Одинокий волк

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

– Я вижу сон, или ты и вправду все еще здесь? И когда только ты спишь, черт бы тебя побрал?

– Уже утро, – объяснил Майкл, отходя на шаг от кровати и стараясь из вежливости не морщить нос.

От Филипа шел тот же неприятный сладковатый запах, который исходил от 0'Фэллона; это означало, что он накануне вечером выпил слишком много виски. Майкл точно знал, как обстоят дела, потому что именно он вчера помогал уложить Филипа в постель: Филип был слишком пьян, чтобы дойти до нее сам.

– Честно говоря, уже почти полдень. Ты просил непременно разбудить тебя, а не то тетя с тебя голову снимет, если ты опять опоздаешь к ленчу.

Филип откинул одеяло и сел на кровати, свесив ноги и не переставая стенать.

Майкл встал в изножии постели. Филип тем временем поднялся и поплелся к умывальнику.

Майкл сел в ногах постели, прислонившись плечом к высокому деревянному столбику. Каждый день он узнавал что-то новое, глядя, как Филип одевается по утрам. Теперь он и сам умел повязывать галстук виндзорским [10] узлом и править бритву на ремне. Он научился зачесывать волосы на левую сторону, чистить зубы белым порошком и щеткой, подрезать ногти миниатюрными ножничками.

Филип отдал ему кое-что из старой одежды, и Майкл уже начал понемногу разбираться в том, что и как следует носить. Оказывается, что надевать сюртук по утрам нельзя, причем, даже если он серый, его полагается носить только с черными брюками. Зато можно носить «визитку» [11] хоть целый день с утра до вечера, но только если она черная. Можно надевать повседневный костюм с цветной рубашкой и белым воротничком, но под сюртук или «визитку» полагается надевать только белую рубашку.

Если ты человек спортивного типа, можешь носить полосатую или клетчатую пиджачную пару, но если нет – лучше держаться за солидность. Шелковые отвороты считаются обязательными, а складка на брюках должна быть «железной». Филип смазывал волосы бриллиантином Рикара, а после бритья употреблял мужской одеколон Маршана с запахом лимона и специй, но Майкл для себя решил, что это уже чересчур, – запах казался ему фальшивым и приторным.

– У тебя похмелье? – спросил он, глядя, как Филип роется в гардеробе в поисках подходящей одежды.

Вообще-то у Филипа был слуга по имени Мартин, обычно помогавший ему одеваться, но как раз в этот день у Мартина был выходной.

– А ты наблюдательный парень, Майкл, – ядовито заметил Филип. – Я вижу, тебя не проведешь.

Филип иногда любил поворчать, как старый медведь, но Майкл не обижался.

– А что ты чувствуешь, когда у тебя похмелье? – спросил он.

– Как будто в пекло попал.

– Да, но все-таки на что это похоже?

Филип стащил с себя ночную рубаху и остался голым, по-прежнему беспомощно вглядываясь в глубину гардероба. Тело у него было чистое, белое, без шрамов, и Майкл ощутил легкую зависть.

– На что это похоже? В голове у меня стучит молот, в животе десятибалльный шторм. Во рту помойка. Мозги не работают, и чувство такое, будто я вывихнул шею. У тебя есть еще вопросы?

– Да. Зачем ты пьешь, если знаешь, что утром тебе будет плохо?

Филип вцепился себе в волосы и сделал вид, что собирается напрочь их вырвать.

– Будь так добр, ты не мог бы заткнуться и помолчать? Тоже мне, друг называется! Настоящий друг не станет приставать с дурацкими вопросами с утра пораньше. Дай мне хотя бы сообразить, на каком я свете.

Майкл засмеялся: ему было приятно, что Филип назвал его своим другом. Он замолчал и начал бродить по комнате, разглядывая вещи, пока Филип одевался, брился, причесывался, подравнивал ножницами усики и окидывал себя критическим взглядом в высоком зеркале. Когда Филип вытащил цветок из вазы на каминной полке и продел его в петлицу, Майкл понял, что Филип уже сообразил, на каком он свете, и теперь можно продолжить разговор.

– А учиться в колледже – на что это похоже? Кем ты будешь, когда закончишь учебу?

– Убей бог, не знаю.

– Разве тебе не нравится колледж?

– Я его терпеть не могу. Меня могут отчислить за академическую неуспеваемость.

– Что это значит?

– Это значит, что я провалился на экзаменах.

– Как это «провалился»? Куда?

Филип завел часы, спрятал их в жилетный карман и плюхнулся на кровать. Заложив руки за голову и скрестив ноги, он ответил с закрытыми глазами:. –

– Никуда. Просто провалился. В том-то все и дело, Майк. Я неудачник.

– Мик.

– Что? Как ты сказал?

…Грубый голос. Морщинистое лицо, седая борода. «Хочешь прокатиться со мной на козлах, малыш Мик?» Сухая шершавая рука подхватывает его и подсаживает на повозку.

Вот и все. Образ растаял, память отказывалась следовать дальше по этому пути.

– Так меня называл один человек. Мик, а не Майк. Филип приподнялся на локтях.

– Вообще-то это не настоящее имя, скорее прозвище. Так некоторые называют эмигрантов из Старого Света, особенно ирландцев… Ну да ладно, не в этом дело. Ты что-то вспомнил?

– Только это. Какой-то человек. Мне кажется, он был… Нет, я не знаю.

Он никак не мог поймать ускользающее воспоминание, словно пытался схватить рукой дым.

– Детектив, которого наняла Сидни, пока ничего не нашел. Правда, он только начал, результатов ждать еще рано.

– Кто? Ты о ком? При чем тут Сидни?

– Ты ничего не знал? О, черт… – Филип потер лицо руками. – Значит, она тебе ничего не сказала?

– Что она мне не сказала? Филип вздохнул.

– Она наняла детектива. Ну сыщика. Ну такого парня, которому платят, чтобы он разузнавал разные вещи, проводил расследования. Этого парня зовут Хиггинс. Сидни назвала ему твое имя, рассказала твою историю… То есть все, что нам известно. Она хочет, чтобы он узнал, кто ты такой и что с тобой когда-то произошло.

Майкл внимательно смотрел на Филипа.

– Она это сделала? Ради меня? – спросил он изумленно. Филип кивнул.

– Ты совсем ничего не можешь вспомнить о кораблекрушении?

«Кораблекрушение»… Было в этом слове что-то, что смущало Майкла, но он не мог понять, что именно.

– Нет, я ничего не помню.

Сидни наняла «детектива», чтобы узнать, кто он такой. Это могло бы означать, что она хочет от него избавиться, но Майкл понимал, что дело в другом: Сидни хотела ему помочь, хотела вернуть ему прошлое, вернуть самого себя!

– Ты скоро женишься? – спросил Майкл неожиданно.

– Что? – Филип вытаращил глаза. – Это Что еще за новости?

Майкл виновато опустил голову: опять он сказал что-то не так.

– Если хочешь сделать женщину своей подругой, значит, надо жениться, – робко объяснил он. – Ты собираешься завести подругу?

Вид у Филипа был ошарашенный, словно Майкл сообщил ему нечто такое, чего он раньше не знал. Потом он начал смеяться. Потом сжал виски ладонями и застонал.

– О боже, голова трещит. Перестань меня смешить, я не могу.

– А что тут такого смешного? Филип лишь покачал головой.

– Ответь мне. Объясни.

– О, боже, – повторил Филип, опускаясь на кровать. – Не знаю, кто заморочил тебе голову, но на самом деле все не так. Во всяком случае, не для мужчин.

Он еще раз потер лицо, подкрутил усы. Его разбирал смех, и в то же время ему было неловко.

– Вот уж не думал, что придется толковать об этом с кем-нибудь еще, кроме Сэма.

Майкл смущенно отвернулся. В мире людей он по-прежнему чувствовал себя ребенком, и стоило ему хоть на минуту ощутить уверенность в себе, как он совершал очередную промашку, напоминавшую ему, что он не такой, как все.

– Послушай, – мягко заговорил Филип, – на самом деле все не так уж сложно. Ты ведь понимаешь, что это значит – заводить подруг и все такое прочее?

На самом деле Майкл понимал довольно смутно.

– Я знаю, что происходит.

– Ну это уже кое-что для начала. Мы называем это… ну для этого есть множество названий, но «заниматься любовью» – одно из самых приличных, как мне кажется. По сути, это выражение чаще всего эвфемизм, то есть оно употребляется в переносном смысле, но в приличной компании принято так выражаться. Ты меня понимаешь?

–Нет.

– Хмм… – Филип опустил руки на колени и принялся разглаживать складки на брюках. – Дело в том, что у мужчин и женщин все по-разному. Мы можем этим заниматься до вступления в брак, а они нет.

– Тогда с кем же мы можем этим заниматься?

– Ого! А ты молодчина – сразу схватываешь суть. Все верно, в правилах имеется существенный пробел. Скажу тебе так, мальчик мой: мы занимаемся этим с любой женщиной, которая нам позволит, вот с кем. Обычно это не девушки нашего круга, не так называемые «порядочные», понимаешь? Но не всегда. Бывают и исключения. Да еще какие – ты ахнешь!

Майкл долго обдумывал услышанное.

– Значит, мы делаем это по секрету?

– Безусловно.

– Чтобы порядочные девушки ничего не узнали?

– Да, ты прямо в точку попал.

– И все мужчины так поступают?

– Нет, не все, но большинство. Некоторые продолжают этим заниматься даже после женитьбы. Это называется супружеской изменой или неверностью. Официально это не одобряется, но это никого не останавливает. Безусловно, практикуется очень широко, несмотря на запрет. Ну что ж, – весьма довольный собой, Филип вскочил с кровати, – хорошенького понемножку. А сейчас пора на ленч.

– А женщинам нравится заниматься любовью с нами?

– Ну-у, некоторым очень даже нравится. Все зависит от нашего умения. Но одно я тебе точно скажу: нам всегда нравится заниматься любовью с ними. Это одно из основных различий между мужчинами и женщинами.

– Ты шутишь?

– И не думал шутить.

– Тогда объясни мне, если Сидни порядочная девушка, а мужа у нее нет, как же она может заниматься любовью?

Филип долго смотрел на Майкла странным взглядом – удивленным и грустным.

– Она не может, – ответил он тихо. Майкл напряженно уставился на него, ожидая другого ответа.

– Не может?

– Нет. Ей нельзя.

В голосе Филипа больше не было ни оживления, ни озорства.

– Ну все, хватит об этом! Пошли, Мик, я же еще не завтракал. А потом я научу тебя играть в теннис. Уверен, тебе понравится. Теннис – тоже очень приятное занятие.

Сидни была необычайно хороша в желтом платье с белым цветком на груди. В волосы она вплела желтую ленточку, обвивавшую пряди, как лоза. Майкл улыбнулся ей через обеденный стол, и все, о чем только что рассказывал Филип, вылетело у него из головы, когда она улыбнулась в ответ.

Но она сидела рядом с Вестом. Вест все время был тут, чуть ли не каждый день, словно и не уезжал из дома.

«Я хорошо знаю Чарльза, мы были практически помолвлены!» – сказала она ему в тот день, когда они поссорились из-за Ингер. Майкл бросил на Веста угрюмый взгляд. Как ему был ненавистен запах Веста – острый и неестественный, приторный до тошноты! Неужели она не чует? Как она это терпит?

Профессор Винтер рассказывал о новом проекте, над которым они с Вестом работали. Майкл во всем этом не понимал ни слова. Остальные, судя по их лицам, тоже. Как всегда, никто, кроме Веста, его не слушал, но ему не мешали говорить. Майкл понимал, что все в семье любили профессора Винтера, хотя он был слабый – совсем не вожак. У Сидни взгляд смягчался, когда она смотрела на отца, точь-в-точь как у волчицы, играющей со своими волчатами.

Горничная унесла суповые тарелки и подала на стол салат. Майкл научился любить кислый на вкус соус, которым они его поливали. Он даже выучил, какой вилкой надо пользоваться, и ему больше не приходилось тайком подглядывать за Сидни, чтобы не ошибиться. По правде говоря, в последние дни он начал получать удовольствие за общим столом.

Завтраки, обеды и ужины больше не казались ему тяжким испытанием, как в первое время, когда он сидел голодный, боясь совершить какой-нибудь ужасный промах и привлечь к себе неодобрительный взгляд тети. Она не делала замечаний, когда Майкл начинал есть картофель ложкой или забывал разрезать мясо перед тем, как положить его в рот, но ей и не требовалось ничего говорить. В последнее время ее уже гораздо меньше смущало его присутствие. Впрочем, она никогда с ним не заговаривала и вообще, казалось, не замечала.

– Сэмюэль, перестань болтать ногами под столом.

– Да, мэм.

Воспользовавшись салфеткой для прикрытия, Майкл улыбнулся Сэму. Сэм весело улыбнулся в ответ. Именно он преподал Майклу самый главный урок, помогающий выжить за обеденным столом: как потихоньку скармливать Гектору все, что не хочешь есть сам. Гектор ел все без разбора, даже овощи, причем умел глотать пищу бесшумно, не привлекая к себе внимания. Часы над буфетом пробили два раза.

– Который час, Майкл? – спросил Сэм.

– Двенадцать тридцать. Половина первого.

– А какой сегодня день?

– Вторник, четырнадцатое июля. Тысяча восемьсот девяносто третьего года, – добавил Майкл, решив блеснуть перед Сидни.

Сэм с гордостью оглядел всех членов семьи.

– Он выучил таблицу умножения до дюжины. Знает, сколько будет двенадцать умножить на двенадцать. Умеет делить столбиком.

– Он может обыграть тебя в шахматы, – ехидно заметил Филип.

– И тебя тоже, если на то пошло!

– Сэмюэль, не кричи за столом! Тетя позвонила в маленький колокольчик, и горничная вернулась, чтобы забрать тарелки.

– Преподобный Грэйвз прислал письмо, Харли, с благодарностью за наш щедрый взнос в фонд пожертвований на реставрацию церкви, – обратилась мисс Винтер к брату.

– Гм… Очень мило, Эсти. Филип засмеялся.

– Вы ведь ему не сказали, что папа атеист, правда, тетя?

– Разумеется, нет.

Она бросила на Филипа надменный уничтожающий взгляд – тот самый, от которого у Майкла всегда возникало желание юркнуть под стол.

– Знаешь, что такое «атеист»? – спросил его Сэм.

– Нет.

– Это тот, кто не верит в бога.

– Папа верит не в бога, а в эволюцию, – добавила Сидни.

Тетя что-то негодующе промычала.

Все последнее время Майкл ломал себе голову по поводу бога и теперь посмотрел на профессора Винтера с интересом. Вся семья ходила в церковь каждое воскресенье, – все, кроме профессора. Он всегда оставался дома. Набравшись смелости, Майкл спросил:

– А кто такой бог?

Все уставились на него. Прямо как в тот раз, когда он подарил Сидни рыбу.

– Бог, – решительно ответила тетя, – это Отец наш небесный. Создатель Вселенной. Профессор Винтер прочистил горло кашлем.

– Бог, – сказал он не так решительно, как тетя Эсти, – это умозрительная конструкция. Естественное порождение всеобщих поисков смысла и жажды бессмертия.

Сидевшая напротив Сидни рассмеялась:

– Ну разве ты не рад, что спросил?

На десерт подали печеные яблоки со сладким соусом и сбитыми сливками. Майкл мгновенно очистил свою тарелку в надежде на добавку, но горничная так и не вернулась.

– Можно мне встать из-за стола? – спросил Сэм. Получив разрешение, он немедленно покинул столовую. Вскоре поднялись и все остальные. Майклу хотелось поговорить с Сидни, но Вест его опередил. Сделав вид, будто слушает слова Филипа, Майкл внимательно наблюдал за тем, как Вест выводит Сидни на террасу, незаметно подталкивая ее в спину. Неужели они поссорились? Сидни улыбалась одним ртом, но не глазами. В дверях столовой она остановилась, словно решив вернуться, но Вест заступил ей дорогу и схватил ее рукой выше локтя. Филип продолжал что-то говорить, но Майкл уже устремился к Сидни.

– Я не могу, Чарльз! Это просто невозможно.

– Почему нет? Ты могла бы, если бы… – Тут Вест;. наконец заметил Майкла и нахмурился: – Вам что-то нужно?

– Я хочу поговорить с Сидни.

– Ну, в настоящий момент с ней разговариваю я.

– Я думаю, она не хочет с вами разговаривать. Я думаю, она не хочет, чтобы вы ее трогали.

У Веста был мокрый розовый рот, утонувший в рыжеватой бородке. Он раскрылся в виде буквы О, глаза вытаращились от изумления. Никто не двинулся с места и не произнес ни слова. Майкл бросил взгляд на Сидни. Ему показалось, что она смущена, но в то же время взгляд ее был полон любопытства. Во всяком случае, она не рассердилась. Майкл хотел, чтобы Вест сделал что-нибудь: ударил его или толкнул. И тогда они могли бы подраться.

– Сидни? – раздался из столовой голос тети. – Зайди сюда, пожалуйста, мне надо с тобой поговорить.

– Надеюсь, вы меня извините? – пробормотала Сидни, осторожно отступая и не спуская с них глаз до последней секунды, пока не скрылась за дверью.

Майкл угрожающе произнес:

– Не смей больше к ней прикасаться, а не то я тебя побью. Я сильнее тебя

У Веста вздулась и начала часто биться жилка на лбу. Он отступил на два шага и расправил плечи. Неприязнь, которую он всегда испытывал к Майклу, наконец выплеснулась наружу.

– Попробуй тронуть меня хоть пальцем, и я засажу тебя обратно в клетку, животное!

– Сначала я тебя убью, – как можно спокойнее произнес Майкл.

И это была не пустая угроза. Он уже побывал в клетке. Металлические прутья и железная сетка. Тесный ящик, в котором невозможно даже выпрямиться. Его продержали там недолго, всего недели две. Еще немного, и он бы умер.

Прошла бесконечная минута.

– Кто идет играть в теннис?

Вест подскочил на месте. На его лице явно отразилось огорчение. В дверях, скрестив руки на груди, стоял Филип.

– Я, – торопливо откликнулся Майкл. – Ты ведь обещал меня научить.

Повернувшись спиной к врагу, он вышел вместе с другом.

Тетя Эстелла заботливо провела Сидни в свою гостиную и заняла место в своей любимой качалке. Сидни расположилась напротив нее на плюшевом лиловом диванчике. У тети Эстеллы был такой вид: спина еще более прямая, чем обычно, губы поджаты, брови подняты, что Сидни сразу поняла: им предстоит серьезный разговор. Она даже догадывалась, о чем пойдет речь. Более того, она этого почти ожидала. Разговор не состоялся раньше по одной-единственной причине: сама Сидни всеми силами старалась его избежать.

– Мистер Вест проявляет большую заботу о тебе, – начала тетя Эстелла. – Похоже, он увлечен всерьез.

Нет, она ошиблась. Тетя завела речь совсем о другом.

– Чарльз? Ну не знаю. Полагаю, он испытывает ко мне теплые чувства, но ничего более серьезного, я в этом уверена.

Она опустила глаза и принялась теребить бархатную ленточку, которой было отделано ее платье.

– Ты уверена? У меня создалось впечатление, что его чувства к тебе гораздо теплее, чем кажется на первый взгляд.

– О, нет. Я бы очень удивилась, если бы оказалось, что это так.

– Ну что ж, тебе лучше знать. В любом случае, надеюсь, нет нужды напоминать тебе о том, что о подоб-. ной привязанности не может быть и речи. Мистер Вест, разумеется, очень милый молодой человек, твой отец не может без него обойтись, но все это не имеет отношения к делу. Для тебя близость с подобным господином, выходящая за рамки самых поверхностных дружеских отношений, была бы совершенно неприемлемой. Не сомневаюсь, что ты со мной согласна.

На этот раз Сидни действительно была согласна, хотя и не по тем причинам, какие имела в виду ее тетушка.

– Вам незачем беспокоиться по поводу мистера Веста, тетя. Честное слово, я о нем совсем не думаю.

– Я рада это слышать.

Несколько смягчившись, тетя Эстелла откинулась на спинку кресла. Сидни невольно спросила себя, что ответила бы тетушка, если бы она прямо сейчас сказала: «По правде говоря, все мои мысли и чувства сейчас заняты другим человеком. А именно мистером Мак-нейлом. Когда он бросает на меня взгляд, мне становится трудно дышать, а когда он прикасается ко мне, я просто теряю голову». Сидни наклонила голову и вновь принялась теребить ленточки на платье, опасаясь, что румянец на щеках выдаст ее с головой.

– Это все, о чем вы хотели со мной поговорить? – спросила она с надеждой.

– Нет, есть кое-что еще. Полагаю, тебя это не слишком обрадует.

Сидни тотчас же почувствовала себя шестнадцатилетней девочкой – столько лет ей было, когда умерла ее мать, и тетя Эстелла взяла на себя заботу о ней и о ее братьях. Когда же она наконец избавится от этой детской робости? Когда ей стукнет сорок? Пятьдесят? О – В чем я опять провинилась? – спросила она угрюмо, невольно занимая оборонительную позицию. Тетя Эстелла прищелкнула языком.

– Разумеется, ни в чем, не говори глупости. Я беспокоюсь о тебе, вот и все. Вот уже почти два месяца прошло, как мы вернулись, но я по-прежнему не замечаю благоприятных перемен, на которые так рассчитывала. По правде говоря, насколько я могу судить, мы с таким же успехом могли никуда не ездить.

– Я понятия не имею, о чем вы говорите, тетя.

– Предполагалось, что поездка по Европе станет для тебя поворотной точкой. Сидни. Новым началом. Мне казалось, что ты тоже это понимаешь. Я думала, мы обо всем договорились.

– Но я действительно изменилась! У тети Эстеллы была привычка прищуривать глаза, когда то, что она слышала в разговоре, казалось ей вздором. Слов не требовалось: одни эти глаза-щелочки сами по себе приводили в трепет собеседника, позволившего себе сморозить глупость.

– Да будет тебе! С тех пор, как мы вернулись, ты отклонила больше приглашений, чем до отъезда.

Тетушка принялась методично перечислять примеры, загибая пальцы:

– Домашняя вечеринка у Ренфроу. Чаепитие в день рождения Маргарет Эллен Уилкен. Четвертое июля [12] у Суэйзи. Любезное приглашение в театр, которое прислал тебе Эдвард Бертрам. Даже Камилла Дарроу жалуется, что ты ее совсем забыла.

Ни одного из пунктов обвинения Сидни отрицать не могла, поэтому она решила защищаться при помощи правды, хотя, конечно, не собиралась выкладывать всю правду.

– Да, все верно, но я так соскучилась по Филипу и Сэму, что мне захотелось побыть с ними подольше. А теперь, когда папе пришлось оставить свой проект с Найденышем, ответственность за мистера Макнейла, естественно, легла на наши плечи. Должна признать, что это захватывающая работа. Я имею в виду его успехи, как он научился находить общий язык с членами семьи, как идет его развитие…

– Да-да, конечно, – тетя Эстелла решительно тряхнула головой, давая понять, что данная тема ее не интересует. – Все это отговорки, Сидни. А теперь послушай меня. Спенсер умер полтора года назад, так что тебе пора бы подумать о новом замужестве. Подумай об этом, – повторила она с ударением, увидев, что Сидни открыла рот, готовясь возражать. – Это может показаться весьма прискорбным, но на женщину в твоем положении общество смотрит с определенного рода ожиданиями. Затянувшееся вдовство столь молодой особы с некоторых пор начинает вызывать подозрения.

– Подозрения?

– Нравится тебе это или нет, незамужняя женщина не может до бесконечности сохранять респектабельность, оставаясь при этом незамужней.

– Но это же нелепо! Вы никогда не были замужем, но общество, безусловно, никогда не подвергало сомнениям вашу респектабельность.

– Не говори глупости. Одно к другому не имеет никакого отношения.

– Почему нет?

– Ради всего святого. Сидни! Потому что никому в голову не придет подвергать сомнению добродетель некрасивой старой девы. Чего нельзя сказать о молодой и привлекательной вдове.

Тетя Эстелла плотно сомкнула губы, все ее лицо вытянулось и напряглось. Она даже постучала носком туфельки по ковру, выражая свое нетерпение. А может быть, огорчение?

Сидни растерянно посмотрела на тетушку, потрясенная до глубины души прозвучавшим в ее словах намеком на то, что она отнюдь не так довольна своей судьбой, как могло показаться со стороны. А что, если – просто удивительно, почему она раньше никогда об этом не думала? – что, если было время, когда тетя Эстелла ждала от жизни чего-то совсем другого? Вдруг у нее тоже были девичьи мечты о возлюбленном, о муже, о своем доме и собственных детях?

Зайди речь о любой другой женщине, подобное предположение возникло бы у Сидни само собой, естественным путем, но тетя Эстелла всегда казалась такой замкнутой, всегда испытывала так мало симпатий по отношению к большей части человечества, что ее племяннице и в голову не приходило заподозрить тетушку в каких-то несбывшихся надеждах.

– Зачем вы говорите, что вы некрасивая? Это не так, – нерешительно начала она. – И вы совсем еще не старая.

Сидни едва не вздохнула с облегчением, увидев, как тетя Эстелла прищуривает глаза и поджимает и без того тонкие губы, словно желая сказать: «Не морочь мне голову всем этим вздором». Она чувствовала себя гораздо увереннее, имея дело с такой тетей Эстеллой – деловитой, не желающей выслушивать глупости, считающей всяческие сантименты бессмысленной ерундой.

– Все это не имеет отношения к делу, о котором я хочу с тобой поговорить, – сказала тетушка решительно. – Сегодня утром я говорила по телефону с миссис Тэрнбулл.

Сидни привалилась к плюшевой спинке диванчика-визави.

– Вот как?

– Она упомянула в разговоре, что в последнее время твоя жизнь, по всей видимости, чрезвычайно насыщена различными занятиями. Насыщена до такой степени, что ты не приняла ни одного из трех – трех! – приглашений ее сына Линкольна посетить Всемирную выставку вместе с ним и его семьей. Поэтому я должна задать тебе прямой вопрос. Может быть, тебе известен какой-то серьезный недостаток в характере этого молодого человека? Какой-то изъян, о котором ни одна другая незамужняя женщина в городе не подозревает? Может быть, на репутации этого порядочного, регулярно посещающего церковь, обаятельного и приятного во всех отношениях юноши, этого образца добродетели, которому в один прекрасный день предстоит унаследовать банковскую империю своего отца, лежит некое пятно? Если тебе об этом известно, я была бы очень признательна…

– Конечно, я ничего не имею против Линкольна, – нетерпеливо откликнулась выведенная из себя Сидни. – С какой стати? Он именно такой, как вы говорите. Образец добродетели!

Тетя Эстелла позволила себе некое подобие улыбки.

– Я рада слышать, что ты со мной согласна. В таком случае ты не станешь возражать, если я скажу, что пригласила Тэрнбуллов к обеду в пятницу.

Сидни тяжело вздохнула, чувствуя себя усталой. Ее разбирали досада и смех одновременно.

– Как это предусмотрительно с вашей стороны, – заметила она холодно.

– Моя дорогая, я надеялась, что твое возвращение из Европы совпадет с твоим появлением в свете. Но поскольку этого не произошло, требуется какое-то дополнительное усилие, чтобы обозначить твой второй дебют. Полагаю, таким событием мог бы стать благотворительный ужин и бал, который мы проведем у себя в следующем месяце. Сидни еще ниже соскользнула на спинке дивана.

– Все складывается как нельзя более удачно. Лучшие люди приглашены: твой отец добился согласия Маршалла Фелпса, разве я тебе еще не говорила? В родных стенах ты будешь чувствовать себя увереннее. Время года идеально подходит для вечеринки на свежем воздухе. Полагаю, что ужин лучше устроить в доме, но потом танцы на веранде: будет много молодых кавалеров, желающих потанцевать. А поскольку официальной целью мероприятия считается сбор средств для 'музея естественной истории, ты не будешь чувствовать себя как на смотринах. Да, кстати: я думаю, тебе лучше надеть на вечер платье пастельных тонов. Увы, о белом и речи быть не может – в торжественных случаях этот цвет теперь не для тебя. Но, скажем, что-нибудь бледно-голубое или светло-лиловое – самый модный оттенок в этом сезоне! Все истолкуют это в нужном духе. Учти, в последние полтора года тебя видели только в черном. Согласись, дорогая, это уж чересчур!

Она все продумала! Прежняя детская покорность овладела Сидни, пока она слушала дальнейшие разглагольствования тетушки. Спорить было бесполезно, это лишь привело бы к открытой ссоре, а воля тети Эстеллы в подобных случаях всегда оказывалась сильнее, чем воля самой Сидни. Куда проще все вытерпеть молча, ради сохранения мира и покоя в доме. И вообще, речь шла всего лишь о вечеринке. Кто знает? Может, действительно будет весело? *** Оказалось, что Майкл не создан для игры в теннис. Он игнорировал правила, и ему было неинтересно подсчитывать очки. Ему нравилось только одно: бить по мячу изо всех сил и посылать его в самый дальний полет. То есть в заросли бурьяна за пределами площадки. И тогда они с Гектором устраивали соревнование: кто найдет мяч первым. Гектор неизменно оставался в проигрыше, если только Майкл не поддавался нарочно из сочувствия к нему.

Да, игра на пару с Майклом требовала изрядного терпения, в чем Сидни убедилась собственными глазами, следя за игроками со скамейки. К счастью, Филип явно испытывал к нему искреннюю привязанность. Между ними сложились странные отношения, решила Сидни. Со стороны казалось, что каждый из них по очереди разыгрывает роль старшего брата. Филип был, разумеется, более осведомлен и опытен в житейских делах, зато Майкл, несмотря на всю свою наивность, отличался большей мудростью и зрелостью характера. Каждый мог предложить другому что-то недостающее, и хотя между ними не было ничего общего, это ничуть не мешало их неожиданной дружбе.

– Я принесла воду со льдом, – крикнула им Сидни. Майкл направился к ней, но остановился, когда Филип решительно заявил:

– Ни с места, пока не закончим этот сет. Твоя подача, Макнейл, и, если ты не перебросишь мяч через сетку на мое поле, богом клянусь, я разобью ракетку о твою голову.

Майкл округлил глаза, показывая, что напуган до смерти. Сидни не удержалась и прыснула со смеху.

– Есть, сэр, – ответил он и отсалютовал, взяв под несуществующий козырек. Этой дурацкой шутке его научил Сэм.

Потом он подбросил мяч высоко над головой и опять послал его в аут.

В крокет у него получалось лучше. Кроме того, он научился плавать: Филип ему помог. Он больше не нуждался в помощи Сидни при чтении, но она по-прежнему давала ему письменные задания и с прежним жадным нетерпением прочитывала каждое новое сочинение.

И еще он рисовал совершенно невероятные картины. Подарив ему акварельные краски, она как будто выпустила его из клетки на свободу. Иногда его картины напоминали картины импрессионистов, но они бывали и грубоватыми, сочными, живыми, удивительно реалистичными.

После долгих лет, проведенных в одиночестве, Майкл многое мог бы рассказать, и ему легче было выражать себя в картинах, чем в словах. Знаменательно, что одним из самых ранних его воспоминаний стал образ матери, рисующей картину. Вот что следовало бы изучать отцу, вдруг поняла Сидни. Разве этот случай не доказывает, что воздействие наследственности сильнее, чем влияние окружающей среды?

Жаркое солнце стояло прямо над головой; Сидни передвинулась на скамейке и опустила широкие поля шляпы, чтобы закрыть лицо. Глядя на Майкла, Сидни опять начала вспоминать ту ночь на берегу озера, когда он так нежно прикасался к ней. В ее памяти этот случай возвышался подобно горной вершине посреди равнины: ни одной подробности она не упустила и не забыла. Это было так же потрясающе и незабываемо, как ее первый поцелуй и даже – хотя она чувствовала себя изменницей – как первый раз, когда она занималась любовью со Спенсером.

Если уж говорить чистую правду, в тот первый раз – в свою брачную ночь – она испытала разочарование, хотя только недавно сумела признаться в этом самой себе. Она ждала от Спенсера страсти – того, чего ей так не хватало за годы их уютной, теплой, крепкой дружбы, длившейся всю жизнь. Ей хотелось надеяться, что супружеская близость каким-то чудом восполнит досадный пробел. Чуда не произошло, но у Сидни так и не хватило смелости признаться в этом мужу. И теперь ей не суждено было узнать, ощущал ли Спенсер то же самое. Может быть, ему тоже требовалось нечто большее, но он не знал, как об этом попросить?

Они оба были тогда очень молоды, к тому же им мешала деликатность положения, принятые в обществе условности и какая-то странная стеснительность – тяжкое последствие воспитания, полагала Сидни. Да и могло ли быть иначе? Они были не любовниками, а скорее братом и сестрой. В конце концов она убедила себя в том, что спокойная жизнь и чувство товарищества важнее мимолетного и ненадежного огня плотского желания. Возможно, так оно и было на самом деле, но теперь ей стало ясно, что она принесла свои мечты в жертву компромиссу и скрыла правду даже от себя самой. Ей было мало того, что она получила. Ей требовалось нечто большее.

Тетя Эстелла хотела, чтобы она снова вышла замуж, , на этот раз за Линкольна Тэрнбулла. Сидни ничего не имела против Линкольна. Да и что бы она могла возразить? Он был славным парнем. Она знала его всю жизнь, как и Спенсера; он даже был гостем у них на свадьбе. Высокий, спортивный, он был даже недурен собой, если, конечно, кому-то нравились грубоватые, коренастые, задиристые мужчины. Сидни запросто могла бы себе представить, как Линкольн ее обнимает. Наверное, с ним она могла бы испытать страсть. Но ей не хотелось ощущать на себе его крупные грубые руки. Ей нужен был только Майкл, в этом она призналась самой себе с искренним изумлением.

Неужели он читает ее мысли? Затянувшийся последний сет еще не кончился, но в эту самую минуту он бросил Филипа прямо посреди подачи и пробежал через весь корт, направляясь к ней. Филип бросил ему вслед какое-то шутливое ругательство. Потный, запыхавшийся Майкл улыбнулся ей, не говоря ни слова. Ему и не надо было ничего говорить: все его мысли и чувства светились в живом горячем взгляде, который он устремил на Сидни. У нее закружилась голова, а ноги вдруг сделались ватными.

– Я принесла воды. Поставила в тени. Вон там, – смущенно пробормотала Сидни, отвернувшись.

– Спасибо за заботу.

Майкл нашел под скамейкой оплетенную в ивовые прутья бутылку и вытащил пробку. Сидни исподтишка следила за ним глазами, пока он, запрокинув голову, пил крупными глотками. Жилы у него на шее выступили и натянулись, кадык поднимался и опускался с каждым глотком. На белой рубашке без воротничка темнели пятна пота, она прилипла к спине. А спереди рубашка была наполовину расстегнута, и Сидни видела черные волосы у него на груди, блестящие и живые. На его загорелых руках рельефно выделялись мускулы, старые брюки Филипа плотно облегали бедра… Ее неторопливый зачарованный осмотр внезапно прервался: она впервые заметила, что Майкл не обут.

– Разве у тебя ноги не болят?

– Почему они должны болеть?

Что это такое – легкий, едва заметный налет в его речи? Его даже нельзя было назвать акцентом, и все же… – Потому что ты бегаешь босиком по земле… Мне казалось, что земля слишком груба… Тебе должно быть больно…

– Нет, – улыбнулся он, как будто она сказала что-то смешное. – Мне тяжело ходить в ботинках. Очень неудобно. Сидни улыбнулась.

– Вот оно что! Мне бы следовало догадаться.

– Сегодня утром я нарисовал твой портрет. По памяти – не глядя на тебя.

– Значит, не с натуры. Так это называется – «рисовать с натуры».

– Не с натуры. Я иногда начинаю рисовать что-нибудь, а потом оказывается, что это все равно ты. Облака над озером или ночные деревья – они превращаются в тебя. Все время так получается.

Настойчивость вознаграждается. То же самое можно было сказать о нежных словах и прочувствованных, из глубины души идущих комплиментах.

Сидни беспомощно покачала головой, не зная, что ответить.

– Сегодня утром я пытался нарисовать, как солнце светит тебе в лицо, но у меня ничего не вышло. У меня нет нужных красок для твоих волос. И для твоих губ. Может, таких красок и вовсе нет нигде, только в твоем лице. Оно бесподобно.

– О, Майкл, – тихо вздохнула она. – Майкл, ты, кажется, хочешь меня обольстить.

– Обольстить? Что это значит?

Он произнес это слово нараспев: в его устах оно прозвучало восхитительно и сладко.

Майкл улыбнулся. Сидни поняла, что о смысле незнакомого слова он догадался по ситуации. «Самые крупные, самые вкусные червяки», – ни с того, ни с сего мелькнуло у нее в голове. Да, сердце птички уже готово было растаять.

Через плечо Майкла Сидни увидела, как Филип в последний раз послал подачу к задней стенке, а затем бегом направился к ним. Она откашлялась, стараясь предупредить Майкла, что они не одни.

– Ты проиграл, – проворчал Филип, выхватив бутылку из рук Майкла. – Шесть-ноль, шесть-ноль, штрафное очко.

Майкл усмехнулся:

– Зато я бью выше, чем ты. И дальше.

– Очень ценное качество для метателя диска. Филип откинул голосы назад и вытер пот со лба. Какие они оба красавцы, – удивилась про себя Сидни. Можно ли сказать об этом вслух? Она сказала бы, не задумываясь, если бы ее чувства к Майклу были менее личными. Нет, в таких обстоятельствах лучше промолчать.

– Ты точно едешь завтра с Сэмом на выставку, Сид? – спросил Филип, растирая шею полотенцем.

– Да, после ленча. Камилла тоже хочет с нами пойти, – добавила она, и глаза Филипа тотчас же загорелись. – Ее родители все еще в отъезде, и она говорит, что ей надоело ходить с Клер и Марком. Хочешь поехать с нами? Филип попытался напустить на себя небрежный вид.

– Ну что ж… пожалуй. Можно и съездить, если не подвернется чего-то более стоящего.

Она заметила, что Майкл бочком отходит от них, храня на лице непроницаемое выражение, как будто не желая принимать участие в постороннем разговоре. А может, это они сами заставили его почувствовать себя чужим?

– Майкл, ты тоже можешь поехать, если хочешь. – Это вырвалось у нее непреднамеренно.

Филип как раз наклонился, чтобы зашнуровать ботинки, и вдруг замер на месте.

– Слушай, это отличная мысль! Ускоренный курс обучения, верно, Сид? И почему же мы раньше об этом не подумали?

Майкл медленно повернулся кругом.

– Поехать с вами? На Всемирную выставку?

Он перевел взгляд с брата на сестру, словно заподозрив, что они его разыгрывают. Потом его лицо осветилось робкой счастливой улыбкой. Он выглядел таким взволнованным и обрадованным, что Сидни стало стыдно. В самом деле, почему они не подумали об этом раньше? Ей хотелось еще на какое-то время оставить его под своей личной опекой, вот в чем было дело. Отчасти. К тому же она была еще не вполне уверена в самом Майкле и не хотела подвергать его риску: вдруг он попадет в какое-нибудь неловкое или унизительное положение, оказавшись в реальном мире? Только вот вопрос: кого она оберегала на самом деле? И кого хотела обмануть?

«Дура, – выругала себя Сидни. – Слепая дура». Она ничем не лучше отца. Нет, даже хуже. Ею двигал эгоизм. Майкл заслуживал лучшего обращения.

Но он не станет ее осуждать, уж это точно.

– Завтра после ленча, – с восторгом повторил Майкл. – Если мы останемся там до вечера, то сможем увидеть лагуну и все огни. Мой бог, – вздохнул он. Вдруг его глаза расширились. – В чем дело? – спросила Сидни. – В чем дело? – эхом повторил за ней Филип. Майкл выглядел, как Сэм в рождественское утро. – Я смогу покататься на «чертовом колесе»!