Огненная избранница Альфы

Глава 4. Фица. Читающая в душах

Входя в покои аббатисы, Фица с улыбкой говорила себе: «Чего мне бояться в доме вечных сестёр?» Здесь даже воздух казался целебным и дарил спокойствие утомлённой от суеты мира душе. Разве могут обидеть те, кто на земле живёт, как на небе, в вечном сиянии ангельской славы и чистоты?

Да, хорошо быть вечной сестрой в окружении таких же, добрых и чистых, не платить ни сердцем, ни телом за кров, кусок хлеба и кружку воды.

– Всеблагая Брындуша, – поклонилась Фица с порога, не позволив себе даже взгляда бросить на аббатису, – приветствую вас от имени Григораша Сташевского. Прошу молить Творца, ангелов и богов, и покровителя своего, архангела Люциана, о ниспослании мира его грешной душе и благополучии трудов во славу Господню.

– А от своего имени не желаете меня поприветствовать? – спросила аббатиса. – Как же вас зовут в ангельском мире, сестра?.. М-м, София. Какое прекрасное имя.

Она рассмеялась, когда Фица недоуменно – «Так это правда, она мысли читает!» – уставилась на неё, позабыв обо всех наставлениях, данных ей Эленикой и ранее Григорашем.

«Не обманывайся юностью черт её лица. Брынька – ведьма, родившаяся чуть ли не три века назад, у неё за спиной всякое есть, она только выглядит как невинный цветок. У неё нежный голос, но слова и решения жестоки. Это она разлучила меня с Василикой, хотя живёт на свете якобы для того, чтобы множить любовь. Враки всё, её аббатству принадлежит добрая часть Стеклянных гор, золотые прииски, серебряные и медные рудники. Думаешь, такие богатства одними молитвами достаются? Все прежние владельцы нынешних монастырских земель гниют в земле, оставив родичей без наследства. Хоть Брынька и выглядит ангелом, до ангела ей так же далеко, как и чёрту. В её присутствии будь во всём осторожной, даже в мыслях – она, говорят, их читает. Лгать тебе, слава богам, ни в чём не придётся, но и лишнего не сообщай. В глаза ей не смотри, околдует. Ты справишься, а когда вернёшься, получишь награду. Ты у меня умница, со всем разберёшься и всё увидишь сама».

Фица увидела совсем юную девушку, должно быть, всего на пару лет старше Агнешки, в строгом сестринском одеянии, точь-в-точь как у сестры Эленики, без каких-либо украшений и знаков высокого статуса. Но они аббатисе были без надобности – такое лицо и такие глаза вовек не забудешь и ни с кем вечную деву не перепутаешь.

При одном взгляде на юную лишь белизной кожи и отсутствием морщин сестру Эленику чувствовалось, сколько ею прожито лет и преодолено безрадостных испытаний. А вот аббатиса Брындуша и в выражении чистых, как само небо, глаз, и в чертах светлого улыбающегося лица оставалась юной и свежей.

В ней чувствовалась сама весна, её тёплый дух, тем более драгоценный после зимнего холода. Она казалась чистой, не знавшей тягот бренного мира, хрупкой и драгоценной, как пробившийся на проталине первый подснежник – отрада глаз, утомлённых долгим испытанием мертвенностью тёмных ветвей и безжизненностью белого снега.

Она лучилась счастьем, дарила внимание и любовь, и Фица, оставшаяся круглой сиротой в неполные пятнадцать и идущая по миру сама, поймала себя на мысли, что хочет назвать Брындушу сестрой, не вечной девой, а семьёй, которую давно потеряла.

«Она околдовывает, будь осторожна. Они все такие, но она в этом – сам дьявол. Потеряешь голову и не заметишь, как начнёшь во всём ей подпевать», – предупреждал Григораш, и Фица опустила глаза.

«Называть про себя великую княгиню сестрой? Что со мной? Григораш прав, с ней…» – Фица оборвала собственную мысль на полуслове и поклонилась.

– Прошу помолиться и о моей грешной душе, Всеблагая сестра.

– Уже молюсь всем богам, дорогая София, о ниспослании покоя и смирения твоей душе, познавшей столь много горя и несправедливости мира с самых малых лет жизни. Плачу о твоей израненной душе в своём сердце и о твоём нерождённом ребёнке.

Фица застыла как соляной столб. Конечно, аббатиса могла лишь ткнуть пальцем и попасть в больное, как иногда везёт угадать правду бродячей цыганке-гадалке. Но больше верилось, что она как-то узнала всё то, что Фица не рассказала бы даже на исповеди.

Никто не знал о случившемся с ней, ещё совсем девочкой, несчастье. Фица без малого два десятка лет молчала, боясь отлучения от церкви, которую посещала лишь перед светлым праздником Пасхи, когда открываются врата рая даже для изгоняющих плод детоубийц.

Помимо случайно или нет раскрытой правды, невинный по звучанию и форме ответ аббатисы показался Фице зловещим предупреждением.

До сих пор ей, испытавшей в жизни немало несчастий, не доводилось верить в силу молитв. Но если в её устах древние слова оставались просто словами, а время на их произнесение – потраченным зря, то аббатиса, похоже, пользовалась ими, будто оружием. Хотелось смириться и слушаться её, будто родную мать, а не юную девушку, увиденную впервые минуты назад.

По спине Фицы прошёл холодок, несмотря на соболью шубу, которую она так с себя и не сняла. Впервые она подумала, что поставленная задача может оказаться ей не по силам, а возвращение – омрачённым ожиданием непременного наказания, потерей герцогского доверия, а может, и места, ставшего домом.

– Не стоит так волноваться, – сказала аббатиса, будто услышала каждую её горькую мысль. – Боги мудры и не дают испытаний не по силам. Побеседуем пока по душам.