Обрученная с Розой

2. Королева вспоминает

Весна началась скверно. Дождь, туман, потом опять дождь. Дороги совсем раскисли, и король, решивший было отправиться в Лондон, вынужден был отложить отъезд.

А дождь все не переставал. Утихая к вечеру, он начинал шуметь ночью, а затем весь день моросило до новых сумерек. Река Уз в городе поднялась, почти скрыв быки моста, улочки Йорка были затоплены, и по ним можно было пробираться лишь на ходулях. Утки и гуси, шумно гомоня, плавали по этим новым каналам, а бездомным и нищим надолго пришлось забыть, что такое сухая постель и одежда. Над потемневшим от влаги городом, под низким свинцовым небом глухо звучали колокола церквей и соборов.

В старом замке Йорков было промозгло и неуютно. Не спасали и беспрерывно топившиеся камины. Праздники закончились, и под сумрачными сводами дворца воцарилась тоскливая тишина. Придворные скучали, собираясь небольшими группами у огня, – зевая, они пересказывали сны и всем надоевшие истории. Король был озабочен дурными вестями, которые то и дело доставляли забрызганные грязью гонцы, и почти каждый вечер задерживался в Совете. Элизабет большей частью была предоставлена самой себе и проводила время в молитвах.

В этот вечер она, как обычно, удалилась в свою молельню и, преклонив колени перед резным аналоем, долго молилась, опершись на него и опустив лицо на скрещенные пальцы рук. Ее высоко зачесанные волосы покрывала легкая белая вуаль, и лишь у висков виднелись уложенные вдоль щек пышные золотые пряди. Платье из темного бархата закрывало шею королевы до самого подбородка, а на указательном пальце левой руки мягко светился крупный алмаз голубой воды. Прекрасные фиолетовые глаза королевы были опущены, а губы беззвучно шевелились.

Наконец она легко вздохнула и обвела взглядом молельню. На выбеленных известью, пропахших сыростью стенах не было ничего, кроме большого темного распятия. Королева долго вглядывалась в скорбное тонкое лицо Спасителя, обрамленное терновым венцом.

– Господи Иисусе! – внезапно произнесла она. – Дай мне силы устоять перед искушением!

Голос отдался эхом под высоким сводом. Элизабет вздрогнула и торопливо оглянулась. Но все было тихо, и она, дважды осенив себя крестным знамением – широко, всей ладонью, – вышла.

В коридоре двое пажей, дожидаясь ее, играли в кости, но, едва зашуршало платье королевы, сразу подскочили. Один набросил ей на плечи полудлинную накидку из черно-бурой лисы – по коридорам замка гулял пронизывающий ветер, – другой, выхватив из подставки в стене факел, пошел впереди, освещая путь ее величеству. Колеблемое сквозняком пламя отбрасывало на темные стены перехода причудливые тени.

Королева пожелала видеть дочь.

Маленькой принцессе были отведены самые уютные комнаты в замке. Ни смрада, ни копоти, полы устланы коврами, жарко натоплены камины, в воздухе витают ароматы восточных благовоний. Как только Элизабет вошла, несколько придворных дам поднялись ей навстречу. Сделав знак, чтобы они оставались на местах, королева подошла к ложу дочери. Это было монументальное сооружение на подиуме, куда вели пять ступеней. С потолка тяжелыми складками свисал парчовый балдахин, поддерживаемый вырезанными из черного дерева фигурами геральдических животных. Между ними, в золоченой колыбели, среди атласа и кружев виднелось крошечное личико принцессы.

Королева отвела ажурную кисею полога и склонилась над дочерью:

– Как она сосала? Не капризничала ли?

Полногрудая кормилица всплеснула руками:

– О нет, ваше величество, как можно! У принцессы отменный аппетит.

Поправляя оборки в колыбели, королева разглядывала дочь.

«До чего похожа на Эдуарда!»

Элизабет редко бывала здесь. Соблюдение этикета, торжественные приемы, аудиенции, празднества и уверенность в том, что за девочкой прекрасный уход, удерживали ее в отдалении. Когда же она заходила к дочери, то буквально не знала, куда себя деть. Эти няньки и прислужницы, хлопочущие вокруг, снующие туда-сюда со стопками белья пажи – все они стояли ближе к принцессе, нежели ее царственная мать. Элизабет брала малютку на руки, и ей казалось, что она видит в глазах окружающих некоторый испуг и ревность. Этот ребенок принадлежал им, они отвечали за него, и приход нарядной холодной женщины тревожил их.

Иное дело – двое ее сыновей от первого брака. Элизабет сама нянчилась с ними, пеленала, кормила и купала их и, может, поэтому испытывала к ним куда больше материнских чувств. И сейчас тоска по мальчикам не давала ей покоя. Хотя они и жили в Йорке, но отведенный им особняк находился на другом конце города, и, если она начинала чересчур часто туда наведываться, Эдуард ясно давал понять, что недоволен этим.

Королева коснулась губами лба спящей принцессы. «Дитя, рожденное у трона, его будущее обеспечено. А вот о мальчиках следует позаботиться уже сейчас».

Кутаясь в меховую накидку, Элизабет вышла и без особой цели двинулась вдоль сводчатого коридора. Встречавшиеся ей по пути придворные и слуги склонялись в поклонах, дамы низко приседали.

Королева не обращала на них внимания. Она думала о том, что ее младший, Ричард, с возрастом все больше становится похож на Филипа Майсгрейва и вскоре это ни для кого не будет тайной. Когда мальчик родился, она и сама точно не могла сказать, кто его отец, но теперь… Она видела, что у маленького Ричарда, так же как и у Филипа, начали виться волосы, все яснее проступало сходство в разрезе глаз, линии бровей и переносицы. Она трепетала всякий раз, замечая это, и молила небо, чтобы ничего не открылось. Не приведи Пречистая, если Эдуард догадается! А проклятый горбун Глостер, словно чуя что-то, уделяет ее младшему столько внимания!

Недавно он сказал, что когда мальчик вырастет, то станет столь же славным воином, как и сэр Филип Майсгрейв. При этом он с улыбкой взглянул на Элизабет, и у нее оборвалось сердце. Правда, имя Майсгрейва сейчас у всех на устах. Это бесит короля и заставляет трепетать королеву. О Филип!..

Элизабет оказалась перед бесшумно отворившейся высокой двустворчатой дверью с коваными украшениями и ступила в обширный зал. Это было высокое помещение, разделенное на центральную и боковые части двумя рядами массивных колонн, словно в храме. Потолки и арки имели форму полукруглых сводов. Несмотря на то что в дальнем конце зала в гигантском камине пылала целая груда дров, в углах и в вышине зала стоял почти сплошной мрак.

Неподалеку от огня были расставлены резные кресла и скамьи, где королеву ожидало около десятка дам. В такие хмурые пустые вечера им вменялось в обязанность развлекать свою повелительницу, однако сейчас Элизабет была не склонна выслушивать их болтовню и жестом отослала всех.

В мутные ромбы оконных переплетов барабанил дождь, гудел огонь в камине. Откинув голову на спинку кресла, королева вглядывалась в узор резьбы на каминной доске. Но мысли ее были далеко. Несколько минут спустя с ее уст сорвались слова:

– Пресвятая Дева, но почему он не возвратится в свой Нейуортский замок? Его присутствие здесь словно нестерпимый укор. К тому же король не выносит его, а я вся трепещу.

Между бровями королевы пролегла скорбная складка. Она думала о том, что после турнира король вынужден был против своей воли осыпать былого соперника милостями, оказывать ему всяческое внимание, однако не мог побороть неприязни и держался с Майсгрейвом холодно и сухо. И хотя сэр Филип вел себя безукоризненно, во всем выражая покорность монарху, Эдуард ломал голову над тем, как под благовидным предлогом отделаться от первого рыцаря королевства.

Однажды после мессы, прямо в соборных вратах, он подозвал его и завел беседу о положении на границе с Шотландией, особенно интересуясь тем, хорошо ли укреплен Нейуорт-холл. Филип, помедлив, поднял на Эдуарда спокойный взгляд и невозмутимо произнес:

– Мой замок неприступен. Но, если король приказывает, я оставлю двор и удалюсь в свои владения.

Эдуард опешил. Отдать подобный приказ Майсгрейву означало выказать ему опалу, а теперь, когда он первый рыцарь Англии и к тому же ничем себя не запятнал, это невозможно, ибо повредит славе самого Эдуарда и вызовет неудовольствие всего английского рыцарства. Оставалось, сжав зубы, терпеть подле себя бывшего соперника. Масла в огонь подливал и Глостер, который беспрерывно превозносил заслуги Филипа и оказывал ему непомерные почести.

Элизабет видела, как ловко горбун держит короля в постоянном напряжении. Она чувствовала, что Эдуард готов попрекать ее Майсгрейвом. Теперь ей все время приходилось быть настороже, чтобы не попасть впросак, не вызвать малейшего недовольства короля и не навредить Филипу. А тут еще эта бог весть откуда нахлынувшая тоска, эта возвратившаяся былая нежность…

Элизабет перевела дыхание и поудобнее устроилась в кресле. В камине шипели сосновые корневища. Королева глядела на роящиеся язычки огня, и в памяти ее вставали отблески совсем иного пламени.

Она вспомнила, как после большой охоты, из тех, что устраивал отец в их старом Вудвиль-холле, ночью вдруг занялся пожар и они с няней Бриджит оказались отрезанными от выхода из своей спальни. Маленькая Элизабет и ее нянька забились в угол, задыхаясь от гари, и молились, решив, что настал их последний час.

Кругом уже все было объято пламенем, но вдруг из дыма возник подросток с вьющимися волосами и, перекинув Элизабет через плечо, понес по готовой рухнуть лестнице вниз. Визжащая нянька бежала следом, высоко подобрав длинные юбки. Вокруг рушились потолочные балки, тлели ступени, и от жара, казалось, лопается кожа.

Элизабет потеряла сознание, а когда пришла в себя, почувствовала, что ее овевает ночная прохлада. Открыв глаза, она обнаружила, что лежит на траве, а их сосед, рыцарь Джон Майсгрейв, подсунув ладонь под ее голову, смачивает ей губы холодным сидром. Вокруг толпились освещенные отблесками пожара люди. Кое-кто причитал. Ее отец, сэр Ричард Вудвиль, сидя рядом, плакал навзрыд, не стесняясь слез.

Приподняв голову, Элизабет взглянула на усевшегося поодаль на куче домашней утвари своего спасителя. Казалось, среди всеобщей сутолоки и паники этот мальчик один оставался спокоен. Он сидел, обхватив колени руками, и беспечно жевал соломинку. Ему было в ту пору тринадцать лет, ей – десять. Он был не по годам рослым и крепким подростком и не раз уже брал в руки оружие при набегах шотландцев, она же была всего лишь хрупкой маленькой девочкой, уже тогда столь обворожительной, что местные крестьяне почитали ее феей.

Элизабет давно знала Филипа, часто встречала его в церкви и на окрестных холмах, где он порой охотился с отцом. А теперь этот подросток спас ее от мучительной смерти.

События той ночи отчетливо врезались в память Элизабет. Она узнала, что ее мать и новорожденная сестренка сгорели в старой башне, так как крыша там сразу же рухнула и никого не удалось спасти. Погибли и другие люди, а сгоревших жилых и хозяйственных построек, амбаров и хлевов было не счесть.

Лето тогда выдалось на редкость сухое, и пламя распространялось с ураганной скоростью. В панике мало что успели спасти, и гордый Ричард Вудвиль, богатый нортумберлендский тан[5], с тоской взирал на груды обгоревших развалин – все, что осталось от его обширного поместья.

Потрясенный горем рыцарь плохо понимал, что происходит вокруг. Он будто оцепенел в отчаянии, а гости сэра Ричарда спешили покинуть дымящееся пепелище, проклиная столь печально окончившееся празднество. День начинался хмурый и ветреный, воздух был пропитан гарью. На развалинах копошилась челядь рыцаря, подбиравшая кое-что из уцелевшего, тут же толклись крестьяне из соседних деревень и какие-то подозрительные бродяги.

Единственным человеком, не потерявшим головы, оставался отец Филипа – сэр Джон Майсгрейв. Элизабет все время видела мелькавшую повсюду его крепкую рослую фигуру. Он отдавал распоряжения грузить на телеги спасенное имущество и отправлять его в другой дом Вудвилей – старый, почти нежилой Уорнклиф, – следил за тем, чтобы люди сэра Вудвиля отгоняли прочь охочих поживиться на пепелище, велел перегнать в ближайшее аббатство уцелевший скот рыцаря.

Решив, что старый Уорнклиф, расположенный в болотистой низине, станет не самым лучшим прибежищем для детей сэра Вудвиля, он отправил Элизабет, ее младших братьев и сестер в свой замок Нейуорт, а самому рыцарю дал совет какое-то время провести в стенах соседнего аббатства, успокоиться, а уж затем приступать к восстановлению разрушенного.

Так Элизабет оказалась в Нейуорте, или, как прозвали замок Майсгрейвов местные жители, в Гнезде Бурого Орла.

Нейуорт – громоздкое сооружение из серого камня, расположенное на высокой скале, – действительно походил на орлиное гнездо. Хозяйкой в нем была прелестная француженка, леди Бланш Майсгрейв, которую сэр Джон привез из-за моря, где сражался еще под знаменами герцога Бедфорда. Эта живая и остроумная женщина окружила маленьких сирот теплом и заботой. Элизабет, которой и собственная мать не уделяла столько внимания, привязалась к леди Бланш. Сдружилась она и с ее сыном Филипом.

Поначалу мальчик с опаской и осторожностью относился к этой светловолосой большеглазой девчонке. Он считал себя уже взрослым, проводил время с ратниками отца или на конюшне. Однако Элизабет повсюду следовала за ним, и в конце концов нелюдимый подросток привык к ней. Они вместе бегали по массивным зубчатым стенам замка, ходили в лес по грибы, ловили в ручье форель. Элизабет была спокойным, вдумчивым ребенком, и им было хорошо вдвоем.

Однажды во время трапезы, когда Филип отрезал от жирного каплуна лучшие куски, подкладывая их в тарелку своей подружки, леди Бланш сказала, обращаясь к супругу:

– Мне нравится Элизабет Вудвиль. Было бы славно обручить их, чтобы они никогда не разлучались.

При этих словах Филип покраснел, а Элизабет, сразу оживившись, радостно захлопала в ладоши и засмеялась:

– Вот и славно! Вот и славно! Я бы тогда всегда жила в Гнезде Орла.

Ей нравилось это старинное сооружение с квадратными башнями и зубчатыми стенами, откуда открывался изумительный вид на цветущие долины и зеленые Чевиотские горы. Нравились ласковая, всегда веселая Бланш Майсгрейв и ее добрый сильный супруг, которого так боялись шотландцы. Но особенно по душе ей был рослый, ловкий Филип, который умел так метко стрелять из арбалета, добывать из гнезд охотничьих соколов птенцов и мастерить из ветвей орешника лодочки и свистки.

Она была еще совсем ребенком, наивным и невежественным. Пожалуй, для своего возраста слишком невежественным. Леди Бланш Майсгрейв, утонченная и изысканная француженка, поражалась дикости этой дочери рыцаря из Нортумберленда, супругой которого была известная Жакетта де Сен-Пол, имевшая родство с Люксембургским домом. Однако мать Элизабет, жившая с мужем в страстной любви и каждый год рожавшая ему по ребенку, совсем не уделяла внимания воспитанию старшей дочери. И благонравием сиротки решила заняться леди Бланш. Славная женщина старалась привить Элизабет достойные манеры, учила ее рукоделию, ведению хозяйства и всему остальному, что требовалось знать девушке из хорошей семьи. Однако, чтобы полностью завершить воспитание девочки, полагалось на время поместить ее в какой-нибудь пользующийся доброй славой монастырь, где по обычаю того времени юные леди получали образование.

Сэр Вудвиль порой наведывался в Нейуорт. Он уже оправился от потрясения и теперь понемногу обживался в Уорнклифе. Он был благодарен Майсгрейвам за то, что они приютили его детей, и считал себя бесконечно обязанным им. Элизабет с другими его детьми прожила в Гнезде Орла уже почти год, когда в один из визитов сэра Вудвиля леди Бланш завела разговор о том, что было бы неплохо отправить девочку для обучения в монастырь. Однако гордый рыцарь мгновенно решил, будто ему дают понять, что его дети загостились в Гнезде Орла. Разгневавшись, он велел им немедленно собираться. И хотя Майсгрейвы пытались переубедить его, он не изменил своего решения. Элизабет и сейчас помнит, как она плакала, умоляя не увозить ее. Ничто не помогло. Вместе с братьями ее усадили в телегу и отправили в угрюмый, сырой Уорнклиф.

Правда, она пробыла там недолго, ибо вскоре Ричард Вудвиль и сам пришел к решению, что, пока Уорнклиф недостаточно благоустроен, старшую дочь следует отправить в ближайший монастырь – в Кимпсайдскую обитель.

Монастырь располагался в Чевиотских горах, на вершине утеса, вокруг которого, пенясь, бежала шумливая горная речка, обрывающаяся водопадом. Там Элизабет провела около трех лет. Каждое утро она выходила в большой сад монастыря и подолгу глядела на сбегающую по скалам бурлящую воду. Кимпсайдская обитель подавляла девочку своей пустынностью и тишиной, однако она вскоре прижилась там, и эта размеренная, спокойная жизнь с чередованием постов и служб, тихого труда и смиренного созерцания даже пришлась ей по душе. Она была примерной воспитанницей, и сестра-аббатиса не раз намекала приезжавшему навестить дочь сэру Ричарду, что девушка вполне готова принять постриг. Но у рыцаря были иные планы в отношении дочери. Он не мог не видеть, что с каждым годом она становится все прелестнее, и наконец пришел к выводу, что сможет с ее помощью породниться с кем-нибудь из влиятельных вельмож, а это для пришедшего в упадок рода Вудвилей было бы весьма кстати.

Когда Элизабет исполнилось пятнадцать, он забрал ее из монастыря и увез в Уорнклиф. За то время, что Элизабет не была здесь, ветхий замок сильно изменился. Ричард Вудвиль возвел новый донжон[6], укрепил стены, расчистил и углубил рвы. Уорнклиф стал пригодным для жилья и обороны, однако все это истощило средства Вудвиля. Ему пришлось заложить соседнему монастырю большую часть земель, продать некоторые фамильные драгоценности и даже пойти на неравный брак с дочерью ростовщика, которая к моменту прибытия Элизабет была уже беременна.

Теперь настало время определить судьбу старших детей, и в первую очередь Элизабет. Вудвиль не скрывал, что он надеется поправить дела благодаря ее браку. Поэтому, когда Элизабет переступила порог отчего дома, только и разговоров было, что о подготовке к замужеству. Сначала это ее смущало, но затем она свыклась с мыслью о браке и, оставаясь послушной отцовской воле, готова была пойти к алтарю с любым, кого тот выберет.

Ричард Вудвиль тщательно скрывал свое плачевное положение и продолжал жить как подобает влиятельному феодалу. Поэтому Элизабет считалась завидной невестой и в их замке часто гостили претенденты на ее руку. Окруженная постоянным вниманием, она невольно стала кокетничать и франтить. Но это было веселое время, и сейчас, находясь во всем блеске величия и славы, она с невольной грустью вспоминала свои девичьи мечты, невинные шалости и уловки.

Тогда же Элизабет узнала все о Майсгрейвах. Через год после того, как ее увезли из Нейуорта, Джон Майсгрейв погиб в стычке с шотландцами, а еще через полгода от горя и тоски скончалась леди Бланш. На плечи юного Филипа, испытавшего тяжесть утраты родителей, легло теперь бремя защиты замка. Времена были смутные, набеги шотландцев и постоянные усобицы враждующих приграничных кланов сменялись резней ланкастерцев и йоркистов, так что мужчины редко выпускали из рук оружие. Юному рыцарю пришлось пережить не одну осаду, но возвышавшийся над долиной замок Бурого Орла так и остался неприступным, а Филип подтвердил, что он достойный потомок Майсгрейвов.

С тех пор за ним прочно закрепилась слава превосходного воина, и, как бы ни шли дела в приграничной полосе, он всегда зорко следил за тем, чтобы беспокойные соседи из-за Твида не жгли его села, не угоняли скот и не творили бесчинств по эту сторону границы. Юношу редко можно было встретить вне пределов своих земель. Поговаривали, что он сколотил в своем замке отряд каких-то сорвиголов, которых шотландцы боятся как огня, и что, мстя за родителей, он совершает отчаянные набеги, а его клич внушает ужас по ту сторону границы.

И все же Элизабет встретилась со своим спасителем. Она тогда была уже помолвлена с богатым рыцарем из Уэльса Джоном Грэем Гроуби, отдаленным родственником мэра города Йорка. Шли приготовления к свадьбе, когда со стороны шотландской границы хлынули целые полчища всякого отребья в надежде поживиться у южных соседей. Нападение было столь неожиданным, что англичане не успели организовать достойный отпор и предпочли отсиживаться в своих замках.

Элизабет до сих пор помнила, какое смятение воцарилось тогда, как опустели деревни, как крестьяне, собрав нехитрый скарб и гоня перед собой скотину, спешили укрыться в лесах или за стенами замков своих сеньоров, как по опустевшим, размытым дождями дорогам с воинственным кличем проносились отряды шотландцев, предававших огню и мечу все, что попадалось на пути.

В Уорнклифе весь двор замка был заполнен беженцами-крестьянами, явившимися просить защиты у своего господина. Мосты были подняты, тяжелые решетки опущены, на стенах удвоены караулы, а в котлах день и ночь кипела смола, дабы было чем встретить непрошеных гостей.

Шотландцы действительно подбирались к самым воротам Уорнклифа, но на приступ не решились, хотя, казалось, поначалу к этому и шло. Уже были готовы таран и лестницы, когда что-то отвлекло врагов и в их рядах началось замешательство. Дозорные с башен сообщили, что из соседнего леса появились какие-то вооруженные всадники и с тыла напали на шотландцев. Сначала никто не мог разобрать, что же там происходит, но затем стало ясно, что эти смельчаки – бесстрашный отряд Бурого Орла, Филипа Майсгрейва.

Все то время, что замку угрожала опасность, Элизабет вместе со своей молоденькой беременной мачехой и капелланом проводила в часовне, моля небеса о защите. Однако, услышав о друге детства, она невольно встрепенулась и даже рискнула подойти к окну.

Элизабет мало что поняла из происходившего внизу, и лишь позже ей сообщили, что шотландцы, пораженные дерзкой вылазкой Майсгрейва, пришли в ярость и бросились преследовать его.

– Отец, а с ним ничего не случится? – заволновалась девушка.

– О, что может произойти с таким храбрецом! – воскликнул сэр Ричард, поднимая бокал за здоровье Филипа Майсгрейва.

У Элизабет сияли глаза.

– Он всегда был таким, – сказала она.

И вдруг, обернувшись к отцу, спросила:

– Отец, а отчего сэр Филип, а не мой жених пришел к нам на помощь в столь трудную минуту?

Сэр Ричард поперхнулся.

– Ты поразительно глупа, Лиз! Владения Грэя слишком далеко, а Филип Майсгрейв – наш сосед.

– Но, насколько я помню, сэр Джон Грэй сейчас как раз гостит у своего родственника в Йорке?

Сэр Вудвиль не знал, что ей ответить, и от этого еще пуще разгневался. Он заявил, что Элизабет – сущая гусыня и что лучше бы она занималась своим вышиванием или пряла, а не совалась в дела мужчин.

На другой день к воротам Уорнклифа прискакал на взмыленной лошади гонец. Сэр Вудвиль вышел на стену замка и осведомился, откуда он прибыл. Оказалось – из Нейуорта, и при нем послание хозяину Уорнклифа. Даже не распорядившись открыть ворота, сэр Ричард велел гонцу прикрепить послание к наконечнику стрелы и выпустить ее на стену.

Элизабет сошла в зал, где у камина капеллан читал своему господину письмо Майсгрейва:

Сэр Ричард, взяв из рук капеллана послание, какое-то время повертел его в руках, а затем швырнул в камин.

– Пусть гонец едет восвояси. Уорнклиф не такая мощная крепость, как Нейуорт, и у нас нет лишних людей. Шотландцев столько, что, если я ослаблю хоть на йоту оборону замка, он падет, вздумай только они вернуться. Я слишком стар, чтобы начинать все сызнова.

Элизабет тогда едва сдержалась, чтобы не закричать. Вечером она не вышла к ужину и до глубокой ночи не вставала с колен, моля Бога помочь нейуортцам и их хозяину.

А потом донеслись слухи, что Нейуорт выстоял, а шотландцев потеснили. Сэр Ричард Вудвиль велел без промедления откупорить бочонок доброго вина и всем пить за победу английского Льва над шотландскими Месяцем и Звездой[7]. И хотя в замке веселились, а крестьяне погнали обратно в селения скот и повозки с поклажей, дочь старого рыцаря была задумчива и не принимала участия в увеселениях.

Через несколько дней, когда Элизабет пряла у себя в опочивальне, к ней, тяжело отдуваясь, поднялась нянька Бриджит.

– Вот, леди, ежели вы желаете полюбоваться на своего дружка и спасителя, то подите гляньте. Он там, в большом зале, и честит вашего батюшку на чем свет стоит.

Элизабет мигом сбежала вниз.

Едва войдя в зал, она поняла, что страсти там накалены до предела. Ее отец и молодой Майсгрейв говорили резко, отчаянно жестикулируя, и их большие тени, отбрасываемые светом камина, причудливо двигались на стенах.

Спрятавшись за квадратной колонной, Элизабет с изумлением глядела на Филипа Майсгрейва, которого знала так давно, еще с детства. Теперь это был настоящий воин, рослый и могучий, с шапкой светлых вьющихся волос и настолько похожий на своего отца, что Элизабет в первую минуту показалось, будто она видит перед собой покойного сэра Джона. Однако, несмотря на сходство и могучее телосложение, было видно, что Филип еще очень молод, хотя его синие глаза под темными бровями светились умом и были серьезны, как у немало повидавшего в жизни человека.

Опершись на длинный дубовый стол и подавшись вперед, он с жаром говорил:

– Всегда, когда вы нуждались в помощи из Нейуорта, вы получали ее. Вам ни в чем не отказывали, ибо, видит Бог, мы, приграничные жители, должны держаться сообща, если хотим отстоять свои владения. Когда вас, сэр рыцарь, постигло горе и старый Вудвиль-холл сгорел, мы оказали вам гостеприимство. Когда на ваши земли нападали бандиты из-за Твида, мы всегда поддерживали вас. Мои родители считали вас хорошим соседом, и перед смертью матушка велела мне во всем советоваться с вами, как с надежным другом. И что же?.. Ни разу с тех пор, как мне довелось стать хозяином Гнезда Орла, вы не оказали мне ни малейшей поддержки. Я был молод, наивен, я считал, что дела ваши еще не поправились и грешно лишний раз тревожить вас. Но ведь ваши дела давно уже в порядке! Отчего же, когда я один-единственный раз обратился к вам за помощью, вы поступили как трус и предатель?!

– Мальчишка, наглец! Не сметь!.. – рванулся вперед старый рыцарь.

Филип выпрямился.

– Сэр Ричард Вудвиль, я объявляю вам, что вы негодяй и трус! Если бы не ваши седины, я бросил бы вам перчатку в лицо, хотя уверен, что будь вы моложе годами, то и тогда уклонились бы от поединка, как презренный трус!

– Вон! Вон из моего дома! Щенок, дикарь, ты не пережил того, что пришлось пережить мне. Перед всей округой ты щеголяешь своим оружием, хвастаешь своими разбойничьими набегами, но ты ни разу не познал горечи бессилия и утраты. А я сполна изведал, что это такое. Теперь я стар, у меня дочь на выданье, малые сыновья и беременная жена. Как я мог рисковать?

Филип Майсгрейв усмехнулся:

– Да, я никогда не бывал побежден, но еще несколько дней назад был близок к тому. И если бы не помощь благородных друзей, я тоже вкусил бы горечь поражения и, пожалуй, лишился бы жизни. Вы же, сэр, струсили, причем струсили подло, ибо я отослал гонца к вам, когда шотландцы уже отступили от стен Уорнклифа!

Элизабет стояла, спрятав лицо в ладони. Ей было ужасно стыдно, ее щеки, уши, даже шея горели огнем. И, самое главное, она знала, что Филип Майсгрейв прав. Но вместе с тем ей было до боли жаль отца.

Сэр Ричард задыхался от гнева.

– Я велел тебе немедленно покинуть мой дом. Наглец! Я прикажу слугам отделать тебя, как паршивого щенка!

– Болтовня, – спокойно сказал Филип. – Вы на это не пойдете, ибо побоитесь мести с моей стороны. Итак, прощайте, малодушный сэр. И да убережет Господь ваших детей стать похожими на вас!

Он повернулся и двинулся прочь. Его шаги гулко отдавались в высоких пустых переходах. Сталь кольчуги позвякивала при каждом движении.

Сэр Ричард Вудвиль какое-то время глядел ему вслед, а затем со стоном рухнул в кресло.

Элизабет не выдержала и бросилась к нему:

– Отец! Отец!..

Она ничего не могла прибавить, ее душили слезы. Рыцарь отшатнулся от дочери:

– Боже правый! Лиз, ты подслушивала?

Элизабет молчала. Внезапно сэр Ричард оттолкнул ее от себя:

– Прочь! Уходи! Не смей показываться мне на глаза, низкая шпионка!

Девушка, рыдая, взбежала наверх.

После этого случая их отношения стали ровными и холодными. А потом нагрянул жених – нарядный шумливый Джон Грэй, и сэр Ричард увивался вокруг будущего зятя. Он явно торопил его со свадьбой, но Элизабет уже гораздо меньше нравился этот крепкий, пышущий здоровьем человек с громовым голосом и роскошной волнистой бородой. Не отдавая себе в том отчета, она непрестанно думала о Филипе Майсгрейве.

В один из серых туманных дней в начале зимы лорд Грэй с Элизабет и ее отцом отправились в местную церковь к обедне. Сэр Джон весьма гордился красотой юной невесты и старался как можно чаще появляться с ней в людных местах.

Элизабет помнила, что ехала на крупном буланом жеребце, в высоком дамском седле со спинкой и подлокотниками. На ней был плащ из бледно-лилового сукна, подбитый дорогим мехом, а ее светлые мягкие волосы были перевиты жемчужными нитями. Элизабет знала, как она хороша, и гордилась собой. В церкви она величественно прошла сквозь толпу и опустилась на колени между отцом и женихом, чувствуя на себе множество взглядов. Ей было трудно сосредоточиться на молитве, и она повернула голову. Неподалеку, опершись плечом о колонну, стоял Филип Майсгрейв и пристально рассматривал ее.

Элизабет побледнела, но не могла отвести от него глаз. На хорах затянули новый псалом, и девушка попыталась погрузиться в молитву, но не смогла. Взгляд Филипа преследовал и жег ее.

Позже, когда по окончании службы лорд Грэй собрался было подать невесте святую воду, молодой Майсгрейв опередил его и, зачерпнув из чаши, с вежливым поклоном поднес воду Элизабет. Страшась поднять глаза, девушка лишь слегка коснулась его крупной красивой руки с длинными пальцами.

На выходе из церкви она услышала, как жених спросил у ее отца, кто сей невежда, предложивший святую воду его невесте.

– Это и в самом деле невежда и дикарь, – ответил Вудвиль. – Но лучше держаться от него подальше.

Лорд Грэй принялся возбужденно шуметь, что проучит любого, кто станет увиваться вокруг его невесты, однако на том дело и кончилось.

Между тем приготовления к свадьбе шли полным ходом. Был назначен день, для невесты шилось роскошное подвенечное платье из нежно-розовой парчи, отделанное жемчугом и беличьими животиками. Мастерицы изводили немало воска, ночами унизывая крохотными жемчужинами длинный шлейф. А Элизабет сидела рядом и, глядя на все это великолепие, думала совсем о другом.

И все-таки ей суждено было встретиться с Филипом. Когда это случилось? Да, за два дня до свадьбы, во время охоты, которую устроил ее отец, чтобы развлечь зятя и его друзей.

Элизабет отбилась от кавалькады и не спеша ехала по лесной тропинке. Конь бесшумно ступал по мокрой, усыпанной листьями земле. За оголенные ветви деревьев клочьями цеплялся плотный серый туман. Шум охоты стих где-то вдали. Внезапно она услышала:

– Элизабет!

Девушка вздрогнула и оглянулась. Между могучими, черными от сырости стволами старых дубов она увидела всадника на белом коне.

– Я напугал тебя?

Она не отрываясь глядела на него. Воздух был пропитан сыростью, от влаги волосы Филипа завились колечками, а меховое оплечье плаща блестело от росы. Видимо, немало времени провел он в этом мокром лесу. Майсгрейв приблизился.

– Я давно хотел встретиться с тобой. Ты стала красавицей, Элизабет.

Она улыбнулась и протянула ему руку:

– Я рада тебе, Фил.

Они встретились так, словно не было долгих лет разлуки. Они ехали рядом, мирно беседуя, им было легко и хорошо вместе, и только приближающийся шум охоты заставил их очнуться. Элизабет почувствовала, что готова расплакаться, но сдержала себя.

– Боже мой, Фил, тебе надо ехать. Отец зол на тебя. К тому же я ведь невеста…

Филип, глядя в сторону, откуда доносился лай гончих, сказал внезапно охрипшим голосом:

– Матушка хотела, чтобы хозяйкой в Нейуорте стала ты. Что ж, она была права, а я увлекся, играя в героя. Я не спешил к тебе и теперь наказан.

Он взглянул на нее.

– Мы с твоим отцом стали врагами, а ты будешь женой другого. Мне же надо уходить. Прощай, Элизабет. И да хранят тебя Бог и все святые!..

Он резко повернул коня и ускакал. А она глядела ему вслед, пока силуэт всадника не растворился в тумане, и такая тоска сжала ее сердце, что она не смогла удержать слез.

Так, заплаканная, она и предстала перед женихом и охотниками. А через два дня Элизабет стояла перед алтарем, бледная и печальная. Она послушно произнесла «да» и позволила надеть себе на палец обручальное кольцо. Отныне она стала леди Грэй.

После свадьбы супруги недолго пробыли в Уорнклифе. Приданое невесты оказалось не так велико, как ожидалось, и это послужило причиной раздора между лордом и старым рыцарем. Забрав молодую красавицу жену, Джон Грэй увез ее к себе в далекий Уэльс, заявив, что нога его больше не ступит во владения тестя. И действительно, Элизабет так и не довелось никогда больше увидеть темных стен старого Уорнклифа.

Зато она стала хозяйкой обширного поместья, богатого, но невероятно запущенного. Элизабет с головой окунулась в новые обязанности. Ей пришлось провести осмотр всех кладовых, проследить, чтобы привели в порядок изрядно чадящие камины, заняться припасами и одеждой, заказать в Лондоне гобелены и непрерывно следить за вороватыми и нерадивыми слугами, которые давно отвыкли от хозяйской руки и были совершенно развращены бездельем.

Слава Богу, дел у нее хватало! К тому же у сэра Джона Грэя вечно гостили толпы захудалой родни, разорившихся друзей и просто прихлебателей, непонятно кем приходившихся хозяину. Поэтому в замке стоял нескончаемый шум, каждая трапеза превращалась в пир, любая верховая прогулка перерастала в травлю зверя или скачки, а перед закопченным камином главного зала вечно заключались пари, велись споры до хрипоты, и нередко дело доходило до того, что спорщики хватались за оружие. Все это было по душе Джону Грэю и страшно утомляло Элизабет, заставляя все реже вспоминать свое девичество и всадника на белом коне, возникшего из тумана.

К тому же она неожиданно для себя нашла удовольствие в плотской любви, и грубые, безыскусные ласки мужа стали доставлять ей упоительное наслаждение. Она смирилась с судьбой, привязалась к лорду Грэю, а когда поняла, что беременна, то и вовсе забыла о Филипе Майсгрейве.

Война Алой и Белой Розы не миновала и шумного замка сэра Грэя. В один из дней он явился в покои супруги в полном боевом облачении и объявил, что покидает ее, дабы сражаться за своего законного короля Генриха Ланкастера.

Элизабет в изумлении всплеснула руками:

– Друг мой, что вы говорите? Я ожидаю родов со дня на день, а вы покидаете меня в столь трудное время.

– Долг прежде всего, – произнес супруг. – Мое присутствие в замке в то время, когда вы разрешитесь от бремени, вовсе не обязательно. Замок хорошо укреплен, за его стенами вам нечего опасаться. К тому же здесь остаются мои троюродные братья – сэр Хью, сэр Джон и сэр Роб, а также мой шурин. Они позаботятся о вас. Я же отправляюсь на войну.

Фиалковые глаза леди Грэй, казавшиеся еще ярче на ее осунувшемся и подурневшем лице, наполнились слезами.

– Джон, о чем ты говоришь?! Я боюсь, мне страшно! Ведь я могу умереть. Молю тебя – ради всех святых, не покидай меня в эту минуту!

В ответ лорд Грэй разразился патетической речью, из которой следовало, что беременность – не болезнь, а естественное состояние женщины и что долг истинного рыцаря не цепляться за юбку, а обнажить меч за своего сюзерена, когда тот в беде. И он никогда не простит себе, если не примкнет к войскам Алой Розы, а станет отсиживаться за крепостными стенами. С этим он и отбыл.

А через несколько дней леди Элизабет разрешилась от бремени мальчиком. Роды прошли на удивление легко. Ее крепкое, здоровое тело с широкими бедрами и упругим животом было создано для материнства. Быстро оправившись, эта шестнадцатилетняя мать с некоторым удивлением разглядывала красный пищащий комочек, который назывался ее сыном. Она обнаружила в нем сходство с Джоном Грэем, и это ее несколько огорчило. Ибо она разочаровалась в супруге.

Два месяца прошли спокойно. Леди Элизабет не получала от сэра Джона никаких известий, но это ее не особенно волновало. Она полностью погрузилась в хлопоты материнства. Но однажды ночью замок окружили отряды вооруженных людей. Поднявшись на башню, Элизабет со страхом всматривалась в вереницы горящих внизу факелов.

Из темноты неслись хриплые звуки рога, какие-то голоса от имени герцога Йоркского требовали опустить мост и открыть ворота. Испуганная Элизабет бросилась к родственникам и приятелям мужа, но те лишь разводили руками и говорили, что Белая Роза ныне возобладала над Алой и лучше всего не оказывать никакого сопротивления.

В конце концов мост был опущен, и толпы вооруженных до зубов воинов ворвались в замок. Они вели себя как победители. Еще бы, ведь владелец замка сражался за Ланкастера! Воины требовали вина, мяса, по-хозяйски шарили в кладовых замка, хватали все, что им нравилось, срывали со стен гобелены, заворачивая в них серебряные подсвечники и посуду.

Элизабет с ребенком на руках и несколько служанок забились в дальний угол за камином и с ужасом следили, как хозяйничают в доме непрошеные гости. Но в самый разгар бесчинств, когда захмелевшие воины начали уже приставать к женщинам, в освещенный колеблющимся светом факелов зал вступила группа людей. Шедший впереди высокий, закованный в сталь рыцарь, оглядевшись по сторонам, громко приказал прекратить грабеж.

Заслышав его голос, Элизабет встрепенулась. А рыцарь, сняв и передав оруженосцу шлем, резким движением сорвал стальную кольчужную сетку, покрывающую его голову и плечи.

– Доблестные рыцари Белой Розы! – воскликнул он, и его твердый низкий голос достиг всех углов обширного зала. – Разве герцогу по сердцу, когда вы грабите тех феодалов, которые по доброй воле впускают его людей в свои владения? Разве не запрещает он творить беззакония в стенах тех, кто признает его власть?

– Но, Филип! – воскликнул один из прибывших ранее воинов. – Этот замок принадлежит Джону Грэю, который отчаянно сражался на стороне Маргариты. Пожалуй, не будет ничего худого, если мы поживимся добром врага.

– Прекрасно сказано, сэр Мэтью, – надвигаясь на говорящего, произнес Филип. – Но слова ваши приличествуют скорее грязному мародеру, чем рыцарю, носящему цепь и шпоры. Вторгнуться среди ночи в жилище женщины и, пользуясь ее беззащитностью, учинить разбой – вполне достойно вашей доблести. Со слабыми воюют только трусливые псы.

Сэр Мэтью с рычанием отшвырнул тюк гобеленов в сторону и обнажил меч.

– Ты ответишь за эти слова, Майсгрейв!

Филип также взялся за оружие.

– Отвечу всем, кто рискнет не подчиниться приказу Ричарда Йоркского и немедленно не покинет замок!

Сверкнули мечи, и воины, прибывшие с Майсгрейвом, встали рядом с рыцарем. Запахло схваткой.

Элизабет не глядя передала сына служанке и сделала несколько шагов вперед. Она не отрываясь глядела на Филипа. С разметавшимися по плечам кудрями, закованный в вороненую сталь, с мечом в руке, он казался ей прекрасным, как архангел Гавриил.

Но кровь не пролилась. То ли сыграло роль напоминание о приказе Йорка, то ли никто не захотел тягаться с таким искусным воином и его людьми. Мэтью, а потом и остальные воины, побросав награбленное, покинули зал.

Тогда Филип вложил меч в ножны и шагнул к Элизабет.

– Можешь быть спокойна. Больше этого не повторится. Я прослышал, что на твой замок собираются напасть, и, кажется, успел вовремя. Теперь все будет хорошо. Герцог благоволит ко мне, и я берусь добыть для тебя охранную грамоту.

Он снова говорил так, будто они расстались только вчера. В сердце Элизабет все перевернулось. Подойдя вплотную к Филипу, она жалобно попросила:

– Не покидай меня, мой Филип. Мне плохо без тебя…

Он несколько мгновений пристально глядел на нее.

– Сейчас я должен уехать. Но я вернусь. Если… Если ты будешь ждать меня.

– Тебя, тебя одного! Всегда. Пока не прервется дыхание…

Тогда он наклонился и осторожно поцеловал ее. И как же она была счастлива! Сейчас, когда минуло так много времени и свершилось столько перемен, у нее все еще сладко замирало сердце, когда она вспоминала те их встречи в течение нескольких долгих месяцев.

Это была греховная любовь, но, растворяясь в ослепительном упоении ласк Филипа, Элизабет забывала обо всем. Она раньше даже не подозревала, что ее тело способно испытывать подобное наслаждение. Супружеские объятия лорда Грэя казались ей теперь примитивными ласками мужлана, грубой плебейской дерюгой, в то время как нежная страсть Филипа Майсгрейва окутывала ее подобно нежному шелку. Сдержанная по своей природе, с Филипом Элизабет будто рождалась заново, и в ее теле расцветала новая, не осознаваемая ранее естественная природа женщины. Это и притягивало, и страшило. Элизабет таила от всех свою любовь и тайком бегала в церковь, стремясь замолить свой столь отрадный грех.

Но вскоре все изменилось. Удача вернулась к Ланкастерам, и Филип Майсгрейв вынужден был удалиться в свои северные владения. В замок возвратился сэр Джон, и все пошло по-старому. А у нее родился второй сын.

Война Роз все продолжалась. В это неспокойное время люди утешали себя, приговаривая: «Все переменится», и все действительно необратимо менялось. Лорд Джон Грэй Гроуби вновь отправился воевать, но на этот раз ненадолго. Ибо фортуна с пренебрежением отвернулась от партии Алой Розы, к власти пришел Эдуард Йорк, и началось то жуткое время, когда на дом Грэев посыпались всяческие невзгоды.

Лорд, жестоко изрубленный в одной из стычек, был доставлен в замок на носилках и теперь медленно умирал от ран, а леди Элизабет с двумя малышами на руках встречала у ворот все новых и новых посланцев короля, которые каждый раз конфисковывали что-нибудь из имущества или земель ее мужа в пользу казны либо подручных Эдуарда.

В это время, словно добрый гений, вновь появился Филип. Теперь он ничем не мог помочь семье Элизабет, ибо сам не получил никаких привилегий за службу Йоркам, но само его присутствие, сияющий любовью взгляд, его бережное отношение к ней ограждали Элизабет от бездны отчаяния.

После двухмесячных мучений лорд Джон скончался. Элизабет уронила несколько слез над его могилой и скоро успокоилась. И, хотя она чувствовала себя чудовищной грешницей, ощущение освобождения, испытанное ею после похорон мужа, было неописуемо. Теперь ничто не могло разлучить ее с Филипом Майсгрейвом, и они решили, что, как только минет срок ее траура, они соединят свои судьбы.

Элизабет казалось, что она ничем не заслужила подобного счастья и достаточно дуновения, чтобы все это развеялось, словно чарующий сон. Только когда рядом оказывался Филип, ее страхи исчезали сами собой. Но Филип часто и подолгу отсутствовал: на границе с Шотландией все еще шла война.

Оставаясь в одиночестве, она вновь томилась предчувствием беды. Подступала, хватала за горло нищета: владения лорда Грэя были почти полностью опустошены. И тогда Элизабет решила, что ей следует обратиться с мольбой о прощении к королю…

…Когда жизнь снова свела их с Филипом, они были уже чужими. Гордая, хмелеющая от сознания собственного величия королева – и ее молчаливый вассал с потухшими глазами и печальной улыбкой.

О, как она была жестока с ним! Господи, да она просто не сознавала меры своей жестокости! Ее надменный кивок при встрече или небрежно брошенное слово…

Когда Филип бывал во дворце, она особенно стремилась показать свою привязанность к Эдуарду, была подчеркнуто ласкова. Но ведь она знала, что их чувство еще не угасло и Филип молчаливо сносит все. Почему же его страдания доставляли ей странное удовольствие? Почему, когда он испросил позволения отбыть в свой родовой замок, она сделала все, чтобы Эдуард удержал его при дворе? А что за дикая мысль просватать за него Меган Перси? Господь Всемогущий!..

Тогда она считала, что поступает благородно. И только сейчас поняла, что его безучастное спокойствие приводило ее в неистовство. Она ждала бури, ведь Филип, казалось, должен был презирать ее. Где же тот прославленный Бурый Орел, которого она видела когда-то в замке своего отца, а позднее в поместье лорда Грэя? Но Филип оставался неизменно покорен и нелюдим… Ее любовь… Ее навсегда утерянная любовь…

Королева поднялась. Поленья в камине прогорели, стало прохладно. Кутаясь в меховую накидку, Элизабет прошлась по залу и, кликнув слуг, велела подбросить дров, затем подошла к высокому стрельчатому окну и долго вглядывалась в затянутый мглой вечерний город. Шпили башен и ряды крутых крыш Йорка выглядели размытыми и зыбкими сквозь пелену дождя. Одинокий колокол звал к вечерне.

Ей показалось, что Королевский совет сегодня чрезмерно затянулся. Словно отвечая ее мыслям, с улицы донесся шум, о плиты двора зацокали подковы. Королева немедленно распорядилась о вечерней трапезе, подумав, впрочем, что вряд ли Эдуард расположен ужинать. Если совет так затянулся, значит, снова какая-нибудь напасть, а в таких случаях король неизменно терял аппетит.

Эдуард капризен и избалован, а вокруг полным-полно недругов и злопыхателей. Едва ли не с первого дня их брака Элизабет решила стать королю идеальной супругой, дабы не упустить того, чего достигла. Всегда ровная, нежная, терпеливая, она должна любой ценой поддерживать в ветреном Эдуарде уверенность, что он не ошибся в выборе. Что ж, королева есть королева, и кому какое дело до того, что спрятано у нее в глубине сердца…