Одна среди туманов

Глава 4

Вивьен Уокер Мойс. Индиэн Маунд, Миссисипи. Апрель, 2013

Когда я наконец осмелилась выйти из дома, утренняя свежесть уже уступила место дневной жаре. Мои туфли, покрытые засохшей грязью, кто-то аккуратно поставил на задней веранде возле кухонной двери – рядом с мамиными босоножками на высоченных шпильках, в которых я видела ее накануне. Водосточная труба в углу веранды покривилась, заржавела и прохудилась, и вода из желоба под крышей стекала прямо на пол. Сейчас вода уже ушла, но деревянный пол в этом месте так сильно выгнулся и покоробился, словно его заливало уже не первую весну.

Когда Бутси была жива, вдоль каждой дорожки в саду, у каждой двери и на каждой горизонтальной поверхности в само́м доме буйно цвели самые разные цветы. Ее огород на заднем дворе мог заткнуть за пояс любую оранжерею: растения у нее получались какие-то особенно зеленые и мощные, а их стебли чуть не круглый год бывали усыпаны плодами. На нашем столе не переводились свежая кукуруза, дыни, бобы, бамия, лук, кабачки, патиссоны и канталупы, вкус которых казался – да и был – по-настоящему неповторимым. Я не знала овощей вкуснее, чем дары бабушкиного огорода.

Несмотря на свое утилитарное предназначение, огород Бутси выглядел не как огород, а скорее как райский сад. Над ним словно потрудился дипломированный ландшафтный дизайнер или, на худой конец, профессиональный агроном. Грядки были аккуратными, словно проведенными по линеечке, и достаточно высокими для лучшего оттока воды, а росло на них буквально все. В нашей семье говорили, что огород устроила самая первая женщина по фамилии Уокер, жившая в этом доме, и что каждая последующая представительница нашего рода что-то улучшала или меняла, исключительно чтобы доказать своей собственной матери – что-что, а выращивать овощи она умеет лучше. Не знаю, так или нет, но факт оставался фактом: каждое поколение женщин Уокер получало с огорода потрясающие урожаи даже в самый засушливый сезон. Пожалуй, единственной, кому этот талант не достался (или, по крайней мере, никак себя не проявил), была моя собственная мать. Вот уж кто совершенно не интересовался ни временем созревания томатов, ни правилами ухода за стручковой фасолью! Я, например, не помню случая, чтобы Кэрол-Линн что-то сажала или полола.

В отличие от нее, я бывала в огороде регулярно: с самого раннего возраста я ходила туда вместе с Бутси, послушно держа в руках корзиночку с семенами, горшочки с рассадой, секатор или ворох бечевок для подвязывания стеблей. Я, однако, никогда не работала в огороде по-настоящему, не вставала на колени рядом с бабкой и не запускала пальцы в нагретую солнцем черную землю, словно уже тогда решила не создавать привязанностей, от которых мне потом будет трудно избавиться.

Стараясь не смотреть в сторону поваленного кипариса, рядом с которым снова возились какие-то люди, я спустилась с веранды и направилась к заборчику, ограждавшему огород Бутси. Здесь смерть бабушки чувствовалась даже острее, чем если бы я стояла возле ее могилы. Большинство остроконечных реек в заборе отсутствовало, а те, что остались, облезли и покосились, склоняясь к земле под самыми разными углами. Можно было подумать – просто упасть в грязь им было недостаточно, и они из последних сил пытались продлить агонию в надежде привлечь чье-то внимание. Сорванная с петель калитка стояла на земле, прислоненная к столбу, на котором она когда-то висела. Из грядок и клумб, сплошь засыпанных мертвыми листьями и мусором, торчали похожие на пальцы обломанные стебли, а на небольших полянках, где когда-то стояли садовые кресла, не было даже травы.

Смотреть на это было так тяжело, что я отвернулась – и снова оказалась стоящей лицом к поваленному дереву. В грязи, медленно заполняясь водой, виднелись свежие колеи от колес, а совсем рядом с кипарисом стояла полицейская труповозка с открытой задней дверцей. На краю ямы, оставшейся от вывороченных корней, я увидела Триппа, который, присев на корточки, на что-то показывал полицейскому в форме.

На мгновение мне захотелось вернуться в дом, собрать вещи и выйти через парадную дверь, но… Вчера я сказала Триппу сущую правду: мне было некуда бежать.

Опустив голову, я уставилась на свои туфли, покрывшиеся свежим слоем мокрой грязи, но эти слова продолжали эхом отдаваться у меня в голове. Некуда бежать!!! Потом я вспомнила о Кло – о сказках, которые я когда-то читала ей на ночь, и о том, как в раннем детстве она любила сидеть у меня на коленках. Сейчас Кло выросла: в последние годы я видела ее исключительно с мобильным телефоном, который она не выпускала из рук буквально ни на секунду. Хотела бы я знать, стала бы она другой, если бы в свое время я не опустила руки и не отказалась от попыток вырастить ее нормальным человеком?

Задумавшись о Кло, я споткнулась и, чтобы не упасть, была вынуждена схватиться за остатки забора. Любимой сказкой Кло когда-то была история о маленькой девочке, которой фея-крестная подарила на день рождения Книгу Полезных Советов На Все Случаи Жизни. Сейчас такая книга мне бы очень пригодилась. Мне хотелось знать, что мне теперь делать, поскольку никакого запасного плана у меня не было и в помине, а бегство было возможно только в случае, если бы я согласилась считать своим пунктом назначения дешевый номер в безымянном мотеле.

В конце концов я немного собралась с духом и, расправив плечи, захлюпала по грязи по направлению к кипарису, старательно перешагнув заполненные водой следы автомобильных колес. Яма в земле была уже огорожена желтой полицейской лентой. Заднее крыльцо и часть крыши старого хлопкового сарая были разрушены упавшим деревом, но парадная дверь была открыта, а на пороге я увидела своего брата.

Томми тоже заметил меня и в смятении отступил в глубь сарая, но это только заставило меня ускорить шаги. Брат был старше меня почти на десять лет – и на шесть дюймов выше моих пяти футов и десяти дюймов, но я никогда его не боялась. Мы всегда знали, что можем рассчитывать друг на друга, как бы далеко ни уехала наша мать. У меня был Томми, а у него – я, а еще у нас были Бутси, ее двоюродный брат дядя Эммет, желтая усадьба и ферма – и этого нам вполне хватало. И только когда Кэрол-Линн неожиданно вернулась, чтобы остаться насовсем, я стала всерьез задумываться о большом мире, который лежал за Миссисипи – о том, что он может отказаться лучше и красивее, чем наши болотистые равнины.

В сарае было темно, и я некоторое время стояла на пороге, дожидаясь, пока мои глаза привыкнут к сырому, теплому полумраку. Когда Томми унаследовал часовую мастерскую дяди Эммета, он сразу перевел ее с Мэйн-стрит поближе к дому, чтобы иметь возможность заниматься одновременно и ремонтом старинных часов, и фермой. Для этого он переоборудовал старый хлопковый сарай: надстроил второй этаж, провел электричество и канализацию, поставил кондиционер. На первом этаже Томми занимался всем, что имело отношение к ферме, а часы обрели новый дом на втором этаже. Со временем брат пристроил к сараю крохотную кухоньку и спальню, в которой он ночевал во время сева и уборки урожая, когда дорог был каждый час и на сон времени почти не оставалось.

Изнутри стены сарая были обшиты древесно-слоистым пластиком – в полном соответствии с мужскими представлениями о домашнем уюте, однако даже Бутси не мешала внуку самовыражаться, пусть даже при этом он и погрешил против вкуса и здравого смысла. Сейчас пластик выцвел, потрескался и потерял всякий вид. У самого порога я чуть не наткнулась на переполненную корзину с предназначенным для стирки бельем и сразу подумала, уж не переселился ли Томми в сарай насовсем. При мысли об этом мне стало грустно, и не столько потому, что мой брат так и остался холостяком, сколько потому, что на самом деле я ничего о нем не знала. Было время, когда мне очень хотелось выяснить, есть ли у моего брата жена и дети, но преследовавшие меня неудачи и разочарования помешали мне переступить через ложную гордость и позвонить или написать письмо, а потом… потом Марк начал выписывать мне таблетки «от нервов», и мне стало наплевать. Одна маленькая белая пилюля – и я переставала волноваться и переживать по любому поводу.

Я посмотрела в грязное окошко – туда, где Трипп и полицейский продолжали оживленно жестикулировать над ямой в земле, потом снова перевела взгляд на бельевую корзину брата. На самом верху лежал старый, застиранный носок с дыркой на пятке. Почему-то сейчас он показался мне символом всей нашей жизни. Словно старые товарные вагоны на запасном пути, мы ржавели и разваливались, не зная, как переключить главную стрелку, чтобы снова вернуться на главную рельсовую магистраль.

У лестницы наверх стоял большой стол, заваленный какими-то бумагами. Среди бумаг затерялись три кружки с остатками мутного кофе и древний ноутбук, которому самое место было в музее. Лестницу Томми обновил, еще когда перестраивал сарай, однако отверстие в потолке оставалось прежним, поэтому ступеньки вышли узкими и крутыми. Бутси говорила – Томми сделал это намеренно, чтобы посторонние не совались в его святая святых – туда, где он мог спокойно ковыряться в антикварных часовых механизмах, которые присылали ему со всех концов света.

Прижимаясь к неповрежденной стене, я вскарабкалась на верхнюю площадку и снова остановилась, чтобы перевести дух и заодно осмотреть повреждения, нанесенные сараю стволом и ветвями упавшего дерева. Часть стены и пол возле пролома потемнели от воды, повсюду были разбросаны щепки, листва, промокшие бумажки с мелким типографским текстом и небольшие пластиковые пакетики с различными часами и часовыми деталями внутри. Когда-то на каждом из них была соответствующая этикетка с описанием, но сейчас они отклеились и разлетелись по полу вперемежку с кусками коры, а надписи на них расплылись и стали неудобочитаемыми. На трех уцелевших стенах по-прежнему висели старинные и просто старые ходики; их маятники раскачивались, механизмы крутились, а минутные и (у некоторых экземпляров) секундные стрелки продолжали бежать по циферблатам, словно напоминая, что время не останавливается ни для кого и никогда.

Когда часовой мастерской в деловом центре Индиэн Маунд еще владел дядя Эммет, я любила заходить к нему, разглядывать циферблаты старых часов, слушать их разноголосое тиканье и бой и раздумывать о десятках и сотнях совершенно незнакомых мне людей, чьи жизни когда-то отмерял размеренный ход потускневших маятников. Я, кстати, довольно долго верила, что человек, который не будет забывать заводить часы прежде, чем они остановятся, будет жить вечно, и сейчас я невольно спросила себя, что было бы, если бы я была рядом, когда Бутси заболела. Уж я бы не забывала каждый день заводить ее старые ходики с кукушкой, и тогда, быть может, бабушка бы не умерла.

Потом я увидела Томми. Он стоял спиной ко мне и разглядывал что-то на большом столе на ко́злах, который когда-то стоял в мастерской на Мэйн-стрит, а потом переехал в старый хлопковый сарай. Перед Томми лежала стопка пустых пластиковых пакетиков и поблескивала груда шестеренок, валов, пружин. Лампа в большом полукруглом абажуре над его головой была включена, и в ее свете рыжеватые волосы брата, которые были лишь на полтона светлее, чем у меня, слегка поблескивали, словно он их только что вымыл и не успел высушить до конца.

– Привет, Томми, – сказала я, обращаясь к его ссутуленной спине. – Похоже, тебе повезло, когда это дерево упало. – Еще раз оглядевшись по сторонам, я взмахнула в воздухе руками, словно пытаясь стереть сорвавшиеся с губ слова. – То есть… я хотела сказать, что… В общем, все могло быть гораздо хуже.

Какое-то время я не двигалась, страстно желая, чтобы Томми хоть что-то сказал. Например, чтобы он улыбнулся и ответил, мол, все в порядке, не стоит волноваться. Эти или похожие слова я часто слышала от него в детстве, но сейчас брат молчал. И он по-прежнему стоял ко мне спиной! В другое время я, наверное, могла бы обидеться, разозлиться, но не теперь. Теперь мне было ужасно важно, чтобы Томми сказал хоть несколько слов, и я попробовала еще раз:

– Как ты думаешь, чьи это кости там, под деревом? Довольно жутко сознавать, что они были там все время, пока мы… Помнишь, как мы испугались, когда размыло старый индейский курган и мы нашли несколько костей? Мне тогда было по-настоящему страшно. Кажется, я успокоилась только тогда, когда Бутси сказала, что это куриные кости.

Томми еще некоторое время разглядывал на просвет очередной пакетик, в котором что-то лежало, потом спросил, не оборачиваясь:

– Разве ты уже написала завещание?

Во рту у меня мгновенно пересохло. Это был сигнал, который подавало мне мое тело – сигнал, означавший, что Томми подобрался к правде гораздо ближе, чем мне хотелось.

– Что… что ты имеешь в виду?

Томми написал что-то на обрывке липкой ленты, приклеил к пакетику и бросил его в большую картонную коробку.

– Даже у старой собаки хватает ума спрятаться в конуру, когда идет такая гроза. Неужели вчера вечером тебе даже не пришло в голову укрыться от бури? Или ты ее вообще не заметила?

Я сглотнула.

– Мне… мне просто хотелось поскорее попасть домой. Об остальном я просто не думала, – проговорила я и сама поморщилась – настолько глупо это прозвучало.

По-прежнему не глядя на меня, Томми сказал:

– Одно торнадо прошло совсем рядом с Мурхедом, другое зацепило Язу-Сити. Пожарные сирены выли всю ночь – как можно было их не заметить? Верно говорят: глупость не лечится.

Теперь он был больше похож на моего брата, и я вздохнула с невольным облегчением.

– Я тоже рада тебя видеть, Том.

Он снова написал что-то на липкой ленте, приклеил ярлычок к очередному пакетику и опустил в ту же коробку.

– Кто такая Кло?

Его вопрос застал меня врасплох.

– Откуда ты знаешь про Кло?

– Это имя написано на обороте фотокарточки, которую ты поставила на свой ночной столик. Кстати, сонограмму я тоже видел…

В старом сарае было тепло, но сейчас меня как будто обдало морозом, и я подумала, что с моей болью и с моими ошибками не справиться даже самым сильным лекарствам.

– Кто тебе позволил рыться в моих вещах? – произнесла я каким-то не своим голосом.

По-прежнему склонившись над столом, Томми покачал головой.

– Я не рылся. Вчера я пришел к тебе в комнату, чтобы поговорить, но ты уже спала. Фотографии… они просто лежали на столике, вот я и решил на них взглянуть. Мы не видели тебя больше девяти лет, поэтому мне показалось – мне надо знать, чего от тебя ждать и что ты можешь выкинуть в следующий момент.

– Все равно у тебя не было никакого права…

Томми пожал плечами:

– Мы одна семья, Вив. Возможно, ты об этом забыла, но я не забыл.

Я вспомнила, как Трипп сказал мне, что я бросила всех, Томми в том числе, и немного смягчилась. Еще в детстве мой брат был намного спокойнее и уравновешеннее меня и даже в самых острых ситуациях редко терял над собой контроль. Когда-то мне казалось, что это скорее хорошо, чем плохо – особенное если учитывать мой собственный вспыльчивый характер, но так было не всегда. Многое, если не все, переменилось в тот день, когда мой брат первым сбежал с крыльца, чтобы обнять совершенно незнакомую женщину, в которой я с трудом и не сразу признала собственную мать.

Чувствуя, что для дальнейшего разговора мне понадобятся все силы, я опустилась на жесткую деревянную скамью, которая, кажется, стояла еще в мастерской дяди Эммета.

– Кло была моей приемной дочерью, – сказала я негромко. Лекарства продолжали действовать, и поэтому я не поморщившись произнесла имя девочки, одно воспоминание о которой причиняло мне боль. Глядя на широкую спину брата, обтянутую застиранной футболкой с рекламой пива поперек лопаток, я рассеянно подумала, что ему давно пора подровнять отросшие волосы на затылке.

Его руки на мгновение замерли, но Томми все не оборачивался.

– Была?.. – уточнил он.

– Ее отец и я… мы развелись, – сказала я. – И мне не удалось добиться, чтобы Кло оставили со мной. Это было… практически невозможно. – Я постаралась отогнать от себя воспоминание о том, каким грустным и одновременно сердитым было лицо девочки в тот день, когда я уезжала. Мне самой расставание далось гораздо легче, потому что все мои чувства притупились, а мозг заволакивал плотный химический туман. В глубине души я надеялась, что дома, в Миссисипи, мне больше не нужно будет смотреть на это лицо и читать во взгляде глубокую обиду, но ошиблась: печальная мордашка Кло то и дело возникала перед моим мысленным взором, и тогда моя рука сама тянулась к таблеткам.

– Марк и я были женаты семь лет, – продолжала я свой грустный рассказ. – Мы поженились, когда Кло едва-едва исполнилось пять. Ее настоящая мать уехала в Австралию со своим новым мужем, родила нового ребенка, а о Кло забыла. Ближе меня у девочки никого не было, но… – Я снова сглотнула. – Когда мы развелись, Марк добился, чтобы мне запретили даже видеться с падчерицей. Я… я была вынуждена оставить ее с отцом.

Томми продолжал стоять, опустив голову. Со стороны могло показаться, будто он продолжает рассматривать груду деталей на столе, но руки его оставались неподвижны: он не перебирал и не раскладывал по пакетикам пружинки и шестеренки – он слушал.

– А… сонограмма?

Когда я наконец ответила, собственный голос показался мне чужим. Должно быть, потому, что меня никогда об этом не спрашивали, и мне еще не приходилось рассказывать о том, что было больнее всего.

– Я была беременна, но у меня случился выкидыш. На двадцать восьмой неделе. Это была девочка… должна была быть девочка, но… Собственно говоря, отчасти из-за этого наш брак и распался. Я очень хотела своего ребенка, а Марк не хотел, и… Впрочем, то, что случилось, наверное, к лучшему.

Томми довольно долго молчал – только еще больше ссутулился, и я догадалась: он понимает, что́ означало для меня хотеть ребенка – а потом потерять еще до того, как он появился на свет. А еще он понимал, чего мне стоило оставить Кло, пусть она и не была мне родной. В конце концов, это я всегда говорила, что я буду другой и никогда не стану поступать так, как поступала моя собственная мать.

– Мне очень жаль, Вив, – проговорил Томми. Он наконец повернулся и окинул меня взглядом светло-синих глаза, доставшихся ему от отца, которого Томми никогда не видел. – И все-таки ты могла бы позвонить. Хоть разочек!

Я выпрямилась и расправила плечи, стараясь поскорее избавиться от острого обломка льда, который вонзился в мое многострадальное сердце.

– Ты тоже мог бы меня разыскать, если б захотел по-настоящему.

Он не опустил взгляд, как я рассчитывала, а еще мгновение спустя мы оба поняли, что каждый из нас сказал чистую правду… правду, которая была абсолютно бесполезной. Как говаривала Бутси, если бы упрямство было добродетелью, мы с Томми мигом оказались бы в раю.

– Скажи лучше, что с Кэрол-Линн? – Я так и не смогла заставить себя назвать нашу мать «мамой». – Она поправится?

Томми выпрямился и запустил обе руки себе в волосы.

– Господи, Вив, ты что, с луны свалилась? Болезнь Альцгеймера не лечится. Мама живет в своем маленьком мирке, который с каждым днем будет становиться все меньше и меньше. Боюсь, что очень скоро мы и вовсе перестанем ее узнавать… Бо́льшую часть времени маме кажется, что на дворе по-прежнему шестидесятые, поэтому она и одевается в свои старые платья. Или даже находит что-то среди вещей Бутси. А говорит она… в общем, никогда нельзя знать заранее, что́ она скажет в следующую минуту. Я не знаю, болезнь это виновата или просто возраст такой, но тормоза у нее абсолютно не работают.

Томми шагнул в сторону и, подобрав с пола кусок парусины светло-голубого цвета, аккуратно накрыл им стол вместе со всеми пакетиками, коробочками и детальками. Только теперь я заметила под столом и рядом с ним десятки стоявших друг на друге картонных коробок. Большинство из них потемнели от воды и готовы были развалиться. Похоже, дела у Томми обстояли хуже, чем я себе представляла. На мгновение мне даже захотелось хоть что-то почувствовать, но я справилась с собой. Сейчас это было ни к чему.

– Мне пора, – сказал Томми. – Вода понемногу спадает, и мне надо объехать поля – посмотреть, что там творится. Нам повезло, что мы еще не начали сеять, но… В общем, мне бы не хотелось откладывать эту работу, и я надеюсь, что вода уйдет быстро.

Мои мозги ворочались на удивление туго, словно и они были заполнены глинистой водой, затопившей поля.

– А как же Кэрол-Линн?.. Она в состоянии о себе позаботиться, или… То есть я хотела сказать: ее не опасно оставлять в доме одну?

Томми поправил парусину на столе и отступил на шаг назад. Его черты дрогнули, и я припомнила день, когда брат смотрел на меня с точно таким же выражением на лице. Тогда я запихнула в волосы жевательную резинку, чтобы посмотреть, приклеится она или нет, и Бутси пришлось подстричь меня почти наголо.

– Нет, – сказал он. – Не опасно. К тому же я нанял Кору Смит – внучку Матильды. Она присматривает за мамой и заодно делает кое-какую домашнюю работу. Мама зовет ее Матильдой, а Кора не возражает. В общем, все получилось более или менее удачно… – Томми бросил взгляд на часы. – Мама обычно спит до полудня. Кора приходит чуть раньше, чтобы подать ей завтрак и проследить, чтобы мама никуда не уехала в бабушкином «Кадиллаке».

Вслед за братом я спустилась по узкой лестнице на первый этаж хлопкового сарая. Беспокойство, вызванное, вероятно, накрепко привитыми нам обоим с детства представлениями о порядочности, все-таки пробилось сквозь мою «подушку безопасности», и я спросила:

– Неужели ничего нельзя сделать? Ведь существуют, наверное, какие-то терапевтические процедуры, упражнения, которые она могла бы выполнять. Чтобы сохранить память. Я где-то читала, что больным с Альцгеймером очень полезно разгадывать кроссворды…

Томми обернулся, чтобы взглянуть на меня, и я впервые обратила внимание на то, каким усталым и измотанным он выглядит. Кожа у него была совсем бледной, и из-за этого темные тени под глазами напоминали лиловые синяки.

– Ты когда-нибудь видела, чтобы мама решала кроссворды? – спросил он. – Я – нет, но если хочешь, можешь попробовать предложить ей что-то в этом роде. Бо́льшую часть времени она занята тем, что собирает чемоданы, словно для того, чтобы куда-то ехать, или разговаривает с Бутси.

– С Бутси?! – ахнула я, и Томми кивнул.

– Да. Мама пытается уговорить ее устроить в доме большую вечеринку. Я несколько раз пытался… пытался что-то ей объяснить, да так и отступился. Другое дело – Кора. Она умеет найти к маме правильный подход, да и терпения ей не занимать.

С этими словами он снял с крюка возле двери бейсболку и вышел наружу. Я бросилась следом, спеша догнать его и задать главный вопрос, прежде чем мои мысли успеют убежать слишком далеко.

– Но она же… она знает, кто мы такие, правда?

Томми кивнул.

– Да, знает. Вчера вечером мама узнала тебя, хотя ей и показалось, что ты все еще учишься в старшей школе и только что вернулась с занятий, на которые отправилась ранним утром. Она уверена, что ты отсутствовала всего несколько часов.

Я бросила взгляд в направлении кипариса и заметила, что мужчины собираются уходить, вероятно, для того, чтобы перекусить и вернуться, когда станет попрохладнее. Интересно, задумалась я, куда направится Трипп? Есть ли у него жена и приготовила ли она ему обед?.. В первые годы своего неудачного брака я пыталась делать все, что полагается хорошей жене и хозяйке, и бросила, только когда Марк перестал приходить домой обедать, отправляясь из клиники в гольф-клуб, а Кло обвинила меня в том, что от моей еды она толстеет.

Снова сосредоточившись на лице Томми (что потребовало от меня некоторых усилий), я спросила:

– А еще что-нибудь она помнит? На ее месте… В общем, было бы неплохо, если бы она попросила у нас прощения…

Брат сунул руку в задний карман, достал связку ключей и принялся нетерпеливо подкидывать их на ладони.

– Это за что же?

– За то, что поломала нашу жизнь.

Томми сжал ключи в кулаке и посмотрел на меня в упор.

– Мне кажется, это она предоставила нам. – С этими словами он надел бейсболку и, повернувшись, быстро зашагал прочь по раскисшей подъездной дорожке. – Я вернусь к шести, – крикнул он через плечо. – В это время мы обычно ужинаем.

Совершенно машинально я двинулась за ним, но остановилась, уловив краешком глаза какое-то движение. Повернув голову, я увидела Кэрол-Линн, одетую в хорошо мне знакомые расклешенные джинсы, свободную блузку с цветочным орнаментом и воротом на шнурке. Ее распущенные волосы ложились на плечи густой тяжелой волной и были все того же светло-земляничного оттенка, какой я хорошо помнила по своим детским годам. Мне часто говорили, что я очень похожа на мать, но мне это не нравилось: я не хотела иметь с ней ничего общего и поэтому старалась делать все, чтобы мы не были похожи. Сейчас Кэрол-Линн было уже шестьдесят семь, но выглядела она не старше пятидесяти, и я подумала, что это, пожалуй, единственное, что мне хотелось бы получить от нее по наследству.

Насколько я могла видеть, Кэрол-Линн проникла за ограждение из желтой ленты и стояла босиком на самом краю ямы, которая со вчерашнего дня стала еще больше. Похоже, ее специально раскапывали в поисках еще каких-нибудь костей или предметов, способных пролить свет на то, кто был здесь похоронен и почему. Чуть поодаль я видела и лопаты, аккуратно уложенные на кусок брезента, точно хирургические инструменты перед операцией. Что касалось скелета, то теперь он был на виду уже целиком – включая дуги ребер, к которым прилипли грязные остатки одежды или погребального савана.

Дальше я рассматривать не стала и поскорее отвернулась – меньше всего мне хотелось увидеть еще какие-то детали, способные заставить мое воображение облечь старые кости плотью и превратить скелет в реального человека, который когда-то ходил по той же земле, что и я.

На ближайшей сосне закричали, ссорясь, вороны, но я даже не подняла головы, чтобы взглянуть, что они не поделили. Вместо этого я подошла к Кэрол-Линн и встала рядом, по-прежнему старательно отворачиваясь от костей, которые лежали теперь в считаных футах от меня. Я изо всех сил старалась припомнить все, что мне когда-то хотелось сказать матери о тех обидах и о горечи, которые она причинила мне своим отсутствием. Да, тогда я была еще ребенком, но… Есть вещи, которые невозможно забыть, как бы далеко от дома ты ни уехал. Сейчас мне представился шанс наконец-то высказать матери все, что столько времени жгло и мучило мою душу. Я даже задрожала в предвкушении: столько времени мне приходилось молчать, но теперь-то я скажу!.. Правда, Томми утверждал, что наша мать все забыла, но я ни секунды не сомневалась, что заставлю ее вспомнить. Одной лишь силы моих эмоций должно хватить, чтобы…

– Я думаю, она так и не уехала.

Голос матери застал меня врасплох.

– Что-что?

Изящным бледным пальцем она показала на обнаженные кости в яме.

– Она не могла вернуться, потому что никуда не уезжала.

Я собиралась спросить, что она имеет в виду, но ее плечи вдруг задрожали, а еще через секунду Кэрол-Линн разрыдалась, окончательно сбив меня с толка. Не зная, что предпринять, я растерянно взглянула на нее, а она вдруг шагнула вперед и положила голову мне на плечо, так что мне не оставалось ничего другого, кроме как обнять ее обеими руками. Впрочем, видеть ее слезы мне было неловко, поэтому я сразу отвела глаза и некоторое время рассматривала стайку ворон, круживших над бесконечными, плоскими полями. Потом я и вовсе зажмурилась и вдохнула запах жирной, сырой земли. Вороний грай затих в отдалении, мамины всхлипывания тоже понемногу стихали.

Как же давно меня здесь не было!..

Взяв мать за руку, я оттащила ее за желтую ленту, отвела в дом, усадила в гостиной на диван и оставила дожидаться Кору, предварительно включив телевизор, по которому как раз шла какая-то «мыльная опера». Сама я отступила в свою комнату и поскорее приняла еще одну «счастливую пилюлю».

Интересно было бы знать, хватит ли мне таблеток до тех пор, пока я разберусь, что мне делать дальше?