Ожерелье Монтесумы

10 ВЛАДЕНИЯ КАНОНИССЫ

— Ургаррен? Он там, наверху, — сказала виконтесса де Сент-Адур, указывая худой рукой в сером трикотаже на белый силуэт большого замка, венчающего один из ближайших холмов у подножия горы Рюн, чья вершина высотой в девять сотен метров напоминала нос огромного корабля, нашедшего пристанище у побережья земли басков.

Замок было бы правильнее назвать фортом, потому что четырехскатная крыша из розовой черепицы покрывала один-единственный каменный куб с четырьмя квадратными угловыми сторожевыми башнями в виде эркеров. Замок, окруженный пышной зеленью, был исполнен благородства и величавости.

— Не советую вам разглядывать его с близкого расстояния, — продолжала виконтесса. — Наблюдайте за ним издали, бинокль я вам одолжу.

— А почему бы нам туда не прогуляться? — поинтересовалась мадам де Соммьер, присоединяясь к хозяйке дома и План-Крепен, стоявшим у края террасы.

— Отсюда расстояние кажется небольшим, но до замка почти три четверти лье. — Виконтесса явно не признавала республиканской метрической системы. — И я не представляю, как вы туда пойдете в таком-то виде! — добавила она, сурово разглядывая свою кузину. Та была в длинной юбке покроя «принцесса» из фиолетового шелка, из-под которой иногда выглядывало кружево белоснежной нижней юбки, и туфли-лодочки из тонкой кожи в тон наряда. — Черт побери, Амели, на дворе XX век! Время оборок миновало! — закончила виконтесса Приска, похлопывая себя по брюкам из грубого вельвета. На талии их удерживал пояс из красной фланели, придававший хозяйке дома сходство с каменщиком.

— Я вижу, настало время мастеровых! — со смехом парировала маркиза. — Допустим, я в состоянии дотащить мои оборки до замка… И почему я не могу осмотреть его? Я всегда любила старинные поместья, а об этом замке я много слышала.

— Потому что там живут негодяи! Все, на что вы можете рассчитывать, это на выстрел дробью!

— О! — На лице Мари-Анжелин появилось оскорбленное выражение. — Не могли бы вы, кузина Приска, рассказать нам, что это за люди?

— Кажется, они мексиканцы. Они купили замок прошлой осенью. Ургаррен был выставлен на торги после смерти его последнего владельца Хосе Итурбиде. Он вернулся в замок, чтобы отдать богу душу, потеряв на другом берегу Атлантики все состояние, которое его предки нажили охотой на китов. Его похоронили, и нотариус занялся распродажей имущества. В замке было много красивых вещей — у его прежних владельцев был хороший вкус. Торги привлекли много народа. Но замок со всем содержимым выкупил некий антиквар из Парижа и оформил покупку на имя своей невесты. Больше я ничего не знаю! Меня дела других людей не касаются. Если новые владельцы хотят жить взаперти, это их дело!

— Вы нелюбопытны, Приска! Вы хотя бы иногда читаете газеты?

— Стараюсь делать это как можно реже, а парижских газет не читаю вовсе! Действия «их» Республики меня не касаются. А сейчас я вас покину, чтобы вы могли отдохнуть и обосноваться на новом месте. Я должна ехать на ферму, нужно встретиться с ветеринаром. У меня один бык занемог…

Она покинула террасу, шаркая грубыми ботинками по плитам пола, но у входа в дом обернулась и сказала:

— Если вам что-нибудь понадобится, обращайтесь к Фовель. Она в доме командует…

Упомянутая Фовель мгновенно появилась на террасе, словно по мановению волшебной палочки. На самом деле ее звали Онорина де Фовель, и эта женщина — ей было за шестьдесят — играла в Сент-Адуре ту же роль, что и Мари-Анжелин в доме на улице Альфреда де Виньи. Одного возраста со своей кузиной и нанимательницей, она выполняла две совершенно разные функции: следила за порядком в доме, где ей подчинялись трое слуг, и молилась.

Необходимо упомянуть о том, что мадемуазель де Сент-Адур, которая в молодости была не уродливее других девиц на выданье и обладала хорошим состоянием, упорно отказывалась выходить замуж. Она боялась, что мужу, каким бы надежным он ни был, придется доверить управление ее имуществом. Чтобы не именоваться старой девой и иметь право на обращение «госпожа», виконтесса Приска стала канониссой[77] одного баварского монашеского ордена. Она побывала в монастыре лишь однажды, а затем война, прокатившаяся по этим местам, уничтожила его. С той поры у нее сохранились документ, который она называла «пергаментным мужем», и обязанность каждый день читать молитвы монастырской службы. Так как молитвы виконтессу усыпляли, она нашла Онорину, которая выполняла за нее эту обязанность. Иными словами, Онорина де Фовель, помогая кухарке варить джем, в определенные часы не забывала читать относящиеся к канону молитвы. И она исполняла этот долг с достоинством. Онорина была высокой, худой и достаточно хрупкой. Когда она с измученным видом опускалась в кресло, посторонний человек обычно бросался искать флакончик с нюхательной солью. Фовель, как называла ее госпожа, носила длинные туники — белые или серые в зависимости от времени года, а обувалась в черные туфли с серебряными пряжками и квадратными носами. Такую обувь когда-то носили служители церкви. По дому она перемещалась с невероятной скоростью. Что же касается ее «растительности», как это называла канонисса, то Фовель заплетала волосы с проседью в тугие косы и укладывала их в строгий пучок, оставляя лишь на лбу кудрявую челку, о которой она тщательно заботилась.

Компаньонка была на добрых полголовы выше виконтессы, и вдвоем они составляли удивительную команду, слаженную, как часы. Канонисса выполняла мужские обязанности, хозяйствуя на своих землях. В течение дня она баловала себя не одной понюшкой табака, охотно пропускала «рюмочку» со своими арендаторами и играла с ними в карты. В вопросах животноводства она пользовалась непререкаемым авторитетом. Виконтесса без колебаний пересекала пол-Европы, чтобы купить животных особой породы и улучшить собственное поголовье. Что же касается Онорины, выросшей в суровых условиях монастыря в Гаскони, то оттуда она вынесла неукротимую жажду комфорта, от которой замок Сент-Адур только выиграл, и вкус к изысканным и ароматным блюдам. Умением прекрасно разбираться в искусстве приготовления пищи она была обязана сестре-хозяйке монастыря, которая по воскресным и праздничным дням проявляла свой незаурядный кулинарный талант, вознаграждая себя и остальных постояльцев обители за суровое воздержание в будни. Онорина позаимствовала у нее несколько рецептов и поделилась ими с Маритэ, старой кухаркой виконтессы. В результате домашний очаг Приски де Сент-Адур, к немалому удивлению маркизы де Соммьер, стал очень приятным местом. Обладая разнообразными достоинствами, Онорина де Фовель имела один недостаток, несколько омрачавший ее отношения с хозяйкой дома. Старая дева была пуглива, как заяц.

Собственно замок состоял из двух зданий, соединенных террасой, выходившей на старинные рвы с водой — подлинный рай для лягушек — и на деревню. Здесь царили вьющиеся растения: ипомеи, глицинии, клематисы. На фасадах они уступали место плетистым розам, которые в период цветения наполняли воздух благоуханием.

Интерьер замка преобразился стараниями Онорины. Те самые комнаты, которые маркиза считала ужасными, были вымыты, заново покрашены, оживлены тканями ярких расцветок. Помещения украшали гобелены, отреставрированные картины, разные безделушки, букеты свежих цветов.

— Я даже не представляла, что до этого дойдет, -заметила маркиза, пока Мари-Анжелин разбирала их багаж. — Приска как будто совсем не считается с этой бедной Фовель, но предоставляет ей полную свободу действий. И это неплохо… Если бы вы бывали в Сент-Адуре до войны, вы бы поняли мои опасения. У меня до сих пор мурашки по коже!

— Следовательно, никогда не стоит терять надежду на лучшее! Какова наша дальнейшая программа?

— Это вы хотели сюда приехать, так что у вас должны быть мысли на этот счет.

— Прежде всего, я предполагала, что у нас будет отличная позиция для наблюдения. Но чтобы не беспокоить виконтессу, я не планировала ей открывать истинные причины нашего визита. Я совсем ее не знала, мы виделись лишь однажды, двадцать лет назад, на свадьбе наших родственников Ла Реноди. В нашей теперешней ситуации меня привлекло, в первую очередь, местоположение замка Сент-Адур… Я очень хорошо знаю эти места и их обитателей…

— Проклятье, План-Крепен, мне это известно! Ближе к теме!

— Полагаю, мы должны открыть правду виконтессе и сообщить об истинной цели нашего приезда. Разумеется, она слишком хорошо воспитана, чтобы задавать вопросы, но она не могла не удивиться нашему внезапному интересу к ее персоне!

— Вы не правы! В наших семьях — и кому, как не вам знать об этом! — можно десятки лет не видеться и спокойно навещать друг друга, если мы оказываемся поблизости. Это нормально! Но я и сама собиралась рассказать обо всем Приске. Хотя бы ради того, чтобы оказаться под ее защитой. Она великолепно стреляет. И потом, это ее позабавит.

— Ах вот как!

— Не лукавьте! Если не думать о том, что в этой игре Альдо слишком многое поставил на карту, но старается нас не волновать, неужели это приключение вас не развлекает?

Мари-Анжелин убирала белье в ящик комода. Она суетливо принялась расправлять складки атласной комбинации, которая никак не желала укладываться. Наконец План-Крепен призналась:

— Увы! И мне стыдно в этом признаться…

— Нечего стыдиться! Я достаточно хорошо вас знаю, чтобы догадаться о ваших чувствах. Но вы ведь любите семейство Морозини. Приска же знает о них лишь понаслышке. Поверьте мне, история ее развлечет, по крайней мере, так же, как вас. И это естественно. Кстати, вы чем-то похожи.

— В самом деле?

— Разумеется! Ее предки тоже участвовали в Крестовых походах. Вспомните о братстве сражавшихся вместе!

Маркиза оказалась права. За ужином, в перерыве между бесподобной фуа-гра в бриоши и горячим салатом с креветками, мадам де Соммьер, храбро борясь с чувством блаженства, пересказала своей кузине последние события. Виконтесса, с боевым огоньком в карих глазах, одним глотком осушила бокал вина и широко улыбнулась своим гостям.

— Что ж, благодарю за доверие, дорогая Амели. Я подозревала, что за этим внезапным желанием «остановиться ненадолго в Сент-Адуре», как вы мне написали, и особенно за неожиданным интересом к обитателям Ургаррена, который вы продемонстрировали сегодня днем, что-то кроется. Но я не решилась расспрашивать вас.

— Я в этом не сомневалась. Поэтому я предпочитаю быть с вами откровенной. Иное поведение было бы недостойным. В общем, — мадам де Соммьер позволила себе откинуться на спинку стула, — мы попали в переделку…

— Что до меня, то я не знаю такой ситуации, из которой нельзя было бы выбраться, проявив немного упорства. И чего же вы хотите?

К ужину, как и каждый вечер, даже когда она ужинала одна, виконтесса надела длинное черное шелковое платье и тройную нитку отличного жемчуга. На плече она носила эмблему и белую ленту своего баварского монашеского ордена. Следовало признать, что в таком наряде хозяйка дома выглядела очень достойно. Она произвела сильное впечатление на Мари-Анжелин, которая, завороженно глядя на госпожу Сент-Адур, ответила:

— Прежде всего, мы хотим узнать, кто конкретно находится в этом замке. Донья Луиза и ее внучка донья Изабелла в гостинице «Дворцовая» жили одни. Только перед их отъездом появился Мигель… Это красавец кузен доньи Изабеллы. На следующее утро он привез их на машине сюда. Мы не видели старого дона Педро, поэтому можно предположить, что он приехал сюда первым, и теперь семья воссоединилась. Может быть, кто-то видел этих людей?

— Об этом, душенька, никто ничего не знает. Я так думаю. Во всяком случае, в нашем углу. До нас дошел слух, что смельчаков, попытавшихся приблизиться к замку, встретили выстрелами из ружья.

— И эти выстрелы не заинтересовали жандармерию? — удивилась мадам де Соммьер. — Разве в ваших краях ее нет?

От смеха виконтессы зазвенели подвески хрустальной люстры:

— Жандармерия есть, только… мы ее редко видим. Зато таможенников у нас — хоть отбавляй. Это их охотничьи угодья, ведь Испания на другом берегу реки. Что же касается выстрелов, то они тут слышатся и днем и ночью. Охотники… или кто-нибудь еще! В том, что обитатели Ургаррена не подпускают никого близко к замку, нет ничего странного. Но это не означает, что ваша история меня не заинтересовала, — добавила она, заметив изумление на лицах своих гостей. — Напротив, я сгораю от желания узнать побольше. Мужайтесь! Мы сейчас же возьмемся за дело.

— Что вы предлагаете? — спросила План-Крепен.

— Для начала будем внимательно наблюдать за замком, чтобы узнать их привычки. Ваша спальня, Амели, — это идеальное место для этого занятия, поэтому я прикажу установить там подзорную трубу на медной треноге. Она принадлежала моему дедушке, адмиралу. В течение двух-трех дней мы будем по очереди наблюдать за мексиканцами…

— Я согласна, но как же ночи?

— Всему свое время! Сначала изучим дневную жизнь. Мы должны знать, кто входит в замок, кто из него выходит, кто возит продукты и прочие необходимые вещи…

— Мексиканцы, как правило, религиозны, — сказала Мари-Анжелин, — и жители ваших прекрасных мест тоже. Может быть, женщины ходят к мессе? Я сама регулярно наведываюсь в церковь, но пока никого из них не видела.

— Что с вашей памятью, План-Крепен? Вспомните, что говорила мне донья Луиза в день моего визита к ней. Она называла себя и свою внучку дочерями Солнца. Я не имею ни малейшего представления об этом культе, но здесь едва ли найдутся его поклонники.

— Если повнимательнее изучить наши старинные традиции, можно найти много удивительного, — заметила виконтесса. — Некоторые верования, как и наш язык, уходят корнями во тьму веков, когда пастушья звезда[78] еще не засияла над Вифлеемом. Ладно, оставим это! Итак, церковь эти дамы не посещают.

В течение трех следующих дней с восхода солнца до его заката дамы по очереди дежурили у подзорной трубы. Инструмент покойного адмирала был отменного качества и позволял рассмотреть замок в мельчайших деталях. Была видна даже кованая решетка ворот, ведущих в просторный сад, огороженный высокой каменной стеной. Но дом казался пустым, только иногда невидимая рука распахивала то или другое окно, но в них никто не показывался. Замок не посетила ни единая душа, и ни один человек не вышел оттуда. Двор и парк были совершенно пустынными. Правда, великолепная погода пасхальной недели сменилась дождями и похолоданием, не располагающими к прогулкам. Дым из каминных труб мирно поднимался к серому небу…

— Мы теряем время, — решила виконтесса Приска. — Должно быть, они выходят по ночам! Провизия же им нужна! Но все лавки в деревне закрываются вечером… Значит, нам придется подойти поближе…

— Почему бы нам не перелезть через крепостную стену? — предложила Мари-Анжелин. Ее ноздри затрепетали от возбуждения. — Лично я чувствую в себе силы их преодолеть. Они не такие уж высокие… Если бы кузина Приска дала мне мужскую одежду…

— Сколько угодно! Но вы не можете идти туда одна, мы пойдем вместе. Полагаю, вы умеете ездить на велосипеде?

В ответ План-Крепен только пожала плечами. Но мадам де Соммьер вдруг прервала разговор:

— Почему за все дни наблюдений мы ни разу не видели юного Фожье-Лассаня? В день отъезда Альдо Адальбер отвез его в деревенскую гостиницу и попросил не слишком демонстрировать свое присутствие. Но должен же он был разведать обстановку? Незнакомый прохожий на сельской дороге не вызовет никакого удивления.

— О ком вы говорите?

—О внебрачном сыне несчастного Вобрена. Мальчик тоже влюбился в Изабеллу… Ничего лучше придумать не смог!

— Как это вышло, Амели, что ни вы, ни Мари-Анжелин до сих пор о нем не упомянули?

— Признаю, что сначала я нарочно о нем умолчала, зная, насколько вы ненавидите все, связанное с Республикой, и всех, кто ей служит.

— Чем он занимается? Депутат? Министр?

— Для этого он слишком молод. Он помощник прокурора в прокураторе Лиона.

Виконтесса де Сент-Адур сморщила нос:

— Какой ужас! Поставщик эшафота! Наследник ужасного Фукье-Тенвиля![79]

— Не стоит преувеличивать, моя дорогая Приска! Мне кажется, что вы слегка отстали от времени. Речь идет всего лишь об очаровательном молодом человеке, великолепно воспитанном матерью, принадлежащей к лучшему лионскому обществу. Он не кровопийца, отнюдь! Я заговорила о нем только потому, что он приехал сюда раньше нас, и, возможно, у него есть новости. Влюбленный не отступит ни перед чем, чтобы приблизиться к обожаемой им женщине…

— Может быть, вы и правы! Мне следует его пригласить?

— Ни в коем случае! Этим мы привлечем внимание врагов к Сент-Адуру. Но План-Крепен могла бы одолжить у вас какой-нибудь велосипед и съездить посмотреть, как Фожье-Лассань проводит время в деревенской гостинице. Мари-Анжелин всех оповестила о том, что намерена навестить друзей, живущих около Уррюня.

— А под каким же предлогом помощник прокурора Лиона явился в это время года в сельскую гостиницу?

— Такая очаровательная деревушка красива в любое время года! Но он должен сообщать всем интересующимся, что собирает сведения о древних святилищах, расположенных вдоль дороги, ведущей в Компостель… Страсть исследователя, что поделаешь!

На этот раз Приска не удержалась от смеха:

— В самом деле страсть! Но мои велосипеды в вашем распоряжении, Мари-Анжелин!

На следующее утро План-Крепен, завернувшаяся до самых ушей в просторный плащ и водрузившая на голову некое подобие зюйдвестки, энергично крутила педалями, направляясь в Аскен. Она не собиралась ставить рекорды, ей просто хотелось согреться. Погода и в самом деле была ужасной. Дождь лил как из ведра, дул сильный ветер, и температура упала не меньше, чем на пять градусов…

Рядом с фронтоном здания для баскской игры в мяч Мари-Анжелин легко нашла гостиницу — красивое старинное здание под двускатной крышей. Внутри приятно пахло воском для натирания полов, а дрова уютно потрескивали в изысканном камине со сверкающей медной утварью и лепным наваррским крестом. С План-Крепен вода стекала ручьем, когда она быстро вошла в гостиницу и стряхнула плащ под понимающим взглядом приятной женщины лет сорока, должно быть, хозяйки гостиницы. Она любезно поприветствовала Мари-Анжелин, предложила ей снять плащ и подойти поближе к огню.

— Могу я предложить вам чего-нибудь горячего, госпожа? — предложила хозяйка гостиницы, услышав, что посетительница чихнула.

— Да, спасибо! Я бы выпила чашку очень крепкого кофе. Ну что за отвратительная погода!

— Это правда, и особенно досадно оттого, что еще вчера было так изумительно!

Женщина ушла и почти мгновенно вернулась с чашкой кофе, которую она подала Мари-Анжелин.

— Я могу еще чем-то помочь вам, мадам?

Не отрываясь от восхитительно горячего кофе, План-Крепен только кивнула головой. Опустошив чашку наполовину, она сказала, что хотела бы повидать одного своего молодого родственника, который приехал на прошлой неделе, чтобы на месте изучать историю края.

— После его отъезда я нашла несколько книг, которые могли бы ему пригодиться, — добавила Мари-Анжелин, указывая на свою сумку, в которую она на всякий случай положила том, позаимствованный в библиотеке Сент-Адура.

Хозяйка гостиницы вдруг опечалилась.

— Боже мой! — воскликнула она. — Вы его родственница?

— Да. А что случилось?

— Мы с мужем уж и не знали, что делать. Если бы вы не приехали, мы бы обратились в жандармерию… Хотя нам это не очень по душе! В конце концов, гость всегда прав и делает, что пожелает…

— Так в чем же дело? Его нет в гостинице?

— Нет. Ваш родственник приехал в прошлую среду с другом на автомобиле, снял комнату. О, это такой порядочный молодой человек! Он поговорил с моим мужем. Расспрашивал его о старых дорогах. На следующий день он, должно быть, долго гулял по окрестностям, потому что его не было целый день. Да, он еще попросил меня сделать ему в дорогу бутерброды и дать флягу с вином. Когда ваш родственник вернулся, вид у него был довольный. Это было в четверг. В пятницу утром он был здесь — хотел посмотреть на ярмарку. А после обеда ушел и больше уже не возвращался!

— Не возвращался? — повторила План-Крепен, чувствуя, что бледнеет.

— Нет. Мы его не видели. А сегодня уже понедельник… Должно быть, с ним случилось несчастье, потому что все его вещи на месте. Я так рада, что вы приехали, мадам. Что нам следует предпринять? Нужно ли предупредить жандармов?

Оказавшись в неожиданной ситуации, наследница крестоносцев быстро приняла решение.

— Нет, — произнесла она. — Пока еще рановато.

— Что значит «рановато»?

— Я хочу сказать, что он исчезает не в первый раз. В прошлом году он занимался исследованиями на другом конце Пиренеев, недалеко от Сальса. Утром он ушел в горы и вернулся в гостиницу только через восемь дней. Все это время он провел сначала с пастухами, а потом жил в каком-то монастыре. Оттуда он вернулся совершенно очарованным и даже ни на минуту не задумался о том, что хозяин гостиницы будет тревожиться. А тот обратился в коннополицейскую стражу, чем очень рассердил Франсуа-Жиля. Но он извинился за причиненные хлопоты и сделал щедрое пожертвование жандармерии в пользу детей-сирот…

— Ах, вот как? Значит, он и на этот раз…

— Да, я в этом уверена. Мы думали, что прошлогодняя история послужила ему уроком, но, судя по всему, ошиблись. Но это меня не удивляет! Он такой оригинал! Так что лучше запасемся терпением.

От этого разговора Мари-Анжелин стало жарко, и капельки пота заблестели у нее на лбу. Но она достигла своей цели: хозяйка гостиницы явно успокоилась. План-Крепен нужно было возвращаться. Она заплатила за кофе и снова надела плащ. Но тут хозяйка гостиницы поинтересовалась, куда ей сообщить о возвращении родственника. Мари-Анжелин назвала себя, а потом, спохватившись, не стала называть адрес.

— Нет… Лучше вам ничего не предпринимать. Это может вызвать его гнев. И потом, там, где я сейчас живу, нет телефона. Пожалуй, я загляну к вам снова, скажем, на следующей неделе. И не говорите ему о моем визите! Мальчик решит, что я за ним слежу!

Спустя несколько минут План-Крепен уже снова крутила педали велосипеда, но она предусмотрительно направилась в другую сторону, чтобы сбить с толку хозяйку гостиницы.

Новость произвела на обитательниц Сент-Адура эффект разорвавшейся бомбы. Дамы больше не сомневались в том, что Фожье-Лассань повел себя неосторожно и слишком дорого заплатил за свою неосмотрительность.

— Вы правильно поступили, что не позволили им обратиться в жандармерию, — оценила действия Мари-Анжелин мадам де Соммьер, но все-таки встревожилась. — Хотя нам придется на это решиться, если молодой человек не объявится через несколько дней.

— А что может сделать жандармерия? Даже если мы уверены в том, что молодой человек слишком близко подошел к Ургаррену у нас нет никаких доказательств. Мы ни в чем не сможем обвинить мексиканцев, — заметила канонисса. — Если их спросят, они заявят, что не в курсе дела, и закроют дверь перед носом жандармов. И их никто не заставит открыть ее снова…

— Если только какой-нибудь судья не даст нам поручение провести следственные действия. Черт побери, Приска, вы же не станете меня уверять, что у вас нет связей в местной магистратуре! Любой животновод — а вы им и являетесь — подчиняется законам, нравятся они ему или нет. Невозможно прожить жизнь и не оказаться в ситуации, когда требуется вмешательство закона!

— Но я с законом не сталкивалась! У меня не возникали проблемы с межеванием, скот у меня не угоняли. Ни одна корова не сбежала от меня к соседскому быку, у меня не было повода подавать жалобы или реагировать на чужие обвинения.

— Браво! Да у вас тут золотой век[80] или что-то в этом роде, — констатировала маркиза, потеряв терпение. — Но только с появлением этого мексиканского стада в вашем эдеме поселились змеи. Скоро они будут править балом. Поэтому мы не можем позволить бедному Фожье-Лассаню просто так исчезнуть. Мы должны его разыскать! Если бы только Альдо был здесь!

— Но, может быть, нам стоит позвать Адальбера? — предложила Мари-Анжелин. — Именно он привез мальчика в гостиницу, да и ехать ему недалеко.

— Остается только надеяться, что он не отправился в Париж, обнаружив то, что искал.

— Адальбер предупредил бы нас об отъезде. А мы сегодня в пессимистическом настроении, да?

Маркиза не сочла нужным отреагировать на реплику Мари-Анжелин.

— Что ж, ничего другого не придумаешь, — со вздохом проговорила она. — Скорее звоните ему! В такую погоду наш египтолог едва ли отправится гулять с «королевой шоколада»… Я даже и не представляю, чем он там занимается…

В эту самую минуту Адальбер Видаль-Пеликорн завтракал с госпожой Тиммерманс в уютном ресторане «Цветы» в казино «Бельвю». Им предстояла партия в бридж у друзей очаровательной аристократки. После массового отъезда членов «семьи» Адальбер страшно скучал. Но вовсе не из-за отсутствия развлечений! А вот госпожа Тиммерманс пребывала в восторге от своего нового знакомого, она повсюду водила его с собой, демонстрируя, словно трофей, или, скорее, как дрессированное существо, способное разразиться страстными речами о Древнем Египте, как только его об этом попросят… Они бывали повсюду, но только не в ее доме!

— Пока моя дочь находится в клинике, я не могу принимать вас у себя, не нарушая приличий. Иначе пойдут слухи!

Боже, какие слухи? Этот вопрос не раз задавал себе Адальбер. Госпожа Тиммерманс была очаровательна, но она на добрые двадцать лет старше египтолога! Кроме того, Адальберу достаточно было одного взгляда в зеркало, чтобы убедиться в отсутствии какого бы то ни было сходства с милашками-альфонсами — дальними родственниками или так называемыми секретарями, — которых таскали за собой великосветские дамы определенного возраста в Биаррице, Каннах, Монте-Карло или Довиле. Они слишком высоко располагались на социальной лестнице, чтобы обращать внимание на перешептывания за спиной. Но это никоим образом не относилось к вдове «шоколадного короля». Ей не в чем было себя упрекнуть, и она не собиралась давать повод для сплетен. Трудно было на нее за это сердиться. Лишившись поддержки друга, Видаль-Пеликорн постоянно думал о том, как завладеть веером и его драгоценным футляром. Зная о своих способностях, он уже подумывал об обычной краже со взломом. Адальбер реально оценивал риск работы без напарника и возможные последствия того, что разыскивать футляр с веером ему предстояло бы в полной темноте в спальне мирно спящей госпожи Тиммерманс. Видаль-Пеликорн вернулся в гостиницу чтобы переодеться после партии в бридж он был рассеян, поэтому проиграл все, что рассчитывал проиграть. Ему передали записку с сообщением о звонке мадемуазель дю План-Крепен и номером телефона, по которому следовало ей позвонить. Адальбер поспешил это сделать…

Известие об исчезновении молодого Фожье-Лассаня отвлекло Адальбера от мыслей о злополучном футляре. После отъезда Альдо он сосредоточился исключительно на предполагаемом сокровище виллы «Аманда», забыв обо всем остальном. Мари-Анжелин привела его в чувство, заставив задуматься о более чем тревожной реальности.

— Я немедленно выезжаю, — сказал Адальбер, в глубине души очень довольный тем, что ему не придется сопровождать Луизу Тиммерманс на званый ужин, который должен был состояться на берегу озера Шиберта.

Разумеется, египтологу пришлось перед ней извиниться. Он сообщил, что ему — «к его огромному сожалению» — необходимо срочно выехать к своему крестному, ставшему жертвой несчастного случая в нескольких километрах от Биаррица… Увы! Ему даже не дали возможности лгать дальше!

— Но, дорогой друг, вы не можете меня так подвести! На этом ужине будут король и королева Испании!

— Прошу вас поверить мне: если бы не чрезвычайные обстоятельства, я бы сейчас не просил вас извинить меня… У вас множество друзей, и любой из них будет счастлив сопровождать вас. Я уверен, что они уже обвиняют меня в том, что я полностью завладел вашим вниманием.

— Вполне возможно, но ни один из них не интересен мне так, как вы, Адальбер!

— Придется вам немного поскучать. В этом нет никакой трагедии. Позже мы наверстаем упущенное…

— Послушайте, мне в голову пришла одна идея! Вы сказали, что несчастный случай произошел в нескольких километрах отсюда. Значит, я заеду за вами на своем автомобиле и отвезу вас к месту аварии. Там вы убедитесь, что ничего серьезного не произошло. Я уверена, что мы успеем вернуться к ужину. Праздник начинается в десять, а сейчас только семь часов. Решено: я еду к вам!

Адальбер искренне ненавидел навязчивых людей. Эта дама, внешне столь любезная, понимающая и беззаботная, оказалась столь же прилипчивой, как и ее дочь, взявшая в оборот Альдо. Благодарение Небу, у госпожи Тиммерманс не было ревнивого супруга для полноты картины, но наступило время остановить ее.

— Прошу вас этого не делать, — сухо сказал Адальбер. — Я обязан туда поехать и должен быть там один. Мне казалось, что между нами завязались достаточно дружеские отношения, чтобы вы все поняли и не настаивали на своем предложении.

— Именно потому, что мы с вами большие друзья, я и хотела вам помочь. Кстати, где это случилось?

— Если вы хотите, Луиза, чтобы мы и дальше оставались друзьями, не задавайте мне больше вопросов! Я сообщу вам новости сразу, как только смогу. Желаю вам приятно провести вечер.

— Но…

Адальбер повесил трубку, не желая слушать продолжение, предупредил портье, что уезжает на неопределенное время, быстро вышел на улицу, прыгнул в автомобиль и резко рванул с места. Не хватало только, чтобы госпожа Тиммерманс приехала к отелю, чтобы проследить за ним. Пытаясь выбросить мысли об этой даме из головы, Адальбер сосредоточился на дороге, потому что движение было довольно плотным. Вскоре он заметил, что одна из автомобильных фар не работает, и дал волю своему раздражению. Он ругался добрых десять минут, проклиная все машины, взятые напрокат, — его «Амилькар» никогда бы не сыграл с ним подобной шутки, — навязчивых вдов «королей шоколада» и заместителей прокурора, не способных вести себя должным образом. Уже совсем стемнело, когда одинокая фара его автомобиля осветила ворота замка Сент-Адур…

Мари-Анжелин ждала его, прижавшись носом к мелким квадратным стеклам двери вестибюля, и, разумеется, поспешила ему навстречу.

— Как я счастлива вас видеть! — воскликнула она. — Я боялась, что вы не сможете приехать!

— Все висело на волоске, я с огромным трудом сумел отделаться от госпожи Тиммерманс! Ей безумно хотелось, чтобы я сопровождал ее на ужин с королем Испании!

— Вы поссорились?

— Нет, хотя она мною очень недовольна.

— Но вам удалось приблизиться к знаменитому вееру?

— Ни на один шаг! Пока ее дочь в больнице, эта дама не устраивает ни ужинов, ни приемов. Она отказывается принимать меня одного под предлогом того, что о ней начнут сплетничать.

Старая дева осталась недовольна таким ответом:

— Вы, вероятно, просто не знаете, как взяться за дело! Я никогда не поверила бы…

— Оставим эту тему, прошу вас! Итак, наш молодой помощник прокурора исчез? Какое счастье, что я посоветовал ему держаться поскромнее, как этого требовала его роль исследователя священных мест.

— Но он, определенно, предпочел амплуа влюбленного простака. Что такое с этими Вобренами? Почему они глупеют при одном только виде этой Изабеллы?

— Она — живое воплощение мифа о Цирцее, только и всего. Может быть, вы все же представите меня хозяйке дома?

Мари-Анжелин отвела египтолога в гостиную, где на протяжении многих веков все Сент-Адуры ожидали ужина. Вид канониссы, ее черное платье, лента и жемчуга произвели сильное впечатление на Адальбера. Очень скоро стало понятно, что гость понравился виконтессе Приске, и что она все меньше сожалеет о неожиданном визите родственниц. Благодаря гостям ее жизнь стала интереснее, а появление египтолога добавило нотку таинственности… И это было так приятно! Но, разумеется, виконтесса тщательно скрывала свое удовлетворение, гак как все они оказались участниками драматических событий.

Покончив с обязательными любезностями, все перешли к столу, и Адальбер не смог скрыть своего удивления. Он ожидал участвовать в скромной трапезе, соответствующей монастырскому укладу. Но лососина под зеленым соусом, сладкое мясо и торт с меренгами[81] подняли ему настроение. Видаль-Пеликорн смог расслабиться, как это всегда случалось с ним в особняке маркизы на улице Альфреда де Виньи. За ужином мадам де Соммьер постаралась сделать так, чтобы Приска смогла оценить все достоинства Адальбера. Они вспомнили Альдо, сожалея о его отсутствии. Но пришло время поговорить и о причине экстренного вызова Видаль-Пеликорна. Куда мог исчезнуть Франсуа-Жиль Фожье-Лассань?

— Вы уверены в том, что хозяйка гостиницы ничего от вас не утаила?

— У нее не было повода что-либо недоговаривать. Неужели вы полагаете, что мне следовало позволить ей обратиться в жандармерию?

— При нынешнем положении дел — нет! Пришлось бы слишком многое объяснять. Возможно, жандармы проводили бы поиски с особенной тщательностью, раз речь идет о помощнике прокурора, но что конкретно они могли бы предпринять? Расспрашивать людей, переходя от дома к дому, но был бы результат? Баски становятся слишком недоверчивыми при виде форменного кепи. Возможно, жандармы лишь смогли бы узнать, что кто-то видел молодого человека в этих местах. Разумеется при условии, что этот «кто-то» пожелал бы в этом признаться! Судя по всему, наш друг увлекся и слишком близко подошел к замку, особенно, если он заметил там даму своего сердца. Я совершил глупость, привезя его сюда!

— Почему же вы это сделали?

— Я думал, так всем будет спокойнее. Я дал ему четкие инструкции: до нового приказа ему следовало только наблюдать за замком Ургаррен и его обитателями и делать это как можно незаметнее, чтобы узнать об их распорядке дня, привычках…

— К сожалению, — вздохнула мадам де Соммьер, — наблюдать не за чем. Мы этим занимаемся уже несколько дней и никого не видели ни в саду, ни за окном, когда его створки открываются. Никто не входит, никто не выходит. Если бы из труб не шел дым и время от времени не открывались бы окна, можно было бы подумать, что дом совершенно пуст.

Ночью свет в комнатах не горит. Ах, да, чуть не забыла! Хозяева замка встречают залпом дроби каждого неосторожного, кто решится позвонить у ворот…

— А вот этим уже следует заниматься жандармерии! Вы что же, пробовали войти?

— Вы сама любезность! — возмутилась План-Крепен. — Если вы намекаете на меня, то позвольте вам напомнить, что и меня, и нашу дорогую маркизу эти люди прекрасно знают. Свинцовая дробь почти столь же неприятна, как и пули. Перед нами настоящая крепость.

— Я в этом не сомневаюсь. Не могли бы вы показать мне ваш наблюдательный пост?

Все встали из-за стола и вернулись в гостиную. Там они увидели Онорину, читавшую вечерние молитвы. Она ужинала вместе со всеми только в те дни, когда не было поста. Мари-Анжелин провела Адальбера в спальню мадам де Соммьер, где тот, при виде адмиральской подзорной трубы, восхищенно присвистнул.

— У вас отличное оборудование!

— Согласна, но оно нам не слишком помогло.

В течение долгих минут Адальбер рассматривал враждебный замок. Ему повезло: пока они ужинали, поднялся сильный западный ветер и прогнал дождевые облака. Видимость была отличной, но Видаль-Пеликорн смог лишь убедиться в правоте наблюдательниц. В окнах, явно закрытых изнутри ставнями, не было ни единого огонька. Он не заметил никаких признаков жизни, даже из труб не поднимался дым.

— Можно было бы поклясться, что замок пуст! Мне очень хочется пойти и посмотреть!

— Сейчас?

— А почему нет? Машину я оставлю в рощице, которая расположена справа от замка. И стены, кажется, не очень высоки.

— Тогда и я пойду с вами. И не стоит тратить время на споры! Вам нужен кто-то, кто будет стоять на страже.

Адальбер достаточно хорошо знал Мари-Анжелин, чтобы понимать всю бессмысленность споров с ней. Через несколько минут, переодетая в один из «деревенских» костюмов Приски, с ружьем в руках и патронами в кармане, она уже сидела рядом с ним в автомобиле.

От Сент-Адура до лесочка, присмотренного Адальбером, расстояние было небольшим. Там они оставили машину и дальше пошли пешком. План-Крепен несла на плече ружье, Адальбер прихватил моток веревки. Они быстро дошли до крепостной стены Ургаррена и последовали вдоль нее, чтобы убедиться в том, что ворота в замке только одни. Не нашлось даже потайной калитки, чьи замки явно не устояли бы перед ловкими пальцами археолога.

— Придется лезть через стену, — прошептал он. — Этот высокий дуб с ветвями над стеной кажется мне весьма подходящим. Вы взберетесь мне на плечи и привяжете веревку так, чтобы ее концы спускались по обе стороны ветки. Я… давно не тренировался.

Ночь скрыла насмешливую улыбку Мари-Анжелин, которая разумно остереглась спрашивать, когда он последний раз взбирался на пирамиду.

— Приобретенные вами навыки долго не забываются, — добродушно сказала она.

— При условии, что вес остался прежним!

— Будет вам! Вы стройны, как кипарис!

— Она еще и смеется надо мной!

Адальбер и Мари-Анжелин довольно быстро оказались сидящими рядом на стене, к счастью, лишенной железных пик или осколков стекла, которыми особо подозрительные люди украшают свои изгороди. Их глаза привыкли к темноте, и с высоты за редкими деревьями они видели замок, расположенный на краю заросшего травой склона. Оттуда любой «гость» был бы без труда замечен. Вокруг не было ни деревьев, ни кустарника, которые позволили бы незаметно подобраться к замку.

— Нам не удастся подойти к дому, нас обязательно увидят, — проворчал Адальбер.

— Кто? Готова поклясться, что там никого нет. Все закрыто. А боковой фасад без окон, если не считать узких бойниц угловых башен. Думаю, стоит попробовать подойти к замку именно с левой стороны. Не поверю, что за каждой бойницей скрывается по паре глаз. Когда подойдем ближе, мы сможем обойти здание, двигаясь вдоль стен и пригибаясь под окнами. Нам нужно найти черный вход, ведущий в кухню. Он обязательно должен быть…

— Допустим, мы его нашли, и что дальше? — с сарказмом в голосе поинтересовался Адальбер. — Мы взламываем замок, открываем дверь, входим и желаем доброго вечера всей честной компании?

— Адальбер, вы меня разочаровываете. Я считала, что у вас более богатое воображение. Уверена, что в вашем походном снаряжении найдется кусок воска.

— Разумеется, он у меня есть!

— Настало время им воспользоваться. Мы ищем вход в кухню, делаем слепок с замка, заказываем ключ и возвращаемся завтра вечером!

— Отличная идея! Давайте попробуем!

Адальбер соскользнул со стены без помощи веревки и протянул руки своей спутнице, чтобы помочь ей спуститься. Но как только ноги Мари-Анжелин коснулась земли, они услышали злобное рычание, и тут же из-за угла замка выскочили две огромные черные собаки, бросившиеся к ним со свирепым лаем.

— Немедленно назад! — приказал Адальбер, обхватывая Мари-Анжелин за талию и поднимая вверх, чтобы она смогла зацепиться за веревку как можно выше.

План-Крепен с завидной проворностью взобралась на стену, египтолог последовал за ней. Они едва успели: два огромных дога уже стояли у стены, и Видаль-Пеликорн оставил-таки кусок штанины в зубах одного из них. Адальбер и Мари-Анжелин в мгновение ока оказались по другую сторону стены, предусмотрительно забрав с собой веревку. Не теряя времени и не оглядываясь, они торопливо направились к рощице. Через мгновение они уже сидели в машине. Не заводя мотор и отпустив тормоза, они скатились вниз до деревни по узкой дороге. Там их уже не могли увидеть из замка Ургаррен. Несмотря на быстрое отступление, сообщники услышали два выстрела из ружья, сделанных в их направлении.

— Пустой дом, говорите? — вышла из себя Мари-Анжелин.

— Создавалось такое впечатление… И потом, это всего лишь мое предположение!

Они долго сидели в машине, прислушиваясь к биению своих сердец, которое постепенно приходило в норму. Наконец План-Крепен вздохнула:

— Нам лучше вернуться. Наши дамы наверняка слышали выстрелы и теперь волнуются.

Вместо ответа Адальбер завел мотор, и они направились в Сент-Адур. Их действительно ждали и за них волновались. Опасаясь, что кого-то могли ранить и что раненым мог оказаться Видаль-Пеликорн, Приска велела приготовить для него комнату.

— Вам не следует сегодня возвращаться в Биарриц, — объявила она. — Это позволит вам еще раз увидеть замок при свете дня.

Уставший Адальбер согласился, и все отправились на кухню, чтобы подкрепить силы горячим вином с горными травами, секрет приготовления которого Онорина ревниво оберегала.

— Этот напиток успокаивает и возвращает силы, — сказала она.

— Очень вкусно! — оценила мадам де Соммьер, которая всем напиткам предпочитала только шампанское. — Адальбер, вы получали известия от Альдо после его отъезда?

— Нет. Вы тоже, насколько я понимаю?

— Мы тоже, но мы на это и не рассчитывали, так как он вернулся в Париж исключительно ради того, чтобы отвлечь внимание от нас и позволить вам осуществить ваш план. Насколько я поняла, вам не удалось побывать в доме этой бельгийки?

— Ни разу! — со злостью ответил Адальбер. — В течение всех этих дней я водил ее по ресторанам, но так и не получил приглашения. Думаю, что я его и не получу.

— Отчего же?

— Госпожа Тиммерманс отказывается принимать меня под предлогом того, что в отсутствие ее дочери мой визит стал бы нарушением приличий. Приемов она также не устраивает. А очаровательная Агата не торопится покидать стены больницы, чтобы снова не попасть под горячую руку барона Вальдхауса. Расположение комнат на вилле «Аманда» мне неизвестно, поэтому пробраться туда мне также не представляется возможным. Особенно без помощника… Но Альдо в Париже! Замкнутый круг!

— Адальбер, друг мой, вы просто осел! — заявила План-Крепен, с видимым наслаждением выпив свою порцию горячего вина до последней капли.

— Вы что, лишились рассудка? — не выдержала маркиза. — Как вы посмели так разговаривать? Уважайте собеседника, черт побери! Вы вместе едва избежали опасности, но это не дает вам права…

— А нам бы хотелось, чтобы я сказала, что Адальбер увяз в шоколаде? Что он стареет и уже не тот, что прежде?

Мадам де Соммьер задохнулась от возмущения и не нашлась, что ответить. Адальбер, скорее оскорбленный, нежели огорченный, парировал:

— Благодарю вас, Мари-Анжелин! Теперь наконец мне стало известно ваше мнение обо мне!

Она наградила его лукавой улыбкой:

— Напрасно радуетесь, я так не думаю. Но божественный шоколад Тиммерманс стал волшебным любовным напитком Изольды[82], стоящей на пороге семидесятилетия! Уж не хочет ли эта дама женить вас на себе? Отсюда и ее забота о приличиях. Вспомните о Марии Тюдор и Филиппе II Испанском[83]…

— У меня нет никакого сходства с Габсбургом, да и она не настолько уродлива!

— Мы отвлеклись от темы! — прервала их перепалку маркиза. — К чему вы клоните, План-Крепен?

— Напрасный вопрос, маркиза! Мадемуазель дю План-Крепен полагает, что она хитрее меня!

— С вашей помощью я перехитрю кого угодно! -с апломбом заявила старая дева. — У меня есть план, но сначала скажите мне, сколько слуг на вилле «Аманда»?

— Трое: дворецкий, он же шофер, кухарка, которая живет в городе, и горничная. И что дальше?

— Я должна знать, когда у горничной выходной. Видите, все не так сложно, — добавила Мари-Анжелин с широкой улыбкой.

— Предположим. Но к чему все это?

— Вот что мы с вами сделаем…

11 ПЛАН-КРЕПЕН БЕРЕТ ВЛАСТЬ

На следующее утро Адальбер вернулся в Биарриц и поспешил в цветочный магазин, расположенный возле гостиницы «Дворцовая». Там он заказал роскошную корзину цветов и попросил доставить ее на виллу «Аманда». К цветам египтолог приложил письмо, полное раскаяния, над которым ему пришлось потрудиться не менее получаса. Он выразил искренние сожаления о том, что вынужден был покинуть госпожу Тиммерманс перед праздником, который сулил столько удовольствия, ради престарелого и очень любимого «крестного», предпочитавшего обращаться к врачам только на пороге выздоровления. Благодарение богу, происшествие оказалось не настолько серьезным, как можно было бы думать, и «крестный» отделался легким испугом. Уверенный в благополучном исходе, Адальбер вернулся, чтобы восстановить разорванную нить дружбы, которая стала ему так дорога. И далее в подобном же роде. Заканчивался этот шедевр лицемерия предложением заехать за госпожой Тиммерманс и отвезти ее ужинать туда, куда она пожелает.

Покончив с нудной писаниной, Адальбер вознаградил себя за труды прекрасной ванной. В ней он провел не менее полутора часов, время от времени доливая горячую воду и куря гаванскую сигару, что для него было верхом наслаждения. Ему было так хорошо, что он заснул.

Разбудил Адальбера телефонный звонок. Он выскочил из ставшей чуть теплой воды, в которой плавала выкуренная на три четверти сигара…

Ругаясь, словно грузчик, Адальбер натянул на себя махровый халат и бросился к телефону. Он успел снять трубку на седьмом звонке и поблагодарил про себя телефонистку отеля за терпение, когда узнал голос и легкий бельгийский акцент госпожи Тиммерманс.

— Ваши цветы великолепны, — сказала она, — но вы мне ничего не должны. Я все-таки поехала на ужин в Шиберта. Глупо было бы дать пропасть зарезервированным местам. По приезде я встретила старого друга, генерала де Пале, которому места не досталось. Я его пригласила, и мы провели очаровательный вечер. Их королевские величества были неповторимы, и король Альфонс…

— Вы обязательно расскажете мне все подробности этого вечера. Где вы предпочитаете поужинать?

— Мне искренне жаль, но сегодня вечером я занята. Милый генерал хочет во что бы то ни стало отблагодарить меня за мое вчерашнее приглашение. Это естественно, не так ли?

Адальбер остался недоволен ответом госпожи Тиммерманс.

— Печально… Могу ли я хотя бы справиться о здоровье баронессы?

— О, моя дочь выздоравливает, но она не хочет покидать клинику до тех пор, пока не исчезнут все видимые следы того, что ей пришлось пережить.

— Ее можно понять. Красивые женщины всегда очень хрупки. Вы… разрешите пригласить вас куда-нибудь послезавтра?

— Пока не знаю, но мы могли бы выпить по стаканчику в баре около полудня…

— Завтра?

— Нет, в четверг. Завтра меня ждет институт красоты. Надеюсь, что меня приведут в прекрасную форму!

— Вы совершенно в этом не нуждаетесь! — От льстивых ноток в собственном голосе Адальбера затошнило. — Хорошо, я согласен встретиться в баре, но оставьте для меня и вечер. Мне скоро придется вернуться в Париж…

— Уже?

— Да, пасхальная неделя закончилась, и у меня есть обязательства, которыми я не могу манкировать…

— Вы готовитесь к новым раскопкам?

— Это вполне возможно, а они требуют долгой и тщательной подготовки, как вы догадываетесь…

— Очень интересно. И какое место вы выбрали на сей раз?

— К сожалению, это не телефонный разговор. Вы даже не представляете, сколько шпионов в нашем маленьком мирке. Одно лишнее слово, и, оказавшись на месте, вы видите вашего конкурента, который приехал днем раньше! О, простите меня, одну минуту… В дверь стучат… Войдите! — крикнул Адальбер.

Вошел мальчик-посыльный в черно-красной с золотом форме. Он держал маленький поднос с письмом, адресованным Адальберу. Получив чаевые, мальчик откланялся и исчез. Египтолог вскрыл конверт и увидел крупный с завитушками почерк Мари-Анжелин. Он прочитал записку: «У горничной выходной каждый четверг. Придумайте что-нибудь, иначе придется ждать целую неделю!»

Адальбер не стал задаваться вопросом, как План-Крепен удалось так быстро узнать об этом. Он сунул конверт с запиской в карман халата и вернулся к телефону.

— О чем мы с вами говорили, мой друг? Мне только что принесли письмо из Лувра. Я должен быть в Париже в субботу утром. Поэтому я вынужден уехать вечерним поездом в пятницу… К сожалению, мне придется покинуть Биарриц, так и не увидев вас… Короткая встреча в баре в толпе снобов не в счет…

— Вы правы. Забудьте о баре, и давайте проведем вместе вечер четверга!

— Я вас обожаю! Где вы хотите поужинать?

— Я бы предпочла ресторан «Цветы».

— Тысяча благодарностей за доставленную радость! Я буду у вашего дома в девять часов.

Адальбер положил трубку, вздохнул с облегчением и рухнул на постель, чтобы прийти в себя. Госпоже Тиммерманс не удалось держаться с ним холодно, хотя она старалась это продемонстрировать. Понятно, почему она не сразу согласилась встретиться с ним: бельгийка решила наказать Адальбера. А египтологу было не до игр. Он не слишком покривил душой, когда сказал «королеве шоколада», что торопится вернуться в Париж. Ему не терпелось узнать, как дела у Альдо. Друг не давал о себе знать с самого отъезда. Он ничего не сообщил даже тетушке Амели, и Адальбер уже начал тревожиться…

Видаль-Пеликорн написал короткую записку Мари-Анжелин, прогулочным шагом отдыхающего отнес ее по тому адресу, который она указала, и вернулся в гостиницу. Они договорились не встречаться до начала «операции». Это значило, что они не увидятся около сорока восьми часов. Целая вечность даже для терпения археолога, а египтолог вообще особенным терпением не отличался.

Чтобы ожидание не казалось столь томительным, Адальбер отправился в книжный магазин и приобрел последние детективные романы Эдгара Уоллеса, Станислас-Андре Стимана и Агаты Кристи. Потом он вернулся в гостиницу и заперся в номере, решив, что останется там до тех пор, пока не настанет время ехать за госпожой Тиммерманс и сопровождать ее на ужин в ресторан «Цветы». Таким образом, он не пропустит ни одного телефонного звонка. Но ничто не потревожило тишину, царящую в номере. Время от времени с ним случались приступы острого нетерпения. И тогда Адальбер бегом добирался до мыса Сен-Мартен, садился там на камень спиной к маяку и несколько минут смотрел на океан, бушевавший в эти дни, но волны успокаивали его. Потом в таком же темпе он возвращался в свою нору, принимал душ и считал часы, которые ему предстояло провести в одиночестве. По звонку ему приносили ужин или завтрак, проглотив которые, он снова погружался в книгу…

Наконец настал благословенный час, когда Адальбер смог надеть смокинг и попросить портье, чтобы его машину вывели из гаража. Археолог ждал, нетерпеливо похлопывая себя по карману, в котором лежал маленький пузырек с неизвестной жидкостью. Это был вклад Приски де Сент-Адур в странное, если не сказать темное, дело, которое виконтесса возвела в ранг богоугодного.

«Двойная доза усыпляет быка за пять минут, — сказала она Адальберу. — Этого будет достаточно. И снадобье не имеет никакого вкуса. Я пробовала!»

Он тоже попробовал и успокоился. Не совсем, разумеется, так как речь шла о женщине, а сам он никогда не претендовал на амплуа главного отравителя из клана Борджиа.

Когда автомобиль остановился у виллы «Аманда», Видаль-Пеликорну не пришлось долго ждать. Рамон стоял у двери, и Луиза Тиммерманс вышла почти сразу. Она была чрезвычайно элегантна в черном атласном платье от Шанель. Единственным дополнением к наряду служил тонкий белый атласный шарф, заколотый на плече двумя камеями. Накидка на белой атласной подкладке защищала ее от холода. Бриллианты в ушах, два браслета и великолепный бриллиант-солитер на безымянном пальце правой руки составляли единый комплект и удостоились искреннего комплимента от Адальбера. В этот вечер Луиза Тиммерманс была ослепительна, и ему вдруг стало на мгновение стыдно за то, что он приготовил для нее ловушку. Но, с другой стороны, она не пострадает: проведет замечательный вечер, поспит чуть дольше обычного и никогда не узнает о том, что владела неповторимыми изумрудами… Если, конечно, они действительно находятся в футляре от веера. Впервые в своей жизни Адальбер засомневался…

Ужин прошел замечательно. Новый ресторан «Цветы», с большими окнами, выходящими на море, и интерьером с элементами умеренной роскоши, пользовался успехом. Приглушенный свет удачно скрывал недостатки, все женщины казались красавицами, и Луизе Тиммерманс в этот вечер снова было двадцать лет…

Адальбер выбрал столик у одного из витражей, но в глубине зала, так чтобы они были не на виду у остальных посетителей ресторана. Ужин начали с устриц в желе из «сотерна»[84], за ними последовала барабулька с белыми грушами сорта «бере» и молодые голуби со сморчками. Чтобы доставить удовольствие своей даме, Адальбер заказал розовое шампанское в качестве дополнения к двум первым блюдам, а для птицы выбрал достойное бордо — «Шато-ла-лагюн» 1909 года, — к которому питал слабость… и в котором снадобье канониссы должно было раствориться лучше, чем в пузырьках шампанского.

Сначала Луиза предавалась меланхолии:

— Вы непременно должны уехать завтра?

— Это необходимо. Я могу довериться вам: речь идет о новых раскопках в Асуане. Если сведения, полученные нами, подтвердятся, то нас ждут важные открытия. Разумеется, мне намного приятнее оставаться с вами в этом волшебном уголке, но вам известно, насколько я увлечен моей работой…

— Не упрекайте себя! Именно благодаря вашей профессии мы и познакомились. И потом… наша дружба на этом не закончится. Я свободно распоряжаюсь своим временем, и друзья уже говорили мне о прелестях Асуана. Там, кажется, есть божественный отель…

— «Старый водопад»? У него прекрасная репутация. Но гостиница очень популярна, и номера там бронируют заблаговременно. Особенно зимой…

Адальбер понимал, что произносит пустые слова, но разговор не должен был прерываться. Судьбоносный час приближался. Они с План-Крепен условились, что Мари-Анжелин появится в одиннадцать часов, а было уже без четверти. Еще немного, и задуманная ими операция начнется…

Обстоятельства им благоприятствовали. Едва сомелье принес бордо, госпожа Тиммерманс с ужасом заметила, что на ее платье появилось крошечное пятнышко от соуса. Она сразу же встала:

— Я должна немедленно его удалить!

— Ну что вы, ничего не заметно! — лицемерно заверил ее Адальбер.

— Но я его вижу, и это невыносимо… Бельгийка удалилась, оставив своего спутника.

Он получил полную свободу действий. Оглядевшись, Адальбер убедился, что никто не обращает на него внимания. Он неловко уронил очки, лежавшие на столе, и встал, чтобы их подобрать. Археолог намеренно повернулся лицом к окну и спиной закрыл столик от других посетителей. Дрожащей рукой он вылил содержимое пузырька в бокал с красным вином.

Когда Луиза вернулась, он аккуратно водил высоким, похожим на тюльпан бокалом с бордо у самого носа и, полузакрыв глаза, вдыхал аромат этого божественного нектара. Он встал, когда «королева шоколада» подошла к столику, но бокал по-прежнему держал в руках.

— Попробуйте, друг мой, это истинное наслаждение!

Она повторила его жест, и несколько мгновений они как истинные знатоки молча дегустировали вино. Затем настала очередь молодых голубей со сморчками, запах которых вносил завершающую нотку в эту симфонию для гурманов… Вдруг глаза Адальбера округлились, и он едва не подавился грибом. Пробило одиннадцать часов, и в зал вошла представительница Армии Спасения. Никаких сомнений: он заметил длинный нос Мари-Анжелин, выступающий из-под шляпы из черной соломки. Дамы из этого общества часто собирали деньги в роскошных ресторанах, и никто не удивился, когда План-Крепен двинулась между столиками. Никто, кроме Адальбера. Он ничего подобного не ожидал и изо всех сил боролся с душившим его хохотом. Для смеха момент был совершенно не подходящий, и ему пришлось одним глотком допить вино. Его спутница удивилась:

— Вы плохо себя чувствуете, друг мой?

Это были последние слова Луизы Тиммерманс. Она слегка покачнулась, ее глаза закрылись, и она упала бы лицом в тарелку, если бы Адальбер не подхватил ее, перегнувшись через стол.

— Боже мой, Луиза, что с вами?

Он поторопился намочить салфетку водой из графина и коснулся висков женщины, но это не помогло. Откинувшись в своем кресле, Луиза не открыла глаза. Вокруг них поднялась суматоха. Какая-то дама предложила флакон с нюхательной солью и поднесла его к носу Луизы. Та чихнула, но не пошевелилась.

— Необходимо позвать врача, — раздался чей-то голос, и тут вмешалась План-Крепен.

— Позвольте мне, — твердо сказала она, — я дипломированная медсестра.

Ее пропустили к столику, и она быстро осмотрела женщину: подняла веко, послушала сердце, пощупала пульс.

— Не могли бы вы, месье, отнести ее куда-нибудь, чтобы уложить? Здесь слишком много народа, и этой даме не хватает воздуха.

— Вы правы!

Видаль-Пеликорн подхватил на руки госпожу Тиммерманс. Он явно нервничал, и никто не удивился тому, что он случайно опрокинул наполовину пустой бокал с красным вином. Директор проводил их в маленькую гостиную, где Луизу уложили на канапе, подложив под голову подушки. Она свернулась калачиком, на ее губах заиграла легкая улыбка. На это и обратил внимание врач казино, спешно вызванный к ней.

— Невероятно, — сказал он, — но с ней все в порядке. Она просто спит!

— Как это спит? — изумился Адальбер, не выходя из образа.

— Посмотрите сами!

Археолог похлопал свою даму по плечу, ответом ему был легкий храп.

— Она пила или ела за ужином что-то такое, чего не пили или не ели вы? — спросил врач у Адальбера. — От нее пахнет вином.

— В ресторане мы ели одни и те же блюда. Но я знаю, что сегодня днем она была на коктейле…

Пресловутый коктейль был плодом его воображения и отлично дополнял общую картину. Врач беспомощно пожал плечами:

— Лучше всего вашей даме поспать. Отвезите ее домой, месье. И оставьте на попечение горничной. При необходимости она вызовет лечащего врача, каковым я не имею чести быть, — добавил он с улыбкой, давая понять, что знает, с кем имеет дело.

Адальбер встрепенулся:

— К несчастью, у ее горничной сегодня выходной…

— Если желаете, я могу вас сопровождать, — предложила Мари-Анжелин.

— Буду вам крайне признателен! Не могли бы вы, господин директор, попросить портье подогнать мой автомобиль к выходу, — сказал Адальбер, протягивая ему выданный ранее номер. — И пусть мне принесут счет.

Все было мгновенно исполнено. Через несколько минут все трое уже ехали на виллу «Аманда», но соучастники остерегались разговаривать: они не знали, насколько глубоким был сон их «жертвы».

Наконец автомобиль остановился перед домом госпожи Тиммерманс. В окнах не было света.

— Полагаю, что у нее есть ключ, — предположила План-Крепен, беря вечернюю сумочку из украшенного вышивкой атласа.

— Позвоните сначала! В доме остался дворецкий, его зовут Рамон…

Им пришлось довольно долго ждать, прежде чем в одном из окон второго этажа появился Рамон, явно разбуженный звонком.

— В чем дело?

— Это господин Видаль-Пеликорн, и со мной дама из Армии спасения. Мы привезли госпожу Тиммерманс, ей стало плохо…

— Иду! Но у нее есть свой ключ!

Еще один лентяй, которому неохота вылезать из-под теплого одеяла ночью, подумал Адальбер. Он наверняка с наслаждением вернулся бы в постель.

Спустя пять минут двое мужчин уже несли госпожу Тиммерманс через анфиладу комнат. Их сопровождала представительница Армии Спасения.

— Может быть, лучше позвать горничную этой дамы? — предложила она.

— У горничной сегодня выходной. Она придет только завтра утром, а кухарка не живет на вилле… Следует ли мне позвонить врачу?

— Госпожу Тиммерманс только что осмотрел врач казино «Бельвю». По его мнению, ей лучше всего дать выспаться. Мне бы не хотелось злословить, но, судя по всему, она выпила лишнего… Завтра ваша хозяйка решит сама, стоит ли ей обращаться к врачу.

Рамон с облегчением вздохнул:

— Отлично! Если вы мне поможете, месье, то мы отнесем ее в спальню. А мадам, возможно, согласится уложить госпожу Тиммерманс в постель?

— Охотно помогу вам!

Пока они несли Луизу, сердце Адальбера неистово билось в груди. То же самое происходило и с Мари-Анжелин, хотя ей удавалось сохранять холодное достоинство. Будут ли они наконец вознаграждены за свои старания, или футляр от веера, который был им так нужен, окажется очередной иллюзией?

Покои «королевы шоколада» были похожи на бонбоньерку. Всюду белый муслин, розовый атлас, затканный золотом, подушки. Кроме кровати, задрапированной уже упомянутым муслином, стояла красивая, хорошо подобранная мебель в стиле Людовика XIV. Сомневаться в ее подлинности не приходилось. На туалетном столике, покрытом скатертью из кружев «малин»[85] расположились хрустальные флаконы с золотой гравировкой, склянки с духами, коллекция щеток и расчесок и многочисленные баночки с кремами. Стены украшали гравюры, выбранные с отменным вкусом.

Как только Луизу положили на кровать — она была уже приготовлена, и ночная сорочка из белого крепдешина лежала на подушке, — мужчины вышли. Адальбер объявил, что будет ждать представительницу Армии Спасения, чтобы отвезти ее домой. Рамон поспешно предложил ему выпить что-нибудь. Археолог выбрал виски.

— В гостиной у самой двери справа — все необходимое. Шкафчик, на котором стоят графины, это холодильник, — сообщил дворецкий, которого определенно тянуло вернуться в постель.

Адальбер не стал его удерживать:

— Не стоит вам портить себе ночь. Уходя, я брошу ключи в почтовый ящик.

— О, благодарю вас, месье! У меня был тяжелый день. Я убирал дом, а госпожа очень придирчива, замечает любую пылинку.

— Меня бы удивило иное отношение! Спокойной ночи, мой друг!

Адальбер еще ни разу не был в доме госпожи Тиммерманс, и со стаканом виски в руке он прошелся по первому этажу, стараясь унять нарастающее волнение. Ему не терпелось подняться и посмотреть, что делает Мари-Анжелин. Прошла минута, показавшаяся ему вечностью, и Видаль-Пеликорн не выдержал. Он бесшумно взбежал по лестнице, покрытой голубой ковровой дорожкой, и тихонько поскребся в дверь спальни Луизы. Не услышав ответа, он постучал чуть громче, и вновь безрезультатно. Постучав в третий раз и опять не получив ответа, Адальбер встревожился и решился открыть дверь. Госпожа Тиммерманс в белой ночной сорочке мирно спала в своей розовой постели, ночник горел в изголовье кровати… Но Мари-Анжелин в комнате не было…

Адальбер осторожно вошел, закрыл дверь, сделал несколько шагов по комнате и позвал Мари-Анжелин. На этот раз она появилась на пороге двери, ведущей, вероятно, в будуар. Она была бледна, как смерть, но в руках держала голубой кожаный футляр с тисненой императорской короной на крышке.

— Вы нашли его? — вполголоса спросил Адальбер.

— Да… Но я не осмеливаюсь открыть его. Думаю, это от волнения!

Археолог поставил футляр на круглый столик, открыл его, вынул веер и передал его своей сообщнице. Он осмотрел дно футляра. Для хранения изумрудов футляр подходил идеально, но изнутри он был обит белым бархатом. Вскрыть его, не повредив ткань, казалось невозможным. Работа была выполнена безукоризненно, и если человек не знал о наличии второго дна, ему бы и в голову не пришло заглянуть под обивку.

— Что вы намерены делать? — прошептала Мари-Анжелин.

— Придется резать ткань в самом незаметном месте…

Предвидя подобный поворот событий, Адальбер прихватил с собой скальпель и надрезал им ткань с той стороны, где футляр открывался. Разрез получился тонким, и Адальбер увидел, что бархат приклеен, а не просто натянут. В это мгновение Луиза заворочалась в постели и пробормотала что-то. С отчаянно бьющимся сердцем План-Крепен торопливо подошла к ней, пощупала ее лоб. Это явно не понравилось спящей, потому что она повернулась на другой бок…

А в это время Адальбер слегка надрезал обшивку на боковой поверхности футляра, чтобы пробраться в получившееся отверстие. Внезапно он выпрямился.

— Смотрите! — услышала Мари-Анжелин его голос.

Рука Адальбера слегка дрожала, когда он извлек все пять изумрудов. Свет упал на камни, и они как будто пробудились от долгого сна, засияв насыщенными оттенками зеленого, столь же переменчивыми, как волны океана. План-Крепен упала на колени.

— Боже мой! Священное ожерелье!

— Да, это оно, только, как я и предполагал, золотые украшения, разделявшие камни, заменили простой золотой цепочкой. Теперь надо все привести в порядок.

Адальбер достал из кармана пять обычных камешков, довольный тем, что правильно подобрал их в соответствии с размерами изумрудов. Очень осторожно он спрятал их в тайник, укрепил мягкую ткань, удерживавшую камни, чтобы они не катались по футляру и не привлекали к себе внимание. Баронесса Рейхенберг продумала все до мелочей. Затем Видаль-Пеликорн разгладил бархат на дне футляра, скрывая следы скальпеля, положил веер, закрыл футляр и вернул его Мари-Анжелин.

— Уберите его, — очень тихо сказал он. У него не осталось сил, как будто он только что взобрался на самую высокую пирамиду.

С огромным облегчением Адальбер убрал изумруды в карман. Когда План-Крепен вернулась, в ее глазах блестели слезы радости. Они крепко обнялись.

— Уф! — выдохнула Мари-Анжелин. — Никогда в жизни мне не было так страшно! Но теперь оно у нас!

— Идемте вниз, выпьем по стаканчику и пойдем отсюда поскорей!

Прежде чем покинуть комнату, старая дева посмотрела на госпожу Тиммерманс, которая спала мирным сном и выглядела совершенно счастливой.

— Интересно, на быков средство виконтессы Приски действует так же?

— В любом случае, оно чудодейственно!

Они спустились в гостиную, выпили за успех операции и покинули дом, не забыв опустить ключи в почтовый ящик. Наконец Адальбер задал мучивший его вопрос:

— Скажите мне, Мари-Анжелин, откуда у вас этот костюм? Ведь не канонисса же вам его дала?

— Я просто взяла его напрокат. Здесь так часто устраивают костюмированные вечера в частных домах и в двух казино, что у хозяина магазина всегда есть клиенты. Сначала я хотела взять костюм монахини, но мне предложили вот этот оригинальный вариант. Разумеется, костюм не подлинный. На воротнике вышивка сделана золотом, а не красными нитками. Но, как видите, он мне помог. Что мы будем делать дальше?

— Вы на такси вернетесь к госпоже де Сент-Адур, а я сяду в первый же поезд и отправлюсь к Альдо. Нам нужно подготовить последний акт. Учитывая коварство нашего врага, боюсь, что это будет непросто.

— Может быть, нам с маркизой тоже следует вернуться?

— Ждите нового приказа. В Сент-Адуре вы будете в большей безопасности, чем в любом другом месте… При условии, разумеется, что вы не предпримете безрассудных поисков Фожье-Лассаня…

— А если все же я нападу на его след?

— Поговорите об этом с дамами и позвоните мне!

Поезд Анде — Париж останавливался в Биаррице в восемь часов утра. Адальбер садился в него со спокойной совестью. Прежде чем покинуть отель, он послал Луизе охапку роз и сопроводил их запиской. В ней написал, что сожалеет о том, что не может остаться дольше, но уверял ее, что скоро даст о себе знать. Устроившись в купе, он открыл утреннюю газету, зажег сигарету и больше о госпоже Тиммерманс не думал. Он был так счастлив, представляя радость Альдо при виде ожерелья, что не заметил, как его путешествие уже подошло к концу.

Поезд прибыл на Аустерлицкий вокзал. Адальбер сел в такси и вернулся в свою квартиру на улице Жоффруа, чтобы оставить там багаж. Поздоровавшись с Теобальдом, успевшим уже заскучать без своего хозяина, Адальбер кинулся к телефону и попросил телефонистку соединить его с «Ритцем». Дежурная телефонистка в отеле ответила, что князя Морозини нет в номере. Тогда археолог попросил позвать к телефону Дюруа, портье, которого он знал и который явно обрадовался его звонку.

— Я рад вас слышать, господин Видаль-Пеликорн. Не скрою от вас, что мы несколько встревожены из-за Его Сиятельства.— Вы хотите сказать, что он выехал из отеля?

— Нет. Его багаж по-прежнему в номере, но сам он не появлялся вот уже два дня…

— И вы не обратились в полицию?

— Нет! Князь часто уходит надолго и никого не предупреждает. Эти два дня мы не беспокоились, но сейчас…

— Перестаньте! — крикнул Адальбер. — Я немедленно иду в полицию!

Он с такой силой опустил трубку на рычаг, что едва не повредил телефонный аппарат. Адальбер был настолько встревожен, что перестал контролировать себя… Радость обладания изумрудами мгновенно сменилась чувством неподдельного страха за судьбу друга. Исчезновение Морозини выглядело абсурдным, и от этого у египтолога стыла в жилах кровь. Зачем его похищать, если срок, отведенный на поиски ожерелья, еще не истек? Или за талисманом Монтесумы охотился кто-то еще, кроме мексиканцев? Но кто?

— Господин как будто не в духе? — решился спросить Теобальд, наблюдавший за ним с порога.

— Есть повод! Морозини ушел из отеля позавчера и до сих пор не вернулся. Что это значит, по-твоему?

— Это… Господин, я даже не решаюсь предположить. Следовало бы…

— Остается только одно. Я должен немедленно ехать на набережную Орфевр и сообщить обо всем комиссару Ланглуа. Морозини собирался с ним встретиться.

— Уже около девяти часов, и полиция…

— Если у них закрыто, я заставлю открыть мне. А если Ланглуа нет на месте, я поеду к нему домой. Я должен сегодня же вечером поговорить с ним. Альдо отсутствует в отеле уже два дня!

Пять минут спустя Адальбер уже сидел за рулем своего красного шумного «Амилькара». Он мчался по Парижу, словно снаряд, не обращая внимание на свистки полицейских, которые сопровождали его всю дорогу. Никогда еще Адальбер не ездил с такой скоростью, но картины, представлявшиеся ему, лишали его разума.

Тормоза истошно завизжали, когда он на полном ходу остановил машину в метре от полицейского, охранявшего вход в комиссариат. Адальбер выскочил из машины и рванулся к входной двери.

— Эй! Куда это вы направляетесь?

— Я должен немедленно увидеть дивизионного комиссара Ланглуа!

— Сначала вы должны записаться к нему на прием!

— Не до этого! У меня срочное дело. Если вы намерены мне помешать, то мне придется вас нокаутировать, к моему огромному сожалению. Вы молоды и достаточно привлекательны, так что поберегите нос…

Не дожидаясь ответа, Адальбер помчался вверх по лестнице, перепрыгивая через ступеньки и громко зовя Ланглуа. Он всполошил все управление. Но такое поведение принесло нужный результат: когда археолог достиг площадки третьего этажа, дорогу ему преградил сам комиссар. И он ничуть не удивился такому громогласному появлению Адальбера.

— А, это вы! Я должен был догадаться. Вы, случайно, не заболели? Почему такой крик?

Без всякой учтивости комиссар ухватил Адальбера за рукав, буквально втащил его в кабинет и силой усадил на стул.

— Морозини исчез! — отбивался от него археолог, пытаясь отдышаться. — Нужно, чтобы вы немедленно его нашли!

— Прекратите голосить! В спешке нет нужды…

— Что вы говорите! А это что еще такое?

Взгляд Адальбера упал на письменный стол комиссара, и он увидел разложенные на нем предметы. Дрожащим пальцем он указал на тонкий бумажник из крокодиловой кожи черного цвета с тисненой на нем короной и золотые запонки, слишком хорошо ему знакомые… Слезы выступили у него на глазах, и он торопливо прикрыл их рукой.

Ланглуа вынул бутылку коньяка и два стаканчика, налил один и сунул в свободную руку Адальбера.

— Выпейте! И успокойтесь! Эти игрушки не из морга…

— А откуда?

— Из карманов одного бродяги. Он был мертвецки пьян и надеялся обменять запонки на океан вина и любимом бистро. Обслуживая его, хозяин кабачка задал ему несколько вопросов и получил на них весьма туманные ответы. В это время его жена побежала в ближайший полицейский участок. Это был комиссариат 4-го округа. Разумеется, клошара привели в чувство, снова задали ему кое-какие вопросы и добились-таки ответа. Он нашел запонки под мостом Марии со стороны острова Святого Людовика в карманах какого-то типа, вероятно, еще более пьяного, чем он, потому что тот безропотно позволил себя обобрать. В нескольких шагах от него валялся и бумажник, разумеется пустой. Комиссар сразу же выслал туда патруль. Морозини нашли неподалеку, он был без сознания. Его крепко ударили по голове, сняли плащ и ботинки, вытащили запонки…

— Но он не…

— Я бы вам уже сказал. Не в моих привычках скрывать плохие новости. Пострадавшего отвезли в центральную больницу, и там мой коллега Северен установил личность своего клиента. Главный врач буквально набросился на него, крича, что этот пациент не подходит для больницы для нищих, и что его лучше перевезти в клинику профессора Дьелафуа. Но Морозини все-таки остался там.

— Что с ним?

— На голове шишка и ссадина, а также сильный бронхит. Его нашли только вчера утром. У него оказался крепкий череп, и удар повредил только кожу.

— Туда уже поздно ехать?

Ланглуа посмотрел на часы.

— Со мной — нет. Идемте!

Они прошли по набережной до площади перед собором Парижской Богоматери, пересекли ее по диагонали и подошли к самой старой парижской больнице, чей подъезд освещался всю ночь. Привратник поприветствовал дивизионного комиссара как старого знакомого и сообщил, что доктор Орган еще не ушел.

Они нашли его в кабинете старшей медсестры. Врач спокойно курил сигарету. Увидев мужчин, он усмехнулся:

— Пришли за вашим драгоценным пациентом? До утра подождать не могли? Просто мания какая-то… Приходите по ночам, увозите людей! Эта театральность меня раздражает!

— Не волнуйтесь, доктор, мы пришли не за ним. Просто господин Видаль-Пеликорн, которого вы видите перед собой, хотел бы с ним поговорить.

— Жаль, что вы его не заберете. Слишком беспокойный пациент! Он все время требует вызвать ему такси, чтобы он мог вернуться домой, и повторяет, что не может терять время…

— Сколько вы намерены его держать?

— Дня два или три, чтобы убедиться, что он в порядке. Я вам с удовольствием его отдам.

Разговаривая, они шли по длинному застекленному коридору, в конце которого располагались три двери. Орган открыл ту, что слева. За ней оказалась маленькая комната, большую часть которой нанимала кровать. В комнате горел свет, и они увидели Альдо. Он сидел в кровати, обхватив руками колени, и грустно курил сигарету. Одетый в бумазейную пижаму в серо-белую полоску, князь выглядел, как арестант. При виде Адальбера он радостно воскликнул:

— Наконец-то знакомое лицо! Кто тебе сообщил?

— Никто! Сегодня вечером я вернулся в Париж и узнал, что ты исчез из «Ритца» два дня назад. Я тут же бросился за помощью к нашему дорогому комиссару, и вот я здесь. Но расскажи мне, что ты делал ночью под мостом Марии?

— Я туда не ходил. Вероятно, меня туда отнесли. Я отправился на набережную Бурбон, чтобы провести вечер у друга. Когда я выходил от него, на меня напали. Об остальном я знаю не больше твоего…

— Друг? На набережной Бурбон? Ты мне никогда о нем не говорил!

— Мне просто в голову это не приходило, — ответил Альдо с напускной непринужденностью и поторопился сменить тему разговора: — А ты чем занимался? Готовился к свадьбе с «королевой шоколада»?

— Не думаю, что мы с ней скоро увидимся. Не вижу смысла поддерживать с ней более тесное знакомство.

Глаза Альдо загорелись.

— Тебе удалось?

— Подвиг совершил не я, а Мари-Анжелин. Я все тебе расскажу позже, когда ты выздоровеешь!

— Я уже здоров! Устал уже уговаривать всех, что я хочу вернуться домой. Пусть мне вернут одежду, принесут счет и вызовут такси!

— Это будет непросто, старина. Что касается одежды, то у тебя остались только брюки от вечернего костюма и грязная рубашка. Денег у тебя нет. И позволь тебе напомнить, что Ланглуа, хотя он и оставил нас наедине, сейчас разговаривает с врачом, который считает тебя общественно опасным. Поэтому, спокойствие! Сейчас ты послушно ляжешь — пижамка твоя — просто мечта! — и постараешься уснуть. Завтра я заеду в «Ритц», заплачу по счету, заберу твои вещи, а потом уже приеду за тобой. Пока ты поживешь у меня, чтобы прийти в себя и подождать продолжения операции.

Альдо смиренно лег и даже позволил Адальберу подоткнуть одеяло.

— Сколько у нас осталось времени? — спросил Морозини.

— Пятнадцать дней. Ты видишь, что мы укладываемся в срок…

— Поэтому мне и не понятно, почему на меня напали…

— Это явно не имеет никакого отношения к делу! Наши противники — не единственные мерзавцы на этой планете, им незачем было бросать тебя под мостом. Они бы тебя просто убили и все. А теперь спи! Завтра поговорим!

Альдо натянул одеяло до подбородка и с облегчением вздохнул. Адальбер собрался выйти из палаты, но он остановил его:

— Это правда? Они у тебя?

— Спи спокойно, они в моем сейфе…

Князь закашлялся, выпил немного воды, свернулся калачиком и закрыл глаза:

— Чудо! Настоящее чудо!

— Если у тебя есть связи в Ватикане, мы бы могли подумать о канонизации План-Крепен! Мне очень легко представить ее с нимбом…

Князь Морозини снова стал самим собой. Этим он был обязан удобствам современной ванны в квартире Адальбера, своей одежде и восхитительным блюдам, приготовленным Теобальдом. Теперь Альдо мог в свое удовольствие рассматривать пять изумрудов Монтесумы. Он не скрывал восхищения.

— Исключительные камни! И по величине, и по цвету, и по сиянию… Можно понять супругу Карла Пятого, которая желала владеть ими. И лучше было Кортесу преподнести их ей, а не дарить ожерелье своей жене.

— Своей молодой жене, старина, а это существенно меняет дело. Должен тебе напомнить, что она оказалась умнее мужа и вернула ему украшение.

— Глядя на тебя, я думаю: хватит ли тебе смелости с ними расстаться? Давно я не видел тебя таким оживленным! Ты просто очарован!

— Признаю, мне будет непросто их отдать, к тому же, мы с тобой знаем, что Жиля Вобрена больше нет в живых. Следовательно, это заведомый обман, — задумчиво сказал Альдо, перекладывая ожерелье из одной руки в другую.

— Но нам придется выполнить условия сделки. Если хочешь знать мое мнение, то чем быстрее мы от этих изумрудов избавимся, тем будет лучше для всех. Завтра же я отправлю Теобальда разместить объявления в газетах. Какой там текст?

— Что-то о блудном сыне. Записка у меня в несессере.

На следующее утро три парижские ежедневные газеты — «Le Figaro», «L'Intransigeant» и «Le Matin» -опубликовали объявление для убийц антиквара.

— Нам остается только дожидаться ответа, — вздохнул Адальбер, складывая газету и бросая ее на письменный стол. — Полагаю, снова будет назначена встреча в Булонском лесу, в Сенаре или в какой-нибудь заброшенной деревенской лачуге. Сможем ли мы выбраться оттуда живыми?…

— Где бы они ни назначили встречу, наши шансы в любом случае будут ничтожными. Вполне вероятно, что встреча состоится на улице Лиль в особняке Вобрена. Это было бы идеальное место для обмена, в каком бы состоянии ни находился тот, за кого мы отдаем изумруды.

— Допускаю, что этот молодой глупец Фожье-Лассань займет место своего отца. Я почти уверен, что он уже в их руках.

— Я тоже, но не стоит пока об этом думать. Уверен, что нам предстоит самая трудная партия в этой игре.

Прошло три дня, а ответа все не было. Только на четвертый день вместе с почтой Теобальд принес на подносе к первому завтраку скромный конверт, адресованный господину Видаль-Пеликорну. Он сразу же привлек внимание адресата, хотя в письме не было ничего особенного. Адрес был напечатан на машинке на конверте из обычной бумаги. Но археолог обладал отличным чутьем и без колебаний выбрал именно его. Он не ошибся. Внутри оказалась сложенная вчетверо бумага, на которой было написано: «Передать князю Морозини». Не разворачивая, Адальбер передал листок другу.

— Может быть, это то, чего мы ждем?

Он оказался прав. На листке было написано шесть строчек без личного обращения:

«Так как вы очень любите путешествовать, будьте во вторник, 12 мая, вечером в «Отеле инфанты» в Сен-Жан-де-Люзе, где вас будут ждать новые инструкции. Вы, разумеется, должны быть один. Назоветесь тем именем, которое напечатано на карточке «Пресса», приложенной к этому письму. Видаль-Пеликорн останется в Париже под наблюдением…»

— И как он собирается за мной следить, этот фанфарон? — проворчал Адальбер.

— Тебе достаточно будет посмотреть по сторонам, чтобы в этом убедиться. Ты сам все увидишь!

— Я ничего не увижу… Хочешь пари? Я буду в Сен-Жан-де-Люзе раньше тебя!

— Не стану я с тобой держать пари. Ты на все способен…

Часом позже господин Видаль-Пеликорн, одетый в элегантный черный плащ из альпаги и котелок, с большим зонтом в руке, попросил привратника вызвать такси и уехал в Лувр. Он прошел по музею, отвечая на приветствия персонала, достиг отдела Древнего Египта и пересек его неторопливым шагом завсегдатая. Адальбер успел погладить базальтовую ляжку сфинкса, прикоснулся к коленям царицы Тии и исчез за дверью, ведущей в кабинеты администрации. Вышел археолог оттуда только вечером, когда посетители уже разошлись. Оказавшись на улице, он увидел, что погода испортилась, поднял воротник плаща и, раскрыв зонт, смело направился к стоянке такси у Пале-Рояля. Домой он вернулся как раз к тому моменту, когда от его подъезда удалялось такси, увозившее на Аустерлицкий вокзал Альдо Морозини…

Пока Морозини был в Париже, Алкид Трюшон из агентства «Слышащий глаз» искренне надеялся, увидев, как тот снял номер в «Ритце», что князь надолго там не задержится и вернется в Венецию к жене, детям и домашним тапочкам. Не тут-то было! Трюшону пришлось поволноваться. Два дня прошли спокойно, на третий день его подопечный вышел вечером в смокинге, совершил небольшое путешествие до набережной Бурбон и исчез. Следует сказать, что успокоенный аристократичностью квартала, спокойным поведением объекта и плохой погодой, Трюшон позволил себе изысканный ужин в одном ресторанчике на улице Сен-Луи-ан-Л'Иль. Слава богу, его агентство было щедрым, а клиент — богатым. Поэтому Трюшон считал, что может иногда позволить себе расслабиться. К несчастью, свой объект он тем вечером больше не увидел. Ему понадобилось три дня и суровая выволочка от патрона, чтобы вновь найти князя и взять его под наблюдение. Но теперь спортивный костюм и чемодан Морозини позволяли предположить, что Трюшону снова придется путешествовать.

И в этом Алкид не ошибся. Приехав на Аустерлицкий вокзал, Морозини сразу направился к экспрессу Париж — Анде — Сан-Себастьян, который должен был отправиться через двадцать минут, и предъявил билет проводнику купейного вагона первого класса. Алкид Трюшон бросился к ближайшему телефону и позвонил своему клиенту.

— Он собирается ехать в Сен-Жан-де-Люз, — доложил сыщик.

— Вы уверены?

— Абсолютно. Более того, он едет под вымышленным именем и называет себя журналистом Мишелем Морльером.

— Что это значит?

— Понятия не имею. Что я должен делать дальше?

— Следуйте за ним, разумеется! Когда отправляется поезд?

— Через десять минут.

— Тогда попрошу вас поторопиться.

И трубку повесили. С тяжелым вздохом Алкид Трюшон отправился покупать билет, спрашивая себя, сколько еще времени ему придется следовать за этим невыносимым венецианцем.

Если бы партия, в которой он чаще играл роль дичи, а не охотника, не приближалась к непростому финалу, Морозини сумел бы оценить несомненное очарование Сен-Жан-де-Люза. В отличие от Биаррица, где крупные отели, роскошные виллы и места для развлечений поглотили маленький порт, его сосед, ревниво охраняя свое историческое наследие, позволил современности — в умеренном ее варианте — распространиться только за пределами китобойного порта. Разве за те несколько дней, когда здесь проходило бракосочетание Людовика XIV и инфанты Марии-Терезии, город не возвысился до статуса столицы Франции?

«Отель инфанты» располагался в нескольких шагах от дома с таким же названием и оказался гостиницей средних размеров, приветливой и симпатичной. Он принадлежал супружеской чете лет пятидесяти. Муж с быстрыми, живыми глазами был больше похож на контрабандиста, а его жена с ослепительно белыми зубами словно явилась из последнего акта оперы «Кармен». Альдо ждали и приняли с любезностью, сдобренной капелькой любопытства, как и каждого достойного клиента.

— Вы журналист? — спросила хозяйка с неприкрытым интересом. — Какая прекрасная профессия! И в какой газете вы работаете?

— Не задавай столько вопросов! — рявкнул муж. — Это невежливо.

— Ничего страшного, — успокоил его Альдо, сияя своей самой обворожительной улыбкой. — Я могу ответить на любые вопросы. Я тот, кого называют свободным журналистом, делаю репортажи о том, что мне интересно, и продаю тем, кто больше заплатит. На данный момент меня заинтересовала охота на китов!

Он нашел путь к сердцу хозяев гостиницы, которые пообещали ему сделать все возможное, чтобы он остался доволен пребыванием в их городе. Хозяйка показывала Морозини его комнату, когда в гостиницу с намерением не отставать от своего объекта ни на шаг вошел Алкид Трюшон, решивший поселиться в том же отеле. Но, судя по всему, с точки зрения хозяина, он не обладал достоинствами журналиста Мишеля Морльера, и Биксанте Ларальде принялся его допрашивать с пристрастием:

— Что привело вас к нам в это время года? Туризм?

— Нет, работа! Я журналист.

— Смотрите-ка! И что вас интересует? Баскская игра в мяч?

Алкид мечтательно замер:— Да, это любопытная тема… Но ею я займусь позже! А сейчас меня больше интересует охота на китов!

— Я так и думал, — Ларальде стукнул кулаком по ладони.

— Вот как? Почему же?

— Сразу видно, что вы журналист! Ваша комната на третьем этаже, номер 12.

Своей жене хозяин гостиницы сказал:

— За этим надо приглядывать! Что-то мне подсказывает, что он шпион…

И Биксанте Ларальде был не так далек от истины!

Встреча была назначена на вечер, и Альдо провел день в своей комнате: отдыхал, размышлял. Настроение у него было мрачное. Во-первых, он привык к спальным вагонам высшей категории и поэтому плохо спал на кушетке купейного вагона, в который его от большой щедрости запихнул мерзавец, управлявший теперь его жизнью. В купе он ехал не один, и громкий храп двух попутчиков — к счастью, одна полка оставалась свободной — и исходивший от них запах пота заставили Альдо выйти в коридор. Только после остановки в Бордо, где многие пассажиры сошли с поезда, Морозини удалось найти свободное купе, и он с наслаждением расположился там. А во-вторых, здесь, в гостинице, после великолепного завтрака, приготовленного Арранксой Ларальде, состоявшего из местных копченостей, огромного куска тунца по-баскски, домашнего пирога и вина «иррулеги», Альдо нуждался в покое. В отличие от Адальбера, который считал средиземноморский отдых среди дня искусством и охотно засыпал где угодно и в любом положении, Альдо не любил дневной сон, искренне считая, что после него просыпаются с остекленевшим взглядом и сухостью во рту. Но на этот раз он не устоял, убедив себя в том, что вскоре ему понадобится много сил.

Морозини проснулся два часа спустя, свежий и отдохнувший, и решил осмотреть город. Он собирался поближе взглянуть на красивые старинные здания, помолиться в церкви Святого Иоанна Крестителя. Именно в ней почти три века назад юный Людовик XIV в костюме из золотистой ткани, украшенном тонкими черными кружевами, взял в жены маленькую белокурую инфанту в платье из белого атласа, расшитом золотыми королевскими линиями, как и верхнее платье с длинным шлейфом из темно-фиолетового бархата. Рядом с ними стояли Анна Австрийская в черном платье и кардинал Мазарини в малиновой сутане, который сделал все для того, чтобы эта свадьба состоялась, и чей конец был уже не за горами…

Атмосфера собора подействовала на Альдо умиротворяюще, и он задержался там, разглядывая знаменитый позолоченный алтарь работы скульптора Мартена де Бидаша, неповторимый неф, окруженный тремя рядами галерей из резного дерева. По воскресеньям оттуда раздавались голоса, поющие хвалу Создателю. Морозини долго и пылко молился о том, чтобы никому, кроме него, не пришлось быть вовлеченным в опасную авантюру, участником которой он поневоле стал. Ему очень хотелось позвонить в Сент-Адур и услышать знакомые голоса тетушки Амели или План-Крепен. Он знал, что они совсем недалеко от него, и это было искушением, которому он не имел права поддаваться. Такой телефонный звонок мог привести к катастрофе. Хорошо еще, что перед отъездом он сумел из Парижа поговорить с Лизой по телефону. В Вене все было спокойно, только близнецам нужно было большее пространство, чем крошечный внутренний садик дворца Лизиной бабушки…

Дав душе успокоиться в этом доме Господа, Аль-до вернулся на площадь Людовика XIV, чтобы согреться горячим кофе. Но задерживаться в кафе он не стал. До вечера было недалеко, а он не знал, когда противник напомнит о себе. Ему нужно было находиться поблизости от условленного места.

Подняв воротник и сунув руки в карманы пальто, чтобы уберечься от наступавшей прохлады, он направился обратно к отелю. Морозини шел по набережной, когда его обогнал велосипедист и крикнул, не оборачиваясь:

— Все в порядке, месье?

Несмотря на тревогу, князь не смог удержаться от улыбки. Незнакомец в матросской куртке и баскском берете[86], который удалялся, бросив педали и расставив ноги в стороны, словно подвыпивший весельчак, поприветствовал его голосом Адальбера…

Альдо не спрашивал себя, как этот невероятный человек сумел приехать сюда, но ему стало легче.

12 ПРИЗРАК ДЕМОНА

Письмо — скорее приглашение — ожидало Альдо в гостинице, в ящичке для писем. В нем говорилось, что в двадцать три часа автомобиль с потушенными фарами будет ждать его с обратной стороны гостиницы. Морозини легко узнал машину — именно на ней его возили в Булонский лес. Водитель был тем же самым, и занавески снова были задернуты. И Альдо даже немного успокоился: если его противники не хотели, чтобы он запомнил дорогу, значит, они намерены отвезти его обратно. У него есть шанс выбраться из этой переделки живым. До этого момента такой исход событий не был для него очевиден.

Ночь была темной и сырой. Туман приглушал звуки. С моря время от времени доносился вой сирены. Фары автомобиля с трудом пробивали густое молоко тумана, в котором иногда скользили какие-то тени, но водитель был опытным и в городе вел машину на низкой скорости. За городом он поехал быстрее, как человек, хорошо знающий дорогу. Они продвигались на восток, и очень скоро Альдо понял, что его везут в Ургаррен или его окрестности… Убедившись в этом, он уселся поудобнее и даже позволил себе ненадолго закрыть глаза. Руку он сунул в нагрудный карман, где лежал черный кожаный мешочек с изумрудами Монтесумы.

Когда князь впервые взял эти камни в руки, они буквально околдовали его. Но теперь ему не терпелось от них избавиться. Точно такое же чувство владело им и Адальбером, когда они возвращали драгоценные камни для пекторали Первосвященника, отнятые у этой реликвии временем и людской алчностью. Слишком много крови было связано с этими восхитительными геммами, которые — при других обстоятельствах — он бы обязательно приобрел для себя…

Они были в пути около получаса, и машина все время ехала по асфальтированной дороге. Но при выезде из деревни (Альдо решил, что это Аскен из-за относительного оживления, царившего на улицах) асфальт сменился щебенкой, и дорога пошла вверх. Где-то вдали церковный колокол пробил половину двенадцатого. Характерный тембр подсказал пассажиру черной машины, что это был колокол Урруня, и он не смог сдержать дрожь. Как и во многих других деревнях, в Урруне были солнечные часы, украшенные девизом «Vulnerant omnes, ultima necat», что в переводе с латыни означало: «Все [удары часов] ранят, последний убивает». И Альдо, суеверный, как и все венецианцы, поморщился. Его неприятно поразила мысль о том, насколько смысл этого афоризма точно отражает его теперешнюю ситуацию. Он думал о том, что его последний час может оказаться ближе, чем он предполагал, покидая город. Но он решил дорого продать свою жизнь. Несмотря на требования своего мучителя приехать одному и без оружия, Морозини послушался мудрого совета Адальбера и сунул в носок револьвер небольшого калибра. А в правом рукаве, в специальном чехле из кожи, лежал стилет. Разумеется, перед лицом такого количества врагов — мексиканцы да еще банда из Булонского леса и те, о ком он не знал, — это был бы всего лишь поединок чести, но все-таки присутствие оружия успокаивало.

Дорога стала более ухабистой и в конце концов превратилась в узкую, поросшую растительностью тропу, усеянную камнями. Стало ясно, что они близки к цели поездки. Автомобиль почти уперся носом в ворота, которые бесшумно отворились. Где-то рядом был сад. Это чувствовалось по запаху влажной зелени. Альдо уже не сомневался, что его привезли в Ургаррен. К тому же, то, что он мог заметить, полностью совпадало с описанием Адальбера. Колеса машины зашуршали по усыпанной песком аллее. Затем она остановилась, но выйти пассажиру не дали. Дверца распахнулась, и рядом с ним сел человек в маске, который завязал ему глаза и защелкнул на его запястье одно кольцо наручников, приковывая Морозини к себе.

— Выходите из машины! И без глупостей! — приказал он по-английски с сильным акцентом жителя Бронкса. Альдо как будто помолодел на несколько лет!

— Последнее замечание излишне, — пожав плечами, ответил он на том же языке, только без упомянутого акцента. — Я ничего не вижу! Что я могу сделать?

— Я знаю, о чем говорю! — рявкнул его страж. -Знаем мы вас!

— Что ж, тем лучше!

Альдо вылез из машины следом за американцем и ощутил под ногами песок.

— Быстро в дом! — сказал другой голос, на этот раз по-испански. — На горе как будто кто-то есть!

— Это контрабандисты, — сообщил водитель. -Я их заметил еще при выезде из деревни. Им есть чем заняться. Люди, возвращающиеся поздним вечером домой, их не интересуют. Ладно, пошевеливайтесь! Патрон, наверное, уже зол как собака!

Альдо ввели в помещение. Он нащупал ногами ступени лестницы, потом каменные плиты, местами прикрытые ковром. Вероятно, в камине горел огонь, потому что на него повеяло теплом, и он услышал потрескивание поленьев. Снизу под повязку на глазах просачивался свет. И когда его освободили от стража, но защелкнули второе кольцо наручников на левом запястье, Альдо был уверен, что он стоит один посередине большого зала. Вдруг откуда-то сверху раздался тот самый смех, жестокий, наводящий ужас, который часто снился Альдо в кошмарах. Потом смеявшийся заговорил:

— Снимите с него повязку! Пусть полюбуется на наше жилище… — Освобожденный от повязки, Альдо заморгал, привыкая к яркому свету.

Оказалось, что он действительно стоит посередине огромного зала, по периметру которого на старинный манер была расположена удивительной красоты деревянная резная галерея, куда, должно быть, выходили двери других комнат. Труба камина из розового песчаника уходила на высоте шести или семи метров в потолок с тяжелыми позолоченными резными балками. Как и сам камин, они были украшены эмблемами Страны Басков: сердцами, якорными и мальтийскими крестами. На колпаке над камином был изображен герб с потускневшим флагом и двумя скрещенными шпагами, а вокруг него — цветы и птицы, символизирующие дары.

Вся мебель XVII и XVIII веков была отличного качества, а перед камином стояла старинная скамья сеньора с высокой спинкой и пурпурными бархатными подушками. В зале внушительных размеров были расставлены кресла, столы, столики… и пара консолей эпохи Регентства, прибывших сюда прямиком из особняка Вобрена вместе с коллекцией китайского фарфора селадон[87] и двумя картинами кисти Гварди, свадебным подарком Морозини. Подсвечники и канделябры с высокими белыми свечами заливали окружающее пространство спокойным светом… Но среди этого изобилия — на самом деле, зал больше напоминал антикварный магазин — не было ни одного человека. На галерее, направив оружие на Альдо и следя за каждым его движением, стояли пять или шесть человек.

По очереди рассмотрев каждого, Морозини насмешливо заметил:

— Какая трогательная встреча! И с кем же из вас, господа, я должен говорить? Если вообще разговор состоится… Так легко со всем этим покончить…

— Легко, но, черт побери, скучно! Непростительно лишать себя такого удовольствия, а я намерен насладиться каждой минутой!

По лестнице медленно спускался мужчина, не пожелавший ни изменить голос, ни скрыть лицо. Альдо увидел, что к нему направляется, сунув одну руку в карман, а в другой держа сигарету, высокий молодой человек Ему было не больше двадцати пяти лет. Его белокурые, почти белые волосы контрастировали с угольно-черными глазами, глубоко сидящими под нависшими бровями. Рот мужчины можно было бы назвать красивым, если бы не жесткие складки в уголках губ. Тонкие и довольно приятные черты лица мгновенно теряли свою привлекательность, как только это лицо оживало, так много в нем было гордыни, граничащей с чванством, и высокомерного презрения к окружающим. Удивительное лицо! Но Альдо был готов поклясться, что оно кого-то ему напоминает… Вот только кого?

Когда незнакомец спустился наконец по лестнице — его выходу на сцену позавидовала бы любая примадонна! — и оказался в мягком свете свечей, Морозини инстинктивно отпрянул назад, словно увидел змею. И снова раздался злобный смех:

— Неужели вы боитесь? Это честь для меня…

— Скажем, я просто удивлен. Вы ничуть не похожи на мексиканца!

— А я должен на них походить?

— Я полагал это само собой разумеющимся. Ведь все последние месяцы я искал ацтекское украшение для коренных жителей Мексики. Завладев с помощью мошенничества имуществом Жиля Вобрена, они вынудили меня работать на них. Я должен был вернуть им древние изумруды, украденные у них около полувека тому назад. Когда мы встретились в Булонском лесу, я решил, что они вам платят. Но теперь, когда в принадлежащем им замке я никого из них не вижу, у меня появилось подозрение…

— Вы решили, что я работаю на самого себя?

— Что-то в этом роде…

В эту минуту дверь зала резко распахнулась, и появился гигант, по виду типичный американец — от кожаных ботинок с декоративной строчкой до жевательной резинки. Он швырнул к ногам своего босса невзрачного, непривлекательного человечка. Упав, незнакомец гневно вскрикнул.

— Это еще кто такой? Откуда ты его взял?

— Думаю, он спрятался в багажнике автомобиля, пока пленник садился в машину в Сен-Жан-де-Люзе. В тумане его никто не заметил. А потом он попытался скрыться в парке, но Слим его увидел и скрутил…

Чрезмерно блестящие глаза блондина посмотрели на Альдо.

— Этот… недоносок, он с вами?

— Никогда его не видел, — ответил Морозини, отметив про себя, что его назвали пленником.

— Верится с трудом!

Но «недоносок» пришел в себя и не собирался сдаваться. Он встал и начал отряхивать одежду.

— Господин Морозини говорит правду, — сказал он. — Он ни разу меня не видел. Это значит, что я хорошо делаю свое дело.

— И что это за дело?

— Я частный сыщик из парижского агентства «Слышащий глаз». Наше отделение открыто и в Брюсселе. Вот, взгляните!

Из нагрудного кармана Алкид Трюшон достал две визитные карточки. Одну он протянул блондину, а другую отдал Морозини, который не мог скрыть своего изумления.

— Позвольте узнать, по чьему поручению вы следите за мной…

— Уже больше двух месяцев. Но нам запрещено называть фамилию наших клиентов, — объяснил детектив, пытаясь вновь обрести чувство собственного достоинства.

Блондин достал из кармана пиджака револьвер и направил на него:

— Или ты немедленно назовешь ее, или замолчишь навеки! — небрежно сказал он.

— Ладно. В наше агентство обратился барон Вальдхаус из Вены. Я должен был следить за присутствующим здесь князем Морозини, которого он подозревал в связи со своей женой, баронессой Агатой, урожденной Тиммерманс.

— Снова эта история! — запротестовал Альдо. — Я полагал, что она похоронена после несостоявшейся смехотворной дуэли…

— Господин барон считает, что это не так. Напротив, он как никогда ранее убежден в том, что его одурачили, и что в этом деле замешана его теща, госпожа Тиммерманс. Поэтому мне были даны инструкции всюду следовать за князем Морозини и не терять его из вида. Что я и сделал!

— Но это же безумие! — в бешенстве воскликнул Альдо. — А если бы я вернулся в Венецию, то вы неделями, месяцами и даже годами следили бы за моим домом и моей семьей?

— Следить я должен только за вами, но столько времени, сколько потребуется.

— Не удобнее ли было установить наблюдение за баронессой Агатой?

— Вы меня удивляете! За ней тоже следят! Так как она потребовала развода, барон намерен собрать максимум доказательств, чтобы получить преимущество над женой и, в конце концов, не допустить этого процесса, мысль о котором для него слишком мучительна.

— Сумасшедший дом!

— Нам это совершенно не интересно, — отрезал блондин, который начал проявлять признаки нетерпения. — Увы, Алкид Трюшон из агентства «Слышащий глаз», но вам придется расстаться с объектом вашей слежки без особых надежд снова его увидеть. Уведите Трюшона, — приказал он своим людям, притащившим детектива в зал.

— И куда его?

— Поместите к остальным! Им мы займемся позже.

— К остальным? Кто эти остальные? — спросил Альдо, думая о юном Фожье-Лассане.

— Это вас не касается! Все, уберите его! Нас ждут более важные дела, чем эти глупости…

Но ему пришлось подождать. Уверенный в своей правоте, Алкид Трюшон, чья совесть была абсолютно чиста, оказал достойное сопротивление. Чтобы его «укротить», потребовались усилия нескольких мужчин. Наконец бандитам удалось его уволочь, но он так. вопил, что пришлось заткнуть ему рот кляпом. Пока крики Трюшона не смолкли, лицо главаря сохраняло страдальческое выражение.

— Не выношу крика, — признался он, когда вопли детектива, наконец, затихли. — А теперь к делу! Ожерелье у вас?

— А где Жиль Вобрен?

— Его здесь нет!

— Где же он?

— Я вам скажу позже!

— Для чего тогда было назначать эту встречу на другом конце Франции, хотя прежде мы договаривались встретиться в Париже?

— Мы ни о чем не договаривались…

— Мы заключили сделку: я приношу изумруды, в обмен получаю Вобрена. Камни у меня! Верните Вобрена!

— Это невозможно! Он не выдержал заточения и…

— Интересно, есть ли такой человек, который выжил бы, находясь в ящике в подвале собственного дома?

Главарь вытаращил глаза.

— Вы знали об этом?

— Я сам нашел его.

— Вы все знали и все-таки принесли ожерелье? Или это всего лишь блеф?

— Я не в первый раз имею дело с людьми без чести и совести…

— Значит, вы меня обманули, изумрудов у вас нет, и вы надеялись устроить мне ловушку…

— Снимите с меня наручники, и вы все увидите сами!

Повинуясь повелительному жесту главаря, один из его приспешников освободил руки Альдо от стальных браслетов. Морозини достал из внутреннего потайного кармана на «молнии», пришитого к подкладке его габардиновой куртки, черный кожаный мешочек и вытряхнул из него драгоценные камни на старинную парчовую скатерть круглого столика, расположенного поблизости.

— Вот они!

В зале повисла тишина. Все затаили дыхание. В свете канделябра с десятью свечами, стоявшего неподалеку, изумруды Монтесумы засияли неповторимым зеленым светом. На мгновение и сам главарь словно превратился в статую: он стоял неподвижно, зрачки его темных глаз расширились. Рука, протянувшаяся к камням, заметно дрожала. Но Альдо оказался проворнее. Одним ловким движением он схватил ожерелье и отступил к камину.

— Минутку! До них нельзя дотрагиваться грязными руками! Не забывайте, что это священные камни… Прежде чем мы продолжим разговор, я хочу кое-что узнать, раз Вобрена уже не вернуть…

— Что же?

— Что именно произошло в день свадьбы и чем объясняется странное поведение Вобрена?

Главарь пожал плечами:

— Как только в деле появляются наркотики, все объясняется чрезвычайно просто. Особенно, если речь идет о человеке, преклоняющемся перед своей невестой. Когда мы сели в его машину на улице Пуатье, мы лишь сказали ему, что дон Педро согласился одолжить ожерелье, чтобы помочь будущему мужу своей племянницы. Но за украшением надо было заехать в «Ритц». Разумеется, он опоздает на венчание, но дон Педро всех успокоит и попросит подождать. Как только Вобрен принес ожерелье, он стал нашим пленником.

— Негодяи! А как же лаковая туфля, найденная около Мар-о-Фе?

— Маленький подарок полиции от нас! Мы заставили Вобрена снять обувь, а другую туфлю бросили в кусты на противоположной стороне дороги. Забавно, не так ли?

— Ничуть. И учтите, что в этом деле вы для меня всего лишь посредники.

— Это еще что за бред?

— Я исхожу из того, что услышал из уст подлинного владельца изумрудов дона Педро Ольмедо де Кирога. А так как этот дом принадлежит его тетке донье Луизе де Варгас и Виллаэрмоза, где, как я полагаю, он находится на правах родственника, то попрошу вас привести его сюда. Только ему я готов отдать эти изумруды…

Дьявольская улыбка заиграла на молодом лице, которое в минуты покоя никто не посмел бы назвать уродливым.

— Неужели вы настолько наивны?

— Простите?

— Неужели после нашей встречи в Булонском лесу вы и в самом деле подумали, что работаете на эту мексиканскую семейку?

— Иного я никогда и не предполагал. Если я не мог одобрить методы, коими они пытались вернуть утраченное сокровище, то я их понял, хотя и не принял. И я желал бы, по крайней мере, узнать, где находится женщина, которая до сих пор остается госпожой Вобрен, и ее родственники.

— Ах, какие мы рыцари…

— Не стоит преувеличивать. Просто я хочу знать, как обстоят дела на самом деле.

— Я вас успокою. Этот дом остается собственностью ужасной доньи Луизы и очаровательной доньи Изабеллы. Вы сможете даже поприветствовать их, перед тем как…

— Продолжайте!

— Нет, не стоит. Об этом еще будет время поговорить…

— Но я все равно хочу увидеть дона Педро, — потребовал Морозини, напирая на каждый слог. -Если нет…

— Что тогда? Вы не в том положении, чтобы выдвигать свои условия.

— Вы в этом уверены? Скажем, я могу уронить ожерелье в огонь…

— Вы с ума сошли!

Главарь замер, не успев жестом приказать своим приспешникам броситься на Альдо. В руке князя блеснул револьвер, и дуло его было направлено в висок блондина.

— Если хоть кто-то пошевелится, я выстрелю! — предупредил он. — А теперь я требую встречи с доном Педро!

— Ну, она вряд ли состоится! — хмыкнул один из мерзавцев, перекатывая жвачку во рту. — Ему в голову пришла неудачная мысль взглянуть на волны океана поближе. Путешествие не стоило ему ни гроша!

— Вы хотите сказать, что он утонул? Или что вы его утопили?

— Что-то в этом роде. Он начал действовать нам на нервы…

— Хватит! — рявкнул главарь. — Говорить будешь только в том случае, если я тебе прикажу!

— Жестокая реальность, — прервал их Морозини. — Вы убили дона Педро. Пусть Господь примет его душу. Но я готов говорить и с его прямым наследником. Пусть приведут дона Мигеля!

— Его здесь нет!

— Как? И его тоже? Пошлите за ним! Когда у меня под прицелом мерзавец, моя рука не устает! А вы и есть самый настоящий мерзавец, господин без имени…

Не обращая ни малейшего внимания на дуло пистолета, направленного на него Морозини, главарь подошел к скамье и растянулся на пурпурных подушках, небрежно закинув одну ногу на подлокотник. Он даже удостоил Альдо насмешливой улыбки.

— В самом деле нас никто не представил друг другу. Какой вам прок от моего имени? Для всех присутствующих здесь я Грегори Ольерик, но, пожалуй, пришла пора назвать мое настоящее имя. Я обязан это сделать, кузен…

— Кузен? Что за чушь!

— Это истинная правда. Но если обращение «кузен» вам не по вкусу, может быть, я буду называть вас двоюродным дядей? Что вы думаете на этот счет?

— Что вы сошли с ума!

Раздался противный резкий смех, которого Альдо уже привык опасаться. В это мгновение его охватило отчаянное желание нажать на курок пистолета и избавить мир от этого негодяя, но это означало бы подписать себе смертный приговор. На галерее стояли пятеро мужчин, дула их оружия были направлены на Морозини. Очень медленно князь опустил руку. А его мозг продолжал лихорадочно искать логическое объяснение тому, что он только что услышал. Альдо знал, что все его самые непримиримые враги мертвы. Ожить никто из них не мог! И тут он услышал:

— Меня зовут Грегори Солманский!

Смех Альдо гулко разнесся по залу, и прозвучал он непривычно резко: Морозини не испытывал никакого веселья, только тревогу, которую он — к собственному негодованию — не сумел побороть. Он попытался дерзостью замаскировать свои истинные чувства:

— Солманский, явившийся из небытия? Браво!

Но в том случае, когда никого из семьи уже нет в живых, очень легко присвоить себе чужое имя и носить его… как фальшивый нос!

— Я вижу, вас смущает мое существование на этом свете. Вы были искренне уверены в том, что уничтожили всю мою семью. Ведь вы сами убили моего отца и моего брата, а ваша кухарка убила мою сестру. Но факты — упрямая вещь. Я действительно последний из рода Солманских. Я родился в Локарно 9 марта 1908 года в день святого Григория Нисского от короткого, но бурного романа графа Романа Солманского и графини Адрианы Орсеоло, вашей двоюродной сестры… Кстати сказать, ее вы тоже убили. Отсюда наше родство, которое вам настолько не по душе. Как это ни смешно, но я прихожусь вам двоюродным племянником. Удовлетворены?

Альдо стиснул зубы. Холодный пот выступил у него на висках при виде этого адского отродья. Морозини необходимо было выиграть время, чтобы прийти в себя. Он начал искать сигарету в портсигаре, и ему даже удалось уверенным жестом поднести к ней огонь. И все же он выронил револьвер, к которому немедленно бросился гигант-американец. Альдо спокойно сказал:

— Интересное семейство! Ваш отец в ответе за кровавую резню, на совести вашей сестры два убийства. Третье — мое — ей не удалось осуществить. Что же до вашей матери, то она убила мою мать, которая относилась к ней, как к дочери… Но сейчас я хотел бы спросить у вас: как вам удалось жить в этой стае и ни разу не оказаться на виду?

— Ну почему же, однажды я даже сыграл главную роль. Это было в Цюрихе во время праздника, который устроил Мориц Кледерман, ваш тесть, в честь дня рождения своей жены. Это я убил божественную Дианору одним выстрелом из пистолета. Дело оказалось настолько удачным, что я удостоился похвалы моего отца. Потом он отправил меня в Америку, чтобы спрятать там от швейцарских полицейских.

На этот раз Альдо пришлось бороться с подступившей тошнотой. Он два раза глубоко вдохнул. Ему стало ясно, что перед ним маньяк.

— Достойный подвиг! Невинная женщина была застрелена в тот момент, когда она радовалась жизни и пила шампанское вместе с мужем и своими друзьями. Но я повторяю свой вопрос: как получилось, что я ни разу не видел вас среди клана Солманских?

— Дело в том, что я примкнул к нему довольно поздно. Сразу после рождения отец доверил меня кормилице в Локарно, и там я оставался до восьми лет. Затем меня отдали в один из дорогих швейцарских пансионов, где я воспитывался под фамилией своего отца, потому что он признал меня. Имя моей матери оставалось неизвестным.

— Случалось ли вам видеться с матерью?

— В детстве мы часто виделись. Когда я повзрослел, мы с ней не встречались. После дела Фэррэлса[88]меня отвезли в Америку. Сначала я жил под псевдонимом Ольерик, чтобы прощупать почву и посмотреть, как меня примет семья. Но я сразу же отлично поладил с Сигизмундом, моим старшим братом, и вернул себе настоящую фамилию, а псевдоним использовал только для дела. Но если Сигизмунд сразу меня оценил, то об Анельке, к сожалению, этого не скажешь. Правда, она вообще никого не любила. Вас она ненавидела настолько сильно, что на этом мы с ней в конце концов и сошлись. После их гибели я возглавил банду Сигизмунда, и мне удалось провернуть несколько интересных операций. Именно во время одной из них я и познакомился с Мигелем Ольмедо, а затем и с его семьей. Тогда-то я и узнал о знаменитых изумрудах, утрата которых повергла в отчаяние дона Педро… Для меня это стало своего рода… откровением! Не считая того, что ожерелье стоит целое состояние, это была возможность заставить вас поработать на меня и отомстить за моих близких. Ведь вы должны были оказаться в моей власти! И сегодня вечером это свершилось. Вы загнаны в угол. Вы в ловушке!

— Теперь мне все ясно. Вы собираетесь меня убить! — констатировал Альдо так спокойно, словно он только что получил приглашение на ужин.

— Разумеется, но… мы не будем торопиться! У меня безумное желание, дорогой князь, позабавиться с вами. Убить вас одним выстрелом — это слишком быстро и совсем неинтересно. Я хочу насладиться вашими долгими мучениями… Вот это будет восхитительно и вполне достойно Солманских!

— Которым вы, как и ваши предшественники, не являетесь. Фамилия, титул и недвижимость были украдены русским по фамилии Орчаков, погромщиком и убийцей невинных людей!

— Какое это имеет значение, если вы у меня в руках? А теперь отдайте мне изумруды!

— Ни за что!

Голос, прозвучавший с такой повелительной интонацией, принадлежал донье Луизе. Пожилая женщина была одета, как обычно, во все черное, но еще более строго, потому что ни одно украшение, кроме золотого обручального кольца, которое она, очевидно, никогда не снимала, не оживляло ее траурного наряда. Траур подчеркивала вуаль из черного крепа, наполовину скрывавшая седые волосы, высоко поднятые гребнем из черного дерева.

Выйдя из-за колонны, донья Луиза величественно подошла к Альдо. Он поклонился, а женщина спросила:

— Вы действительно принесли подлинное священное ожерелье?

— Нет ни малейших оснований в этом сомневаться, — ответил Морозини, снова выкладывая камни на парчовую скатерть.

При виде изумрудов в серых непроницаемых глазах доньи Луизы вспыхнул огонь, и она рухнула на колени, вытянув вперед дрожащие руки.

— Простите меня за то, что я сомневалась в вас, князь Морозини! Вы совершили чудо! Где же были священные камни?

— Они были спрятаны среди тех вещей, которые императрица Шарлотта увезла с собой из Мексики. Она даже не подозревала, что ожерелье находится у нее.

— Кто же их туда положил?

— Женщина, которая ее ненавидела, и которой было известно наложенное на изумруды проклятие. Она хотела, чтобы императрица погибла.

— Камни действительно сыграли свою роль, потому что Шарлотта умерла безумной. Но в будущем только чистые руки смогут коснуться кетцалитцли Пернатого Змея, и они вернут ожерелье на землю предков, и ее слава и доброе имя будут восстановлены. Благодарю тебя, о Уицилопочтли, бог богов, за этот день, вернувший нам надежду!

Все еще стоя на коленях, донья Луиза запела что-то медленное и мрачное, но мелодия прерывалась вскриками, напоминающими победный клич. Все слушали ее, никому в голову не приходило прервать эту песнь, пришедшую из глубины веков.

Только когда женщина замолчала, согнувшись, опустившись на пятки и подняв высоко над головой изумруды, раздались совершенно неуместные аплодисменты.

Аплодировал, разумеется, последний из Солманских.

— Браво! Вы могли бы иметь успех в мюзик-холле, но нам пора переходить к делу. Мы достаточно повеселились!

Быстрым движением он вырвал изумруды из рук доньи Луизы, повертел их в руках и спокойно убрал в карман.

У пожилой дамы от возмущения перехватило дыхание. Она гневно вскрикнула и хотела подняться. Вряд ли бы ей это удалось, если бы Альдо не поддержал ее. Она поблагодарила его взглядом и воскликнула:

— Должно быть, вы потеряли рассудок! Согласно нашим договоренностям, вы не должны были даже дотрагиваться до священных камней!

Солманский с кривой усмешкой пожал плечами:

— Наши договоренности? У меня такое впечатление, что они существовали только в вашем воображении, милая дама, и в воображении этого бедняги дона Педро. Я всегда работал только на себя…

— Что вы такое говорите? Но вспомните, когда Мигель привел вас к нам в Нью-Йорке…

— Ах, да! Признаю, я сделал все, чтобы очаровать вас, и подыграл вам, как только понял, что ваша семейная история даст мне то, о чем я мечтал. Я получу огромное состояние и отомщу человеку, которого ненавижу…

— Не пытайтесь вспомнить, о ком идет речь, донья Луиза. Он говорит обо мне, — подсказал Альдо. — Этот жалкий тип считает, что я перед ним в долгу…

— Не стоит все сваливать в одну кучу. Все будет сделано так, как я решил. Сейчас я хочу радоваться моей удаче.

— Потому что вы получили изумруды? — презрительно спросил Альдо. — Не стоит забывать о проклятии, которое висит над ними. Почему вы так уверены, что вас оно не коснется?

— Видите ли, я не намерен оставлять камни себе, я их продам… за астрономическую сумму! Я знаю человека, который готов заплатить мне столько, сколько я попрошу. А если добавить к этому еще и наследство Вобрена…

— Насколько мне известно, на него вы не имеете никаких прав!

— Я лично не имею, согласен, но всеми правами обладает его вдова. Это позволило нам неплохо жить, продавая время от времени те или иные безделушки… Продадим и остальное. Мы получим отличную прибыль!

— Вашей прибылью станет разочарование. Пока все считали, что Вобрен исчез, его жена могла действовать по своему усмотрению. Но теперь ее официально признают его вдовой, и, следовательно, будет открыто дело о наследстве…

— И что же? Открыто, закрыто, какая разница? Все и так принадлежит ей.

— Вот в этом вы ошибаетесь… Ей принадлежит только часть, оговоренная законом, и ничего более.

— Нечего мне сказки рассказывать! Не государство же заберет имущество Вобрена?

— Нет, все отойдет его наследнику. Представьте себе, таковой имеется. Он упомянут в официальном завещании, которое хранится у нотариуса мэтра Бо. Вобрен был холостяком, но у него есть внебрачный сын, которого он признал!

— Пустяки! Мы опротестуем завещание. Представляю себе этого наследника, мы легко запугаем мальчишку!

— Он прокурор республики!

Про себя Альдо отчаянно молился, чтобы это все еще оставалось правдой. Ведь после необъяснимого исчезновения Фожье-Лассаня в этом никто не мог быть уверен. Вполне вероятно, что он находится среди тех «остальных», о которых упоминал Солманский, намекая на присутствие в доме других пленников. Но Морозини не смог отказать себе в извращенном удовольствии увидеть исказившееся от ярости лицо его врага. Этому плоду тайной любви Романа Солманского и Адрианы Орсеоло не хватало породы его родителей!

Но Грегори уже взял себя в руки:

— Что ж, еще одного придется убрать!

— Убийства — это ваша специальность, не так ли? На вашем месте я бы не сбрасывал со счетов французскую полицию и подумал бы о том, что смерть наследника ничего не изменит для госпожи Вобрен. Потому что в этом случае будет открыто наследство вашей новой жертвы. Вы от этого ничего не выиграете, кроме возможности сложить голову на эшафоте!

— Не радуйтесь заранее, я американец!

— Едва ли ощущения от электрического стула окажутся приятнее. И потом, на нем умирают дольше! Шеф нью-йоркской полиции Фил Андерсон с радостью потребует вашей выдачи…

Все это Альдо произнес совершенно спокойно и даже миролюбиво, чем вызвал еще большую ярость Солманского. Он принялся отдавать приказы на разных языках, требуя, чтобы его пленника связали и заткнули ему рот кляпом. Это было проделано с отменной ловкостью, и связанного князя, словно куль, швырнули на пол. Он упал у ног доньи Луизы. Женщина сидела в кресле и молча плакала, не утирая слез. Грегори, стоявший в нескольких шагах от нее, снова достал ожерелье и любовался им в свете свечей, на мгновение забыв о тех, кто на него смотрит. Донья Луиза нагнулась к Морозини и прошептала:

— Зачем было доводить до этого? Он действительно вас убьет.

Князь лишь покачал головой и улыбнулся ей глазами… У него не было другого способа дать ей понять, что он сделал все это намеренно, надеясь попасть к тем «остальным», о которых не переставал думать. Возможно, ему удастся что-то предпринять, ведь он сохранил еще нож. Морозини не верил в то, что его убьют на месте. Разве Грегори не пообещал ему мучительную агонию? Следовательно, у него еще есть время. Альдо безумно хотелось узнать, где Адальбер и что он делает.

Тем временем в зале появилось еще одно действующее лицо. Донья Изабелла, сопровождаемая восхищенными взглядами громил, спускалась по лестнице. Медленно, грациозно, с величественной строгостью, внешне невозмутимая, она как будто плыла в своем домашнем платье из черного бархата. Ее единственным украшением была алебастровая кожа в глубоком V-образном вырезе… Из своего более чем неудобного положения Альдо все-таки любовался этой совершенной красотой, не переставая сожалеть о том, насколько она безжизненна.

Но внезапно, в одно мгновение, эта прекрасная статуя ожила. Молодая женщина увидела изумруды в руках Солманского. Она быстрым шагом подошла к нему и с неожиданной яростью вырвала ожерелье у него из рук.

— Священные кетцалитцли! Как вы посмели коснуться их? Это святотатство!

Внезапное преображение доньи Изабеллы застало Солманского врасплох, и он безропотно отдал ей изумруды. А она уже забыла о нем. Как и донья Луиза, она подняла камни к свету канделябра, а затем опустилась на колени, склонив голову, как христианка перед святыми дарами, но не опуская рук. Потом она встала и направилась к лестнице, намереваясь подняться наверх. Никто и не подумал остановить ее, настолько неожиданным было ее превращение из безжизненной красавицы в яростную дочь Мексики!

Но сын Романа Солманского опомнился довольно быстро. В три прыжка он догнал Изабеллу.

— Эй! Куда это вы собрались?

— В свою комнату. Там я смогу совершить очистительный ритуал над драгоценным ожерельем Кетцалькоатля, потому что именно я предназначена для этого. Затем нас должны отвезти на корабль, чтобы мы вернулись на землю предков.

Она инстинктивно прижала изумруды к груди, но Грегори заставил ее вернуться к камину. В его действиях не было грубости. Он казался скорее удивленным, чем недовольным.

— Очистительный ритуал? Земля предков? Что это за белиберда? Вы в самом деле полагали, что я лезу из кожи вон исключительно ради того, чтобы вернуть вам ожерелье и проводить вас на корабль, не забыв пожелать приятного путешествия? Прекратите! Спуститесь на землю, красавица, и не пытайтесь заставить меня поверить, что вы настолько же ограниченны, как и ваш дядя. Должен признать, что некоторое время я так и думал. Вы держались так отстраненно, так упорно молчали, что я считал вас хорошо дрессированной красивой безмозглой куклой.

— Мой дядя доверял вам и исчез. И мой кузен Мигель тоже, я полагаю?

— Совершенно верно. Первый вознамерился управлять всем миром, включая и меня. А что касается Мигеля, то после того, как он выполнил свою задачу, его аппетиты слишком выросли. Пришла пора и вас посвятить в мои планы. В них вам отведена не такая уж плохая роль!

— Вам нечего мне предложить! — возразила Изабелла с уничижительным презрением. — С самого детства моя жизнь была посвящена богам моих предков, и никто не может этого изменить. Даже я, если допустить, что я этого захочу.

— Что это значит?

Раздался глубокий голос доньи Луизы:

— Она девственница и таковой и останется! Несмотря на торжественность ее тона, Грегори расхохотался:

— Оставь эту чушь для других, старуха! А свадьба с этим дураком Вобреном? В его планы не входило оставить девицу непорочной и незапятнанной! Если бы не наши… усилия, ваша курочка угодила бы прямиком в кастрюлю!

Донья Луиза смерила его взглядом, исполненным невыразимым отвращением:

— Боже, как вы вульгарны! Это вы тоже от нас скрыли!

— Надо же иногда расслабиться! Но вернемся к теме нашего разговора…

— Должно было состояться только гражданское бракосочетание, чтобы мы получили деньги, необходимые для нашей миссии. Ни при каких условиях этот человек не должен был дотронуться до Изабеллы! И не делайте вид, что вам об этом неизвестно!

— Верно, я об этом знал, но я полагал, что запрет касается только Вобрена, учитывая возрастную разницу с невестой. А у меня свои планы и в отношении ожерелья, и в отношении девицы. Я решил оставить их себе. Так что, с вашим согласием или без него, я забираю изумруды, — Солманский спокойно убрал камни в карман, — а очаровательницу, по которой я схожу с ума все эти долгие месяцы, я сделаю нормальной женщиной. Пришла пора вернуть вашу семью в реальный мир. Идите-ка сюда, моя прелесть!

— Вы же не совершите этого! — простонала старая дама.

— Конечно же, совершу! И немедленно! Изабелла принялась отбиваться изо всех сил, и

Солманский приказал:

— Билл, Макс и Фред, уведите ее и привяжите к кровати за руки и за ноги. Я не хочу, чтобы она выцарапала мне глаза своими когтями!

— Вам ее раздеть, босс? — предложил один из громил.

— Нет. Это удовольствие я оставлю для себя. С помощью ножа я быстро справлюсь…

Донья Луиза разрыдалась:

— Умоляю вас, остановитесь, если мать родила вас…

— Разумеется, меня родила мать. Хотя сомневаюсь, чтобы она отличалась особой добродетелью… До скорого свидания, мадам! Если вы услышите крики, не сходите с ума. Я обожаю насиловать девственниц.

Солманский собрался последовать за своими приспешниками, когда на улице раздались выстрелы.

— Это что еще такое? — вскипел он. — Проверьте! В ту же секунду дверь, ведущая в сад, открылась.

Вошли двое мужчин. Они вели Адальбера Видаль-Пеликорна, улыбающегося так, словно он попал на светскую вечеринку.

— Привет всей компании, — весело поздоровался археолог. — Я вижу, что вы тут не скучаете! Поверьте мне, я счастлив оказаться среди вас!

Не веря ни своим глазам, ни своим ушам, Альдо, которого донья Луиза пыталась незаметно освободить от кляпа, подумал: не сошел ли его друг с ума? Что он надеялся сделать один в этом доме, полном вооруженных людей? Это же верная смерть! Грегори, судя по всему, задал себе тот же вопрос.

— Откуда вы его выудили?

— Из парка, — сказал один из державших Адальбера. — Он перепрыгнул через стену и кормил собак мясом. Увидев нас, он с такой скоростью начал бегать по парку, что мы вшестером его едва поймали. Он ускользал из рук, словно угорь!

— Этот тип должен был сидеть в своей парижской квартире под постоянным наблюдением! Сборище идиотов! — заорал разъяренный Солманский. — Когда я с ними закончу, я с вами разберусь.

— Не стоит на них сердиться, — заступился за бандитов Адальбер. — Они просто ошиблись… Ваши подручные проводили меня до самого Лувра, ждали меня до вечера и не пропустили момента, когда я оттуда вышел. Только это был не я, а брат-близнец моего лакея, одетый в мою одежду. Это позволило мне в его костюме спокойно сесть в такси, которое ожидало меня на набережной Сены. Видите ли, Лувр — дворец старый, с множеством потайных уголков и переходов. Все они мне отлично известны. Кстати, по-моему, мы с вами не знакомы?

Взбешенный Солманский отхлестал его по щекам, приговаривая:

— Скоро ты пожалеешь, что встретился со мной! Свяжите и его тоже!

В мгновение ока Адальбер оказался связанным на полу рядом с Альдо, которого донья Луиза сумела все-таки избавить от кляпа.

— К чему это театральное появление? — шепотом спросил его Морозини. — Зачем ты так глупо попался?

— Это, мой дорогой, военная тактика, которую называют диверсией. Они ловили меня впятером или вчетвером. Ты лучше прислушайся! Пока они занимались мной, сочувствующие нам перебрались через стену… Ты слышишь?

В саду явно шла перестрелка, следом за выстрелами иногда слышались крики. Грегори подошел к двери и выглянул… Он резко отпрянул, сорвал со стены арабский кинжал и, схватив донью Луизу за волосы, приставил ей лезвие к горлу. Увидев, что его люди отступают, Солманский крикнул:

— Я не знаю, сколько вас там! Но, если кто-то из вас переступит через порог, я пущу старухе кровь! А вы закройте дверь! — приказал он своим помощникам. — Она достаточно крепкая…

Четверо мужчин сумели захлопнуть тяжелую дверь перед носом нападающих и забаррикадировать ее. Это позволило бандитам перевести дух… Альдо бы с удовольствием поподробнее расспросил обо всем Адальбера, но Солманский поставил ногу ему на грудь и начал привязывать длинные волосы доньи Луизы к резным украшениям высокой спинки кресла. Он так сильно натянул их, что женщина не могла пошевелиться. У той на глазах показались слезы.

— Вы действительно монстр! Но вы не можете постоянно выигрывать…

— Отчего же? — со зловещей усмешкой поинтересовался Солманский и крикнул тому, кого называл Слимом: — Сколько их там?

— Трудно сказать, слишком темно! Мне кажется, что это какие-то крестьяне. Ими руководит старикашка, который чертовски здорово стреляет.

— Сейчас мы это выясним! Эй, ты, археолог! Скажи-ка нам, кто твои друзья?

— Контрабандисты, насколько мне известно. Судя по всему, живя в этом замке, вы мешаете их торговле.

— Это что-то новенькое! Но это отличная гарантия: жандармы сюда не сунутся. Они плохо уживаются друг с другом…

— Может быть, — согласился Слим. — Но сейчас-то что нам делать?

— Нам? Ничего! У нас трое заложников, не считая Изабеллы, так что нам нечего особенно бояться. Эй, вы, наверху! — обратился он к мужчинам, которые по-прежнему держали зал под прицелом. Они были приучены к слепому повиновению и, не получив нового приказа, ни на шаг не сдвинулись с места. — Пусть трое из вас перейдут к окнам фасада. Стреляйте во все, что шевелится.

Несколько секунд спустя раздался выстрел, и снаружи кто-то закричал от боли, что подтверждало верный расчет Солманского. Он расхохотался:

— Браво! Мы с ними скоро покончим. Если дело примет плохой оборот, то под покровом темноты мы сумеем спуститься к реке, возьмем с собой женщин и кое-какие безделушки. Теперь, когда изумруды у нас…

— А что делать с этими двумя? — спросил тот, которого звали Макс.

— Их придется убить, но надо постараться, чтобы они подольше помучились. Прежде чем покинуть Европу, я доставлю себе удовольствие заняться семьей Морозини, — проговорил негодяй и ударил Альдо ногой под ребра. Тот едва сдержался, чтобы не закричать от боли.

— Самое простое, — размышлял вслух Макс, не услышавший конца фразы, — это поджечь эту дыру, а потом свалить…

В зале воцарилась тишина, как будто все затаили дыхание. Альдо и Адальбера волновала не столько их собственная судьба, сколько участь молодой девушки, которая, привязанная в своей спальне, в ужасе ждала похотливого негодяя… Казалось, что пока Грегори, погруженный в свои размышления, забыл о ней. Он наливал себе стакан за стаканом, прислушиваясь к звукам, доносившимся снаружи. Пару раз раздались взрывы, а когда Макс попробовал высунуть нос наружу, пуля вонзилась в дверную раму, едва не задев его…

— Что он имел в виду, когда говорил о реке? — шепотом спросил Альдо, который, сумев опереться об Адальбера, пытался вытащить стилет из кожаных ножен. — Здесь поблизости только Нивель, но до нее все-таки довольно далеко.

— В этом краю множество сюрпризов. Ты еще в этом убедишься, если мы выберемся отсюда живыми… Да что ты ерзаешь? Лежи спокойно!

— Я пытаюсь вытащить нож. И не говори мне, что у тебя его нет!

— Есть, конечно! Но все произошло так быстро, что я о нем забыл!

Приглушенный разговор мужчин, лежащих у ее ног, наконец привлек внимание пребывавшей в забытьи доньи Луизы.

— Подождите, я сейчас вам помогу, — проговорила она.

В мгновение ока с неожиданной ловкостью женщина перерезала путы на пленниках так, чтобы внешне они выглядели неповрежденными, но освободиться от них теперь можно было легко. В этот момент Грегори вернулся к ним и обратился к Адальберу, пнув его для начала ногой:

— Ну-ка, давай поговорим! Сколько человек ты привел с собой?

— Я не считал, что-то около десятка, должно быть.

— Отлично, — хохотнул Солманский. По голосу было заметно, что он уже пьян. — Я позову стражей подземелья, и они расчистят место… А пока, — он громко икнул, — я объясню… очаровательной Изабелле, кто… теперь… ее хозяин!

Солманский хотел было допить бутылку, которую держал в руке, но почувствовав, что опьянел, отбросил ее в сторону и твердым шагом направился к лестнице.

— О боги Анауатля! — простонала донья Луиза, закрывая глаза, из которых катились слезы. — Сжальтесь над той, которая вам служит!

Альдо и Адальбер разделяли ее тревогу. Морозини вспомнились слова из последнего письма Жиля: «Береги ее…» Но он был бессилен, так как знал: охранники, которые держат их на мушке, непременно выстрелят, стоит им с Адальбером лишь пошевелиться. При этом пули могут задеть и донью Луизу. Она поняла его сомнения:

— Не думайте обо мне, если хотите бежать…

Дверь за Солманским захлопнулась, мужчины обменялись взглядами.

— Я рискну, — прошептал Адальбер на ухо Альдо. — У тебя жена и дети… Дайте мне нож, донья Луиза! — Нет, не шевелитесь! Смотрите! — сказал Альдо. Под прикрытием галереи неслышным шагом двигались двое мужчин. Без сомнения, они вышли из кухни. У одного был пистолет, у другого — винчестер. Последний был крестьянином лет шестидесяти, а другим — не кто иной, как Фожье-Лассань. Охрана Солманского их не заметила. Нежданных спасителей надо было предупредить. Но как же это сделать? И в эту секунду из комнаты Изабеллы раздался крик Он был таким громким, таким отчаянным, что все невольно повернули голову. Мгновенно освободившись от веревок, Адальбер опрокинул тяжелое кресло, в котором сидела старая мексиканка. Она упала вниз головой, но зато оказалась под защитой массивного дубового сиденья. Археолог рванулся под галерею. Один из охранников выстрелил, и Альдо, стряхнув путы, в ту же секунду оказался рядом с другом.

— Скорее в спальню, Франсуа! Изабелла там с…

Залп оборвал его на полуслове, и почти сразу же раздался второй. Выстрел из винчестера уложил одного из охранников. Но он привлек внимание тех, кто следил за окнами, и началась перестрелка. К счастью, Альдо удалось вернуть свой револьвер, а Адальбер вынул оружие из носка. Подкрепление пришло со стороны кухни. Зал наполнился дымом, и уже было непонятно, на чьей стороне перевес. И тут кто-то выхватил из камина горящее полено и поджег сначала шторы, а затем и одно из кресел.

— Донья Луиза! — воскликнул Альдо. — Ее надо вытащить оттуда!

Опрокинутое громоздкое кресло, служившее укрытием для старой женщины, оказалось совсем рядом с пламенем. Пряди волос, которые Солманский привязал к резной спинке, не позволяли ей двигаться. Альдо для начала оттащил кресло за колонну и стал искать то, чем можно было отрезать запутавшиеся волосы. Неожиданно перед его глазами оказались ножницы.

— Это должно вам пригодиться, — посоветовала ему канонисса де Сент-Адур.

Морозини никогда раньше с ней не встречался и теперь оглядывал ее с изумлением. Человек в крестьянском костюме говорил тоном великосветской дамы, и это могло сбить с толку кого угодно. Но князь быстро сориентировался:

— Прошу прощения, мадам, но что вы делаете в этом вертепе?

— Я — главарь контрабандистов, а один из моих друзей сейчас наводит порядок в парке… Ну-ка, отдайте мне ножницы! Вы их держите так, словно собрались стричь овцу.

Канонисса очень осторожно обрезала пряди седых волос, запутавшиеся в резных деревянных украшениях.

— Идите и посмотрите, что делается наверху, — сказала Приска. — Дамой я займусь сама, а потом мы отвезем ее ко мне…

Альдо бегом поднялся по лестнице и присоединился к Адальберу стоявшему перед открытой дверью, которую охраняли двое мужчин в баскских беретах.

— Смотри! — прошептал археолог. — Эту картину я не скоро забуду.

Альдо согласился с ним. На кровати в разорванном платье рыдала привязанная Изабелла. На полу лежало безжизненное тело последнего из Солманских, а перед ним стоял Франсуа-Жиль Фожье-Лассань, заместитель прокурора республики, и смотрел на него невидящими глазами. Он все еще держал в руке револьвер, из которого убил негодяя…

Не говоря ни слова, Адальбер отобрал у него оружие, тщательно протер его носовым платком и крепко сжал своими пальцами, оставляя новые отпечатки.

— Я ничем не рискую, — пояснил он Альдо. — И у меня в арьергарде Ланглуа. А что будет делать этот юнец, жертва собственных чувств? Я уже сейчас вижу заголовки в газетах: «Прокурор республики расправился с убийцей своего отца…»

— Не стоит преувеличивать. Они напишут «своего крестного».

— Наверняка найдется тот, кто докопается до истины… И он же наследует все имущество Вобрена… В любом случае, на его карьере можно будет поставить крест. Особенно в Лионе!

— В этом его надо будет еще убедить. Он отличается совершенно неуместным правдолюбием…

— Это пройдет. Ведь он совсем не глуп…

Все объяснения Альдо получил позже, после обязательного визита жандармов и судебного следователя из Байонны. Но до этого основная часть контрабандистов — участников сражения успела раствориться в ночи. Остались только виконтесса де Сент-Адур и ее хорошие знакомые, пришедшие по «зову сердца» на помощь старому другу, который оказался в опасности. Эта опасность получила истинное подтверждение, когда в погребах нашли трупы Мигеля Ольмедо де Кирога и неизвестного гангстера из Нью-Йорка, а также полуживого от ужаса Алкида Трюшона из агентства «Слышащий глаз». Американцев, уцелевших после боя, арестовали.

Обстоятельный разговор состоялся за чашкой кофе у пылающего камина в гостиной замка Сент-Адур после того, как Онорина уложила в постель двух мексиканок, совершенно выбившихся из сил. Тело Мигеля, найденное в подвалах Ургаррена, стало для них последним испытанием, и женщины с благодарностью воспользовались гостеприимством своего главного спасителя. Альдо — египтолог был посвящен в план заранее — к своему огромному изумлению узнал, что главарем контрабандистов, столь кстати появившихся этой трагической ночью, была канонисса Приска де Сент-Адур. Она все объяснила без околичностей:

— В течение всего года налоговая инспекция вашей проклятой Республики мучает нас, аграриев. Надо же нам как-то зарабатывать. Если не считать жандармов, которые предпочитают оставаться дома, а не скакать ночью по горам, и редких самозванцев, столь удобных для осведомителей, весь край в моем распоряжении.

Мари-Анжелин давилась хохотом, а тетушка Амели восприняла новость без большого удивления. Услышанное даже позабавило ее. Поведение кузины ее больше не изумляло и, за исключением некоторых моментов, это рискованное дело показалось ей вполне удачным.

— В нашей семье встречались и военачальники, и авантюристы, и великие кокотки. Была даже одна фаворитка короля. И один святой! Но канонисса, ставшая главарем банды, — это что-то небывалое!

Адальбер первым узнал секрет канониссы. В тот вечер, когда он приехал на ужин, Приска выбрала удачный момент и поговорила с ним наедине. Она потребовала, чтобы археолог держал ее в курсе событий, но об их уговоре никому не рассказывал.

«Ничего не говорите даже вашему другу Аль-до! — предупредила виконтесса Приска. — Он должен вести себя естественно и ни о чем не подозревать. Не стану скрывать от вас, что у меня и моего помощника новые владельцы замка начали вызывать подозрение. Нам не понятно, что там происходит».

Упомянутый помощник-баск, носивший имя Максим и совершенно непроизносимую фамилию, уже успел спасти Фожье-Лассаня. Тот подошел слишком близко к Ургаррену его поймали, но он сумел бежать и угодил в яму с навозом, принадлежавшую помощнику Приски. Его оттуда вытащили, отмыли и оставили в доме, посоветовав — для его же блага — не высовывать нос из замка до поры до времени. Баск по имени Максим был правой рукой госпожи де Сент-Адур. Он решал, когда предпринять вылазку, собирал людей и составлял план действий. Именно он являлся единственным живым родственником последнего владельца Ургаррена (с которым, правда, был в ссоре) и очень хотел приобрести замок во время торгов. Максим знал дом как свои пять пальцев и не забыл про подземный ход, прорытый еще в Средние века и выходивший на берег реки Нивель. Баск всегда был готов выполнять любые замыслы канониссы, с которой его связывала старинная дружба.

Приехав в Сен-Жан-де-Люз, Адальбер на велосипеде добрался до Сент-Адура. Приска немедленно отправилась к Максиму, и тот сразу же собрал своих людей. Как можно догадаться, предстоящая вылазка будоражила его.

Но он не праздновал в Сент-Адуре победу вместе со всеми. После того как дело завершилось разгромом противника, вся банда словно растворилась в воздухе, забрав с собой двух своих раненых и оставив на поле боя полдюжины убитых. Официальная версия была следующей: Максим и несколько его друзей появились в Ургаррене по просьбе виконтессы де Сент-Адур, родственника которой захватили люди из замка. Они требовали выкуп и угрожали убить заложника, если выкуп не будет уплачен.

В Стране Басков такая ситуация была понятна любому. Здесь все готовы защищать свою семью и свою честь!

Две недели спустя в Гавре трое мужчин стояли на причале морского порта и смотрели вслед пароходу «Франция», покидавшему гавань. Корабль плыл в Нью-Йорк. Альдо, Адальбер и Франсуа Фожье-Лассань только что попрощались с доньей Луизой и доньей Изабеллой. Женщины направлялись в Америку, чтобы оттуда вернуться на родину, в Мексику.

Они уезжали с неподдельной печалью на сердце, но сохраняя внешнее спокойствие. Вместе с ними покинуло Францию и священное ожерелье Монтесумы. Дамы тепло поблагодарили тех, кто в конечном итоге стал их сторонниками и спасителями.

Когда сирена корабля прозвучала в последний раз, прощаясь с французскими берегами, мужчины направились в город. И в этот момент самый молодой из них сказал:

— Мне все-таки неспокойно. Не принесут ли им несчастье эти проклятые изумруды, на которых теперь еще больше крови?

— Откровенно говоря, я так не думаю, — ответил ему Морозини. — Дамы верно служат этим камням, их руки чисты. Чистой осталась благодаря вам и Изабелла, посвятившая им свою жизнь. Выбросьте из головы хотя бы эту мысль. Ваше горе и без того велико.

— Вы правы, мне будет трудно ее забыть… Настолько трудно, что я никогда не захочу жениться.

— Решили остаться холостяком, как ваш отец или как я? — вступил в разговор Адальбер. — Поверьте, это не самое плохое существование! Хотя в высшем обществе Лиона вам будет трудно устоять перед множеством кандидаток на роль вашей супруги.

— Я отказался от должности. Я никогда не стану прокурором республики…

— Что?! — воскликнул Адальбер. Альдо ограничился улыбкой.

Франсуа-Жиль продолжил:

— Хотя вы все взяли на себя, Адальбер, убийство остается убийством. Я хладнокровно застрелил этого негодяя, который на моих глазах собирался обесчестить Изабеллу. Я потерял право обвинять кого бы то ни было!

— И чем же вы намерены заняться? На этот раз археологу ответил Альдо:

— Он будет продолжать дело Вобрена. Франсуа-Жиля давно привлекают старинные вещи, особенно предметы XVIII века. Под руководством такого учителя, как Ричард Бэйли, он отлично со всем справится! И особняк на улице Лиль снова оживет.

Обменявшись с друзьями быстрым рукопожатием, молодой человек побежал искать такси, чтобы отправиться на вокзал, где в камере хранения его ждал багаж. Прежде чем сесть в машину, он обернулся и на прощание помахал им рукой…

— Наконец-то хорошая новость! — удовлетворенно вздохнул Адальбер. — Мне нравится этот мальчик…

Некоторое время друзья шли молча. Они решили заночевать в Гавре, чтобы поужинать в знаменитом ресторане. На город опускались сумерки, и им не хотелось возвращаться в Париж ночным поездом. Вдруг Адальбер спросил:

— Я все-таки хотел бы знать, что ты делал под мостом Марии! Прошу прощения, на набережной Бурбон!

— Я уже говорил тебе, что навещал друга.

— А не подругу? Я никогда не замечал за тобой такой скрытности!

— Что за любопытство! Прости, но на этот раз оно останется неудовлетворенным. Я ничего тебе не скажу… Знай только одно, это была не женщина…

Альдо поднял воротник пальто и сунул руки в карманы. Он бы скорее дал разрезать себя на куски, чем признался бы в том, что в тот злополучный вечер, словно влюбленная молоденькая швея, отправился к известному прорицателю, о котором ему рассказал бармен из «Ритца»! Вот еще, глупости!

Сен-Манде, 20 сентября 2007 года