Один день, одна ночь

Вчера

Анатоль захлопнул дверь машины и некоторое время любовался своим отражением. Выпуклое стекло вытягивало его, делало стройнее, а он в последнее время всерьез переживал из-за веса.

Бабы любят молодых и стройных – ну, при этом еще успешных и богатых, но с этим как раз все в порядке. Успеха у него – хоть жопой жуй. Анатоль любил «народные выражения», ему казалось, что они приближают его образ к тому, кем он был на самом деле, – русским писателем-классиком.

Ну, если всерьез-то!..

Конечно, никакой он не радиоведущий и уж тем более не «колумнист»!

Он писатель.

Сборник его рассказов не остался незамеченным, а старинный приятель Юра из «Литературной газеты» даже дал большую, по-настоящему серьезную рецензию, вполне положительную. Хотя что он понимает, Юра!..

И колонки в журналах – никакие не колонки, а срезы сколы современной русской жизни с ее разухабистым пьянством, безалаберностью, неряшливостью, умением страдать ни о чем и радоваться без причины, былинной силушкой, уже почти пропитой и прогулянной, раболепием перед иностранцами, чувством вины, любовью к дармовым деньгам и зрелищам, которые чопорные европейцы с их давно обессилевшей импотентной культурой никогда не смогли бы ни понять, ни принять. Его колонки – про всех и каждого, и писаны они понятным, ярким, живым русским языком, с матерком, с ухмылочкой, а где нужно, и со слезой. Его фантазии окажутся пророческими – вот увидите, увидите! – ибо цивилизации, той, которую все знают, приходит конец, наступает последний предел.

Нет и не может быть другого писателя, который бы так чувствовал жизнь, так умело ее описывал, так отдавал на растерзание собственную душу. Срезы и сколы ранили ее, она истекала кровью, и живой этой кровью были писаны тексты, которые по дурости и необразованности читатели называли «колонками»!

Приняться бы за большой роман, развернуть полотно современной жизни со всеми ее гадостями, мерзостями, подлостью и канализационной вонью, но… лень.

Как всякий настоящий писатель, Анатоль Кулагин был ленив, и лень свою любил, и прощал себе, хотя и сокрушался – время уходит, вскоре уйдет совсем, а роман так и не начат.

И еще бабы!..

Бабы отнимали чертову прорву сил и драгоценного уходящего времени.

Если бы с каждой не приходилось валандаться, как с королевой английской, еще куда ни шло, но ведь приходится!.. Даже самая простецкая и неказистая сперва корчит из себя неприступную, как будто сразу не ясно, чем все дело кончится!..

Им же ничего не нужно, бабам-то!.. Лишь бы мужик покрепче да повыносливей, чтоб три раза подряд мог. Ну, и чтоб бумажник солидный. А хоть бы и без бумажника!.. Баба – существо крайне низко организованное. Она и так даст, особенно если ей историю какую-нибудь рассказать пожалостливее. А можно и не рассказывать, пару лишних стаканов налить – и она твоя!..

И те, которые чистенькие, только прикидываются такими, только голову дурят, жрут мужиков изнутри, мучают, морочат. А на самом деле нисколько они не лучше проституток с Казанского, разве что в санитарно-гигиеническом смысле!..

Анатоля, как на грех, привлекали именно неприступные царевны! Все ему хотелось им объяснить, как легко с ними управляться, зная их примитивную природу, а уж природу-то Анатоль знал, как никто!.. Они высасывали из него деньги, силы – а сил не прибывало, как-никак пятый десяток! – и, главное, время! Он бы уж давно роман написал, если б не бабы.

Добыв очередную царевну, Анатоль вез ее на дачу, благо его дура Настька жила с ребенком в городе. На даче все шло по заранее отработанному сценарию – или жалостливая история, или головокружительные разговоры, в конце концов, он был разносторонне образован, или пара лишних стаканов, а утром опухшая, неумытая, в разводах потекшей туши и с перегарным выхлопом из потерявшего форму рта царевна выслушивала короткую лекцию о том, что она сука и природа ее сучья, и нечего было вчера прикидываться недотрогой, и после Анатоль снова выходил на охоту.

Нынче он «выпасал» одну необыкновенную – таких у него в коллекции еще не было. Все же некоторые ограничения существовали, и Анатолю приходилось с этим считаться.

Женщины «высшей пробы», категории «люкс», класса «экстра», вот кого ему давно хотелось попробовать, да все никак не получалось. Сталкиваясь с ними, он оживлялся, распушал хвост, приосанивался, но толку от этого было мало. Они – это ужасно, ужасно – смотрели на него, как будто в перевернутый бинокль, и видели муравьишку, букашку, а не того, кем он был на самом деле, – талантливого, сильного, интересного, богатого мужчину в красивом возрасте!..

Впрочем, богатство тут ни при чем, конечно.

То, что в представлении его дурехи-жены было целым состоянием – неизменная тысяча евро в кошельке, без которой Анатоль из дома не выходил, – у таких женщин и за деньги-то не считалось!.. Стыдно сказать. В лучшем случае на скромный ужин в приличном месте.

Да и положение по отношению к этим женщинам он занимал… своеобразное.

Анатоль любил путешествовать и был при этом демократ, как и положено всякому настоящему русскому писателю. Недорогие отели, ресторанчики с домашней кухней, а лучше всего козий сыр и красное вино, купленные в деревенской лавке. И так вкусно заедать это самое вино сыром и хлебом на холме под оливами, а потом там же оседлать бывшую недотрогу и покувыркаться с ней хорошенько в пыльной и колкой траве, лишь бы радикулит не прихватил не вовремя! Он любил картинные галереи и всегда старался купить билеты со скидкой и сердился и негодовал, если не удавалось.

Друзья иногда «прихватывали» его с собой – он помнил множество исторических анекдотов, смешно шутил, не засыпал после первой рюмки и знал, что именно нужно смотреть в Сан-Джиминьяно, а куда первым делом бежать в галерее Уффици.

У друзей были яхты, джеты, шале, вертолеты и женщины.

Эти женщины ничем не отличались от тех, Анатоль был совершенно уверен, как изучивший женскую природу, но к этим он, ей-богу, не знал как подступиться.

Поразить их жалостливыми историями нечего и думать. Напоить?.. Чем? Коллекционным шампанским «Кристалл»? Той самой тысячи евро в кошельке не хватило бы и на одну бутылку, как тут напоить-то?.. Рассказы о юности, проведенной в Париже, никого не интересовали, ибо все они проводили жизнь в Париже, Милане, Ницце и где там еще принято весело проводить жизнь?.. Историй про Кельнский собор не слушали – дался им собор какой-то! – и про дедушку, которого ребенком водили представлять Ромену Роллану, тоже. Они не знали, кто такой Ромен Роллан.

Его известности – как радиоведущего и «колумниста» – эти женщины… как бы это сказать… не понимали. Они существовали в окружении разнообразных ведущих, певцов, футболистов, режиссеров, боксеров, актеров, оперных теноров, сенаторов, президентов, папы римского и Майкла Джексона, покуда тот не преставился.

Может, оттого, что Анатоль не знал, как приняться за дело, хотя нисколько не сомневался, что они ничем не отличаются от тех, кого он имел десятками, а может, из-за того, что даже самая завалящая из них ни разу не посмотрела в его сторону не то чтоб с вожделением или хотя бы просто с интересом, а вообще не взглянула, Анатоль отчаянно трусил и даже всерьез собирался бросить всю затею к чертовой матери.

В конце концов, долго ему все равно не продержаться, на «Кристалл» не хватит ни при каком раскладе, что уж говорить о джетах и яхтах!..

Но уж больно соблазнительна оказалась Аннет!.. И она сама первая подошла к нему на каком-то приеме, куда он, как на грех, притащил свою дуреху Настьку!

И зачем он когда-то переименовал ее в Таис?.. Влюблен был, как мальчишка, вот и переименовал!..

Но Таис ее загадочное имя подходило примерно так же, как машине «Запорожец» литые диски от «Мерседеса», а Аннет была самая настоящая, подлинная – истинный «Мерседес»! Ее уж никак не назвать Аней или Нюрой, прости господи!.. В списках первых красавиц отечества и ближнего зарубежья она значилась как балерина, но образчиков ее искусства никто не видел, и на подмостках она не блистала. Впрочем, ходили какие-то слухи про Ковент-Гарден, Ла Скала и Гранд-опера, ничем не подтвержденные. В разное время она украшала собой жизнь разных богатых дядюшек, но без особого успеха – ни один из них на ней так и не женился.

Однако никакой «серьезный» прием не обходился без нее, а светское мероприятие не могло считаться удачным, если на нем не присутствовала Аннет. От одного ее запаха у Анатоля сводило мышцы живота и делалось короткое содрогание. Она улыбалась так, что Кулагину казалось, будто в лицо ему дует теплый ветер, пахнущий травами Прованса.

Как настоящий русский писатель, он любил сравнения.

И вдруг после того приема, где он был с Настькой и в конце концов так надрался, что не помнил, как его волокли в машину, Аннет позвонила и пригласила его на премьеру.

Три женщины – три богини – давали спектакль. Одна читала стихи, другая пела романсы, а третья танцевала.

Если б не Аннет, Анатоль забраковал бы спектакль с ходу. Даже колонку бы дал о вырождении искусства как такового, раз уж бабские пения-танцевания считаются искусством!..

Но Аннет на сцене так мило перебирала стройными ножками в атласных пуантах, так трагически поводила руками, так склоняла хорошенькую головку, убранную белым венком, что он растрогался и даже бисировал, когда пошел занавес.

Он явился в уборную – никаких букетов, к черту пошлость! – и, блестя глазами, сказал: не ожидал, что красивые женщины могут быть по-настоящему талантливы.

Аннет это понравилось, и с тех пор они… встречались.

Если б она не принадлежала к категории женщин «люкс», «экстракласс», Анатоль давно бросил бы всю затею к чертовой матери!.. Ну, что такое, ей-богу!.. Ходит на свидания, как мальчишка, а дело все ни с места – щебетания, разговоры, разговорчики, намеки, улыбки, и больше ничего. К самому интересному, сексу и – главному блюду – последующей короткой лекции о сучьей бабьей природе, не придвинулись ни на шаг, что ты будешь делать!..

Анатоль чувствовал, что теряет время, выглядит смешно, а все должно быть наоборот, это она должна чувствовать себя дурой в его присутствии – все до одной бабы глупее его, и он об этом знает! Но таскался на свидания, как будто Аннет накинула на его шею аркан, и аркан давит, тянет, но сбросить его нельзя и оборвать тоже никак. Покуда будешь обрывать, удавишься.

Еще он чувствовал себя немного графом Толстым, которого, как известно, тоже мучили и морочили бабы!..

Он взбежал на невысокое, всего три ступеньки, крылечко старого особняка, ныне переделанного в ресторанчик. Такие ресторанчики принято называть «уютными». Заглянул в зал и сразу же увидел ее, хотя она забилась в самый темный уголок.

Такие уголки принято называть укромными.

Аннет рассеянно болтала серебряной ложечкой в чашке до того тонкого фарфора, что он просвечивал насквозь. Под китайским чайником странной формы горела свеча, и отражение теплого пламени плавало у Аннет в зрачках. Белая орхидея в белой вазе на белой скатерти сияла и переливалась.

Одним словом, красивая картинка, продуманная.

У Анатоля пересохло во рту и в животе произошло содрогание. Лоб вспотел.

…Разведусь к чертовой матери!.. Разведусь и женюсь на этой. Буду пользоваться ею каждый день и каждый день смотреть, не отрываясь, как плавает отсвет свечи в ее невыразимых глазах!..

Он швырнул на соседний стул пиджак, изрядно помявшийся в машине, подсел к ней на диван и взял ее ладонь, прохладную, сухую, с тонкими косточками.

– А хочешь, я тебе погадаю?..

– Разве ты умеешь?

– Нет, но уметь и не нужно.

– Как же не нужно?

– Вот смотри. – Он провел большим пальцем по ее ладони. Ему казалось, что кожа, как тонкий фарфор, светится изнутри. – Здесь сказано, что ты станешь самой счастливой женщиной на земле. Цари будут кидать к твоим ногам свои царства. Боги спустятся с Олимпа, чтобы полюбоваться твоей красотой и добротой. Дикие звери улягутся у твоих колен, чтобы охранять тебя.

Она засмеялась и отняла руку.

Анатоль перевел дыхание.

– Ты выдумщик, – сказала она, рассматривая его очень близко. Он непроизвольно втянул живот, хотя смотрела она в лицо. – Ты же выдумщик?..

– Я придумаю для тебя роман, – выдохнул он с упоением. – Я придумаю для тебя жизнь. Я придумаю такое, что у тебя закружится голова.

Ресницы взметнулись и опустились, и розовые губы чуть дрогнули.

– Напиши для меня пьесу, – выговорили эти совершенные губы. – И я сыграю главную роль. Я хочу, чтобы у тебя тоже кружилась голова!..

Анатоль собрался признаться, что голова у него и так кружится все время, но подошел официант, и момент был испорчен.

Аннет попросила еще немного зеленого чая. Анатоль – чашку крепкого кофе и глоток коньяку. Пить среди бела дня, да еще в жару, вообще говоря, не следовало бы, да и не по правилам, но здесь был некий умысел, пусть и ребяческий. Анатоль отлично знал, что эти женщины знают правила назубок, и его все тянуло их нарушать – пусть Аннет видит, что он фрондер, бретер, одним словом, особенный человек!..

Они еще пошептались, почти касаясь головами, и Анатоль все придвигался и придвигался, и трепещущие ноздри уже втягивали ее запах, особый, близкий, не официальный – дорогих духов и шампуней, – а влажной кожи, убранных в гладкую прическу волос, на виске выпущен локон, немного пота и мяты. Этот мятный запах был особенно мил и возбуждал чрезвычайно.

– Ты ведешь себя неприлично, – шепнула она и чуть отодвинулась. – Так нельзя.

– Мне можно. Я слишком люблю тебя.

Она засмеялась и тонкими пальчиками поглубже засунула под край хрустальной пепельницы круглый комочек салфетки, в который выплюнула жвачку, когда увидела в окно Анатоля.

Нужно сказать ему что-то такое, что бы его отвлекло, а с другой стороны не охладило. Ей было очень важно, чтобы он как можно дольше пребывал в помрачении рассудка.

Она отдала ему свою руку – от пальцев тонко и почти неуловимо тянуло мятой, она точно знала, – сбоку взглянула на него и спросила, как он жил без нее весь этот длинный день.

Анатоль припал к ее руке и принялся рассказывать – как.

Была у него такая особенность. Он искренне считал, что других людей всерьез интересует его жизнь.

Аннет слушала вполуха и соображала. Нужно выйти в туалет, позвонить и приступить к делу. Этот козел с отвисшим пузом раздражал ее ужасно. Нет, каждой женщине приятно, когда ее обожают, пусть его, но та-а-акой противный!.. Она скосила глаза на шевелящиеся влажные, красные от возбуждения губы в сантиметре от собственной щеки. Фу, какая гадость!..

Аннет тихонько вздохнула.

Почему жизнь так несправедлива?.. Почему ей приходится терпеть ухаживания старого хрена с его пузом, мятой рубахой и непонятными словами, вроде «изоморфизм» и «криацинизм», вместо того чтоб сию минуту полететь – на крыльях любви, разумеется! – на тренировку к Сашке, пристроиться на самой дальней трибуне, надвинуть бейсболку поглубже, чтоб не сразу узнали, и смотреть, как перекатываются мышцы на совершенном теле, как напрягается упругая задница – м-м-м, красота!.. – как постепенно выбиваются из-под резинки длинные волосы, собранные в хвост! А потом, после тренировки, поехать к нему, прыгнуть в не слишком чистую постель, пованивающую псиной, и не отрываться от сочных губ, повторять грубым низким голосом: «Как я тебя хочу!» – и сидеть на крохотной бедной кухоньке в его рубашке, продуманно распахнутой на роскошных грудях и бедрах, ожидая продолжения. А уж потом, наигравшись вволю, вернуться в свой чудесный особнячок, где все так мило и уютно устроено, и долго париться в баньке, смывая запах греха и чужих простыней, а после голой кинуться на диван, на легкое покрывало из лисьих шкур – прошлогодний подарок одного прекрасного человека! – нежиться, чувствовать волнующее прикосновение меха к прохладному обнаженному телу, болтать по телефону и лакомиться чем-нибудь вкусненьким.