Одиночество любимых

Я однажды проснусь, а вокруг мир другой —

Светел, чист, бесконечно прекрасен.

А на троне высоком — царица Любовь.

И на меньшее я не согласен…

Николай Носков

ЛюБоль

Люба Большакова родилась в сотне километров от столицы, в лесной деревушке с космическим названием Венера. Когда и почему так назвали небольшое поселение людей с одной улицей, даже районные краеведы точно не знают. А предполагать можно все что угодно, в том числе и фантастические версии о каких-то невидимых связях со второй по удаленности от Солнца планетой.

Сельские же девушки, как натуры более тонкие и романтичные, связывали необычное название с древнеримской богиней любви Венерой. И верили, что оно принесет им удачу и счастье.

Самое удивительное, такие надежды с приметами стали сбываться.

Лучшие школьные подруги Любы — Света и Катя — удачно вышли замуж, сменив сельскую прописку на столичную, обзавелись уже детишками. Любка им по-хорошему завидовала, в душе надеясь, что еще встретит своего принца на белом коне и ее жизнь сложится так же красиво, как и у подруг.

Не поступив с первого раза в торгово-экономический институт и немного погоревав по этому поводу, Люба трудоустроилась в сельмаг вместо ушедшей в декрет Лиды Туренок. А вечера проводила за учебниками: от мечты стать студенткой она не отказалась.

На Новый год в Венеру к родителям приехал Валерка Орловский или по-уличному Орел. Он на пять лет старше Большаковой, уже успел окончить военное летное училище и служил в Лиде. Весть о его приезде быстро разнеслась по деревне. А ближе к полудню он сам в магазин за хлебом зашел.

Увидев гостя в голубой летной фуражке и форме, она аж встрепенулась, а из уст чуть не слетело восхищенное: «Красавец!»

Он тоже слегка удивился, увидев ее вместо Лиды, и, поздоровавшись, спросил, назвав ее по-уличному, наполовину сократив имя и фамилию:

— ЛюБоль, ты разве школу уже окончила?

— Еще в прошлом году. Даже пробовала поступить в торгово-экономический, да не прошла по конкурсу. Буду снова пытаться.

— Как быстро летит время… А хлеб свежий?

— Вчерашний, но мягкий, — Любе вдруг захотелось, чтобы он что-нибудь еще купил. И она предложила взять вкусные и недорогие шоколадные конфеты «Столичные» с вишневым ликером.

— Хорошо, взвесь, пожалуйста, килограмм.

«Ого, наверно, сладкоежка», — подумала.

— А майонез есть? Мама оливье приготовила, а заправить нечем.

Этот востребованный хозяйками продукт в будни на прилавке не залеживается, а в праздники и подавно. Но в холодильнике хранилось несколько пачек, предусмотрительно оставленных Любой для себя. Она с удовольствием поделилась.

— Одну пачку?

— Давай две, про запас, — он улыбнулся то ли себе, то ли ей. Потом, уже расплатившись, поинтересовался:

— Не в курсе, в клубе какая-то новогодняя вечеринка будет?

— Заведующая, Жанна Аркадьевна, ты ее знаешь, приболела, но вроде елку установили в фойе, значит, как минимум хоровод состоится. А ты надолго?

— До Старого Нового года. Планировал летом приехать, чтобы вволю накупаться, позагорать, порыбачить на нашей Вилии, да командир части все переиначил. Он у нас дядька строгий, считает, что лейтенанты, кабы служба медом не казалась, должны отдыхать исключительно зимой.

— Валера, а ты что сам управляешь боевым самолетом?

Он снова улыбнулся, видимо, пошутив:

— На пару с автопилотом.

В деревне даже с космическим названием зимой тоскливо и делать абсолютно нечего. Единственная радость, поднимавшая настроение, — праздники, особенно новогоднее-рождественские. Поэтому отменить народные гуляния не мог даже грипп завклубом. У наряженной елки собрался и млад и стар, чтобы от души повеселиться, отдохнуть от повседневных забот. В центре всеобщего внимания оказались трое односельчан: в прошлом заправский колхозный кузнец, а теперь пенсионер Степан Макуха, он же Дед Мороз, его внучка Полина в роли Снегурочки и Валерка Орловский, военный летчик. В отличие от сказочных персонажей, он был настоящий, непридуманный герой, с которым запросто можно поговорить как об авиации, самолетах-вертолетах, так и окунуться в воспоминания о деревенском детстве, которое еще не ушло далеко.

Люба находилась в окружении говорливых подружек, нет-нет, да и поглядывала на Валерку, заметно окрепшего, возмужавшего. Вскоре она заметила, что и другие девчонки не сводят с него глаз.

Когда заиграла музыка, и Дед Мороз пробасил, что с внучкой приглашает всех в хоровод, она постаралась оказаться как можно ближе к Орловскому. Чтобы слышать, что он говорит, видеть, как он улыбается, насколько пластичен в танце. Кажется, он тоже на какие-то секунды выделил ее из шумной толпы, еще раз поблагодарив за майонез. А потом переключился на друзей-одноклассников.

За день до его отъезда они снова вроде бы случайно встретились. Валера расчищал снег у ворот, а Люба шла из магазина домой на обед. Он первым поздоровался, полушутя заметив: мол, в отличие от некоторых девушек, на обед себе еще не заработал. И уже серьезно сказал:

— У меня сегодня вечеринка намечается. Приходи — посидим, пообщаемся.

Приглашение было неожиданным: в близкий круг Валеркиных друзей она не входила, но тут, возможно, сработал фактор соседства: родительские дома стояли в полусотне шагов один от другого.

Из девушек были еще сестры-близнецы Тамара и Лида Орешниковы, одноклассницы Орловского, и Надя Круглова с парнем, лучшим Валеркиным другом Олегом. Чуть позже подошло еще несколько ребят.

Вечеринка и впрямь получилась славной. Любе польстило, что Валерка именно ее первой пригласил на медленный танец. Когда около полуночи уже стали расходиться, она намеренно чуть задержалась, чтобы наедине вручить небольшой подарок — собственноручно вышитый носовой платочек с пожеланием счастья в Новом году.

— Ручная вышивка сейчас не в моде, но меня бабушка научила в детстве держать иголку, вышивать крестиком. Это как рисовать картины, бывает, увлечешься, и забываешь обо всем на свете. Велика сила вдохновения!

Подарок Валере понравился. Он решил сделать ответный жест, но, как назло, ничего подходящего под рукой не оказалось. Увидев на столе красивую сувенирную ручку на элегантной, светящейся в темноте подставке, обрадовался и протянул набор ей.

— Возьми, в хозяйстве пригодится. Но учти: ручка особенная и не любит лениться, непременно захочет, чтобы ты ее быстрее использовала. Например, для написания письма своему соседу Валере.

Они вышли на улицу, под купол звездного неба. Морозец приятно щекотал лицо, под ногами в ночной тишине романтично поскрипывал снег. Валера провел Любу до погрузившегося в темноту дома, в котором уже видели сны ее родители, и, пожелав «спокойной ночи», хотел было уже уходить.

— Валер, ручка спрашивает адрес, по которому ей захочется написать, — с улыбкой спросила она.

— Блин, я тебе не сказал… город Лида, воинская часть…

Он назвал пять, ничего не значащих для нее цифр, за которыми скрывалась гвардейская авиабаза, где ждал его возвращения из отпуска старина «Грач» — испытанный временем штурмовик Су-25.

Они начали переписываться, что почти сразу стало достоянием гласности. Почтальонша тетя Галя первой и разнесла новость по селу. Валера рассказывал Любе о полетах, о том, какая красивая сверху земля и каким неожиданным, разноцветным в зависимости от времени и погоды бывает небо, настоящий пятый океан, от которого дух захватывает. Писал о своей эскадрилье, что классные мужики подобрались, надежные в воздухе и на земле, живущие по принципу: один за всех и все за одного.

Люба делилась деревенскими новостями, конечно, куда менее значительными, но, как поняла, интересующими Валеру. Он еще уточнял, мальчика или девочку родила Лида Туренок, кого выбрали председателем колхоза, и правда ли, что их школу из-за малого количества учеников собираются сделать базовой?

Тепло вспомнил, как зимой на лыжах преодолевал пять километров до соседних Озер: так поход за знаниями удачно совмещался с утренней физухой, которая укрепила дух и тело перед поступлением в военное училище.

Валера написал, что ему повезло с местом службы — уютным, красивым городом с женским названием и 700-летней историей.

— Мне кажется, Лида с ее знаменитым замком-крепостью, хранящим много легенд и тайн, наполненным духом средневековья, тебе обязательно понравится.

Это было почти приглашение приехать в гости. Она бы, конечно, с радостью отправилась в неблизкую дорогу, напиши он лишь три желанных для каждой девушки и женщины глагола: люблю, скучаю, жду. Но в конце стояло традиционное — всего доброго, пиши.

«А чего это она себе навоображала?! Какое люблю, если они даже по-настоящему не поцеловались… Тогда ночью, под Старый Новый год, Валера на прощанье по-соседски лишь чмокнул ее на морозе в щечку. Хотя она, конечно, ждала большего. Товарищ лейтенант оказался явно не гусарского роду-племени, почему-то стушевался, постеснялся проявить инициативу, посчитав ее, видимо, преждевременной, а может попросту ждал от нее какого-то знака внимания, сигнала».

Люба к радости родителей вечера просиживала за учебниками, усердно готовясь к поступлению в институт. Считала, что диплом о высшем образовании поможет ей лучше обустроить жизнь, которую она не собиралась проводить в сельмаге.

Глядя как постепенно спиваются, укорачивая себе век еще не старые сельские мужики, осилившие лишь ПТУ, она еще больше уверовала в свое счастье вне Венеры, которое решила искать в большом городе. Мама и папа тоже об этом не раз говорили. Реальный шанс осуществить задуманное — сдать вступительные экзамены.

И Люба Большакова преодолела этот барьер!

Вечером позвонила Валере и, едва справляясь с нахлынувшими эмоциями, пропела в трубку, что зачислена.

— Молодец, поздравляю! Я верил, что у тебя все получится.

Он неожиданно предложил:

— Ты же теперь до 1 сентября птица вольная? Приезжай в Лиду, покажу тебе город, свой самолет, посмотришь, как я живу, — услышала Люба в трубке. — Заодно и студенческий билет обмоем.

Наконец-то в жизни наступила светлая полоса, которую, казалось, уже ничто не может омрачить! Как ни представляла Люба их встречу, не угадала: на КПП воинской части, где она оказалась уже вечером, узнала, что лейтенант Орловский на полетах. Освободится ближе к одиннадцати.

— Ненормированный у вас рабочий день, — заметила вслух.

— Служебный, — сухо уточнил дежурный по КПП. — И самый обычный, только с плановыми полетами.

Оставив в комнате для посетителей сумку, Люба немного прогулялась по авиагородку. Чисто, уютно вокруг. У панельных домов разбиты небольшие цветочные клумбы. В некоторых квартирах уже включили свет, и было видно, как хлопочут на кухне молодые хозяйки в ожидании мужей со службы. Она мысленно представила себя на месте одной из них, и от этой мысли ей сделалось приятно на душе.

Неожиданно Люба услышала где-то сверху нарастающий гул: так обычно бывает накануне сильной грозы. Но на небе ни облачка, и она быстро догадалась, в чем дело, увидев невдалеке с ревом пронесшийся боевой самолет. «Интересно, а вдруг это Валерка был за штурвалом?» — мелькнула мысль.

Медленно угасал теплый летний вечер. Это был незабываемый вечер, подаривший волшебную ночь, невероятно сблизившую их, выросших по соседству, на одной улице.

Через год, в середине августа, они подали заявление в ЗАГС. У нее позади был первый курс института и вся жизнь впереди, у Валеры — очередной отпуск, во время которого он и сделал Любе предложение стать его женой.

Родители молодых быстро организовали свадьбу, на которой от души погуляла вся Венера.

А через два месяца Валера погиб. Его самолет загорелся в воздухе. Руководитель полетов дал команду катапультироваться, но лейтенант Орловский ее не выполнил. Он до последней секунды пытался спасти Су-25, а когда понял, что ему это не удастся, направил пылающий самолет в сторону леса, подальше от города, который ему так нравился.

С места катастрофы передали Любе на память о муже чудом уцелевшие наручные часы «Командирские», которые остановились в момент трагедии, и собственноручно вышитый платочек с пожеланием счастья…

После того черного дня ей показалось, что на землю опустилась вечная ночь. Стоявший посередине плаца гроб, длинная очередь из однополчан, терпеливо ждущих своего часа проститься с сослуживцем, отпевание батюшки, переезд на кладбище, воинский салют, поминки в летной столовой. И снова мозаика из каменных мужских лиц с влажными глазами, и заплаканных, убитых горем, женских, — всё происходило как в тумане, как в потустороннем мире, и будто не с ней.

«За что, Господь, мне кара небесная и муки земные, зачем дал ты мне любовь с такой жгучей, горькой, невыносимой болью?» — не стесняясь, рыдала и, по-бабьи причитая, исступленно спрашивала молодая вдова. Со стороны могло показаться, что она сошла с ума. Кто-то из женщин легонько взял Любу за плечо, прижал к себе, потом поправил ей волосы, погладил лицо, пытаясь хоть как-то отвлечь, успокоить.

— Вам надо немного отдохнуть, пойдемте, — как из-под земли услышала она чей-то тихий голос и покорно повиновалась ему, не смея ослушаться.

На третий день после похорон она ощутила тупую, не проходящую боль внизу живота. В поликлинике Любе посоветовали сделать УЗИ.

Ультразвуковой аппарат показал, что она на восьмой неделе беременности.

— У вас будет ребенок. Слышно сердцебиение плода, у него уже почти сформированы все органы, — огорошила ее врач-диагност.

Будь жив Валера, они бы, счастливые, прыгали от радости! А сейчас она почти равнодушно выслушала новость и пожелание беречь себя, чтобы плод нормально развивался и не случился выкидыш.

Говорят, время наилучший лекарь. Люба так не считает, хотя признает за ним способность немного облегчить острую боль.

Она не смогла жить в срочно выделенной командованием однокомнатной квартире, в городе, где даже деревья и дорожки с укромными скамейками в парке, по которому они любили гулять, напоминали ей о муже. Однажды она разрыдалась у беседки, возле которой Валера страстно целовал ее в тот поздний вечер, когда они встретились после полетов на КПП. Влюбленные и счастливые, неспешно бродили по спящему городу почти до рассвета, наслаждаясь общением друг с другом.

Тогда им казалось, что так будет бесконечно, всегда, пока они вместе. Но кто-то несправедливый, безжалостный и жестокий, видать, позавидовал их любви.

Справив сороковины по Валере, Люба засобиралась домой, в Венеру. За ней специально приехал на «жигулях» отец, чтобы помочь перевезти вещи. Квартиру с голыми бетонными стенами она просто закрыла на ключ, твердо зная, что жить в ней никогда не будет.

Через семь месяцев Люболь благополучно родила сына. Все в деревне знали, в честь кого назвала она его Валерой.

Замуж она так больше и не вышла, хотя некоторые из местных и набивались в женихи. Она вдруг поняла, что однолюбка, а жить лишь бы с кем, все равно, что строить дом без фундамента, в котором априори не будет счастья, разве что его суррогат, иллюзия, видимость.

От затерявшейся в лесах и болотах Венеры до Лиды несколько сот километров. Неблизкий путь. Но душа ее всегда там, где она была счастлива. Где остался ее Валера, военный летчик, ценой своей жизни отведший беду от города.

Закон супружеской верности

Игорь и Светлана развелись, когда Маше исполнилось 13 лет. Отметили дочкин день рождения, с артистизмом изобразив семейную идиллию, и решили, что больше обманывать ее и себя не станут. Так лучше обоим: Игорю не надо больше скрывать любовные похождения на стороне, вызывавшие маниакальные приступы ревности у законной супруги, не желавшей ни с кем его делить.

Да и кандидат на вакантное место мужа уже наметился — коллега по работе, инженер-конструктор, по мнению начальства, на редкость способный и перспективный специалист. Слава давно симпатизировал ей, частенько без надобности, просто так заходил в бюро техдокументации, чтобы перекинуться парой ничего не значащих фраз или в качестве производственной разрядки рассказать смешной анекдот. Уходя, он непременно одаривал ее лучезарной улыбкой, в шутку призывал повышать работоспособность и обещал наведаться с проверкой по этому поводу. На корпоративах, которые трижды в год организовывал профсоюз, — перед 8 Марта, в профессиональный праздник — День машиностроителей, и накануне Нового года, — Слава только ее приглашал на медленный танец. И они красиво кружились в вальсе, не обращая ни на кого внимания.

Острые на язык подруги им уже служебный роман приписали и в одну постель давно уложили, да только досужие сплетни все это, ничего такого и близко не было в их чистых, можно сказать, платонических отношениях. Хотя такой сценарий вполне мог сложиться, но только при одном условии: если бы Света не была замужем. Она в этом смысле старомодна, вся в маму с бабушкой, для которых супружеская измена — отнюдь не романтический адюльтер, как говорят изысканные французы, а настоящее предательство человека. И ему не может быть прощения даже при смягчающих вину обстоятельствах.

Так что это, наверное, у нее наследственное — неприятие обмана, откровенной или искусно замаскированной лжи близкого человека, каким был (а был ли?) Игорь.

Первый раз она уличила его в неверности лет пять назад, случайно увидев через окно троллейбуса прогуливающимся по улице в обнимку с какой-то смазливой блондинкой. Девица чему-то заливисто смеялась, ловко строила глазки галантно-раскованному кавалеру, чужому мужу, и с удовольствием вдыхала запах подаренных роз.

Тогда Света едва сдержалась от назойливого желания выйти на первой же остановке и демонстративно направиться навстречу воркующей парочке. В последний момент передумала, посчитав унизительным устраивать слежку с уличной сценой ревности. Поэтому в тот вечер, как никогда, ждала возвращения мужа с работы. И едва он переступил порог квартиры, тут же выложила главный козырь, упаковав его в саркастический вопрос-шпильку: «Что же ты, дорогой, так неразборчив в женщинах, мог бы и покрасивее бабу найти!»

Как хороший полководец, она сделала ставку на эффект внезапности, когда застигнутый врасплох противник наиболее уязвим. Но Игорь и не думал капитулировать, даже предпринял контратаку.

— Зачем мне кого-то находить? Может, это меня находят? С другой стороны, я же не слежу, с кем ты совершаешь променад в обеденный перерыв. Наверное, в вашем проектном институте не только сотрудницы в юбках работают, слышал, что и мужики, талантливые инженеры-конструкторы, водятся.

«Он, конечно, наобум сказал и попал в самую точку. Хотя, нет, скорее всего, кто-то наябедничал, и этот кто-то, конечно, женщина, более того, ее подруга. Неужели Галка, любительница сплетен, донесла? Ох, и не поздоровится же ей!».

Они тогда объяснились с Игорем, как ей казалось, расставили точки над «i», хотя и на повышенных тонах. Но через неделю он вовсе не пришел домой, прислав под вечер короткое смс: срочно уезжаю в командировку. До появления в его жизни блондинки Света, наверное, спокойно отнеслась бы к неожиданному отъезду: иногда его, ведущего специалиста-практика НИИ, отправляли даже заграницу по обмену опытом. Но тут включились женская логика и интуиция, однозначно настаивавшие на том, что командировка придумана для сокрытия любовных утех на стороне. Но так как прямых доказательств измены у нее не было, а Игорь в качестве алиби предъявил билеты на поезд, Света поверила.

Последней каплей, переполнившей чашу ее терпения, стали интимные фото и любовная переписка в чате, беспечно сохраненные супругом на своем мобильнике. В спешке собираясь на работу, он забыл его дома за креслом. Так и пролежал бы там, если бы не звонки. Вначале Игоря набрал коллега, подняв телефон с пола, Света отвечать не стала. Когда через полчаса мобильник снова ожил, она лишь мельком из любопытства глянула на экран. Вызов был от какой-то Марины. «Это что еще за б…?» — почему-то именно так подумала, а внутри будто граната взорвалась. Инстинктивно схватила телефон и стала листать историю вызовов. Этот номер был забит в базу и лидировал среди входящих и исходящих вызовов.

В вайбере она увидела переписку и откровенные, полностью изобличающие ее суженого, фотографии.

По возвращении блудного мужа она заявила, что подает на развод. Он, конечно, предлагал не рубить с плеча, сохранить брак хотя бы ради дочери, которую, кажется, любил больше, чем ее. Но Света решила в этот раз идти до конца. Всепрощенчество — не скорая помощь, да и спасать уже нечего: кончились чувства. Можно понять и простить любимого человека один раз, второй, но не ежемесячно, унижаясь, «входить в положение»! Всему есть предел.

За 13 (действительно несчастливое число!) совместно прожитых лет она только и делала, что шла на уступки, помня мамины напутственные слова: «Достаток в доме муж обеспечит, а счастьем и любовью его наполнит жена». Эх, если бы хоть наполовину многочисленные свадебные пожелания и мудрые пословицы сбывались, уже полпланеты жило бы в счастье!

— Недвижуху как делить будем? — деловито спросил, кажется, смирившийся с ее категоричным решением еще «действующий» муж.

— По справедливости, нам с дочкой квартира, тебе, так уж и быть, гараж. На крышу над головой с новой пассией заработаешь.

— Свет, а дочь ведь не недвижимость, чего ты за нее решила, с кем ей будет лучше? Надо у нее хотя бы спросить.

— Она несовершеннолетняя, ее мнение важно, но не может считаться юридически состоятельным.

По подкованности в правовых вопросах и твердости голоса жены Игорь понял, что у него немного шансов повлиять на решение суда в свою пользу. И все же он поднялся и пошел в комнату дочери: ему хотелось тет-а-тет поговорить с ней.

Маша, кажется, не восприняла всерьез то, что услышала. Какой развод, зачем он нужен, разве нам плохо вместе жить? Зачем тогда вы женились? Его немного сбивчивое объяснение, мол, у взрослых так бывает, живут-живут, а потом любовь проходит, чувства угасают, и люди расходятся, создают новые семьи. Да, это не очень хорошо, но и большой трагедии нет, бывшие супруги часто поддерживают отношения и даже иногда дружат. Только живут порознь, не в одной квартире.

— Ты с кем бы хотела жить, со мной или с мамой?

— С вами обоими, — искренне произнесла Маша, и на ее глазах появились слезы.

Игорь прижал дочь к себе, как мог, успокоил, погладил по худеньким плечикам. Он хотел сказать, чтобы она так не переживала из-за их с мамой развода, что они по-прежнему будут встречаться и видеться, но не смог, в горле будто комок застрял.

В комнату вошла жена. Нет, чтобы помолчать, обязательно надо съязвить:

— Наконец вспомнил папаша о родной дочери, припал к ней… В провинциальных театрах эту мизансцену намного лучше играют!

Игорь и словом не обмолвился, пропустил мимо ушей обидные слова, лишь холодно, отстраненно, как на чужого человека, посмотрел на жену. Куда оно только все девается — волнующие чувства первых свиданий, жаркие объятия, страстные поцелуи, приводящие к свадебному венцу. Когда на свет появилась Машенька, здоровенькая, розовощекая, потешная, Игорь и Светлана чувствовали себя на седьмом небе от счастья. Любовь к родному человечку, казалось, навсегда сплотила, объединила их союз. Верилось, не страшны никакие невзгоды, преграды, испытания — все преодолимо, когда любящие сердца стучат в унисон. И, наоборот, начинается аритмия, скачет давление, впадаешь в ступор, когда видишь, как разрушается выстроенная по индивидуальному проекту крепость — твой дом, твоя семья.

Судья, симпатичная женщина предпенсионного возраста, не стала докапываться до сути, чтобы установить истинные причины развода, записала традиционное, ими озвученное объяснение: не сошлись характерами. И все же прежде, чем письменно оформить развод, предложила взять месяц на раздумья. Светлана сразу отказалась, а Игорю ничего другого не оставалось, как с ней согласиться.

Спустя год Светлана снова сменила фамилию, выйдя замуж за своего инженера-конструктора. Те, кто их знает, говорят, что они со Славой словно созданы друг для друга. И тихое семейное счастье прописалось на тех же квадратных метрах. Потому что живут они по закону супружеской верности, который для себя придумала Света. Суть его в том, что чем меньше числитель (количество любви), тем больше ссор и поводов для поиска гармонии, своей второй половины на стороне (знаменатель). Так, к сожалению, было у них с Игорем. Она пыталась разобраться, почему он стал ходить налево. «Я плоха в постели?» — спросила однажды без обиняков. И услышала, что дело не в этом. «А в чем тогда?»

— Не знаю, Свет. Но ты какая-то правильная, будто запрограммирована на хорошее: тебе главное, чтобы в доме было прибрано, полы, окна до блеска вымыты, еда приготовлена. Спасибо тебе, конечно, но я же не на домработнице женился. Скучно живем, однообразно. Тебя из дома вытащить еще надо постараться да поуговаривать. А мне праздника хочется, понимаешь?

Услышали, уважаемые женщины? Если хотите, чтобы брак был максимально устойчив, а супруг предан вам до гроба, доведите числитель дроби до максимального значения. Окружите благоверного постоянной заботой и лаской, создайте ему не только домашний уют, но и праздник на душе.

Своего бывшего мужа Светлана даже не вспоминает, будто и не было его вовсе. Поначалу он передавал «приветы» через дочь, но по мере взросления Маши их встречи стали все реже и реже. Однажды совершенно случайно Света встретила на улице давнюю знакомую, от которой и узнала, что Игорь продолжает «гусарить». Человек-праздник, что с него возьмешь. Видать, и впрямь семья для него, что пятое колесо в телеге. В таких случаях закон супружеской верности попросту не работает.

Бабье счастье

Анна рано вышла замуж. Ее подруги еще зубрили учебники и грезили об институте, а она уже примеряла свадебное платье перед зеркалом. Мама, любуясь дочерью, все приговаривала:

— Ой, милая, не спешила бы ты под венец. Еще хоть пару годков погуляла бы. Я в восемнадцать и не думала о замужестве.

На что Аня, притворно сердясь, отвечала:

— У каждого человека своя жизнь, мама. Почему я на тебя должна равняться, когда есть у меня Петя, родной, любимый. Он ждать не будет, пока я нагуляюсь.

Свадьбу сыграли по деревенским меркам шикарную. Гостей собралось больше сотни. Жив был бы отец, порадовался за старшую дочь: выросла красавицей, умницей.

С Петром Румянцевым их детство прошло на одной улице. Вместе играли, ходили в школу. Сначала здесь, в Слободе, в восьмилетку, затем в соседние Першаи. Бывало, возвращались вместе домой, через лес, напрямик, и давай, как когда-то, в прятки играть. Если Петя находил ее за пять минут, ему Анин поцелуй в порядке поощрения полагался, нет — она уже придумывала, что с ним сделать. Обычно в качестве наказания велела на руках, сколько сможет, ее нести, а затем с наигранной торжественностью вручала портфель, который требовалось до самой хаты доставить. Он, конечно, быстро находил ее за деревьями и кустами, впрочем, она особо и не пряталась, потому что слишком уж сладко целовал ее Петя.

В 10 классе, перед выпускными экзаменами, к которым вместе готовились, они твердо решили, что сразу после окончания школы поженятся. В сельсовете, куда принесли заявление, им разъяснили, что надо подождать до весны, когда им исполнится восемнадцать. Как же долго в юности тянутся дни! Может, от того такое ощущение времени, что дней этих впереди немерено, а планов, как емко сказал поэт, громадье.

И вот с прилетевшими с юга ласточками их большая мечта стала явью. Кажется, более счастливой пары не было во всей округе.

Через девять месяцев Аня родила сына. Первенца назвали Андреем. Они в нем души не чаяли. Петя, каким бы уставшим не приходил с работы, с удовольствием брал мальчонку на руки и подолгу играл с ним. Так же тепло, по-сыновьи относился он и к теще, временно приютившей молодую семью в своем просторном деревенском доме. Построил его еще муж Надежды Кузьминичны, всю свою, не слишком долгую жизнь, проведший на природе. Трудился Иван Дмитриевич лесником, а дома держал большую, в полусотню ульев, пасеку. За медом к нему приезжали даже из столицы, и хозяин щедро угощал гостей, а с друзей вообще денег не брал.

Когда Дмитрича, как уважительно называли его односельчане, не стало (где только взялась та злосчастная опухоль), уже на второй день, будто с горя, пропало несколько пчелиных семей. Осиротел на время и лес, где вновь застучали по ночам браконьерские топоры. А ведь при жизни Иван Дмитриевич спуску никому не давал, даже друзьям, которых хлебосольно дома принимал. Никому не разрешал самовольно, где вздумается, рубить деревья. Когда заставал кого на горячем, на первый раз штраф выписывал. А на злостного нарушителя, никого не боясь, в суд подавал. Не раз повторял вслух истину, которой верно всю жизнь служил: «Природа — это дар божий, храм, куда человек не с топором, а с молитвой входить должен». Так и дочерей — Аню и Свету — в строгой справедливости и трудолюбии воспитывал. Потому и выросли они не избалованными белоручками, а хозяйственными, самостоятельными.

Аня не могла нарадоваться своему женскому счастью. Сын рос как на дрожжах, здоровым и смышленым, муж по-прежнему носил на руках. Иногда казалось, что это не ее, а чья-то чужая, книжная жизнь проходит перед глазами. Но кто-то, видимо, сглазил, по-черному позавидовал ее семейному благополучию. И оно, не сразу, конечно, а исподволь, незримыми короткими шажками направилось к выходу, за порог.

Когда ее любимого Петю после двух отсрочек все же призвали в армию, Аня сердцем почуяла, что это не к добру. Но что она могла сделать? Какой военком внял бы ее просьбам не призывать мужа в солдаты? Сыну исполнилось три годика, отсрочка уже предоставлялась.

— Вот если бы ты снова забеременела, тогда бы твоего Петю оставили в покое, — просветила всезнающая соседка. Эх, где она раньше была со своими советами!

— Ничего, как в песне поется, отслужу как надо и вернусь, ты только жди! — наказывал жене муж, без пяти минут солдат. Не знал Петр Румянцев, что та песня не про него сложена. Не суждено было бывшему трактористу и отцу семейства вернуться в родную Слободу из чужого и далекого Афганистана. Геройски погиб он в горах Гиндукуша за считанные недели до дембеля, вынося раненого товарища из-под огня…

Когда гроб с телом Петра на военном «Урале» привезли в родительский дом, мать и отец враз поседели, а прибежавшая с огорода Аня, как подкошенный серпом стебелек, упала к изголовью мужа, не веря глазам своим, залитым слезами.

— Петенька, родной, любимый! Ты слышишь меня? На кого ты нас оставил? О, Боже, чем провинились мы перед тобой?! — надорвав голос, без передышки, причитала Аня, позабыв обо всем на свете. Так и просидела у гроба всю ночь, выплакав все слезы. Когда под утро попыталась встать, то едва не упала: голова кружилась, а ноги не слушались совсем.

Похоронили Петра на сельском кладбище, как полагается, с воинскими почестями. В последний путь провожали всей деревней, как и гуляли на свадьбе.

«Как давно это было и со мной ли?» — едва очнувшись от горя, спрашивала себя Аня. Перебирая как-то вещи в домашнем шкафу, наткнулась на белоснежное платье невесты, оставленное на память, и горько заплакала. Кончилось ее бабье счастье.

…Отшумели, состарились березы в отцовском лесу. Опустел и покосился от ветхости давно не знавший хозяйских рук родительский дом, ставший их семейной гаванью. Аня с выросшим сыном бывает в нем нечасто. Когда еще была жива мама, то старалась каждый выходной приехать. Тянуло ее сюда. А теперь — нет.

Андрей, вымахавший под два метра, недавно женился. Говорит, что жить не может без своей Лиды. Глядя на молодых, вступающих в самостоятельную жизнь, Аня радуется за них и украдкой прячет появляющиеся слезы. Она никак не может забыть, что вот так же, четверть века назад, была безгранично счастлива сама. И наивно надеялась, что это навсегда.

Храни, Господь, их юное счастье.

Прозрение

Макрушины сыграли свадьбу осенью. А через девять месяцев Лиза, как и положено, впервые появилась в своем дворе с коляской, в которой мирно посапывал на свежем воздухе первенец — богатырь Сашка. Муж Олег в нем души не чаял. Мог ползарплаты потратить на сына: покупал красивые игрушки, детские костюмчики, обувь, фрукты, овощи. Лиза, как расчетливая хозяйка, бывало, выговаривала ему за излишние траты, старалась откладывать деньги на будущую квартиру. Финансово помогали и родители, беспроцентный кредит выделил тракторный завод. И вот настал тот долгожданный радостный день, когда они переступили порог своего уютного гнездышка. Сюда же, через год аист принес им второго сынишку, мамину копию. Назвали его Сергеем, в честь деда, отца Лизы.

В домашних хлопотах, почти полностью легших на хрупкие женские плечи, она вертелась как белка в колесе: двое маленьких детей требовали постоянного внимания и ухода. Олег с утра до вечера пропадал на заводе. А тут еще друзья предложили подработку по выходным. Глупо было отказываться от денег, которые сами плыли в руки. А они у Олега золотые, не было в доме работы, неподвластной им. Зная это, друзья давно звали его к себе, в бригаду. За пару недель обустроив «новому белорусу» коттедж, они получали приличные деньги. Сдав очередной объект, компания отрывалась по полной программе: Олегу не очень нравились эти пьянки-гулянки, его тянуло домой, к жене и детям. Но и оставить друзей, давших ему возможность прилично зарабатывать, не мог.

Во время одной из таких вечеринок в ресторане и познакомился Олег со смазливой Олей. Девочка-тростиночка оказалась на удивление умной и интересной собеседницей. Олег счел своим долгом провести ее домой. Уже возле подъезда он в нерешительности замялся. Удивительно, но ему не хотелось расставаться с этой симпатичной девушкой.

— Давайте еще немного погуляем, — несмело предложил Олег, боясь, что, сославшись на позднее время, Оля откажется.

— Давайте. Но только двадцать минут, не больше. А то у меня строгий папа-прокурор, вмиг в качестве наказания лишит свободы.

— Вы шутите?

— Святую правду говорю.

Прощаясь, он как мальчишка на первом свидании, робко попросил у Оли номер телефона. Семь заветных цифр он сразу же забил в память своего мобильного.

Дома Олега ждали холодный суп и недовольная жена.

— Я не понимаю, где можно до полуночи шляться? — укоризненно спросила Лиза.

— В бане с ребятами попарились, потом в кафе посидели. Отметили сдачу коттеджа, — сказал он полуправду. — Кстати, вот штука баксов, возьми.

При виде денег Лиза сменила гнев на милость, даже суп подогрела в микроволновке.

— Как дети?

— Спят уже давно, — это прозвучало как укор ему.

— Завтра выходной, погуляю с ними. Может, в зоопарк съездим, они ведь любят животных.

Обнимая в постели жену, в порыве страсти Олегу на мгновение вдруг почудилось, что он целует Олю, такую же податливую и сладкую, как ранняя ягода.

Он позвонил ей через день, договорился о встрече вечером. После смены подъехал к институту, где училась девушка.

— Вот по папиной воле не только чту, но и зубрю скучный Уголовный кодекс, — после приветствия мило сообщила она.

— Сразу видно не только законопослушного юного гражданина, но и папину дочку, — в тон ей ответил Олег.

— Чем, сударь, порадуете бедную студентку?

— Приглашением в кафе. По-моему, в самый раз подкрепиться.

Они не сговариваясь, выбрали столик в углу. Там стояли только два стульчика, значит, никто не помешает их общению.

С каждой новой встречей Оля все больше нравилась Олегу. Он не мог понять, как ей удается быть такой… разной, но всегда привлекательной, интересной собеседницей. Что-то неразгаданное, неуловимое в ее облике, характере, манере поведения магнитом притягивало к себе. В свои двадцать она рассуждала на удивление здраво, как зрелая женщина, а мелодичный голосок еще и ласкал слух. Олег с удивлением обнаружил, что пленен этой девчонкой, готов часами слушать, восхищаться ее остроумием, удачной шуткой, радоваться милой улыбке. Странно, но с этой девчонкой хотелось делиться всем, пережитым за день, она умело поддерживала разговор на любую тему, будь-то спорт, политика или автомобили. Невольно сравнивая ее с женой, Олег видел, что как раз этой эрудиции, интеллектуальной утонченности, живости ума и не хватает Лизе. Да, она прекрасная хозяйка, заботливая мать, но с ней вот так запросто не поговоришь обо всем. Есть немало сфер, в которых она совершенно не разбирается и считает свою полную неосведомленность нормальным явлением. Она равнодушна к спорту и его любимому «Спартаку», не может отличить «Фольксваген» от «Мерседеса», далека от политики.

«Неужели я, 30-летний отец семейства, влюбился как мальчишка в студентку? — не раз спрашивал себя Олег и все больше склонялся к положительному ответу. — Но тогда получается, что с Лизой у него была лишь иллюзия любви, суррогатно-фальшивое, а не настоящее чувство. Нельзя же любить двух женщин сразу?»

От таких мыслей аж дух перехватило. Как же теперь быть? Он потянулся за очередной сигаретой, помогавшей сосредоточиться, собраться с мыслями. Пока их отношения не зашли слишком далеко (за все время знакомства Оля позволила ему лишь однажды себя страстно поцеловать), может, разумнее прекратить их и забыть обо всем, как будто это был сон? Оля совсем молодая, она еще встретит своего принца, не исключено, что из студенческого круга. А разве он, наладчик пятого разряда со средне-специальным образованием, ей пара? У нее папа прокурор, мама известный в городе врач. Он же из простой рабочей семьи. Да и разница в возрасте десять лет. Это не двадцать, конечно, но все же…

«Интересно ты, парень, рассуждаешь, — возражал ему внутренний голос. — Мыслишь так, будто и не состоишь в законном браке, не имеешь двух сыновей трех и шести лет от роду. О них ты подумал? Их же еще вырастить, воспитать и как несмышленых птенцов на крыло поставить нужно. А что родной жене, которой еще недавно в любви объяснялся, нежные слова на ушко шептал, скажешь? Извини, мол, дорогая, прошла любовь, увяли лютики. Это же явное предательство с твоей стороны, которому нет прощения».

«Все так, не по-мужски, не по совести поступаю, против течения плыву, — подсознательно соглашался Олег и тут же, раздираемый противоречивыми чувствами, находил другие контраргументы. Жизнь одна, другой не будет, в тридцать еще не поздно исправить ошибку, пересесть в другую лодку. Ведь он не виноват, что встретил и до беспамятства полюбил Олю, без нее и свет не мил, а прежние чувства вмиг поблекли, как высохшие на солнце краски. Значит, не настоящие они были, коль так быстро отступили, ушли в тень. Как быть, с кем посоветоваться? Не с женой же?! Но она ведь рано или поздно все узнает, так может сразу облегчить себе душу и перед ней честнее будет, сказать ей пусть горькую, но правду?»

Санька, детством завещанный друг, молча выслушав его сбивчивый монолог, только причмокнул в ответ:

— Да, брат, ты попал. Хочешь знать, как бы я на твоем месте поступил? Не знаю, честно. Это надо самому оказаться в эпицентре переживаемых тобой страстей, по уши влюбиться. Но если трезвой башкой рассудить, так скажу тебе: не спеши, Олежка, осмотрись внимательно вокруг. Говорят, время лучший лекарь и судья.

— Да не могу я ждать, оглядываясь по сторонам, как ты не поймешь! Для меня хуже пытки разрываться между семьей и Ольгой, как вору, скрывать свои чувства. Мне нужна ясность, определенность: да или нет. Вот и весь выбор.

Взяв с друга честное слово, что он будет держать язык за зубами, Олег, отягощенный неразрешимой дилеммой, побрел домой.

Жена встретила его приветливо, даже в щечку чмокнула.

— Устал? — поинтересовалась с порога. — А я твой любимый плов приготовила. На базаре, гляжу, баранина недорого продается, так я и купила.

Он и впрямь проголодался, так что рад был любой еде, а тут такой деликатес. Услышав папины шаги в коридоре, навстречу выбежал старший сын, за ним младший с игрушкой в руке. Оба, соскучившись по отцу, стали его по-детски обнимать и наперебой рассказывать каждый свое. Усадив ребят на колени, Олег невольно залюбовался ими: какие они все-таки молодцы — добрые, отзывчивые, сообразительные. И чистенькие, ухоженные. Это, конечно, мамина заслуга. Где-то в душе шевельнулось чувство вины перед Лизой. Она, как пчелка-трудяга, к его приходу всю домашнюю работу переделала, в квартире порядок навела, с ребятами на улице погуляла, ужин приготовила. Прав все же сосед, недооценивает он жену. Тогда под сто граммов сказанную полушутливую фразу он воспринял с некоторой обидой, но сейчас согласился, что замечание справедливое.

— К нам завтра папа в гости приезжает, — сообщила Лиза как о чем-то само собой разумеющемся. — Ты сможешь его встретить?

«Тестя сам Бог мне послал! — чуть не сказал вслух Олег, по-своему обрадовавшийся этому известию. — Да, конечно, он дорогого гостя с поезда встретит, тем более тесть, как всегда, не с пустыми руками едет. В сумках сладкие гостинцы и подарки внукам, а семье дочери — солидный продовольственный запас в виде сала, мяса, яиц, подсолнечного масла, меда. Обычно этой деревенской гуманитарной помощи, как в шутку называл Олег ручную кладь, хватало им почти на полгода. Как ни посмотри, денежная экономия, да и домашние продукты разве можно сравнить с магазинными с их биодобавками?»

— Ну, здравствуй, дорогой зятек! — прежде чем они по-родственному обнялись, сказал тесть.

За разговором о том, о сем и домой незаметно добрались. Тесть, раздав подарки и вволю наигравшись с внуками, прошел на кухню.

— Не меньше 50 градусов будет, — с этими словами он поставил на стол бутылку домашней самогонки. Под хрустящие маринованные огурчики и свежее сало она пошла за милую душу. За ужином Олег решил, что раскроет свою тайну завтра. «Тесть мужик с головой, поймет и не осудит», — почему-то был уверен Олег. Он был признателен ему за все. Кооперативную квартиру помог построить, и на машину обещал денег дать. «Да, теперь уже, наверное, не даст», — машинально отметил про себя. Все равно, несмотря ни на что, тестю он всегда пожмет руку. Отца жены Олег, рано осиротевший, также считал своим. Пусть не по крови, а по духовной близости. Не было еще случая, чтобы между тестем и зятем не то, что ссора вышла, искра недоразумения проскочила. Не у каждого родного отца с сыном такие доверительные отношения складываются, как у них. Поэтому, узнав о неожиданном приезде Сергея Ивановича, Олег в душе порадовался: как он вовремя! Именно тестю доверит он свои сокровенные мысли, у него первого прощение попросит и, как обычно, будет рассчитывать на понимание. Что бы ни услышал в ответ — негодование, осуждение или обидное молчание, Сергею Ивановичу он обязан рассказать все, как есть, без утайки. А там будь что будет.

— Так что у тебя, Олег, за разговор ко мне? И почему мы не можем пообщаться в квартире или секрет какой есть? — решил уточнить тесть во время перекура на балконе. Но по взволнованному виду зятя без лишних объяснений понял, что им действительно нужно потолковать на свежем воздухе.

— Тут вот какое дело, — сказал и запнулся Олег, когда они вышли на улицу.

— Какое дело? Не уголовное, надеюсь? — то ли пошутил, то ли всерьез насторожился тесть.

— Почти, — глухо ответил зять. — По уши влюбился я в одну девушку-студентку. — Наконец-то выдавил он из себя самое важное.

Молчание тестя добавило тревоги. Сергей Иванович прервал его неожиданным вопросом:

— И когда свадьба?

— Чья?

— Да не моя же, сынок, — он впервые назвал его так и получилось естественно, не наигранно.

— Ее может и не быть вовсе. Я ведь еще ничего не решил. Стою на распутье, перед выбором. Ваше мнение очень хочу знать…

— А зачем оно тебе? Сильно любящий человек ни в чьих советах не нуждается.

— Вы хотите сказать, что чувства мои поверхностны и потому сомнительны, как и само поведение…

— Послушай, Олег, что я тебе скажу, а как поступить, сам решишь. Вы с Лизой только семь лет вместе, а я со своей женой, твоей тещей, Антониной Тимофеевной, уже четверть века по жизни рука об руку иду. Был и у нас семейный кризис. Лиза малая была, чуть старше твоих детей. Так вот, появилась у меня любовница в райцентре. Какой мужик по этой части не грешен? Огонь-женщина! И все при ней: стройные ножки, точеная фигурка, личико — настоящее произведение искусства. А пела как здорово, заслушаешься. Я пожалел, что раньше, до женитьбы ее не встретил. Что ты думаешь? Собрал вещички, взял самое необходимое, повинился, конечно, перед женой, к тому времени все уже от людей узнавшей, и ушел к любовнице в город. Что творилось на душе, лучше не спрашивай. Но и вернуться назад уже не мог.

Глаза у тестя слегка заблестели, видать, пережитое и спустя годы вспоминать ему нелегко. Он вновь закурил.

— Да, быстро кончился наш с Зоей, так звали ту красивую женщину, медовый месяц. Прозрел я, слепой котенок, когда увидел, какая из нее никудышная хозяйка. Не умеющая и не любящая готовить. У нее, видите ли, нет вдохновения. А разве оно требуется для того, чтобы суп сварить? А какая она эгоистка страшная, я даже не догадывался. О своей ненаглядной красоте только и заботилась с утра до вечера. А что у мужика рубашка давно не стирана и на плите борщ вторые сутки прокисает, это не важно. Да и в постели охладели мы друг к другу, куда только тот огонь подевался. Короче, снова собрал я вещички, хлопнул дверью и, как приблудный пес, в родную хату к своей Тонечке поплелся. Встал перед ней, как перед иконой в церкви, на колени и попросил прощения. При этом поклялся, что никогда больше ее не оставлю и не брошу.

— Простила?

— Ты же видишь, душа в душу живем. Открою тебе, зятек, еще один маленький секрет. По осени, когда будет двадцать пятая годовщина нашей свадьбы, собираемся с матерью повенчаться. Как думаешь, не засмеют люди? У нас в деревне это как-то не принято.

Уехал тесть, а история, рассказанная им, запала в душу Олегу.

…На отделке коттеджа в Заславле для очередного «бедного» белоруса Олег оступился и упал с крыши. Повезло еще, что внизу ничего, кроме досок, не было. Они немного смягчили удар, но сгруппироваться не успел и правым боком так ударился, что аж в глазах потемнело. Когда пришел в себя, ощутил резкую боль в плече и спине. Пришлось вызывать скорую. В больнице, сделав рентгеновский снимок, констатировали перелом двух ребер и руки.

Уже через час Лиза примчалась в больницу. Когда он увидел ее на пороге палаты, к горлу подступил комок.

— Тебе больно, милый? Что случилось? — не стесняясь посторонних, она прижалась к его небритой щеке, и он услышал как тревожно бьется, готовое выпрыгнуть наружу, ее сердце.

— Мне позвонил кто-то из твоих друзей и, ничего толком не объяснив, сказал, что тебя увезла скорая. Я не знала, что и думать.

Оля, которой он по мобильному телефону сообщил о случившемся, в больнице так и не появилась. То у нее семинар с зачетом, то важная лекция на правовую тему, которую нельзя пропустить, то культпоход с группой в театр. Несмотря на закравшуюся в душу обиду, Олегу все равно хотелось ее увидеть. Что-то незримое по-прежнему тянуло к ней, хотя и не так уже сильно. Выписавшись из больницы, с гипсом на руке, поколебавшись, все же сел в троллейбус, который шел к ее институту. Было уже послеобеденное время, он знал, что скоро она должна появиться здесь, у каштановой аллеи. Подождав немного, Олег в хлынувшей навстречу толпе увидел беззаботно смеющуюся Олю, идущую под руку с каким-то парнем, наверное, студентом. Они хорошо смотрелись вместе — молодые, веселые, им в те минуты никто, кажется, не был нужен.

Олег хотел было выйти из тени каштанов, окликнуть ее, но в последний момент что-то его остановило. Он словно прозрел, резко развернулся и зашагал в обратную сторону, к станции метро. Олег спешил домой, к любимой жене и детям.

«Сдается квартира с … женихом»

Такое необычное объявление в интернете увидела студентка четвертого курса мединститута Зоя Кислицына и улыбнулась креативному мышлению человека, его давшего. Чтобы привлечь внимание, в развернутом описании обычно указывают все существующие и мнимые преимущества: тихий центр, рядом метро, магазины, большая жилплощадь, хорошая звукоизоляция, солнечная сторона, отзывчивые соседи и прочее. А тут всего три слова в необычном сочетании (ладно бы речь шла о мебели!) и номер телефона.

Зоя подумывала о переезде из шумной общаги в отдельную квартиру, где намного комфортнее жить и готовиться к сессии, но просмотренные варианты не устраивали в основном из-за дороговизны. И все же девушка не теряла надежды найти скромную квартирку на окраине города за разумные деньги.

На второй день, вспомнив о необычном объявлении, скорее из любопытства Зоя набрала указанный номер. Ответила женщина, ровным спокойным голосом подтвердившая, что это не розыгрыш, она действительно хочет сдать свою трехкомнатную квартиру рядом со станцией метро Уручье в долгосрочную аренду вместе со своим взрослым сыном. Причем, весьма недорого.

Озвученная сумма настолько удивила небогатую студентку, что она захотела приехать и посмотреть жилье тотчас.

Металлическую дверь открыла светловолосая стройная женщина лет пятидесяти.

— Пожалуйста, проходите, — вежливо пригласила, смерив гостью быстрым оценивающим взглядом.

Интерьер апартаментов с шикарной мебелью, натяжным потолком, новомодными светильниками впечатлил.

— У вас тут царские палаты! Я правильно поняла, проживание здесь мне обойдется в сто долларов в месяц?

— Да.

— Я согласна.

— Но вы не одни здесь будете, — вежливо напомнила хозяйка о прописанном в квартире сыне. — Подождите немного, он скоро вернется из магазина, познакомитесь.

Установилась неловкая пауза.

— Людмила Викторовна, — представилась женщина, улыбнувшись. — Вы не подумайте ничего такого. В объявлении есть, конечно, доля шутки. Просто Эдик особенный мальчик. Он с трудом появился на свет, две недели находился между жизнью и смертью в реанимации… Я уже смирилась с приговором врачей, но Бог услышал мои молитвы, на 14-й день мой мальчик задышал самостоятельно, без аппарата.

Материнские глаза повлажнели: ей по-прежнему трудно даются такие воспоминания.

Из дальнейшего рассказа Зоя узнала, что мама Эдика после смерти мужа поднимала его на ноги одна. Он ни в чем не нуждался, в первом классе стал обладателем навороченного компьютера. Не знала тогда, какую мину замедленного действия подарила. Мальчишка быстро подсел на виртуальные игры, как наркоман на иглу: дошло до того, что уроки совсем забросил.

— И слезно просила, и наказывала, и запрещала к компьютеру подходить, и к психологу водила, если и помогало, то ненадолго, — кажется, клубок воспоминаний продолжал распутываться сам по себе. — После школы никуда не захотел поступать, так с тех пор и сидит дома у меня на шее. С утра до ночи в компьютере, в своих дурацких играх, — всхлипнув, закончила грустный монолог хозяйка квартиры.

Щелкнул дверной замок, и на пороге обозначился высокорослый, худощавый парень с пакетом продуктов. Бросил беглый взгляд на незнакомую девушку, потом вопросительно посмотрел на маму. Не сказав и слова, прошел на кухню, а оттуда тенью прошмыгнул к себе. Фразу Людмилы Викторовны о том, что девушка-студентка будет снимать у них комнату, Эдик услышал вдогонку. И никак не прореагировал. Даже потом не вышел, чтобы познакомиться.

— Вот видите, какой он замкнутый в себе. Вырастила себе на старость эгоиста, — в очередной раз вздохнув, печально, слегка извиняющимся тоном молвила женщина. — Вы на него тоже не обращайте внимания. Живите сами по себе. Давайте я покажу вашу комнату.

Зоя призадумалась: насколько комфортно ей будет на съемном жилье с этим чудаковатым парнем? Может, поискать другую квартиру, пусть менее комфортную и просторную, но без такого вот странного «приданого»?

О ее сомнениях, видимо, догадалась хозяйка.

— Давайте сделаем так. Вы поживите первое время бесплатно, если не понравится — съедете. Я в деньгах не нуждаюсь, у меня есть неплохой бизнес.

В будни Зоя находилась в институте на лекциях, семинарах-тренингах, лишь вечером, немного уставшая, возвращалась в съемные апартаменты — 20-метровую комнату, обставленную дорогой мебелью. По сути, только чтобы переночевать. В выходные встречалась в городе с подругами, с которыми, если была хорошая погода, гуляли по парку, «тусили» в кафе или ходили в любимую «Юлу» на молодежные дискотеки. Так что с нелюдимым сыном хозяйки они за неделю встретились с глазу на глаз лишь однажды, когда, проснувшись в воскресный полдень, оба захотели выпить кофе.

— Привет, — вяло выдавил из себя Эдик, вальяжно войдя на кухню.

Зоя ответила куда дружелюбнее и даже улыбнулась, надеясь, пообщаться. Но парень, быстро приготовив кофе в машине, молча удалился к своему компу.

«Лунатик какой-то не от мира сего, — с сожалением подумала. — Трудно ему будет в жизни».

Еще через неделю она сказала Людмиле Викторовне, что остается и оплатила последующий месяц проживания стодолларовой купюрой.

Успешно сдав сессию, Зоя до конца лета уехала домой, в древний Полоцк. Как же она соскучилась по тихим извилистым улочкам, уютным скверам и добрым людям любимого города с более чем тысячелетней историей! Колыбель белорусской государственности не умеет стареть и даже в плохую погоду остается привлекательной, чистой, молодой. В первую очередь для своих, коренных жителей, или на время уехавших, но душой оставшихся в городе.

Насладившись общением с родителями, школьными друзьями и всласть выспавшись, отдохнувшая Зоя в конце августа с отличным настроением вернулась в столицу.

Эдик, как обычно, играл в танки, судя по доносившейся из комнаты канонаде боя. Зная, что он не любит и даже срывается на истерический крик, когда мама в такие минуты отвлекает его, решила не беспокоить фанатичного геймера. Поэтому о ее возвращении он узнал ближе к полуночи, когда наконец вышел из своей «берлоги». Но к полоцким гостинцам, специально оставленным на кухне для него, даже не притронулся.

Проснувшись под утро, Зоя услышала странный хрип, доносившийся из-за приоткрытой соседней двери. Заглянула туда и обомлела от увиденного: на полу, раскинув руки, в полубессознательном состоянии лежал Эдик. Он плохо дышал, как рыба, выброшенная волной на берег, жадно глотал воздух, из уголков рта струилась слюна, а из носа выступила кровь.

Она не на шутку испугалась, подумав, что у парня приступ эпилепсии или чего-то еще и он уже при смерти. Чуть совладав с эмоциями, на автомате вспомнила, как профессор Серебрянский на практическом занятии учил их оказывать первую помощь в экстренных случаях. А это как раз такой случай, когда для спасения пациента важна каждая секунда и любое действие имеет значение, поэтому оно должно быть точным, выверенным.

Еще не понимая, что привело к обмороку, Зоя аккуратно приподняла голову парня, нащупала сонную артерию: пульс был слабым. Затем, чтобы обеспечить приток крови к голове, под ноги подложила вещи, находившиеся под рукой. Расстегнула ворот рубашки, настежь открыла окно, так как в помещении не хватало свежего воздуха, сбегала в свою комнату за аптечкой с нашатырем. Смочив им ватку, поднесла к носу: Эдик тут же очнулся, открыл глаза. Зоя с облегчением вздохнула.

От вызова скорой он наотрез отказался. Сказал, что лучше просто поспит и наберется сил. Она все же позвонила и рассказала об инциденте Людмиле Викторовне, приехавшей через полчаса. Взволнованная не на шутку, со слезами на глазах… Как же она все-таки любит и переживает за своего непутевого сына! Зря только нравоучениями занимается. Попытка прочитать очередную мораль о вреде бессонных ночей у компьютера привела к тому, что Эдуард хлопнул дверью и снова стал недоступным. Поведение типичного интроверта, человека, зацикленного на собственном внутреннем мире.

Хозяйка квартиры появлялась через день, приносила еду сыну и непременно справлялась о здоровье. Правда, такую мамину заботу он не ценил, будто стеснялся ее, а на все расспросы отвечал, что уже здоров. А вот с Зоей он начал нормально разговаривать, даже предложил вместе новую «стрелялку» опробовать. Она согласилась без какого-либо интереса, лишь бы не прервалась ниточка общения.

Увидев, что игры ее совсем не увлекают, на следующий день предложил вместе прогуляться по расположенному неподалеку лиственно-хвойному молодому скверу, главной достопримечательностью которого был небольшой зарыбленный водоем с перекинутым через него симпатичным горбатым мостиком и поселившимися там дикими утками. Впрочем, прикормленные людьми, они уже наполовину стали домашними, и, движимые инстинктом голода, из-за лакомого кусочка снеди, не боясь, покидали безопасную водную гавань и выходили на берег.

Узнав о променаде, довольная мама Эдика сильно удивилась.

— Не пойму, как тебе, Зоя, только удалось оторвать этого «домовика» от компьютера, да еще и на улицу вытянуть? — и, озорно подмигнув, предположила: — Наверняка, без всесильных женских чар не обошлось…

А у них и впрямь наладилось нормальное общение после того утреннего ЧП. Вот уж и вправду: нет худа без добра.

Незаметно в золоте листвы затерялась осень, и на горизонте замаячил Новый год.

Эдик предложил его встретить вместе. В Минске.

— А в твой Полоцк съездим на Старый Новый год. Идет?

Больше всех таким планам сына порадовалась мама. Ее женское сердце первым почувствовало, что это к добру, любви и счастью.

Из жизни отдыхающих

— На танцы ходил? — первое, что спросила жена, когда вернулся из санатория. Уверен, этот вопрос в прямой или косвенной постановке задают и другие женщины своим благоверным, отдыхавшим по «холостяцкой» путевке. Интерес подогрет еще и искусственно: сколько баек и даже легенд ходит о вольготной курортной жизни, в которой чего только не бывает. Отдыхающие со стажем, для пущей убедительности приврав малость, с удовольствием расскажут вам о десятках любовных историй, головокружительных романах замужних женщин с молодыми мужчинами и наоборот, о почти шекспировских страстях, не знавших разумного предела и норм приличия, о распавшихся в итоге семьях… Разумеется, никаких фамилий, адресов и других улик приведено не будет, а только самые общие ориентиры вроде «блондинка из Витебска», «плейбой Макс из Барановичей», «старый Казанова, прикидывавшийся вдовцом» и т. д. Что правда, а что вымысел определить так же трудно, как найти монету на многолюдном вокзале.

Но дыма, как известно, без огня не бывает. А посему приглашаю вас в клуб санатория, на танцы. Умеющий наблюдать увидит здесь много занятного.

Первым в тот субботний вечер на танцплощадку пришло трио женщин предпенсионного возраста. Как и положено, нарядно одетые, с подкрашенными губами и аккуратной прической они решили, что после ужина самое время устроить душе и телу физкультурно-музыкальный отдых, тем более и лечащий врач рекомендовал. Как тут не вспомнить молодость, если это еще и для здоровья, оказывается, полезно? Вскоре подтянулись дамы бальзаковского возраста, а за ними уже к танцполу несмело подошло несколько кавалеров. Приятно пахнущие одеколоном и… пивом, слегка возбужденные и что-то обсуждающие (уж не футбольные ли результаты вчерашнего тура?) мужчины — седовласые и лысые, в меру стройные и не очень — стеснительно-скромно подпирали угловую стенку, словно боялись, что она обрушится. Они делали вид, что оказались здесь случайно, мол, от скуки развеяться зашли на полчасика, но рыскающие по сторонам глаза выдавали в них азартных охотников за женщинами.

Наконец мужские взгляды сфокусировались на высокой блондинке в темных элегантных брюках и розовой кофточке, затем «декорации» сменились. В центре внимания оказалась стройная дама лет сорока пяти с девичьей фигурой, прелести которой рельефнее обозначал узкий светло-голубой костюм. Наверняка, не в одном мужском мозгу зафиксировалась мысль: «Надо пригласить эту девушку на вальс».

Ближе к эстраде стенку напротив спинами полировала смешанная компания, успевшая за время отдыха в санатории перезнакомиться, так что этот танцевальный вечер для них явно не первый. У входной двери выжидательные позиции заняло старшее поколение, молодость которого совпала с ударными темпами хрущевских семилеток. Эти дедушки и бабушки, похоже, здесь коротают досуг перед вечерним кефиром. Наконец-то из динамиков звучит музыка и, образовав широкий круг, все желающие попадают под ее магическую власть.

В центре выделяется эффектно танцующая пара: стройная крашеная брюнетка лет тридцати пяти и высокий, седовласый, с былой военной выправкой мужчина, наверное, вдвое старше ее. Он легкими, едва заметными прикосновениями пытается ухаживать за партнершей, а также изо всех сил старается не отстать от заданного ею танцевального ритма. Но, увы, с каждой минутой разница в возрасте дает о себе знать. Ноги уже не так послушны, да и дыхание сбилось, но польщенный обнадеживающей милой улыбкой, кавалер вновь приглашает даму на быстрый танец. Так и хочется из мужской солидарности воскликнуть: «Держись, старина, до последнего, не подводи наше племя!» И он держится молодцом.

Сосед по номеру Василий Степанович, заядлый рыбак, даже в санаторий со спиннингом приехал и умудрился им в озере поймать несколько щук и окуньков, похоже, еще находился под впечатлением улова. Тот же азарт и блеск в глазах, только уже во взгляде на других «рыбок». В Бресте у него, видного 50-летнего мужчины, наверняка есть жена, дети, а может, уже и внуки. Но здесь он один, на свободе и, видимо, вновь, как в давно ушедшей молодости, почувствовал себя Мачо, способным вскружить голову любой женщине. Правда, с этими иллюзиями Василию Степановичу не без сожаления пришлось расстаться после того, как с умело заброшенного им «крючка» ловеласа дважды сорвалась, казалось, уже пойманная симпатичная краля. А окончательный удар по мужскому самолюбию нанесла стройная бабушка лет 70, пригласившая Василия Степановича на белый танец. И закружились они в вихре вальса под завистливые взгляды толстушек, скучавших в углу без мужского внимания.

А на авансцену тем временем вновь вышла упоминавшаяся уже пара: крашеная брюнетка и высокий, седовласый мужчина с военной выправкой. За эмоционально исполненное танго они сорвали заслуженные аплодисменты.

После окончания танцев оживленный людской поток неспешно направился к спальным корпусам. Музыка сблизила, познакомила отдыхающих со всей страны. Им было о чем поговорить. Некоторые мужчины с удовольствием вели под ручку дам. И поди разберись: муж с женой это или без пяти минут любовники. У «Титаника» (так прозвали второй корпус, отдаленно напоминающий по форме многопалубный корабль, его обитатели) в гордом одиночестве стоял и курил все тот же не стареющий мужчина с военной выправкой. Его очаровательной молодой партнерши и след простыл.

…Утром в зале лечебной физкультуры мы снова встретились. Разговорились, познакомились. Павлу Ивановичу, как выяснилось в беседе, уже 75, он несколько лет как вдовец. Потеря жены «чудесной женщины, с которой прожил без малого полвека» стала серьезным ударом по здоровью. Никогда не жаловавшийся на сердце после похорон Павел Иванович стал ощущать серьезные перебои в его ритме, с которыми постоянно борется, принимая лекарства. Да еще вот хорошее средство врач прописал — лечебную физкультуру.

— А танцы — это так, для души, — улыбнувшись, сказал. — Они отвлекают от горестных дум. Правда, вчера я малость переусердствовал, давление резко подскочило, да и аритмия усилилась. Долго не мог уснуть, пока не принял дополнительную порцию таблеток.

Про зажигательную брюнетку он и словом не обмолвился, как будто ее и не было никогда. А вот о том, что он отставной полковник, Павел Иванович вскользь сказал. На пиджаке я увидел орденские планки. Была там и Красная Звезда.

— Это за выполнение специального правительственного задания, — сухо пояснил, не вдаваясь в подробности. Да и к чему постороннему человеку, случайно встретившемуся в санатории, знать их?

…В последнее воскресенье октября золотая осень сдала вахту зиме. С утра резко похолодало и, к неудовольствию отдыхающих, среди которых каждый второй грибник, пошел мокрый снег. Теперь одним любимым занятием стало меньше. Что остается, кроме традиционных танцев и обязательных лечебных процедур? Бильярд, настольный теннис, шахматы да неторопливые прогулки по лесным тропинкам с беседами за жизнь. Поздняя осень, по-хозяйски убирающая последние листья с деревьев, навевала грусть. И только трудяге-дятлу, стук которого особенно слышен в тишине, кажется, все нипочем.

Чужие стены

Всю жизнь прожившая в деревне Ефросинья Ивановна в начале осени стала городским жителем. Причина переселения банальна — старость: на Покров уже 75 будет, когда только успели эти годы набежать! В памяти, как в добротной кладовке, бережно хранится самое яркое и дорогое: их с Павлом скромная сельская свадьба, на которой они, молодые, красивые и безмерно счастливые, уже никого не стесняясь, на законных основаниях с удовольствием целуются; переезд в новый срубленный дом, еще пахнувший деревом, рождение первенца — сына, отметившего недавно полувековой юбилей.

Сашей она довольна: был бы жив отец, тоже порадовался бы его успешной карьере ученого, кандидата наук, а также своему внуку-студенту Павлуше, унаследовавшему не только имя, но и, наверное, гены деда. Даже внешне он очень похож на ее мужа, с которым душа в душу прожили 40 лет. Жаль, болезнь раньше времени разлучила их. А то жили бы вдвоем в своей Басильковке, где все вокруг живое и родное, и горя не знали.

На переезде в город настоял сын. Едва переступил порог, сказал, как отрезал:

— Хватит тебе, мама, одной мерзнуть в старой хате. Будешь в тепле и уюте жить, забудешь про печку с дровами, да и врачам надо показаться, подлечиться.

К сожалению, годы здоровья действительно не прибавляют: в последнее время давление стало прыгать, может, поэтому и голова побаливает, а таблетки уже не всегда помогают. Куда только энергия и силы подевались, когда не то что на работу, даже чтобы пройтись по селу их уже не хватает.

Загрузив в машину сына самое необходимое из одежды, обуви, стопку постельного белья, она закрыла на замок свою обитель и как с живым существом попрощалась с домом, где быстрокрылой ласточкой пролетела их с мужем семейная жизнь.

Переселяться насовсем в город, пусть и к сыну с невесткой и внуком, Ефросинье Ивановне не хотелось: словно чувствовала душа что-то недоброе. Привыкшая за 10 лет к одинокому образу жизни, она с трудом представляла себя на новом месте. Больше всего боялась оказаться там не нужной, обузой родным людям.

Первую ночь в квартире долго не могла заснуть. Мысли роем кружились в голове: «Правильно ли сделала, что переехала в семью сына, так ли уж ей здесь рады, как говорят, что она будет делать целыми днями одна в квартире, где нет никакого хозяйства? Дома уже давно бы спала, а тут лежит, как истукан, и смотрит в потолок… А может, сон не знает, где меня найти, и ищет по старому адресу, в Васильковке?»

Где-то сверху вдруг раздались слегка насторожившие ее негромкие голоса, затем послышались приглушенные бетоном шаги. Не сразу догадалась, что это соседи, дом-то многоквартирный! Потом ей показалось, что в комнате слишком светло для ночи. Пришлось подняться, сдвинуть плотнее шторы, чтобы свет от уличного фонаря и зависшей над окном круглолицей луны не проникал внутрь. Когда ложилась, в тишине противно заскрипел диван. «Хоть бы своих не разбудить», — подумала с тревогой и старалась уже лишний раз не ворочаться.

Лишь часа в два уснула, а под утро вскинулась: захотелось в туалет. Тихонько, почти крадучись, выставив вперед правую руку, чтобы случайно не натолкнуться на невидимый барьер — стул или стену, благополучно добралась до нужного места. Затем, стараясь ступать как можно тише, вернулась к дивану, но заснуть уже не смогла.

Привыкшая вставать с рассветом, поднялась на ноги. За окном чуть забрезжило, но пока лишь в одной квартире в доме напротив горел свет. «Тоже, наверно, кому-то не спится», — подумала Ефросинья Ивановна и направилась со своим полотенцем в ванную комнату. Вчера сын показал, как включать краны холодной и горячей воды, душ. Приведя себя в порядок, вернулась к себе, застелила постель. И что теперь делать? Машинально стала искать, чем бы себя занять. «Надо Зине хоть сена положить, а то, небось, уже проголодалась в хлеву», — мелькнула мысль про козу да тут же улетучилась: теперь у ее «красавицы» уже другая хозяйка, соседка Рая. Чудно устроена человеческая память: в ней все из пережитого помещается, важное и несущественное, правда, со временем многое стирается, будто и не существовало вовсе, а что-то весьма незначительное, но по-своему дорогое сердцу продолжает бесконечно жить.

Так и просидела в раздумьях у окна, пока не рассвело.

— Мама, как спалось? — как бывало в детстве, спросонья поинтересовался сын, заглянув в комнату. Она хотела сказать правду, да почему-то постеснялась. А он, по всей видимости, спросил из вежливости, потому что, не дождавшись ответа, прошел на балкон.

Утром Ефросинья Ивановна обычно ела овсянку или какую-то другую кашу, но здесь не приходилось выбирать: на столе — омлет, на скорую руку приготовленный невесткой, да бутерброды к чаю.

— Ночью кто-то оставил свет в туалете, — как бы невзначай обронила жена сына.

Ефросинья Ивановна, почувствовав свою вину, не на шутку разволновалась.

— Это я, Ира, забыла выключить. Простите меня старую.

— Мама, успокойся, мелочи все это, — постарался загладить неловкую ситуацию сын.

После завтрака родня разъехалась по своим делам: сын в Академию наук, невестка в какую-то фирму, внук в институт, который он почему-то назвал «бурсой». А она осталась одна в четырех стенах.

Саша, правда, посоветовал прогуляться недалеко от дома — по лесопарку или просто по улице пройтись. А она идти-то сама побаивается: а если, не дай Бог, заблудится в чужом городе? Да и в лифте ехать одной страшновато — не ровен час еще остановится. Ей бы работу какую-то по дому, но невестка, похоже, не сильно ей доверяет, сказала, что таковой нет, мол, отдыхайте и ни о чем не думайте. Не понимает она, что сельская женщина даже в возрасте не может сложа руки сидеть.

По привычке Ефросинья Ивановна протерла пыль на мебели: как тщательно ни убирай, она всегда найдется. Потом полила цветы на подоконнике, подмела пол на кухне. Зазвонил телефон. Ответила какому-то мужчине, что Александр Павлович, то бишь, ее сын, уже уехал на работу.

И вновь звенящая тишина в квартире, в которой она не находила себе места. Чем бы заняться? Взгляд упал на большой импортный телевизор, попробовала его включить, да ничего не получилось: поди разберись с этим обилием кнопок на пульте. Другое дело, ее простенький деревенский «Горизонт», где все понятно.

«Потолки тут невысокие, не то, что у нее в доме, потому и ощущение, будто давят они на плечи», — почему-то без какой-либо связи подумала.

В безделье растворился еще час, когда Ефросинья Ивановна почувствовала, что ей непременно нужно выйти на улицу, на свежий воздух. А вот, кажется, и лесопарк, про который сын говорил. Вдоль аллеи выстроились по-хозяйски подстриженные кусты и деревья, радуют глаза ухоженные клумбы, для удобства прогуливающихся дорожки вымощены тротуарной плиткой, куда ни глянь урны для мусора — ничего такого и в помине нет в Васильковке.

Ее внимание привлекла огороженная металлической сеткой просторная площадка, как оказалось, для выгула домашних питомцев. Надо же, и о них позаботились. Правда, Ефросинья Ивановна не понимает, как люди могут жить в городских квартирах вместе с собаками. Другое дело, свой дом с земельным участком. Привычным сельским аршином она «мерила» и другие странности городской жизни. Поначалу удивило и даже насторожило, почему никто не здоровается друг с другом, как это принято в деревне. Потом поняла, что дело тут отнюдь не в культуре, а в количестве незнакомых людей: попробуй всех попривечай, голос сядет!

«Хорошо здесь белкам: самодельные кормушки благодаря добрым людям полны семечек, орешков, знай себе, наслаждаются угощениями и пребыванием на природе, прыгая с ветки на ветку, — подумала, заприметив симпатичных пушистых зверьков. — Вот так и люди в начале жизни, кажущейся бесконечной, беззаботно порхают, радуются, не понимая, что ждет их в старости».

Чтобы, не дай Бог, не заблудиться, Ефросинья Ивановна поглядывала назад, на тропинку, ведущую к дому. Вскоре, почувствовав усталость, свернула на нее.

Первым из «бурсы» вернулся внук, и она повеселела, оживилась. Стала расспрашивать про учебу, но Павел не слишком был расположен к откровенному разговору, отвечал кратко и в общем: «Ба, да все нормально».

Около пяти часов появилась невестка. И принялась готовить ужин. От свекровьей помощи вежливо отказалась.

Сердечко застучало, когда через некоторое время она услышала родной голос в прихожей. Не вышла, почти выбежала из комнаты к сыну. Он улыбнулся ей, чмокнул в щечку.

— Ну как ты, не сильно скучала?

Она рассказала о том, что легко справилась с совсем не страшным лифтом, быстро нашла лесопарк, который очень понравился, где так уютно всем, особенно белочкам.

— Вот видишь, мама, как все просто. Зря только сомневалась, переживала, что одна потеряешься. Начало положено, сама не заметишь, как станешь городской.

После ужина Ефросинья Ивановна хотела помыть посуду, но невестка своим «я сама» опять не дала хоть что-то полезное сделать в доме. «Чего она такая обособленная, да не шибко разговорчивая. Наверно, не рада, что я тут появилась, — предположила в мыслях и забеспокоилась. — Ох, чувствовала душа, не надо соглашаться на переезд, как-нибудь одна бы век доживала. Да она ни за что бы не оставила свою Васильковку, если бы не пошатнувшееся здоровье. Все-таки старым людям лучше жить отдельно от молодых, у которых совсем другой распорядок дня, свои дела, привычки, интересы, увлечения».

Через день невестка снова уколола. Ей, видите ли, не понравилось, что свекровь, не спросясь, переставила на балконе цветы по своему усмотрению. Ефросинья Ивановна увидела, что солнцелюбивая герань находится немного в тени, поэтому расположила ее у самого окна, где больше света. А когда она вновь забыла выключить свет в туалете, ее отчитали, как провинившуюся школьницу. Причем при сыне, который уткнувшись в газету, промолчал, хотя мог бы деликатно жену притормозить, посоветовать ей быть помягче со старым человеком. Ефросинье Ивановне стало обидно до слез, она тогда едва не заплакала.

Из-за нахлынувших чувств и мыслей снова долго не могла уснуть. А тут еще какой-то ком подступил к горлу, стало трудно дышать, пока не прокашлялась. Противно заскрипел диван, такой же, видать, старый, как и она. Ему тоже пора на покой, а он еще трудится.

В теплой, просторной, со всеми удобствами квартире сына Ефросинья Ивановна с каждым днем чувствовала себя все более неуютно, отчужденно, одиноко. Единственная отрада — белочки в лесопарке, берущие корм с рук, да внук Павлуша. Им она готова часами любоваться, даже когда тот сидит в своем интернете. Правда, парень в маму, не особо общителен, хотя внимателен, вежлив. И шутник какой, чтобы бабушка и родители не надоедали расспросами и наставлениями, повесил на комнатной двери объявление: приемные часы с 20 до 22, в остальное время просьба по мелочам не беспокоить.

Ефросинья Ивановна старалась не надокучать и сыну, видя, что научная работа не отпускает его даже дома, до полуночи засиживается он с ней в кабинете. Говорит, начал готовить докторскую диссертацию. Умница, сам всего кропотливым трудом да бычьим упорством добился. Почет, уважение в коллективе, хорошая зарплата, оно, конечно, хорошо, да здоровье же не беспредельное! Об отдыхе тоже надо думать.

С Ириной они почти не разговаривают. Ее все раздражало: ранние подъемы свекрови, шарканье по полу, кашель среди ночи. Из-за этого невестка, видите ли, не высыпается и с разбитой головой идет на работу.

Саша однажды приструнил ее, на повышенном тоне наказал оставить мать в покое и не придираться по всякой ерунде, но хватило твердого мужского слова ненадолго. Сердцем почувствовав, что квартира сына для нее всегда будет чужой, что она тут лишняя, Ефросинья Ивановна засобиралась домой, в Васильковку. Уже от одних воспоминаний о деревне на душе становилось легче и спокойнее.

На все сыновьи возражения, уговоры и просьбы остаться, сказала, что не хочет быть никому обузой и причиной семейных скандалов.

— Пойми, сынок, так всем будет лучше. А вас с Павлушей буду ждать дома на выходные. Ты не волнуйся, дров хватит, не замерзну. Натоплю печь и напеку ваших любимых пирогов с яблоками. Вы только приезжайте почаще. Там, в Васильковке, и юбилей мой на Покров справим, как ты и хотел.

Так на одного человека в большом городе стало меньше.

Тютя-Матютя

Тоня Кучко первый раз выходила замуж по большой и чистой любви. Ее избранником стал молодой преподаватель престижного вуза Сергей Иванович Кравченко, а для нее просто Сережа. Остроумный, веселый, обаятельный, душа любой компании он ей сразу понравился на дне рождения лучшей подруги, где они и познакомились. Стали встречаться, вместе проводить свободное время: то в кино, то на дискотеке, даже в театре на премьере побывали. Правда, Тоне спектакль не лег на душу, как и игра актеров, показавшаяся слишком манерной, притворной. Вообще театр с его сценическими условностями, фантазиями всегда казался ей искусственным, неживым действом.

Около года длился букетно-конфетный период, и ровно три года, месяц и четыре дня законный брак. Тоня уверена, что они прожили бы долгую и счастливую жизнь, обязательно дождались внуков, если бы не та дорожная трагедия под Могилевом со смертельным исходом. Уходя от столкновения с внезапно выехавшим на встречку «жигуленком», Сергей резко вывернул руль вправо, на обочину, где, как назло, рос столетний дуб…

Тоня находилась на заднем сиденье, что, скорее всего, и спасло ей жизнь, даже уберегло от тяжелых травм — отделалась испугом да ссадинами на теле, которые через пару недель стали малозаметны, а вот любимого мужа уже больше никогда не будет рядом…

Она со слезами на глазах многократно прокручивала в памяти тот черный день, будто хотела прожить его заново, по-другому, и не могла понять, почему с роковой точностью, до сантиметров и секунд столь трагически сложились в смертельный пазл обстоятельства места и времени.

Год она строго соблюдала траур по своему Сереже, раз в неделю приходила к нему на кладбище. И как с живым разговаривала, рассказывая о домашних делах, первых словах их маленькой дочурки Вари, с которой папа так любил нянчиться. Выплакав на могиле все слезы, чувствовала некоторое облегчение, будто кто камень с души снял, затем начинала собираться домой.

Может, так и осталась бы она матерью-одиночкой, если бы не лучшая подруга Нина, начавшая постепенно возвращать ее к жизни. Сначала записала вместе с собой в женский фитнес-клуб, потом затянула в бассейн, обосновав это тем, что «вода — природный психотерапевт, снимающий боль и тревоги, лечащий телесно и духовно».

А потом, когда уже дочка в первый класс пошла, подруга, как заправская сваха, познакомила ее с неженатым 37-летним прорабом одной из строительных организаций. Она сразу запомнила его должность, потому что Костя смешно представился: раб с приставкой про. Конечно, пошутил насчет рабства, на стройке он все-таки начальник, хоть и маленький, как потом пояснил.

Он был иногородним, жил в общежитии на заводской окраине, над которой почти всегда висел противный смог. До встречи с Константином Антонина даже не предполагала, до чего бывают нерешительные, стеснительные и молчаливые мужики! Поэтому и в холостяках Константин засиделся. Хотя, говорил, якобы была у него зазноба, да замуж за одноклассника выскочила.

Поначалу Тоня брала инициативу в общении на себя, не молча же сидеть за столом или по улице прогуливаться. Рассказывала неразговорчивому кавалеру все подряд: о погоде, моде, ценах, бабских сплетнях в продмаге, где продавцом работала. И, наверно, зря голосовые связки напрягала: слушал он вполуха, было видно, что его это мало интересует. «Видимо, считает меня пустой балаболкой, которую хлебом не корми, дай только языком почесать», — неодобрительно подумала как-то о себе и примолкла. Спустя несколько минут Костя нарушил тишину. Было воскресенье, и он спросил, не хочет ли она куда-нибудь сходить вечером. «Хочу, но только не в театр, — сразу отмела это культурологическое направление Тоня. — А давай…те, сходим в цирк! Сто лет там не была».

Косте идея понравилась и через час они уже стояли в небольшой очереди у касс. Купив билеты, неспешно прогулялись по парку Горького. С любопытством понаблюдали за вольной жизнью почти прирученных белок, бравших корм прямо с ладони, а также утиных парочек, нагуливавших жирок в неглубоком водоеме и дремавших на травянистом бережке. В отличие от лесных собратьев, жизнь городских представителей фауны сытнее и комфортнее. С голоду они точно не помрут!

Потом Костя и Тоня на колесе обозрения поднялись более чем на 50-метровую высоту и полюбовались живописным центром Минска. С высоты птичьего полета люди и дома казались уменьшенными копиями, а кругозор значительно расширялся. Еще оставалось время до представления, и они решили снова окунуться в детство — с ветерком покатались на цепных качелях.

Места в цирке оказались сбоку от центрального выхода участников представления, зато близко к манежу, поэтому хорошо были слышны голоса артистов, их реплики. Цирковая программа понравилась: дрессировщики с хищными питомцами, жонглеры, фокусники, воздушные гимнасты, акробаты, и, конечно же, клоуны выступали с оригинальными номерами, старались не просто показать свое умение, но и заинтересовать, удивить публику.

Выйдя из цирка в хорошем настроении, немного прогулялись вдоль проспекта, утопающего в вечерних огнях. Тот день с походом в цирк отчетливо, в деталях отложился в памяти, как и поездка с детьми на море, в Крым. Первая и последняя: больше, в общем-то, нечего и вспомнить из их серой совместной жизни.

«Спасибо, Нинка, за кавалера, удружила!» Ох, зря понадеялась, поверила в «логичные» аргументы: Костя мужик хозяйственный, строитель. А то, что старый холостяк, со своими привычками, конечно, не голливудский актер Брэд Питт, и не любишь ты его — не беда. Стерпится-слюбится. Молодость — быстрокрылая птица, не заметишь, как пролетит, поэтому нельзя упускать подвернувшийся вариант, второго может и не быть. Опять же дочь Варя: каково ей без отца расти? А так пусть не родной, но все же и не совсем чужой дядя будет в доме. Да и самой с мужем легче, чем одной лямку тянуть.

Скромную свадьбу справили по-домашнему, в «двушке», доставшейся Тоне от мамы. Костя сам привел ее в божеский вид: строитель же!

Постепенно вроде бы начала складываться их семейная жизнь. Через год у школьницы Вари появился братик Сережа, рождению которого все были очень рады. В материнских хлопотах проходили дни, недели, месяцы. Муж с утра и до вечера пропадал на стройке, в том числе и в субботу, а иногда и в воскресенье. Приходил нередко уставший, издерганный, на нервном взводе из-за каких-то своих проблем с бетоном, кирпичом, халтурой смежников и чем-то еще. Она, как могла, старалась поддержать его, успокоить: мол, не переживай, за черной полосой обязательно наступит светлая, добрая пора.

Их первая серьезная ссора случилась, когда Костя вернулся домой со стройки пьяным. «Обмывание сдачи объекта» она не сочла за уважительную причину. Не стала молчать, когда муж в следующую пятницу тоже пришел на рогах. Она устроила форменный допрос: с кем, зачем и сколько выпил?

— Костя, я что за алкоголика замуж вышла? — строго спросила на грани нервного срыва. — Дочка тебя так ждала, надеялась, что папа поможет задачку по математике решить, а он лыко не вяжет.

Муж и под градусом был немногословен. За обзывание алкоголиком обиделся. Промычал, что исправится, но право на отдых у него никто не отнимет, оно положено по конституции.

Уже вначале семейной жизни их семейный корабль задрейфовал, периодически садясь на мель по вине любившего выпить капитана. Хотя какой из него глава семьи, так, одно название. Впрочем, голову на плечах и умелые руки имел. Но из-за своей дурацкой стеснительности, холопской робости, выдаваемой за скромность, не мог ни левых премиальных на своей стройке либо где-то на стороне «срубить», ни по карьерной лестнице продвинуться, так в прорабах и состарится. Словом, Тютя-Матютя, а не мужик.

Тоне такие парни никогда не нравились: мысленно из комического озорства она наряжала их в нелепые женские одежды. По гороскопу Овен, ее стихией был огонь, наверно, отсюда и решительный, волевой характер. Не сахар, конечно, но и не стервозный, вполне сносный, чтобы водить дружбу, в согласии и любви с близким человеком жить. Только вот проблема: где его найти, если даже законный муж им не стал…

Души прекрасные порывы — чувства и страсти, эти вечные странники человеку, оказывается, не подчиняются, и приходят спонтанно, по своему усмотрению, стечению обстоятельств, а не по твоему желанию или просьбе. Возникло странное ощущение: чем дольше они с Костей вместе, тем холоднее становились их отношения. Народная формула «стерпится-слюбится» уже не работает?

А в жизни ее непутевого муженька, «раба с приставкой про», видать, и впрямь светлая полоса наступила. Стройка уже так не донимала, и он, кажется, взялся за голову, перестал часто заглядывать в стакан. Когда же порой и приходил выпивши, то старался загладить вину — что-то полезное сделать по дому.

Между тем Костя жену по-своему — тихо и молчаливо, в душе любил — за хозяйственную практичную жилку, за вкусные обеды, за Варю и сына, в котором души не чаял. Ради них прощал эмоциональной супружнице взрывной характер и «Тютю-Матютю», ставшую уже дежурным оскорблением. Закрывал глаза и никогда не устраивал допросов по поводу участившихся девичников, и даже, учуяв винный запах, как ни в чем не бывало, молчал.

Соседка, любительница сплетен, с которой у Тони не сложились отношения, однажды в лифте открыла глаза Косте, причем сделала это весьма оригинально:

— Удивляюсь, какой вы терпеливый мужчина, — вначале вроде даже похвалила, а потом пригвоздила самолюбие обидным сравнением. — Мой меня давно бы из квартиры выставил, окажись я отзывчивой на чужие утехи.

Она хотела сказать про наставленные рога без намеков, прямо, но в последний момент передумала, чуть завуалировала суть. Но Костя не дурак, все понял.

— Спасибо за внимание к нашей семье, — с холодной иронией поблагодарил и вышел из лифта.

Не имея конкретных доказательств или улик, как сказал бы его старший брат, профессиональный следователь, Костя старался с порога отметать периодически долетавшие до его уха слухи, считая их грязными наветами. Антонина утверждала, что это бабы-разведенки от безделья и черной зависти языками чешут, напраслину на нее возводят. Все смириться не могут, почему не им, а ей так повезло: Бог красотой не обидел, оставшись с ребенком, второй раз вышла замуж, родила сына, муж трудяга, строитель, ее любит, жильем обеспечена.

Говорила так убежденно и страстно, что не только муж, сама готова была поверить в свою добродетель. Из нее, наверняка, получилась бы хорошая актриса… Но как ни старалась, не смогла подавить нараставший в душе внутренний протест против самообмана. И причиной этого бессилия была неприглядная правда: Антонина больше года изменяла мужу, причем, как-то легко, если не сказать, с удовольствием. Своему поведению, казавшемуся поначалу постыдным, быстро нашла оправдание: у хорошего мужа жена не загуляет. В постели с Игорем, Аликом, Женей (кто там еще у нее был?) она получала удовольствие, называемое оргазмом, тем самым мстя своему Тюте-Матюте за его дежурный секс по выходным. Вместо серых семейных будней она получала праздник на стороне — яркий, запоминающийся, с подарками и вниманием любовников. И такая жизнь ей все больше нравилась.

Ближе к 40 в ней пробудился вулкан женских страстей, не истраченных в молодости. Тоня по-прежнему оставалась стройной, привлекательной и желанной для мужчин среднего возраста — от 35 до 60. Чего, к сожалению, не скажешь о муже. Располневший, облысевший он как-то на глазах сдал, обзаведясь букетом болезней, из-за которых они уже давно спят порознь. Правда, Костя нашел отдохновение в благоустройстве дачи, а еще в радиоделе, микросхемах, припоях. По-прежнему немногословный, замкнутый в себе, будто в скорлупе, живущий в своем узком мире.

Нельзя сказать, что дружим домами, но приятельствуем более 30 лет. И все это время со стороны наблюдал эту семейную сагу и часто думал: каков будет ее финал?

Дочь и сын давно выросли, сами обзавелись детьми. Бабушка Тоня пуще всего теперь любит внуков, на мужиков уже даже не смотрит: ни на своего, законного, ни на чужих. Говорит, как на пенсию вышла, так страсти и улеглись. Костя тоже давно на заслуженном отдыхе, но по-прежнему трудится, только уже на даче, в деревне, где с весны по глубокую осень и живет. Ему там, в родительском доме, хорошо, уютно, ведь все своими руками сделано, вымощено, перекрыто, покрашено, подогнано до миллиметра. Есть крепкая рубленая банька, его рук творенье, лес с грибами-ягодами и бесплатными дровами в двух шагах.

Кроме кота, завел кроликов, чтобы не одиноко было и опять же есть о ком заботу проявить. Вечерами в старые подшивки журнала «Радио» погружается, находя в них отдушину. Смастерил любительский радиоприемник, теперь в радиоэфире, как молодежь, в интернете, подолгу зависает. Тоня приезжает раз в месяц на выходные, с сумкой продуктов: она не сельский, городской житель.

Иногда ей кажется, что она лишь наполовину замужем. Муж на расстоянии ее вполне устраивает, так он даже ближе и роднее, чем если бы, раздражая, храпел под боком в квартире. А так, будто свидания у них после долгой разлуки, и даже что-то напоминающее интимную близость времен молодости по большим праздникам случается.

Но в душе Тоня понимает, как, думаю, и Костя, приближающийся уже к себе, 70-летнему: с каждым годом не только в организме что-то изнашивается, ломается, требует срочного ремонта, но и в уставшей душе. Да и чему удивляться, когда наступила осень жизни, причем, не та, воспетая поэтами и влюбленными, завороженно золотая, а поздняя, глубокая, депрессивная, когда сумерки рано поглощают дневной свет, и деревья, до бесстыдства оголенные холодными ветрами, как мертвые тени, застыли в предчувствии зимы. Костя и Антонина дожили до такой поры, когда уже от завтрашнего дня ничего хорошего не ждешь, и чаще как-то отстраненно думаешь о том, чтобы он лишь наступил…

Холодный дом

Кто-то из святых сказал: благословляй свою жизнь, и она будет благословлена; проклинай свою жизнь, и она будет проклята. Все внутри нас.

Ночью неожиданно выпал снег, красиво, по-хозяйски припорошив все вокруг — наспех перепаханный огород, в беспорядке валяющиеся доски и дрова, так и неубранные сыном в сарай, натоптанную дорожку от калитки к дому. Художник по имени Зима хорошо постарался и перекрасил в свой любимый белый цвет яблони, груши и пару вишен с кое-где бессильно трепыхавшимися на ветках листочками, а также кусты малины, высаженные вдоль покосившегося, явно требующего мужских рук забора. И только белые хризантемы, как ангелочки, послушно покачивали на ветру свои хрупкие заснеженные головки.

Даже беглого полусонного взгляда Вике хватило, чтобы понять: за окном все пространство оккупировала нежданно пришедшая зима. В середине ноября она совершила незаконный переворот в природе, преждевременно ликвидировав власть и полномочия осени. И теперь все живые существа должны смириться с реальностью — резким похолоданием и выпавшим снегом.

В надежде согреться Вика с головой нырнула под пуховое одеяло и, как в детстве, свернулась калачиком. Она и проснулась в такую рань от холода, по-воровски закравшегося с неутепленной крыши. Перед уходом муж обещал обшить плитами пеноплэкса кровлю, да так и не сделал этого. Только комнату сына успел кое-как утеплить, а вдобавок купил еще напольный обогреватель, прилично накручивающий подорожавшие киловатты электроэнергии. А в их бывшем супружеском ложе, как и на всем втором этаже, теперь вольно гуляет ветер…

Сегодня понедельник, выходной на рынке, и Вика хотела поспать подольше, но вот поди ж ты, ее планы бесцеремонно порушила невесть откуда взявшаяся зима. А ведь еще вчера стояла тихая солнечная погода, по истине золотая осень, что беспристрастно зафиксировал и оконный термометр, показывавший стабильные 14–15 градусов.

Попытки согреться и вернуть сон, видимо, ускользнувший вместе с теплом через щели в крыше, ни к чему не привели, и, накинув поверх пижамы махровый халат, Вика неторопливо спустилась по деревянной лестнице вниз, на кухню. Судя по тарелке с остатками котлеты, Артем, как обычно, сымитировав завтрак, ушел в школу.

Мельком глянула на часы, отсчитавшие всего лишь десять минут десятого. Каждое утро она на автомате делала одно и то же: умывалась, приводила себя в порядок после сна, затем в медной турке заваривала любимый «Лавацца», наслаждаясь приятным ароматом. С появлением густой «шапки», едва дав воде закипеть, тонкой струйкой наливала кофе в свою чашечку с голубой каемкой. Затем в предвкушении многократно испытанного внутреннего расслабления Вика с удовольствием делала пару небольших глотков божественного напитка и закуривала сигарету.

Домашним — мужу и сыну, ее курение не нравилось, но со временем они с этой вредной привычкой смирились, как, впрочем, и она с их неаккуратностью, что наглядно и часто проявлялось в разбросанных по дому вещах. Эта, безусловно, мелочь бытия сейчас ей показалась совсем пустяшной и даже немного милой, а ведь еще недавно валявшиеся где попало мужские носки и рубашки могли вызвать у Вики нервную реакцию.

Кофе и сигарета в этот раз не принесли ожидаемого душевного комфорта и настроения, может, потому, что тело нуждалось в тепле. Поеживась от холода, накинула на плечи куртку. «Хорошо бы протопить в доме», — мелькнуло в голове, но от одной только мысли, что надо одеваться и идти в еще больший холод, на улицу, доставать из-под снега полусырые дрова, с которыми придется повозиться, чтобы их разжечь, желание что-либо делать пропало. Когда они жили втроем, часть мужниной зарплаты уходила на оплату коммунальных услуг, да и газ тогда не такой дорогой был. Поэтому топили котел, особо не глядя на счетчик. Уход Виктора заставил экономить голубое топливо. А тут еще (вот уж действительно, одна беда впереди другой бежит), Виктория попала под сокращение на швейной фабрике, и почти полгода не могла трудоустроиться в их небольшом провинциальном городе. И в один из дней за непогашеный долг ей с сыном-школьником отключили газ. Случилось это в начале осени, когда стояли еще теплые дни.

Хорошо, что при газификации дома они про запас оставили печку с трубкой. Как чувствовали, что может пригодиться. Конечно, второй этаж она обогревает слабо, зато внизу нормативные плюс 18 есть. Правда, с дровами сейчас тоже напряг. В лесничестве только поставили на очередь, а когда привезут те несчастные 5–6 кубов, неизвестно. Пришлось сына с наступлением сумерек полулегально отправить в старую березовую рощу у реки, где немало сухостоя. Но принесенное в два захода древесное топливо ночной снег, как назло, засыпал, пропитав влагой.

Чтобы развеять тоску и заодно кое-что уточнить, позвонила подруге, с которой на рынке торгует.

— Привет, Натаха! Не разбудила? Не знаешь, Сучков на Одессу поехал?

— Фиг его знает, не докладывал благодетель наш, — ответил хриплым голосом мобильный. — Вроде собирался. А у тебя что, товар заканчивается?

— Почти. С таким ассортиментом ничего не заработаешь. А мне очень бабки нужны. Вот зима пришла, а в доме колотун, топить нечем.

— Эх, подруга, не нагоняй тоску! Все равно одолжить бабло не смогу, — по-своему поняла Наталья откровения Вики.

— Да я и не прошу. Знаю, что ты не Рокфеллер и даже не мать Тереза. У кого что болит, тот о том и говорит.

Разговор не клеился, сплетничать с утра было лень, и они договорились вволю потрепаться вечером.

«А не выпить ли мне для сугреву коньячку? Выходной как-никак!», — вдруг осенила ее простая мысль. Но кто-то другой, сидящий в ней, весь такой правильный, ехидно произнес штампованную фразу: «По утрам пьют аристократы или дегенераты. Ни к тем, ни к другим ты, Вика, не относишься». Обычно прислушивавшаяся к «голосу» разума и совести в этот раз она решила его проигнорировать, налив рюмку молдавского «Белого аиста». Эту бутылку, показав аттракцион невиданной щедрости, ей подарил на 40-й день рождения хозяин фирмы «Купи-продай» Толик Сучков. Еще и красивую легенду рассказал. Якобы в жестокие средневековые времена защитников осажденной крепости от голодной смерти спасла стая белых аистов, принесшая в клювах виноградные грозди. История и впрямь достойна книги, красивая, потому и передается из уст в уста, а правдива ли, за давностью лет уже никто не спрашивает.

Приятный ванильный аромат, мягкая, изнутри согревающая волна с цветочным послевкусием вернули Вику к жизни. Она наконец почувствовала прилив душевных сил, уверенно вытеснивших тоску и печаль куда-то на задворки души, уравновесив, сбалансировав в ней неясную тревогу, гнетущие сомнения и тайные надежды на то, что когда-нибудь стреноженная, непутевая жизнь наладится.

В полудепрессивное состояние ее вогнал любимый муж с приставкой бывший. К своим сорока годам она неожиданно оказалась брошенной в этом холодном доме, где пахнет сыростью, слава Богу, хоть живет не одна, а с сыном-старшеклассником, который по-своему переживает развод родителей, но по-прежнему любит своего отца. Несмотря на то, что тот предал, променял их на смазливую 25-летнюю блондинку Лену…

Год назад у Вики окончательно выгорело внутреннее, казавшееся безграничным, хранилище любви, осталась там лишь мертвая пустота с заполнившей ее ненавистью. Безусловно, плохие подружки для жизни, но иных, увы, сегодня нет.

Виктория снова закурила, быстро отыскав в телефоне мобильное приложение с нужными аудиофайлами, словно в Нирвану с удовольствием погрузилась в волшебный и таинственный мир классической музыки. В пятом классе мама отдала ее в музыкальную школу, и там она впервые услышала «Времена года» непревзойденного Вивальди. С тех пор, когда ей грустно и одиноко, в зависимости от сезона включает любимое, всемирно признанное произведение. И погружается в него настолько, что этот несовершенный мир людей словно растворяется в тумане. Все пространство вокруг заполняют очаровывающие звуки, они бесшумно раздвигают стены, и вот она уже в свободном полете возносится над домом, и, как вольная птица, парит в поднебесье, наслаждаясь зимней красотой, грациозной завершенностью природных очертаний и легкостью собственных движений…

— Ула, снег выпал! — по-детски обрадовалась пятилетняя Саша, выглянув в узкое оконце деревенской хаты. Звук «р» ей по-прежнему плохо давался, и чтобы не сердить ребенка, старались на это не обращать внимания.

— Мама, хочу на санках с голки спуститься, — запричитала радостная девочка.

Лена как раз на деревянной лопатке, сделанной мужем, сажала пироги в печь и старалась не отвлекаться, чтобы противень случайно не свалился в жаркие угли. Хозяин дома, положив корове приличную охапку сена, расчищал дорожки во дворе.

— Одевайся и иди к папе Вите. Он тебя с горки спустит.

У Саши два отца — родной, но он далеко, в России, и Витя, который живет с ними уже год. Он очень любит маму и ее. С ним хорошо: второй папа такой добрый, веселый, сильный. Всегда радует вкусными подарками.

Через час, вдоволь накатавшись на санках, разгоряченные и довольные, они не вошли, а ввалились в теплый дом, пропахший пирогами.

— А мои любимые, с вишнями, есть? — первым делом полюбопытствовала Саша.

— А как же! И с капустой тоже. Но пока пироги после печки отдыхают, мы сейчас полезную гречневую кашу поедим, — мягко, но уверенно предложила мама. Она в семье домашний генерал, как с улыбкой говорит Витя, поэтому ее надо слушаться. А за порогом, на подворье там уже папа командир, потому что любая работа по хозяйству ему подчиняется. Мама говорит, что у него золотые руки — он и автомеханик, и с деревом мастерски управляется, и со сваркой, да с любым инструментом! Он только корову не доит.

— Много снега навалило? Раздевайтесь, будем завтракать, — Лена все делала быстро. И говорила так же, успевая еще и одаривать милой улыбкой.

— Неслабо зима начинается, — заметил Виктор, поудобнее усаживаясь за стол. Саша, как замерзший воробушек, прижалась к теплому боку отца. — В прошлом году, если помнишь, вообще снега не было. Так что, считай, природа должок вернула.

Гречневая каша, сваренная в печи да заправленная свиной тушенкой, — то еще объедение! Но так как сегодня почти все разговоры крутились вокруг погоды и румяных пирогов, то попробовать их не терпелось в первую очередь.

Все, что готовила Лена, Виктору нравилось. В отличие от его бывшей жены, кулинарничать она умела и любила. А когда от души работа делается, то она легко получается.

Лена отличная хозяйка — бережливая, заботливая. Как в сказке, кашу из топора сварит. Когда весной они переехали из города в эту забытую Богом деревушку-хутор, затерявшуюся среди лесов и болот, их семейный бюджет насчитывал всего 100 долларов и еще меньше рублей. И ничего, они не голодали: Лена за лето создала солидный продзапас, закатав около сотни банок с грибами, ягодами и прочими солениями-варениями, а также с домашней тушенкой.

От умершей тети, маминой сестры, им достался этот старенький дом с погребом, в котором хранилось кое-что из консервации. Картошка, капуста, свекла, морковь тоже не магазинные, а со своей грядки.

Витя, считающий, что зарабатывать деньги и обеспечивать семью — святой долг любого мужчины, остро переживал крах своего небольшого бизнеса. Когда Вика узнала, что его станция техобслуживания обанкротилась, а взятый немалый кредит в валюте не погашен, закатила такую истерику, будто по радио объявили, что началась война. Тогда немало нового и неприятного услышал он о себе. Что и эгоист неисправимый, только о себе думающий, и бизнемен никудышный, да и муж так себе… во всех отношениях. Вот это ехидное, с намеком, обобщающее уточнение и сорвало стоп-кран накопившихся за все годы обид. Остро задела несправедливость упреков, так легко слетавших из уст, которые еще недавно он страстно целовал. Будто незримая стрела с ядовитым наконечником больно впилась в его сердце. В трудную минуту вместо ожидаемого понимания, сочувствия и поддержки Виктор получил от близкого человека подножку, незаслуженный удар в спину. Кажется, в таких случаях говорят: пригрел змею на своей груди.

А ведь он не взвалил на жену груз своих проблем, сказал лишь, что вместо обещанного золотого украшения ко дню рождения может подарить серебряное или что-то другое, подешевле. И с покупкой итальянского мебельного гарнитура придется повременить. Причем здесь умело сдобренное слезами «ты меня совсем не любишь»? У всех, даже известных бизнесменов, бывают трудности, форс-мажорные обстоятельства. Это только в мыльных сериалах про красивую жизнь да в гламурных журналах «ноу проблем» и все прекрасно, как в раю.

Уйдя от Вики с чемоданом личных вещей, Виктор некоторое время жил на даче у друга, пока в один из летних дней не встретил Лену. Сейчас он благодарит Бога, в существование которого после черной полосы неудач немного поверил, за то, что свел их. Хотя, конечно, это простое совпадение, что они оба в одно и то же время оказались на пляже. Стояла тридцатиградусная жара, и многие искали спасительную прохладу у реки. С удовольствием поплавав, Виктор вышел на берег и увидел, что возле его лежака расположилась стройная блондинка с маленькой девочкой.

— Дядя, вода теплая? — спросила общительная малышка, когда он подошел поближе.

— Саша, не приставай к незнакомым мужчинам, — наигранно, больше, конечно, в шутку, чем всерьез, попросила мама, пытаясь воткнуть в травянистую почву зонт от солнца. Но у нее это плохо получалось.

— Давайте я вам помогу, — по-джентльменски предложил Виктор и, не дожидаясь разрешения, принялся за дело.

В процессе общения и познакомились. Вместе потом поплавали, оставив Сашку плескаться у берега. Правда, Лена по-матерински не спускала с нее глаз: мало ли что может случиться с ребенком.

Вечером, когда жара немного спала, засобирались домой. Виктору не хотелось расставаться с Леной и ее забавной дочкой, поэтому он с улыбкой предложил бесплатную услугу надежного телохранителя.

— Это значит, ты будешь меня охланять? — с серьезным видом уточнила Саша. — А на меня с мамой могут напасть разбойники или серый волк?

Они вместе посмеялись над неуемной детской фантазией, после чего Лена приняла предложение, поддержав полушутливый тон:

— Куда от вас, мужчин, денешься! Вы же наша опора в жизни.

Удивительно: знакомы они полдня, а ей кажется, что давно, только долго не виделись. Так бывает, когда встретишь друга детства через много лет и сразу находится столько тем для обсуждения. Значит, свой, родственный по духу человек.

Виктор как раз из таких, с ним легко и просто: говорить, смеяться, молчать. Он старше, опытнее, на все у него свой взгляд и готовый ответ. Поэтому не удержалась, спросила, он часом не профессор вуза? Загадочный ответ слегка удивил:

— Мой институт — жизнь. Она чему хочешь научит, только не ленись.

— А что такое институт? — проявила любопытство Саша и увела разговор в сторону.

«Не захотел говорить, наверное, профессия не престижная, рабочая. А какая разница?» — подумала Лена.

За незатейливым разговором и подошли к панельной пятиэтажке. На лавочке у подъезда сидела мама с соседкой. Увидев бабушку, Саша побежала к ней, чтобы рассказать, как они хорошо поплавали и позагорали на речке.

Лена стала прощаться: меньше всего ей хотелось досужих соседских пересудов.

Виктор все правильно понял и без долгих церемоний, не спрашивая ее согласия, как об уже решенном, сказал:

— Завтра увидимся в то же время, на том же месте.

И, пожелав «хорошего вечера», направился в сторону центра.

На следующий день они снова встретились, будто и не расставались. Все так же непринужденно общались, шутили, купались, немного поиграли в карты и в мяч, которые предусмотрительно взял на пляж Виктор. А когда все трое немного проголодались, Лена достала из сумки домашние пирожки с вишней и капустой. Ох, и вкусные же они на свежем воздухе у реки!

Они стали встречаться, и Лена вскоре почувствовала, что Витя ей не только интересен, но и не безразличен. Ей хотелось его видеть, слышать этот бархатный, чуть с хрипотцой голос. Узнав, что ему скоро 40, не поверила: больше 30 ни за что не дашь! Насколько все-таки бывает обманчива внешность, мужская в том числе. Значит, возрастная разница у них не лет пять, как она предполагала, а втрое больше. Удивительно, но это совсем не чувствовалось!

Не попрощавшись, убежало за горизонт солнечное лето, познакомившее их. Лена уже знала, что Виктор частный предприниматель и он женат, есть сын Артемка, в котором отец души не чает. Она хоть и сделала вид, что услышанное для нее малозначительно, в душе все-таки расстроилась. Значит, не суждено им быть вместе, а эти свидания то у реки, то в городском парке надо прекращать. Елена осуждала женщин-хищниц, разбивающих семьи. Не зря же бытует поговорка: на чужом горе счастье не построишь.

Перемену в ее настроении Виктор быстро уловил. И, приобняв, на ушко прошептал:

— Глупыш-малыш, я тебя люблю. И это самое главное!

Такое услышать от понравившегося мужчины — вершина счастья для каждой женщины.

«А может, он ее действительно любит, — осторожно предположила и от такой мысли прокатилась теплая волна в душе. — Бывает же двухлюбовье. Мусульманам коран разрешает аж четырех жен иметь. Только очень сомнительно, что можно с одинаковой страстью относиться к каждой, как того требует ислам, в равных долях делить чувства и супружеское ложе. Явно не искренне будут звучать сладостно-трепетные речи с фальшивыми прилагательными: «Единственная моя, ненаглядная, неповторимая, любимая».

О том, что она разведена, но поддерживает минимальные связи с бывшим супругом ради дочери, Лена сказала Виктору еще при первых встречах у реки.

— Сашка хочет, чтобы у нее, как и у всех детей, был папа. Она периодически спрашивает, когда он приедет в гости. Несколько раз в год мы видимся, и я вижу, как счастлива дочь в эти дни и часы. Она, конечно, ждет от него подарки, и получает их, но ей дорог он сам по себе. Как-то мы шли по улице, и она вдруг стала всем встречным рассказывать свою главную новость — к ней папа приехал.

— Почему вы разошлись?

— Он изменял мне. Давай больше не будем об этом, — закрыла больную для себя тему Лена.

Виктор, напротив, сам заговорил о скором разводе с женой.

— Понимаешь, на Вику будто кто порчу навел. Она очень изменилась, превратившись в злую, стервозную женщину. Иногда мне кажется, что в нее вселяется бес, — вздохнув, с горечью рассказал о наболевшем. — Да, характер у нее не сахар, взрывной, но не настолько же, чтобы по малейшему поводу, что называется, на пустом месте закатывать скандалы, устраивать истерику из-за всякой ерунды. Ей все мерещится, что я направо и налево охмуряю женщин, спускаю на них большие деньги, а ей отдаю крохи… А когда бизнес просел, появились долги, невыплаченный кредит, она и вовсе в волчицу превратилась, чего только о себе не услышал, причем, в присутствии сына. В нервном возбуждении не сдержался, ударил ее, о чем потом пожалел. Негоже на женщину руку поднимать, плохой пример сыну показал.

Виктор достал из кармана сигарету, закурил. Ему неприятно было вспоминать семейные передряги, но раз уж вскользь, одной фразой не обошлось, посчитал за лучшее выговориться. Может, на душе станет легче.

— Иногда спрашиваю себя: куда же подевалась та милая девочка с косичкой на соседней парте? Мы ведь с Викой одноклассники, в десятом нас уже все, включая некоторых учителей, поженили. Так оно и случилось. Отслужил срочную и на третий день после дембеля подали заявление. Мои родители отговаривали: мол, куда вы спешите, такие молодые, погуляли бы еще. И жили неплохо, хоть и трудностей хватало, но как-то справлялись с ними. Потом я дом построил в хорошем месте, на пригорке, недалеко от реки, вид оттуда замечательный во все стороны, особенно на солнечную сторону, где лучи красиво отсвечивают от храмовых куполов, играя радугой. Когда душе тоскливо, глядишь, бывало, на монастырь с величавыми колоколами и позолоченными крестами и наступает успокоение, благостное умиротворение.

Такие внутренние изменения для меня загадка. Как и случившиеся крутые перемены в семейной жизни. А ведь под одной крышей не два-три года прошло, а двадцать — солидный временной отрезок. Тем печальнее финал.

За исповедью Виктор не заметил, как скурил сигарету до самого фильтра. Обжегшись, слегка ругнулся, эффектным щелчком избавившись от бычка.

— Ладно, Лена, извини, что загрузил своими проблемами. Они тебе точно ни к чему.

А на Покров они расписались: Виктор, постепенно поверивший в Бога, настоял на этом праздничном дне. Он в какой-то духовной книжке вычитал, что самые крепкие браки у тех, кто сочетается узами в почитаемый церковью день.

На хутор, в пустовавшую теткину хату, они переехали по предложению Виктора. Временно, пока не обзаведутся своими квадратными метрами. Вчетвером ютиться в небольшой хрущевской «двушке» Лениной мамы было тесновато, да и чувствовал он себя в чужих стенах квартирантом, несмотря на то, что с новой тещей Аллой Петровной сложились хорошие отношения. Как педагог и умная женщина, одна вырастившая дочь, она понимала важность мужского плеча в жизни. Поэтому искренне порадовалась, узнав, что у Лены появился мужчина с серьезными намерениями. Ничего, что старше и тоже с неудачным опытом семейной жизни — не у всех она сразу складывается. Главное, они подходят друг другу и, похоже, любят один одного. И Сашенька довольна, ей тоже нравится Витя, к которому она на удивление быстро привыкла и даже называет папой.

У мужика золотые руки — он хороший автомеханик, с металлом и с деревом мастерски управляется, с газо- и электросваркой, с любым инструментом умеет работать! Несмотря на то, что бизнес прогорел, на кусок хлеба всегда заработает. Какой-никакой достаток в доме есть, они рады и тому, что имеют — хлебу на столе да крыше над головой.

В Заосье места глухие, зато красивые — находка для художников-пейзажистов! И пусть нет удобств для жизни — ни почты, ни амбулатории, даже магазина нет, он в соседнем селе за три километра, да и сотовая связь едва ловится, зато в шаговой доступности густой лиственный лес с гарантированными грибами-ягодами, речушка Кропелька с кристально чистой водой, в которой водится приличная рыба, да пойменные луга, по ним босиком в задумчивости побродить одно удовольствие.

Природы дивный уголок оценили наиболее смекалистые городские и под дачи несколько участков с хатами-развалюхами купили. Так что поживет еще хуторок.

— Скопим, Ленок, со временем денег и построим здесь из дерева просторный светлый дом. И будем в нем жить-поживать, горя не знать, пока не состаримся, — однажды размечтался Виктор.

— А состарившись в город переедем, ближе к цивилизации?

— И кладбищу, — черный юмор был тоже присущ ее мужу.

Пошел второй год их семейной жизни, а Лене кажется, что вместе прожито уже десять лет. За это время они ни разу не поссорились, даже чуть-чуть. Наоборот, не могут нарадоваться друг другом и попросту кайфуют от совместного времяпрепровождения, почти стопроцентного совпадения характеров, привычек и чувств. Психологи утверждают, что это и есть гармония, идиллия человеческих отношений, которыми так же трепетно дорожат, как собственной репутацией или фамильным золотом.

Невольно поверишь в приметы: в пятницу 13-го день с самого утра не задался. Мало того что в будильнике предательски села батарейка и Вика банально проспала, прибежав на рынок уже в одиннадцатом часу. Так еще, как назло, там уже был Сучок, ночью привезший партию товара из Одессы. Хотя говорил, что вернется не раньше субботы, вот и верь после этого людям, особенно бизнесменам-торгашам.

— Ты где шляешься? — едва увидев ее, не своим голосом заорал Толян. Вика и другие продавцы знали: в плохом настроении Сучков напоминал разъяренного быка, который к тому же не скупится на матерные слова. Наверно, на оптовом рынке не удалось хорошо сторговаться или в дороге устал.

— Если ты всю ночь, как последняя про…, с кем-то развлекаешься и не можешь вовремя проснуться, то это только твои проблемы! За что я только бабло тебе плачу?! — не унимался хозяин магазина одежды и дюжины торговых точек. Его неистовый рев ветер разносил по всему базару.

Больнее всего Вику резануло незаслуженное, обидное слово «про…», произнесенное к тому же публично. Кровь хлынула к вискам, учащенно забилось сердце. Лишь в самый последний момент она едва сдержала себя, чтобы не послать своего работодателя куда подальше. Виктория понимала, поступи она так в справедливом гневе, то подписала бы себе немедленное увольнение без выплаты отработанных дней. И она молча проглотила обиду.

Сваленный за прилавок товар в тюках, а это были мужские костюмы, брюки, джинсы, рубашки, джемпера, пиджаки, что-то еще по мелочам требовалось быстро рассортировать и развесить. Зимний день короток: не успеешь оглянуться, сумерки уже опускаются. Пятница — предвыходной день, не самый плохой для торговли, особенно после обеда, когда люди возвращаются с работы. Не покладая рук, чувствуя за собой вину за опоздание, трудилась Вика. Когда же ей приспичило в туалет, оставался неразобранным лишь тюк с костюмами.

«Быстро сбегаю по нужде, заодно сигарет куплю, жуть как курить хочется», — решила Виктория и привычно попросив подругу Наташу присмотреть за товаром, помчалась в известном направлении.

Через минут пятнадцать вернулась уже с зажженной сигаретой. Пару раз затянулась и, бросив взгляд в угол прилавка, обомлела: баула с костюмами не было.

На месте не оказалось и Натальи.

«Что за дебильные шутки? Спрятала товар и скрылась», — нехорошо подумала про подругу Виктория.

А вот и Натаха, как ни в чем не бывало, идет с бумажным стаканчиком кофе в руке, улыбается. Довольная, что разыграла.

Актриса из нее неплохая получилась бы. Удивленно насупила аккуратно выщипанные брови, для убедительности в недоумении развела руками, театрально заявив о неодушевленном тюке как о живом существе:

— Так он же здесь стоял…

Когда через минуту выяснилось, что товар никто не прятал, а его попросту, скорее всего, украли, столпившиеся вокруг плачущей Вики женщины-продавцы стали выдвигать различные версии и вспоминать, кто и что подозрительное видел.

— Трое нерусских парней тут ошивались. У меня еще спрашивали почем джинсы, — первой заговорила Болеславовна, трижды бабушка, торгующая на вещевом рынке со дня его открытия.

— Цыгане это. Точно их загребастых рук дело! — уверенно заявил председатель ветеранской организации ЖЭКа Гуринович, по пятницам подменявший жену за прилавком. — Весной на пятом ряду они дорогой столовый набор сперли. Группой работают: двое хозяина отвлекают, просят что-то показать, а третий у них за спиной резво орудует. Положил товар в сумку и растворился в толпе.

— Где обещанная видеокамера? Она все бы зафиксировала, — подал кто-то дельную мысль в форме риторического вопроса.

Но Вика особо не вслушивалась, что и кто говорит. В голове крутились мысли: «Кто это мог сделать? Как за считанные минуты бесследно пропал отнюдь не маленький мешок, когда вокруг столько людей?»

Этот вопрос был первым, который задали в милиции, куда Вика в тот же день обратилась. Неохотно приняв заявление и заодно пожурив за непростительную беспечность, стражи порядка ничего не обещали, сказали лишь, что если что-то у них будет, непременно сообщат.

Вечером позвонил еще более разъяренный, чем утром, Сучков. Не стесняясь в крылатых выражениях, как он называл матерную речь, поставил ультиматум: если за выходные товар не найдется, с понедельника он включает счетчик.

— Что б ты знала, там фирменные, недешевые костюмы. С процентами больше трех тысяч баксов набежит. Как ты будешь расплачиваться, даже не знаю. Так что ты, красавица, у меня в долгах теперь, как в шелках, — по-хамски самодовольно хмыкнул в трубку и отключился.

В плохом настроении она вечером наорала на уже почти взрослого сына за плохую отметку в дневнике и разбросанные вещи. И впервые получила отпор в том же гневном тоне:

— Злая ты, будто и не мама, а мачеха! Папа никогда так со мной не разговаривал. Теперь я понимаю, что это из-за твоего дурного характера он от нас ушел.

Эти слова прозвучали, словно выстрел в доме, где давно уже холодно — в прямом и переносном смысле. Мишенью опять стала она, бывшая жена с 20-летним стажем и, как выясняется, плохая мать.

«Может, и впрямь, я во всем виновата? От хороших жен мужья не уходят, — не раз слышала она в детстве от бабушки, выговаривавшей своей старшей дочери, ее маме, что та запустила домашнее хозяйство, свалив на старушку и стирку, и уборку, и готовку. — Наверное, с генами и мне эта свобода от домашней каторги передалась, — с грустной иронией подумала. — Хотя нельзя сказать, что она совсем уж разленилась и за холодную воду не бралась. Когда с Виктором еще спали вместе, готовила ему и вкусные борщи, и рубашки вовремя стирала, и порядок в доме поддерживала. А когда по бабам стал шляться, деньги спускать на стороне, то руки сами отказались что-либо хорошее делать для него. За выяснением отношений и сварами часто не до сына было, вот он и рос сам по себе. Замкнутый, настороженный, нередко раздражительный, нервный, не ждущий дома ничего хорошего.

Вот и сейчас накричал на нее, почти как Сучков. И убежал куда-то, хлопнув дверью. Она снова совсем одна в доме. Даже печку не растопил. Вернувшись со школы, бездельничал, уткнувшись в свой компьютер. Теперь ей с этими полусырыми дровами, будь они неладные, морочиться. Где этот керосин, хоть немного смочить бы их, может, тогда загорятся?»

Позвонила Наташа. Виктория обиделась на нее и вначале думала не отвечать. Ведь это она «проворонила» злосчастный товар, ее же попросила присмотреть за прилавком. А она ушла за своим кофе, якобы бросив кому-то фразу: поглядывайте, я скоро. Вот и вправду: у семи нянек дитя без глазу.

— А ты не допускаешь мысли, что эту кражу организовал Сучков? — огорошила ее Наталья, когда она все-таки ответила на звонок.

— Зачем ему лишние хлопоты, милиция и все такое? — вопросом на вопрос ответила удивленная Вика.

— У меня, конечно, нет прямых улик, доказательств, — словно эксперт-криминалист начала подруга. — Но чует моя душа, что Толян неровно к тебе дышит.

Услышанное вызвало у Виктории приступ смеха.

— Спасибо, хоть ты подняла мне настроение. По твоей логике он от неровного дыхания обматерил меня утром на весь базар? Аха-ха-ха, я не могу…

— Ты же знаешь, какой он эмоциональный… Наверно, в роду были кавказцы. Но если бы ты ему была совсем до фени, во-первых, он бы тебя не держал, а давно выпер, не прощал бы утренние опоздания, а во-вторых, подумай хорошенько, может, ты его обидела, задела мужское самолюбие. Вот он и решил тебя наказать, чтоб была более сговорчива…

— Ты не пьяна, подруга? Ты что несешь? Это ты, наверно, к нему неровно дышишь…

— Ладно, Вик, не заводись. Успокойся и подумай над тем, что я сказала. Пока.

«А тут и думать нечего! Бред сивой кобылы. Слишком сложная комбинация для школьного двоечника Толяна. Доля подлости, конечно, ему присуща, но тут еще изворотливый ум нужен, чтобы провернуть целую операцию по таинственному исчезновению товара, им же привезенного! А ради чего? Допустим, чтобы наказать рублем несчастного и безденежного продавца, но опять же вопрос: за что, в чем провинилась? Если проще уволить работника без всякой конторской бюрократии: рынок не завод или фабрика, где есть хоть какой-то профком, трудовой коллектив. Плакаться в жилетку тут некому».

Кое-как растопив все-таки печку, она решила, что скорее согреется коньяком, чем теплом полусырых дров, больше дымивших, чем горевших. Выпитой рюмки показалось мало, и она почти сразу налила вторую — для снятия пережитого стресса. В холодильнике, кроме остатков позавчерашнего супа, пачки сливочного масла и небольшого кусочка сыра, ничего не было. Есть совсем не хотелось, но она же не какая-то алкоголичка, чтобы пить без закуски. Сделав бутерброд, без аппетита зажевала его.

На душе было пусто и тоскливо, хоть плачь. «За что ей такая кара в виде беспросветной, беспраздничной жизни? Совсем не о такой она мечтала в молодости, выходя замуж. Но, видать, и впрямь счастья на всех не хватает. Одним, кому на роду написано быть любимыми, оно само с неба падает, а кому-то за него надо из последних сил биться, и не факт, что окажешься победителем. К сожалению, она в этой группе обделенных и проигравших, а значит, обреченных на неудачу».

Правда, на каком-то женском сайте Вика прочла заинтересовавшее ее высказывание Достоевского о том, что сколько человеку в жизни надо счастья, в такой же мере ему надо и несчастья, иначе он и счастья-то своего не поймет. Проще говоря, чтобы почувствовать себя по-настоящему счастливым, надо горя и бед хлебнуть сполна.

После выходных Вика позвонила следователю: спросила, есть ли какие-то подвижки. Он не сразу даже сообразил, о чем речь. А поняв, с легким раздражением в голосе сказал, что они работают, и если удастся выйти на след похитителей товара, тут же примут меры и ей, как потерпевшей и заинтересованной, первой сообщат.

В общем, формальный ответ на все нераскрытые криминальные случаи. «Похоже, никто кражей товара у частного торговца не занимается, наверняка, есть дела поважнее. Но ей что делать? Три тысячи — большие деньги, где их возьмешь. У бывшего мужа просить бесполезно, да и не станет она перед ним унижаться. Занять у подруг, но, к несчастью, среди них нет богатых дам, живут скромно, от зарплаты до зарплаты. Надо поговорить с Сучковым, для него это не Бог весть какая потеря. Попрошу прощения и скажу, что готова работать год без зарплаты. Как-нибудь выкручусь, что-то продам, с голоду не помру». Больно кольнула мысль: «Она-то потерпит, а как же сын?»

Но когда она сказала об этом Толяну, тот, прищурив глаз, как-то особенно на нее посмотрел, потом вроде даже согласился:

— Конечно, отработаешь. Но на моих условиях.

— Каких же?

— Вика, я думал, что ты посообразительнее. Подумай, чем женщина может обезоружить мужчину?

«Вот, гад, предлагает с ним переспать… Не бывать этому!» — с негодованием мысленно отвергла непристойное, лишь слегка завуалированное предложение.

Вслух же, сама удивившись, сказала нейтральное:

— Я подумаю.

— Сутки у тебя на это. А потом я включаю счетчик.

То, что он бабник, она знала. Но тучный, заплывший жирком колобок Сучков, как мужчина ее никогда не интересовал. И вот теперь вдруг все так повернулось, что она вынуждена думать о возможном сексе с ним. От одной этой мысли ей становилось неприятно.

А может, заявить на него в милицию за сексуальное домогательство? У Малахова в передаче недавно как раз обсуждали эту щекотливую тему. Там еще о миллионных исках к голливудским звездам речь шла, которые, если насильно и соблазнили кого-то в бурной молодости, то за давностью лет уже напрочь забыли об этом.

Да, но то в Америке, на Западе права человека, деловая репутация и все такое. У нас проще жизнь устроена. Подашь заявление, так тебя же еще и виноватой сделают, к аморалке народной пословицей подведут: дескать, если сучка не захочет, то кобель не вскочит. Да и нехорошие разговоры пойдут, подло баба поступила, сдала ментам хорошего мужика. Хотя этот мужик еще тот негодяй.

Перебрав, как ей казалось, все варианты, Вика склонялась к последнему — постельному. «Фиг с ним, стерпит, переживет как-нибудь полчаса, с нее не убудет, только надо расписку взять: что финансовых претензий больше не имеет. И что языком трепаться на каждом углу не будет, да это и не в его, женатого человека, интересах».

На следующий день она позвонила и сказала всего лишь два слова:

— Я согласна.

Она услышала в трубке, как самодовольный Колобок, хрюкнув от предстоящего удовольствия, залепетал:

— Ты все-таки сообразительная баба, молодец.

Он назвал время встречи и место — дачу друга. Там все и произошло: тупо, механически, по-животному. Правда, Сучок даже там, вместо интимной прелюдии торговаться начал.

— Слишком дорогой секс, получается, Вика, тебе так не кажется? Три, ладно, пускай две штуки баксов за один раз. Элитные столько не берут.

Специально кольнул ее этим сравнением с проститутками. Хотя чего обижаться, в его бесстыжих глазах она и есть шалава, с которой можно делать все, что придумает развратная мужская фантазия.

— Давай договоримся. Я беру тебя в аренду, — от этого слова он даже улыбнулся, — на месяц, ну не каждый день мы будем… ты понимаешь, а когда захочется мне. Тогда о пропавшем товаре забываем. Посчитаем, что я мужскими костюмами за секс с тобой рассчитался. Гы-гы.

Ему, козлу распутному, еще и смешно! Она думала, что отделается одним разом, а тут «медовый» месяц недавно еще замужней и пристойной женщине предлагают…

— Раз ты говоришь об аренде, тогда соответствующий договор надо оформить, — не моргнув глазом, холодно, но настойчиво произнесла Вика.

— Для налоговой или ментов вещдоком запасаешься? — окрысился Толян, учуявший подвох.

— Это для меня страховка. Можешь, просто написать, вот ручка и бумага: что ко мне финансово-материальных претензий не имеешь.

Уже настроенный на плотские утехи, побубнев по-стариковски, недовольный, он все-таки сделал то, о чем она просила.

…После того свидания Вика напилась так, что едва добралась до дома. Сняла только верхнюю одежду, обувь и рухнула на диван в прихожей. Хорошо, что Артем уехал в деревню к отцу на выходные и не видит свою распутную мать. Она стыдилась сейчас даже собственной тени.

И приснился ей сон, будто среди ночи все вокруг вдруг озарилось ярким до слепоты, нереальным, космическим светом. Обеспокоенные люди повыбегали из своих домов, она тоже босиком, в одной белой сорочке оказалась среди них, и все не могут понять, что за невиданное небесное явление спустилось на грешную землю.

— Смотрите, к нам Бог идет, — завороженно прошептал женский голос.

— Люди, чем могу вам помочь? Не стесняйтесь, просите, но каждый что-то одно, самое важное для себя, — объявил Создатель громко, чтобы везде его услышали.

Зашушукались, запричитали, вздыхая, люди, теряясь в сомнениях, тайных желаниях и мечтах.

И так получилось, что ближе всех к Создателю Вика оказалась. Первой она и обратилась к нему:

— Господи, помоги мне отопление в доме провести. Чтобы не был он таким холодным.

Она верила, что эту пустяшную просьбу Бог в мгновение выполнит, а с теплом дом снова станет уютным, тихим и по-семейному добрым, родным. Для всех, кто в нем живет.

Старый холостяк

Николай Васильевич Козлов к 40 годам так и не обзавелся семьей. Пока жива была мама, то на ее неизменный вопрос: «Когда ты уже женишься?» полушутя загадочной скороговоркой отвечал: «Как только, так сразу».

Что это означало, поди догадайся. Последние три года уже никто не спрашивает: на Троицу схоронил он больную мать.

Закадычные друзья все давно женаты, некоторые по второму-третьему разу, а несколько однокурсниц по институту успели уже даже бабушками стать.

«Старый, неисправимый, вечный холостяк» — это все о нем, главбухе завода железобетонных изделий или для краткости ЖБИ. Трудовой коллектив у них сложился сродни выпускаемой продукции крепкий, спаянный, как любит говорить районный идеолог, и преимущественно мужской. Что с одной стороны хорошо — мужики за спиной не шушукаются, не сплетничают, один другого не обсуждают, как бабы, а с другой не очень. Женский уют, тепло, забота никому не помешали бы. Хотя Николаю Васильевичу грех жаловаться: все сотрудницы бухгалтерии — женщины, причем замужние. Но амур исключен. Дамы строгих нравов, если и влюбляются, то исключительно в финансовый отчет года. Это главный документ, в котором все до последней цифры, а не только дебет с кредитом, должно сходиться.

Николай Васильевич утром с удовольствием идет на работу. Его тянет на завод отнюдь не производственная атмосфера, а как раз женская. За возможность пожить в ней 7–8 часов сам готов приплачивать… Иной раз он ощущает себя этаким благоухающим нарциссом в оранжерее, за которым внимательно наблюдают, старательно ухаживают, лелеют.

А до чего же мелодичны женские голоса! Они то переливаются в разной тональности, как птичьи трели по весне, то внезапно умолкают, чтобы снова овладеть пространством и ласкать твой нежный слух не хуже листопада или горного ручья.

— Доброе утро, Николай Васильевич! — ангельскими голосочками дружно приветствуют его сотрудницы. Все нужные бумаги уже на столе, а в чашке дымится свежезаваренный зеленый чай с лимоном.

Дверь кабинета он обычно оставлял открытой, показывая тем, что у него нет секретов, они одна команда. Да и удобно так работать: всегда можно что-то уточнить, не вставая из-за стола.

В понедельник около полудня позвонила секретарша и пригласила к директору. Николай Васильевич взял папку для доклада и направился к выходу. Уже на пороге приемной вспомнил, что документ о финансовых платежах за последнюю неделю остался в столе. Пришлось вернуться.

— Говорят, директор недоволен нашим «козликом», не случайно на ковер вызвал, — услышал он на пороге бухгалтерии звонкий голос Тамары.

— Слышала, что он хочет свою любовницу, Таньку с экономического отдела, главбухом сделать, — низким голосом контральто вторила ей Маргарита. — Не хотелось бы таких кадровых перемен. Лучше уж витающий в облаках старый холостяк, чем эта прокуренная идиотка с пышной грудью и куриными мозгами.

Все засмеялись, кроме Николая Васильевича, застывшего у неплотно закрытой двери. Он впервые оказался в незавидной роли подслушивающего и ничего не мог поделать.

— Интересно, девки, почему он ни разу не был женат? «Козлик» — импотент? — от неожиданного предположения прыснула со смеху черноглазая Лидка, мать троих детей.

— Сорокалетний девственник — это приговор мужику, — змеей прошипела в углу Болеславовна, уже вступившая в предпенсионную пору.

Он специально закашлял, прежде чем войти. Ни на кого не глядя и ничего не говоря, быстро прошел к столу, взял в верхнем ящике нужную справку и так же в полной тишине вышел.

Николай Васильевич пробыл у директора всего несколько минут: тот спешил в райисполком и взял документы с собой. Вернувшись на рабочее место, главный бухгалтер впервые за долгие годы закрыл за собой дверь кабинета. Он никого не хотел видеть и слышать.

Больше всего его мужское самолюбие задело не обидное, от фамилии образованное прозвище «Козлик», а иностранное словечко импотент, произнесенное со смехом и издевкой. Как можно вот так бесцеремонно, без стыда и совести, за глаза обсуждать чужую, не совсем удавшуюся, личную жизнь?

А не женился он потому, что никого не смог полюбить так, как Юлю из 11 «Б». На проводах после жарких поцелуев она поклялась, что дождется его возвращения из армии, а через полгода вышла замуж. Николай, когда из маминого письма узнал об этом, на эмоциях едва не свел счеты с жизнью. Потенциальную смерть — заряженный автомат Калашникова в ту бессонно-тревожную ночь на плече носил, находясь на посту. И только любовь к маме, мысли о ней не позволили нажать на спусковой крючок и произвести роковой выстрел.

…Утром Николай Васильевич проснулся разбитым, больным. Трудно было дышать, ломило все тело. «Наверно, температура под 40», — подумал, едва поднявшись с постели. За окном — нудный дождь, грязь и непроглядный туман.

Впервые ему совсем не хотелось идти на работу, вдруг показавшуюся каторгой, и он даже обрадовался, что заболел. Есть уважительная причина остаться дома, где ему хорошо, даже когда не здоровится.

Надя, Вера и море

На второй день после возвращения с боевой операции Леша получил письмо от жены. Едва начал читать, сразу почувствовал в душе тепло согревающих слов:

«Здравствуй, мой любимый, ненаглядный Лешечка! Пишу тебе днем, едва уложив спать нашего ненаглядного и плаксивого Верунчика. Она по своему папочке тоже сильно скучает, потому и шлет особый привет (в конце письма). Как ты уехал в Афганистан, жизнь для меня будто остановилась. Поначалу ничего не хотелось делать, ни убирать в квартире, ни готовить, ни с подругами встречаться. Хорошо, что у нас есть маленькая Вера — это такой мощный источник сил, ты даже не представляешь… Ради нее я готова все терпеть и крутиться, как белка, круглые сутки, забывая обо всем на свете (кроме тебя, любимый!).

Как ты там? Не болеешь, часто приходится бывать в горах, какая у вас обстановка? Ты так мало об этом пишешь, что я волнуюсь, переживаю. Даже сны иногда нехорошие вижу. По телевизору почти ничего не показывают, был как-то сюжет об открытии школы в Кабуле и совместной посадке деревьев нашими и афганскими солдатами. Я внимательно смотрела, даже Верочку к экрану подносила с надеждой — вдруг папу покажут. Но ты же в Баграме служишь, это далеко от Кабула? Пиши больше и чаще. С нетерпением жду твоих весточек.

Как Верунчик проснется, съедим овсяную кашку и прогуляемся на почту, чтобы сегодня ушло письмо. Заодно закажу междугородний разговор с мамой. Уже купила билеты в Крым.

Любим, ждем, целуем.

Твои Надя и Вера».

В конце наполовину тетрадного листа красовался контур детской ладошки, аккуратно обведенный шариковой ручкой. В этом письме ладошка, передававшая привет, была уже чуточку больше.

«Так незаметно и вырастет, красавица», — с грустью подумал Алексей.

…Пасха в этом году совпала с серединой календарной весны, хотя март и половина апреля в Беларуси выдались холодными. Народное поверье же утверждало, что в день воскресения Иисуса на землю непременно придет тепло. Похоже, не спорили с этим и метеорологи, выдав весьма благоприятный прогноз на ближайшую неделю. Надя решила в конце апреля ехать к маме, в солнечный Крым, где температура воздуха днем уже прогревается до комфортных IB-20 градусов тепла, значит, не за горами купальный сезон.

Курортный поселок Береговое она считала маленьким филиалом рая на земле, где 24 года назад ей посчастливилось родиться. Здесь она окончила школу, здесь у нее много подруг и друзей, с которыми так хочется увидеться. А это, говорят, верный признак того, что они настоящие. Отдыхающих там всегда тьма — со всего Советского Союза. Но к народной массовке быстро привыкаешь, тем более на приезжих «дикарях» местные неплохо зарабатывают, сдавая в аренду комнаты и целые дома.

Морская вода, теплое солнце и сухой степной климат как нельзя кстати будут для Верушки. Леша тоже так считает: во вчерашнем письме написал, чтобы собиралась к маме, не раздумывая. Он тоже туда приедет, как только дадут отпуск. Вот бы летом это случилось!

Прямой поезд Минск — Симферополь спустя полтора суток доставил их с дочкой на курортный полуостров. Будь жив папа, из-за болезни рано покинувший этот мир, то встретил бы на своем стареньком «Москвиче» как в студенческие годы.

Мама обрадовалась, что скоро понянчится с внучкой, и по телефону сказала, что попросит дядю Юру, соседа, встретить. Его красные «Жигули» Надя сразу приметила, как только они вышли из здания вокзала.

Здесь даже воздух другой, теплый, морем, рыбой и степным ковылем пахнущий. Наверно, во многом из-за него ежегодно и едут сюда миллионы людей, чтобы отдохнуть, поправить здоровье, или, как модно сейчас говорить, подзарядить внутренние батарейки. В психо-эмоциональной разгрузке нуждалась и Надя. Дня не проходило, чтобы она не думала о муже: как он там, что делает сейчас, как ему спится, как себя чувствует.

Едва увидев долгожданных гостей, мама всплакнула от радости. Объятия, жаркие поцелуи со слезами на глазах — есть ли более счастливые мгновения в жизни? Внучка приветливо улыбнулась и охотно перекочевала к бабушке на руки, с которой будто и не расставалась.

Позавтракав и немного отдохнув в саду, где буйствовали весенние краски и пьянил запах цветущих абрикосов, персиков, вишни, алычи, они вместе прогулялись к морю. До него минут двадцать неспешного хода. Благодаря такому расстоянию возведенная папой пристройка — небольшой гостевой домик — никогда в сезон не пустовала.

Сидя в коляске, Вера забавно вертела светловолосой головой по сторонам, боясь пропустить что-то интересное и важное. Впервые увидев бескрайнее синее море, девочка на своем языке что-то восторженно пролепетала, даже ручками замахала. Надя пожалела, что не взяла с собой фотоаппарат, которым недавно запечатлела, как дочка сделала первые шаги в жизни. Она решила фиксировать знаковые мгновения для семейного фотоальбома, хранителя бесценных, дорогих сердцу историй. Завтра обязательно сфотографирует ненаглядную Верочку у так понравившегося ей моря. Пару снимков они сразу вышлют папе Леше: пусть тоже порадуется.

Море в начале мая было еще прохладным, но на берегу уже не пустынно: вдоль песчаного берега прогуливались люди, наслаждаясь чистейшим бризом, полезными для легких ионами, а некоторые даже загорали.

Вечером прибежали школьные подружки Лена Квашнина и Тоня Селезнева: новости в поселке распространяются быстро. За чаем с вкусными мамиными пирогами отвели душу в разговорах-воспоминаниях.

В середине мая Надя открыла купальный сезон. Вода, к ее удивлению, оказалась прохладной, солнце прогрело лишь верхний слой, поэтому пробыла в ней несколько минут. Но и их хватило, чтобы сбросить усталость, взбодриться. Купание, ветерок с моря, шум небольших волн, ласкавших слух, нежное южное солнышко создали благостную картинку земного бытия, душевного покоя, в которой хотелось раствориться, остаться навсегда.

Дочке Надя разрешила босиком побегать по песочку вдоль берега, хотя она так и норовила шагнуть в воду.

Около полудня они вернулись домой, где их уже ждал вкусный обед.

— А у нас гость, первый в этом сезоне, — услышала от мамы, накрывавшей стол на террасе. — И хорошо, что мужчина. Говорят, это к удаче.

Мама верила в приметы: если, не приведи Господи, видела, как чужая черная кошка перед ней перебежала дорогу, то останавливалась и ждала, пока кто-то другой «очистит» путь. Либо обходила нехорошее место, сделав круг. Изучением астропрогноза, персонального гороскопа, лунного календаря начинался и заканчивался ее день.

— Молодец, что искупалась, как водичка?

— Прохладная еще. Правда, Вера?

— Плавда, — охотно согласилась дочь.

Когда они уже заканчивали обедать, из гостевой пристройки в шортах и спортивной майке вышел высокий молодой мужчина с полотенцем на плече. Увидев Надю, поздоровался издали.

— Валера, идите к нам, чай пить. Познакомлю вас с внучкой и дочкой.

— Спасибо, Валентина Петровна, за приглашение. Но не терпится сибиряку-геологу в Черное море погрузиться.

Он все же из вежливости подошел к ним.

«Вау, вылитый Лев Лещенко, певец-красавчик, в которого влюблены, наверное, все женщины Советского Союза. Надо же, как бывают похожи люди», — с изумлением подумала Надя.

— Так вы из Минска? — удивился гость. — Красивый город, и жители очень спокойные, добрые. Я срочную там служил.

— Не в Рогачевской дивизии?

— Точно, в ней! Как вы догадались?

— У меня муж там служил.

— О, значит, мы однополчане с ним.

— Он офицер. Сейчас в Афганистане.

Сказав это, Надя смутилась, будто взболтнула что-то лишнее. Хотя никакой военной тайны не раскрыла. Просто незнакомому человеку необязательно знать, кто ее муж и где он служит.

— А вы очень похожи…

— Я брат-близнец Лещенко. Правда, документами это не подтверждается, но «родство» написано на лице, — улыбнувшись, сказал гость.

— У вас и голос совпадает, такой же мягкий низкий баритон. Ах, кажется, бесконечно слушала бы «Соловьиную рощу», «Родительский дом», «День Победы», — разоткровенничалась мама.

Прежде чем уйти, Валера то ли в шутку, то ли всерьез заметил: дескать, пора ему из своей незаслуженной популярности извлекать дивиденды.

Вечером на террасе они пили чай уже вместе. Маленькая Вера играла рядом с говорящей куклой, которую, несмотря на Надины возражения, подарил дядя Валера. Девочка не уставала восторгаться новой «подружкой-говорушкой», общалась с ней как с живой.

— А вы и вправду геолог? — полюбопытствовала Надя. — Наверно, это очень романтическая профессия.

Двойник Лещенко помолчал, а потом вдруг напел популярную песню, да так тепло и душевно, что на миг показалось: перед ними не кто иной, а сам Лев Валерьянович.

Гостю удалось произвести фурор и даже сорвать аплодисменты. Верунчик тоже радостно захлопала в ладошки, на секунды отложив в сторону куклу.

Утром Надя с дочкой и мамой собрались на пляж, а тут как раз и Валера появился на пороге. То ли специально поджидал, чтобы пойти к морю вместе, то ли так совпало.

На улице их, видимо, принимали за дружную семью в трех поколениях: мама, дочь с мужем и внучка. Некоторые женщины оглядывались с любопытством. Неужели они всерьез думают, что это Лев Лещенко собственной персоной вальяжно прогуливается по курортному поселку?

Валера в ответ улыбался прохожим, при этом не забывал уделять внимание своим дамам. Шутил, рассказывал забавные истории из жизни геологов, и про то, как однажды заблудился в тайге и повстречался с медведем. Закапризничавшую вдруг Веру, как пушинку, подхватил на руки и посадил себе на плечи, не обращая внимания на Надины возражения. А дочке восседать на дяде и сверху все обозревать явно понравилось, да так, что ни за какие коврижки не хотела спускаться на землю. И высадилась только на уже знакомый песчаный берег.

Валера с разбегу сиганул в морскую пучину, пока они обустраивались на пляже. Надя так не смогла бы, ей нужно подготовиться, настроиться на встречу с водой. Стоя у кромки, увидела, как солнечные лучи игриво скользят по мокрому натренированному и мускулистому телу Валеры. Ее взгляд задержался на красивой мужской фигуре неприлично долго. На миг даже почудилось, что это ее Лешка стоит по пояс в воде и зовет купаться.

— Иди, поплавай, — вернула ее к действительности мама. — Я за Верочкой присмотрю.

Они вдвоем незаметно отплыли метров на 40 от берега, где накат волны жестче и ветер сильнее. Надя ощутила драйв от такой непривычной для нее удаленности от берега. Валера находился рядом, было видно, что водная стихия его увлекает, захватывает, может быть, не меньше, чем многодневные скитания по любимой тайге.

— Дальше боюсь, давай возвращаться, — она не сразу заметила, что перешла на товарищеское «ты».

Он, забавы ради, скрылся под толщей воды и вынырнул прямо перед ее лицом, едва не коснувшись правой рукой плеча. Их взгляды впервые так близко встретились.

— Мама, смотли, какой я домик с бабушкой сделала! — показывая на песочный замок, хвалилась дочка, когда они вышли на берег.

…Что-то предчувствовала душа, не хотелось Наде в воскресенье идти на море. Да постоялец уговорил: мол, чего дома сидеть в ясную погоду, и дочурка залепетала, услышав знакомое слово «хочу на мое», звук «р» пока ей не покорился.

На пляже встретила знакомую, разговорились. И не сразу заметила, что крутившаяся рядом Верочка решила замочить ножки. Но только сделала шаг, как набежавшая волна опрокинула малышку навзничь, накрыв с головой. Все произошло так быстро, что Надя ничего не поняла. Увидев же после отступившей коварной волны распластанное тело дочки, она в паническом страхе подумала, что Верочка мертва. К счастью, когда стала тормошить, та открыла испуганные глазки. Но едва дышала.

Валера, ничего не говоря, схватил девочку и уложил ее на согнутое колено лицом вниз. Стал многократного надавливать рукой на спинку. Изо рта полилась струйка воды, видимо, попавшая в легкие и трахею. Малышке стало лучше, она даже улыбнулась.

Надю же по-прежнему всю трясло, будто через нее пропустили ток. Только сейчас она поняла, что из-за нелепой случайности могла потерять дочь. Теперь она всю жизнь будет это помнить, и благодарить в мыслях красавца-геолога Валеру, оказавшегося в роковую минуту рядом и не растерявшегося в отличие от нее.

— Надя, успокойтесь, пожалуйста. Все в порядке, — его голос, точно как у Лещенко, — мягкий, объемный баритон, обволакивал, усмирял, утихомиривал.

— Это я во всем виновата! Заболталась с подругой, — вслух и про себя повторяла почти всю дорогу. Маме, чтобы не волновать, решили ничего не говорить, но малышка сразу секрет раскрыла, пролепетав, едва увидев бабушку:

— А меня дядя Валела спас!

Вечером, как обычно, пили на террасе чай с вишневым вареньем, говорили на всякие темы за жизнь, которая в разные годы у всех по-своему и зачастую непросто складывалась. Валентина Петровна с ностальгией вспомнила молодость, выпавшую на хрущевскую оттепель, начало шестидесятых. Полетел в космос Гагарин, впервые в истории человечества! Это вызвало невиданный восторг у всех, живущих на планете, и особую гордость у советских людей: не кто-нибудь, а наш человек оказался на околоземной орбите, открыв перед наукой фантастические, безграничные перспективы.

И хоть жили бедновато, все-таки только 16 лет прошло после войны, не хватало жилья, продуктов, качественных вещей, люди все же были намного дружнее, чем сейчас, и счастливы, верили в светлое будущее, которое вот-вот настанет. И умели радоваться малому.

— Помню, когда ты, Надюша, родилась, так отец полгорода оббегал, чтобы купить обычные пеленки. А когда детскую коляску увидел, за которой тоже гонялся, как за зайцем на охоте, то и вовсе был на седьмом небе от счастья! — с улыбкой, как о забавном приключении рассказывала Валентина Петровна о пережитом.

Надя уже пришла в себя, с интересом, хотя и не очень внимательно слушала мамин экскурс в историю. Она гнала ниоткуда возникавшую мысль, но та, непослушная, бумерангом возвращалась при одном взгляде на Валеру. Да, он ей нравился: галантными манерами, гагаринской улыбкой, бархатным голосом, открытостью характера, натренированным телом, которым она невольно залюбовалась на пляже.

Он так увлекательно рассказывал про последнюю экспедицию в Сибирь, про сплав по горным рекам, что ей тоже захотелось накинуть на плечо рюкзак и отправиться в дальний поход, за «туманом, за мечтами и за запахом тайги».

Когда она обмолвилась, что это, наверное, и есть обыкновенное счастье, после трудного дня оказаться в хорошей компании у вечернего костра и под звездным небом беззаботно слушать друзей, шум сосен и пение гитары, Валера заметил, что у нее романтическая натура, без которой нет геолога.

В тот теплый предпоследний вечер они засиделись в беседке за полночь. Разговор не клеился. В воздухе витала какая-то недосказанность.

— Не хочется уезжать, Надя, — тихо проронил Валера, глядя ей в глаза. — Сам удивляюсь: как быстро к вам привык. Такое впечатление, что мы знакомы много лет. Мне вас с дочкой будет не хватать там, в Сибири.

Подул теплый ветер и то ли от него, то ли, скорее, от услышанного по сути объяснения в любви Наде стало как-то светло и празднично на душе.

— Понимаю, вы замужем, но… нравитесь мне, Надя. Очень.

Словно во сне она ощутила на запястье нежное прикосновение его руки, наполненную мужской силой, влекущей куда-то в нирвану, в многообещающий, но запретный для нее край чувств и наслаждений. Разум еще сопротивлялся, но эмоции, плоть предательски дрогнули, она инстинктивно медленно повиновалась им, как бумажный кораблик течению реки. Запах моря, тайги и чего-то еще неуловимого, но такого приятного, знакомого с детства ощутила Надя на своих пересохших губах. Валера жадно целовал ее лицо, шею, ощущая податливость расслабленного женского тела. Еще чуть-чуть, и окончательно падут оборонительные редуты, чего она, кажется, и сама уже желает, да что-то правильное и важное едва сдерживает от этого неудержимого вожделения окунуться с головой в омут греховной страсти.

А Валерина рука уже ловко обнажила и ласкала грудь, сосок которой неприлично возбудился в ожидании новых прикосновений…

— Надя, вы так до утра просидите! — мамин голос с веранды вмиг охладил их пыл, остановил уже запущенный сценарий неминуемого падения в пропасть.

«Господи, что я позволяю ему делать, веду себя как ш…! — опомнившись, отругала себя Надя, только теперь осознавшая, что едва не изменила своему любимому лейтенанту, которому всегда была верна. — Леша на войне, а она тут при луне развлекается с геологом, похожим на Лещенко, который, как девчонке, вскружил голову. Боже, как стыдно».

Вспомнился Валерин рассказ о заблудившихся в тайге и вывод: потеряешь тропу-ориентир, считай, пропал. Если не навсегда, то на долгие недели. Начинающийся курортный роман как раз и уводил ее с проторенной житейской дороги в неизвестность. На пути, случайно или нет, встала мама, спасшая честь мужней жены.

Валера уехал через день, холодно попрощавшись. А следом пришло письмо от мужа, сообщившего долгожданную весть о скором приезде в отпуск.

Как вовремя! Лето только начиналось.

«Не обещайте деве юной…»

В 30 лет Валя Костюченко стала вдовой: у ее Толика, водителя-дальнобойщика, в дороге остановилось сердце. Слава Богу, беда случилась не во время движения, а на стоянке. Он просто умер во сне. Говорят, это удел счастливых. Что привело к смерти молодого и здорового на вид мужчины, врачи толком и сами не знают. Но так как что-то надо было написать в посмертном эпикризе, то зафиксировали типичное для таких случаев: к летальному исходу привело физическое переутомление, острый недостаток кровообращения и длительный спазм артерий.

…В стройного, голубоглазого Толика с обворожительной улыбкой она влюбилась с первого взгляда, как только он вместе с завучем вошел в их 9 «А».

— Знакомьтесь, это ваш новый одноклассник Анатолий Костюков.

Валя сильно удивилась схожести их фамилий, образованных от одного и того же слова кость. Более того, оказалось, что новичок живет в ее микрорайоне. Верившая в народные приметы и толкования Валя посчитала это не случайным совпадением, а неким знаком свыше.

После уроков каждый по отдельности пришел на автобусную остановку, где и выяснилось, что им обоим ехать в одном направлении, в Серебрянку. Валя в этом микрорайоне родилась, поэтому ей знаком каждый переулок, а для Толика, недавно перебравшегося сюда с родителями по квартирному обмену, он новый, малоизвестный.

— Хочешь, покажу тебе нашу Серебрянку и места, где мы обычно с друзьями тусуемся?

— Конечно!

— Тогда встретимся у музыкального фонтана. В восемь. Уроки к этому времени сделаешь?

— Придется. Не отказываться же ради них от увлекательной экскурсии.

С той осенней прогулки по микрорайону и началась их дружба, незаметно переросшая во взаимную привязанность, симпатию, влюбленность, а затем в пылкую, настоящую любовь.

В одиннадцатом весь класс, включая учителей, знал, что Толя и Валя без пяти минут семейная пара. Но чтобы узаконить свои отношения, надо было дождаться последнего школьного звонка и совершеннолетия.

Белоснежную фату Валя надела в свой день рождения, который случайно совпал с предложенной в загсе датой регистрации брака. Решили ничего не менять, коль так сошлось.

На свадьбу, кроме родни, позвали только самых близких друзей. Устраивать пир на весь мир накладно, да и ни к чему: количество приглашенных гостей не влияет на чувства молодых. Если бы было иначе, то люди последние средства отдавали бы и еще одалживали на грандиозный сабантуй. Для семейного благополучия не жалко никаких денег, но за них счастье и любовь не купишь. Тут как с талантом: он либо ниспослан свыше, либо нет.

Валя верила в судьбу, считала, что ею почти все в жизни предопределено, надо лишь уметь распознавать посылаемые знаки и по их негласной подсказке поступать. Толя не спорил, не пытался ее переубедить, просто на жизнь смотрел по-мужски проще: что человек руками сделал, что умом постиг, то и его. Мы сами своей жизни творцы, хозяева. И лишь слабые, неуверенные в себе да излишне эмоциональные люди пытаются во всем происходящем найти какой-то знак, плохой или хороший.

Их житейский путь отнюдь не был усыпан розами. Денег часто не хватало, но это не повод для размолвок, укоров и ссор. Любовь — лучший громоотвод от всех напастей и бед, от людской зависти. Они научились жить скромно, радоваться не журавлю в небе, а синице в руках, тому, что есть. А трудности, не зря говорят, и впрямь сплачивают, а тех, кто любит и любим, еще и делают сильнее.

На втором курсе пединститута Валя родила первенца — Андрюшу. И все, что еще вчера казалось неразрешимой проблемой, вызывало беспокойство, плохое настроение, будто самоликвидировалось, растворилось в неизмеримом никакими формулами счастье — видеть, слышать, кормить, держать на руках свою ненаглядную кроху, маленького человечка, появившегося на свет. Кажется, само время с бега перешло на тихий ход, лишь бы только молодые супруги успели насладиться полной гаммой неизведанных доселе чувств, осознать себя в новом статусе родителей.

Толик как на крыльях летал, покупая для сына все необходимое, хотя комплект белья для новорожденного, кроватку и прогулочную коляску подарили счастливые бабушки и дедушка, уже конкурировавшие между собой за право подольше побыть с внуком.

Валя взяла академический отпуск на год: запускать учебу ей не хотелось, будет совмещать лекции, семинары с материнскими заботами, благо, бабушки с радостью согласились помогать.

Толя решил пойти в дальнобойщики, чтобы обеспечивать жену и сына материально. Знали бы они тогда, чем это желание спустя несколько лет закончится…

Хотя, возможно, муж подорвал здоровье еще и на стройке: вернувшись из рейса и толком не отдохнув, часто спешил в деревню, где вместе с отцом возводил деревянный дом. Очень хотелось жить в своем, пусть и сельском. Ведь семейное счастье нельзя отложить на потом или оставить на хранение в прошлом. Оно существует только в одном времени — настоящем.

Кажется, не зря люди про них говорили, что они, как две половинки одного целого, гармоничная пара. Ссориться они так и не научились за двенадцать совместно прожитых лет, промелькнувших как один месяц.

Иногда из-за бытовой мелочи могла возникнуть размолвка, но «дулись» они друг на друга максимум до вечера. Потом оба неизменно капитулировали, улыбками и страстными поцелуями подтверждая никуда не девшуюся любовь.

«Буду любить тебя до гроба», — однажды в сладкой истоме прошептали Толины уста, едва освободившись от ее пленительных губ. Расслабленные они лежали в постели, и Валя запомнила, как не понравилось ей последнее слово, от него будто холодом повеяло.

Как и большинству молодых семей им много чего не хватало в жизни, и одновременно с этим они чувствовали себя богатыми, счастливыми вместе. До того рокового рейса, когда впервые она не смогла его проводить: дорожную сумку Толя собирал сам и впопыхах забыл положить зубную щетку с пастой.

Она с помощью мамы и Толиных родителей подняла на ноги, вырастила сына. Андрей как две капли воды похож на отца. И рост под два метра, и походка чуть вразвалочку, обтекаемые движения и тот же голос. Даже улыбка такая же теплая и слегка загадочная. Однажды в задумчивости глядя на Андрея, разговаривавшего с другом по телефону, она машинально назвала его именем мужа. Иногда Вале кажется, что душа Толика с небес прилетает посмотреть, как они живут без него.

«Не обещайте деве юной любови вечной на земле…» — лились с экрана щемящие душу слова.

А ведь это же про них с Толиком песня! Недопетая до конца, как и внезапно оборвавшаяся, словно нить, счастливая жизнь…

Одиночество любимых

Новость о том, что Коля по окончании пединститута женился на Гале, никого поначалу не удивила. Весь класс знал про их дружеские отношения, которые вскоре переросли в настоящую любовь без оглядки на возраст и прочие условности. Незадолго до выпуска «сладкую парочку» в шутку поженили, став называть Ромео и Джульеттой даже при учителях, на что ребята только счастливо улыбались.

Когда же в одночасье выяснилось, что он взял в жены не нашу одноклассницу, а совсем другую Галю, свою сокурсницу из областного центра, все испытали шок. Колин образ враз померк: из пылко влюбленного красавца он превратился в антигероя, которому не хотелось даже руки подать. Будто кто по камню на душу всем положил, так было тяжело. Нам казалось, что Коля сделал что-то плохое, недостойное мужчины.

А как было Галку жаль, до этого, казалось, совсем не знавшую грусти и печали! Всегда искрометная, озорная, она, словно лампочка Эдисона, горела ярко и торжественно, из-за чего самый серый день рядом с ней казался светлым, лучезарным. И вот эта лампочка вдруг перегорела, потухла совсем, и вокруг воцарилась тьма.

Счастливый случай, что Галина мама в тот вечер, который едва не стал последним в девичьей жизни, оказалась дома. Напарница предложила поменяться дежурствами в больнице, она и согласилась, даже не подозревая, какая драма скоро разыграется. Она, конечно, заметила, что дочь не в настроении, но не придала значения: мало ли что могло ее расстроить. Галя сказала, что примет ванну и, набрав воды, закрыла за собой дверь. Прошло больше часа, а дочь так и не вышла. Это насторожило мать.

— Ты скоро? — спросила в тревоге она дважды, но ответа из ванной комнаты не последовало.

Сердцем почуяв недоброе, женщина изо всех сил рванула дверь на себя: слава Богу, защелка не стала сопротивляться и поддалась.

Увиденное страшно напугало Лидию Алексеевну. Ее Галя, раскинув руки, полулежа в ванной и смотрела в потолок. На полу валялись рассыпанные таблетки.

— Зачем ты это сделала? — истерично закричала мать. Она начала лихорадочно тормошить дочь, нащупывать пульс. К счастью, хоть слабый, он пробивался.

Ничего не видя на пути, женщина бросилась к телефону, вызвала скорую. И пока та ехала, со слезами умоляла дочь проснуться.

— Еще минут десять-пятнадцать, и мы не смогли бы ей помочь, — сказал, устало поднимаясь со стула, врач, крупный мужчина средних лет. Галя уже была в сознании, даже открыла глаза, но, похоже, еще до конца не понимала, что здесь делают чужие люди в белых халатах.

Прошли годы. Время, как народный лекарь, затянуло раны и на любящем женском сердце. Наша Галя вышла замуж: сосватал ее, стройную, как горную лань, увалень Гриша, сантехник из ЖЭСа, приходивший как-то чинить кран. Родился у них сын Петя, злые языки поговаривают, как две капли воды похожий на Колю. Городок-то маленький, почти все друг друга знают, вот и судачат от скуки бабы, да слухи в качестве новостей обсуждают. Кто с кем от кого тайком гуляет, кто кому рога наставляет, кто женится-разводится — все местные сплетницы знают! Как они еще не додумались для удобства обсуждения горячих тем чат в интернете завести: лайков и подписчиков собрали бы много.

А как же Коля с той, другой Галей — спросите вы. Да ничего, тоже вроде нормально живут в областном центре, дочку воспитывают. Оба учителями в одной школе работают, Николая Ивановича уже повысили до завуча. У него есть организаторские задатки, справится. Где-то раз в квартал приезжает он в городок родителей навестить. Чаще всего с семьей, а иногда один, за рулем подержанного «опеля». С одноклассниками, если кого случайно встретит на улице, охотно общается, интересуется, кто как поживает. Однако специально встречи ни с кем не ищет: то ли некогда человеку, то ли особой надобности не испытывает. А вот с Галкой, своей первой любовью, с удовольствием видится. Не ради нее ли и зачастил в последнее время? Похоже, простила она его и по-прежнему любит. Опять же вездесущие, всезнающие тетушки так поговаривают и очевидными фактами их романтические встречи на природе подтверждают. Что в селе, что в провинциальном местечке, человек — не иголка в стогу, чтобы потеряться…

Дошли слухи и до трудяги Гриши: соседи слышали, как недавно учинил он Гале шумные разборки, во время которых громко упрекнул, что позорит она его перед людьми. И при этом что-то из посуды в сердцах разбил. Вот так вдребезги и семьи распадаются. Сначала супруги бьют фарфоровую посуду, потом, бывает, один одного, после чего на смену добрым чувствам приходит ненависть. С ней и делят в суде детей, квадратные метры да совместно нажитое имущество.

У Галины и Гриши до развода не дошло. Поостыли оба, да и Лидия Алексеевна, наверняка, вмешалась, образумила дочь. Может, супруги взяли на вооружение народную пословицу: худой мир лучше доброй ссоры. Да только не надо быть психологом, чтобы понять: в таких семейных баталиях не бывает победителя, обе стороны несут существенные потери. Симпатия, любовь, взаимное доверие в их числе.

Однажды встретились мы с Николаем в небольшой компании на рыбалке — знатной она получилась, как и сваренная на берегу уха. Отведав ее под водочку, уединились с одноклассником и как-то незаметно завели разговор за жизнь. Посетовали, согласившись, что далеко не всем судьбой предопределено встретить родственную душу, что сродни настоящему богатству и счастью. Когда же современная наука с ее невероятными технологическими возможностями изобретет чудо-прибор, вычисляющий координаты местонахождения своей второй половинки? За такое прорывное открытие не жалко и Нобелевской премии. Это же сколько миллионов семей стали бы жить в душевной гармонии, настоящей, а не суррогатной любви и счастье!

— Но ты же с Галей счастлив в браке? — как-то вырвалось у меня.

И по его тусклому, холодно-отстраненному взгляду я все понял. Даже неловко стало за бестактный вопрос.

— Не на той Гале я женился, — тихо, но меж тем, кажется, всей Вселенной с горечью признался школьный друг после задумчивого молчания. И как к успокоительному лекарству потянулся к сигарете. Затянувшись, через секунду грустным взором провел струйку выпущенного в направлении реки дыма.

— Родители с толку сбили. Они были категорически против нашей свадьбы. Говорили: «Сначала институт окончи, на ноги встань, а потом семьей да детьми обзаводись». Почему-то считали, что в большом городе я найду себе более достойную пару. Зачем только их послушал?!

— Может, не поздно еще все исправить? — осторожно спросил. — Правда, и у Галки, и у тебя дети…

— Вот именно! Как резать по живому? Я так не могу. Да и она тоже, мы говорили об этом.

…Так и по сей день живут порознь две родственные души, два любящих друг друга человека. Хотя могли быть одной семьей. Не судьба или ошибка молодости? Кто знает, если даже сам Всевышний не в курсе.

Прости меня, мама…

Это же сколько лет прошло с тех пор, как умерла мама, а Тамара во снах и наяву все видит ее живой, одиноко стоящей у калитки Дома престарелых с невинной, как у детей, улыбкой на устах. Ее взгляд — долгий, провожающий, всепрощающий, словно пытается соединить навсегда оборвавшуюся незримую родственную нить с самым, казалось бы, близким и дорогим на свете человеком — дочерью.

Такси увозило Тамару все дальше и, оглянувшись напоследок, она не смогла сдержать слез. Час назад, под роспись, как какую-то материальную ценность, она сдала в Дом престарелых свою неизлечимо больную мать, месяцы которой, как сказали врачи, сочтены.

Почему она так поступила? Неужели не было другого выхода?

До 70 лет, пока чувствовала себя более-менее сносно, мама жила в родной деревне, где ей каждая тропинка, каждый кустик был знаком и мил. Держала небольшое хозяйство: петуха Петю, хулигана и забияку, до того обнаглевшего, что уже не только кота Ваську заклевал, но и хозяйку однажды со спины атаковал, за что был посажен под замок и на голодный паек. Кормила еще трех курочек да непородистого Дружка, верного многолетнего охранника двора. Раньше, когда был жив хозяин, держали и коровку, ежедневно радовавшую свежим молочком, из которого получалась вкусная сметана. В хлеву рядом с ней стояла лошадь, вечная труженица, а в саду «прописалась» пасека, щедрая на мед. Пчелам там был рай, особенно в мае, когда цвели деревья. Куда только все подевалось, как и незаметно сбежавшее с годами здоровье? Благо, хоть детей — сына и дочку — успели до этой дурацкой перестройки бесплатно выучить, а то где бы они, потомственные крестьяне, тех долларов американских с мужем набрали.

Когда не стало хозяина, сахарный диабет с ревматизмом в могилу раньше отведенного Богом срока свели, Вера Трофимовна потужила несколько дней в опустевшей, ставшей вдруг такой просторной хате, сразу после войны собственноручно срубленной ее Павлом, да по-христиански и смирилась с потерей кормильца.

На годовщину смерти приехали в Березовку из Минска помянуть отца дети. Сын Петя с семьей на машине и Тома с ними. Не сложилась у дочки личная жизнь: муж попался никудышный, беспробудно пьет, бывает, под горячую руку и поколачивает. Она, видимо, смирилась уже, жалеет его, дурака несусветного, говорит, что без нее он совсем пропадет. «А по мне так туда ему и дорога, окаянному», — не раз мысленно и вслух при Тамаре чихвостила своего непутевого зятя мать. Она, конечно, по-своему права, давно надо было развестись и, не боясь худой молвы, начать новую жизнь. В сорок пять еще не поздно, но она с удивительным даже для женщины терпением, от одного запоя к другому, все надеялась, что сдержит муж слово, возьмется за ум. Ведь за такого горе-отца и детям стыдно…

А сколько денег на докторов, дипломированных и народных, из семейного кошелька ушло: никакое лечение не помогло, даже хваленое кодирование. Денег не жалко, лишь бы толк был. А так все коту под хвост: и трудовые рубли, и потраченное время, и нервы. Допился муженек до белой горячки, от которой зимой и скончался, хорошо хоть в больнице, а не под забором. Проводить в последний путь пришли одни собутыльники, да бездомный пес приплелся, которого умерший частенько хлебом подкармливал.

А примерно через полгода Веру Трофимовну инсульт ударил. Врачи говорят, что не надо было ей в самый солнцепек огород полоть. Оно верно, конечно, но не могла она безучастно смотреть на огород, зараставший бурьяном. Когда там еще дочка или невестка из Минска приедут, вот и взяла в руки привычную сапку. Думала, полчасика поработает, да, на свою беду, увлеклась.

Собрались сын и дочка на семейный совет: кому мать к себе забирать? Тамара не успела и слова сказать, как жена брата свои пять копеек вставила: мы, мол, ничего не имеем против Веры Трофимовны, но у нас стесненные жилищные условия. Да и сын взрослый, не сегодня, так завтра женится, в дом жену приведет. Тамара ждала, что в разговор вмешается брат, но он отмолчался. По всему выходило, что смотреть маму будет она.

Про свои «хоромы» — двухкомнатную «хрущевку» в Чижовке Тома даже не заикнулась: все ведь и так знают. У Петра, пусть небольшая, но все же трехкомнатная. А у нее еще дочь с мужем проживают и маленький сын, ее ненаглядный внучок Димка. Ладно, как говорится, в тесноте да не в обиде, найдется и для мамы уголок. Единственное, о чем она брата попросила, мать навещать.

Поставили столичные врачи, низкий поклон им, Веру Трофимовну на ноги, к счастью, худшие опасения не подтвердились. А когда весеннее солнышко чуть пригрело, засобиралась она в свою Березовку.

— Мне уже лучше стало, ты же видишь, доченька. Пусть и с палочкой, но сама хожу. А на свежем воздухе и вовсе поправлюсь. Здесь же, в шумном городе, голова болит и будто задыхаюсь, — приводила мать аргументы в пользу возвращения домой. И уговорила-таки! В выходные Петя отвез ее в родную хату. Едва ступив на свое подворье, мать заплакала от радости.

Все лето на выходные, набив сумки продуктами, Тамара маршруткой уезжала к маме. Первым делом бралась за уборку, стирку, потом уже еду на несколько дней готовила. Возвращаясь в Минск, оставляла продуктов про запас и немного денег.

А в начале сентября случилась страшная трагедия. О ней среди ночи по телефону сосед из Березовки сообщил:

— Тамара, срочно приезжай, ваш дом полыхает. Жива ли мать, даже не знаю пока.

Как током ударило то известие, на несколько секунд парализовавшее ее мысли и волю. Дрожащими пальцами набрала номер телефона брата. В душе Бога молила, чтобы аппарат не оказался отключен, и Петя услышал звонок. Через минуты три, сонный и злой, что его разбудили, он наконец-то нехотя ответил. А спустя полчаса они уже мчались по Могилевской трассе на родину, гонимые предчувствием большой беды.

Вера Трофимовна чудом осталась жива. Ее, лежавшую у веранды в полубессознательном состоянии, отнесли от огня подальше сбежавшиеся на пожар соседи. А вот деревянный дом спасти не удалось, сгорел до основания. Выяснилось, что беда случилась из-за забывчивости хозяйки. Ложась спать, она не выключила газовую конфорку на плите. Проснувшись среди ночи, засобиралась во двор, в туалет. Уже в веранде, где, как назло, перегорела лампочка, Вера Трофимовна, видимо, в поисках обуви, чиркнула спичкой — и прогремел взрыв. Ее выбросило на улицу, а огонь, охвативший веранду, перекинулся на всю хату…

После случившегося окончательно стало ясно, что оставлять мать одну нельзя и на минуту. И Тамара вновь забрала ее к себе.

У Веры Трофимовны совсем стало плохо с памятью. Казалось, что временами ее покидает рассудок. Она со слезами стала просить отвезти ее в Березовку, на родное подворье. Когда ей объясняли, что от хаты осталось одно пепелище, она, соглашаясь, кивала, а потом снова просилась домой. Врачи лишь беспомощно разводили руками:

— Что вы хотите, возрастной атеросклероз. К тому же инсульт, потом пожар. Такие потрясения и для здорового организма бесследно не проходят, а тут 75-летний больной человек. Так что готовьтесь к худшему.

И точно, оставшееся здоровье мамы таяло у Тамары и ее домочадцев на глазах. Она уже перестала узнавать их, ей постоянно мерещились какие-то страхи, кошмарные видения, Вера Трофимовна потеряла покой и сон. Стала заговариваться, нести всякую ересь. И Тамаре, разрывавшейся между домом и работой, ничего не оставалось, как положить мать в психиатрическую больницу. Но лечение там мало помогло, успокоительными уколами удалось лишь на время вернуть сон. Но они же, уколы, как потом выяснится, посадили и без того слабое сердце мамы.

Совместное проживание в двухкомнатной квартире превратилось в кошмар. Вера Трофимовна могла всю ночь не сомкнуть глаз, беспричинно плакать, звать на помощь. Она панически стала бояться темноты, поэтому Тамара, валившаяся с ног от усталости, и при включенном свете быстро забывалась в неспокойном сне, который мог прерваться в любую минуту.

Уходя на работу, она молилась Богу, чтобы в их отсутствие мать не сделала с собой что-нибудь. Убирала подальше ножи и другие острые предметы, накрепко закрывала балконную дверь. И все равно неясная тревога и беспокойство не покидали ее до возвращения домой. Устав от такой жизни, дочь с зятем съехали на частную квартиру. А куда могла деться от своей беды — больной матери — Тамара? Похоже, ей судьбой предначертано до конца нести тяжкий крест.

Однажды, вернувшись с работы, она со страхом переступила порог открытой настежь квартиры. Матери дома не было. Где ее искать, что случилось — одному Богу известно. В милиции нехотя приняли заявление, посоветовав обзвонить родственников и знакомых. А какие у прожившей в деревне всю жизнь женщины могут быть знакомые в городе?

Соседка сказала, что видела какую-то странную старушку в домашнем халате и тапочках у автобусной остановки. Это известие и натолкнуло Тамару на мысль, что мать решила вернуться в Березовку. Но плохо одетая, почти потерявшая память, она вряд ли туда доедет.

— О, Господи, за что мне такое наказание! — эти горькие слова вырвались из груди одновременно с выступившими на глазах слезами. Она судорожно набрала номер мобильного телефона брата, но тот, как заметила в последнее время, вновь был для нее недоступен. Где же искать мать в двухмиллионном городе? Ведь человек не иголка в стогу сена, чтобы раз и навсегда потеряться, наверняка, кто-то еще, кроме соседки, обратил внимание на неадекватное поведение пожилой женщины, к тому же плохо одетой? А время не шло, а по-спринтерски бежало: густая ночная мгла непрошеной гостьей уже заглядывала в окно. Вдруг в нем на какой-то миг почудился Тамаре родной мамин облик. Она от неожиданности даже присела на стул, но вскоре поняла, что это был мираж.

Обойдя с дочерью и зятем всю Чижовку, опросив, наверное, с сотню человек, они к утру так ничего и не узнали. В милиции сухо ответили, что ищут, но пока безрезультатно. На всякий случай в Березовку съездил брат Тамары, но, пробыв там почти целый день, вернулся ни с чем.

Мать нашлась лишь в конце вторых суток. В двадцати километрах от Минска обнаружил ее, грязную и дрожавшую от холода, как раз вышедшую из леса на проселочную дорогу, случайный водитель грузовика. Он быстро сообразил, что к чему, не стал больше ни о чем расспрашивать странную попутчицу. Усадив в кабину, напоил чаем, угостил бутербродами. Затем отвез в районный отдел милиции, где были уже оповещены о пропавшей старушке. Вера Трофимовна, как ни в чем не бывало, призналась дочери, что действительно направлялась в Березовку, потому что позвал к себе на могилу покойный муж. Он так и сказал: «Забывать ты меня стала, Вера, как в город переселилась. Приедь хоть на часок, а то очень скучаю по тебе». Да дорогу плохо запомнила, вот и сбилась с пути.

После того происшествия и стала Тамара подумывать о Доме престарелых. Как ни противна и постыдна была сама мысль об этом, но она не видела другого выхода. Бросить работу и все время находиться при больной матери? Это был лучший вариант, но на что жить тогда? Скромной маминой пенсии им не хватит, да и семье дочери хотелось бы помочь, пока еще сама при здоровье. Сказала о своем плане брату, в душе надеясь, что он что-то придумает, а услышала холодно-равнодушное: «Поступай, как знаешь…»

Через хорошего знакомого, разумеется, щедро отблагодарив его, устроила Тома мать в Дом престарелых. Трудно ей дался этот шаг, она тянула с ним до последнего, понимая, что по закону, да и по совести не имела права так поступать. Но что ей оставалось? Ничего не предпринимать — означало почти то же самое, жить как на пороховой бочке, с ощущением новой беды. Там же, пусть и чужими людьми, но все-таки присмотрена будет. А сама заработанных денег не пожалеет, чтобы ей там сытно и не совсем одиноко было.

Нотации читать, к совести взывать оно, конечно, всегда легче, когда тебя напрямую ничего не касается. А поставь в эпицентр беды себя, и неизвестно еще сможешь ли в полной мере соответствовать провозглашаемым нравственным принципам. Жизнь однозначно сложнее самых лучших догм и правил.

Собирая мать в казенный дом, Тамара тешила себя слабой надеждой, что со временем у нее что-то изменится, как-то наладится жизнь, и она непременно заберет маму домой.

Кто знает, может, так оно и случилось бы, но через месяц Вера Трофимовна умерла. Как сказали врачи, не выдержало сердце. То ли очередной дозы успокоительных средств, то ли разлуки с дочерью.

Праздник

Едва проснувшись, Иван понял, что хочет выпить. Такое, чтоб тянуло к чарке спозаранку, с ним впервые. Покосившись на спящую жену, подумал: хорошо, что людям даже во сне не дано читать чужие мысли. А то его принципиальная половина устроила бы скандал на весь дом, в котором самым дипломатичным было бы выражение: «Алкоголик несчастный!»

Что крайне возмутило бы Ивана, так как обвинение это, по сути, несправедливо. «Принять на грудь» он, конечно, мог, но только по праздникам — светским или религиозным. А так как праздников напридумывали столько, что почти все будни стали таковыми, то… Нет, вы неправильно подумали: последний год Иван вообще капли в рот не брал. Во-первых, не хотелось, а во-вторых, поспорили на деньги с кумом, у кого сила воли крепче. Теперь, похоже, спор он проиграл. Его, наверно, сам дьявол искушал: желание выпить еще больше усилилось.

Тихонько, чтобы не разбудить жену, оделся и вышел на улицу, где начинало светать. Как мысленно ни сопротивлялся, ноги сами привели к дровянке, в углу которой под увесистым березовым поленом спрятана заначка — недопитая с кумом бутылка самогона.

«Пить с утра — преступление против здорового человечества», — пришла в голову правильная мысль. Но на него невольно пойдешь, если очень хочется.

На всякий случай оглянулся: нет ли свидетелей готовящегося преступления? Его, конечно, заметил и из любопытства даже вылез из теплой будки Шарик: но он, если и догадался о намерениях хозяина, все равно ничего никому не расскажет.

Пошарив в углу рукой, Иван быстро нашел искомое. В предвкушении приятных ощущений аккуратно снял сургучную пломбу кума. Сделав три неспешных глотка, почувствовал настоящий кайф, казалось, оставшийся где-то в далекой молодости.

Шарик некстати гавкнул, явно осудив его поступок. «Собаки — абсолютные трезвенники», — пришла в голову вторая за утро правильная мысль. Но быть Шариком Иван не хотел бы. Собака хоть и друг человека, но не она, а человек — звучит гордо! Так кто-то из великих сказал.

Он ощутил небывалый прилив сил, бодрости, энергии, с которыми и принялся за хозяйственные дела. Причем, находясь под «допингом», даже корову с удовольствием подоил, чего раньше с ним не бывало.

— Что это, Ваня, с тобой сегодня случилось? — сильно удивилась проснувшаяся жена. — Может, приснилось что?

В ответ он лишь улыбался.

За завтраком жена, как обычно, уткнулась в смартфон — проверить почту, смс из соцсетей.

— О, так сегодня, 6 ноября, Международный день мужчин! Есть, оказывается, и такой праздник, своего рода ваше 8 Марта, — полушутя заметила супруга.

«Так вот откуда желание с утра выпить!» — догадался Иван. Но и бровью не повел, буркнув лишь с притворным недовольством:

— Напридумывают же на нашу голову праздников…

Волшебное слово

Он и Она случайно встретились 40 лет назад. Был субботний декабрьский вечер, в районном Доме культуры гремела предновогодняя молодежная дискотека. Когда ведущий объявил белый танец, Она мельком взглянула на группу юношей в центре круга, застывших в ожидании дамского приглашения. И среди них увидела его, стройного, подтянутого, в курсантской форме. Ноги сами сделали первый робкий шаг на встречу избраннику. Девушка чуть застенчиво пригласила незнакомого парня на вальс под лирическую мелодию популярной песни «Снег кружится». Помните ее припев?

Удивительное совпадение: за окном ДК в тот вечер действительно неторопливо падал снег. После дискотеки они с удовольствием брели по нему вдвоем, а он лежал перед ними, белый-белый, как чистый лист бумаги. И паре казалось, что они напишут на этом листе повесть своей любви.

Слова из песни перекочевали в жизнь. И вот уже взрослые дочь и сын поздравляют родителей, по-прежнему влюбленных друг в друга, с рубиновой свадьбой. И в доме в который раз звучит нестареющая любимая песня «Снег кружится», познакомившая их.

Вот так же в вихре лет закружились две человеческие судьбы, ставшие одной, скрепленные любовью, верой и надеждой, самим временем. А со свадебного фото внимательно наблюдают за юбилярами все тот же курсант и симпатичная девушка, пригласившая его на белый танец.

В их спальне каждый вечер перед сном тихо звучит волшебное слово: «Люблю». Пожалуй, самое главное и сильное из всех 150 тысяч слов современного русского языка.

Из афганского цикла Убитая любовь

Большего романтика, чем Ира Кузнецова, во всем медучилище, наверное, не было. Поэтому никто из ребят не удивился, узнав, что девушка настойчиво обивает пороги военкомата. С единственной просьбой: направить ее после выпуска в Афганистан.

— Вы не имеете права мне отказать, — сердилась Ира, слыша из уст военкома знакомое предложение «хорошенько еще раз подумать». — Я взрослый, самостоятельный человек и хочу полученные в училище знания применить там, где они наиболее нужны.

— Правильно мыслите, — неожиданно согласился с ней военком. — Поэтому, мой вам совет: поезжайте в одну из сельских больниц. Там не хватает медсестер, каждому новому человеку очень рады.

— Туда я всегда успею. А вот в Афган могу опоздать. Я вас, товарищ полковник, всегда по-доброму вспоминать буду, только оформите документы, пожалуйста.

— Да что же это за девки такие напористые нынче! — слегка завелся и военком. — По-доброму, говоришь, вспоминать будешь? А если, не дай Бог, без глаз или руки останешься: пуля ведь действительно дура, ей все равно кого ранить и убить. Тебе, Ира, самое время не в строю в сапогах, а в невестах ходить, любовь с парнями крутить. А там, глядишь, дело к свадьбе повернет, сына или дочку родишь…

— Это тоже успеется. Так как насчет Афганистана?

— А родители согласны? — после паузы уточнил военный комиссар. — Они, кстати, кто по профессии?

— Папа у меня военный, танкист, правда, уже на пенсии. А мама заведующая библиотекой. Но их мнение в данном случае не решающее.

— Значит, они против?

— А вы были бы «за» на их месте? Уже хорошо, что они не закатывают в доме истерику, а относятся к моей возможной командировке сдержанно.

— Когда у вас выпуск, в июле? Подойдите в начале августа: мы как раз будем комплектовать команду по заявке с области. Медсестры, думаю, понадобятся.

Услышав такое, Ира на радостях готова была расцеловать военкома. Она не шла, а просто летела к ближайшей автобусной остановке. Со стороны могло показаться, что девушка выиграла в лотерею миллион.

В отделе кадров штаба армии ей вначале предложили остаться в Кабуле, в госпитале, но в последний момент все переиграли.

— Поедете в Баграм. Там в агитотряде уже два месяца нет медсестры.

Где находится этот Баграм и что за странное такое подразделение агитотряд, Ира не знала, но решила не уточнять. По ходу сама разберется. На попутном транспорте еще с одной женщиной, вольнонаемной из Челябинска, добралась до Теплого Стана, откуда в обед должна была идти автомобильная колонна. По иронии судьбы она направлялась домой, в Советский Союз, откуда сутки назад прилетела Ира военно-транспортным самолетом.

— Возьмете до Баграма? — спросили они у капитана, деловито прохаживавшегося вдоль выстраиваемых машин.

Прежде чем ответить, офицер строгим взглядом смерил с головы до ног симпатичных незнакомок и, прокашлявшись в кулак, игриво поинтересовался:

— А вы, сударыни, какую плацкарту предпочитаете: мягкую или жесткую? Выбор у меня невелик: могу предложить сиденье в кабине «КамАЗа» или открытое, обдуваемой ветром, место на броне. Второе, кстати, более безопасно для вашего бесценного здоровья.

Ира и ее попутчица с Урала Валентина в недоумении переглянулись. Уж не потешается ли над ними капитан, пряча наглую улыбку в пышные усы? В кабине, конечно же, женщине уютнее, комфортнее, нежели глотать едкую пыль сверху на бронетранспортере, являясь к тому же прекрасной мишенью для снайпера. О том, что куда коварнее другой невидимый враг — мины, они тогда еще не знали.

Капитан с женским желанием ехать в кабине «КамАЗа» спорить не стал и жестом указал на одну из машин.

В путь тронулись через час с лишним. Колонна лениво, как разомлевшая на солнцепеке змея, вытянувшись, поползла вперед, медленно оставляя позади шумный город.

Ира без устали крутила головой по сторонам: ей все было в диковинку, а потому чрезвычайно интересно в этом восточном средневековье. Сколько хватало зрения, вглядывалась в дорогу — неширокую, причудливо изворачивавшуюся, местами усеянную ямами и давно лишившуюся асфальта. На таких колдобинах груженая машина урчала натужнее, а ее водитель, долговязый солдатик Слава, манипулируя «баранкой», слегка нервничал.

И тут Ира увидела, как заплясали чуть впереди на пыльной обочине какие-то фонтанчики. С десяток, а может и больше их, одинакового размера и формы, запрыгали вокруг в каком-то хаотичном танце. «Музыку» они услышали вместе.

— Гребаный обстрел! — смачно выругался, напрочь забыв об этикете и о дамах-пассажирках, водитель Слава. — И снова духи бьют нас в этой проклятой Аминовке.

Голос солдата заглушила автоматно-пулеметная дробь. Услышав ее, Ира и Валя испытали настоящий страх. А когда где-то рядом мощно ухнул еще и гранатомет, девчонки завизжали, наклонив головы к коленям. Казалось, что следующая прицельная очередь исполосует их беззащитный «КамАЗ».

По-разному в зависимости от личных качеств, срока службы в Афганистане, плотности огня ведут себя в боевой обстановке люди. Новички обычно теряются и в панике забывают даже о собственном оружии, в котором их спасение. Большинство тех, кто поопытнее, научились подавлять страх и справляться со своими чувствами и эмоциями. Когда смерть на твоих глазах устраивает показательный экстремальный танец из пуль, выпущенных огнедышащими стволами, навсегда забирая в свой круг все новые и новые жертвы, лишь слепому не страшно. Звонко треснуло стекло и его осколки больно впились Ире в шею. В то же мгновение резко вскрикнул и замолк Слава. Подняв голову, Ира ужаснулась от увиденного: пуля попала водителю прямо в переносицу, навеки изуродовав красивое лицо молодого парня. Его руки по-прежнему сжимали «баранку» остановившегося грузовика.

Что делать в этой дикой, непонятной свистопляске двум безоружным девушкам, совершенно потерявшимся на войне уже в первый день, где искать то безопасное, пусть и не совсем уютное место, о котором полуигриво говорил усатый капитан? Кстати, где он сам, жив или, может, тоже убит, как этот несчастный Славик? Интуитивно Ира поняла, что дальше, полусогнувшись, сидеть в кабине бессмысленно, да и опасно. Кое-как нащупав дверную ручку, они сумели выбраться наружу. Короткого взгляда назад оказалось достаточно, чтобы понять: из-за объятой поблизости пламенем машины, перегородившей дорогу, середина колонны остановилась, в то время как первые пять грузовиков успели вырваться из-под обстрела. Из двух сопровождавших их бронетранспортеров почему-то стрелял лишь один.

Ира и Валя, пригибаясь и пару раз упав, ничего не замечая вокруг, и не чувствуя под собой ног, бежали к своим. С людьми, пусть и на открытом месте, не так страшно, как в неподвижном «КамАЗе» с убитым водителем.

— Сюда бегом! — кричал им кто-то сбоку из-за камня-валуна у дороги. Это естественное укрытие оказалось как нельзя кстати. Обе вздохнули с облегчением, увидев знакомого капитана. Рядом с ним находился радист с рацией, просивший у какого-то «ноль первого» срочной помощи.

— Ну что, милые, перепугались? — капитан, кажется, не из робкого десятка, если даже в такой критической обстановке попробовал изобразить на своем наполовину чумазом лице подобие улыбки.

— У меня сегодня юбилей.

— День рождения, что ли? — уточнила Валентина.

— Нет. Обстрел тридцатый по счету. За год службы.

— Вы так любите статистику?

— Нет, я женщин люблю, — нашелся капитан. — А без арифметики на войне нельзя. Количество проведенных колонн приходится документально фиксировать, вот и помню цифирь.

Незримый «ноль первый» все-таки услышал их и направил в помощь пару боевых вертолетов. Ира впервые видела, как окрашенные в камуфлированный цвет винтокрылые машины с крупными звездами на борту стремительно зашли в пике (или как там это у летчиков называется) и, изрыгнув приличную порцию огня, выпустили ракеты. Несколько минут понадобилось для того, чтобы на дороге и в близлежащем кишлаке установилась тишина. Колонна, потеряв три машины и двух солдат, под прикрытием вертолетов тронулась в свой неблизкий и опасный путь.

На баграмском повороте у нашего блокпоста один из «КамАЗов» приостановился, чтобы расстаться с двумя очаровательными спутницами, невольно разделившими с водителями риск, тяготы и невзгоды военной службы на колесах.

— Девчонки, до встречи в Союзе! — громко выкрикнул на прощанье капитан, ни имени, ни фамилии которого они даже не спросили.

Похоже, внезапное появление на перекрестке двух незнакомых девушек с чемоданами, явно не знавших, что им делать дальше, стало главным событием в буднично-рутинной жизни отдельной «точки». В дорожной пыли, хрустевшей даже на зубах, пропахшие дымовой гарью, в изрядно помятых кофточках и джинсах да еще босиком (надо же было додуматься надеть туфли на каблуке!), скованные страхом от пережитого, изрядно уставшие — такими предстали нежданные гостьи перед воинами советского блокпоста. Неужели их мучения закончились, и можно просто умыться, привести себя в порядок, малость отдохнуть от солнцепека в тени?

— Красавицы, какими судьбами к нам? — спросил вышедший навстречу прапорщик с автоматом на плече. И тут же скомандовал:

— Магометов, что стоишь как истукан, отнеси чемоданы.

Иру и Валю, после того как они смыли с себя дорожную «косметику», накормили рисовым супом и гречневой кашей с тушенкой, подробно за обедом расспросив о новостях и жизни в Союзе, кем и в какую часть прибыли.

Услышав, что одна из девчонок будет работать продавцом в их военторговском магазине при штабе дивизии, на витринах которого стоит немало дефицитного товара, дальновидный прапорщик «на всякий случай, авось пригодится» пометил в блокноте ее имя и фамилию. Медсестра из агитотряда его не интересовала.

Под вечер на попутном бронетранспортере заботливый прапорщик отправил их в военный городок, находившийся в нескольких километрах от «точки».

В отделе кадров формально-сухо спросили, как добралась, посмотрели документы и велели прийти завтра.

— А пока обустраивайтесь в женском модуле, — с этими словами офицер вызвал посыльного солдата, и в его сопровождении Кузнецова направилась к своему новому месту жительства.

Показавшееся впереди на фоне величавых гор приземистое длинное здание, своими контурами напоминавшее колхозную ферму, оказалось гарнизонной женской обителью. Неприятно скрипнув, хлипкая деревянная дверь легко отворилась, открыв Ириному взору скромное убранство комнаты с двумя застеленными кроватями. Со стены напротив какой-то удивительно теплой улыбкой с журнальной цветной обложки встречал певец и композитор Юрий Антонов. «Вот и обрела ты, Ирка, крышу дома своего, как поется в популярной песне. На два ближайших года».

Заняв свободную койку у окна, Ира кое-как распихала извлеченную из чемодана одежду. Затем принялась за уборку комнаты, показавшейся ей, любящей чистоту и порядок, грязной.

— О, у нас никак домработница появилась, — эта грубая шутка, прозвучавшая с порога, Ире не понравилась. Оторвавшись от мытья пола, Кузнецова увидела перед собой упитанную тетку лет тридцати пяти.

— Новенькая? Давай знакомиться. Я — Зоя, не Космодемьянская, конечно, а Пригожина, повариха из офицерской столовой.

— Кузнецова Ира, медсестра.

— А родом откуда?

— Из Ленинграда.

— О, из самой колыбели революции?

— Из нее.

Уже вместе закончив уборку, сели пить чай с привезенными Ирой конфетами и печеньем.

— У нас это почти деликатес, — на правах старшей по возрасту и времени пребывания в Афгане пояснила Зоя. — Так что жизнь здесь несладкая. Одно хорошо: мужиков много, а нас, баб, мало. Спрос на женскую ласку и тело необычайно велик. И этим дефицитом нужно уметь пользоваться.

Дальше Пригожина поделилась своим секретом привораживания мужчин. Будучи незамужней, она извлекает пользу из своего свободного статуса. Как призналась, крутит любовь с тремя мужиками сразу и не считает это постыдным. Не сама же она в любовницы набивалась, к тому же никому не жена, чтобы верность хранить. На войне совсем другая шкала нравственных ценностей. То, что в Союзе считается аморальным, постыдным, здесь, в боевой обстановке, прощается и не подлежит осуждению.

Ира слушала старшую подругу, не перебивая, в чем-то даже восхищаясь ею, а где-то внутренне протестуя. Ей только не нравился этот грубоватый разговор об интиме, зачем-то затеянный Зоей, мало интересовали досужие сплетни о том, с кем спит комдив, и что у начальника штаба новая пассия… Казалось, не было в гарнизоне офицера, о котором ничего бы не знала словоохотливая повариха. Из ее рассказов получалось, что все мужики, независимо от звания и должности, настоящие кобели, у которых только одно на уме: уложить женщину в койку. А добившись своего, они быстро забывают о красивых обещаниях вечной любви и по сторонам зыркают, как изголодавшиеся хищники, высматривают новую добычу. И эта гонка за удачей ради удовлетворения основного природного инстинкта у многих затягивается на десятилетия, а то и на целую жизнь.

Вдоволь наслушавшись Зойкиных советов, Ире, столько пережившей за этот суматошный день, показалось, что она проваливается в какую-то бездонную яму. Ее, смертельно уставшую, быстро сморил сон.

— Ты зачем, неверная, осквернила своим присутствием нашу землю? Кто звал тебя сюда?

Ира увидела перед собой пылавшее ненавистью, перекосившееся от злости, помеченное шрамом лицо главаря банды, которое налилось кровью, а острый, словно кинжал, взгляд пронзил ее девичий стан до мозга костей.

— Если будешь молчать, мы, как барашка, зарежем и зажарим на огне твое сочное молодое мясо. Отвечай же! — Она едва успела уклониться от наповал разящего удара и, закричав в страхе, проснулась.

В комнате никого не было. За окном — непроглядная темень. Зоя, наверное, заночевала у одного из своих кавалеров. Свернувшись калачиком и натянув на себя простыню, прочь гоня дурное привидение, Ира вновь сомкнула веки. Но сон куда-то испарился.

А тут еще за стенкой послышался скрип кровати, продолжавшийся минут десять, затем ее слух уловил чьи-то приглушенные стоны, голоса — мужской и женский. Так вместе с соседями и не смогла уснуть, тем более за окном уже светлело.

— Проходите, Ирина …э. э…

— Сергеевна.

Начальник политотдела дивизии, решивший лично побеседовать с новой медсестрой агитотряда, был сама любезность. Стройный, поджарый подполковник лет сорока чем-то напоминал Ален Делона, по которому сходили с ума не только французские поклонницы великого актерского таланта, но и советские женщины. Начпо, похоже, любил в дружеской, неторопливой беседе, по только ему одному известной психологической методике узнавать людей. А еще подполковник Сазонов получал, видимо, истинное удовольствие от инструктирования подчиненных — военных и гражданских.

— Вы не просто медсестра, а в какой-то мере еще и политический работник, потому что служить будете на передовой невидимого фронта, — объясняя, напустил он высокопарного туману. — Ведь подчас вооруженные до зубов батальоны не могут добиться того, что способен сделать один агитационно-пропагандистский отряд. Я вам не буду сейчас рассказывать о его штатном расписании, специфике работы, сами скоро узнаете. Кстати, через десять минут ко мне на доклад прибудет командир агитотряда майор Михайленко. Посидите, внимательно послушайте, а потом я вас представлю командиру.

Вскоре в дверь постучали, и на пороге кабинета появился высокий, худощавый мужчина лет тридцати.

— Проходите, Анатолий Иванович, давайте сразу к делу. Что у нас там с клубной машиной? — спросил начпо.

— Стуканул движок, товарищ подполковник. Я в техническую службу уже сделал заявку, но, боюсь, до нас очередь дойдет нескоро.

— Я позвоню, потороплю их. Что наш рафик Сулейман сообщает? Может, есть смысл агитотряду вновь поработать в кишлаках его уезда? Взять с собой побольше муки, риса, сахара, чтобы получилось солидно и красиво. Надо показать афганцам, что шурави не мелочатся, когда речь идет о помощи друзьям. Тем самым мы поддержим Сулеймана как представителя центральной власти, председателя местного комитета НДПА (Народно-демократической партии Афганистан. — Прим. авт.). Нам крайне важно, чтобы за ним, а не за муллой, пошли люди. Ну и квалифицированное медицинское обслуживание населения провести само собой… Кстати, знакомьтесь: Ирина Сергеевна — новый медицинский и политический! — сделал акцент на этом слове начпо, устремив вверх указательный палец, — работник. Прошу любить и жаловать.

Ира, слегка смутившись, поднялась с места. Она ощутила на себе строгий мужской взгляд майора Михайленко.

Из кабинета они вышли вместе.

— Вам придется еще и частично за врача поработать. Нина Викторовна, наш штатный терапевт, на днях уезжает в отпуск, — «обрадовал» командир. Узнав, что у его новой подчиненной за спиной никакой практики, только диплом медучилища, не на шутку расстроился. Отпустив крепкое словцо по поводу вечного бардака в военкоматах, уже более миролюбиво молвил:

— Ладно, что теперь уже возмущаться: будете в боевой обстановке опыта набираться. Потом в Союзе он окажется бесценным.

К предстоящему выезду в кишлаки баграмской зоны медсестра Кузнецова готовилась так, будто завтра у нее выпускной госэкзамен принимает сам министр здравоохранения. По совету командира, она до краев набила медицинскую сумку различными лекарственными препаратами, сверху положила в кожаной сумочке тонометр, перевязочные средства. Каких таблеток не было, дополучила в медпункте. Выданная песочной формы «афганка» пришлась точно по ее стройной фигурке. Нарукавная белая повязка с красным крестом сразу все объясняла. Оружие ей, гражданскому специалисту, не полагалось. Но в колонне, кроме санитарного УАЗа, двух грузовых «Уралов» с продовольствием, постоянную прописку имел БТР охраны с небольшим десантом, порой усиливаемый еще и БРДМ. Правда, сейчас поездка предстояла недальняя, к тому же в район, контролируемый нашими и правительственными войсками, поэтому майор Михайленко решил обойтись одним бронетранспортером. К тому же язык не поворачивался постоянно просить усиление, когда в боевых частях на счету каждая машина.

За год службы офицер понял, что в Афганистане нет абсолютно безопасных мест. Пару недель назад агитотряд основательно пощипали в каких-то двух десятках километров от Кабула. Хорошо еще, что обошлось одним раненым. Да, они тогда, что называется, случайно нарвались на остатки рассеянной банды, средь бела дня передвигавшейся от столицы на север. В штабе дивизии после доклада Михайленко за головы в недоумении схватились: откуда взялись там духи, когда накануне после рейда десантников все было основательно зачищено. Пришлось даже начальнику походного клуба и водителям взять в руки автоматы, чтобы отбиться. Тогда здорово выручил бронетранспортер: без него совсем худо было бы. Прицельным огнем из крупнокалиберного пулемета «броник» уложил обрадовавшихся было моджахедов на землю и не дал им приблизиться на расстояние броска гранаты. Но стоило ему замолчать, как духи чуть ли не в атаку пошли. Михайленко отчетливо видел эти перебегавшие, чуть сгорбленные фигурки с чалмами на головах, слышал их злобные крики. От одной мысли, что их немногочисленное и отнюдь не боевое, а агитационно-пропагандистское подразделение, разобьют в пух и прах эти средневековые дикари, становилось не по себе. Слава Богу, пулеметчику бронетранспортера удалось перезарядить ленту, и спасительный КПВТ вновь, как ни в чем не бывало, заработал. Духи вынуждены были отступить и раствориться в близлежащей зеленке.

Какой сюрприз ждет агитотряд в этот раз, наверное, и Аллаху неведомо. Сулеймана по телефону предупредили, чтобы к полудню собрал местных жителей на площади самого большого кишлака Алихель. Для чего, разумеется, тоже сказали: теперь дехкане точно придут с детьми, целыми семьями, чтобы побольше получить дармовых продуктов на руки. А именно массовость, как говорит начальник политотдела, наш главный козырь против душман. В борьбе за умы и сознание людей в ход идут не патроны и гранаты, а совершенно другое оружие: пшеничная мука высшего и первого сорта, рис, соль, сахар — продукты первой необходимости, в которых очень нуждаются многие крестьяне. Ведь испеченная из советской муки лепешка афганцам во стократ дороже и памятнее любой наглядной агитации. Проверено на практике: естественным, востребованным дополнением к продуктовому набору стала культурно-просветительная программа в виде показа с помощью передвижной киноустановки документального или художественного фильма на дари, а также бесплатное медицинское обследование и лечение всех нуждающихся. По этому, уже отшлифованному до мелочей сценарию, и работал дивизионный агитационно-пропагандистский отряд.

Ире казалось, что она очутилась на другой планете: ей все было в новинку. Таинственно-загадочной воспринималась сама поездка в неизвестный кишлак, где от нее, девчонки, выпускницы медучилища, ждут помощи совершенно чужие люди, другой веры и национальности. Сумеет ли она хоть немного облегчить их страдания и физическую боль, оправдать надежды? Хорошо, если полученных знаний хватит, а если нет, то к кому за помощью обращаться? Она ведь в одном лице профессор, врач и медсестра. Да, вгонит ее тогда в краску по самые уши командир: это он умеет. Сомнения одолевали Ирину всю дорогу, пока их санитарная машина, иронично именуемая здесь «таблеткой», тряслась в составе небольшой агитационной колонны по пыльным ухабам предгорья. На коленях Иры, как главный боезапас, лежала медицинская сумка. Девушка на всякий случай держала ее при себе, вдруг поступит срочная команда.

— А ты в самом деле из Ленинграда? — чтобы нарушить затянувшееся молчание, поинтересовался водитель Юрий Ромашкин. Этот белоголовый парнишка, за редкий цвет волос и подходящую фамилию получивший в отряде сразу два прозвища — Блондин и Ромашка, понравился Ире с первого взгляда. Немногословный, задумчивый, несуетливый, каким-то основательным, надежным показался он ей. Явно не балаболка-пустомеля, легко дающий и также быстро забывающий обещания, не любитель отпускать сальные шуточки в адрес женщин (ни разу из его уст не слышала даже невинного ругательства). Наоборот, при случае солдат ненавязчиво проявлял уважительное отношение к слабому полу. Всегда первым поздоровается, пропустит вперед, да ту же переднюю дверь «санитарки» не показушногалантно, а естественно, с доброй улыбкой откроет: садись, мол, сестричка, прокачу. И прокатил бы с огромным удовольствием и, конечно, с ветерком, только не по разбитой афганской дороге, а по ее любимому Невскому проспекту. Вот и «таблетку» снаружи и внутри вымыл и отполировал так, будто не на особое задание в кишлак, а на автовыставку собрался. Ира оценила солдатское старание, но виду не подала.

— А я был в твоем городе на экскурсии после 9 класса. Может, даже возле твоего дома проходил. Ты не в центре живешь? Нас водили в Эрмитаж, к Медному всаднику, в Петропавловскую крепость, поднимались на палубу знаменитой «Авроры». А еще запомнилась прогулка по Неве и ночной развод мостов. Удивительное зрелище!

«Как далеко сейчас все эти достопримечательности и родной город-красавец, по которому она успела уже сильно соскучиться. Особенно по маме с папой, младшему брату, бабушке, подругам. Они где-то там, в совершенно другом мире. А я зачем-то здесь, в чужой мусульманской стране, на войне», — воспоминания Юры навеяли тоску. И она поспешила сменить тему разговора.

— Интересно, какие из афганок жены, матери? За что больше всего ценят их мужчины: за красоту, хозяйственность, ум, кротость характера?

— Афганки, говорят, действительно красивые, но как проверишь: они же в парандже с головы до пят ходят. А ты смогла бы в сорокаградусную жару в таком наряде прогуливаться? — Юра, хитро улыбнувшись, перевел взгляд с пыльной дороги на нее.

— Нет, это испытание не для меня.

За разговором не заметили, как их небольшая колонна втянулась в кишлак Алихель. Непривычное для славянина, но звучное восточное слово: любопытно, не женское ли имя оно означает?

Традиционным восточным поклоном с приложенной к сердцу правой рукой встречал их Сулейман с членами местного комитета. На площади стояла притихшая людская толпа, и лишь непоседы мальчишки, что-то дружно щебеча на своем языке, как заведенные, носились вокруг урчащей советской техники. Они не впервые встречали шурави, этого высокого командира уже знали в лицо, наверняка, вновь привезшего им гостинцы. И пусть мулла говорит, что эти подарки не от Аллаха, а от неверных, поэтому брать их грешно, кто же откажется от бесплатного мешка белой муки, сытного риса или даже пачки вкусного сахара, когда во многих семьях голодают?

Сулейман предложил майору Михайленко, как обычно, провести сначала короткий митинг, потому что после раздачи продуктов площадь быстро опустеет. Он же первым и взял слово:

— Уважаемые дехкане! Народно-демократическая партия Афганистана, совершившая апрельскую революцию и с помощью братского Советского Союза строящая новую жизнь, делает все для того, чтобы сделать жизнь простого народа лучше. Вы теперь, а не помещики и баи, десятилетиями притеснявшие и бессовестно эксплуатировавшие ваш труд, хозяева своей судьбы. Отправляйте детей не в медресе, а в открывающиеся в стране школы, пусть учатся грамоте, сами же вступайте в партию, идите служить в армию, органы безопасности, помогайте нам бороться с контрреволюцией, и вместе мы победим.

Никто из отряда, кроме переводчика лейтенанта Набирова, не знал, о чем так страстно и пламенно, как настоящий трибун и повелитель масс, говорит Сулейман. Может, он так же неистово и убедительно ругает Советский Союз и проводимый под его руководством курс Бабрака Кармаля. Но Сулейман проверенный, свой человек и советский офицер Михайленко полностью доверяет ему. Более того, считает афганского активиста своим другом. Был у него пару раз дома, пробовал вкусный плов и другие национальные блюда, приготовленные женой Анорой, а это по восточным законам много значит.

Толпа молча выслушала десятиминутную речь партийного активиста. Трудно было понять, какое впечатление произвела она на бедных дехкан. Ирине Кузнецовой показалось, что они восприняли выступление весьма равнодушно, как некий ритуал, а сейчас попросту ждут главного — раздачи привезенных продуктов.

— Кому нездоровится, кто болен, не стесняйтесь, подходите сюда, вам окажут медицинскую помощь, — и Сулейман указал на их «санитарку».

Но местные жители выстроились в длинную очередь к двум «Уралам» с мукой и рисом. Получив по списку причитающиеся продукты и взвалив мешки на плечи, мужчины быстренько, будто боялись, что их отберут, уносили добро домой. И лишь в самом конце их пребывания в кишлаке к передвижному медпункту несмело подошла женщина с маленькой девочкой на руках. Едва прикоснувшись к ее лобику, Ирина и без градусника поняла, что у той высокая температура. Послушав дыхание, а оно оказалось нечистым, прерывистым, Ира испугалась за девочку, на ее глазах увядавшую. «У нее, похоже, воспаление легких, причем, болезнь прогрессирует. Нужно срочно доставить ее в госпиталь к нашим врачам». Но когда переводчик объяснил все матери, та истерически запричитала и отрицательно закрутила головой.

— Вы хотите, чтобы она умерла? — в недоумении жестко спросила Кузнецова.

Набиров теперь уже Ире пояснил, что без согласия мужа она ничего не может сделать. Таковы нравы.

— А где ее муж?

— Как я догадался из путаного ответа, в горах. Он душман.

Подошел майор Михайленко с Сулейманом. Вместе обсудили патовую ситуацию. Если ничего не предпринять, девочка может уже к утру умереть. Но даже это не подействовало на афганку, беспомощно рыдавшую.

— Она сказала, что всю ночь будет молиться Аллаху, и тот обязательно спасет дочь.

— Аллах не врач, к тому же он находится очень далеко отсюда, на небесах, — глухо заметил Сулейман на дари, как выход предложил позвать старейшин кишлака. К их мудрому совету женщина обязана прислушаться.

Так и сделали. С горем пополам уговорили мать сесть с ребенком в «таблетку». Юра завел машину. Но ехать одни, без колонны они не имели права. Командир отряда объявил пятиминутную готовность к совершению марша.

Через минут десять колонна тронулась в обратном направлении по той же пыльной ухабистой дороге. Позади осталась половина пути, когда раздался взрыв. На мину наскочил пустой «Урал», возивший в кишлак муку. Водитель не пострадал, отделавшись легкой контузией. А вот левое переднее колесо взрывная волна безжалостно вырвала и отбросила метров на двадцать. Наскочи на смертоносную взрывчатку их беззащитный и маломощный санитарный УАЗик, все ехавшие в нем, включая несчастную афганку с ребенком, моментально превратились бы в груз двести.

У Иры разболелась голова. Ее бросало то в холод, то в жар от одной только мысли об этой страшной случайности, когда твоя жизнь уже тебе не принадлежит, а всецело зависит от того, в скольких сантиметрах от обочины преступная рука духовского минера заложила коварный сюрприз и на каком расстоянии от него прокатится резиновое колесо. Майор Михайленко был как грозовая туча, разве что молнии не метал. От злости неизвестно на кого матерился как сапожник. Второй «Урал» взял своего покалеченного собрата на жесткий буксир и, не застрахованные от повторного подрыва, машины продолжили путь.

Наши врачи спасли жизнь афганской девочке. Она так, наверное, никогда и не узнает, кому, кроме Аллаха, обязана своим чудесным исцелением. Разве что мать, тайком от мужа, обмолвится о своем «грехе», который только в том и заключался, что от безысходности подошла она к советской машине с красным крестом и доверила своего смертельно больного ребенка неверным…

Так, в буднях незаметно для Иры пролетели две недели. Когда никуда не выезжали, тоже хватало работы. За медпомощью обращались солдаты и офицеры, даже из соседнего разведбата, хотя у них был свой военный врач. Потом Ира раскусила эту маленькую военную хитрость: симпатичная 20-летняя девчонка, только приехавшая из Союза, казалась лакомой приманкой для одуревших от войны молодых парней и мужчин, стремившихся при первом удобном случае познакомиться, завязать отношения. Вот и придумывали несуществующие головные и сердечные боли, лишь бы получить аудиенцию у новенькой медсестры. Ира, будучи веселой и общительной, искусно подыгрывала мнимым больным.

Среди «заболевших» к ее немалому удивлению оказался и майор Михайленко.

— Ирина Сергеевна, что-то мотор в последнее время барахлит, — пожаловался он не своим голосом, опустив глаза в пол. — Может, давление прыгает.

— Сейчас измерим, товарищ майор.

— Вы это… можете меня не так официально, а по имени-отчеству называть. Вы же не военнослужащая.

— Хорошо, товарищ майор, ой, извините, Анатолий Иванович. А давление у Вас как у первого космонавта Земли — 120 на 80. На работе сердца переутомление, видимо, сказывается, да еще жара. Я после ленинградской погоды никак не могу к ней привыкнуть. Начало осени, а стоит настоящее пекло.

— Ира, хочу пригласить Вас на свой день рождения.

— Так хотите или приглашаете?

— Буду рад видеть за столом рядом с собой. Отметим узким кругом. Дата не круглая, хотя особенная. 33 — возраст Христа.

Она ошибалась, считая, что командиру не больше тридцати. Все-таки худощавое, стройное телосложение женщин и мужчин молодит.

Следующим вечером (было как раз воскресенье, законный выходной) в комнате Михайленко собрался не такой уж и узкий офицерский круг. Кроме своих, было несколько человек со стороны, с тисненым в типографии приветственным адресом подошел замначпо майор Сергей Данилов, непосредственно курирующий агитотряд. Он, как старший по должности, первым и произнес тост, сказав в адрес именинника немало добрых слов. Ире, по торжественному случаю нарядившейся в светло-голубое платье, приятно было сидеть рядом с командиром. Шутки, смех, веселье — лучшие лекарства для человека, круглосуточно находящегося на войне. Пусть сейчас не гремят выстрелы и непривычно тихо за окном, сознание не обманешь: оно тонко чувствует, что военная опасность рядом, она лишь притаилась на время, дав возможность слегка отдохнуть и расслабиться. Но в любую секунду может прозвучать сигнал боевой тревоги.

— Среди нас присутствует единственная представительница прекрасного пола, хранительница нашего здоровья прекрасная Ирина Сергеевна, было бы просто несправедливо, не предоставить ей слово.

Она не собиралась произносить тост, так что предложение майора Данилова застало Кузнецову врасплох. Но девушка быстро собралась с мыслями.

— Я хочу пожелать Анатолию Ивановичу главного — целым и невредимым вернуться домой, где его с нетерпением ждут родные и близкие.

За это и выпили. Каждый сидящий за столом в те минуты наверняка вспомнил о своих домашних: маме, отце, жене, детях, с которыми разлучил приказ убыть на войну.

— Ира, можно я Вас провожу? — предложил майор Михайленко, когда она помогла убрать со стола и помыть посуду. — Уже полночь, освещения никакого, — искал все новые аргументы командир, лишь бы она согласилась.

Да и чего отказываться, подумаешь, сто метров до женского модуля пройдутся вместе, тем более в темноте.

Перед тем как расстаться до утра, слегка опьяневший Анатолий Иванович попробовал ее поцеловать, но Ира ловко увернулась.

— Спокойной ночи, товарищ командир, — с этими словами она, как птичка, выпорхнула из-под мужской опеки и скрылась за дверным порогом.

…Очередной выезд агитотряда также не предвещал легкой прогулки. И хотя в Панджшерской долине мощным эхом прокатилась крупная военная операция, разогнавшая по щелям бандформирования, они, как змеи, в любое время могли выползти из них и нанести коварный удар в спину. Если бы только знать место возможной вылазки духов. Оперативные разведданные на сей счет носили слишком уж общий характер. Поэтому в штабе дивизии решили излишне не рисковать отрядом, выбрав для него наименее опасный маршрут, пролегавший по селениям и кишлакам, расположенным вдоль основной дороги от Анавы до Рухи.

Работы здесь для местной власти — непочатый край. Такой бедности и нищеты они еще не видели. Люди ходили в каких-то обносках, а на их убогие жилища жалко было смотреть, не то что в них обитать. Население явно голодало и, скорее всего, это была одна из основных причин высокой смертности.

Так что доверху груженые мукой, рисом и гречкой три машины уже за час опустели. А желающих получить продовольственную помощь еще оставалось несколько сот человек. В их глазах читалась мольба о спасении. Но что мог сделать майор Михайленко со своим небольшим подразделением? Тут, в Панджшере, не один, а десять агитотрядов должны работать. Доложив замначпо о ситуации, Анатолий Иванович получил «добро» на обратный рейс за продзапасами. Для охраны грузовиков был выделен БТР из мотострелкового полка.

Тем временем к медпункту на колесах выстроилась очередь, в основном из пожилых дехкан. Кузнецовой в этот раз было легче: вернулась из отпуска Нина Викторовна, терапевт. Но все равно работы обеим хватало.

Многие обращались с такими запущенными болезнями, что ничем уже нельзя было помочь. Одного старика беспокоила прогрессирующая грыжа в паху, но осмотр показал, что требуется срочное хирургическое вмешательство. Здесь, в полевых условиях, не было возможности провести даже минимальную операцию. Как жалко этих ни в чем не повинных людей, оставшихся наедине со своими болезнями, которые лишь усугубляются от постоянного недоедания, отсутствия нормальных бытовых условий, элементарного медицинского обеспечения. Тот, кто даст им самое насущное и необходимое — хлеб, воду, свет, лекарства, одежду, за тем и пойдут без всякой агитации и пропаганды эти обездоленные жители гор. Кабульская власть пока ничего этого не смогла предоставить даже по минимуму, потому и не находит она поддержки в отдаленных кишлаках и аулах. А революционными лозунгами и призывами детей не накормишь…

К концу дня вернулись «Уралы» с продовольствием, вновь собравшие вокруг себя пеструю афганскую толпу. Решили норму пайка урезать, чтобы в каждые протянутые руки дать хоть по пару килограммов советской муки и риса.

На ночлег агитотряд встал возле палаток комендантской роты. Так спокойнее. Ромашкин приятно удивил, приготовив Ире ужин из сухпайка. Разогретая на костре перловая каша с маслом показалась деликатесом, как и сгущенка к чаю. Куда подевалась накопившаяся за долгий день усталость, отступили прочь тревоги и сомнения, грустный мотив мыслей сменился радостным настроением. Как здорово просто сидеть у костра, смотреть на огонь и ни о чем не думать.

— Уже прохладно, накинь на плечи куртку, — вновь проявляет заботу Юра. Хороший, добрый он парень. Рядом с ним чувствуешь себя действительно защищенной.

Нина Викторовна устроилась на ночлег в салоне санитарки, а их, молодых, не брал сон. Где-то в горах раздалась короткая автоматная очередь, и снова стало непривычно тихо вокруг. Этим воспользовался неугомонный сверчок: его лунная серенада ничем не отличалась от слышанной не раз в Союзе. Странное ощущение: будто и не в Афганистане они находятся.

— Ир, загадывай желание, звездопад! — с детской непосредственностью выкрикнул Ромашкин. — Первый раз вижу три сгоревших подряд метеорита.

— Бабушка в детстве рассказывала, что это души давно умерших людей по небосводу гуляют, — вспомнила Ира.

— Может, и так. Я вообще-то верю в легенды и мифы. Есть в них доля правды.

— Это что у нас за посиделки при луне? — раздался за спиной строгий голос майора Михайленко. — Рядовой Ромашкин, кажется, был отбой. Приказываю спать.

Они остались вдвоем. Но разговор почему-то не клеился. Легкое, романтичное настроение Иры, как эфир, улетучилось, на смену ему непрошеной гостьей вернулась грусть.

— Ира, прости меня за тот вечер. Я не хотел тебя обидеть.

— Вы о чем, Анатолий Иванович? Я на Вас зла не держу. А сейчас, извините, очень устала, хочу отдохнуть.

— Проснитесь, красавица, солнце встало уже над горизонтом, пора и вам вертикальное положение принимать, — полушутливо пропел над ухом Юрка, почти прикоснувшись к нему губами.

Она пребывала в такой сладкой дреме, что мукой казалось выходить из нее.

— Командир довел задачу: через час трогаемся вместе с основной колонной до Анавы. Там агитируем на митинге за Бабрака Кармаля и советскую власть, показываем кино, раздаем оставшиеся продукты, лекарства и дальше в путь. Машину я уже заправил.

— Есть подниматься, товарищ рядовой! — в тон Ромашкину подыграла Ира. — Только дайте даме привести себя в порядок.

Все пока складывалось по утвержденному вчера плану, что настораживало Михайленко. Он привык уже к сюрпризам и подвохам, и когда их не было, начинал беспокоиться.

В Анаве их ждали местные партактивисты. Клубная машина с отремонтированным движком была востребована на всем протяжении маршрута, в том числе и здесь. Из ее динамиков, усиленная эхом гор, разливалась вокруг спокойная афганская музыка, приглашавшая людей к общению. Затем застрекотала киноустановка, спроецировавшая на большой экран кадры документальной хроники, рассказывающие о счастливых мирных буднях жителей соседних азиатских республик Советского Союза. И уже после этого показали долгожданное кино — индийский художественный фильм про любовь, переведенный на дари. Всех в агитотряде уже тошнило от этой наивной сказки для взрослых, но жители Анавы видели ее впервые, поэтому по-настоящему переживали за героев.

Заметив в колонне машину с красным крестом, людской ручеек потек и к ней. Ромашкину приходилось на время приема пациентов из водителя переквалифицироваться в санитара. Так втроем кое-как и справлялись с этим живым конвейером. Видя, что медицина загружена по максимуму, майор Михайленко и хотел бы, но ничем помочь не мог: каждый солдат был на счету.

Попутешествовав по Панджшеру еще трое суток и израсходовав весь запас продовольствия и лекарств, отряд благополучно вернулся на базу. В Чарикаре, правда, их слегка обстреляли, но они проскочили опасный участок не останавливаясь.

— Ромашка, тебе письмо, но его не получишь, пока не сбацаешь свой фирменный гопак, — почтальон отряда рядовой Зотов умел прикалываться над ребятами.

Юра, изобразив для видимости несколько танцевальных движений, забрал письмо. Оно было от мамы из родной Новобогдановки. Она писала о хорошем урожае груш, слив и яблок в этом году, о том, что в школе, где она завучем, сменился директор, а две его одноклассницы — Валя и Оля — на днях выходят замуж. Прочитал письмо — будто дома побыл.

Ире тоже пришла весточка от родных из Питера. Юра обмолвился про своих одноклассниц.

— А я под венец не спешу, — отреагировала Кузнецова. — Главное ведь не во сколько лет, а за кого замуж выходишь. У меня подружка тоже выскочила в восемнадцать за первого встречного, а толку? Уже разбежались. Не понимаю, зачем было торопиться, жизнь ведь не беговая дорожка.

— Может, она думала, что это ее первая и последняя любовь.

— Юра, а ты веришь в настоящую любовь? Или она существует только в воображении писателей и режиссеров, талантливо придумывающих все эти красивые истории?

— Мне кажется, что жизнь — гениальный выдумщик, которому нет равных. Порой она так круто и неожиданно закрутит сюжет, что берет сомнение: а возможно ли такое в действительности. Но чудеса, поверь, Ира, бывают. Например, разве не чудо, что мы с тобой, родившись в разных республиках, за сотни километров друг от друга, встретились здесь, в Афгане, да еще в одном подразделении?

— Это обыкновенная случайность.

— А философы утверждают, что каждая случайность — проявление закономерности.

— Да, с тобой не поспоришь, ты, оказывается шибко грамотный, — Ира одарила его нежной улыбкой.

До чего же просто и хорошо ей с ним даже болтать ни о чем! Кажется, вот так целый бы день прошел в разговоре, и не кончилось бы наслаждение от общения. Она еще не разобралась в нахлынувших новых чувствах, поэтому боялась даже себе признаться в них. Необъяснимо теплая, приятная волна незримо накатывала всегда, когда видела и говорила с Юрой. Этот скромный белоголовый парнишка, обладавший каким-то магнетизмом, удивительной притягательной силой души, с каждым днем все больше нравился ей.

Было воскресенье, и Ира позволила себе проснуться позже обычного. На быструю руку привела себя в порядок, заварила зеленого чая. У афганцев неслучайно это напиток номер один: бодрит не хуже кофе, к тому же хорошо утоляет жажду. Уже затеяла небольшую стирку, когда в дверь тихо постучали, и на пороге, словно привидение, вырос рядовой Ромашкин. Кузнецова даже опешила на секунду: не ожидала встретить его в женском модуле. Не хватало еще, чтобы бабы, заметив солдатика, распустили слухи.

— Проходи, Юра. Извини, я тут постирушку устроила.

— Ира, командир срочно вызывает. Нина Викторовна в Кабул вчера отпросилась, он велел тебе собираться вместе с ним к Сулейману. Его жене плохо.

— Хорошо. Передай, что я через двадцать минут буду.

Знала бы заранее, чем закончится та поездка по знакомому маршруту в Алихель, сама бы прикинулась больной и осталась в отряде. Тем более воскресенье, законный выходной. Хотя, если Михайленко все задумал заранее, а не спонтанно, под действием спиртного решил вновь приударить за ней, то, конечно же, отказаться от служебного задания не получилось бы. Как специально не оказалось на месте врача.

Около полудня были у Сулеймана. Командир не стал больше никого брать, дав возможность отдохнуть подчиненным. На одной «санитарке», которую хорошо знали в окрестностях Баграма, они и приехали втроем: водитель рядовой Ромашкин, майор Михайленко и медсестра Кузнецова. Из оружия на всякий случай взяли с собой два автомата Калашникова с четырьмя рожками, в бардачке лежала дежурная, как шутил Юра, «лимонка» к чаю. УАЗик с красным крестом уже примелькался на здешних дорогах, духи «санитарку» обычно не трогали, зная, что она спасает и афганцев.

После осмотра Аноры, жены Сулеймана, Ира поставила диагноз: обострение язвы желудка на почве отравления. Она, конечно, не врач, могла ошибиться, но слишком уж явными были симптомы этого заболевания, которые косвенно подтверждала и не спадавшая второй день повышенная температура. Кузнецова достала из сумки антибиотики — тетрациклин, кларитромицин, жаропонижающие таблетки анальгин и димедрол, марганцовку для промывки желудка. Рассказала мужу, понимавшему по-русски, что и как принимать. И добавила:

— Если утром лучше не станет, надо вашу жену везти в госпиталь к нашим специалистам.

Выходит, не зря Сулейман потревожил своего советского друга Михайленко. Жена давно почувствовала недомогание, но он надеялся, что боль со временем исчезнет. Теперь стало очевидно: все слишком серьезно. Спасибо Анатолию Ивановичу, что сразу откликнулся.

Сколько раз Сулейман выручал его лично, и командование дивизии, исправно передавая достоверную информацию о происходящем в баграмской зеленке. Шурави, конечно, в долгу не оставались, помогали продуктами, топливом, иногда деньгами ему и другим семьям партийных активистов, а с созданными по указанию НДПА местными отрядами самообороны делились и боеприпасами. Так удавалось сохранять определенную стабильность в зоне ответственности, гарантировать относительную безопасность жителям близлежащих кишлаков. И если статус-кво внезапно нарушался подрывом советской машины или обстрелом военного городка, это означало, что вмешалась какая-то третья, пришлая сила. Этих «гастролеров», от которых в первую очередь страдало местное население, и помогал выявлять и обезвреживать Сулейман со своими партактивистами.

— Анатолий Иванович, у вас такой очаровательный и умный доктор, с ним никакие болезни не страшны, — по-восточному витиевато заговорил, расплывшись в благодарной улыбке, хозяин дома. — Я буду счастлив, если доктору Ире понравится мой бакшиш.

Сулейман достал из круглой коробочки ювелирное украшение — оригинальные бусы из лазурита.

— Тебе очень идет, правда, Анатолий Иванович? Носи на здоровье, дорогая, и будь счастлива.

Затем радушный хозяин пригласил их пообедать.

— У афганцев сегодня праздник — день рождения пророка Мухаммеда. Я думаю, по этому поводу Аллах разрешит нам по русской традиции немножко выпить. За здоровье моей жены.

Они прошли в просторную гостиную, главной достопримечательностью которой были ковры: большой, самотканый, лежал на полу, остальные, чуть поменьше, украшали стены. Ира впервые оказалась в афганском доме. Ее удивило почти полное отсутствие мебели, даже привычного стола. Стулья заменили лежавшие на полу подушки.

— Ковер — наш дастархан. Или как в русских сказках — скатерть-самобранка, — пояснил Сулейман с не исчезавшей с его лица улыбкой.

— Это чача, божественный напиток из винограда, настоянный на травах, или, как я называю, домашний коньяк. Ира, вам как медику должно быть известно, что в умеренном количестве спиртное полезно для здоровья.

— Знать бы еще эту меру, — пробовала отшутиться Кузнецова.

— Да, это, может быть, самое главное качество человека, — включился в разговор Михайленко. — А то наш брат зачастую пьет, пока не упадет. Но в порядке дезинфекции — незаменимое средство. У нас редактор дивизионной газеты 43-летний мужик трезвенником был образцово-показательным. И грамма в рот не брал, пока не заболел вначале малярией, потом гепатитом. Теперь и рад бы стакан поднять, так больная печень уже не позволяет. Вывод какой напрашивается? Пей, пока душе в кайф, а организму не во вред.

— Мудрые слова говоришь, Анатолий Иванович, — наполняя рюмки, сладко пропел хозяин дома.

Первый тост, как и ожидалось, был за очаровательного доктора. И как не уточняла Ира, что она всего лишь медсестра, Сулейман будто не слышал ее. Он внимательно следил за тем, чтобы у гостей всегда была еда в тарелках, и щедро подкладывал в них салат, плов и баранину. Вдоволь было и свежих фруктов, сладостей.

Второй тост произнес майор Михайленко — за советско-афганскую дружбу в его лице и радушного Сулеймана. Командир по инерции хотел подняться, но вовремя смекнул, что на Востоке можно и сидя говорить, тем более за дружбу.

— А я хочу выпить за любовь. Это чувство доступно всем людям на Земле: бедным и богатым, здоровым и больным, старым и молодым. Вот мы с Анорой уже 25 лет вместе…

— О, вам пора серебряную свадьбу отмечать! — не удержалась от восторга Ира. — Ей в гостеприимном афганском доме было уютно, легко и беззаботно. Приятная беседа, оригинальная на вкус, хотя и крепкая, чача, видимо, этому тоже способствовали.

— У нас такие юбилеи как-то не принято праздновать, хотя, наверное, зря. Поправится жена, приедут из Кабула дети, и мы обязательно по-семейному отметим дату. Все-таки четверть века вместе.

— Неужели ни разу не поссорились?

— Почему нет?! Бывало, что и ссорились, но до конца дня мирились.

Так за по-восточному неспешным разговором незаметно и пролетело время. Когда спохватились, солнце уже садилось за макушки гор.

— Куда вы, на ночь глядя, поедете? Я вас не отпущу: мало ли что может случиться. И потом, Анатолий Иванович, ты давно обещал мне не наскоком-наездом, а по нормальному погостить, с ночевкой. Вот и случай подвернулся. Тем более мою жену, чувствую, придется завтра утром на чем-то в госпиталь везти. Вместе и поедем.

Михайленко долго уговаривать не пришлось: резон в словах Сулеймана был. Да и ничего в подразделении за ночь не случится. На всякий случай он предупредил дежурного, что, возможно, задержится. Ире ничего не оставалось, как согласиться на ночлег. Даже романтично и необычно провести ночь в афганском доме, будет что вспомнить.

Ей отвели отдельную комнату с небольшим окошком, в которое вскоре украдкой заглянула луна. Ира разделась до ночной сорочки, так как было очень тепло. Мягкая перина легко приняла ее молодое тело, которое с наслаждением впервые за несколько месяцев расслабилось. Она с удовольствием вытянула ноги, и будто перенеслась в беззаботное и радостное детство, на дедушкин сеновал. Даже незабываемый запах сена (откуда только он здесь взялся?) ощутила. Или это мираж, сладкий сон? Голова немного кружилась от выпитой чачи, но этот же напиток придавал и удивительно приятную легкость.

…Ира, открыв глаза, увидела лежащего рядом командира и мгновенно поняла, что происходившее с ней минуту назад отнюдь не пригрезилось во сне, а было наяву: нежные прикосновения, ласки и поцелуй в губы. Вскрикнув, попробовала освободиться от мужских объятий, но руки Михайленко крепко закольцевали ее.

— Пустите, иначе я буду кричать.

— Ирочка, солнышко, послушай… Я не могу уже сдерживать себя. Ты… ты очень мне нравишься и волнуешь, как женщина, как девушка. Я хочу тебя любить долго и по-настоящему.

— Нет, оставьте меня, в покое. Я не подстилка какая-нибудь…

— Пожалуйста, не делай глупостей. Давай вместе расслабимся, ты же ведь не железная, того же, что и я, хочешь. Мы одни здесь, никто ни о чем не узнает.

В порыве страсти Михайленко покрывал жадными поцелуями ее лицо, шею, грудь, и остановить этот мощный напор она уже была не в силах. Последний оборонительный редут пал, когда одним ловким движением Анатолий Иванович снял с нее трусики. Твердое копье вонзилось внутрь так быстро и глубоко, что Ира застонала от боли. Она кусала пересохшие губы, лихорадочно крутила головой и до изнеможения извивалась на перине, пока не ощутила приятную истому сначала внизу живота, а потом и во всем теле, ставшем вдруг необычно мягким и податливым. После этого она закружилась в стремительном вихре до беспамятства захлестнувшей страсти…

Утром, позавтракав, они забрали Сулеймана и его жену, которой так и не стало лучше, и выехали в Баграм. Ира всю дорогу чувствовала себя неважно, ее слегка подташнивало, поэтому каждый ухаб отдавался в печенках. Но она мужественно терпела, не проронив и слова. Девушка корила себя за минутную слабость, за то, что позволила мужчине грубо овладеть собой. Хотела ли она этой интимной близости с командиром? Скорее нет, чем да, раз мучают угрызения совести, чувство стыда. Ее растерянный взгляд уткнулся в коротко стриженый затылок майора Михайленко, уверенно сидевшего впереди рядом с водителем. Офицер молча курил сигарету. «В душе, небось, радуется, что добился своего. Можете, товарищ майор, смело записывать в свой актив еще одну победу над женским полом, к которому Вы явно неравнодушны». Ее так и подмывало со злости сказать эту фразу вслух, но она не решилась при посторонних. Ладно, афганцы — чужие люди, ей стыдно перед Юрой Ромашкиным, который по-прежнему нравится ей. Он, наверняка, сейчас думает о ней как о последней ш…, безвольно раздвинувшей ноги перед командиром. Но и Михайленко еще тот ловелас, ловко воспользовался слабостью беззащитной девушки. Низко это, недостойно офицера. Разве настоящий мужчина так поступил бы? Только где они, истинные джентльмены, рыцари чести, завоевывающие женские сердца не физической силой, а остроумием, обаянием, ухаживанием, преклонением перед красотой?

И тут она вновь подумала о Юре. Он точно не удовлетворил бы мужскую похоть вот так грубо, по животному, против ее воли.

— Ирина Сергеевна, вы можете сегодня отдыхать, — официальным тоном разрешил ей отгул за воскресенье майор Михайленко, когда они вернулись в часть.

Он угадал ее невысказанное желание быстрее добраться до общежития и надолго встать под душ, чтобы смыть с себя весь позор и грязь минувшей ночи. Да только как очистишь душу от скверны, а память от неприятных воспоминаний? Вся надежда разве что на время, универсального лекаря.

Зоя, заметив перемены в ее настроении, предложила вечером вместе сходить в кино.

— Знаешь, я буду только мешать вам с Валерой обниматься.

— С Олегом, — уточнила подруга по комнате. — И мешать ты вовсе не будешь.

— Нет, я лучше почитаю любовный роман на сон грядущий.

— Да романы крутить нужно, а не читать про них! — засмеялась Пригожина собственному шутливому экспромту и, помахав ручкой, упорхнула за порог, оставив Кузнецову одну.

Наступившая тишина принесла Ире желанное успокоение. Свернувшись на неразобранной кровати калачиком, она с удовольствием принялась за чтение. До чего же все складно и увлекательно в книжках: жизнь намного запутаннее и сложнее. Здесь не перевернешь ненужную страницу, не пропустишь как малозначимый какой-то неприятный эпизод, наконец, как фолиант не отложишь в сторону пережитые тобой мгновения, волнения, события. И все же книга, только умная, душевная, действительно друг человека. Это особенно понимаешь, когда на душе грустно, одиноко.

Погрузившись в чтение, Ира словно перенеслась из объятого войной Афганистана в мопассановскую Францию, в романтический XIX век. Почему она родилась так поздно, а не во времена королевских балов и мушкетеров? Интересно, кто и каким образом определяет, кому и когда явиться на свет, кто достоин яркой, полноценной жизни и настоящей любви, а кто нет? Если бы можно было запрограммировать свое будущее, сделать его более предсказуемым и счастливым…

Увлеченная чтением и нахлынувшими мыслями она не сразу услышала стук в дверь. «Наверное, соседка Таня утюг принесла», — подумала Ира.

— Входи открыто.

Но она ошиблась. В комнату решительно шагнул майор Михайленко с бутылкой шампанского. В душе будто оборвалась натянутая струнка. Она никого не хотела видеть сейчас, тем более этого человека, принесшего ей страдания и боль.

— Анатолий Иванович, я Вас разве приглашала?

— Нет, но я подумал… Ира, солнышко, не сердись на меня, а пойми…

— Я всего лишь гражданская служащая медсестра Кузнецова, а до солнышка мне, как и Вам, товарищ майор, очень далеко.

Он поставил шампанское на стол и потянулся было за пачкой сигарет, но в последний момент передумал.

— Давай поговорим откровенно, спокойно, без эмоций. Ты думаешь, мне чача в голову ударила в доме Сулеймана? Да, может, не следовало мне врываться в комнату к тебе, спящей. Но меня обуревала неуправляемая страсть. Клянусь, я потерял контроль над собой. А все потому, что люблю тебя как… проклятый.

— А я — нет, — холодно отрезала она. — Уходите, пожалуйста.

— Ира, скажи, что я должен сделать, чтобы ты ответила взаимностью. Какой подарок хочешь, говори, не стесняйся.

— Не надо мне ничего. Оставьте только в покое.

— Ира, нам вместе служить, ты будешь как сыр в масле кататься…

Приблизившись к ней, застывшей у кровати, он левой рукой уверенно обхватил девичью талию, а правой стал расстегивать кофточку, наполовину оголив белоснежную грудь. Она, испугавшись повторения пережитого насилия, закричала на весь женский модуль.

— Чего ты орешь! — словно обжегшись, отскочил от нее в явном замешательстве Михайленко. Анатолий Иванович никак не мог взять в толк, почему ему, майору, командиру отдельного подразделения отказывает не кто-нибудь, а смазливая девчонка, к тому же подчиненная по службе, с которой он вчера уже спал. Многие гарнизонные бабы на ее месте давно с радостью и выгодой для себя спали бы с командиром, стоило только поманить.

— Если сейчас же не уйдете, о вашем недостойном поведении завтра узнают начальник политотдела и военный прокурор, — строго отчеканила Кузнецова, застегивая кофточку.

— Боюсь, после таких громких заявлений мы с тобой, дорогая, не сработаемся. Придется тебе искать другое место.

— Ничего, не пропаду. В госпитале специалисты моего профиля еще нужнее, чем в агитотряде.

Удивительно, но разговор отрезвляюще подействовал на майора. Похоже, он сделал для себя выводы. По крайней мере, о необходимости расставания ни разу больше не обмолвился. Ира же готова была немедленно сменить место работы. Тем более для командира медсестра по фамилии Кузнецова перестала существовать: он ее в упор не замечал. Зато с Юрой Ромашкиным Ира еще больше сблизилась, чему искренне радовалась.

По вечерам, когда вместе с днем уходили суматоха и заботы, они вспоминали о доме. Юра часами готов был рассказывать о своей Новобогдановке, о древних украинских обрядах и народных традициях, о славных походах казаков Запорожской Сечи, о том, что ели и пили они на коротких привалах среди широкой степи. Он знал и любил свой родной край, где сделал первые в жизни шаги, обрел друзей, получил аттестат зрелости. Рано потеряв отца, Юра стал для мамы и младшей сестренки опорой в жизни. Устроился на металлургический комбинат, там даже простым рабочим хорошо платили, а вечерами три раза в неделю бегал — нет, не на свидания к девчонкам, а на курсы. С пятого класса основательно поселилась в Юре мечта стать водителем большегрузных машин. Он спал и видел себя за рулем мощного автопоезда, безостановочно мчащегося по скоростным дорогам Европы. Что ж, мечта сбылась, правда, лишь частично: у него не автопоезд, а скромный санитарный УАЗик, колесящий отнюдь не по европейским автобанам, а по разбитым и пыльным, к тому же опасным афганским дорогам… Но ему только девятнадцать лет, вся жизнь еще впереди, чтобы осуществить мечту полностью.

— Ир, командир чего-то на меня взъелся в последнее время. Все ему не так. Почти ежедневно придирки какие-то нелепые. А вчера вообще заявил, что снимет меня с «санитарки», переведет в пехоту. Какая его муха укусила, не пойму.

— Это он от зависти (она вначале хотела сказать от ревности), глядя на нас. Михайленко готов был платить за мою любовь к нему. Да только ошибся адресом: я не умею любить за деньги.

— Он на тебя глаз положил? Скажи честно, что у вас произошло в доме Сулеймана: утром ты была на себя не похожа: очень бледная и злая, как голодная пантера.

— Все уже в прошлом, Юрочка. Давай раз и навсегда забудем.

— Прости, если случайно причинил боль, — и Юрка нежно обнял ее за плечи. — Кузнечик ты мой… Можно тебя так называть?

— Это вместо фамилии, значит? Что ж, тогда ты будешь для меня рядовой Ромашка.

— А тебе нравятся эти цветы?

— Теперь да, — ей хотелось добавить, что не только цветы, фамилию, но и его самого она уже полюбила, но постеснялась произнести это вслух. Все-таки признаться в любви первым должен парень. Как и сделать предложение.

Когда получалось, а это удавалось нечасто, тем дороже были эти минуты, они вместе любовались закатом солнца. В горном Афганистане это особое зрелище. Оранжевый кругляш, несмело ощупав своими лучами вершины древнего Гиндукуша, плавно скрывался за ней, озарив напоследок удивительно прозрачным светом все вокруг.

В один из таких по-осеннему красивых закатов Ира Кузнецова и услышала Юркино объяснение в любви, которое, как и положено, парень скрепил долгим сладким поцелуем. Он же первым заговорил и о свадьбе, которую они сыграют сразу после Юркиного дембеля и непременно подгадают торжество под белые ленинградские ночи. Красивое и загадочноромантичное получится зрелище, в котором гармонично будут сочетаться природное чудо в виде естественного, побеждающего тьму, света, и белоснежная фата невесты — символ чистой, непорочной любви и рождения новой жизни.

…Тот роковой день, на всю жизнь ставший для нее черным, Ирина будет помнить до конца дней своих. А ведь с утра ничто не предвещало беды. Агитотряд в полном составе находился на месте. Была суббота, командир объявил парко-хозяйственный день. Юра Ромашкин вместе с другими водителями обслуживал технику. Ближе к полудню его вызвал майор Михайленко:

— Смотаешься напрямик в Алихель. Отвезешь Сулейману лекарство для жены. Заодно посмотришь, как ведут себя новые амортизаторы. На обратном пути заберешь возвращающегося из отпуска старшину. Он через час будет на блокпосту у перекрестка. Все понял?

Чего тут не понять! Ромашкин даже обрадовался выпавшей возможности на законном основании увильнуть от рутинной черновой работы и прокатиться с ветерком. А то засиделся уже на месте. Дорога напрямик хоть и неважная, зато хорошо знакомая, всего несколько километров. Он быстро обернется.

Ира задержалась в штабе, а когда вышла, то только поднявшийся за «санитаркой» столб пыли увидела. С Юрой в тот день они лишь взглядами обменялись. Ромашкин направился в парк, она — в медпункт.

Услышав страшное известие о подрыве на мине «санитарки», которая не подлежит восстановлению, Кузнецова едва не упала в обморок: ноги предательски подкосились, а сама на миг онемела. Как утопающий за соломинку, так Ира ухватилась за вопрос, в котором сконцентрировалась вся ее душевная сила и надежда: жив ли водитель? Узнав, что Юра без сознания находится в реанимации, не разбирая дороги, бросилась в госпиталь, моля Бога о его спасении.

Не сомкнув заплаканных глаз, Ира просидела у Юриной кровати до самого утра. Он, искалеченный душманским фугасом, с каждой минутой дышал все тяжелее. И вдруг перестал.

— Не-е-т! — изо всех сил запротестовала Ира. — Юра, миленький, дыши! Я тебя очень прошу! — Кузнецова, позвав на помощь дежурного врача, стала массировать сердце. Но все оказалось тщетно. Рядовой Ромашкин умер, так и не придя в сознание.

Наверное, более несчастного человека, чем она, не было в те минуты во всем Афгане. Ирина отказывалась верить в то, что ее любимого больше нет. Ей не хотелось жить. Как белуга ревела, билась в истерике, пока врач-анестезиолог не ввел ей противошоковый препарат.

Кто-то сильный и невидимый задвинул в дальние уголки сознания мучившую ее боль, стало легче. Но через некоторое время действие лекарства закончилось и, очнувшись, Ира вновь терзала себя вопросами: почему судьба столь жестоко обошлась с ней и Юрой, еще только начинавшими самостоятельно жить, чем прогневили они Бога, не внявшего ее молитвам? Кто по-черному позавидовал, сглазив едва зародившееся взаимное чувство?

И тут Иру, словно током, ударила догадка: это Михайленко все подстроил! Это он убил их с Юрой любовь. Что за необходимость была куда-то отправлять «санитарку» под странным предлогом испытать амортизаторы, кого-то встретить? Какое имел право командир подразделения так вольно распоряжаться жизнью солдата, молодого парня? А ведь Михайленко знал о том, что накануне саперы сняли с этой старой дороги несколько мин, но почему-то именно по ней направил своего водителя. Да, в объезд расстояние до Алихеля почти вдвое увеличивается, зато намного безопаснее путь. А, может, ее подозрения зряшные, так как горем надуманы?

…Под самый Новый год, дождавшись-таки сменщика, убывал майор Михайленко в Союз. За день до отъезда, встретив Ирину возле штаба, предложил вместе возвращаться на Родину. Обещал развестись с женой и жениться на ней. Сказал, что по-прежнему любит и будет ждать. Вырвав из блокнота листик, аккуратно написал свой домашний адрес, телефон и протянул ей. Кузнецова даже бровью не повела. И слова не сказав на прощанье, не удостоив последнего взгляда, Ирина быстро ушла, так и не оглянувшись ни разу.

Белая ворона

«Спросили однажды столетнего горца, в чем секрет его долголетия?

— В любви, — не задумываясь, ответил мудрец. — Она — настоящий эликсир молодости, необходимый девушке, идущей под венец, и старцу, доживающему век.

— А в чем земное счастье?

— В жизни, наполненной силой любви, — ответил дедушка.

Из этого можно сделать вывод: жизнь и любовь, эти сестры-близнецы, как земля и небо, как два берега реки, не существуют порознь, а являются неделимой материей, гармонично дополняя друг друга».

Такую запись оставила вчера Катя Круглова в своем дневнике под впечатлением от прочитанного философско-исторического трактата малоизвестного восточного автора Алишера Джабраилова. Эта пропитавшаяся мудростью человеческой мысли и едкой афганской пылью 200-страничная книга случайно попала ей на глаза, когда в полковой библиотеке Катя проводила ежегодную инвентаризацию. Книги — ее профессия, ее безграничный духовный мир, в котором она комфортно себя чувствует. В нем нет насилия, бессмысленной жестокости, истребляющих человечество войн. Это ее второй дом, куда вхожи единицы самых близких людей, а пропуском служат вера, надежда, любовь.

В этом доме необычная планировка: тут стены условны и сдвинуты на сто, двести и даже тысячу лет. Здесь поселились и живут добрые сказочные феи и послушные оловянные солдатики из беззаботного детства, не ведающий страха в сражении с ветряными мельницами Дон Кихот и ненаглядная Золушка, ищущая золотую туфельку, здесь собрание ее поэтических сочинений и кладовая романтических грез, бесконечных мечтаний о принце на белом коне…

У Кати самая невостребованная на войне профессия: она библиотекарь, хозяйка почти десяти тысяч различных по содержанию, году издания, жанру книг. Это, как она недавно узнала, считай, на каждого солдата дивизии по экземпляру. Ей всего двадцать четыре года: хотя мама говорит не всего, а уже, намекая на статус незамужней девушки. Мама у Кати кандидат филологических наук, пишет докторскую диссертацию о тенденциях, особенностях развития древнегреческого языка и его влиянии на общественные процессы. Она была категорически против сумасбродной идеи дочери поехать в Афганистан. «Наивная, глупая девочка, начитавшаяся пустых идеологических лозунгов, ура-патриотических газетных передовиц о высокой миссии советского интернационализма, ты даже не представляешь, куда собралась. Сейчас же выкинь из головы эту пустую затею!» — чуть ли не топая ногами, требовала ученая мама. И чем жестче, своенравнее и напористее она это делала, тем активнее формировался протест, сильнее становилось ее внутреннее сопротивление диктату. А папа, директор завода, в армии служивший в десантных войсках, молодец, поддержал ее. И даже знакомому полковнику из штаба округа позвонил, попросил посодействовать в оформлении документов. Так, вместо безупречной, нарисованной мамой, линии судьбы она выбрала свою: жизнь-то ее. И пока не пожалела, что на два года сменила московскую прописку на кабульскую.

В библиотеку, тихо постучав, вошел солдат. Вместо привычного автомата в правой руке держал он томик стихов Пушкина. Связист Паша Скрябин сам пробует писать стихи. Одно, посвященное первой школьной любви, он, слегка стесняясь, прочитал Кате. Ей оно понравилось своим лиризмом, предельной юношеской искренностью. И пусть технологию стихосложения автору не удалось выдержать, как и укротить стремительного скакуна, именуемого рифмой, прозвучавшие поэтические строки нашли отклик в душе.

Паша признался, что со временем хочет издать свой сборник, поступить в Литературный институт. Интересовался, большой ли конкурс в вуз, нужна ли изданная книга и будет ли у него после службы в Афгане при сдаче экзаменов какая-то льгота.

— Надо мной ребята в роте подшучивают, Пушкиным называют. Я не обижаюсь. Однажды на ночном дежурстве в аппаратной, чтобы сон прогнать, офицер попросил стихи почитать. Я спросил, о чем, у меня разные есть: о любви, друге, Родине. «О матери», — уточнил он. И я попал впросак: ни одного такого стихотворения не написал. Наверное, потому, что воспитывала меня мачеха.

Паша замолк, выхватив цепким взглядом новый сборник Андрея Вознесенского «Антимиры» на полке.

— Слушай, я в своем Витебске его по библиотекам обыскался, а здесь, пожалуйста, свободно стоит, — обрадованно тараторил солдат-книгочей, будто клад нашел.

Катя с доброй улыбкой наблюдала за ним. Вот он, настоящий читатель, знаток и ценитель художественного слова! Правда, таких, как Паша Скрябин, увы, считанные единицы в полку. Большинство же солдат не знают даже, где библиотека находится, а если и заходят изредка, то чтобы познакомиться: не с новой книгой, а с ней. Правда, Катя с потенциальными кавалерами не по годам строга, потому, наверное, они больше одного раза и не появляются. А один солдат-увалень из комендантской роты, посмевший ее возле стеллажа нагло облапать, за что и получил звонкую пощечину, в запале бросил: «А ты, оказывается, недотрога. Типичная белая ворона».

Катя вначале сильно обиделась, закомплексовала, а потом, успокоившись, расценила это как комплимент. В птичьей стае именно такая и выделялась бы на общем сером фоне.

Офицеры и прапорщики заходят в библиотеку чаще, особенно когда услышат о новых поступлениях книг. Берут в основном фантастику, детективы, а вот классическую литературу редко спрашивают. Обидно Кате за почти невостребованных здесь ее любимых Чехова, Лермонтова, Достоевского, Толстого, Тургенева. Неужели они устарели?

— А русские народные сказки есть? — озадачил неожиданным вопросом читатель в погонах прапорщика, которого она видела впервые. «Шутник», — промелькнуло в голове.

— Про серого волка и Бабу-Ягу? — с улыбкой уточнила Катя.

— Я серьезно, люблю сказки, только остроумные, с оригинальным сюжетом. Хорошо отвлекают от суровой действительности.

— К сожалению, ничем не смогу помочь. Вам нужно в детскую библиотеку, но таковая по штату не предусмотрена.

Прапорщик слегка расстроился. Но, чтобы не уходить с пустыми руками, попросил дать почитать что-нибудь про любовь, на ее усмотрение. Катя предложила нравившиеся ей новеллы Цвейга. Прапорщик взял их и молча неспешно направился к выходу.

— Постойте, я же не оформила читательский формуляр. Ваша фамилия?

— Брежнев, — сострил он. — А если по паспорту, то Богатырев Иван Степанович. Коренной туляк. Не была в городе охотничьих ружей, самоваров и пряников?

— Проездом только.

Так они познакомились. Богатырев Кате совершенно не понравился: обращение на «ты», простой, грубоватый юмор, походка как у слона. Внешне напоминает ресторанного вышибалу: оправдывавшая фамилию косая сажень в плечах, руки словно созданы для боксерских перчаток и гирь, лицо непропорционально вытянутое, в веснушках. Такой словесный портрет появился в дневнике Кругловой, который за три афганских месяца «распух» почти до сотни тетрадных листов.

А через неделю прапорщик Богатырев вновь неприятно удивил. Едва переступив порог помещения, приспособленного под библиотеку, огорошил:

— Я потерял этого… как его… Цвейга. Везде обыскался, наверное, кто-то взял почитать. Согласен возместить материальный ущерб.

— Вы понимаете, эта книга уже не новая, и по остаточной стоимости красная цена ей рубль. Но разве это компенсация? Тем более книга в некотором смысле уникальна: другой такой в библиотеке нет.

Договорились, что прапорщик принесет какую-то достойную замену.

Иногда, самокритично оценивая себя как бы со стороны, Катя соглашалась с тем солдатом: она и впрямь белая ворона. Ни с кем из мужиков романы не крутит, ночует исключительно в своей кровати, ни с кем из женщин за три месяца близко не сошлась. Единственной настоящей подругой стала книга, этот кубический кусок горячей, дымящейся совести, как образно написал Борис Пастернак. В этом чистом мире грез и иллюзий, разительно отличавшемся от суровой военной действительности, пропитанной мужским матом, потом и кровью, полковой библиотекарь Катя Круглова добровольно жила затворницей. И ей было по-своему уютно в нем.

…Прапорщик Богатырев, кажется, решил ее и дальше удивлять. Мало того, что пришел в библиотеку за минуту до ее закрытия, так еще и с шикарными красными маками. Где он их только достал?

— Это вам, Катюша, — произнес как можно мягче, перейдя на «вы». — В предгорье такого добра хоть косой коси. Вот я и подумал, что вы просто обязаны видеть эту природную красоту.

— Спасибо. Все так неожиданно… И приятно, конечно.

— А это компенсация за Цвейга.

Катя с настороженным любопытством взяла в руки небольшой сверток. Развернув, увидела три камушка небесной синевы. С недоумением посмотрела на Богатырева.

— Лазурит. В Союзе из него делают красивые ювелирные изделия.

Она попробовала отказаться от подарка, но Иван и слушать не хотел. Войдя в роль галантного кавалера, попросил разрешения провести девушку до женского модуля.

«Вот и у меня ухажер появился. Белый ворон, значит», — с иронией подумала, вспомнив обидные слова солдата из комендантской роты.

Через день третий горный батальон, в котором прапорщик Богатырев был старшиной, а по совместительству на боевых еще исполнял давно вакантную должность командира взвода, ушел на очередное задание. И библиотекарь Круглова впервые испытала чувство настоящей тревоги за другого человека. Хотя, если разобраться, кто он ей? Обычный читатель, к тому же проштрафившийся, решивший загладить вину попавшимся под руку подарком. Но кто-то невидимый не соглашался с таким мнением и убеждал в обратном: этот парень тебе уже не безразличен, он стал ближе всех остальных, потому ты и переживаешь, как бы с ним ничего не случилось.

Почему на земле существуют войны? Миллиарды людей уже истреблены в них за тысячи лет цивилизации. Неужели лучшие умы человечества не могут придумать эффективное антивоенное средство, которое сохранило бы целые поколения?

Если немного пофантазировать и на миг представить невозможное: по воле Всевышнего прекращены абсолютно все вооруженные конфликты и больше ни на одном из континентов не льется кровь, не стреляют, не убивают людей, — это же какое великое счастье свершилось бы, просто земной рай наступил бы! Непроизвольно родившуюся мысль Катя занесла в дневник, в котором впервые нашлось место и для тульского паренька Ивана Богатырева.

Она по-прежнему жила в своем книжном мире грез и иллюзий, в котором чувствовала себя комфортно, в абсолютной безопасности, как и дома, в Москве, много читала, благо, что эта ее профессиональная обязанность на сто процентов совпала с душевной потребностью. В отличие от своих немногочисленных читателей, Катя все-таки предпочитала легкой беллетристике классику русской и зарубежной литературы. Углубившись в перипетии романа «Милый друг» Мопассана, она не сразу уловила истинный смысл фразы, сказанной нарисовавшимся на пороге солдатом из батальона связи:

— Пушкина убили…

— Да, на дуэли, — машинально ответила и осеклась. Ее осенила страшная догадка. Еще до конца не веря в случившуюся трагедию, Катя с ужасом и надеждой уточнила:

— Ты про Пашку Скрябина говоришь?!

— А про кого же еще? Он у нас один такой поэт… был.

Слезы вмиг наполнили глаза, от нервного волнения задрожали губы. Она плакала навзрыд, никого не стесняясь. Нет больше ее лучшего читателя, Вселенная обеднела на одного чистого, светлого мальчика, мечтавшего о литературной славе и всерьез собиравшегося сделать жизнь людей чуточку добрее, гуманнее. Но суровый окружающий мир оказался не готов к этому и в отместку за смелые намерения убил парня.

После горького известия, выбившего Катю из равновесия, ноги сами понесли ее в третий горный батальон. Дежурный сержант немало удивился, впервые увидев в расположении молоденькую библиотекаршу. «Уж не за должниками ли она пожаловала, да только напрасно: ребята еще двое суток будут на боевых». Так и сказал.

— А может, вы в курсе, как там прапорщик Богатырев, все у него в порядке?

— Хм, старшина дело знает. Не переживайте, вернется. Я слышал, что он книгу потерял, вы, наверное, из-за этого здесь…

«При чем здесь книга?» — хотелось крикнуть Кате на весь свет. Но ничего объяснять дежурному не стала, смущенно поблагодарив, направилась к выходу.

Ей приснился странный сон. Как будто они вдвоем несутся наперегонки с ветром по бесконечному полю, усеянного до горизонта красными маками, и не могут остановиться. А убегающее эхо зовет их дальше за собой. Катя до самого рассвета не смогла сомкнуть глаз. Была бы жива бабушка, она бы любой, самый запутанный сон разгадала. «Если вспомнить философское изречение о том, что движение — это жизнь, значит, ничего плохого во сне нет. Но почему они бежали по красным макам? Это явно не к добру».

Под вечер вернулся в городок третий горный батальон. Катя, как только услышала гул бронетранспортеров, выбежала навстречу, от волнения забыв даже закрыть библиотеку на ключ. Она очень соскучилась по своему читателю прапорщику Ивану Богатыреву и с неизвестным до этого чувством внимательно всматривалась в проходившую мимо колонну. Радостно екнуло готовое вырваться из груди сердечко, когда глаза увидели на броне его, запыленного, уставшего, но живого и невредимого. Кате в ту секунду показалось, что нет здесь для нее роднее человека, чем этот скромный тульский парень со слоновьей походкой в звании прапорщика.

«Буду ждать тебя, мой лейтенант»

Сашка, старший лейтенант Левков, душа любой компании, с женой разводится! Эта новость, им же самим по неосторожности запущенная, быстро облетела полк. А на душе у Александра кошки скребли. За что такая несправедливость, в чем его вина, что их семейный корабль, едва отчалив от берега, основательно сел на мель? Он — капитан этого условного корабля, на палубе которого робко и ненадолго поселилось их счастье, значит, с него главный спрос. Но трудно отвечать за чужие грехи, за то, чего не совершал: за обман, предательство. А ведь он Аллу, свою первую любовь, почти боготворил, на руках до и после свадьбы носил. А какие письма в стихах, романтичные, трогательно-нежные, из Афганистана в Минск каждый день посылал. Он, конечно, не профессиональный поэт, а всего лишь командир мотострелкового взвода, но старался выдерживать и рифму, и ритм слога, в который вкладывал весь жар души.

И вдруг такой удар в спину: «Молодая жена загуляла».

Эта горькая весть, сразившая наповал, пришла от соседа и друга. Он отказывался верить, гнал ее прочь как надоедливую муху, но от этого ничего не менялось. Александр на секунду представил, как, вернувшись домой, он, опозоренный, с опущенной головой, идет по военному городку, а вслед ему, не очень-то стесняясь, шушукаются и двусмысленно улыбаются скучающие от безделья гарнизонные бабы. Городок ведь, что большая деревня: на одном конце не успеешь чихнуть, как на другом скажут: «будь здоров», причем, не всегда искренне.

Что-то очень быстро закончилась их любовь. А может, это был ее искусственный заменитель, мираж? От этого «открытия» потянуло холодным сквозняком, будто кто-то невидимый одновременно распахнул дверь и окно напротив. Всего год пожили они вместе. Поженились в августе, сразу после выпуска. Алла окончила университет, он — общевойсковое командное училище. Повезло: получил назначение в прославленную Рогачевскую мотострелковую дивизию, которую армейские острословы полушутливо называют роддомом полководцев. Многие военачальники отметились здесь в начале своего карьерного роста, о чем с удовольствием при каждом удобном случае вспоминают.

Левков тоже в тайне мечтал о генеральских лампасах и не видел в том ничего зазорного. Ведь ни у кого не повернется язык осуждать человека, изо всех сил стремящегося взойти на вершину горы. Это престижно, достойно, по плечу не каждому. Поэтому когда спустя пол года узнал в отделе кадров, что летом предстоит отправиться в Афганистан, даже обрадовался. Вот где настоящая служба, в которую он с головой окунется, и по полной программе проверит себя: чего он стоит как офицер, боевой командир. Да и продвинуться по служебной лестнице «горячая точка» наверняка поможет, став своеобразным протеже, козырной картой.

Но сейчас все мысли были об Алле, которую он искренне считал любимой, единственной, лучшей из женщин. Как она могла так подло поступить? А ведь обещала пуще жизни хранить их очаг, супружескую верность…

Да, будь Александр рядом, наверняка, их брак не распался бы как карточный домик. Получается, что их любовь, не выдержавшую испытания разлукой, убил Афганистан? Вот еще одна невидимая жертва войны, или, по условной терминологии, груз 200… Горькая весть тяжело ранила лейтенанта Левкова. Виртуальная пуля, прилетевшая из тыла, за тысячу километров, бесцеремонно вонзилась прямо в сердце, и извлечь ее оттуда никто не мог. Вся надежда только на одного хирурга — время. Хотя внешне ничего не изменилось: карусель служебных забот закружила молодого офицера на всю катушку. Он по-прежнему оставался в строю, командовал взводом, ходил на боевые задания, но делал это скорее машинально, как умывался, чистил зубы или завтракал. Не человек, а робот какай-то. Почти все мысли занимала жена, теперь уже, считай, бывшая. Приехав в отпуск, он, конечно, расставит все юридические точки над «i», но простить измену вряд ли сможет. Горечь и обида по-хозяйски поселились в душе. Оказывается, очень больно чувствовать себя обманутым, забытым, ставшим вдруг чужим. А какие мечты, радужные планы в девять этажей строили, о будущих детях — сыне и дочке, как о чем-то естественном, давно решенном подолгу вечерами говорили, придумав созвучные им пушкинские имена — Руслан и Людмила. А может, оно и к лучшему, что семья распалась так рано, что они не успели стать отцом и матерью? Детей, как совместно нажитые вещи, не разделишь. Это часть тебя на всю оставшуюся жизнь…

…Срочный выход роты на боевые даже обрадовал: хоть как-то отвлечется от грустных мыслей, от которых ни спрятаться, ни скрыться. Вместе с приданым подразделением афганской армии предстояло повторно зачистить расположенный в долине, в нескольких километрах от полка кишлак. Минула всего неделя относительного затишья, и вот снова оттуда стали постреливать, причем даже днем. Такой духовской наглости не ожидали, и командир полка распорядился немедленно провести маленькую спецоперацию с непременным участием афганцев. Пусть мирное население видит, что не только шурави воюют, тем более задача была обычная, не предполагавшая особых осложнений.

С командиром «зеленых» капитаном Рахматулло, опытным офицером, быстро согласовали план действий. В этот раз, может, вообще обойдется без выстрелов, все-таки кишлак почти свой.

Лейтенант Левков со своим взводом первым закончил осмотр домов в указанном секторе и направился к условленному месту сбора — оставленным у дороги БМП. Зачистка почти ничего не дала. Вряд ли можно считать настоящими трофеями старый «бур» (английская винтовка. — Прим, авт.) да горсть патронов к нему. Ни тебе спрятанного в подвалах оружия, ни ловко замаскированных среди домашней утвари боеприпасов, ни подозрительных моджахедов: мирная тишь да гладь кругом. Наверное, это усыпило бдительность, расслабило, убаюкало.

…Рвануло где-то под днищем, да так неожиданно сильно, что Александру на миг показалось, будто его многотонную «бээмпэшку» какая-то невидимая сила, словно проверяя броню на прочность, капитально встряхнула и, как ненужный хлам, небрежно бросила в бездну. Резко потемнело в глазах: куда только подевался взвод, жаркое афганское солнце, а казавшиеся вечными величественные горы вдруг зашевелились и исчезли с горизонта, словно мираж.

Уже теряя сознание, лейтенант Левков увидел жену, чему-то беззаботно улыбающуюся. Он хотел сказать ей что-то главное, но не смог произнести и слова. Поэтому молча, интуитивно сделал шаг навстречу и неожиданно для себя, будто сквозь землю, куда-то провалился.

Когда очнулся, не сразу понял, что находится в госпитале. Голова казалась чугунной и на малейшее движение отзывалась сильной болью. Хорошо хоть память, не сразу, но постепенно возвращалась. Цельная же картина из мозаики воспоминаний, все равно не складывалась. Вместо нее — какие-то отрывочные, лишенные всякой логики, эпизоды. Вот он с подчиненными готовит боевые машины, да так тщательно, что даже строгий зампотех поторапливает, дескать, на мелочи не обращайте внимания, главное — чтобы движок исправно работал. А тут Сашка уже в родном Борисове мяч с друзьями детства гоняет. Вот он стремительно проходит по флангу и резаным мастерским ударом посылает мяч в «девятку» — гол!

В палату не вошла, а ласточкой впорхнула медсестра, милая, симпатичная девушка. В такую невольно с первого взгляда влюбишься. Тем паче, здесь, на войне, где всего вдоволь: оружия, крови, опасности, увечий и смертей, и только обычная любовь мужчины к женщине на вес золота, в острейшем дефиците. Не место ей здесь попросту, где прожитый день приравнивается к трем, а сколько их у тебя впереди ни одна кукушка не знает.

Справившись о самочувствии, сестричка по имени Оля ловко сделала укол, измерила температуру, которая третий день не спадает, и тихо удалилась. Левков с недоумением и горечью подумал: «Что она здесь, в Афгане, забыла? Девчонке в самый раз выходить замуж, детишек рожать, а она тут с ранеными и контуженными возится».

К ограниченному женскому контингенту 40-й армии у командира взвода лейтенанта Левкова было свое отношение. Он считал, впрочем, как, наверное, и большинство его ровесников, что бабам не место на войне. Какие из них солдаты? Услышав свист пуль, по-детски визжат, не понимая, что делать. Он видел, как во время минометного обстрела городка из девичьего монастыря (так в шутку называли они женское общежитие в сборно-щитовом домике), в ночных сорочках в панике выбегали девчата и неслись, куда глаза глядят. Впрочем, осуждать их за естественное желание укрыться от опасности, чтобы остаться в живых, вряд ли у кого язык повернется. Есть и среди нашего брата не шибко смелые, из робкого десятка. Страх он ведь всем присущ, вопрос только в том, кто кем управляет, ты им или он тобой.

О том, что после тяжелой контузии находится в Кабульском военном госпитале, Александр никому сообщать не стал. Жене после некоторых колебаний все же в общей форме написал, что, слава Богу, жив, правда, не совсем здоров, но дела идут на поправку. В конце вместо того, что писал раньше, «целую, нежно люблю», сделал традиционно-нейтральную приписку: до встречи.

Ответа долго не было. Он уже и не надеялся получить его, когда перед самой выпиской из госпиталя пришла лаконичная весточка из Минска. Всего полстранички размашистого почерка, написанных явно наспех, без лирических вступлений, холодным тоном сообщили главное: «Прости, я полюбила другого. Желаю счастья в личной жизни».

Когда в палату вошла медсестра Оля, Александр со всей силы скомкал в ладони письмо от жены и, будто ожегшись, как какой-то постыдный компромат, быстро спрятал его вместе с рукой под одеяло. Она, кажется, заметила это резкое движение, но виду не подала, только мило улыбнулась. Появление этого обаятельного, доброго, светлого существа в белоснежном халате для каждого пациента было сродни празднику.

Со своими друзьями по несчастью Александр за полтора месяца пребывания в госпитале основательно познакомился. Койку у окна занимал Костя, «голубой берет» из 103-й воздушно-десантной дивизии с запоминающейся фамилией Холод. Такому же взводному, как и Левков, только под два метра роста и с мускулатурой Шварценеггера незадолго до плановой замены крупно не повезло: на одной из боевых операций наступил на мину. Теперь вместо правой ноги ниже колена у парня протез, который он, кажется, люто ненавидит, но мучительно пытается с его помощью заново научиться ходить. Железному терпению и мужеству Кости можно только позавидовать. Он твердо для себя решил, что еще спляшет на собственной свадьбе.

А вот молдаванин Саша Коцуру заметно приуныл. Душманская пуля наполовину лишила его зрения, которое ухудшается, из-за чего ему скоро предстоит сложная операция то ли в Ташкенте, то ли, возможно, в Москве, в клинике самого Святослава Федорова. Больше всего переживает солдат, что, наверное, никогда уже не сможет сесть за руль автомобиля, без которого он жизни не мыслит. Перед армией успел получить еще приятно пахнувшие типографской краской водительские права, которыми гордился не меньше, чем сейчас орденом Красной Звезды. Впрочем, если бы это было только возможно, он с радостью поменял бы государственную награду на… глаз, потерянный в бою. Как ни пытались они с Костей приободрить солдата, он лишь еще больше замыкался в себе.

Прапорщик Женя Титковец под Гератом получил осколочное ранение в плечо и шею. Больше всего он, левша, беспокоился за свою основную, к несчастью, как раз и пострадавшую руку. Хирург обещал ее сохранить, но все равно тревожно на душе. По сравнению с ними на первый взгляд Сашке Левкову повезло больше всех. Главное, глаза, руки и ноги целы. Но знал бы кто, как порой среди ночи или даже днем начинает раскалываться ставшая, будто чугунной, голова. Сил нет терпеть эти мучительные боли, которые длятся когда несколько минут, а когда и час, два.

Лечащий врач осторожно заговорил о том, что, возможно, встанет вопрос о комиссовании из Вооруженных Сил. Мол, нужно быть к этому готовым. «Шиш, тебе, лейтенант Левков, а не генеральские погоны, — со злорадством подумал о своих наивных мечтах Сашка. — И стоило четыре года в училище строевым ходить, по полигону лосем бегать, чтобы вот так, бесславно, подорваться на душманской мине и оказаться списанным на гражданку? А что делать в мирной жизни ему, на вид здоровому, молодому мужику, умеющему только воевать?» Он лихорадочно искал и не находил ответов на эти вроде бы простые вопросы.

Отдушиной, лучиком света в темноте стала Оля: тихая, скромная, добрая. Ему хотелось быть всегда рядом с этой симпатичной, улыбчивой девушкой в белом халате, чтобы просто видеть, слышать ее мелодичный голосок. Но, похоже, скоро даже этого малого удовольствия он лишится. После вердикта военно-врачебной комиссии их пути-дорожки навсегда разойдутся. Он уедет в родную Белоруссию, а она останется здесь, в госпитале, еще минимум на год. От такой нерадостной перспективы у Александра вновь разболелась голова.

В тот день Оля почему-то не появилась в их палате ни во время утреннего обхода, ни после. Только под вечер уже не знавший, что и думать, Левков заметил ее в коридоре в верхней одежде. Обрадовался, но увидев слезы в глазах, понял: что-то случилось.

— У меня мама умерла, — тихо выдавила из себя Оля и зарыдала. Чтобы хоть как-то утешить девушку, Саша обнял ее за худенькие плечи и почувствовал, что она вся дрожит. Ему в тот момент захотелось стать небесным громоотводом, всесильным волшебником, сказочным Ильей Муромцем — лишь бы она не плакала.

— Я ведь и в Афганистан поехала, чтобы денег на операцию маме заработать. У нее врожденный порок сердца… Она до последнего дня думала, что я в Монголии. Там ведь нет войны. Писала ей якобы оттуда.

Утром Оля улетела в Ташкент. На прощанье сказала, что, скорее всего, назад уже не вернется. Будет в своем Липецке готовиться к поступлению в мединститут. Ему пожелала удачи. Левков, немного робея, признался, что влюбился в нее как мальчишка. И в подтверждение этого поцеловал девушку в губы. Тот сладкий миг он никогда не забудет, как и нежное прикосновение Олиной руки к его обветренному лицу.

— Я буду ждать тебя, мой лейтенант, — тихо произнесли ее милые уста и сотворили настоящее чудо. Сашка Левков вдруг почувствовал, как оживают, казалось, навсегда утраченные вера в любовь и силы, что он по-прежнему молод, уверен в себе. Ему предстоит еще так много сделать, он просто обязан всем смертям назло вернуться домой живым.

Двое на необитаемом острове

Двадцатипятилетняя Инна Нестеренко не скрывала, что приехала в Афганистан заработать денег на кооперативную квартиру. Личная жизнь не сложилась, от распавшегося брака остался малолетний сын, который жил у бабушки, Инниной мамы, под Минском. Когда она, собрав чемодан, по народной традиции, присела в прихожей перед дальней дорогой, Ромка, до этого спокойно игравший, вдруг обхватил ее шею ручонками и расплакался. Он не хотел, чтобы мама надолго уезжала.

— Сыночек, я же не насовсем, поработаю немного и вернусь к тебе с бабушкой. Привезу много-много подарков и твоих любимых машинок. Знаешь, какие они там большие и красивые!

Напоминание об игрушках успокоило малыша, и он согласился с неизбежным маминым отъездом.

— Ох, дочка, лучше бы ты дома оставалась. Чует мое сердце, ничего хорошего тебя там не ждет.

— Мама, ты опять начинаешь? Хватит уже брюзжать, — рассердилась Инна. — Раз я решила, так тому и быть.

Теперь она жалела, что в минуту расставания не нашла более теплых слов для своих самых родных людей, на чьи фото, стоявшие на прикроватной тумбочке, не могла наглядеться.

Месяц в Афганистане пролетел незаметно. Не зря у военных день службы здесь засчитывается за три. На гражданских специалистов эта правовая норма не распространяется, так как считается, что они участие в боевых действиях не принимают. Но когда вчера, ближе к вечеру, душманы внезапно обстреляли военный городок, то падавшие мины не различали, кто с погонами на плечах, а кто без них. Смерть и впрямь слепа и безразлична при выборе своих жертв.

Запросто ведь могла и в полковой штаб заглянуть, скорее всего, именно он и был самой желанной целью моджахедов. Даже одной мины хватило бы, чтобы нанести существенный урон беззащитному сборно-щитовому сооружению и людям, в нем находящимся. Когда рядом со свистом разорвался душманский подарок, Нестеренко по иронии судьбы как раз допечатывала приказ начальника штаба об усилении подразделений боевого охранения и караула. Что делать в этой ситуации, она не знала, поэтому, как и все женщины, осталась сидеть на месте. Хотя и испугалась, но ей психологически было легче находиться внутри помещения.

Обстрел, к счастью, закончился быстро, чему способствовали заработавшие в ответ «Грады». Эти реактивные установки, эффективно бившие по площадям, наводили на моджахедов панический страх.

— Ну что, с боевым крещением вас, Инна Николаевна.

По раздавшемуся от дверей басу она не сразу определила, кто это впервые здесь назвал ее так уважительно, по имени-отчеству. Повернув голову, увидела начальника штаба майора Игоря Селиванова. «Он, наверное, подтрунивает. Хотя лицо, как всегда, серьезное, будто каменное. Неужели он никогда не улыбается на службе? Впрочем, глупо было бы веселиться, когда мины рвутся за окном».

— Не сильно испугались?

— Есть немного, я такая трусиха. Но все уже прошло.

— Как видите, у нас тут не курорт. Духи не дают расслабиться. Но ничего, мы их тоже щедро огоньком угощаем.

С тем и ушел: непонятно, зачем вообще заглянул. Неужели захотел убедиться, что все служащие на рабочих местах, а не разбежались в страхе кто куда?

Должность машинистки не бог весть какая важная, поэтому Инна нос не задирала: с девяти до восемнадцати с двухчасовым перерывом на обед и жару исправно стучала наманикюренными пальчиками по клавиатуре. Начальник штаба претензий к ее работе не имел: печатала она приказы, распоряжения и другие документы быстро и грамотно.

Когда же проскочила та неуловимая искра симпатии, обдавшая ее приятным теплом? Инна заметила, что при появлении майора Селиванова ее глаза становятся непослушными, так и норовят оторваться от рукописного текста, лишь бы увидеть подтянутую фигуру офицера, его аккуратно выбритое, гладкое лицо, всегда пахнущее одеколоном. Как-то начштаба двое суток отсутствовал: проверял сторожевые посты и заставы, а она не находила себе места, переживала, как бы чего не случилось в дороге. Никто ведь не застрахован от обстрела, подрыва на мине. Дурные мысли Инна старалась гнать прочь из головы. И сама не замечала, что волнуется за офицера, как за близкого, родного человека. Таким он был в ее мыслях, женском воображении.

«Да ты, подруга, никак влюбилась в начальника штаба, — иронично удивлялась самой себе. И как в большой тайне признавалась по секрету себе: — А если и так, то что тут плохого?»

Нестеренко от штабных женщин немало узнала о Селиванове. Он, единственный из командования полка, хранит верность жене, за год так и не завел себе любовницы, хотя стоило лишь пальцем поманить, многие из женщин с удовольствием заполнили бы вакансию. Бабы судачили, что начштаба — карьерист, фанатично предан службе, поэтому на амурные дела у него просто не остается времени. Если это правда, то оно, может, и к лучшему. Зачем ей лишние душевные страдания, переживания, не девчонка ведь уже? Да и не за этим она сюда ехала. Но чем настойчивее внушала себе не думать о майоре Селиванове, тем явственнее перед глазами вставал его облик. И с этим она ничего не могла поделать.

Близился Новый год, который впервые в жизни Инна встречала столь экстравагантно: вдали от дома, в мусульманской стране, без традиционной елки: здесь, в горно-пустынной местности, это непреодолимый дефицит. Майор Селиванов добровольно взял на себя обязанности Деда Мороза и по-военному скупо поздравил с праздником всех штабных работников, в том числе четырех женщин. Начштаба подарил Нестеренко чуточку больше внимания и даже слегка улыбнулся. А может, это ей только показалось?

…В новогоднюю ночь в полку случилось ЧП: пропал автомат с двумя снаряженными рожками. Как еще не утащили вместе с оружием уснувшего на посту часового — неясно. Вот это обстоятельство больше всего и озадачило тех, кто проводил расследование. Духи вряд ли пощадили бы безалаберного солдатика: либо унесли бы его с собой в качестве живого трофея, либо вонзили бы нож в сердце. Подозрение пало на своих, в частности, на дембелей: за проданный афганцам автомат можно выручить неплохие деньги, которых не на одни джинсы хватит. Но сколько ни копали под эту версию следователи прокуратуры, так никаких доказательств и не добыли. Из штаба округа в полк в середине января прислали комплексную комиссию во главе с первым заместителем члена Военного Совета. Она должна была поставить точку в расследовании, зашедшем в тупик, а также заодно разобраться с анонимной жалобой на аморальное поведение командира полка подполковника Алексея Кудрявцева, поступившей неделей раньше в политуправление.

Генерал, формально выслушав на КПП доклад комполка, не только не подал руки, но в качестве приветствия даже не кивнул встречавшим его офицерам. Такое показательно-холодное обращение высокого гостя не сулило ничего хорошего.

— Бордель какой-то, а не боевой полк! — в праведном гневе рокотал генерал. — Какой вы пример показываете подчиненным, товарищ подполковник?! Никого не стесняясь, с любовницей ночуете в женском модуле, которая, по нашим сведениям, уже забеременела. Замполита тоже втянули в блуд, с ним у меня будет отдельный разговор. Потому и пропадают у вас автоматы, — без всякой логической связи перескочил на недавнее ЧП первый заместитель ЧВС округа.

Попытка подполковника Кудрявцева оправдаться мгновенно была пресечена еще более резкой руганью. Стало ясно, что молчание действительно золото.

Через двое суток высокая комиссия убыла в Кабул, а оттуда — в Ташкент. Перед отъездом генерал на служебном совещании огласил приговор: командира и замполита полка временно отстранить от должности. Начальнику штаба за упущения в организации службы войск объявить о неполном служебном соответствии. Поиски бесследно пропавшего автомата приказано продолжать. Уснувший на посту солдат отправлен на гауптвахту, на него заведено уголовное дело.

Внезапный приезд начальства и суровые оргвыводы стали темой номер один в женском общежитии. Тем более некоторых его обитателей она непосредственно касалась. Вечером в бытовой комнате было не протолкнуться. Состоялся своего рода женсовет. Неформальный лидер сообщества продавщица военторговского магазина Света Разумкина, как обычно, за словом в карман не лезла:

— Девки, ну так же нельзя! Кому наш Кудрявый не угодил? Нормальный мужик, командир, хорошо к нам относится. А какая-то стерва, которая сейчас, возможно, стоит здесь и в душе радуется, решила сломать человеку карьеру. Позавидовала чужому счастью, кляузу в политуправу настрочила, для убедительности сочинив байку про беременность. Узнать бы, кто на такую подлость способен…

Любовницы командира, симпатичной тридцатилетней официантки Вали, здесь не было.

Она, закрывшись в своей комнате, никого не хотела видеть, затаив обиду на всех. Вот ведь как бывает: их интимные отношения ни для кого не были тайной, но никто ни командира, ни официантку Валю за глаза не осуждал. А вдруг у них настоящая любовь? Да, подполковник Кудрявцев официально женат, но кто, кроме него самого, знает, насколько счастлив в браке. Да и семейное положение Валентины до конца не известно: то ли разведена, то ли все еще стоит формальный штампик в паспорте. Наверняка так и дальше встречались бы они как гражданские муж и жена, не выйди эти неузаконенные отношения за КПП полка. И тут средь бела дня грянул запоздалый гром с начальственными молниями, под их воздействием в политотделе уже требуют заклеймить позором аморальное поведение коммуниста и комсомолки… Еще немного, и можно будет грешников по афганским средневековым законам публично казнить физически. А пока разрешено в упор расстреливать души.

Когда эту мысль вслух произнесла белоруска Инна Нестеренко, некоторые ей, как в театре, зааплодировали. Она, не ожидавшая такой реакции, слегка смутилась. Просто высказалась откровенно. Почему люди не могут обходиться без зависти, кляуз? Насколько ведь дышалось бы и жилось легче…

ЧП и последовавшее за ним строгое взыскание майор Селиванов принял близко к сердцу. Он, и без того не особо разговорчивый, еще больше замкнулся в себе, ходил мрачнее грозовой тучи. Вечерами подолгу засиживался в кабинете: корпел над бумагами, кого-то вызванивал по телефону, уточняя обстановку, а ближе к ночи шел проверять караул и только после этого направлялся в свою отдельную комнату в офицерском модуле. Такой сверхурочный график изматывал физически, но он же притуплял боль от учиненного начальством разноса. Майор Селиванов считал его лишь отчасти справедливым. Если бы не этот злосчастный автомат, поиски которого так ни к чему и не привели, полк по-прежнему был бы на хорошем счету. И про личную жизнь командира никто бы не трезвонил. А теперь во всех смертных грехах обвиняют, что было и чего не было приписывают. Но у Селиванова совесть чиста: ни в чем постыдном, недостойном звания офицера он не замешан. Служба, как и полагается, на первом месте. Как в песне о летчиках из популярного кинофильма: «Первым делом, первым делом самолеты, ну а девушки, а девушки потом».

Кстати, о девушках. Эта новенькая машинистка симпатичная краля. Всегда опрятно одета, пунктуальна в работе. А улыбка у нее, как у Джоконды: загадочно-обворожительная. Глаза же — с грустинкой, светло-голубые, как у Маши — жены. Как там она? Трудно, конечно, с двумя пацанами управляться, да еще уроки вести. Просил в письмах временно оставить школу, но разве ее, педагога-фаната, переубедишь? Мысли о жене, любимых сыновьях-погодках, Коле и Сереже, без пяти минут первоклашках, но уже умеющих читать и писать, развеяли грусть и наполнили душу теплом, спокойствием. Эти три родных существа — главный его резерв в жизни, крепкий тыл, с которым никакая война не страшна. Так должно быть у каждого человека, претендующего на звание счастливого.

…Инне приснился странный сон. Будто после кораблекрушения попали они с майором Селивановым на необитаемый остров. Робинзоны по несчастью оказались перед выбором: погибнуть порознь или спастись, став одним целым. И тогда перед лицом смертельной опасности поклялись они всегда быть вместе, скрепив обещание жарким и до бесконечности долгим поцелуем.

В сладостной истоме она и проснулась. Как жалко, что это был всего лишь мираж, фантазия, невозможная в действительности. А может, Афганистан и есть тот необитаемый остров? Риска для жизни, настоящих испытаний здесь с лихвой на всех хватит!

В четверг после обеда майор Селиванов загрузил ее по полной программе: на следующий день он ехал с обстоятельным докладом в штаб дивизии. Требовалось напечатать кучу документов и справок. Инна, заваленная работой, едва успевала справляться с ними. Поэтому не сразу заметила появившегося в дверях начальника штаба.

— Инна Николаевна, мне что-то нездоровится. Пойду к себе. Когда закончите, принесите, пожалуйста, бумаги в модуль. Я с ними еще поработаю.

Около восьми вечера, старательно сверив напечатанное с рукописным оригиналом и разложив листы в строгой последовательности, Нестеренко направилась в офицерское общежитие. Она не была в нем еще ни разу, но ей сказали, что комната майора Селиванова от входа третья справа.

Инна тихонько несколько раз постучала в дверь, но никто не ответил. Поняв, что открыто, она переступила порог без разрешения. На кровати у окна увидела спящего в спортивном костюме начальника штаба. На его красивом лице была заметна печать усталости. На столике лежал термометр и какие-то таблетки. Оставив бумаги, Инна повернулась и сделала пару шагов к выходу, когда услышала за спиной знакомый голос:

— О, это вы, извините, я тут вздремнул немного.

Поднявшись с кровати, он усадил ее на один из двух стульев, предложил чаю.

— Знаете, я до Афгана вообще не признавал этот напиток. И кипяченой воде с листочками и травами предпочитал компот, молоко, кефир. Все удивлялся: как в такую жару люди пьют горячий чай. Оказалось, что он-то как раз лучше всего и утоляет жажду. Правда, наш грузинский не выдерживает конкуренции с индийским, китайским. У меня и тот, и другой есть: вам какой?

— Все равно, — на глаза снова попался термометр и после наступившей паузы Инна спросила: — У вас высокая температура?

— Уже почти нормальная — 37,5. Вот сейчас еще чай таблеткой закушу и буду здоров, — пошутил хозяин комнаты.

Инна мельком огляделась: обычная холостяцкая обитель. Двухстворчатый шкаф для одежды, умывальник с небольшим овальным зеркалом в углу, тумбочка, стол. Стену у кровати украшало изображение березовой аллеи парка с встающим над ней солнцем.

— Красивая картина. Интересно, кто ее нарисовал?

— Имя этого художника миру неизвестно. Селиванов его фамилия.

Приятно удивил. Она думала, что начштаба только военные карты рисовать умеет. Рядом с картиной — семейные фотографии супруги, сыновей. «Жена симпатичная», — с горчинкой ревности отметила про себя Инна. Селиванов заметил этот оценивающий взгляд и продолжил в тему:

— Маша и медведи, как я в шутку называю сыновей — Колю и Сережу. Славные они у меня. А у вас, насколько я знаю, тоже сын есть?

— Да, чуть моложе ваших — Ромка. Скучаю по нему больше, чем за мамой.

— И я тоже часто своих вспоминаю, особенно, когда устаю, как загнанный волк, или когда на душе паршиво.

— Не переживайте вы так, Игорь Иванович, из-за этой дурацкой комиссии. Главное, что вас в полку уважают и… любят.

Последний глагол она произнесла с запинкой, чуть покраснев. Но Селиванов, похоже, не придал этому значения.

После чаепития Инна подумала, что неприлично допоздна засиживаться в гостях у женатого мужчины, к тому же непосредственного начальника. Но и уходить ей не хотелось. Она с удовольствием осталась бы в этой комнате на правах хозяйки, навела бы здесь идеальный порядок. Если бы он только предложил.

— А давайте я посуду помою, — обрадовалась Инна внезапно возникшей идее. И не дожидаясь согласия, ловко собрала на поднос чашки, ложки, блюдца, тарелки и унесла их к раковине.

— Вот и моя жена такая же, ненавидит грязную посуду. А уборку в квартире каждый день делает, сдувая пылинки с мебели, ковров. Прямо комплекс какой-то развился…

«У тебя самого комплекс, — со злостью подумала Инна. — Только про Машу свою, ненаглядную труженицу, и тараторит, никого не замечая вокруг».

— Я пойду, Игорь Иванович. Уже поздно.

Инне казалось, что он в последний момент под надуманным предлогом остановит ее, скажет теплое слово, по-мужски крепко обнимет и прижмет к себе. Она нисколечко не будет сопротивляться ни этому напору, ни последующему страстному поцелую, а с жадной готовностью и удовольствием откликнется на них.

— До завтра. Спокойной ночи, — эти четыре холодных слова вмиг спустили ее с небес на грешную землю и нещадно разбили все тайные надежды.

«Дура, навоображала фиг знает что! — в такт шагам стучали в голове возмущенные мысли. — Захотелось разведенке снова ощутить себя женой, пусть даже походно-полевой. Хоть на год, хоть на несколько месяцев — неважно. Лишь бы опять было кому дарить неистраченную нежность и заботу. Так уж мы, бабы, устроены. Но этот дефицит настоящему служаке майору Селиванову, оказывается, не нужен. Хотя в чем он виноват? Только в том, что преданно любит свою жену?»

После того вечера за ночь, как дрова в печке, все перегорело и улеглось в душе штабной машинистки Нестеренко. Будто сработал внутренний предохранитель, в целях безопасности вовремя отключивший предельный накал эмоций и страстей. Так в тихой печали и скончалась в ней безответная короткая любовь.

Другими глазами уже смотрела Инна на начальника штаба полка, замечая в нем не только очевидные достоинства, но и недостатки. Такие, например, как привычка перебивать собеседника, не выслушав до конца, пусть даже это и твой подчиненный. Или что это за странная манера копаться в бумагах и не обращать внимания на вошедшего в кабинет человека, пока тот сам не напомнит о себе? А по телефону как он разговаривает, особенно с младшими офицерами — грубо, бесцеремонно, нередко употребляя для связки слов мат. Да, если критично приглядеться, не такой уж он и красавец: до Алена Делона далековато.

А однажды Селиванов позволил себе отчитать ее как девчонку за пропущенный абзац. Она, конечно, виновата, кто-то отвлек, вот и вкралась досадная ошибка! С кем не бывает? Но зачем же из мухи делать слона? И этого педанта-зануду она любила?

А вчера что он на общем построении сообщил? Хотя, говорят, это рекомендация работавшей в полку комиссии, но без служебного рвения начальника штаба, оставшегося за командира, здесь вряд ли обошлось. Назавтра объявлен субботник, только не трудовой, а боевой. Все офицеры, прапорщики, а также гражданские специалисты, включая женщин, идут на полигон выполнять упражнение учебных стрельб из автомата и пистолета. Дескать, обстановка военная, поэтому каждый при необходимости должен уметь защитить себя сам. «Ворошиловские стрелки» из женщин вряд ли получатся, но первоначальные навыки обращения с оружием им не помешают.

Инна отнеслась к этой затее спокойно. Хоть какое-то разнообразие в монотонной службе. Светка Разумкина в своей манере выдала лозунг-речевку:

— Главное для бабы — научиться стрелять глазками, а не из пистолета Макарова.

Штабные женщины подошли позже, поэтому выполняли упражнение последними. Майор Селиванов вальяжно прохаживался, как петух среди кур, давая неопытным стрелкам практические советы. Вот и к Инне приблизился, показал, как лучше и куда именно целиться. Она промахнулась, оставив мишень нетронутой. Он успокоил:

— Ничего страшного. Не напрягайтесь, внутренне пожелайте себе успеха.

Она, как примерная ученица, все так и сделала. Но что это? Вместо выстрела — сухой щелчок.

— Товарищ майор! Что-то с пистолетом случилось. Смотрите.

И чтобы наглядно показать, что произошла осечка, она, машинально повернувшись в сторону офицера, вновь нажала на спусковой крючок. Неожиданно грянул выстрел. Все произошло в какие-то мгновения, никто ничего не успел понять, только Инна увидела, как неестественно широко, словно крылья, раскинул руки майор Селиванов и, постояв немного, рухнул на землю. Случайная пуля перебила офицеру сонную артерию: он умер через несколько секунд.

— Боже, что я натворила! — не своим голосом завопила Нестеренко, когда до нее дошел весь ужас произошедшей нелепой трагедии.

Как опасную ядовитую змею отбросила она пистолет подальше и кинулась к истекавшему кровью майору. Губами припала к его уже побледневшему холодному лицу, в нервной судороге обхватила голову, умоляя не умирать. Но все кончено. Ничего уже не вернешь, не поправишь, как на печатной машинке пропущенный абзац. Она впервые почувствовала, что ей не хочется жить.

Что было дальше, Инна помнит смутно, как и состоявшийся затем судебный процесс. Зачитываемый приговор, на что обратили внимание и все присутствовавшие в зале, подсудимая слушала отстраненно, равнодушно, будто он ее вовсе не касался. Дали Инне Нестеренко два года колонии. Прокурор просил больше, но суд учел два смягчающих обстоятельства. То, что в совершенном по неосторожности убийстве офицера молодая женщина полностью признала свою вину, а также, приняв к сведению, что одна воспитывает малолетнего сына.

Теперь уже ясно, что неслучайно приснилось ей кораблекрушение и тот странный необитаемый остров. Ведь там они выжили, поклявшись в смертельной опасности быть вместе. А в жизни майор Селиванов и штабная машинистка Нестеренко оказались порознь, поэтому и случилась с ними беда. После такого объяснения трагедии ей хоть ненамного, но стало легче.

«Тебя, Надюша, мне сам Бог послал…»

Он каждое утро, в любую погоду, как на работу приходил к конечной станции метро, устраивался в закутке на складном стульчике и просил милостыню у вечно спешащих куда-то людей. Этот невысокий худощавый мужчина лет сорока пяти в серой поношенной ветровке, вылинявших джинсах и темных очках настолько примелькался здесь, что с ним, как со своим, здоровались работники станции, а дежурный милиционер, не разрешавший бабкам приторговывать всякой мелочью, великодушно не замечал нищего, собирающего дань. Впрочем, в положенную на бетонный пол панаму прохожие нечасто бросали даже мелочь. Но когда он брал в руки скрипку и выводил жалостливую мелодию, некоторые замедляли шаг, а то и вовсе останавливались на несколько секунд, чтобы послушать почти совсем слепого музыканта, а затем и отблагодарить его. Однажды и я, очарованный этой дивной музыкой, усиленной акустикой подземного перехода, остановился на минутку. И ничуть не пожалел об этом.

Как он виртуозно, необычно играл! Скрипка, словно живое существо, плакала, с помощью звуков тонко донося до слуха посторонних людей невысказанную печаль и боль своего хозяина, полностью подчиняясь его воле. Какая-то солидная дама, видимо, знавшая толк в музыке, не удержавшись, восторженно воскликнула:

— Господи, да ему в консерватории выступать нужно!

Когда, оставшись наедине, я то же самое сказал мужчине, он слегка смутился.

— Да какой из меня музыкант… Это так, хобби, — и, выдержав паузу, наверное, подумав, стоит ли продолжать разговор, добавил. — Я — профессиональный сапер. Вот этими руками, считайте, через день снимал в Афганистане мины. Много их там было — противопехотных, противотанковых, пластмассовых, в металлическом корпусе, американских, итальянских, пакистанских… Разные по устройству, способу срабатывания, установленные с сюрпризом, на неизвлекаемость, они, кроме смертельной опасности, таили в себе и непознанный интерес. Решив каверзную задачку-головоломку, хитроумный ребус, получаешь ни с чем не сравнимое удовольствие. С каждой обезвреженной миной самоутверждался, испытывал ощущение победителя, и возникало странное желание вновь рисковать собой. Эта игра со смертью в рулетку, как ни удивительно, приносила подобие азарта.

Но однажды коварный и весьма искусный минер ловко перехитрил меня. Мастерски установленная им мина показалась примитивной, несложной, она лишь прикинулась безопасной, и я, уставший, до того обезвредив четыре «гостинца», наивно поверил… Прогремел роковой взрыв, почти лишив меня зрения. Хорошо хоть руки-ноги остались целы, лишь посекло осколками…

Долгое скитание по госпиталям всего на процентов двадцать вернуло зрение. Вижу как в тумане, лишь силуэты людей, а не их лица. На врачей обиды нет: они ведь не волшебники… Из армии комиссовали, несмотря на то, что очень хотел служить. Собирался было к министру обороны обратиться с просьбой оставить меня в Вооруженных Силах, но передумал: какой из слепого офицер?

А все из-за моей несчастливой фамилии. Будь она другой, наверное, и судьба сложилась бы иначе.

— Неужели фамилия может определять судьбу?

— Моя может. Беда я, Павел.

Так мы познакомились. Когда он наполовину расстегнул куртку, я увидел под ней на старой рубахе медаль «За отвагу». Словно прочувствовав мой взгляд, Павел пояснил:

— Ношу ее с собой не потому, что хочу перед кем-то похвастаться, Боже упаси, просто негде оставить. Живу на улице, где придется. Одно время у друзей, приятелей ночевал, но у каждого семьи, неудобно людей стеснять.

— Павел, но у тебя ведь была своя квартира?

— Не только квартира, но и жена, сын. Это, браток, долгий, душу выматывающий разговор. Сегодня я на него не настроен. Как-нибудь в другой раз подходи, поговорим под водочку откровенно. Я расскажу тебе историю своей несчастливой жизни, если она кому-нибудь интересна.

Через пару дней мы снова встретились. Послушайте и вы рассказ Павла Беды, полуслепого бомжа с медалью «За отвагу».

В Афганистане я командовал инженерно-саперной ротой. С легкой руки комбата подполковника Скворцова за мной приклеилось прозвище «профессор». Не потому, что я был этаким всезнайкой, ходячей энциклопедией, просто однажды среди добытых нами духовских трофеев наряду с американскими М19 и пакистанскими РЗМк1 впервые оказались итальянские мины в пластмассовом ребристом корпусе TS-2,5 и TS-6. Я в школьные годы, кроме английского, для себя изучал итальянский: нравился мне язык древнего Рима, о котором горы книг перечитал. Надеялся, что хотя бы поверхностное его знание пригодится когда-нибудь в заграничном путешествии по Аппенинскому полуострову. Итальянский неожиданно оказался востребован в Афганистане. В захваченном арсенале были инструкции по устройству и применению этих мин. Но так как итальянского никто в батальоне, да и во всей дивизии не знал, то разбирались с новинками, что называется, на ощупь. Вот тут и настал мой звездный час. Я быстро перевел инструкцию, из которой следовало, что эти почти десятикилограммовые «оладушки» имеют пневмомеханический взрыватель, который срабатывает только при полном нажатии на крышку. Ей, в свою очередь, нужно время, чтобы через калиброванные отверстия вытеснить воздух из верхней камеры, который надавит на диафрагму и уже она приведет взрыватель в действие. Не ожидавший, видимо, от меня таких познаний подполковник Скворцов, любитель афоризмов и эпитетов, на общем построении батальона в своей манере похвалил:

— Старший лейтенант Беда, как настоящий профессор минно-взрывного дела, быстро разобрался с «итальянцами», за что объявляю ему благодарность.

Так вместе с поощрением появилось у меня второе полушутливое, полуироничное имя. Я на ребят, взводных и ротных, ничуть не обижался. Профессор — звучное прозвище, не так ли?

Кто-то сказал, что сапером, как и талантливым музыкантом, нужно родиться. Не знаю, может, и есть доля правды в этих словах. Но то, что притаившуюся рядом мину интуитивно нужно уметь чувствовать, бесспорно. Когда коллеги, посмеиваясь, подначивали: мол, у тебя, Павел, нюх развит, как у минно-розыскной собаки, натасканной на тротил, я в таком же тоне им отвечал. Дескать, что там нюх, скоро лаять начну. Добрая шутка, юмор снимали напряжение.

Кроме опыта, который накапливался с каждой боевой операцией, с новым разминированием, каких-то особых секретов у меня не было. Просто я знал психологию минера и старался представить себя на его месте. Как бы я замаскировал мину, какой сюрприз приготовил, усилив ее поражающее действие, куда скрытно вывел бы проводки дополнительного взрывателя? Эти вопросы сам ставил и искал ответы на них. Между минером и сапером всегда идет незримая дуэль: кто кого перехитрит, тот и победит. Поэтому очень важно быть еще и хорошим психологом, аналитиком. Глаза сапера — его надежное оружие, они замечают все до мелочей, голова — мозговой центр, с компьютерной скоростью просчитывающий все варианты действий, а руки — тончайший инструмент, которым умело и с ювелирной точностью выполняют выбранную операцию. В этом смысле я похож на хирурга. Такая вот общая теория. А о практике афганской я тебе сейчас расскажу подробнее, записывай.

…Миша Панюков подорвался у меня на глазах. Никогда не прощу себе его гибели. Золотой солдат был! На лету схватывал объяснения, приказы и распоряжения. Я его сержантом сделал. В тот промозглый праздничный день, 7 Ноября, на подъезде к аэродрому наскочил на фугас бронетранспортер батальона охраны. Такой подарок преподнесли духи к очередной годовщине Великого Октября. Скворцов приказал мне возглавить группу разминирования. Я взял с собой двенадцать наиболее опытных солдат. Теперь вот суеверным стал, а тогда случайно совпавшему числу тринадцать не придал никакого значения. Приехали на место и приступили к работе. Первыми пустили двух натасканных на тротил овчарок — Астру и Линду. Но после дождя они плохо брали след. Миноискатели вечно пищали, отзываясь на всевозможные примеси горных руд в грунте, поэтому на них особо не рассчитывали. Вся надежда, как я говорил, была на зоркие, внимательные глаза, наблюдательность и старый дедовский щуп. Он требует почти абсолютного слуха и осторожности. Ведь рядом с противотранспортной может находиться и противопехотная мина, которая срабатывает при малейшем прикосновении к ней. Об этом я еще раз напомнил подчиненным на инструктаже. Через минут десять Астра села в центре дороги. Это сигнал нам: возможно, там мина. Аккуратно саперной лопаткой снимаю верхнюю часть грунта и осторожно обкапываю лунку, больше уже орудуя руками. Но земля, несмотря на выпавший накануне дождь, твердая и поддается с трудом, что, впрочем, неудивительно: столько машин за день проходит. Поэтому вновь орудую шанцевым инструментом. Сделав лопаткой углубление сантиметров на тридцать, скорее почувствовал, чем увидел смертоносную находку. А дальше, как говорится, дело техники. Мина оказалась пакистанской, никаких отводов-проводков от нее не шло и все же, на всякий случай, я сдвинул ее с места с помощью «кошки», вместе со всеми укрывшись за обочиной дороги. Взрыва не последовало, значит, была установлена без сюрприза на неизвлекаемость, что встречалось нечасто. Видимо, духи работали в спешке, опасаясь, что их заметит охрана аэродрома.

Сняли еще две «пакистанки». А вот четвертая рванула, убив Мишу и ранив еще двоих солдат. Почему я передоверился ему, не подошел сразу, когда Панюков крикнул, что нашел мину? Да, не вовремя позвонил комбат, потребовал доклада. Потом зампотех еще отвлек своей проблемой запчастей: нашел время! Эх, знал бы, что там такая коварная мина-ловушка, сам взялся бы за нее. Но три до этого были обычные, сняли их без особых проблем…

Как вспомню этот страшный подрыв, меня всего начинает трясти: Мишу разнесло в клочья: в гроб положили какие-то жалкие ошметки тела. Его ошибка была в том, что парень не увидел искусно замаскированную в комплекте противопехотную мину, сыгравшую роль внешнего дополнительного взрывателя и детонатора…

С тех пор я запретил солдатам и сержантам самостоятельно разминировать взрывоопасные предметы: только под присмотром и руководством офицеров. Сам же старался, насколько это было возможно, брать максимум риска на себя. Все-таки в училище меня четыре года учили обращаться с этими смертельными игрушками, да и Афган основательно практики прибавил, а что они, желторотики, вчерашние школяры, умеют? Да, это и мое, как ротного, упущение, что не додал необходимых солдатам знаний и навыков на полигоне. Не потому что поленился, просто физически не успел сделать это в силу разных обстоятельств. А учиться в ходе боевого разминирования ценой собственной жизни — непозволительно дорого.

— Ты командир роты, не твое это дело каштаны из огня таскать. Так твои раздолбаи никогда настоящими саперами не станут! — в своем стиле распекал, бывало, меня комбат. Его суровую правоту головой понимал, но душа противилась посылать на смертельный риск зеленого пацана, во взгляде которого присутствовал невысказанный страх. С ним и близко нельзя подходить к мине.

А ведь случаи были самые нестандартные. Духи свое коварство по полной программе в минной войне применяли. Когда разбили мотострелковый батальон в Панджшере, вместе с пехотой вытаскивали трупы и мы. Помню изрешеченный трупп лейтенанта, с раскинутыми руками лежавший на спине. Его открытые глаза смотрели в небо. Казалось, что прилег человек отдохнуть. Говорили, это был его первый боевой выход. Боец уже дотронулся до плеча офицера и тут меня, стоявшего рядом, словно током ударило. Не знаю, что это было: интуиция, ясновидение, голос свыше, но я нутром почувствовал, что за одной смертью прячется вторая — наша с бойцом. «Стой!» — не крикнул, гаркнул солдату и рванул его на себя. Мы упали в грязь, он с удивлением вытаращил глаза, еще не понимая, что я ему жизнь спас. Мертвым не больно, поэтому погибший лейтенант принял осколки подложенной под него духовской гранаты на себя. То была крепкая зарубка в памяти, еще один профессиональный урок.

На той же операции, спустя пару дней, по просьбе дехкан одного кишлака проверили мы кладбище. Накануне там подорвалась похоронная процессия: погибло несколько человек, были раненые, в том числе дети. Как видишь, ничего святого у воинов ислама за душой не было: шли на самые изощренные способы убийства людей, в том числе своих соотечественников. Прах мусульман уже не потревожат снятые нами мины и гранаты-растяжки.

Или вот еще случай из серии нарочно не придумаешь. Впрочем, говорит он еще и о недооценке саперного дела. Не знаю уж куда смотрело начальство, то ли в спешке все происходило, но факт остается фактом: трое суток передвижной командный пункт дивизии находился на заминированном участке. Как в одночасье не взлетели на воздух комдив и его заместители, я до сих пор удивляюсь. Наверное, у них были надежные ангелы-хранители. То ли от порыва ветра, то ли плохо был прикреплен, но тоненький, почти невидимый проводок отвалился и не позволил духовским минерам привести в действие заложенный ранее дистанционно управляемый фугас. Мы его случайно обнаружили, когда командный пункт готовился к перемещению на новое место.

…Бутылка водки, принесенная мной, была уже почти опорожнена, опустошена оказалась и пачка «Примы», а воспоминания разбуренным пчелиным роем незримо продолжали витать вокруг. За окном угасал еще один день из неведомо скольких нам отпущенных… Захмелевший Павел Беда, будто на исповеди выговорившийся, умолк, и, кажется, уснул, в раздумье сидел и я. Вторую, невоенную часть своей жизни, получившуюся куда более сложной и непредсказуемой, он рассказал мне в следующий раз.

— Жену свою, Таню, очень любил, берег. Познакомились в военном училище на танцах. Она была с подругами, такими же студентками выпускного курса торгово-экономического института. Стройная, элегантно одетая, красивая девушка сразу приглянулась и не только мне. Но на белый танец Таня пригласила именно меня, и я был на седьмом небе от счастья. То был чудесный, незабываемый вечер. В воскресенье мы снова встретились и почти целый день бродили по древнему городу вдвоем, никого и ничего не замечая вокруг… Каждое увольнение как угорелый мчался в общежитие к ней: она будто приворожила. Я влюбился, потеряв голову. Какой же по-детски наивный был мальчик! Таня оказалась настоящей торгашкой (так в обиходе мы называли студенток института). Ей, как потом выяснилось, не я был нужен, а мои погоны, статус жены офицера, позволявший на законных основаниях получить свободный диплом и не ехать по распределению в тьмутаракань в сельское сельпо. С прекрасными внешними данными, обольстительная молодая женщина любила к тому же быть в центре мужского внимания. Я стал замечать, что и выпить она не прочь. А где вино, компания, там и блуд. Ревновал я ее, конечно, но повод к этому она постоянно давала. Бывало, прихожу со службы вечером, а жены дома нет. Звоню одной, другой ее подруге: говорят, не видели. Ближе к полуночи, как ни в чем не бывало, слегка навеселе, является и с порога начинает лепетать неправду: мол, была у подруг, засиделась, ты уж прости. А потом слухи всякие до меня стали доходить: городок-то небольшой. Но я не верил бабским сплетням. Пока сам однажды не застукал женушку в постели с солдатом. Она знала, что я на сутки дежурным по части заступил, поэтому сильно удивилась, увидев меня в середине дня на пороге квартиры. Я совершенно случайно забыл дома ключи от служебного сейфа, и, воспользовавшись отсутствием командира и начальника штаба полка, в нарушение устава, конечно, на полчаса домой смотался. Заодно, думал, и перекушу. Был у меня пистолет с собой. Как не застрелил их обоих? Находился ведь на грани нервного срыва. Она клялась Богом, своим здоровьем, любовью, что такое больше не повторится. Валялась в ногах, со слезами умоляла простить ее минутную женскую слабость. И я дрогнул, отступил перед ее чарами. Сказал, что все забыл, будто ничего и не было. А через месяца три уехал по замене в Афганистан. Какое-то время Таня держала слово, вела себя пристойно. А потом сорвалась: и пошло-поехало. Словом, б… стала в городке знатной: баба-то молодая, красивая. Надо было, приехав в отпуск, развестись с ней, но я опять не решился порвать, все еще любил и надеялся, что перебесится, образумится. Незадолго до моего рокового подрыва получил от жены письмо, в котором она сообщила, что беременна. Я все же верю, что это действительно мой, а не чужой ребенок… По тембру голоса сына, манере говорить узнаю себя. Но рождение ребенка принесло лишь иллюзию семейного счастья. Да и откуда ему было взяться, если давно потух любви костер, а в доме поселилась ненависть. Я, почти лишенный зрения, стал жене обузой. Однажды во время очередной словесной перепалки, не сдержавшись, она жестоко бросила в лицо, словно вынесла приговор:

— Зачем мне слепой калека? Я еще молода и красива, найду себе достойного спутника жизни.

Хотя душа от услышанного негодовала, как можно спокойнее ответил, что хоть сейчас дам ей развод. И, собрав в чемодан самое необходимое, навсегда ушел, хлопнув дверью. Не стал судиться из-за однокомнатной квартиры: пусть остается сыну. А я как-нибудь один проживу, мир не без добрых людей. С мая по октябрь, пока не холодно, живу на заброшенной даче. Сосед тамошний, отставник военный, армейскую печь-буржуйку подарил, она малость согревает. Когда наскучит, в город на день-другой загляну, похожу вокруг своего дома, и на душе полегчает. Правда, от знакомых слышал, что моя бывшая обменять квартиру хочет и вроде бы даже замуж собирается, что ж, перечить не стану. Лишь бы за кавалером о сыне не забывала. Поди, подрос уже мальчонка: вот за кого жизнь, не раздумывая, отдал бы! Да только матерью настроенный сторонится, не узнает он меня. Ну и правильно, зачем ему отец-бомж! Вот и у бабки Степаниды, одиноко проживающей рядом с дачей, в деревне, в которой иногда бываю, сын такой же: стыдится мать навещать. Раз в год заскочит на десять минут. Большим начальником в городе стал, некогда, видите ли. Да брехня все это и подлость человеческая!

Я своих родителей, выживи они после той страшной автокатастрофы, никогда не бросил бы, и сейчас из последних сил ухаживал бы. Это святой родственный долг. Он, может быть, даже выше, чем интернациональный или воинский.

Ты спрашиваешь как с продуктами у меня? Терпимо, не голодаю, кое-как перебиваюсь, пенсия есть. Хорошо хоть последние зимы не столь морозные, как раньше, а то туго пришлось бы. Такая вот жизнь непутевая у Пашки Беды сложилась…

…После нашей встречи минуло больше месяца, а у станции метро, как обещал, Павел ни разу не появился. Вчера в городской газете в сводке происшествий я случайно наткнулся на маленькую заметку, сообщавшую о том, что возле конечной станции метро «БМВ» насмерть сбила человека. По словам очевидцев, якобы он сам бросился машине под колеса…

Как же удивился и одновременно обрадовался я, встретив днями Пашу возле гастронома. И не одного, а с какой-то женщиной средних лет. Она заботливо держала его под руку, он что-то с улыбкой увлеченно рассказывал, когда эта симпатичная пара неторопливо удалялась в сторону жилых домов. Я только услышал обрывок Пашиных слов:

— Тебя, Надюша, мне сам Бог послал…

Прощание с Дедом Морозом

Семилетний Миша, как и все дети его возраста, верил в Деда Мороза и с нетерпением отсчитывал дни до наступления Нового, 1983 года. Мама рассказывала, что Дед Мороз из далекой Лапландии уже выехал на роскошной тройке с бубенцами в их городок с полным мешком подарков для ребятни. А к тем мальчишкам и девчонкам, кто хорошо учится и слушается родителей, он непременно зайдет еще и в гости, чтобы лично поздравить с новогодним праздником.

Миша был уверен, что Дед Мороз обязательно заглянет к ним на огонек еще и потому, что его папа воюет в Афганистане. Мама говорила, что уже весной он вернется домой, и они вновь будут вместе.

Этим летом папа приезжал в отпуск: загоревший, сильный, правда, по словам бабушки, заметно похудевший. Но это не страшно: на домашнем рационе быстро поправился.

С папой ему было очень весело. Они, не замечая времени, как угорелые носились по квартире, резвились, боролись, играли в войну. А еще ему, мальчишке, очень понравилось путешествовать. Взяв палатку и оседлав велосипеды, они втроем отправились на Голубые озера, где, сколько хотели, купались, ловили рыбу, загорали. Правда, по дороге туда возле гречишного поля на них неожиданно напали пчелы. Глупые, они почему-то приняли их не за беззаботных туристов, а за охотников за дармовым медом. Папа резко увеличил скорость, да так, что у Миши, сидевшего на передней раме велосипеда, засвистел ветер в ушах. Мама безнадежно отстала, и ей, бедной, две пчелки дали меду…

На неделю палатка заменила им квартиру. Оказывается, так здорово дышать, есть, спать на свежем, настоянном на травах воздухе, слышать неугомонный шепот вековых дубов и сосен, охраняющих их сон. Вечерами Миша, не отрывая глаз, любовался звездным небом: сказочно красивым, тихим и загадочным. Кажется, нет в этом бесконечном пространстве свободного сантиметра, где бы ярче или тусклее не горел светлячок. Но что это?

— Папа, мама, смотрите, звезда упала! — закричал он, малость напугав родителей. Они с улыбкой объяснили сыну, что это оставил след сгоревший в атмосфере метеорит и, по народному поверью, если успеть загадать желание, оно обязательно сбудется.

Миша с нетерпением стал ждать очередного звездопада. У него было одно, самое сокровенное, самое главное желание: чтобы, победив всех душманов, живым и здоровым вернулся с войны любимый папка. И вскоре, будто по заказу, удивительное явление повторилось, и Мишка успел-таки прошептать свою заветную мечту.

Довольный, уже засыпая, краешком глаза он увидел, как папа нежно целует маму…

А на рассвете, как и договаривались, они отправились на рыбалку. Такого клева еще никогда не было. За какой-то час Миша вытащил с десяток приличных окуней и три уклейки. У папы улов оказался еще больший. Ох, и вкусная же уха, приготовленная на костре, получилась!

За полгода Миша чуточку подзабыл папины черты лица. Отчетливо помнит только его добрые глаза, пышные усы и симпатичную ямочку на подбородке. Такой он и на фотографиях. Те, сделанные в Афганистане, их всего восемнадцать, аккуратно хранятся в отдельном альбоме. На самом большом снимке — папа в центре со своими солдатами, только вернулся с боевого задания. На другой фотографии он, присев, дружески похлопывает по холке овчарку, нашедшую мину. А здесь он в люке БМП на фоне высоких гор.

В классе только у одного Миши папа военный: так сказала учительница. У него три маленькие звездочки на плечах, он командир роты. Миша, когда вырастет, тоже станет офицером, а может, и генералом. Вот тогда дворовые друзья его еще больше зауважают.

Елку он сам нарядил, пока мама была на дежурстве в больнице. Когда она, уставшая, вернулась с работы, то прямо с порога похвалила сына за проявленную инициативу: «Какой ты молодец!»

— Одна только игрушка случайно разбилась, — нехотя признался он. — Но я свою придумал в виде конфетки с блестящей оберткой. Вроде красиво получилось.

Четверть Миша окончил на одни пятерки, чем тут же порадовал маму. В письме она обязательно сообщит об этой хорошей новости папе. Миша и сам мог бы написать, но пока в грамматике не силен: многовато ошибок делает. Может, в конце зимы соберется с духом и отправит свое письмо в далекий Афганистан.

Интересно, как там отец воюет, скоро уже душманов всех побьет? В горах, конечно, легко спрятаться, но у наших, папа рассказывал, много новых ракет, самолетов и вертолетов есть, они, где хочешь, врага достанут.

Эх, жалко нельзя в Афганистан поехать даже маме. Хоть бы одним глазком взглянуть на горы, живущих там людей и, конечно, побывать в папиной роте, пообщаться с его солдатами. Они, наверное, настоящие герои, не зря отец говорил, что с каждым пошел бы в разведку. Да, он еще совсем мал, первоклашка, но когда подрастет, то уже никто из старшеклассников не посмеет бросить вслед обидное прозвище «шкет».

До Нового года оставалось пять дней: быстрее бы уже они пролетели. К счастью, зима выдалась снежной, морозной, так что Миша с друзьями дома не сидел. Рядом с их домом был лесок, а в нем аж три горки, одна пологая, а две покруче. Там и пропадала местная ребятня, оседлавшая лыжи.

Когда друзья увидели на Мишиной руке часы, подаренные папой, толпой ходили следом, чтобы поближе показал. Часы и впрямь стоили такого повышенного внимания: японские, с подсветкой, противоударные, до электронной секунды точные, выносливые. В них можно было даже купаться, падать и прыгать, не опасаясь, что разобьются. А еще он гордился фонариком со встроенным в него миниатюрным радиоприемником и китайским складным ножиком, подобного ни у кого в школе не было.

Длительными, зимними вечерами они с мамой смотрели телевизор, не спеша пили чай с любимым вишневым вареньем, привезенным от бабушки, читали. Миша — свои, детские сказки, а мама — про любовь. Правда, в последнее время она чаще вязала: то теплые носки, то рукавички, а сейчас — симпатичный бело-голубой шарфик — папе в подарок. Он ведь уже через считанные недели вернется домой, вместе с первыми ласточками, которые принесут на своих крыльях весну, и их небольшая квартира наполнится безграничной радостью, семейным теплом и светом. Но это будет в новом году, до наступления которого осталось совсем чуть-чуть, всего двое суток.

…В дверь позвонили.

— Мама, быстрее открывай, это Дед Мороз меня поздравить пришел! — пролепетал Мишка, возбудившийся от одной мысли, что сейчас на пороге он увидит настоящего хозяина далекой Лапландии с полной сумкой подарков. Интересно, что дедушка ему приготовил? Может, большую заводную машину со светящимися фарами или радиоуправляемый самолет? Это было бы здорово.

— Извините, мы не ошиблись адресом? Это квартира старшего лейтенанта Ковальчука, а вы его жена? — вежливо уточнил у мамы стоявший на пороге. Нет, не Дед Мороз, а какой-то незнакомый военный дядя в шинели.

Через мгновение произошло то, что Миша никак не ожидал. Его детское сознание не могло постигнуть весь ужас случившегося, и потому истошный, во все горло мамин крик застал его врасплох. Увидев, что мама вовсю рыдает, он, чтобы хоть немного успокоить ее, цепко обхватил талию ручонками и, уткнувшись в юбку, тоже заплакал.

— Нет у нас больше папки, сынок, — сквозь слезы прошептала мама, обессиленно опустив руки на его маленькую голову.

Смысл этих страшных слов отдаленным эхом дошел до него, семилетнего мальчишки, с детской наивностью все еще надеявшегося на какое-то чудо. Но чудеса, видать, и впрямь бывают только в сказке.

Он вновь увидел отца, с усами и ямочкой на подбородке, только глаза у него были закрыты. Может, он просто спит, уставший после дальней дороги? И, никого не спрашивая, Миша в одно мгновение очутился у гроба и со словами: «Папка, вставай!» нежно прильнул к лежащему в нем отцу.

После некоторого замешательства мама и военный дядя мягко, но настойчиво отодвинули его чуть в сторонку.

— Иди с ребятами немного погуляй. Потом разберешь елку, — печально сказала мама и вновь заплакала.

А он так старался, впервые наряжая зеленую красавицу! Ох, как некстати она, грациозная и по-праздничному блестящая, пахнущая свежей хвоей, оказалась здесь, в одной комнате с гробом.

— Господи, я до сих пор не могу поверить… Расскажите, как все случилось, — сквозь слезы, чуть слышно попросила мама военного. Он, в задумчивой печали, с трудом подбирал нужные слова:

— Был бой, тяжелый… Наша рота попала в засаду. Духов в том районе втрое больше оказалось, чем мы предполагали. Старший лейтенант Ковальчук приказал мне и еще одному взводному, раненному в руку, с основной группой солдат прорываться к своим через перевал. А сам с пулеметчиком и еще пятью бойцами остался прикрывать огнем отход роты. Это было единственно верное решение: иначе все бы полегли там.

…Проводить в последний путь погибшего в Афганистане офицера собралось полгородка. Чужие люди, веселыми компаниями отмечавшие Новый год и под вечер возвращавшиеся домой, с недоумением смотрели на траурную процессию, медленно двигавшуюся по центральной улице. Как дико, противоестественно выглядели эти похороны, когда, казалось, сам воздух пропитан праздником, смехом, народным гуляньем, а вокруг эхом разносилось: «С Новым годом! С новым счастьем!» Вот так по чьей-то воле пересеклись параллельные миры, встретились антиподы — горе и радость, жизнь и смерть.

Миша, маленькой мумией застывший в молчании над гробом, ничего этого не слышал и не видел, кроме бледно-желтого отцовского лица, которое так и норовил залепить густой снег. Он словно хотел согреть для покойника промерзшую землю, заботливо разостлав белое пушистое покрывало.

Перед тем как навсегда опуститься гробу с телом в могилу, у него остались самые близкие люди: сын, жена, мать. Миша испугался, увидев, как упала бабушка, будто подкошенная. Со словами: «Не отдам!» она мертвой хваткой вцепилась в гроб, и двум здоровым мужикам пришлось основательно напрячься, чтобы освободить ее руки. «Боже, лучше бы ты меня забрал к себе, чем его, молодого, которому жить и жить!» — голосила на все кладбище бабушка.

Мама, кажется, выплакала все слезы. Увидев, что папину медаль и орден кладут в домовину, Миша взглядом попросил оставить их ему, но мама тихо возразила:

— Это не игрушки, а боевые награды, которые принадлежат отцу и больше никому.

Неожиданно грянул воинский салют, заставивший всех на мгновение вздрогнуть, он согнал с верхушек деревьев зевак-ворон. Миша, как велели, по христианскому обычаю бросил три горсти сырой земли на дно могилы, навсегда простившись с папой. И заплакал.

С той минуты он перестал верить в новогодние чудеса и сказки. И в Деда Мороза из далекой Лапландии тоже.

Оля и ее Василек

Когда же она приметила солдатика своего? Не в тот ли майский вечер, когда у нее все валилось из рук от испорченного с утра начальником столовой прапорщиком Квасовым настроения? Что называется, на ровном месте повздорили. Ему, видите ли, захотелось в народный контроль поиграть. Начал продукты перед закладкой в котел взвешивать. Где-то между складом и солдатской столовой «потерялись» два килограмма мяса, а она, повар, отвечай. Нет уж, дудки! Так и сказала Квасову: составляйте акт, проводите расследование, но бездоказательно подозревать ее в воровстве никому не позволит. Не наивная девочка уже, чтобы всякий прапор на пушку брал, лапшу на уши вешал.

Разведрота полка опоздала на ужин на полтора часа. Причина уважительная: парни только вернулись с боевого задания. Это было видно по уставшим, напряженным лицам. Ни на одном Ольга Алексеевна Рязанцева не увидела улыбки. Без лишних расспросов догадалась: в горах были потери.

Никогда не жалела гречки или макарон с тушенкой положить в солдатские тарелки побольше. А в этот раз особенно старалась досыта накормить каждого разведчика. По возрасту они ей, 32-летней женщине, годились в младшие братья или племянники. Поэтому и относилась к ним почти по-родственному. А в разведчиках и вовсе души не чаяла. Славные, настоящие ребята, по краю пропасти ходящие. И никто не знает, что их ждет завтра. Эта расхожая, с философским оттенком фраза приобрела в Афганистане слишком буквальный, даже зловещий смысл. Разве думали вчера трое погибших парней-разведчиков, что сегодняшний ужин станет для сослуживцев поминками по ним?

Голубоглазый худощавый солдатик стеснительно попросил добавки, и она с удовольствием положила ее в алюминиевую тарелку, пожелав приятного аппетита. А через пару дней Ольга Алексеевна вдруг увидела симпатичного парнишку с солидным синяком под глазом.

— Ой, кто это тебя так?! — непроизвольно вырвалось у нее из груди. По-женски ей было очень жаль этого солдатика, Василия Гвоздева, которого она называла не иначе как Василек.

Он морщился то ли от такого вольного обращения, то ли от боли, но, как и подобает разведчику, мужественно терпел. Сделав холодный компресс, Ольга Алексеевна велела ему вечером зайти к ней в общежитие за специальным кремом. А сама направилась к командиру роты старшему лейтенанту Дмитрию Захарову, которого немного знала. Поэтому без обиняков пошла в атаку прямо с порога:

— Что это у вас, товарищ командир, творится: свои своих избивают. Непорядок.

Молодой офицер, не ожидавший такого напора от повара, малость опешил. Фингал под глазом у подчиненного офицер заметил еще на утреннем построении, но рядовой Гвоздев заверил ротного, что это он сам в темноте нечаянно споткнулся и стукнулся о дверной косяк. Еще пошутил: до свадьбы заживет.

— И вы поверили этой сказочке? — возмутилась Рязанцева.

— Я привык доверять своим солдатам, — прозвучало несколько высокопарно, а потому не очень искренне.

Захарову не нравился разговор. Получалось, что он оправдывается, и перед кем — гражданским лицом. Подумаешь, выяснили отношения два его подчиненных. Обычное дело в мужском коллективе. А Гвоздев, наверняка, сам напросился на чей-то кулак: ершистый паренек, слишком правильный. Когда однажды после отбоя сержант заставил его почистить обувь, тот проявил принципиальность: мол, по уставу в это время положено отдыхать. Да и на боевых выходах Гвоздев был незаметен, будто в тени находился. Не сачковал, не трусил, но и на рожон не лез, весьма осмотрительно действовал. Осторожность, рациональность, конечно, приветствуются, но разведчику, считал офицер, должна быть свойственна еще и лихая удаль, дерзость, непредсказуемость. Слабовата у Гвоздева и физуха: в горах, бывало, выбивался из последних сил, едва успевая за ротой. Случалось, получал под зад пендаля от сослуживцев — неизбежное «стимулирование», на которое не принято обижаться. Скорее для вида, чтобы быстрее закончить неприятный разговор, пообещал старший лейтенант Захаров провести дополнительное расследование. И уже через пять минут после того, как ушла Рязанцева, забыл об этом.

А спустя сутки офицер стоял навытяжку в кабинете командира дивизии. Возмущению генерала не было предела. В гневе он был похож на разъяренного тигра.

— Почему в роте процветает дедовщина?! Кем и за что столь жестоко избит солдат? Где в это время были вы и командиры взводов?!

Старший лейтенант стоял как в воду опущенный, боясь лишним словом вызвать еще большее недовольство начальства.

Случившееся ночью повторное избиение Гвоздева стало для ротного полной неожиданностью. Он посчитал инцидент исчерпанным, но синяк под глазом, оказывается, был только началом. Это, конечно, дембеля, которых в шутку он иногда называл головорезами, поупражнялись в рукопашном бое, да так, что парень попал в реанимацию, и теперь за его жизнь борются врачи. Это уже беспредел, за который в суде по всей строгости закона придется отвечать. Офицер чувствовал себя виноватым: ведь сдержи он данное поварихе обещание и проведи расследование, выяви зачинщиков первой драки, вряд ли они посмели бы вновь дать волю рукам. А теперь командир дивизии готов его, боевого офицера, смешать с грязью.

С выговором о неполном служебном соответствии и в скверном настроении вернулся старший лейтенант Захаров в расположение роты. Теперь уже он напоминал не тигра — раненого быка на корриде, готового сокрушить всех и все вокруг. Не услышав от дембелей признательных показаний, Захаров неожиданно рыкнул:

«Боевая тревога! Газы!»

Тут же строй распался на десяток хаотичных движений. Дембеля забегали как молодые лоси. Облачившись в полную боевую экипировку и противогазы, они стали нарезать круги по пыльной дороге, опоясывавшей расположение полка. Лишь часа через два непрерывного бега по сорокаградусной жаре ротный дал отбой. Пот заливал раскрасневшиеся лица разведчиков, которым служить оставалось самое большее месяц. Этот унизительный марш-бросок на глазах у салаг они запомнят надолго, может, на всю жизнь.

Затем почти сразу — душевный разговор с каждым. Захаров проявил себя тонким психологом, знатоком солдатской души. И некоторые перестали играть в молчанку. По крупицам, отдельным сведениям к концу дня сложилась у офицера более-менее цельная картина произошедшего в роте неуставняка, получившего столь широкую огласку. Идею проучить правильного Гвоздева, у которого даже нашлась заступница, первым озвучил Коновалов, которого поддержали Дмитрук и Немиров. Эта троица, накурившись трофейного чарса, и устроила прямо в палатке в полночь показательную экзекуцию с целью перевоспитать строптивого черпака, позорящего разведку. Он попытался оказать сопротивление, за что и получил по полной программе.

Известие о повторном, еще более жестоком избиении Гвоздева, повергло Ольгу Рязанцеву в шок. Узнав, что он в реанимации, она не смогла справиться с нахлынувшими эмоциями и по-бабьи от бессилия расплакалась. У нее не укладывалось в голове: как можно до полусмерти избивать своего же соотечественника, сверстника-однополчанина, с которым завтра идти в бой?

Опытные военные врачи спасли жизнь рядовому Гвоздеву. Через месяц его выписали из госпиталя, но в свое подразделение он уже не вернулся. Оказался в комендантской роте в хозяйственном взводе. Тут служба совсем другая, да и физические нагрузки несравнимо легче.

Столовая — один из объектов, за которым закрепили хозвзвод. Как же она обрадовалась, вновь увидев своего Василька! Вместе с несколькими солдатами, выделенными в помощь, он таскал со склада продукты, три раза в день мыл посуду, убирал столы. Когда выпадало свободное время, заходил к ней, в варочный цех, поболтать. Им было хорошо вдвоем. Вася интересовался кулинарными рецептами: ему нравилось самому готовить. Поэтому, как ребенок, радовался, когда изредка выпадала такая возможность. А однажды признался:

— Знаешь, какое любимое блюдо было у меня в детдоме? Обыкновенная яичница-глазунья. Может, потому что давали нам ее очень редко.

Так, невзначай, Ольга узнала, что нет у Васи Гвоздева на белом свете никого. Мать оставила мальчика в роддоме. Словно почувствовав себя брошенным, рос он болезненным ребенком. А мамой по очереди называл заботливых детдомовских нянь и воспитательниц.

После школы окончил ПТУ, получил специальность газоэлектросварщика. С охотой пошел в армию, в которой надеялся найти опору в жизни. После учебки оказался в Афганистане. И начались суровые будни в разведроте.

«Мир и впрямь тесен, коль мы, оба из Беларуси, в Афгане встретились, — удивлялась про себя Оля. — А ведь она хоть и не детдомовка, но также одинока. Ни мужа, ни детей нет. Мать пять лет назад тяжело заболела и умерла, а у отца давно уже другая семья».

— А ты, Ольга, как я погляжу, все со своим солдатиком воркуешь… Как там первое блюдо, готово? — откуда-то из-за спины пробасил прапорщик Квасов, в котором, видимо, проснулась мужская ревность.

Вася — другой, кристально-чистой души человек. Он еще наивный мальчишка, по сути, только вступающий в самостоятельную жизнь. Ему еще предстоит многое узнать, в том числе и в отношениях с женщинами. Но эти уроки постигаются быстро, было бы желание.

Он даже целоваться не умеет. Вечером, перед закрытием, когда они в столовой остались совсем одни, Василек робко чмокнул ее в щечку и покраснел как рак.

— Да ну тебя, — улыбнувшись, притворно отмахнулась от приятных приставаний ухажера Оля.

В другой раз он поцеловал ее уже в губы. Ничего больше она ему не позволяла, хотя завистливые бабы уже уложили их в постель.

С Васильком они теперь виделись каждый день. Солдатская столовая, ее работа, стала местом их встреч. От присутствия рядом любимого человека Ольге хотелось летать. Она боялась только одного: командирского решения о переводе рядового Гвоздева на какой-то другой участок. Впрочем, служить ему оставалось недолго — до весны. Она еще ничего не решила, как и он. Осторожно, чтобы ненароком не вспугнуть прилетевшую к ним птицу счастья, заговорили о ближайшем будущем.

— Я ведь старше тебя аж на тринадцать лет. Это много для женщины.

— Разве чувства возрастом измеряют? — возражал ей Вася и выдвигал свою теорию: мол, главное, чтобы люди нашли свою половинку, родственную душу, тогда брак будет скреплен на небесах и ему ничто не грозит.

— А тебя не смущает возможный матриархат в семье? Все-таки у меня больше житейского опыта, не заметишь, как подкаблучником станешь.

— Оля, ты — мой генерал. Причем любимый. Служить тебе — одно удовольствие.

— Тогда, товарищ рядовой, слушай приказ: без опозданий прибыть сегодня на домашний ужин. По случаю моего выходного дня.

Со стороны наблюдая за этой парой, нетрудно было догадаться, что так ведут себя безмерно счастливые, по-настоящему влюбленные люди. Случайно однажды встретившиеся в огромном мире и не желающие уже расставаться.

…Оля и Василек, как и планировали, уехали в Советский Союз, в родную Беларусь вместе. Не расписанные, но уже помолвленные Афганистаном.

Об авторе

Григорий Васильевич Солонец

Окончил факультет журналистики Львовского высшего военно-политического училища.

В 1983–1985 гг. служил в Афганистане. С блокнотом и фотоаппаратом исколесил полстраны, участвовал в боевых действиях. Награжден медалью «За боевые заслуги».

Проходил офицерскую службу в газете «Во славу Родины» Белорусского военного округа (позже центральный печатный орган Министерства обороны Республики Беларусь). Был корреспондентом и начальником ведущего отдела, членом редколлегии.

Подполковник запаса. Член президиума Союза писателей Беларуси.

Автор художественных книг «На войне как на войне», «Форпост», «Афганский пленник», «Люкс для одинокой души» и литературно-художественных сборников «Солдаты Победы», «Сябрына» и некоторых других.

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.