Одна тень на двоих

Он ничего не ответил, и, помедлив, Катерина оглянулась.

Тимофей Ильич смотрел в окно, за которым летел снег и бешено мчались назад темные подмосковные елки.

Марта осторожно пробралась по разгромленной гостиной к выходу и за толстым дверным стеклом увидела Тимофея Кольцова и его жену. Они разговаривали вдвоем, охрана отошла от них, и как она потерлась носом о его ладонь, Марта видела, и как он притянул ее к себе за отвороты щегольской шубенки, и как она оглядывалась на дом, то ли тревожно, то ли печально, а он вроде бы утешал ее, – Марта разглядела все, стоя за темным бронированным стеклом.

Ей стало так грустно, что она опять чуть не заревела, как вчера на кухне у Данилова.

«Бедная я, бедная. Нет у меня ладони, в которую можно ткнуться носом, если пришла беда. Никто не притянет меня к себе за отвороты шубы, чтобы утешить.

Данилов не в счет.

Я сильная, я сама по себе, я принимаю решения не только за себя, но и за маму с тех пор, как не стало отца, и еще у меня будет ребенок, и за него мне тоже придется отвечать и принимать решения. Мне одной».

Вовсе не об этом следовало думать, стоя за толстым дверным стеклом, еще не отмытым от какой-то строительной дряни. Нужно было думать о том, что произошло в этом сказочном доме и почему Данилов решил, что имеет к погрому какое-то отношение, да еще так легкомысленно убедил в этом монстра и динозавра Тимофея Кольцова!

– Зря ты не уехала, – сказал за ее спиной Данилов, – я сейчас не могу тобой заниматься. Совсем.

– Мной не нужно заниматься. – Марта подышала на толстое стекло и старательно протерла рукавом запотевшее место. – Ты бы лучше собой занялся. Зачем ты им сказал, что это твои проблемы? Разве это твои проблемы, Данилов?!

– Когда громят мой дом, это только мои проблемы.

– Дом не твой, а Тимофея Ильича Кольцова.

– Если бы у Тимофея Ильича были проблемы, его бы не пригласили на экономический форум в Давос. Впрочем, я не уверен, что даже это для него проблема. Вылить на полы в его доме несколько ведер краски для его врагов мелковато, Марта.

– Хорошо, а хулиганы? Почему не может быть, чтобы мимо шли какие-нибудь хулиганы и решили, что им нужно немедленно безобразничать? И влезли в первый попавшийся дом.

– Этот дом не первый попавшийся! – возразил Данилов с досадой. – До него три километра по дороге, а кругом лес. Со стороны поселка к нему зимой вообще не подобраться, только на снегоходе. И ворота были открыты. Зачем охранник их открыл? Чтобы хулиганам было удобнее… хулиганить? И еще машина.

– Какая машина? – насторожилась Марта.

– Машина, которая выехала с лесной дороги. Здесь почти никогда никого не бывает. Конечно, может быть, просто кто-то устроил тайное свидание…

– Тайное свидание!.. – фыркнула Марта. Иногда Данилов выражался как-то на редкость старомодно.

– Кроме того, они приехали, потому что кто-то позвонил Катерине на мобильный, сказал, что это я, и попросил их приехать на дачу. Зачем? Она предположила совершенно правильно – чтобы застать здесь меня.

Возразить было нечего, но Марте очень хотелось возразить именно потому, что Данилов был скорее всего прав, а это означало, что пришла беда.

Внезапная, непонятная, неизвестно откуда взявшаяся беда.

Сзади послышался грохот и звон, как будто посыпалась с полок посуда, Марта оглянулась и увидела, что оставленный Кольцовым охранник что-то высматривает, приподнимая доски, наваленные на полу. Вид у него был, как из кино про ментов, вполне профессиональный.

– Выйди подыши, – посоветовал Данилов. – Зря ты не уехала.

– Не зря, – сказала Марта упрямо, хотя запах краски уже был везде, даже в желудке.

Пожалуй, в желудке его было слишком много.

Где-то там, глубоко, спрятался и тихо сидит ее будущий – настоящий! – ребенок. Он тоже нюхает краску, корчится от страха, видел, как белые кости торчали из черного кровавого месива, которое было раньше человеческой головой.

Марта всхлипнула, схватилась за горло и рванула тяжелую дверь. Воздух, которым можно было дышать, а не заталкивать в себя кусками, ринулся навстречу. Снег ударил в лицо, и это было просто замечательно, потому что Марта успела все-таки добежать до деревьев, прежде чем ее вырвало.

Тяжело дыша, она вытерла рот и привалилась боком к стволу. Руки были мерзкие и липкие, и она брезгливо потерла их сначала о кору, а потом об снег.

Хорошо, что так много снега. Его можно есть. Можно вытирать им лицо и руки. Можно смотреть, как, цепляясь за ветки, шатается по лесу метель.

Ядовитый запах уползал, освобождая место холодному воздуху, и нос у Марты замерз, только не было большой ладони, в которую можно было бы уткнуться. Хоть на несколько секунд.

Она еще потопталась, заставляя себя глубоко дышать, а потом повернулась к дому.

Данилова не было за дверью из толстого коричневого стекла.

Он не маячил там, изнывая от сочувствия и волнения. Конечно, нет! Он никогда не поставит ее в дурацкое положение, став свидетелем ее слабости! «Наши маленькие женские слабости», – так говорила мать Данилова про чудовищный насморк, из-за которого нос у Марты был ровно втрое больше нормального человеческого носа, глаза слезились, в ушах невыносимо и подло чесалось, а Данилову хватило ума притащить ее в таком виде к мамочке. Марта эти «маленькие женские слабости» возненавидела раз и навсегда.

Ну почему он не вышел хотя бы посмотреть, что с ней?! Почему ему нет до нее никакого дела?! В конце концов, именно он притащил ее в этот жуткий дом и втравил во что-то страшное, отвратительно воняющее краской и кровью!

Мороженый норвежский лосось, неизвестно почему подумала Марта. Этот лосось был вчера на ужин. Или форель была?

Еще вчера были записки. Две одинаковые записки – для Данилова и для Марты.

«Убийца должен быть наказан, пощады не будет».

Она его еще жалела, и думала о его покойной жене, и утешала его! Дура.

Убийца…

Убийца должен быть наказан.

Наказан. Наказан…

Марта поскользнулась, чуть не упала и побежала к дому, колышущемуся над холмом в плотной снеговой мгле.

– Данилов! – закричала она, рванув дверь. – Данилов!!

Запах снова навалился на нее, и она закашлялась, хватая себя за свитер на груди, как будто он душил ее.

– Что ты кричишь?

Он был совсем рядом. Может, все-таки смотрел за ней?

Вдалеке показался охранник. Постоял и двинулся к ним.

– Что случилось? Тебе плохо?

– Хорошо. Данилов, помнишь вчерашние записки? Ну, что пощады не будет?

– Да, – сказал Данилов и оглянулся на приближавшегося охранника, – я про них не забывал, Марта. Конечно, это все… о том же.

– Что за записки? – спросил охранник равнодушно. – Вы получили какие-то записки?

– Я покажу. – Марте показалось, что Данилов очень недоволен тем, что она некстати вылезла с записками. – У меня с собой.

– Просто литератор какой-то, – пробормотал охранник и улыбнулся Марте, – пишет и пишет.

– Кто? – не поняла Марта.

– Наш неизвестный разбойник. Прямо тяга у него к перу, можно сказать.

– Почему тяга? – опять не поняла Марта.

– Вам пишет, – охранник присел на корточки, оперся руками и смешно понюхал что-то на полу, – нам пишет…

Марта сжала зубы. Ей показалось, что даже на улице слышно, как они скрипят.

– Что именно и кто вам пишет?

– Вон, – охранник поднялся с пола и отряхнул ладони, – на стене, за гобеленовой… за бывшим гобеленом.

Марта быстро посмотрела. Что-то голубое мелькало среди рваных клочьев обивки. Что-то такое, на что она поначалу не обратила внимания, так как все стены были густо и беспорядочно измазаны краской. Хрустя разбитым стеклом, она подобралась поближе.

Голубые загогулины плясали у нее в глазах, никак не складывались, клочья обивки мешали разобрать.

«Это только начало» – вот что было написано. Наконец-то она разобрала.

– Что это такое? – спросила Марта, ни к кому не обращаясь. – Что – «только начало»?! О чем это?!

Охранник пожал плечами и отошел.

– Приедет Владимир Алексеевич. Это Дудников, наш главный шеф, – пояснил он, опять что-то внимательно рассматривая, на этот раз на стене, – привезет фотографа. Фотограф сфотографирует, а эксперт потом скажет, один человек ваши записки и эту… наскальную роспись сделал или нет.

– Не один? – пробормотала Марта.

– Вышла бы ты на улицу, – негромко посоветовал Данилов, – здесь совершенно нечем дышать.

Хоть бы что-нибудь новое сказал. Например: принеси мне кофе.

Господи, у них же есть кофе! Целый большой термос кофе! И бутерброды, и два яблока, прикрытые салфетками, – кусок нормальной вкусной субботней жизни!

– Данилов, дай мне ключи от машины. У нас в машине термос кофе! Я сейчас принесу. Как вас зовут?

– Меня зовут Дмитрий. Дима, – добавил страж, подумав, как будто сомневался, что Дмитрий – это именно Дима, а не Юра, к примеру. – Сюда лучше не носите. Здесь все равно дышать нечем. Давайте лучше на улицу выйдем.

– Я не пойду, – сказал Данилов и вложил Марте в руку ключи, – я пока посмотрю, может, найду что-нибудь…

– Нет, Андрей Михайлович, – возразил охранник твердо, – мы будем смотреть вместе. Простите, но одного я вас здесь не оставлю.

– Почему? – вмешалась Марта.

Охранник – все-таки Дима, а не Юра, – безмятежно улыбнулся. Данилов улыбнулся ему в ответ.

Как обычно. Губы улыбались, а сам Данилов и не думал.

– Потому что я могу уничтожить какие-нибудь важные детали, – пояснил Данилов Марте, – например, кисть, испачканную голубой краской. В своих целях, понимаешь?

– Кисть тут ни при чем, – сказал охранник рассеянно, – это из баллона рисовали.

– Почему из баллона? – спросила Марта. – Какое это имеет значение, из баллона или кистью?

– Из баллона потому, что краска вокруг летела. Видите, обивка вся в краске. Потому и прочесть так трудно, половина букв на стене, а половина на клочьях получилась.

– Ну и что? – настаивала Марта.

– Да ничего, – Дима пожал плечами и опять лучезарно улыбнулся, – просто наблюдение. У нас теперь самое главное – это наблюдение, сопоставление, поиски улик. Эксперт приедет, пальчики поищет. Только сдается мне, что пальчики – дело гиблое.

– Вы в милиции работаете… Дима?

Он посмотрел на Марту несколько свысока и вздохнул байроновским вздохом. Ему было двадцать пять лет, шеф оставил его «за главного», он чувствовал свое превосходство над Даниловым, за которым он должен был присматривать, и ему нравилась Марта. Просто так. Она была высокой и худощавой, немножко бледненькой, очень симпатичной. Диме нравились все без исключения девушки – и все «просто так».

– Это я раньше в милиции работал. – О том, что он работал там восемь месяцев или даже чуть меньше, Дима умолчал. – Кое-что понимаю.

– Мы не могли бы посмотреть видеозапись? – попросил Данилов вежливо. – Может быть, там что-то осталось?

Дима вдруг покраснел. Марта посмотрела с удивлением – он весь стал розовый, от шеи до волос, и этот розовый младенческий разлив вдруг сделал его совсем мальчишкой.

– Как это я сам не подумал, – пробормотал он себе под нос, – это же в первую очередь надо было…

Марта и Данилов проводили глазами его стремительно удаляющуюся спину. Спина удалялась в сторону кухни.

«Вернее, того помещения, которое вчера было кухней», – подумал Данилов мрачно.

– Куда это он?

– Там камеры наблюдения.

– В кухне?!

– Нет. Не в кухне. Рядом, где мы… где лежал охранник. Марта, я прошу тебя, пойди выпей кофе и посиди в машине. Я боюсь, что тебе вредно…

– Ты лучше ничего такого не бойся, – посоветовала Марта, – давай я тебе чем-нибудь помогу.

– Ты мне ничем помочь не можешь, – сказал Данилов твердо, – было бы очень хорошо, если бы ты мне не мешала.

Марта хотела было вступить в очередную дискуссию, но посмотрела ему в лицо – и не стала.

Ни разу за все пятнадцать лет она не видела, чтобы Данилов выходил из себя. Он бывал подавленным, недовольным, усталым и никогда – взбешенным. Марта подозревала, что такие сильные чувства, как бурное веселье, бешенство или горе, вообще ему незнакомы.

Сейчас он был каким-то странным. У него были красные глаза – очевидно, все от тех же химических испарений, наполнивших дом, как газовую камеру, – и щека возле рта будто мелко дрожала.

– Андрей Михайлович, – позвал охранник, – подойдите, пожалуйста!

– Марта, – Данилов стянул с плеч дубленку и сунул ее Марте в руки, – пожалуйста, отнеси в машину. Мне в ней неудобно и жарко. Я где-то бросил шарф и был бы признателен, если бы ты его нашла. Это… ручная работа, вышивка и что-то еще, – добавил он, как будто смущенный тем, что просит ее о такой глупости, как шарф.

– Мамочкин подарок? – уточнила Марта.

Данилов на нее даже не взглянул.

– Андрей Михайлович!

– Да. Иду.

Наверное, таким будничным и спокойным тоном он разговаривает в своем офисе, когда секретарша сообщает ему, что в очередной раз звонит Марта Черниковская.

Хрупая стеклом, он решительно прошел в сторону кухни, и Марта двинулась за ним, как на поводке, неся в охапке его дубленку. Мех внутри был мягкий, нагретый Даниловым. Марта задышала в этот мех, и жить сразу стало как-то полегче.

– Кассета на месте, – проинформировал охранник, оглянувшись на них. Марта старательно отводила глаза от черной густой лужи на полу. – Только запись на ней…

– Затерта? – спросил Данилов равнодушно.

– Нет, – ответил Дима почти весело, – не затерта, Андрей Михайлович!

Несколько маленьких телевизоров, поставленных друг на друга в два ряда, оказались за низкой кирпичной стенкой, которая как будто отделяла хозяйственное помещение от наблюдательного поста. Там был стол, вращающееся кресло с высокой спинкой, кушеточка, накрытая тощим солдатским одеяльцем, стопка засаленных детективов с вылезающими страницами, пепельница, электрический чайник и две не слишком чистые кружки.

Казарма.

Вот ведь как странно.

Человек моментально создает вокруг себя именно такое пространство, в котором ему комфортно и привычно. Вряд ли служба безопасности Тимофея Ильича Кольцова недополучала средств или не имела возможности как-то украсить быт сотрудников, и вокруг был все же не полигон в Семипалатинске, а некоторым образом дворец и сказочная красота, и тем не менее охранники предпочли устроить себе казарму. Во дворце им было бы неуютно.

Охранник оглянулся, на секунду задержал взгляд на Марте, нажал какие-то кнопки, что-то переключил – маленькие экраны разом вздрогнули, пошли полосами, и появились черно-белые картинки, почти фотографически неподвижные.

– Что это такое? – спросила Марта и еще чуть-чуть приблизилась.

– Это камеры. Их четыре штуки. У ворот, у главного входа, со стороны леса и последняя у забора. Запись идет только с той, которая у входа. Смотрите.

Фотографические картинки вздрогнули, затряслись, побежали белые циферки, откручивая время назад, протянулась серая полоса, и Марта увидела себя – большая голова, короткие ножки, – как будто камера смотрела на нее сверху. Впрочем, она и смотрела сверху. Рядом с Мартой оказался такой же куцый и коротконогий Данилов, они смешно потоптались у входа и вперед спинами бодро двинулись за угол дома. Там они еще потоптались и наконец убрались за угол.

– И все? – спросил Данилов.

– Все, – согласился охранник. – Выходит дело, кроме вас, на участке никого не было.

Данилов мельком взглянул на него.

– Можно все сначала?

– Да сколько хотите.

Снова полосы, циферки, время назад, и опять Марта с Даниловым у порога, похожие на двух пингвинов. Один пингвин побольше, другой поменьше.

«Значит, камера «увидела» только нас. Больше никого не было. А мы – вот они, на пленке. Получается, что дом Тимофея Кольцова разгромили именно мы с Даниловым. Мы?!»

– Послушайте… – Марта потянула охранника за рукав. Она вдруг так заволновалась, что даже перестала прятать нос в спасительную шерсть даниловской дубленки. – Это ничего не значит. Это какая-то ерунда! Когда мы приехали, все уже было так, как сейчас. Вы слышите меня?

– Слышу, – согласился охранник с сожалением, как показалось Марте.

– Кассету можно было затереть, – предположил Данилов хладнокровно.

– Конечно. Только для того, чтобы ее затереть, нужно знать, что запись идет только с одной камеры. Кто мог об этом знать? Кроме наших ребят, которые здесь дежурят, никто. Ну и еще, конечно, кто здесь бывает часто, тоже, наверное, знает.

Данилов выдержал его взгляд совершенно хладнокровно.

– Я знаю, что запись идет только с одной камеры, – сказал он, нажимая на слово «я», – систему видеонаблюдения ставили при мне.

– Данилов, это чушь собачья! При чем здесь ты?! Нас с тобой в восемь утра подняла твоя мать, которая звонила из Парижа. Мы выпили чаю и приехали сюда. Мы не расставались ни на секунду. Если хотите, я могу поклясться на Библии. Хотите?

– Марта, не вмешивайся.

– Да я только!..

– Марта!

Тогда она повернулась и вышла, прижимая к себе его дубленку. Плечи были напряженно расправлены, подбородок задран – ах, как хорошо Данилов знал этот жест, полный судорожного достоинства! – стекло хрупало под подошвами ботинок.

Проводив ее глазами, Данилов и охранник столкнулись взглядами и разом отвели их.

– Можно я еще раз посмотрю кассету?

– Смотрите, конечно.

Однако Данилову показалось, что мальчик напрягся и как-то подвинулся, словно занимая более выгодную позицию на тот случай, если ему придется вступить с Даниловым в рукопашный бой.

Он вынул кассету и повертел ее в руках.

Кассета как кассета. Собственно, он сам не знал, зачем ему понадобилось смотреть ее, как будто на ней могла быть написана фамилия того, кто ее снимал. «Две минуты сорок шесть секунд, корреспондент такой-то, оператор такой-то» – так пишут на профессиональных телевизионных кассетах. Данилов видел такие кассеты много раз, когда телевизионщики приезжали снимать его отца, а потом присылали кассеты со смонтированным «сюжетом». Мать всегда очень ревностно следила, чтобы ни одно свидетельство отцовской гениальности не было утрачено. «Свидетельства» занимали в их квартире отдельную комнату.

– А мы ее с начала смотрели?

– Вы нет, – пожал плечами охранник, – а я смотрел с самого начала. На скорости, конечно, потому что там все одно и то же – снег и козырек у входа. Ничего интересного. А потом появляетесь вы с… девушкой.

«Появляемся мы с девушкой и начинаем крушить и ломать дом. Резать гобелены. Сдирать покрытия. Потрошить шкафы. Вываливать густую краску на мозаичные теплые полы. Мы бьем по голове охранника так, что раскраиваем ему череп, и тащим его через кухню, и бросаем его истекать кровью, и перешагиваем через него, все еще живого, и продолжаем наше веселое занятие. Все это – мы».