#Одноклассник

Глупая, глупая, глупая. Вот почему я все держу под контролем – иначе никак. А теперь придется решать проблему самым неприятным способом, но разве у меня есть варианты? Я не потяну еще одного ребенка, да и не нужен он мне – надо Милену на ноги поставить, а это будет непросто, очень непросто.

Не спала толком, только прикрывала глаза и забывалась в беспокойстве. Вспоминала Артема с его искаженным гримасой гнева лицом; вспоминала, как слезы текли по румяным щекам дочери и как она замолчала на долгие месяцы. Из-за него, из-за его криков, из-за того, что он сделал.

Впервые за долгое время я разрыдалась от бессилия – как тогда, когда сжимала Милену в объятиях и умоляла сказать хоть слово. Упрашивала, стоя на коленях, но она молчала и плакала.

«Завтра» пришло вместе с пятой чашкой кофе и шестой, так и не докуренной, сигаретой. Доктор коротко сообщила результаты анализов, подтвердив мои худшие опасения, и я ровным голосом попросила направление на аборт.

15

There’s something wrong with me chemically

Something wrong with me inherently

The wrong mix in the wrong genes

I reached the wrong ends by the wrong means

It was the wrong plan

In the wrong hands

The wrong theory for the wrong man

The wrong eyes on the wrong prize

The wrong questions with the wrong replies

Depeche Mode «Wrong»

Он, словно почувствовав, объявился на следующий день. Спросил о переводе, что давно был готов и лежал на обеденном столе мертвым грузом. Его голос был уверенным и ровным, Рома не извинялся за грубость или за слова, которые прозвучали слишком резко; я тоже не акцентировала на произошедшем внимания, выбрав деловой тон.

Крепко прижимая к груди папку с бумагами, вошла в фойе здания. Стараясь шагать уверенно, подошла к стойке администратора и натянуто улыбнулась.

– Здравствуйте, – немного хрипло вырвалось у меня, пришлось прочистить горло и повторить, – Здравствуйте. Мне нужно передать бумаги Громову.

Девушка улыбнулась фальшивой улыбкой и так же фальшиво-радостно пропищала:

– Старшему или младшему?

– Младшему.

– Секундочку, – она сняла трубку телефона и приложила ее к уху.

Золотая сережка в ее ухе царапнула о пластик. Когда девица заговорила, я попыталась привлечь ее внимание поднятым в воздух указательным пальцем, но тщетно. Продолжая улыбаться, глядя сквозь меня – вот это дрессировка – она соизволила уточнить:

– Как вас зовут?

– Катерина Вербер. Я могу просто оставить их у вас… – я попыталась избежать встречи, но не вышло – на меня даже не посмотрели.

– Здесь Катерина Вербер с бумагами для Громова, – замолчав, она словно зависла и даже перестала моргать, а потом снова встрепенулась, – Хорошо.

Положив трубку, девушка вышла из-за стойки и, мягко подтолкнув, повела меня к лифту:

– Можете подняться к нему в кабинет. Седьмой этаж, вас встретит секретарь.

Открывая и закрывая рот, я вошла в кабину, так и не найдя никаких слов. Вздохнула, когда двери закрылись и нажала на кнопку седьмого этажа, бросив усталый взгляд на свое отражение.

С огромным трудом совладав с паникой, я пригладила волосы и вытерла вспотевшие ладони о юбку. Зажмурилась покрепче, когда на панели над дверями загорелась цифра шесть и выпрямила спину, едва лифт остановился и створки раскрылись.

Секретарь, оказавшаяся пергидрольной блондинкой в светло-сером брючном костюме, проводила меня к широким дверям и, постучав два раза, заглянула внутрь. Я услышала голос Ромы, правда доносился он до меня глухо – так сильно кровь грохотала в висках.

Ступив на порог кабинета, я с любопытством оглядела убранство, старательно игнорируя хозяина, сидевшего за широким столом. Щеки зажгло огнем, едва унюхала знакомый аромат мужского парфюма.

– Здравствуй, – ровно произнес Рома, – Проходи, присаживайся.

Проигнорировав его, я каким-то чудом доковыляла до стола, правда несколько раз мои каблуки издали противный скрежет, и бросила на него папку с громким хлопком. Услышала короткий смешок, а затем скрип кресла.

– Даже не поздороваешься? – насмешливо прозвучало рядом.

– Перевод, – кивнув на бумаги, я отступила на шаг.

– Катя…

– Удачи, – резко развернулась и подошла к двери, но открыть ее не удалось – мужская ладонь легла на деревянную поверхность аккурат рядом с моей головой.

– Катя, – настойчиво повторил он, разворачивая меня за плечо, – Ты даже не поздороваешься?

– Здравствуй, – прохрипела и убрала его руку, – Доволен?

– Не хами, – сквозь зубы процедил Рома.

– А то что? – вскинулась я, за то тут же поплатилась.

Его ладонь грубо легла на мою шею, рот жадно впился в мой. Я попыталась сопротивляться, попыталась – сжала губы, толкала его в грудь, даже умудрилась дать пощечину и чуть не заехала коленом ему в пах, но он был сильнее. Мои руки оказались подняты над головой, бедра прижаты к двери его бедром, а между моих ног Рома просунул колено, отчего юбка-карандаш, которую на кой-то надела сегодня, чуть не затрещала по швам.

Я попыталась сопротивляться, но если быть честной – я не могла. Упрямо убеждала себя в том, что это наваждение пройдет так же быстро, как и пришло. Но я ошибалась. Едва его пальцы сжали мой затылок, едва рот с мятно-цитрусовым привкусом коснулся моего рта, едва ладонь обожгла прикосновением мою кожу – я поняла, что пропала и приходить сюда не стоило.

Рома отстранился, посмотрев на меня ледяным взглядом серых глаз, а затем разжал пальцы, держащие мои запястья. Они тут же безвольным грузом легли на его плечи, сжали ткань пиджака и погладили короткие волоски на затылке, щетину на щеках и губы – твердые и теплые. Щелкнул замок двери – короткая ухмылка на мужественном лице, а затем молния моей юбки раскрылась и ткань, плотно обтягивающая тело, поднялась почти на талию.

Чувствовать его руки, его запах на себе было так восхитительно, что я ахнула, едва он прикоснулся к внутренней стороне моего бедра. Запрокинула голову и чудом не забилась в экстазе – Боже, как же я изголодалась по нему. Не говоря ни слова, Рома подхватил меня на руки, заставляя тереться о его живот, словно я дикое животное, а не благоразумная женщина; и перенес на стол. Отшвырнул все, что лежало на поверхности и положил меня – так бережно и осторожно, будто я – хрустальная ваза, что он подарил вместе с первым букетом моих любимых цветов.

Он молчал, я тоже не могла подобрать слова, да и нужны ли они, когда оба отлично понимают язык тела? Нужны ли они, когда мужчина точно знает, куда надо прикасаться; на какие точки надо надавить, чтобы подвести женщину к той грани, когда она теряет рассудок.

Нависая надо мной, Рома провел носом по моей шее, вдыхая запах; провел ладонями по моим широко разведенным бедрам, и я ощутила его ухмылку, когда он задел кружевной край чулок. Скользнул пальцами под трусики, отчего из меня вырвался низкий стон, а затем отодвинул их в сторону и завозился с молнией на своих брюках.

– Катя, – толкнулся в меня порывисто, и жадно поймал мои вздох губами, – Я. Так. По. Тебе. Соскучился, – выдыхал с каждым толчком, пока над головой я сжимала край стола пальцами.

Грудь заныла, налилась тяжестью – он поднял мою рубашку, опустил чашечки бюстгальтера и прикоснулся губами к чувствительным соскам. Я вскрикнула и тут же тихо захныкала, понимая, что нас могут услышать, но лицо Ромы, когда он посмотрел на меня и резко отстранился, оставив с ощущением пустоты в теле, было лукавым и самодовольным.

– Я люблю, когда ты кричишь, – дразня, он прижимался головкой к моему входу, чуть надавливал и снова отстранялся, – Нас не услышат, здесь хорошая звукоизоляция, – прошептал он, – Кроме того, я отпустил Монику на обед.

Не знаю, кто такая Моника – наверное секретарь, что встретила меня на этаже. Да и неважно это сейчас, когда он продолжил сладкую пытку – входя так резко и сильно, будто собрался пронзить насквозь, разорвать на части; а затем медленно и бережно двигаясь во мне, целуя мои скулы, мои щеки и трепещущие ресницы.

Не стесняясь, стонала и вскрикивала, а когда меня начало засасывать, обволакивать и растворять в диком кайфе, закричала так громко, что Рома все-таки накрыл мой рот ладонью – скорее всего меня могли услышать во всем здании. Он только выдохнул в мою шею, издав тихий рык и остановился, навалившись сверху.

Все, о чем я могла думать, разглядывая подвесной алюминиевый потолок с круглыми лампочками, это – какого черта? Почему я вообще позволила сделать с собой это? Почему я не могу отказать тогда, когда нужно это сделать? Почему я вообще думаю о нем, о близости с ним, почему вздрагиваю и покрываюсь мурашками, вспоминая прикосновения его ладоней?

Я же не такая. Я никогда не растворялась в мужчине полностью, без остатка. Я всегда была независимой. Это не значит, что я не способна любить и дарить тепло, просто я делаю это дозированно. Чтобы не разбаловать. Я никогда не отдавалась Артему с такой страстью, и никогда не позволяла ему быть со мной грубым.

По факту, первый раз, когда он сделал что-то подобное, стал для нас последним.

Почему рядом с Ромой я становлюсь такой? Словно тряпичная кукла. Я чувствую, как контроль над собственной жизнью, который я с таким трудом восстанавливала, ускользает, утекает, как вода меж пальцев; рассыпается, как крупинки песка, которые пытаешься ухватить, но они падают.

– Это было ошибкой. Мне не стоило приходить, – произнесла я, мягко отстраняясь, – Не стоило.

– Что ты говоришь? – удивленно моргнул Ромка, а у меня сердце словно сжали в кулаке – больно, невыносимо больно.

Но еще больнее потерять все то малое, что у меня есть. Потерять жизнь, потерять дочь, потерять все. Все. Все! Из-за какого-то глупого наваждения, из-за страсти, которая разрушает и уничтожает все на своем пути. Которая разрушает меня.

– Прости. Я не хотела, чтобы так получилось, – оттолкнув его и встав на ноги, я быстро поправила одежду и пригладила ткань юбки, – Мне лучше уйти.

– Катя…

– Ром, мне надо уйти. Не звони мне больше, пожалуйста. Не приезжай. Так будет лучше.

– Лучше для кого? – он придержал меня за руку, когда я шагнула к выходу – Кать, не убегай от меня. Я же знаю, что ты что-то чувствуешь.

– То, что я чувствую – не правильно, – отрезала я, – Я не должна этого чувствовать. И ты не должен.

– Не говори мне, что я должен, а чего нет, – голос превратился в сталь, лицо стало непроницаемым, – Ты не имеешь такого права. Да что ты знаешь обо мне? Как давно ты вообще стала меня замечать?

Он резко отпустил мою руку, словно та обожгла его. Схватился за волосы на макушке с такой силой, что на долю секунды я испугалась – не больно ли ему. Глаза его покраснели, а на лбу отчаянно пульсировала вена, когда он ткнул пальцем мне в грудь, заставляя попятиться назад.

– Хочешь уходить – уходи. Давай, вали ко всем чертям собачьим! – проорал он так громко, что у меня раздался звон в ушах, – Только если ты выйдешь за эту гребаную дверь и закроешь ее с той стороны – больше никогда не возвращайся. Давай, – он выдохнул и притянул меня к себе, жадно поцеловав, словно напоминая – чего я могу лишиться, а затем отстранился, – Уходи, если хочешь. Вали!

Я ощутила острое дежа вю – словно сейчас должна принять важное решение и на раздумья у меня считанные секунды. Минут нет – они уже роскошь. Шестеренки в мозгу заворочались, мысли начали сменять друг друга с бешеной скоростью.

Остаться или уйти, остаться или уйти?

Секунды превратились в вечность…

Уйти? Или все же остаться?

– Рома, мне очень жаль, – сдавленно прошептала я, мягко отодвигаясь от него, – Мне правда, очень-очень жаль; я не хотела, чтобы все зашло так далеко. Я не хотела этого.

Это была истинная правда. Я не хотела завязывать отношений с ним. Видит Бог, не хотела и не понимаю, как это получилось. Не хотела, чтобы было больно – ни ему, ни мне. Не хотела случайно забеременеть и делать аборт, и не хотела смолчать об этом.

– Прости, – шепнула в последний раз – за все грехи, за все, что я сделала и сделаю, поворачивая ключ в замке.

Я чувствовала его взгляд на спине, когда опустила ручку и открыла эту дверь. Чувствовала всю ту боль и ярость, которую он выплеснул на меня, пока я, не оборачиваясь, закрывала за собой все пути отступления. Слышала грохот и вздрогнула, когда мне в спину с той стороны прилетело что-то тяжелое, но оно разбилось о деревянную преграду, которая выросла за ней. Слышала отчаянный мужской крик, а потом все стихло.

Пустота и тишина – словно в голове вакуум. Смотря прямо перед собой, я дошла до лифта и нажала на круглую кнопку. Вошла в кабину, не слыша ни единого звука и спустилась вниз. Вышла из здания, села в свою машину и доехала до дома.

Не заплакала. Не забилась в рыданиях, не рвала на себе волосы. По правде – не чувствовала ни-че-го.

16

I was marching to the wrong drum

With the wrong scum

Pissing out the wrong energy

Using all the wrong lines

And the wrong signs

With the wrong intensity

I was on the wrong page of the wrong book

With the wrong rendition of the wrong look

With the wrong moon, every wrong night

With the wrong tune playing till it sounded right yeah

Depeche Mode «Wrong»

Проглотив таблетку и запив ее водой, я проверила, уснула ли Милена и ослабила свет ночника в ее комнате. Мягкая фланелевая пижама согревала теплом кожу; одеяло легко накрыло и обволокло тело, когда нырнула под него. Прикрыв глаза, вытерла подступившие слезы и выдохнула в подушку, что впитала в себя запах мужа.

В ванной перестала шуметь вода, а через несколько минут Артем принес с собой запах геля для бритья и мыла с запахом морского бриза. Лег рядом и обнял сзади, целуя в плечо.

Я сделала вид, что сплю. Ненавижу себя за это, но не могу. Пока не могу – должно пройти немного времени.

Однако, сегодня все было иначе

Артем, казалось, не обратил внимания ни на мои закрытые глаза, ни на дыхание, что пыталась сохранять медленным и ровным. Опустил прохладную после душа ладонь мне на грудь и погладил сосок через ткань топа, выдыхая мне в шею. Толкнул бедрами, потираясь о мои ягодицы эрекцией – чудом не вздрогнула.

– Катька, я так соскучился, – он опустил руку, скользнув пальцами под резинку моих штанов и трусиков, и замер на секунду, почувствовав, что я абсолютно сухая.

Наверное, удивился – такого ведь никогда не было. Но даже это его не остановило – стянув пижаму, он умело пристроился сзади, потираясь об меня.

– Артем, я сплю, – дрогнувшим голосом прошептала я, почувствовав, что он нетерпеливо толкается, причиняя дискомфорт.

– Спи, – тихонько рассмеялся, облизал ладонь и размазал слюну по моей промежности, – Спи, котенок, я сам все сделаю.

Пробормотал тихонько и вошел – резко и глубоко. Я с трудом подавила вскрик от боли – словно наждачкой провели по чувствительной плоти и отстранилась, вцепившись в его бедро.

– Мне больно, – твердо произнесла, отодвигаясь как можно дальше, – Еще рано. Мне надо восстановиться.

Присела на кровати и посмотрела на него – разозлился. Приподнялся на локте, злобно прищурился, а затем сказал, чуть повысив голос:

– Тебе не кажется, что прошло достаточно времени? – изогнул бровь и потянулся к моей руке, но я одернула ее, – Катя, в чем дело?

– Артем, мы потеряли ребенка. Я еще не оправилась, – с укором произнесла я, вставая с кровати.

– Господи… – выдохнул он, перебив меня и рухнув на кровать.

– Еще рано планировать, надо подождать, пока цикл восстановиться и… – я продолжала мямлить, пытаясь объяснить ему, что я не готова.

Что я еще страдаю физически – отголоски тянущей боли внизу живота. Что страдаю психологически – с трудом сдерживаю слезы, когда засыпаю и отчаянно борюсь с тем, чтобы не разреветься в голос, когда смотрю на свое отражение в зеркале ванной и вижу плоский живот.

– Катя, ну подумай сама, – резко перебил меня Артем, – У нас уже есть ребенок. Больной, – он сделал ударение на этом слове и прозвучало так жестко, что я вздрогнула, – Больной ребенок.

Резко спрыгнул с кровати и потянулся к шортам, в которых спит. Я ошарашенно смотрела на его спину, пока он одевался.

– Так будет лучше, – продолжил он, пожав плечами, – Просто смирись.

– Как ты можешь такое говорить… – выдохнула я и горячая влага просочилась из глаз – плотину прорвало, – Это был наш ребенок, мы планировали и хотели его…

– ТЫ, – уставив палец в мою сторону прошипел он, – Ты хотела, и ты планировала. Не я.

– Вербер? – медсестра выглянула из кабинета, отвлекая меня от воспоминаний, – Проходите.

Вполуха прослушав инструкции и взяв больничную рубашку и тапочки, я прошла за ней в палату и устроилась на скрипучей койке возле окна. Посмотрела сквозь стекло на двор больницы, и наспех переоделась. Собрав волосы в пучок, посмотрела на тонкую бумажную шапочку, что выдали вместе с рубашкой и одноразовыми тапочками, и передернулась.

– …Я никогда не хотел второго ребенка. Это была твоя прихоть, а я просто потакал ей, впрочем, как всегда. Откровенно говоря, – кивнул на стенку, за которой спала наша дочь, – Я не подписывался и на то, чтобы растить такую дочь.

– Артем! – ахнула я.

– А что? Что я такого говорю? Да не один нормальный мужик не захочет воспитывать урода, – пожав плечами, он усмехнулся, и эта усмешка была сродни ножу в живот, – Хватит с меня и этого. Не дай Бог второй родился бы с отклонениями, – брезгливо поморщившись, он снова лег на кровать и прищурился, – Иди сюда, хватит реветь.

Я в ужасе смотрела на него – на человека, которого я любила и, как я думала, который любит меня. Любит нас – несмотря ни на что. Моргнула, надеясь, что эти слова – всего лишь галлюцинации, что мне показалось, но в ушах звенело, словно били в колокола:

«… Такую дочь»

«… С отклонениями»

«… Воспитывать урода»

Каждое сказанное им слово уби-ва-ло

Подойдя к шкафу, я осторожно, стараясь не шуметь, вытащила с нижней полки спортивную сумку. Сдернула с вешалок рубашки, что висели в ряд по цвету; смахнула с полки сложенные брюки.

– Что ты делаешь? – зашипел за спиной муж.

Не ответила. Не смогла – горло словно залили воском. Молча сложила вещи; молча пошла в ванную и собрала его косметику с полки над раковиной.

– Какого хрена ты творишь! – рявкнул Артем, влетая в прихожую.

– Я собираю твои вещи. Ты уходишь.

– Ты… Ты… Смотри на меня, когда я с тобой говорю! – он резко дернул меня за руку и припечатал локтем к стене, – Что за херня, Катя?! Ты меня выгоняешь?

– Не кричи, пожалуйста, – зашептала я, – Не надо кричать, Артем, ты же знаешь, ей нельзя…

– Как же меня все за%#ало. Это нельзя, то нельзя – а что мне можно в моем собственном доме, а? – зарычав мне в лицо, он поднял мой подбородок и приблизился вплотную, но я отвернулась, – Жену хотя бы можно потрахать? Или на это тоже нужна особая привилегия?

Его руки – руки моего мужа, руки человека, который клялся быть со мной в болезни и здравии, в богатстве и бедности; который обещал защищать меня и быть опорой. Руки с силой смяли мою грудь, дернули за волосы и впервые в жизни причинили боль, которая была сродни адовой пытке. Как будто к коже приложили раскалённую кочергу – зашипела горящая плоть, расплавилась, разъедая ноздри запахом жженого мяса.

– Отпусти меня, – мямлила я, пытаясь оттолкнуть его, – Отпусти.

Заплаканные глаза уловили тоненький силуэт у двери детской – Милена. По ее лицу, так же как и у меня, градом катились слезы и я умудрилась вывернуться и оттолкнуть Артема. Рухнув на колени, я притянула дочь к себе, но она упиралась и молча плакала.

– Милена… Миленочка, не молчи, – умоляла я, – Пожалуйста скажи, хоть что-нибудь. Милена, прошу, пожалуйста не плачь, поговори со мной…

Я умоляла, вытирая ее слезы, словно смыв их я могу смыть и все то, что она увидела. Упрашивала, обнимала, гладила по кудрявым волосам, но Милена молчала.

Артем ушел в тот же день и жил в гостинице до тех пор, пока я не нашла квартиру и не почувствовала уверенность в том, что дочь готова к переезду.

Я не возненавидела его, хотя должна была. Он по-прежнему был ее отцом и чувствовал вину, особенно, когда Милена при виде его лица начинала биться в беззвучной истерике и отчаянно плакать, прижимаясь ко мне. Наша жизнь наладилась всего несколько месяцев назад – воцарилось относительное спокойствие и дочь начала спать без лекарств, а сейчас все это оказалось под угрозой.

Выйдя на морозный воздух, я вытащила пачку сигарет и посчитала остатки – шесть штук всего. Вздохнула и выбросила картонную коробку в ближайшую урну. Подтянув сумку на плече, шагнула с крыльца и пошла по дорожке, думая о том, что стоит вызвать такси – машину я оставила у дома, потому что после наркоза за руль садить не рекомендуется.

Не сразу обратила внимание на шум позади меня, а когда услышала хлопок двери и обернулась, на меня в буквальном смысле налетел Громов.

– Катя, – прорычал он, опуская взгляд на мой живот и быстро возвращаясь к лицу.

– Как ты узнал?

– Моя мама работает врачом, можешь подать в суд, – его глаза покраснели и прищурились, – Почему не сказала? Я имею право знать.

– Ром… – я зажмурилась, не в силах смотреть на него.

– Почему, Катька? – его голос сорвался, и я распахнула глаза, с ужасом видя слезы, прокладывающие влажные дорожки по его небритым щекам, – Почему, ответь?

Он тряхнул меня за плечи, а я оцепенела. Горло сдавило – даже глоток воздуха не протолкнуть.

Скажи ему, ну же! Скажи!

– Катька… – он шагнул ко мне и прикоснулся губами к моему лбу, – Почему, просто объясни мне, я постараюсь понять; я смогу. Посмотри на меня и объясни, почему ты это сделала?

Я молчала. Посмотрела на него; смотрела, впитывая ставшие резкими и слишком мужественными черты лица, и не могла сказать ни слова.

Его взгляд стал твердым, челюсти сжались. Поцеловав меня в губы, оставляя слабоватый привкус соли на языке, Рома выдохнул в мой рот:

– Никогда не прощу.

Толкнул меня так сильно, что я споткнулась и чудом устояла на ногах, ошарашенно глядя на него.

Скажи!

– Никогда… – тряхнул головой и посмотрел брезгливо, – Что ты убила нашего ребенка… Никогда не прощу.

С этими словами Рома сплюнул на тротуар прямо мне под ноги. Вытер свои мокрые щеки и развернулся, на ходу запрыгивая в машину. Проехал так близко ко мне, словно хотел задавить, как гадюку; и скрылся из вида, завизжав покрышками на ближайшем повороте.

Я смотрела ему вслед, прижимая к груди сумку с вещами и с тоненькой книжкой в боковом кармане, которую выдали в женской консультации, когда встала на учет.

[1] Сеть кофеен, подающих напитки по типу Starbucks

Изнутри

17

Her skin is like velvet

Her face cut from stone

Her eyes when she’s smiling

Will never reach home

But hear how she sings

A-Ha «Velvet»

2006 г.

Свернув за угол, я прислонился боком к забору и достал пачку сигарет из кармана. Закурил, кивнув идущим в мою сторону парням.

– Здорова, – Никита хлопнул по моей протянутой ладони, и я привычным жестом сжал ее, – Слышал новость?

– Какую? – протянул я, затягиваясь и выпуская дым колечками в весенний воздух.

– Шнур Мартышку вскрыл, – Никита противно заржал, а я невольно выпрямился, ощущая, как по позвонкам пробегает противный холод, – Вся параллель в курсе. Ну и долго же она его мурыжила.

– Два месяца, – рассмеялся в ответ второй, из параллельного – кажется Саня, – Крепкая девка оказалась, даже интересно, как он ее уломал.

Вкус сигаретного дыма резко встал в горле, вместе с желчью, что поднялась из желудка вверх. Рука, которой несколько секунд назад пожал ладонь однокласснику, стала противно липкой – захотелось не просто сполоснуть под проточной водой, а оттереть с мылом и щеткой.

Молча выбросив недокуренную сигарету, я быстрым шагом пошел в школу, молясь успеть к ее приходу.

Не успел. Прозвенел звонок, и я видел, как она входит в класс – бледная, как простынь, а за ее спиной слышатся смешки.

Твари. Твари бездушные; уроды. Сжимая кулаки, я смотрел, как она прячет лицо за своими кудрявыми рыжими волосами и увидел, что несколько слезинок упали в раскрытую тетрадь – быстро и почти незаметно.

Шариковая ручка в моей руке треснула.

Сорок пять минут ада – я чувствовал это. Видел по подрагивающим плечам и видел, по застывшей фигурке, когда ей в спину прилетел комок бумаги – наверняка какая-нибудь едкая записка.

«Ты еще заплатишь за это»: молча пообещал я.

Катька вылетела из класса вместе со звонком на перемену, оставив на столе тетради и учебники, а на спинке стула – свою смешную сумку, сшитую из лоскутков разноцветной ткани.

– Кать! – крикнул я, запихивая ее вещи и закидывая их на плечо, – Мартынова, стой! – выбежал в коридор, но она уже скрылась за углом.

За спиной слышались смешки – но я решил разобраться с этим позже. Добежал до двери второго крыла, что вела в спортзал и к черному входу и застыл, прислушиваясь.

Тихие всхлипы, похожие на мяуканье котенка, донеслись снизу. Я спустился по ступенькам и нашел одноклассницу под лестницей – свернувшуюся в клубок и уткнувшуюся лицом в колени.

Бросил ее сумку на пол и уселся рядом. Попытался дотронуться до плеча, но она отстранилась.

– Уходи, – промычала, не поднимая головы, – Уйди, Громов.

– Кать, мне очень жаль, – искренне сказал, – Ты не заслуживаешь такого.

– Как видишь – заслуживаю, – огрызнулась она, вкинув подбородок.

– Он просто придурок и еще ответит за это, поверь. Ты не виновата в том, что попала в такую ситуацию. Это. Не. Твоя. Вина. – четко произнёс я.

Катя тихо хмыкнула и вытерла нос, размазав влагу по лицу. Поморщилась, а потом попросила:

– Можешь в моей сумке салфетки достать.

– Могу, – я открыл бесформенный баул и порылся в содержимом, вытаскивая пачку салфеток с запахом ментола, – Держи.

– Спасибо, – она шумно высморкалась и скомкала бумажку, а потом достала вторую и вытерла раскрасневшиеся щеки, – Почему парни такие нелогичные? Вам даешь – так шлюха; не даешь – еще хуже. Как понять?

– Не все парни такие, – нахмурился я, – Есть и порядочные.

– Ну-ну, – прислонившись к стене за головой, Катька закрыла глаза и прошептала, – Господи, еще шесть уроков. Я не переживу этот день.

– Переживешь, – я затих, услышав хлопок двери сверху и продолжил, когда чьи-то шаги стихли.

Усмехнулся, покрутив в руке свою зажигалку и спрятав ее обратно в карман – дурацкая привычка, когда нервишки шалят.

– И спрячь свои ежовые колючки – тебе не идет, – легонько толкнул ее плечом, а потом протянул руку и приобнял несильно, физически чувствуя ее боль, которую она даже не пыталась скрыть от меня за подрагивающими плечами, – Знаешь, что, – задумался на секунду и продолжил, – Ты можешь побыть здесь, а через минут двадцать подойти в актовый?

– Зачем?

Отстранившись, я привстал, наклонив голову, чтобы не удариться о нависающий над нами пролет и протянул руку. Катя выползла из-за угла и взяла мою ладонь, поднимаясь на ноги.

Справится, знаю.

– Просто сделай, как я прошу, ладно? Давай, – я подмигнул ей, протянув ее сумку, – Через двадцать минут.

Я уже поднимался по лестнице, как она меня окликнула:

– Ром, может не надо?

– Надо.

– Ладно…

Пошел во двор школы – в курилку, поджидать. Шнуров и компания уже были здесь – громко гогоча и сплевывая ядовитую харчу на землю. «Наверняка там, где были их плевки навсегда перестанет расти трава»: мысленно усмехнулся я. Знал, что следующей по расписанию у них стоит музыка, а, значит, половина класса ее прогуляет, что было мне на руку.

– Что, Гром, успокоил страдалицу-недотрогу? – хохотнул он, протянув мне ладонь, когда я подошел ближе.

Я не пожал ее, лишь смерил его внимательным взглядом. Оглядел остальных, и они отступили на шаг – знают, что сейчас будет. Встал вплотную, выхватив у него окурок и бросил в сторону, замечая мелькнувший в его глазах страх.

– Думаешь, это смешно? – прорычал, схватив его за ворот куртки, – Думаешь, над этим можно смеяться?

– Гром, ты чего я же просто, – замямлил он, – Я же просто прикалывался…

Я не стал слушать эти нелепые оправдания, просто дернул его вниз – носом на свое колено. Толпа медленно отступала назад – никто не рискнет связываться со мной. Я редко дрался; редко использовал силу или связи отца, но я мог – и все это знают. Никто не встанет на пути у Громова старшего, как и у младшего.

Мои руки были в крови, когда я отпустил Шнура. Поглядел на костяшки – кожа содрана, но моя жертва выглядела куда хуже.

– Завтра, – наклонившись, я прошептал ему на ухо, – Завтра же переводишься в другую школу. Понял?

Он кивнул – слабо и осторожно, тут же простонав – от боли, по всей видимости. Я выпрямился и достал сигарету, а закурив посмотрел на одноклассников, что молча переглядывались и стояли рядом, пока я избивал этого урода.

– А теперь идете в актовый зал и ты, – указав оранжевым огоньком на Шнура, я прищурился, – На коленях извиняешься перед Катей. Вы все – свидетели и расскажете в подробностях, как он это сделает. Слово в слово.

Я обвел взглядом толпу и усмехнулся, когда головы синхронно закивали. Затянулся еще раз и сразу достал вторую сигарету.

– После этого ни слова ни о нем, – брезгливо кивнул на встающего и пошатывающегося Шнурова, – Ни о Мартыновой. Все поняли?

Снова судорожные кивки и тихое перешептывание.

– Кыш отсюда, – рыкнул, выпуская дым из ноздрей.

Оставшись один, прислонился боком к ближайшему столбу и коснулся прохладного металла.

«Сила, сын» – сказал мне отец во время одной из наших бесед, – «Сила – вот то, что побеждает подлость. Подлец по натуре – слабак и трус, а слабость и трусость боится силы. Будь сильным, чтобы ломать слабаков и трусов, Рома. Будь сильным, чтобы уничтожать подлость. Не бойся использовать кулаки, не бойся откусывать уши тому, кто обидел то, что тебе дорого; вгрызайся в глотку тем, кто тронул твое. Будь сильным, сынок, и стой до конца за тех, кого любишь; стой до оконца за мораль и принципы, ибо они должны быть нерушимы».

2007 г.

– Громов, ты в курсе, что о тебе сплетничают? – пропела Мартынова, когда я вышел из машины.

Я обернулся с улыбкой и подошел к ней, поймав брошенную мне зажигалку.

– Что сплетничают?

– Не насосала, а подарили, – она указала тоненькой сигареткой на мою машину, и тихо рассмеялась, – Половина параллели женского пола хочет дать тебе на переднем сидении.

Тихо фыркнув, я встал рядом с ней и посмотрел на предмет, судя по всему, обсуждаемый всей школой.

– Машина, как машина. Что в ней такого?

– Ты, когда покупал ее, на ценник смотрел? – она с укором глянула на меня и толкнула плечиком.

– Я работаю, – вернув ей зажигалку, я решил перевести тему, – Как дела?

– Нормально, – она улыбнулась и мне стало немного теплее. Подняла руку и пошевелила пальчиками, продемонстрировав кольцо, – Замуж выхожу.

– Я в курсе, – выдавив из себя улыбку, я отвернулся, сделав вид, что стряхиваю грязь со своего пальто.

Крепко зажмурился и тут же вернул лицу прежнее выражение – не хочу, чтобы она видела, что со мной делает эта «радостная новость». Да и кольцо я заметил еще неделю назад – такое грех не заметить. Сам подарил бы подобное.

– Придешь? – с надеждой просит Катя, – Я кроме тебя ни с кем не общаюсь, – полушепотом добавляет, – Ты, вроде как, мой единственный друг.

Я посмотрел на нее и привычным жестом заправил прядку волос за ухо. Натянув на лицо улыбку, ответил:

– Приду, – голос дрогнул, но она не заметила.

– Мы не будем пышно праздновать – только близкие. Но ты можешь взять с собой какую-нибудь из своих пассий, – подмигнув мне, она бросила окурок на траву и придавила его кончиком своей туфли.

– Только похрюкать осталось, Мартынова, – с укором сказал я.

– Иди ты, – она высунула свой язычок и сморщилась, – Ты делаешь так же.

– Неа, я за забор бросаю.

Надув губки, Катька посмотрела вдаль и вздохнула.

– Завидую. Я пробовала – никак не выходит. Наверное, из-за ногтей.

– Нет, – промычал я, затягиваясь в последний раз, – Не в ногтях дело. Смотри.

Встав позади нее, обнял ее и на секунду замер, впитывая и запоминая это ощущение.

– Возьми хапец большим и указательным пальцем, – прохрипел я, и Катя вздрогнула – наверное мое дыхание пощекотало. Выполнив мои указания, она снова замерла, а я изо всех сил сдерживался, чтобы не сжать ее в объятиях, схватить и убежать далеко-далеко.

Туда, где не будет ее будущего мужа; где не будет этой школы и мерзотных, завистливых взглядов. На меня. На нее. Туда, где она будет со мной и будет моей, только моей.

– Прижми и резко отпускай, – я провел пальцем по ее руке и зажмурился, вдыхая ее запах – что-то пряное и сладкое, как выпечка.

Секунда тишины, а потом она тихо пищит и поворачивается в моих руках.

– Получилось, – улыбается широко, а у меня сердце пару ударов пропускает – так хочется ее поцеловать, прижать к себе и никогда не отпускать, – Ты – мой герой, – шепчет она.

– Я всего лишь показал тебе, как за забор окурком выстрелить, – невольно рассмеялся, а потом застыл, когда она привстала на цыпочки и поцеловала меня в щеку.

– Ты знаешь, о чем я, – вытирая помаду с моей кожи пальцами, Катька грустно улыбнулась и посмотрела мне в глаза.

Знаю, Ежик. Знаю…

2007 г., выпускной

– Сын, – отец крепко обнял меня и похлопал по плечу, – Горжусь тобой.

– Гордишься тем, что я закончил школу на одни тройки?

– Горжусь тем, что ты, слава тебе Господи, – он вознес глаза к потолку и тут же посмотрел на меня, – Вообще закончил ее.

Мы оба рассмеялись, а мама взглянула на нас с укором:

– Два дурака пара, – пробормотала она, и тут же тихо пискнула, когда я сжал ее в объятиях и приподнял над полом.

К отцу подошла наша директриса – наверняка будет выпрашивать не бросать спонсорскую деятельность, после того, как Громов-младший, т.е. я, выйдет за двери этого заведения и больше никогда не войдет в них. Я оглядел зал, в пол-уха слушая щебетание матери и увидел Катю.

Она стояла в углу. Красивая, до боли красивая и все такая же невинная, как и раньше. Стойкая и сильная – моя заслуга. Счастливая, да вот только не я сделал ее такой – мой промах.

Не думая, шагнул в ее сторону и подошел в тот же момент, как рядом с ней вырос ее супруг – взрослый и приятный на вид. Он поцеловал ее в макушку и щеки Катьки, моей Катьки, вспыхнули, окрашиваясь красивым розовым цветом.

– Привет, – просипел я, когда подошел ближе, – Я могу украсть у тебя один танец?

– Ромка, – она искренне улыбнулась и отставила свой бокал с шампанским в сторону, – Артем, ты не против если я потанцую с одноклассником? – обратилась к мужу, а я старательно игнорировал его – смотрел лишь на нее.

– Конечно, милая. Иди, – снова поцелуй, а затем он отпускает ее талию, и она подходит ко мне.

Касаюсь ее там же, где только что касался он и мечтаю, чтобы мое прикосновение было единственным. Чтобы кроме меня никто больше не касался ее, но…

– Ты какой-то хмурый, Громов, – ласково спрашивает она, положив ладонь мне на шею.

Я с трудом сдерживаюсь, чтобы не зажмуриться от удовольствия – ее пальцы такие мягкие и теплые.

– Просто устал. Тяжелый день.

– Да, понимаю, – Катя движется со мной в такт музыке, а потом придвигается ближе и кладет щеку мне на плечо, – Я счастлива, что наконец-то это закончилось.

– Школа?

– Угу, – мычит, а потом резко отстраняется, – Ой, я тебя помадой испачкала.

– Ничего страшного, Кать.

– Блин, ее тяжело отстирать будет… – продолжала бормотать она, глядя на мое плечо.

– Кать. По#%й, – ответил я и она моргнула от удивления.

Поражает, как она продолжает делать такое удивленное лицо каждый раз, когда я ругаюсь матом.

– Я буду скучать по тебе, – шепчу я, прислоняясь губами к ее виску – ненавязчиво, чтобы ее муж не подумал ничего лишнего.

– Эй, Ромка. Мы же удимся на встрече одноклассников?

В ответ я лишь пожал плечами.

2014 г.

Господи, зачем я это сделал? Что вообще забыл в этом Богом забытом месте?

Школа. Провались ты сквозь землю; пропади ты пропадом.

Стоял на углу, курил без остановки и качал головой – дурак. Не старый, но дурак. Храбрился, готовился, а как увидел ее вдалеке – труханул и свалил сюда, в нашу курилку.

Какая же она красивая… Словно лучше стала – округлилась, стала такой складной, женственной. По-прежнему рыженькая и с веснушками на носу; и по-прежнему практически не пользуется косметикой – не чета тем дамам, с которыми я привык вошкаться. Естественная, натуральная и какая-то… Родная, что ли.

Странно, думал, что пройдет с годами, но нет – не прошло. Увидел ее и на плечи словно все здание, все четыре этажа вместе с крышей рухнули – сколько лет потерял. Ведь признайся тогда, что люблю, все могло бы быть по-другому. А теперь… Жизнь просто промелькнула перед газами – в офисах, на встречах, на переговорах. Счастья, как не было, так и нет. И любви, будь она неладна, не было. Одна-единственная, да и та так и осталась не высказанной, не исполненной.

Вдалеке застучали каблучки, я напрягся. Заметил тонкий силуэт, вышедший из-за угла, а потом огонек зажигалки осветил лицо.

Ее лицо.

Огляделся – не увидит ли никто, если я облажаюсь и ляпну какую-нибудь глупость, а потом шагнул к ней, нацепив фирменную Громовскую улыбку.

Катька совсем не изменилась – с ней по-прежнему было легко и свободно. И она по-прежнему забавно округляла глаза, когда я ругался матом. По-прежнему краснела, если пошлил или говорил двусмысленности. Словно и не было этих лет.

Я знаю, что она в разводе с недавних пор; знаю и про дочку. Связи отца – я частенько наводил справки о Верберах. Просто… Да хрен его знает зачем. Наверное, я мазохист, но знать, что она счастлива и живет спокойной жизнью – без меня и не со мной – было для меня приятно-острой болью где-то в области сердца.

Зачем упомянул о Шнурове? Ляпнул не подумавши, а она вся ощетинилась сразу, словно ёж – поэтому и прозвал ее таким смешным прозвищем. Смотришь – с виду колючая, а погладишь ласково – и не почувствуешь.

Твердо решил для себя, что теперь не упущу свой шанс – буду добиваться. Ее слова о том, что он высоко поднял планку только раздразнили.

Добился. Казалось, за спиной выросли крылья; казалось, что жить заново начал, и это в двадцать шесть лет. И плевать было на сложности и редкие встречи – чувствовал себя счастливым просто от того, что мог держать ее в своих руках. До тех пор, пока не услышал ее небрежное: «Просто знакомый».

Просто. Мать его. Знакомый.

Господи… Я такой придурок. Я ведь сам все разрушил – ну сдержался бы, Громов. Сделал вид, что не слышал; не видел – как всегда делал. Дал бы ей еще немного времени, но я же, блин, скотина нетерпеливая – мне подавай все и сразу.

А потом мать обмолвилась за ужином, что у нее на приеме была моя бывшая одноклассница…

18

Her touch would be tender

Her lips would be warm

But when we’re together

I’m always alone

But hear how she sings

But hear how she sings

Hear how she sings

A-Ha «Velvet»

Какая все-таки странная жизнь – вот вроде бы все есть, а ничего нет. Разглядываю семидесяти двух дюймовый телевизор, стоящий на полу и не понимаю – нахера вообще его купил? Стоил половину моей зарплаты, а смотрел я его от силы раза три-четыре.

Все с Катей.

Казалось, что она поселилась в моей квартире, как призрак – то смех послышится, то запах, то быстрые шаги на кухне, будто она что-то готовит. То приду с работы и вижу полуобнажённый силуэт на диване – сорвусь с места, моргну – а ее больше нет.

От этого становилось еще больнее – она перестала быть приятно-острой. Я про боль. Нет, теперь она была невыносимой, потому что к ней примешалась ненависть – такая жгучая и сильная, что хотелось крушить все вокруг; разрушать то, что строил годами; убивать людей и уничтожать города – лишь бы немного полегчало.

Не заметил, как оказался в машине. Только что рассматривал вид из окна спальни, а сейчас сжимаю руль, смотря на знакомый двор и подъездную дверь. В окне горит тусклый свет – наверное за ноутбуком сидит.

А если не впустит? Если вообще не откроет? И что я могу сказать ей? Что я должен сказать, чтобы все исправить?

Она смолчала, увидев меня на пороге. Лишь удивленно вскинула бровь и кивнула, мол: «Проходи». В этом вся Катя – не скажет ни слова, а в жестах и мимике будет словно целая книга.

Не ждала. Понял, не ждала.

– Кофе, чай? – спросила сипло, стоя ко мне спиной, пока я усаживался на стул.

– Без разницы, – ответил так же сипло.

Она заварила крепкий черный с щепоткой корицы и поставила передо мной блюдо с печеньем. Садиться не стала, лишь облокотилась о столешницу и уставилась на меня: «Говори».

Немой приказ я не выполнил, молча вытащил зажигалку из кармана и начал крутить ее меж пальцев. Посмотрел на нее – бледная, как полотно.

– Как ты себя чувствуешь?

– Паршиво, – ответила пожав плечами, а потом потянулась к печенью.

Откусила половину и начала медленно жевать, пристально глядя на меня. Проглотила и тут же закатила глаза, быстро вылетая из комнаты.

Удивленно моргнув, я услышал хлопок двери ванной и поднялся на ноги. Приоткрыл дверь, и тут же закрыл ее – Катя обнималась в унитазом. Когда звуки стихли, я расслышал тихое ругательство, снова открыл дверь и вошел в комнату.

– Ты в порядке?

Она подняла в воздух большой палец, а сама прислонилась лбом к крышке.

– Может тебе воды принести?

– Громов, ничего мне не надо, – слабо пропищала.

– Кать?

– Ммм?

– Ты..?

«Ты сделала аборт?»: прозвучало в воздухе. Женские плечи дрогнули, она покачала головой, а затем медленно выпрямилась и отползла к стене. Села, согнув колени и обхватила их руками.

– Не смогла, – сдавленно прошептала, – Вспомнила, как хотела второго ребенка тогда, и не смогла. Правда, тогда меня так не полоскало – я уже не знаю, что мне есть, чтобы не выблевать это обратно, – Катя коротко усмехнулась и тут же нахмурилась, – У меня же даже какие-то вещи остались – купила в тот же день, как тест сделала. Я и имена придумала, – по ее бледному лицу потекли слезы, и она быстро смахнула их, – Знаешь, как хотела мальчика назвать?

Я кивнул, потому что все невысказанные слова, за много-много лет встали в горле, и произнести хоть что-то я не смог бы.

– Ромкой, – улыбнулась, – Ромкой хотела назвать. В честь тебя. Ты же тогда, в школе, меня спас – думала руки на себя наложу со стыда. А ты сделал все это, а потом ходил рядом со мной, словно я – королева, – судорожный вздох, – Хоть и не видела тебя столько лет, но помнила твою доброту.

У меня с груди словно бетонную плиту сняли, и я выдохнул – так громко, что Катя вздрогнула. Потом она снова прикрыла веки и прислонилась затылком к стене.

– Сидела на кушетке, а сама думала – как же я так могу, подло и лицемерно. Одного хотеть и не уберечь, а от другого избавиться. Переоделась и пошла к гинекологу, на учет вставать. Ты прости, что я не сказала у больницы. Должна была, но я в таком раздрае была. Сама до конца не понимала, что и как будет.

Тишина, которая наступила в крохотном помещении, больше не давила. Единственное, о чем я подумал мельком – то что, что сказал ей тогда: «Не прощу».

Все равно ведь простил бы. Не смог бы понять, но простил бы. А оно все вот как повернулось… Получается, обидел ее, причинил боль, не выслушав, не дав объясниться, не выяснив все до конца – снова попер напролом, и чуть не разрушил все своими собственными же руками.

– У Милены аутизм, – произнесла едва слышно, а я вздрогнул, – Я поэтому думала об аборте. Просто не знаю, как ей объяснить, что наша жизнь изменится снова – только наладилось все.

– Я понимаю, – осторожно произнес я.

– Она – не псих, – резко вскинулась Катя и я поднял руки в оборонительном жесте:

– Я этого не говорил.

– Она не сумасшедшая, Рома. Она просто другая, – слезы снова потекли по ее щекам, а я медленно сполз по стене на пол, так и не решаясь к ней подойти, – Она умная, она все понимает. Она не агрессивная, напротив, ее очень легко ранить. И я люблю ее больше всего на свете, я все сделаю для нее, я живу только ради нее, – зашептала она, – Поэтому я испугалась, когда тебе сорвало башню. Если она увидит что-то подобное, у нее будет срыв, а я больше не вынесу этого.

– Артем? – осторожно намекнул я, чувствуя, как внутри закипает ярость.

– Да. Он не бил меня, хотя то, что он сделал было сродни этому. Если не хуже. Понимаешь, иногда слова ранят сильнее, чем удар кулаком в лицо, – понимающе кивнул, а Катя продолжила, – Милена видела и весь прогресс, которого мы достигли – коту под хвост. Она перестала разговаривать и замкнулась. Артема боялась, как огня и полгода даже подойти к нему не могла. Сейчас все наладилось и тут это, – вздохнув, посмотрела на меня и вяло улыбнулась, – Поздравляю.

– Спасибо, – я невольно улыбнулся в ответ, – Как назовем?

Тихо фыркнув, Катька начала вставать, и я быстро подскочил на ноги, протягивая ей руку. Ухватившись за мою ладонь, она выпрямилась и пожала плечами.

– Выносить бы еще.

– Выносим.

– И родить.

– Родим, – я невольно улыбнулся, убирая ее волосы за плечи.

– И воспитать.

– Воспитаем, – обхватив ее руками, я прижался губами к ее лбу, – Ежик, мы все сделаем; со всем справимся. Только вместе. Ладно?

– А надо? – неуверенно спросила моя Катька.

– Надо, – твердо ответил я.

– Ладно.

Эпилог

Her skin is like velvet

So I went to her home

Her place like a palace

With things you can’t own

Her skin is like velvet

And hear how she sings

Hear how she sings…

A-Ha «Velvet»

2015 г.

Чашка кофе приземлилась на стол, и я поблагодарил Катю улыбкой. Она подмигнула мне, развернулась к двери, но замерла на полпути и быстро взглянула на часы, висящие на стене.

– Милый, – промурлыкала, возвращаясь ко мне, – Я Романа Романовича уложила только что и, – снова взгляд на циферблат, – Согласно нашему режиму у нас есть сорок минут до следующего кормления.

Я усмехнулся, когда она присела на краешек стола и провел ладонями по ее бедрам, задирая ночную сорочку из гладкого кремового шелка. Подвинулся поближе, пока Катя устроилась поудобнее и раздвинул ее ноги. Наклонился, поцеловав внутреннюю сторону бедра, но ее рука остановила меня, мягко оттолкнув голову.

– В чем дело?

– Ром, три месяца прошло, – изогнув бровь, Катя прикусила нижнюю губу.

– И? – я понял, на что она намекает, но сделал вид, что не понимаю – как всегда.

Ромке младшему – три месяца. Вроде как пора начинать активную семейную жизнь, но мне, признаться, как-то страшно. Слышал краем уха в больнице, что Кате несколько швов наложили там, и от одной мысли, что я могу навредить ей…

– Рома, я хочу тебя, – провела пальчиками по моему затылку и мягко сжала волосы, заставляя подняться, – Тебя. Внутри. Сейчас.

Дрожь волной пробежалась по спине, когда она прошептала эти слова – умоляюще. Притянула меня к себе, обхватив ногами и лизнув мой небритый подбородок.

– Я боюсь сделать тебе больно, – пробормотал я, пытаясь сохранить самообладание, когда она начала потираться о мою эрекцию с этими маленькими нуждающимися вздохами, – Кать…

Уткнувшись носом мне в шею и покусывая кожу, она ловко расстегнула мои брюки и приспустила их вместе с трусами. Если мысленно я упирался, то мой член вполне был не против оказаться внутри нее – хотя, он вообще никогда не был против.

Она тихо охнула, когда я толкнулся – максимально медленно и осторожно – и запрокинула голову, чтобы посмотреть мне в глаза. Я пропал. Утонул в их синеве, нырнул с головой, заполняя ее по сантиметру и чувствуя, как учащается ее дыхание; видя, как расширяются ее зрачки и как приоткрываются губы. Молча прижался к ней, тихонько простонав в ее волосы, и, поцеловав в висок, замер.

– Дай мне секунду, – прошептал, зажмурившись, – Просто дай мне секунду. Я так по тебе соскучился.

– Я тоже, – шепнула Катя в ответ.

Ее приглушенный стон, когда я начал двигаться – самый сладкий звук. Тепло и мягкость ее тела; ее запах и вкус ее кожи – мне так сильно не хватало этого, нет, не три месяца, всю жизнь.

Эта мольба в голосе, когда она просит дать ей больше. Глубже. Сильнее.

– Жестче, – бормочет она в мой рот, когда я покусываю ее губы, – Рома, жестче, пожалуйста.

Я толкаю ее, и она падает спиной на стол – прямо на мой ноутбук, который противно затрещал под ней – судя по всему монитору хана. Ойкнула, когда я схватил ее ноги и уложил их себе на плечи, чтобы обострить ощущения до невозможности; и прикрыла рот ладошкой, когда я начал вдалбливаться в нее со всей силой, которая только у меня есть. Прижался лицом к ее ножке – поджала пальчики, значит уже близко.

Ее тело словно вылепили под меня – она настолько идеальная, что кажется сном. Прекрасным, фантастическим сном. И я держу ее, с силой сжимаю ее тело, пока она кончает, отчаянно сдерживая крики – держу, потому что боюсь, что она исчезнет. А затем, не выпуская ее из рук, я прижимаюсь к ней, прислоняюсь лбом к ее лбу и закрываю глаза.

– Я так люблю тебя, – шепчу в ее кожу – светлую, с крошечными веснушками и пахнущую так знакомо и сладко, – Так сильно.

– Я тебя тоже, – она проводит рукой по моим волосам, перебирает их пальцами, вызывая мурашки на шее, – Ромка, ты стал такой сентиментальный. С чего вдруг?

Подняв голову, я хмуро посмотрел на нее. Она провела пальцем по моему лбу – разглаживает морщинку – и улыбнулась, чмокнув меня в нос.

– Всегда такой был, – пробормотал я, выпрямляясь и помогая ей сесть.

– Не всегда, – Катя коротко обернулась и, приподняв брови, посмотрела на меня, – Ноутбук. А я-то думала, что там трещало и царапалось.

– Да похер, новый куплю, – небрежно ответил я, – Сильно царапалось? Покажи.

– Терпимо, – отмахнувшись, Катька прищурилась и замерла.

Тихонько проскулила и опустила взгляд на свою грудь. Я сделал то же самое и судорожно сглотнул – на шелковой ткани растекались два молочных пятна.

– Проснулся, – прошептала моя жена, отодвигая меня и вставая на ноги, – Попозже закончим, – привстала на цыпочки и поцеловала меня в губы, а затем быстро выбежала из кабинета и протопала по квартире в спальню.

Я плюхнулся в кресло, так и не надев брюки, что болтались на бедрах. Опустил голову на подголовник и закрыл глаза, прислушиваясь к звукам в соседней комнате. Ромка захныкал и тут же затих, едва услышал ее голос – тихое и мелодичное «Баю-баюшки, баю». Оглядев комнату, посмотрел на нашу фотографию со свадьбы и потянулся к фоторамке, чтобы в очередной раз погладить снимок.

Катька упиралась до последнего, не хотела пышное торжество, но я стоял на своем твердо – она заслужила самое лучшее. Самое красивое платье. Три. Самые красивые цветы, самый красивый банкетный зал. Я хотел, чтобы наша свадьба стала лучшим днем в ее жизни и не прогадал – ночью, когда мы лежали на смятых влажных простынях она без остановки шептала заветное: «Люблю» и целовала мои плечи. А я сжимал ее в объятиях и гладил только-только округлившийся живот, умирая от счастья.

Милена каким-то чудом приняла меня – быстро пошла на руки, быстро стала улыбаться и реагировать на звук моего голоса. Я очень переживал за это, даже ходил на консультацию к детскому психологу, но все прошло легко и просто. Девочка освоилась в моей квартире и даже выбрала себе комнату на втором этаже – раньше она служила мне спальней, но противиться умоляющему взгляду карих детских глаз я не смог, поэтому молча переехал в комнату рядом с кабинетом на первом этаже.

Какая все-таки странная штука жизнь. Вот живешь себе, существуешь, имеешь кучу возможностей, а самое главное упускаешь из-за глупого страха быть непонятым, осмеянным. И вроде бы сильный, волевой, добиваешься всего по жизни, а живешь с этим страхом, как мальчишка.

«Страх, сынок – это синоним трусости. А трусость – это слабость, – отец мягко улыбнулся, сжав мою ладонь, и потрепал меня по макушке, как тогда – много-много лет назад, – Сила сын. Сила побеждает страх. Будь сильным, чтобы не бояться. Любишь ее? Борись. Стучись головой в закрытые двери, ломай стены, но добейся ответной любви. Чувствуешь, что твое? Забирай. Забирай, сгребай в охапку и никогда не отпускай, – он отвернулся, посмотрев на школьные медали, висящие в моем кабинете, – Помню я твою Мартынову. Она – хорошая девушка и достойна тебя. Но, самое главное, что ты достоин ее. Так что дуй на эту встречу выпускников, а с переговорами я как-нибудь без тебя справлюсь.»

В квартире все стихло – только над колыбелью тихонько играла музыка и по потолку плясали звезды – какая-то хитрая детская штука. Естественно – самая лучшая. Катя не дождалась меня и заснула, раскинувшись на кровати – по белоснежной подушке разметались огненные волосы. Я прикрыл дверь и вернулся в кабинет, чтобы убрать бумаги в стол и проверить расписание на завтра.

По привычке открыл нижний ящик, что держу под замком, и вытащил свой пиджак с выпускного. С улыбкой посмотрел на розовый след от помады на плече и вдохнул запах, что остался на ткани – едва уловимый, но такой родной.

Всё

18/11/2015