Однажды снова

Глава 20. О другой жизни

Холод синих глаз как будто становится на мгновение теплее. Леонид делает глоток виски и пристально следит за тем, как полные губы Милы прислоняются к краю бокала, как она делает глоток и ее горло двигается, как язык слизывает капельку вина с верхней губы.

— У тебя красивый дом, — пытается завязать разговор девушка. — Здесь очень уютно.

— Моя жена Вивьен, она все спланировала. Ей было важно, чтобы Лия была окружена теплой атмосферой.

Каменев специально напоминает о покойной жене. Как будто пытается отгородиться ее призраком от Милены.

— Любая мать желает этого для ребенка, — безэмоционально произносит Мила.

— У тебя еще все впереди, — ухмыляется мужчина. — Как там твой жених, кстати? Он знает, что ты гостишь у бывшего любовника?

— Ай, — с наигранной обидой произносит Мила. — А твоя Нора в курсе, что я здесь?

— Нора? — смеется Лео. — С чего бы мне отчитываться перед своей ассистенткой о том, кто спит в моей кровати?

— Я не собираюсь спать в твоей кровати, — строго произносит Мила.

— Ты ночуешь в моем доме, — напоминает с легкой иронией Каменев. — Здесь все кровати — мои.

— Я все еще не понимаю, как тебе удалось меня сюда заманить, — смеется девушка, делая очередной глоток вина.

— Ты не смогла устоять перед моим обаянием, — щурится он, растягивая губы в довольной улыбке.

— Скорее перед обаянием твоей дочери, — парирует Мила. — Она у тебя настоящее чудо.

— Да, это точно, — отводит глаза он, поджимая губы.

Затем Каменев опрокидывает виски в рот, ни грамма не морщась. Заходит за барную стойку из древесного массива, которая отлично вписывается в интерьер, и ловкими движениями смешивает несколько напитков в бокале с толстым дном. Мила внимательно наблюдает за манипуляциями мужчины. Воспоминания возвращают ее в ту ночь, когда она познакомилась с Лео. В памяти моментально оживают звуки, образы и запахи. Апельсиновая цедра ударяет в нос, когда Каменев сворачивает ее в пружинку и проводит ею по кромке бокала.

— Надо же, — произносит Мила не без тени сарказма, — понадобилось всего каких-то десять лет, чтобы ты приготовил мне обещанный «негрони».

— Когда я тебе его готовил последний раз, ты сказала, что беременна.

— Это было в другой жизни, — отмахивается Милена, принимая из его рук оранжевый коктейль.

Каменев подливает себе в бокал еще виски. Смотрит на девушку из-под густых бровей и кажется, что его синие глаза стали еще темнее, словно глубокое темное море.

— В той жизни, где у нас могла быть семья, — говорит он отрешенно. Обходит барную стойку и взглядом зовет девушку за собой.

Мужчина падает на мягкий диван и кивает на место напротив себя, приглашая Милу присесть.

— То, что ты называешь «семьей» мой отец десять лет назад назвал браком по расчету, — хмыкает она, закинув ногу на ногу.

От чего-то Миле сейчас отчаянно хочется сделать Каменеву больно. Как смеет этот человек что-либо говорить о семье, в то время как сам бросил ее в самый трудный период жизни.

— Не думал, что ты настолько дальновидна, что уже тогда могла предвидеть мой успех, — смеется Каменев.

Мила смущается, напускная уверенность дает трещину. Так всегда происходило рядом с этим мужчиной, и даже теперь, когда она стала взрослее и увереннее, он все равно умудряется заставить ее щеки заалеть. Поэтому девушка пропускает предыдущую реплику мужчины мимо ушей.

— Я все думаю и никак не могу понять, — Милена надевает холодную маску, которую она обычно носит в «Империале». — Чего ты хочешь, Лёнь? — лицо становится серьезным, бровь надменно поднимается. — Не я начала эту игру, хоть я и заинтересована в том, чтобы вытащить из тебя эксклюзив. Это ты настоял на том, чтобы интервью брала я, — она хмыкает. — Ты спланировал нашу встречу в Москве, заранее позаботившись о том, чтобы нам никто не помешал. И ты вытащил меня в Италию.

— Ты никогда не задумывалась, почему я назвал свою компанию «Миллениумом»?

— Неужели из-за большей любви ко мне? — надменно хмыкает Мила.

— В тот день, когда ты попыталась провести что-то похожее на интервью, ты спросила о том, что стоит за моим успехом. Я тогда тебя поправил…

— Да, ты намекнул, что это человек.

— Да. И этот человек — ты, — со спокойствием, присущем лишь ему, продолжает Каменев, вальяжно покачивая напиток в своем бокале. — И, разумеется, твой ублюдок-папаша, — последние слова он как будто сплевывает.

— Не смей…

— Не перебивай, красивая. Ты ведь хотела эксклюзив. Назовем это разоблачением, — ухмыляется мужчина, опасно подмигивая.

Сейчас Каменев похож на хищника. Каждое его движение наполнено ленивой грацией, надменной самоуверенностью и абсолютным превосходством. Он говорит, растягивая фразы, делая между ними долгие высокопарные паузы, которые так ненавидит Мила.

— Когда я начал строить свою империю, как любят ее называть твои коллеги, у меня была лишь одна цель — чтобы ты узнала о моем успехе. Чтобы из каждого утюга кричали о том, чего мне удалось добиться. Я спал меньше, чем все остальные, работал больше и каждый божий день думал о том, как я ненавижу твою проклятую семейку.

— Что ж, хоть что-то общее в прошлой жизни у нас да было, — вздергивает подбородок Милена.

— Не поверю, что ты ненавидела своего отца. Какие бы гадости он ни творил, ты всегда находила в себе мужество его простить.

— Я ненавидела его ровно в тот момент, когда узнала, что он предложил тебе крупную сумму денег. Но, когда увидела твою подпись в расписке… Все стало на свои места.

— Брось, Мила, — рявкает Каменев. — Ты сама все испортила.

— Я? — ей кажется, что сейчас она задохнется от негодования. — Ты променял меня на это, — Милена встает с дивана и разводит руками. — Ты бросил меня на восьмом месяце беременности ради наследства своего дедушки. Я не хочу копаться в прошлом. Поэтому с твоего позволения пойду спать.

Девушка поправляет уложенные волосы и разворачивается, чтобы уйти. Но низкий голос Лео заставляет ее остановиться.

— Я думал, что если позволю тебе провести с ней время, ты поймешь, какую ошибку натворила в силу своей юности, — когда Каменев отодвигает в сторону пузатый бокал, звук скрежета «рокса» по стеклянному столу заставляет Милу скривиться. — Черт возьми, Милена, да она же твоя копия!

— Ты пьян, — холодно произносит девушка. — Советую выспаться перед интервью, чтобы по федеральному каналу не светиться с отеками.

— Или ты просто боишься, что твои опасения окажутся реальностью? — хмыкает мужчина.

Мила все еще стоит к нему спиной, ее плечи то поднимаются, то опускаются. Дыхания катастрофически не хватает. Ей кажется, что еще немного, и она потеряет сознание. Что несет этот человек?

— Я не советую со мной играть, Каменев, — резко развернувшись на каблуках, цедит Мила. — В моих силах закапать твою репутацию раз и навсегда. И пускай даже это будет стоить мне моей.

— И тогда Эмилия узнает, что ее родная мать отказалась от нее при рождении. Дерзай.

Глаза Каменева обжигают холодом, тело напряжено, а губы сжаты в тонкую полоску.

Мила какое-то время молчит. Смотрит на него зверем, глаза стеклянные. Ей хочется вцепиться в это беспринципное лицо ногтями, наорать на него, сказать, чтобы больше никогда не смел издеваться над ней.

— Моя дочь умерла, — сухо произносит девушка. — Роды шли восемь часов. А меня два дня откачивали в реанимации.

— Хватит врать, Милена, — поморщился Лео. — Я видел отказ от ребенка, подписанный твоей рукой.

— А могилу нашей дочери ты видел? — срывается Мила. — Не видел, потому что тебя не было рядом, когда мне сообщили о ее смерти. И не было тогда, когда маленький гробик закапывали в землю.

— Ты что несешь? — глаза Каменева округляются. Мила готова поклясться, что впервые видит в них ужас. — Какая нахрен могила? Твой отец сам подготовил все документы для того, чтобы я увез Эмилию заграницу.

— Мой отец…

— Твой отец сказал, что тебе не нужен ни я, ни мой ублюдок-ребенок. Всучил мне отказную и папку с документами на дочку. Хочу отдать должное, его юристы работают на славу, потому что так быстро оформить лишение родительских прав может только профи. Кстати, на каждом листке стояла твоя изящная подпись.

— Они мне сказали, что она умерла… — голос Милы теряет недавнюю уверенность. В висках пульсирует и, кажется, будто заложило уши.

За десять лет много воды утекло и память уже давно исказила определенные фрагменты. Милена помнит, что подписывала много каких-то документов. Папа сидел рядом, заботливо переворачивал страницы и, кажется, впервые был таким внимательным к ней. Он повторял: «Ни о чем не переживай, мы со всем справимся». И не соврал же, ведь он взял на себя все обязательства по похоронам и занялся всей бумажной волокитой.

— Мне не дали на нее посмотреть, — растерянно произносит Мила, присаживаясь обратно на диван. Плечи ее поникли, и самоуверенность куда-то моментально пропала. — Врач сказал, что во время родов малышку оплело пуповиной, и она родилась задушенной. Сказали, что ребенок весь синий и я не выдержу такого зрелища.

— По крайней мере, половину правды тебе сказали, — тяжело вздыхает Каменев. Он все еще не понимает, верить ли словам Милы или нет. На каждом чертовом листке красовалась ее размашистая подпись. Но и от Сотникова вполне можно было ожидать подобной выходки. — Эмилия родилась с выраженной асфиксией. Когда я взял ее на руки, вся ее левая часть головы была одной сплошной гематомой. Но наша дочь сильная, она выкарабкалась.

— Прекрати, — хватается за голову Мила. — Этого не может быть. Не может.

Каменев ничего не отвечает. Встает и быстрыми шагами удаляется из гостиной, а когда возвращается, то на стеклянный стол падает его паспорт.

— Листай, — приказывает мужчина. — Я способен поверить в то, что твой папаша-урод. А ты?

Мила нерешительно тянется тонкими пальцами к паспорту. Переворачивает страницы до нужной и замирает, прикрыв рукой рот. В графе «дети» рядом с фотографией Эмилии значится дата рождения: «12 апреля, 2013 год».