их яростные последние слова. Сабрина протянула к нему руки, еле слышно шепча:

— Я мечтала о тебе… все время…

И как будто эти слова освободили его. Он вдруг оказался рядом с ней, поймал ее в объятия, крепко прижал к себе. Ее щека лежала у него на груди, на сердце. Как сквозь сон она услышала, как вышла из комнаты миссис Тиркелл, а затем слышала только, как отчаянно бьется сердце Гарта, его дыхание на своих волосах и его голос шепчет:

— Моя любовь, дорогая моя, любимая, все эти бесконечные, пустые дни без тебя… Она шевельнулась в его объятиях, подняла к нему лицо, и ее губы встретились с его губами. Сквозь опущенные веки она видела оранжевое пламя камина, ощущала сырой запах его шерстяного пальто и кончиками пальцев чувствовала капли дождя на его волосах.

— Это по-настоящему, это больше не сон… никогда больше…

Гарт ощущал под своими ладонями ее хрупкие плечи, вдыхал аромат шелковистой кожи, много месяцев преследующий его. Где-то в самой глубине себя он почувствовал, как уходит болезненное беспокойство: он добрался до дома.

— Да, — выдохнула она, как если бы он произнес эти слова вслух, и открыла глаза навстречу его взгляду, темному и напряженному, — твое место… Но пока еще нет. Мы еще не… — Она положила ладони ему на грудь и слегка отодвинулась. — Гарт, мы не поговорили… столько не докончено…

— Нет, моя любовь. — Он поцеловал ее глаза, губы, ямочку у горла.

— Не недокончено. Начато. И не со лжи, с правды, которую ты мне рассказала.

— Правда?! Я обманывала тебя…

— Бессовестно. Но разве ты обманывала меня относительно своих чувств к Пенни и Клиффу? Или ко мне? Или к нашей совместной жизни?

Она потрясла головой:

— Но за всем этим…

— …стояла любовь. Дорогая моя, ты своими руками создала наш брак, ты сделала нас семьей. В этом правда, которую ты нам дала. За исключением… — Он слегка рассмеялся. — Это не совсем, правда. Дорогая моя, любимая, я хочу жениться на тебе, хочу забрать тебя домой, соединить воедино прошлую жизнь и настоящую.

Она взяла в ладони его лицо, заглянула в глаза, пытаясь найти в них горечь и боль их последней встречи. Но все это ушло, Гарт отрешился от них, и в глазах его была только ласковая теплота той поры, когда они безудержно любили друг друга. Тогда она поцеловала его долгим медленным поцелуем, вверяя ему свое сердце, свою руку, свою любовь. Рука Гарта сжалась, обнимая ее, ладонь легла ей на грудь.

— Сердце мое… — тихо выдохнула она. Стон поднимался в ее горле, тело вжалось в его тело, как бы уже принимая его в себя. Вместе повернулись они к постели.

— Ой… подожди. — Она откинула голову. — Мы забыли… что ты сказал Пенни и Клиффу? Гарт посмотрел в ее сияющее лицо, в глаза, сверкающие предвкушением, и понял, что его глаза выражают то же самое. Все мечты сбывались сразу сейчас.

— Что я постараюсь привезти тебя домой, — сказал он.

— Они у Вивьен? Он кивнул, его любовь к ней была так сильна, что заставляла его дрожать, перехватывала горло.

Сабрина взяла трубку, набрала номер и, когда Вивьен ответила, устроилась поудобнее в окружении рук Гарта.

— Вивьен, — сказала она, — это Стефания. Можно мне поговорить с моими детьми и сказать, что я еду домой?