Однажды и навсегда

ГЛАВА 31

— Уехал? — повторила Сара. Она слегка побледнела и растерянно посмотрела на сэра Исаака. — Вы сказали, что он уехал?

— Около часа тому назад. Получил срочный вызов от герцога и был вынужден вернуться в Лондон. — Сэр Исаак многозначительно посмотрел на нее и добавил: — Я уверен, что он наверняка зашел бы попрощаться, даже несмотря на то, что времени у него было в обрез. Но вы сами сказали, что не принимаете посетителей.

Сара вспыхнула. Они сидели в гостиной. Сэра Исаака впустила миссис Дамас. Но Сара ни за что бы не осмелилась выставить его за дверь. Они все прекрасно понимали, кого Сара имела в виду, отказывая визитерам.

— Понимаю… Надеюсь, что дорога доставит ему удовольствие.

Уехал. Его больше здесь нет. Даже произнося эту фразу, она с трудом заставляла себя осознать, что его нет в Эйвбери. И ей стало больно до глубины души. Это была первая реальность, к которой ей следовало привыкнуть. Вторая же была таковой, что Сару душила злость, холодная злость на него, на самое себя за то, что жизнь пошла вкривь и вкось.

— Он оставил вам это, — сэр Исаак положил ей в ладонь золотое кольцо.

Сара медленно покрутила его в пальцах. Кольцо было тяжелым и холодным. Две золотые ленты переплетались одна вокруг другой, почти как две змеи. Внутренняя поверхность была гладкой. На ней были выгравированы слова. Сара медленно прочла их:

— Respice Finem.

— Зри в конец, — пробормотал сэр Исаак. — Прекрасный девиз для человека, который всегда знает, чего хочет; Я вспомнил, что это подарок от герцога. Мальборо заказал для него кольцо в память о победе при Бленхайме. И, конечно же, в знак личного уважения перед заслугами сэра Уильяма.

У Сары пересохло в горле. Она сумела только кивнуть в ответ. Сэр Исаак усмехнулся и легонько похлопал ее по руке.

— Я тут ломал голову над вопросом, не согласитесь ли вы завтра помочь мне с кое-какими измерениями?

Ему пришлось повторить вопрос, прежде чем она поняла, что он ей толкует. Теперь ей не было никакого смысла сидеть взаперти. Она снова могла свободно выходить за пределы дома и в деревню, вернуться к привычному распорядку жизни. Заниматься всем тем, чем она обычно занималась до появления Фолкнера. Они больше не будут лежать в объятиях на склоне холма или стоять вдвоем внутри каменного круга. Время больше не будет ускользать за пределы положенных ему границ. Никакие силы уже не смогут унести их в своем вихре. Фолкнеру больше ничего не грозит.

А вот она теперь осталась одна.

— Да, — еле слышно прошептала Сара, — конечно, — и крепко сжала кольцо в руке.

Фолкнер гнал коня, что было сил. Он знал, что Негодяй легко выдержит гонку, и к тому же ему не терпелось поскорее возвратиться в Лондон. Чем меньше времени у него оставалось на размышления о Саре, тем было лучше. К наступлению ночи он проскакал только часть расстояния. Гонец оторвался от него далеко вперед. На каждой станции он брал свежую лошадь. Гонец мчался без остановки, торопясь сообщить герцогу, что Фолкнер уже в пути.

Вечером Фолкнер остановил коня в небольшой рощице на обочине лондонской дороги. Ночь была ясной и удивительно теплой. Он отыскал ручей, напоил Негодяя и оставил его пастись. Из чересседельной сумки достал походную постель и разостлал ее прямо под небом. Поужинав ломтем хлеба с сыром, он напился родниковой воды.

Он был совершенно один. Устал, но спать ему не хотелось. Положив под голову руки вместо подушки, он вытянулся на походной постели и принялся разглядывать звезды. Наступила первая ночь, которую ему предстояло провести в одиночестве. Это его мало радовало. Как ни старался, однако мысли постоянно возвращались к Саре.

«Никаких визитеров».

Чудовищно. Это было единственное подходящее слово для ее поведения. Но почему? Что за странное стечение обстоятельств родило на свет столь капризную и несноснейшую особу?

Ему хотелось хорошенько поразмыслить над этим и придти к какому-нибудь умозаключению, которое помогло бы ему успокоить уязвленное самолюбие. День был долгим и утомительным. В конце концов, Фолкнер уснул. Никакие сны не тревожили его. Пережитое, даже легким всплеском, не осмелилось потревожить ровную поверхность его сознания. Он спал сном младенца, не ведающего забот. Проснувшись, с удивлением и радостью обнаружил, как прекрасно отдохнул за ночь.

Негодяй тоже набрался свежих сил, ему не терпелось поскорее отправиться в путь. И пока Фолкнер седлал его, он рыл копытом землю.

— Не волнуйся, малыш, — успокоил его Фолкнер, — скоро мы будем дома.

Ему не терпелось поскорее отряхнуть с ног деревенскую пыль и оказаться в Лондоне. Снова пройтись по шумным многолюдным улицам. Послушать выкрики коробейников, ощутить энергичное биение жизни большого города, который считался центром Вселенной, или же, по крайней мере, заслужил право называться таковым.

Впереди лежал Лондон, приближаясь с каждой минутой. Величественный, возвышенный, несравненный. Он становился все ближе и ближе, пока, наконец, последние сельские постройки не уступили место настоящим городским улицам с их пестрой толпой, где била ключом шумная и суетливая столичная жизнь. Ничто на свете не могло сравниться с этим прекрасным, веселым, словно специально для него созданным людским муравейником. Он…

Шлеп! Мимо уха Фолкнера пролетел ошметок требухи. Он едва успел увернуться вовремя. И тотчас очутился среди суматохи и толкотни всадников и пешеходов, пытающихся скопом прорваться сквозь узкие Олдгейтские ворота. Негодяй испуганно дернулся. Фолкнер покрепче сжал поводья и выругался.

Боже милостивый, какая муха их всех укусила? Если бы они додумались проходить по очереди, то миновали стену намного быстрее и спокойнее. Но нет, все принялись что было силы толкаться и распихивать друг друга. Напирающая людская масса была готова проломить старую городскую стену.

Фолкнер кое-как пробился на другую сторону и приостановил Негодяя у обочины, чтобы немного успокоить его. Они находились на Уайтчепельской дороге, неподалеку от Тауэрского холма. Совсем рядом с Ломбард-стрит, где заправляли торговцы. Фолкнер любил эту часть города и чувствовал себя здесь как дома. Ему и раньше довольно часто приходилось отлучаться из столицы. И как случилось, что до сих пор он не замечал, каким до умопомрачения грязным и шумным был город на самом деле.

Его собственный дом стоял неподалеку от реки в приятном квартале по соседству с Вестминстером, почти в двух шагах от Уайтхолла. Обычно это месторасположение прекрасно устраивало его. Но сегодня, при мысли, что ему пришлось пересечь большую часть Лондона, его охватило раздражение. Задним умом он понимал, что следовало бы направиться в объезд. Но в спешке он как-то не сообразил. А изо всех сил проталкивался сквозь людскую толпу. Когда он остановился перед внушительным кирпичным особняком, у него словно свалился камень с души. Его дом стоял в глубине квартала, окруженный красивым садом.

Навстречу выбежал лакей, предупрежденный гонцом о скором возвращении хозяина. Он увел Негодяя в конюшню, получив подробные и строгие наставления о том, как следует обращаться с лошадью.

Фолкнер вошел в дом. Он быстро помылся холодной водой, потому что у него совершенно не было времени ждать, когда нагреется вода для ванны, и спешно переоделся.

Не прошло и получаса с момента его возвращения в Лондон, как он снова вышел из дома, направляясь в Вестминстер на аудиенцию к герцогу.

Он шагал быстро и уверенно, чувствуя себя в городе, словно рыба в воде. И, тем не менее, то и дело морщился от запахов. К превеликому удивлению, он обнаружил, что даже во дворце воздух довольно спертый, насыщенный запахами пищи и немытых тел. Фолкнер всегда был несколько более чистоплотным, чем большинство окружающих его людей. Однако раньше не слишком обращал внимания на изнаночные стороны городской жизни.

К тому времени как он вступил во внутренние покои герцога, настроение было препоганейшим. Лишь искреннее уважение к Мальборо и давняя самодисциплина помогали ему сдерживать свои чувства. Фолкнер вошел.

Герцог отвлекся от чтения лежавших перед ним бумаг. Он сидел, как и прежде, за письменным столом, заваленным всякой писаниной. Его парик, как всегда, покоился где-нибудь на стуле, а рукава рубашки были закатаны до локтей. Он с удивлением, но обрадованно посмотрел на Фолкнера.

— А-а, вот и вы. Вот уж не ожидал, что вы вернетесь так скоро.

— Негодяй — добрый конь. Он не возражал, что я гоню его во всю прыть.

Герцог кивнул. Как и Фолкнер, он питал слабость к лошадям и считал их в некотором отношении более достойными созданиями, нежели людей.

— Присядьте. Я велю принести чая.

Слуга принес чай и снова вышел из комнаты. Они остались вдвоем. Мальборо откинулся на спинку стула, благосклонно посмотрел на Фолкнера.

— Ну что ж, как там поживает сэр Исаак?

— В целом, неплохо. Но, по-моему, он все-таки перетруждается. А как шотландцы?

— Ах, да, мое послание. Судя по всему, у них в последнюю минуту возникли кое-какие сомнения. И теперь они требуют пересмотра ряда пунктов, которые были улажены еще несколько месяцев назад. Парламент бурлит, некоторые министры серьезно поговаривают о войне. Ее Величество не скрывает своего неудовольствия. И я решил, что будет лучше, если вы вернетесь сюда.

Итак, налицо типичный кризис. То, с чем он сумеет справиться лучше всех. Фолкнер кивнул.

— Я сделаю все, что в моих силах. С чего, по вашему мнению, нам лучше всего начать?

Они проговорили целый час, вместе обдумывая линию поведения как с несговорчивыми шотландцами, так и с правительством Ее Величества, которое, по их общему мнению, в один прекрасный день может впасть в истерию. Разумеется, королева не имела к этому ни малейшего отношения. Они питали к ней величайшее почтение. Но она, помимо всего прочего, была женщиной. Поэтому вполне естественно, что ее следовало ограждать, насколько возможно, от неприглядной стороны баталий, в том числе и политических.

Фолкнер поймал себя на мысли, что думает о другой женщине, которая ни за что на свете не позволила бы так себя опекать. Он нахмурился.

— Что-то не так? — поинтересовался герцог.

— Да нет. Просто вспомнилось, что я так и не довел до конца расследование.

— Какое расследование?.. Ах, да, эти убийства. Ничего не поделаешь. Вы нужны здесь.

— Как вы прикажете.

— А, кроме того, для нас важно, что сэр Исаак знает, по крайней мере, что мы пытались помочь. Кстати, вы с ним хорошо поладили?

— Прекрасно. Он удивительный человек. Правда, несколько склонный к странным занятиям.

— Вот уж не говорите, — рассмеялся Мальборо. — Но ежели ему доставляет удовольствие карабкаться по древним курганам и тому подобное времяпрепровождение, что ж — на здоровье. А теперь займемся нашими шотландцами.

Их беседа тянулась дальше. Сначала за полдень. А потом и до самой темноты. Фолкнер, наконец, оказался в своей стихии. Здесь он точно знал, кто он и что он. К ночи была выработана стратегия ответов на возражения шотландцев, причем исключительно мирным путем.

— С меня хватит военных действий, — признался Мальборо. Причем такого он никогда бы не произнес вслух в присутствии своей возлюбленной супруги. Королева и вся держава желали видеть его завоевателем. И он соглашался оставаться таковым в их глазах. Лишь бы от него больше не требовалось браться за шпагу.

Фолкнер невнятно промычал в знак согласия. Он по-прежнему сидел, склонившись над перечнем ответов, которые им удалось выработать. То тут, то там вычеркивал неудачное слово и вписывал на его место другое. Ему тоже не хотелось начинать военных действий. Не было ни малейшего желания выступать с походом на Север, хотя бы и по требованию Парламента и Ее Величества. К чему опустошать суровые Шотландские горы? Да и будет ли эта задача по плечу английской армии?

Они заставят шотландцев покориться на поле словесных баталий. Возьмут их в плен посулами. Кое-какие обещания можно даже выполнить. Герцог и Фолкнер твердо и решительно вознамерились покончить с войной. Такая решимость могла появиться только у воинов, украшенных боевыми шрамами. Увы, когда слава былых сражений померкла, в душе не осталось ничего, кроме сожаления.

Когда стемнело, Фолкнер отклонил предложение отведать супа в частных апартаментах герцога и ушел из Вестминстера. На ужине, конечно же, будет присутствовать и сама вспыльчивая леди Сара. Он, в общем-то, не имел ничего против герцогини. Но в этот вечер не испытывал особого желания проводить время в ее обществе.

Фолкнер отправился домой. Распорядился, чтобы приготовили ванну, чистую одежду и подали горячий ужин. Прислуга засуетилась, пришла в движение. И долго не могла успокоиться, даже после того, как ближе к полуночи раздался крик ночного сторожа.

И, наконец, воцарилась блаженная тишина. Фолкнер сидел в кабинете совершенно один, размышляя о том, что ему предстоит в ближайшие дни. Они с герцогом затеяли тонкую игру. Такую, в которой любой неверный шаг может дорого обойтись. И в случае провала переговоров на карту будут поставлены мир и судьба целого королевства.

Таких забот с лихвой хватило бы кому угодно, чтобы свалиться с ног от усталости. Тем не менее, когда Фолкнер коснулся головой подушки, уснуть сразу ему не удалось. Его мысли снова и снова возвращались в Эйвбери — странную, загадочную, полную смертельной опасности. Он видел Сару словно бы парящей над холмами. Она смотрела куда-то вдаль, совершенно не обращая на него внимания. Он пытался докричаться до нее. Все было напрасно. Она не слышала.

Следующий день Фолкнер провел в бесконечной беготне между Вестминстером, Сент-Джеймсом, где окопались шотландцы, и Парламентом. От последнего он чаще всего старался держаться на почтительном расстоянии. Однако сложившиеся обстоятельства требовали крайних мер. К полудню он был измотан, обозлен и по горло сыт беготней. Тем не менее, дела продвигались успешно. Теперь оставалось уломать шотландцев согласиться на беседу с герцогом. Герцога, в свою очередь, уговорить обратиться к Палате Общин. Плюс ко всему, позатыкать рты кое-кому из Палаты Лордов. Все вместе они смогут продвинуться в решении проблем.

Шотландцы к тому же оказались очень гостеприимным народом. Каждый раз, когда он появлялся на пороге с новой идеей или свежим предложением, они непременно заставляли его присоединиться к тосту и выпить за всеобщее доброжелательство. Еще несколько таких тостов, и его обнаружат где-нибудь в канаве мертвецки пьяным. Каждый раз ему приходилось напоминать гостеприимным хозяевам, что он в рот не берет такого блюда, как хаггис. Всегда разумно в чем-то ограничивать себя. Фолкнер напоминал себе об этом каждый раз, когда на стол подавался фаршированный бараний желудок. И так до вечера.

Наконец над Лондоном повеяло речной сыростью. Негодяй прекрасно знал дорогу домой. Фолкнер отпустил поводья и молил Бога, чтобы прохладный вечерний воздух сколько-нибудь прояснил ему голову. Чего только не вытерпишь ради Англии!

— Сэр, — выдохнул Криспин, как только Фолкнер ввалился в парадную дверь. Лакей прекрасно выглядел, несмотря на долгое и утомительное путешествие. В одном-единственном слове он, как всегда, сумел выразить целую гамму чувств, охвативших его при виде хозяина. Сегодня он выражал свое возмущение главным образом по поводу плачевного состояния хозяйских сапог и запаха виски, насквозь пропитавшего одежду. — Я прилягу всего на пару минут, — пробормотал Фолкнер. Предыдущую ночь он спал не лучшим образом. Усталость буквально валила с ног. Но он знал, что быстро придет в себя. Так, впрочем, было всегда. Ему требовался короткий отдых.

Криспин осуждающе скривил рот. Он подождал, пока Фолкнер поднялся до середины лестницы, и сказал вслед:

— Сэр, я бы вам не советовал…

— Чего не советовал?

— Ничего, сэр. Через полчаса я пришлю вам наверх горячей воды.

Замечательно. Фолкнер решил, что отоспится в ванне. Что угодно, лишь бы не кружилась голова и не ломило плечи. Его теперешнее состояний более чем красноречиво свидетельствовало о том, что он уже давно не девятнадцатилетний юнец, который сгоряча бросается в схватку, не думая ни о чем, кроме победы.

Он открыл дверь в комнату, переступил порог и рухнул в ближайшее кресло и сосредоточил все внимание на стягивании сапог. Прошло какое-то время, прежде чем он сообразил, что в спальне кто-то есть.

Женщина, сидящая на его постели, нежно улыбнулась. Никакая пудра не могла скрыть блеск ее золотистых локонов, собранных в высокую прическу. Никаких ухищрений не требовалось ей для того, чтобы оттенить алебастровую белизну кожи на шее и груди в откровенном вырезе ее платья. Она была изящно сложена — живое воплощение совершенства. А как же иначе. Это была ее работа.

— Привет, Чантра, — сказал Фолкнер и бросил сапоги на пол.